Станюкович Константин Михайлович
Загадочный пассажир

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Константин Михайлович Станюкович
   Загадочный пассажир
  

OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 марта 2003 года http://publ.lib.ru

"Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 9": Правда; Москва; 1977

  
   Константин Михайлович Станюкович
   Загадочный пассажир
  
   Рассказ
  
   I
  
   В ночь сочельника трехмачтовый военный крейсер "Руслан" шел под всеми парусами, узлов по десяти, спускаясь к южным широтам.
   "Руслан" легко рассекал воду и плавно раскачивался с бока на бок между волн, казалось, почтительно отступающих от него. Ветер был резкий, холодный, но не крепкий и ровный.
   Океанская зыбь еще не улеглась. Она вздувалась, и высокие волны с однообразным тихим гулом лениво разбивались одна о другую, и пенящиеся их верхушки рассыпались алмазною пылью, облитые серебристым таинственным светом месяца.
   Холодом и какою-то безнадежною тоской одиночества веет и от заседевшего холмистого океана, и от бесстрастно красивой луны, и от звезд, ярко мигающих с темной бездонной выси. Стоящие на вахте матросы, одетые в буршлаты поверх фланелевых рубах, словно бы поддаются тоске этой ночи. И им острее чувствуется, что жизнь их -- скверная, служба -- проклятая и море -- постылое. Молчаливые и серьезные, они взглядывают на океан, отворачиваются от него, и в эту рождественскую ночь их еще сильнее манит домой. И они тихо лясничают между собой о далеких своих местах.
  
   II
  
   И "Ганцакурату Кару Карычу", как прозвали матросы педантичного, хладнокровного, справедливого и добросовестно-недалекого капитана, барона Оскара Оскаровича Нордштрема, и офицерам "очертел" длинный переход. Казалось, в этот вечер большая часть офицеров, засидевшихся в роскошной кают-компании, освещенной электричеством, дольше обыкновенного, скучала и нервничала еще более, чем в прежние дни перехода из Шербурга прямиком в Батавию.
   Особенно приуныли семейные.
   Даже старший офицер Евгений Николаевич, красивый румяный брюнет с роскошной бородкой, блестящими зубами и золотым porte-bonheur'ом на руке, любивший казаться служителем сурового долга, -- которому некогда скучать в море, да и неприлично -- был сдержанно и достойно серьезен и задумчив.
   Обыкновенно великолепный и любивший вставлять веские, авторитетные слова в общие разговоры, любезный со всеми и ни к кому не выказывавший особого расположения, -- старший офицер молчал и думал, что встречать праздник несравненно лучше дома, в Петербурге, чем на "Руслане", да еще с людьми, хоть и хорошими, но далеко не такими тонко чувствующими и умными, как он. И, разумеется, Евгений Николаевич не сомневался, что Вавочка, устраивая елку, поплакала о своем одиночестве и, бедная, очень горюет в разлуке.
   И с наивною влюбленностью в себя он размышлял:
   "Еще бы Вавочке не горевать о нем, внимательном, заботливом, любящем семью! Еще бы не ценить Вавочке такого умного и хорошего человека, который так развил ее ум, так балует подарками! Она знает, что он сделает блестящую карьеру, и семья будет обеспечена. Еще бы не любить такого безукоризненного мужа, который если и изменяет супружескому долгу, то только в дальнем плавании и единственно ради здоровья! Недаром же Вавочка боготворит и смотрит ему в глаза, всегда боящаяся огорчить его. Она -- чудная, честная женщина и, разумеется, не позволит себе "подло увлечься", как увлекаются многие соломенные вдовы плавающих моряков... Она и не подумает!"
   И в ту же минуту Евгений Николаевич мысленно решил, что в Батавии он непременно съездит на берег.
   Другие женатые моряки, вероятно, не считали себя такими великолепными идолами, на которых их жены могли бы молиться. Напротив, если некоторые мужья и не были идолопоклонниками, то во всяком случае -- верноподданными своих королев-супруг. Вот отчего они и не могли скрыть, что им сиротливо и одиноко вдали от любимых, да еще в такой вечер.
   Особенно был подавленно-грустен старший механик Иван Васильевич, необыкновенно добродушный и милый человек, лет за сорок, которого машинисты и кочегары иначе не называли, как "нашим". И все знают, что старший механик тоскует по своей "королеве Марго", как мичманы прозвали Марью Васильевну.
   Ни для кого не было секретом, что этот высокий, плотный и сильный молодец с характером и волей, не позволяющий начальству наступить на ногу, находился в полном рабстве у своей маленькой, худенькой и молодой жены с бледным лицом цыганского типа. Она называла себя непонятой женщиной двадцатого века и не скрывала от Ивана Васильевича, что у него грубая натура, не понимающая ее возвышенной души, и что может понимать ее один только мичман Севрюгин. В утешение она прибавила, что если не оставляет Ивана Васильевича и не ищет заработка, то потому, что она -- благородная женщина и не хочет огорчать мужа... Он хоть и низменно ее любит, но любит и ее и детей, так пусть Иван Васильевич остается мужем, не понимая ее, а мичман в то же время будет понимающим другом...
   Иван Васильевич еще благодарил жену и, уходя в дальнее плавание, ревел как белуга и обещал привезти все, что написала жена в списке, переданном мужу при проводах.
   Лейтенант Вершинин, от скуки выпивавший третью бутылку портера, проговорил:
   -- Что, Иван Васильевич... Небось, об елке мечтаете?
   -- Вообще! -- деликатно ответил Иван Васильевич.
   -- То-то вообще... И я вообще думаю, что скучища... Тоже поехал бы к знакомым на елку... А вместо этого с полуночи на вахту... Что бы нам зайти на Мыс... Там по крайней мере... англичанки...
   Молодой доктор, сидевший за книгой, поднял глаза на Ивана Васильевича.
   "Тоже любовь!" -- высокомерно подумал доктор и собирался предложить Ивану Васильевичу применить к нему новое средство излечения от страсти, вычитанное недавно им из медицинского журнала.
   Видимо не имевшие темы для разговора два скучающие мичмана лениво перекидывались словами о том, когда Батавия и что там интересного, будут ли они произведены в Новый год в лейтенанты, сколько каждый выплыл ценза, и сели играть в шахматы.
   -- Что бы нам зайти на Мыс! Там по крайней мере англичанки! -- раздражительно воскликнул Вершинин.
   Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил:
   -- Вот так чудесно... А то знакомься с малайками на Яве...
   -- И отчего в самом деле мы не зайдем на Мыс... И нам и команде следовало бы освежиться... А то за какие вины с ума сходить от одури?
   -- Вам, господа, только на уме берег... Тогда не поступали бы во флот! -- заметил старший офицер.
   -- Я и уйду из флота, Евгений Николаич!
   -- В чиновники? -- спросил старший офицер.
   -- В чиновники. Дядя -- товарищ министра. Он устроит.
   -- Нынче везде без протекции ничего не получишь! -- заметил Вершинин.
   -- Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, -- авторитетно промолвил Евгений Николаевич.
   Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими глазами, горевшими злым блеском, сидел в стороне, в кресле у фортепиано, слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и потому, что он молод и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему приступиться и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, -- от лжи, от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит здесь одну только пошлость и никто не обращает внимания на его речи, обыкновенно останавливаемые старшим офицером. Он злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует его и занимает его мысли, -- о пересоздании общества, о новой этике, -- и за то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, что он обречен на неизвестность, и что нет у него друга, перед которым мог бы излиться...
   Каврайский услышал последние слова старшего офицера, главное -- этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо.
   "Экая ты великолепная скотина!" -- хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил:
   -- Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом...
   Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал его слов и обратился с чем-то к доктору.
  
   III
  
   -- К повороту оверштаг! Право на борт! -- донесся через люк взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера.
   И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил:
   -- Справа шлюпка с людьми! Огонь подали.
   Все оживились и бросились наверх.
   "Руслан" повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил.
   -- А ведь нас может и залить, доктор! -- проговорил Каврайский, правя рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз с волн.
   -- Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный мичман... У вас печень не в порядке...
   -- Не зальет! Людей спасем... -- восторженно воскликнул мичман.
   И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким проникновенным, счастливым.
   Беспокоились за баркас и на "Руслане".
   И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в голосе:
   -- Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, то, пожалуй, и не следовало бы...
   -- Уже поздно теперь соображать, барон!..
   -- О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим, Каврайский -- толковый офицер... Найдется в трудном положении...
   Старший офицер промолчал.
   -- Это про что "Ганцакурат"? -- тихо спрашивал унтер-офицер, подходя к рулевым на штурвале.
   -- Опасается за баркас.
   -- Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой причине нашему баркасу пропасть...
   -- И как людей не вызволить! -- промолвил старший рулевой.
   -- Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, -- уверенно сказал унтер-офицер и отошел к своему месту на шканцы.
   Прошло полчаса.
   Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не было видно.
   Барон вздохнул.
   -- Я и говорил, что надо было обсудить прежде, -- снова проговорил Оскар Оскарович.
   Прошло еще четверть часа.
   -- Сигнальщик, видишь?
   -- Никак нет, вашескобродие!..
   -- Конечно, надо было послать баркас, но...
   Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет к "Руслану".
  
   IV
  
   Наконец подошел баркас и был поднят.
   На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и совсем непохожий ни на моряка, ни на англичанина немолодой господин среднего роста с большой окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро на красиво посаженной голове.
   Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, казалось, был равнодушен к своему спасению.
   В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца.
   Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных:
   -- Соотечественник... Русский... Сергей Сергеевич Курганин... Пойдемте, Сергей Сергеевич... Сейчас чаю и закусить...
   -- А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! -- воскликнул Каврайский, весь мокрый.
   Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались восклицания:
   -- Как сюда попали?
   -- Откуда?
   -- Куда шли?
   -- На каком пароходе потерпели крушение?
   -- Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич... А пока отдохните после этого ужасного испытания! -- говорил капитан.
   Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, сильно заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от того, что находится среди любезных соотечественников, и на все вопросы отвечал коротко и даже суховато: "Шел из Вальпараисо на грузовом английском пароходе. Вчера ночью он сгорел. Все спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с капитаном и штурманом ночью разлучилась..."
   Затем Курганин пошел за инженер-механиком и Каврайским в кают-компанию. Всем бросилось в глаза это равнодушие Курганина, и его посещение Вальпараисо, и какая-то сдержанность.
   Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в свою каюту и тихо и несколько значительно спросил его:
   -- Кто такой этот господин?
   -- Я назвал: Курганин.
   -- Это я слышал, доктор. Но я бы спросил вас, какое его общественное положение, так сказать?
   -- Не знаю. Не спрашивал, барон... Курганин не из разговорчивых... Но по нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей.
   -- Зачем же он попал в Вальпараисо? -- спрашивал капитан, и его лицо выражало недоумение.
   -- Верно, путешествует, барон! -- нетерпеливо проговорил доктор.
   -- На грузовом пароходе?
   -- А что ж... Если нет больших средств.
   -- Без средств не путешествуют так далеко. Вы заблуждаетесь, любезный доктор... Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал. Не понимаю. Решительно не понимаю, доктор!
   И, видимо старающийся понять и обеспокоенный, что не может понять, барон раздумчиво покачал головой и продолжал:
   -- Очень странно! "Есть много, друг Горацио..." А вы, доктор, пожалуйста, не беспокойте пассажира расспросами... И намекните, чтобы в кают-компании были деликатны... Все-таки не наше дело, почему этот господин в Вальпараисо... Не наше... И вы, доктор, уж пожалуйста, как тоже больше статский человек, позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете ли, спокойно и хорошо... Мне кажется, что он болен... Такое у него лицо... Англичане счастливы, что спасены, а он... Может быть, пожар так подействовал на него...
   И, несколько конфузясь, прибавил:
   -- И вот что еще, доктор... Знаете, так деликатно нужно... Если пассажир, вы понимаете... без средств в путешествии, то как-нибудь... предложите ему взять в долг... Я охотно могу передать вам некоторую сумму... У меня есть лишние сто долларов... Так я, доктор...
   Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и в то же время стыдливости, когда он прибавил:
   -- И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!..
   "Славный ты немца", -- подумал доктор и сказал:
   -- Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет... Что-то у него в лице есть... И -- вы правы -- нервы у него, должно быть, не в порядке.
   В эту минуту вбежал рассыльный.
   -- Старший офицер велел доложить: прикажете сниматься с "дрейфы"?
   -- Разумеется... Сниматься...
   И, когда рассыльный вышел, барон, любивший сообщать доктору все свои случайные недоумения, сказал:
   -- Вот и этих англичан... придется везти до Батавии...
   -- А им, барон, и Курганину нужно на мыс Доброй Надежды...
   -- То-то и затруднение. Я решил не заходить на Мыс... Так и доложил в Петербурге управляющему министерством... Мы можем делать шикарный переход... И адмирал мне сказал: "Ну что ж... хорошо!.." И мне хочется оправдать его слова...
   -- Да разве, барон, министру так и нужно, если он сказал: "Ну что ж... хорошо..." Право, ему все равно...
   -- Но мне не все равно! -- не без горделивости промолвил капитан. -- Правда, появилось новое обстоятельство... Эта шлюпка с русским и англичанами... В том и затруднение... Я уже решил не заходить на Мыс...
   -- Так завезите англичан и русского в Каптаун... И наша команда освежится... и офицеры... Да и вам, барон, надо развлечься...
   -- Но как же... Вдруг на Мыс...
   -- И, право, отлично, барон... Матросы уж затосковали... Да и кают-компания нервничает... Еще бы... Ну, я пойду, барон... Пассажира буду угощать...
   -- Так вы, доктор, можете по долгу службы подать мне рапорт о том, что для здоровья команды необходимо зайти на Мыс?..
   -- Обязательно и с восторгом, барон! -- сказал доктор и, повеселевши, вышел в кают-компанию.
  
   V
  
   По случаю аврала офицеры были наверху.
   Только старший механик оставался около Курганина и хлопотал, чтобы ему скорее подали закусить и чаю.
   Неожиданный пассажир хоть и очень интриговал Ивана Васильевича, но уже не производил на него прежнего неприятного впечатления.
   Его сухощавое и серьезное лицо, изрезанное морщинами, умное и спокойное, было не из веселых и довольных, и в его глубоко сидящих глазах было что-то тоскливое и вместе с тем непокорное. Но оно не казалось таким сурово-равнодушным и пренебрежительно-сдержанным, каким казалось всем в первый момент появления соотечественника на "Руслане".
   Но все-таки что-то странное, непохожее на других, что чувствовалось в этом скромно одетом молчаливом господине, несколько стесняло добряка Ивана Васильевича, и он деликатно не навязывался к нему с расспросами.
   Старый механик то и дело пододвигал Курганину то сыр, то колбасу, то разные консервы и вино, и был очень доволен, что человек, только что выскочивший из большой опасности, сидит здесь, где тепло и светло, и уписывает все за обе щеки почти что с жадностью.
   Пришел доктор и стал угощать гостя.
   -- Уж меня угощает господин инженер... Спасибо. Я ем за троих. Забыли взять провизию с парохода.
   -- И вы не ели сутки?
   -- Вода была...
   Он потом выпил два стакана чаю и спросил:
   -- Вы куда идете, господа?
   -- В Батавию, -- отвечал механик.
   Несколько минут прошло в молчании. Пассажир с удовольствием пил чай.
   -- Ура! Идем на Мыс! -- радостно воскликнул лейтенант Вершинин, входя в кают-компанию. -- Сейчас барон велел переменить курс. И пообедаем же мы на берегу после подлых консервов! И увидим, доктор, женскую красоту... Там ведь англичанки. Готовьте только денежки, доктор и Иван Васильевич!
   Старший механик добродушно запротестовал.
   -- Не врите... Я женатый...
   -- Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!.. Жена в Кронштадте, а вы будете в Капштадте... Наверно туда дернем. От Каптауна два шага...
   И, обращаясь к Курганину, лейтенант сказал:
   -- Мы вас спасли, а вы -- нас. Из-за вас да англичан капитан идет на Мыс... Следовательно, не спаси мы Вас, не видать бы нам англичанок... Восхищайся малайками... Так позвольте выпить за ваше здоровье... Какого вина прикажете?
   -- Никакого.
   -- Почему?
   -- Не пью.
   -- По принципу?
   -- Из-за печени.
   -- В таком случае один выпью... Ваше здоровье!
   Пришли в кают-компанию и другие офицеры. Все были оживлены.
   Еще бы! Через два дня моряки будут на берегу.
   И по такому-то случаю кто-то велел подать бутылку шампанского. Содержатель кают-компании приказал подать десять бутылок.
   -- Согласны, господа?
   Все, разумеется, согласились.
   Выпили за скорый приход на Мыс. Выпили за капитана, за старшего офицера, за кают-компанию.
   Доктор и Каврайский предложили тост за спасенного соотечественника.
   Тост был принят сдержанно. Пассажир не разделял общего оживления и многим казался несимпатичным и даже подозрительным. Не рассказывает ни о пожаре на пароходе, ни о себе, ни о том, чем занимается и зачем путешествует.
   Подвыпивший Вершинин даже подумал: "Уж не стибрил ли пассажир крупного куша и не бежал ли из России? По всему видно, что умный человек!"
   Однако все подняли бокалы. Курганин только пригубил из своего бокала.
   А Вершинин чокнулся и "дипломатически" спросил пассажира:
   -- Мне кажется, я вас встречал в Петербурге?
   -- Возможно... Я долго жил в Петербурге.
   -- Так... так... Извините... Не были вы директором банка?
   -- Нет! -- усмехнулся пассажир.
   -- Значит, ошибся... А очень на вас похож один директор банка...
   -- Если бы Сергей Сергеевич был директором банка, то не путешествовал бы на грузовом пароходе! -- заметил мичман.
   А Каврайский озлился и хотел проучить Вершинина, но вместо того сказал ему:
   -- Вы... много выпили шампанского!
   Молчаливый пассажир взглянул на мичмана, и в глазах его мелькнула ласковая улыбка.
   Особенно не нравился пассажир старшему офицеру. Он сразу почувствовал, что этот господин совсем чужой и не из "порядочных" людей. Это видно и по костюму, и по серой фланелевой рубахе, и по несколько грубоватым рукам.
   "Да и черт знает, что это за птица? Русский -- так и будь русским! Должен почувствовать, что с русскими!.. А между тем сидит точно янки... Скотина!.. Точно не знает приличия".
   И старший офицер с усиленной любезностью проговорил:
   -- Не будет нескромным, если спрошу, давно ли вы из России?
   -- Год...
   -- И, верно, соскучились по России?
   -- Нисколько! -- просто и искренно ответил пассажир.
   Многие переглянулись.
   -- Даже нисколько?.. Вы -- оригинальный соотечественник! Ведь как там заграницы ни хороши, а отечество... свое... родное! -- впадая в некоторый пафос, продолжал старший офицер. -- И там свое дело... служба... друзья... И, главное, домашний очаг... Жена... дети...
   И так как пассажир поднял свои внимательно-серьезные глаза на Евгения Николаевича и не торопился отвечать, ожидая, что еще скажет этот видимо влюбленный в себя моряк, то старший офицер почувствовал к пассажиру еще большую неприязнь и, внезапно закипая злостью, продолжал:
   -- И что, собственно говоря, особенно привлекательного в заграницах?.. Разве что природа, да, пожалуй, хорошие гостиницы... А если сравнить, где проще и сердечнее люди, где больше не показного, а настоящего патриотизма... Где?.. Неужели все эти говорильни не показали их бессилия сделать что-нибудь серьезное...
   Пассажир по-прежнему молчал.
   И старший офицер не без раздражения спросил:
   -- Вы, верно, не согласны со мной?..
   -- Не согласен!
   Многие с удивлением взглянули на пассажира.
   А старый механик, разрешивший себе кроме шампанского пройтись и по хересам и почувствовавший себя решительно несчастным вдали от королевы Марго, обратился к пассажиру и, слегка заплетая языком, проговорил:
   -- Сергей Сергеевич!.. Вы не согласны. И это ваше дело. Быть может, и я с вами соглашусь, если узнаю, почему вы не согласны... Но вот мы здесь... Черт знает где... Вы чуть не погибли. Так неужели вас не тянет в Россию... к домашнему очагу?.. А я так сейчас бы в Кронштадт... Извините, Сергей Сергеевич... Сию бы минуту...
   -- Да у меня семейного очага нет, Иван Васильич! -- промолвил пассажир.
   -- Вы, верно, спать хотите, Сергей Сергеич? -- с дипломатической целью спросил доктор.
   -- И очень.
   С этими словами пассажир встал и, сделав общий поклон, ушел в каюту в сопровождении Каврайского.
  
  
   Когда шампанское было выпито и пора было расходиться, старший офицер не без таинственности произнес:
   -- А ведь загадочный пассажир!
   Почти все согласились, что загадочный.
   Были разные предположения: или у пассажира на душе преступление, или он -- государственный преступник, бежавший из Сибири, или политически неблагонамеренный человек.
   Доктор и Каврайский протестовали против всех предположений.
   -- Но кто же он такой? -- допрашивали офицеры.
   -- Отчего не объяснит, кто он?
  
   VI
  
   В течение двух дней пассажир сидел в каюте и что-то писал. В кают-компании он по-прежнему был малоразговорчив и на вопросы отвечал лаконически. От предложения доктора дать взаймы он отказался.
   Он поблагодарил доктора и сказал:
   -- Я могу зарабатывать везде... А у меня теперь скромные привычки!
   Пассажир заинтересовал всех офицеров. А старший офицер даже начинал трусить. И перед приходом в Каптаун доложил и без того озабоченному капитану:
   -- Как бы чего не вышло, барон... Если пассажир и вдруг... опасный злоумышленник.
   -- Так нам какое дело... Мы спасали человека в море! -- негодующе сказал барон. -- И почему он должен быть злонамеренным?
   Однако и барон был смущен. Ведь в самом деле он так и не знает, кто же у него пассажир. Надо же обозначить в рапорте, какого звания спасенный...
   -- Как же выйти из этого затруднения? -- спрашивал барон.
   -- Очень просто. Спросите у пассажира... И пусть покажет паспорт...
   -- Пфуй, как вам не стыдно, Евгений Николаевич! Пфуй! Schande!.. Я и так поверю, что он скажет... И по долгу службы спрошу... И запишу, как он покажет...
   Когда "Руслан" бросил якорь и пассажир пришел проститься с капитаном, барон крепко пожал руку Курганина, пожелал всего лучшего и, краснея, прибавил:
   -- Извините... Мне придется написать в рапорте, кого нам бог привел встретить в океане и отвезти в Каптаун... Ваше звание... или чин... или... ну, как вам угодно, Сергей Сергеевич... А мне никакого нет дела... извините... Или...
   Пассажир улыбнулся и подал свой заграничный паспорт.
   -- О, мне не надо... Не надо...
   -- Так, верно старшему офицеру необходимо. Не угодно ли...
   Старший офицер взял и прочитал:
   "Отставной статский советник князь Сергей Сергеевич Курганин".
   Евгений Николаевич, несколько сконфуженный, возвратил пассажиру паспорт.
   Курганин простился с офицерами и с некоторыми матросами и уехал на берег.
   Когда все офицеры узнали, кто был пассажир, он сделался во мнении всех еще более загадочным.
  
  
  
   ЗАГАДОЧНЫЙ ПАССАЖИР
  
   Впервые -- в газете "Русские ведомости", 1901, N 349, с подзаголовком: "Святочный рассказ". Для сборника "Маленькие рассказы", СПб., 1902, рассказ был подвергнут стилистической правке.
  
  
   В.Гуминский
  
   браслетом без застежки (франц.).
  
   Что бы нам зайти на Мыс... -- Имеется в виду мыс Доброй Надежды на южном побережье Африки.
  
   ...сколько каждый выплыл ценза... -- По "Положению о морском цензе" 1885 года производство в каждый следующий чин во флоте было обусловлено "совершением определенного для каждого чина числа плаваний".
  
   Вальпараисо -- город на Тихоокеанском побережье Чили.
  
   "Есть много, друг Горацио..." -- незавершенная цитата из трагедии Шекспира "Гамлет". Гамлет говорит: "Есть много, друг Горацио, тайн" (акт 1, сц. 5).
  
   Каптаун (Кейптаун, Капштадт) -- город на южном побережье Африки.
  
   Скажите, пожалуйста, какой Иосиф прекрасный!.. -- Иосиф Прекрасный -- имя библейского юноши, проданного братьями в рабство в Египет, где при дворе фараона его тщетно пыталась соблазнить жена царедворца Потифара (Пентефрия). Его имя стало синонимом целомудрия.
  
   Срам! (нем.).
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   5
   Константин Михайлович Станюкович: "Загадочный пассажир"
  
   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru