К-на И.
Мораль у разных народов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    La Morale des différents peuples et la Morale personnelle, par Herbert Spencer. Traduit par М. E. Castelot et М. Etienne Martin Saint-Léon.

   

Мораль у разныхъ народовъ *).

*) La Morale des différents peuples et la Morale personnelle, par Herbert Spencer. Traduit par М. E. Castelot et М. Etienne Martin Saint-Léon.

   Въ предисловіи къ настоящему тому Спенсеръ объясняетъ нѣсколько странный порядокъ появленія своихъ Основаній нравственности. Первая ихъ часть {Подъ названіемъ Эволюціонная мораль.} появилась отдѣльнымъ изданіемъ въ 1879 г. Черезъ двѣнадцатилѣтній промежутокъ времени послѣдовала IV, самая существенная часть этого труда -- Справедливость. Вслѣдствіе разстроеннаго здоровья, Спенсеръ не разсчитывалъ тогда на окончаніе своихъ Основаній нравственности по задуманному плану; но такъ какъ ему не хотѣлось обойти молчаніемъ вопросы морали въ серіи своихъ сочиненій, то онъ и рѣшилъ издать первую часть своего труда въ формѣ закопченной статьи. Въ 1891 г. появилась въ печати Справедливость (IV), изданная также отдѣльною статьей, а въ 1892 г.-- Мораль различныхъ народовъ и личная мораль, которыя составили II и III часть Основаній нравственности и вошли въ составъ перваго тома вмѣстѣ съ Эволюціонною моралью. "Я нашелъ не лишнимъ,-- говоритъ Спенсеръ,-- отмѣтить еще разъ этотъ неправильный порядокъ изданія моихъ Основаній нравственности, тѣмъ болѣе, что онъ можетъ послужить оправданіемъ для кое-какихъ повтореній и незначительныхъ ошибокъ, которыя могутъ быть здѣсь найдены. Стараясь сдѣлать изъ каждой части вполнѣ закопченное цѣлое, я былъ принужденъ внести въ нихъ кое-какія объясненія, касающіяся другихъ частей труда.-- объясненія, которыя были бы совершенно излишни, еслибъ этотъ трудъ появился цѣльною книгой".
   "Мнѣ предстоитъ еще выпустить дополнительныя части ко второму тому: пятую часть -- Мораль соціальной жизни, пассивную отрицательную (négative, благотворительность, и Мораль соціальной жизни, активную положительную, positive) благотворительность. Я надѣюсь, что силы позволятъ мнѣ довести до конца свой трудъ,-- и я этого отъ души желаю, тѣмъ болѣе, что отсутствіе этихъ частей составитъ значительный пробѣлъ въ моей работѣ; до тѣхъ поръ, пока онъ не будетъ пополненъ, изданныя части могутъ породить въ головахъ читателей невѣрное представленіе объ общихъ тенденціяхъ эволюціонной морали. Въ цѣломъ эта система совмѣщаетъ непоколебимую твердость съ мягкостью (douceur), но до сихъ поръ я принужденъ былъ выставлять на видъ одну только твердость. Это повело къ различнымъ недоразумѣніямъ и невѣрнымъ толкованіямъ".
   

I.

   Если идеи и чувства человѣка подчинены общему закону эволюціи,-- замѣчаетъ Спенсеръ,-- то несомнѣнно, что серія нравственныхъ понятій съ сопровождающими ихъ чувствами зарождается въ формѣ несвязныхъ и смутныхъ представленій; съ теченіемъ времени послѣднія пріобрѣтаютъ большую связность и опредѣленность по мѣрѣ того, какъ ихъ группа начинаетъ выдѣляться изъ болѣе обширной группы понятій и чувствъ, съ которой она прежде сливалась. Специфическій характеръ нравственности опредѣляется мало-по-малу съ развитіемъ общества, но она образуетъ вполнѣ самостоятельную вѣтвь только на высшихъ ступеняхъ умственной эволюціи. Отсюда крайнее смѣшеніе нравственныхъ понятій, проглядывающее во всемъ ходѣ соціальнаго прогресса, сохранившееся и до нашихъ дней, въ нашемъ полуцивилизованномъ обществѣ, правда, въ нѣсколько смягченномъ видѣ. Можно смѣло сказать,-- утверждаетъ Спенсеръ,-- что понятія добра и зла, пріобрѣтенныя различными путями, измѣнявшіяся съ каждымъ измѣненіемъ въ области общественныхъ учрежденій, составляютъ и до сихъ поръ пеструю смѣсь понятій, граничащую съ хаосомъ. Прежде всего, Спенсеръ считаетъ нужнымъ изслѣдовать важнѣйшіе факторы нравственнаго сознанія и изучить серіи различныхъ вѣрованій и понятій, порожденныхъ ими другъ вслѣдъ за другомъ.
   На первыхъ ступеняхъ цивилизаціи мораль не отдѣлялась отъ религіи, а религія -- отъ культа предковъ. Простая осторожность руководила здѣсь людьми, внушая имъ мысль объ умилостивленіи усопшихъ родственниковъ, которые, по мнѣнію дикихъ народовъ, могли отвратить отъ нихъ зло и ниспослать имъ добро. "Приди и возьми свою долю! Какъ и при жизни, дай вамъ пропитаніе!" -- восклицаетъ наивный дикарь, обращаясь къ духу усопшаго предка.
   Въ другой разъ онъ молитъ его объ успѣхѣ на охотѣ. Приписывая свои удачи и неудачи душамъ мертвыхъ, дикари боялись прогнѣвить ихъ: они приносили имъ пищу и одежду, обѣщали повиноваться ихъ желаніямъ, а взамѣнъ просили у нихъ помощи. На первыхъ стадіяхъ цивилизаціи существовало только поклоненіе предкамъ. Во второмъ періодѣ, когда выдвинулась власть вождя, возникло чувство страха, которое создало культъ его духу послѣ смерти. Чѣмъ больше ужаса и удивленія внушалъ онъ при жизни, тѣмъ сильнѣе становилось желаніе умилостивить его грозный духъ, угодить ему своимъ послушаніемъ. Когда же этотъ вождь обратился впослѣдствіи послѣ многочисленныхъ побѣдъ въ короля, тогда поклоненіе его обоготворенному духу достигло своего апогея: повиновеніе его волѣ вмѣнялось въ священную обязанность, а сопутствующая ей идея добра и зла сводилась къ повиновенію или неповиновенію предписаніямъ этого божественнаго героя. Всѣ религіи даютъ намъ примѣры подобнаго поклоненія. Вотъ что разсказываетъ Морине (Moriner) о жителяхъ Гонда: "они считаютъ дѣйствія, которыя въ устахъ всѣхъ цивилизованныхъ націй носятъ названіе преступленій, невинными дѣйствіями, если послѣднія не выражаютъ недостатка уваженія къ богамъ, знатнымъ и старикамъ". Маіоръ Эллисъ (Ellis) сообщаетъ въ своемъ описаніи народовъ Côte d'or, что у нихъ идея грѣха неразрывно связана, съ оскорбленіемъ божества и несоблюденіемъ священнаго культа: "Боги смотрятъ равнодушно на самыя ужасныя преступленія, совершенныя людьми другъ противъ друга. Но они крайне чувствительны, какъ и боги болѣе цивилизованныхъ націй, къ оказываемому имъ невниманію, къ сомнѣнію въ ихъ власти и насмѣшкамъ надъ ними". Въ перечисленныхъ нами случаяхъ,-- говоритъ Спенсеръ,-- требуемое повиновеніе выражается въ формѣ благоговѣйныхъ обрядовъ. Тамъ же, гдѣ предписанія носятъ чисто-нравственный характеръ, мы видимъ, что главнымъ импульсомъ для ихъ соблюденія является требованіе не грѣшить передъ Богомъ. Совѣты, даваемые древними мексиканцами своимъ дѣтямъ, ясно выражаютъ эту мысль: "Не отравляйте никого, такъ какъ этимъ вы грѣшите противъ Бога въ лицѣ его созданія. Ваше преступленіе будетъ открыто и наказано... и васъ постигнетъ такая же смерть Не дѣлайте никому зла, избѣгайте прелюбодѣянія и разврата, -- это низкій порокъ, грѣхъ передъ Богомъ и гибель для того, кто ему поддался. Будьте скромны: смиреніе обезпечиваетъ намъ милость Бога и сильныхъ міра сего" {Zurita.}. У евреевъ выступаетъ еще рельефнѣе взглядъ, что воля Божія является единственнымъ источникомъ добра и зла. Они требовали повиновенія заповѣдямъ Божіимъ въ силу одного того, что это были заповѣди Божіи.
   У другихъ древнихъ народовъ существовалъ такой же взглядъ на послушаніе, какъ на средство снискать милость Божію. Нѣкоторыя мѣста изъ Ригъ-Ведды указываютъ намъ на это. У египтянъ мы видимъ то же: Рамзесъ, призывая на помощь Аммона, напоминалъ ему сотню быковъ, когда-то принесенныхъ въ жертву. У древнихъ грековъ Хризей, требуя мести боговъ, разсчитывалъ на благодарность Аполлона за украшеніе его храма.
   Справедливый или несправедливый характеръ дѣйствій вытекалъ, по ихъ мнѣнію, изъ воли Божьей, а не изъ естественнаго порядка вещей. Это же мнѣніе господствовало во всей Европѣ въ средніе вѣка. Форма отпущенія на волю ярко выражаетъ эту мысль: "Изъ страха передъ всемогущимъ Богомъ и во имя спасенія моей души, я отпускаю тебя на волю", или же: "Чтобъ облегчить мои грѣхи" и т. д. Хотя съ теченіемъ времени и образовалось туманное представленіе объ естественныхъ санкціяхъ, которыя примѣнимы къ однимъ поступкамъ и не примѣнимы къ другимъ, но, тѣмъ не менѣе, на ряду съ нимъ сохранилось убѣжденіе, что происхожденіе нравственнаго долга носитъ сверхъестественный характеръ.
   По миѳическимъ сказаніямъ, боги древнихъ народовъ были воинствующими героями, которые вѣчно сражались другъ съ другомъ или съ иноземными врагами, и хотя не всегда были счастливы на войнѣ, тѣмъ не менѣе, ихъ власть основывалась всегда на побѣдѣ. Обоготворенные вожди, ставшіе миѳическими героями, обыкновенно завѣщали своимъ преемникамъ какую-нибудь неоконченную войну или довершеніе какого-нибудь геройскаго подвига: исполненіе ихъ воли, ихъ предписаній становилось тогда закономъ. Даже при отсутствіи наслѣдственнаго антагонизма между сосѣдними народами примѣръ и завѣтъ короля-воина санкціонировали мораль вражды. Вотъ гдѣ источникъ чувствъ фиджійскаго вождя, который приходилъ въ отчаяніе, что убилъ слишкомъ мало враговъ и тѣмъ не угодилъ своему богу. Салманасаръ II (ассирійскій король) увѣрялъ, что Ассуръ "горячо убѣждалъ его расширить свои завоеванія". Сеппахерибъ считалъ себя орудіемъ Ассура и его любимцемъ на войнѣ. Тотъ же взглядъ формулировался въ названіи Атиллы "бичъ Божій". Когда санкціи враждебныхъ дѣйствій имѣли основой не вражду, тогда онѣ являлись результатомъ соціальной необходимости. Въ виду этой цѣли, нужно было приспособить чувства къ условіямъ окружающей среды, подавить одни и развить другія. Всякій вредъ, нанесенный противнику, считался тогда не только заслуживающимъ оправданія, по достойнымъ похвалы, должнымъ. Эти понятія и чувства господствовали въ древніе вѣка, сохранились и до сихъ поръ. Если, вмѣсто номинальнаго кодекса добра и зла, оффиціально признаннаго въ обществѣ, мы заглянемъ въ дѣйствительный кодексъ, то увидимъ,-- замѣчаетъ Спенсеръ,-- что у большинства людей военныя добродѣтели играютъ первую роль. Какъ буржуа, такъ и солдаты одобряютъ въ душѣ тотъ политическій разбой, который свирѣпствуетъ на всемъ земномъ шарѣ, и никто изъ нихъ не протестуетъ противъ убійствъ, именуемыхъ "наказаніями".
   Для защиты обществъ въ борьбѣ другъ съ другомъ приходилось допустить массу несправедливыхъ дѣйствій, которыя получили въ глазахъ общества санкцію "законныхъ". Но такого рода дѣйствія были совершенно излишни внутри страны, среди одноплеменнаго народа. Наоборотъ, для болѣе успѣшной борьбы съ врагами члены одного племени должны были жить въ мирѣ другъ съ другомъ и питать другъ къ другу чувство довѣрія, основанное на взаимной любви и уваженіи.
   Такъ какъ солидарность народа способствовала его успѣхамъ, его процвѣтанію и развитію, то вполнѣ понятно, что народы, наиболѣе приспособленные къ этимъ условіямъ, переживали другихъ и завѣщали своимъ потомкамъ чувства взаимной симпатіи и дружбы. Правительственная власть также поддерживала мораль любви въ средѣ своего племени. Вожди, прекрасно сознавая, что всякія несогласія внутри страны влекутъ за собою слабость племени, старались всѣми силами подавить враждебное отношеніе его членовъ другъ къ другу. Предписанія и запрещенія обоготвореннаго вождя сообщали божественный характеръ санкціямъ и осужденіямъ тѣхъ или другихъ дѣйствій. Вотъ гдѣ начало того, что мы называемъ нравственными кодексами,-- говоритъ авторъ книги. Эти кодексы, какъ можно судить по фактамъ, передавались изъ рода въ родъ. Дакотры преподаютъ дѣтямъ старыя традиціонныя правила, заставляя ихъ слѣдовать имъ въ жизни. Книги древнихъ индусовъ испещрены подобными правилами. У нихъ замѣчается даже крайнее увлеченіе альтруизмомъ, явившееся какъ реакція противъ крайняго эгоизма. Въ послѣдней книгѣ Магабгараты мы находимъ слѣдующее: "Если ты самъ несчастливъ, то радуйся счастью другихъ; великодушный человѣкъ радуется благоденствію своего сосѣда". Китайскія книги и нравственныя заповѣди Конфуція даютъ примѣръ высокаго развитія нравственности. Перечисляя добродѣтели, Конфуцій ставитъ на первое мѣсто "человѣколюбіе (humanité), т.-е. всеобщую симпатію людей другъ къ другу, безъ различія классовъ и расъ". "Справедливость, -- говоритъ онъ,-- даетъ каждому члену общины то, что ему нужно, безъ всякой милости и одолженія". Его мораль носитъ мѣстами христіанскій характеръ: "Не дѣлайте низшимъ того, что вамъ не нравится въ высшихъ, стоящимъ впереди васъ того, что вамъ не нравится въ стоящихъ позади васъ, находящимся по правую руку того, что не нравится въ находящихся по лѣвую руку".
   Общественная жизнь Египта создала ясное представленіе объ основныхъ принципахъ дружбы. Chabas, цитируемый Ренуфомъ, говоритъ слѣдующее: "Ни одна изъ христіанскихъ добродѣтелей не забыта здѣсь: благочестіе, милосердіе, кротость, сдержанность въ словахъ и поступкахъ, цѣломудріе, покровительство слабымъ, благосклонность къ низшимъ, почтеніе къ высшимъ, уваженіе къ собственности до мельчайшихъ подробностей,-- все это выражено здѣсь на великолѣпномъ языкѣ".
   Для насъ важнѣе всего то,-- замѣчаетъ Спенсеръ,-- что такъ или иначе, тѣмъ или другимъ путемъ, общество выработало для своего обихода цѣлую серію предписаній и запрещеній, способствовавшихъ развитію взаимной симпатіи. Созданіе подобныхъ кодексовъ и подчиненіе имъ было необходимымъ условіемъ дальнѣйшаго существованія общества, такъ какъ безъ ихъ благотворнаго вліянія оно распалось бы совершенно.
   Какъ была нужна мораль любви, такъ же была нужна и мораль вражды. Вызванныя обѣ необходимостью, онѣ должны были существовать бокъ-обокъ и ихъ совмѣстное существованіе породило массу разнообразныхъ противорѣчивыхъ чувствъ. Нельзя примирить ихъ другъ съ другомъ, а, между тѣмъ, нужно руководиться ими, принимать въ разсчетъ какъ тѣ, такъ и другія. Противорѣчія рѣзко бросаются въ глаза, но никто не протестуетъ. Когда послѣ горячихъ молитвъ епископы почти единодушно привѣтствуютъ возмутительное вторженіе въ Афганистанъ, всѣ принимаютъ это какъ должное. Когда лордъ Кренбрукъ ратуетъ въ епархіальномъ собраніи противъ международнаго третейскаго суда, не будучи увѣренъ, что полезнѣе для націи, миръ или война, никто изъ духовныхъ лицъ, этихъ приверженцевъ религіи любви, не возражаетъ ему ни слова. Никто не негодуетъ, когда манчестерскій епископъ Moorhouse развиваетъ свою теорію физическаго и нравственнаго воспитанія, которая должна уподобить англичанъ на полѣ битвы "лисицѣ, загнанной собаками, которая продолжаетъ кусаться, даже умирая". И на землѣ, покрытой христіанскими церквами, народъ думаетъ такъ же, какъ манчестерскій епископъ. Его интересуютъ отчеты о foot-ball, сообщающіе по одному смертному случаю въ недѣлю, газеты съ подробнымъ описаніемъ бокса и журналы съ иллюстраціями убійствъ и всевозможныхъ насилій надъ человѣческою личностью.
   На континентѣ мы видимъ еще болѣе явное противорѣчіе между моралью любви и моралью вражды. Во Франціи, какъ и вездѣ, правительству надлежало бы проповѣдывать христіанскую заповѣдь о томъ, что за зло слѣдуетъ платить добромъ, а, между тѣмъ, оно молчитъ по этому поводу и, уступая народному требованію, готовитъ арміи для будущей борьбы съ врагомъ. И эта борьба загорится не во имя какой-нибудь высшей цѣли, не во имя человѣческаго счастья, а за клочокъ земли во имя реванша. Въ Германіи, на родинѣ Лютера, въ классической странѣ богословія, императоръ сообщаетъ солдатамъ въ день своего вступленія на престолъ, что "Господь поставилъ его во главѣ арміи", и заключаетъ свою рѣчь клятвой "помнить всегда, что за нимъ слѣдитъ съ высоты небесъ взоръ его предковъ, которымъ онъ обязанъ дать отчетъ въ славѣ и доблести своей арміи". Уже по одному тому можно судить, какое смѣшеніе нравственныхъ понятій существуетъ по всей Европѣ, если мы сопоставимъ рать священниковъ, проповѣдующихъ прощеніе врагамъ, съ безконечною вереницей войскъ, до сихъ поръ еще невиданной въ исторіи человѣческихъ обществъ.
   Однако, слѣдуетъ отмѣтить тотъ фактъ, что на ряду съ категоріей нравственныхъ понятій вышеописаннаго происхожденія образовалось другое нравственное ученіе, порожденное знаніемъ естественнаго порядка вещей. Оно положило начало утилитарной морали; ея развитіе было неизбѣжно, такъ какъ предписанія и запрещенія живого или обоготвореннаго вождя близко касались области жизненныхъ явленій, которыя были доступны пониманію массъ. И хотя повиновеніе законамъ этого вождя основывалось на идеѣ долга чтить его власть, тѣмъ не менѣе, къ этому мотиву примѣшивалось еще сомнѣніе ихъ пользы. Мы видимъ зачатки утилитаризма на самыхъ низшихъ ступеняхъ цивилизаціи. У малгашей за поношеніе родителей своего единоплеменника налагается денежная пеня. Они никогда не бранятся и не клевещутъ другъ на друга, находя такое поведеніе полезнымъ для себя. "Мы не могли бы жить другъ возлѣ друга,-- говорятъ они,-- еслибъ этихъ законовъ не существовало". У евреевъ, несмотря на то, что ихъ нравственныя заповѣди и правила тѣсно связаны съ идеей страха передъ Богомъ, многія изъ нихъ носятъ утилитарный характеръ, какъ, наприм., совѣтъ избѣгать зависимости, хранить добрую репутацію, быть осторожнымъ въ выраженіяхъ, умѣреннымъ въ ѣдѣ и питьѣ. Очевидно, эти правила продиктованы опытомъ жизни. У египтянъ есть системы эмпирической морали, основанныя исключительно на принципѣ пользы. Ptah-hotep, по словамъ Poole, надоѣло подчиняться отжившимъ религіознымъ заповѣдямъ. Вмѣсто запутанныхъ правилъ господствующей религіи, онъ предложилъ простую доктрину морали, основанную на долгомъ жизненномъ опытѣ. Его заповѣди имѣютъ въ виду преимущества добродѣтельной жизни въ этомъ мірѣ; будущее не имѣетъ мѣста въ его доктринѣ. Эта нравственная философія мудрецовъ гораздо выше Книги смерти, такъ какъ она исключаетъ все безполезное и говоритъ только о необходимыхъ обязанностяхъ. Въ основѣ ея лежитъ принципъ пользы. Любовь къ Богу и людямъ не фигурируетъ здѣсь въ качествѣ мотивовъ добродѣтели. Въ Греціи въ послѣдніе дни ея исторіи мы видимъ то же. Діалоги Платона и этика Аристотеля отдѣляютъ уже до извѣстной степени мораль отъ богословія и основываютъ ее на утилитарныхъ началахъ. Въ новѣйшія времена Палей даетъ намъ живой примѣръ разногласія между моралью личнаго интереса и религіозною моралью: въ качествѣ министра культовъ онъ приписываетъ добру и злу божественное происхожденіе, въ качествѣ же частнаго человѣка смотритъ на нихъ, какъ на слѣдствія извѣстныхъ причинъ. Со временъ Палея утвердилась эта послѣдняя точка зрѣнія и Бептамъ вмѣстѣ съ Миллемъ обратили принципъ пользы въ единственное мѣрило человѣческихъ поступковъ. Въ глазахъ Милля идея человѣческаго счастья стала верховною санкціей. Кромѣ этого источника нравственныхъ нормъ, Спенсеръ указываетъ еще на другой. Традиціонное повиновеніе извѣстнымъ правиламъ приспособило человѣческія чувства къ условіямъ окружающей среды.
   Соціальный строй породилъ цѣлую серію понятій и чувствъ, которыя, являлись поддержкою дѣйствіямъ, способствовавшимъ развитію общественнаго блага, и относились отрицательно къ дѣйствіямъ, которыя подрывали его. Такому приспособленію человѣческой натуры благопріятствовало переживаніе наиболѣе даровитыхъ людей: группы индивидуумовъ, чувство которыхъ не соотвѣтствовало соціальнымъ условіямъ, невольно уступали мѣсто другимъ группамъ съ болѣе приспособленными чувствами къ этимъ условіямъ. Мы можемъ видѣть на примѣрѣ полуцивилизованныхъ расъ характеръ этихъ чувствъ. "У отаитянъ, -- разсказываетъ Кукъ, -- понятіе добра и зла имѣетъ единственнымъ источникомъ -- совѣсть. Они не могутъ не осудить себя, если дѣлаютъ кому-нибудь то, что осуждаютъ въ другихъ". Въ древнихъ индусскихъ книгахъ мы видимъ сильное развитіе такихъ нравственныхъ чувствъ. Въ Магабгаратѣ Draupadi жалуется на несчастіе своего добродѣтельнаго супруга и обвиняетъ божество въ несправедливости. "Твои чувства неблагородны, -- возражаемъ ей на это Yuddishthira.-- Я не требую награды за свои труды. Я даю то, что долженъ дать; наградятъ ли меня или пѣть, мнѣ все равно,-- я стараюсь дѣлать то, что лежитъ на обязанности каждаго человѣка. Я преслѣдую одну только цѣль -- свой долгъ; дѣйствуя такъ, я поступаю правильно. Тотъ, кто торгуетъ добродѣтелью, безчестенъ... Не сомнѣвайся въ добродѣтели,-- сомнѣваться въ ней -- значитъ приближаться къ животному".
   Китайцы такъ же смотрятъ на совѣсть, какъ на высшій авторитетъ. По морали Конфуція, грѣхъ "есть поступокъ, подрывающій уваженіе къ самому себѣ и оскорбляющій чувство справедливости". Слѣдуетъ замѣтить, что Конфуцій не смотритъ на него, какъ на "нарушеніе божественнаго закона"... Новѣйшіе писатели интуитивной школы, допускающіе существованіе врожденнаго чувства, дѣлятся на два разряда. Одни изъ нихъ смотрятъ глазами Конфуція, признавая, что предписаніе совѣсти -- категорическій императивъ, независимо отъ божественныхъ вліяній. Другіе, наоборотъ, подчиняютъ авторитетъ совѣсти божественнымъ предписаніямъ. Эти два мнѣнія сходятся въ одномъ пунктѣ, а именно: оба они ставятъ предписанія совѣсти выше утилитарныхъ соображеній, приписываютъ ей сверхъестественное происхожденіе. Кромѣ того, считая нравственное чувство врожденнымъ и придерживаясь ученія объ однородности человѣческой природы, оба эти мнѣнія склоняются въ сторону гипотезы, которая допускаетъ, что нравственное чувство одинаково у всѣхъ людей.
   Спенсеръ готовъ согласиться съ мнѣніемъ интуитивной школы, готовъ признать, что нравственное чувство существуетъ, но онъ приписываетъ ему совершенно другое происхожденіе, чѣмъ они, и отсылаетъ своихъ читателей къ первой части своего труда, гдѣ онъ доказывалъ, что происхожденіе этихъ чувствъ носитъ вполнѣ естественный, а не сверхъестественный характеръ. Порожденныя практикой соціальной жизни какъ внѣшней, такъ и внутренней, эти чувства такъ же различны, какъ различны формы этой практики.
   Прежде чѣмъ идти дальше, Спенсеръ резюмируетъ изложенные имъ взгляды, нѣсколько измѣняя точку зрѣнія и порядокъ изложенія. Непрерывный рядъ индивидуумовъ, наиболѣе одаренныхъ,-- говоритъ онъ,-- обезпечиваетъ каждому виду умѣнье приспособиться къ своему образу жизни. То же имѣло мѣсто и въ человѣческомъ обществѣ. Группы людей, чувства и идеи которыхъ находились въ соотвѣтствіи съ условіями окружающей среды, переживали тѣхъ, чьи идеи и чувства противорѣчили этимъ условіямъ. Оставляя въ сторонѣ нѣсколько исключеній, порожденныхъ спеціальными причинами,-- мы видимъ,-- говоритъ авторъ книги,-- что всѣ народы, какъ цивилизованныя общества, такъ и дикія племена, преслѣдовали всегда одну и ту же цѣль: въ сферѣ внѣшнихъ отношеній -- защиту отъ враговъ, въ сферѣ внутреннихъ -- дружную работу; извнѣ царила вражда, внутри -- дружба. И въ силу этихъ двухъ родовъ общественной дѣятельности образовались двѣ серіи идей и чувствъ. Тамъ, въ средѣ тѣхъ обществъ, гдѣ удержалась туземная религія, противорѣчіе между двумя разнородными кодексами морали не бросается такъ сильно въ глаза. Предписаніе уничтожать враговъ и жить другъ съ другомъ въ мирѣ одинаково исходятъ отъ одного вождя, живаго или обоготвореннаго. Въ обоихъ случаяхъ нравственный долгъ коренится не въ самой природѣ предписанныхъ дѣйствій, а въ идеѣ послушанія. Законы вождя имѣютъ одну и ту же санкцію и потому не такъ замѣтно ихъ взаимное противорѣчіе. Въ христіанскомъ же мірѣ, гдѣ санкціонирующая мораль вражды и дружбы была замѣнена религіей любви, которая осуждаетъ всякую вражду, это противорѣчіе слишкомъ явно. Такъ какъ антагонизмъ между націями еще не исчезъ, не исчезла также и мораль вражды; но она не была включена въ оффиціально признанную религію и, вслѣдстіе этого, лишилась ея санкціи. Тонкій слой христіанства прикрылъ у насъ толстый слой язычества, какъ остроумно замѣчаетъ Спенсеръ. Христіанство диктуетъ свои законы, которыхъ не признаетъ язычество, а язычество издаетъ свои предписанія, которыхъ не хочетъ знать христіанство. Номинально признаютъ только новую религію, вѣрятъ ей одной, а, между тѣмъ, фактически прибѣгаютъ къ содѣйствію старой религіи, такъ что, въ сущности, признаютъ ихъ обѣ и вѣрятъ второй, быть можетъ, больше, чѣмъ первой.
   Вотъ главная причина смѣшенія нравственныхъ понятій. Общественное мнѣніе, отождествляя предписанія морали съ заповѣдью Божіей, признаетъ за ними нравственный характеръ лишь тогда, когда они гармонируютъ съ признанною религіей, т.-е. христіанствомъ; предписанія же отвергнутой религіи исключены изъ числа нравственныхъ предписаній, хотя ихъ власть также безусловна. Вслѣдствіе этого возникаетъ два класса обязанностей, изъ которыхъ одинъ сообразуется съ требованіями морали, а другой нѣтъ. Вотъ почему люди не могутъ никакъ примирить своихъ дѣйствительныхъ вѣрованій съ номинальными.
   Другая причина смѣшенія нравственныхъ понятій происходить отъ конфликта различныхъ санкцій. Нравственный авторитетъ тѣхъ или другихъ нормъ поведенія,-- говорятъ философы-утилитаристы,-- зависитъ отъ степени ихъ содѣйствія общественному благу. Писатели же другой школы, сторонники врожденнаго нравственнаго чувства, отводятъ совѣсти первое мѣсто, дѣлаютъ изъ нея высшаго судью и смотрятъ на ея предписанія, какъ на категорическіе императивы, не взирая на ихъ практическіе результаты. Существенная разница между этими двумя школами состоитъ въ томъ, что одна изъ нихъ придаетъ главное значеніе мотивамъ, не обращая вниманія на поступки, а другая, наоборотъ, поступкамъ, не принимая въ разсчетъ мотивовъ. Вслѣдствіе такого явнаго противорѣчія кодексовъ и санкцій, намъ придется, прежде всего,-- говоритъ Спенсеръ,-- разобраться въ массѣ господствующихъ идей и чувствъ нравственнаго порядка, оставляя въ сторонѣ условную терминологію и ходячія professions de foi. Чѣмъ дальше мы будемъ подвигаться впередъ, -- продолжаетъ онъ, -- тѣмъ яснѣе увидимъ необходимость такого анализа, такъ какъ смѣшеніе нравственныхъ понятій выступитъ передъ нами еще ярче, чѣмъ до сихъ поръ. Человѣческія понятія о поведеніи въ жизни такъ еще смутны, что они допускаютъ одновременно двѣ серіи поступковъ, изъ которыхъ одни снабжены открытою санкціей, а другіе нѣтъ, несмотря на то, что санкція послѣднихъ имѣетъ такую же, если не большую, силу, какъ и санкція первыхъ.
   Существованіе этихъ различныхъ санкцій, изъ которыхъ однѣ относятся къ области морали, а другія нѣтъ, становится еще виднѣе при сопоставленіи заповѣдей христіанства съ кодексомъ дуэли. Долгъ велитъ вызвать за оскорбленіе на дуэль, долгъ велитъ принять вызовъ. Долгъ оскорбленнаго состоитъ въ защитѣ своей чести и, если онъ не защищаетъ ее, то его поведеніе навлекаетъ на себя презрѣніе товарищей: они отворачиваются отъ него, какъ отъ преступника или вора. И здѣсь, какъ видно, есть свои понятія добра и зла, свои санкціи настолько же сильныя, какъ и санкціи, касающіяся нравственныхъ правилъ. Но почему же вторыя причислены къ области морали, а первыя изгнаны оттуда?-- спрашиваетъ Спенсеръ. Необходимость расширить ходячее понятіе морали еще серьезнѣе, чѣмъ это намъ показываютъ вышеприведенные факты. Есть цѣлая серія поступковъ, порождающихъ массу идей и чувствъ, которыя не могутъ быть разсматриваемы иначе, какъ въ связи съ другими поступками, именуемыми "нравственными".
   У дикихъ и полуцивилизованныхъ народовъ обязанности, налагаемыя обычаемъ, ненарушимы. Здѣсь почти не видно случаевъ непослушанія. Низложеніе или убійство виновнаго вождя, пренебрегшаго обычай, свидѣтельствуетъ о нетерпимости общественнаго мнѣнія къ проступкамъ подобнаго рода: это явное доказательство того, что проступокъ этотъ считался дурнымъ. У нихъ встрѣчается иногда нравственная мотивировка обычаевъ, совершенно безнравственныхъ или безразличныхъ съ нашей точки зрѣнія. Есть нѣкоторыя магометанскія племена, у которыхъ куреніе табаку считается самымъ ужаснымъ преступленіемъ. Дѣйствіе, совершенно невинное на нашъ взглядъ, становится ими въ разрядъ самыхъ тяжкихъ преступленій. Съ другой же стороны, полигамія считается у нихъ вполнѣ нравственнымъ явленіемъ. Арабскій шейкъ былъ глубоко возмущенъ, когда ему сообщили, что въ Англіи моногамія возведена въ законъ. "Это просто невозможная вещь!-- воскликнулъ онъ.-- Какъ можетъ мужчина довольствоваться одною женщиной?" И такъ смотрятъ не одни мужчины, но и женщины. Въ экваторіальной Африкѣ жена умоляетъ своего мужа, если она одна, жениться во второй разъ и, въ случаѣ отказа съ его стороны, называетъ его "скрягой". Полигамія и бигамія не связаны у этихъ народовъ съ идеей безнравственности и преступленія, какъ у насъ,-- замѣчаетъ Спенсеръ. Во многихъ странахъ встрѣчаются еще болѣе странные взгляды на отношенія половъ. Различныя дикія племена предлагаютъ своимъ гостямъ женъ или дочерей во временныя подруги: это -- непремѣнное условіе гостепріимства. Всякій отказъ равносиленъ жестокой обидѣ. То, что считается у насъ величайшимъ позоромъ, у нихъ вполнѣ естественно и нормально. Какъ обращикъ другого взгляда на отношенія половъ и другого противорѣчія нашимъ чувствамъ, Спенсеръ приводитъ запрещеніе браковъ между членами различныхъ классовъ,-- запрещеніе, которое влекло за собой строгое наказаніе и существовало еще въ глубокой древности. Въ Магабгаратѣ Draupadi отказываетъ честолюбивому Карнѣ, заявивъ ему, что она не пойдетъ за человѣка "низкаго происхожденія". Въ эпоху феодализма нарушеніе законовъ противъ неравныхъ браковъ также подвергалось строгимъ наказаніямъ. Въ настоящее же время взгляды измѣнились. Правда, въ извѣстныхъ случаяхъ общественное мнѣніе относится къ такимъ бракамъ довольно отрицательно, но за то въ другихъ глубоко сочувствуетъ имъ. Примѣромъ можетъ служить Дочь мельника Теннисона и др. Фигурирующія здѣсь чувства,-- говоритъ Спенсеръ,-- схожія по характеру съ тѣмъ, что мы привыкли называть нравственными чувствами, не имѣютъ, однако, нисколько отношенія къ заповѣдямъ или поступкамъ, которые дѣлятся на нравственные и безнравственные. Что же касается обычая раздѣленія труда между полами у дикихъ народовъ, то Спенсеръ приводитъ намъ слѣдующіе факты. У различныхъ индѣйскихъ племенъ Америки обычай предписываетъ мужчинамъ занятіе войной и охотой, а на женщину возлагаетъ самыя трудныя, чисто-рабскія обязанности. Этотъ обычай носитъ ненарушимый характеръ. Вотъ что разсказываетъ Фалькнеръ о патагонцахъ: "Женщины принуждены здѣсь строго исполнять свои обязанности, такъ строго, что даже при самой ужасной усталости ихъ мужья не могутъ имъ помочь безъ того, чтобы не навлечь на себя страшнаго позора". Женщины сами признаютъ этотъ порядокъ вещей. Вотъ картинка изъ жизни дакотцевъ. "Несчастная женщина!-- восклицала одна по адресу другой.-- Я видѣла, какъ твой мужъ песъ дрова въ свою хижину для разведенія огня. Гдѣ же была его жена, что ему пришлось самому обратиться въ женщину?" Это негодованіе является, очевидно, результатомъ сильно развитаго нравственнаго чувства, которое служитъ основой для извѣстныхъ правилъ поведенія. Но если бы у насъ,-- замѣчаетъ авторъ книги,-- женщинъ заставили таскать, какъ у эскимосовъ, громадные камни въ то время, какъ мужчины сидятъ сложа руки, не двигая даже пальцемъ для того, чтобъ облегчить имъ трудъ, то, несомнѣнно, поднялся бы ропотъ нравственнаго осужденія. На этотъ счетъ не существуетъ никакихъ предписаній ни божескихъ, ни человѣческихъ; это различіе чувствъ вытекаетъ изъ различія обычаевъ, которые порождаютъ ихъ. Для болѣе яркой иллюстраціи разнорѣчивости этихъ чувствъ, приближающихся къ такъ называемымъ нравственнымъ чувствамъ, но исключенныхъ изъ ихъ числа, Спенсеръ приводитъ нѣсколько примѣровъ, воздерживаясь отъ комментаріемъ. "Крещенный Majorana былъ серьезно опечаленъ передъ смертью тѣмъ фактомъ, что, умирая христіаниномъ, онъ доставитъ пищу червямъ, а не своимъ родителямъ". Томсонъ разсказываетъ, что женщины Vakavirondos ходятъ совершенно голыя и не ощущаютъ никакого стыда при видѣ мужчинъ. А, между тѣмъ, это необыкновенно цѣломудренныя женщины,-- замѣчаетъ Томсопъ,-- это ангелы чистоты по сравненію съ женщинами Masai, которыя, тѣмъ не менѣе, тщательно прикрыты одеждой.
   У нѣкоторыхъ арайскихъ племенъ мужья гордятся вниманіемъ, оказываемымъ ихъ женамъ въ свободное время (бракъ обязываетъ на три-четыре дня въ недѣлю). Они видятъ въ этомъ вниманіи новое доказательство прелести своихъ женъ. Есть племя, у которыхъ отъ женщины не требуютъ никакой вѣрности своему мужу, тогда какъ невѣрность мужчинъ считается страшнымъ позоромъ и наказуется лишеніемъ различныхъ соціальныхъ правъ. Къ концу Спенсеръ приберегъ два оригинальныхъ примѣра, въ которыхъ чувства, аналогичныя нравственнымъ чувствамъ, выражены въ необыкновенно странной формѣ. Таитяне, какъ разсказываетъ Кукъ, не испытываютъ никакого чувства стыда въ тѣхъ случаяхъ, когда мы его испытываемъ, и, наоборотъ, стыдятся такихъ дѣйствій, которыя для насъ вполнѣ безразличны. Они, напримѣръ, возстаютъ противъ нашего обычая ѣсть въ обществѣ. "Мы ѣдимъ одни,-- говорятъ они,-- этого требуютъ наши приличія". Другой примѣръ еще интереснѣе: въ Уатѣ считается страшнымъ позоромъ для семьи престарѣлаго вождя, если его не похоронили живымъ. Такой же обычай существуетъ и на островахъ Фиджи.
   Этихъ фактовъ вполнѣ достаточно для того, чтобъ убѣдиться, что идеи и чувства различныхъ народовъ порождаютъ дѣйствія, которыя глубоко возмущаютъ наши нравственныя понятія. А у нихъ эти дѣйствія связаны съ идеей долга и неизбѣжныхъ страданій вслѣдствіе его нарушенія. Всюду съ постепеннымъ развитіемъ общества обычай становился закономъ. На первыхъ ступеняхъ цивилизаціи обычай замѣнялъ самый законъ. На послѣдующихъ же стадіяхъ онъ явился общепризнаннымъ началомъ закона. Божественныя велѣнія, которыми были переполнены впослѣдствіи законодательные кодексы, лишь узаконили старые обычаи. Являлись эти обычаи наслѣдіемъ древнихъ предковъ или выраженіемъ воли усопшаго вождя;они вмѣстѣ съ законами, санкціонирующими ихъ, освящали власть мертвыхъ надъ живыми. Идея долга и обязанностей, тѣсно связанная съ обычаемъ, перенеслась впослѣдствіи и на законъ. Чувство долга присоединилось къ велѣнію закона, являясь выраженіемъ воли предковъ и предписаній обоготвореннаго вождя. Отсюда вытекало не только одно убѣжденіе, что повиноваться данному закону -- хорошо, а не повиноваться ему -- дурно, но также и сознаніе, что повиновеніе вообще всякому закону -- хорошій актъ, а неповиновеніе -- дурной. Послѣднее имѣло мѣсто въ тѣхъ случаяхъ, когда происхожденіе вождя носило божественный или полубожественный характеръ, какъ, наприм., у древнихъ перуанцевъ. "Они наказывали своихъ преступниковъ не за содѣянныя ими преступленія, какъ увѣряли они, а за нарушеніе предписаній Пики, котораго они почитали, какъ бога". Мнѣнія нашихъ юристовъ, да и самого общества,-- говоритъ Спенсеръ,-- не далеко ушли отъ мнѣній древнихъ народовъ: "fas" est legem sequi и "nefas" non sequi. Если даже законъ не касается вопросовъ морали, тѣмъ не менѣе, повиновеніе или неповиновеніе ему влечетъ за собою такое одобреніе или порицаніе, какъ и въ томъ случаѣ, когда юридическія нормы носятъ нравственный характеръ. Такъ, наприм., разнощикъ, торгующій безъ патента, подвергается осужденію не только со стороны судей, но и со стороны общественнаго мнѣнія. Законъ отражается на нравственномъ чувствѣ и сливается вмѣстѣ съ нимъ. Даже больше: въ тѣхъ случаяхъ, когда между ними возникаетъ конфликтъ, чувство, служащее основой предписанію закона, беретъ верхъ надъ чувствомъ, являющимся основой нравственнаго предписанія. Мы это видимъ на примѣрѣ съ разнощикомъ. Съ точки зрѣнія нравственности, продажа безъ патента можетъ быть оправдана. Въ нравственномъ отношеніи стѣсненіе торговли патентомъ несправедливо: это -- посягательство на законную свободу гражданъ, не санкціонированное ни одною моралью.
   Какъ же опредѣлить намъ эти нравственныя понятія и чувства?-- спрашиваетъ Спенсеръ.-- Какъ разсмотрѣть ихъ всѣ въ одной общей формѣ? Повторимъ сказанное,-- говоритъ онъ.
   Въ древніе вѣка, да и теперь, большинство людей привыкло связывать. понятіе добра и зла съ идеей божественныхъ велѣній. Различали хорошіе поступки отъ дурныхъ не по ихъ внутренней природѣ, а по характеру ихъ внѣшняго происхожденія. Добродѣтель сводилась тогда исключительно къ послушанію. Въ однихъ случаяхъ, смотря по тому, причиняли ли дѣйствія человѣка ближнему страданіе, или нѣтъ, они заслуживали одобренія или порицанія, въ другихъ же, наоборотъ, смотря по тому, способствовали ли они счастью ближняго, или нѣтъ.
   На ряду съ этимъ мы видимъ столь же явное противорѣчіе между гедонизмомъ и аскетизмомъ. Первый одобряетъ поступки, которые ведутъ къ увеличенію личнаго или общественнаго счастья, тогда какъ второй осуждаетъ образъ дѣйствій, имѣющій цѣлью счастье. Одинъ при раздѣленіи поступковъ на хорошіе и дурные руководствуется совѣстью, другой -- ихъ практическими послѣдствіями, независимо отъ какой бы ни было теоріи добра.
   Слѣдуетъ замѣтить также, что идея долга, отождествляемая съ повиновеніемъ обычаю, а затѣмъ закону, ассоціировалась съ ними помимо всякихъ соображеній о внутреннемъ ихъ достоинствѣ. И такъ, мы видимъ, что понятіе добра, обязанности и долга, вмѣстѣ съ серіей сопутствующихъ имъ чувствъ, обнимаетъ болѣе широкій кругъ дѣйствій, чѣмъ кругъ, отведенный такъ называемымъ нравственнымъ поступкамъ. При различныхъ условіяхъ одинаковыя идеи и чувства могутъ породить діаметрально противуположныя дѣйствія, которыя игнорируются прописною моралью. Стараясь научно изслѣдовать интересующій насъ вопросъ.-- говоритъ Спенсеръ,-- мы не должны придерживаться рамокъ этой морали, а должны постараться изучить внутреннюю сущность нравственныхъ понятій и чувствъ. У нихъ у всѣхъ есть одна общая черта, а именно -- признаніе авторитета. Это можетъ быть авторитетъ вождя или божества, авторитетъ древнихъ предковъ или современныхъ законодателей, авторитетъ общественнаго мнѣнія или внутренняго руководителя, именуемаго совѣстью.
   Если разумъ признаетъ силу авторитета и чувства согласуются съ нимъ, къ этой комбинаціи присоединяется еще элементъ принужденія. Сознаніе того, что должно, порожденное признаніемъ авторитета, соединяется съ чувствомъ того, что нужно,-- съ чувствомъ, которое является результатомъ признанія общественной силы, будь то власть Бога, короля, народнаго правительства, традиціоннаго обычая или даже нашего внутренняго руководителя -- совѣсти. И въ послѣднемъ случаѣ существуетъ также элементъ принужденія въ видѣ будущихъ угрызеній совѣсти.
   Третій элементъ, способствующій развитію нравственнаго сознанія и, быть можетъ, самый важный, это -- общественное мнѣніе, тоже сила въ своемъ родѣ, не лишенная принудительнаго характера. Общественное мнѣніе чаще всего побуждаетъ насъ или удерживаетъ отъ того или другого дѣйствія. Приходилось констатировать, что нравственное состояніе невинно осужденнаго человѣка, къ которому общество отнеслось съ презрѣніемъ, мало чѣмъ отличается отъ состоянія настоящаго преступника. Какова сила общественнаго мнѣнія, можно судитъ по тому факту, что ему подчиняются даже тогда, когда дѣйствія, караемыя имъ, безразличны или даже похвальны съ нравственной точки зрѣнія, какъ, наприм., нарушеніе нѣкоторыхъ приличій.
   Оставивъ въ сторонѣ при изслѣдованіи настоящаго вопроса обычную точку зрѣнія, Спенсеръ находитъ, что всюду, гдѣ та или другая комбинація чувствъ, признающихъ силу авторитета, принужденія и общественнаго мнѣнія, даютъ начало идеѣ долга или обязанности, эти чувства должны быть отнесены нами къ области моральныхъ чувствъ, каковы бы ни были дѣйствія, съ которыми они находятся въ связи. Эти чувства образуютъ категорію идей и чувствъ, которая можетъ быть названа pro-moral и которая для массы замѣняетъ нравственныя понятія въ настоящемъ смыслѣ этого слова.
   Послѣднія вполнѣ независимы отъ вышеописанныхъ нами идей и чувствъ, порождаемыхъ внѣшними условіями, авторитетомъ, принужденіемъ, религіозными, политическими и общественными властями. Истинное нравственное чувство, такъ называемое совѣсть, не зависитъ отъ внѣшнихъ послѣдствій нашего поведенія, наприм., отъ похвалы или порицанія, наградъ или наказанія, а тѣсно переплетается съ его внутренними послѣдствіями, которыя лишь немногими сознаются вполнѣ отчетливо. Съ точки зрѣнія этого нравственнаго чувства, обязанность не является уже чѣмъ-либо искусственнымъ, навязаннымъ извнѣ тѣмъ или другимъ авторитетомъ. Его главная функція сводится не къ вычисленію суммы наслажденій и страданій, которыя получаются въ результатѣ извѣстнаго поступка, а къ выясненію тѣхъ условій, наличность которыхъ создаетъ счастье и удаляетъ страданіе. Если даже и случается, что это чувство противорѣчитъ такъ называемому чувству pro-moral, тѣмъ не менѣе, въ большинствѣ случаевъ, оно находится въ гармоніи съ нимъ. Да и каково бы ни было ихъ взаимоотношеніе, истиннымъ руководителемъ является всегда первое, такъ какъ оно находится въ связи съ послѣдствіями наиболѣе естественными и постоянными. Необходимо отмѣтить, что съ развитіемъ нравственнаго сознанія чувство долга отступаетъ мало-по-малу на второе мѣсто, превращаясь постепенно въ естественную склонность и привычку къ добрымъ дѣламъ.
   Выдѣливъ истинное нравственное чувство въ самостоятельную категорію, которая не поддается изученію, Спенсеръ обѣщаетъ заняться исключительно анализомъ подъ-нравственнаго чувства. Дальнѣйшее изложеніе его книги посвящено индуктивному изслѣдованію этого чувства.

И. К-на.

(Продолженіе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", No 4, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru