Станюкович Константин Михайлович
Отплата

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Константин Михайлович Станюкович
   Отплата
  
   "Морские рассказы"

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 апреля 2002 года http://publ.lib.ru

"К.М.Станюкович. "Морские рассказы"": Издательство "Художественная литература"; Москва; 1986

  
   Константин Михайлович Станюкович
   Отплата
   (Рассказ старого матроса)
  
   I
  
   -- Изволите знать, вашескобродие?
   С этими словами старый отставной матрос Кирюшкин, с которым мы ранним августовским утром сидели на пеньках у опушки леса, разбирая только что собранные грибы, указал обрубленным указательным пальцем правой руки на старенького-престаренького отставного адмирала, ковылявшего, опираясь на палку, по дороге из Кронштадтской колонии в деревню Венки.
   -- Видать видал; он в колонии на даче живет; а не знаю! -- ответил я.
   -- Это -- Никандра Петрович Быстров. Слыхали, конечно?
   -- Не слыхал.
   -- Про Никандру Петровича не слыхали, вашескобродие?! -- изумленно спросил Кирюшкин.
   -- То-то не слыхал.
   -- Довольно-таки диковинно, что не слыхали. Сами изволили служить во флоте и не знаете Никандры Петровича!
   И, словно бы недовольный, что я не знаю Никандра Петровича, старый матрос пожал плечами, отчего дыра на его неопределенного цвета ветхом легоньком пальтеце обозначилась яснее, и покачал головой, на которой была матросская фуражка, тоже давно потерявшая свой прежний черный цвет и сделавшаяся рыжеватой. Сбитая на затылок, она оставляла открытым морщинистый пожелтевший лоб и часть белой головы.
   -- Чем же замечателен ваш Никандр Петрович?
   -- Очень даже замечателен, если угодно знать. Всякий старый матрос хорошо его помнит. Теперь, конечно, ежели по чести разобрать, что в нем? Одни, с позволения сказать, завалящие кости да шкура. Высох Никандра Петрович, вроде будто египетской муми... Вылез вот на солнышко, словно ящер из-под камня, у смерти отсрочки просит... Ему ведь, вашескобродие, что и мне, к девятому десятку подходит, и давно нам с ним на том свете паек идет. Пожалуйте, мол, такие-сякие, на разделку. И ты, ваше присходительство Никандра Петрович! И ты, отставной матрос первой статьи, бродяжка и пьяница, Андрейка Кирюшкин!.. Вот теперь что... А прежде, этак лет сорок тому назад, Никандра Петрович на весь балтинский флот гремел...
   -- Чем же?
   -- Боем и шлифовкой. Первый по зверству капитан был! -- не без некоторой торжественности произнес старик.
   Признаюсь, я никак не ожидал, что речь будет о такого рода знаменитости. Удивило меня еще и то, что Кирюшкин, не жалевший обыкновенно довольно энергичных эпитетов при воспоминаниях о некоторых командирах, с которыми служил и которые далеко не гремели на весь флот, подобно Никандру Петровичу, говорил об этом последнем без порицания.
   Напротив, в тоне старческого, разбитого голоса Кирюшкина звучали как бы почтение и любовь к человеку, даже прославившемуся боем и "шлифовкой".
   -- Ну, Дмитрич, немного же замечательного в Никандре Петровиче!
   -- То-то очень даже много, вашескобродие...
   -- В том, что шлифовал?..
   -- Вы прежде извольте дослушать, тогда и спорьте, вашескобродие... В том и диковина, что этот самый Никандра Петрович сделался совсем другим, самым жалостливым, можно сказать, командиром.
   -- Ну?! -- недоверчиво протянул я.
   -- Ни -- не ну, а на моих глазах все это было. Когда я с им на "Дромахе" на конверте в дальнюю ходил.
   -- Как же это случилось?
   -- Один матросик его выправил.
   -- Выправил? Расскажите, Дмитрич. Это любопытно.
   -- Еще бы не любопытно... Бывает, значит, с людьми это самое! -- раздумчиво промолвил старик матрос.
   -- Редко только, Дмитрич.
   -- Редко, а бывает. Человек, примерно, и бога забыл, и совесть забыл, а придет такой час, и вдруг вроде будто все по-новому обернулось... А я так полагаю, по своему рассудку, вашескобродие, что всякому человеку, самому последнему, дадена совесть... Только не всегда такой случай выйдет, что она проснется и зазрит человека. Как об этом в науках пишут, вашескобродие?
   -- Пишут, что трудное это дело -- перемениться в известные годы...
   -- То-то трудное, а Никандра Петрович вовсе переменился, -- дай бог ему легко смерть принять. Я по себе знаю, какое это трудное дело, примерно, от водки отстать. Прямо-таки нету сил моего карахтера. Помните, вашескобродие, еще когда мы с вами на "Коршуне" взаграницу ходили, я был, можно сказать, как есть отчаянный пьяница?
   -- Как не помнить...
   -- И если миловали меня за пропой казенных вещей, то потому, что командир "Коршуна" прямо-таки добреющий человек был и почитал во мне хорошего марсового... Небось был марсовым, вашескобродие! -- не без удовлетворенного чувства вспомнил старик.
   Действительно, Кирюшкин был лучшим матросом на "Коршуне", отличался необыкновенной смелостью и притом был на редкость добрый человек, общительного и веселого характера, пользующийся общей любовью команды. И если б не его слабость напиваться мертвецки на берегу, пропивая все, что на нем бывало, то, конечно, он на службе был бы унтер-офицером и не был бы под конец жизни бездомным пьянчужкой, с трудом зарабатывавшим в Кронштадте на свое пропитание... По зимам он ходил в факельщиках, а летом занимался грибами.
   Это лето, когда мы встретились после тридцати лет, Кирюшкин гостил у меня на даче, поселившись в сарае для дров. Трезвый, он доставлял всем большое удовольствие своими рассказами и необыкновенно уживчивым и деликатным характером. Его все любили, и кухарка с особенным гостеприимством угащивала Дмитрича.
   Когда же он собирался отправиться в "дальнюю", как называл он свои запои, то деликатно исчезал, объясняя, что ему нужно по делам в Кронштадт, и возвращался через неделю, а то и две, в невозможном костюме, вроде того, какой был на нем в это утро, и несколько сконфуженный, что пропил старые пиджак и штаны, подаренные ему мной.
   -- И давал я тогда, вашескобродие, зарок капитану за евойную доброту -- не пить... и вышел перед ним подлецом. Лупцевали меня раньше за это самое -- я еще пуще пьянствовал. Вышел в отставку, к докторам ходил... "Так, мол, и так... Выпользуйте от пьянства..." Отреклись. Дивились только, как это я -- такой старик, а живу с пьяными нутренностями... А по какой такой причине я не имею сил карахтера? Вот тут-то и загвоздка! А фор-марсового Егорушкина помните, вашескобродие?
   -- Помню.
   -- Тоже был, можно сказать, во всей форме пьяница, а как вышел в отставку -- в рот не берет. Случай такой вышел...
   -- Какой?..
   -- Баба, вашескобродие... Есть такие бабы, что вовсе умеют оболванить мущинов... Так Егорушкин, как вернулся из дальней, и встретился с такой... Замуж запросил... А она: "Брось, говорит, пить, пойду". А не то поворот "оверштаг"! Она вдовая матроска была и слышала, как к повороту командуют. Ну, и как есть оболванила. Бросил пить из-за этой самой бабы... А и баба, если на совесть сказать, прямо-таки жидкая вовсе была, вашескобродие! Глаза только одни... А вот поди ж ты! Такую власть взяла над Егорушкиным, что он пить перестал... А ведь пил-то как раньше! Значит, ему случай вышел такой, а мне не вышло... Так вот и с Никандрой Петровичем.
   -- Так вы расскажите, Дмитрич, про вашего Никандра Петровича.
   -- Сейчас. Дозвольте только цигарку сделать, вашескобродие.
   -- Папироску не хотите ли, Дмитрич?
   -- Не занимаюсь ими. Я по-старинному, махорку курю.
   Кирюшкин достал из кармана тряпицу с крошеной махоркой и обрывок газетной бумаги. Свернув слегка дрожавшими от пьянства руками цигарку, он закурил ее и, с наслаждением затянувшись, проговорил:
   -- Нет табаку лучше махорки, вашескобродие. И кашлю ослабку дает, и мокроту гонит.
   И, откашлявшись, начал.
  
   II
  
   -- Был Никандра Петрович во всем своем форце, когда перед Крымской войной назначили его командиром "Дромахи". Конверт был только что отстроен и назначен в дальнюю, и Никандру Петровича изо всех других выбрали, как самого что ни на есть исправного капитана... Дока он был на флотской службе, это надо правду сказать... И отчаянности в нем было много... Как есть был форменный капитан... смелый... Во флоте знали его отчаянность, еще когда он бригом "Скорым" командовал. Бывало, на других судах два рифа у марселей возьмут, а он дует себе на бриге без рифов... Знал, когда, значит, до точки дойти, не утопивши себя и людей. Ну и матросы были у него, вроде будто чертей... Он их тоже довел до отчаянности, потому что пощады не давал. Чуть что... заминка какая... меньше ста линьков не назначал... Такая у него была плепорция... А насчет бою, так это не в счет... Чистил... Почитай, ни одного матроса у него не было, чтобы, послуживши у него, остался с целыми зубами. Самый форменный мордобой был... Вы-то, вашескобродие, этого мордобойства уж не застали, а я десять лет при таком положенье служил... Сами понимаете, отчего другой матрос до бесчувствия напивался... Теперь небось нет такого пьянства, как было... Потому -- другое положенье... и люди другие.
   Старик затянулся, сплюнул и продолжал:
   -- А было в те поры Никандре Петровичу лет около сорока... И был он из себя видный, плотный и глазастый... Румяный такой и блондинистый... И очень приверженный к женской команде... Не брезговал... была бы только баба товаристая, а звания ейного не разбирал. Женатым не был, а в ту пору у него жила будто горничной одна шельмоватая девка, из Петербурга привезенная... Шлющая такая... Аленкой звали... Бегала она на конверт, когда мы в гавани вооружались... Завтракать носила своему барину... Так вот, как назначили к нам этого самого Ястреба -- его так матросики звали, -- и мы поняли, какие такие настоящие ястребы бывают... Налетал, я вам доложу. Так налетал, что и обсказать невозможно... А как вышли в море, пошла настоящая шлифовка... Не дай бог и вспомнить... Тьфу!
   И Кирюшкин сплюнул.
   -- А вестовой у него -- из наших "дромахинских" матросов -- одно слово, словно бы в потемнение рассудка от страха вошел... Чуял он беду, как только Ястреб его в вестовые выбрал... Мы с Тепляковым земляки были... "Плохо, говорит, мое дело, Андрейка. Ястреб недаром меня в вестовые выбрал. Изничтожит он меня, попомни, говорит, мое слово... Потому зол он на меня". -- "Что ты, говорю, мелешь. За что ему быть злым на тебя. Он тебя вовсе и не знает!" -- "То-то, говорит, знает", -- и сам с лица побелел.
   И повинился мне тогда Тепляков, что он к этой самой Аленке приверженность имел и тайком забегал к ей на кухню, когда ейного барина дома не было. И раз он их застал. Однако ни слова не сказал. Но с той поры Тепляков остерегался ходить... Аленка все-таки бегала к нему в казармы и с ним гуляла. И Никандра Петрович, должно быть, догадывался, но только все-таки Аленку держал... очень уж занозистая девка была... Огонь-девка... -- "Я, говорит, и своего Ястреба люблю, и матросика люблю... На всех меня хватит..."
   -- Что ж, Ястреб мстил Теплякову, что ли? -- спросил я.
   -- А бог его знает, что в его душе было, а только он беднягу вестового почти что каждый день без всякого милосердия тиранил -- то боем, то поркой... К каждой малости придирался... За все на нем сердце срывал. И до такой отчаянности его довел, что сам, должно быть, испугался, как бы матрос чего в потемнении ума не сделал! И этак месяцев через пять отчислил его от вестовых. И взаправду, пора было... а то Тепляков беспременно прикончил бы Никандру Петровича... Он, положим, терпеливый был, но все-таки норовистый. Есть такие, вашескобродие. Терпит-терпит до данного ему предела, а потом на всякую отчаянность пойдет. И доходил уж Тепляков до предела. Сознался после мне, что недобрые мысли были... Большое зло он на Ястреба имел. И пропасть бы им обоим, если б в те поры не увольнил Никандра Петрович своего вестового и не взял другого. Вовсе ожесточил человека и в тоску ввел! Однако и покурить пора, вашескобродие.
   -- Этот самый Тепляков и "выправил" Никандра Петровича? -- спросил я.
   -- А вот узнаете, вашескобродие. Заставили рассказывать, так слушайте! -- ворчливо ответил Дмитрич, задетый в своем самолюбии рассказчика, привыкшего, чтоб его слушали. И вообще он, несмотря на свою горемычную жизнь и почти нищенское положение, умел сохранять свое достоинство.
   Докурив свою цигарку, старик сказал:
   -- А хорошо на солнышке... Кости-то старые греет... Верно, и Никандра Петрович солнышку радуется. Он и не знает, что мы про него рассказываем, и, верно, забыл, что мне три зуба вышиб...
   -- Три?
   -- То-то три, и сразу. Рука у него была тяжелая...
   -- И наказывал вас линьками?..
   -- И очень даже довольно часто... За пропой казны... Ну, да бог с ним... Я зла на него не имею... Мало ли чего было... И дай ему бог на том свете покою... Потому -- понял свою ожесточенность и людей стал жалеть... Беспременно явлюсь к нему... Я и не знал, что он тут на даче...
   -- Кажется, тут... Ну, так рассказывайте, Дмитрич.
   И старик продолжал.
  
   III
  
   -- Назначили Теплякова фор-марсовым -- он и раньше на фор-марсе служил -- и гребцом на капитанский вельбот... Видный и пригожий из себя был Тепляков, Никандра Петрович любил, чтобы гребцы, что на его катере, что на вельботе, были здоровые, молодые и видные... По крайности лестно... И вскорости Тепляков в себя пришел... Свет божий увидал, как из вестовых вышел. А уж старался как, чтобы, значит, не могло быть капитанской шлифовки!.. Бывало, и на рее работал вовсю, и у орудия за комендора был... Провористый такой во всяком деле... И повеселел...
   -- А разве Ястреб ваш отошел?..
   -- По-прежнему разделывал, но только все же Теплякову не так часто попадало, а вместе со всеми, ежели, примерно, капитан прикажет всех марсовых перепороть...
   -- А это случалось часто?
   -- Небось раз в неделю обязательно... Чуть на секунд, на другой паруса закрепили позже евойного положения или марселя сменили на минуту позже, уж он заметит -- сам в руках склянку держал -- и, как ученье окончит, зыкнет: "Фор-марсовых или грот-марсовых на бак!" Ну, а там известная разделка. Получи по сту. И по другим случаям попадало... И сам, бывало, смотрит, как наказывают... Вовсе легко в жестокость приходил. Потому -- видит, что нет ему противности, он от этой самой жестокости и пьянеет... Никого не боится -- ни бога, ни черта. Нынче вот, как препона есть, небось жестоких командиров что-то нет. Утихомирил их батюшка император Александр Второй... Суди, мол, виноватого, а жестоким не будь... Хорошо. Плавали мы таким родом шесть месяцев и кляли Ястреба... А он и ухом не вел, что матросы его не терпят... Небось понимал это... Пришли мы наконец и на Яву-остров, в Батавию... Изволите помнить, вашескобродие?.. Мы с вами и на "Коршуне" там были... Еще там арака такая пьяная... Только араку эту я и помню... какой такой город... Пришли, а капитан ту ж минуту айда в город и велел вельботу через два дня у пристани быть в десять часов утра. Он везде в портах любил съезжать и уж там, сказывали, денежкам глаза протирал... Любил форснуть, ну и мамзелей угостить, чтобы, значит, знали, какой есть командир российского конверта... Он по этой части себя соблюдал и, бывало, ежели к себе гостей взагранице звал, то уж небось угостит и напоит.
   -- А сам пил?
   -- В плепорцию.
   -- И наверху никогда пьяным не бывал?
   -- Не видал... Так разве в каюте когда по-благородному выпьет, а чтобы наверху пьяный, этого никто не видал. Он до этого не допускал себя... Однако за пьянство с матроса не взыскивал. Только вернись в свое время, а в каком виде пьянства, до этого не касался. И старшему офицеру приказывал не взыскивать. Только чтобы пропою казенных вещей не было, а ты хоть в мертвом виде будь... На то ты и матрос... Однако вы все перебиваете, вашескобродие. На чем я остановился?.. Я и запамятовал...
   -- Как в Батавию пришли и капитан съехал на берег, а вельботу приказал приехать за ним через два дня...
   -- Ну вот, тут скоро и конец будет... Уехал это Никандра Петрович, и на конверте, значит, отдышка... Рады все, что два дня без Ястреба... На третий день послали с восьми часов вельбот за ним, и вскорости после того засвежело... Здоровый ветер поднялся... Кои матросы льстились, что в такой ветер он не пойдет на вельботе, а побудет на берегу; но только я сумлевался... Отчаянность-то его понимал... и на парей с одним унтерцером пошел на стакан араки... По-моему и вышло. В одиннадцатом часу и видим: жарит он на вельботе да еще под парусами... Однако два рифа у грота взял. А ветер все сильней... Вельбот совсем на боку... близко уж был к конверту, как в один секунд вельбот перевернуло -- и все в воде... Тую ж минуту вахтенный офицер крикнул катерным на катер, и мы наваливаемся, чтобы спасти людей... А изволите знать, вашескобродие, акульев там страсть, на рейде-то... Гребу это я, а сам думаю: Ястребу крышка... Плавать он вовсе не мастер был, а волна ходила здоровая... Подошли... Кои матросы за перевернутый вельбот держатся, а Тепляков плывет и Никандру Петровича за волосы держит... Всех забрали, все только в воде искупались... Только капитан был в бесчувствии... А Тепляков мокрый, красный и смотрит на этого самого Ястреба по-хорошему... доволен, значит, что спас человека... Пристали это мы к конверту, принесли капитана в каюту и вскорости его в чувство привели... Оттерли... А то воды он хлебнул порядочно. А я Теплякова допрашиваю: "Как, мол, ты, Антошка, и своего злодея спас?" -- "Сперва не хотел, говорит. Вижу, откинуло его парусом от вельбота и тонет он, а я поближности... И как увидал он меня, то с такой, говорит, тоской посмотрел -- понял, мол, что не ждать ему от меня помощи, -- что в тую ж минуту жалость меня взяла, и я к нему... А он уж захлебнулся и под водой. Я за волосы и... тут катер подошел... и чувствую я, говорит, Андрейка, теперь легкость на душе. А не спаси я его... был бы вроде убивца..." Только что это он рассказал мне и переоделся, как зовут Теплякова к капитану... Этак минут через десять вернулся он в расстройке... "Ну, что он тебе говорил? -- спрашиваю. -- Благодарил?" Тепляков все в подробности и обсказал, как Никандра Петрович, увидавши его, смотрел во все глаза и спросил: "Ты... ты меня спас?" А Тепляков ему: "Точно так, вашескобродие!" -- "Ты?" -- опять спросил Никандра Петрович. А Тепляков снова: "Точно так, вашескобродие!.." И после того Ястреб заплакал и сто рублей предлагал. Однако Тепляков отказался. "Я, говорит, не за деньги спасал..." -- "Так проси чего хочешь", -- спрашивал он. А Тепляков ему и скажи: "Дозвольте, вашескобродие, слово сказать". -- "Говори". -- "Пожалейте, вашескобродие, матросов!.." С тем и ушел... Видно, сам господь его умудрил ко времени сказать это самое... Не побоялся! -- промолвил умиленно Дмитрич.
   -- Ну и что же, после этого переменился капитан?
   -- Совсем другим человеком стал... Ни этого боя не было... ни шлифовки...
   -- И не было наказаний?..
   -- Как не было... были. Без взыска нельзя, но только наказывал не зря и редко... И ожесточенность прошла... Вот каким родом матросик выправил Никандру Петровича... Небось редко такие дела бывают, а все-таки бывают! Случай такой подошел... Вот только мне случая не было, вашескобродие, -- неожиданно заключил Дмитрич.
   Скоро мы встали и молча побрели домой.
  
   "Андромаха". (Примеч. автора.)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   6
   Константин Михайлович Станюкович: "Отплата"
  
   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru