Станюкович Константин Михайлович
Первые шаги

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
К. М. СТАНЮКОВИЧА.
Томъ V.
Первые шаги.-- Омутъ.

Изданіе А. А. Карцева.
МОСКВА.
Типо-литографія Г. И. Простакова, Петровка, д. No 17, Савостьяновой.
1887.

  

ПЕРВЫЕ ШАГИ.

  

I.

   Онъ торопливо вышелъ изъ вагона третьяго класса, этотъ заспанный, смуглолицый, мѣшковатый молодой человѣкъ съ небольшой шелковистой бородкой, въ неказистомъ сѣромъ макферланѣ, и, щуря свои большіе, лучистые черные глаза, на секунду пріостановился, любопытно озираясь вокругъ, и затѣмъ рѣшительно двинулся въ толпу пассажировъ, прибывшихъ вмѣстѣ съ нимъ въ Петербургъ съ утреннимъ московскимъ поѣздомъ, въ августѣ 188* года.
   И костюмъ, и манеры, и нѣсколько растерянный видъ -- обличали провинціала. Онъ былъ средняго роста, плечистъ, плотенъ, очень недуренъ собой, и въ своей потертой "сомбреро", изъ-подъ которой выбивались славные черные кудри, сильно смахивалъ на итальянца, хотя ни одного итальянца въ числѣ его предковъ не считалъ и былъ коренного русскаго происхожденія.
   Звали его Павломъ Стрепетовымъ.
   Молодой человѣкъ медленно подвигался въ многолюдной толпѣ, и на его широкомъ румяномъ лицѣ, дышавшемъ здоровою свѣжестью ранней молодости, отражалось чувство радости и смущенія. Ему было и весело и жутко, что онъ, наконецъ, въ Петербургѣ, куда стремился, полный надеждъ, устроить свою судьбу. И пока глаза его машинально останавливались на спинахъ и затылкахъ тѣснившихся передъ нимъ людей, въ головѣ нашего молодого человѣка проносились все тѣ же мысли, которыя не оставляли его во все время длиннаго путешествія изъ Самары, откуда, ровно десять дней тому назадъ, старушка-мать и подростки-сестры провожали своего любимца Павлика со слезами и съ надеждами, что Павликъ скоро порадуетъ ихъ вѣстями о полученіи мѣста.
   ..."Разумѣется, онъ скоро получитъ мѣсто. Гдѣ же и хлопотать, какъ не въ Петербургѣ? Требованія вѣдь у него скромныя, мечты не заносчивыя. У него, слава Богу, дипломъ, въ прошломъ никакихъ "исторій" -- и вдобавокъ, рекомендательныя письма!.."
   И Стрепетовъ нащупалъ боковой карманъ, цѣлы ли эти сокровища,
   ..."Письма чего-нибудь да стоютъ! Сейчасъ видно, что не съ вѣтра человѣкъ. И, наконецъ, эта двоюродная тетушка Валентина Марковна!.. Въ случаѣ крайности, можно и къ ней обратиться,-- пусть похлопочетъ..."
   Вѣроятно, подъ вліяніемъ такихъ утѣшительныхъ мыслей, молодой человѣкъ даже ускорилъ шаги и отважно проталкивался впередъ, словно закипая нетерпѣніемъ поскорѣе предъявить Петербургу рекомендательныя письма вмѣстѣ со своей особой, преисполненной добрыми намѣреніями приложить куда-нибудь молодыя силы и завоевать себѣ кусокъ хлѣба.
   Стрепетовъ былъ почти уже у дверей, гдѣ особенно тѣснилась публика, какъ вдругъ остановился съ видомъ человѣка, не то пораженнаго внезапной мыслью, не то обронившаго бумажникъ съ деньгами. Не особенно обращая вниманіе на толчки, онъ повернулъ голову и искалъ глазами кого-то въ толпѣ, напиравшей сзади.
   -- Нашли мѣсто для наблюденій, нечего сказать! Да проходите же куда-нибудь, милостивый государь!-- проговорилъ надъ самымъ его ухомъ какой-то пожилой господинъ тѣмъ придирчивымъ, раздражительнымъ тономъ, какимъ умѣютъ говорить петербуржцы и особенно чиновники.
   "Милостивый государь" стремительно бросился въ сторону и чуть-было не сшибъ съ ногъ маленькую, толстенькую старушку съ огромнымъ букетомъ цвѣтовъ въ одной рукѣ и кудрявой собаченкой въ красной попонѣ -- на другой. Получивъ, несмотря на самыя добросовѣстныя извиненія, брюзгливое старушечье: "невѣжа!", Стрепетовъ выбрался, наконецъ, изъ толпы и, раскраснѣвшійся и сконфуженный, стараясь однако сохранить видъ полнѣйшаго равнодушія, вытянулъ впередъ голову, вглядываясь въ проходящихъ пассажировъ....
   Вдругъ радостная улыбка разлилась широкой волной по его лицу, засвѣтилась чѣмъ-то дѣтскимъ въ глазахъ и добродушно растянула ротъ, открывая рядъ сверкающихъ бѣлизною зубовъ. И въ то же мгновеніе молодой человѣкъ громко, слишкомъ даже громко для чиннаго Петербурга, крикнулъ, махая въ толпу шляпой:
   -- Римма Михайловна! Римма Михайловна!
   Проходившій мимо высокій, худой, франтоватый молодой человѣкъ, въ полосатомъ длиннополомъ пальто-халатѣ съ многочисленными пелеринками, даже вздрогнулъ отъ этого неожиданнаго окрика. Онъ смѣрилъ Стрепетова быстрымъ насмѣшливымъ взглядомъ черезъ монокль, усмѣхнулся и довольно громко проговорилъ, обращаясь къ своему спутнику:
   -- Голосиста святая провинція. Вѣрно, новый пѣвчій. Теноръ di forza!
   "Провинція", не думавшая поступать въ "пѣвчіе", хотя и вспыхнула, но не обратила вниманія на насмѣшку, торопясь навстрѣчу къ стройной, небольшого роста молодой женщинѣ, которая плывущей, граціозной походкой, нѣсколько удивленная и сконфуженная, шла къ молодому человѣку.
   "Волнуясь и спѣша", Стрепетовъ сталъ извиняться, что осмѣлился такъ безцеремонно окликнуть Римму Михайловну. Но онъ не видалъ другого исхода, чтобы не оказаться въ ея мнѣніи невѣжей. Въ самомъ дѣлѣ, вмѣстѣ ѣхали десять дней, она такъ дружески обходилась съ нимъ, познакомившись на пароходѣ, такъ обязательно отвѣчала на его безконечные разспросы о Петербургѣ, а онъ даже не поблагодарилъ ее, не простился. Что могла она о немъ подумать? Дѣло въ томъ, что онъ проспалъ Петербургъ, выскочилъ изъ вагона какъ полоумный и...
   -- Да вы не извиняйтесь. Право, я ничего не подумала!-- остановила Стрепетова Римма Михаиловна, глядя съ невольной улыбкой на этого наивнаго степняка, вздумавшаго изливать чувства признательности на платформѣ.
   Но, въ качествѣ "святой провинціи", Стрепетовъ не принялъ въ соображеніе, что его дорожная спутница торопится, и не сразу остановился въ своихъ изліяніяхъ. Ему впервые довелось познакомиться съ петербургской слушательницей медицинскихъ курсовъ, оканчивающей ученье. Восхищенный еэ простотой и скромностью, тронутый заботливостью, съ какою эта дѣвушка, сама утомленная, возилась на пароходѣ съ захворавшимъ ребенкомъ палубной пассажирки, Стрепетовъ проникся къ дѣвушкѣ почтительной восторженностью, стараясь оказывать ей всякія услуги, и потому считалъ теперь своимъ "святымъ долгомъ" еще разъ засвидѣтельствовать, что онъ не невѣжа, какъ должна была бы подумать Римма Михайловна, и затѣмъ уже воскликнулъ, нѣсколько умѣряя, въ виду публики, свой звучный теноръ di forza.
   -- Отъ всего сердца желаю вамъ сдѣлаться знаменитымъ докторомъ, быть счастливой, здоровой, веселой... Ну, однимъ словомъ, всего, всего хорошаго!-- съ искреннимъ чувствомъ прибавилъ Стрепетовъ, не зная, чего еще пожелать, но очевидно готовый пожелать Риммѣ Михайловнѣ хоть корону, если бы она захотѣла ее.
   Римма Михайловна даже нѣсколько сконфузилась отъ такой горячности пожеланій своего дорожнаго спутника.
   -- Спасибо, спасибо вамъ!-- торопливо отвѣчала она тихимъ, необыкновенно мягкимъ голосомъ, съ контральтовыми нотами.-- Желаю и вамъ успѣховъ въ Питерѣ! Здоровья вамъ, кажется, желать нечего? У васъ его довольно!-- привѣтно улыбнулась она, протягивая маленькую руку въ темной шведской перчаткѣ. Однако, пойдемте!
   Они пошли вмѣстѣ къ выходу. Дорогой Стрепетовъ спросилъ:
   -- А васъ такъ и не встрѣтили? Вы, кажется, ждали кого-то, Римма Михайловна?
   При этомъ неожиданномъ вопросѣ Римма Михайловна встрепенулась, слегка покраснѣла, и губа ея, подернутая темнымъ пушкомъ, судорожно вздрогнула.
   -- Вѣрно моя телеграмма опоздала!-- проронила она нѣсколько словъ, наклоняя свою маленькую, красиво посаженную голову.
   -- Да вѣдь вы ее вчера послали!-- продолжалъ Стрепетовъ, не замѣтившій волненія Риммы Михайловны.
   -- Такъ что-жъ? Все равно, могла опоздать!-- нетерпѣливо проговорила дѣвушка, прибавляя шагу.
   Молодой человѣкъ догадался замолчать.
   Они вошли въ большія сѣни у выхода съ дебаркадера и смѣшались съ толпой.
   Тамъ, въ ожиданіи багажа, шла обычная шумливая суета.
   Поминутно раздавались безпокойные окрики, торопливыя, отрывистыя восклицанія, то гнѣвныя, то испуганныя, всѣхъ этихъ волнующихся пассажировъ, въ особенности дамъ, безтолково метавшихся и спѣшившихъ словно на пожаръ.
   Ловко лавируя въ толпѣ и прося поберечься, то-и-дѣло сновали коренастые носильщики съ большими чемоданами и сундуками на могучихъ плечахъ, а выстроившіеся въ рядъ отельные швейцары, галантно приподнимая свои фуражки, выкрикивали въ упоръ проходящимъ названія гостиницъ, выхваливая ихъ удобства.
   Пассажировъ съ этимъ поѣздомъ пріѣхало множество. Особенно было много отцовъ и маменекъ съ подростками и молодыхъ людей и барышень, наѣзжающихъ въ столицу ко времени пріемныхъ экзаменовъ. Вся эта, нахлынувшая изъ разныхъ угловъ Россіи, молодая, шумливая публика, съ румяными, свѣжими щеками, рѣзко выдѣлявшимися среди истощенныхъ, блѣдно-зеленыхъ петербургскихъ лицъ, пріѣхавшая въ Петербургъ, полная надеждъ пробраться въ тѣсныя двери разныхъ храмовъ науки, глядѣла бодро и весело, не предвидя еще ни грядущихъ бѣдъ и разочарованій изъ-за какой-нибудь одной "тройки", ни скорой потери свѣжаго цвѣта лица, здоровья и часто самой надежды добиться высшаго образованія и куска хлѣба...
   На этомъ небольшомъ пространствѣ случайнаго сборища жизнь проявлялась въ своихъ обычныхъ поразительныхъ контрастахъ, не обращая на себя ничьего особеннаго вниманія. Тутъ, сцена радостнаго свиданія счастливыхъ молодыхъ супруговъ, веселье, улыбки и смѣхъ, а рядомъ -- печальныя лица, глубокій трауръ, молчаливая скорбь и тихо льющіяся слезы при встрѣчѣ. Неизбѣжная на вокзалѣ почтенная старушка, только-что потерявшая сакъ-вояжъ, гдѣ лежали деньги, и которая съ обезумѣвшимъ отъ ужаса лицомъ безпомощно мечется во всѣ стороны, удивляясь всеобщему равнодушію, конечно, была тутъ, дополняя обычную картину, такъ же какъ и вотъ этотъ, непомѣрно толстый и неуклюжій купчина съ обличьемъ захолустнаго "медвѣдя", неожиданно попавшаго въ толпу, который, смущенно озираясь вокругъ тупымъ взоромъ, еще разъ прощается съ подкрашенной, пестрой, вертлявой дамой подержаннаго вида, своей случайной знакомой между Петербургомъ и Москвой, развлекавшей богатаго "сибирскаго медвѣдя" въ уединеніи отдѣльнаго купэ.
   Эта разнообразная толпа волнуется, шумитъ и суетится. У многихъ на лицахъ озабоченность, нетерпѣніе и то выраженіе безпричиннаго тупого испуга, которое обыкновенно бываетъ на физіономіяхъ русскихъ людей во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ и на всякихъ сборищахъ.

-----

   Римма Михайловна послала носильщика за своимъ багажемъ, а сама отошла къ окну. Грустная стояла она среди этого шума, бросая по временамъ въ толпу безпокойные взгляды, словно поджидая кого-то.
   Вся ея небольшая, стройная фигурка дышала изяществомъ и застѣнчивой простотой мало думающихъ о себѣ женщинъ. Ея худощавое, нѣсколько утомленное лицо съ густыми черными бровями, красивымъ носомъ и тонко очерченными линіями губъ и подбородка не бросалось сразу въ глаза, но чѣмъ болѣе вы въ него вглядывались, тѣмъ милѣе и привлекательнѣе становилась его красота. Что-то строго-цѣломудренное, самоотверженное и кроткое, напоминающее лица монахинь, какими писали ихъ старые мастера, было въ мягкихъ, красивыхъ чертахъ дѣвушки и особенно въ выраженіи ея большихъ бархатныхъ черныхъ глазъ, полуприкрытыхъ длинными густыми рѣсницами. Трудно было опредѣлить на видъ, сколько ей лѣтъ: могло быть и двадцать-пять, могло быть и значительно больше.
   И въ костюмѣ ея было что-то монастырское, строгое, но въ то же время полное вкуса и изящной простоты. Темное, наглухо застегнутое пальто плотно обхватывало ея гибкій, нѣжный станъ; черная кашемировая юбка оставляла открытыми маленькія ноги въ ботинкахъ на двойной подошвѣ; бѣлоснѣжный фуляръ окутывалъ ея шею, а круглая шляпа изъ черной соломы, съ черной лентой вокругъ, покрывала роскошные черные волосы, судя по тяжелымъ густымъ косамъ, собраннымъ сзади.
   -- Что жъ вы не нанимаете комнаты?-- сказала Римма Михайловна, замѣтивъ снова подлѣ себя Стрепетова, робко посматривавшаго на стоявшихъ невдалекѣ многочисленныхъ представителей меблированныхъ комнатъ, которые, словно собаки, бросались на пассажировъ, выхваляя свои удобные, превосходные и дешевые номера.
   -- Да не знаю, кому изъ этихъ разбойниковъ вручить свою судьбу!
   -- Все равно. Пока остановитесь гдѣ-нибудь, а потомъ пріищите комнату отъ жильцовъ, какъ я вамъ говорила. А вашъ багажъ?
   -- Я еще не взялъ.
   -- Такъ берите. Въ той залѣ выдаютъ. Вотъ и мой чемоданъ!-- обрадовалась Римма Михайловна, замѣтивъ носильщика.-- Еще разъ прощайте, Павелъ Сергѣевичъ!
   -- Неужто такъ и конецъ нашему знакомству, Римма Михайловна?-- неожиданно воскликнулъ молодой человѣкъ.
   И, не выждавъ отвѣта, прибавилъ:
   -- Простите мою назойливость, позвольте какъ-нибудь навѣстить васъ. Можно? У меня вѣдь здѣсь ни души знакомыхъ!-- прибавилъ онъ, какъ бы въ оправданіе своей просьбы.
   Римма Михайловна мгновеніе колебалась. Но взглянувъ на сконфуженное лицо Стрепетова, который, казалось, самъ испугался своей храбрости, торопливо проговорила:
   -- Заходите, заходите, пожалуйста. Но только я васъ должна предупредить, что зимой у меня экзамены, и я буду очень занята!-- серьезно и внушительно прибавила дѣвушка.
   -- О, я вамъ не помѣшаю!-- воскликнулъ молодой человѣкъ, видимо обрадованный.-- Я какъ-нибудь забѣгу къ вамъ на четверть часа, всего на четверть часа, если позволите. А коли не во-время, вы только заикнитесь: "Стрепетовъ, исчезните!" -- и я исчезну.
   Римма Михайловна невольно улыбнулась, слушая эти слова и глядя на это жизнерадостное, красивое лицо, отъ котораго такъ и вѣяло свѣжестью непотраченныхъ силъ и какой-то наивной восторженностью довѣрчивой души, полной надеждъ и жаждущей счастья. Она сказала Стрепетову свой адресъ, прибавивъ, что по воскресеньямъ вечеромъ бываетъ свободна.
   И Стрепетовъ порывисто благодарилъ, точно ему сдѣлали величайшую услугу.
  

II.

   -- А я-то васъ вездѣ ищу, Римма Михайловна!-- совсѣмъ неожиданно раздались около нихъ звуки мягкаго, нѣжнаго баритона, и высокій, плотный, представительный господинъ лѣтъ за тридцать, гладкій, чистый и свѣжій, какъ и безукоризненный его лѣтній костюмъ, дружески протягивалъ дѣвушкѣ руку.
   Онъ мелькомъ взглянулъ на отошедшаго молодого человѣка и продолжалъ:
   -- Чуть было, благодаря извозчику, не опоздалъ. Отвратительно везъ. Да какъ же вы поправились, Римма Михайловна!-- Совсѣмъ расцвѣли, право!-- Кумысъ оживилъ васъ!-- говорилъ онъ тѣмъ же мягкимъ, ласковымъ тономъ, вглядываясь съ улыбкой въ лицо дѣвушки и тихо выпуская ея вздрагивавшую руку.-- Давайте-ка ваши доспѣхи!-- И онъ принялъ изъ рукъ Риммы Михайловны сакъ-вояжъ и зонтикъ.-- Чемоданъ одинъ? А какой, братецъ, у тебя нумеръ?-- обратился онъ къ носильщику.-- Девятнадцатый? Отлично! Ну, какъ вы проводили время въ степи? Зубрили и тамъ?-- продолжалъ онъ, ласково улыбаясь.-- А Вѣнецкая не могла пріѣхать. Я показывалъ ей вчера вашу телеграмму. Сегодня у нихъ въ больницѣ операція, и она, разумѣется, не могла лишить себя такого удовольствія.
   Первую минуту Римма Михайловна, казалось, не слыхала, что ей говорятъ, о чемъ спрашиваютъ. Смущенная, глядѣла она на этого господина долгимъ, неотрывающимся взглядомъ, и яркая краска тихо заливала ея щеки, а большіе глаза загорались блескомъ счастія.
   Смущеніе длилось нѣсколько секундъ. Она вдругъ какъ-то вся ушла въ себя, отвела глаза и поспѣшила отвѣчать на вопросы.
   "Она чувствуетъ себя отлично, кумысъ ее поправилъ; работала мало, больше читала",-- говорила Римма Михайловна, повидимому, спокойно, но гдѣ-то далеко въ груди дрожала нотка, обличавшая душевное волненіе.
   Стрепетовъ, стоявшій въ сторонѣ, былъ невольнымъ свидѣтелемъ перваго момента этой встрѣчи, и его поразила перемѣна, происшедшая съ Риммой Михайловной. Такою онъ ее не видалъ. Она точно преобразилась: помолодѣла, похорошѣла, оживилась. И только теперь, въ первый разъ, нашъ молодой человѣкъ замѣтилъ, что его дорожная спутница очень недурна собой и вовсе не старая дѣва, какъ она себя называла и какою сперва казалась Стрепетову.
   "Она положительно красива!" -- мысленно повторялъ молодой человѣкъ, любуясь Риммой Михайловной.
   Ему даже стало обидно, что этотъ благоухающій, представительный блондинъ, съ свѣтло-русой выхоленной бородой и голубыми глазами, повидимому, не такъ былъ обрадованъ встрѣчей, какъ обрадована была Римма Михайловна. Ему казалось, что во взглядѣ блондина, мягкомъ и ласковомъ, совсѣмъ не было того трепета радостнаго счастья, который охватилъ все существо дѣвушки въ первый моментъ свиданія.
   "И на извозчика жаловался. И нумеръ не забылъ спросить у носильщика!-- Какой аккуратный!" -- почему-то вспомнилъ Стрепетовъ и сдѣлалъ мысленную оцѣнку, далеко не благопріятную для блондина, стараясь надѣлить его всѣми отрицательными качествами.
   "Такъ вотъ кому посылала она телеграмму и кого такъ ждала! А онъ чуть не опоздалъ!" -- подумалъ молодой человѣкъ, обиженный за дѣвушку и положительно не взлюбившій красиваго блондина.
   Онъ обернулся, чтобы еще разъ взглянуть на нихъ. Но ихъ уже не было.
   "Чудная дѣвушка!" -- восторженно прошепталъ молодой человѣкъ, чувствуя себя теперь еще болѣе одинокимъ среди шумной толпы,-- и записалъ ея адресъ въ свою записную книжку.
  

III.

   -- Вамъ требуется комната, господинъ?
   Съ этими словами, произнесенными почти шопотомъ, къ Стрепетову обратился низенькій, бѣлобрысый старичокъ въ лѣтней коломянковой парѣ, прикладывая два пальца къ козырьку фуражки, на околышѣ которой красовалась мѣдная бляха съ надписью: "Меблированныя комнаты".
   Съ таинственнымъ видомъ, словно собираясь сообщить необыкновенно важный секретъ, этотъ старичокъ, напоминавшій гладко выбритымъ птичьимъ лицомъ и всей своей повадкой прежняго двороваго, выдресированнаго столицей, продолжалъ тѣмъ же конфиденціальнымъ тономъ:
   -- Могу отрекомендовать вамъ, господинъ, у себя преотличный номерокъ... Самъ хозяинъ... Прихожу самолично встрѣчать путешественниковъ... Ипатъ Никитичъ Лукачевъ!-- отрекомендовался онъ, снова прикладываясь подъ козырекъ и оглядывая маленькими юркими глазками и самого Стрепетова, и ручной его багажъ, съ видомъ опытнаго цѣнителя и людей, и ихъ имущества.
   И, не дожидаясь согласія, онъ уже протягивалъ руку за чемоданомъ.
   -- А гдѣ ваши нумера?
   -- Мои нумера?-- переспросилъ онъ тономъ удивленія, что не знаютъ его номеровъ.-- Рукой подать, на Лиговкѣ, близъ Невскаго... Не изволите знать-съ? Въ первый разъ посѣщаете нашу столицу?
   -- Въ первый.
   Этотъ отвѣтъ произвелъ, повидимому, на господина Лукачева весьма пріятное впечатлѣніе, и онъ съ большимъ оживленіемъ продолжалъ:
   -- Такъ доложу вамъ, господинъ, мои нумера, чтобъ не соврать, эдакъ шагахъ во ста отъ вокзала, сейчасъ за мостомъ. Извозчикъ -- и въ карманѣ-съ! А мѣсто хорошее, бойкое мѣсто... Невскій -- плюнуть! Конки -- куда угодно-съ!.. Пожалуйте чемоданчикъ?
   -- У васъ, быть можетъ, дорогіе нумера, а мнѣ бы недорогую комнатку!-- все еще не рѣшался Стрепетовъ, напуганный разсказами о дороговизнѣ въ столицѣ.
   -- Зачѣмъ дорогую!.. Дорогихъ нумеровъ, признаться, господинъ, я и не держу, по причинѣ, что мое гарни, прямо сказать, семейное, болѣе для скромнаго и образованнаго путешественника, а не то чтобы для какихъ-нибудь капиталистовъ... Семьдесятъ-пять копеекъ въ сутки, съ самоваромъ, а ежели помѣсячно, такъ очень даже сходно сойдемся... Препріятный есть у меня для васъ нумерокъ, господинъ!
   И, взявъ изъ рукъ Стрепетова чемоданъ, Ипатъ Никитичъ предложилъ итти.
   -- А багажъ?-- У меня еще сундукъ есть!
   -- Есть?-- пріятно удивился старикъ,-- А я, извините, полагалъ... Многіе путешественники, случается, прибываютъ и безъ онаго, налегкѣ-съ... Багажъ послѣ слѣдуетъ... Но если одновременно, то оно даже и лучше-съ. Пожалуйте квитокъ... Я однимъ моментомъ... Тутъ у меня носильщикъ есть знакомый, такъ онъ намъ за полтину какой угодно сундукъ сволокетъ!-- таинственно говорилъ Ипатъ Никитичъ.-- А извозчикъ меньше рубля не возьметъ. Здѣсь народъ!-- Рады оболванить пріѣзжаго человѣка!-- негодующимъ тономъ прибавилъ старикъ, соображая, что четвертакъ останется въ карманѣ.-- У насъ въ Петербургѣ, господинъ, надо очень съ разсудкомъ!
   Черезъ нѣсколько минутъ Ипатъ Никитичъ вернулся въ сопровожденіи носильщика, и они втроемъ вышли съ вокзала.
   Петербургъ встрѣтилъ новаго своего гостя привѣтливо: яркимъ солнечнымъ августовскимъ утромъ. Оно весело сверкало на куполѣ Знаменья, искрилось въ окнахъ, обливало блескомъ площадь, оживленную разъѣздомъ экипажей, движеніемъ конокъ и толпой мужиковъ и бабъ, прибывшихъ съ поѣздомъ, и словно отвѣчало бодрому и радостному настроенію, охватившему молодого человѣка при видѣ столицы.
   Между тѣмъ любопытный Ипатъ Никитичъ разспрашивалъ Стрепетова: на долго ли онъ пріѣхалъ, для ученія или такъ, по своимъ дѣламъ, и когда узналъ, что молодой человѣкъ пріѣхалъ искать мѣста, то замѣтилъ:
   -- Мои нумера, господинъ, насчетъ мѣстовъ счастливые... Недавно еще одинъ маіоръ изъ Смоленска очень одобрялъ: жилъ, говоритъ, въ гостиницѣ, и все не выходило мѣста, а отъ васъ, говоритъ, сразу вышло... Третьяго дня только въ Ташкентъ уѣхалъ... А сами, господинъ, издалека?
   -- Изъ Самары.
   -- Сродственники здѣсь?-- допрашивалъ Ипатъ Никитичъ.
   -- Тетка есть...
   -- Это хорошо, ежели тетенька,-- все родная кровь, не одни будете. А то другой пріѣдетъ, и какъ перстъ... Смотришь, отъ скуки и ухаетъ деньги по трактирамъ да по театрамъ ..
   Они перешли мостъ черезъ Лиговку и, своротивъ налѣво по набережной, скоро пришли къ небольшому, покосившемуся двухъэтажному деревянному дому, казавшемуся совсѣмъ маленькимъ и мизернымъ между двумя, сдавившими его, красивыми домами-великанами.
   -- Сюда-съ!
   Когда, поднявшись на площадку второго этажа, Стрепетовъ, вслѣдъ за Ипатомъ Никитичемъ, вошелъ въ измызганныя двери и очутился въ узкомъ, полутемномъ корридорѣ, что сразу обдало тѣмъ тяжелымъ, прокислымъ запахомъ, который составляетъ специфическую особенность дешевыхъ меблированныхъ комнатъ.
   -- Однако, вонь!-- замѣтилъ молодой человѣкъ, останавливаясь въ нерѣшительности.
   -- Не извольте безпокоиться, господинъ... Это съ улицы будто оказываетъ, а то у насъ воздухъ вольный!-- успокоивалъ старикъ и поспѣшилъ ввести пойманнаго жильца въ одну изъ комнатъ, въ концѣ корридора.
   -- Не правда ли, веселенькій нумерокъ, господинъ?-- не безъ торжественности воскликнулъ Ипатъ Никитичъ, смахивая по пути толстый слой пыли съ кривоногаго стола и отворяя окно.
   "Веселенькій нумерокъ" оказался крошечной, грязной комнатой въ одно окно, выходящее на дворъ, съ разнокалиберной, жалкой мебелью, попавшей сюда, очевидно, изъ апраксинскихъ трущобъ.
   На Стрепетова, никогда не живавшаго въ меблированныхъ комнатахъ и привыкшаго къ семейному уюту, эта мрачная, затхлая конура произвела неблагопріятное впечатлѣніе. Замѣтивъ это, господинъ Лукачевъ предложилъ другую комнату -- "настоящій салонъ", за которую никакъ нельзя взять меньше рубля въ сутки, но Стрепетовъ отклонилъ предложеніе.
   Между тѣмъ Ипатъ Никитичъ видимо желалъ прилучить жильца, стараясь очаровать его своей предупредительностью. Онъ помогъ носильщику внести "сундучокъ", подалъ совѣтъ, куда "приличнѣе" его поставить, заглянулъ, есть ли въ рукомойникѣ вода, похлопалъ рукой по сбитому въ блинъ тюфяку, проговоривъ: "чистый волосъ!" -- предложилъ распорядиться насчетъ чаю или кофе и кстати порекомендовалъ свои обѣды.
   -- За тридцать копѣекъ у меня обѣдъ изъ трехъ блюдъ, и по совѣсти могу сказать, что провизія у меня честная, не то что въ здѣшнихъ трактирахъ, гдѣ сдерутъ съ васъ деньги и подадутъ вамъ, съ позволенія сказать, дохлую кошку подъ соусомъ томатъ. А у меня нѣтъ заведенія, чтобы обманывать человѣка. Я, сударь, люблю на честь... Котлета -- такъ котлета! И прямо осмѣлюсь доложить вамъ: много вы денегъ сохраните въ вашемъ портуфелѣ, если наймете комнату помѣсячно и со столомъ. Я бы дешево вамъ уступилъ...
   -- Убѣдительно, собака, убѣдительно ноетъ!-- раздался вдругъ изъ-за сосѣдней двери чей-то сиплый, пьяный голосъ, сопровождаемый заразительно веселымъ, раскатистымъ смѣхомъ.
   Ипатъ Никитичъ безпокойно повелъ плечами и, возвысивъ голосъ, предложилъ Стрепетову сейчасъ же подать самоварчикъ, какъ тотъ же голосъ изъ сосѣдней комнаты продолжалъ:
   -- Ахъ, Ипатъ, Ипатъ, практическій философъ Ипатъ! Заткни свой фонтанъ краснорѣчія и не ври какъ сивый меринъ!.. Несчастный путникъ, попавшій въ сію обитель, полную клопами,-- кто бы ты ни былъ,-- не вѣрь его котлетамъ, если не хочешь имѣть катарра желудка!.. Аминь!
   И снова раздался оглушительный хохотъ, затѣмъ зашлепали туфли, и черезъ минуту все смолкло.
   Въ отвѣтъ на вопросительный, улыбающійся взглядъ Стрепетова, смущенный Ипатъ Никитичъ проговорилъ таинственнымъ шопотомъ, укоризненно кивая головой:
   -- Запоемъ страдаютъ-съ!.. Не извольте смущаться... Онъ въ другомъ нумерѣ стоитъ... Спьяна въ сосѣдній забрался; я двери-то на ключъ запру. А подите, образованный господинъ, изъ хорошей фамиліи, а до какой точки, можно сказать, дошелъ... Но только онъ смирный, очень смирный господинъ... а то бы я не держалъ, потому у меня, такъ сказать, гарни семейное. Господинъ Галанинъ почти-что ничего и не кушаетъ -- какая ѣда при такой низкой слабости? Ему бы сухарикъ пожевать, только и всего, а онъ -- катарръ! А отказать -- опять же жалко. Годъ у насъ живетъ... И господинъ-то хорошій; только какъ начнется у него эта болѣзнь, непремѣнно колѣнца отпускаетъ насчетъ будто котлетъ... Шутливаго нрава человѣкъ. А не будь у него этой самой слабости, пошла бы совсѣмъ другая, такъ сказать, абонировка жизни... Какое бы мѣсто могъ получить! Образованіе -- первый сортъ, товарищи-то его все при большихъ мѣстахъ, многіе въ генеральскихъ званіяхъ... Нѣкоторые, которые не гнушаются, навѣщаютъ изрѣдка, а одинъ платитъ за него... Такъ ужъ вы не извольте, сударь, безпокоиться... Поживите у насъ да попробуйте наши обѣды, тогда и узнаете: катарръ или нѣтъ.
   Стрепетовъ обѣщалъ подумать.
   -- То-то подумайте, а ужъ я вамъ, господинъ, и комнатку побольше дамъ, и мебель получше поставлю, и если насчетъ чего прочаго, завсегда могу служить!-- подчеркнулъ Ипатъ Никитичъ, подмигивая глазкомъ.-- Я Петербургъ довольно отлично знаю, гдѣ и какъ молодому человѣку получить удовольствіе, чтобы благородно и недорого... А затѣмъ, позвольте обезпокоить касательно вашего документа... Нынче на этотъ счетъ весьма, можно сказать, требовательно...
   Получивъ паспортъ и пожелавъ Стрепетову пріятнаго новоселья, Ипатъ Никитичъ ушелъ, не совсѣмъ увѣренный: побѣдилъ ли онъ жильца своимъ краснорѣчіемъ.
   "И надо было этому пьяницѣ по нумерамъ шататься!"
  

IV.

   Заперевъ двери пустого сосѣдняго нумера на ключъ, Ипатъ Никитичъ тихо направился въ кухню. Вошелъ онъ туда словно крадучись, боязливо взглядывая на стоявшую у плиты, передъ закипавшимъ кофейникомъ, супругу, высокую, дебелую, нестарую еще женщину, въ грязноватомъ ситцевомъ капотѣ, плотно облегавшемъ формы внушительныхъ размѣровъ. Ея рыхлое, изжелта-бѣлое лицо съ веснушками сохраняло еще слѣды былой красоты. Она была, по крайней мѣрѣ, лѣтъ на пятнадцать моложе мужа и казалась совсѣмъ великаншей передъ маленькимъ, тщедушнымъ Ипатомъ Никитичемъ.
   -- Кого привелъ?-- отрывисто спросила она.
   -- Молодого господина. Изъ Самары пріѣхалъ мѣста искать. И съ багажемъ! Надо полагать, жилецъ будетъ аккуратный и долговременный,-- прибавилъ Ипатъ Никитичъ задабривающимъ голоскомъ.
   -- Долговременный!?-- передразнила жена, обращаясь къ мужу.
   Въ ея большихъ голубыхъ, съ рѣзкимъ блескомъ, глазахъ засвѣтилось глубочайшее презрѣніе къ Ипату Никитичу.
   -- Долговременный!?-- снова повторила она.-- Простоитъ сутки, да и плюнетъ въ твою подлую харю.
   -- Никакъ не плюнетъ, Анна Ивановна!-- осторожно возразилъ Ипатъ Никитичъ, пробираясь къ окну,-- онъ первый разъ въ Петербургѣ и вообще...
   -- Что вообще?-- опять передразнила супруга, перебивая рѣчь.-- Ну, чего ты мажешь своимъ языкомъ?
   -- Простоватый, должно быть, господинъ. Въ родѣ будто пижона.
   -- Ты-то у насъ соколъ! Ахъ, какой соколъ, посмотрите, пожалуйста!-- воскликнула Анна Ивановна, бросая на мужа уничтожающій взглядъ.-- Туда же, какъ люди, вздумалъ завести гарни, а стула цѣлаго нигдѣ нѣтъ, вездѣ одна мерзость. Какой дуракъ станетъ жить въ такихъ трущобахъ!-- продолжала она съ постепенно закипавшей злостью, подготовляясь, повидимому, къ дальнѣйшимъ, болѣе серьезнымъ, счетамъ.
   Ипатъ Никитичъ съ виноватымъ видомъ стоялъ у окна, готовый выслушать потоки брани, лишь-бы только Анна Ивановна не дошла въ своемъ гнѣвѣ до желанія задать Ипату Никитичу встрепку.
   Онъ привыкъ къ подобнымъ сценамъ. Онѣ повторялись почти каждый день, послѣ возвращенія съ вокзала, особенно если Ипатъ Никитичъ возвращался безъ путешественника, не успѣвши заманить кого-нибудь своимъ краснорѣчіемъ, сила котораго въ значительной мѣрѣ подогрѣвалась страхомъ передъ супругой.
   Обыкновенно, Ипатъ Никитичъ не только выслушивалъ упреки и брань, но и переносилъ болѣе вразумительныя внушенія своей энергичной супруги со стоицизмомъ философа, въ почтительномъ молчаніи, пріученный къ манерѣ обращенія Анны Ивановны чуть-ли не съ первыхъ же дней медоваго мѣсяца. Женатъ былъ Ипатъ Никитичъ всего лѣтъ пять, и хотя онъ женился въ пожилыхъ лѣтахъ, но -- надо правду сказать -- крайне легкомысленно, увлеченный роскошными формами бывшей ключницы одного ветхаго адмирала и не принявъ въ соображеніе другихъ ея качествъ.
   Самая ядовитая и отборная брань сыпалась на голову Ипата Никитича, а гнѣвъ Анны Ивановны все еще не истощался, и Ипатъ Никитичъ уже готовился къ разрѣшающему аккорду, въ видѣ финальной встрепки, какъ на порогѣ кухни появилась молодая дѣвушка, хорошенькая блондинка съ сѣрыми бойкими глазками и вздернутымъ носикомъ, придававшимъ ея свѣжему личику задорное выраженіе.
   -- Маменька! Вы опять на всю квартиру скандалите!-- проговорила съ упрекомъ дѣвушка.
   При звукахъ этого свѣжаго, звонкаго голоска Анна Ивановна нѣсколько смутилась и тотчасъ же понизила тонъ, а Ипатъ Никитичъ благодарнымъ взглядомъ смотрѣлъ на свою спасительницу.
   -- Идите, Ипатъ Никитичъ, въ комнату. Я вамъ сейчасъ принесу кофе. Вѣдь вы съ утра ничего не пили!-- продолжала дѣвушка.
   Ипатъ Никитичъ, разумѣется, не заставилъ себя ждать. Подъ охраной падчерицы онъ торопливо вышелъ изъ кухни въ комнату, занимаемую супругой ея дочкой, и, пріотворивъ двери, слышалъ, какъ дѣвушка упрекала мать за ея обращеніе съ Ипатомъ Никитичемъ.
   -- А еще чужая!-- повторялъ растроганный старикъ, удивляясь въ то же время, что на свѣтѣ есть люди, которые небоятся Анны Ивановны и могутъ ей противорѣчить.
  

V.

   Стрепетовъ рѣшилъ не терять золотого времени и въ тотъ же день развезти письма. Онъ вынулъ изъ бумажника и бережно разложилъ на столѣ эти письма, отъ которыхъ зависѣла его судьба, и списалъ въ записную книжку адресы. Цѣлыхъ пять писемъ и въ нихъ пять отличныхъ рекомендацій! И все къ болѣе или менѣе вліятельнымъ лицамъ! Его превосходительству Николаю Петровичу Чиркову... Его превосходительству Вадиму Кировичу Неустроеву... Его высокоблагородію Анатолію Викторовичу Кирьякову... Его высокоблагородію Эрнсту Богдановичу фонъ-Гринбекъ...
   Только вотъ этотъ маленькій конвертъ, безъ всякихъ титуловъ, съ надписью: "Ивану Николаевичу Поручневу",-- адресованъ совсѣмъ не вліятельному лицу -- литератору. Но вѣдь и знакомство съ литераторомъ тоже чего-нибудь да стоитъ!..
   Эти рекомендательныя письма достала отъ разныхъ знакомыхъ мать Стрепетова, снаряжая своего любимца въ Петербургъ. Съ письмами все же лучше! Только Чиркову, бывшему товарищу и пріятелю покойнаго ея мужа, она написала сама.
   Да и не въ однихъ только этихъ письмахъ сказывалась заботливость нѣжной матери!
   Когда молодой человѣкъ, наскоро напившись чаю, сталъ разбирать сундукъ, чтобы достать новую фрачную пару, сшитую лучшимъ Самарскимъ портнымъ, эта заботливость и любовь говорили о себѣ каждой аккуратно сложенной вещью, каждымъ маленькимъ сюрпризомъ, приготовленнымъ сыну.
   И вышитыя полотенца, и бѣлье съ крупными мѣтками, и туфли, и маленькій бюваръ съ почтовой бумагой и конвертами,-- однимъ словомъ, почти каждый предметъ, каждая бездѣлка напоминали Стрепетову работу нѣжной любящей руки и трогательную, чисто женскую, предусмотрительность.
   Отъ всѣхъ этихъ вещей, пріобрѣтавшихъ теперь, въ разлукѣ, особенное значеніе и прелесть, на него пахнуло славнымъ запахомъ родного гнѣзда, свитаго женской рукой. Невольно припомнился и тотъ памятный недавній вечеръ, наканунѣ отъѣзда, когда мать, окончивъ поздно уборку сундука, грустная и притихшая, со сбившимся на бокъ чепцомъ, обнажившимъ ея рано посѣдѣвшіе волосы, присѣла къ растворенному окну и долгимъ нѣжнымъ взглядомъ глядѣла на сына. Изъ маленькаго садика тянуло душистымъ ароматомъ, и звѣзды загорались въ небѣ. Оба они сидѣли молча, не находя словъ, стараясь скрыть другъ отъ друга тягость разлуки. Наконецъ, она не выдержала. Съ порывистой страстностью прижала она кудрявую голову сына къ своей груди, молча, покрывая ее поцѣлуями и слезами.
   Она старалась улыбаться, глотая слезы, когда, оторвавшись отъ сына, проговорила,:
   -- Тебѣ полезно, Павликъ, пожить одному, а то вѣдь ты все былъ около меня. Ни разу мы съ тобой не разлучались. Поживи-ка, родной, безъ своей мамуни.
   -- Опять вмѣстѣ будемъ, мама. Дай только получить мѣсто!
   Въ отвѣтъ она улыбнулась своей тихой, кроткой улыбкой, освѣтившей ея блѣдное лицо чарующимъ выраженіемъ доброты, и сказала:
   -- Прежде самъ устройся, мой милый, а тамъ что Богъ дастъ. Я, впрочемъ, увѣрена, что ты скоро получишь мѣсто. Письма помогутъ. Больше всего я надѣюсь на Чиркова. Онъ любилъ твоего отца и прежде былъ порядочнымъ человѣкомъ.. Если служба не засушила его, онъ вѣрно приметъ участіе.. И у Валентины Марковны побывай. Признаться, не нравится она мнѣ: слишкомъ занимается собой и своимъ богатствомъ -- ну, да разбирать нечего. И, наконецъ, не кланяться же ты пойдешь. Впрочемъ, увидишь, какъ приметъ двоюродная тетка, и, разумѣется, второй разъ не пойдешь, если пріемъ будетъ сухой!-- гордо прибавила Стрепетова.
   -- Надѣюсь!-- улыбнулся сынъ.
   Она пожала руку сына. Потомъ, послѣ минутнаго молчанія, заговорила дрогнувшимъ отъ волненія голосомъ:
   -- Совѣтовъ мнѣ нечего тебѣ давать. Ты славный и честный человѣкъ и никогда не сдѣлаешь ничего дурного. Я знаю тебя. Но объ одномъ я тебя попрошу... Ты не сердись только, голубчикъ...
   Павликъ крѣпко поцѣловалъ руку матери и ласково усмѣхнулся.
   И эта усмѣшка и этотъ нѣжный поцѣлуй, казалось, говорили: "Развѣ на тебя можно сердиться?"
   И затѣмъ спросилъ:
   -- О чемъ ты безпокоишься, мама?
   -- Будь остороженъ, родной мой, въ Петербургѣ. Остерегайся знакомствъ. Ты вѣдь знаешь, какія нынче времена?.. Изъ-за случайной встрѣчи, изъ-за какой-нибудь книги можно безцѣльно погибнуть. Береги себя... побереги меня. Дай мнѣ слово!
   Молодой человѣкъ успокоилъ ее. Кажется, онъ не подавалъ повода для такихъ опасеній. Они объ этомъ не разъ говорили. Она вѣдь знаетъ, что онъ не ищетъ бурь: онъ любитъ миръ и тишину. И, наконецъ, развѣ онъ не помнитъ, что на немъ лежатъ обязанности? Развѣ не его дѣло теперь работать, чтобы мать, отдавшая всю свою жизнь ему и сестрамъ, могла, наконецъ, отдохнуть отъ заботъ? Довольно ей бѣгать по урокамъ. И безъ того она надорвала здоровье.
   Такъ говорилъ взволнованный сынъ. И счастливая, гордая сыномъ мать утирала навертывавшіяся слезы.

-----

   Стрепетовъ любилъ мать до обожанія. Она съ ранняго дѣтства была его пѣстуномъ, воспитательницей, другомъ, отъ котораго не было секретовъ. Онъ выросъ около материнской юбки, привыкшій къ ласкѣ, привыкшій любить эту "юбку". Только юношей понялъ онъ, что сдѣлала эта женщина ради дѣтей, и къ восторженной любви его присоединялось благоговѣйное уваженіе. Онъ считалъ себя ея неоплатнымъ должникомъ и ждалъ только окончанія курса, чтобы снять съ нея непосильное бремя дальнѣйшихъ заботъ.
   А вынести ей пришлось не мало, когда, послѣ смерти мужа, она осталась безъ всякихъ средствъ, съ тремя маленькими дѣтьми. Въ эту тяжкую пору Стрепетова обнаружила такую энергію, которую, казалось, трудно было ожидать отъ бывшей институтки, привыкшей къ спокойной, обезпеченной жизни, подъ крыломъ мужа, занятой дѣтьми да музыкой, которую она страстно любила.
   Она не потерялась, не упала духомъ подъ неожиданнымъ ударомъ, а храбро приняла битву жизни и не раздала дѣтей по казеннымъ учебнымъ заведеніямъ, какъ предлагали родные. Въ отвѣтъ на родственные соболѣзнованія и совѣты, подъ мягкими словами которыхъ слышалась боязнь за карманъ, Стрепетова отвѣчала, что не разстанется съ дѣтьми и постарается сама поднять ихъ, не разсчитывая ни на чью помощь.
   Этотъ отвѣтъ удивилъ и обрадовалъ богатыхъ родныхъ ея мужа. "Сама? На что жъ надѣется эта женщина, такъ рѣзко отклонившая предложеніе похлопотать о дѣтяхъ?" Рѣшили, что у нея мало родственныхъ чувствъ и что вѣрно остались послѣ покойнаго деньги -- не даромъ онъ долгое время занималъ видное мѣсто въ провинціи, на которомъ нажиться было легко, и забыли о ней и объ ея дѣтяхъ.
   Стрепетова круто измѣнила жизнь. Она продала всю прежнюю обстановку, лошадей, экипажи, всѣ свои цѣнныя вещи и дорогія платья, перебралась въ двѣ маленькія комнаты въ одну изъ дальнихъ улицъ и, къ изумленію провинціальнаго бомонда, объявила въ мѣстной газетѣ, что даетъ уроки музыки, англійскаго и французскаго языковъ. Уроки скоро нашлись и съ каждымъ годомъ прибавлялись. Работала она, не покладая рукъ, училась сама, повторяя зады, чтобы репетировать съ Павликомъ, только что поступившимъ въ гимназію, и заниматься съ дѣвочками. Ради этихъ любимыхъ существъ, молодая еще женщина совсѣмъ отказалась отъ личной жизни и безъ колебанія отвѣтила отказомъ на предложеніе, сдѣланное два года спустя однимъ богатымъ помѣщикомъ, который ей нравился. Чтобы не отнимать отъ дѣтей всей силы привязанности, она предпочла жизнь отшельницы, жизнь, полную заботъ и лишеній, обезпеченной и спокойной жизни новаго замужества, и несла бремя труда съ горделивымъ чувствомъ самоотверженной матери. Вся жизнь проходила въ назойливыхъ мелочахъ. Рано утромъ приходилось торговаться на базарѣ, выгадывая копѣйки, днемъ бѣгать по урокамъ, и поздніе вечера, когда дѣти спали въ своихъ чистыхъ, уютныхъ постелькахъ, просиживать за починкой бѣлья или штопаньемъ чулокъ... А тревоги во время болѣзни кого-нибудь изъ дѣтей?.. Безсонныя ночи, проведенныя у изголовья, и страхъ въ теченіе дня, когда приходилось оставлять ихъ на попеченіе няни, а самой, скрывая душевную муку, слушать ученическія гаммы?
   Но всѣ эти заботы, всѣ эти мелочи жизни не пригнули ее къ будничной пошлости, душа не потеряла отзывчивости, умъ -- способности отвлекаться отъ житейской прозы. Поэтическая струнка страстной музыкантши жила въ ней, и она находила время чтеніемъ освѣжать свой умъ.
   Когда Павликъ окончилъ курсъ гимназіи, они всѣ переѣхали въ Казань. Не даромъ же мать такъ ревниво берегла деньги, вырученныя отъ продажи вещей послѣ смерти мужа, лелѣя мысль объ образованіи дѣтей. Этихъ денегъ хватитъ на прожитокъ, пока Павликъ и дѣвочки будутъ учиться въ Казани, да и сама она не будетъ сидѣть сложа руки,-- найдетъ и въ Казани уроки.
   По окончаніи Павликомъ курса, Стрепетовы опять вернулись въ Самару, къ которой привыкла мать. Но силы ея были въ конецъ подорваны, хроническій недугъ подтачивалъ ее незамѣтно. Ей не было и пятидесяти лѣтъ, а она казалась совсѣмъ старухой.
   Но что за бѣда?! Зато сынъ получилъ высшее образованіе и теперь на своихъ ногахъ, дочери кончаютъ курсъ гимназіи, всѣ они здоровые, свѣжіе, добрые, хорошіе. Любуясь съ гордостью выведенными птенцами, она забывала о своемъ недугѣ и втайнѣ ликовала, что ея первенецъ благополучно миновалъ подводные камни и мели русской студенческой жизни и могъ кончить курсъ. Не напрасно же она поѣхала вмѣстѣ съ сыномъ въ Казань! Она и тамъ пѣстовала сына, ревниво, какъ зоркая насѣдка, оберегая его отъ опасностей юношескихъ увлеченій, отъ подозрительныхъ знакомствъ...
   Теперь, слава Богу, меньше опасеній... Острота порывовъ юности прошла!

-----

   Пароходъ тихо отошелъ отъ пристани, а мать, вся въ слезахъ, долго еще махала платкомъ уѣзжавшему сыну.
   Пароходъ уже скрылся, а она все еще жадно всматривалась въ разстилающійся дымокъ, и сердце ея тоскливо сжималось.
   "Что-то пошлетъ судьба дорогому Павлику на первыхъ порахъ его самостоятельной жизни?"
  

VI.

   Умиленный нахлынувшимъ воспоминаніемъ, молодой человѣкъ торопливо оканчивалъ свой туалетъ, полный бодрой вѣры, что достанетъ себѣ во что бы ни стало мѣсто и скоро будетъ имѣть возможность успокоить закатъ дней своей милой, любимой матери. Ей невозможно бѣгать по урокамъ!.. Ей надо лѣчиться, отдохнуть! Онъ возьметъ всякую работу, лишь бы она давала заработокъ, котораго нельзя стыдиться!
   Сіявшій отвагой молодости, свѣжій и красивый въ своей новой фрачной парѣ, съ пятью рекомендательными письмами и пятидесятью рублями въ карманѣ, Стрепетовъ ужъ былъ готовъ итти на завоеваніе мѣста, какъ въ двери тихо постучали
   -- Войдите!
   На порогѣ показалась хорошенькая бѣлокурая головка хозяйской дочери.
   -- Извините!-- проговорила она, входя въ комнату, слегка смущенная при видѣ красиваго молодого человѣка.-- Я дочь здѣшней хозяйки... Мнѣ надо сказать вамъ два слова!-- прибавила дѣвушка, понижая голосъ и оправляя прядку свѣтлорусыхъ волосъ, спускавшихся на лобъ мелкими колечками.
   -- Что прикажете?-- спрашивалъ Стрепетовъ, недоумѣвая этому таинственному вступленію.
   -- Вы вѣдь пріѣзжій?
   -- Да.
   -- Я, видите ли, нарочно зашла къ вамъ, чтобы сказать, что здѣсь нужно быть осторожнымъ!-- продолжала она все тѣмъ же таинственнымъ шопотомъ, оглядываясь на двери.-- Понимаете?-- значительно подчеркнула она.-- Такъ примите это во вниманіе и будьте на-сторожѣ... Береженаго и Богъ бережетъ. И когда будете уходить со двора, хорошенько запирайте всѣ свои вещи, чтобы не смущать любопытныхъ.
   Стрепетовъ удивленно выслушалъ этотъ торопливый, таинственный шопотъ, горячо поблагодарилъ дѣвушку и промолвилъ:
   -- По счастью, у меня рѣшительно ничего нѣтъ такого, что бы нужно прятать.
   -- И слава Богу! Я, значитъ, напрасно испугалась за васъ!-- отвѣчала, краснѣя, дѣвушка.-- Пожалуйста, только никому ни слова!-- прибавила она и, ласково кивнувъ головой, повернулась, чтобы уходить.
   -- Извините, еще одну минуту!-- остановилъ ее Стрепетовъ.-- Скажите, кто же здѣсь такіе любопытные, какъ вы говорите?.. Прислуга, что ли?
   -- Мало ли кто! Всякіе жильцы здѣсь живутъ!-- уклончиво отвѣтила дѣвушка, видимо избѣгая входить въ дальнѣйшія подробности.
   -- Но отчего вы меня сочли нужнымъ предупредить объ этомъ?
   Дѣвушка пожала плечами, точно удивляясь этому вопросу.
   "И въ самомъ дѣлѣ пижонъ!" -- вспомнила она оцѣнку Ипата Никитича.
   -- Я только-что узнала,-- Ипатъ Никитичъ, вотчимъ мой, сказалъ,-- что вы первый разъ въ Петербургѣ. Ну, я и подумала, что вы, можетъ быть, не знаете, что въ меблированныхъ комнатахъ надо остерегаться. Да вотъ еще что: не заводите знакомства съ однимъ здѣшнимъ жильцомъ.
   -- Не съ Галанинымъ-ли?
   -- Ахъ, что вы! Онъ хорошій. Нѣтъ, вы остерегайтесь господина Ефратова... Его всѣ здѣсь поручикомъ зовутъ. Такой противный, полный мужчина, воображаетъ, что красавецъ!-- съ чувствомъ отвращенія прибавила она.-- А затѣмъ, до свиданія!.. Надѣюсь, разговоръ останется между нами, а то мнѣ достанется!-- улыбаясь, проговорила дѣвушка.
   Стрепетовъ далъ слово, что никому не скажетъ, и спросилъ, какъ звать дѣвушку.
   -- Имя мое нехорошее,-- усмѣхнулась она:-- Ѳеона!
   -- А по отчеству?
   -- Арсеньевна... Только всѣ меня больше Ѳеничкой зовутъ.
   -- Еще разъ большое, душевное вамъ спасибо, милая Ѳеона Арсеньевна, за ваше доброе намѣреніе!-- съ горячностью промолвилъ Стрепетовъ и крѣпко пожималъ ея маленькую руку, ласково глядя въ бойкіе, смѣющіеся сѣрые глазки дѣвушки.
   -- Не за что, не за что!-- весело отвѣчала Ѳеничка.-- Только смотрите,-- шепнула она,-- не съѣзжайте отъ насъ сегодня. Хоть нѣсколько дней да проживите; а то мнѣ будетъ передъ Ипатомъ Никитичемъ стыдно... Онъ, бѣдный, старался, старался заманить жильца, а я его спугиваю... Дѣла-то у насъ не важныя!-- усмѣхнулась Ѳеничка.-- Еще разъ прощайте... И то заболталась!
   Съ этими словами Ѳеничка подбѣжала къ дверямъ, съ секунду прислушалась, быстро распахнула двери и, остановившись по ту сторону порога, громко спросила съ плутовской улыбкой шаловливаго ребенка, удачно совершившаго шалость:
   -- Обѣдать будете сегодня дома?
   -- Не буду!-- такъ же громко отвѣтилъ Стрепетовъ, невольно улыбаясь хитрому маневру Ѳенички.
   Она затворила двери, и Стрепетовъ тотчасъ же послѣдовалъ ея совѣту: заперъ сундукъ на ключъ и вышелъ изъ своей мрачной каморки, нѣсколько смущенный первыми петербургскими сюрпризами и тронутый поведеніемъ этой странной дѣвушки, выказавшей такую заботливость о совершенно незнакомомъ человѣкѣ.
   "И лицо у нея какое умненькое, бойкое!" -- подумалъ онъ.
   Когда онъ проходилъ по корридору, изъ одного нумера выглянуло полное, румяное лицо съ черными бакенбардами и большими глазами.
   -- Марѳа!.. Самоваръ!-- раздался громкій, съ сипотою, голосъ.
   "Видно, этой есть поручикъ!" -- рѣшилъ Стрепетовъ,успѣвшій мелькомъ взглянуть на высунувшуюся физіономію. "Дѣйствительно, противный мужчина!" -- невольно подтвердилъ онъ Ѳеничкину аттестацію, спускаясь по лѣстницѣ.
   Онъ вышелъ на улицу и сталъ рядить извозчика на Васильевскій Островъ. Извозчикъ обѣщалъ за полтинникъ "мигомъ доставить" барина на своей "американской шведкѣ". Худая "американская шведка", съ угрюмымъ видомъ отчаянной клячи, настороживъ уши, слушала клятвы извозчика и, словно бы понимая, какой предстоитъ ей дальній конецъ, безнадежно махнула хвостомъ, замѣтивъ, что сѣдокъ сѣлъ на дрожки.
  

VII.

   Былъ на исходѣ двѣнадцатый часъ, когда, послѣ убійственно медленной ѣзды, извозчикъ, пустившій за нѣсколько саженъ до мѣста назначенія свою клячу вскачь, "подкатилъ" нашего молодого человѣка къ большому, многоэтажному дому, въ одной изъ дальнихъ линій Васильевскаго Острова.
   -- Здѣсь живетъ Чирковъ?
   Пожилой, подстриженный, рыжеусый швейцаръ, сидѣвшій на табуреткѣ около настежь раскрытыхъ дверей подъѣзда, бросилъ изъ-подъ очковъ не особенно благосклонный взглядъ на молодого человѣка, оторвавшаго его отъ газеты, и послѣ того, какъ Стрепетовъ повторилъ вопросъ, не спѣша отвѣтилъ, внушительно поправляя молодого человѣка:
   -- Генералъ Николай Петровичъ Чирковъ квартируютъ здѣсь.
   И, не мѣняя своей лѣнивой позы, послѣ бѣглаго осмотра неказистой сѣрой "крылатки" Стрепетова, бравый унтеръ прибавилъ:
   -- Вамъ, можетъ быть, какого-нибудь другого господина Чиркова нужно. Не генерала?
   -- Мнѣ именно генерала нужно!-- усмѣхнулся Стрепетовъ
   -- Ступайте наверхъ. Въ третьемъ этажѣ, седьмой нумеръ.
   -- Онъ дома?
   -- Генералъ не выходили еще, а принимаютъ или нѣтъ, не знаю!-- снова подпустилъ шпильку швейцаръ, принимаясь за прерванное чтеніе.
   Стрепетовъ вбѣжалъ наверхъ. Остановившись у дверей, на которыхъ блестѣла вычищенная мѣдная дощечка съ фамиліей, выгравированной крупной славянской вязью, онъ перевелъ духъ, оправился и не безъ нѣкотораго волненія тихо надавилъ пуговку электрическаго звонка.
   Прошло, по крайней мѣрѣ, минуты двѣ-три -- никто не отворялъ. Среди тишины, царившей на прохладной лѣстницѣ, изъ-за дверей квартиры доносились слабые звуки рояли. Стрепетовъ выждалъ еще минуту-другую и надавилъ пуговку сильнѣе. Послышались неторопливые, мягкіе шаги, щелкнулъ крюкъ запора, и щеголеватая горничная, молодая, румяная и свѣжая, въ маленькомъ чепцѣ и ослѣпительно бѣломъ фартукѣ, отвѣтивъ, что "Николай Петровичъ дома и принимаетъ", впустила молодого человѣка.
   -- Сюда, за мной пожалуйте!-- съ привѣтливой фамильярностью сказала она, послѣ того, какъ Стрепетовъ нѣсколько смущенный ея представительнымъ видомъ, не допустилъ снять съ себя накидку и самъ ее повѣсилъ.
   Она провела его въ гостиную, полную разноцвѣтной мягкой мебели, растеній и цвѣтовъ, и, останавливаясь у портьеры, указала своей бѣлой, слишкомъ выхоленной для горничной, рукой на раскрытыя двери дальней комнаты, проговоривъ тѣмъ же фамильярнымъ тономъ:
   -- Николай Петровичъ въ кабинетѣ, играетъ на фортепьянахъ. Идите прямо въ кабинетъ!.. Идите, идите, не бойтесь! Докладывать не нужно!-- прибавила она съ улыбкой поощренія, замѣтивъ нерѣшительность молодого человѣка.
   И съ этими словами ушла.
   Стрепетовъ вошелъ въ столовую, отдѣлявшую кабинетъ отъ гостиной, не зная, итти ли далѣе, или нѣтъ. Одинъ приборъ сиротливо стоялъ на накрытомъ, хорошо сервированномъ столѣ съ разставленной холодной закуской и нѣсколькими бутылками. И здѣсь, какъ и въ гостиной, все сіяло чистотой, порядкомъ, все говорило о комфортѣ, но сразу же чувствовалось жилище холостяка. Не было того вида домовитости, который неразлученъ съ присутствіемъ женщины и дѣтей.
   Нашъ молодой человѣкъ не рѣшился итти въ кабинетъ, изъ глубины котораго лились мощные суровые звуки largo десятой бетховенской сонаты, хорошо знакомой Стрепетову по игрѣ матери, и не мало изумленный, что засталъ важнаго петербургскаго чиновника за музыкальными занятіями, онъ остановился у раскрытыхъ дверей, съ рекомендательнымъ письмомъ на-готовѣ. Слушая отчетливое, мастерское исполненіе, онъ посматривалъ на широкую, слегка наклоненную, спину небольшого плотнаго господина въ темно-синей кургузой жакеткѣ, на коротко остриженную, крѣпко посаженную, круглую голову съ черными, чуть подернутыми серебристымъ отливомъ, волосами, на красноватый, мясистый затылокъ, подпиравшійся тугимъ стоячимъ воротничкомъ безукоризненной бѣлизны, стараясь вообразить себѣ: какое должно быть лицо у этого музыканта-бюрократа, такъ хорошо играющаго Бетховена.
   "Навѣрное выразительное и интеллигентное. И навѣрное онъ мнѣ скоро устроитъ мѣсто, когда я откровенно объясню ему всѣ обстоятельства!" -- рѣшилъ молодой человѣкъ и, набравшись храбрости, переступилъ порогъ кабинета.
   Игра продолжалась. Чирковъ, увлеченный музыкой, не оборачивался, и Стрепетовъ, въ ожиданіи конца сонаты, любопытнымъ взоромъ оглядывалъ кабинетъ, совсѣмъ непохожій на тѣ святилища бюрократовъ, которыя представлялъ себѣ молодой человѣкъ по различнымъ описаніямъ и по тому образцу, который онъ видѣлъ, бывши однажды въ кабинетѣ губернатора.
   Темные, внушительные шкафы, занимавшіе большую часть комнаты, были полны книгъ; бюсты Вольтера, Руссо, Гумбольдта, Шекспира и Гете, нѣсколько картинъ, большой шкафъ, наполненный древностями -- горшечками, вазами, мѣдными и бронзовыми орудіями, старинное оружіе и коллекція полотенецъ древняго узора, развѣшенная на стѣнѣ, большой письменный столъ по срединѣ, оттоманка, нѣсколько креселъ, обитыхъ темнымъ сафьяномъ, и рояль въ дальнемъ углу -- таково было убранство этой большой комнаты, свѣтлой, необыкновенно аккуратно прибранной и походившей скорѣе на кабинетъ какого-нибудь ученаго дилетанта или доктора, чѣмъ на мѣсто административныхъ трудовъ крупнаго чиновника.

-----

   -- Что же вы? Такъ вѣдь долго прождете!-- шепнула надъ самымъ ухомъ Стрепетова появившаяся сзади щеголеватая горничная.
   И съ этими словами она прошла, шелестя платьемъ и повиливая турнюромъ, къ роялю и, доложивъ о молодомъ человѣкѣ, исчезла въ боковой дверкѣ между библіотечными шкафами.
   Игра оборвалась. Чирковъ поднялся съ мѣста и лѣнивой, неспѣшной походкой, словно бы нехотя, направился къ письменному столу, слегка морщась и всматриваясь прищуреннымъ взглядомъ въ незнакомаго молодого человѣка.
   Онъ остановился передъ столомъ, вѣжливо наклонивъ голову въ отвѣтъ на поклонъ Стрепетова, и, сразу угадывая просителя, принялъ сосредоточенно-серьезный, оффиціальный видъ и, какъ бы приготовляясь выслушать впередъ извѣстныя и не особенно интересныя слова, чуть-чуть склонилъ на бокъ круглую темную голову, подавшись немного впередъ своимъ плотнымъ корпусомъ.
   Лицо Чиркова далеко не оправдало ожиданій Стрепетова; круглое, гладко выбритое, безъ бороды и усовъ, хотя и моложавое, но значительно поношенное, съ рыхлой полнотой и желтизной щекъ, съ мѣшками подъ небольшими карими глазами, оно съ перваго взгляда казалось самымъ зауряднымъ лицомъ.
   "Какъ есть чиновникъ!" -- промелькнуло въ головѣ Стрепетова, разочарованнаго въ своихъ ожиданіяхъ.
   Нѣсколько застланный, вопросительно-скучающій, серьезный взглядъ, которымъ Чирковъ словно приглашалъ молодого человѣка поскорѣй изложить свою просьбу и затѣмъ оставить его въ покоѣ, смутилъ Стрепетова.
   -- Кандидатъ университета... Пріѣхалъ изъ Самары... Имѣю къ вамъ письмо отъ матери!-- спѣшилъ какъ можно скорѣй проговорить Стрепетовъ, испытывая непріятное волненіе просителя
   И, отбарабанивъ эти слова, онъ порывистымъ, рѣзкимъ движеніемъ, точно желая поскорѣе избавиться отъ стѣсняющей его обузы, протянулъ, подойдя къ столу, руку съ письмомъ
   -- Ваша фамилія?-- тихо и медленно, любезно-холоднымъ тономъ спросилъ Чирковъ, чуть-чуть улыбаясь глазами и повертывая принятый конвертъ въ короткихъ, толстыхъ, бѣлыхъ пальцахъ.
   -- Стрепетовъ!-- громко отвѣтилъ молодой человѣкъ и снова вспыхнулъ, вспомнивъ, что раньше забылъ назвать себя, и сталъ смотрѣть на эти медленно переворачивающіе конвертъ пальцы съ какимъ-то непріязненнымъ чувствомъ.
   -- Стрепетовъ?-- протянулъ Чирковъ, всматриваясь въ просителя припоминающимъ что-то взглядомъ.-- Вы не сынъ ли покойнаго Сергѣя Александровича?
   -- Да-съ.
   -- Очень радъ! Очень радъ съ вами познакомиться!-- вдругъ заговорилъ Чирковъ оживившимся, привѣтливымъ, совсѣмъ не оффиціальнымъ тономъ, протягивая черезъ столъ свою бѣлую, пухлую руку, и въ ту же минуту съ его желтаго, безбородаго лица исчезло оффиціально-скучающее выраженіе, пропала серьезная застланность взгляда, и маленькіе каріе глаза его засвѣтились умнымъ, ласковымъ блескомъ.
   Точно самъ обрадовавшись, что можно оставить роль авгура и быть обыкновеннымъ человѣкомъ, Чирковъ продолжалъ:
   -- Мы вѣдь съ Сергѣемъ Александровичемъ были большими друзьями... Какъ же! Вмѣстѣ въ школѣ шли... и потомъ вмѣстѣ служили... Садитесь... Курите, пожалуйста... папиросы возлѣ васъ!-- любезно предложилъ Чирковъ, опускаясь въ кресло.-- А вы на отца похожи... Тѣ же глаза!-- мягко улыбнулся онъ, глядя на румяное свѣжее лицо молодого человѣка,-- Давно кончили курсъ?
   -- Въ нынѣшнемъ году.
   -- По какому факультету?
   -- По математическому.
   Затѣмъ господинъ Чирковъ освѣдомился о здоровьѣ матери. Тонъ показался Стрепетову ласковымъ, и онъ отвѣчалъ, что здоровье матери совсѣмъ плохо.
   -- Что съ вашей матушкой?-- участливо спросилъ Чирковъ
   Молодой человѣкъ заволновался.
   -- Непосильные труды и заботы о насъ совсѣмъ разстроили ея здоровье... Вѣдь наша мать сама, безъ чужой помощи, выростила двухъ сестеръ и меня; а чего это ей стоило?.. Она по цѣлымъ днямъ бѣгала по урокамъ, отказывала себѣ во всемъ ради насъ... ну и поплатилась за свое самоотверженіе!-- горячо и съ сердцемъ, словно обвиняя кого-то за это, закончилъ Стрепетовъ.
   -- Какъ же, какъ же... слышалъ... Энергичная женщина ваша матушка!-- промолвилъ въ отвѣтъ Чирковъ, сочувственно взглядывая на молодого человѣка.
   -- Это святая женщина!-- возразилъ молодой человѣкъ, которому показалось, что въ словахъ Чиркова не было достаточно благоговѣйнаго чувства къ такой женщинѣ, какъ его мать.
   Чирковъ едва замѣтно улыбнулся и, не спѣша, аккуратно взрѣзавъ конвертъ красивымъ ножомъ изъ слоновой кости, сталъ читать письмо.
   По мѣрѣ того, какъ Чирковъ читалъ это письмо, въ которомъ мать, вспоминая прежнюю дружбу Чиркова съ покойнымъ мужемъ, въ теплыхъ выраженіяхъ просила его помочь сыну устроиться и вообще не оставить его совѣтами, лицо его превосходительства становилось серьезнѣе и озабоченнѣе.
   Глядя теперь на это гладко выбритое, холеное, серьезное и, казалось, безстрастное лицо, Стрепетовъ почувствовалъ горькое чувство обиды. "Зачѣмъ онъ пустился въ интимности съ этимъ петербургскимъ "чиновникомъ", распространяясь о матери? Какое ему дѣло до его матери? Простая любезность со стороны Чиркова, и онъ раскисъ!" И та, чуть замѣтная, улыбка его превосходительства, которою онъ отвѣтилъ на рѣзкое восклицаніе Стрепетова, показалась теперь молодому человѣку снисходительно-обидной улыбкой сытаго и довольнаго человѣка, слушающаго дѣтскія жалобы.
   Досада на свое "ребячество" и невольное непріязненное чувство къ этому "музыканту-генералу" охватило молодого человѣка, и онъ такъ же легковѣрно, какъ прежде надѣялся, ожидалъ теперь, что ему непремѣнно откажутъ въ просьбѣ и мѣста не дадутъ.
   Окончивъ чтеніе письма, Чирковъ аккуратно сложилъ его, положилъ подъ прессъ-папье, нѣсколько секундъ пристально и молча смотрѣлъ на молодого человѣка и, закуривъ папиросу, проговорилъ:
   -- Я очень хотѣлъ бы вамъ помочь, но, къ сожалѣнію, сейчасъ не могу предложить мѣста, для васъ подходящаго... Вѣрьте, что это не обычная отговорка, а правда!-- прибавилъ Чирковъ значительно.-- Вамъ придется подождать и, быть можетъ, подождать нѣсколько мѣсяцевъ... Но вѣдь это васъ не устраиваетъ?.. Вамъ нужны занятія сейчасъ же?
   Молодой человѣкъ отвѣчалъ утвердительно.
   -- То-то и есть!-- въ раздумьѣ промолвилъ его превосходительство.
   И, помолчавъ, продолжалъ:
   -- Пожалуй, причислить васъ и дать триста рублей въ годъ я бы могъ и теперь же, но вамъ невыгодно работать за такое жалованье... Придется, повторяю, ждать... У насъ все полно, и множество кандидатовъ,-- о которыхъ хлопочутъ люди болѣе вліятельные, чѣмъ вашъ покорный слуга,-- ждутъ, и очень долго ждутъ иногда ваканцій.
   Это объясненіе, несмотря на его основательность и любезность, мало однако утѣшило молодого человѣка.
   "Ну, и пусть себѣ ждутъ, а я ждать не могу!" -- невольно пронеслось у него въ головѣ, и онъ сдѣлалъ движеніе, чтобы подняться, извиниться за причиненное безпокойство и ѣхать дальше искать ваканцій.
   -- Куда же вы?-- любезно остановилъ его Чирковъ.-- Если не особенно спѣшите, позавтракаемъ вмѣстѣ и кстати потолкуемъ, какъ вамъ быть.
   Тронутый такимъ вниманіемъ и чувствовавшій вмѣстѣ съ тѣмъ сильнѣйшій аппетитъ, Стрепетовъ охотно выразилъ согласіе почтительнымъ наклоненіемъ своей кудрявой головы и въ ту же минуту легкомысленно и дерзко подумалъ:
   "Быть можетъ, и мѣстечко выгоритъ! Какая-нибудь ваканція да найдется!"
   -- Давно вы въ Петербургѣ?-- спросилъ Чирковъ, все время зорко наблюдавшій за молодымъ человѣкомъ.
   -- Сегодня только-что пріѣхалъ.
   -- Сегодня?.. Ретиво же вы принялись за хлопоты,-- съ улыбкой замѣтилъ Чирковъ.-- Остановились гдѣ?
   Стрепетовъ сказалъ. Оказалось, что его превосходительство знаетъ "эту трущобу". Тамъ живетъ одинъ его несчастный товарищъ.
   -- Совсѣмъ пропалъ, а могъ быть человѣкомъ!-- прибавилъ Чирковъ.
   Съ минуту помолчавъ и морща лобъ, словно о чемъ-то соображая, его превосходительство снова спросилъ:
   -- Вы, конечно, хотите здѣсь устроиться?
   -- Хотѣлось бы здѣсь, но если здѣсь нельзя, я и отъ службы въ провинціи не прочь.
   -- Не прочь?-- переспросилъ Чирковъ.
   Въ тонѣ вопроса звучало удивленіе. Темныя густыя брови Чиркова сдвинулись, лицо его сдѣлалось серьезнѣе.
   -- Все равно гдѣ ни работать!
   -- Вы такъ думаете?-- протянулъ его превосходительство и, пристально взглянувъ на Стрепетова, сказалъ послѣ небольшой паузы:-- Мѣсто въ провинціи я могъ бы устроить...
   Стрепетовъ просіялъ. Его превосходительство, напротивъ, еще болѣе нахмурился и принялъ прежній видъ административнаго авгура.
   -- Но долженъ васъ предупредить,-- продолжалъ онъ, отчеканивая каждое слово,-- что эти мѣста въ провинціи не совсѣмъ...
   Чирковъ на секунду остановился, словно бы пріискивая подходящее выраженіе.
   -- Не совсѣмъ... удобныя!-- промолвилъ онъ, чуть-чуть морщась и опуская глаза, какъ бы этимъ дополняя значеніе не совсѣмъ опредѣленнаго эпитета.
   Стрепетовъ, очевидно, не понявшій вполнѣ смысла замѣчанія Чиркова, насторожилъ уши, ожидая объясненія.
   -- Но если, впрочемъ, вы полагаете, что не мѣсто краситъ человѣка, а человѣкъ мѣсто, и если считаете себя способнымъ исполнять то, что вамъ покажется, быть можетъ, не совсѣмъ удобнымъ, то получить такое мѣсто, при нѣкоторыхъ условіяхъ, возможно. Хотите такого мѣста?-- прибавилъ, понижая голосъ, Чирковъ съ какой-то странной улыбкой во взглядѣ слегка прищуренныхъ глазъ, сохраняя въ то же время безстрастную серьезность физіономіи.
   -- О неудобныхъ мѣстахъ я вовсе не думалъ!-- рѣзко воскликнулъ молодой человѣкъ, краснѣя какъ маковъ цвѣтъ отъ охватившаго его волненія.
   "Ну, теперь никакого мѣста онъ не дастъ, и чертъ съ нимъ!" -- промелькнуло въ головѣ Стрепетова, когда въ слѣдующую же секунду онъ сообразилъ, что отвѣтилъ не совсѣмъ дипломатически.
   Но, къ немалому изумленію неопытнаго провинціала, это рѣзкое восклицаніе не только не разсердило его превосходительства, но, напротивъ, повидимому, именно оно и согнало съ его лица оффиціальную серьезность и разгладило его нахмуренныя брови.
   -- Ну, вотъ видите ли,-- заговорилъ Чирковъ съ веселымъ смѣхомъ, ласково глядя на взволнованнаго молодого человѣка,-- такія неудобныя мѣста вамъ не нравятся... Еще бы!.. Мы, оказывается, не поняли другъ друга, и вышло маленькое qui pro quo...
   Онъ пустилъ дымкомъ разъ-другой и замѣтилъ:
   -- И знаете ли что, мой милый Павелъ Сергѣевичъ! Если бы вы и согласились принять подобное мѣсто, я бы вамъ его не далъ, ради памяти вашего отца, котораго я привыкъ уважать!-- проговорилъ онъ серьезно и ласково.-- На мѣстахъ, о которыхъ я говорилъ, есть особый сортъ людей, выработанный существующимъ на нихъ спросомъ. И они, разумѣется, необходимы, но мало ли что въ природѣ необходимо!.. Тамъ нужны воловьи нервы, поменьше развитія и... и особаго рода мужество!-- подчеркнулъ Чирковъ.-- А у васъ, какъ кажется, и нервы чувствительные, и, вѣроятно, мужество не то... Да и что вамъ за охота искать мѣста у насъ, да и вообще искать службы?-- совершенно неожиданно прибавилъ его превосходительство.
   И безъ того удивленный интимной откровенностью бесѣды Чиркова, нашъ молодой человѣкъ совсѣмъ былъ изумленъ послѣднимъ вопросомъ, и въ первую минуту рѣшительно не нашелся, что отвѣтить.
   "Ужъ не смѣется ли онъ надо мной?" -- простодушно подумалъ Стрепетовъ.
   Но его превосходительство, казалось, нисколько не смѣялся.
   -- Или вы честолюбивы и, начиная жизнь, мечтаете о блестящей карьерѣ? Надѣетесь современемъ, пожалуй, сдѣлаться министромъ?-- продолжалъ между тѣмъ, съ шутливой ироніей въ голосѣ, этотъ скептикъ-генералъ, посматривая на ошалѣвшаго искателя мѣста насмѣшливо-снисходительнымъ взглядомъ, какимъ смотрятъ на неразумныхъ дѣтей.-- Такъ я вамъ на это скажу, милѣйшій Павелъ Сергѣевичъ, что намъ съ вами министрами не быть, да это и вовсе не такъ привлекательно, какъ кажется... Замѣтьте, что поговорка о фельдмаршалѣ и солдатѣ значительно устарѣла, и что карьера, которую вы хотите избрать, не изъ пріятныхъ и обѣщающихъ... Да и выдвинуться изъ толпы, при всемъ желаніи, далеко не такъ просто. Кромѣ людей слѣпого случая, принимать который въ разсчетъ нельзя, блестящія карьеры дѣлаютъ или люди съ большими связями, или, въ видѣ исключенія, люди, выдающіеся по способностямъ, умѣющіе въ то же время не выдаваться независимостью мнѣній. И ужъ во всякомъ случаѣ всегда надо быть готовымъ ко всякимъ случайностямъ... Думаете вы, что можете удовлетворить такимъ условіямъ?
   -- Я не мечталъ никогда о блестящей карьерѣ. Я просто хотѣлъ служить, чтобы имѣть кусокъ хлѣба и приносить долю пользы, исполняя честно свои обязанности!-- сконфуженно проговорилъ Стрепетовъ.
   -- Это дѣлаетъ честь вашимъ намѣреніямъ, но дѣло, видите ли, въ томъ, что и приносить пользу не такъ легко, какъ вамъ кажется и, въ концѣ концовъ, нерѣдко случается, что приносить вредъ несравненно легче!-- усмѣхнулся Чирковъ.-- Впрочемъ и обязанности ваши по службѣ гораздо проще: исполнять то, что прикажутъ, не разсуждая, приноситъ ли это пользу или вредъ, умно или глупо, то-есть, составлять бумаги, которыя поручитъ вамъ столоначальникъ или начальникъ отдѣленія, и, разумѣется, не выражать своего неудовольствія, если порученіе вамъ не нравится... Такого чиновника мы называемъ исполнительнымъ чиновникомъ и такого мы любимъ. Онъ удобенъ для насъ, такъ какъ съ нимъ нѣтъ никакихъ недоразумѣній!.. Короче говоря, поступая на службу, вамъ, молодой человѣкъ, надо припрятать куда-нибудь подальше свои убѣжденія и заранѣе приготовиться къ обезличенію...
   Чирковъ на минуту остановился и продолжалъ:
   -- И затѣмъ, если вы сумѣете поладить со своимъ начальствомъ и будете изводить бумагу съ достаточной литературностью, то современемъ, когда служба сдѣлаетъ васъ настоящимъ чиновникомъ, неспособнымъ ни на что, кромѣ составленія докладовъ и записокъ, при самыхъ счастливыхъ условіяхъ, мѣсто вице-директора будетъ вѣнцомъ вашей карьеры. Вотъ вамъ болѣе или менѣе вѣроятный служебный гороскопъ. Блестящаго въ немъ мало!-- прибавилъ Чирковъ.
   Добродушное лицо Стрепетова, внимательно слушавшаго эти несомнѣнно искреннія признанія человѣка, занимающаго видный служебный постъ, выражало собой нескрываемое изумленіе, и съ толстыхъ, полураскрытыхъ губъ молодого человѣка чуть-было не сорвался вопросъ, давно уже носившійся въ головѣ: "но какъ же вы сами служите?"
   Онъ, однако, не задалъ такого щекотливаго вопроса, вѣроятно, принявъ къ свѣдѣнію только что преподанные совѣты служебной морали, и только стыдливо потупилъ глаза и сталъ, безъ всякой надобности, разглаживать обшлагомъ фрака только что купленный цилиндръ.
   Но Чирковъ обязательно пришелъ къ нему на помощь.
   -- Васъ, конечно, удивляетъ, что я говорю такія неутѣшительныя вещи?.. Другому, разумѣется, я не сказалъ бы этого, но дружба къ вашему отцу и просьбы вашей матушки вынуждаютъ меня предупредить о томъ, что васъ ожидаетъ... По крайней мѣрѣ, вы не оговоритесь невѣдѣніемъ,-- улыбнулся Чирковъ,-- если впослѣдствіи вамъ придется дѣлать то, что вы сами будете считать безполезнымъ или безсмысленнымъ, какъ приходится дѣлать многимъ только потому, что хорошо платятъ и что ужъ поздно мѣнять привычки...
   -- Но развѣ возможно дойти до такого цинизма? Развѣ можно дѣлать то, что считаешь безполезнымъ или безсмысленнымъ?-- взволнованно воскликнулъ Стрепетовъ, охваченный негодованіемъ молодости, не понимавшей еще компромиссовъ, и совсѣмъ забывшій объ осторожности.-- Вѣдь это, это...
   Онъ не осмѣлился, однако, докончить фразы, спохватился, переконфузился и умолкъ.
   Давно, очень давно, не приходилось Чиркову слышать такихъ юношески-свѣжихъ, наивныхъ рѣчей, и, вѣроятно, что-то безвозвратно минувшее, молодое и свѣжее вспомнилось ему самому, потому что съ лица Чиркова исчезла его характерная ироническая усмѣшка, и онъ смотрѣлъ на взволнованное, сконфуженное лицо молодого человѣка съ мягкой, сочувственной улыбкой, какъ будто приглашая его продолжать.
   -- Что жъ вы не договариваете, Павелъ Сергѣевичъ?.. Разъ начали, говорите до конца!..-- подзадоривалъ Чирковъ.-- Вѣдь я пока не вашъ начальникъ!-- пошутилъ Чирковъ.
   Стрепетовъ, совсѣмъ озадаченный этимъ тономъ, еще болѣе смутился.
   -- Такъ по вашему это -- выразимся помягче -- неблаговидно?
   -- Еще бы!
   -- И дойти до такого "цинизма" невозможно?
   Чирковъ точно нарочно подчеркнулъ слово: "цинизма".
   -- Мнѣ кажется...
   -- Вамъ кажется?..-- переспросилъ Чирковъ,-- а между тѣмъ все это бываетъ, и съ людьми не совсѣмъ уже дурными, а только слабыми и... боящимися потерять положеніе... И они, вѣроятно, начинали жизнь съ такими же свѣтлыми надеждами, какъ вы, а затѣмъ... мало-по-малу кончали тѣмъ, что привыкали, утѣшая себя мыслью, что на ихъ мѣстахъ могли быть люди еще хуже. Не забудьте притомъ, что люди извѣстныхъ привычекъ скоро утѣшаются болѣе или менѣе подходящими объясненіями, и особенно въ такіе годы, когда уже поздно и трудно мѣнять жизнь. А вы, молодой человѣкъ, еще на распутьи. У васъ нѣтъ еще привычекъ, нѣтъ потребности къ извѣстной обстановкѣ, къ комфорту, къ обезпеченному покою, словомъ -- вы еще молоды. Потому-то я и совѣтую, прежде чѣмъ избрать карьеру, хорошенько подумать. Развѣ у васъ нѣтъ никакого другого призванія?
   -- Къ сожалѣнію, никакого!-- промолвилъ молодой человѣкъ, все еще находившійся въ подавленномъ состояніи подъ впечатлѣніемъ рѣчей Чиркова.
   -- Въ такомъ случаѣ, ищите себѣ частной службы. По крайней мѣрѣ, будете хоть лучше вознаграждены... Попробуйте... Службу оставьте, какъ послѣдній рессурсъ, а если нужно будетъ все-таки служить, служите въ такихъ учрежденіяхъ, гдѣ вамъ не придется имѣть дѣло непосредственно съ людьми, съ ихъ судьбою... Напримѣръ, въ банкѣ, что ли... Я охотно похлопочу за васъ, но предупреждаю: не ручаюсь за скорый успѣхъ. Я недостаточно вліятеленъ для этого, и вообще у меня мало связей въ служебномъ мірѣ. Да вездѣ кандидатовъ больше, чѣмъ мѣстъ. Всѣ идутъ въ чиновники.
   Стрепетовъ не успѣлъ еще поблагодарить за обѣщаніе, какъ явившаяся въ кабинетъ горничная доложила, что завтракъ готовъ.
   -- Пойдемте-ка, Павелъ Сергѣевичъ,-- весь оживляясь, проговорилъ Чирковъ и быстро поднялся съ кресла.-- Да вы не унывайте пока. Еще время есть, что-нибудь придумаемъ для васъ!-- ласково успокоивалъ Чирковъ обезкураженнаго молодого человѣка.-- Проходите, проходите!-- любезно подтолкнулъ Чирковъ, пропуская Стрепетова впередъ въ дверяхъ столовой.-- Милости просимъ. Водку пьете?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ закусите... Пожалуйста, безъ церемоній!
   Чирковъ выпилъ рюмку алаша и принялся закусывать съ жаднымъ аппетитомъ Закуска была превосходная и разнообразная, свидѣтельствовавшая о привычкѣ хозяина хорошо и тонко ѣсть. Онъ проглотилъ вторую рюмку и, самъ пробуя всѣ сорты закусокъ, предлагалъ гостю то то, то другое.
   -- Рекомендую икру... превосходная!-- говорилъ онъ, накладывая себѣ полную тарелочку крупной свѣжей икры и посыпая ее зеленымъ лукомъ.-- У насъ въ Петербургѣ, въ Милютиныхъ лавкахъ, она, пожалуй, лучше, чѣмъ у васъ на Волгѣ!-- продолжалъ Чирковъ, кушая икру съ видимымъ наслажденіемъ.-- Ну, теперь подавайте, Аксюша!-- приказалъ онъ щеголеватой Аксюшѣ, дожидавшейся у двери.
   -- Прошу садиться!.-- весело сказалъ онъ, указывая гостю рукой на стулъ.
   И, опустившись самъ на дубовый, съ рѣзной спинкою, стулъ. Чирковъ не спѣша расправилъ салфетку, заткнулъ ее за воротникъ рубашки, осторожно придвинулъ къ себѣ горячую тарелку и принялъ нѣсколько сосредоточенный, серьезный видъ, словно бы приготовляясь не просто завтракать, а свершать культъ чревоугодія.
   Аксюша не заставила себя ждать и торопливо внесла блюдо подъ металлическимъ колпакомъ.
   Плотоядный огонекъ заблисталъ въ маленькихъ карихъ глазахъ Чиркова при видѣ разварной, красиво гарнированной, форели, отъ которой шелъ тонкій паръ, и онъ даже сдѣлалъ невольное движеніе губами, потягивая носомъ вкусный запахъ трюфельнаго соуса. Торопливо предложивъ Стрепетову взять первому, Чирковъ наложилъ себѣ на тарелку рыбы и, обливъ ее соей, сталъ ѣсть, чуть-чуть причмокивая, необыкновенно вкусно и аккуратно, изрѣдка обращаясь къ Стрепетову съ отрывистыми, короткими вопросами.
   -- Что жъ вы не пьете вина? Пейте бѣлое вино!-- почти приказалъ онъ, замѣтивъ, что Стрепетовъ берется за бутылку съ краснымъ виномъ.
   Молодой человѣкъ видимо затруднялся, не зная, въ какую рюмку наливать, и Чирковъ самъ налилъ ему въ зеленую рюмку, вновь наполнивъ потомъ и свою.
   -- Вино доброе!-- какъ бы про себя промолвилъ онъ, смакуя небольшими глотками золотистую влагу съ наслажденіемъ гурмана.
   Послѣ рыбы Аксюша подала сочный, дымящійся ростбифъ. Чирковъ ѣлъ кровавый ростбифъ и острыя пикули съ прежнимъ аппетитомъ, запивая чуть-чуть тепловатымъ бургонскимъ віолетомъ изъ маленькаго стаканчика, который то и дѣло наполнялъ, не доливая, по обычаю любителей, до краевъ. Бутылка скоро убывала.
   "Чревоугодникъ!" -- мысленно окрестилъ Чиркова молодой человѣкъ, бросая взгляды на оживившееся, чуть-чуть зарумянившееся лицо хозяина, на его подернутые маслянистымъ блескомъ, сузившіеся глаза. Что-то животное, грубо-чувственное было теперь въ этомъ кругломъ, обрюзгшемъ, полномъ лицѣ.
   Неужели ради чрева и онъ сознательно готовъ дѣлать "безполезное и безсмысленное?" -- спрашивалъ Стрепетовъ, стараясь уяснить себѣ этого страннаго человѣка, возбуждавшаго въ немъ самыя разнородныя чувства.
   И эта свѣжая, пригожая, щегольски одѣтая Аксюша, державшая себя слишкомъ непринужденно для обыкновенной горничной, и этотъ, намекавшій на что-то интимное, тонъ ласковой фамильярности, съ какимъ говорилъ съ ней Чирковъ,-- все показалось теперь нѣсколько страннымъ и подозрительнымъ нашему молодому провинціалу.
   -- Теперь кусочекъ рокфора!-- предложилъ Чирковъ.
   Но Стрепетовъ, никогда не ѣдавшій этого сыра и испугавшійся его вида, отказался.
   -- Напрасно... напрасно!-- проговорилъ Чирковъ не безъ сожалѣнія "къ "варвару", не понимающему еще пикантной прелести рокфора.-- Это превосходный сыръ!-- прибавилъ Чирковъ, отрѣзывая ломоть.
   Онъ затѣмъ снялъ съ себя салфетку, чуть-чуть отодвинулся отъ стола, вздохнувъ съ довольнымъ видомъ насладившагося человѣка, и закурилъ сигару. Аксюша между тѣмъ, убравъ со стола, принесла двѣ маленькія чашки кофе и графинчикъ съ коньякомъ.
   -- Это хорошо для пищеваренія!-- замѣтилъ Чирковъ, наливая себѣ крохотную рюмку fine champagne въ чашку.-- Совѣтую...
   Но Стрепетовъ и отъ этого уклонился.
   -- Ну, теперь разсказывайте, кто у васъ есть въ Петербургѣ?.. Кажется, родные вашего покойнаго отца здѣсь?
   -- Только одна двоюродная тетка... Варницкая...
   -- Варницкая? Вдова извѣстнаго богача Варницкаго?
   -- Она самая.
   -- Такъ она можетъ быть вамъ очень полезна, ваша двоюродная тетушка. У нея большія знакомства и связи. Притомъ ваша тетушка очень хорошенькая женщина.
   -- Я никогда ее не видалъ.
   -- Такъ поскорѣй познакомьтесь съ ней. Она, повторяю, можетъ быть очень полезна. Женщины, да еще хорошенькія, могутъ сдѣлать, коли захотятъ, болѣе чѣмъ кто-либо!-- промолвилъ Чирковъ.-- Особенно такая, какъ Валентина Марковна. Она вамъ родня по матушкѣ?
   -- Кажется...
   -- А вы даже точно и не справились?-- улыбнулся Чирковъ
   И, помолчавъ съ минуту, спросилъ:
   -- Ну, а знакомые среди молодежи здѣсь есть?
   -- Ни души...
   -- И ни къ кому васъ не рекомендовали?
   -- Нѣтъ.
   -- И не ищите подобныхъ знакомствъ, а главное, не посѣщайте никакихъ кружковъ, а то, того и гляди, впутаетесь въ какую-нибудь исторію и... конецъ извѣстный. Шутить не будутъ!-- съ усмѣшкой прибавилъ Чирковъ.
   Стрепетовъ невольно вспомнилъ, что въ первый же день пріѣзда его уже во второй разъ предупреждаютъ объ осторожности, хотя онъ, казалось, и не подавалъ къ тому ни малѣйшаго повода.
   -- Надѣюсь, вы вѣдь не изъ безпокойныхъ элементовъ?-- полушутя, полусерьезно допрашивалъ Чирковъ.
   Стрепетовъ отвѣчалъ, что нѣтъ.
   -- То-то... Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, сколько-нибудь здравомыслящему человѣку витать въ нелѣпыхъ мечтаніяхъ. И гдѣ же? У насъ, въ Россіи, въ соломенномъ царствѣ, гдѣ семьдесятъ милліоновъ до сихъ поръ живутъ вродѣ дикарей, а остальные классы индифферентны ко всему, что не касается ихъ лично... Снова повторяю вамъ: берегитесь знакомствъ. При вашей экспансивности, вы и не замѣтите, какъ поддадитесь вліянію разныхъ сумасбродныхъ рѣчей. Мечтайте про себя, если вамъ это нравится, о чемъ угодно, но только будьте мудры, какъ змій, и чисты, какъ голубь... Это испытанная мораль!..-- весело засмѣялся Чирковъ,-- Такъ, кромѣ тетушки, у васъ здѣсь никого?
   -- Рѣшительно никого!
   -- И вы пріѣхали сюда искать мѣста, надѣясь на тетушку и на рекомендательное письмо ко мнѣ?
   -- У меня есть еще рекомендательныя письма!-- быстро возразилъ Стрепетовъ, задѣтый этимъ допросомъ.
   -- Ну, не очень-то на нихъ надѣйтесь... Письма эти достигаютъ своей цѣли только тогда, когда рекомендующій нуженъ тому лицу, которому пишетъ. Въ противномъ случаѣ, письма рвутъ и говорятъ рекомендованнымъ обычныя фразы соболѣзнованія... Къ кому у васъ письма?
   Стрепетовъ сказалъ.
   -- И къ Неустроеву?-- усмѣхнулся какъ-то странно Чирковъ.-- Отъ кого, если не секретъ?
   Молодой человѣкъ сообщилъ, что отъ дальняго его родственника.
   -- Что жъ, развезите свои письма. Во всякомъ случаѣ, познакомиться съ разными лицами не безполезно для житейскаго опыта. Но если успѣха не будетъ, навѣдайтесь ко мнѣ. У меня въ ожиданіи лучшаго найдется для васъ работа,-- небольшая, правда, но все же лучше, чѣмъ ничего. Я, видите ли, давно собираюсь привести въ порядокъ свою библіотеку и составить каталогъ моимъ коллекціямъ.
   "Ужъ не нарочно ли для меня онъ сочиняетъ работу?" -- почему-то пришло на умъ Стрепетову.
   -- Вы четко пишите?
   -- Кажется...
   -- Такъ кстати мнѣ нужно было бы и переписать одну мою работу.
   Молодой человѣкъ любопытно взглянулъ на Чиркова. "Неужели этотъ музыкантъ-генералъ и литературой занимается?"
   -- Я кое-что пишу по археологіи въ часы досуга!-- скромно промолвилъ онъ.-- Однако, второй часъ. Пора и отбывать повинность!-- прибавилъ, усмѣхнувшись, Чирковъ и лѣниво поднялся съ мѣста.
   Стрепетовъ сталъ-было откланиваться, но Чирковъ остановилъ его.
   -- Подождите минутку... Я васъ подвезу... Вы отсюда куда? Развозить свои письма?-- съ ласковой шуткой спросилъ Чирковъ.
   -- Да.
   -- Къ Неустроеву поздно. Онъ, я знаю, принимаетъ отъ 10-ти до 12-ти. Лучше всего вамъ ѣхать къ Гринбеку. Онъ сидитъ у себя въ банкѣ и всегда принимаетъ!-- замѣтилъ Чирковъ, уходя въ кабинетъ.
   Минуты черезъ двѣ онъ вышелъ въ вицмундирѣ, со звѣздой, съ небольшимъ портфелемъ въ рукахъ.
   -- Ѣдемте, молодой человѣкъ!
   Они спустились по лѣстницѣ. Маленькая, хорошенькая каретка, запряженная парою шведскихъ крѣпкихъ лошадокъ, стояла у подъѣзда. Рыжеусый швейцаръ былъ тутъ же, вытянувшись въ струнку и готовый подсадить генерала.
   -- У Земледѣльческаго банка остановишься!-- сказалъ Чирковъ кучеру и, пригласивъ молодого человѣка садиться, сѣлъ въ карету.
   Черезъ четверть часа карета остановилась у подъѣзда банка, и Стрепетовъ вышелъ изъ кареты.
   -- Дай Богъ вамъ успѣха, милый Павелъ Сергѣевичъ!-- ласково промолвилъ Чирковъ, пожимая руку молодого человѣка.-- Не забудьте же моего предложенія, если, къ сожалѣнію, не найдете ничего лучшаго. Въ шесть часовъ, кромѣ субботъ, я всегда дома. Приходите прямо къ обѣду. Привѣтъ вашей матушкѣ отъ меня!..
   Карета покатилась, и молодой человѣкъ вошелъ въ широкія двери внушительнаго подъѣзда Земледѣльческаго банка.
  

VIII.

   И высокій сѣдой швейцаръ Земледѣльческаго банка, молчаливо, съ серьезнымъ достоинствомъ снявшій съ Стрепетова пальто, и пріемная зала, большая, нѣсколько мрачная отъ тяжелыхъ зеленыхъ гардинъ на большихъ окнахъ, съ громаднымъ круглымъ столомъ по срединѣ, готическими высокими креслами и небольшими диванчиками по стѣнамъ, и, наконецъ, молодой человѣкъ, встрѣтившій Стрепетова въ пріемной,-- словомъ, все здѣсь произвело на нашего провинціала, впечатлѣніе чего-то строгаго, внушительнаго и солиднаго.
   И Стрепетовъ нѣсколько оробѣлъ, очутившись въ этомъ святилищѣ земледѣльческаго кредита, и не сразу заговорилъ, когда молодой человѣкъ для справокъ и для пріема посѣтителей, элегантный и представительный, въ безукоризненномъ черномъ сюртукѣ, предупредительно пошелъ къ нему навстрѣчу съ вопросительно любезнымъ выраженіемъ на своей самодовольной, прилизанной физіономіи.
   -- Что вамъ угодно?-- спросилъ, наконецъ, онъ серьезнымъ и въ то же время такимъ мягкимъ, тихимъ голосомъ, словно боялся нарушить строгую тишину, царившую въ этой большой залѣ.-- Желаете подать заявленіе о залогѣ имѣнія?-- продолжалъ онъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ и большею сухостью въ тонѣ послѣ бѣглаго осмотра Стрепетова.
   -- Нѣтъ, нѣтъ!--торопливо отвѣтилъ Стрепетовъ, невольно стараясь говорить такъ же тихо, какъ и этотъ элегантный молодой человѣкъ, и улыбаясь при мысли, что ему предлагаютъ закладывать имѣніе.-- Мнѣ нужно увидать г. Гринбека... Можно?..
   Съ лица молодого человѣка для справокъ быстро слетѣла вопросительно-пріятная улыбка. Словно досадуя на себя, что онъ не сразу угадалъ просителя, банковскій молодой человѣкъ принялъ сосредоточенно-строгій видъ и, внезапно почувствовавъ необходимость освидѣтельствовать свои изящно отточенные ногти, опустилъ на нихъ глаза и замѣтилъ, нѣсколько растягивая слова:
   -- Вамъ придется подождать. Господинъ управляющій въ настоящее время занятъ. Потрудитесь дать вашу карточку.
   -- Карточку?..-- переспросилъ Стрепетовъ.
   Молодой человѣкъ для справокъ поднялъ на Стрепетова удивленный взглядъ и отчеканивалъ еще внушительнѣе:
   -- Такъ точно-съ. Вашу визитную карточку!
   -- Я... я, видите ли, забылъ взять съ собой карточки!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, невольно краснѣя отъ сорвавшейся съ языка лжи и досадуя, что забылъ обзавестись такимъ необходимымъ въ столицѣ предметомъ.-- Можно, я думаю, доложить такъ... безъ карточки!-- не безъ ироніи продолжалъ онъ, чувствуя желаніе какъ-нибудь уязвить молодого человѣка:-- кандидатъ университета Стрепетовъ.
   Молодой человѣкъ для справокъ не даромъ старался подражать манерамъ тѣхъ элегантныхъ заемщиковъ, о которыхъ ему приходилось докладывать уже въ теченіе трехъ лѣтъ. Въ отвѣтъ на замѣчаніе Стрепетова онъ только деликатно пожалъ плечами, точно удивляясь, что есть на свѣтѣ люди безъ визитныхъ карточекъ, записалъ на клочкѣ бумаги фамилію Стрепетова и проговорилъ все тѣмъ же тихимъ голосомъ:
   -- Не угодно ли будетъ вамъ присѣсть. Я доложу, когда господинъ управляющій будетъ свободенъ.
   -- А онъ скоро будетъ свободенъ?
   -- Этого я предвидѣть не могу!-- съ снисходительной усмѣшкой процѣдилъ молодой человѣкъ для справокъ.
   И, повидимому, необыкновенно довольный своимъ умѣньемъ говорить съ посѣтителями, онъ отошелъ отъ Стрепетова, граціозно переваливаясь со стороны на сторону (такъ переваливался одинъ владѣлецъ заложенныхъ 20,000 десятинъ, и снова усѣлся въ свое кресло, рядомъ съ большими дверями, закрытыми портьерой, за которыми былъ самый алтарь этого громаднаго храма -- комната засѣданій правленія и въ то же время кабинетъ управляющаго банкомъ, Эрнеста Богдановича Гринбека.
   Оглядѣвъ еще разъ свои руки и смахнувъ мизинцемъ пушинку съ своего безукоризненнаго редингота, за который пришлось отдать Тедески чуть ли не все мѣсячное жалованье, молодой человѣкъ для справокъ сталъ читать "Journal de St.-Pètersbourg", отрываясь отъ газеты каждый разъ, какъ только кто-нибудь изъ посѣтителей входилъ въ пріемную.
   Присѣвъ на боковой диванчикъ, Стрепетовъ съ покорнымъ терпѣніемъ ждалъ, когда, наконецъ, управляющій перестанетъ быть очень занятъ. Все, повидимому, говорило, что эта вожделѣнная минута наступитъ не скоро. Въ залѣ попрежнему царила строгая тишина. Только повременамъ доносились откуда-то тихіе звонки электрическихъ аппаратовъ, и вслѣдъ за тѣмъ черезъ пріемную проходили въ кабинетъ разные служащіе съ кипами бумагъ, съ бухгалтерскими книгами и съ тѣмъ же отпечаткомъ серьезности и солидности на лицахъ и на костюмахъ, который, казалось, былъ здѣсь на всѣхъ и на всемъ, и какъ бы подтверждалъ репутацію этого учрежденія, образцоваго, какъ гласила молва, по порядкамъ, веденію дѣла и дисциплинѣ.
   Въ кабинетъ управляющаго входили разныя лица, изъ него выходили разныя лица, а Стрепетовъ все сидѣлъ и ждалъ. И чѣмъ болѣе проходило времени, тѣмъ удрученнѣе становилось его расположеніе духа.
   Куда дѣвалась та бодрая, молодая вѣра, съ какой онъ еще сегодня утромъ пріѣхалъ въ Петербургъ? Онъ ужъ теперь не такъ надѣялся на свои рекомендательныя письма и не торопился доставать изъ бокового кармана письмо къ Эрнесту Богдановичу Гринбеку. Откровенныя признанія Чиркова произвели на простодушнаго провинціала сильное и безотрадное впечатлѣніе.
   Совсѣмъ не знавшій еще изнанки жизни и людей, слишкомъ оберегаемый заботливой матерью отъ раннихъ разочарованій, Стрепетовъ, привыкшій вѣрить словамъ, невольно преувеличивалъ значеніе словъ страннаго бюрократа, и, раздумывая теперь объ этомъ свиданіи, припоминая все то, что слышалъ сегодня, онъ не разъ спрашивалъ себя:-- "Неужели все, что говорилъ Чирковъ, правда?"
   Не было, казалось, причины не вѣрить ему. Многое, о чемъ приходилось читать, о чемъ доводилось слышать и чему не хотѣлось вѣрить, находило теперь какъ бы подтвержденіе въ этихъ, возмущающихъ молодое сердце, признаніяхъ Чиркова.
   И тяжелыя сомнѣнія, невеселые вопросы невольно напрашивались сами собой въ его голову, требуя отвѣта, а перспектива, о которой Чирковъ говорилъ съ такою ядовитой горечью, казалось ему теперь, послѣ размышленій, еще страшнѣе и отвратительнѣе.
   "Избави Богъ отъ нея!" -- открещивался Стрепетовъ при одной мысли, что и онъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, можетъ такъ же лицемѣрно жить, какъ и этотъ чиновный скептикъ и, вѣроятно, множество людей.
   А время между тѣмъ шло, пока молодой человѣкъ предавался невеселымъ размышленіямъ въ большой пріемной Земледѣльческаго банка. Онъ взглянулъ на часы. Прошелъ уже цѣлый часъ, какъ онъ ждетъ, а о немъ точно забыли.
   "Однако, когда жъ этотъ франтъ доложитъ своему управляющему?" -- спохватился Стрепетовъ, посматривая не особенно дружелюбно на молодого человѣка для справокъ.
   И онъ рѣшительно поднялся съ дивана.
   Банковскій чиновникъ отлично видѣлъ приближеніе Стрепетова, но не тронулся съ мѣста и, казалось, еще внимательнѣе сталъ читать газету.
   -- Извините, пожалуйста, что я отвлекаю васъ отъ чтенія,-- началъ Стрепетовъ, стараясь по возможности говорить спокойнѣе, несмотря на охватившее его волненіе, когда это серьезное, самодовольно-глупое лицо уставилось на него изъ-за газетнаго листа.-- Что г. управляющій все еще очень занятъ?
   -- Господинъ управляющій теперь принимаетъ доклады начальниковъ отдѣленій,-- съ важностью произнесъ тотъ.
   -- Но въ настоящую минуту у него, кажется, никого нѣтъ?-- слегка возвысилъ голосъ Стрепетовъ.
   -- Но къ чему же вы изволите такъ волноваться?-- проговорилъ молодой человѣкъ для справокъ еще тише, бросая испуганный взглядъ на двери.-- Я доложу о васъ, какъ только будетъ возможно.
   -- А когда будетъ возможно?-- рѣзко спросилъ Стрепетовъ.
   Шокированный этимъ непривычнымъ здѣсь рѣзкимъ тономъ безпокойнаго просителя, элегантный молодой человѣкъ для справокъ, видимо, струсилъ, боясь какъ бы не произошло какого-нибудь крупнаго разговора, который нарушитъ благоговѣйную тишину этого строгаго святилища. Онъ тотчасъ же вскочилъ съ кресла и, бросая глупо-испуганные взгляды на двери, сразу измѣнилъ манеру, заговоривъ въ самомъ успокоительномъ тонѣ.
   Онъ сейчасъ же убѣдится, занятъ ли господинъ управляющій. Если онъ не очень занятъ, то онъ доложитъ, коль скоро господину Стрепетову ужъ такъ необходимо видѣть г. управляющаго, что онъ не можетъ подождать лишнихъ четверти часа.
   -- Позвольте узнать, по какому дѣлу вамъ угодно видѣть управляющаго?-- заключилъ свои объясненія струсившій молодой человѣкъ для справокъ.
   -- Я пришелъ просить мѣста!-- храбро проговорилъ Стрепетовъ.
   -- Мѣста? Здѣсь?
   И молодой человѣкъ посмотрѣлъ во всѣ глаза на Стрепетова, точно на человѣка, только что вырвавшагося изъ сумасшедшаго дома.
   -- Ну да, здѣсь!-- ужъ далеко не съ прежней храбростью -- промолвилъ Стрепетовъ.
   -- Напрасно только будете безпокоить Эрнеста Богдановича. Онъ вѣдь такъ занятъ, такъ занятъ!-- говорилъ молодой человѣкъ для справокъ, выражая въ то же время на лицѣ своемъ глубочайшее сочувствіе къ положенію Эрнеста Богдановича.-- Сколько мнѣ извѣстно, у насъ въ настоящее время нѣтъ ни одной вакансіи. Ни одной!-- прибавилъ онъ, выговаривая: "ни одной!" съ какимъ-то особеннымъ удовольствіемъ.-- И, кромѣ того, долженъ васъ предупредить, господинъ Стрепетовъ, въ наше учрежденіе очень трудно попасть. Многіе добиваются этой чести и...
   -- И не могутъ добиться этой чести?-- насмѣшливо перебилъ Стрепетовъ.
   -- Да-съ... не могутъ. Надо имѣть весьма солидныя рекомендаціи. Если вы ужъ такъ настаиваете, я доложу, но, повторяю, напрасно вы будете безпокоить г. управляющаго. Не лучше ли передать ему вашу докладную записку?.. Онъ вѣдь такъ занятъ, такъ занятъ!.. Или у васъ, быть можетъ, есть рекомендаціи отъ какихъ-нибудь вліятельныхъ лицъ?.. О, въ такомъ случаѣ...
   -- Потрудитесь, пожалуйста, доложить!--рѣзко прервалъ Стрепетовъ эти совѣты.
   Молодой человѣкъ безнадежно пожалъ плечами и направился къ дверямъ. Предварительно онъ обдернулъ сюртукъ, поправилъ волосы, тихонько кашлянулъ раза два и только послѣ всѣхъ этихъ манипуляцій осмѣлился пріотворить завѣтныя двери, сперва осторожно просунуть свою рыжеватую голову и затѣмъ ужъ войти.
   "Экая лакейская душа!" -- мысленно напутствовалъ его Стрепетовъ.
   -- Пожалуйте!-- прошепталъ, возвращаясь чрезъ минуту, молодой человѣкъ для справокъ и, въ свою очередь, проводилъ Стрепетова злорадной усмѣшкой, полной увѣренности, что дѣло безпокойнаго просителя безнадежно.

-----

   Плотный бѣлокурый господинъ, лѣтъ за сорокъ, съ большой окладистой бородой, сидѣвшій за письменнымъ столомъ близъ дверей, въ большой комнатѣ, среди которой стоялъ громадный столъ, съ разставленными вокругъ высокими креслами, поднялъ большіе голубые глаза на вошедшаго Стрепетова, отвѣчая на его поклонъ сдержаннымъ наклоненіемъ головы. Его широкое, бѣлое, съ болѣзненной желтизной, лицо глядѣло строго, серьезно и холодно, но въ выраженіи глазъ было что-то ласковое, смягчавшее суровую серьезность физіономіи.
   -- Кандидатъ университета,-- началъ было Стрепетовъ обычную свою формулу представленія.
   Но управляющій остановилъ его словами:
   -- Извините, пожалуйста, но я долженъ васъ предварить, что безъ рекомендацій мы никого не принимаемъ.
   -- Какъ же, какъ же! У меня есть къ вамъ письмо.
   И Стрепетовъ торопливо вынулъ изъ цилиндра конвертъ и не безъ надежды вручилъ его господину Гринбеку.
   Тотъ развернулъ письмо, взглянулъ на подпись и только тогда указалъ Стрепетову на кресло, подлѣ стола,-- честь, которой удостаивались немногіе просители.
   Окончивъ чтеніе письма, онъ сказалъ:
   -- Рекомендаціи о васъ, г. Стрепетовъ. превосходныя, и мнѣ будетъ весьма пріятно имѣть васъ въ числѣ служащихъ нашего учрежденія. Мы принимаемъ съ большимъ выборомъ!-- строго прибавилъ Эрнестъ Богдановичъ, оглядывая молодого человѣка.
   Стрепетовъ даже покраснѣлъ отъ удовольствія, что все устроилось такъ просто и скоро, и счелъ долгомъ весело поклониться въ отвѣтъ на такой комплиментъ.
   -- Но имѣете ли вы отчетливое представленіе о значеніи нашего учрежденія, о характерѣ нашихъ занятій и о нашемъ, такъ сказать, іерархическомъ устройствѣ?-- продолжалъ господинъ Гринбекъ съ такою серьезностью въ лицѣ и тонѣ голоса, будто рѣчь шла о столь недоступномъ по своей важности предметѣ, понять который можетъ не всякій смертный.
   И Стрепетовъ, смущенный этимъ серьезнымъ тономъ, вообразилъ, будто, въ самомъ дѣлѣ, трудности этого представленія слишкомъ велики для такого непосвященнаго, какъ онъ и, словно чувствуя себя виноватымъ, что ранѣе не позаботился объ ихъ преодолѣніи, онъ, не безъ смущенія, откровенно сознался, что "отчетливаго представленія не имѣетъ".
   -- Въ такомъ случаѣ я васъ предварительно познакомлю съ этимъ, чтобы вы впередъ знали, на что можете разсчитывать, и чтобы въ случаѣ поступленія къ намъ потомъ не искали другого мѣста. Признаюсь, я не люблю служащихъ, которые часто мѣняютъ мѣста. Это не рекомендуетъ ихъ и вредно отзывается на веденіи дѣла.
   Вслѣдъ затѣмъ господинъ Гринбекъ объяснилъ Стрепетову важность и значеніе Земледѣльческаго банка, разсказалъ въ краткихъ чертахъ о характерѣ занятій и, порекомендовавъ ознакомиться съ подробностями изъ устава, который тутъ-же и вручилъ Стрепетову. перешелъ къ іерархическому устройству.
   Вѣроятно для большей наглядности, господинъ Гринбекъ предварительно взялъ карандашъ и листъ бѣлой бумаги и нарисовалъ нѣчто похожее на стволъ дерева. Сдѣлавъ это, онъ продолжалъ, указывая большимъ длиннымъ карандашомъ на рисунокъ, попрежнему серьезно и внушительно:
   -- Дерево это представляетъ собой, такъ сказать, наглядное изображеніе нашего учрежденія. Вотъ этотъ корень -- правленіе и оцѣночная комиссія. Стволъ -- главный ихъ исполнительный органъ -- управляющій банкомъ. Вы, конечно, и не претендуете пока на это мѣсто?-- прибавилъ онъ, останавливаясь на минуту.
   И безъ того удивленный началомъ этого иллюстрированнаго объясненія, Стрепетовъ, при послѣднихъ словахъ, вспыхнулъ. "Не смѣется ли надъ нимъ этотъ человѣкъ, предлагая подобный вопросъ?" Но достаточно было взглянуть на спокойное, строгое лицо управляющаго, чтобы всякая мысль о возможности насмѣшки исчезла, что не помѣшало, однако, Стрепетову нѣсколько смутиться отъ столь неожиданнаго предположенія и деликатно промолчать.
   Принявъ, очевидно, смущеніе молодого человѣка за выраженіе нежеланія претендовать на столь отвѣтственное мѣсто, управляющій послѣ паузы продолжалъ:
   -- И, слѣдовательно, не будемъ больше говорить объ этомъ мѣстѣ и пойдемъ далѣе. Вотъ эти вѣтви (и господинъ Гринбекъ при этомъ послѣдовательно проводилъ карандашомъ отъ ствола боковыя вѣтви) представляютъ бухгалтера, кассира, контролера и начальниковъ четырехъ отдѣленій. Эти мѣста всѣ заняты, и нѣтъ основаній предполагать, чтобы они въ скоромъ времени освободились. За симъ у каждаго изъ названныхъ лицъ есть помощники (карандашъ опять наглядно изобразилъ ихъ въ видѣ боковыхъ сучковъ), комплектъ которыхъ тоже полонъ, и тоже нѣтъ причинъ думать, чтобы скоро открылась вакансія. Затѣмъ ужъ идутъ остальные младшіе наши служащіе: конторщики и переписчики. Ихъ у насъ много, человѣкъ до ста...
   И управляющій уже съ меньшей, чѣмъ прежде, тщательностью провелъ значительное число боковыхъ черточекъ отъ всѣхъ сучковъ, и, такимъ, образомъ, на листѣ бумагѣ получилось довольно большое и раскидистое бюрократическое дерево Земледѣльческаго банка, которое управляющій оглядывалъ съ тѣмъ спокойнымъ чувствомъ гордости и удовольствія, съ какимъ патріархальные отцы смотрятъ на свое многочисленное потомство.
   И Стрепетову, тоже въ значительной степени заинтересованному этимъ деревомъ, въ одномъ изъ маленькихъ листочковъ котораго онъ ужъ какъ будто видѣлъ и себя, показалось, что большіе голубые глаза г. Гринбека святились ярче и все его строгое и холодное лицо словно просвѣтлѣло.
   Полюбовавшись деревомъ, управляющій снова заговорилъ:
   -- Обыкновенно, поступающіе къ намъ начинаютъ съ начала и со временемъ подвигаются впередъ, если открывается вакансія. Жалованье на первое время мы обыкновенно даемъ конторщику сорокъ рублей. Постепенно оно можетъ быть увеличено для старшаго конторщика до семидесяти-пяти и даже до ста рублей. Кромѣ того ежегодно бываютъ награды. Работаютъ у насъ съ десяти до четырехъ часовъ, но въ исключительныхъ случаяхъ служащіе не должны отказываться и отъ вечернихъ занятій. Конторщикъ можетъ ежегодно пользоваться двухнедѣльнымъ отпускомъ и, въ случаѣ болѣзни, не свыше мѣсяца, сохраняя за собою жалованье. Затѣмъ, слѣдуетъ упомянуть, что хотя наше учрежденіе и частное, но у насъ существуетъ строгая дисциплина въ отношеніяхъ. Я, какъ бывшій военный, очень стою за нее!.. Каждый начальникъ отдѣленія вполнѣ у себя хозяинъ, и если онъ недоволенъ своимъ служащимъ, то я немедленно же увольняю такого, не входя ни въ какія объясненія. Вамъ, быть можетъ, какъ бывшему студенту, эти требованія дисциплины покажутся нѣсколько строгими,-- такъ я счелъ долгомъ васъ заранѣе предупредить.
   Слушая всѣ эти объясненія, Стрепетовъ не сомнѣвался, что мѣсто у него въ карманѣ. Иначе къ чему бы управляющій терялъ напрасно столь дорогое для него время на рисованіе и на комментаріи? Правда, Стрепетова нѣсколько смущала дисциплина, которой стращалъ Гринбекъ, и, кромѣ того, онъ уже начиналъ испытывать томленіе отъ этого медленнаго, однообразнаго и нѣсколько торжественнаго голоса; но вѣдь не солдатская же дисциплина въ этомъ солидномъ учрежденіи, и въ числѣ будущихъ обязанностей Стрепетова не будетъ обязанности ежедневно выслушивать управляющаго! И потому нашъ молодой человѣкъ, предвидя близость радостнаго конца, улыбался, словно именинникъ, и въ головѣ его уже мелькнули дерзкія мысли о томъ, что кромѣ банка онъ можетъ имѣть еще другія занятія, и можно, пожалуй, тогда выписать мать и сестеръ. То-то будетъ славно!
   Послѣ небольшой паузы управляющій замѣтилъ:
   -- Я изложилъ вамъ условія, которыя нами требуются, и вамъ остается принять или не принять ихъ.
   Но прежде, чѣмъ Стрепетовъ хотѣлъ было отвѣчать, управляющій сказалъ:
   -- Еще одинъ вопросъ: вы знаете бухгалтерію?
   -- Немного знакомъ.
   -- Тѣмъ лучше. Вы, значитъ, можете разсчитывать на окладъ въ пятьдесятъ рублей съ перваго же мѣсяца.
   -- Я охотно поступлю на этихъ условіяхъ и надѣюсь оправдать рекомендацію!-- застѣнчиво прибавилъ Стрепетовъ, полный радостнаго чувства.
   -- Въ такомъ случаѣ,-- началъ господинъ Гринбекъ, произнося слова еще медленнѣе и значительнѣе, какъ будто приготовляя слушателя къ чему-то необыкновенно важному:-- въ такомъ случаѣ вы можете, господинъ Стрепетовъ, разсчитывать на мѣсто въ нашемъ учрежденіи, и я отнынѣ считаю васъ кандидатомъ!-- заключилъ онъ съ такой торжественной серьезностью, словно бы произносилъ обѣтъ посвященія новичка не въ конторщики, а въ рыцари Земледѣльческаго банка.
   -- Кандидатомъ!?-- невольно вырвалось у молодого человѣка. И лицо его мгновенно вытянулось, и голосъ упалъ.
   -- Ну, разумѣется, кандидатомъ!-- проговорилъ Эрнестъ Богдановичъ. И, замѣтивъ быструю перемѣну въ настроеніи молодого человѣка, обязательно пояснилъ:-- Пока у насъ вакансій нѣтъ. Ни одной, конечно!-- прибавилъ управляющій банкомъ тѣмъ тономъ, какимъ говорятъ о вещахъ, не допускающихъ ни малѣйшаго сомнѣнія.-- Но одна изъ первыхъ же вакансій на мѣсто конторщика будетъ за вами. Хотя у насъ и записано уже человѣкъ пятьдесятъ кандидатовъ, но въ виду вашихъ превосходныхъ рекомендацій и въ виду...-- Тутъ управляющій нѣсколько замялся, подыскивая вторую причину, вмѣсто настоящей -- благопріятнаго впечатлѣнія, произведеннаго на него Стрепетовымъ,-- и въ виду вашего образовательнаго ценза,-- наконецъ, счастливо нашелся онъ,-- вы будете имѣть преимущественное право. Потрудитесь сказать въ пріемной, чтобы васъ записали въ книгу кандидатовъ и, въ случаѣ перемѣны адреса, сообщите сюда.
   -- И... и скоро можно надѣяться?
   -- Этого я вамъ не могу сказать. Быть можетъ, черезъ мѣсяцъ, два-три, а быть можетъ и черезъ большій промежутокъ времени. Во всякомъ случаѣ, навѣдайтесь къ намъ черезъ мѣсяцъ!-- промолвилъ управляющій и придвинулъ къ себѣ бумаги, какъ бы давая этимъ знать, что объясненіе кончено.
   Читатель, бывавшій въ положеніи нашего молодого человѣка, легко можетъ себѣ представить, съ какимъ видомъ изумленія, разочарованія и досады вышелъ Стрепетовъ изъ кабинета и торопливо прошелъ чрезъ пріемную, позабывъ даже записаться въ книгу кандидатовъ.
   "И къ чему онъ такъ распространялся?! Точно не могъ сразу сказать, что вакансій нѣтъ, а то рисовалъ, тянулъ, тянулъ душу и... "я считаю васъ кандидатомъ!" -- передразнилъ онъ г. управляющаго и, должно сознаться, не отказалъ себѣ въ удовольствіи мысленно послать его туда, куда обыкновенно посылаютъ люди другихъ людей въ первую минуту досады.
   Если бы Стрепетовъ зналъ, что г. Гринбекъ рисуетъ деревья, поясняя рисунокъ объяснительнымъ текстомъ, только просителямъ, которые почему-либо удостаиваются его особеннаго вниманія и заслуживаютъ чести быть записанными въ кандидаты, то онъ, навѣрное, удержался бы отъ нѣкоторыхъ эпитетовъ, которыми про себя надѣлялъ г. управляющаго, очутившись на широкой лѣстницѣ, главнымъ образомъ за то, что пришлось такъ жестоко обмануться.
   "Однако, что жъ это я?.. Все-таки записаться не мѣшаетъ на всякій случай!" -- спохватился вдругъ Стрепетовъ, останавливаясь у конца лѣстницы.
   И, торопливо вернувшись назадъ, онъ уже съ меньшимъ смущеніемъ подошелъ къ молодому человѣку для справокъ и, стараясь скрыть передъ нимъ свое разочарованіе, развязно проговорилъ:
   -- А я, было, и забылъ передать вамъ приказаніе управляющаго. Потрудитесь, пожалуйста, записать меня въ книгу кандидатовъ.
   -- То-то, я, признаться, удивился, что вы такъ скоро ушли... Сію минуту я запишу васъ!-- съ особенной учтивостью промолвилъ молодой человѣкъ для справокъ, очевидно, уже успѣвшій принять къ свѣдѣнію долгій визитъ Стрепетова у управляющаго.
   Записавъ въ толстую книгу адресъ, онъ прибавилъ съ любезной фамильярностью:
   -- Вѣроятно, будемъ сослуживцами. Позвольте познакомиться.
   Онъ какъ-то поспѣшно назвалъ свою фамилію, протянулъ руку и спросилъ:
   -- Вѣрно, Эрнестъ Богдановичъ вамъ рисовалъ дерево?
   -- Рисовалъ.
   -- Ну, такъ поздравляю. Вы, значитъ, очень понравились управляющему. Какое мѣсто онъ обѣщалъ вамъ?
   -- Мѣсто конторщика.
   -- На сорокъ рублей?
   -- Нѣтъ, на пятьдесятъ.
   -- Вотъ какъ! Сразу на пятьдесятъ! Значитъ, вы поступите въ бухгалтерію. Это большой для васъ шансъ.
   -- Почему?
   -- Въ бухгалтеріи вы можете мѣсяца черезъ три получить семьдесятъ-пять рублей, и, вообще, тамъ служба виднѣе. Теперь вамъ остается только ждать, когда очистится вакансія.
   -- А долго придется ждать, какъ вы думаете?
   -- Все зависитъ отъ случая. La fatalité, какъ говоритъ Прекрасная Елена... Я, напримѣръ, полгода ждалъ.
   -- Полгода!-- удивился Стрепетовъ, не знавшій еще, какъ долго въ Петербургѣ ждутъ мѣстъ.
   -- Это еще что -- полгода! Есть товарищи, которые по году ждали, чтобы получить у насъ мѣсто. Вѣдь наше учрежденіе не даромъ пользуется репутаціей. Служба здѣсь вполнѣ приличная, самъ Эрнестъ Богдановичъ -- превосходный начальникъ, и, наконецъ, примите во вниманіе, кто такіе кліенты нашего банка. Здѣсь вы можете увидѣть людей лучшихъ фамилій, настоящихъ аристократовъ, высокопоставленныхъ лицъ, богачей, лэндъ-лордовъ,-- такъ сказать, сливки общества. Случается, что и связи возможно пріобрѣсти черезъ нихъ. Одинъ нашъ служащій прямо изъ агентовъ попалъ въ главноуправляющіе къ князю Отрепьеву на пятнадцать тысячъ жалованья. Къ такому аристократу и на пятнадцать тысячъ!-- съ умиленіемъ въ голосѣ прибавилъ молодой человѣкъ для справокъ.-- Члены нашего правленія все люди съ положеніемъ и со связями, а предсѣдатель общаго собранія -- вы знаете, кто?
   -- Не знаю.
   -- Графъ Говоруха-Пипскій!-- таинственно восторженнымъ шопотомъ продолжалъ этотъ обожатель разныхъ "сливокъ", самъ носящій неблагозвучную фамилію Цыганова и происходившій изъ весьма скромной купеческой семьи.-- Вотъ вы его увидите когда ни будь. Ахъ... какъ онъ говоритъ, какъ говоритъ!..
   Повидимому, господинъ Цыгановъ не прочь былъ теперь пуститься и въ дальнѣйшія изліянія, въ томъ же духѣ, но въ это время въ пріемную вошелъ, съ бумагами въ рукахъ, красивый брюнетъ, въ безукоризненномъ синемъ съютѣ, веселый, сіяющій, румяный, ни манерами, ни своимъ нѣсколько легкомысленнымъ видомъ нисколько не похожій на тѣ солидныя лица, которыя раньше видѣлъ здѣсь Стрепетовъ. Проходя мимо, брюнетъ на секунду пріостановился, распространяя вокругъ тонкій душистый ароматъ, и небрежно кинулъ нѣсколько словъ господину Цыганову, указывая головой на дверь и скользнувъ взглядомъ по Стрепетову:
   -- У Эрнеста Богдановича есть кто-нибудь?
   -- Никого нѣтъ, Александръ Ивановичъ!-- поспѣшилъ съ особенной почтительностью отвѣтить молодой человѣкъ для справокъ.
   -- Кто это?-- спросилъ Стрепетовъ, когда брюнетъ скрылся за дверью..
   -- Нашъ кассиръ.
   И Цыгановъ назвалъ фамилію, которая спустя нѣсколько мѣсяцевъ облетѣла всю Россію, доказавъ, что солидные порядки въ храмѣ Земледѣльческаго банка не такъ безукоризненны, какъ казалось господамъ заемщикамъ и самому управляющему, съ такой заботливостью оберегавшему репутацію любимаго учрежденія и такъ вѣрившему въ отличныя рекомендаціи и въ дисциплину.
   -- Камеръ-юнкеръ!-- продолжалъ молодой человѣкъ для справокъ, съ такимъ восхищеніемъ, точно онъ самъ былъ удостоенъ этого званія.-- Вѣроятно, и камергеромъ будетъ.
   Но Стрепетову ужъ надоѣло слушать этотъ восторженный шопотъ разболтавшагося молодого человѣка, и онъ поспѣшилъ раскланяться и уйти.
   Очутившись на улицѣ, не зная, куда ему теперь направиться, онъ машинально пошелъ, куда глаза глядятъ, и скоро попалъ на Невскій, въ толпу гуляющей публики, останавливаясь повременамъ и глазѣя то на магазины, то на быстро мчавшіеся экипажи, въ которыхъ сидѣли красивыя, подмалеванныя женщины.
   Но мысли о работѣ, о совѣтахъ Чиркова, объ іерархическомъ деревѣ господина Гринбека назойливо лѣзли въ голову, перебивая одна другую, и мѣшали ему наблюдать жизнь большой улицы съ безпечностью фланера. Прежнія розовыя мечты таяли, и теперь, затерянный въ этой равнодушной многолюдной толпѣ, онъ чувствовалъ себя болѣе сиротливымъ, чѣмъ утромъ, когда бодрый, веселый, полный надеждъ, ѣхалъ по этой же улицѣ на Васильевскій Островъ. Эта толпа, этотъ уличный шумъ, казалось, говорили ему, что достать себѣ кусокъ хлѣба не такъ-то просто и легко, какъ ему казалось, хотя бы въ карманѣ и были отличныя рекомендаціи.
   Такъ размышлялъ Стрепетовъ, подвигаясь впередъ вмѣстѣ съ гуляющими, и не замѣтилъ, какъ дошелъ до конца Невскаго и увидалъ предъ собой Николаевскій вокзалъ.
   День близился къ концу. Развозить рекомендательныя письма было поздно, да и не хотѣлось. "Еще будетъ время завтра, послѣ-завтра",-- подумалъ Стрепетовъ и рѣшилъ итти домой, сѣсть за письмо, чтобы подѣлиться впечатлѣніями этого перваго петербургскаго дня съ той, ради которой онъ такъ безпокоился о работѣ. Еще бы! Онъ зналъ, что отъ него одного зависитъ ея покой, въ которомъ она такъ нуждается. Устроитъ ли онъ его -- вотъ вопросъ, рѣшеніе котораго возбуждало теперь повременамъ сомнѣніе.
   Оріентировавшись въ виду вокзала, Стрепетовъ безъ особыхъ затрудненій отыскалъ маленькій сѣрый домъ, гдѣ помѣщались меблированныя комнаты господина Лукачева и, поднявшись наверхъ, ощупью прошелъ по темному корридору и съ трудомъ нашелъ двери своей комнаты. Ни одинъ человѣческій голосъ не слышенъ былъ въ квартирѣ -- она словно вымерла.
   Его комнатка, узкая какъ клѣтка, затхлая и мрачная,-- мертвая тишина кругомъ, нарушаемая доносившимся гуломъ громаднаго города, еще острѣе заставили молодого человѣка почувствовать всю тяжесть одиночества. Его охватило тоскливое сознаніе затерянности, которое испытываютъ въ первые дни почти всѣ провинціалы, такіе же одинокіе, какъ и онъ,-- и ему сдѣлалось невыносимо грустно.
   Снявъ съ себя парадный костюмъ и облачившись въ домашнее платье, Стрепетовъ досталъ письменныя принадлежности и присѣлъ на диванчикъ. Но вмѣсто того, чтобы писать, онъ незамѣтно снова сталъ перебирать впечатлѣнія сегодняшняго дня, пока, усталый, наконецъ, не задремалъ съ твердымъ рѣшеніемъ завоевать себѣ кусокъ хлѣба въ этомъ непривѣтливомъ городѣ.
   Когда онъ проснулся, въ комнатѣ стоялъ мракъ, и кругомъ попрежнему царила мертвая тишина. Онъ зажегъ свѣчи, взглянулъ на часы: было только семь часовъ.
   "Вѣрно, никого нѣтъ дома! " -- рѣшилъ онъ и принялся (писать письмо.
  

IX.

   Стрепетовъ дописывалъ уже второй листъ своего безконечнаго письма, какъ раздался тихій стукъ въ двери, и, вслѣдъ за позволеніемъ, въ комнату вошелъ, шлепая туфлями, небольшого роста, худощавый господинъ, съ лысиной, сіявшей во всю большую, круглую голову, одѣтый по-домашнему: въ пальто, изъ-подъ котораго виднѣлся разстегнутый воротъ ночной сорочки.
   -- Позвольте познакомиться и, если не помѣшаю, посидѣть у васъ. Скука смертельная. Никого изъ здѣшнихъ нѣтъ дома. Одинъ только философъ Ипатъ сторожитъ квартиру, то-есть дрыхнетъ сномъ праведника, не обижаемаго хоть во снѣ своей воинственной супругой.
   Такъ заговорилъ вошедшій, заливаясь тѣмъ заразительновеселымъ смѣхомъ, по которому Стрепетовъ тотчасъ же догадался, что передъ нимъ Галанинъ, предупреждавшій его еще утромъ изъ сосѣдней комнаты не довѣрять краснорѣчію Ипата Никитича о котлетахъ.
   -- Ѳедоръ Петровичъ Галанинъ, россійскій праздношатающійся интеллигентъ!-- прибавилъ вошедшій, приближаясь къ Стрепетову и протягивая ему свою широкую, мягкую руку.-- А вы тотъ самый неопытный юноша, котораго выудилъ сегодня нашъ почтеннѣйшій Ипатъ Никитичъ?-- продолжалъ Галанинъ и снова раскатился такъ заразительно, что и Стрепетовъ невольно разсмѣялся и весело проговорилъ:
   -- Я самый и есть. Очень радъ познакомиться. Павелъ Сергѣевичъ Стрепетовъ. Садитесь, пожалуйста.
   -- Ну, хоть, по крайней мѣрѣ, Ипатъ вамъ стулья цѣлые далъ!-- замѣтилъ Галанинъ, присаживаясь къ столу;-- а у меня такъ ни одного цѣлаго нѣтъ... Да вы, Павелъ Сергѣевичъ, можетъ, очень заняты, такъ вы безъ церемоній скажите, я уйду.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Еще успѣю дописать письмо; и то рука устала.
   -- То-то, лучше отдохните. Я, признаться, ужъ порывался зайти къ вамъ, да видѣлъ -- вы писали. Но только такая смертельная тоска взяла меня, что я не утерпѣлъ. А вы къ намъ въ Питеръ за мѣстомъ пріѣхали?-- неожиданно спросилъ онъ, оглядывая Стрепетова.
   Онъ сдѣлалъ этотъ вопросъ такъ просто и добродушно, улыбаясь и лицомъ, и глазами, что Стрепетову нисколько не показалось страннымъ такое любопытство, и онъ утвердительно кивнулъ головой.
   -- И я вотъ тоже ожидаю мѣста... Много ужъ ихъ перемѣнилъ. Надо опять попробовать! Ужъ цѣлый годъ въ праздности состою... надоѣло!-- проговорилъ онъ, и Стрепетову показалось, что голосъ Галанина дрогнулъ при послѣднихъ словахъ.
   Стрепетовъ, между тѣмъ, успѣлъ разглядѣть своего гостя. Это былъ человѣкъ лѣтъ за сорокъ, съ некрасивымъ, но очень выразительнымъ лицомъ, опушеннымъ черной бородой, съ парой небольшихъ, живыхъ черныхъ глазъ, глядѣвшихъ тепло и привѣтливо изъ подъ большого, выпуклаго, шишковатаго лба. Ярко-багровый съ сизымъ отливомъ цвѣтъ небольшого мясистаго носа, землистыя, обрюзглыя щеки съ глубокими бороздами и чуть замѣтное трясеніе рукъ -- ясно говорили о пагубномъ недугѣ, а полураскрытыя толстыя губы, расплывчатыя линіи рта и подбородка какъ будто свидѣтельствовали о совершенномъ отсутствіи воли. Но въ этомъ преждевременно состарѣвшемся, испитомъ лицѣ было еще столько жизни, въ глазахъ, въ голосѣ, въ смѣхѣ -- столько добродушія и юмора, что все это невольно располагало къ себѣ какой-то чарующей привлекательностью.
   И Стрепетовъ, какъ и всѣ знавшіе Галанина, сразу почувствовалъ къ нему живѣйшую симпатію, и послѣ первыхъ же его словъ ему казалось, что онъ знакомъ съ Галанинымъ уже давно.
   -- Мнѣ ужъ Ипатъ сообщилъ всѣ свои свѣдѣнія о васъ и даже вашъ паспортъ показывалъ!-- продолжалъ Галанинъ, снова заливаясь смѣхомъ.
   -- Паспортъ! Зачѣмъ?
   -- А чтобы я удостовѣрилъ, что онъ не поддѣльный. Ипатъ, надо вамъ сказать, отчаянный трусъ и послѣ своей супруги болѣе всего боится полиціи... какъ бы она его не приняла за злоумышленника. Ха-ха-ха!.. Нынче вѣдь у насъ на этотъ счетъ довольно правильно, примите это, на всякій случай, къ свѣдѣнію, Павелъ Сергѣевичъ.
   -- Ужъ меня предупреждали.
   -- Навѣрное, Ѳеничка?.. О, добрая душа эта Ѳеничка! Она всякаго пріѣзжаго предупреждаетъ. Славная дѣвочка! Жаль только, легкомысленна, того и гляди свихнется,-- грустно промолвилъ Галанинъ.-- Любитъ, знаете ли, блескъ и все такое... Петербургскій выкормокъ меблированныхъ комнатъ! Удивительно еще, что не загрязнила своего золотого сердца по этимъ грязнымъ корридоромъ и съ такой маменькой. Вы еще не видали мучительницы Ипата, его благовѣрной?
   -- Нѣтъ еще.
   -- Тоже, въ нѣкоторомъ родѣ, дама, я вамъ скажу... Она да ея другъ сердца, поручикъ Ефратовъ -- тутъ ихъ пара. Вы смотрите, Павелъ Сергѣевичъ, если онъ захочетъ познакомиться съ вами, гоните вонъ этого мерзавца. Хоть онъ и не носитъ гороховаго пальто, а душа -- самая "гороховая". Ха-ха-ха! Волонтеръ по этой части, но по глупости не можетъ зарекомендовать себя надлежащимъ образомъ и, не имѣя опредѣленныхъ занятій, состоитъ въ "Артюрахъ" у здѣшней хозяйки... Ужъ я не разъ говорилъ Ипату, чтобы онъ очистилъ квартиру отъ этого негодяя, но бѣдный Ипатъ только мрачно вздыхаетъ... Вообще, надо вамъ сказать, вы попали въ порядочную таки трущобу, и жильцы- здѣсь все больше народъ, въ нѣкоторомъ родѣ, "античный". Я, въ качествѣ дойена, со всѣми знакомъ, и могу вамъ ихъ представить, если хотите. Не совѣтую только здѣсь обѣдать. Хоть Ипатъ и умолялъ меня сегодня утромъ "не разстроивать васъ по причинѣ котлетъ" и клялся, что будетъ вамъ давать особенно честную провизію, но я ему не давалъ слова, и потому предупреждаю, что на его добрыя намѣренія полагаться нельзя. Впрочемъ, и винить его очень тоже нельзя, ибо, какъ говоритъ философъ Ипатъ, его постоянно гнететъ "денежная меланхолія"... Скверная это штука, надо съ нимъ согласиться. А все-таки вамъ бы лучше, Павелъ Сергѣевичъ, перебраться отсюда въ болѣе приличное мѣсто. За тѣ деньги, которыя вы здѣсь платите, можно найти отличную комнату и не въ такой трущобѣ!-- заключилъ Галанинъ.
   -- Но почему же вы сами живете въ этой трущобѣ?-- невольно спросилъ Стрепетовъ.
   -- Я?-- переспросилъ Галанинъ такимъ тономъ, будто ему было странно слышать подобный вопросъ.-- Я -- другое дѣло!-- замѣтилъ онъ съ грустной, безнадежной ноткой въ голосѣ.-- Мнѣ все равно, гдѣ ни жить... И не по такимъ трущобамъ приходилось скитаться. Что ужъ разбирать!
   Онъ посмотрѣлъ на Стрепетова кроткимъ, застѣнчивымъ, словно виноватымъ взглядомъ, примолкъ на минуту и сталъ закуривать папироску.
   -- Да и привыкъ я, знаете ли, и къ этой трущобѣ, и къ этому бѣднягѣ-философу, Ипату... Вы какъ-нибудь поговорите съ нимъ -- увидите, какой это самородный философъ! А главное, Ѳеничку жаль!-- прибавилъ Галанинъ, и -- показалось Стрепетову,-- сипловатый его голосъ дрогнулъ и по испитому лицу разлилась краска.-- Того и гляди, здѣсь ее погубятъ. Маменька сама съ удовольствіемъ бы пустила ее куда угодно. Ну, а я все-таки оберегаю ее. Нѣтъ, нѣтъ, да и совѣтъ дамъ, книжку какую заставлю почитать. Жаль вѣдь дѣвушку! Ну, а вы какъ! Удачно ѣздили сегодня во фрачной парѣ?-- круто перемѣнилъ онъ тему разговора.-- Много получили обѣщаній или только одни утѣшенія, что всѣ вакансіи заняты? Въ какихъ пріемныхъ побывали? Какихъ особъ повидали? Я кое-кого изъ нихъ довольно близко знавалъ когда-то. Тоже, я вамъ скажу, есть между ними сюжеты!-- говорилъ Галанинъ, заливаясь своимъ заразительнымъ смѣхомъ.-- Надняхъ еще, умора...
   И онъ закатился, какъ ребенокъ, такъ что Стрепетовъ, глядя на него, невольно и самъ засмѣялся.
   -- Умора, ей-Богу... Ха-ха-ха! Надо было видѣть испугъ на этой длинной, худощавой физіономіи одного важнаго администратора, сіявшей до того самымъ торжественнымъ великолѣпіемъ, когда вашъ покорнѣйшій слуга въ костюмѣ, требующемъ, какъ выражается Ипатъ, "новой абонировки", назвалъ его на Невскомъ старымъ товарищескимъ именемъ. Надо было видѣть, какъ онъ улепетывалъ отъ меня, хоть я не думалъ гнаться за нимъ... Ха-ха-ха!.. Такъ разскажите, не видали ли вы кого-либо изъ "великихъ сихъ", и я вамъ отвѣчу, чего можно ждать отъ нихъ... Но прежде, знаете ли.ъ, не худо бы скомандовать самоварчикъ, какъ вы думаете, Павелъ Сергѣевичъ? Вы извините, что я такъ... безъ церемоніи.
   -- Конечно, конечно. Я только объ этомъ думалъ!.. Я очень хочу чаю, да и ѣсть хочется!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, краснѣя, что раньше не догадался угостить гостя.
   И Стрепетовъ поднялся, чтобы распорядиться.
   -- Сидите, сидите!-- остановилъ его Галанинъ.-- Вы еще не знаете топографіи здѣшнихъ мѣстъ и не найдете того угла, гдѣ дремлетъ Марѳа... Я разбужу ее и попрошу дать самоваръ. А вотъ насчетъ ѣды, такъ ужъ не знаю какъ... Здѣсь, пожалуй, ничего теперь нѣтъ. Развѣ послать Марѳу. Чего вы хотите?
   -- А вы?
   -- Такъ это вы меня угощать вздумали?-- разсмѣялся Галанинъ,-- я, право, ѣсть не хочу, но ужъ если вы хотите угостить, то я, съ вашего позволенія, прикажу купить водки, немного, всего сорокоушку... одну сорокоушечку только!-- проговорилъ онъ съ особеннымъ оживленіемъ и нѣжностью.-- Вы не безпокойтесь,-- это мнѣ не повредитъ... напротивъ. И больше я не стану, parole d'un gentilhomme!-- прибавилъ Галанинъ, считая почему-то нужнымъ на французскомъ діалектѣ успокоить Стрепетова, хотя молодой человѣкъ и не выражалъ никакого сомнѣнія.
   -- Такъ чего вы хотите?
   -- А то знаете ли, что, Ѳедоръ Петровичъ, пойдемте куда-нибудь въ трактиръ.
   -- Въ трактиръ? Да вы сюда съ капиталами, что ли, пріѣхали?
   -- Пятьдесятъ рублей есть въ карманѣ!-- весело отвѣчалъ Стрепетовъ.
   -- И на милліонъ надеждъ въ придачу!-- съ хохотомъ прибавилъ Галанинъ.-- Что-жъ, коли непремѣнно хотите, я васъ сведу. Ѣсть я не буду,-- деликатно предупреждалъ Галанинъ,-- а выпить рюмку, другую и поговорить съ добрымъ человѣкомъ -- это я съ удовольствіемъ... Это даже очень люблю.
   -- И отлично.
   -- Такъ черезъ пять минутъ я къ вашимъ услугамъ. Приведу себя въ болѣе приличный видъ и пойдемъ къ Палкину, что ли. Тамъ органъ хорошій. А впрочемъ, не лучше ли въ какой-нибудь кабакъ поскромнѣе? У Палкина вѣдь дорого. Меньше полутора, а то и двухъ рублей визитъ не обойдется!..-- заботливо намекнулъ Галанинъ.
   Но Стрепетовъ настаивалъ итти къ Палкину. "Куда ни шло! можно разъ бросить два рубля!" -- рѣшилъ онъ.

-----

   Черезъ четверть часа наши новые знакомцы уже сидѣли въ большой, почти пустой въ это время залѣ за столикомъ, на которомъ, въ ожиданіи заказной котлеты, стоялъ графинчикъ водки и селедка. И пока Стрепетовъ, необыкновенно довольный, что есть съ кѣмъ подѣлиться впечатлѣніями, съ подробностями разсказывалъ, подъ звуки органа, о своихъ утреннихъ похожденіяхъ, Галанинъ внимательно слушалъ, заливаясь неудержимымъ хохотомъ, когда рѣчь зашла объ іерархическомъ деревѣ, и какъ-то незамѣтно тянулъ одну рюмку за другой, едва притрогиваясь къ закускѣ.
   -- А вѣдь я хорошо знаю Чиркова!-- воскликнулъ Галанинъ, когда Стрепетовъ окончилъ свой разсказъ.
   "Такъ это про него говорилъ Чирковъ!" -- вспомнилъ Стрепетовъ
   -- И даже отлично знаю. Чирковъ -- товарищъ мой по школѣ (я вѣдь кончилъ курсъ и даже съ медалью!-- вставилъ Галанинъ съ комической торжественностью), пріятелями были. Онъ и теперь два раза въ годъ навѣщаетъ меня и... и аккуратно читаетъ мнѣ нравоученія, чтобы вернуть меня на путь добродѣтели!-- съ нервнымъ смѣхомъ прибавилъ Галанинъ, сразу значительно оживившійся послѣ выпитыхъ рюмокъ.
   Глаза его блестѣли, и щеки рдѣлись прилившимъ румянцемъ. Что-то нервное и неспокойное было теперь во взглядѣ его черныхъ глазъ и во всей его худой фигурѣ.
   -- Вотъ какъ!-- воскликнулъ Стрепетовъ, взглядывая на Галанина и невольно сравнивая этого скверно одѣтаго, испитого обитателя трущобныхъ комнатъ съ элегантнымъ важнымъ чиновникомъ.-- Что это за человѣкъ? Признаюсь, онъ на меня произвелъ странное впечатлѣніе.
   -- Такихъ, видно, не видали?.. Это, дѣйствительно, въ своемъ родѣ любопытный типъ. Современный Пилатъ de la haute école. Онъ тяготится службой и служитъ. Не злой человѣкъ -- онъ причиняетъ однако зло, что не мѣшаетъ ему жалѣть тѣхъ, кого онъ упекаетъ. Человѣкъ умный, а пишетъ самыя нелѣпыя записки, и первый же презрительно отзывается о нихъ въ бесѣдѣ съ глазу на глазъ. Онъ уживается со всякимъ начальствомъ и со всякими вѣяніями, утѣшая себя, что другой на его мѣстѣ можетъ быть еще хуже. Короче -- это одинъ изъ тѣхъ многочисленныхъ себялюбцевъ, которые изъ-за крупнаго содержанія продаютъ свою независимость и готовы служить кому и чему угодно. Въ немъ точно два человѣка: одинъ неоффиціальный -- пріятный, умный собесѣдникъ, хорошій музыкантъ, любитель книгъ, немножко ученый; другой -- оффиціальный, безукоризненный исполнитель того, что въ данную минуту требуется, и оба эти человѣка какъ-то уживаются въ немъ, хотя одинъ и презираетъ немножко другого. Прибавьте къ этому эпикурейство стараго холостяка, привыкшаго хорошо поѣсть и выпить, но въ то же время осторожнаго, разсчетливаго, который не дѣлаетъ долговъ и не имѣетъ дорого стоющихъ любовницъ. Онъ всегда какъ-то умѣетъ устроиваться со своими горничными, а потомъ и съ воспитательнымъ домомъ, въ случаѣ послѣдствій. И, замѣтьте, не честолюбецъ -- нѣтъ!.. Дайте ему средства -- онъ сейчасъ же выйдетъ въ отставку и погрузится въ свои археологическія изслѣдованія. И теперь онъ только и ищетъ, какъ бы получить въ награду за всѣ свои, какъ онъ говоритъ, прегрѣшенія какую-нибудь синекуру тысячъ въ семь, чтобы совсѣмъ умыть руки. Но съ вами онъ все-таки честно поступилъ. Узнаю его. Вы сходите къ нему... займитесь перепиской археологіи!-- снова захохоталъ Галанинъ.
   Стрепетовъ слушалъ и, какъ всякій молодой человѣкъ, неиспорченный жизнью, не умѣющій еще понимать маккіавелистическихъ увертокъ, порывисто воскликнулъ:
   -- Но вѣдь это ужасно!.. По-моему, убѣжденный обскурантъ лучше лицемѣра. По крайней мѣрѣ, первый никого не вводитъ въ заблужденіе.
   -- И я такихъ не люблю... А впрочемъ, не мнѣ бранить другихъ. Самъ-то я хорошъ... Очень хорошъ!-- проговорилъ Галанинъ, съ безпокойной застѣнчивостью посматривая на графинъ.
   И, быстрымъ движеніемъ наливъ въ рюмку послѣднее, что оставалось въ графинчикѣ, онъ выпилъ и промолвилъ:
   -- А все-таки, по совѣсти сказать, мнѣ жаль Чиркова. Я знаю, что повременамъ онъ смущается своимъ фальшивымъ положеніемъ и сильно хандритъ. И ко мнѣ онъ всегда былъ добръ. Два раза хлопоталъ за меня, и оба раза...
   И, не окончивъ рѣчи, Галанинъ засмѣялся.
   -- Оба раза я, какъ говорятъ, не оправдалъ его рекомендаціи. Ха-ха-ха! Теперь ужъ Николай Петровичъ не станетъ за меня хлопотать. Ни-ни! Довольно. И, разумѣется, онъ правъ. Кому охота хлопотать за такого человѣка, какъ Ѳедоръ Петровичъ Галанинъ,-- позвольте васъ спросить, молодой человѣкъ, удостоившійся отъ Ипата прозванія "пижона"? Хотите прослушать, сколько разъ я, безпутный, не оправдывалъ рекомендацій?.. Такъ кушайте вашу котлету и слушайте, но только я, съ вашего позволенія, велю подать еще водки. Parole d'un gentilhomme, я только еще одну, другую рюмку!.. Мнѣ это укрѣпляетъ нервы!-- понизивъ голосъ, проговорилъ Галанинъ съ такимъ умоляющимъ видомъ, что Стрепетову сдѣлалось больно при видѣ такой унизительной слабости этого человѣка.
   И, приказавъ подать водки, Галанинъ сталъ разсказывать различные эпизоды изъ своей бродяжной жизни, успѣвая какъ-то незамѣтно, несмотря на слово gentilhomme'а, опоражнивать второй графинчикъ.

-----

   Разсказъ его, полный какого-то безшабашнаго, чисто славянскаго юмора, былъ повтореніемъ одной изъ обыкновенныхъ и частыхъ на Руси исторій гибели доброй, честной личности, подававшей смолоду большія надежды,-- гибели не вслѣдствіе какихъ-нибудь трагическихъ причинъ, а просто изъ-за распущенности, слабой воли и благодаря отсутствію какого-нибудь захватывающаго интереса, безъ котораго сѣренькая русская жизнь для человѣка, не охваченнаго только одними низменными инстинктами, дѣлается какими-то сплошными буднями. Это постепенное, но быстрое паденіе многихъ, болѣе или менѣе способныхъ, русскихъ людей, зарывающихъ свои таланты отчасти потому, что некуда ихъ приложить, отчасти потому, что не умѣютъ ихъ приложить. Безхарактерные, способные на порывъ, но неспособные на стойкую борьбу съ жизнью, они падаютъ духомъ отъ первыхъ же неудачъ, встрѣчая вмѣсто поддержки холодное равнодушіе, а то -- и злорадное глумленіе ближнихъ.
   Кто, кромѣ отчаяннаго пессимиста, могъ бы предсказать живому, способному, талантливому юношѣ, бывшему гордостью курса, когда онъ, по выходѣ изъ училища уѣзжалъ судебнымъ слѣдователемъ въ провинцію, что черезъ нѣсколько лѣтъ онъ сопьется и кончитъ карьеру праздношатающимся россійскимъ интеллигентомъ, живущимъ изо дня въ день на счетъ кого-нибудь изъ сердобольныхъ товарищей?..
   Не прошло и двухъ лѣтъ, какъ Галанинъ, сперва ретиво принявшійся за дѣло, любимый самими подсудимыми, которыхъ онъ какъ-то умѣлъ расположить къ себѣ искренностью и добросовѣстнымъ отношеніемъ къ дѣлу, уже имѣлъ непріятности по службѣ съ ближайшимъ начальствомъ изъ-за разныхъ взглядовъ на примѣненіе закона. Его заставили поступать противъ совѣсти, и онъ, какъ бы въ отместку кому-то, охладѣлъ къ службѣ и сталъ относиться небрежно къ своимъ серьезнымъ обязанностямъ; провинціальная глушь съ ея сплетнями и бездѣльемъ постепенно стала засасывать его, и онъ не замѣтилъ, какъ сталъ пить, сперва отъ нечего дѣлать, потомъ отъ скуки и затѣмъ ужъ вслѣдствіе распущенности. Новая "исторія", новыя несправедливости, возмутившія слѣдователя, переводъ въ другую, еще болѣе глухую, губернію съ аттестаціей "безпокойнаго человѣка", жизнь въ глухомъ уѣздномъ городкѣ, безъ людей, безъ книгъ, и... пьянство, настоящее фельдфебельское пьянство, сдѣлалось потребностью, хотя въ другой губерніи ему и не было причины жаловаться на нарушеніе закона и справедливости со стороны своихъ коллегъ. Когда, наконецъ, товарищи узнали о его положеніи и вызвали его въ Петербургъ, то ужъ Галанинъ былъ человѣкъ почти безнадежный. Привычка обратилась въ недугъ, и онъ, проклинавшій свою слабость, дававшій слово и себѣ, и другимъ "бросить это", крѣпился годъ, другой и снова срывался. Службъ за это время онъ перемѣнилъ множество. Благодаря товарищескимъ связямъ, онъ, теряя одно мѣсто, получалъ другое, но, наконецъ, за него ужъ не стали хлопотать, и вотъ, послѣ разныхъ скитаній по провинціальнымъ городамъ, послѣ житья на хлѣбахъ у товарищей, Галанинъ снова въ Петербургѣ -- адвокатомъ. Опять свѣтлая полоса. Онъ снова "бросаетъ все" и даже вводитъ въ заблужденіе хорошо знавшихъ его,-- не пьетъ, работаетъ, говоритъ одну изъ замѣчательныхъ рѣчей, защищая какого-то бѣдняка; ужъ у него являются дѣла, онъ можетъ существовать, не прибѣгая къ безцеремонному перехватыванью у товарищей, какъ вновь начинается "старая исторія", онъ пьетъ съ кліентами, пропускаетъ сроки, и его исключаютъ изъ присяжныхъ повѣренныхъ. Еще опытъ со стороны Чиркова, пристроившаго его смотрителемъ желѣзнодорожнаго училища, окончившійся скандаломъ. Пьяный пріѣхалъ онъ на новую должность, пропилъ недѣлю въ городкѣ, въ компаніи съ учителями, и пьяный же былъ увезенъ въ Петербургъ и застрялъ въ меблированныхъ комнатахъ Ипата Лукича.
   Все это Галанинъ разсказалъ съ такою искренностью захмелѣвшаго человѣка, что Стрепетову еще болѣе стало жаль его, и онъ задушевно спросилъ:
   -- Неужели же вы, голубчикъ, не можете побороть себя? Попробуйте!..
   -- О, теперь ужъ довольно этого скотства. Довольно!-- воскликнулъ онъ, сверкая своими маленькими живыми глазками.-- Довольно!-- рѣшительно проговорилъ онъ, протягивая руку къ графину, и, замѣтивъ упрекающій взглядъ Стрепетова, прибавилъ:-- parole d'un gentilhomme. Послѣднюю и... конецъ.
   Онъ выпилъ ее и задорно продолжалъ:
   -- Вы думаете, мнѣ жаль, что я не сдѣлалъ карьеры, какъ другіе? Вы думаете -- жаль?-- Ни капельки. Понимаете -- вотъ что для меня карьера!
   И онъ плюнулъ самымъ рѣшительнымъ образомъ на полъ.
   -- Мнѣ не жаль ни карьеры, ни окладовъ... Есть чего жалѣть! -- усмѣхнулся Галанинъ.-- Я хоть и называюсь пропащимъ человѣкомъ, homme perdu, но этотъ homme perdu, по крайней мѣрѣ, ближнихъ своихъ не обижалъ: никого не упрекалъ, никого не излавливалъ на погибель ради карьеры, не прелюбодѣйствовалъ словомъ, за деньги, какъ многіе непропащіе люди... Я одного себя сгубилъ, а не другихъ -- вотъ что...
   Онъ примолкъ и какъ-то особенно ласково смотрѣлъ на Стрепетова, улыбаясь кроткой, задушевной улыбкой.
   -- И, знаете ли, чего мнѣ жаль, милый, добрый юноша, который глядитъ на меня такъ сочувственно, безъ строгаго укора и не таитъ въ своемъ сердцѣ презрѣнія къ пропавшему человѣку?
   -- Чего?
   -- Мнѣ жаль потери образа Божія, потери того идеала, который былъ когда-то въ душѣ Ѳедора Галанина. Глядя на васъ, я вспомнилъ другого юношу... себя вспомнилъ... и... на меня повѣяло чѣмъ-то свѣжимъ, хорошимъ. Вотъ почему я не боюсь обнажать душу свою передъ вами. Вы вѣдь не осудите, какъ тѣ молодые серьезные старики, которыхъ теперь такъ много... я это сейчасъ же увидалъ, какъ только вошелъ къ вамъ. Такъ понимаете ли, голубчикъ, чего мнѣ жаль? Мнѣ жаль прежняго юношу, свои чистыя мечты и надежды жаль!
   И сипловатый его голосъ, протяжный, какъ у выпившихъ людей, звучалъ теперь мягкими, грустными нотами и на возбужденномъ, раскраснѣвшемся лицѣ ужъ не было обычной улыбки. Тѣнь скорби омрачила черты всегда веселаго Галанина.
   -- А умереть -- въ роскошномъ ли кабинетѣ, или на больничной койкѣ -- не все ли равно? На кладбищѣ вѣдь настоящее égalité. Не такъ ли? Тамъ и мой товарищъ, генералъ, не убѣжитъ отъ меня, какъ на Невскомъ, если бы даже и увидалъ меня въ больничномъ халатѣ. Дудки, ваше превосходительство! Здѣсь liberté, égalité, fraternité!-- прибавилъ онъ и снова раскатился заразительнымъ смѣхомъ, внезапно развеселившись при мысли о такой встрѣчѣ на кладбищѣ. Нѣтъ, довольно всѣхъ этихъ глупостей! Ѳедоръ Галанинъ имѣетъ еще характеръ. Баста!-- И Галанинъ рѣшительно отодвинулъ отъ себя соблазнительный графинчикъ, въ которомъ, впрочемъ, почти ничего не осталось.-- Онъ покажетъ, что онъ еще не совсѣмъ пропащій человѣкъ и можетъ бросить постыдную слабость.
   И онъ продолжалъ говорить съ такой рѣшимостью о томъ, какъ онъ "броситъ все" и снова станетъ человѣкомъ, такъ искренно, казалось, хотѣлъ этого и такъ серьезно объяснялъ, что завтра же пойдетъ къ одному товарищу и возьметъ у него на пробу для перваго раза хоть переписку (и о васъ замолвлю ему -- онъ можетъ достать вамъ уроки!-- прибавилъ онъ), что Стрепетовъ, не знавшій этихъ обманчивыхъ, мимолетныхъ вспышекъ слабой воли, готовъ былъ повѣрить и радостно воскликнулъ:
   -- Вотъ видите, какъ отлично! Ей Богу отлично! И вы бы могли у Чиркова заниматься вмѣсто меня, если бы не нашли переписки!-- предложилъ Стрепетовъ.
   -- Это вы мнѣ свою единственную пока работу!?-- пролепеталъ Галанинъ дрогнувшимъ отъ волненія голосомъ.-- О, юноша!
   И съ отуманеннымъ слезой взоромъ онъ поднялся со стула, подошелъ, слегка покачиваясь, къ Стрепетову и совершенно неожиданно напечатлѣлъ на его губахъ поцѣлуй, и затѣмъ объявилъ, что такой жертвы Ѳедоръ Галанинъ не приметъ.
   -- Я найду себѣ работу... найду!-- заговорилъ онъ, возвращаясь на мѣсто.-- И Ѳеничка увидитъ, что я человѣкомъ стану. Еще сегодня она сказала: "На кого вы похожи, Ѳедоръ Петровичъ? Какъ вамъ не стыдно?" И знаете ли, отъ этихъ ея сердечныхъ словъ мнѣ, можетъ быть, стыднѣе и больнѣе, чѣмъ отъ всѣхъ соболѣзнованій господъ товарищей. Вы еще не знаете, какое прелестное созданіе эта Ѳеничка! Вѣдь вотъ, безъ образованія, а умна и все понимаетъ. Душа-дѣвушка и какъ хороша! Только боюсь я за нее. Ахъ, если бы только я могъ спасти ее!
   Галанинъ вдругъ спохватился и оборвалъ рѣчь, чуть было не открывши своей сердечной тайны. Но Стрепетовъ и безъ того догадался о ней по тому умиленію, съ какимъ говорилъ Галанинъ объ этой дѣвушкѣ, и еще разъ пожалѣлъ этого неудачника.
   Было далеко за полночь, когда Галанинъ и Стрепетовъ вышли изъ трактира и пошли домой. Дорогой Галанинъ мечталъ вслухъ о будущемъ мѣстѣ и, между прочимъ, обѣщалъ обойти всѣхъ своихъ знакомыхъ, чтобы достать и Стрепетову работу.
   Они ужъ дошли до угла Лиговки, какъ мимо нихъ проѣхали извозчичьи дрожки. Галанинъ вдругъ остановился, нервно дернулъ за руку Стрепетова и проговорилъ упавшимъ голосомъ, указывая рукой на сидѣвшихъ въ дрожкахъ мужчину и женщину:
   -- Видѣли?.. Это Ѳеничка проѣхала. А вѣдь говорила, что пойдетъ къ подругѣ, а вмѣсто того опять съ этимъ мерзавцемъ на Островахъ была. Зачѣмъ же лгать? Лгать зачѣмъ?
   Онъ нѣсколько минутъ шелъ молча, но, не доходя нѣсколькихъ таговъ до дому, вдругъ остановился и сказалъ:
   -- Не откажите въ просьбѣ, Павелъ Сергѣевичъ. Дайте рубль. Очень нужно.
   Стрепетовъ, нѣсколько изумленный, вынулъ деньги и подалъ ему.
   -- Merci!-- проговорилъ Галанинъ и, крѣпко пожавъ ему руку, прибавилъ:-- мнѣ надо въ одно мѣсто. До свиданья. Не безпокойтесь... я скоро вернусь и пить не буду! Parole d'un gentilhomme.
   И Галанинъ круто повернулъ и быстро зашагалъ по тротуару.
   У Стрепетова, однако, мелькнуло подозрѣніе, что Галанинъ идетъ снова пить. Онъ хотѣлъ уговорить его, остановить, но было поздно: Галанинъ сѣлъ на извозчика и уѣхалъ, не обративъ ни малѣйшаго вниманія на возгласы молодого человѣка.
   Когда Стрепетовъ позвонилъ у дверей меблированныхъ комнатъ, ему отворила двери Ѳеничка. Онъ невольно пріостановился -- такая она была нарядная въ своемъ шерстяномъ платьѣ, съ серебрянымъ porte bonheur на рукѣ, вся сіяющая, возбужденная. Отъ нея сильно пахло духами. Раскраснѣвшееся лицо ея улыбалось и глаза блестѣли тѣмъ вызывающимъ блескомъ, который бываетъ у многихъ женщинъ послѣ нѣсколькихъ рюмокъ вина.
   -- А гдѣ же Ѳедоръ Петровичъ? Вы сейчасъ вмѣстѣ шли, я видѣла!-- проговорила она, пропуская Стрепетова.
   Тотъ объяснилъ.
   -- Ну, вотъ, опять запьетъ! Не надо было давать ему денегъ!-- досадливо промолвила дѣвушка, проходя впередъ со свѣчой въ рукѣ.-- А я только что вернулась... Въ Аркадіи была... Прелесть, какъ было весело!.. Давали "Корневильскіе колокола". Ахъ, какъ очаровательно пѣли!-- весело говорила Ѳеничка, когда Стрепетовъ отворялъ двери своей комнаты.-- Когда-нибудь поѣдемте въ Аркадію вмѣстѣ... Хотите?-- неожиданно прибавила она, понижая голосъ и вскидывая на молодого человѣка свои улыбающіеся, блестящіе глаза.
   Стрепетовъ совсѣмъ смутился отъ этого неожиданнаго предложенія и отъ этого вызывающе-улыбающагося взгляда, и, не зная, что отвѣчать, молча зажигалъ свѣчу.
   -- Такъ вы не хотите?-- смѣясь, повторила она, останавливаясь у порога.-- Ну, такъ спокойной ночи и пріятныхъ сновъ!
   И съ этими словами она капризно кивнула головой и скрылась.
   "Бѣдняга Галанинъ!" -- невольно подумалъ Стрепетовъ, когда черезъ нѣсколько минутъ онъ потягивался на своемъ жесткомъ тюфякѣ, готовый заснуть.
  

X.

   "Пишу тебѣ, моя голубушка мама, уже на новой квартирѣ (Вас. Островъ, 10 линія, 72), на которую я набрелъ совершенно случайно, возвращаясь отъ Чиркова послѣ окончательныхъ переговоровъ насчетъ работы. Дѣло съ нимъ уладилось скоро. Съ завтрашняго дня я буду ежедневно, кромѣ праздниковъ, ходить къ нему для занятія, съ девяти часовъ до двѣнадцати, и за три часа работы Чирковъ мнѣ предложилъ тридцать рублей въ мѣсяцъ. Вѣдь не дурно, неправда ли? Кромѣ того, у меня въ виду есть уроки. Все это, разумѣется, занятія временныя, въ ожиданіи мѣста. Ты вѣдь знаешь изъ моихъ писемъ, какъ трудно здѣсь скоро получить мѣсто даже и съ отличными рекомендаціями, и потому не смущайся, моя дорогая, что я еще не устроился болѣе солидно; и то, слава Богу, что скоро нашелъ работу; другіе искатели занятій (а ихъ здѣсь множество) по годамъ ждутъ. Повторяю тебѣ: не тревожься, не воображай, что я бѣдствую, и не думай посылать мнѣ деньги. Онѣ мнѣ не нужны. На мѣсяцъ я вполнѣ обезпеченъ, а затѣмъ получу отъ Чиркова и, надѣюсь, за уроки. Быть можетъ, къ тому времени и вакансія откроется въ Земледѣльческомъ банкѣ, или же Чирковъ что-нибудь да устроитъ... Однимъ словомъ, дѣла мои пока не дурны, и если твой сынъ и не оправдалъ вполнѣ надеждъ своихъ сестренокъ и не можетъ, какъ Цезарь, сказать: "пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ", тѣмъ не менѣе онъ не падаетъ духомъ и надѣется скоро порадовать всѣхъ васъ, милыхъ, болѣе пріятными вѣстями.
   "Перебрался я изъ "трущобъ" Ипата Никитича недѣлю тому назадъ. Раньше не хотѣлось оставлять бѣднаго Галанина одного, вернувшагося домой послѣ памятнаго вечера нашего знакомства лишь на слѣдующій день и въ ужасномъ видѣ: почти безъ платья, въ страшномъ нервномъ возбужденіи, съ странно бѣгающими глазами. Онъ въ тотъ же день слегъ въ постель и въ теченіе недѣли былъ на волосъ отъ смерти. Докторъ только удивлялся его крѣпкому организму, пропитанному алкоголемъ. Теперь Галанинъ поправляется послѣ бурной горячки и при прощаніи со мной далъ слово окончательно бросить пить. Выдержитъ ли только этотъ симпатичный и безконечно несчастный человѣкъ!
   "Отъ новой своей квартиры я въ восторгѣ. Комната у меня отличная: правда, маленькая, но зато свѣтлая, опрятная, уютная... словомъ, послѣ "номеровъ" Ипата Никитича -- рай да и только. А главное удобство то, что въ квартирѣ тишина: я единственный жилецъ у хозяевъ -- старика, гобоиста Маріинскаго театра, и его старушки-жены, смирныхъ, аккуратныхъ, одинокихъ нѣмцевъ, въ маленькой квартирѣ которыхъ такой порядокъ, такая безукоризненная чистота, что и ты, богиня порядка, осталась бы довольна. Плачу я въ этомъ тихомъ нѣмецкомъ "закуткѣ" за комнату со столомъ и прислугой, по петербургскимъ цѣнамъ, очень недорого: двадцать пять рублей...
   "Зная, какъ ты интересуешься всѣми мелочами, касающимися твоихъ дѣтей, прибавлю, что кормятъ меня мои нѣмцы недурно. Маленькая, толстенькая, суетливая Августа Карловна любезно освѣдомляется о моихъ вкусахъ и ежедневно, въ половинѣ перваго часа, присылаетъ мнѣ стаканъ отличнаго кофе со сливками и булкой на завтракъ. Судя по заботливости и предупредительности моихъ нѣмцевъ, надо думать, что они люди добрые и что твой сынъ имъ понравился. Ужъ Августа Карловна вчера заявила мнѣ, что ей и Рудольфу Андреевичу пріятно имѣть у себя жильца, къ которому не ходитъ много гостей, который не дѣлаетъ, какъ прежній жилецъ, изъ своей комнаты "свинства" и, вдобавокъ, говоритъ по-нѣмецки. Вотъ, мама, три главныя достоинства, благодаря которымъ я удостоился ихъ благосклонности... Самъ Рудольфъ Андреевичъ, худощавый, прямой, пресерьезный нѣмецъ, похожій слегка на тотъ самый гобой, на которомъ ежедневно упражняется по утрамъ, простеръ благоволеніе свое до того, что обѣщалъ взять съ собой въ оперу и посадить, gratis, конечно, въ оркестръ... Это -- любезность, которую, по словамъ Августы Карловны, мужъ ея оказываетъ только очень хорошимъ жильцамъ... Чувствуешь ли ты все это, моя голубушка? Я, значитъ, за свое добронравіе, увижу оперу не съ тропическихъ высотъ райка, а вблизи; для этого мнѣ только слѣдуетъ, какъ объяснилъ гобоистъ, одѣть черный сюртукъ, повязать бѣлый галстукъ и вести себя въ театрѣ добронравно... Знаешь-ли, для чего бѣлый галстукъ? Для того, чтобы твоего сына приняли за музыканта.
   "Однако, что жъ я? Расписываю тебѣ своихъ нѣмцевъ, а не разсказалъ о моихъ дальнѣйшихъ похожденіяхъ съ остальными рекомендательными письмами, о которыхъ ты, родная, такъ хлопотала. Ты, пожалуй, можешь подумать, что я еще не всѣ ихъ развезъ и -- чего добраго -- упустилъ какую-нибудь свободную вакансію на такой кусокъ хлѣба, который не сталъ бьт "поперекъ горла", какъ -- помнишь?-- ты выразилась, говоря о нашемъ молодомъ товарищѣ прокурора... Всѣ письма, родная моя, развезъ и теперь остался безъ писемъ, если не считать письма къ литератору Поручневу, котораго я до сихъ поръ не могъ застать дома, хотя и былъ у него три раза... А тетушка Валентина Марковна, которая, по словамъ Чиркова, очень интересная женщина, еще не вернулась изъ Баденъ-Бадена... Ее ждутъ не раньше, какъ черезъ мѣсяцъ или два... Значитъ, вскорѣ я буду имѣть удовольствіе познакомиться съ ней, и, конечно, подробно опишу тебѣ свои впечатлѣнія. .
   "Признаюсь, послѣ разговора съ Чирковымъ, я не особенно вѣрилъ въ рекомендательныя письма и колебался: итти или нѣтъ къ Неустроеву и Киріакову. Печальная перспектива, нарисованная скептикомъ-генераломъ, не выходила у меня изъ головы. Но я все-таки, мама, надѣлъ фракъ и пошелъ сперва къ Неустроеву, а потомъ къ Киріакову.
   "Неустроевъ -- этотъ низенькій, маленькій, совсѣмъ худой, старый господинъ въ вицъ-мундирѣ, со звѣздой, съ безжизненнымъ, болѣзненнымъ и утомленнымъ лицомъ и съ сѣрыми, глубоко-сидящими глазами, которые безстрастно и куда-то вдаль глядѣли изъ-подъ бѣлесоватыхъ бровей -- показался мнѣ очень жесткимъ человѣкомъ въ своей большой пріемной, гдѣ насъ было съ десятокъ просителей. Всѣмъ онъ отказывалъ, и когда подошелъ ко мнѣ, протягивая крошечную, костлявую руку за прошеніемъ, котораго у меня не было, я совсѣмъ, признаться, оробѣлъ.
   "Дежурный чиновникъ выручилъ меня, объяснивъ, что я такой-то и имѣю рекомендательное письмо къ его превосходительству.
   "Тогда Неустроевъ опустилъ руку и уставилъ на меня глаза. Они теперь, казалось, оживились и зорко и строго смотрѣли изъ своихъ впадинъ на твоего сына.
   "Прошла долгая для меня минута, пока онъ проговорилъ:
   "-- Хоть васъ и рекомендуетъ мой родственникъ, но эта рекомендація для меня недостаточна. Вы изъ Самары?
   "Я отвѣтилъ, что изъ Самары.
   "-- Отчего вы тамъ не ищете мѣста?-- рѣзко замѣтилъ Неустроевъ.-- Въ провинціи тоже нужны люди... А то всѣ сюда лѣзутъ. Въ Петербургѣ и безъ того слишкомъ много праздной молодежи!-- нравоучительно прибавилъ онъ и, скользнувъ неодобрительнымъ, какъ мнѣ казалось, взглядомъ по моимъ курчавымъ, неприглаженнымъ волосамъ, отошелъ къ слѣдующему просителю.
   "Съ этимъ назиданіемъ я вышелъ на улицу и пошелъ къ Киріакову, но этотъ -- молодой человѣкъ, принявшій меня съ большей любезностью -- рѣшительно ничего не могъ для меня сдѣлать. Онъ самъ только-что бросилъ прокуратуру и перешелъ въ присяжные повѣренные, объясняя, что на службѣ платятъ мало денегъ, а служба, подчасъ, затруднительная.
   "И объяснялъ онъ это все, мама, съ такимъ веселымъ цинизмомъ, разсказывая, какъ онъ будетъ защищать того же самаго молодого человѣка, котораго еще недавно "имѣлъ намѣреніе отправить въ мѣста весьма отдаленныя", что я только диву давался...
   "Прерываю пока свое длиннѣйшее посланіе. Августа Карловна, щеголяющая, по случаю воскресенья, въ своемъ парадномъ шерстяномъ платьѣ и въ чепцѣ съ бантомъ, зоветъ обѣдать съ ними вмѣстѣ.
   "Обѣдъ конченъ (сегодня, по случаю праздника, кромѣ обычныхъ двухъ блюдъ, были еще шмандъ-кухенъ, и Рудольфъ Андреевичъ, выпившій вмѣсто одной бутылки пива двѣ, еще горячѣе хвалилъ Бисмарка и критиковалъ новую русскую музыку),-- обѣдъ конченъ, и я снова берусь за перо, чтобы побесѣдовать съ тобой, моя голубушка! Если бы ты знала, какъ часто я жалѣю, что не могу поговорить съ тобой такъ, какъ мы, бывало, говаривали по вечерамъ... Многимъ хотѣлось бы подѣлиться.
   "Ты спрашиваешь: понравился ли мнѣ Петербургъ? Пока, нѣтъ -- онъ чужой мнѣ, и люди здѣсь кажутся равнодушными, апатичными, боязливыми и подозрительными. Такое впечатлѣніе вынесъ я съ улицы, изъ театра, изъ библіотеки, куда ежедневно хожу читать. И до сихъ поръ чувствую себя какимъ-то затеряннымъ въ этомъ громадномъ, блестящемъ городѣ. Но зато, мама, здѣсь хорошо и удобно учиться и работать, и я серьезно разсчитываю воспользоваться пребываніемъ здѣсь, чтобы пополнить свое образованіе. Вѣдь, въ сущности, несмотря на университетъ, я такъ мало знаю, такъ поверхностно знакомъ съ общественными науками. А многое знать такъ хочется; хочется уяснить себѣ тѣ "проклятые вопросы", которые назойливо лѣзутъ въ голову... Иногда читаешь книгу и думаешь: "вотъ гдѣ правда, вотъ гдѣ истина! " Возьмешь другую,-- и вновь сомнѣнія... Да, мама, надо еще много работать и учиться, чтобы имѣть свое мнѣніе, а не одни только инстинкты... Почти все время я провожу теперь въ публичной библіотекѣ, и знаешь ли, о чемъ я часто мечтаю? О возможности работать въ свободное время, какъ ты говоришь, "для души", но, разумѣется, подъ условіемъ, чтобы ты и сестренки были со мной. То-то было бы хорошо! И я надѣюсь, что мечта эта сбудется... Навѣрное сбудется... Откроется же когда-нибудь вакансія въ Земледѣльческомъ банкѣ... Устроитъ же что-нибудь Чирковъ или тетушка Валентина Марковна... Вѣдь я могу же работать!
   "Знакомыхъ у меня новыхъ нѣтъ (я помню свое обѣщаніе, мама, и не ищу знакомствъ, которыя могли бы напугать тебя). Сегодня вечеромъ думаю пойти къ Риммѣ Михайловнѣ Нерпиной, къ той студенткѣ, о которой я писалъ тебѣ. Необыкновенно хорошее впечатлѣніе произвела на меня эта серьезная, добрая, деликатная дѣвушка... Не бойся, не бойся, голубушка, не влюблюсь... Да она и не посмотритъ на меня... Къ тому же она, кажется, ужъ отдала свое сердце... И, наконецъ, у меня, мама, не любовь на умѣ, а мѣсто, мѣсто и мѣсто, чтобы скорѣе я могъ избавить тебя отъ этихъ уроковъ.
   "Ради всего святого, не изнуряй себя уроками... не думай хоть теперь обо мнѣ... довольно ужъ ты изъ-за меня натерпѣлась... Клянусь -- мнѣ ничего не нужно... Ну, пока, довольно. Горячо обнимаю тебя и цѣлую твои золотыя ручки. Здорова ли ты? Здоровы ли Катя и Соня? Обними ихъ за меня и скажи, что надняхъ напишу имъ отдѣльно, какъ только побываю, за музыканта, въ оперѣ. Прости. Пиши: чаще, моя голубушка, моя любимая!"

-----

   Окончивъ свое длиннѣйшее письмо. Стрепетовъ заходилъ по своей крошечной комнаткѣ, которой достоинства онъ значительно преувеличилъ въ своемъ описаніи, ради спокойствія матери, какъ съ тою же цѣлью онъ подчеркнулъ объ урокѣ, еще проблематическомъ.
   Онъ ходилъ по своей клѣткѣ, и въ головѣ его проносились планы той трудовой умственной жизни, которую онъ только-что описывалъ матери. Но, незамѣтно для него самого, мысли эти смѣнились другими, и напрасно онъ гналъ ихъ. Молодость и жажда еще невѣдомой жизни давали о себѣ знать. Ему хотѣлось людей, впечатлѣній, хотѣлось подѣлиться съ кѣмъ-нибудь сомнѣніями, вопросами, хотѣлось счастья и радости...
   И онъ внезапно поймалъ себя на мечтахъ, въ которыхъ не съ матерью дѣлился онъ впечатлѣніями, а съ другимъ существомъ, сквозь неопредѣленныя туманныя черты котораго вырисовывался женскій молодой образъ идеальной красоты, охватившій все существо жгучимъ чувствомъ любви, трепета и томленія.
  

XI.

   Въ это воскресенье, въ маленькой, незатѣйливо убранной гостиной женщины-врача, Вѣры Александровны Вѣнецкой, къ восьми часамъ вечера, собрался, по обыкновенію, маленькій кружокъ близкихъ знакомыхъ Вѣры Александровны и ея сожительницы, студентки Риммы Михайловны Нерпиной.
   Общій разговоръ на время стихъ. Мужчины и женщины, сидѣвшіе за круглымъ столомъ, пили чай, лѣниво перебрасываясь отрывочными фразами. Сквозь запертыя двери сосѣдней комнаты доносился громкій, полный низкихъ нотъ, женскій голосъ.
   -- Однако, Коврова долго-таки муштруетъ бѣдную Римму!-- промолвила, наконецъ, сидѣвшая у самовара хозяйка, худощавая дѣвушка не первой молодости, въ черномъ кашемировомъ платьѣ, съ живыми, быстрыми сѣрыми глазами, оживлявшими ея умное, подвижное, миловидное лицо, окаймленное гладко зачесанными назадъ пепельными волосами.
   -- Подождите, коллега, всѣмъ достанется!--замѣтилъ, значительно улыбаясь, молодой врачъ въ новенькомъ военномъ сюртукѣ, протягивая руку съ пустымъ стаканомъ.-- Сегодня Надежда Васильевна въ ударѣ распекать!
   Въ эту самую минуту двери распахнулись, и въ комнату быстро вошла Коврова, высокая, крупная брюнетка цыганскаго типа, съ взбитыми и вьющимися у лба колечками черными пышными волосами. Она была далеко не первой молодости и того возраста, который деликатно опредѣляется словами: "около тридцати", но ея нервное выразительное лицо, полное ума и жизни, съ блестящими глазами, сохраняло еще слѣды былой миловидности и, оживленное теперь, казалось моложавымъ.
   Несмотря на расплывчатость начинавшаго полнѣть стана, она порывисто подошла къ столу, порывисто опустилась на стулъ и, словно бы продолжая прерванный разговоръ, воскликнула, обращаясь къ хозяйкѣ:
   -- Сами и виноваты. Сами, сами, сами!
   -- Кто? Въ чемъ?-- спросила съ улыбкой Вѣнецкая, перегибаясь чуть-чуть впередъ своимъ гибкимъ, изящнымъ станомъ.
   -- И ты, Вѣра, и Римма, и всѣ вы!-- продолжала Коврова тѣмъ же возбужденнымъ тономъ, перебирая своими длинными, тонкими, слегка дрожавшими пальцами бѣлую скатерть.-- Молодость-то свою, лучшіе годы, убили надъ книжками, ради науки, отъ людей бѣгали, по принципу, душили въ себѣ жажду жизни, и вотъ теперь...
   Она остановилась на секунду и, вскидывая свои черные, горѣвшіе неспокойнымъ блескомъ глаза на Вѣнецкую и на сидѣвшую около Вѣнецкой некрасивую дѣвушку тоже лѣтъ "около тридцати", неожиданно спросила:
   -- Ну, скажите, но совѣсти, вполнѣ вы счастливы со своими докторскими значками?
   -- Вотъ она, всегда такъ! Пріѣдетъ изъ своей провинціи и начнетъ браниться!-- проговорила Вѣра Александровна, какъ будто жалуясь, но по ея улыбавшемуся лицу, по загорѣвшимся глазамъ видно было, что этотъ щекотливый вопросъ, несмотря на рѣзкую его постановку, не былъ непріятенъ докторшѣ.
   -- Какъ же не бранить васъ! Погляжу я, вы все живете попрежнему, чуждаясь жизни. Будто, въ самомъ дѣлѣ, только и свѣта въ окошкѣ, что въ вашихъ больницахъ да въ медицинскихъ книжкахъ?.. Эхъ, милые мои доктора, смотрите, годы пройдутъ, поздно будетъ!-- прибавила Коврова, и въ ея голосѣ дрогнула грустная нотка.-- Я вотъ сейчасъ допрашивала Римму, но вы вѣдь ее знаете, нашу монашенку Римму? Она помалчиваетъ и улыбается. Ей -- дѣятельность въ земствѣ и ничего болѣе. Долгъ, самоотверженіе и крестъ!.. Превосходно, но жить, для себя жить, развѣ не хочется?-- воскликнула Коврова, и въ этомъ восклицаніи, точно невольно, вырвался крикъ собственнаго сердца.-- Отвѣчай же, Вѣра, на вопросъ... Только, смотри, не лукавь.
   Сухощавый, пожилой господинъ, съ кудрявой, начинавшей сильно сѣдѣть, бородой, молча и равнодушно курившій сигару на концѣ стола и, повидимому, не особенно интересовавшійся разговоромъ, бросилъ исподлобья взглядъ на Вѣру Александровну. Его спокойное, умное и некрасивое лицо съ маленькими зоркими и насмѣшливыми глазами оживилось, и но губамъ скользнула усмѣшка. Это былъ одинъ изъ извѣстныхъ въ ученомъ медицинскомъ мірѣ врачей -- профессоръ Черникъ.
   Въ отвѣтъ на вопросъ Ковровой Вѣнецкая улыбнулась той загадочной улыбкой, которой прикрываются женщины, когда почему-либо не хотятъ говорить правды, и, уклоняясь отъ прямого отвѣта, протянула:
   -- Счастіе вѣдь вещь условная, моя милая!
   -- Не финти, пожалуйста, Вѣра, и не отдѣлывайся фразой! Отвѣчай прямо.
   -- Да чего ты отъ меня хочешь? Какого отвѣта? Не всѣмъ выпадаетъ на долю личное счастье... На нѣтъ и суда нѣтъ... Слава Богу и то, что есть дѣятельность.
   -- И ты вполнѣ удовлетворена одной дѣятельностью!?
   -- Покамѣстъ -- да. Что будетъ дальше, не знаю!-- отвѣчала дѣвушка, принимаясь наливать чай.
   -- И ничего тебѣ болѣе не нужно?-- не унималась Коврова.
   -- Вотъ слѣдователь! Развѣ есть вполнѣ довольные люди на свѣтѣ?-- лукаво усмѣхнулась дѣвушка, все-таки уклоняясь отъ отвѣта,--Андрей Ивановичъ!--обратилась она къ сидѣвшему на концѣ стола Чернику:-- хотите чаю?
   Онъ утвердительно кивнулъ головой, не проронивъ ни слова, и передалъ стаканъ.
   -- Что до меня,-- твердо и спокойно заговорила, сидѣвшая рядомъ съ Вѣнецкой, здоровая, плотная, крѣпко сложенная, немолодая и некрасивая дѣвушка съ крупными и рѣзкими чертами серьезнаго, энергическаго и довольнаго лица,-- то я вполнѣ счастлива своей судьбой и ни о какомъ личномъ счастьѣ не думаю. Да и что думать о глупостяхъ!.. Насмотрѣлась я на него, на это семейное счастье, живши въ гувернанткахъ,-- Богъ съ нимъ!.. По крайней мѣрѣ, у меня есть цѣль въ жизни, полезная дѣятельность, независимость и... и кусокъ хлѣба!-- прибавила она, и ея лицо, ея голосъ, вся плотная, крѣпкая и спокойная фигура дышали тѣмъ выраженіемъ удовлетворенности и довольства, которое бываетъ у людей, достигшихъ независимаго положенія послѣ суровой и тяжелой жизненной борьбы.
   -- Вы себя обманываете, если говорите искренно!-- воскликнула Коврова.-- Все это, разумѣется, прекрасно: и цѣль, и дѣятельность, и независимость... Я понимаю, я сочувствую... Но куда жъ вы дѣнете, мои милыя, свое я? Что вы отвѣтите на запросы личной жизни, личнаго счастья?.. Такое самоотреченіе бываетъ, не спорю, у натуръ исключительныхъ, преданныхъ какой-нибудь идеѣ, забывающихъ себя во имя ея. Но такіе люди -- исключеніе. Да и они страдаютъ отъ одиночества. Вѣдь это, во всякомъ случаѣ, ненормальная жизнь!.. Нѣтъ, нѣтъ, вы все не то говорите, не то, или просто не хотите сознаться, что одна только дѣятельность не можетъ, не должна удовлетворить здороваго, живого человѣка!-- окончила Коврова съ закипавшимъ раздраженіемъ въ голосѣ, встряхивая головой.
   -- Вы, Коврова, преувеличиваете!-- серьезно замѣтила некрасивая дѣвушка.
   -- А я вамъ говорю: не шутите съ жизнью -- она отмститъ вамъ. Хотѣла бы я заглянуть въ ваши сердца, милостивыя государыни, когда вы слушаете хоть на сценѣ Фауста, поющаго вѣчно юную пѣснь Маргаритѣ... Что съ вами тогда дѣлается?
   -- И ничего бы тамъ не увидали, право!-- добродушно проговорила некрасивая дѣвушка.
   -- А я знаю, что дѣлается съ моимъ почтеннымъ коллегой, Вѣрой Александровной!-- насмѣшливо проговорилъ докторъ Черникъ.
   -- Что?
   -- Она думаетъ въ это время, какая форма горловой чахотки можетъ развиться у Фауста.
   Вѣра Александровна, смѣясь, пожала плечами, а Коврова, съ досадой промолвила ему:
   -- Ничего вы не знаете, хоть и ученый докторъ. Вы сами въ это время вѣрно думаете объ ужинѣ.
   -- Грѣшенъ, думаю, и потому въ антрактахъ закусываю.
   -- Нѣтъ, полноте обманывать и другихъ и себя!-- горячилась Коврова, обращаясь къ Вѣнецкой.-- Повторяю, сами виноваты, сами!
   -- Но послушай, однако!-- вступилась Вѣнецкая: -- при чемъ тутъ наука и докторскіе значки, о которыхъ ты говорила? Вотъ чего я не понимаю! Не все ли равно -- быть старой дѣвой со значкомъ или безъ значка? Въ послѣднемъ случаѣ еще тяжелѣе.
   -- Развѣ я говорила, что наука виновата? Виноваты вы, виновато доктринерство ваше... Вы сами отказались отъ личнаго счастья ради дѣятельности, точно одно другому мѣшаетъ!.. Точно мало васъ, докторовъ, замужемъ?.. Вы боялись, что личное счастье васъ свяжетъ. Не прикидывайся, пожалуйста, Вѣра, что не понимаешь! Отлично понимаешь, о чемъ я говорю.
   Вѣра Александровна усмѣхнулась, припомнивъ свой давнишній романъ, прекращенный ею на первой же главѣ, и замѣтила:
   -- Если боялись, значитъ, сильнаго чувства не было!
   -- Вздоръ! чувства не было!? Душили вы его. Любить, что ли, вы не хотите? Да въ васъ во всѣхъ, монашенкахъ, такая потребность любви, что изъ-за нея вы не просто работаете, а... какъ бы вѣрнѣе сказать?.. вы вѣчно совершаете подвиги, надламывая свои силы, пока не надломите. Вотъ этотъ-то родникъ любви вы и кладете весь въ свою дѣятельность, заглушая ею потребности сердца... Что вы тамъ ни говорите, какъ меня ни увѣряйте, а все-таки безъ личнаго счастья никакого счастья нѣтъ. И вы это испытываете. Нечего усмѣхаться, Вѣра!.. Я правду говорю.
   Интереснѣе всего было то, что заботившаяся такъ о другихъ Надежда Васильевна сама была далеко не избалованная личнымъ счастьемъ пожилая дѣвушка. Одиноко жила она въ одномъ изъ провинціальныхъ городовъ, зарабатывая себѣ кусокъ хлѣба уроками и журнальными статьями, всегда отзывчивая на все доброе, увлекающаяся и вѣчно устроивающая кого-нибудь. Сама она какъ-то просмотрѣла молодость, отдавши всю себя заботамъ сперва о больной матери, а послѣ смерти ея -- заботамъ о другихъ, и съ горечью порѣшила, что теперь ей, пожалуй, и поздно думать о своемъ счастьѣ. Тѣмъ съ большимъ участіемъ относилась она къ своимъ друзьямъ. Разъ или два въ годъ пріѣзжала она въ Петербургъ, чтобъ повидаться съ ними, наговориться досыта о разныхъ вопросахъ, растормошить ихъ и непремѣнно отыскать какую-нибудь "интересную" женщину. Отыскиванье "интересныхъ" женщинъ было слабостью Надежды Васильевны. Въ каждый ея пріѣздъ она всегда ухитрялась найти что-нибудь "свѣжее" и "оригинальное"и серьезно сердилась, если друзья ея, съ которыми она тотчасъ же знакомила свою "интересную" женщину, не находили въ ней ничего особенно интереснаго.
   -- Вопросъ исчерпанъ, надѣюсь?-- засмѣялась хозяйка.
   -- Мы еще поговоримъ, поговоримъ объ этомъ. А гдѣ же Римма?.. Римма! Римма! Да брось ты, наконецъ, свою анатомію и иди къ намъ!-- крикнула Коврова.
   -- Иду, иду!-- откликнулся мягкій голосъ Риммы Михайловны.
   -- Всѣмъ на орѣхи досталось!-- сказалъ, усмѣхнувшись, молодой военный врачъ, сохранявшій все время на своемъ молодомъ румяномъ лицѣ то выраженіе солидной серьезности, которымъ любятъ щеголять начинающіе молодые врачи.
   -- Подождите, и вамъ достанется!-- проговорила, смѣясь, Коврова и обратила взоры на двери, въ которыхъ показалась маленькая фигурка Риммы Михайловны, ея любимицы.
   Чуть-чуть покачиваясь своимъ гибкимъ станомъ, приблизилась къ столу Римма Михайловна, одѣтая въ черное платье, перетянутое кожанымъ пояскомъ. Никакихъ украшеній не было въ ея костюмѣ, только изъ-подъ воротника и изъ-подъ узкихъ рукавовъ платья бѣлѣли узкія полоски кружева. Пышныя косы, заплетенныя въ два ряда, спускались по плечамъ, и эта прическа шла къ ней, придавая ея серьезному лицу какую-то особенную, чисто-дѣтскую миловидность.
   -- А ты все кипятишься?-- спокойно и точно удивляясь, что можно такъ долго обсуждать эти вопросы, проговорила Римма Михайловна, садясь около Ковровой.-- Налей-ка мнѣ, Вѣра, чаю.
   Надежда Васильевна, слѣдившая за каждымъ, полнымъ граціи и изящества, движеніемъ своей любимицы, вмѣсто отвѣта глядѣла теперь на нее съ выраженіемъ влюбленности и эстетическаго удовольствія.
   -- Ты что это такъ смотришь?-- застѣнчиво улыбнулась Римма Михайловна, и щеки ея густо покрылись румянцемъ.
   -- Ничего, ничего. Дай, я поправлю твои косы.
   Нѣсколько преувеличенная общимъ вниманіемъ горячность, съ какой говорила Коврова, остывала теперь въ присутствіи этого тихаго, повидимому, спокойствія Риммы Михайловны, и Коврова уже спокойнѣе спросила ее:
   -- Итакъ, Римма, мы поставили крестъ?
   -- Непремѣнно она насъ всѣхъ хочетъ замужъ выдать!-- промолвила, улыбаясь, Римма Михайловна.-- Поздно спохватилась!
   -- Не люблю я, Римма, когда ты корчишь изъ себя старуху.
   -- Старуха не старуха, а двадцать-восемь лѣтъ.
   -- Ну, и что жъ?
   -- Ну, и ничего. Я говорю только, что пора примириться съ моимъ положеніемъ старой дѣвы.
   Коврова пристально взглянула на нее. Она знала давнишній романъ Риммы Михайловны, давно мучилась за свою любимицу, ругая на чемъ свѣтъ стоитъ героя этого романа безъ развязки, и, подозрѣвая, что ея Римма все еще помнитъ старое, съ сердцемъ проговорила:
   -- И останешься старой дѣвой... И останешься!.. И всѣ вы останетесь старыми дѣвами, если будете продолжать вести жизнь монашекъ. Гдѣ у васъ знакомые? У васъ и мужчинъ-то знакомыхъ нѣтъ!
   Всѣ расхохотались.
   -- Благодарите, господа, Надежду Васильевну!-- воскликнула Вѣнецкая, обращаясь къ мужчинамъ.
   -- Да развѣ это мужчины? Это -- коллеги, а не мужчины. Развѣ въ нихъ можно влюбиться?
   -- Обижаете вы насъ, Надежда Васильевна!-- отозвался, смѣясь, Черникъ.
   -- Нынче и молодые люди какіе-то... черезчуръ благоразумные. Вы вотъ спросите-ка Петра Аркадьевича, былъ ли онъ влюбленъ хоть разъ?
   Молодой врачъ въ новенькомъ сюртукѣ подумалъ и отвѣчалъ:
   -- Настоящимъ образомъ, кажется, нѣтъ.
   -- Ну, вотъ, видите. А случись влюбиться -- онъ струситъ и убѣжитъ, какъ Подколесинъ.
   -- Это вы вѣрно сказали. Убѣгу.
   Общій взрывъ смѣха раздался въ комнатѣ. Но молодой докторъ не смутился.
   -- Отчего жъ вы убѣжите?-- допрашивала неугомонная Коврова.
   -- Очень просто. Оттого, что мнѣ жениться нельзя. Разсудите сами, коллеги: получаю я жалованья пятьдесятъ рублей, практики почти никакой. Какъ же мнѣ влюбляться?
   -- И вы это серьезно?-- вскипятилась Коврова.
   -- Совершенно серьезно.
   -- Вѣдь это Богъ знаетъ что такое! Такъ можно, пожалуй, разсуждать въ сорокъ лѣтъ, а не въ двадцать-семь.
   -- Говорите, какъ хотите, а оно такъ! Чтобы жениться, надо имѣть, по крайней мѣрѣ, три тысячи въ годъ,-- иначе невозможно жить. Все это я давно обсудилъ, и потому пока не влюбляюсь.
   Хотя Петровъ (такъ звали молодого врача) и говорилъ самымъ серьезнымъ тономъ, и хотя высказанныя имъ соображенія и соотвѣтствовали отчасти складу его характера, взглядовъ и привычекъ, но видно было, что онъ нарочно подчеркивалъ свой трезвый образъ мыслей, какъ будто довольный произведеннымъ имъ впечатлѣніемъ.
   -- И что жъ тутъ удивительнаго, милостивая государыня?-- продолжалъ онъ.-- Я говорю только откровенно то, что многіе скрываютъ. Я не храбрый человѣкъ, а чтобы жениться въ моемъ положеніи надо имѣть много храбрости и легкомыслія. Прошлымъ лѣтомъ, когда я былъ за границей, одинъ французъ-докторъ основательно мнѣ объяснилъ, какъ и когда онъ женится, сколько minimum приданаго должно быть за женой и сколько у нихъ будетъ дѣтей.
   -- Довольно, довольно!-- воскликнула Коврова.-- Все это извѣстно, и все это гадости. Да и вы сами рисуетесь вашей трезвостью. Впрочемъ, теперь многіе такъ разсуждаютъ. А вы почему во-время не женились, Андрей Ивановичъ?-- вдругъ обратилась она къ доктору Чернику.-- Тоже по бюджетнымъ соображеніямъ, что ли? Теперь-то ужъ, пожалуй, и поздно?-- прибавила она, смѣясь.
   -- Отчего поздно?-- съ комичнымъ негодованіемъ замѣтилъ Черникъ.-- Лучше поздно, чѣмъ никогда.
   -- Въ женитьбѣ, напротивъ, лучше никогда, чѣмъ поздно.
   -- Правильно, правильно, Надежда Васильевна!-- смѣясь, проронилъ Черникъ.--Куда намъ, старикамъ, объ этомъ думать. Почему до сихъ поръ не женился? Могу сказать только, что не по бюджетнымъ соображеніямъ.
   -- А почему же?-- спросила Вѣнецкая.
   -- Васъ это интересуетъ, коллега?-- спросилъ Черникъ, и маленькіе его глаза засвѣтились лукавой усмѣшкой.-- Какъ и вы, я также не желалъ стѣснять своей свободы и не искалъ во время барышни, желающей выйти за меня замужъ. Вѣрно, на очень "интересныхъ субъектовъ" не наталкивался, ибо "легкія воспаленія" въ молодости бывали, а серьезной, хронической болѣзни не было.
   -- Теперь ужъ и не будетъ!-- замѣтила Коврова.
   -- Кто знаетъ, Надежда Васильевна: сѣдина въ бороду, а бѣсъ въ ребро!-- полушутя отвѣчалъ Черникъ.
   -- И подѣломъ! Влюбитесь да и кайтесь отъ безнадежной любви!
   -- Что дѣлать?! Придется, видно, когда-нибудь каяться!-- пошутилъ Черникъ.
   Вѣнецкая пристально взглянула на профессора и, поймавъ его взглядъ, отвела глаза и притихла, а Черникъ, повидимому, спокойно курилъ сигару, пощипывая свою сѣдоватую бороду.
   На минуту воцарилось общее молчаніе. Въ это время раздался звонокъ.
   -- Вѣрно, Орловскій,-- замѣтила Вѣнецкая, безпокойно взглядывая на Римму Михайловну.
   -- Нѣтъ, онъ сказалъ, что не будетъ! Я вчера встрѣтила его на улицѣ!-- равнодушно замѣтила Римма.
   -- И отлично, что не будетъ. Я терпѣть не могу этого Нарцисса!-- шепнула Коврова на ухо Риммѣ Михайловнѣ.
   Та только чуть-чуть пожала плечами.
   Всѣ смотрѣли на двери, ожидая, кто войдетъ, и черезъ минуту увидали Стрепетова, который, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, пріостановился, смущенный при видѣ незнакомаго общества, и, откидывая послѣ похслона свои черные кудри, спросилъ:
   -- Здѣсь живетъ...
   Но, увидавъ вдругъ поднявшуюся изъ-за стола Римму Михайловну, онъ, не окончивъ вопроса, торопливо подошелъ къ ней, порывисто пожимая ей руку, и его красивое, дышавшее свѣжестью, лицо освѣтилось радостной, свѣтлой улыбкой.

-----

   Нѣсколько смущенная проявленіемъ такой восторженной радости, Римма Михайловна поспѣшила перезнакомить Стрепетова со всѣми и указала ему мѣсто подлѣ себя. Всѣ женщины, уже слышавшія отъ Риммы Михайловны объ ея дорожномъ спутникѣ, встрѣтили гостя радушно, съ той товарищеской простотой, которая тотчасъ же избавила Стрепетова отъ застѣнчиваго смущенія, охватившаго его въ первую минуту, и ему скоро почувствовалось необыкновенно хорошо и уютно за круглымъ столомъ, въ этой маленькой комнатѣ, гдѣ всѣ показались ему такими добрыми и хорошими, а Римма Михайловна -- необыкновенно молодой и милой, со своими распущенными по плечамъ косами.
   Мужчины, впрочемъ, отнеслись къ новому гостю сдержаннѣе. Петровъ напустилъ на себя еще болѣе солидной серьезности и затѣялъ медицинскій разговоръ съ Вѣрой Александровной, а докторъ Черникъ насупился и молча курилъ, изрѣдка бросая пытливые взгляды то на Вѣру Александровну, то на этого новаго гостя, о которомъ онъ ничего не слыхалъ.
   На женщинъ Стрепетовъ произвелъ, повидимому, сразу хорошее впечатлѣніе. Чѣмъ-то непосредственнымъ, совсѣмъ не похожимъ на петербургскій шаблонъ, вѣяло отъ этого здороваго, румянаго, черноглазаго молодого человѣка, къ которому такъ шли и эта застѣнчивость, и эта наивная радость одинокаго провинціала при встрѣчѣ съ дорожной спутницей, и нескрываемое чувство преувеличеннаго уваженія, съ какимъ онъ относился ко всѣмъ этимъ женщинамъ-докторамъ. Вдобавокъ, всѣ, кажется, нашли, что Стрепетовъ очень недуренъ (Римма Михайловна, разсказывая о своемъ знакомствѣ съ "наивнымъ" юношей, почему-то не догадалась сообщить объ его наружности), и это обстоятельство, надо думать, въ значительной мѣрѣ усиливало благопріятное впечатлѣніе, произведенное Стрепетовымъ на дѣвицъ "около тридцати лѣтъ".
   Съ обычной своей экспансивностью, Коврова уже возвела новаго гостя въ "интересные" и рѣшила заняться имъ основательно для того, чтобы узнать, какъ она выражалась, "что это за типъ". И пока онъ разговаривалъ съ Риммой Михайловной, порывисто разспрашивая объ ея занятіяхъ,-- ея пылкая фантазія уже создавала будущій романъ. Онъ, конечно, влюбится, если ужъ не влюбленъ, этотъ красивый юноша, въ ея любимицу Римму, и этотъ монашескій скитъ, гдѣ у всѣхъ на умѣ только медицина да больные, навѣрное оживится съ новымъ знакомствомъ. И слава Богу! А то Петровъ и Черникъ -- единственные знакомые мужчины. Развѣ съ ними можетъ быть какой-нибудь интересный романъ? Развязка только не давалась Надеждѣ Васильевнѣ. Неужели Римма попрежнему будетъ неуязвима? Неужели она не похоронила еще старой привязанности, испортившей ея жизнь?
   _И зачѣмъ этотъ "кудряшъ" такъ молодъ!" -- чуть было не сорвалось у нея съ языка послѣ напрасныхъ поисковъ благополучной развязки въ видѣ свадьбы, и она взглянула на Стрепетова почти что съ досадой за то, что онъ такъ безобразно молодъ.
   Онъ, между тѣмъ, умолкъ, нѣсколько обиженный, что Римма Михаиловна не поинтересовалась, въ свою очередь, узнать о томъ, какъ онъ устроился, что онъ дѣлаетъ, и молчала, точно не находя темы для разговора. Онъ и на пароходѣ, когда они ѣхали вмѣстѣ, успѣлъ замѣтить, что Римма Михайловна сдержанна, отвѣчаетъ лишь на вопросы, о себѣ не говоритъ и ни о чемъ не разспрашиваетъ; но могла же она теперь кинуть хоть одно слово! "А, впрочемъ, какое ей до меня дѣло?" -- подумалъ онъ съ горькимъ чувствомъ, и вдругъ застѣнчиво притихъ, какъ притихаютъ привыкшія къ ласкѣ дѣти, когда ихъ не приласкали.
   Вѣра Александровна, замѣтившая это, прервала медицинскую бесѣду и съ чисто женскимъ тактомъ обратилась къ Стрепетову съ тѣми ничего не значащими вопросами, которые ободряютъ застѣнчиваго гостя, избавляя его отъ неловкаго молчанія. Даже некрасивая, серьезная дѣвушка, обыкновенно молчаливая въ обществѣ, и та о чемъ-то спросила Стрепетова и, сама не зная почему, весело улыбалась.
   -- А вѣдь мы думали, что вы раньше придете!-- продолжала Вѣнецкая, передавая ему стаканъ чая.
   -- Я собирался и въ прошлое воскресенье шелъ даже сюда!
   -- И что же?
   -- И... не дошелъ!-- отвѣчалъ со смѣхомъ Стрепетовъ, краснѣя въ то же время при воспоминаніи, какъ онъ малодушно вернулся, бывши у самыхъ дверей.
   -- Отчего не дошли?
   -- Да побоялся помѣшать занятіямъ Риммы Михайловны и... вернулся. Сегодня, какъ видите, не испугался!-- прибавилъ Стрепетовъ съ улыбкой.
   -- И хорошо сдѣлали!-- любезно промолвила Вѣра Александровна.
   -- Узнаю Римму!-- воскликнула Коврова.-- Она всѣхъ пугаетъ своими экзаменами. А вы не обращайте вниманія на ея слова и приходите, когда вздумается. И то заучилась до чортиковъ.
   -- Я его вовсе не пугала!-- вставила Римма Михайловна.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, но я все-таки боялся.
   -- Вѣрно, ужъ вы успѣли завести знакомства -- не то что наши монашенки, которыя живутъ здѣсь цѣлые годы и не видятъ людей?-- допрашивала Коврова.
   -- Никакихъ! Впрочемъ, виноватъ...
   И Стрепетовъ разсказалъ о знакомствѣ въ меблированныхъ комнатахъ съ однимъ "прекраснѣйшимъ" человѣкомъ да съ хозяевами: Ипатомъ Никитичемъ, его падчерицей и съ "нѣмцами"
   -- Вотъ и всѣ мои знакомства, если не считать Чиркова да тѣхъ лицъ, которымъ я развозилъ свои рекомендательныя письма. Помните, какія я возлагалъ на нихъ надежды, Римма Михайловна?
   -- И помогли они вамъ?-- освѣдомилась дѣвушка.
   -- То-то, не очень!
   -- Петербургъ, значитъ, пока не оправдалъ вашихъ надеждъ?
   -- Онъ показалъ мнѣ, Римма Михайловна, что я былъ большой дуракъ, когда, ѣхавши сюда, воображалъ, будто стоитъ показать свои рекомендательныя письма, и... сдѣлайте одолженіе, получите мѣсто. Онъ скоро подрѣзываетъ крылья, вашъ Петербургъ!-- прибавилъ юноша.
   -- Не люблю я его... Бездушный, скверный, злой городъ!-- воскликнула Коврова.-- Вы разскажите намъ про ваши петербургскія впечатлѣнія. Это должно быть интересно.
   -- Едва ли.
   -- Разскажите, разскажите!-- раздались женскіе голоса.
   Стрепетовъ сталъ разсказывать про свои первые шаги, набрасывая портреты лицъ, сцены, разговоры, то съ наивнымъ юморомъ простодушнаго провинціала, то съ горячимъ чувствомъ того юнаго, неподдѣльнаго изумленія или негодованія, какого ужъ давно не приходилось слышать этимъ затворницамъ-докторамъ ни въ своихъ больницахъ, ни на журъ-фиксахъ у своихъ коллегъ. Что-то хорошее, свѣжее, какъ опьяняющій запахъ весны, что-то недавно забытое въ сухихъ медицинскихъ книгахъ, профессорскихъ лекціяхъ, спеціальныхъ разговорахъ и въ работѣ, невольно сообщалось слушательницамъ отъ этихъ рѣчей юноши, и когда онъ вдругъ оборвалъ разсказъ, сконфуженный, что долго говорилъ и занялъ собою общее вниманіе этихъ серьезныхъ ученыхъ женщинъ, онѣ просили его еще разсказать о своихъ похожденіяхъ.
   -- Развѣ не надоѣло слушать мою болтовню?-- застѣнчиво проговорилъ онъ и взглянулъ на Римму Михайловну, словно бы спрашивая совѣта:-- продолжать ли ему или нѣтъ.
   -- Говорите!-- проронила она, невольно улыбаясь.
   И Стрепетовъ снова заговорилъ обо всемъ, что поразило его въ Петербургѣ. Переполненный впечатлѣніями, возбужденный сочувствіемъ, онъ пустился въ откровенности: разсказывалъ о своихъ разочарованіяхъ на первыхъ порахъ, о своихъ надеждахъ, о томъ, какъ онъ устроитъ жизнь; разсказалъ, какъ боялась за него мать, предостерегая отъ знакомствъ, какъ и здѣсь всѣ говорили ему объ осторожности, какъ подчасъ тоскливо ему одному безъ друзей въ этомъ непривѣтливомъ городѣ, гдѣ такъ подозрительно смотрятъ на молодыхъ людей, точно молодость ужъ сама по себѣ есть преступленіе, и гдѣ ему иногда вдругъ кажется, будто онъ. въ самомъ дѣлѣ, виноватъ въ томъ, что ему двадцать два года и онъ хочетъ честно завоевать себѣ кусокъ хлѣба. А этотъ циничный Кирьяковъ! А этотъ Неустроевъ! А мораль Чиркова!
   Въ его торопливыхъ изліяніяхъ было столько подкупающей искренности, самъ говорившій, несмотря на первыя неудачи, былъ проникнутъ такимъ жизнерадостнымъ чувствомъ, такой вѣрой въ жизнь и людей, что эта простодушная откровенность, эта готовность открыть душу передъ людьми, которыхъ Стрепетовъ видѣлъ въ первый разъ, не только не показались странными, но, напротивъ, всѣхъ очаровали, какъ что-то новое, давно не слыханное въ трезвомъ Петербургѣ.
   Даже профессоръ Черникъ, завзятый пессимистъ, сомнѣвавшійся и въ медицинѣ, въ которой завоевалъ себѣ крупное имя, слушалъ юношу внимательно. Мягкая, ласковая улыбка давно уже играла на его тонкихъ губахъ, и онъ повременамъ сочувственно взглядывалъ на возбужденное, полное жажды жизни, лицо Стрепетова, и въ то же время въ душѣ его подымалось больное чувство зависти человѣка, чувствовавшаго, что потерялъ въ житейской сутолокѣ ту искреннюю, чистую вѣру въ идеалъ добра, которою, казалось, былъ весь проникнутъ этотъ юноша, совсѣмъ не похожій на большинство трезвенныхъ молодыхъ людей послѣдняго времени.
   "И въ какой только Аркадіи онъ сохранилъ такую свѣжесть и наивность?" -- недоумѣвалъ докторъ.
   Стрепетовъ скоро почувствовалъ, что понравился всѣмъ. Одна Римма Михайловна, казалось ему, не обращала на него вниманія и была сдержанна и холодна. И это возбуждало въ немъ чувство горечи.
   Стрепетовъ не разъ въ теченіе вечера пробовалъ заговаривать съ нею, но разговоръ обрывался на первыхъ же словахъ. Къ удивленію своему, онъ испытывалъ теперь какое-то робкое волненіе, мѣшавшее ему заговорить съ нею съ той свободой, съ какою болталъ раньше во время путешествія. И онъ украдкой взглядывалъ на Римму Михайловну, взглядывалъ и поспѣшно отводилъ глаза, встрѣчая случайно ровный, спокойный взглядъ ея большихъ черныхъ глазъ,-- словно боялся, какъ бы она не разсердилась за то, что онъ, недостойный, осмѣливается любоваться этою "мадонной", какъ мысленно онъ уже называлъ Римму Михайловну.
   "И какъ это онъ, слѣпой болванъ, могъ прежде, на пароходѣ, не замѣтить этой возвышенной, одухотворенной красоты?!. Почему только теперь она явилась во всей своей прелести, точно внезапно осѣнивъ его просвѣтленіемъ?" -- спрашивалъ себя не разъ молодой человѣкъ.
   Все теперь въ этой серьезной студенткѣ казалось Стрепетову чѣмъ-то идеальнымъ, проникновеннымъ, внушавшимъ желаніе преклониться передъ ней, какъ передъ высшимъ существомъ, не отъ міра сего. Прежнее чувство уваженія подъ новымъ впечатлѣніемъ сразу приняло форму обожанія.
   По обыкновенію всѣхъ цѣломудренныхъ натуръ, жаждущихъ, но не испытавшихъ любви и не испорченныхъ дешевыми ласками, онъ теперь идеализировалъ до смѣшного объектъ своего поклоненія, и, разумѣется, никакая нескромная мысль не профанировала его благоговѣйнаго чувства, когда, стыдливо тая его въ глубинѣ души, онъ осторожно взглядывалъ на красивый профиль своей сосѣдки. Подъ этимъ цѣломудреннымъ бѣлымъ лбомъ, казалось Стрепетову, должны были роиться благородныя, возвышенныя мысли. Самая молчаливая ея сдержанность плѣняла какою-то загадочностью. Въ этихъ бархатистыхъ глазахъ, кроткихъ и вдумчивыхъ, онъ видѣлъ глубину и умъ, самоотверженіе и тихую, затаенную скорбь. Сжатыя пышныя, алыя губы, подернутыя пушкомъ, говорили ему объ энергіи этого на видъ слабаго существа. Вся ея гибкая маленькая фигура, каждое ея движеніе казались ему полными чарующей граціи и цѣломудренной скромности, говорившей, что сама эта дѣвушка не сознаетъ, какъ она мила. И это еще болѣе увеличивало обаяніе ея красоты на восторженнаго юношу.
   И пышныя косы, подъ тяжестью которыхъ точно склонялась книзу голова дѣвушки, и родимое пятнышко на щекѣ, рдѣвшей приливавшимъ сквозь нѣжную кожу румянцемъ, и маленькія кисти красивыхъ, сложенныхъ на груди, рукъ съ просвѣчивающими голубыми жилками, и самый костюмъ,-- все, казалось ему, имѣло печать особой прелести, все между собою гармонировало, сливаясь въ общемъ впечатлѣніи благородной, изящной красоты, чистоты и непорочности.
   Мысль о возможности какихъ-либо несовершенствъ у этой дѣвушки, разумѣется, ни разу не приходила въ голову Стрепетова. Обрадованный, что Коврова затѣяла споръ съ Черникомъ, и что общее вниманіе было обращено на спорившихъ, онъ прислушиваясь къ спору, свободно любовался Риммой Михайловной, вѣрнѣе -- внутренно молился на нее.
   И если бы въ эту минуту восторженнаго созерцанія Стрепетову сказали, что въ благоговѣйномъ чувствѣ, внезапно охватившемъ его, значительную роль играетъ и безсознательный чувственный инстинктъ, капризно воплотившій въ этой дѣвушкѣ неопредѣленные сны и грезы пробуждавшейся страсти, онъ замеръ бы отъ стыда, считая себя первѣйшимъ негодяемъ въ подлунной. Если бъ ему предсказали, что онъ загорится когда-нибудь желаніемъ цѣловать руки, глаза, прильнуть къ губамъ этой самой "мадонны", онъ въ ужасѣ отвергнулъ бы это предсказаніе, какъ невозможное святотатство.
   Такъ дѣвственно занималась заря первой любви въ цѣломудренномъ сердцѣ юноши. Въ своемъ безкорыстномъ поклоненіи созданному божеству онъ еще не сознавалъ начала любви. Онъ только вдругъ припомнилъ, что до сихъ поръ ни одна женщина, кромѣ матери, не внушала ему такого святого обожанія. Теперь вдругъ нашлась и другая женщина.
   Внезапный вопросъ Ковровой засталъ Стрепетова врасплохъ, Онъ отвѣчалъ разсѣянно, точно пробужденный отъ грезъ.
   -- Вы, кажется, и не слушали нашего спора, Павелъ Сергѣевичъ? О чемъ размечтались?-- смѣясь допрашивала Надежда Васильевна.
   Стрепетовъ смутился, словно пойманный на преступленіи, и торопился увѣрить, что отлично слушалъ. Онъ вспомнилъ, что споръ шелъ объ одномъ писателѣ, и безусловно присоединился къ восторженнымъ отзывамъ Надежды Васильевны. Онъ самъ былъ горячимъ поклонникомъ его таланта.
   -- А вотъ есть люди, которые отрицаютъ въ немъ талантъ.
   -- Не талантъ, Надежда Васильевна, а только степень его,-- перебилъ Черникъ,-- Вашему любимцу такъ же далеко до Толстого, какъ звѣздѣ, хотя и крупной, до солнца.
   -- Сравненія ничего не доказываютъ. Лучше перестанемъ. Васъ не переспоришь.
   -- Ну, и васъ тоже!-- смѣясь отвѣчалъ Черникъ.
   -- Я разскажу вамъ, Павелъ Сергѣевичъ, когда-нибудь объ этомъ замѣчательномъ человѣкѣ, если вы такъ имъ интересуетесь!-- обратилась Коврова къ Стрепетову.-- Это и человѣкъ необыкновенный. Все въ немъ оригинально, какъ и самый талантъ его.
   -- Вы знакомы съ нимъ?-- воскликнулъ Стрепетовъ съ тѣмъ чувствомъ благоговѣйнаго почтенія, которое бываетъ у юныхъ поклонниковъ литературы.
   -- Знакома. Жаль, его нѣтъ теперь въ Петербургѣ, а то я бы и васъ познакомила.
   -- О, какое бы это было для меня счастіе!-- восторженно проговорилъ Стрепетовъ.
   -- Писателей лучше читать, чѣмъ знакомиться съ ними!-- вставилъ Черникъ.
   -- Пожалуйста, не смущайте его своимъ петербургскимъ скептицизмомъ!-- закипятилась Надежда Васильевна.
   -- Зато ты, въ свою очередь, ужъ слишкомъ увлекаешься!-- промолвила Вѣнецкая.--Не совѣтую вамъ, Павелъ Сергѣевичъ, знакомиться съ ея любимцами по ея разсказамъ. Она даже недостатки ихъ возводитъ въ перлъ созданія.
   -- А я скажу: не вѣрьте имъ, Павелъ Сергѣевичъ! Ужъ не такая я увлекающаяся, какъ онѣ меня ставятъ. Жаль, васъ раньше не было -- вы бы услышали, какъ я бранила своихъ любимицъ, вотъ этихъ докторовъ!-- смѣясь говорила Коврова, указывая на Римму Михайловну и другихъ дѣвушекъ.-- Тогда вы убѣдились бы, что я безпристрастна.
   -- За что же?
   -- А за то, что вотъ эти госпожи-доктора боятся жизни, точно прячутся отъ нея за своими книгами. Впрочемъ, сами увидите, за что ихъ нужно бранить, когда узнаете покороче этихъ схимницъ. Вы вотъ, навѣрное, жизни не боитесь?
   -- Я?-- повторилъ онъ.-- Кажется, не боюсь!
   -- И не считаете себя застрахованнымъ отъ увлеченій, какъ многіе?
   -- Это въ мой огородъ!-- усмѣхнулся молодой врачъ.
   -- И въ нашъ!-- промолвила Вѣнецкая.
   -- Да развѣ безъ увлеченій возможна жизнь?-- переспросилъ горячо Стрепетовъ.
   -- Браво, браво, Павелъ Сергѣевичъ! Мы, значитъ, съ вами сходимся. Я только-что это проповѣдывала, но голосъ мой -- гласъ вопіющаго въ пустынѣ. Помогите хоть вы мнѣ!
   -- Увлекаться, милостивыя государыни, положимъ, не грѣхъ, особенно въ молодые годы,-- началъ докторъ Черникъ, взглядывая на часы.
   -- Во всякіе, докторъ, во всякіе!-- перебила Коврова.
   -- Извольте: во всякіе, если вамъ угодно.
   -- Но, разумѣется, всѣмъ, кромѣ любви. Поздняя страсть -- что завядшіе цвѣты!-- снова вставила Коврова.
   -- И съ этимъ готовъ согласиться, Надежда Васильевна! Лучше никогда, чѣмъ поздно? Вы, кажется, такъ совѣтовали?
   -- Такъ, докторъ, такъ.
   -- Отлично. Послѣдую вашему совѣту и увлекаться не рѣшусь. Но я не о томъ. Я хотѣлъ сказать, что если увлекаться не грѣхъ, то засиживаться такъ поздно -- положительное преступленіе. Ужъ первый часъ. А Вѣрѣ Александровнѣ надо къ восьми часамъ въ больницу.
   -- Успѣю выспаться.
   -- Это онъ самъ хочетъ спать!-- воскликнула Коврова.
   -- Пора, пора. Мнѣ тоже надо завтра къ девяти часамъ на дежурство!-- замѣтилъ, въ свою очередь, Петровъ и поднялся съ мѣста.
   -- Эхъ вы! Часа не доспать боптесь!-- упрекнула его Надежда Васильевна.
   -- Нельзя, Надежда Васильевна, голова будетъ болѣть цѣлый день. Вѣрно и Римма Михайловна спать хочетъ. И то она, къ удивленію, сегодня пропустила свой часъ.
   -- Обо мнѣ не безпокойтесь!-- замѣтила, краснѣя, Римма Михайловна.-- Если захочу спать -- уйду.
   -- То-то я удивляюсь, коллега, что вы до сихъ поръ не хотите!
   Гости стали собираться. Стрепетовъ съ сожалѣніемъ поднялся съ мѣста. Онъ съ удовольствіемъ посидѣлъ бы еще, но оставаться не осмѣлился. Не безъ волненія прощался онъ съ Риммой Михайловной, ожидая: пригласитъ ли она его заходить или нѣтъ? Но она пожала ему руку, не сказавъ ни слова, и тѣнь омрачила его лицо. За то Вѣнецкая любезно просила "не забывать ихъ".
   -- А ты что же, Римма, не приглашаешь Павла Сергѣевича? И безъ того ты его напугала своими занятіями!-- замѣтила Надежда Васильевна.
   Римма Михайловна пожала плечами.
   -- Захочетъ, и безъ лишнихъ приглашеній придетъ. Я разъ сказала Павлу Сергѣевичу, что по воскресеньямъ бываю свободна.
   -- Заходите и кромѣ воскресеній, если вамъ дома станетъ очень скучно и вы не побоитесь проскучать съ нами!-- радушно пригласила Вѣнецкая и прибавила, что она по вечерамъ почти всегда дома.
   -- Да скорѣе приходите и ко мнѣ!-- сказала Коврова.-- Я вамъ разскажу про нашего общаго любимца, и, вообще, мы поговоримъ. Я здѣсь, у схимницъ, остановилась. Не бойтесь Риммы!-- засмѣялась она, поймавъ нерѣшительный взглядъ Стрепетова.-- У нея отдѣльная комната. Можетъ долбить своего Гиртля и къ намъ не показываться.
   Стрепетовъ горячо благодарилъ обѣихъ за приглашеніе бывать. Онъ, разумѣется, воспользуется имъ. Онъ такъ счастливъ, что познакомился. Теперь онъ не одинокъ въ Петербургѣ. И этимъ онъ обязанъ счастливой встрѣчѣ на пароходѣ!-- прибавилъ Стрепетовъ, взглядывая на Римму Михайловну, и приблизился къ ней, чтобы еще разъ проститься и, быть можетъ, услыхать отъ нея самой то, что онъ сейчасъ услыхалъ отъ Вѣнецкой и Ковровой.
   Вмѣсто приглашенія Римма Михайловна освѣдомилась, по какимъ предметамъ онъ даетъ уроки.
   -- Я... математикъ!-- отвѣчалъ онъ, удивленный неожиданнымъ вопросамъ.
   -- Быть можетъ, услышу объ урокѣ, такъ дамъ вамъ знать!-- пояснила Римма Михайловна.
   "Такъ вотъ зачѣмъ она спрашивала!"
   И Стрепетовъ такъ порывисто, такъ крѣпко пожималъ руку дѣвушки, что она поморщилась отъ боли.
   Онъ возвращался домой пѣшкомъ, полный впечатлѣній, возвышенно настроенный. Мысли о Риммѣ Михайловнѣ охватили его всего, и онъ радостно и свободно отдавался имъ, какъ пловецъ теплымъ волнамъ, припоминая разныя выраженія ея лица, ея голосъ съ низкими красивыми нотами, слова, интонацію ихъ, руки, косы, родимое пятно на щекѣ. Образъ ея неотступно носился передъ нимъ, и сердце его то билось безотчетной радостью, то наполнялось безотчетной грустью отъ сознанія своихъ несовершенствъ по сравненію съ совершенствомъ идола.
   Поднимая Римму Михайловну на высоту, онъ, разумѣется, принижалъ себя, приписывая дѣвушкѣ столько ума, знанія, развитія, нравственныхъ качествъ, сколько могла лишь вмѣстить самая пылкая фантазія влюбленнаго юноши, награждающаго каждую избранницу своего сердца прежде всего ореоломъ духовной красоты, сообразно своему идеалу. Сдержанность Риммы Михайловны и ея видимое (какъ ему казалось) нежеланіе его общества онъ объяснялъ своей умственной незрѣлостью. О чемъ, въ самомъ дѣлѣ, говорить съ нимъ ей, такой серьезной, погруженной въ занятія, дѣвушкѣ? Какой можетъ представить онъ для нея интересъ?
   И Стрепетова сильнѣе охватывало желаніе читать, учиться, больше знать, чтобы заслужить честь ея вниманія и дружескаго отношенія. Тогда, быть можетъ, она подѣлится съ нимъ когда-нибудь своими мыслями, взглядами, введетъ его въ тайники своего духовнаго міра и затѣмъ... затѣмъ -- ровно ничего болѣе. И этого совершенно достаточно, чтобы сдѣлать человѣка счастливымъ.
   Онъ шелъ по улицамъ не спѣша, словно на прогулкѣ, и -- странное дѣло!-- теперь и этотъ "непривѣтный" Петербургъ казался ему не такимъ сквернымъ, напротивъ, даже не лишеннымъ красоты, когда Стрепетовъ, остановившись на Николаевскомъ мосту, любовался съ минуту видомъ освѣщенной луною серебристой Невы, тихо катившей свои воды среди сверкающихъ на далекое пространство огней, оттѣнявшихъ громадные силуэты зданій и дворцовъ набережной. И себя онъ не считалъ одинокимъ, затеряннымъ въ этомъ городѣ.
   Онъ ощущалъ потребность, обычную въ началѣ любви, излить кому-нибудь свои впечатлѣнія, говорить о предметѣ своего обожанія или слушать о немъ, въ томъ, конечно, случаѣ, если бы Риммѣ Михайловнѣ слагали тѣ же хвалебные гимны, что слагались сами собой у него. Нарисуй кто-нибудь ея портретъ въ дѣйствительномъ видѣ, скажи ему, что Римма Михайловна -- хорошая дѣвушка, но далеко не идеалъ всѣхъ совершенствъ, Стрепетовъ, разумѣется, не сталъ бы слушать, или, слушая, не повѣрилъ. И онъ жалѣлъ, что не съ кѣмъ поговорить о ней теперь, сейчасъ же. Развѣ итти къ Галанину? Поздно, да и онъ, пожалуй, опять нездоровъ.
   Стрепетовъ успокоился, вспомнивъ о Ковровой. Вотъ кто можетъ разсказать объ "его" мадоннѣ!.. Она разъяснитъ ему, отчего Римма Михаиловна чуждается жизни?.. Нѣтъ ли тутъ тайны, имѣющей отношеніе къ "блондину", встрѣченному на вокзалѣ?
   При воспоминаніи о "блондинѣ" Стрепетовъ чувствовалъ приливъ негодованія; воображеніе его надѣляло теперь "блондина" въ геометрической прогрессіи всевозможными скверными качествами, дѣлающими человѣка (котораго онъ видѣлъ разъ въ жизни) однимъ изъ "противнѣйшихъ эгоистовъ" на свѣтѣ.
   Когда Стрепетовъ, во второмъ часу утра, пришелъ домой, не чувствуя усталости послѣ долгой прогулки, его первою мыслью было сейчасъ же написать матери объ этой замѣчательной дѣвушкѣ; прежнее описаніе совершенно блѣднѣло предъ тѣмъ образомъ, который наполнялъ теперь душу молодого человѣка. Но какое-то стыдливое чувство остановило его отъ этого намѣренія. "Мать, пожалуй, иначе объяснитъ его чувство и не оцѣнитъ какъ слѣдуетъ Римму Михайловну!" -- подумалъ Стрепетовъ, едва ли не впервые закрывая тайники своей души отъ матери.
   Онъ увидалъ на письменномъ столѣ два письма. Одно обрадовало его -- оно было отъ Галанина, который извѣщалъ, что урокъ для него готовъ. Другое, напротивъ, онъ тотчасъ же разорвалъ на мелкіе кусочки. Эти торопливыя строчки, писанныя карандашомъ, сквернымъ почеркомъ и съ грубыми ошибками, строчки, заставившія его покраснѣть отъ смущенія и досады, были отъ Ѳенички. Она сообщала, что такъ соскучилась, не видя Стрепетова, что рѣшилась безъ зова побывать сама у него и надѣялась упросить его ѣхать вмѣстѣ на Острова. Записочка оканчивалась извиненіемъ за "непрошенный визитъ" и просьбой навѣстить Галанина. "Безъ васъ Ѳедоръ Петровичъ соскучился, а я еще болѣе".
   Стрепетовъ съ неудовольствіемъ вспомнилъ теперь объ особомъ вниманіи, которое ему оказывала Ѳеничка во время пребыванія его въ нумерахъ Лукачева. Ея вызывающіе взгляды, шуточки и заигрыванія, частыя забѣганія въ его комнату подъ разными предлогами, наконецъ, грустная мина, когда Стрепетовъ прощался, уѣзжая изъ нумеровъ, долгое пожатіе руки, сопровождавшееся выразительнымъ приглашеніемъ навѣщать чаще Ѳедора Петровича,-- все это невольно теперь пронеслось въ головѣ. Онъ и тогда умышленно не замѣчалъ этого вызывающаго кокетства легкомысленной дѣвушки. Зная о трогательной привязанности къ ней Галанина, онъ добросовѣстно избѣгалъ всякаго повода возбудить его ревнивыя подозрѣнія, и только разъ чуть-было не поддался искушенію. Онъ припомнилъ, какъ, за нѣсколько дней до отъѣзда изъ нумеровъ, Ѳеничка, вернувшаяся, по обыкновенію, откуда-то поздно домой, незамѣтно подошла къ нему, погруженному въ книгу, какъ она обдала его быстрымъ, полнымъ страсти, взглядомъ и слишкомъ близко наклонилась надъ нимъ, чтобы взять со стола спички, за которыми пришла, касаясь его плеча волнующейся грудью. Онъ вспомнилъ,-- и это воспоминаніе вызвало теперь на его лицо краску стыда и раскаянія,-- что его внезапно охватило жгучее желаніе поцѣловать смущавшую его дѣвушку, и что только стыдливая робость и воспоминаніе о Галанинѣ заставили его въ ту минуту побороть желаніе и благоразумно отодвинуться. И Ѳеничка унесла спички, сухо простившись съ нимъ; на другой день при встрѣчѣ презрительно назвала его "пижономъ" и до самаго его отъѣзда почти не говорила съ нимъ.
   Неожиданный визитъ Ѳенички, ея приглашеніе ѣхать въ Аркадію, показались теперь Стрепетову оскорбительными, профанирующими его настроеніе, и онъ съ жестокостью, отличающей влюбленнаго идеалиста, осудилъ дѣвушку, непрощенно ворвавшуюся въ его душу, полную чистыхъ впечатлѣній свѣтлаго образа, и рѣшилъ при первомъ же свиданіи дать ей это почувствовать.
   Больше онъ и не вспомнилъ о ней и, бросившись на постель, скоро заснулъ съ самыми чистыми грезами о своей "мадоннѣ".
  

XII.

   На другой день, ровно въ девять часовъ, Стрепетовъ, плохо выспавшійся, торопливо проглотившій дома стаканъ чаю, явился къ Чиркову въ кабинетъ, сіяющій, счастливый и голодный, переживающій еще вчерашнія свои впечатлѣнія.
   Николай Петровичъ уже сидѣлъ за письменнымъ столомъ. По обыкновенію, онъ всталъ въ семь часовъ, продѣлалъ врачебную гимнастику съ приходившимъ къ нему на домъ гимнастеромъ, взялъ ванну, посвятилъ добрую четверть часа своему туалету и теперь, тщательно выбритый, свѣжій и благоухающій, въ щегольски сшитомъ кургузомъ пиджачкѣ и съ туфлями на ногахъ, просматривалъ кипу газетъ, лежавшихъ на письменномъ столѣ. Онъ курилъ сигару и прихлебывалъ чай, повертывая въ своихъ бѣлыхъ, короткихъ, съ круглыми ногтями пальцахъ большой, длинный карандашъ.
   Какъ разъ передъ приходомъ Стрепетова, его превосходительство, до тѣхъ поръ равнодушно пробѣгавшій газеты, вдругъ заинтересовался какой-то статьей, и молодой человѣкъ, войдя въ кабинетъ, замѣтилъ, что Чирковъ какъ будто не въ духѣ. Брови его были нахмурены, губы поджаты, въ лицѣ стояло недовольное выраженіе. Что-то, видимо, раздражало его превосходительство.
   Онъ молча протянулъ руку Стрепетову, взглянувъ на него съ недоумѣніемъ раздраженнаго человѣка, вдругъ увидавшаго передъ собой безконечно счастливое и потому немного глупое лицо. Остановившійся взглядъ чиновнаго скептика, казалось, спрашивалъ: "ты съ чего сіяешь?" и, не интересуясь отвѣтомъ, снова перешелъ на газету.
   -- Прошу повременить минуту!-- проговорилъ онъ, указывая на кресло.
   Стрепетовъ присѣлъ, а Чирковъ дочитывалъ статью, отчеркивая ее, повременамъ, краснымъ карандашомъ. Стрепетовъ взглянулъ на газету -- это была извѣстная московская газета, по мѣрѣ чтенія которой улыбка Чиркова становилась брезгливѣе и злѣе, и въ глазахъ его вспыхивалъ огонекъ.
   Знакомый съ газетой лишь по ея репутаціи, молодой человѣкъ недоумѣвалъ -- что могло въ ней такъ раздражить такого философа, какъ его превосходительство. "Или его самого продернули?!" пришло ему въ голову при видѣ досады, съ какою Чирковъ то-и-дѣло крестилъ карандашомъ.
   -- Эдакіе наглецы!-- чуть слышно шепнулъ Чирковъ, откладывая въ сторону нумеръ, и, поднявъ глаза на Стрепетова, проговорилъ рѣзкимъ, все еще неспокойнымъ голосомъ, полнымъ волненія:-- Работа для васъ готова. Пойдемте!
   Онъ всталъ и, чуть-чуть переваливаясь и вздрагивая бедрами, прошелъ черезъ столовую и гостиную въ небольшую угловую комнату, нѣчто въ родѣ диванной, убранной въ турецкомъ вкусѣ. Пестрый коверъ во всю комнату, низенькія оттоманки съ подушками, пара мягкихъ табуретокъ, нѣсколько японскихъ столиковъ, картины игриваго содержанія по стѣнамъ -- таково было убранство этого маленькаго уютнаго уголка, въ которомъ Чирковъ любилъ подремать послѣ обѣда съ книгою въ рукахъ. У окна стоялъ разложенный ломберный столъ, и на немъ были приготовлены письменныя принадлежности.
   -- Удобно вамъ будетъ здѣсь работать?-- спросилъ Чирковъ.
   -- Вполнѣ!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, довольный, что ему не придется, какъ онъ думалъ, торчать постоянно на глазахъ у патрона.
   -- Мы не будемъ другъ другу мѣшать!-- продолжалъ Чирковъ уже болѣе спокойнымъ и мягкимъ тономъ.-- Каталогомъ и библіотекой займетесь послѣ, а пока, вотъ, не угодно ли будетъ, молодой человѣкъ, заняться археологіей... Разберете мои іероглифы?-- прибавилъ Чирковъ, подавая Стрепетову объемистую рукопись.
   Рукопись была написана хотя и мелкимъ, словно бисеръ, но четкимъ почеркомъ. Стрепетовъ взглянулъ и, отдавая ее назадъ, сказалъ, что разберетъ отлично.
   -- Если что затрудить васъ, пожалуйста спрашивайте. Главное, чтобы не было пропусковъ и невѣрныхъ выраженій, а за каллиграфіей не гонитесь... Мѣста для рисунковъ можно оставлять,-- продолжалъ онъ, перелистывая съ видимымъ удовольствіемъ толстую тетрадь почтовой бумаги большого формата, испещренную рисунками.
   -- Я сниму копію съ рисунковъ, если хотите.
   -- Вы развѣ рисуете?
   -- Немножко.
   -- Въ такомъ случаѣ, снимайте. Сдѣлаете большое одолженіе. Мои рисунки плоховаты.
   -- Надѣюсь, мои выйдутъ удачнѣе!-- проговорилъ весело Стрепетовъ.-- А то еще бы лучше заново ихъ снять съ оригиналовъ, если они у васъ есть.
   Чирковъ просіялъ. Эта мысль ему понравилась.
   -- Оригиналы у меня почти всѣ есть, но только...
   Онъ остановился на секунду въ нерѣшительности.
   -- Но только надо очень осторожно обращаться съ такими предметами. Между ними есть вещи замѣчательной археологической цѣнности!-- заключилъ онъ, выдавая боязнь за свои сокровища, свойственную всѣмъ археологамъ.
   Стрепетовъ обѣщалъ быть осторожнымъ. Онъ будетъ брать по одному предмету и надѣется ничего не испортить.
   -- Вы ручаетесь?-- спрашивалъ Чирковъ.
   -- Ручаюсь,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ.
   -- Смотрите же, будьте осторожны. Впрочемъ, болѣе хрупкія вещи я самъ буду приносить вамъ сюда. Мы, археологи, имѣемъ свои слабости!-- прибавилъ онъ съ улыбкой, какъ бы извиняясь за свое недовѣріе.
   Въ концѣ-концовъ было рѣшено дѣлать рисунки потомъ и помѣстить ихъ не въ текстѣ, а въ особой тетради.
   Чирковъ удалился. Стрепетовъ присѣлъ къ столу и красивымъ, крупнымъ почеркомъ старательно вывелъ заголовокъ: "Раскопки пяти кургановъ въ Псковской губерніи".
   Несмотря на твердое намѣреніе сосредоточить вниманіе исключительно на племенахъ, населявшихъ когда-то Псковскую область (о чемъ шла рѣчь во вступленіи къ статьѣ), образъ "мадонны" то-и-дѣло внезапно появлялся среди бывшихъ аборигеновъ, такъ что нашъ молодой человѣкъ долженъ былъ употреблять усиліе, чтобы направить мысли на людей доисторическихъ, весьма мало, по правдѣ сказать, его интересовавшихъ въ такую минуту. Онъ чуть-было даже разъ не написалъ вмѣсто "Лудь" -- "Римма Михайловна" и, спохватившись, рѣшилъ быть внимательнѣе къ работѣ. Тѣмъ не менѣе, первую же страницу пришлось переписать вновь. При сличеніи съ оригиналомъ, Стрепетовъ замѣтилъ пропускъ цѣлыхъ трехъ строкъ.
   -- Не угодно ли чаю?
   Стрепетовъ весело поднялъ голову. Передъ нимъ, съ подносомъ въ рукахъ, стояла щеголеватая, привѣтливо улыбающаяся Аксюша.
   Онъ съ удовольствіемъ взглянулъ на подносъ, на которомъ и сливки и маленькія сдобныя булочки глядѣли такъ аппетитно, и охотно принялъ предложеніе.
   -- Вы у насъ будете заниматься?-- фамильярно спрашивала Аксюша, пока Стрепетовъ бралъ стаканъ.
   Это "у насъ" заставило Стрепетова улыбнуться и утвердительно кивнуть головой.
   -- Сколько времени?
   -- Не знаю. А вамъ что?
   -- Такъ-съ...-- проронила Аксюша и, замѣтивъ быстроту, съ какой Стрепетовъ принялся за чай, прибавила:-- Будете пить еще?
   -- Нѣтъ, довольно.
   -- Выпили бы. Я для васъ заварила свѣжаго чаю.
   -- Благодарю, больше не хочу!
   -- Аксюша!-- раздался черезъ комнаты рѣзкій голосъ его превосходительства.
   Аксюша нетерпѣливо передернула плечами, усмѣхнувшись про себя, и торопливо вышла, захвативъ въ руки подносъ.
   "Рѣшительно генералъ сегодня не въ духѣ!" -- подумалъ Стрепетовъ, допивая стаканъ и вновь принимаясь за работу.
   Послѣ часа безпрерывнаго писанія, рука Стрепетова съ непрывычки порядочно-таки устала; но онъ усердно продолжалъ переписку, прерывая работу на короткіе промежутки, чтобы размять члены, выкурить папироску и рѣшить все еще нерѣшенный имъ вопросъ: итти ли сегодня къ Ковровой? Этотъ вопросъ явился, какъ только Стрепетовъ проснулся. "Она вѣдь звала скорѣе прійти!" -- увѣрялъ себя молодой человѣкъ, прикрывая этимъ предлогомъ неодолимое желаніе увидать Римму Михайловну.
   Въ квартирѣ стояла тишина. Стрепетовъ взглянулъ въ двери и черезъ анфиладу комнатъ увидалъ Чиркова за письменнымъ столомъ; повидимому, генералъ писалъ. Стрепетовъ посмотрѣлъ на часы. Оставалось еще полтора часа, и онъ ретиво принялся за окончаніе вступленія. Черезъ нѣсколько времени изъ кабинета раздались звуки рояли. Стрепетовъ старался не слушать, но чудные мягкіе звуки какой-то незнакомой ему бетховенской сонаты незамѣтно приковывали его вниманіе. Онъ слушалъ, продолжая работать, но какъ-то незамѣтно перо остановилось само собой. Неопредѣленныя ощущенія, то сладкія, то грустныя, желаніе счастья и любви переполняли душу, и онъ весь отдался теперь музыкѣ, закрывъ глаза, погруженный въ чудныя грезы, среди которыхъ образъ "мадонны" сливался съ главнымъ мотивомъ, и трудно было отдѣлить одинъ отъ другого. Онъ слушалъ, и тихо льющіеся дивные звуки открывали, казалось, ему самому тайну его любви.
   Наступившая пауза заставила его очнуться. Игра возобновилась, но юноша уже писалъ, стараясь не слушать, стараясь не думать объ открытомъ имъ секретѣ. "Пусть этотъ секретъ навѣки останется секретомъ!" -- рѣшилъ онъ. И когда, наконецъ, звуки смолкли, уже было двѣнадцать часовъ. "Пора кончать". И Стрепетовъ понесъ въ кабинетъ свою работу, чтобы узнать, доволенъ ли останется Чирковъ его почеркомъ.
   -- Отлично, отлично. Это лучше, чѣмъ надо!-- проговорилъ Чирковъ, просмотрѣвъ первую страничку.-- И ни одной ошибки въ археологическихъ терминахъ. Очень благодаренъ вамъ, Павелъ Сергѣевичъ!-- прибавилъ Чирковъ, повидимому, значительно успокоившійся.
   Стрепетовъ сталъ откланиваться.
   -- Куда жъ вы! Сейчасъ будемъ завтракать!-- остановилъ его Чирковъ.
   Но Стрепетовъ отказался. Онъ еще раньше рѣшилъ не оставаться, чтобы не терять времени.
   -- Какъ хотите, но только имѣйте въ виду, что въ половинѣ перваго подаютъ завтракъ, и я разъ навсегда приглашаю васъ быть моимъ гостемъ. А что, музыка моя не мѣшала вамъ заниматься? Если мѣшаетъ, можно запирать двери.
   -- О, нѣтъ, нисколько не мѣшала. Напротивъ...
   -- Вѣрно, вы любите музыку?
   -- Люблю!-- возбужденно отвѣтилъ Стрепетовъ.
   Чирковъ пристально взглянулъ на молодого человѣка и, улыбаясь, спросилъ:
   -- Да что вы сегодня такой сіяющій, Павелъ Сергѣевичъ? Нѣтъ ли у васъ какихъ-нибудь хорошихъ извѣстій о мѣстѣ.
   Этотъ неожиданный вопросъ смутилъ Стрепетова. Онъ покраснѣлъ, какъ могутъ только краснѣть влюбленные, которыхъ мнительность въ каждомъ вопросѣ подозрѣваетъ, что открыта ихъ тайна любви. Онъ пробормоталъ, что никакихъ утѣшительныхъ извѣстій о мѣстѣ еще нѣтъ.
   -- Но я за то урокъ получилъ!-- съ живостью подхватилъ онъ, стараясь овладѣть своимъ смущеніемъ.
   -- Урокъ? Ну, это еще небольшая находка. А у Варницкой были?
   Стрепетовъ отвѣчалъ, что она еще не пріѣхала изъ-за границы.
   -- Непремѣнно побывайте у нея, непремѣнно!-- заботливо началъ Чирковъ.-- Я, вотъ, не далѣе, какъ въ субботу, говорилъ снова о васъ въ клубѣ съ однимъ вліятельнымъ въ банкѣ человѣкомъ, но пока одни неопредѣленныя обѣщанія. Даже досадно. При всемъ желаніи вамъ помочь, я до сихъ поръ ничего не могу сдѣлать, а то, что бы могъ, вамъ совсѣмъ не подходитъ.
   Стрепетова тронула такая заботливость, и онъ счелъ долгомъ поблагодарить Чиркова.
   -- Благодарить-то не за что!-- промолвилъ Чирковъ. Онъ поднялся съ кресла и, приблизившись къ Стрепетову, продолжалъ: -- Добрыми намѣреніями и адъ вымощенъ, а что толку? Тѣмъ не менѣе, я хочу, чтобы вы вѣрили, милый Павелъ Сергѣевичъ, что я не забылъ о васъ и употреблю всѣ усилія васъ устроить... Вѣдь вашъ покойный отецъ когда-то былъ моимъ единственнымъ, лучшимъ другомъ!-- внезапно прибавилъ онъ съ задушевной ноткой въ голосѣ, пожимая руку Стрепетова повыше локтя.
   Онъ отпустилъ его руку и заговорилъ своимъ обычнымъ, слегка ироническимъ тономъ:
   -- И все-таки, несмотря на мои хлопоты, вамъ, вѣроятно, придется ждать, а сколько времени ждать -- кто знаетъ?.. Мои фонды, какъ я уже говорилъ вамъ, не высоко стоятъ въ чужихъ вѣдомствахъ!.. Вотъ и нашъ московскій оракулъ распекаетъ за недостатокъ рѣшительности,-- прибавилъ Чирковъ, указывая взглядомъ на газету и брезгливо морщась.-- Того и гляди, и я попаду въ нигилисты!-- усмѣхнулся его превосходительство.
   Онъ примолкъ и черезъ минуту сказалъ:
   -- А ваша тетушка, если захочетъ, можетъ устроить васъ... Она это умѣетъ. У нея самое разнообразное знакомство... Потому-то я и совѣтую: непремѣнно побывайте у нея и... à la guerre comme à la guerre... постарайтесь понравиться своей двоюродной тетушкѣ... Что вы такъ нахмурились?-- улыбнулся Чирковъ, замѣтивъ недоумѣвающій взглядъ Стрепетова.-- Понравиться нужно, и это не трудно; главное, не распространяйтесь съ нею о своихъ убѣжденіяхъ, оставьте ихъ про себя... Какое кому дѣло до того, что вы такъ думаете о судьбахъ міра... Не забывайте, что прежде всего вамъ нуженъ кусокъ хлѣба, хотя бы для того, чтобы имѣть возможность думать объ этихъ судьбахъ, если это вамъ будетъ угодно!-- прибавилъ Чирковъ съ тонкой улыбкой.
   -- Она развѣ такая нетерпимая, моя тетушка?-- спросилъ Стрепетовъ, недоумѣвая.
   -- Валентина Марковна!?-- И Чирковъ разсмѣялся.-- Вы, значитъ, о ней ничего не знаете?
   -- Рѣшительно ничего. Знаю только, что она не нравится матери.
   -- Ну, это, конечно, дѣло вкуса. Во всякомъ случаѣ, ваша родственница -- женщина интересная, по-женски, если хотите, умна и -- запишите себѣ на память -- покровительствуетъ только самымъ благонамѣреннымъ молодымъ людямъ!-- подчеркнулъ генералъ съ саркастической усмѣшкой.-- Я кое-что слышалъ о ней надняхъ. Она, видите ли, въ послѣднее время играетъ въ обскурантизмъ и въ добраго русскаго мужичка, и потому, вѣроятно, называетъ себя правовѣрной консерваторкой -- ваша тетушка Валентина Марковна. Состояніе у нея огромное. Она честолюбива, хороша собой и тщеславна -- отчего жъ ей и не забавляться игрушкой?.. Это даетъ извѣстный престижъ... О ней говорятъ... Ну, бредитъ, разумѣется, разными "рындами" и "гриднями", проповѣдуетъ свое собственное евангеліе отъ Валентины и вездѣ говоритъ, что Россія погибнетъ, если не будетъ грозной власти. Въ устахъ женщины это не лишено пикантности, а?-- усмѣхнулся онъ.-- Однимъ словомъ, ваша тетушка вполнѣ на высотѣ извѣстныхъ взглядовъ!-- проговорилъ его превосходительство послѣднюю фразу тѣмъ обычнымъ своимъ двусмысленнымъ тономъ, который вводилъ въ заблужденіе людей, мало знавшихъ Чиркова, оставляя ихъ въ сомнѣніи: хвалитъ ли онъ или порицаетъ?-- Такъ ужъ вы, Павелъ Сергѣевичъ, не противорѣчьте ей, если она удостоитъ васъ конференціей во вкусѣ вотъ этой газеты, а то всю обѣдню испортите!.. Кстати, она, говорятъ, и въ перепискѣ съ самимъ издателемъ!.. и сама грѣшитъ статьями. Такъ пусть себѣ говоритъ, что ей вздумается -- мало ли нынче болтаютъ вздора!-- заключилъ Чирковъ съ самымъ презрительнымъ выраженіемъ.
   -- Портретъ непривлекательный!-- вымолвилъ ошеломленный провинціалъ, смутно понявшій значеніе нѣкоторыхъ словъ въ тирадѣ Чиркова, но схватившій общій ея смыслъ и видимо имъ возмущенный.
   -- Непривлекательный?-- подхватилъ Чирковъ.-- Смотрите, какъ бы, познакомившись съ оригиналомъ, вы не влюбились въ свою двоюродную тетушку!.. Она вѣдь очень хорошенькая ретроградка, несмотря на свои тридцать съ большимъ хвостикомъ, и, говорятъ, умѣетъ вербовать юныхъ прозелитовъ. Серьезно влюбляться, впрочемъ, не рекомендую, а... поухаживать за хорошенькой женщиной въ ваши годы не мѣшаетъ!-- прибавилъ игриво Чирковъ, прищуривая глаза, что придало его лицу выраженіе лукаваго цинизма.-- Bonne fortune!.. Это... Такъ вы рѣшительно отказываетесь завтракать?-- оборвалъ Чирковъ.-- Ну, до свиданія, милый Павелъ Сергѣевичъ!-- простился Чирковъ съ ласковымъ дружелюбіемъ, словно не замѣчая непріятнаго впечатлѣнія, произведеннаго послѣдними его словами на молодого человѣка.
   -- Что жъ не остались завтракать?-- спросила Аксюша въ передней, провожая Стрепетова.
   -- Некогда мнѣ у васъ завтракать!-- сухо отрѣзалъ Стрепетовъ, торопливо выходя вонъ.
   -- Отвратительный циникъ!-- проговорилъ онъ вслухъ, когда, очутившись на улицѣ, вполнѣ прочувствовалъ значеніе совѣтовъ Чиркова и его легкіе взгляды на отношенія къ женщинамъ.
   Только что бывшій разговоръ казался Стрепетову комомъ грязи, брошеннымъ во что-то свѣтлое и чистое, хоронившееся въ его душѣ. Непонимавшій еще, какъ всѣ неиспорченные и очень молодые люди, всей сложности и противорѣчій человѣческаго характера, привыкшій къ категорическимъ заключеніямъ, Стрепетовъ не могъ разобраться въ разнородныхъ ощущеніяхъ, охватившихъ его при мысляхъ о Чирковѣ. Онъ рѣшительно недоумѣвалъ, какъ могъ быть столь циниченъ человѣкъ, съ такимъ искреннимъ чувствомъ игравшій сонаты? Какъ согласить все то, что онъ говоритъ, съ его служебнымъ положеніемъ? И онъ чувствовалъ, что, несмотря на протестъ возмущеннаго сердца, умъ этого скептика полонсительно импонировалъ; гнѣвъ и отвращеніе, закипавшіе въ немъ, обезорузкивались при воспоминаніи о своеобразномъ, но несомнѣнно искреннемъ участіи, которое проявилъ къ нему этотъ самый "циникъ" съ перваго же дня знакомства.
   И эта самая Валентина Марковна одновременно возбудила къ себѣ чувство непріязни и сильно задѣла любопытство, благодаря характеристикѣ Чиркова. Онъ припомнилъ теперь разные намеки матери, избѣгавшей почему-то входить въ подробности о замужествѣ этой родственницы,-- замужествѣ, которое мать не одобряла: припомнилъ разсказы о богачѣ Варницкомъ, и рѣшилъ сходить разъ къ теткѣ, чтобы только имѣть понятіе объ этомъ новомъ для него типѣ -- петербургской барыни, проповѣдующей какое-то свое евангеліе. Но, конечно, онъ ни за что не послѣдуетъ "гнуснымъ" совѣтамъ "циника". Онъ не намѣренъ нравиться подобной особѣ и, разумѣется, не станетъ искать ея покровительства. Чертъ съ нимъ!-- Онъ пробьетъ себѣ дорогу и безъ Валентины Марковны!
   Словно для успокоенія возмущеннаго чувства, мысли Стрепетова вновь обратились къ Риммѣ Михайловнѣ, и, при сравненіи, образъ ея еще ярче засіялъ въ его сердцѣ. Онъ скоро забылъ и цинизмъ Чиркова, и тетку, и думалъ, что міръ Божій все-таки хорошъ, а люди добры и искренни.
   Стрепетовъ шелъ на Лиговку, къ Галанину, справиться объ урокѣ и поблагодарить добраго человѣка за хлопоты; но, дойдя до Литейной, рѣшительно повернулъ въ эту улицу, точно влекомый посторонней силой, и, вмѣсто Лиговки, очутился на Кирочной, почти у Таврическаго сада, невдалекѣ отъ большого четырехъэтажнаго дома, во дворѣ котораго была квартира Вѣнецкой и Нерпиной.
   "Быть можетъ, онъ ее встрѣтитъ? Она, сколько помнится, говорила, что гуляетъ каждый день, послѣ двѣнадцати!" -- думалъ онъ, разгуливая взадъ и впередъ по Кирочной, и пристально вглядывался чуть ли не въ каждую женщину, въ надеждѣ увидать Римму.
   "Она!"
   Сердце его забилось сильнѣе, когда онъ издали замѣтилъ приближающуюся маленькую женскую фигурку. Онъ смутился вдругъ и струсилъ, какъ школьникъ, придумывая и не находя приличнаго объясненія своего присутствія. Ужъ онъ, было, хотѣлъ повернуть назадъ и дать тягу, какъ его озарила счастливая мысль: онъ остановился у воротъ ближайшаго дома и пристально сталъ разглядывать нумеръ его. Теперь бояться нечего. Онъ объяснитъ "нечаянную" встрѣчу невинной ложью: онъ ищетъ домъ, гдѣ живетъ господинъ, обѣщавшій урокъ.
   Когда, по его разсчету, Римма Михайловна должна была приблизиться, Стрепетовъ отошелъ отъ дома и, замирающій отъ волненія, не рѣшаясь поднять глазъ, пошелъ навстрѣчу. Наконецъ, онъ поднялъ глаза и увидалъ передъ собой пожилую, некрасивую даму, такъ же похожую на Римму Михайловну, какъ вѣдьма на ангела.
   И нашъ молодой человѣкъ не могъ удержаться отъ восклицанія и вслѣдъ затѣмъ подарилъ даму взглядомъ, полнымъ такого выраженія досады и разочарованія, что дама сердито отвернулась и, вѣроятно, приняла Стрепетова либо за помѣшаннаго, либо за невозможнаго нахала.
   Въ теченіе этой долгой прогулки, сперва по Кирочной, а потомъ по пустыннымъ аллеямъ Таврическаго сада, было еще нѣсколько такихъ неудачныхъ встрѣчъ и такихъ же разочарованій, такъ что Стрепетовъ, потерявшій всякую надежду, пошелъ, наконецъ, на Лиговку, все-таки всматриваясь, по пути, въ идущія навстрѣчу женскія фигуры зоркимъ, безпокойнымъ взглядомъ влюбленнаго, находящагося въ той "стадіи", когда всѣ эти "нечаянныя" встрѣчи съ объясненіями ихъ, сшитыми бѣлыми нитками, кажутся еще необыкновеннымъ счастьемъ.
   Не осмѣливаясь даже и мечтать о частомъ посѣщеніи квартиры на Кирочной, онъ рѣшилъ узнать какъ-нибудь, въ какіе часы и гдѣ именно гуляетъ Римма, и если часы будутъ свободны, онъ станетъ приходить взглянуть на нее издали, разумѣется, незамѣтно, чтобы не оскорбить своего идола.
  

XIII.

   -- Кто тутъ?.. Вамъ требуется комната, господинъ? Пожалуйте, пожалуйте... У меня есть преотличный, доложу вамъ, нумерокъ!-- раздался изъ глубины корридора знакомый конфиденціальный басокъ приближающагося и шлепающаго туфлями Ипата Никитича, когда Стрепетовъ, въ началѣ третьяго часа, усталый, отворилъ двери меблированныхъ комнатъ господина Лукачева и очутился среди тьмы и невозможной вони.
   -- Здравствуйте, Ипатъ Никитичъ! Что, Ѳедоръ Петровичъ дома?
   -- А я васъ, было, и не узналъ, Павелъ Сергѣевичъ! Богатымъ вамъ быть!-- воскликнулъ ниатъ Никитичъ, разглядѣвъ Стрепетова.-- Полагалъ, не жильца ли Богъ послалъ... Честь имѣю свидѣтельствовать вамъ свое почтеніе!.. Совсѣмъ жильца нынче какъ-то не водится... Куда они только дѣваются? Пожалуйте!-- говорилъ старикъ, отворяя комнату Галанина.
   -- Галанина нѣтъ дома?-- спросилъ Стрепетовъ, останавливаясь на порогѣ пустой комнаты.
   -- То-то нѣтъ-съ, но они сейчасъ вернутся... Пожалуйте... отдохните... Ѳедоръ Петровичъ просили васъ безпремѣнно обождать, имѣя вамъ сообщить кое-что пріятное касательно занятій!-- продолжалъ Ипатъ Никитичъ тѣмъ же таинственнымъ тономъ и съ тѣмъ же видомъ человѣка, сообщающаго важный секретъ, съ какимъ онъ обыкновенно рекомендовалъ на вокзалѣ свои нумера.-- Вотъ на этотъ стульчикъ садитесь... Онъ будетъ посолиднѣе...
   И, по привычкѣ, смахнувъ на ходу густой слой пыли со стола, Ипатъ Никитичъ, какъ бы въ оправданіе безпорядка и грязи, царившихъ въ маленькомъ, непривѣтномъ "номеркѣ" бездомнаго холостяка, замѣтилъ:
   -- Комната еще не убрана, по причинѣ, что Ѳедоръ Петровичъ недавно только встали... Не извольте принять чего-нибудь такого въ мысли!-- поспѣшилъ прибавить Ипатъ Никитичъ, замѣтивъ вопросительно-безпокойный взглядъ Стрепетова.-- Нынче мы... по этой части, можно сказать, совсѣмъ другую методу приняли... Шабашъ!-- проговорилъ Ипатъ Никитичъ съ радостно-торжественнымъ выраженіемъ въ лицѣ и голосѣ.-- Одну рюмку передъ обѣдомъ для аппетита -- вотъ и все наше потребленіе... Эта метода у нихъ заведена съ послѣдней ихней болѣзни... Помните, какъ Ѳедоръ Петровичъ тогда мучился?.. Я такъ полагаю: теперь у насъ пойдетъ полная поправка!.. только бы Господь помогъ... Вѣдь человѣкъ-то какой Ѳедоръ Петровичъ! Другого такого во всемъ Петербургѣ не сыщешь... Ей-Богу, не сыщешь!-- съ чувствомъ прибавилъ старикъ.
   Онъ помолчалъ, еще разъ стеръ обшлагомъ пыль со стола и послѣ деликатнаго опроса, не стѣсняетъ ли своимъ присутствіемъ, присѣлъ на кончикъ стула и продолжалъ таинственно-радостнымъ тономъ:
   -- Вчера Ѳедоръ Петровичъ почти всю ночь просидѣлъ за работой... Экстра, изволите видѣть, такая для нихъ вышла отъ одного адвоката: чтобы къ двумъ часамъ сегодняшняго числа, и за то двадцать-пять рублей... Ѳедоръ Петровичъ и взялся, да въ ночь цѣлый ворохъ бумаги и отмахалъ... А ужъ насчетъ того, какъ умѣетъ написать Ѳедоръ Петровичъ, сами можете лучше моего понять. У нихъ въ головѣ понятія, можетъ быть, не меньше, чѣмъ у министра... Такъ, значитъ, сдѣлайте ваше одолженіе -- на-пи-шемъ!-- протянулъ Ипатъ Никитичъ съ такимъ горделивымъ и задорнымъ видомъ, словно бы честь обладанія такими талантами цринадлежитъ ему самому, и ихъ кто-нибудь оспариваетъ.-- Теперь, доложу вамъ, Ѳедору Петровичу выйдетъ совсѣмъ другая абонировка жизни!-- прибавилъ онъ значительно послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Почему вы такъ думаете?
   -- Этотъ самый адвокатъ, изволите видѣть, обнадежилъ Ѳедоръ Петровичу у себя мѣсто... Сто рублей въ мѣсяцъ -- пиши только разныя кассаціи, съ позволенія сказать... Товарищъ тоже ихній... Деньги-то, говорятъ, лопатами загребаетъ... Вотъ онъ, значитъ, обнадежилъ, и самъ сомнѣвался, какъ бы опять, понимаете ли, насчетъ "игры воображенія" у Ѳедора Петровича не было, а теперь, какъ онъ увидитъ работу Ѳедоръ Петровича и какъ это онъ ее къ часу принесъ, такъ если онъ человѣкъ съ настоящимъ понятіемъ, я полагаю, сію минуту предложитъ мѣсто... Ѳедоръ Петровичъ даже очень на это обнадежены... "Тогда, говоритъ, философъ Ипатъ, только омеблировку почище мнѣ сдѣлай, а я, говоритъ, тебя не покину. Попрежнему, говоритъ, буду жить въ твоей трущобѣ!" И заливается, хохочетъ... Я за ними вистую, а самъ, однако, довольно чувствую, что онъ это по деликатному характеру своему не хочетъ насъ бросить... Господинъ душевный... Да-съ...
   Ипатъ Никитичъ обвелъ комнату задумчивымъ взглядомъ и снова заговорилъ:
   -- Оно, точно, трущобисто. Давно бы слѣдовало всему обзаведенью сдѣлать, въ нѣкоторомъ родѣ, капитальный ремонтъ, да вѣдь изъ пальца -- я такъ смѣю полагать -- его не высосешь? Слѣдственно, и изворачивайся по мѣрѣ силъ, и будь благодаренъ Богу, если хоть на сутки заманишь какого-нибудь путешественника. Вы, вотъ, дай вамъ Богъ всякаго благополучія, больше недѣли у насъ простояли, а то другіе постоятъ сутки и... только ихъ видали... И за сутки моли Бога-то!.. Другой путешественникъ зайдетъ, понюхаетъ, поглядитъ, да еще обругаетъ, уходя... Только и совсѣмъ это время стало плохо... Не клюетъ жилецъ, да и только!.. Ужъ, кажется, безъ всякаго, можно сказать, стыда на вокзалѣ номерки нахваливаешь... Изволите сами знать?-- улыбнулся Ипатъ Никитичъ,-- и все-таки возвращаешься домой одинъ... Сегодня вотъ тоже... даже вспомнить досадно... А еще образованный господинъ!-- неодобрительно промолвилъ Ипатъ Никитичъ и покачалъ головой.
   -- А что случилось, Ипатъ Никитичъ?
   -- Намѣтилъ я, изволите видѣть, одного молодого пассажира... съ виду подходящій: пальтишко неважное, самъ озирается, какъ есть пріѣзжій изъ провинціи пижонъ, въ родѣ, будто, студента... Я къ нему, руку подъ козырекъ -- и давай, какъ слѣдуетъ, деликатно рекомендовать свое семейное гарни... Слушалъ онъ это съ большимъ вниманіемъ, спрашивалъ насчетъ обѣдовъ и всякихъ удобствъ... одно слово, быдто и въ серьезъ клюнулъ... Я, значитъ, прибавляю, съ позволенія сказать, жару -- откуда только слова берутся -- а какъ кончилъ свою прокламацію и хотѣлъ было, для вѣрности, принять его чемоданшико, какъ господинъ въ отвѣтъ: "Отлично, говоритъ, вы врете... превосходно... Вамъ бы, говоритъ, въ адвокаты... Но только мнѣ, къ сожалѣнію, вашего семейнаго гарни не требуется, у меня, говоритъ, квартира давно есть"... И смѣется. И наши "номерные" тоже смѣются... Обидно... Господину забава, а изъ-за негь я, быть можетъ, другого жильца потерялъ... Ну, и я его оконфузилъ...
   -- Что жъ вы ему сказали, Ипатъ Никитичъ?
   -- А сказалъ я ему эдакъ деликатнымъ манеромъ: "каждому, говорю, бѣдному человѣку хочется наврать себѣ на кусокъ хлѣба. Безъ надобности и собака не брешетъ. А вамъ, говорю, довольно стыдно, молодой господинъ, издѣваться!" Вотъ что я ему сказалъ... Небойсь, понялъ... Не даромъ поскорѣе улизнулъ...
   Старикъ помолчалъ, нюхнулъ табаку, отеръ свой остренькій носикъ клѣтчатымъ платкомъ и, вздохнувъ, философски замѣтилъ:
   -- Тоже и мнѣ не лестно каждый день по четыре раза выходить къ поѣзду и звонить языкомъ... А если звонишь и за полтинникъ въ сутки обѣщаешь, съ позволенія сказать, царскіе чертоги, то можно, я полагаю, при образованіи, понимать, что я на хлѣбъ себѣ вызваниваю. А то: "отлично, говоритъ, врете!" Оно точно... вру и, могу сказать, многіе изъ нашихъ завидуютъ, какъ я чувствительно выражаюсь насчетъ номеровъ; но коли нѣтъ капиталу, поневолѣ игру фантазіи пускаешь въ ходъ... Если бы меня одинъ, съ позволенія сказать, подлецъ не обманулъ, то всей обстановки номеровъ совсѣмъ бы другой былъ эффектъ!..-- неожиданно прибавилъ Ипатъ Никитичъ съ сердцемъ.-- Безъ малаго цѣлая тысяча, господинъ, гуляетъ, по причинѣ собственнаго довѣрія... Да я вамъ, кажется, имѣлъ честь разсказывать?
   -- Нѣтъ, не разсказывали... Разскажите.
   И словоохотливый старикъ началъ издалека, касаясь біографическихъ подробностей, какъ онъ, послѣ воли, служилъ все больше по хорошимъ гостиницамъ, скопилъ до двухъ тысячъ капиталу ("по нашему званію, это, сударь, большой капиталъ!") и какъ, рѣшившись пять лѣтъ тому назадъ вступить въ супружество съ Анной Ивановной, чтобы "на склонѣ лѣтъ жить, съ позволенія сказать, не по-свински, а по влеченію сердца" ("Анна Ивановна тогда еще виднѣе была!" -- вставилъ снова Ипатъ Никитичъ, вздохнувъ), разсчитывалъ доставить и супругѣ, и Ѳеничкѣ спокойную, благородную жизнь и, съ этой цѣлью, снялъ эти самые нумера, заплативъ за всю обстановку пятьсотъ рублей и оставивъ, для обороту, тысячу про запасъ, чтобы современемъ обновить заведеніе. Сперва хоть и не шибко, а дѣло шло, жилецъ водился... жили слава, Богу... Но тутъ-то и случилась эта самая "подлость".
   -- Слышали, можетъ, про господина Безумова?.. Изъ тамбовскихъ они,-- спросилъ вдругъ Ипатъ Никитичъ.
   -- Нѣтъ, не слыхалъ.
   -- Такъ вотъ этотъ самый господинъ Безумовъ и есть мой разоритель, сынъ, значитъ, прежняго моего барина... Мы безумовскіе были. Пріѣхалъ это онъ, три года тому назадъ, въ Петербургъ, встрѣтилъ, на мою бѣду, меня какъ-то на улицѣ... призналъ... (мальчишкой онъ при мнѣ-то еще былъ, когда я состоялъ въ камердинерахъ у стараго барина) и эдакъ въ скорости сюда... вотъ въ эти самые номера объявился. Ну, господинъ, какъ есть форменный, форсистый, изъ себя красивый, однимъ словомъ... Меня въ тѣ поры дома не было, такъ онъ давай зубы заговаривать Аннѣ Ивановнѣ, чтобы ему тысячу рублей на самое короткое время. На слѣдующій день опять ужъ ко мнѣ... "Не хочу, говоритъ, процентъ большой платить ростовщикамъ... Надѣюсь, говоритъ, повѣрите!".. Ну, думаю, человѣкъ богатый, не захочетъ маленькаго человѣка обмануть... однако, все-таки, безъ супруги не рѣшился... А Анна Ивановна, по своему женскому великодушію: "дай да дай... такой, говоритъ, видный мужчина!.." Ну, и дали... да съ тѣхъ поръ и получаемъ... Документа-то нѣту. Ужъ я писалъ, писалъ къ нему въ Тамбовскую -- ни отвѣта, ни привѣта... Кто бы могъ полагать такую подлость у благороднаго господина съ состояніемъ? Ну, я и остался одинъ виноватъ... То-то оно и есть. Во всякомъ дѣлѣ виноватый требуется!-- сентенціонно прибавилъ Ипатъ Никитичъ, деликатно умалчивая, однако, что это философское заключеніе выведено имъ изъ горькаго опыта, послѣ гонки, которую задала ему супруга, сваливъ всю вину за дачу денегъ на него.
   Изъ корридора донесся визгъ отворяемыхъ дверей.
   -- Вѣрно Ѳедоръ Петровичъ!-- проговорилъ Ипатъ Никитичъ, высовывая свою бѣлобрысую остриженную голову въ корридоръ.
   Но онъ тотчасъ же откинулся назадъ и, закрывая двери, проговорилъ боязливымъ, таинственнымъ шопотомъ:
   -- Наши дамы вернулись... Анна Ивановна съ Ѳеничкой!..
   Вслѣдъ затѣмъ послышались шаги и шуршанье юбокъ.
   -- Счастливо оставаться, Павелъ Сергѣевичъ... Надо выходить къ поѣзду... Какъ на вашемъ хронометрѣ?
   Стрепетовъ сказалъ.
   -- И то пора!-- безпокойно промолвилъ онъ, скрываясь въ. дверяхъ.
   Не прошло и минуты, какъ изъ корридора раздался рѣзкій голосъ Анны Ивановны:
   -- А ты что же, лѣнтяй, не думаешь сегодня итти къ поѣзду?
   -- Иду, иду! Не тревожьтесь, Анна Ивановна!-- долетѣлъ до слуха Стрепетова робкій отвѣтъ ниата Никитича.
   И все смолкло.
   Стрепетовъ рѣшилъ дождаться Галанина и, въ ожиданіи его, взялъ со стола книгу и сталъ читать; повременамъ онъ прерывалъ чтеніе и, прислушиваясь, безпокойно посматривалъ на двери.
   "Зайдетъ или не зайдетъ Ѳеничка?"
   Несмотря на рѣшительное намѣреніе дать понять дѣвушкѣ, что не питаетъ къ ней никакихъ чувствъ (это онъ считалъ непремѣнной обязанностью и передъ Ѳеничкой, и передъ самимъ собой), Стрепетовъ испытывалъ большое смущеніе въ ожиданіи неминуемаго, какъ онъ думалъ, объясненія, если придетъ Ѳеничка, и малодушно, признаться, желалъ, чтобы она не приходила. Прошло минутъ десять. Стрепетовъ было успокоился, какъ дверь беззвучно отворилась, и Ѳеничка, веселая, радостная и сіяющая, какъ птичка, впорхнула въ комнату.
   Преувеличенная церемонность поклона, серьезность лица молодого человѣка сразу смутили Ѳеничку. Веселость и развязность вмигъ исчезли. Она бросила робкій, испытующій взглядъ своихъ сѣрыхъ глазокъ и, опуская ихъ, проговорила тихимъ, приниженнымъ голоскомъ:
   -- Вы сердитесь, что я вчера заходила къ вамъ, Павелъ Сергѣевичъ?
   При видѣ этого покорнаго смущенія Стрепетовъ смутился самъ. Ему стало жаль дѣвушку, и онъ совсѣмъ позабылъ про свое намѣреніе "дай ей понять" и собирался было успокоить ее, какъ она, и безъ объясненій понявшая все, прошептала:
   -- Больше этого не будетъ... Вы только не сердитесь!-- прибавила вдругъ она со слезами въ голосѣ, вся смущенная, притихшая, точно птичка съ подшибленными крылышками.
   Стрепетовъ испытывалъ смѣшанное чувство жалости, стыда и досады и готовъ былъ провалиться сквозь землю, точно въ чемъ-то самъ виноватый.
   Прошла не одна тяжелая секунда, пока онъ заговорилъ, наконецъ, стараясь взять добродушно невинный тонъ непонимающаго въ чемъ дѣло человѣка. Чувствуя въ то же время неестественность этого тона, онъ продолжалъ, однако, объяснять, что нисколько не сердится, но что у него нѣтъ времени ѣздить по Островамъ... Онъ занятъ...
   -- Да вы не объясняйте!-- остановила его Ѳеничка:-- я сама вижу!-- подчеркнула она, и въ тонѣ голоса звучала раздраженная нотка.
   Съ этими словами она пошла было къ дверямъ, но вдругъ повернулась и, подойдя къ Стрепетову, прошептала:
   -- Ѳедору Петровичу ни слова, что я у васъ была... Это его огорчитъ...
   -- Огорчитъ? Зачѣмъ же вы его огорчаете, Ѳеничка?
   И, вдругъ проникшись благороднымъ желаніемъ порадѣть за Галанина, онъ съ горячимъ воодушевленіемъ заговорилъ о томъ, какой хорошій человѣкъ Ѳедоръ Петровичъ, и какъ глубоко и искренно онъ привязанъ къ Ѳеничкѣ. Эта привязанность могла бы спасти его отъ недуга, если бы ее берегли... Такую преданность не скоро найдешь... Она, вѣрно, не замѣчаетъ всей его силы...
   Ѳеничка слушала и грустно улыбалась. Но, вѣрно, слова молодого человѣка показались ей ужъ черезчуръ наивно-жестокими, потому что она неожиданно тряхнула головой, нетерпѣливо вздернула плечами и, насмѣшливо поблагодаривъ за совѣтъ, вышла изъ комнаты, не дождавшись окончанія краснорѣчивой тирады и даже не простившись съ молодымъ человѣкомъ.
   Такого неожиданнаго финала объясненія Стрепетовъ не ждалъ и находился въ глупомъ положеніи неудавшагося дипломата, когда, наконецъ, явился Галанинъ и, веселый, сіяющій, принялся обнимать Стрепетова съ радостнымъ хохотомъ.
   -- У насъ урокъ, юноша. Тридцать рублей въ мѣсяцъ. Ежедневно, кромѣ праздниковъ, два часа въ день обучать математикѣ сына новаго моего патрона, присяжнаго повѣреннаго Зеленецкаго. Насчетъ часовъ сговоритесь съ его благовѣрной. Люди -- ничего себѣ.
   Стрепетовъ сталъ было благодарить, но Галанинъ не далъ ему продолжать и весело продолжалъ:
   -- Поздравьте и меня, Павелъ Сергѣевичъ. Съ завтрашняго дня и я при мѣстѣ. Сто рублей въ мѣсяцъ... Пиши только, какъ выражается Ипатъ, "кассаціи". Сейчасъ одну снесъ, получилъ за нее двадцать пять рублей и кромѣ того взялъ пятьдесятъ рублей авансомъ на первое обзаведеніе. Глядите.
   И, снявъ пальто, Галанинъ сталъ передъ Стрепетовымъ въ новой черной парѣ.
   -- Теперь, вѣдь, я приличенъ, а?.. У Корпуса обмундировался. При мѣстѣ нельзя безъ этого. Мой патронъ, вдобавокъ, любитъ солидность въ костюмѣ. Если къ нему да еще бѣлый галстукъ, то клеркъ хоть куда. Завтра надѣну бѣлый галстукъ и пойду во всемъ своемъ великолѣпіи писать кассаціи!-- говорилъ Галанинъ, заливаясь своимъ раскатистымъ, добродушнымъ смѣхомъ.
   -- Ужъ Ипатъ Никитичъ сообщалъ мнѣ свои предположенія.
   -- Сообщалъ? И, конечно, распространялся о моихъ талантахъ?-- продолжалъ Галанинъ, присаживаясь къ Стрепетову.-- Философъ Ипатъ высокаго о нихъ мнѣнія и не прочь бы завтра назначить меня министромъ юстиціи.
   -- И если бы вы знали, какъ онъ радовался за васъ!
   -- Еще бы. Вѣдь онъ добрякъ, этотъ несчастный Ипатъ. Мы съ нимъ пріятели. Вотъ только ссоримся иногда изъ-за "меблировки". Теперь, впрочемъ, и этихъ ссоръ не будетъ. Онъ обѣщалъ купить мнѣ цѣлый столъ и полдюжины крѣпкихъ стульевъ и устроить "настоящій салонъ". А что, хотите отравляться котлетами вмѣстѣ?-- спросилъ Галанинъ.-- А то не пойдемъ ли къ Палкину; я нынче богатъ!-- улыбнулся Галанинъ.
   Стрепетовъ отказался. Онъ долженъ быть къ четыремъ часамъ дома.
   -- А вы рѣшительно остаетесь здѣсь жить?-- спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Здѣсь. Привыкъ я и къ Ипату, да и къ...
   Галанинъ вдругъ слегка покраснѣлъ и замолчалъ.
   -- Ну, и есть одно обстоятельство!-- неожиданно заговорилъ онъ, видимо, готовый пуститься въ откровенности.
   -- Какое?
   -- Какое?.. Ну, да вамъ я скажу, мой юный другъ. Я хочу рѣшиться на одну глупость.
   Стрепетовъ съ участіемъ взглянулъ на Галанина.
   -- На какую?
   -- Намѣренъ жениться.
   -- Жениться?-- невольно вырвалось у Стрепетова.
   -- Да... на Ѳеничкѣ. Если только она повѣритъ, что я стану человѣкомъ и пойдетъ за меня!-- тихо и смущенно промолвилъ Галанинъ.-- Вы думаете, не пойдетъ?-- безпокойно прибавилъ онъ.
   И онъ съ такой нѣжной любовью сталъ хвалить золотое сердце и богато-одаренную натуру Ѳенички, такъ горячо вѣрилъ въ возможность счастія, что у Стрепетова не достало духа разубѣждать его. Слушая эту характеристику, Стрепетовъ подумалъ, что влюбленные, дѣйствительно, слѣпы, и когда Галанинъ окончилъ свои изліянія, молодой человѣкъ вскорѣ ушелъ, вполнѣ увѣренный, что Ѳеничка откажетъ, и что тогда бѣдный неудачникъ снова запьетъ.
  

XIV.

   Цѣлыхъ три дня Стрепетовъ стойко боролся съ неодолимымъ желаніемъ видѣть Римму Михайловну. Въ теченіе этихъ дней всѣ мысли его были полны ею, и напрасно по вечерамъ онъ присаживался за книгу, стараясь освободиться отъ думъ о Риммѣ. Послѣ одной-двухъ страницъ, прочитанныхъ со вниманіемъ, среди строкъ, какъ-то нечаянно, выглядывало милое лицо, съ черными бархатными глазами, и мечты о дѣвушкѣ властно овладѣвали молодымъ человѣкомъ,-- мечты, начинавшіяся обыкновенно идилліей о дружбѣ, объ обмѣнѣ мыслей,-- мечты,-- полныя желаній принести какую-нибудь жертву во имя этой дружбы, и совершенно неожиданно кончавшіяся такими дерзкими, захватывающими духъ картинами счастья, что юноша внезапно краснѣлъ отъ стыда негодованія и восторга, самъ удивляясь безумной дерзости подкрадывавшихся мечтаній и считая себя въ эти минуты "великимъ негодяемъ", недостойнымъ знакомства съ такой дѣвушкой.
   Что если бы она могла узнать, какія подлыя мысли приходятъ къ нему въ голову?
   И, задавая такой вопросъ, Стрепетовъ приходилъ въ большой ужасъ и рѣшилъ въ наказаніе наложить на себя эпитимію: цѣлую недѣлю не искать встрѣчи съ Риммой Михайловной.
   Но на четвертый день онъ не выдержалъ. Вечеромъ, несмотря на отвратительную погоду, онъ пошелъ на Кирочную и съ замираніемъ сердца, испытывая въ то же время ощущеніе какой-то безумной отваги, позвонилъ у дверей завѣтной квартиры. "Будь, молъ, что будетъ, а я не могу!"
   Его встрѣтила Коврова и обрадовалась удобному случаю изучить "новый типъ", произвести экзаменъ по части его общественныхъ и литературныхъ вкусовъ.
   -- Очень рада васъ видѣть!.. Отчего раньше не приходили? Что дѣлали? Что видѣли? Что читали? Разсказывайте.
   Она закидывала его вопросами, усадивъ у стола, и приказала давать самоваръ.
   -- Вѣры нѣтъ дома: она дежуритъ въ больницѣ, а Римма у себя... долбитъ, по обыкновенію,-- сказала съ улыбкой Надежда Васильевна.
   Когда подали чай, Римма Михайловна вышла на минутку, молча поздоровалась съ Стрепетовымъ и ушла, унося съ собой стаканъ.
   Но это кратковременное появленіе осчастливило влюбленнаго юношу. Онъ видѣлъ ее, слышалъ ея голосъ, онъ чувствовалъ присутствіе ея въ сосѣдней комнатѣ и во время горячихъ монологовъ Ковровой о литературѣ искоса взглядывалъ на припертыя двери, лаская себя надеждой, что Римма Михайловна покажется еще разъ хотя бы на минутку, на одну минутку.
   И когда онъ уже потерялъ надежду видѣть еще разъ, а она въ концѣ вечера совершенно неожиданно вошла и присѣла къ столу, нашъ молодой человѣкъ долженъ былъ употребить усиліе, чтобы не обнаружить радостнаго волненія, охватившаго его при видѣ Риммы Михайловны.
   А Римма Михайловна, нѣсколько утомленная, съ поблѣднѣвшими щеками и соннымъ взглядомъ, казалось, не замѣтила ничего и молча сидѣла, лѣниво слушая оживленную бесѣду по поводу послѣдняго разсказа любимаго писателя. Оба восхищались, оба припоминали тѣ или другія мѣста.
   Такъ просидѣла она съ четверть часа и поднялась съ мѣста.
   -- Неужели снова заниматься?-- спросила Коврова.
   -- Нѣтъ, спать. Устала.
   И она пожала руку Стрепетову и поцѣловала Коврову.
   -- И заболѣть не долго, Римма!-- упрекнула Надежда Васильевна, придерживая ея руку.-- Цѣлые дни вотъ такъ она сидитъ за книгами... можете себѣ представить, Павелъ Сергѣевичъ!.. А здоровье у насъ не очень-то крѣпкое... Того и гляди, опять захвораемъ...
   -- Какъ же вамъ не стыдно, Римма Михайловна, не беречь себя!-- воскликнулъ Стрепетовъ.
   Въ этомъ восклицаніи, въ этомъ устремленномъ на Римму трепещущемъ взглядѣ было столько тревоги и волненія, что Римма Михайловна невольно смутилась и поспѣшила сказать, указывая на Коврову:
   -- Вы ей не вѣрьте. Она мнительна и особенно за другихъ... Я здоровѣе, чѣмъ кажусь...
   -- Хорошо здоровье... Опять стала кашлять... Того и гляди, серьезно заболѣешь... Можно бы, кажется, и не работать съ утра до ночи...
   -- Еще бы!-- горячо подхватилъ Стрепетовъ.
   Онъ взглянулъ на Римму Михайловну, и у него вдругъ сжалось сердце при мысли, что она можетъ серьезно заболѣть и умереть. Въ самомъ дѣлѣ, она сегодня казалась такой болѣзненной, утомленной, хрупкой!.. Глаза ввалились, все лицо осунулось, синія жилки просвѣчивали на вискахъ.
   Она улыбнулась въ отвѣтъ своей серьезной, вдумчивой улыбкой и проронила:
   -- Послѣ экзамена отдохну.
   -- А если теперь вдругъ заболѣете?-- снова спросилъ Стрепетовъ
   Римма Михайловна только пожала плечами.
   -- Вотъ она всегда такъ отвѣчаетъ на добрые совѣты... Будетъ терпѣть, пока не свалится съ ногъ... А еще сама будущій докторъ! Ей-Богу, Римма, завтра же позову Черника, чтобы онъ тебѣ приказалъ меньше заниматься.
   -- Ну, ну, не ворчи... Завтра, пожалуй, отдохну, если буду утомлена, а пока прощайте, господа!
   Стрепетовъ тоже сталъ собираться.
   -- А вы куда такъ рано?-- остановила его Коврова.
   -- Какъ бы мы не помѣшали Риммѣ Михайловнѣ нашимъ разговоромъ.
   -- У меня ничего не слышно... Можете спорить, сколько вамъ будетъ угодно!-- замѣтила Римма Михайловна въ дверяхъ.
   Нѣсколько времени Коврова молчала и, наконецъ, проговорила, въ раздумьѣ покачивая головой:
   -- Удивительная эта Римма!
   Стрепетовъ насторожилъ уши, готовый слушать безъ конца,
   -- Вы думаете, она завтра будетъ отдыхать? Ни за что?
   -- Но развѣ вы не можете уговорить Римму Михайловну?
   -- Уговорить Римму?-- усмѣхнулась Коврова.-- О, вы не знаете ея! Она всѣхъ выслушаетъ и поступитъ по-своему. Въ этой маленькой, слабенькой на видъ женщинѣ необыкновенно много характера. Она будетъ молча страдать, но не отступитъ отъ намѣченной цѣли. Знаете ли, какъ она держала экзаменъ при поступленіи на курсы?
   -- Какъ?
   -- Еле живая, въ лихорадочномъ состояніи, такъ что экзаменаторы, глядя на нее, думали, что она съ экзаменовъ отправится прямо въ могилу... Но она все-таки держала, выдержала отлично и, по настоянію докторовъ, тотчасъ же уѣхала за границу... У нея былъ сильнѣйшій плевритъ, грозившій чахоткой. И, какъ видите, она добилась-таки цѣли... черезъ нѣсколько мѣсяцевъ будетъ докторомъ... и работаетъ она такъ не ради куска хлѣба въ будущемъ -- родители ея имѣютъ средства и обожаютъ ее,-- а ради болѣе возвышенной цѣли -- быть полезной ближнимъ. Да, эта маленькая Римма -- прелестное существо... Она представляетъ собой рѣдкій примѣръ кротости и самоотверженія, необыкновенной скромности и упорства... Только слишкомъ ужъ она скромна и слишкомъ сдержанна... Это вредитъ ей... Не всѣ понимаютъ глубину и богатство этой изящной натуры... Такія женщины цѣнятся немногими...
   -- Слѣпые развѣ могутъ не замѣтить Риммы Михайловны!-- восторженно проговорилъ Стрепетовъ.
   Коврова сочувственной улыбкой одобрила Стрепетова и продолжала:
   -- Не слѣпые, а полузрячіе люди, не умѣющіе заглянуть въ чужое сердце и легко относящіеся къ жизни,-- однимъ словомъ, большинство вашего же брата, мужчинъ, которое прежде всего ищетъ въ женщинѣ блеска, кокетства, тщеславія,-- всего, что раздражаетъ низменные инстинкты... Ну, а Римма не умѣетъ блистать, и многіе проходятъ мимо, не догадываясь, мимо какого сокровища они, глупые, проходятъ...
   И со свойственнымъ ей увлеченіемъ Коврова продолжала набрасывать характеристику своей любимицы, не жалѣя, по обыкновенію, яркихъ красокъ, когда дѣло касалось ея друзей или враговъ.
   Нечего и говорить, что Стрепетовъ внималъ съ восторгомъ этимъ разсказамъ и воспоминаніямъ лица, давно и близко знающаго Римму Михайловну. Тѣмъ не менѣе, даже и эти описанія увлекающейся Надежды Васильевны, свидѣтельствовавшія и о необыкновенной красотѣ Риммы въ 16 лѣтъ, и о многихъ случаяхъ ея доброты, самоотверженія и энергіи, казались Стрепетову еще не вполнѣ соотвѣтствующими тому идеальному представленію, какое онъ себѣ составилъ, точно такъ, какъ отрывки изъ ея біографіи -- недостаточно яркими. У такого "святого созданія" и біографія должна быть особенная, чудесная. А между тѣмъ въ ней ничего "чудеснаго" не было, по крайней мѣрѣ, въ передачѣ Ковровой.
   Онъ узналъ, что раннюю молодость Римма Михайловна провела на югѣ, гдѣ отецъ ея до сихъ поръ занимаетъ видное мѣсто въ одномъ частномъ учрежденіи. И отецъ и мать никогда не стѣсняли дѣтей въ ихъ стремленіяхъ. Вообще вся эта семья образцовая по той нѣжной любви, которая существуетъ между всѣми ея членами. Мать -- безподобная, отзывчивая на все хорошее женщина съ артистической жилкой, отецъ -- добрый, умный человѣкъ, не мѣшающій другимъ жить. Благодаря имъ и "вѣяніямъ" семидесятыхъ годовъ, двѣ дочери ихъ не сдѣлались обыкновенными барышнями,-- Римма вотъ кончаетъ курсъ, а младшая сестра Нюта, или. какъ мы ее зовемъ, "Нюта-дикарка", учительница въ деревнѣ на югѣ и тамъ до сихъ поръ дѣлаетъ свое маленькое дѣло... Римма очень много хворала въ дѣтствѣ и ранней молодости и вслѣдствіе этого сдѣлалась любимицей въ семьѣ, но баловство ее не испортило и не сдѣлало эгоисткой... Когда здоровье ея поправилось, она стала усердно заниматься, чтобы осуществить свою мечту -- сдѣлаться докторомъ.
   На вопросъ Стрепетова, что заставило Римму Михайловну выбрать именно эту профессію, требующую крѣпкаго здоровья, Надежда Васильевна ограничилась замѣчаніемъ, что дѣятельность врача, въ томъ идеальномъ значеніи, въ какомъ понимаетъ его Римма, больше всего по-душѣ такой любящей, ищущей подвига натурѣ, умолчавъ, однако, про фактъ, хорошо ей извѣстный, что въ выборѣ этой профессіи не послѣднюю роль игралъ и тотъ самый "блондинъ", котораго видѣлъ Стрепетовъ, въ день пріѣзда, на вокзалѣ.
   Затѣмъ, въ Петербургѣ, по словамъ Надежды Васильевны, Римма вела жизнь самую уединенную. Она работала до изнуренія, избѣгая знакомствъ; нѣсколько прежнихъ ея знакомыхъ составляли ея кружокъ. Такого аскетизма Коврова не одобряла. Можно и учиться и людей видѣть. Нельзя зарываться въ книжкахъ и сторониться отъ жизни.
   -- Пройдетъ молодость, и что тогда! Съ одной дѣятельностью не весело жить!-- грустно прибавила Надежда Васильевна, оканчивая свой разсказъ.
   -- Но развѣ Римма Михайловна не собирается выйти замужъ, когда кончитъ экзамены?-- неожиданно спросилъ Стрепетовъ, вспомнивъ о "блондинѣ", котораго онъ почему-то считалъ ея суженымъ.
   -- То-есть, какъ -- собирается?-- переспросила съ удивленіемъ Коврова.
   -- Я думалъ... Видите ли, я случайно былъ свидѣтелемъ встрѣчи на вокзалѣ въ день пріѣзда Риммы Михайловны, и мнѣ показалось, что этотъ красивый, изящный блондинъ, который ее встрѣтилъ...-- Стрепетовъ вдругъ остановился, смущенный, что позволилъ себѣ нескромность.
   -- Женихъ Риммы? такъ вѣдь?-- докончила за него со смѣхомъ Надежда Васильевна.
   -- Именно...
   -- Но почему вы составили такое заключеніе?-- спросила, смѣясь, Коврова.
   -- Почему?-- переспросилъ Стрепетовъ, оттягивая отвѣтъ и чувствуя, что снова краснѣетъ.-- Какъ вамъ сказать, почему иногда составляешь заключенія!.. Такъ показалось...
   -- Ну, такъ вы ошиблись, Павелъ Сергѣевичъ!
   -- Ошибся?-- воскликнулъ Стрепетовъ.
   Въ голосѣ его, помимо желанія, прозвучала такая радостная нотка, что Коврова не могла не улыбнуться, и, шутя, прибавила:
   -- И вы, кажется, довольны, что ошиблись?
   Не ожидавшій такого вопроса, молодой человѣкъ окончательно смутился и, въ отвагѣ отчаянія, храбро солгалъ:
   -- Съ чего мнѣ быть довольнымъ или недовольнымъ!.. Мнѣ не понравился этотъ господинъ -- вотъ и все...
   "Ахъ, милый, милый юноша! Ты и скрывать своихъ чувствъ еще не умѣешь!" -- подумала Коврова съ доброй, ласковой улыбкой, глядя на зардѣвшееся лицо Стрепетова, и сказала:
   -- Вы видѣли не жениха, а стариннаго знакомаго Риммы, друга ея дѣтства, доктора Орловскаго.
   И, помолчавъ, снова спросила:
   -- Такъ онъ вамъ не понравился?
   -- Нѣтъ...
   -- Можно полюбопытствовать, почему?
   -- Мнѣ показалось, что онъ... Я, впрочемъ, не ручаюсь за свое первое впечатлѣніе...
   -- Да вы не оговаривайтесь... Говорите, что вамъ показалось?
   -- Что онъ... какъ бы сказать... ну, что онъ слишкомъ доволенъ собой, этотъ докторъ.
   -- Браво, браво, Павелъ Сергѣевичъ! У васъ есть наблюдательность... Орловскій дѣйствительно влюбленъ въ себя, я мнѣ онъ тоже не нравится...
   "А Риммѣ Михаиловнѣ?" чуть, было, не слетѣлъ съ губъ вопросъ, но Стрепетовъ во-время опомнился и промолчалъ.
   Коврова, повидимому, прочла этотъ вопросъ на лицѣ влюбленнаго юноши и прибавила:
   -- Едва ли и Риммѣ онъ теперь очень нравится...
   Желая скрыть радостное волненіе, невольно овладѣвшее имъ при этихъ словахъ, онъ взглянулъ на часы и торопливо сталъ собираться.
   -- Такъ завтра идемъ вмѣстѣ на выставку?-- спрашивала, прощаясь, Коврова.
   -- Идемъ...
   Стрепетовъ ушелъ въ восхищеніи отъ Ковровой. Въ этотъ вечеръ она ему еще болѣе понравилась.
   Проводивъ молодого человѣка, Надежда Васильевна на цыпочкахъ вошла въ комнату Риммы Михайловны и стала осторожно раздѣваться, стараясь не шумѣть, чтобы не разбудить Римму, когда та проговорила:
   -- Что жъ ты свѣчи не зажигаешь?
   -- Такъ ты не спишь, Римма?
   Коврова зажгла свѣчку и, приблизившись къ Риммѣ Михайловнѣ, пристально взглянула на нее и спросила:
   -- Отчего ты не спишь?
   -- Вѣрно, очень устала.
   -- А не больна?
   -- Да нѣтъ же...
   Коврова присѣла на кровать и, смѣясь, замѣтила:
   -- А знаешь, Римма, вѣдь этотъ милый юноша въ тебя влюбленъ...
   -- Ты въ родѣ мамы... По ея мнѣнію, въ меня всѣ бывали влюблены...
   -- Нѣтъ, безъ шутокъ... Право, влюбленъ...
   -- Утѣшься, милая... Онъ не настолько слѣпъ, чтобы влюбиться въ старую дѣву!-- смѣясь, проговорила Римма Михайловна.
   -- Слѣпъ не онъ, а ты, если этого не замѣчаешь...
   -- Я съ нимъ цѣлую недѣлю провела въ дорогѣ, и ничего не замѣтила, кромѣ обыкновеннаго расположенія.
   -- Ты вѣдь всегда не видишь того, что у тебя подъ носомъ...
   -- А ты видишь то, чего нѣтъ...
   -- Онъ славный, этотъ Стрепетовъ... Такой непосредственный, неиспорченный...
   -- "Интересная натура?" -- поддразнила Римма Михайловна.
   -- Конечно, интереснѣе всѣхъ здѣшнихъ вашихъ знакомыхъ. Нравится онъ тебѣ?
   -- Вотъ пристала!.. Ты точно собираешься сватать меня...
   -- А если бы...
   -- Нечего сказать, хороша была бы пара...
   -- Чѣмъ же не хороша?.. Ему двадцать-два года, тебѣ двадцать-семь... всего пять лѣтъ разницы.
   -- Двадцать-восемь...
   -- Ну, двадцать-восемь... Экая важность... Да ты отвѣть: нравится тебѣ Стрепетовъ?
   Римма Михайловна посмотрѣла на Коврову и разсмѣялась:
   -- Ты, въ самомъ дѣлѣ, смѣшная... Допрашиваешь, будто сваха...
   -- А ты отвѣчай.
   Римма Михайловна подумала и сказала:
   -- Кажется, онъ порядочный человѣкъ... Кипятится только очень...
   -- Это-то и хорошо...
   -- Вѣчно кипятиться? Нѣтъ, я такихъ не люблю...
   -- Я знаю, какихъ ты любишь!..-- раздражительно проговорила Надежда Васильевна.
   -- Никакихъ не люблю!..--проговорила Римма.
   Коврова пристально взглянула на свою любимицу.
   -- Ой, такъ ли, Риммочка?
   -- Такъ, моя милая.
   И обѣ примолки.
   -- А вѣдь онъ красивъ... Не правда ли, Римма?-- снова заговорила Коврова.
   -- Недуренъ!
   -- И, знаешь ли, Римма, человѣкъ неглупый и съ сердцемъ.
   -- Ты успѣла уже изучитъ его?
   -- Успѣла.
   -- А я еще не приглядѣлась къ нему. Мнѣ долго надо приглядываться.
   -- Что жъ, приглядись, а потомъ...
   Надежда Васильевна многозначительно улыбнулась.
   -- А потомъ и сама не замѣтишь, какъ влюбишься!-- неожиданно прибавила Коврова.
   -- Я!? Въ этого юношу?-- воскликнула Римма Михайловна, и щеки ея вдругъ вспыхнули яркимъ румянцемъ.-- Нѣтъ, ты положительно съ ума сошла!
   -- Ну, ну, не сердись, Риммочка,!-- нѣжно проговорила Коврова.-- Прощай и засыпай скорѣе.
   Съ этими словами она поцѣловала свою любимицу и улеглась на диванѣ.
  

XV.

   Риммѣ Михайловнѣ не спалось.
   Этотъ разговоръ незамѣтно вызвалъ въ дѣвушкѣ грустныя думы объ ея неудавшейся личной жизни, о печальной повѣсти ея разбитаго сердца, жаждавшаго и не знавшаго ни счастія взаимной любви, ни радости материнства.
   Невеселыя воспоминанія, открывавшія еще не вполнѣ зажившую сердечную рану! Чувство обиды и ѣдкой горечи, оскорбленной женской гордости и разочарованія вновь охватили щемящей тоской ея душу, и мрачныя мысли о сиротливомъ одиночествѣ старой дѣвы невольно приходили въ голову, когда она опять раздумывала объ этомъ странномъ, безконечно долгомъ, несчастномъ своемъ романѣ, испортившемъ ей жизнь.
   Въ самомъ дѣлѣ, это былъ странный романъ. Лучшая пора ея жизни, вся молодость, такъ и прошла въ напрасномъ ожиданіи его развязки, въ ожиданіи рѣшенія вопроса: любитъ ли избранникъ ея сердца свою героиню надлежащимъ образомъ или ему только кажется, что любитъ?
   И пока "герой" рѣшалъ этотъ вопросъ въ продолженіе многихъ лѣтъ, съ добросовѣстнымъ упорствомъ холоднаго эгоиста, боящагося связывать себя рѣшительнымъ словомъ, не говоря ни "да", ни "нѣтъ", но въ то же время продолжая поддерживать съ влюбленной дѣвушкой самыя близкія, дружескія отношенія, Римма Михайловна любила его, любила со всею силою сдержанно-цѣломудренной, страстной натуры, съ гордымъ терпѣніемъ ожидая развязки.
   Этотъ невозможный романъ, начавшійся давно, съ тѣхъ поръ, какъ только-что расцвѣтшая дѣвушка влюбилась въ своего учителя, господина Орловскаго, "идеальнаго блондина, въ шиллеровскомъ родѣ", красиваго, румянаго херувимчика студента-медика, оканчивавшаго курсъ и нашептывавшаго нѣжныя рѣчи о чувствѣ, и серьезныя -- о наукѣ,-- этотъ романъ тянулся съ томительнымъ однообразіемъ много-много лѣтъ. Всѣ считали молодыхъ людей женихомъ и невѣстой, хотя Орловскій никогда и не заикался о бракѣ. Сама Римма Михайловна. съ упорствомъ охватившей ее страсти, долго лелѣяла надежду, что вотъ-вотъ, наконецъ, этотъ "идеальный блондинъ" рѣшитъ свой вопросъ, пока, наконецъ, послѣ многихъ колебаній и сомнѣній, не пришла недавно къ горькому сознанію, что развязки не будетъ, что въ сердцѣ этого человѣка, благосклонно позволявшаго себя любить и поощрявшаго своимъ видимымъ дружелюбіемъ эту любовь, нѣтъ любви и никогда ея не было, и что онъ любитъ безпредѣльно лишь самого себя.
   И хоть бы, по крайней мѣрѣ, было чѣмъ вспомнить этотъ томительно-длинный романъ, отнявшій у нея молодость, а то вѣдь рѣшительно нечѣмъ! Ни сорваннымъ украдкою поцѣлуемъ, ни проблескомъ страсти, ни вспышкой ревности, ни рѣшительнымъ признаніемъ!
   Все было необыкновенно чинно и разсудительно въ этихъ отношеніяхъ молодого человѣка, разсудительно до отвращенія, какъ въ благонравныхъ англійскихъ романахъ, въ которыхъ влюбленные съ идіотскимъ терпѣніемъ "ждутъ" по десяткамъ лѣтъ, пока не наживутъ достаточныхъ средствъ для приличной жизни. "Герой" пользовался правами не то друга, не то жениха, съ безукоризненной выдержкой холоднаго Нарцисса, принимавшаго, какъ заслуженную дань, беззавѣтную любовь вѣрившей въ него дѣвушки, съ безупречной осторожностью честнаго эгоиста, боящагося зайти далеко и тѣмъ нарушить свой внутренній покой сознаніемъ виновности, и желавшаго окончательно убѣдиться въ силѣ своего чувства и кстати устроить себѣ приличное положеніе, прежде чѣмъ связать себя узами брака.
   И онъ довольствовался тѣмъ, что, въ качествѣ друга, съ безжалостной откровенностью анализировалъ свои чувства при дѣвушкѣ, трепетавшей отъ любви, и ораторствовалъ о правдивости въ чувствѣ, о строгомъ его анализѣ, во избѣжаніе несчастій, просиживая долгіе часы въ этихъ возвышенныхъ бесѣдахъ и нерѣдко доводя до истерикъ бѣдную влюбленную дѣвушку, жаждавшую не однихъ разсужденій, а чувства. Самодовольный, гордящійся своимъ безукоризненно честнымъ отношеніемъ къ дѣвушкѣ, онъ "умно" резонировалъ, пока Римма Михайловна "глупо" любила, безъ разсужденій. слушая съ благоговѣйнымъ вниманіемъ его рѣчи, пораженная его благородствомъ и добросовѣстностью. А онъ любилъ, чтобы его слушали, и любилъ поклоненіе -- этотъ красивый молодой человѣкъ, осторожный и благоразумный не по лѣтамъ, не поддававшійся и во времена студенчества "увлеченіямъ" и сторонившійся отъ всякихъ крайнихъ кружковъ и компрометирующихъ исторій. Онъ проповѣдывалъ тогда науку и любилъ одну науку, считая недостойнымъ серьезнаго человѣка увлекаться "мечтательными" теоріями, и развивалъ свою восторженную поклонницу исключительно въ научномъ направленіи.
   Прошло три года. Молодые люди на время разстались. Орловскій поступилъ на службу на югъ Россіи, разсчитывая современемъ перейти въ Петербургъ, а молодая дѣвушка, горѣвшая желаніемъ приносить пользу и сдѣлаться достойной своего учителя, отправилась въ Петербургъ учиться. Подготовленная занятіями съ Орловскимъ, она блистательно выдержала экзаменъ, но вслѣдъ затѣмъ, совсѣмъ больная, была послана за границу, и только черезъ полтора года могла вернуться въ Петербургъ, чтобы продолжать занятія. Молодые люди не видались болѣе двухъ лѣтъ. За время этой разлуки привязанность дѣвушки не поколебалась, сердце ея безраздѣльно принадлежало Орловскому. Онъ не прерывалъ отношеній, поддерживая ихъ перепиской. Въ этихъ письмахъ, получавшихся аккуратно каждую недѣлю, полныхъ дружескаго участія и благоразумныхъ совѣтовъ насчетъ занятій и здоровья, Орловскій, попрежнему, ни разу не обмолвился неосторожнымъ словомъ любви, но необыкновенно мягкій и ласковый тонъ и интимность ихъ какъ будто намекали на что-то, питая иллюзіи влюбленной дѣвушки. И она терпѣливо ждала, попрежнему любящая, что "герой" ея, наконецъ, скажетъ рѣшительное слово.
   Но этого "слова" она не услышала и тогда, когда Орловскій пріѣхалъ въ Петербургъ и основался здѣсь. Онъ былъ попрежнему ласковъ и предупредителенъ, попрежнему называлъ себя "лучшимъ другомъ" и часто навѣщалъ Римму. Онъ все еще продолжалъ "раздумывать" о силѣ своего чувства, хотя и пересталъ уже вслухъ анализировать его. Такъ прошелъ годъ, другой. Орловскій сталъ бывать рѣже. Отношенія стали натянутѣе, холоднѣе, и этотъ странный романъ оканчивался безъ какихъ бы то ни было объясненій. Орловскій, чувствовавшій себя совершенно правымъ передъ дѣвушкой, которой онъ не давалъ никакихъ обязательствъ,-- объясненій не начиналъ. Римма Михайловна, разумѣется, не вызывала ихъ.
   Римма Михайловна, затаившая свое нераздѣленное чувство и потерявшая надежду на взаимность, долго еще смотрѣла ослѣпленными глазами на "героя" своего романа. Еще недавно, при встрѣчѣ съ Орловскимъ на вокзалѣ, послѣ трехмѣсячнаго отсутствія изъ Петербурга, сердце Риммы Михайловны тревожно забилось. Охваченная радостнымъ волненіемъ, она вся просвѣтлѣла, и шальная надежда снова пронеслась въ ея душѣ при видѣ этого ласковаго взгляда, при звукахъ этого мягкаго, нѣжнаго голоса.
   Но это былъ послѣдній проблескъ надежды, послѣдняя вспышка потухающей страсти. Она, наконецъ, прозрѣла и окончательно поставила крестъ и надъ своей любовью, и надъ своимъ героемъ. Она теперь видѣла то, чего прежде не замѣчала, что "идеальный блондинъ въ шиллеровскомъ родѣ" начиналъ заплывать жиркомъ, что мечтавшій о наукѣ студентъ сдѣлался посредственнымъ врачемъ-практикомъ и, добившись солиднаго положенія и "обстановочки", забылъ о наукѣ. Она поняла, наконецъ, сколько безсердечнаго эгоизма было въ отношеніяхъ къ ней со стороны Орловскаго, и удивлялась своей прежней слѣпотѣ.
   А вся молодость ушла. Впереди -- доля старой дѣвы, для которой жизнь сердца кончена. Съ этой мыслью Римма Михайловна покорно примирилась и даже въ мечтахъ не предполагала возможности личнаго счастья, новой привязанности.
   "И кому можетъ понравиться она, старая, поблекшая дѣва!?"
   И грустная, недовѣрчивая улыбка появляется на ея лицѣ, когда, покончивъ съ воспоминаніями о своей разбитой жизни, она задумывается надъ словами Ковровой: "Въ нее влюблены!?"
   Это предположеніе, показавшееся сперва невѣроятнымъ, однако пріятно волнуетъ дѣвушку, и она незамѣтно для самой себя отдается этимъ думамъ.
   Женскій инстинктъ подсказываетъ ей, что Коврова, пожалуй, права. Она припоминаетъ волненіе Стрепетова при встрѣчахъ, его благоговѣйно-восторженные взгляды, припоминаетъ всѣ эти мелочныя подробности, которыя, казалось, подтверждаютъ слова пріятельницы, и ее занимаетъ вопросъ: .такъ ли это или только кажется?"
   Удивленная, она ловитъ себя на этомъ вопросѣ, и ей смѣшно и досадно, что подобная мысль можетъ занимать ее.
   "Не все ли ей равно -- нравится она или нѣтъ этому юношѣ!? Развѣ она сама можетъ увлечься имъ!.. Вѣдь подобная нелѣпость могла прійти лишь въ голову такой фантазеркѣ, какъ Коврова!"
   Такъ говоритъ она себѣ, и все-таки продолжаетъ думать о подобной "нелѣпости". И образъ этого румянаго, красиваго юноши съ черными кудрями, помимо ея желанія, занимаетъ ея мысли, стоитъ передъ нею во мракѣ комнаты. Она гонитъ прочь этотъ образъ, стараясь направить мысли на другіе предметы, и все-таки думаетъ о немъ и чувствуетъ, какъ усиленно бьется ея сердце, полное любви.
   "Глупости... глупости!" -- беззвучно шепчутъ уста дѣвушки, и она закрываетъ глаза, стараясь заснуть.
   Но сонъ не идетъ. Напрасно она переворачивается съ боку на бокъ. Въ ея утомленномъ мозгу все тѣ же неопредѣленно-сладкія мечтанія. Передъ ней все тотъ же кудрявый, красивый юноша, точно прекрасный демонъ надъ изголовьемъ Тамары, и дѣвушка, смущенная, отдается во власть грезъ и чувствуетъ, какъ изъ глазъ ея тихо льется слеза за слезой, смачивая щеки.
   "Нервы!" -- рѣшаетъ она, тихо поднимается съ постели, зажигаетъ свѣчу и отыскиваетъ склянку съ бромомъ. Она принимаетъ двѣ ложки, тихо ложится въ постель и, наконецъ, засыпаетъ, побѣдивъ смущающаго демона по всѣмъ правиламъ медицины.
  

XVI.

   На слѣдующее утро Римма Михайловна вспомнила о вчерашнихъ грезахъ съ чувствомъ горячаго стыда и съ той брезгливостью цѣломудрія, которая присуща глубоко-страстнымъ, сдержаннымъ женскимъ натурамъ.
   Какъ допустила она овладѣть собой хотя бы на короткое время подобнымъ унизительнымъ мечтаніямъ? Гдѣ были разумъ и воля? Ужели "вѣнецъ творенія", въ самомъ дѣлѣ, такое животное, что даже не всегда можетъ справляться со своими инстинктами?
   Эта мысль всегда глубоко возмущала ея существо. Ея нравственное чувство отказывалось признать долю правды въ подобномъ мнѣніи, особенно оскорбительномъ для женскаго цѣломудрія, хотя, съ другой стороны, она, какъ будущій врачъ, и понимала, что даже въ самомъ идеальномъ "вѣнцѣ творенія" надо считаться съ "животнымъ".
   Но считаться не значитъ признавать его побѣдителемъ! Нѣтъ, нѣтъ! Вчерашняя глупость -- одна распущенность и болѣе ничего, и вина всецѣло лежитъ на ней. Зачѣмъ она позволила себѣ думать о Стрепетовѣ? Ничего подобнаго съ ней болѣе не случится, и этотъ "мальчишка" не заставитъ ее переживать подобныя минуты стыда и презрѣнія къ себѣ самой.
   Такъ размышляла Римма Михайловна, торопливо, по обыкновенію, заканчивая свой туалетъ. Только роскошныя ея косы брали много времени. Она давно, было, думала ихъ подрѣзать, но... не рѣшалась. Ужъ слишкомъ хороши были волосы, и врожденное женское кокетство не допускало ее наложить на нихъ руки. Она сидѣла передъ туалетнымъ зеркаломъ, маленькая, худая, въ бѣлоснѣжной кофтѣ, съ лѣсомъ распущенныхъ волосъ, падавшихъ на колѣни, и заплетала косы быстрымъ движеніемъ своихъ маленькихъ рукъ. Лицо ея было сурово, блѣдно, истомлено и казалось сегодня старообразнымъ. Ея большіе черные глаза глядѣли сосредоточенно и строго. Она напоминала своимъ видомъ кающуюся инокиню, чистота помысловъ которой неожиданно была смущена дьявольскимъ навожденіемъ. Въ эти минуты она питала къ невольному виновнику ея вчерашней, непростительной, по ея приговору, слабости -- досадливое, почти непріязненное чувство.
   "Если онъ станетъ часто ходить, надо его отвадить!" -- рѣшила про себя дѣвушка, но вслѣдъ затѣмъ явился вопросъ: "какъ это сдѣлать? И за что, собственно говоря, прогонять этого юношу, одинокаго, скромнаго, деликатнаго? За его восторженно-благоговѣйное отношеніе къ ней, не имѣющее и тѣни какой-нибудь притязательности?"
   И Римма Михайловна тотчасъ же смягчилась, почувствовавъ невольное сожалѣніе къ Стрепетову. Оскорблять бѣднаго юношу, во всякомъ случаѣ, не слѣдуетъ... Туалетъ оконченъ. Римма Михайловна смотрится въ зеркало, и тихая, грустная улыбка отражается въ немъ. Ея лицо кажется дѣвушкѣ такимъ некрасивымъ, оцвѣтшимъ, старымъ.
   "И что нашелъ онъ хорошаго въ такой старухѣ, если, въ самомъ дѣлѣ, я ему нравлюсь?" -- подумала она.
   И тутъ же прошептала, отводя лицо:
   -- Глупый юноша!
   Однако, на мгновеніе ее охватило какое-то неопредѣленно-пріятное чувство. Она еще болѣе пожалѣла "бѣднаго юношу" и вышла въ гостиную.
   Тамъ сидѣла за самоваромъ, поджидая свою любимицу, Надежда Васильевна. Подруги молча поцѣловались. Коврова, по обыкновенію, оглядѣла свою Римму пристальнымъ, любовнымъ взоромъ и, подавая ей чашку, спросила:
   -- Надѣюсь, ты будешь отдыхать сегодня, Римма? Лицо у насъ не особенно хорошее.
   -- Я здорова!-- коротко отрѣзала Римма.
   -- Знаемъ мы твое здоровье. Поглядись въ зеркало -- сама увидишь, на кого ты похожа. Пойдемъ-ка лучше, Римма, смотрѣть картину Рѣпина.
   Римма категорически отказалась. Ей надо заниматься: скоро первый экзаменъ. Картину она пойдетъ смотрѣть въ воскресенье.
   -- Отдохни хоть утро. Пойдемъ. Съ нами и Стрепетовъ пойдетъ. Я его звала.
   -- А мнѣ-то что?
   -- Неужели, Римма, онъ тебя нисколько не интересуетъ? Такъ-таки ни капельки? А онъ-то, бѣдняга, тебя просто боготворитъ!
   -- Полно тебѣ носиться съ этимъ вздоромъ!-- строго проговорила дѣвушка. И при этомъ блѣдныя ея щеки вспыхнули, и губа чуть-чуть вздрогнула.-- Я, славу Богу, еще не такая дура, чтобы мнѣ могъ понравиться первый встрѣчный мальчишка!
   -- Да ты чего сердишься, Риммочка? И, наконецъ, что за нелѣпый ригоризмъ? Точно, въ самомъ дѣлѣ, это ужъ такъ невозможно?
   -- Разумѣется, невозможно.
   -- Почему?
   -- Потому, что это было бы глупо и смѣшно!-- съ необычною живостью отвѣчала Римма.
   -- Точно сердце спрашиваетъ: что умно, что глупо. Влюбилась, и все тутъ.
   -- Такъ поступаютъ въ семнадцать лѣтъ, а не въ двадцать восемь.
   -- Боже ты мой! Какое, посмотришь, у васъ, у всѣхъ, здѣсь благоразуміе!-- воскликнула Коврова, начиная, по обыкновенію, волноваться,-- Вы и влюбляться хотите по программѣ?.. Подходятъ года или не подходятъ? Такъ, что ли? Дудки, милая! Въ двадцать восемь лѣтъ еще скорѣе дѣлаютъ глупости въ любви. Или вы, докторши, отъ этого застрахованы?-- съ насмѣшливой улыбкой прибавила Коврова.
   -- Надѣюсь, что я, по крайней мѣрѣ, не влюблюсь въ мальчишку.
   -- Это по принципу, что ли?
   -- Просто потому, что меня не можетъ увлечь слишкомъ молодой человѣкъ.
   -- А если?
   -- А если бы на меня и нашла подобная блажь -- хоть мнѣ это и трудно себѣ представить,-- я постаралась бы отъ нея избавиться, чтобы не губить чужой жизни и не портить своей. Бракъ, въ которомъ жена значительно старше мужа, неестественъ и счастливымъ быть не можетъ.
   -- Будто нѣтъ примѣровъ!
   -- Исключенія -- не доказательства. Да и о чемъ мы споримъ? Я равнодушна къ твоему Стрепетову.
   -- Ой! любовь заразительна, Римма, особенно -- упорная. Женщина и сама не замѣчаетъ, какъ поддается обаянію чужой страсти.
   -- Будь покойна, я не боюсь заразы.
   -- Ну, и глупо, очень глупо, что не боишься!-- волновалась Коврова при видѣ спокойствія Риммы.-- Каменная ты, что ли, въ самомъ дѣлѣ? Привязанности не хочешь?.. Да будь я мужчиной, я расшевелила бы тебя. Я бы добилась взаимности, несмотря на твою суровость. Я бы...
   -- Ты бы навѣрное не влюбилась въ такую перезрѣлую дѣву, какъ я!-- съ улыбкой перебила Римма.
   -- Не кокетничай, пожалуйста, своей воображаемой старостью! Сама, небойсь, хотѣла бы выйти замужъ.
   -- Хотѣла бы!-- просто отвѣчала дѣвушка.-- Только вотъ суженаго нѣтъ!
   -- И не найдешь. Зачѣмъ людей бѣгаете? Зачѣмъ держишь себя такъ? Ты даже и слегка пококетничать не умѣешь! Вѣра -- та хоть потѣшается надъ мужчинами, когда въ духѣ. Да и разборчивыя какія! Одинъ -- слишкомъ молодъ, другой -- слишкомъ старъ, третій...
   -- То-то ни перваго, ни второго, ни третьяго нѣтъ!-- перебила, улыбаясь, Римма.-- Всѣ эти кандидаты въ мужья -- созданья твоей пылкой фантазіи, моя милая!

-----

   -- А каковъ будетъ по вашему бракъ, если мужъ старше жены лѣтъ на семнадцать? Велика разница или нѣтъ?-- неожиданно раздался веселый голосъ Вѣнецкой, и докторша, миловидная, возбужденная и свѣжая, въ своемъ черномъ "визитномъ" платьѣ, съ значкомъ на груди, появилась на порогѣ, оправляя свои пепельные волосы.
   -- Давно ты съ дежурства? Мы и не слыхали, какъ ты вернулась.
   -- Еще бы слыхать -- вы такъ горячо спорили! Ужъ я успѣла переодѣться, чтобы ѣхать на практику, и успѣла послушать часть вашего разговора.
   Она перецѣловалась съ пріятельницами, присѣла къ столу и продолжала, кивнувъ головой на Римму:
   -- Такъ она неумолима? А я бы не задумалась женить на себѣ Стрепетова, несмотря на разницу лѣтъ, если бы онъ догадался влюбиться въ меня! Безъ шутокъ, женила бы! Онъ такой красивый, непосредственный, симпатичный -- этотъ кудрявый, наивный юноша. И, кажется, мягкаго, тихаго характера. Въ моихъ рукахъ онъ былъ бы покорнымъ, образцовымъ мужемъ. Только въ меня, къ сожалѣнію, такіе простодушные, мягкотѣлые юноши не влюбляются!-- прибавила, смѣясь, Вѣнецкая.-- Я не такая... идеальная, какъ Римма, и имѣю несчастіе болѣе нравиться пожилымъ людямъ.
   -- И тѣшиться иногда надъ ними?-- вставила Коврова.
   -- Это подчасъ развлекаетъ. Отчего жъ и не потѣшиться, если какой-нибудь пятидесятилѣтній господинъ, въ родѣ нашего старшаго доктора, вздумаетъ разводить сантименты съ масляными глазами. Такихъ дураковъ и наблюдать интересно, и учить не мѣшаетъ. Однако, отвѣчайте на мой вопросъ, госпожи судьи! Какого ты мнѣнія, Римма, о будущемъ счастьѣ супруговъ, если между ними лѣтъ семнадцать разницы?
   -- Надо знать, какіе люди.
   -- Да ты къ чему спрашиваешь? Ужъ не влюбилась ли въ какого-нибудь человѣка "второй молодости?" Это нынче, говорятъ, у насъ въ модѣ?-- спросила Коврова.
   -- Я влю-бить-ся?-- протянула Вѣнецкая.-- И при этихъ, словахъ она надменно вздернула вверхъ голову и презрительно сощурила глаза. Этотъ жестъ шелъ къ докторшѣ, придавая ея нервному, подвижному лицу вызывающій, задорный видъ.-- Отъ этого меня Богъ избавилъ! Я не изъ кисло-сладкихъ натуръ и влюбленной атмосферы не выношу.
   -- Ишь вѣдь самолюбіе въ тебѣ какое! Сейчасъ голову кверху! А въ Москвѣ, помнишь? Втюрилась какъ сумасшедшая.
   -- То было раннею весною моей жизни. Съ тѣхъ поръ я, надѣюсь, поумнѣла и не имѣю ни малѣйшаго желанія повторять глупости шестнадцатилѣтняго возраста. "Втюриваться", какъ ты выражаешься, чтобы, въ концѣ-концовъ, остаться въ дуракахъ,-- благодарю покорно! У меня, слава Богу, не такой темпераментъ.
   -- Да не лги на себя, Вѣра!..-- вспылила Коврова.-- Скажите пожалуйста, чѣмъ хвалится! Влюбиться не можетъ!? Ты, значитъ, не женщина, а какой-то уродъ!
   -- То-то не могу, милая; иначе, вѣроятно, давно бы влюбилась. Можетъ быть, впрочемъ, еще не встрѣтила того, кто заставилъ бы меня поглупѣть отъ любви, а можетъ быть, и въ самомъ дѣлѣ я уродъ.
   -- Просто въ тебѣ какой-то бѣсъ сидитъ! Тебѣ хочется необыкновеннаго человѣка, который припалъ бы къ твоимъ ногамъ?.. Самолюбіе вѣдь у насъ сатанинское!...
   -- Да ты не бранись и не перебивай, если хочешь знать, какое интересное объясненіе у меня было вчера. И, вдобавокъ, объясненіе въ твоемъ вкусѣ... романическое!-- прибавила съ самодовольной улыбкой докторша, лукаво щуря глаза.
   -- Ну, ну, разсказывай.
   Но прежде чѣмъ начать, Вѣра Александровна сдѣлала нѣсколько глотковъ чая и оглядѣла почему-то свои красивыя руки съ тонкими, длинными пальцами и безукоризненными ногтями, словно желая показать, что то, что она станетъ разсказывать, не особенно волнуетъ ее, хотя возбужденное лицо и особенный блескъ ея глазъ говорили противное.
   -- Такъ слушайте,-- начала она слегка вибрирующимъ голосомъ:-- сижу я вчера на дежурствѣ послѣ обѣда и читаю "Disciple", Поля Бурже,-- какъ: "стукъ-стукъ!" и входитъ... кто бы вы думали? Ни за что не отгадаете!.. Входитъ... Черникъ! Не правда ли, Римма, было чему удивиться? Медицинское свѣтило, вѣчно занятый Андрей Ивановичъ, у котораго всѣ часы распредѣлены, и вдругъ днемъ... собственной особой у меня въ дежурной комнатѣ!
   -- Мнѣ давно казалось, что ты ему нравишься, Вѣра!-- промолвила Римма Михайловна.-- Иначе чѣмъ объяснить, что въ послѣднее время Черникъ, нигдѣ не бывающій, такъ аккуратно посѣщалъ твои журъ-фиксы?
   -- И мнѣ, повременамъ, казалось, что я ему нравлюсь, но вѣдь этого Черника не разберешь: когда онъ говоритъ серьезно, когда шутитъ... Онъ самъ какъ-то однажды объяснялъ свои посѣщенія тѣмъ, что я -- "любопытный для него субъектъ". И прибавилъ съ своей лукавой улыбкой: "пока".
   -- Да вѣдь когда нравишься, это чувствуется, Вѣра!-- вставила Коврова.
   -- О, онъ лукавый хохолъ и слишкомъ уменъ, чтобы изображать изъ себя влюбленнаго. Я, кажется, ужъ не совсѣмъ... слѣпая,-- продолжала съ усмѣшкой докторша,-- и видѣла, какъ ухаживаютъ господа мужчины; но Черникъ постоянно сбивалъ меня съ толку своей манерой держать себя старикомъ, своимъ исключительно товарищескимъ отношеніемъ, въ которомъ не было и тѣни ухаживанія. До вчерашняго дня я была почти увѣрена, что этотъ насмѣшливый скептикъ неспособенъ серьезно кѣмъ-нибудь увлечься, и что онъ любитъ лишь свою науку, свои кабинетъ, свои книги да, время отъ времени, кутежи. Я думала: ѣздитъ онъ сюда разъ въ недѣлю, "пока" я ему кажусь "любопытнымъ субъектомъ" -- не даромъ онъ пишетъ изслѣдованіе о "нервно-патологическихъ явленіяхъ у интеллигентныхъ женщинъ",-- а какъ только любопытство его удовлетворится, онъ и носа не покажетъ. И это меня, признаюсь, иногда злило. Я разъ даже его спросила объ этомъ.
   -- Что жь онъ?-- воскликнула Коврова, вся поглощенная разсказомъ.
   -- Что!? Точно ты его не знаешь?.. Улыбнулся, по обыкновенію, глазами, затеребилъ пальцами бороду и отвѣтилъ съ подкупающей искренностью: "Вы, правы, коллега. И, надѣюсь, вы за это не разсердились бы на меня. Вы, кажется, тоже ищете "интересныхъ субъектовъ?.." Это -- ужъ такой у насъ съ вами темпераментъ -- ничего не подѣлаешь!.. Да и къ чему бы я сталъ себя стѣснять и посѣщать людей, нисколько для меня не интересныхъ? Для этого у меня нѣтъ ни охоты, ни лицемѣрія, ни времени... Я слишкомъ занятъ, и лучше проведу вечеръ за книгой, чѣмъ въ обществѣ не занимающихъ меня людей"... Я, впрочемъ, давно слышала объ этой странной манерѣ Черника обрывать знакомства и иногда терялась въ догадкахъ, что этотъ вѣчно занятый человѣкъ продолжаетъ еще посѣщать наши журъ-фиксы для того, чтобы, большею частью, молчать или ограничиваться шуточками. Приходило даже подчасъ въ голову: не для Риммы ли ѣздитъ Черникъ?
   -- Съ больной головы да на здоровую!-- усмѣхнулась Римма.
   -- Не финти, Вѣра!.. Любишь ты хвостомъ слѣды заметать. Навѣрное догадывалась, что этотъ "искатель любопытныхъ субъектовъ" ѣздитъ сюда ради твоихъ прекрасныхъ и лукавыхъ глазъ?.. Вѣдь ты, слава Богу, кокетка перваго сорта!-- замѣтила Коврова.
   -- Ну, вотъ -- не вѣрите! Честное слово, что совсѣмъ не была въ этомъ увѣрена... Да меня этотъ вопросъ и не особенно интересовалъ!-- съ напускной небрежностью прибавила докторша.-- Иногда приходило на мысль, что я ему немножко нравлюсь, иногда -- что ни капельки... Очень ужъ умѣлъ Черникъ скрывать свои чувства... И когда вчера онъ появился въ дежурной комнатѣ, я даже смутилась: слегка покраснѣла... такъ это было неожиданно... А онъ, какъ всегда, привѣтливый и веселый, поздоровался и спрашиваетъ: "Поразилъ я васъ, кажется, коллега, своимъ посѣщеніемъ?" -- "Не ждала",-- говорю. Улыбается и пресерьезно объясняетъ, что былъ тутъ по близости на консультаціи у одного нервно-больного (очень, говоритъ, интересная форма!), вспомнилъ, что я сегодня дежурная, и рѣшилъ завезти новую интересную брошюру Шарко. "Прочтите, говоритъ, коллега, стоитъ... У этого геніальнаго француза есть чему поучиться, а пока позвольте у васъ посидѣть минутъ пять и выкурить папиросочку, если не стѣсню?.." Я отвѣтила, что очень рада. Тутъ онъ поинтересовался узнать, что я читаю, похвалилъ романъ я удивилъ меня своимъ знаніемъ литературы... Оказываюсь, что онъ много читаетъ не по одной своей спеціальности -- а это рѣдкость между господами врачами. Затѣмъ повелъ рѣчь о брошюрѣ, вспомнилъ о Шарко, у котораго учился, разсказалъ объ интересномъ больномъ, взглянулъ на часы и говоритъ: "Вмѣсто пяти минутъ, я ужъ сижу полчаса. Не надоѣлъ еще?" -- и совершенно неожиданно прибавилъ: "А вы, коллега, въ самомъ дѣлѣ, повѣрили, что и больной былъ по близости, и что я заѣхалъ, чтобы брошюру завезти?" Сказалъ онъ эти слова, смотритъ на меня и посмѣивается. Этотъ неожиданный вопросъ меня нѣсколько смутилъ въ первую минуту. Но я тотчасъ же отвѣтила ему съ самымъ невиннымъ и удивленнымъ видомъ: "Отчего жъ не повѣрить? И какая цѣль вамъ лгать?" -- хотя въ то же мгновеніе почувствовала, что Черникъ дѣйствительно солгалъ, и что брошюра Шарко была лишь предлогомъ... "Но зачѣмъ онъ объ этомъ самъ говоритъ? Обыкновенно мужчины это скрываютъ, и неглупыя женщины дѣлаютъ видъ, что вѣрятъ!" -- пронеслось у меня въ головѣ. Но зато любопытство мое было возбуждено въ высшей степени -- и ужъ покаюсь вамъ, мои добродѣтельныя подруги -- женское мое самолюбіе тоже. Я догадывалась, что сейчасъ будетъ объясненіе, и меня очень интересовало: какъ будетъ объясняться Черникъ... И я была вознаграждена такимъ объясненіемъ, какого никакъ не ожидала. Это было нѣчто совсѣмъ курьезное!
   И Вѣра Александровна залилась звонкимъ, веселымъ смѣхомъ, при чемъ глаза ея сощурились, и все ея лицо приняло дѣтски-довольное выраженіе.
   -- Да ты не тяни душу... Разсказывай!-- торопила Коврова.
   -- Нѣтъ... ей-Богу... только Черникъ, кажется, способенъ дѣлать признаніе въ любви въ такомъ родѣ... Удивительно лукавый этотъ хохолъ! Въ отвѣтъ на мое замѣчаніе, онъ усмѣхнулся, какъ бы подчеркивая, что не вѣритъ его искренности, и насмѣшливо промолвилъ: "А я полагалъ, что вы, коллега, проницательнѣе, и догадались, что я безсовѣстно лгалъ!" И, съ обычной своей откровенной шутливостью, признался, что солгалъ лишь потому, что у него не хватило мужества сознаться, что онъ, занятой, солидный, нашъ "уважаемый" Андрей Иванычъ Черникъ, пріѣхалъ сюда, "къ чорту на кулички", когда его ждутъ паціенты, лишь для того, чтобы увидать меня, "коллегу", и разсказать объ одномъ своемъ недугѣ, въ существованіи котораго "онъ имѣлъ несчастіе" убѣдиться. "Очень непріятная и глупая болѣзнь, коллега!" -- съ комическимъ видомъ замѣтилъ Черникъ и попросилъ разрѣшенія сдѣлать по этому поводу маленькое сообщеніе. "Исторія столь рѣдкой въ мои почтенные годы болѣзни вѣдь ровно ни къ чему васъ не обяжетъ (вы, говоритъ, какъ умная дѣвушка, избѣжите тѣхъ пустыхъ словъ, какими обыкновенно утѣшаютъ врачи безнадежно больныхъ), но, во всякомъ случаѣ, доставитъ вамъ, быть можетъ, маленькое развлеченіе. А при нынѣшней всеобщей скукѣ никакими развлеченіями пренебрегать не слѣдуетъ!-- смѣясь, прибавилъ Черникъ.-- Такъ ужъ позвольте отнять у васъ еще минутъ десять? Можно?" -- .Хоть двадцать! Время у меня свободное, а исторія вашего недуга, разумѣется, интересна для меня, какъ для неопытнаго еще врача!" -- отвѣчала я въ томъ же шутливомъ тонѣ и прибавила: "А потомъ, значитъ, составимъ консиліумъ?" -- "Едва ли вы захотите принять въ немъ участіе!" -- замѣтилъ, посмѣиваясь, Черникъ, и -- показалось мнѣ -- невеселая улыбка на мгновеніе омрачила его насмѣшливое, умное лицо. Я промолчала... (Тутъ докторша почему-то отступила отъ истины или запамятовала, что она не промолчала, а отвѣчала, понизивъ голосъ и не безъ кокетства прищуривъ глаза: "Почему же? Быть можетъ, и приму, если болѣзнь ваша не воображаемая, какъ я предполагаю, судя по вашему виду!"). Тогда Черникъ, точно врачъ, ставящій діагнозъ надъ постороннимъ больнымъ, съ комической педантичностью сталъ перечислять признаки: "Угнетенное состояніе духа... разъ... Сосредоточеніе мысли постоянно на одномъ и томъ же женскомъ лицѣ... два... Непреодолимое желаніе видѣть это лицо, представляющееся, вопреки очевидности, самымъ красивымъ лицомъ въ мірѣ... три... Ускореніе пульса и нѣкоторое оглупѣніе при нечаянныхъ встрѣчахъ... четыре... Потеря прежней усидчивости въ занятіяхъ... пять! Разсѣянность, мечтательное настроеніе, галлюцинаціи и безсонница... шесть!" Онъ перечислялъ всѣ эти "симптомы" самымъ, повидимому, серьезнымъ тономъ, но лицо его въ это самое время было такое улыбающееся, и его маленькіе, бѣгающіе, лукавые глаза такъ смѣялись -- именно смѣялись -- что и я невольно улыбалась, слушая его, и въ то же время думала: "шутитъ онъ или говоритъ серьезно?"... Какъ-то не вѣрилось, глядя на него, въ серьезность его "болѣзни"... Но голосъ его, мягкій и вкрадчивый, звучалъ такъ задушевно и искренно, что невольно заставлялъ вѣрить... Да и къ чему ему было бы разыгрывать комедію?..-- .И давно съ вами эта непріятная болѣзнь?" -- смѣясь, спросила я.-- "Годъ ровно... Съ 28-го сентября прошлаго года замѣчены были первые легкіе признаки, на которые я тогда не обратилъ никакого вниманія... Такъ вѣдь многія болѣзни начинаются. Теперь же дѣло дошло до того, коллега, что я, сорока-пятилѣтній болванъ, сталъ... какъ вамъ это понравится!.. сталъ писать даже стихи!" -- прибавилъ Черникъ съ самымъ искреннимъ смѣхомъ, точно этотъ "сорока-пятилѣтній болванъ" былъ не самъ онъ, а постороннее лицо, надъ которымъ Черникъ издѣвался.-- "вы... стихи!?" -- невольно воскликнула я,-- до того это показалось мнѣ невѣроятнымъ.-- "То-то я... стихи!" -- повторилъ онъ, весело смѣясь.-- "Двадцать-пять лѣтъ не повторялъ я грѣховъ ранней молодости, когда пописывалъ стишки во время "легкихъ воспаленій", а теперь вотъ... подите!" И Черникъ прекомично развелъ руками.-- "Любопытно,-- говорю я,-- было бы прочесть?" -- "Любопытно?-- спрашиваетъ.-- Такъ сдѣлайте одолженіе, хоть сейчасъ. У меня, кажется, есть съ собой послѣдній плодъ безсонницы! " И Черникъ досталъ изъ кармана листокъ почтовой бумаги и воскликнулъ: "Не чудеса ли? Профессоръ Черникъ, сорока-пяти лѣтъ отъ роду, съ сѣдой бородой и солиднѣйшей репутаціей, въ роли трубадура, со стихами въ рукахъ?.. Вѣдь интересно, коллега? Ну, такъ слушайте и... смѣйтесь, сколько вашей душѣ угодно. Не обидите, ибо я и самъ надъ собой смѣюсь!" -- прибавилъ съ своей подкупающей искренностью Черникъ. И онъ прочелъ очень недурное, по-моему, стихотвореніе, послѣ чего самъ предложилъ взять его какъ "образчикъ остраго помѣшательства".
   Тутъ авторъ долженъ замѣтить, что -- обыкновенно правдивая -- молодая докторша, при передачѣ эпизода съ стихотвореніемъ, снова погрѣшила противъ истины, опустивъ слѣдующую маленькую подробность: когда почтенный профессоръ прочелъ свои стихи, Вѣра Александровна, значительно возбужденная, съ зарумянившимися щеками и горделиво блестѣвшими глазами, выразила Чернику большое удовольствіе, доставленное ей стихами, и сама попросила дать ей "это милое стихотвореніе" на память, "хотя оно и предназначено другой",-- прибавила докторша съ самымъ восхитительнымъ видомъ наивной недогадливости. И Черникъ, весело усмѣхнувшись послѣднимъ словамъ, съ видимымъ удовольствіемъ исполнилъ просьбу своего коллеги.
   -- Покажи, Вѣра, стихи Черника! Это интересно... Вотъ никакъ бы не подумала, что Андрей Иванычъ можетъ писать стихи!-- воскликнула Коврова.
   -- Я покажу, но только вы, милыя, не проговоритесь какъ-нибудь объ этомъ Чернику... А впрочемъ, ему все равно, судя по тому, что онъ самъ же потомъ рекомендовалъ "посовѣтоваться" съ вами обѣими по поводу его "декларацій" и при этомъ замѣтилъ, что ему рѣшительно все равно, если о его "болѣзни" узнаютъ не только мои друзья, но даже и вся академія.-- "Да и къ тому же я человѣкъ милосердый. Къ чему лишать васъ понятнаго удовольствія подѣлиться такимъ .интереснымъ" извѣстіемъ съ друзьями "по секрету"? Вы вѣдь женщина!" -- прибавилъ онъ съ иронической усмѣшкой.
   -- Однако, не лестнаго онъ мнѣнія о женщинахъ!-- проронила Римма.
   -- Ну, давай, давай Вѣра! Я прочту!-- торопила Коврова.
   И, взявъ отъ Вѣнецкой тонкій листокъ, который та достала изъ портмоне, Коврова прочла:
  
   Придетъ урочный ранній часъ,
   И я, въ тревогѣ пробужденный,
   Ужъ не смыкаю больше глазъ.
   Нѣтъ сна. Полнъ думами о васъ,
   Съ нимъ споритъ мозгъ мой возбужденный,
   И исчезаетъ, побѣжденный,
                       Сонъ каждый разъ!
  
   Я рюмку брома пью до дна,
   Я чиселъ рядъ твержу до скуки,--
   Увы! Какъ грозная волна,
   Смыкаетъ все мечта одна.
   И, впечатлительный до муки,
   Рѣчей я вашихъ слышу звуки,
                       Не зная сна!
  
   -- Каково!-- воскликнула Коврова.-- Вѣдь, право, не дурно для доктора невро-патолога! Видно, совсѣмъ "втюрился" въ тебя, лукавая Вѣра!.. Это ты вдохновила ученаго профессора! Ай да молодецъ профессоръ! Хвалю его... Несмотря на весь свой противный скептицизмъ, онъ, по крайней мѣрѣ, не потерялъ способности увлекаться и даже въ сорокъ пять лѣтъ писать стихи... Нравятся они тебѣ, Римма?..
   -- Да, кажется, достаточно прочувствованы...
   -- Вотъ вѣдь и въ сорокъ пять лѣтъ можно увлекаться... Ну, продолжай же, Вѣра... Ишь какой она глядитъ скромной овечкой, а сама, я думаю, въ душѣ, торжествуетъ свою побѣду... То-то ты сегодня такая оживленная! Ну, ну, не притворяйся, пожалуйста, равнодушной -- мы не мужчины, и насъ не надуешь. Женщинѣ всегда пріятно, когда ее любятъ, если бы даже она сама не любила... И всѣмъ этимъ его насмѣшкамъ, шуточкамъ и улыбкамъ не очень-то вѣрь... И его исканію "любопытныхъ субъектовъ" тоже! Это просто оригинальное кокетство самолюбиваго и неглупаго мужчины, боязнь показаться смѣшнымъ въ глазахъ женщины, что "втюрился" въ сорокъ пять лѣтъ. Онъ поэтому первый и смѣется надъ собой... Оно, во всякомъ случаѣ, удобно въ случаѣ неудачи. "Я, молъ, изучалъ!" Лукавые эти господа мужчины! Изу-чалъ! Вотъ онъ изучалъ тебя, какъ "любопытнаго субъекта", да во время изученія и влюбился, какъ мальчишка, этотъ самый сѣдобородый скептикъ и любитель одной своей науки да своего холостого кабинета... ха-ха-ха! Теперь, небойсь, и кабинетъ опротивѣлъ, и наука не въ науку... Я всегда проповѣдывала вамъ, друзья: любовь нешутитъ ни съ малымъ, ни со старымъ... Пришла... и самъ вашъ Черникъ, до сей поры "мудрствовавшій лукаво", вдругъ заговорилъ стихами!-- съ торжествующимъ видомъ произнесла Коврова, порывисто и съ увлеченіемъ выбрасывая фразу за фразой,-- Небойсь, теперь: "И, впечатлительный до муки,-- рѣчей я вашихъ слышу звуки,-- не зная сна!" И бромъ не помогаетъ! То-то и есть!-- продолжала Надежда Васильевна съ чувствомъ нѣкотораго злорадства къ профессору.-- А раньше что думалъ? Изу-чалъ!.. Боялся, видите ли, стѣснить свою свободу и удовлетворялся, какъ многіе, мимолетными связями!?. Ну, разсказывай же, Вѣра, что онъ тебѣ еще говорилъ? Какъ вилялъ хвостомъ лукавый хохолъ? Какъ предложилъ тебѣ руку и сердце? И тебя, конечно, можно поздравить? Говори же, говори!
   -- Да ты не даешь ей говорить!-- вставила Римма Михайловна.
   -- Ну, молчу, молчу. Мы слушаемъ васъ, будущая Frau Professorin!
   -- А ты ужъ и свадьбу предвидишь? А, быть можетъ, этого финала и не будетъ. Я еще не рѣшила!-- лукаво замѣтила докторша.
   И Вѣра Александровна продолжала разсказъ о томъ, что было вслѣдъ за чтеніемъ стиховъ, какъ Черникъ сообщилъ, ей, что, послѣ долгихъ размышленій, рѣшился, наконецъ, объяснить этой "дѣвушкѣ, нарушившей покой его жизни", подробности своей "хронической болѣзни" и предложить ей рискнуть выйти замужъ за такого неказистаго старика, "какъ вашъ покорнѣйшій слуга".-- "Правда, шансовъ на ея согласіе мало -- эдакъ пять на сто.-- прибавилъ онъ, смѣясь, а все-таки надо попытаться, чтобы покончить съ этимъ дѣломъ разъ навсегда, не питать напрасныхъ иллюзій и не хлопотать о новой квартирѣ въ академіи.-- "Какъ вы полагаете, коллега? Слѣдуетъ попытаться?" -- "Отчего жъ, говорю, не попробовать. Вѣдь вы, надѣюсь, въ случаѣ отказа, въ отчаяніе не придете и не застрѣлитесь?-- прибавила я съ улыбкой.-- Съ васъ, я думаю, какъ съ гуся вода? Помните, вы говорили, что изъ-за любви только дураки съ ума сходятъ, а занятые люди скоро утѣшаются? Отыщете, значитъ, для наблюденій какой-нибудь другой "любопытный субъектъ", и черезъ недѣлю, много двѣ, совсѣмъ излѣчитесь отъ "непріятной болѣзни".
   -- Ишь вѣдь какая ты, Вѣра! Не можешь не пококетничать и не дразнить человѣка!-- вставила Коврова.
   -- Что дѣлать! Не могла удержаться, чтобы не подразнить. И, наконецъ, меня злило, что Черникъ все точно шутя говоритъ.
   -- А тебѣ хотѣлось признанія въ пылкомъ родѣ? А кто хвалился, что не выноситъ "любовной атмосферы?" -- замѣтила Коврова.-- Ну, ну, разсказывай дальше, лукавая докторша, до чего вы дошутились?
   -- Въ отвѣтъ на мои слова Черникъ разсмѣялся. "Вы правы, говоритъ, коллега; разумѣется, не застрѣлюсь, не утоплюсь и даже въ отчаяніе не приду, но тѣмъ не менѣе мнѣ будетъ чего-то недоставать. До сихъ поръ я не испытывалъ подобнаго хроническаго пораженія и стиховъ не писалъ. Случалось, говоритъ, бывали "легкія воспаленія", но быстро проходили, и я не думалъ нарушать одиночества своего кабинета. А вотъ теперь... это одиночество мнѣ противно. И мнѣ кажется, что никакой другой субъектъ, какъ бы ни былъ любопытенъ, не замѣнитъ моего интереснаго субъекта".-- .А развѣ ужъ онъ такъ интересенъ?" -- "Очень",-- говоритъ.-- "И молодъ?" -- "Вашихъ лѣтъ, коллега!" -- "Ну, значитъ, старая дѣва. Мнѣ вѣдь двадцать-семь съ половиною".-- "А мнѣ зато сорокъ-пять. И то семнадцать лѣтъ разницы. Не много ли, какъ вы полагаете?" -- "Тутъ все зависитъ отъ характера дамы вашего сердца. Вы, конечно, изучили его. Каковъ онъ?" -- "Характеръ, говоритъ, у нея не изъ особенно покойныхъ: нервный, капризный, властолюбивый, деспотическій. Самолюбіе большое. Кокетка порядочная, хотя, разумѣется, и отрицаетъ это".-- "И вамъ могла понравиться такая несовершенная дѣвушка?" -- воскликнула я, смѣясь, хотя нѣсколько раздраженная безцеремонностью его характеристики.-- "Вотъ, подите же, коллега. Такая несовершенная, а понравилась. Вѣроятно, и понравилась, что такая, а не другая. Такъ какъ я и самъ далекъ отъ совершенства, то и не особенный охотникъ до совершенствъ. Поклоняться имъ можно, но съ ними удивительно скучно, до тошноты скучно! Повѣсь въ рамку, да и молись! Благодарю покорно!" -- "Но развѣ вамъ дастъ счастье жена, портретъ которой вы нарисовали? Предположимъ, что она даже повѣритъ серьезности вашей "болѣзни" и рискнетъ, какъ вы говорите, выйти за васъ замужъ -- хорошаго будетъ мало. Вѣдь такая жена нарушитъ вашъ покой. Она замучитъ васъ, особенно если вы ревнивы и подозрительны. Характеръ вашъ, кажется, тоже не изъ покорныхъ, да къ тому же вы и изучать "любопытные субъекты" любите. Что жъ выйдетъ? Черезъ мѣсяца три-четыре такіе супруги разбѣгутся въ разныя стороны. Стоитъ ли, говорю, изъ-за этого огородъ городить!" -- "Это вы, коллега, напрасно. Я буду супругъ перваго сорта: терпѣливый, довѣрчивый и не ревнивый. Опытъ, говоритъ, житейскій пріобрѣтенъ не даромъ. Я, говоритъ, понимаю, какъ вести себя пожилому супругу, чтобы не сдѣлаться похожимъ на гумозный пластырь и не быть смѣшнымъ. Пусть жена кокетничаетъ, если это ей нравится; я, говоритъ, ни трагическихъ, ни комическихъ сценъ не сдѣлаю... честное слово, коллега. А если случится грѣхъ, немножко поволнуюсь,-- то про себя, при закрытыхъ, такъ сказать, дверяхъ. Замѣтьте еще одно преимущество и важное для семейной жизни: я съ утра не бываю дома и, слѣдовательно, не буду женѣ мозолить глазъ, и, такимъ образомъ, поводовъ для семейныхъ сценъ будетъ гораздо меньше. А если, говоритъ, надоѣмъ ей и сдѣлаюсь вовсе "неинтереснымъ" или если она влюбится въ кого-нибудь -- случаются такія болѣзни!-- вставилъ Черникъ,-- то я, говоритъ, ей и разводъ устрою, "честно и благородно", принявъ всѣ вины на себя. Ей-ей, не лгу. И, вдобавокъ, не застрѣлюсь, не отравлюсь и не утоплюсь и лекцій даже не прекращу, ибо эти случаи весьма обыкновенны"... Затѣмъ Черникъ полушутя сказалъ, что супруга его будетъ глава, а онъ -- ея покорный слуга, какъ и подобаетъ пожилому супругу. Нѣтъ опасности и со стороны изученія "любопытныхъ субъектовъ".-- "Во-первыхъ, некогда, да и не захочется, если "любопытнѣйшій на свѣтѣ субъектъ" будетъ возлѣ. Наконецъ, и годы, коллега, не такіе, чтобы искать "авантюръ", какъ вы намекаете".-- Онъ помолчалъ и прибавилъ: "для полноты характеристики", что онъ человѣкъ не злой и на своемъ вѣку не сдѣлалъ никакой серьезной пакости, за которую могла бы покраснѣть его жена.-- "Въ этомъ не можетъ быть и сомнѣнія!" -- воскликнула я. Черникъ примолкъ и теребилъ бороду, покуривая папироску, какъ ни въ чемъ не бывало. Молчала и я, взглядывая украдкой на него. Онъ мнѣ казался теперь интереснѣе, чѣмъ прежде, и я ощущала самолюбивое удовольствіе быть любимой этимъ человѣкомъ, хотя сама и не питала къ нему влюбленныхъ чувствъ. Сердце мое билось спокойно, но Черникъ мнѣ нравился. "Выходить или не выходить замужъ?" -- спрашивала я себя, и рѣшенія не было. Такъ прошла минута-другая неловкаго молчанія. "Такъ какъ же, коллега, благословляете дѣлать предложеніе?" -- спросилъ Черникъ и прибавилъ: "Надѣюсь, вы догадались, о комъ я говорилъ и для кого ѣздилъ на ваши журъ-фиксы?" -- "Для кого?" -- спросила я, и сама покраснѣла. Онъ усмѣхнулся, покачалъ головой и промолвилъ съ шутливымъ упрекомъ: Экая какая вы недогадливая! Вамъ нужны точки на "і". Извольте, говоритъ, поставлю. Для васъ, коллега, единственно для васъ, милостивая государыня; я вамъ предлагаю рискнуть быть моей женой. Что вы на это скажете? Разумѣется, нѣтъ -- порывисто прибавилъ онъ, глядя мнѣ прямо въ глаза.-- "А можетъ быть и да!-- сорвалось у меня какъ-то нечаянно. Черникъ былъ изумленъ. Повидимому, онъ не ждалъ такого отвѣта и спросилъ: не шучу ли я? Я добросовѣстно сказала, что хоть я и расположена къ нему, но не влюблена въ него, поблагодарила за честь и попросила его дать мнѣ время подумать.
   -- Что жъ онъ?-- нетерпѣливо спросила Коврова.
   -- Онъ усмѣхнулся и самымъ серьезнымъ образомъ замѣтилъ, что "влюбиться въ него, конечно, было бы совсѣмъ нелѣпо", и прибавилъ: "Подумайте, подумайте, коллега, посовѣтуйтесь съ друзьями. Право, я буду нестрашный мужъ, хоть одна барышня какъ-то и увѣряла, что лучше повѣситься на осинѣ, чѣмъ выйти за меня замужъ. Но такъ какъ я предложенія и не думалъ ей дѣлать, то она и не повѣсилась. Вѣрьте, коллега, что сценами васъ не удивлю... Быть можетъ, надумаетесь,-- отлично заживемъ. Поѣдемъ лѣтомъ за границу, вы Шарко послушаете... свѣтъ повидаете. Не захотите со мной путешествовать -- одна отправитесь -- ваша княжая воля!" Онъ взялся за шляпу и, крѣпко пожимая руку, благодарилъ, что не сразу отказала. И насмѣшливое лицо его весело улыбалось, и самъ онъ точно помолодѣлъ. "Теперь пора и къ паціентамъ. И то опоздалъ съ исторіей своей болѣзни!" -- промолвилъ Черникъ и ушелъ, оставивъ меня въ какомъ-то туманѣ.
   Вѣра Александровна обвела взглядомъ пріятельницъ и спросила:
   -- Ну, что вы на это скажете?
   -- Онъ умный -- этотъ Черникъ. Хитро сдѣлалъ тебѣ предложеніе!-- сказала Коврова.
   -- Я бы не задумалась ни минуты, если бы онъ мнѣ нравился. Черникъ порядочный человѣкъ!-- промолвила Римма Михайловна.
   -- А я задумываюсь. Вѣдь я не влюблена!
   -- Да и не въ кого тебѣ влюбиться, матушка!-- воскликнула Коврова.-- Очень ужъ у тебя мозгъ работаетъ и большая ты затѣйница. Черникъ по тебѣ мужъ -- два сапога пора! И навѣрное ты будешь съ нимъ счастлива. Онъ заставитъ себя полюбить. Вѣдь онъ тебѣ нравится, не правда ли?
   -- Нравится, но это не любовь.
   -- Придетъ и она, моя милая. Ты его уважаешь, онъ тебя любитъ -- о чемъ же мудрить? Будешь заниматься своей наукой, не заботясь о завтрашнемъ днѣ, какъ теперь. Сдѣлаешься матерью, явится новый смыслъ жизни. Или хочешь въ старыхъ дѣвахъ остаться? Ахъ, Вѣра, не сладка эта одинокая жизнь! Бери, что жизнь даетъ. Время-то уходитъ.
   -- А если Черникъ мнѣ надоѣстъ?
   -- Если... если?? Мало ли что можетъ быть впереди! Ну, надоѣстъ, тогда и думай объ этомъ!-- съ досадой проговорила Коврова.
   Всѣ примолкли. Докторша задумалась. Неопредѣленная улыбка бродила по ея лицу.
   -- А вѣдь, кажется, быть по-вашему!-- проговорила она, наконецъ.-- Во всякомъ случаѣ, Черникъ уменъ, интересенъ и въ немъ нѣтъ ничего "мѣщанскаго". Супружескихъ сценъ съ нимъ не будетъ. А я постараюсь быть для него интересною!-- лукаво прибавила Вѣра Александровна.
   -- Значитъ, ты дашь ему положительный отвѣтъ?
   -- Да, но попрошу повременить свадьбой.
   -- Это зачѣмъ?
   -- Надо прежде его испытать: не очень ли онъ ревнивъ. Я вѣдь ужасно боюсь ревнивыхъ. Имѣла горькій опытъ!-- заключила докторша, вставая, чтобы ѣхать на практику.

-----

   -- А вѣдь Вѣрѣ счастье!-- проговорила Коврова.-- И повѣрь, Римма, она будетъ примѣрной женой. Черникъ незамѣтно приберетъ ее къ рукамъ, хоть она и будетъ думать, что онъ у нея подъ башмакомъ.
   -- Напрасно только она хочетъ испытывать Черника.
   -- А что?
   -- Вѣра умѣетъ дразнить людей.
   -- Ты думаешь, онъ испугается?
   -- Нѣтъ... Если любитъ, не испугается, но жаль человѣка. Вѣра иногда безжалостна. Она будетъ нарочно кокетничать хоть съ Петровымъ, чтобы испытать, какъ она говоритъ, Черника.
   -- Онъ пойметъ ея фокусы, будь покойна.
   -- Все-таки этого дѣлать не слѣдуетъ. Съ чувствомъ надо обращаться бережно, а Вѣра не всегда помнитъ, что людямъ можетъ быть больно отъ ея опытовъ, и что послѣ ей же самой придется раскаиваться! Я, впрочемъ, рада за нее. По крайней мѣрѣ, будетъ у пристани!-- прибавила послѣ минуты молчанія Римма Михайловна и направилась тсъ себѣ въ комнату.
   Коврова грустно глядѣла ей вслѣдъ и прошептала:
   -- А этой вотъ не свить гнѣзда. И нѣтъ ей счастья. Совсѣмъ другая натура.
  

XVII.

   Четвертый мѣсяцъ приходилъ къ концу съ тѣхъ поръ., какъ Стрепетовъ явился въ Петербургъ съ кандидатскимъ дипломомъ и пятью рекомендательными письмами въ карманѣ, полный бодрости и надежды, что скоро достанетъ мѣсто, но до сихъ поръ ничего опредѣленнаго, никакихъ постоянныхъ занятій! Случайная, приходившая къ концу, работа у Чиркова да урокъ у адвоката, устроенный Галанинымъ -- вотъ и все! А главное, впереди рѣшительно ничего въ виду, кромѣ "кандидатуры" въ Земельномъ банкѣ, и искренняго, хотя и безплоднаго, желанія Чиркова помочь Стрепетову устроиться сколько-нибудь сносно. Оказывалось, что его превосходительство говорилъ правду, что его вліяніе въ другихъ вѣдомствахъ очень слабо, а въ послѣднее время служебный кредитъ скептика-генерала, повидимому, падалъ и въ томъ вѣдомствѣ, гдѣ онъ столько лѣтъ служилъ, умѣя примѣняться ко всякимъ "вѣяніямъ". По крайней мѣрѣ, объ этомъ ходили въ городѣ слухи, и извѣстнаго сорта газеты стали сильнѣе нападать на нѣкоторыхъ "либеральствующихъ на казенный счетъ чиновниковъ", при чемъ дѣлались прозрачные намеки на какую-то "преступную слабость" Чиркова. Въ послѣдній мѣсяцъ Стрепетовъ все чаще и чаще заставалъ по утрамъ его превосходительство не въ духѣ. Онъ, видимо, былъ чѣмъ-то озабоченъ и раздраженъ, этотъ чиновный скептикъ. Однажды, разсматривая археологическіе рисунки молодого человѣка, Чирковъ съ усмѣшкой сказалъ, что, "вѣроятно, скоро ему самому придется спеціально заниматься одной археологіей... времени будетъ довольно!" И, замѣтивъ недоумѣвающій взглядъ Стрепетова, продолжалъ:
   -- Новыя пѣсни, новые люди! Вѣроятно, по нынѣшнимъ временамъ, найдутъ, что даже и я "pas trop prononcé" и... на подножный кормъ безъ курульнаго кресла и семи тысячъ.
   И, словно забывъ о присутствіи Стрепетова, его превосходительство нѣсколько разъ, какъ бы въ раздумья, повторилъ: "Pas trop prononcé! Pas trop prononcé!"
   И на безбородомъ желтомъ лицѣ Чиркова стояла презрительная, грустная и въ то же время пугливая улыбка чиновника-эпикурейца, предчувствующаго возможность остаться безъ хорошаго вознагражденія за всю свою мудрую философію, то-есть безъ "курульнаго кресла" и семи тысячъ.
   -- Ддда... Не весьма обезпечена и наша карьера, молодой человѣкъ!-- неожиданно проговорилъ его превосходительство послѣ минутной паузы.-- Мотайте это себѣ на усъ, милѣйшій мой Павелъ Сергѣевичъ, и не особенно рвитесь въ омутъ!-- прибавилъ онъ съ горькой усмѣшкой.
   "Кандидатура" въ Земельномъ банкѣ, на которую Стрепетовъ сперва возлагалъ большія надежды, оставалась въ туманной перспективѣ. Молодой провинціалъ научился понимать, что значитъ быть "кандидатомъ". Три раза навѣдывался онъ въ банкъ справляться насчетъ вакансіи, и "вакансіи" все не было. Первый разъ молодому человѣку посчастливилось встрѣтить въ пріемной самого господина Гринбека. Управляющій, рисовавшій молодому человѣку іерархическое дерево и столь подробно изъяснявшій правила учрежденія, въ первую минуту совсѣмъ не узналъ Стрепетова, и только когда нѣсколько смутившійся молодой человѣкъ напомнилъ, что онъ, по его приказанію, записанъ однимъ изъ первыхъ кандидатовъ, управляющій банкомъ замѣтилъ, что "вакансіи еще нѣтъ -- надо подождать".
   -- Васъ, кажется, рекомендовалъ баронъ Эмилій Антоновичъ Краусъ?-- припоминалъ г. Гринбекъ, всматриваясь въ Стрепетова и очевидно смѣшивая его съ кѣмъ-то другимъ.
   -- У меня было письмо отъ самарскаго предводителя дворянства Полуэктова.
   -- Да, да... Я смѣшалъ... Помню, помню... Отличная рекомендація... Ваша фамилія?
   -- Стрепетовъ, кандидатъ университета.
   -- Такъ, такъ.
   И, окончательно припомнивъ просителя, управляющій спросилъ:
   -- Адресъ вашъ, господинъ Стрепетовъ, конечно, у насъ записанъ?
   -- Записанъ
   -- Ну, и отлично... Недѣли черезъ двѣ понавѣдайтесь!-- прибавилъ управляющій и, любезно пожавъ Стрепетову руку, ушелъ въ свой кабинетъ.
   -- Развѣ предвидится вакансія?-- спросилъ обрадованный Стрепетовъ молодого человѣка для справокъ.
   -- Кажется!-- съ нѣкоторою таинственностью и совсѣмъ понижая голосъ, отвѣчалъ безукоризненно одѣтый господинъ Цыгановъ, замѣтившій, что управляющій подалъ Стрепетову руку, и потому считавшій необходимымъ быть сообщительнымъ и щеголять изысканной любезностью.-- Есть, видите ли-съ, предположеніе уволить одного служащаго съ перваго числа... Онъ повздорилъ съ начальникомъ отдѣленія... Нигилистъ какой-то!-- замѣтилъ съ брезгливой улыбкой этотъ восторженный поклонникъ звучныхъ фамилій и изысканныхъ манеръ,-- Но только я вамъ это по секрету!-- конфиденціально прибавилъ Цыгановъ.-- Вопросъ объ увольненіи, кажется, еще не вполнѣ созрѣлъ, но, надо полагать, что Эрнстъ Богдановіічъ имѣетъ васъ въ виду на случай, если это мѣсто освободится.
   Стрепетовъ ушелъ обнадеженный, но когда, черезъ двѣ недѣли, онъ пришелъ справиться, чиновникъ для справокъ любезно огорошилъ его извѣстіемъ, что вакансія замѣщена. Мѣсто занялъ одинъ молодой человѣкъ, не записанный кандидатомъ
   -- Но какъ же это? Къ чему тогда кандидаты?-- воскликнулъ Стрепетовъ.
   -- Особенный случай. Самъ предсѣдатель правленія, его сіятельство, графъ Алексѣй Алексѣевичъ Дурасовъ просилъ опредѣлить этого молодого человѣка!-- объяснилъ господинъ Цыгановъ, произнося титулъ, имя, отчество и фамилію господина предсѣдателя правленія съ особеннымъ чувствомъ и съ какимъ-то сладостнымъ замираніемъ въ голосѣ, при чемъ прилизанное, бѣлобрысое лицо его сіяло почтительнымъ умиленіемъ.-- Ну, разумѣется, его и приняли. Развѣ можно было не принять, если самъ графъ рекомендовалъ, посудите сами! Этотъ молодой человѣкъ хорошей фамиліи и такой, знаете ли, comme il faut. Былъ, говорятъ, очень богатъ, служилъ въ гвардіи, но прокутился, вышелъ въ отставку и принужденъ былъ поступить къ намъ на пятьдесятъ рублей. Каково это? Впрочемъ, вѣроятно, ему скоро дадутъ хорошее мѣсто въ провинціи. Онъ, кажется, родственникъ графу.
   Стрепетовъ ушелъ, понуривъ голову. Черезъ мѣсяцъ онъ, однако, все-таки зашелъ въ банкъ справиться. Оказалось, что новой вакансіи скоро не предвидѣлось, никого увольнять не собирались. "Напрасно онъ безпокоится. Его тотчасъ же извѣстятъ, если будетъ вакансія. Пусть только онъ соблаговолитъ извѣстить въ случаѣ перемѣны адреса!" -- любезно прибавилъ господинъ Цыгановъ.
   За эти четыре мѣсяца Стрепетовъ, возвращаясь съ занятій у Чиркова, часто-таки надѣвалъ фракъ и посѣтилъ не мало разныхъ пріемныхъ казенныхъ и частныхъ учрежденій въ поискахъ за работой, предлагая свои услуги съ застѣнчивымъ простодушіемъ еще не совсѣмъ извѣрившагося просителя. Хотя и безъ рекомендательныхъ писемъ, но онъ храбро произносилъ обычную фразу:
   -- Кандидатъ университета Стрепетовъ. Желалъ бы имѣть занятія.
   Но подъ конецъ эта стереотипная фраза начинала его злить; онъ впередъ уже зналъ, что услышитъ въ отвѣтъ такую же стереотипную фразу, произнесенную болѣе или менѣе раздраженнымъ тономъ:
   -- Мѣста нѣтъ!
   Гдѣ только не перебывалъ Стрепетовъ, поставившій себѣ задачу добросовѣстно испытать всѣ мытарства искателя мѣста! Былъ онъ въ двухъ министерствахъ, въ государственномъ банкѣ, въ контролѣ, въ желѣзнодорожныхъ и пароходныхъ правленіяхъ, въ страховыхъ обществахъ, въ частныхъ банкахъ, въ конторахъ нотаріусовъ, и отовсюду уходилъ съ одной и той же фразой, стоявшей въ его ушахъ:
   -- Мѣста нѣтъ!
   Всѣ учрежденія оказывались переполненными. Вездѣ исписывали ворохи бумаги, щелкали на счетахъ, курили, болтали и суетились. Вездѣ, кромѣ штатныхъ, были еще и сверхштатные чиновники и неисчислимое количество записанныхъ и незаписанныхъ въ книги своихъ кандидатовъ, съ болѣе или менѣе блестящими рекомендаціями, ожидающихъ мѣста съ голоднымъ нетерпѣніемъ интеллигентныхъ людей, не приготовленныхъ ни къ какому труду, кромѣ чиновничьяго. Всѣ хотѣли и могли только служить, то-есть составлять бумаги или слагать цифры и получать жалованье, чтобы не умереть съ голоду, несмотря на дипломы, полученные послѣ долгихъ лѣтъ ученія.
   И Стрепетовъ повременамъ падалъ духомъ и приходилъ въ отчаяніе.
   "Вотъ и онъ, кажется, кончилъ университетскій курсъ, знаетъ два языка, молодъ и честенъ, готовъ приложить куда-нибудь свои знанія и силы, но никому они не нужны, и онъ не только не можетъ помочь семьѣ, но лишь благодаря счастливой случайности нашелъ самъ кое-какія временныя занятія". И молодой человѣкъ, раздумывая о своемъ положеніи, не разъ горько жалѣлъ, что не получилъ болѣе прикладного образованія. По крайней мѣрѣ, кусокъ хлѣба былъ бы обезпеченъ, думалось ему. А теперь? На что, въ самомъ дѣлѣ, онъ годенъ, кромѣ службы?
   А мать въ это время надрываетъ свои слабыя силы, бѣгая, на старости лѣтъ, по этимъ проклятымъ урокамъ, и, конечно, не обмолвится о своей тяжелой жизни ни однимъ словомъ, ни однимъ намекомъ. Напротивъ! Въ своихъ безконечно нѣжныхъ, добрыхъ и ободряющихъ письмахъ она неизмѣнно проситъ, убѣждаетъ, требуетъ не думать пока о ней, а терпѣливо, не отчаиваясь отъ первыхъ неудачъ, ждать мѣста, такого, разумѣется, мѣста, на которомъ бы Павликъ не насиловалъ совѣсти, испытывая мученія душевнаго разлада, и не рисковалъ бы когда-нибудь сдѣлаться такимъ же "несчастнымъ скептикомъ и іезуитомъ", какъ Чирковъ. "Я не приняла бы такой ужасной жертвы, если бы ты, ради заботъ обо мнѣ, рѣшился на что-нибудь подобное. Ужаснѣе душевнаго разлада ничего нѣтъ. Отецъ не зналъ его и до конца дней своихъ остался вѣрующимъ въ добро человѣкомъ. Будь же и ты такимъ, мой мальчикъ!" Мѣсто, разумѣется, будетъ, утѣшала любящая мать. Развѣ возможно, въ самомъ дѣлѣ, чтобы такому "трудолюбивому, честному молодому человѣку не нашлось работы? Не даромъ же всѣ жалуются, что людей нѣтъ. Гдѣ же и искать "людей", какъ не среди свѣжихъ молодыхъ силъ? "Развѣ на всякомъ дѣлѣ не нужны честные и образованные люди?" писала, между прочимъ, старая идеалистка шестидесятыхъ годовъ, убѣжденная, что безъ такихъ людей обойтись нельзя.
   "Нужны ли"? вырывался безотрадный вопросъ въ минуты унынія.
   И Стрепетовъ, успѣвшій за эти четыре мѣсяца петербургской жизни потерять не одну иллюзію довѣрчивой молодости, уже не съ прежними розовыми надеждами взиралъ на будущее. Жизнь не такъ легка, какъ казалось. Неприготовленный къ борьбѣ съ жизнью, оберегаемый матерью отъ раннихъ заботъ, безъ терпѣнія и выдержки, онъ принималъ слишкомъ близко къ сердцу остроту первыхъ разочарованій. То, что онъ увидалъ на первыхъ порахъ практической жизни, невольно усиливало горечь сомнѣнія и заставляло серьезно задумываться этого наивнаго степняка, выброшеннаго въ водоворотъ жизни безъ суровой умственной и нравственной закалки. Разладъ между тѣмъ, чему учили его, о чемъ читалъ онъ въ твореніяхъ великихъ людей, и тѣмъ, чему учила его жизнь, производилъ на него ошеломляющее впечатлѣніе. Книги говорили ему о долгѣ, любви къ ближнимъ, самоотверженіи, чести, какъ о лучшихъ качествахъ человѣка, а жизнь, какъ будто, говорила, что этого-то именно и не надо. И онъ невольно вспоминалъ свои первыя встрѣчи, вспоминалъ совѣты житейской морали чиновнаго скептика и всѣ тѣ печальные факты дѣйствительности, которые пришлось теперь видѣть и о которыхъ такъ часто приходилось слышать, какъ о вещахъ самыхъ обыкновенныхъ и часто даже никого не возмущающихъ. Все это дѣйствовало на впечатлительный темпераментъ Стрепетова; ядъ скептицизма, хотя едва замѣтно, но начиналъ свою работу, и напрасно умъ старался разрѣшить тѣ проклятые вопросы этики, всегда волнующіе молодость, которые ставила сама жизнь, полная неразрѣшимыхъ противорѣчій...
   Свѣтлая идиллія наивной юношеской вѣры была осквернена.
  

XVIII.

   Только-что вернувшійся въ скверный декабрьскій вечеръ съ дальняго урока, прозябшій и усталый, сидѣлъ Стрепетовъ передъ столомъ въ своей крошечной комнаткѣ, теплой, освѣщенной мягкимъ свѣтомъ лампы, прочитывая во второй разъ полученное сейчасъ письмо, полное нѣжныхъ упрековъ глубоко тронутой матери за присылку сорока рублей, которые Стрепетовъ успѣлъ скопить за все это время и, посылая, писалъ, что деньги эти "совершенно лишнія".
   "Не возвращаю назадъ денегъ, чтобы не обидѣть тебя, моего ненагляднаго, добраго голубчика, но если вздумаешь опять послать, пока не устроишься прочно, разсержусь и возвращу... Не отнимай же отъ своихъ крохъ, родной мой, коли любишь свою мамуню... Мы не терпимъ нужды... Уроковъ, слава Богу, довольно, и я чувствую себя отлично".
   Но Стрепетовъ, хорошо знавшій самоотверженную натуру матери, не очень-то довѣрялъ этимъ успокоительнымъ строкамъ, точно такъ, какъ и чуткое сердце матери угадывало въ письмахъ сына,-- письмахъ, полныхъ бодрой увѣренности въ будущее,-- скрываемую нотку унынія. И мать и сынъ деликатно скрывали другъ отъ друга все то, что могли огорчить каждаго, предпочитая втайнѣ мучиться одинъ за другого.
   "Уроковъ довольно!" -- подумалъ Стрепетовъ.-- Но это еще хуже, если мать не успокоиваетъ его. Каково съ ея слабымъ здоровьемъ бѣгать по урокамъ въ эти холодные дни!.. И онъ не можетъ ничѣмъ помочь!
   -- Когда-жъ это все кончится?-- воскликнулъ нашъ молодой человѣкъ, полный злости и отчаянія.
   Онъ задумался надъ своимъ положеніемъ. Положеніе было, въ самомъ дѣлѣ, не изъ блестящихъ, особенно въ виду заботы о матери. Надняхъ, какъ разъ къ пятнадцатому числу, онъ окончитъ работу у Чиркова. Археологическія описанія переписаны, рисунки сняты, оставалось закончить каталогъ библіотеки. Больше дѣлать рѣшительно нечего. Хотя Чирковъ нѣсколько разъ и удивлялся, что Стрепетовъ торопится съ работой, "словно на пожаръ", и надняхъ еще выразилъ почему-то желаніе имѣть нѣсколько хорошо переписанныхъ экземпляровъ каталога, но, очевидно, Чирковъ хочетъ протянуть работу, чтобы только чѣмъ-нибудь его занять и платить ему деньги. Онъ на это не согласится. Не станетъ же онъ, въ самомъ дѣлѣ, эксплуатировать деликатность этого несимпатичнаго генерала. И безъ того онъ временами подозрѣвалъ, что вся эта археологическая переписка была выдумана спеціально для него. Такое участіе со стороны Чиркова и трогало, и въ то же время оскорбляло самолюбіе. Рѣшительно онъ откажется отъ переписки каталоговъ. Будетъ съ Чиркова и одного экземпляра!
   Съ пятнадцатаго числа, значитъ, останется лишь одинъ урокъ у адвоката, то-есть тридцать рублей въ мѣсяцъ. Изъ этого ничего не отложишь! Едва проживешь самъ, и то сокративъ кое-какія статьи мѣсячнаго бюджета, доходящаго теперь до сорока рублей.
   И, составивъ точную роспись ежемѣсячныхъ расходовъ, нашъ молодой человѣкъ тотчасъ же занялся сокращеніемъ своего бюджета, съ такимъ же озабоченнымъ и серьезнымъ видомъ, съ какимъ бы сталъ это дѣлать самъ господинъ министръ финансовъ, желающій достичь равновѣсія между приходомъ и расходомъ. Статьи: "покупка книгъ... 3 р. " и "театръ и симфоническіе концерты... 3 р." были храбро вычеркнуты, въ ожиданіи лучшихъ временъ; другія статьи сокращены. Такъ, въ рубрикѣ: "чай и сахаръ" -- цифра 3 передѣлана на 2, а въ рубрикѣ "мелочные расходы" -- расходъ въ два рубля сокращенъ до одного. Оставалось сдѣлать сокращеній еще до двухъ рублей: выборъ предстоялъ между "табакомъ" и "библіотекой" -- другихъ статей рѣшительно нельзя, было тронуть,-- и Стрепетовъ рѣшилъ сократить первую статью, оставивъ въ неприкосновенности расходъ въ 1 1/2 рубля на духовную пищу. Такимъ образомъ, въ нѣсколько минутъ желаемое равновѣсіе было достигнуто, при чемъ ежедневный обѣдъ у нѣмцевъ, обѣдъ изъ двухъ блюдъ, былъ сохраненъ, равно какъ и довольно значительный расходъ на хлѣбъ, какъ на пищевое дополненіе, весьма не лишнее для молодого желудка, для котораго одинъ лишь обѣдъ не представлялъ достаточной гарантіи противъ ощущеній голода по утрамъ и вечерамъ.
   Покончивъ съ бюджетомъ ("непремѣнно пошлю его домой, чтобы мама убѣдилась, что я не питаюсь одной колбасой: пусть не отказывается отъ денегъ"), молодой человѣкъ, видимо довольный легкостью, съ какою онъ справился съ сокращеніемъ бюджета, поднялся съ мѣста и заходилъ по своей маленькой комнаткѣ.
   Голова была полна одной и той же мыслью:
   "Занятія необходимы. Гдѣ бы ихъ найти, въ ожиданіи мѣста? Куда еще отправиться на поиски?"
   Онъ вспомнилъ, что давно не справлялся: вернулась ли изъ-за границы "эта баба", какъ неделикатно племянникъ мысленно окрестилъ свою двоюродную тетушку. Вѣрно она, наконецъ, пріѣхала!
   Онъ рѣшилъ, что надо исполнить совѣтъ матери и сходить къ Варницкой. По крайней мѣрѣ, совѣсть будетъ спокойна, и онъ увидитъ эту "знаменитость", о которой столько говорилъ Чирковъ. Но, разумѣется, онъ не послѣдуетъ "гнуснымъ" совѣтамъ Чиркова (и, вспомнивъ эти циническіе совѣты, цѣломудренный молодой человѣкъ даже покраснѣлъ отъ негодованія и плюнулъ) и не станетъ ее ни о чемъ просить... Развѣ сама предложитъ похлопотать за него... И то... Впрочемъ, на это нечего разсчитывать... Вѣдь не станетъ же онъ лицемѣрить, какъ предлагалъ Чирковъ.
   -- И чертъ съ ней!-- не безъ энергіи воскликнулъ Стрепетовъ, проникаясь почему-то къ незнакомой тетушкѣ непріязнью еще большей, чѣмъ прежде, послѣ характеристики Чиркова, и чувствуя въ то же время, несмотря на непріязнь, сильное желаніе увидать эту "хорошенькую ретроградку"
   Послѣ четверти часа порывистаго шаганія, напоминавшаго короткіе круги звѣря въ клѣткѣ, и отчаяннаго взбиванія своихъ кудрей, озабоченное лицо Стрепетова вдругъ просвѣтлѣло, какъ у человѣка, голову котораго осѣнили счастливыя идеи.
   Какъ это, въ самомъ дѣлѣ, онъ раньше не догадался? Завтра же онъ во что бы то ни стало отыщетъ Поручнева и попроситъ его достать переводовъ. Онъ знаетъ хорошо два языка и пишетъ, кажется, довольно литературно. Конечно, Поручневъ, узнавши объ его положеніи, не откажется ему помочь, если проба окажется удовлетворительной! Вотъ и заработокъ!
   Такъ размышлялъ Стрепетовъ, присаживаясь къ столу, чтобы немедленно осуществить и другую, такую же "счастливую", по его мнѣнію, идею.
   И онъ красиво написалъ на четвертушкѣ бумаги крупнѣйшимъ почеркомъ:

КАНДИДАТЪ УНИВЕРСИТЕТА

   -- и затѣмъ продолжалъ мелкимъ:
   Ищетъ уроковъ (знаетъ англ. и фр. языки) и вообще какихъ-нибудь занятій. Вас. Ос., 10 л., 72, кв. 35. И. С.
   -- Завтра же снесу въ газету; кто-нибудь и клюнетъ!-- воскликнулъ Стрепетовъ, любуясь своимъ произведеніемъ и довольный "счастливыми" идеями.
   По счастію, безнадежное настроеніе при самыхъ отчаянныхъ обстоятельствахъ не бываетъ хроническимъ даже у самыхъ мрачныхъ людей, а въ двадцать два года и менѣе "счастливыя" идеи вселяютъ надежды. Не удивительно, что и Стрепетовъ воспрянулъ духомъ. Радужныя мечтанія окрылили его. Снова бодрый и полный надеждъ, думалъ онъ теперь объ урокахъ, о переводахъ, о мѣстѣ. Работы будетъ много, но онъ ея не испугается. Зато заработокъ будетъ отличный,-- мать, наконецъ, отдохнетъ. И онъ фантазировалъ на эту тему. "Есть же у другихъ занятія,-- отчего же и ему ихъ не найти?" -- нашептывала ему теперь надежда, свѣжая и юная, какъ и онъ самъ.
   Но о чемъ бы въ послѣднее время ни думалъ молодой человѣкъ, мысли его какъ-то невольно переходили въ мечты о Риммѣ Михайловнѣ. Эти мечты, которымъ такъ любятъ отдаваться влюбленные,-- овладѣли всѣмъ его существомъ, волнуя его, какъ волшебныя сказки ребенка. Безнадежность любви только усиливала прелесть и разнообразіе грезъ и томительную жгучесть неизвѣданныхъ желаніи! Кто могъ запретить ему въ мечтахъ дѣлиться съ Риммой Михаиловной впечатлѣніями, свершать вдвоемъ, рука объ руку, прогулки, читать вмѣстѣ и. наконецъ, излить передъ ней свое переполненное сердце? Форма этого изліянія представлялась влюбленному фантазеру въ различныхъ варіантахъ, но, во всякомъ случаѣ, онъ, въ концѣ концовъ, припадетъ къ ногамъ своей "мадонны" и признается, какъ свято онъ ее боготворитъ, и будетъ молить о прощеніи за то, что онъ, недостойный, осмѣлился полюбить подобное неземное созданіе. И она, тронутая его чистой любовью, протянетъ ему, въ знакъ прощенія, свою маленькую, покрытую родинками ручку, которую онъ покроетъ поцѣлуями и слезами, весь трепещущій отъ такого блаженства, и снова поклянется въ вѣчной любви, моля лишь о позволеніи быть ея другомъ и видѣть ее чаще...
   На этомъ, однако же, грезы не останавливались, и молодой человѣкъ нерѣдко ловилъ себя на святотатственныхъ мечтахъ, въ которыхъ онъ покрывалъ поцѣлуями не однѣ только руки своей "мадонны". Но кто могъ запретить ему всѣ эти безконечныя, полныя чарующей сладости, грезы, подъ поэтическимъ ореоломъ которыхъ онъ самъ, конечно, не подозрѣвалъ требованій давно пробудившейся страсти молодой натуры,-- страсти, не нашедшей исхода.
   И когда эти, волнующія кровь, мечты разсѣивались передъ дѣйствительностью, какъ чудные сны въ моментъ пробужденія, молодой человѣкъ испытывалъ своеобразную прелесть гордой тоски безнадежно влюбленнаго, не смѣющаго мечтать -- не то что о счастіи взаимности, но даже о дружескомъ расположеніи любимаго существа. И тогда онъ не грезилъ, но думалъ о Риммѣ Михайловнѣ. Онъ вспоминалъ послѣднія встрѣчи, ея слова, интонацію голоса, выраженіе лица, взглядъ, улыбку, жестъ, тщетно стараясь уловить въ нихъ хоть малѣйшіе признаки расположенія, и, какъ всякій впервые влюбленный,-- находилъ, разумѣется, лишь полное равнодушіе и даже непріязнь и пренебреженіе.
   И эта сдержанность съ нимъ, увеличившаяся, казалось ему, въ послѣднее время, сдержанность, полная серьезной холодности, не допускавшей никакой короткости, и эти рѣдкія, ничего не значащія фразы, и эти короткіе, почти сухіе отвѣты на вопросы объ ея здоровьѣ, которые онъ предлагалъ, стараясь скрыть невольную дрожь голоса при видѣ истомленнаго, блѣднаго лица своей "мадонны", и эти минутные выходы изъ своей комнаты въ гостиную, когда Стрепетовъ забѣгалъ, подъ какимъ-нибудь предлогомъ, не въ день журъ-фиксовъ, ободренный приглашеніемъ Вѣры Александровны заходить къ нимъ, когда вздумается,-- всѣ эти признаки подтверждали, казалось, справедливость его заключеній о томъ, что Римма Михаиловна никогда не снизойдетъ даже до обыкновеннаго расположенія къ нему. Она, правда, всегда встрѣчала его любезно, спрашивала иногда, какъ идутъ его дѣла въ Петербургѣ, и не разъ освѣдомлялась о здоровьѣ матери и сестеръ,-- но развѣ все это что-нибудь доказываетъ, кромѣ простого участія такого безконечно добраго созданія, какъ Римма Михайловна, къ одинокому бѣднягѣ? "Одно сожалѣніе, вотъ и все!" -- уныло повторялъ Стрепетовъ. Ему бы слѣдовало перестать ходить туда, но, Господи!-- развѣ онъ въ силахъ рѣшиться на такой подвигъ?
   И, наконецъ, вѣдь онъ ходитъ по приглашенію Вѣнецкой!-- успокоивалъ себя молодой человѣкъ. Съ ней онъ гораздо чаще бесѣдуетъ, чѣмъ съ суровой дѣвушкой, и вообше чувствуетъ себя съ докторшей куда свободнѣе! съ ней онъ не стѣсняется болтать, шутить, спорить, тогда какъ съ Риммой Михайловной онъ, къ удивленію, не находитъ словъ и иногда молчитъ, какъ какой-нибудь глупецъ!.. Но зато и Вѣнецкая съ нимъ такая ласковая, милая, привѣтливая, хоть иногда и подсмѣивается, называя его "юношей изъ Аркадіи". Послѣднее воскресенье она была, эта насмѣшливая докторша, особенно любезна: почти цѣлый вечеръ она проболтала съ нимъ, не обращая вниманія на другихъ обычныхъ гостей: Черника и Петрова, шутила, острила, допрашивала, не влюбился ли онъ въ кого-нибудь въ Петербургѣ, предлагала, смѣясь, быть его "повѣренной по сердечнымъ дѣламъ" и совсѣмъ сконфузила его, прибавивъ не безъ лукавства, что иногда въ повѣренныхъ влюбляются. А при прощаніи просила непремѣнно зайти къ ней на недѣлѣ и прочитать ей "Моцартъ и Сальери", и такъ ласково прищурила свои глаза, пожимая руку!
   Онъ, конечно, пойдетъ, но не для докторши -- она хоть и нравится ему, эта симпатичная докторша, но развѣ можно ее даже сравнивать съ Риммой Михайловной!-- а чтобы хоть на минутку увидѣть Римму. Быть можетъ, она вдругъ выйдетъ послушать чтеніе!
   -- Пойду завтра же вечеромъ! Завтра... завтра!
   А то вѣдь эти, почти ежедневныя, тайныя встрѣчи -- совсѣмъ не то! Онъ видитъ лишь украдкой, подстерегая, какъ воръ, Римму Михайловну въ обычный часъ ея ежедневной ирогулки.
   Теперь ужъ онъ зналъ, точно зналъ, въ какое время она гуляетъ, и послѣ окончанія занятій у Чиркова, никогда не оставаясь у него завтракать, спѣшилъ съ Васильевскаго острова въ Кирочную, ухитряясь проходить это разстояніе чуть не въ двадцать минутъ, и сторожилъ на противоположной сторонѣ улицы Римму Михайловну. Онъ весь замиралъ отъ восторга при появленіи маленькой знакомой фигурки въ черномъ и тотчасъ же исчезалъ, чтобы Римма Михайловна его не замѣтила. Подойти къ ней и объяснить какъ-нибудь случайность встрѣчи у него, конечно, не хватало смѣлости, хоть онъ не разъ и покушался на это.
   Разумѣется, онъ былъ увѣренъ, что "мадонна" ни разу его не замѣтила, а между тѣмъ "мадонна" видѣла эти внезапныя появленія молодого человѣка и... и сперва пожимала плечами, испытывая смѣшанное чувство досады и пріятнаго недоумѣнія, а потомъ такъ привыкла, выходя изъ воротъ дома, знать, что Стрепетовъ сторожитъ ее, что невольно удивлялась, когда, незамѣтно бросая взглядъ на противоположную сторону, не видала торопливо удалявшейся статной фигуры молодого человѣка. Конечно, она ни разу не обмолвилась, что знаетъ эти ребяческія продѣлки, увѣренная, что "сумасшедшая блажь" скоро кончится.

-----

   "Пора, однако, заниматься!"
   И, вооружившись карандашомъ и тетрадкой для выписокъ и замѣтокъ, Стрепетовъ съ рѣшительнымъ видомъ раскрылъ "Соціологію" Спенсера, которую онъ уже давно что-то штудировалъ. Но чтеніе не подвигалось; мысль отказывалась сосредоточиваться на холодно-спокойныхъ параграфахъ о формахъ брака у первобытныхъ людей и, то и дѣло свершая экскурсіи въ Кирочную, переходила въ чудныя грезы о Риммѣ. "Навѣрное, въ древнія времена, ее бы причислили къ богинямъ!" -- рѣшилъ категорически Стрепетовъ, снова принимаясь за чтеніе. Однако, послѣ четырехъ пяти прочитанныхъ, но едва ли хорошо понятыхъ страницъ, книга была отодвинута. Мысль о "богинѣ" возбудила въ молодомъ человѣкѣ приливъ того вдохновенія, нисходящаго, какъ извѣстно, на влюбленныхъ, внезапно чувствующихъ себя поэтами, которое такъ часто смущаетъ несчастныхъ господъ редакторовъ, обязанныхъ прочитывать цѣлые ворохи лирическихъ изліяній подобныхъ случайныхъ поэтовъ, обыкновенно сопровождающихъ плоды своего вдохновенія, переполненные чувствомъ, но часто грѣшащіе размѣромъ, почтительно-робкими письмами съ неизмѣнными просьбами о скорѣйшемъ напечатаніи, "по возможности, въ ближайшемъ нумерѣ".
   Нашъ поэтъ, разумѣется, немедленно воспользовался и теперь поэтической мыслью. Выведя на листѣ бумаги крупными буквами: "Богиня", онъ весь отдался ей. Стихъ лился за стихомъ горячо и стремительно; лишь повременамъ бывали паузы, когда какая-нибудь риѳма упрямо не ложилась подъ перо.
   Уже въ пятидесяти стихахъ "богиня" была разрисована такой необыкновенной чарующей красавицей, какою даже богиня можетъ быть лишь въ черезчуръ пылкой фантазіи двадцати-двухлѣтняго влюбленнаго поэта,-- вдобавокъ, одѣтая, какъ небожителыища, въ какія-то прозрачныя "эѳирныя" ткани, совсѣмъ неизвѣстныя на землѣ,-- какъ въ двери раздался стукъ именно въ тотъ моментъ, когда возбужденный поэтъ, покончивъ съ описаніемъ наружной красоты богини, приступилъ было къ восхваленію ея нравственныхъ совершенствъ
   "И что нужно этой нѣмкѣ!" -- съ неудовольствіемъ подумалъ поэтъ, вполнѣ увѣренный, что стучится хозяйка.
   -- Войдите!-- проговорилъ онъ.
   Но, къ изумленію молодого человѣка, вмѣсто добродушнаго лица Амаліи Карловны, съ сѣдыми букельками, онъ увидалъ совершенно неожиданнаго гостя -- доктора Черника.
   -- Простите, надѣюсь, мой непрошенный визитъ, дорогой Павелъ Сергѣевичъ?-- привѣтливо заговорилъ Черникъ, пожимая руку Стрепетова.-- А вы, какъ схимникъ, за работой сидите въ своей уютной келійкѣ?-- прибавилъ онъ, кидая быстрый взглядъ на столъ, на которомъ лежалъ исписанный листъ стиховъ съ крупнымъ, бросающимся въ глаза, заголовкомъ: "Богиня", и на лежавшее тутъ же, рядомъ съ раскрытой "Соціологіей", объявленіе, въ которомъ слово "Кандидатъ" издали поражало своей величиной и каллиграфическимъ изяществомъ.
   -- Да... такъ... писалъ замѣтки во время чтенія!-- смущенно, точно пойманный на мѣстѣ преступленія, проговорилъ молодой человѣкъ, торопливо переворачивая свою "Богиню" и еще болѣе смущаясь.-- Вотъ сюда, на кресло, Андрей Ивановичъ. Вамъ будетъ удобнѣе,-- радушно предлагалъ хозяинъ.
   "Эге! И ты, братъ, въ остромъ стихотворномъ періодѣ! Приливъ крови къ большому мозгу!-- усмѣхнулся про себя Черникъ и, какъ будто не замѣчая смущенія Стрепетова, проговорилъ, присаживаясь на дальній стулъ:
   -- Мнѣ и на стулѣ удобно. Отлично, право. Пожалуйста, не безпокойтесь, Павелъ Сергѣевичъ. Это вы хорошо дѣлаете, что замѣточки составляете при чтеніи. Я тоже такъ читаю. Да-съ. Чтеніе какъ-то лучше усвоивается. А я вѣдь къ вамъ въ качествѣ вѣстника прибылъ!-- весело прибавилъ докторъ, ласково посматривая своими маленькими глазками на Стрепетова.
   -- Отъ кого?-- воскликнулъ изумленно молодой человѣкъ.
   -- Отъ Риммы Михайловны.
   При этомъ имени Стрепетовъ вспыхнулъ.
   -- Отъ Риммы Михайловны?-- переспросилъ онъ, стараясь подавить свое волненіе.-- Вотъ удивили, Андрей Ивановичъ! Какое же это порученіе?-- проговорилъ молодой человѣкъ съ напускнымъ равнодушіемъ и нарочно растягивая слова.
   "И задерживающіе центры плохо работаютъ. Совсѣмъ влопался этотъ аркадскій пастушокъ. Экой счастливецъ! Такъ и пышетъ весь жизнью и молодостью!" -- подумалъ докторъ, не безъ зависти взглядывая на свѣжія, румяныя щеки "аркадскаго пастушка", и сказалъ:
   -- Римма Михайловна поручила передать, что вамъ предлагаютъ урокъ. Она только-что узнала объ этомъ и хотѣла немедленно написать вамъ, а я былъ въ это время у нихъ и взялся лично извѣстить васъ. Мнѣ надо было сюда, на Островъ, къ больному; думаю: все же сообщу пріятную вѣсть и кстати навѣщу васъ. Вотъ вамъ и адресъ. Наша аккуратнѣйшая Римма Михайловна все тутъ прописала.
   Съ этими словами Черникъ передалъ Стрепетову листокъ бумаги съ адресомъ.
   Молодой человѣкъ сталъ было благодарить Черника, но тотъ добродушно остановилъ его:
   -- Меня-то за что? Вы барышню благодарите. Это вѣдь она хлопотала, и какъ еще хлопотала! Всѣхъ знакомыхъ своихъ на ноги поставила наша молчальница Римма Михайловна. И меня въ томъ числѣ, но, къ сожалѣнію, никому изъ моихъ паціентовъ учителя не требуется.
   -- Я ужъ и не знаю, какъ благодарить Римму Михайловну!-- порывисто воскликнулъ взволнованный молодой человѣкъ.-- Она такъ безконечно добра... такъ добра!
   Профессоръ слушалъ Стрепетова, и добрая, веселая улыбка играла въ его маленькихъ насмѣшливыхъ глазахъ. Этотъ "аркадскій пастушокъ" положительно ему нравился, несмотря на то, что Вѣра Александровна звала его читать "Моцартъ и Сальери!"
   "Какъ еще трогаетъ его всякое одолженіе! Экая Аркадія! "
   -- Вы только, милый человѣкъ, послушайтесь моего совѣта: не очень-то благодарите Римму Михайловну!-- замѣтилъ, усмѣхнувшись, Черникъ.
   -- Почему?
   -- Наша барышня этого не одобритъ, и вы се совсѣмъ сконфузите. Развѣ вы не замѣтили, батюшка, что скромность -- одна изъ многочисленныхъ ея добродѣтелей?.. Да вотъ еще что: не выдайте меня, Павелъ Сергѣевичъ, не проговоритесь, что слышали объ ея хлопотахъ, а то и мнѣ достанется!-- шутя прибавилъ Черникъ.
   -- Это положительно какая-то святая дѣвушка!-- съ горячностью разразился Стрепетовъ, чувствуя неодолимую потребность изліянія.
   -- Экой вы скорый какой, Павелъ Сергѣевичъ! Точно папа римскій, производите въ святые!-- разсмѣялся докторъ.-- Впрочемъ, спорить не стану, хотя и не признаю святыхъ въ сей грѣшной юдоли. А что она человѣкъ хорошій -- это не подлежитъ спору. Къ тому же и собой недурна, не правда ли, милый человѣкъ?-- неожиданно прибавилъ Черникъ, взглядывая на Стрепетова съ самымъ невиннымъ видомъ.
   На этотъ разъ Стрепетовъ покраснѣлъ не столько отъ смущенія, сколько отъ обиды за несправедливую, но его мнѣнію, оцѣнку красоты своей мадонны.
   -- Недурна?-- повторилъ онъ вызывающимъ тономъ.-- А по моему мнѣнію, Римма Михайловна красавица! Она представляетъ собою типъ высшей красоты. Въ лицѣ ея есть что-то особенное, одухотворенное. Ея глаза...
   И вдругъ, спохватившись, какъ бы Черникъ не догадался объ его тайнѣ, молодой человѣкъ пустился на хитрости, прибавивъ уже безъ прежняго задора:
   -- А впрочемъ, о красотѣ вѣдь не спорятъ. У каждаго свои понятія на этотъ счетъ. Къ тому же я высказалъ свое мнѣніе совершенно объективно. Мнѣ собственно никакого нѣтъ дѣла до красоты Риммы Михайловны.
   -- Ну, разумѣется, объективно,-- самымъ серьезнымъ тономъ замѣтилъ Черникъ. съ едва замѣтной лукавой усмѣшкой.-- А Вѣра Александровна какъ по-вашему, съ объективной точки зрѣнія, хороша собой или нѣтъ?
   -- Вѣра Александровна недурна, но мнѣ она не нравится. Въ ея лицѣ нѣтъ... нѣтъ...
   -- Чего нѣтъ?
   -- Той красивой строгости, того вдумчиваго выраженія, которое есть у Риммы Михайловны. И черты лица не такія изящныя, и глаза... не тѣ, ну, однимъ словомъ, какъ бы выразиться, это совсѣмъ другая красота... Болѣе... земная!
   -- А мнѣ она, напротивъ, болѣе нравится, съ объективной, конечно, точки зрѣнія. Видите ли, какой я вандалъ, Павелъ Сергѣевичъ!-- расхохотался докторъ.
   Онъ закурилъ сигару и спросилъ:
   -- Ну, а ваши дѣлишки какъ идутъ? Мѣсто все еще въ туманѣ? Петербургъ, чай, не оправдалъ вашихъ розовыхъ надеждъ?
   О, ужъ онъ теперь не такой "пижонъ~, какимъ пріѣхалъ. Онъ видитъ, какъ трудно добиться мѣста и занятій. И людей научился понимать. Но онъ все-таки не теряетъ надежды устроиться и жить себѣ потихоньку, не рискуя сдѣлаться такимъ, какъ, напримѣръ, Чирковъ, или подобные ему. А ихъ здѣсь много.
   -- И похуже не мало!-- вставилъ докторъ.
   -- Теперь вотъ ужъ у меня съ новымъ урокомъ два будетъ,-- весело продолжалъ молодой человѣкъ,-- а завтра я еще схожу къ одному литератору, попрошу переводной работы да объявленіе снесу въ газету.
   -- Вотъ этого "кандидата"?-- улыбнулся Черникъ, махнувъ головой на объявленіе.
   -- Да, а что?
   -- Ничего, ничего, несите. Я и самъ, во времена голоднаго студенчества, печатался: "за столъ и квартиру". Иногда и выгорало. Только знаете ли что?-- не слишкомъ вѣрьте ни въ переводы, ни въ объявленія. Я, милый человѣкъ, все это прошелъ... А тогда, замѣтьте, не было столько голодныхъ интеллигентныхъ ртовъ, да и времена были другія... менѣе суровыя, чѣмъ теперь, и то, я вамъ скажу, трудно было пробиваться. Да вы къ чему это хотите набирать столько работы? Копить деньги, что ли, собираетесь?-- пошутилъ докторъ
   -- Да я развѣ для себя?-- воскликнулъ обиженно Стрепетовъ.-- Мнѣ самому и тридцати рублей довольно. Вѣдь я не одинъ!
   И молодой человѣкъ разсказалъ профессору, какая у него славная мать и какъ ей трудно бѣгать по урокамъ... Надо, наконецъ, ей хоть на старости лѣтъ успокоиться.
   -- Кто же долженъ позаботиться о ней и о сестрахъ, какъ не я!-- прибавилъ онъ въ заключеніе.-- Да я бы забралъ работы хоть на четырнадцать часовъ въ сутки!-- Только бы дали работу!
   Черникъ слушалъ эти наивно-восторженныя хвалы матери, эти сыновнія заботы, ради которыхъ молодой человѣкъ готовъ отказаться отъ радостей жизни, столь привлекательныхъ въ его годы, оглядѣлъ его скромную келійку и почувствовалъ еще большую симпатію къ этому "аркадскому пастушку", не потерявшему еще свѣжести сердца и способности жить для другихъ.
   -- Ну, однако, пора домой и мнѣ за работу, да и вамъ продолжать чтеніе и... замѣточки,-- проговорилъ съ улыбкой Черникъ.-- Очень радъ, что побывалъ въ вашей уютной келійкѣ, дорогой Павелъ Сергѣевичъ: отъ васъ, знаете ли. свѣжестью вѣетъ... право... Нынче и юноши уже тронуты, а нашъ братъ, старики, и совсѣмъ порченые. Загляните когда-нибудь и ко мнѣ... послѣ десяти часовъ вечера почти всегда дома. Побесѣдуемъ.
   Онъ крѣпко пожалъ ему руку и у самыхъ дверей сказалъ, нѣсколько смущенный:
   -- Да вотъ еще что. Не обидьтесь: я по-пріятельски... я самъ, батюшка, содержалъ свою старуху мать... Не нужно ли вамъ сейчасъ капиталовъ?.. У меня есть.-- я вѣдь паціентовъ граблю; разбогатѣете -- отдадите.
   Стрепетовъ наотрѣзъ отказался. Ему не нужно.
   -- Ну, какъ знаете; но помните, что я всегда къ вашимъ услугамъ!
   Стрепетовъ горячо благодарилъ.
   "Видно, маменькинъ сынокъ, а все-таки недурной парень!" -- промолвилъ Черникъ. спускаясь по лѣстницѣ.
   "Только навѣрное онъ скоро испакостится въ этомъ омутѣ, въ погонѣ за рублемъ!" -- скептически подумалъ докторъ уже въ саняхъ и совершенно неожиданно сказалъ про себя:
   -- И дура же будетъ "богиня", если не женитъ этого здороваго молодца на себѣ!
  

XIX.

   Когда на слѣдующее утро Стрепетовъ пришелъ на занятія къ Чиркову, его превосходительства уже не было дома.
   Николай Петровичъ только-что уѣхалъ. Курьеръ пріѣзжалъ, начальникъ потребовалъ!-- сообщила съ видомъ озабоченности на лицѣ щеголеватая и свѣжая, по обыкновенію, Аксюша, впуская Стрепетова.
   -- Такъ я уйду.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не уходите. Николай Петровичъ безпремѣнно просили, чтобы вы занимались въ кабинетѣ безъ нихъ.
   Молодой человѣкъ прошелъ въ кабинетъ доканчивать составленіе каталога; оставалось переписать книги на верхнихъ полкахъ.
   Стоя на маленькой лѣсенкѣ, онъ тщательно списывалъ названія книгъ. Книги, большею частью, были иностранныя: по этнографіи, антропологіи, археологіи и исторіи искусствъ, съ замѣчательными рисунками, въ дорогихъ, роскошныхъ переплетахъ. Видно было, что хозяинъ не жалѣлъ денегъ на свою библіотеку.
   -- Павелъ Сергѣевичъ!-- окликнула снизу вошедшая Аксюта.
   -- Что?-- отозвался Стрепетовъ, не отрываясь отъ работы.
   -- А вѣдь похоже на то, что Николая Петровича неспроста потребовали.
   -- Почему вы думаете?-- спросилъ Стрепетовъ, заинтересованный этимъ вступленіемъ.
   -- Да по всему замѣтно. Въ послѣднее время онъ все не въ расположеніи и сегодня уѣхалъ довольно-таки разстроенный, не допивши "кофію". Курьеръ, что за бариномъ пріѣзжалъ, "предвусмысленно" намекнулъ, будто слышно, что Николай Петровичъ съ своего мѣста уходитъ. "Начальникъ, говоритъ, недоволенъ, что вашъ генералъ очень даже слабы и снисходительны, а по нынѣшнимъ временамъ этого, говоритъ, никакъ допустить невозможно!.." Баринъ ничего объ этомъ вамъ не говорилъ? Будьте добреньки, скажите!-- прибавила Аксюша, видимо мучимая любопытствомъ.
   -- Ничего положительнаго.
   Аксюша постояла съ минуту и ушла.
   Черезъ нѣсколько времени Аксюша пришла сметать пыль и снова заговорила:
   -- Придется тогда и мнѣ отсюда уходить.
   -- Зачѣмъ же вамъ уходить?
   -- Баринъ навѣрно уѣдетъ.
   -- Куда?
   -- А за границу. Всѣ генералы, которые поважнѣе, ежели оставляютъ по непріятностямъ мѣста, всегда, говорятъ, ѣдутъ за границу. Ужъ такая мода-съ!-- не безъ апломба прибавила горничная.
   -- Что жъ, вы тогда другое мѣсто найдете.
   -- Покорно благодарю-съ. Я больше на мѣсто не пойду!-- съ достоинствомъ возразила Аксюша.-- Довольно въ людяхъ путаться. Я либо бѣлошвейную заведу, либо меблированную квартиру сниму и буду пускать жильцовъ. По крайности, сама себѣ госпожа!
   Стрепетовъ молча продолжалъ работу. Аксюша принялась сметать пыль пуховкой. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе.
   -- А, признаться, я и рада буду уйти и развязаться съ Николаемъ Петровичемъ!-- снова начала она.-- Надоѣло! Другія изъ нашей сестры завидуютъ, говорятъ: экономка,-- катаешься, какъ сыръ въ маслѣ, работы немного, руки бѣлыя, чего лучше?-- а того не знаютъ, что я точно заключенная въ темницѣ. Сиди дома, какъ кикимора какая.
   -- Да развѣ вы не ходите со двора?
   -- Пойдешь у него! Чтобы ни гостей, ни со двора! Онъ вѣдь у насъ какъ паша турецкій!-- засмѣялась Аксюша.-- Въ баню и то подъ конвоемъ будто... Съ кухаркой иди...
   -- Зачѣмъ же вы здѣсь живете?
   -- Зачѣмъ живу? А изъ интереса живу. Онъ хоть и не очень-то щедръ, а все-таки жалованье платитъ довольно даже хорошее, ну, и подарки даритъ, и пища отличная, и къ черной работѣ не допускаетъ. Убери комнаты да подай на столъ -- вотъ и все...
   И не безъ ядовитости прибавила:
   -- У Николая Петровича ужъ такое положенье: чтобы горничная была обязательно молодая и бельфамистая, всегда хорошо одѣта, и чтобы себя соблюдала въ полной чистотѣ! Онъ на этотъ счетъ строгъ! Такъ и при наймѣ выговариваетъ. Боже сохрани, если неопрятна, или руки не совсѣмъ чистыя, или ежели замѣтитъ гостей -- сейчасъ прогонитъ!
   -- Прогонитъ!-- удивился Стрепетовъ.
   -- Очень просто! Безъ всякаго разговора!.. Точно нашей сестры мало... Я вотъ еще третій годъ живу, а то до меня у него горничная тоже въ родѣ будто экономки всего годъ прожила, а была какая видная дѣвушка! Да развѣ онъ дорожить нашей сестрой? Ждите! Другой мужчина хоть привыкаетъ по крайности къ человѣку, а этому только бы подешевле, а что Марья или Дарья -- ему все равно, точно псу, прости Господи! Лишь бы смазливая да чистая была. Не бойсь, не того бы ему стоила настоящая!-- неожиданно прибавила, съ закипавшею злостью, Аксюша.
   Не безъ изумленія и брезгливости слушалъ Стрепетовъ эти неожиданныя признанія и невольно припомнилъ разсказы Галанина объ "экономическихъ" авантюрахъ господина Чиркова, оканчивающихся нерѣдко воспитательнымъ домомъ.
   Между тѣмъ Аксюша, въ порывѣ откровенности, повидимому, рада была воспользоваться отсутствіемъ своего "паши турецкаго", чтобы излить передъ постороннимъ человѣкомъ свою давно сдерживаемую злобу фаворитки, считающей себя недостаточно вознагражденной за службу. Ей вѣдь не съ кѣмъ поговорить по душѣ! Съ кухаркой она, какъ водится, на ножахъ. Та не можетъ простить ей привилегированнаго ея положенія, а съ мужикомъ-кучеромъ развѣ она станетъ разговаривать!..
   Раздавшійся глухой электрическій звонокъ помѣшалъ ея дальнѣйшимъ игриво-откровеннымъ жалобамъ.
   -- Баринъ!-- съ досадой воскликнула Аксюша.
   И торопливо вышла, оправляя на ходу свой безукоризненно бѣлый чепчикъ, придававшій пикантность ея свѣжему, хорошенькому лицу, и повиливая турнюромъ ловко сидящаго на ней шерстяного платья, прикрытаго спереди яркимъ, подхваченнымъ съ краевъ, передникомъ.
   Черезъ минуту-другую въ сосѣдней комнатѣ послышались неспѣшные, мягкіе шаги, и въ кабинетъ вошелъ его превосходительство, внося съ собой тонкую ароматическую струнку духовъ.
   Чирковъ глядѣлъ совсѣмъ молодцомъ въ своемъ новомъ мундирномъ фракѣ съ двумя звѣздами на груди и большимъ Владимірскимъ крестомъ на шеѣ, подпиравшейся бѣлоснѣжными стоячими воротничками рубашки. Лицо его, тщательно выбритое, свѣжее и выхоленное, хотя и не носило слѣдовъ тревоги, но казалось нѣсколько возбужденнымъ; въ выраженіи его не было обычнаго безстрастнаго, увѣреннаго спокойствія; маленькіе каріе глаза блестѣли рѣзче, и саркастическая усмѣшка кривила тонкія безусыя губы его превосходительства.
   Чуть-чуть переваливаясь своимъ плотнымъ корпусомъ съ небольшимъ брюшкомъ, онъ прошелъ до середины кабинета, пріостановился и, поднявъ кверху коротко остриженную, круглую черноволосую голову, окликнулъ Стрепетова и, привѣтствуя его любезно-фамильярнымъ жестомъ руки, проговорилъ:
   -- По обыкновенію, неутомимы, Павелъ Сергѣевичъ?
   И, не дожидаясь отвѣта, продолжалъ:
   -- И я вотъ, какъ видите, съ утра нарядился и ѣздилъ къ начальству. Пойду снимать свой хомутъ. Больше его ужъ не придется носить. Finita la comedia!-- прибавилъ Чирковъ шутливымъ тономъ, проходя въ спальню.
   Но голосъ его -- показалось Стрепетову -- чуть-чуть дрогнулъ.
   Несмотря на неоднократныя пессимистическія предупрежденія самого же Чиркова о превратности служебнаго положенія, наивный провинціалъ былъ нѣсколько изумленъ. Изъ словъ Чиркова онъ заключилъ, что тотъ оставилъ службу, и его, главнымъ образомъ, изумила легкость, съ какою, казалось, была вдругъ прекращена блестящая карьера отого важнаго чиновника.
   "В пятьдесятъ лѣтъ тайный совѣтникъ, видное мѣсто, двѣ звѣзды, долгая служба и... вдругъ"...
   Стрепетовъ не могъ уяснить себѣ этого вполнѣ, хоть и вспомнилъ слова Чиркова, что его считаютъ "pas trop prononcé", и пребывалъ въ нѣкоторомъ недоумѣніи, не разрѣшивши и другого логическаго вопроса: что же тогда значитъ быть "trop prononcé"?
   Черезъ четверть часа его превосходительство вернулся въ кабинетъ, одѣтый въ свой кургузый вестонъ, и присѣлъ къ письменному столу.
   Стрепетовъ по временамъ отрывался отъ работы, взглядывая на уволеннаго генерала съ любопытствомъ наблюдателя, впервые увидавшаго крайне интересное явленіе, и разсчитывая на лицѣ Чиркова прочесть -- на сколько его превосходительство огорченъ и взволнованъ. Но, къ удивленію своему, молодой человѣкъ не замѣтилъ ничего особеннаго. Повидимому, его превосходительство, подготовленный раньше, пережилъ первыя острыя минуты и теперь съ обычнымъ спокойствіемъ просматривалъ кипу газетъ, а потомъ принялся за бумаги. За ними онъ просидѣлъ болѣе часу и въ это утро не садился, противъ обыкновенія, за фортепьяно, чтобы сыграть двѣ-три сонаты Бетховена.
   Стрепетовъ рѣшилъ, что Чирковъ, вѣрно, не уволенъ въ отставку, а получилъ "курульное" кресло и семь тысячъ. Отъ этого онъ такъ и спокоенъ.
   На большихъ часахъ въ столовой пробило двѣнадцать. Нашъ молодой человѣкъ спустился съ лѣстницы и подошелъ къ Чиркову откланяться.
   -- Подождите-ка, Павелъ Сергѣевичъ!-- любезно остановилъ его Чирковъ.-- Или торопитесь?
   -- Нѣтъ, у меня сегодня время есть!-- промолвилъ Стрепетовъ.
   -- Очень радъ. А то вы всегда убѣгаете и такъ торопитесь, точно боитесь опоздать на свиданіе!-- пошутилъ Чирковъ.
   -- Я хожу на урокъ!-- солгалъ Стрепетовъ и покраснѣлъ.
   -- А, мнѣ помнится, вы говорили, что у васъ урокъ по вечерамъ. Это, вѣрно, другой урокъ?
   -- Другой.
   -- Сегодня, значитъ, урока нѣтъ?
   -- Нѣтъ.
   -- И отлично. Присаживайтесь-ка да побесѣдуемъ, милый Павелъ Сергѣевичъ! Папиросы возлѣ васъ. Скоро вѣдь ужъ не придется мнѣ съ вами бесѣдовать!-- прибавилъ Чирковъ, взглядывая на молодого человѣка съ какого-то особенной ласковостью.-- Я уѣзжаю.
   -- За границу?-- опросилъ Стрепетовъ, невольно вспомнивъ слова Аксюши.
   -- А то куда же? Милое отечество и безъ того надоѣло; радъ буду отдохнуть и отъ него и отъ службы.
   "Ишь какъ онъ отзывается о "миломъ отечествѣ!"" -- подумалъ Стрепетовъ.
   А его превосходительство, между тѣмъ, продолжалъ:
   -- Сперва поѣду въ Италію, проведу въ Неаполѣ или въ Сорренто зиму, отдохну отъ трудовъ своихъ, не всегда праведныхъ,-- вставилъ съ усмѣшкой Чирковъ,-- а затѣмъ къ веснѣ въ Парижъ... устрою тамъ себѣ скромный pied-à-terre и... и погружусь въ свои археологическія работы. На четыре тысячи пенсіи, которыя мнѣ обѣщаютъ дать, не въ примѣръ прочимъ, за мое долголѣтнее умѣнье исполнять всякія глупости, облекая ихъ въ литературную форму, прожить въ Парижѣ можно. Конечно, съ двѣнадцати тысячъ перейти на четыре не очень-то пріятно,-- вѣрнѣе: совсѣмъ непріятно,-- но зато, по крайней мѣрѣ, я теперь не буду исполнять чужихъ фантазій, а только... свои собственныя! И то утѣшительно!-- прибавилъ съ иронической улыбкой Чирковъ и сталъ закуривать сигару.
   -- Вы, значитъ, совсѣмъ оставляете службу, Николай Петровичъ?
   -- Правильнѣе: она меня оставляетъ. Надняхъ прочитаете въ газетахъ о моемъ увольненіи по болѣзни.
   -- Вы больны?
   -- О святая наивность!-- воскликнулъ Чирковъ и разсмѣялся.-- Напротивъ, я чувствую себя какъ нельзя лучше, милѣйшій мой Павелъ Сергѣевичъ, но начальство съ такой настойчивостью спросило меня сегодня: не разстроилъ ли я свое здоровье усиленными трудами? что я, само-собой разумѣется, долженъ былъ согласиться, и за то получу, не въ примѣръ прочимъ, четыре тысячи пенсіи. Вотъ что называется напашемъ "арго" быть уволеннымъ по болѣзни. А если бы я вздумалъ обидѣться и не согласился бы съ діагнозомъ такого опытнаго врача, какъ начальство, то вмѣсто четырехъ получилъ бы, на общихъ основаніяхъ, тысячи полторы и былъ бы все-таки уволенъ по домашнимъ обстоятельствамъ. Насъ вѣдь не увольняютъ безъ какихъ-нибудь "обстоятельствъ!" Апарансы должны же быть соблюдены.
   Его превосходительство примолкъ и курилъ душистую сигару. Злая, презрительная улыбка стояла теперь въ его маленькихъ карихъ глазахъ и чуть-чуть подергивала углы рта.
   Вѣроятно, Чирковъ вспоминалъ въ эту миниту свой непріятный утренній визитъ къ этому высокому, худому старику, сдержанному и молчаливому, извѣстному по своей репутаціи человѣка твердой воли и непреклоннаго характера. Съ первой же минуты, какъ только Чирковъ, почтительно склонивъ голову, вошелъ въ этотъ внушительный громадный кабинетъ, увидалъ это красивое, необыкновенно серьезное лицо и услыхалъ нѣсколько нетерпѣливый вопросъ о движеніи одного неважнаго дѣла -- онъ понялъ, что его позвали не изъ-за этой пустой справки. Онъ поспѣшилъ дать требуемую справку съ той нѣсколько аффектированной дѣловитостью и съ той ясностью, которыя не даромъ стяжали Чиркову репутацію необыкновенно способнаго и исполнительнаго чиновника, и въ то же время думалъ: сдѣлаютъ ли его сенаторомъ или не сдѣлаютъ? Онъ зналъ, что старикъ, недавно занявшій свой постъ, любитъ "своихъ людей", и чувствовалъ, что ему не довѣряютъ. Но столь быстрой развязки онъ не ожидалъ.
   "Сенаторъ -- или отставка?" -- проносилось у него въ головѣ, когда старикъ, выслушавъ молча докладъ, чуть-чуть наклонилъ сѣдую голову, какъ бы выражая этимъ свое удовлетвореніе справкой, и любезно указавъ своей сухой, длинной и костлявой рукой на китайскій ящикъ съ папиросами, нѣсколько мгновеній молчалъ, повертывая въ рукахъ длинный карандашъ, и, казалось, пребывалъ въ нѣкоторой нерѣшимости человѣка, которому предстоитъ не особенно пріятное и щекотливое объясненіе.
   -- Я хотѣлъ вмѣстѣ съ тѣмъ сообщить вашему превосходительству...-- началъ старикъ сухимъ тономъ, попрежнему глядя въ лезкавшія передъ нимъ бумаги и медленно переворачивая карандашъ.
   "Отставка!" -- рѣшилъ въ ту же минуту Чирковъ, и лицо его приняло еще болѣе безстрастное, оффиціальное выраженіе, хотя въ глазахъ его на мгновеніе и сверкнулъ огонекъ, и душа его была полна презрительно-злобнаго чувства противъ этого властнаго старика.
   А онъ, между тѣмъ, продолжалъ все тѣмъ же тихимъ, медлительнымъ и сухимъ голосомъ о своемъ намѣреніи значительно расширить функціи департамента, которымъ завѣдывалъ Чирковъ. И, намѣтивъ общія черты, старикъ, совершенно неожиданно для Чиркова, выразилъ предположеніе, что такое увеличеніе дѣлъ, вѣроятно, затруднитъ его, тѣмъ болѣе, что здоровье его превосходительства, какъ кажется, и безъ того разстроено многолѣтними усиленными трудами.
   -- Не правда ли? Вѣдь вамъ хотѣлось бы отдохнуть и на досугѣ предаться своимъ почтеннымъ научнымъ занятіямъ?-- прибавилъ онъ вопросительнымъ, но недопускающимъ отрицанія тономъ, поднимая взглядъ на свѣжее, румяное лицо "больного".
   Чирковъ поспѣшилъ сдѣлать "bonne mine au mauvais jeu". Онъ поблагодарилъ за участіе. "Дѣйствительно, здоровье его плохо, и онъ давно собирался отдохнуть, но... но его удерживалъ матеріальный вопросъ... Съ тою пенсіей, какую обыкновенно назначаютъ"...
   Значительно повеселѣвшій старикъ, точно съ его плечъ свалилась большая обуза, поспѣшилъ успокоить на этотъ счетъ "почтеннаго Николая Петровича". Его несомнѣнныя заслуги будутъ приняты во вниманіе, и пенсія будетъ назначена не въ примѣръ прочимъ... Онъ можетъ разсчитывать на четыре тысячи...
   Послѣ нѣсколькихъ минутъ разговора, въ которомъ, между прочимъ, старикъ любезно освѣдомился о мнѣніи Николая Петровича по поводу одного дѣла, онъ поднялся съ кресла, пожалъ Чиркову руку, и визитъ былъ оконченъ. Чирковъ ушелъ, повидимому, не особенно разстроенный этой неожиданной отставкой, и только въ каретѣ далъ полную волю негодованію и злости и разразился ругательствами.
   -- Животное! животное!-- повторялъ, обыкновенно сдержанный, его превосходительство, прибавляя и другія, еще болѣе энергичныя привѣтствія.

-----

   -- Помните, мой юный пріятель, какъ въ первое наше свиданіе я васъ предостерегалъ?-- заговорилъ его превосходительство послѣ молчанія.
   -- Помню.
   -- Помните, какой я вамъ предсказывалъ гороскопъ?
   -- Помню...
   -- Ну вотъ... Теперь на моемъ собственномъ примѣрѣ вы можете убѣдиться въ непрочности нашей карьеры и въ преобладающей роли фатума въ жизни нашего брата чиновника. Какъ вы полагаете, почему я вотъ лишился своихъ двѣнадцати тысячъ и оставляю службу по болѣзни, хотя и совершенно здоровъ?
   Стрепетовъ именно этого и не понималъ, а потому и отвѣтилъ:
   -- Не знаю.
   -- Во-первыхъ, потому что... "земля кругла". Это одинъ изъ очень вѣскихъ аргументовъ на службѣ!-- усмѣхнулся Чирковъ.-- А во-вторыхъ, потому, что иногда отъ васъ требуютъ не одного только исполненія обязанностей, а, такъ сказать, вывернутой души... Мало, видите ли, добросовѣстно исполнять всякія,-- Чирковъ запнулся на секунду, словно пріискивая подходящее существительное,-- всякія фантастическія измышленія, но необходимо еще показывать, что вы ихъ считаете образцомъ мудрости, и что вы имъ сочувствуете. .
   Его превосходительство брезгливо пожалъ плечами и примолкъ
   -- Замѣтьте еще, мой юный пріятель,-- снова началъ Чирковъ,-- что подобныя отставки "по болѣзни" не минуютъ даже и людей, которые... которые слишкомъ философски, скажемъ, смотрятъ на жизнь и приспособляются къ ней, не особенно считаясь съ совѣстью, въ пріятной надеждѣ на компенсацію... Какъ видите, даже и такая философская добродѣтель не всегда хорошо вознаграждается! Я, напримѣръ, разсчитывалъ на курульное кресло съ семью тысячами, а вмѣсто того выхожу въ отставку pour les beaux yeux упрямаго старика, для котораго даже и я... я, всегда добросовѣстно исполнявшій все, что прикажутъ, оказался и недостаточно prononcé и недостаточно убѣжденнымъ... Вотъ вамъ и награда за теорію приспособленія!-- прибавилъ Чирковъ, и горькая усмѣшка появилась снова на его лицѣ.-- Не плѣняйтесь же карьерой, мой милый Павелъ Сергѣевичъ. Все это покупается дорогою цѣной... вѣрьте мнѣ!-- продолжалъ Чирковъ съ искренней теплотой, ласково взглядывая на молодого человѣка.-- Сохраните подольше свою свѣжесть и не сдѣлайтесь фарисеемъ... Вѣдь мы, русскіе люди, всѣ болѣе или менѣе фарисеи, и часто служимъ, не только не вѣря тому дѣлу, которому служимъ, но даже и презирая его... Покойный Сергѣй Александровичъ, отецъ вашъ, былъ не таковъ... Онъ не гнался за карьерой, не шелъ на компромиссы и служилъ, оберегая, по возможности, свою независимость... Онъ не растерялъ въ жизни идеаловъ и не сталъ бы сочинять проектовъ, которымъ не вѣрилъ... Да... Не сталъ бы! Я хорошо его зналъ... Мы съ нимъ когда-то были друзьями, вмѣстѣ читали Штрауса и Фейербаха, увлекались министерствомъ Луи Блана, ненавидѣли Наполеона Ш и вмѣстѣ работали, горячо работали, у одного изъ видныхъ дѣятелей по освобожденію крестьянъ... Это было хорошее время безвозвратной юности... И я тогда мечталъ и о людскомъ благѣ, и о службѣ родинѣ, и о самоусовершенствованіи, какъ вотъ вы теперь... Сколько, бывало, спорили съ Сергѣемъ Александровичемъ, рѣшая разные философскіе вопросы по Канту... Ради моей любви къ вашему отцу, я и говорю съ вами такъ откровенно, какъ говорилъ бы съ сыномъ.
   Стрепетовъ былъ удивленъ задушевнымъ тономъ этой неожиданной исповѣди. Ему даже стало жаль этого "фарисея" и "циника". Онъ не понималъ, что въ этихъ искреннихъ, признаніяхъ, въ этомъ сознаніи своего двойственнаго положенія, значительную роль играло настроеніе, вызванное неожиданной отставкой. Молодой человѣкъ, какъ видно, еще не зналъ, что отставленные администраторы, какъ и кающіяся подъ старость многогрѣшныя "магдалины", склонны, подчасъ, къ меланхолическимъ изліяніямъ.
   За завтракомъ его превосходительство хотя и ѣлъ съ обычнымъ аппетитомъ, но желчное расположеніе духа не оставляло его. Мнѣнія Николая Петровича о дѣлахъ и людяхъ, были безотрадны и саркастичны. Личная нотка эпикурейца, лишеннаго привычныхъ благъ, слышалась въ его сужденіяхъ, придавая имъ болѣе мрачный колоритъ. Оставивъ службу, его превосходительство словно считалъ себя въ правѣ говорить безъ всякихъ умолчаній, къ которымъ обязывало его прежнее оффиціальное положеніе.
   И вчерашній авгуръ теперь разрушалъ тотъ самый храмъ, гдѣ только-что священнодѣйствовалъ.
   -- Вы думаете,-- говорилъ онъ,-- что большинство изъ насъ, въ самомъ дѣлѣ, такіе отчаянные ретрограды, какими ихъ считаютъ? Это, мой милый, заблужденіе... Искреннихъ и убѣжденныхъ обскурантовъ въ родѣ моего старика или въ родѣ господина Неустроева, котораго вы имѣли удовольствіе видѣть, мало... Эти хоть искренно убѣждены, что покойный Аракчеевъ -- въ своемъ родѣ идеалъ государственнаго мужа, а большинство нашихъ такъ называемыхъ реакціонеровъ лишь эксплуатируютъ настроеніе изъ личныхъ видовъ и, конечно, усердствуютъ даже болѣе, чѣмъ требуетъ приличіе... Гораздо болѣе... Лишняя ложка масла каши не портитъ, не правда ли?
   Его превосходительство усмѣхнулся и продолжалъ:
   -- Перемѣнись вѣтеръ, и девять-десятыхъ сейчасъ же запоютъ въ другомъ тонѣ... Нѣтъ повадливѣе нашего брата, особенно если ему хорошо платятъ... У англичанина -- долгъ, у француза -- интересы партіи, а у насъ, у благополучныхъ россіянъ -- "двадцатое" число и славянское добродушіе... Изъ-за двадцатаго числа мы что угодно натворимъ и съ одинаковою готовностью пойдемъ и направо и налѣво, какъ прикажутъ... Нужно -- напишемъ проектъ объ упраздненіи суда и просвѣщенія. Нужно -- сочинимъ такой либеральный проектъ, что сами потомъ испугаемся!.. Большинство таково... Насъ часто бранятъ, ну, разумѣется, бранятъ, такъ сказать, при закрытыхъ дверяхъ,-- вставилъ съ саркастической улыбкой его превосходительство,-- но вѣдь не съ неба же мы упали въ наши канцеляріи. Мы изъ того же самаго общества, которое насъ бранитъ, а каково оно само!?.. Стадо!-- презрительно протянулъ его превосходительство.-- Стадо, безъ выработанныхъ общественныхъ идеаловъ, какъ и подобаетъ стаду! Слѣдовательно, нечего жаловаться, что и мы не герои и любимъ хорошо пожить... Пилатами у насъ хоть прудъ пруди... Ну, а Перикловъ и Катоновъ совсѣмъ нѣтъ... Да:? откуда имъ взяться? Кто ихъ воспитывалъ!?.. Кому они нужны!? Да-съ, мой милый Павелъ Сергѣевичъ, наше любезное отечество, къ сожалѣнію, довольно безтолковая страна!-- зло прибавилъ Чирковъ и прихлебнулъ изъ маленькой чашки кофе.
   -- Прикажете закладывать карету?-- освѣдомилась появившаяся Аксюша.
   -- Не надо!
   Его превосходительство всталъ изъ-за стола. Стрепетовъ, подавленный всѣмъ слышаннымъ, сталъ прощаться.
   -- А я такъ-таки и не могъ ничего для васъ устроить, Павелъ Сергѣевичъ!-- съ чувствомъ проговорилъ Чирковъ.-- Не вините меня,-- я, право, не виноватъ. Я просилъ за васъ и, какъ видите, безрезультатно... Теперь и подавно моя рекомендація ничего не стоитъ.
   -- Не безпокойтесь, Николай Петровичъ. Пока у меня есть уроки.
   -- А какъ дѣла въ земельномъ банкѣ?
   -- Вакансіи нѣтъ.
   -- У Варницкой были?
   -- Нѣтъ еще.
   -- Она вернулась, я слышалъ, изъ-за границы. Непремѣнно сходите.
   -- Сегодня собирался.
   -- Хлопочите черезъ нее. Она легко можетъ устроить васъ въ банкѣ, если вы произведете на нее благопріятное впечатлѣніе. У нея особенныя связи въ финансахъ!-- подчеркнулъ Чирковъ, усмѣхаясь.
   И послѣ минутнаго размышленія прибавилъ:
   -- Надѣюсь, вы не откажетесь продолжать и мою работу?
   -- Черезъ три дня я ее окончу, Николай Петровичъ.
   -- У меня есть новая работа, и большая... На цѣлый годъ хватитъ...
   "Для меня опять выдумываетъ!" -- невольно подумалъ Стрепетовъ и спросилъ:
   -- Какая работа?
   -- Надо, видите ли, привести въ порядокъ всѣ мои старыя рукописи. Давно уже я собирался это сдѣлать... Ихъ вѣдь у меня не мало... Все по археологіи... Передъ отъѣздомъ я оставилъ бы ихъ на ваше попеченіе, съ покорнѣйшей просьбой удѣлять часа два-три, что ли, въ день на переписку ихъ... Работа, конечно, копотливая и не особенно пріятная, но, надѣюсь, вы не откажете мнѣ въ этой услугѣ?.. Гонораръ, по сорока рублей въ мѣсяцъ, я оставлю вамъ за годъ, чтобы не пересылать маленькими суммами. Вы крайне обяжете, Павелъ Сергѣевичъ, если поможете мнѣ... Крайне обяжете!-- прибавилъ Чирковъ.
   Щеки молодого человѣка зардѣлись румянцемъ, и онъ отвѣчалъ взволнованнымъ голосомъ:
   -- Я очень, очень благодаренъ вамъ, Николай Петровичъ, но... позвольте отказаться отъ работы, которую вы такъ деликатно сочиняете для меня!
   Чирковъ видимо смутился.
   -- Съ чего это вы взяли?-- воскликнулъ онъ.-- Мнѣ, право, нужна эта работа.
   -- Ваши рукописи такъ хороши, что переписывать ихъ...
   -- И не думайте отказываться!-- перебилъ Чирковъ.-- Никакой работы я не выдумываю... Экой вы подозрительный какой!.. Я покажу вамъ рукописи... Сами увидите, каковы!
   -- Но вѣдь онѣ всѣ напечатаны?
   -- Напечатаны!.. Ну, такъ что жъ изъ этого, что напечатаны?-- проговорилъ его превосходительство и снова нѣсколько смутился.-- Мнѣ необходимо сдѣлать исправленія и дополненія... Понимаете ли, Ѳома невѣрный? Я собираюсь издать книгу... Это вѣдь въ модѣ... По примѣру Гладстона и покойнаго Биконсфильда, нынче и мы, отставные генералы, пишемъ не только прожекты о преуспѣяніи любезнаго отечества при помощи рѣшительныхъ мѣръ, но и романы и ученыя изслѣдованія!-- прибавилъ съ усмѣшкой Чирковъ...
   Но Стрепетовъ снова отказался.
   -- Ну, надняхъ еще переговоримъ объ этомъ... Я не теряю надежды убѣдить васъ, маловѣрнаго, а пока до свиданія, мой милый Павелъ Сергѣевичъ!.. Экой вы какой несговорчивый!.. Ну, гдѣ вамъ быть хорошимъ чиновникомъ!-- съ ласковой шуткой проговорилъ Чирковъ, крѣпко пожимая руку молодого человѣка... Желаю вамъ успѣха у Варницкой... Смотрите, у нея не хорохорьтесь!
   -- Яи просить ее ни о чемъ самъ не начну!-- не безъ задора промолвилъ Стрепетовъ.
   -- И напрасно. Кого вы хотите удивить своимъ донкихотствомъ? Ой, послушайтесь, Павелъ Сергѣевичъ, мудраго совѣта: воспользуйтесь этой родственницей и постарайтесь выдержать у нея экзаменъ...
   -- Она развѣ будетъ экзаменовать?
   -- Она любитъ исповѣдывать юношей... Особенно такихъ молодыхъ и свѣжихъ, какъ вы. Здѣсь вѣдь такихъ мало!-- улыбнулся Чирковъ.-- Итакъ, bonne chance. До завтра!

-----

   Его превосходительство, между тѣмъ, присѣлъ къ столу и написалъ черновую прошенія объ отставкѣ. Онъ запечаталъ ее въ пакетъ съ маленькой записочкой къ вице-директору, въ которой извѣщалъ, что сегодня не будетъ въ департаментѣ, и вмѣстѣ съ бумагами отправилъ съ прибывшимъ департаментскимъ курьеромъ.
   Затѣмъ Чирковъ занялся соображеніями о скорѣйшей продажѣ лошадей, экипажей и всей обстановки. Онъ продастъ все, кромѣ библіотеки и коллекцій -- все это онъ велитъ переслать въ Парижъ, какъ только оснуется тамъ. Тысячъ семь-восемь, вѣроятно, очистится отъ продажи.
   Чувство сожалѣнія стараго холостяка - сибарита невольно схватило. Чиркова при мысли о томъ, что придется разстаться и съ этой уютной, привычной обстановкой, и съ этимъ своеобразнымъ комфортомъ чиновника, ученаго дилетанта и музыканта,-- словомъ, со всѣмъ режимомъ жизни, къ которому онъ такъ привыкъ за послѣднія десять лѣтъ.
   "Но какова была эта самая жизнь?" -- напрашивался вопросъ.
   Чирковъ всталъ и заходилъ но кабинету, погруженный въ рѣшеніе этого вопроса.
   "Счастливъ ли онъ былъ, по крайней мѣрѣ?"
   Горькая улыбка омрачило лицо Чиркова.
   Мысли его невольно обратились къ воспоминаніямъ. Вся прошлая жизнь проносилась передъ нимъ, и только немногіе годы молодости являлись свѣтлымъ пятномъ на фонѣ картины, рисующейся теперь въ его памяти.
   "Какое счастье!?"
   Онъ даже ни разу не испытывалъ захватывающей привязанности къ женщинѣ и боялся жениться, оберегая свое спокойствіе и независимость; онъ былъ слишкомъ скептикъ, чтобы вѣрить въ долгое супружеское счастье, и слишкомъ разсчетливый эгоистъ, чтобы жениться на дѣвушкѣ безъ большого состоянія. Вмѣсто привязанности -- одни лишь чувственныя удовлетворенія, и то не всегда разборчивыя. И вотъ онъ въ пятьдесятъ лѣтъ бобыль-бобылемъ. Ни одного друга, никого близкихъ, хотя и множество знакомыхъ. Одни лишь научныя занятія, книги да музыка скрашивали его нравственное одиночество, когда онъ возвращался со службы, несимпатичной для него, слишкомъ умнаго для того, чтобы не понимать, какую играетъ онъ роль, и слишкомъ большого эпикурейца и жуира для того, чтобы добровольно отказаться отъ хорошаго жалованья, позволяющаго ему вести извѣстный train жизни. Не ради ли этого комфорта, всѣхъ этихъ тонкихъ обѣдовъ и завтраковъ, хорошихъ винъ и сигаръ, лошадей и хорошенькихъ горничныхъ-любовницъ, картинъ и книгъ, жизнь его была полна двойственности? Дома -- дилетантъ и скептическій философъ. На службѣ -- слѣпой исполнитель, готовый смѣяться надъ тѣмъ, что творитъ, и въ то же время способный, ради страха лишиться матеріальныхъ благъ, на всякіе компромиссы...
   И если бы онъ былъ еще честолюбивъ! А то -- нисколько. Онъ понималъ эфемерность честолюбія на родной почвѣ и даже въ мечтахъ не грезилъ о первыхъ роляхъ, зная безсиліе и шаткость и первыхъ ролей. Къ тому же и темпераментъ его и привычки сибарита-дилетанта не поощряли честолюбивыхъ помысловъ, и онъ несравненно болѣе увлекался новой книгой Шлимана, Ленормана, Масперо или Бругша, Бетховенскимъ квартетомъ и Шумановскимъ концертомъ, чѣмъ служебными дѣлами, хотя и велъ ихъ безукоризненно. Недаромъ въ этомъ исполнительномъ, аккуратномъ чиновникѣ сидѣлъ ученый и музыкантъ.
   Но какимъ образомъ онъ, мечтавшій когда-то объ ученой карьерѣ, сдѣлался чиновникомъ, умѣвшимъ съ какимъ-то скептически-насмѣшливымъ цинизмомъ уживаться со всякими теченіями и вѣяніями?
   Чирковъ, кажется, первый разъ въ жизни поставилъ себѣ столь категорическій вопросъ -- и нѣсколько смутился, не потому смутился, чтобы испытывалъ угрызенія совѣсти -- о, нѣтъ!-- а потому, что не могъ въ точности опредѣлить явленія, т. е. припомнить: когда именно и какъ онъ изъ яраго молодого либерала обратился въ безупречнаго исполнителя мѣръ, которыя нерѣдко считалъ болѣе чѣмъ неудобными.
   ..Когда и какъ это случилось?"
   Чирковъ припоминалъ и могъ лишь припомнить, что это сдѣлалось какъ-то незамѣтно, само собой, не безъ нѣкоторой, правда, брезгливости, но и безъ серьезной нравственной борьбы.
   Онъ всегда жилъ болѣе головой, не поддаваясь чувствамъ. Разсужденія приводили его къ теоріи личнаго благополучія, а такъ какъ это благополучіе возможно было при не особенно большой разборчивости, то Чирковъ не разбиралъ и "приспособлялся", поощряя наклонности тонкаго эпикурейца, который личныя наслажденія ставитъ выше всего.
   Да, онъ рѣшительно не можетъ припомнить, когда все это произошло? Онъ помнитъ только, что онъ брался за дѣла, которымъ не сочувствовалъ, и произносилъ обвинительныя рѣчи, которымъ не вѣрилъ. "Не я, такъ другой сдѣлаетъ то же!" Онъ помнитъ, что когда онъ перешелъ на другое мѣсто, бывшее ему совсѣмъ не по душѣ, онъ говорилъ съ цинизмомъ: "Зато двѣнадцать тысячъ въ годъ, а послѣ -- спокойное курульное кресло".
   Или эта способность "приспособляться" -- свойство его характера и культивированныхъ барскихъ привычекъ -- была въ немъ давно, и онъ, въ молодые годы, не скрывалъ своихъ мнѣній только потому, что тогда было "такое время"?
   И словно въ отвѣтъ на эти вопросы, Чирковъ какъ-то безпомощно и брезгливо пожалъ плечами.
   Его превосходительство становился мрачнѣе. Брови его насупились; на лбу появились складки; выраженіе лица было сосредоточенное и злое. Сознаніе, что его вышвырнули какъ ненужную тряпку, и что, благодаря такой, по его мнѣнію, несправедливости, придется измѣнить образъ жизни, злило, раздраясало и угнетало Чиркова, настраивая его на грустныя мысли.
   Въ самомъ дѣлѣ, не весело. Впереди опять одиночество. Ни близкаго существа подлѣ, ни вѣры ни во что, ни идеаловъ... Вотъ итоги пятидесятилѣтней жизни. Одинъ безотрадный и безпринципный скептицизмъ русскаго умнаго человѣка, сознающаго грѣхи прошлаго и готоваго въ то же время сейчасъ же ихъ повторить, если дадутъ хорошее жалованье, и даже презрительное равнодушіе къ "милому отечеству"...
   Да, онъ оставитъ эту "примитивную страну" безъ всякаго сожалѣнія. Кого и что ему жалѣть?
   ..Никого и рѣшительно ничего!"
   Съ сестрой и братомъ, единственными родными, онъ давно въ холодныхъ отношеніяхъ. Друзей у него нѣтъ. Не партнеровъ же клубныхъ ему жалѣть и не своихъ сослуживцевъ-подчиненныхъ -- всю эту чиновничью братію, раболѣпствующую и представляющуюся усердною, дѣлающую съ показнымъ восторгомъ свою "черную" работу,-- эту братію, большей частью, искательную и интригующую, которую онъ слегка презиралъ и въ то же время хорошо награждалъ, за что и былъ "любимымъ начальникомъ". Они, конечно, дадутъ прощальный обѣдъ своему "любимому начальнику". "Вѣчный вице-директоръ", отупѣвшій отъ продолжительной службы, скажетъ трогательную рѣчь!..-- подумалъ Чирковъ и брезгливо поморщился.
   Да, никого не жаль!.. Рѣшительно никого въ этомъ самомъ Петербургѣ, въ которомъ Чирковъ лшветъ уже двадцать лѣтъ!.. Развѣ, пожалуй, одного этого пропойцу, бѣднаго Галанина... Кстати, надо его провѣдать... что съ нимъ?-- промелькнуло въ головѣ Чиркова вмѣстѣ съ нахлынувшимъ къ сердцу добрымъ чувствомъ къ старому, когда-то близкому, товарищу.
   Чирковъ усѣлся въ кресло, и снова воспоминанія и думы охватили его.
   Ему сдѣлалось жутко отъ этой душевной пустоты и одиночества, которыя представлялись ему теперь во всей своей безотрадности. И, несмотря на его умъ, на всю его скептическую философію, что-то внутри говорило ему, что вся его жизнь оыла безцѣльна и нелѣпа, и всѣ его компромиссы глубоко безнравственны и безплодны.
   И лицо его все становилось мрачнѣе и мрачнѣе.
  

XX.

   Въ исходѣ второго часа Валентина Марковна Варницкая -- эта, по словамъ Чиркова, "хорошенькая ретроградка, проповѣдующая свое евангеліе",-- еще была не одѣта. До половины третьяго она обыкновенно занималась въ изящномъ, артистически убранномъ кабинетѣ своего небольшого особнячка на Сергіевской улицѣ.
   Съ одиннадцати часовъ утра, послѣ молитвы, ванны и шоколада, она или читала или писала, принимала своего управляющаго по дѣламъ, принимала обращающихся съ просьбами и самыхъ близкихъ друзей, передъ которыми не стѣснялась показываться въ своемъ бѣлоснѣжномъ, роскошномъ "saut -de lit" изъ пиренейскихъ барановъ, съ голубыми "корделіерами" у шеи и таліи, въ крошечныхъ китайскихъ туфелькахъ и съ распущенными бѣлокурыми, отливавшими золотомъ, волосами, перехваченными сзади лентой. Утренній костюмъ, свободный и красивый, и распущенные волосы значительно скрадывали "проблематическіе" годы "хорошенькой ретроградки"; точную цифру ея лѣтъ никто достовѣрно не зналъ. Мужчины предполагали, что Варницкой "около тридцати", тогда какъ дамы увѣряли, что ей всѣ сорокъ, и что она, будто бы, всегда садится въ тѣни, чтобы нельзя было хорошо разглядѣть поблекшей свѣжести ея еще необыкновенно сохранившагося лица.
   Въ половинѣ третьяго Валентина Марковна обыкновенно удалялась въ будуаръ. Француженка горничная причесывала и одѣвала ее, послѣ чего Варницкая, посѣтивъ внизу дѣтей, ѣхала кататься, заѣзжая иногда въ "свой дѣтскій пріютъ", въ которомъ была попечительницей. Отъ четырехъ до семи Валентина Марковна принимала и раза два въ недѣлю сама ѣздила съ визитами. Людей болѣе или менѣе выдающихся и интересныхъ Валентина Марковна обыкновенно предупреждала, что время отъ четырехъ до пяти она бережетъ для "умныхъ и серьезныхъ" людей, а отъ пяти до семи у нея бываютъ "всѣ".
   -- Что вы хотите? Надо нести и свѣтскій крестъ!-- прибавляла она при этомъ.
   Въ этотъ свѣтлый, солнечный, морозный день Валентина Марковна съ утра сидѣла за письменнымъ столомъ. Изящныя письменныя принадлежности, чернильница -- шедевръ французской бронзы, дорогія художественныя бездѣлки, миніатюры двухъ дѣтскихъ головокъ, фотографіи Бисмарка, Сальсбюри и одного изъ русскихъ сановниковъ, съ собственноручными надписями, нѣсколько книгъ и брошюръ и прелестное распятіе изъ мексиканскаго оникса -- таково было убранство письменнаго стола изъ чернаго дерева. Надъ нимъ висѣлъ поясной портретъ масляными красками покойнаго мужа Валентины Марковны -- стараго, лысаго, довольно некрасиваго господина съ симпатичнымъ лицомъ и необыкновенно добродушной улыбкой. По бокамъ стола были трельяжи, а на полу, подъ нимъ, лежалъ пушистый бѣлый мѣхъ ангорской козы, въ которомъ тонули маленькія ножки Валентины Марковны.
   Лежавшіе на столѣ почтовые листки, исписанные съ одной стороны косымъ англійскимъ почеркомъ, твердымъ и красивымъ, постепенно увеличивались новыми. Маленькая, выхоленная, атласная рука, съ брильянтомъ на мизинцѣ, быстро и нервно исписывала ихъ. Валентина Марковна оканчивала "боевую" статью для одной газеты, въ которой была почетной сотрудницей, и куда, время отъ времени, посылала свои бойкія патріотическія и полемическія "causeries", охотно печатавшіяся редакторомъ, приправлявшимъ ихъ иногда аттической солью и своимъ русскимъ перцемъ. Валентина Марковна, лично знакомая съ редакторомъ, благоговѣла предъ нимъ и изрѣдка переписывалась. Она дорожила его вниманіемъ, очень польщенная его похвальными отзывами о рядѣ ея брошюръ, изданныхъ, годъ тому назадъ, на русскомъ, французскомъ и англійскомъ языкахъ, подъ псевдонимомъ: "Русская"
   Въ этихъ брошюрахъ, литературно написанныхъ, не безъ искренняго огонька убѣжденной патріотки,-- брошюрахъ, имѣвшихъ, между прочимъ, цѣлью открыть, наконецъ, Европѣ глаза на "подлинную Россію", Валентина Марковна трактовала и о будущихъ великихъ судьбахъ Россіи, и объ ея внѣшней политикѣ, о народѣ, объ обществѣ, о религіи. Валентина Марковна, еще дома у старика-отца адмирала и потомъ въ институтѣ, привыкшая считать Европу очагомъ всякаго зла и невѣрія, энергично нападала на европейскіе порядки, предрекая гибель Европѣ отъ "разнузданныхъ страстей", и предостерегала русскую публику отъ "нашего напускного либерализма". Она проповѣдывала необходимость, для общаго блага, вернуться къ патріархальнымъ порядкамъ доброй старины, неизмѣнно держаться "вѣковѣчныхъ русскихъ устоевъ, отвѣчающихъ національной самобытности", и взывала къ позабытой религіи. "Беззавѣтно вѣрить и любить ближняго" -- таковъ былъ главный тезисъ свѣтской вдовушки, находившей, однако, религію Л. Толстого слишкомъ демократичною и слишкомъ разсуждающею.
   Брошюры имѣли успѣхъ въ нѣкоторыхъ кружкахъ. На Валентину Марковну обратили вниманіе. О ней заговорили въ свѣтѣ, какъ о замѣчательной женщинѣ. Прежде ее знали только какъ привлекательную и умную, немного эксцентрическую, свѣтскую даму, а теперь она сразу пріобрѣла репутацію талантливой политической писательницы и "esprit fort". и ее называли "русской Сталь". Знакомство Варницкой съ нѣсколькими государственными людьми Запада и даже съ самимъ Бисмаркомъ, который, какъ ходили слухи, раза два съ ней бесѣдовалъ о политическихъ дѣлахъ, разумѣется, лишь усиливало репутацію Валентины Марковны, давая особенный престижъ этой хорошенькой дилетанткѣ-писательницѣ изъ "порядочнаго общества". Во время поѣздокъ ея за границу репортеры добивались свиданій и печатали свои разговоры съ "вліятельной панслависткой и патріоткой", при чемъ, конечно, распространялись и объ ея "очаровательной славянской красотѣ".
   Валентина Марковна сдѣлалась въ модѣ въ послѣднее время и на родинѣ. У нея бывали нѣкоторые сановники, бывали тузы-финансисты, писатели и журналисты, знаменитые художники и свѣтская молодежь, и со всѣми она умѣла найти тему для разговора, не разыгрывая роли "bas bleu". Благодаря ея знакомствамъ и связямъ, къ ней обращались за покровительствомъ разные искатели мѣстъ, изобрѣтатели, дѣльцы и. разумѣется, все "истинно русскіе люди", вполнѣ проникшіеся ея ученіемъ беззавѣтно вѣрить и любить ближняго". Не было, разумѣется, недостатка и въ поклонникахъ, готовыхъ предложить ей руку и сердце. Еще бы! Она представляла завидную партію, эта очаровательная женщина "проблематическихъ лѣтъ", вдова одного изъ "Рюриковичей", страшно богатаго золотопромышленника, тайнаго совѣтника Варницкаго, оставившаго пятимилліонное состояніе, изъ котораго на долю жены было завѣщано полтора милліона. Кусокъ былъ лакомый, и не мало охотниковъ изъ "сливокъ" Петербурга, Вѣны и Парижа домогались ея любви и чести помочь вдовѣ благоразумно распоряжаться капиталами. Но Валентина Марковна, необыкновенно практичная, умѣвшая, несмотря на свое религіозное рвеніе, во время купить и продать ту или другую бумагу, отлично распоряжавшаяся своими дѣлами,-- не нуждалась въ покровителѣ и, равнодушная къ признаніямъ и обожателямъ, отклоняла предложенія, не обнаруживая ни малѣйшаго желанія выйти замужъ и, повидимому, рѣшившись остаться независимой, свободной женщиной, преданной дѣтямъ и своей дѣятельности.
   Это возбуждало толки и нареканія. Почему она не выходитъ замужъ, отказываясь отъ блестящихъ партій? Всѣ считали долгомъ объяснять себѣ причины такого упрямства. Одни говорили, что Варницкая -- холодная и безчувственная натура, слишкомъ гордая и разборчивая, чтобы найти себѣ достойнаго мужа. Другіе находили, что послѣ не особенно счастливаго супружества со старикомъ,-- правда, добрымъ и милымъ, обожавшимъ жену, но все же старикомъ,-- она не хочетъ повторять опыта. Она слишкомъ напугана, чтобы опять выйти за пожилого человѣка, и слишкомъ боится быть смѣшной, чтобы выйти замужъ за молодого. При этомъ обыкновенно высчитывали годы Валентины Марковны, и снова оказывалось, что, по мужскому счисленію, ей "около тридцати", а по женскому -- "всѣ сорокъ". Третьи, наконецъ, увѣряли (и, конечно, на основаніи достовѣрныхъ источниковъ), что Варницкая собирается выйти замужъ за одного мелкаго владѣтельнаго нѣмецкаго принца, безумно въ нее влюбленнаго.
   Но прошло уже три года со смерти мужа, а хорошенькая вдова не выходила за нѣмецкаго принца и попрежнему оставалась недоступной донной Анной, которую не могъ смутить ни одинъ изъ титулованныхъ и сановитыхъ Донъ-Жуановъ,-- что не мѣшало, однако, въ свѣтѣ злословить Валентину Марковну. Особенно дамы не могли простить ей ни ея ума, ни ея красоты, ни ея роли политической дамы. Ее называли тонкой кокеткой, играющей людьми, и за глаза подсмѣиватись надъ ея знакомствомъ съ разными "пророками" и "святошами" и надъ ея стараніями пропагандировать "свою религію", вербуя прозелитовъ среди молодыхъ людей и поучая ихъ "беззавѣтно вѣрить и любить ближняго". Находили, что она "играетъ въ религіозное увлеченіе", желая оригинальничать и создать себѣ исключительное положеніе.
   Но, несмотря на искреннее желаніе многихъ знакомыхъ омрачить доброе имя Варницкой, никто, однако, не могъ назвать имени ея любовника изъ числа многочисленныхъ ея поклонниковъ и прозелитовъ. Казалось, она была недоступна сердечнымъ увлеченіямъ, и съ этой стороны ея репутація на свѣтской биржѣ стояла довольно "твердо". Но ее все-таки подозрѣвали. "Вѣроятно, она грѣшитъ, какъ и всѣ смертные, но умѣетъ хорошо прятать концы, эта умная и красивая женщина!" Трудно, въ самомъ дѣлѣ, предположить, чтобы она была безупречной монахиней!
   Такой развращенный скептикъ, какъ Чирковъ, считавшій себя знатокомъ женщинъ и едва ли вѣровавшій въ ихъ добродѣтель, разумѣется, не могъ даже себѣ представить, чтобы хорошенькая женщина (если только она не "патологическое явленіе") не отдавала дани амуру, и недаромъ цинично намекалъ Сгрепетову на пристрастіе Валентины Марковны къ молодымъ и свѣжимъ юношамъ.
   Подобное мнѣніе, не основанное на вѣскихъ данныхъ, раздѣляли многіе, но никто не смѣлъ его высказывать громко. Валентина Марковна держала себя въ обществѣ гордо и недоступно. Повидимому, она больше думала о "благѣ Россіи" и о "позабытой религіи", чѣмъ объ "амурахъ".

-----

   Валентина Марковна дописывала послѣдній листокъ, когда изъ-за портьеры появился лакей во фракѣ, презентабельный и солидный, съ роскошными бакенбардами, которымъ позавидовалъ бы любой начальникъ отдѣленія, и подалъ на серебряномъ подносѣ визитную карточку Стрепетова.
   -- Попросите подождать въ гостиной!-- проговорила Варницкая, взглянувъ на карточку и недовольно пожавъ плечами.
   Лакей вышелъ съ почтительнымъ поклономъ и, вернувшись на площадку лѣстницы, уставленную тропическими растеніями, на которой дожидался Стрепетовъ, отворилъ дверь гостиной и съ самымъ серьезнымъ видомъ попросилъ молодого человѣка "пожаловать", прибавивъ, что генеральша занята и проситъ подождать.
   Стрепетовъ вошелъ. Въ первую минуту ему показалось, что онъ попалъ въ какой-то складъ мебели и всякихъ рѣдкостей -- до того эта громадная комната была заставлена. Ему еще никогда не приходилось видѣть такой гостиной. И чѣмъ болѣе онъ ее разглядывалъ, тѣмъ болѣе удивлялся артистической роскоши ея убранства. Толстый мягкій коверъ лежалъ во всю комнату; тяжелыя штофныя драпри, не пропускавшія свѣта, ниспадали красивыми складками; картины масляными красками старинныхъ мастеровъ висѣли по стѣнамъ; бюсты, вазы и статуэтки стояли въ углахъ и у стѣнъ на роскошныхъ подставкахъ. Самые разнообразные, не похожіе одни на другіе, диваны, диванчики, козетки, кресла и стулья всевозможныхъ формъ и въ разныхъ старинныхъ стиляхъ наполняли эту комнату со множествомъ уютныхъ уголковъ, украшенныхъ пальмами и другими экзотическими растеніями. Разныя ширмочки, китайскія и японскія, образовывали проходы. Оригинальные столы и столики, шкапчики, этажерки, горки съ рѣдкостями, вазы съ цвѣтами были разбросаны повсюду. Каждая вещь здѣсь была художественнымъ произведеніемъ или рѣдкостью. Небольшая марина Айвазовскаго, маленькій пейзажъ Куинджи, жанровыя картинки знаменитыхъ русскихъ и иностранныхъ художниковъ, миніатюры Риццони, акварели Зичи -- попадались вездѣ: на маленькихъ мольбертахъ, на каминѣ, на ширмочкахъ, на столахъ. Тамъ и сямъ стояли въ изящныхъ рамкахъ фотографіи разныхъ знаменитостей, съ ихъ автографами на различныхъ языкахъ. Большой рояль въ углу казался маленькимъ въ этой обширной комнатѣ.
   У Стрепетова разбѣжались глаза при видѣ всей этой роскоши и художественныхъ вещей. Онъ разглядывалъ то картину, то красивую громадную вазу, то необыкновенно изящный гобеленъ на стѣнѣ, посматривая время отъ времени на портьеру въ сосѣднюю комнату. Прошло минутъ пять. Стрепетовъ разглядывалъ портретъ какой-то замѣчательно красивой блондинки въ черномъ бархатномъ платьѣ, какъ вблизи раздался тихій и сухой женскій голосъ:
   -- Прошу васъ сюда...
   Стрепетовъ обернулся и въ первую секунду обомлѣлъ отъ изумленія. Въ двухъ шагахъ отъ него, въ рамкѣ, образуемой раздвинутыми портьерами, стоялъ оригиналъ портрета, которымъ молодой человѣкъ только-что любовался,-- та самая ослѣпительная блондинка, средняго роста, съ золотистыми волосами, поразительной бѣлизны, свѣжая и цвѣтущая, съ маленькой, слегка вздернутой, головкой, открывающей красивую, точно изваянную изъ мрамора шею. Что-то надменное, властное было въ ея красивомъ строгомъ лицѣ, въ позѣ, въ этихъ большихъ голубыхъ глазахъ. Она казалась совсѣмъ молодой, съ распущенными волосами, въ своемъ бѣлоснѣжномъ капотѣ, облегавшемъ ея гибкій станъ и изящныя формы.
   Никакъ не ожидавшій увидѣть такую красавицу въ своей двоюродной тетушкѣ, которую Стрепетовъ почему-то воображалъ совсѣмъ другою, молодой человѣкъ смущенно склонилъ голову и торопливо приблизился къ Валентинѣ Марковнѣ, досадуя самъ на свое смущеніе, котораго не могъ побороть.
   -- Рада познакомиться съ родственникомъ!-- холодно проговорила Варницкая, не протягивая руки и оглядывая быстрымъ оцѣнивающимъ взглядомъ смущеннаго родственника.
   Повидимому, первое впечатлѣніе, произведенное Стрепетовымъ на эту свѣтскую женщину, считавшею всякій "mauvais genre" преступленіемъ, было благопріятно. Ея родственникъ нисколько не походилъ на того грубаго, грязнаго "ужаснаго нигилиста", котораго она почему-то ожидала встрѣтить. И наивное изумленіе Стрепетова въ первый моментъ встрѣчи, и самолюбивая застѣнчивость молодого человѣка, видимо не бывавшаго въ свѣтѣ, но вполнѣ приличнаго и воспитаннаго, и, наконецъ, молодое красивое лицо, свѣжее, румяное и немножко наивное, съ черными кудрями -- все это даже понравилось Валентинѣ Марковнѣ, какъ рѣдкость, не виданная ею среди обычныхъ посѣтителей ея салона.
   И съ лица ея исчезло ледяное выраженіе. Красивые глаза ея засвѣтились мягче, и она уже болѣе любезнымъ тономъ повторила, что "рада познакомиться съ племянникомъ", и прибавила:
   -- Пойдемте-ка ко мнѣ въ кабинетъ, молодой человѣкъ... Вы мнѣ разскажете, какъ поживаетъ ваша maman и ваши сестры. Я совсѣмъ не знаю, что съ ними.
   Стрепетовъ прохпелъ вслѣдъ за нею въ сосѣднюю небольшую комнату. И тутъ, какъ и въ гостиной, все говорило о роскоши и изяществѣ. Огонекъ весело горѣлъ въ каминѣ, отражаясь въ красивомъ экранѣ. Было уютно и тепло. Тонкій душистый ароматъ стоялъ въ комнатѣ.
   -- Ваша maman попрежнему въ Самарѣ?-- заговорила Валентина Марковна, опускаясь на низенькій диванчикъ и указывая Стрепетову на кресло подлѣ.
   -- Въ Самарѣ.
   -- Я видѣла послѣдній разъ вашу maman давно, очень давно, когда мы съ покойнымъ мужемъ ѣздили на кумысъ... Вы тогда были маленькимъ мальчикомъ и, конечно, меня не помните?..
   -- Не помню.
   -- Какъ здоровье вашей maman?.. Она всегда была слабаго здоровья. Что дѣлаютъ ваши сестры? Гдѣ онѣ учатся?-- задавала вопросы Валентина Марковна любезно-холоднымъ, покровительственнымъ тономъ, видимо желая ободрить смущеннаго молодого человѣка.
   Стрепетовъ, между тѣмъ, успѣлъ немного оправиться отъ смущенія. "Съ чего это онъ, въ самомъ дѣлѣ, оробѣлъ передъ этой барыней?" -- пронеслась у него мысль, и онъ досадовалъ и на свою глупую робость, и на то, что пришелъ сюда. Разумѣется, нога его больше не будетъ у этой "аристократки", встрѣтившей его такъ сухо и горделиво, совсѣмъ не по-родственному. Ея покровительственно-ободряющій тонъ раздражалъ его, а всѣ эти вопросы о матери и сестрахъ звучали такимъ холоднымъ равнодушіемъ! И Стрепетовъ рѣшилъ, въ свою очередь, быть холоднымъ и сдержаннымъ, чтобы эта гордая барыня не смѣла и подумать, что онъ пришелъ къ ней въ качествѣ бѣднаго родственника искать покровительства и просить о чемъ-нибудь.
   Онъ довольно сдержанно и коротко отвѣтилъ, что мать не совсѣмъ здорова, а сестры учатся.
   -- Гдѣ?
   -- Въ гимназіи.
   -- Въ гимназіи?-- переспросила Валентина Марковна
   Но ея лицу пробѣжала презрительная улыбка.
   -- Да, въ гимназіи!-- прибавилъ молодой человѣкъ.
   -- Какъ жаль, что ваша maman не послушала совѣта покойнаго мужа и не отдала вашихъ сестеръ въ институтъ... Мужъ легко бы это устроилъ и предлагалъ свои услуги... Гимназіи наши,-- прибавила Варницкая,-- невозможны... Дѣвушки оттуда выходятъ съ самыми нелѣпыми идеями.
   -- Моя мать, напротивъ, находитъ, что въ гимназіяхъ выучиваются, по крайней мѣрѣ, чему-нибудь!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, видимо стараясь сдерживать волненіе.
   -- А послѣ гимназіи высшіе курсы?-- съ тою же полупрезрительной улыбкой допрашивала Валентина Марковна, взглядывая на молодого человѣка съ любопытствомъ.
   -- Вѣроятно, высшіе курсы!
   Валентина Марковна пожала плечами и, вздохнувъ, замѣтила:
   -- Они-то и губятъ бѣдную русскую женщину!.. Да. Еще долго мы не избавимся отъ этой заразы!-- прибавила она какъ бы въ раздумьѣ и спросила:-- А вы, молодой человѣкъ, что здѣсь дѣлаете? Въ университетъ пріѣхали или въ медицинскую академію?
   -- Я ужъ окончилъ курсъ.
   -- Окончили?-- удивилась Варницкая.--Сколько же вамъ лѣтъ? Вы смотрите совсѣмъ юношей...
   -- Мнѣ двадцать-два года!-- проговорилъ Стрепетовъ, краснѣя подъ пристальнымъ взглядомъ этихъ холодныхъ загадочныхъ голубыхъ глазъ красивой родственницы.
   -- Гдѣ вы учились?
   -- Въ Казанскомъ университетѣ.
   -- И служите здѣсь?
   -- Нѣтъ!-- лаконически отвѣтилъ Стрепетовъ.
   -- Чѣмъ же вы занимаетесь?
   -- Я даю уроки.
   -- Въ учебныхъ заведеніяхъ?
   -- Нѣтъ, частные уроки... Кромѣ того, мнѣ обѣщано мѣсто въ земледѣльческомъ банкѣ. Я скоро получу его!-- рѣзко и увѣренно прибавилъ молодой человѣкъ и снова вспыхнулъ, и оттого, что солгалъ, и отъ досады на эту барыню, которая, казалось Стрепетову, третируетъ его какъ мальчишку, допрашивая съ какой-то презрительной безцеремонностью.
   Тонъ его отвѣта былъ нѣсколько сухъ и рѣзокъ. Стрепетовъ это почувствовалъ и не безъ нѣкотораго юношескаго самодовольства взглянулъ на тетушку, ожидая встрѣтить на ея лицѣ признаки неудовольствія. Но, къ пущей его досадѣ, хорошенькая тетушка, повидимому, не обратила ни малѣйшаго вниманія на тонъ племянника. Она съ насмѣшливымъ любопытствомъ посматривала на молодого человѣка. Этотъ краснѣющій, самолюбивый, наивный и свѣжій юноша казался ей положительно забавнымъ. Такихъ она не встрѣчала среди свѣтской молодежи и среди прозелитовъ своего евангелія.
   Послѣ паузы Валентина Марковна неожиданно спросила:
   -- И вы, надѣюсь, не портите своихъ учениковъ?
   Стрепетовъ въ недоумѣніи взглянулъ на тетушку.
   -- То-есть, какъ это -- порчу?-- простодушно промолвилъ онъ..
   -- Не внушаете имъ вредныхъ идей?..
   -- Какихъ, напримѣръ?-- не безъ задора спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Тѣхъ, которыми, къ стыду Россіи, заражена большая часть нашей такъ называемой интеллигенціи, воображающей, что она... соль земли?-- прибавила съ презрительно-высокомѣрной усмѣшкой Валентина Марковна.-- Нелѣпые восторги Западомъ, идеи матеріализма, безбожія...
   -- Я просто преподаю математику и никакихъ идей не внушаю!-- замѣтилъ Стрепетовъ, усмѣхнувшись.
   -- И сами, конечно, подобныхъ идей не раздѣляете? Вы слишкомъ для этого порядочный молодой человѣкъ, я въ этомъ увѣрена!-- проговорила Валентина Марковна тономъ, не допускающимъ возраженія.-- Вы не соціалистъ, не радикалъ?
   "Экзаменуетъ!" -- подумалъ Стрепетовъ и вспомнилъ въ ту же минуту предсказанія Чиркова.
   Этотъ допросъ, безстрастный, сухой и безцеремонный, словно допросъ слѣдователя, возмущалъ Стрепетова. О, съ какимъ бы удовольствіемъ, несмотря на свою мягкость, онъ "оборвалъ бы" изящную тетушку, если бы только не эта проклятая, неодолимая робость и не самолюбивая боязнь показаться смѣшнымъ и грубымъ передъ великолѣпной свѣтской барыней, гордой и надменной, несимпатичной и вмѣстѣ интересной, невольно импонирующей своей ослѣпительной красотой и авторитетной самоувѣренностью тона, рѣчи, манеръ.
   Чѣмъ-то властнымъ, недоступнымъ и въ то же время чарующимъ вѣяло отъ этой "мраморной красавицы" съ римскимъ профилемъ, серьезнымъ и строгимъ, съ ея голубыми глазами, холодными и загадочными, точно глядящими куда-то вдаль, и внезапно загорающимися вызывающимъ блескомъ, неожиданнымъ, рѣзкимъ и быстро потухающимъ.
   Это сознаніе своей робости и какого-то подавляющаго впечатлѣнія еще болѣе смутило Стрепетова. Онъ медлилъ отвѣтомъ, стараясь придумать что-нибудь "тонко-язвительное" по адресу Валентины Марковны, и ничего придумать не могъ. Ему казалось, что она смотритъ на него съ одобряющей снисходительностью къ "порядочному" молодому человѣку, имѣвшему счастіе не возбудить брезгливости ея тонкихъ чувствъ, и онъ не могъ отдѣлаться отъ смущенія.
   "Однако, не молчать же, какъ пень, когда спрашиваютъ!"
   Стрепетовъ поднялъ на тетушку свои загорѣвшіеся черные глаза и, видимо волнуясь, отвѣчалъ на ея вопросъ, чуть-чуть возвышая свой звучный теноръ:
   -- Я пока не претендую ни на какую кличку.
   -- Пока?
   -- И не имѣю серьезнаго на то права.
   -- Отчего?
   -- Я такъ мало знаю, что еще не могу разобраться со своими взглядами... Могу только одно сказать,-- если вамъ такъ интересно знать,-- что я, вѣроятно, раздѣляю многія идеи, которыя вамъ кажутся несимпатичными... Однако, простите великодушно меня, я и такъ злоупотребилъ вашимъ временемъ!
   И съ этими словами Стрепетовъ рѣшительно поднялся съ мѣста.
   -- Такъ вотъ вы какой!-- протянула, усмѣхнувшись, Валентина Марковна, оглядывая молодого человѣка съ нескрываемымъ любопытствомъ.
   Стрепетовъ невольно краснѣлъ подъ этимъ взглядомъ и опустилъ глаза.
   -- А вѣдь вы все-таки забавный юноша и мнѣ понравились!-- проговорила неожиданно Валентина Марковна, съ снисходительно-милостивой улыбкой, словно королева, осчастливившая своего вѣрноподданнаго.
   Но, повидимому, Стрепетовъ не ощутилъ большого счастія быть "забавнымъ" въ глазахъ этой дамы. Онъ даже не поклонился въ знакъ благодарности за такой комплиментъ и молчалъ, испытывая желаніе поскорѣе дать тягу.
   -- А мнѣ трудно понравиться, молодой человѣкъ... Я слишкомъ требовательна!-- продолжала Варницкая, выговаривая слова медленнымъ, властнымъ тономъ.-- А между тѣмъ я даже не прочь съ вами поближе познакомиться.
   Молодой человѣкъ догадался поклониться.
   -- Быть можетъ, съ Божьей помощью, мнѣ it удастся обратить васъ на истинный путь. Вы еще юны и, повидимому, заблужденія ваши не... упорны. Я возьму васъ подъ свое покровительство и...
   -- Я крайне вамъ благодаренъ, Валентина Марковна, но я не ищу покровительства. Я пришелъ, исполняя желаніе матери, просившей меня засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе!..-- проговорилъ, волнуясь, молодой человѣкъ.
   -- Ой, ой, какъ мы самолюбивы! Ужъ и обидѣлись, и позволили себѣ даже нелюбезность къ женщинѣ!.. Это совсѣмъ напрасно. Повѣрьте мнѣ, Павелъ Сергѣичъ, что я вовсе не имѣла намѣренія оскорбить васъ!-- промолвила Валентина Марковна.
   И при этомъ мягкая улыбка внезапно освѣтила ея лицо и блеснула въ глазахъ.
   -- Если вы такъ боитесь моего покровительства, не будемъ объ этомъ и говорить, горячій молодой человѣкъ... Такъ, безъ просьбы вашей maman, вы не удостоили бы посѣтить такую реакціонерку,-- да? Вы конечно, знаете, что такъ называютъ меня русскіе журналы... либеральные наши журналы, которыми вы, разумѣется, восхищаетесь.
   -- Я этого не зналъ.
   -- Развѣ вы не читали, какъ бранили брошюры "Русской"?
   -- Читалъ.
   -- "Русская" -- мой псевдонимъ.
   -- Вашъ? Въ первый разъ слышу.
   -- А я все-таки попрошу васъ передать maman вмѣстѣ съ моимъ привѣтомъ и благодарность за то, что maman послала васъ ко мнѣ. Быть можетъ, вы и сами когда-нибудь заглянете?
   Стрепетовъ, изумленный внезапной любезностью, пробормоталъ нѣсколько благодарныхъ словъ.
   Валентина Марковна поднялась съ дивана и подошла къ письменному столу. Черезъ минуту она приблизилась къ Стрепетову и, подавая ему тоненькую книжечку, сказала:
   -- А пока вотъ возьмите эту брошюру, прочитайте и сообщите потомъ свои впечатлѣнія. Можете не стѣсняться. Я не такая нетерпимая, какъ вы думаете!-- прибавила Варницкая съ улыбкою.
   Молодой человѣкъ взглянулъ на книжечку, носившую названіе: "Позабытая религія", и вспомнилъ ядовитыя слова Чиркова объ "евангеліи отъ Валентины".
   -- Непремѣнно прочитайте... Обѣщаете мнѣ?
   Стрепетовъ отвѣтилъ, что прочтетъ.
   -- У насъ религія, къ несчастію, совсѣмъ позабыта, а безъ нея не можетъ быть счастія на землѣ. Люди, не прибѣгающіе къ ея утѣшеніямъ, гоняются за призраками. Въ нихъ ищутъ спасенія, ищутъ разгадки вопросовъ, и ничего не находятъ, кромѣ разочарованія и отчаянія!-- говорила Валентина Марковна внушительнымъ, нѣсколько пророческимъ тономъ, и ея лицо снова приняло строгое выраженіе, а глаза словно смотрѣли вдаль, сверкая холоднымъ блескомъ. Въ этомъ взглядѣ было что-то мистическое.
   -- Вы религіозны, молодой человѣкъ?
   -- Я?-- переспросилъ Стрепетовъ, снова смущаясь отъ неожиданнаго вопроса.
   И, послѣ паузы, отвѣтилъ:
   -- Долженъ признаться, что не очень.
   -- И, конечно, не молитесь?
   "Чего она пристаетъ ко мнѣ?" -- подумалъ молодой человѣкъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Но вѣдь это ужасно! И всѣ молодые люди такъ... совсѣмъ позабыли религію... А плоды? Невѣріе, пессимизмъ, отчаяніе, самоубійства. Нѣтъ, нѣтъ, спасите ваше сердце, пока оно еще молодо. Вѣрьте безъ разсужденій, безъ анализа. Вѣрьте по дѣтски, и вамъ будетъ легко.
   Она примолкла. Стрепетовъ воспользовался этой минутой и сталъ прощаться.
   -- Вамъ нужно, Павелъ Сергѣичъ, сдѣлаться хорошимъ христіаниномъ, и, мнѣ кажется, вы способны воспріять истину. Заходите побесѣдовать какъ-нибудь,-- безъ церемоніи, прямо къ обѣду, къ семи часамъ. И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
   И съ этими словами Валентина Марковна милостиво протянула свою маленькую, прелестную, благоухающую ручку, которую молодой человѣкъ слегка пожалъ, не догадавшись поцѣловать по-родственному.
   -- Вы гдѣ живете?
   Стрепетовъ сказалъ.
   -- Такъ потрудитесь записать вашъ адресъ внизу, у швейцара. Я пошлю вамъ и другія брошюры. Прочтите. Вамъ будетъ полезно. До свиданія. До скораго. Слышите ли? и она привѣтливо кивнула головой, и опять въ глазахъ сверкнула вызывающая улыбка, чарующая неотразимо.
   Когда Стрепетовъ спускался съ лѣстницы, навстрѣчу ему поднимался монахъ въ потертой рясѣ, старый, худой, изможденный, съ блѣднымъ, кроткимъ лицомъ, съ небрежно причесанными волосами, предшествуемый лакеемъ съ роскошными бакенбардами.
   Монахъ взглянулъ на молодого человѣка съ ласковой, доброй улыбкой. Стрепетовъ поклонился. Старикъ послалъ ему благословеніе и скрылся въ дверяхъ гостиной.
   Выйдя на улицу, нашъ молодой человѣкъ вздохнулъ, словно освобожденный отъ какой-то тяжести. Не понравилась ему эта "инквизиторша", какъ мысленно окрестилъ онъ свою тетушку, съ ея допросами, надменностью, холодомъ, съ ея мнѣніями. Онъ, разумѣется, больше не придетъ сюда. Что ему здѣсь дѣлать? Опять смущаться и робѣть передъ ея великолѣпіемъ? И зачѣмъ она звала его? Думаетъ обращать на путь истины?
   Онъ снова припомнилъ циничные намеки Чиркова и возмутился за Валентину Марковну. Чирковъ, конечно, клеветалъ. Она можетъ быть несимпатична -- эта женщина, но кто можетъ усомниться въ ея добродѣтели? Достаточно ее разъ увидать, чтобы убѣдиться въ этомъ.
   -- И какая ослѣпительная красавица!-- прошепталъ онъ.
  

XXI.

   Контора и редакція газеты "Родина" помѣщались въ одномъ домѣ. Стрепетовъ сдалъ внизу свое объявленіе и, узнавши, что Поручневъ только-что былъ въ конторѣ и вѣрно теперь въ редакціи, поднялся во второй этажъ и вошелъ въ незапертыя двери.
   -- Здѣсь господинъ Поручневъ?-- обратился онъ въ прихожей къ служителю, который въ эту самую минуту подавалъ какому-то господину пальто.
   -- Я самый къ вашимъ услугамъ! Что вамъ угодно?-- проговорилъ господинъ въ пальто съ бобровымъ воротникомъ, недовѣрчиво всматриваясь въ незнакомаго молодого человѣка.
   Стрепетовъ поклонился и отдалъ письмо.
   Пока Поручневъ пробѣгалъ письмо стараго пріятеля, рекомендовавшаго, между прочимъ "симпатичнаго юношу", Стрепетовъ съ особеннымъ любопытствомъ озиралъ небезъизвѣстнаго литератора, прежнія статьи котораго производили нѣкоторое впечатлѣніе и увлекали и Стрепетова. Въ Петербургѣ онъ услыхалъ, будто Поручневъ сдѣлался сотрудникомъ "Родины", и что онъ -- авторъ недавно появившихся въ газетѣ хлесткихъ фельетоновъ, подписанныхъ "N. X.". Разумѣется, молодой человѣкъ не повѣрилъ этому слуху. Развѣ возможно, чтобы Поручневъ могъ теперь съ такимъ цинизмомъ и озлобленіемъ глумиться надъ тѣмъ, чему поклонялся, и сотрудничать въ газетѣ, о которой -- давно ли?-- онъ печатію отзывался съ презрѣніемъ?!
   Оказывается,-- слухи были справедливы. Онъ здѣсь.
   "Но, конечно, не онъ "X. X.?" Не онъ -- авторъ этихъ статей, полныхъ злобныхъ выходокъ и клеветъ противъ прежнихъ единомышленниковъ?" -- думалъ Стрепетовъ, оглядывая господина въ пальто.
   Это былъ худощавый, средняго роста человѣкъ, лѣтъ подъ сорокъ, въ очкахъ, сквозь которыя глядѣли быстрые, безпокойные темные глаза. Лицо Поручнева, красивое и выразительное. не отличалось свѣжестью и здоровымъ цвѣтомъ. Видно было, что онъ пожилъ на своемъ вѣку. Длинные волосы, зачесанные назадъ, и большая курчавая темная борода придавали его наружности "литературную" складку. Одѣтъ онъ былъ не безъ щеголеватости.
   -- Очень радъ познакомиться!-- привѣтливо молвилъ литераторъ, пробѣжавъ письмо и пожимая Стрепетову руку.-- Вы, кажется, два раза были у меня и не заставали дома?
   -- Да. Вскорѣ, какъ я пріѣхалъ сюда.
   -- Напрасно не поднялись прямо ко мнѣ, а повѣрили швейцару. Впередъ не вѣрьте ему. Онъ у насъ чертовски глупъ и вѣчно путаетъ... Выйдемте-ка вмѣстѣ. На улицѣ поговоримъ. Давно вы въ Петербургѣ?
   -- Съ августа.
   -- Искать работы пріѣхали? Трудная эта задача. Но почему вы меня въ редакціи искали?-- неожиданно спросилъ Поручневъ, когда они спускались по лѣстницѣ.
   -- Мнѣ въ конторѣ сказали, что вы здѣсь. Я въ контору носилъ объявленіе.
   -- Но если вы справлялись въ конторѣ, значитъ, отъ кого-нибудь слышали, что я работаю въ "Родинѣ"?
   -- Слышалъ.
   -- Такъ, такъ-съ. И вѣрно съ подобающими комментаріями?-- презрительно усмѣхнулся Поручневъ.
   И, не ожидая отвѣта, продолжалъ, когда они вышли на улицу:
   -- Иванъ Филиппинъ рекомендуетъ васъ и проситъ оказать содѣйствіе. Чѣмъ могу быть полезенъ? Не согрѣшили ли какой рукописью, а?-- шутливо прибавилъ литераторъ, искоса поглядывая на карманъ пальто Стрепетова, не торчитъ ли свертокъ.-- Что жъ? приносите, приносите. Прочтемъ и пристроимъ, если возможно.
   -- Я не пишу. Я хотѣлъ просить,-- если только, конечно, это не стѣснитъ васъ,-- насчетъ переводовъ.
   -- Хотите переводной работы?
   Литераторъ усмѣхнулся и безнадежно свистнулъ.
   -- Я знаю два языка.
   -- Да хоть бы пять знали. Легче въ царство небесное попасть, чѣмъ достать переводы.
   -- Это такъ трудно?
   -- То-то и есть. Переводчиковъ и особенно переводчицъ,-- и прехорошенькихъ,-- вставилъ онъ съ циничной усмѣшкой,-- что мухъ лѣтомъ. Отъ нихъ отбою нѣтъ. А всѣ мѣста заняты. Откуда имъ родить работу?.. Кто заручился, всякій зубами за хлѣбъ держится,-- вы понимаете? И хлѣбъ-то какой! Въ двухъ, трехъ журналахъ и газетахъ еще сносно платятъ, а то не хотите ли, батюшка, по копѣечкѣ за строчку или рублика но четыре за печатный листъ, что платятъ разные господа лабазники или малограмотные конторщики, сдѣлавшіеся нынче издателями. И на такой гонораръ бросаются. Есть барыньки, что и за пол-копѣйки готовы переводить со всѣхъ языковъ, лишь бы дали работу, эдакъ въ видѣ романа частей въ пять. И кто это подалъ вамъ подобную несчастную идею?
   -- Самъ додумался до нея!-- попробовалъ пошутить Стрепетовъ.
   -- Плохо же вы знаете Петербургъ. Есть готовое что-нибудь?
   -- Ничего еще.
   -- И слава Богу. По крайней мѣрѣ, не потратили даромъ времени.
   Стрепетовъ извинился, что побезпокоилъ, и сталъ-было прощаться, но литераторъ удержалъ его.
   -- Куда вы? Спѣшите развѣ?
   -- Нѣтъ.
   -- Такъ пройдемтесь по Невскому. Поболтаемъ.
   Они свернули съ Литейнаго на Невскій. День стоялъ солнечный. Морозъ былъ не сильный. Гуляющихъ и катающихся было множество.
   -- Ну-съ, разскажите, какъ поживаетъ Иванъ Филиппычъ? Здоровъ? Благополучно учительствуетъ въ Самарѣ? Худосочная, но за то либеральная жена и дѣти, воспитанныя по послѣднему слову науки, и потому, надо полагать, безтолковыя, а?.. Все, какъ было?-- спрашивалъ, посмѣиваясь, Поручневъ, бросая взгляды на проходящихъ.
   -- Здоровъ... Учительствуетъ!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, нѣсколько удивленный этимъ тономъ.
   -- И до сихъ поръ не безъ паѳоса декламируетъ: "Впередъ, безъ страха и сомнѣнья!" и ноетъ послѣ ужина, что ему до сихъ поръ не даютъ... правоваго порядка, а?-- прибавилъ литераторъ.-- Попрежнему замерзъ, бѣдняга, на вздохахъ о шестидесятыхъ "годахъ", когда... и прочее?.. Раздаетъ умныя книжечки? Все еще надѣется, что въ самомъ непродолжительномъ времени у каждаго будетъ по курицѣ въ супѣ, а?-- насмѣшливо кидалъ Поручневъ фразу за фразой, всматриваясь повременамъ въ встрѣчающіяся женскія лица.
   -- Вотъ эта... смотрите!-- замѣтилъ онъ, подталкивая локтемъ Стрепетова.-- Не правда ли, хороша, а?.. Любительница. И Катерина, и Марія Стюартъ, и Офелія, что хотите. Ну, разумѣется, таланту ни на ломаный грошъ, что не мѣшаетъ ей имѣть успѣхъ.
   -- Какъ такъ?
   -- Не на сценѣ, конечно... Охотниковъ нынче много. Embarras de richesse!.. Еще бы!.. Дѣвочка прелестная. Одно сложеніе -- цѣлый капиталъ!-- засмѣялся Поручневъ, подмигивая глазомъ.-- Но барышня практичная и умная... въ духѣ времени!..
   И, помолчавъ, продолжалъ:
   -- Такъ ноетъ Иванъ Филшшычъ, а?.. Вѣдь вотъ-съ, добрѣйшій онъ малый, этотъ Иванъ Филиппычъ, но прямолинеенъ и, по правдѣ говоря, довольно-таки ограниченъ. Какъ декламировалъ прежде: "Впередъ, друзья!" -- хоть и не зналъ, куда итти "друзьямъ" впередъ -- основывать ли коммуны въ Америкѣ, или дома читать Маркса,-- такъ продолжаетъ и до сихъ поръ. Не видитъ, что либеральныя хламиды поизносились. Его до сихъ поръ умиляетъ туманная размазня нашихъ "лучшихъ" журналовъ, которые, какъ онъ пишетъ, "еще сохранили честныя традиціи среди современнаго мракобѣсія". Ну, кто такъ можетъ выражаться, кромѣ Ивана Филиппыча, этого престарѣлаго гимназиста?
   Литераторъ проговорилъ всю эту тираду съ насмѣшливымъ раздраженіемъ и иронически подчеркнулъ: "лучшіе журналы".
   Этотъ развязный тонъ, это глумленіе надъ добрѣйшимъ, симпатичнымъ Иваномъ Филиппы чемъ, учителемъ словесности, котораго обожали ученики за его дѣйствительно рѣдкую доброту и за его идеализмъ въ вѣрованіяхъ и въ отношеніяхъ къ людямъ,-- возмущали Стрепетова. Его такъ и подмывало напомнить, что давно ли онъ самъ сбросилъ .либеральныя хламиды" и писалъ тоже въ "лучшихъ журналахъ",-- но не хватило смѣлости...
   А Поручневъ, между тѣмъ, продолжалъ:
   -- Вотъ смотрите... Видите, навстрѣчу идетъ великолѣпный брюнетъ въ собольей шапкѣ?
   -- Вижу.
   -- Это Иловлевъ,-- проговорилъ литераторъ.
   -- Знаменитый адвокатъ?
   -- Да.
   Стрепетовъ съ любопытствомъ взглянулъ на знаменитаго адвоката, а литераторъ насмѣшливо сказалъ:
   -- Тоже плачетъ о правовомъ порядкѣ... пра-вовомъ, понимаете ли, господинъ юный провинціалъ? Тоже изъ радикаловъ, что, само собою разумѣется, нисколько не мѣшаетъ господину Иловлеву защищать -- за "радикальный" гонораръ -- всякихъ проворовавшихся мерзавцевъ. Одно другому не мѣшаетъ... Помогаетъ даже... Съ одной стороны, статейки въ лучшихъ журналахъ о паденіи цивическихъ добродѣтелей, а съ другой: "Воззрите на убѣленнаго сѣдинами старца, сцапавшаго, по легкомыслію, милліонъ!" Довольно трогательно звонитъ языкомъ. Нажилъ большое состояніе, изучаетъ съ барынями спеціально Шелли и изображаетъ изъ себя въ нѣкоторомъ родѣ цивическаго страдальца... Хорошъ гусь?.. Ха-ха-ха!.. А тоже знаменитость... Радикалъ... Нашъ извѣстный, талантливый адвокатъ!-- со злобой прибавилъ Поручневъ, точно извѣстность адвоката стояла ему поперекъ горла.
   Повидимому, литераторъ зналъ въ лицо такъ-называемый "весь Петербургъ". Поминутно онъ обращалъ вниманіе своего спутника то на то, то на другое лицо, при чемъ дѣлалъ краткія и почти всегда злостныя характеристики. Вотъ эта намазанная барыня на рысакахъ,-- такая-то извѣстная актриса... Вотъ этотъ на видъ скромный толстякъ... милліонеръ такой-то, купившій жену у живого мужа за двѣсти тысячъ... Эта вотъ уродливая старая дѣва пишетъ глупые романы, въ которыхъ непремѣнно героиня, некрасивая, но симпатичная дѣвушка, терпитъ злоключенія, зане не находитъ мужа.
   -- А этихъ двухъ великихъ мужей не знаете?-- проговорилъ литераторъ, указывая на двухъ господъ, очень скромно одѣтыхъ, входившихъ къ Доминику.
   Стрепетовъ взглянулъ по указанному направленію, но оба господина уже скрылись въ дверяхъ.
   -- Жаль, не видали двухъ нашихъ знаменитыхъ писателей, господъ Ирецкаго и Казимирова, которые еще недавно смущали многихъ своей quasi-ученой ерундой и радикальными кукишами... Они, впрочемъ, и до сихъ поръ мнятъ себя геніями и находятъ остолоповъ-гимназистовъ и психопатическихъ дуръ, которые вѣрятъ въ ихъ талантъ, въ великое значеніе ихъ радикальнаго печатнаго сумбура и въ ихъ скорбные намеки, что нельзя, молъ, вполнѣ высказаться, а то бы мы поразили свѣтъ своими геніальными идеями.. Нельзя, видите ли!.. Ну-съ, такъ теперь вмѣсто "Воплей объ идеалахъ пятидесятаго столѣтія", эти господа за кружками пива склоняютъ другъ передъ другомъ: "Я геній, ты геній!" -- ,.Я великъ, ты великъ!.." Ха-ха-ха! Только это имъ и осталось... Репутація этихъ самолюбивыхъ пузырей нынѣ повыцвѣла... Полиняла-съ... Довольно морочить публику... Шабашъ! Читатели умнѣе стали.
   Лицо Поручнева дышало непонятною для Стрепетова злобой и въ голосѣ звучала завистливая, озлобленная нотка, когда Поручневъ продолжалъ порочить этихъ двухъ писателей, стараясь, во что бы ни стало, представить ихъ въ скверномъ видѣ. Въ его словахъ чувствовалась завистливая злоба мелкой душонки и безсильная ярость ренегата, не останавливающаяся передъ клеветой, чтобы забросать грязью когда-то бывшихъ товарищей.
   "Онъ -- авторъ этихъ фельетоновъ! Та же злоба... тѣ же выраженія!" -- рѣшилъ Стрепетовъ.
   Онъ былъ возмущенъ и глубоко разочарованъ въ Поручневѣ. Съ понятіемъ о писателѣ у молодого человѣка соединялось идеальное представленіе о чемъ-то высокомъ, честномъ и безкорыстномъ, а эти злобныя выходки, эти сплетни рисовали литератора въ самомъ непривлекательномъ свѣтѣ.
   -- Вы, какъ видно, очень раздражены противъ Ирецкаго и Казимирова?-- проговори; едва сдерживая негодованіе, молодой человѣкъ.
   -- Раздраженъ?.. Нисколько. Я просто показываю ихъ au nature!
   -- То-есть обливаете грязью?
   -- Они стоютъ еще большей!-- злобно произнесъ Поручневъ.
   -- Я не посвященъ, конечно, въ сплетни, но слышалъ отъ людей, имѣющихъ честь быть знакомыми съ этими лицами, совсѣмъ не то, что говорите вы... Самъ же я знаю ихъ по статьямъ и увѣренъ, что они не могутъ быть такими, какими вы ихъ нарисовали.
   -- Ого! Какъ вы ихъ горячо защищаете! Вы, значитъ, изъ ихъ поклонниковъ?-- насмѣшливо спросилъ Поручневъ.
   -- Еще бы. Я очень уважаю и люблю этихъ писателей.
   -- Ну, и поздравляю васъ, молодой человѣкъ!
   Съ минуту они шли молча.
   Наконецъ, Поручневъ спросилъ съ ироническимъ видомъ:
   -- За что же вы такъ уважаете этихъ господъ?
   -- За талантъ, за горячую вѣру въ идеалъ правды и добра, за знанія, за умъ. Читая ихъ, научаешься больше и шире понимать, становишься лучше, чище, добрѣе... вотъ за что любятъ и уважаютъ писателей!-- горячо проговорилъ Стрепетовъ.
   -- Такъ-съ... Такъ-съ... Громко!... Еще бы!.. Либеральный туманъ очень нравится молодымъ людямъ... Ха-ха-ха!-- засмѣялся онъ.
   Но смѣхъ этотъ -- показалось Стрепетову -- былъ какой-то ненатуральный.
   -- Эти люди,-- прибавилъ Стрепетовъ,-- не мѣняли своихъ убѣжденій, какъ перчатки. А если бы и перемѣнили ихъ, то, я думаю, не поносили бы того, чему только-что поклонялись. Они не переметныя сумы.
   Эти слова точно ужалили Поручнева. Онъ мгновенно позеленѣлъ. Выраженіе злобы и страданія исказило черты его лица. Взглядъ, брошенный литераторомъ на молодого человѣка, былъ полонъ ненависти.
   Онъ промолчалъ и принялъ величественный видъ.
   Черезъ минуту они разстались сухо и холодно. Поручневъ высокомѣрно кивнулъ головой, не протянувъ руки, и повернулъ въ Конюшенную. Стрепетовъ направился къ Адмиралтейской площади, чтобы сѣсть въ конку и ѣхать домой обѣдать.
   Встрѣча и разговоръ съ литераторомъ порядочно-таки взволновали молодого человѣка, и онъ всю дорогу до дому думалъ о Поручневѣ, припоминая и его глумленіе надъ своимъ пріятелемъ -- этимъ добрымъ и славнымъ Иваномъ Филиппычемъ, и цинизмъ, съ какимъ Поручневъ оплевывалъ убѣжденія, проповѣдываемыя такъ недавно и такъ горячо имъ же самимъ, и ярость, съ какою онъ старался унизить двухъ извѣстныхъ писателей и забросать ихъ грязью.
   Размышляя о литераторѣ, Стрепетовъ въ первыя минуты чувствовалъ лишь негодованіе и презрѣніе къ "тому ренегату", какъ поспѣшилъ онъ его окрестить. Но затѣмъ эти чувства нѣсколько смягчились жалостью,-- жалостью, испытываемою нравственными и мягкими людьми ко всякому человѣческому паденію. При этомъ Стрепетовъ вспомнилъ, какъ измѣнился Поручневъ въ лицѣ при послѣднихъ словахъ. Онъ принялъ ихъ, очевидно, за личный намекъ, хотя Стрепетовъ и произнесъ эти слова безъ умысла лично оскорбить Поручнева, и сказалъ ихъ, имѣя въ виду вообще людей, отступившихъ отъ своихъ убѣжденій. Припомнилъ онъ также и нѣсколько странный допросъ Поручнева о томъ, какъ Стрепетовъ разыскалъ его и почему справлялся въ конторѣ "Родины". Значитъ, онъ скрываетъ свое участіе въ газетѣ, а если скрываетъ, то, слѣдовательно, стыдится?
   Оправляясь отъ этой мысли, молодой человѣкъ создавалъ въ своемъ воображеніи картину мучительнаго нравственнаго состоянія этого литератора. Ему казалось, что онъ долженъ испытать угрызенія совѣсти и "страшно мучиться", не зная покоя, чувствуя на себѣ "неизгладимое клеймо" отступника, избѣгая встрѣчъ съ прежними друзьями и возбуждая недовѣріе новыхъ. Въ концѣ-концовъ, Стрепетовъ, въ качествѣ фантазирующаго идеалиста, чуть ли не представлялъ себѣ этого литератора въ образѣ Іуды. Рано или поздно, онъ не выдержитъ душевнаго разлада и окончитъ трагически. Подъ бременемъ позора вѣдь жить нельзя,-- наивно полагалъ молодой человѣкъ, продолжая разрисовывать въ своемъ умѣ не настоящаго Поручнева, а какого-то фантастическаго "служителя слова, предавшаго свой талантъ".
   Въ искренность превращенія Поручнева Стрепетовъ почему-то не вѣрилъ. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, сразу измѣниться и говорить діаметрально противоположное тому, что говорилъ такъ недавно! И, наконецъ, не такъ -- казалось молодому человѣку -- должны говорить искренніе люди, перемѣнившіе взгляды. Они могутъ сожалѣть о прежнихъ своихъ заблужденіяхъ, но не оплевывать ихъ. Кумиръ поверженный все же Богъ... Въ противномъ случаѣ, кто же повѣритъ искренности новой проповѣди людей, которые сегодня называютъ ложью то, что вчера считали истиной?
   Такъ размышлялъ Стрепетовъ и спрашивалъ себя: какія обстоятельства могли привести человѣка къ подобному нравственному паденію? Что такъ озлобило Поручнева? Что заставило его печатать возмутительныя по своему цинизму статьи, которыя должны были возбудить (не могъ же Поручневъ этого не знать?) чувство негодованія бывшихъ единомышленниковъ и прежнихъ поклонниковъ и читателей?
   Нашъ молодой человѣкъ, знавшій Поручнева лишь по его статьямъ, такъ и не могъ рѣшить вопросовъ, невольно возникающихъ въ молодомъ умѣ и требующихъ отвѣта для успокоенія возмущенной совѣсти. Кто не задавалъ себѣ подобныхъ вопросовъ (особенно въ дни молодости), сокрушаясь о писателѣ, когда слово его, производившее впечатлѣніе, начинало вдругъ звучать инымъ тономъ?
  

XXII.

   Если бы Стрепетовъ зналъ ближе господина Поручнева, онъ, разумѣется, не задалъ бы себѣ подобныхъ вопросовъ, не создалъ бы изъ него образа Іуды и не окрестилъ бы ренегатомъ. Такая кличка не подходила къ нашему литератору по той простой причинѣ, что у него ни прежде, когда онъ писалъ статьи въ радикальномъ тонѣ, ни теперь -- въ періодъ оплевыванія бывшихъ "заблужденій" -- не было никакого міросозерцанія и продуманныхъ, опредѣленныхъ убѣжденій.
   Онъ былъ своенравное дитя непомѣрнаго самолюбія съ мелкими побужденіями невыдержаннаго темперамента, одна изъ тѣхъ болѣзненно самолюбивыхъ натуръ, притязанія которыхъ неизмѣримо выше отпущенныхъ имъ способностей.
   Человѣкъ несомнѣнно талантливый, но безъ образованія, безъ взглядовъ, выработанныхъ жизнью и размышленіемъ, онъ былъ, что французы называютъ, "fruit sec", но при этомъ съ громаднымъ самомнѣніемъ, жадно мечтавшій объ успѣхѣ, который, казалось ему, достигается безъ упорнаго труда, питавшій глухую ненависть къ чужой извѣстности, мелкій, завистливый и подозрительный, какъ человѣкъ, несомнѣнно страдавшій маніей величія. Во всѣхъ онъ подозрѣвалъ недоброжелателей и завистниковъ, тая про себя горделивое сознаніе непризнаннаго генія, котораго замалчиваютъ.
   Еще молодымъ провинціальнымъ чиновникомъ, благодаря своимъ стишкамъ, онъ пріобрѣлъ репутацію "замѣчательнаго пера" и имѣлъ съ десятокъ поклонниковъ. Вскорѣ онъ сдѣлался сотрудникомъ провинціальной газеты, и его первые дебюты произвели рѣшительный фуроръ. Его фельетоны, бойкіе, хлесткіе, обличавшіе литературный талантъ, читались. Всѣ находили, что молодой литераторъ "продергиваетъ" мастерски -- на зубокъ къ нему не попадайся. И Поручневъ, въ самомъ дѣлѣ, "продергивалъ" превосходно, не особенно разбирая, кого, за что, справедливо или нѣтъ, трактуя обо всемъ съ апломбомъ невѣжества, почерпнувшаго на-лету кое-какіе обрывки идей изъ послѣдней книжки журнала, третируя всевозможные вопросы съ ухарской развязностью черезчуръ смѣлаго человѣка. О немъ заговорили. Его боялись въ провинціальномъ городкѣ. Фельетонистъ имѣлъ нѣкоторый успѣхъ и у дамъ. Все это льстило его тщеславію. Успѣхъ вскружилъ голову. Въ мечтахъ ему уже грезилась широкая литературная слава, поклоненіе, успѣхи. Онъ вышелъ въ отставку, рѣшившись сдѣлаться литераторомъ, и пріѣхалъ въ Петербургъ съ пачкой своихъ фельетоновъ, съ самоувѣренной надеждой завоевать себѣ громкое имя, и первые дни ходилъ по улицамъ съ гордымъ видомъ человѣка, который скоро удивитъ міръ.
   Онъ принесъ статью къ одному изъ постоянныхъ сотрудниковъ одного журнала, тому самому Ирецкому, о которомъ Поручневъ говорилъ Стрепетову, во время прогулки, съ такимъ озлобленіемъ.
   Страшно взволнованный, старавшійся казаться равнодушнымъ, пришелъ Поручневъ за отвѣтомъ, и просіялъ, когда Ирецкій сказалъ молодому литератору, что статья написана съ большимъ литературнымъ талантомъ. Она будетъ напечатана, но необходимы передѣлки. Есть промахи... Авторъ недостаточно изучилъ вопросъ, о которомъ пишетъ.
   Съ обычной своей экспансивностью Ирецкій заинтересовался Поручневымъ, замѣтивъ въ его статьѣ талантъ. Правда, въ ней авторъ обнаруживалъ недостаточность знаній, въ ней не было ничего своего: это былъ лишь бойкій и остроумный пересказъ чужихъ мыслей, даже плохо усвоенныхъ, но, вѣроятно, молодой литераторъ современемъ выработается.
   Ирецкій далъ указанія насчетъ передѣлокъ статьи, указалъ книги, которыми надо пользоваться, и когда Поручневъ принесъ передѣланную статью, она была напечатана. Статью замѣтили.
   Ирецкій первое время положительно нянчился съ Поручневымъ. Онъ ввелъ его въ литературные кружки, давалъ ему темы для статей, указывалъ что читать, товарищески совѣтовалъ Поручневу серьезно заниматься,-- однимъ словомъ, принялъ въ немъ живѣйшее участіе, разсчитывая, что Поручневъ, при своемъ дарованіи, напишетъ что-нибудь значительное.
   Надежды эти не оправдались. Поручневъ оставался такимъ же "fruit sec", какимъ и явился къ литератору. Онъ ничего не читалъ, довольствуясь однѣми журнальными статьями и надѣясь на свой талантъ и свое чутье. Но одинъ талантъ не вывезъ. Нѣсколько большихъ статей, написанныхъ съ прежней талантливостью, были ниже всякой критики, и ихъ не приняли. Въ нихъ не было содержанія.
   Скромное амплуа литературнаго работника не удовлетворяло Поручнева. Ему хотѣлось славы, настоящей славы, а къ этому и хорошихъ гонораровъ, чтобы можно было жить пошире, и не ходить въ потертомъ пальто, и обѣдать въ хорошихъ ресторанахъ, вмѣсто подлой кухмистерской. И Поручневу казалось, что ему не даютъ развернуться, что его нарочно держатъ въ черномъ тѣлѣ. Манія величія росла вмѣстѣ съ неудачами. Во всѣхъ замѣтныхъ писателяхъ онъ видѣлъ враговъ и пресерьезно думалъ, что многіе изъ нихъ, подъ видомъ коварнаго участія, не принимаютъ его большихъ статей изъ зависти, изъ боязни, что успѣхъ статей Поручнева умалитъ ихъ литературное значеніе! Эта мысль сдѣлалась его idée fixe. Глухая злоба точила его. Чужой успѣхъ вселялъ зависть и желаніе его развѣнчать. Онъ пересталъ ходить къ Ирецкому, сталъ избѣгать литераторовъ, и въ одиночествѣ своей комнаты нерѣдко мечталъ, горделивый и сіяющій, о томъ, какъ прославится его имя изъ края въ край, и какъ посрамятся его "враги" и "завистники", принужденные, наконецъ, признать въ немъ великаго публициста.
   Какъ и бываетъ съ подобными самолюбивыми маніаками, ненависть къ воображаемымъ врагамъ переходила невольно и къ ихъ взглядамъ. Онъ не пойдетъ по этимъ шаблоннымъ путямъ, о, нѣтъ! Онъ скажетъ что-нибудь "свое", непохожее на то, что говорятъ они, эти "присяжные авгуры радикализма", и разоблачитъ ихъ.
   Но "радикальный" мундиръ, который такъ или иначе, но носилъ Поручневъ, все-таки обязывалъ, да и время было еще не такое, чтобы подобныя разоблаченія могли имѣть какой-либо успѣхъ, и Поручневъ, слишкомъ трусливый, чтобы открыто перейти въ другой лагерь, ограничивался лишь мечтами о посрамленіи враговъ да жалобами, изливаемыми имъ передъ двумя-тремя такими же литературными неудачниками (и, конечно, непризнанными геніями), какъ и онъ самъ.
   Тогда Поручневъ, послѣ нѣсколькихъ бутылокъ пива, начиналъ говорить о своихъ врагахъ и, главнымъ образомъ, объ Ирецкомъ, и тутъ мелкая душонка самолюбиваго литератора обнаруживалась во всей наготѣ своей. Онъ лгалъ и клеветалъ на своего доброжелателя самымъ наглымъ образомъ. Съ какимъ-то особеннымъ мастерскимъ краснорѣчіемъ сочинялъ онъ грязныя сплетни про Ирецкаго. Онъ, въ сущности, заматорѣлый "буржуа", хотя и представляется защитникомъ угнетенныхъ. Небойсь, онъ получаетъ самъ чертъ знаетъ сколько, а сотрудникъ -- хоть дохни съ голоду! Воображаетъ себя геніемъ и тѣснитъ молодые таланты. Затѣмъ разговоръ переходилъ на другія, болѣе или менѣе извѣстныя, литературныя имена, и цѣлое море грязи, сплетенъ, обвиненій неудержимымъ потокомъ лились изъ устъ Поручнева. Онъ доходилъ до вдохновеннаго изступленія.
   И собесѣдники, едва ли вѣрившіе тому, что разсказывалъ Поручневъ, тѣмъ не менѣе слушали злобныя сплетни съ злорадствомъ. Сами "непризнанные геніи" поддакивали и курили ѳиміамъ Поручневу -- благо онъ самъ еще не литературный "генералъ".
   "Въ самомъ дѣлѣ, онъ такой талантъ... Еще недавно его "фельетонъ"...
   Обыкновенно Поручневъ махалъ рукой и величественно улыбался, словно говоря, что это давнымъ-давно всѣмъ извѣстно, и доставалъ изъ кармана жилетки довольно грязный, вчетверо сложенный, листокъ почтовой бумаги и протягивалъ одному изъ собесѣдниковъ со словами:
   -- Прочтите-ка вслухъ. Надѣюсь, Достоевскій кое-что понимаетъ, а?..
   Это письмо Достоевскаго съ похвальнымъ отзывомъ о первой статьѣ Поручнева, которую онъ въ оттискѣ послалъ знаменитому писателю при письмѣ, было, конечно, отлично знакомо гостямъ Поручнева, какъ и всѣмъ, рѣшительно всѣмъ, его знакомымъ.
   -- Мы знаемъ. Мы читали, что пишетъ Ѳедоръ Михайловичъ!-- пробовали было возразить сразу всѣ три гостя, молодые беллетристы, "ищущіе новыхъ путей" и нѣсколько трусившіе Поручнева, чтобы онъ ихъ не "раздѣлалъ подъ орѣхъ", подъ веселую минуту вдохновенія.
   -- Вы вотъ это мѣсто прочтите... вотъ на второй страницѣ!-- рѣшительно предлагалъ Поручневъ, указывая пальцемъ на строки.
   Кто-нибудь прочитывалъ "это мѣсто". Въ немъ Достоевскій говорилъ о "многообѣщающемъ талантѣ".
   -- Ну, вотъ, видите. Самъ Ѳедоръ Михайловичъ. Кажется, авторитетъ?
   Всѣ согласились, что авторитетъ.
   -- А какіе-нибудь Ирецкіе и Казимировы бракуютъ мои статьи. Что это значитъ? Зависть, одна гнусная зависть. Помните "Моцарта и Сальери"?.. Они думаютъ, что кто высиживаетъ статьи, обложившись разными источниками, тотъ и нравъ... Пляши по ихъ дудкѣ. Оригинальныя мысли не одобряются въ этой лавочкѣ. Лицемѣры!
   И Поручневъ высоко поднималъ голову съ выраженіемъ спокойнаго величія во всей фигурѣ.
   Когда настала иная пора для журналистики, многіе журналы прекратили существованіе, и нѣкоторые писатели замолкли. Поручневъ пристроился къ той самой провинціальной газетѣ, въ которой началъ свое литературное поприще, и сталъ теперь писать, не стѣсняемый ничьимъ контролемъ, имѣя полную свободу развернуться. Нѣсколько двусмысленныя его "Письма изъ столицы" и затѣмъ первыя, еще нерѣшительныя, но уже довольно скверныя выходки противъ писателей либеральнаго лагеря возмутили нѣкоторыхъ прежнихъ товарищей по журналу, и одинъ изъ нихъ напечаталъ замѣтку, въ которой, между прочимъ, говорилъ о "ренегатахъ". Самъ же Ирецкій отнесся къ выходкѣ Поручнева скорѣе съ сожалѣніемъ, чѣмъ съ негодованіемъ, и не одобрялъ замѣтки, направленной прочивъ Поручнева.
   -- Какой онъ ренегатъ! Онъ скорѣе Поприщинъ, этотъ несчастный талантливый "fruit sec!" У него за душой нѣтъ ничего и не было. Въ хорошихъ рукахъ онъ былъ полезный работникъ, а теперь... развернулся. И одинъ ли онъ?.. Я только не ждалъ, что онъ при этомъ такая мелкая душонка!..
   Такъ отозвался Ирецкій и не считалъ даже нужнымъ отвѣчать на выходку Поручнева.
   Замѣтка о "ренегатахъ", а еще болѣе этотъ отзывъ Ирецкаго, переданный кѣмъ-то Поручневу, привели послѣдняго въ ярость. На него даже не обращаютъ вниманія и относятся съ снисходительнымъ презрѣніемъ? Такъ онъ покажетъ имъ. Онъ ихъ разнесетъ!
   И въ слѣдующемъ же "Письмѣ изъ столицы" Поручневъ написалъ одну изъ циничныхъ и яростныхъ статеекъ по адресу либераловъ вообще и Ирецкаго въ особенности.
   "Родина" перепечатала и одобрила автора, а вскорѣ Поручневъ сдѣлался постояннымъ сотрудникомъ похвалившей его газеты.
   Времена перемѣнились. Его статьи имѣли теперь успѣхъ скандала, и Поручневъ могъ обѣдать въ хорошихъ ресторанахъ. Онъ не раскаивался, не испытывалъ угрызеній совѣсти, какъ предполагалъ Стрепетовъ, но молчаливое презрѣніе прежнихъ товарищей озлобляло его. И онъ иногда разражался такими выходками, что даже редакція газеты принуждена была удерживать своего не вмѣру усерднаго сотрудника отъ слишкомъ ярыхъ нападокъ на все то, что онъ недавно защищалъ съ такимъ же легкимъ сердцемъ, съ какимъ теперь предавалъ оплеванію.
  

XXIII.

   Въ тотъ же вечеръ, въ седьмомъ часу. Стрепетовъ отправился на Англійскій проспектъ, къ капитану перваго ранга Опольеву, чтобы условиться насчетъ урока, рекомендованнаго Риммой Михайловной.
   Бѣлобрысый матросъ-вѣстовой, отворившій двери, ввелъ Стрепетова въ гостиную, куда немедленно вышелъ самъ Опольевъ, суровый на видъ, пожилой морякъ, низенькій и сутуловатый, съ большой, замѣтно посѣдѣвшей бородою.
   -- Съ кѣмъ имѣю честь говорить-съ?
   -- Стрепетовъ!
   Морякъ сильно потрясъ руку молодого человѣка, затѣмъ рѣшительнымъ движеніемъ взялъ Стрепетова за талью и повелъ въ кабинетъ.
   -- Вотъ, шерочка, рекомендую: Павелъ Сергѣичъ Стрепетовъ! Рекомендовала Римма Михайловна!
   Онъ выпалилъ эти слова быстро, громкимъ, отрывистымъ голосомъ, точно произносилъ командныя слова на палубѣ корабля.
   И, освободивъ руку Стрепетова, прибавилъ:
   -- Моя жена, Антонина Сергѣевна!
   -- Ахъ, какъ ты громко, Никсъ! Даже испугалъ. Очень пріятно познакомиться, мосье Стрепетовъ. Я столько о васъ слышала отъ голубушки Риммы Михайловны. Прошу садиться.
   Полная и высокая, довольно миловидная брюнетка въ черномъ платьѣ, лѣниво приподнявшаяся съ широкой оттоманки, чтобы протянуть Стрепетову руку, въ противоположность мужу, говорила медленно и тихо, пѣвуче протягивая слова.
   Морякъ подкатилъ Стрепетову кресло, и самъ опустился на оттоманку рядомъ съ женой.
   -- Вамъ, мосье Стрепетовъ, вѣроятно, Римма Михайловна сообщила, что намъ нуженъ учитель, чтобы репетировать съ двумя нашими мальчиками?-- спросила Опольева.
   -- Да, сообщила.
   -- Алгебра-съ и геометрія-съ хромаютъ! Трудно имъ дается математика!-- сказалъ морякъ.
   -- Ахъ, Никсъ!.. Вовсе не трудно дается!-- возразила мягко супруга.-- Имъ все легко дается. Они оба очень способные мальчики. Но бѣдняжки цѣлый мѣсяцъ проболѣли. Въ Петербургѣ -- такой ужасный климатъ. Натурально, мальчикамъ теперь трудно. И въ гимназіи такія строгости.
   -- Вдобавокъ и лодыри порядочные!-- выпалилъ морякъ.
   -- Ахъ, Никсъ! Какъ ты выражаешься!.. Павелъ Сергѣичъ, въ самомъ дѣлѣ, можетъ подумать...
   -- Павелъ Сергѣичъ и самъ увидитъ. Ужъ нечего грѣха таить, шерочка. Лодыри!
   Супруга взглянула на мужа съ молчаливымъ упрекомъ.
   А морякъ, между тѣмъ, неожиданно крикнулъ:
   -- Эй! Малабарскіе пираты!
   -- Никсъ, Никсъ!-- укорила госпожа Опольева и взглянула на Стрепетова, словно бы извиняясь за мужа.
   Черезъ минуту въ кабинетъ съ шумомъ вбѣжали "пираты": два бойкіе, веселые мальчугана въ курткахъ.
   Повидимому, ихъ нисколько не смущалъ суровый видъ пожилого моряка, и они приблизились къ нему съ такимъ открытымъ, веселымъ выраженіемъ на своихъ жизнерадостныхъ, симпатичныхъ личикахъ и съ такой любовью глядѣли на отца, что сразу можно было замѣтить, что между дѣтьми и отцомъ существовали самыя лучшія отношенія.
   -- Вотъ-съ, рекомендую вамъ, Павелъ Сергѣевичъ, двухъ пиратовъ!-- проговорилъ морякъ все тѣмъ же рѣзкимъ, громкимъ и, повидимому, сердитымъ тономъ, въ которомъ, однако, звучала какая-то необыкновенно задушевная нотка.-- Пираты, настоящіе малабарскіе пираты-съ!-- прибавилъ онъ, оглядывая любовнымъ взоромъ своихъ мальчугановъ и шутливо теребя младшаго за ухо.
   Мальчики, весело улыбаясь, подошли къ Стрепетову и крѣпко, по отцовски, пожали протянутую имъ руку.
   -- Въ какомъ видѣ вы явились, дѣти!-- ужаснулась мать.-- Куртки рваныя! Руки грязныя!
   Мальчики видимо сконфузились.
   -- На то, шерочка, они и пираты! Что съ нихъ возьмешь!-- вступился отецъ.-- Ну, разскажите-ка лучше Павлу Сергѣичу, что у васъ теперь проходятъ. Онъ будетъ заниматься съ вами по математикѣ.
   Оба мальчика толково объяснили, что проходятъ у нихъ въ классахъ.
   -- Ну, теперь гайда! готовить уроки!
   -- Да руки, руки умойте!
   Мальчики выбѣжали изъ кабинета шумно и весело, какъ и вошли.
   Прошла минута молчанія. Наконецъ, морякъ сказалъ:
   -- Заниматься съ ними надо часа два-три. Съ шести до девяти вечера, три раза въ недѣлю. Можете-съ?
   -- Могу.
   -- А условія сами назначьте-съ!-- прибавилъ морякъ.
   Стрепетовъ, видимо сконфуженный, затруднялся назначить цѣну.
   "Спросить рублей двадцать!" -- проносилось у него въ головѣ, но языкъ не поварачивался выговорить цифры.
   -- Мнѣ, кажется, мосье Стрепетовъ,-- поспѣшила вмѣшаться Опольева,-- что гонораръ въ размѣрѣ пятнадцати рублей въ мѣсяцъ не будетъ малъ? Отвѣтьте откровенно!-- прибавила она тихимъ, пѣвучимъ голосомъ, ласково взглядывая своими большими, мягкими глазами на молодого человѣка.
   Стрепетовъ ужъ хотѣлъ было отвѣтить, что гонораръ совершенно достаточенъ, какъ морякъ громко воскликнулъ:
   -- Да ты, шерочка, съ ума, что ли, сошла?
   Супруга взглянула на мужа наивно удивленными глазами. Стрепетовъ испытывалъ неловкое положеніе.
   -- Пятнадцать рублей!? Разсчитай, шерочка. Тридцать шесть часовъ занятій. Меньше полтинника въ часъ!.. Срамъ-съ! Безобразіе-съ!
   Стрепетову показалось, что во взглядѣ, которымъ наградила, вслѣдъ за этими словами, госпожа Опольева своего мужа, не было особенной пріятности.
   -- Чего ты кипятишься, Никсъ,-- я, право, не понимаю! Я вѣдь гонораровъ не знаю.
   -- И не предлагай, шерочка, коли не знаешь.
   -- Ахъ, Боже мой, какой ты смѣшной!.. Я слышала, что Кузнецовы платили своему репетитору пятнадцать рублей, ну, и позволила себѣ предложить то же мосье Стрепетову. Я этихъ дѣлъ, вѣдь, совсѣмъ не понимаю!-- прибавила она съ видомъ наивнаго ребенка.
   -- Кузнецовы!?-- вспылилъ морякъ.-- Они могутъ и пять рублей предложить, твои Кузнецовы! Мы, шерочка, слава Богу, не Кузнецовы!.. Вы извините-съ, Павелъ Сергѣичъ.
   -- Помилуйте!-- сконфуженно бормоталъ Стрепетовъ.
   -- Дамы, знаете ли, умѣютъ оцѣнить кружева-съ, фишюсъ какія-нибудь, пуфы-съ, но оцѣнка труда имъ незнакома. Я позволю предложить вамъ тридцать рублей. И то предлагаю низкую плату. Знаю. Но больше не по карману-съ. Какъ угодно.
   Жена бросила на мужа быстрый взглядъ, который ясно говорилъ "дуракъ!" Но морякъ не замѣтилъ взгляда и смотрѣлъ на Стрепетова, ожидая отвѣта.
   Стрепетовъ поспѣшилъ отвѣтить, что тридцати рублей за глаза довольно.
   -- Значитъ, и дѣлу конецъ. А теперь, шерочка, не пора ли чайку. Павелъ Сергѣичъ, надѣюсь, не откажется?-- проговорилъ, значительно смягчившись, морякъ.
   Но Стрепетовъ извинился, что не можетъ. Онъ спѣшитъ. И онъ сталъ откланиваться.
   -- Спѣшите,-- не смѣю удерживать. Такъ до завтра?-- спросилъ Опольевъ, провожая Стрепетова.
   -- До завтра.
   -- Да вотъ еще что-съ... ужъ вы извините., я люблю напрямки... Вы моихъ молодцовъ съ толку не сбивайте. Одна математика и больше ничего-съ.
   -- А что же больше?..
   -- До мало ли что?.. Соціализмъ и все такое... Глядишь -- и растутъ бунтари. Такъ ужъ вы, пожалуйста...
   Стрепетовъ поспѣшилъ успокоить моряка на этотъ счетъ.
   -- Эй, Степанъ! Опять заснулъ, бестія! Пальто барину!-- гаркнулъ морякъ.
   И, крѣпко пожимая руку Стрепетову, сказалъ:
   -- Увидите Римму Михайловну -- низкій поклонъ. На рѣдкость дѣвушка. Да-съ. Нынче такихъ мало. Все больше: "ля-ля-ля", по театрамъ да за женихами-съ!.. А мои пираты хоть и лодыри, а добрые ребята. Надѣюсь, съ ними поладите, Павелъ Сергѣичъ!-- прибавилъ морякъ.
   Стрепетовъ шелъ на Кирочную въ счастливомъ настроеніи благодарнаго и влюбленнаго человѣка. "Что это за добрѣйшее созданіе! Она хлопотала о немъ -- и хоть бы когда обмолвилась словомъ. Благодаря этому уроку, онъ можетъ теперь посылать домой тридцать рублей каждый мѣсяцъ. Быть можетъ, и изъ объявленій что-нибудь да выйдетъ!"
   "А этотъ суровый на видъ, точно лающійся, морякъ, должно быть, добрѣйшій человѣкъ! Какъ онъ напалъ на жену за пятнадцать рублей!.. Жена удивительно мягко и тихо говоритъ. Она не особенно понравилась. А "пираты",-- напротивъ. Вѣрно, въ самомъ дѣлѣ, хорошіе ребята, и онъ съ ними поладитъ".
   Такія мысли пробѣгали въ головѣ Стрепетова, пока онъ торопливо шелъ но улицамъ. Къ вечеру заморозило сильнѣе, задулъ сѣверный вѣтеръ. Дешевенькое зимнее нальто съ маленькимъ мерлушечьимъ воротникомъ, болѣе для виду, чѣмъ для тепла, грѣло не важно. И щеки, и уши, и носъ пощипывало порядочно. Но молодой человѣкъ, предвкушавшій близость свиданія съ "мадонной", только что получившій хорошій урокъ и согрѣвавшійся надеждами на будущее, конечно, не обращалъ большого вниманія ни на морозъ, ни на рѣжущій лицо ледяной вѣтеръ, особенно сильный на перекресткахъ, и, радостный, несся на всѣхъ парусахъ.
   -- Павелъ Сергѣевичъ! Куда такъ стремительно?
   Веселый, заразительный хохотъ раздался надъ ухомъ Стрепетова, вслѣдъ за окрикомъ, и Галанинъ, въ приличномъ мѣховомъ пальто, румяный отъ мороза, веселый и смѣющійся, остановилъ Стрепетова на углу Невскаго и Литейной около ярко освѣщенныхъ витринъ фруктоваго магазина.
   -- И не стыдно? Совсѣмъ забыли пріятеля? Мѣсяцъ не были?.. Ну, какъ дѣла?
   Стрепетову, въ самомъ дѣлѣ, было стыдно. Цѣлый мѣсяцъ не видалъ Галанина. Онъ отвѣтилъ, что дѣла "ничего себѣ", сейчасъ еще урокъ получилъ и, въ свою очередь, освѣдомился, какъ поживаетъ Галанинъ.
   -- Отлично... Превосходно! Теперь я на самой лучшей "линіи", какъ говоритъ мой философъ Ипатъ. Новая "абонировка" жизни, какъ онъ выражается... ха-ха-ха!.. Больше ужъ не поддаюсь "игрѣ воображенія!" Й можете поздравить, милый человѣкъ!-- прибавилъ Галанинъ задушевно, съ выраженіемъ радости въ лицѣ.
   -- Съ чѣмъ?!
   -- Съ чѣмъ?-- упрекнулъ Галанинъ.-- Точно не догадываетесь? Ѳеничка, наконецъ, согласилась.
   -- Согласилась?-- невольно вырвался вопросъ, обнаружившій удивленіе.
   -- Да, голубчикъ, согласилась выйти замужъ за меня, за стараго неудачника, послѣ того, какъ я выдержалъ искусъ. "Не пейте, говоритъ, и я посмотрю". Я и не пью. Къ жизни возвратила эта золотая душа. Человѣкомъ снова сдѣлала меня Ѳеничка. Чѣмъ только я ей отплачу?.. Но пока это дѣло въ секретѣ. Мать не знаетъ,-- а то бы не дала ей покоя. Вѣдь она иную карьеру готовитъ ей. Содержанкой хочетъ сдѣлать, подлая тварь!.. Но теперь -- шалишь! Да что же мы стоимъ? Идемъ къ намъ, въ мои милыя трущобы. Вотъ я сыру и пастилы абрикосовской купилъ... Ѳеничка любитъ. Отлично за чаемъ посидимъ. Мегеры дома нѣтъ. Уѣхала, гадина, со своимъ мерзавцемъ Евфратовымъ въ циркъ. Ѳеничка будетъ рада... Идемъ, голубчикъ!
   Стрепетовъ горячо поздравилъ Галанина, но итти съ нимъ отказался. Онъ сегодня не можетъ.
   -- Къ Риммѣ Михайловнѣ, что ли, идете?-- съ ласковой усмѣшкой спросилъ Галанинъ.
   -- Да... къ ней, благодарить за урокъ. Это она устроила... А ваша свадьба скоро?
   -- Какъ получу мѣсто, понимаете ли, прочное мѣсто, чтобы не висѣть съ Ѳеничкой въ воздухѣ. Тогда позову васъ въ шафера. Ужъ за меня хлопочутъ... Нашлись увѣровавшіе въ мое обновленіе. Ха-ха-ха! Мировымъ судьей въ Польшѣ, въ какомъ-нибудь маленькомъ городишкѣ... Отлично бы зажили съ Ѳеничкой. Она хочетъ куда-нибудь въ глушь... подалѣе отъ петербургскаго разврата... этихъ театровъ... троекъ и всякой пакости... А пока надо, Павелъ Сергѣевичъ, деньжонокъ прикопить, чтобы по хорошему жить... своимъ домкомъ... Просто, не вѣрится такому счастію!-- прибавилъ Галанинъ съ радостнымъ возбужденіемъ.-- Я и пишу цѣлые дни свои "кассаціи", по терминологіи Ипата, ха-ха-ха!.. И ужъ получаю отъ нашего общаго патрона но сто пятидесяти рублей въ мѣсяцъ. Когда же къ намъ? И Ипатъ ужъ спрашиваетъ: не вышло ли пижонистому Павлу Сергѣевичу новой "абонировки"? Ха-ха-ха! Заходите же, милый... Поболтаемъ... О Чирковѣ разскажете... Уволили-таки нашего Пилата!.. Надо зайти къ нему... Онъ, вѣдь, не разъ помогалъ мнѣ...
   Стрепетовъ обѣщалъ зайти на-дняхъ., и пріятели разстались, оба спѣшившіе, оба влюбленные, оба иззябшіе...
   Стрепетовъ недоумѣвалъ согласію Ѳенички и, признаться, не особенно радовался за своего пріятеля. Будущая супружеская жизнь ихъ представлялась ему новымъ и тяжелымъ испытаніемъ для этого милаго и симпатичнаго человѣка. Ѳеничка вѣдь не любитъ его!
  

XXIV.

   Вотъ, наконецъ, и Кирочная. Вотъ и этотъ высокій домъ, противъ оголеннаго Таврическаго сада,-- домъ, казавшійся Стрепетову самымъ "милымъ" въ Петербургѣ.
   Онъ торопливо прошелъ черезъ дворъ и, не переводя духа, вбѣжалъ въ пятый этажъ. На этотъ разъ онъ позвонилъ не столь робко, какъ онъ это дѣлалъ, когда являлся у дверей не въ журъ-фиксы и не надумавши хорошаго предлога. Сегодня у него были самые уважительные предлоги: во-первыхъ, его звала Вѣнецкая почитать вслухъ, а во-вторыхъ, обязанъ же онъ поблагодарить Римму Михайловну. Этого требуетъ долгъ простой вѣжливости.
   Но когда Ариша, пожилая женщина, исполнявшая обязанности кухарки и горничной, со времени поступленія Вѣнецкой и Нерпиной на курсы, и очень привязанная къ своимъ барышнямъ, отворила двери и встрѣтила, по обыкновенію, Стрепетова съ привѣтливой улыбкой, молодой человѣкъ, обмѣнявшись съ Аришей привѣтствіемъ, все-таки не рѣшился спросить: дома ли Римма Михайловна, а дипломатически освѣдомился лишь объ одной Вѣрѣ Александровнѣ.
   -- Вѣры Александровны дома нѣтъ. Она только-что уѣхала въ театръ съ Андреемъ Иванычемъ!
   Это извѣстіе смутило Стрепетова, и онъ въ нерѣшительности стоялъ у дверей.
   -- Да вы входите, входите, Павелъ Сергѣичъ. Другая наша барышня дома.
   -- Но Римма Михайловна, вѣрно, занята? Я, впрочемъ, на минуту!-- возбужденно проговорилъ Стрепетовъ, входя въ прихожую.
   -- Зачѣмъ на минуту? Посидите съ барышней, чаю у насъ покушайте. Барышня не учится. Сегодня у насъ "экзаментъ" былъ, она и отдыхаетъ... Скорѣе бы эти "экзаменты" кончились. Истомили они, проклятые, бѣдную барышню. Съ ранняго утра до поздней ночи за книжками. И вынослива же она!.. Я бы, кажется, давно плюнула... Идите, Павелъ Сергѣичъ, прямо въ барышиину комнату. Она тамъ у огонька сидитъ, грѣется. Идите... Ничего!..-- говорила Ариша, увидавъ, что Стрепетовъ нерѣшительно топтался въ гостиной.
   -- Ужъ вы лучше доложите, Ариша... А то какъ же я такъ войду!-- спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Такъ и ступайте... Чего бояться?..
   -- Нѣтъ, все-таки...
   -- Ну, ладно... ладно... Скажу!-- смѣясь, проговорила Ариша.
   Черезъ минуту вышла Римма Михайловна.
   При видѣ ея у Стрепетова сильнѣе забилось сердце. Радостный и смущенный, стараясь скрыть свое волненіе, онъ поздоровался и тотчасъ же сталъ извиняться, что позволилъ себѣ помѣшать Риммѣ Михайловнѣ. "Онъ всего лишь на пять минутъ, чтобы... собственно говоря"...
   -- Вы не помѣшали. Я отдыхаю сегодня послѣ экзамена!-- перебила его Римма Михайловна, привѣтливо взглядывая на молодого человѣка.-- Пойдемте ко мнѣ. У меня теплѣе: каминъ топится.
   Она повернулась, и Стрепетовъ пошелъ за нею. Онъ въ первый разъ удостоился приглашенія въ ея комнату. И онъ вступилъ въ нее съ тѣмъ чувствомъ трепетнаго благоговѣнія, съ какимъ вѣрующіе вступаютъ въ храмъ. Онъ невольно пріостановился на порогѣ, окидывая восторженнымъ взглядомъ комнату, освѣщенную мягкимъ свѣтомъ лампы и огонькомъ камина. Вотъ письменный столъ, за которымъ она занимается, шкафъ съ книгами, опять книги на этажеркѣ, маленькій диванчикъ противъ двери, два кресла, влѣво ширма, скрывающая кровать, бѣлыя занавѣси на окнахъ, зелень растеній. И все такъ чисто, свѣжо, все въ такомъ безукоризненномъ порядкѣ въ этомъ "святилищѣ", полномъ какой-то особенной прелести, говорящей о жизни труда и мысли, въ этомъ "храмѣ", такомъ же скромномъ, строгомъ и застѣнчиво-цѣломудренномъ, какъ и сама "богиня".
   -- Чтожъ вы стоите? Садитесь.
   Этотъ голосъ, ровный и мягкій, заставилъ Стрепетова очнуться. Въ самомъ дѣлѣ, чего онъ торчитъ какъ пень?
   Но прежде чѣмъ сѣсть, вѣдь ему надо скорѣе объяснить, почему онъ пришелъ, чтобы она не могла заподозрить его въ дерзкой навязчивости. И онъ торопливо, путаясь въ словахъ, снова пустился объяснять, что онъ, "собственно говоря"...
   -- Видите ли... Вѣра Александровна звала читать сегодня... Я и пришелъ.
   -- Вѣра просила очень извиниться.
   -- Да я... что жъ!.. Это ничего!..-- пробормоталъ Стрепетовъ.
   -- Пріѣхалъ Андрей Иванычъ и соблазнилъ Вѣру ѣхать въ театръ.
   -- И отлично. Но, кромѣ того, то-есть, собственно говоря, если бы Вѣра Александровна и не звала, я все-таки забѣжалъ бы на минутку, чтобы горячо поблагодарить васъ за урокъ, то-есть не за урокъ -- что урокъ!-- а за ваше участіе. Оно меня тронуло, понимаете?... участіе ваше... Я не умѣю выразить, какъ безконечно я благодаренъ вамъ, Римма Михайловна!.. Вѣрьте, я не забуду этого никогда, никогда!
   Онъ говорилъ взволнованно, порывисто и стремительно, точно боясь, что. ему не дадутъ окончить, и голосъ его дрожалъ.
   Благодаря его любви, обыкновенная услуга, оказанная ему Риммой, вырастала въ его влюбленныхъ глазахъ чуть ли не въ подвигъ безпримѣрной доброты, и преувеличенное чувство благодарности невольно сливалось въ его горячихъ изліяніяхъ съ чувствомъ любви и восхищенія.
   И когда онъ проговорилъ свою тираду и, протянувъ руку, пожималъ маленькую руку дѣвушки, его лицо было взволновано.
   -- Стоитъ ли говорить о такихъ пустякахъ! Вы лучше разскажите, какъ вы поладили съ Опольевыми?-- спросила дѣвушка, освобождая руку и отводя глаза.
   Ея большіе бархатные глаза оживились, и улыбка, мягкая, ласковая и слегка грустная, стояла въ нихъ. Это искреннее, напоминающее что-то дѣтское, проявленіе благодарности не Богъ знаетъ за какую услугу тронуло и удивило Римму Михайловну. Отъ словъ этого юноши вѣяло такимъ тепломъ, такой подкупающей лаской искренности! И самъ онъ такой жизнерадостный, симпатичный, красивый со своими кудрями и славными открытыми глазами!
   "Да, Аркадія!" -- мысленно повторила дѣвушка прозвище, данное Стрепетову Черникомъ, и въ ту же минуту вспомнила о стихотворной "Богинѣ", о которой сегодня разсказывалъ, посмѣиваясь, Черникъ, передавая подробности своего визита къ "милому аркадскому пастушку".
   Полчаса тому назадъ еще Римма Михайловна строго нахмурила брови, когда профессоръ въ шутливой формѣ намекалъ о восторженномъ поклоненіи юноши какой-то "богинѣ" и разсказалъ, какъ Стрепетовъ ее канонизировалъ заживо въ святыя, а теперь?.. Теперь суровая "богиня" не хмурила бровей. Она взглянула на "аркадскаго пастушка" съ мягкой, задумчивой улыбкой и инстинктивно поправила прядку волосъ.
   -- Пустяки!?-- воскликнулъ Стрепетовъ, присаживаясь на стулѣ, около Риммы Михайловны, передъ каминомъ.-- Для васъ, положимъ, пустяки, но многіе ли способны на такіе пустяки?-- прибавилъ Стрепетовъ.
   -- Не кипятитесь, Павелъ Сергѣевичъ!-- улыбнулась дѣвушка.-- На такіе пустяки способны многіе.
   -- Извините! Многіе станутъ хлопотать о родныхъ, о близкихъ... Но, вѣдь, вы хлопотали, вы отнимали у себя дорогое время... для кого?.. Для человѣка, совершенно вамъ посторонняго... для случайнаго знакомаго... Вотъ въ чемъ суть, понимаете? Для совершенно посторонняго человѣка!.. Это не пустяки!
   -- Повторяю, вы преувеличиваете мою услугу... Перестанемъ объ этомъ говорить... Да и никакихъ хлопотъ не было!
   Она проговорила эти слова сдержаннымъ, даже холоднымъ тономъ, не глядя на Стрепетова, и тотчасъ же поднялась съ кресла и стала усердно мѣшать щипцами дрова. Румянецъ заливалъ ея подернутыя пушкомъ щеки.
   Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь она, правдивая даже въ мелочахъ, на этотъ разъ лгала. Она слишкомъ даже усердно хлопотала объ урокахъ для Стрепетова и, главное, только теперь, послѣ его горячихъ словъ, сознала, что въ ея хлопотахъ была не одна простая забота, а что-то другое, и что такъ горячо хлопотать она не стала бы для каждаго посторонняго человѣка. И это сознаніе заставило невольно покраснѣть дѣвушку.
   Но, разумѣется, Стрепетовъ не долженъ этого знать.
   "Пусть онъ остается въ пріятномъ заблужденіи насчетъ моихъ добродѣтелей!" -- подумала дѣвушка.
   А у Стрепетова ужъ упало сердце, когда онъ услыхалъ холодный тонъ послѣднихъ словъ. Ему казалось, что Римма Михайловна разсердилась на него, и что вотъ сейчасъ это дивное очарованіе, эта бесѣда вдвоемъ въ ея комнатѣ окончится, и онъ долженъ уйти. Что онъ такое сказалъ? О, дуракъ, дуракъ! Зачѣмъ онъ такъ благодарилъ ее? Зачѣмъ оскорбилъ ея скромность? Вѣдь, предупреждалъ же его Черникъ, чтобы онъ не очень разсыпался въ благодарностяхъ!
   И, за минуту еще радостный и счастливый, нашъ молодой человѣкъ вдругъ пріунылъ и какъ-то весь притихъ, какъ притихаютъ обиженныя дѣти.
   Притихла и Римма Михайловна, когда, снова усѣвшись въ кресло, пристально и задумчиво смотрѣла на огонекъ, вспыхнувшій въ каминѣ.
   Прошло нѣсколько минутъ молчанія.
   Стрепетовъ не спускалъ очарованныхъ глазъ съ Риммы Михайловны. Она казалась ему необыкновенно привлекательной. Такой другой нѣтъ на свѣтѣ. И, пользуясь тѣмъ, что Римма Михайловна не глядѣла на него, молодой человѣкъ жадно любовался ея профилемъ, родимымъ пятномъ на щекѣ, бѣлизной шеи, кистью опущенной руки. Самъ дивясь своей дерзости, замирая отъ трепета, онъ смотрѣлъ, какъ колышется грудь его "мадонны". Въ эти мгновенія онъ испытывалъ тоскливое волненіе и какую-то жгучую прелесть неопредѣленной грусти безнадежно влюбленнаго. Онъ желалъ ей мысленно счастья и хотѣлъ бы прикоснуться устами къ ея рукѣ. Эта безумная мысль опьяняла его. О, какъ хорошо подлѣ этой дѣвушки! Онъ долго, долго сидѣлъ бы такъ съ нею вдвоемъ, въ этой комнатѣ, передъ мерцающимъ огонькомъ. Ему хотѣлось бы броситься къ ногамъ Риммы Михайловны, чтобы вымолить прощеніе. Она, навѣрное, разсердилась, и оттого молчитъ и такъ строго смотритъ передъ собой. Хоть бы она взглянула!
   И Стрепетовъ поднялъ взглядъ съ колыхавшейся груди дѣвушки на ея лицо.
   Глаза ихъ встрѣтились. Онъ испуганно отвелъ свой взоръ, краснѣя, какъ пойманный на преступленіи, ужасаясь при мысли, что Римма Михайловна могла замѣтить его святотатственное созерцаніе и... сейчасъ прогонитъ его, какъ послѣдняго негодяя... И онъ замеръ въ страхѣ отъ своей дерзости.
   -- Что жъ вы примолкли, Павелъ Сергѣевичъ? Разскажите-ка лучше, какъ вы поладили съ Опольевыми?-- проговорила Римма Михайловна.
   И Стрепетовъ опять просіялъ. Ея голосъ снова звучалъ привѣтливо, и глаза глядѣли ласково.
   Онъ подробно разсказалъ о своемъ посѣщеніи, упомянулъ, какъ Опольевъ напалъ на жену, и, когда окончилъ разсказъ, Римма Михайловна замѣтила:
   -- Этотъ морякъ, въ сущности, добрѣйшій человѣкъ.
   -- Мнѣ тоже онъ показался такимъ. А жена его?..
   -- Я ее такъ мало знаю, что не считаю въ правѣ говорить о ней. Мнѣ она не нравится.
   -- Вообразите... И мнѣ она не понравилась!-- радостно воскликнулъ Стрепетовъ, видимо довольный, что ихъ мнѣнія сошлись.
   -- А "пиратовъ" видѣли?-- съ улыбкой спросила дѣвушка.
   -- Прелесть!-- восторженно отвѣчалъ Стрепетовъ и радостно улыбался не столько оттого, что "пираты" -- прелесть, сколько отъ счастья видѣть мягкую улыбку дѣвушки и отъ мысли, что она, значитъ, не сердится.
   Вошла Ариша и сказала, что самоваръ на столѣ.
   -- Пойдемте чай пить, Павелъ Сергѣевичъ!
   И эти обыкновенныя слова, сказанныя привѣтливымъ тономъ, показались Стрепетову какой-то чарующей музыкой.
   Они перешли въ сосѣднюю комнату. Тамъ, на небольшомъ кругломъ столѣ, накрытомъ скатертью, блестѣлъ самоваръ. Ветчина, яйца, сыръ, масло и хлѣбъ смотрѣли такъ аппетитно! Римма Михайловна сѣла у самовара, а Стрепетовъ -- сбоку, но такъ, чтобы самоваръ не заслонялъ лица дѣвушки, и такимъ образомъ, молодой человѣкъ могъ любоваться мягкими, граціозными движеніями, съ какими она сперва выполоскала чайникъ, потомъ заварила чай и затѣмъ прикрыла чайникъ салфеткой.
   -- Что жъ вы ничего не ѣдите, Павелъ Сергѣевичъ?
   Но Стрепетовъ былъ такъ переполненъ счастьемъ, что ему было не до ѣды. Онъ отказался.
   Римма Михайловна налила ему чаю. Когда она передавала ему стаканъ, пальцы молодого человѣка нечаянно коснулись пальцевъ дѣвушки. Это прикосновеніе заставило его быстро отдернуть стаканъ.
   -- Обожглись?-- спросила Римма Михайловна, думая, что пролился чай.
   -- Нѣтъ... да... чуть-чуть!-- пробормоталъ онъ, чувствуя въ то же время, что кровь заливаетъ щеки.
   -- А я сегодня голодна... Вѣрно, послѣ экзамена!-- пошутила Римма Михайловна.
   И, пересѣвъ отъ самовара, она стала ѣсть съ большимъ аппетитомъ.
   -- Экзаменъ, конечно, прошелъ хорошо?-- спрашивалъ Стрепетовъ.
   -- Почему "конечно"? Профессоръ всегда можетъ оборвать, если захочетъ...
   -- Но не оборвалъ?
   -- Нѣтъ...
   Между тѣмъ молодой человѣкъ, при видѣ хорошаго расположенія Риммы Михайловны, и самъ мало-по-малу разошелся и сталъ разсказывать о своихъ похожденіяхъ въ этотъ день: о Чирковѣ, о Валентинѣ Марковнѣ, о встрѣчѣ съ литераторомъ.
   Дѣвушка слушала съ большимъ интересомъ и съ видимымъ сочувствіемъ къ молодому человѣку, не пожелавшему воспользоваться покровительствомъ своей богатой и вліятельной родственницы.
   -- Мнѣ разъ показывали Варницкую въ театрѣ... Ее знаетъ Черникъ... Она очень красивая женщина!-- замѣтила Римма Михайловна.
   -- Да, красивая, но красота ея мнѣ не нравится...
   -- Почему?
   -- Это красота какая-то надменная и вообще не въ моемъ вкусѣ.
   -- А какой у васъ вкусъ?
   -- О, совсѣмъ другой!-- промолвилъ возбужденно Стрепетовъ.
   Римма Михайловна покраснѣла.
   -- Оно, впрочемъ, и понятно, что красота Варницкой вамъ не нравится!-- сказала, послѣ паузы, дѣвушка.
   -- Отчего?
   -- У васъ вкусъ долженъ быть неиспорченный, и отцвѣтшая красота васъ не можетъ привлекать... Вамъ не должны нравиться женщины старше васъ... Это неестественно... это нелѣпо!-- продолжала Римма Михайловна наставительнымъ тономъ.-- Молодости должна нравиться молодость!-- строго заключила дѣвушка.
   "Неужели она догадывается и намекаетъ на меня? О такихъ щекотливыхъ предметахъ она никогда не говорила!" -- пронеслось у Стрепетова въ головѣ.
   И ему сдѣлалось жутко, именно жутко, точно онъ очутился надъ пропастью, и въ то же время что-то неодолимо тянуло его поднять брошенную перчатку. Будь, что будетъ, а онъ выскажетъ свое мнѣніе.
   И юноша проговорилъ съ какой-то безумной отвагой:
   -- Но развѣ можно приказать сердцу: люби то, не люби это? Почему же нельзя любить благоговѣйно, свято, въ тайнѣ, какъ любятъ Бога, женщину, хотя бы она была и старше? Какое дѣло до лѣтъ, если такая женщина -- идеалъ всего хорошаго, чистаго и святого!.. Это быть можетъ дерзостью, безуміемъ, святотатствомъ, но... развѣ это невозможно?..
   И точно самъ испугавшись своего страстнаго, горячаго тона и своей дерзости, онъ смущенно прибавилъ:
   -- Я, разумѣется, говорю теоретически... Вы понимаете, Римма Михайловна?
   Эти искреннія горячія слова, вырвавшіяся прямо изъ переполненнаго сердца,-- слова, краснорѣчиво говорившія о восторженномъ, благоговѣйномъ чувствѣ, чистомъ и свѣжемъ, какъ дыханіе весны,-- взволновали дѣвушку и удивили ее своей порывистостью. Она жадно внимала этимъ давно неслышаннымъ, но столь желаннымъ словамъ любви,-- повидимому, спокойная и серьезная, ничѣмъ не обнаруживая волненія, съ опущенными рѣсницами, прикрывавшими ея глаза, загоравшіеся жаждою жизни, и что-то радостно-жгучее и счастливое проникало къ сердцу и разливалось но жиламъ. Но въ то же время разсудокъ шепталъ, что "все это глупо, нелѣпо, невозможно"...
   "Надо образумить безумнаго юношу!" -- рѣшила она, когда голосъ его смолкъ.
   И Римма Михайловна, чуть-чуть закраснѣвшаяся, подняла на смущеннаго Стрепетова почти что строгій взглядъ и съ живостью возразила съ едва замѣтною дрожью въ голосѣ:
   -- Я не сомнѣваюсь, что вы говорили теоретически... Но и ваша теорія... извините... слишкомъ ребяческая... Вы очень юны и не знаете еще людей... Во-первыхъ, такого идеальнаго совершенства, о которомъ вы такъ восторженно говорили, въ дѣйствительности не бываетъ.
   Стрепетовъ сдѣлалъ протестующій жестъ. Робкій и умиленный его взглядъ, казалось, говорилъ: "А вы-то сами?"
   А дѣвушка, замѣтивъ этотъ взглядъ, продолжала еще болѣе строгимъ и наставительнымъ тономъ, словно она говорила съ ребенкомъ:
   -- И всѣ эти ваши совершенныя женщины, всѣ эти идеалы всего "святого, чистаго и возвышеннаго" -- фантазія юнаго воображенія... Онѣ кажутся такими лишь издали, а вблизи онѣ самыя обыкновенныя существа... И вмѣсто блестящаго миража, созданнаго фантазіей, разочарованіе...
   Стрепетовъ опять сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе протеста.
   А Римма Михайловна, между тѣмъ, говорила:
   -- Эти увлеченія юношей почти старухами, къ сожалѣнію, случаются, но это безуміе, блажь, которая скоро проходитъ... которая должна пройти... Умный человѣкъ отъ нихъ скоро избавляется...
   -- А если избавиться невозможно?.. Если...
   -- Вздоръ!-- рѣзко перебила Римма Михайловна.-- Для этого у человѣка долженъ быть характеръ, должна быть сила воли... И, наконецъ, такія увлеченія ни къ чему не приводятъ... Онѣ безплодны... Неужели вы думаете, что серьезная женщина, въ лѣтахъ, можетъ отвѣчать на страсть какого-нибудь сумасшедшего мальчишки?-- строго прибавила дѣвушка.
   И въ ту же минуту она смутилась и покраснѣла, чувствуя, что говоритъ неправду.
   -- Но развѣ нельзя привязаться къ человѣку, не смѣя даже и мечтать о сочувствіи?-- вырвался у Стрепетова вопросъ, робкій и жалобный.
   Римма Михайловна пожала плечами.
   -- Это самообманъ!.. Нелѣпыя фантазіи! По счастью, всѣ эти такъ называемыя "безнадежныя" привязанности у юношей до первой встрѣчи, до новаго хорошенькаго, молодого личика...
   Стрепетовъ обиженно молчалъ.
   -- А впрочемъ къ чему продолжать нашъ теоретическій споръ?.. Вы, Павелъ Сергѣевичъ, конечно, никогда не увлечетесь какой-нибудь старой дѣвой или перезрѣлой красавицей... Вы слишкомъ умны для подобной нелѣпости, и, наконецъ, вамъ, я думаю, и некогда было бы заниматься подобными глупостями... У васъ есть дѣла и заботы посерьезнѣе...
   И, не выжидая отвѣта, словно боясь его, Римма Михайловна спросила:
   -- Давно имѣли извѣстія изъ дома?
   -- Третьяго дня.
   -- Всѣ здоровы?
   -- Мама пишетъ, что здорова, но она, какъ и вы, называетъ себя здоровой, когда больна. Ея здоровье плохо!-- печально прибавилъ Стрепетовъ.
   -- А какъ ваши хлопоты о мѣстѣ?
   -- Пока все неудачны.
   Немного погодя, Римма спросила:
   -- Къ Варницкой еще собираетесь?
   -- Зачѣмъ я пойду къ ней?
   -- Но она васъ такъ просила! Ей хочется обратить васъ на путь истины!-- замѣтила съ улыбкой Римма Михайловна.
   -- Богъ съ ней! Она мнѣ совсѣмъ не нравится, эта барыня, и я къ ней не пойду!
   Наступило молчаніе. Стрепетовъ сидѣлъ смущенный и подавленный. Только что бывшій "теоретическій разговоръ" привелъ молодого человѣка въ грустное настроеніе. Она знаетъ о его любви и, удивленная такой дерзостью, конечно, имѣла въ виду его, когда говорила о "безумномъ мальчишкѣ". Дуракъ! Зачѣмъ онъ противорѣчилъ? Молчи онъ,-- никогда бы она не догадалась! Только она напрасно думаетъ, что его привязанность скоро пройдетъ. Никогда.
   Вспоминая эти обидныя слова дѣвушки, Стрепетовъ чувствовалъ себя безконечно несчастнымъ. Она должна, разумѣется, презирать его, "безумнаго мальчишку". А онъ, нахалъ, все еще сидитъ здѣсь, оскорбляя своимъ присутствіемъ это чистое, святое созданіе.
   И молодой человѣкъ рѣшительно поднялся съ мѣста и сталъ искать свою шапку.
   Риммѣ Михайловнѣ вдругъ сдѣлалось жаль, что Стрепетовъ уходитъ,-- точно вмѣстѣ съ нимъ уходило что-то хорошее, согрѣвающее ея сердце. Притомъ онъ уходитъ съ такимъ робкимъ и печальнымъ лицомъ, словно обиженный ребенокъ. Не слишкомъ ли сурово она обошлась съ нимъ?
   И по какой-то странной логикѣ, секретомъ которой владѣютъ только женщины, Римма Михайловна, несмотря на очевидность, теперь увѣряла себя, что "юноша" вовсе не такъ сильно увлеченъ ею, какъ ей казалось. У него просто дружеское расположеніе одинокаго провинціала, скучающаго безъ семьи, за которое она отплатила такъ жестоко! Ей хотѣлось какъ-нибудь пригрѣть, успокоить напрасно обиженнаго молодого человѣка, а то онъ, пожалуй, обидится и перестанетъ ходить. Если даже онъ и въ самомъ дѣлѣ чуть-чуть увлеченъ, то, разумѣется, послѣ ея словъ блажь его пройдетъ. Слѣдовательно... можно попросить его остаться!-- заключила она, сама радуясь такому естественному, казалось ей, заключенію.
   И когда Стрепетовъ подошелъ къ Риммѣ Михайловнѣ съ шапкой въ рукѣ, дѣвушка проговорила съ ласковымъ выраженіемъ:
   -- Развѣ вы спѣшите, Павелъ Сергѣевичъ?.. Еще такъ рано.
   Въ отвѣтъ на эти слова, Стрепетовъ взглянулъ такими радостно изумленными глазами, что хозяйка смутилась.
   -- Я не спѣшу,-- отвѣчалъ онъ съ видомъ растерявшагося человѣка:-- я никуда не спѣшу, но, видите ли...
   Казалось, что-то мѣшало ему говорить.
   -- Видите ли, я думалъ, что и безъ того безсовѣстно долго сидѣлъ и... надоѣлъ вамъ!-- проговорилъ онъ, наконецъ, въ волненіи.
   -- Нисколько. Напротивъ, я рада поболтать. Сегодня я не занимаюсь.
   -- О, въ такомъ случаѣ, если позволите, я съ удовольствіемъ...
   -- Такъ кладите свою шапку и пойдемте ко мнѣ. Здѣсь что-то холодно.
   Они перешли въ сосѣднюю комнату.
   Римма Михайловна достала себѣ какое-то вязанье, прибавила огня въ лампѣ и, опустившись на маленькій диванъ, весело проговорила:
   -- Садитесь-ка, Павелъ Сергѣевичъ, да разскажите что-нибудь.
   -- Ужъ я и не знаю, о чемъ разсказывать? Я, кажется, разсказалъ вамъ обо всемъ, что видѣлъ и слышалъ сегодня.
   Онъ сѣлъ въ кресло рядомъ съ Риммой Михайловной и прибавилъ:
   -- И вообще у меня мало интереснаго.
   -- Какъ мало? Да хоть бы сегодняшній день! Исповѣдь Чиркова, визитъ къ красивой тетушкѣ, встрѣча съ литераторомъ... Сколько новыхъ впечатлѣній!
   -- Но не особенно пріятныхъ! Да и сегодня день исключительный. Обыкновенно дни мои однообразны: занятія у Чиркова, уроки, публичная библіотека, а остальное время дома.
   -- Вы домосѣдъ?
   -- У васъ только и бываю, да изрѣдка у Галанина. Помните, я о немъ вамъ разсказывалъ?.. Вотъ и всѣ мои знакомые. Да и не тянетъ меня больше никуда!
   -- Потянетъ, Павелъ Сергѣевичъ, если познакомитесь съ порядочными людьми. Въ ваши годы нельзя быть отшельникомъ.
   -- Обстоятельства иногда заставляютъ, Римма Михайловна.
   -- Я думаю, вы, привыкшій къ семьѣ, иногда скучаете въ одиночествѣ. Я, по крайней мѣрѣ, прежде скучала.
   -- Иногда хандрится... Тогда я беру книгу.
   -- Вы много читаете?
   -- Къ сожалѣнію, не такъ много и не такъ систематично, какъ бы слѣдовало.
   -- Развѣ времени мало?
   -- О, нѣтъ, времени довольно. У меня, кромѣ воскресенья, когда я бываю у васъ, всѣ вечера свободные.
   -- Такъ что же вамъ мѣшаетъ?
   -- Что мѣшаетъ?-- переспросилъ молодой человѣкъ и въ ту же минуту подумалъ: "Ты мѣшаешь; ты завладѣла моими мыслями!"
   И вслухъ продолжалъ:
   -- Трудно это объяснить... Вѣроятно, неспокойное настроеніе и заботы мѣшаютъ. Иногда начнешь читать, и вдругъ мысли унесутъ далеко... далеко...
   -- Но вы, Павелъ Сергѣевичъ, надѣюсь, не падаете духомъ отъ первыхъ своихъ житейскихъ неудачъ?-- мягко освѣдомилась дѣвушка и прибавила: -- Сразу ничто не дается. Необходимо выжидать. Вотъ и у насъ... женщины-врачи иногда подолгу ждутъ.
   -- Я знаю это и не падаю духомъ, Римма Михайловна!
   -- То-то!..
   -- И не теряю надежды избавить мать отъ ея проклятыхъ уроковъ!-- горячо сказалъ Стрепетовъ.
   -- Еще бы терять надежду!-- ободрила дѣвушка, поднимая взоръ на молодого человѣка.
   Эта ласка сочувствія совсѣмъ умилила Стрепетова. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но ничего не сказалъ и только встрѣтилъ взглядъ Риммы Михайловны такимъ восторженно-благодарнымъ взглядомъ, что она поспѣшила опустить глаза на работу.
   Наступило молчаніе.
   Римма Михайловна усердно работала, опустивъ голову надъ работой. Молодой человѣкъ находился въ томъ настроеніи, которое на грубомъ языкѣ зовется "телячьимъ восторгомъ". Никогда еще, обыкновенно сдержанная и молчаливая, Римма Михайловна не говорила съ нимъ съ такимъ дружескимъ сердечнымъ участіемъ; никогда еще не была она такъ ласкова! А онъ, глупый, подумалъ-было, что она сердится! За что сердиться? Если она даже и подозрѣваетъ о его чувствѣ, то развѣ въ этомъ чистомъ чувствѣ есть что-нибудь оскорбительное?
   И, по странной логикѣ влюбленныхъ, Стрепетову теперь даже хотѣлось, чтобы Римма Михайловна знала, какъ сильна, глубока и безкорыстна его любовь.
   Весь переполненный счастіемъ, онъ любовался пышными темными косами, спускавшимися по плечамъ, и взглядывалъ загоравшимися глазами на маленькую, бѣлую руку, мелькавшую надъ работой. Близость дѣвушки кружила голову. Онъ чувствовалъ, что его сердце бьется сильнѣе, и что огонь загорается во всемъ его существѣ. Нервы трепетали.
   Римма Михайловна не поднимала головы, повидимому увлеченная работой. Она чувствовала на себѣ этотъ восторженно-влюбленный взоръ молодого человѣка, и, смущенная, за что-то досадуя на себя, вся притихла, словно чего-то пугаясь. Молчаніе Стрепетова теперь стѣсняло дѣвушку. Ей хотѣлось, чтобы онъ говорилъ.
   И, стараясь придать голосу спокойный тонъ, она спросила, не поднимая глазъ:
   -- Что же вы теперь читаете, Павелъ Сергѣевичъ?
   Стрепетовъ встрепенулся, точно пробужденный отъ грезъ.
   -- Что я читаю?.. "Соціологію" Спенсера!-- поспѣшилъ отвѣтить онъ.
   -- Въ переводѣ?
   -- Нѣтъ, въ подлинникѣ. Мама научила меня двумъ иностраннымъ языкамъ!-- прибавилъ онъ.
   -- А я, къ сожалѣнію, почти ничего теперь не читаю, кромѣ медицинскихъ книжекъ.
   -- Некогда?
   -- Да, совсѣмъ нѣтъ времени. Такъ, урывками иногда что-нибудь въ журналахъ прочтешь. Вотъ окончу экзамены, тогда наверстаю потерянное время и буду читать. Совсѣмъ поглупѣла за это время!-- прибавила дѣвушка.
   -- Что вы, Римма Михайловна!
   -- Право. Голова набита одной медицинской сушью.
   -- Точно вы ни о чемъ другомъ не думаете?
   -- Почти ни о чемъ. По крайней мѣрѣ, въ послѣднее время.
   -- А скоро окончатся ваши экзамены?
   -- Черезъ мѣсяцъ.
   -- И вы все будете заниматься съ утра до вечера?
   -- Да.
   -- Но, вѣдь, такъ вы погубите свое здоровье, Римма Михайловна!-- съ горячностью воскликнулъ Стрепетовъ.
   Дѣвушка подняла голову и улыбнулась.
   -- Откуда вы взяли, что здоровье мое скверно?..
   -- Надежда Васильевна говорила.
   -- Коврова преувеличиваетъ. Я чувствую себя хорошо, и я очень вынослива. Разъ взявшись за дѣло, нужно его довести до конца. Не для забавы же я училась почти пять лѣтъ!
   -- Но неблагоразумно надрывать себя!
   -- Немного утомлюсь -- вотъ и все. Зато отдохну послѣ экзаменовъ!
   -- Вы уѣдете отсюда?
   -- Сейчасъ же уѣду въ Одессу, къ своимъ.
   Молодому человѣку сдѣлалось грустно при одной мысли, чти Римма Михайловна уѣдетъ, и онъ ее, пожалуй, никогда не увидитъ.
   И онъ печально спросилъ:
   -- И вы будете жить тамъ?
   -- Едва ли. Поживу въ Одессѣ полгода, отдохну, поправлюсь и потомъ поѣду куда-нибудь по близости въ деревню.
   -- Въ деревню? Зачѣмъ?
   -- Какъ зачѣмъ? Практиковать!
   -- Но развѣ нельзя вамъ практиковать въ Одессѣ, не разлучаясь съ семьей?
   -- Въ городахъ вездѣ врачей много,-- въ деревняхъ ихъ нѣтъ. А народъ нуждается во врачахъ...
   Она сказала это просто, скромно, безъ всякой аффектаціи, словно о самомъ обыкновенномъ дѣлѣ.
   Въ первую секунду Стрепетовъ смотрѣлъ во всѣ глаза на Римму Михайловну. Чувство удивленія и благоговѣнія, казалось, подавляло его.
   -- Что вы такъ смотрите, Павелъ Сергѣевичъ? Развѣ это такъ удивительно?-- спросила съ улыбкой дѣвушка.
   -- Еще бы! Такой подвигъ! Такое самоотверженіе!
   -- Вы, Павелъ Сергѣевичъ, еще во всемъ подвиги видите!-- усмѣхнулась она.-- Какой тамъ подвигъ? Надо же кому-нибудь лѣчить крестьянъ. А я, вдобавокъ, люблю деревню.
   -- Но развѣ васъ не пугаетъ одиночество, отсутствіе друзей, совсѣмъ иныя условія жизни, чѣмъ тѣ, къ которымъ вы привыкли?
   -- Увижу. Попробую. Думаю, что не соскучусь, тѣмъ болѣе, что дѣла, вѣроятно, будетъ довольно. А вѣдь дѣло -- лучшій цѣлитель скуки. И, наконецъ, не буду же я отрѣзана отъ міра. Я нарочно и поселюсь поближе къ Одессѣ, чтобы видѣться со своими.
   -- И вы думаете всю жизнь провести въ деревнѣ?..
   -- Предполагаю, по крайней мѣрѣ.
   -- Простите нескромный вопросъ, Римма Михайловна. Вы, значитъ, хотите совсѣмъ отречься отъ личной жизни, отъ личнаго счастья?
   -- Отъ какого личнаго счастья?
   -- Полюбить... выйти замужъ?
   -- Что вы, Павелъ Сергѣевичъ! Мнѣ поздно думать о замужествѣ. И кто возьметъ такую старуху?.. Жизнь моя, въ этомъ отношеніи, спѣта!-- проговорила серьезно дѣвушка.
   -- Вы... старуха?.. Вы?-- въ волненіи воскликнулъ Стрепетовъ.-- О, Господи, неужели же вы не знаете, какая вы... какая вы... красавица!-- неожиданно проговорилъ онъ въ восторженномъ порывѣ, самъ не ожидая, что скажетъ такое слово.
   Это, невольно вырвавшееся слово, подхватило, опьянило его своей смѣлостью. Остановиться теперь ужъ онъ не могъ, испытывая неодолимую потребность излиться передъ дѣвушкой, объяснить, какая она славная, хорошая...
   И, весь охваченный восторгомъ, со слезами на глазахъ, юноша продолжалъ прерывающимся отъ умиленія голосомъ:
   -- Да развѣ только слѣпецъ не остановится въ благоговѣніи передъ вами; только слѣпой не полюбитъ васъ на всю жизнь, какъ можно только любить высшее проявленіе нравственной красоты. Боже мой! Вы вѣдь такъ скромны, что даже и не подозрѣваете, какая вы чудная! Да всякій съ восторгомъ жизнь отдастъ за счастіе быть вами любимымъ... А вы говорите: "кто васъ возьметъ?!"
   Дѣвушка съ первыхъ же словъ оставила работу и слушала страстно восторженное изліяніе, взволнованная, пораженная, растерянная, съ широко раскрытыми глазами -- до того неожиданъ былъ этотъ взрывъ обыкновенно застѣнчиваго юноши -- и не знала, какъ ей быть, что ей сказать, какъ остановить эти безумныя слова, невольно проникающія въ ея сиротливое сердце.
   А Стрепетовъ продолжалъ, словно въ экстазѣ, свой страстный диѳирамбъ, глядя на Римму Михайловну съ восторгомъ вѣрующаго, молящагося своей богинѣ.
   И, переполненный чувствомъ, не окончивъ фразы, онъ вдругъ припалъ къ рукѣ дѣвушки и, держа ея руку въ своей, безумно покрывалъ ее поцѣлуями и слезами. Онъ плакалъ, умиленный и растроганный, отъ полноты своей любви. Онъ плакалъ, замирая отъ восторга, и все страстнѣе цѣловалъ теплую, нѣжную руку, готовый цѣловать ее безконечно.
   Это стремительное проявленіе свѣжаго, страстнаго чувства невольно заразило строгую, сдержанную дѣвушку. Сердце ея замерло въ сладкой истомѣ. Ей было и жутко, и сладко отъ этихъ жгучихъ поцѣлуевъ, и она на мгновеніе отдалась имъ, закрывъ глаза. Возможность счастія и любви для нея, жаждавшей, но не знавшей любви, манила страстную натуру дѣвушки. Неужели отказаться отъ счастія, пока оно зоветъ еще ее? Ужели оттолкнуть этого кудряваго юношу, который такъ сладко согрѣваетъ сердце своей горячей любовью?..
   Такъ грезила она и не отрывала руки отъ жаркихъ поцѣлуевъ. И только минуту спустя проговорила:
   -- Успокойтесь... Успокойтесь... Что съ вами?..
   Эти слова отрезвили Стрепетова. Онъ оставилъ руку дѣвушки и самъ, казалось, ужаснувшись своей дерзости, не смѣя взглянуть на Римму Михайловну, полный стыда и страха, съ минуту сидѣлъ молча, закрывъ лицо руками, и быстро выбѣжалъ изъ комнаты.
   Нѣсколько времени Римма Михайловна сидѣла неподвижная, задумчивая и серьезная. Образъ влюбленнаго юноши не оставлялъ ее. Она раздумывала о его порывистой страсти, о возможности для нея любви и счастія и вспоминала совѣты Ковровой. Но теперь, когда Римма была одна и не слушала страстныхъ изліяній юноши, не видѣла его восторженнаго взгляда, она мало-по-малу пришла къ заключенію, что выйти за него замужъ было бы невозможнымъ эгоизмомъ. Ея пѣсня спѣта. Она не приметъ такой жертвы и не погубитъ чужой жизни.
   И, придя къ такому рѣшенію, она считала своимъ долгомъ "излѣчить" молодого человѣка. Печальная, съ блестѣвшими отъ слезъ глазами, она сѣла за столъ и стала писать Стрепетову письмо.
   Стрепетовъ вернулся домой въ отчаяніи. Онъ былъ увѣренъ, что послѣ его безумной дерзости Римма Михайловна должна его презирать и считать величайшимъ нахаломъ. И онъ перепортилъ не мало листовъ почтовой бумаги, пока, наконецъ, не написалъ покаяннаго письма, въ которомъ умолялъ простить его отчаянную дерзость. Онъ, разумѣется, не осмѣлится показаться ей на глаза, если она не проститъ и не забудетъ его тяжкаго преступленія. Но онъ всегда будетъ хранить благоговѣйную память о ней.
   Онъ бросился на постель и долго не могъ заснуть. Мысль, что онъ оскорбилъ дѣвушку своимъ признаніемъ, что онъ осмѣлился цѣловать ея руку, не давала ему покоя.
   На слѣдующее утро онъ проснулся поздно, и когда опять вспомнилъ о вчерашнемъ -- ему сдѣлалось жутко. Онъ считалъ себя чуть ли не преступникомъ.
   Только-что онъ одѣлся, какъ ему подали письмо. Письмо было отъ Риммы Михайловны. Въ мягкихъ, но серьезныхъ выраженіяхъ она просила Стрепетова не приходить къ ней и не искать съ нею встрѣчъ. "А когда ваша блажь пройдетъ, тогда приходите, и мы будемъ попрежнему пріятелями" -- прибавляла она.
   -- Теперь все кончено... все кончено!-- произнесъ онъ, прочитавъ письмо, и, прильнувъ губами къ нему, въ отчаяніи заплакалъ, какъ безутѣшный ребенокъ.
  

XXV.

   Прошелъ мѣсяцъ, а нашъ молодой человѣкъ все еще находился въ остромъ періодѣ переживанія любовной тоски. Его неудачи въ поискахъ мѣста только усиливали это грустное настроеніе.
   Письма его къ матери носили такой меланхолическій оттѣнокъ, что мать встревожилась и спрашивала: "что съ Павликомъ?" И онъ, полный потребности подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своимъ горемъ, въ трогательно-наивномъ письмѣ разсказалъ матери исторію своей первой любви, не скрывая ничего и обвиняя себя въ оскорбленіи этой "святой дѣвушки", которую, разумѣется, ставилъ на недосягаемую высоту.
   Съ осторожной деликатностью, встревоженная мать успокаивала своего любимца.
   Въ письмѣ къ сыну мать не старалась, по обычаю большинства матерей, умалить тѣ достоинства, которыми восхищался сынъ. Она сама, по его словамъ, хвалила Римму Михайловну и не удивлялась, что сынъ полюбилъ такую дѣвушку. Напрасно только онъ считаетъ себя очень виноватымъ передъ ней. И его сорвавшееся признаніе, и его поцѣлуи руки были такимъ чистымъ выраженіемъ чувства и такъ простительны въ его годы, что не могли оскорбить такую порядочную дѣвушку. А написала она письмо не потому, что была оскорблена, а чтобы не дать усилиться чувствамъ.
   "Если бы даже, Павликъ, она тебя и полюбила и согласилась выйти за тебя замужъ,-- писала мать,-- вы оба были бы несчастны въ скоромъ времени. Въ расцвѣтъ твоей жизни она будетъ старуха. Ты разлюбилъ бы ее (невольно, не желая этого), и какъ бы ты, какъ порядочный человѣкъ, не старался скрыть то, что скрыть никакъ нельзя отъ любящаго созданья, она страдала бы тѣмъ сильнѣе, чѣмъ честнѣе бы ты поступалъ. А развѣ ты хотѣлъ бы быть виновникомъ несчастія чужой жизни ради того только, что ты теперь любишь? Нѣтъ ли въ такомъ чувствѣ эгоизма? Подумай объ этомъ, голубчикъ." -- Оканчивала мать свое письмо такъ: -- "Я не сомнѣваюсь, мой милый, что ты не поддашься малодушному отчаянію. Жизнь, другъ мой, налагаетъ на человѣка обязанность борьбы и стремленія къ тому, что называется добромъ и правдой. Ужъ ради этого человѣкъ, способный жить не одними только личными интересами, сумѣетъ и долженъ стараться побороть свое личное горе. Не такъ ли?"
   Письмо это задѣло самыя чувствительныя струны молодого человѣка и заставило вспомнить жизнь матери. Оно умилило и подбодрило его. Онъ устыдился своего малодушія. Въ самомъ дѣлѣ, изъ-за своего личнаго чувства, онъ чуть-было не забылъ обязанностей, лежащихъ на немъ, и распространялся о своемъ горѣ матери, которая до сихъ поръ выбивается изъ силъ, не зная покоя!
   И молодому человѣку сдѣлалось стыдно. Онъ старался побѣдить свою любовь, старался не думать о Риммѣ Михайловнѣ и съ какимъ-то лихорадочнымъ усердіемъ возобновилъ брошенныя занятія, сталъ читать, стараясь наверстать время, потерянное любовными мечтаніями.
   Римма Михайловна все еще царила у него въ сердцѣ, но печаль мало-по-малу теряла свою мучительность. Заботы о будущемъ, заботы о матери и сестрахъ снова охватили его. И, наконецъ, молодость, полная надеждъ, брала свое.

-----

   Стрепетовъ только-что вернулся съ вокзала желѣзной дороги, куда ходилъ проводить уѣзжавшаго за границу Чиркова. Наканунѣ Стрепетовъ у него обѣдалъ, и Чирковъ просилъ молодого человѣка пріѣхать проводить.
   -- По крайней мѣрѣ, я уѣду изъ Петербурга подъ пріятнымъ впечатлѣніемъ!-- ласково промолвилъ Чирковъ.
   Стрепетовъ засталъ на вокзалѣ Чиркова одного. Никто не провожалъ его превосходительство. Одѣтый въ изящный дорожный костюмъ, онъ сидѣлъ за однимъ изъ столовъ, хмурый и серьезный, лѣниво прихлёбывая изъ стакана вино. Красивый дорожный ручной чемоданъ, палка и зонтикъ въ кожаномъ чехлѣ, плэдъ, перетянутый ремешкомъ, лежали подлѣ.
   -- А, вотъ и вы, Павелъ Сергѣевичъ!-- радостно проговорилъ Чирковъ, и на лицѣ его мелькнула улыбка, когда онъ привѣтливо пожималъ руку молодого человѣка.-- Большое спасибо, что пріѣхали. Какъ видите, я совсѣмъ одинъ. Господа сослуживцы хотѣли-было провожать меня, но... я нарочно не сказалъ имъ, когда ѣду. Довольно съ меня было и прощальнаго обѣда съ рѣчами!-- прибавилъ онъ со своей саркастической усмѣшкой.-- Хотите стаканъ вина?
   Чирковъ налилъ Стрепетову стаканъ и, чокнувшись, сказалъ:
   -- За ваше здоровье, Павелъ Сергѣевичъ. Дай Богъ, чтобы вы остались по долѣе такимъ, каковъ вы теперь!-- прибавилъ онъ задушевно.-- Нынче, милый мой, и молодые люди слишкомъ "ранніе"... и трезвостью перещеголяютъ даже нашего брата. Да... Мы, по крайней мѣрѣ, оскотинивались постепенно, а теперь прямо со школьной скамьи выходятъ совершенно готовые оскотинившіеся молодые люди. Вы вотъ рѣдкій экземпляръ. Я васъ наблюдалъ и только удивлялся...
   И Чирковъ протянулъ руку и крѣпко пожалъ руку Стрепетова.
   Подошелъ носильщикъ и доложилъ, что пора садиться.
   -- Ужъ такъ какъ вы не хотѣли, Павелъ Сергѣевичъ, взять на себя работу, какую я вамъ предлагалъ, то обѣщайте мнѣ, по крайней мѣрѣ, голубчикъ, обратиться ко мнѣ, если... если вамъ придется плохо. Въ память покойнаго отца, прошу васъ объ этомъ!-- почти съ нѣжностью прошепталъ Чирковъ.-- Я искренно привязался къ вамъ... Такъ обратитесь?
   Стрепетовъ отвѣтилъ, что надѣется не безпокоить его, но онъ очень тронутъ, и благодарилъ Чиркова.
   -- Вы, вѣдь, не изъ юркихъ и слишкомъ стыдливы по нынѣшнимъ безстыднымъ временамъ, Павелъ Сергѣевичъ.
   -- Такъ что же?-- спросилъ, смѣясь, молодой человѣкъ.
   -- А то, что я боюсь, что вы еще не скоро устроитесь. Вы вотъ и тетушкой не сумѣли воспользоваться, и со мной въ первый же визитъ такъ говорили, что, будь я правовѣрный чинуша, я долженъ былъ бы съ перваго же раза васъ принять, какъ васъ принялъ Неустроевъ... Въ васъ свѣжесть эта чувствуется...
   Пробилъ второй звонокъ. Чирковъ обнялъ Стрепетова и съ чувствомъ произнесъ:
   -- Прощайте! Будьте же подолѣе такимъ свѣжимъ. Знайте, что не весело подъ конецъ жизни сожалѣть о растерянной душѣ!-- неожиданно прибавилъ Чирковъ съ горечью въ голосѣ и еще разъ крѣпко потрясъ руку молодого человѣка.
   Онъ вошелъ въ вагонъ, отворилъ окно и выглянулъ изъ него уже въ маленькой дорожной шапочкѣ на головѣ.
   Поѣздъ тронулся. Чирковъ еще разъ крикнулъ: "Прощайте!" -- и въ послѣдній разъ махнулъ привѣтливо рукой.

-----

   Объ этихъ проводахъ и объ этомъ странномъ человѣкѣ раздумывалъ Стрепетовъ, когда къ нему вошла горничная и, подавая записку, промолвила:
   -- Какой-то лакей принесъ. Ждетъ отвѣта.
   Отъ конверта пахло духами. Удивленный подобной запиской, молодой человѣкъ взрѣзалъ маленькій конвертъ изъ толстой бумаги, вынулъ изящный листокъ такой же твердой бумаги и прочиталъ слѣдующія строки, писанныя бойкимъ, твердымъ англійскимъ почеркомъ:
   "Что же вы, любезный племянникъ, не держите своего слова? Обѣщали быть у меня, и до сихъ поръ не были. Это не по-родственному. Приходите сегодня-же вечеромъ. Къ десяти часамъ я вернусь, и мы будемъ вмѣстѣ пить чай. Побесѣдуемъ и поспоримъ. Можете приходить, если и не читали еще моихъ брошюръ. На первый разъ я прощу такую нелюбезность къ автору. Прошу отвѣтить".
   Стрепетовъ прочелъ записку разъ, другой -- и не вѣрилъ своимъ глазамъ.
   "Неужели эта родственница еще не забыла его и хочетъ его видѣть? Что ей нужно?"
   Тѣмъ не менѣе, торопливо и не безъ нѣкотораго чувства польщеннаго самолюбія онъ написалъ въ отвѣтъ, что -- будетъ.
  

XXVI.

   На этотъ разъ лакей съ роскошными бакенбардами, встрѣтившій Стрепетова на площадкѣ, передъ гостиной, не пошелъ докладывать о гостѣ, а, почтительно отворивъ двери, попросилъ пожаловать въ кабинетъ генеральши.
   -- Генеральша ожидаетъ васъ!-- прибавилъ онъ и какъ-то особенно внимательно, казалось, взглянулъ на молодого человѣка.
   Черезъ большую, полутемную гостиную, освѣщенную однимъ бра, Стрепетовъ вошелъ въ тотъ самый кабинетъ, въ которомъ принимала тетушка въ его первое посѣщеніе. Въ кабинетѣ царилъ мягкій розоватый полусвѣтъ, разливаемый свѣтомъ лампы подъ большимъ краснымъ абажуромъ. Атмосфера комнаты была пропитана нѣжнымъ благоуханіемъ. Переступивъ порогъ, Стрепетовъ остановился, отыскивая глазами хозяйку.
   -- Сюда, Павелъ Сергѣевичъ!-- окликнулъ его знакомый голосъ.
   И только тогда, увидавъ въ глубинѣ комнаты на угольномъ диванѣ тетку, почти закрытую абажуромъ, онъ торопливо приблизился къ ней.
   -- Гдѣ это вы пропадали? Отчего не исполнили обѣщанія и не удостаивали меня посѣщеніемъ? Или я васъ очень напугала тогда, молодой человѣкъ?-- заговорила она съ насмѣшливой ноткой въ голосѣ, протягивая свою ослѣпительной бѣлизны руку, обнаженную почти до локтя, изъ-подъ широкаго рукава капота.-- Ну, садитесь и разсказывайте всю правду. Не бойтесь, я не кусаюсь!-- прибавила она шутливо.
   Стрепетовъ хотѣлъ было взять стулъ, но Варницкая любезно предложила сѣсть на диванъ, и Стрепетовъ скромно присѣлъ въ уголокъ.
   -- И такъ, молодой человѣкъ, почему вы не приходили? Конечно, времени не было? Были очень заняты?-- иронически подсказывала она.-- Или не читали моихъ брошюръ и боялись экзамена? Или, наконецъ, просто, не хотѣлось во второй разъ прійти къ своей родственницѣ?-- прибавила она тономъ избалованной женщины, очевидно говорящей эту фразу въ ожиданіи противорѣчія.
   -- Я всѣ ваши брошюры прочелъ, Валентина Марковна.
   -- И все-таки не приходили?
   -- Какъ видите.
   -- Почему? Не хотѣли продолжать знакомства съ тетушкой?.. Что-жъ вы молчите?.. Не хотѣли?
   -- Да!-- тихо вымолвилъ Стрепетовъ и покраснѣлъ, какъ маковъ цвѣтъ.
   Валентина Марковна надменно вздернула свою головку и посмотрѣла на Стрепетова удивленными глазами.
   Такой, очевидно, искренній отвѣтъ ей приходилось, кажется, слышать первый разъ въ жизни, и она рѣшительно изумилась. Еще бы не изумиться! Знакомства съ ней всѣ добиваются, какъ чести, а этотъ юноша, не стѣсняясь, говоритъ, что не хотѣлъ продолжать знакомства.
   -- И если бы я не позвала васъ, вы бы не пришли?-- допрашивала она, оглядывая молодого человѣка съ насмѣшливымъ удивленіемъ.
   -- Не пришелъ бы.
   -- Ой la la! C'est trop fort, par exemple... Гдѣ васъ учили приличіямъ, молодой человѣкъ?
   -- Вы требовали правды, такъ при чемъ же тутъ приличія?
   -- Да вы, ей Богу, смѣшной медвѣжонокъ... Такого я еще никогда не видала. Васъ надо хорошенько за ухо...
   Тонъ Валентины Марковны не походилъ на тонъ перваго визита. Она, казалось, была теперь совсѣмъ не той надменной, строгой красавицей, читающей поученія, какою онъ ее видѣлъ въ первый разъ. И ему это не понравилось. Прежняя тетушка, со своими холодными голубыми глазами, казалась ему привлекательнѣе.
   -- Почему же вы не хотѣли прійти?.. Изволите считать меня за ретроградку? Вамъ не понравились мои брошюры?
   -- Да, съ мнѣніями, изложенными въ вашихъ брошюрахъ, я не согласенъ!-- промолвилъ съ добросовѣстной серьезностью Стрепетовъ.
   -- Ну, конечно... Я впередъ это знала. О, васъ положительно надо переубѣдить и сдѣлать порядочнымъ человѣкомъ, пока еще не поздно! И я постараюсь объ этомъ.
   -- Почему вамъ такъ хочется переубѣдить меня?-- спросилъ молодой человѣкъ.
   -- Почему?.. Потому что...
   Она на мгновеніе остановилась, взглядывая на Стрепетова своими улыбающимися голубыми глазами ласково и привѣтливо, и прибавила:
   -- Потому что вы мнѣ, напротивъ, нравитесь, мой нелюбезный племянникъ. И я хочу поближе съ вами познакомиться и заставить васъ перемѣнить гнѣвъ на милость!-- шутливо замѣтила она.
   Стрепетовъ сконфузился и не понималъ: смѣется ли надъ нимъ эта ослѣпительная красавица, или говоритъ серьезно. Онъ до того растерялся отъ неожиданнаго комплимента, что даже не догадался поблагодарить за него.
   А Валентина Марковна, какъ нарочно, смотрѣла на этого зардѣвшагося юношу и, казалось, не безъ удовольствія наблюдала его смущеніе.
   Черезъ минуту она сказала со смѣхомъ:
   -- Хорошъ племянникъ! Даже и не поблагодаритъ тетку за ея признаніе!
   И, вся улыбающаяся, она, протянула свою маленькую бѣлую руку, сіявшую кольцами.
   Стрепетовъ внезапно сорвался изъ своего угла и поднесъ благоухающую нѣжную руку къ губамъ неловко и застѣнчиво.
   И эта неловкость, казалось, понравилась хорошенькой тетушкѣ
   -- Ну, а теперь поспоримъ!-- промолвила она.-- Да вы куда же забиваетесь въ уголъ?.. Садитесь ближе.
   Молодой человѣкъ сѣлъ ближе. Она поднялась съ дивана, подошла къ письменному столу и, взявъ нѣсколько брошюръ, бросила ихъ на столъ передъ диваномъ.
   Опускаясь на диванъ рядомъ съ Стрепетовымъ, она приподняла абажуръ такъ, что свѣтъ захватилъ ея лицо, и спросила Стрепетова серьезнымъ тономъ:
   -- Такъ какая же изъ брошюръ вамъ особенно не нравится, молодой человѣкъ?
   Стрепетовъ сталъ перебирать брошюры, нѣсколько смущенный близостью этой красивой, благоухающей женщины, нога которой касалась его ноги.
   -- Вотъ эта!-- прошепталъ онъ и почтительно-осторожно отодвинулся.
   -- Эта?.. Почему же она вамъ такъ не нравится? Говорите... Говорите, не стѣсняясь... Я на васъ не разсержусь!-- прибавила она, словно желая ободрить.
   Но Стрепетовъ и не думалъ о томъ, разсердится ли его блестящая тетушка, или нѣтъ, и заговорилъ съ энтузіазмомъ вѣрующаго, съ порывистостью молодости, искренне убѣжденной въ пользѣ знанія, свѣта и широкой терпимости. Онъ сталъ горячо защищать своего любимаго героя русской исторіи, Петра Великаго, реформы котораго подвергались жестокимъ нападкамъ въ брошюрѣ хорошенькой ретроградки, и самъ преобразователь назывался безъ церемоніи "безумнымъ эпилептикомъ", насильственно измѣнившимъ естественный путь Россіи. Какъ идеалъ, ему противопоставлялся тишайшій царь Алексѣй Михаиловичъ и вообще вся до-петровская Русь съ ея патріархальнымъ бытомъ.
   Слова Стрепетова дышали горячей искренностью. Онъ незамѣтно увлекся и, забывая, что передъ нимъ свѣтская барыня, возвысилъ голосъ и громилъ автора брошюры, не жалѣя эпитетовъ, не жалѣя сарказмовъ, порицанія и негодованія.
   Облокотившись на столъ, Валентина Марковна слушала съ снисходительнымъ вниманіемъ, какъ слушаютъ взрослые бойкихъ дѣтей, и, казалось, ее не столько интересовало то, что говоритъ молодой человѣкъ, сколько то, какъ онъ говоритъ. Такого искренняго одушевленія ей еще не приходилось слышать у себя въ кабинетѣ, и всѣ эти молодые и немолодые люди, которые у нея бывали, если, случалось, и спорили, то съ той условной свѣтской любезностью и съ тѣмъ индифферентизмомъ, которые отзывались холодомъ и банальностью.
   И Варницкая глядѣла на Стрепетова съ какимъ-то особеннымъ любопытствомъ видавшей виды женщины, но напавшей на что-то новое, свѣжее и искреннее.
   Увлекшійся молодой человѣкъ не замѣчалъ этихъ взглядовъ и продолжалъ свою горячую филиппику.
   -- Однако, вы горяченькій... У! какой!-- проговорила Валентина Марковна, когда молодой человѣкъ кончилъ.-- Я и не ожидала, что вы такъ страстно говорите...
   -- Вы извините меня, если я, быть можетъ, слишкомъ рѣзко говорилъ, но вѣдь вы...
   -- Не извиняйтесь... не извиняйтесь... Я, вѣдь, вамъ сказала, что я не разсержусь!-- остановила она его, любезно дотрогиваясь до его руки.-- Я, конечно, ни въ чемъ съ вами не согласна -- ни на іоту, но, тѣмъ не менѣе, я... я любовалась вами, милый племянникъ... Вы такой... такой еще юный!.. И я была бы очень рада почаще съ вами бесѣдовать, если и вы не прочь,-- прибавила она, взглядывая на него съ чарующей улыбкой.-- Ну, а теперь давайте чай пить и разскажите мнѣ побольше о себѣ... Что вы здѣсь дѣлаете?.. Съ кѣмъ видитесь... Кто вамъ болѣе другихъ нравится?
   Она говорила теперь съ нимъ ласково и просто -- тономъ доброй родственницы, принимающей участіе въ племянникѣ, и Стрепетовъ, по своей наивности, въ самомъ дѣлѣ принялъ ея слова за выраженіе родственныхъ чувствъ и значительно размякъ, тронутый этимъ добрымъ отношеніемъ. Онъ уже забылъ, какъ она его принимала въ первый разъ, и находилъ теперь, что она гораздо добрѣе и проще, чѣмъ казалась. Правда, взгляды ея несимпатичны, но она все-таки выслушиваетъ противорѣчія и не сердится. А это показываетъ терпимость. Она гораздо лучше, чѣмъ онъ думалъ о ней!
   Между тѣмъ лакей подалъ чай, и за чаемъ Валентина Марковна заставила Стрепетова разсказывать о себѣ. О своихъ дѣлахъ, однако, онъ изъ самолюбивой гордости не заикнулся ни словомъ, но зато пропѣлъ горячій диѳирамбъ Риммѣ Михайловнѣ.
   -- Да вы, мой милый, влюблены въ нее, въ эту вашу Римму Михайловну!-- воскликнула Варницкая.
   Стрепетовъ весь вспыхнулъ.
   Съ какимъ-то особеннымъ интересомъ Валентина Марковна продолжала разспрашивать Стреретова о его любви. И онъ довѣрчиво разсказывалъ, чувствуя потребность говорить о своей мадоннѣ.
   -- И часто вы у нея бываете?
   -- Совсѣмъ не бываю!-- грустно промолвилъ Стрепетовъ.
   -- Отчего?.. Что случилось?
   Онъ разсказалъ о своемъ "преступленіи"; Варницкая весело захохотала.
   -- О, какой же вы еще... глупый... Вы такой вздоръ считаете преступленіемъ... Да вы совсѣмъ Іосифъ Прекрасный... Вы сама невинность... Вы... вы, вѣрно, мой милый, совсѣмъ женщинъ не знаете?..
   -- Совсѣмъ не знаю!-- застѣнчиво прошепталъ Стрепетовъ.
   Это признаніе, казалось, поразило и обрадовало Валентину Марковну. И она вдругъ вся притихла, сдѣлалась серьезна и посмотрѣла на молодого человѣка долгимъ, пристальнымъ взглядомъ.
   И, взявши руку сконфуженнаго родственника, она совершенно неожиданно проговорила необыкновенно тихимъ, полнымъ какой-то мистической восторженности, тономъ:
   -- Ахъ, какъ вы меня обрадовали! Какъ неожиданно обрадовали, мой милый юноша! Цѣломудріе -- такая рѣдкость среди нынѣшнихъ молодыхъ людей! Какъ видно, Богъ еще не оставилъ васъ, хоть вы и забыли Бога. И вы должны -- слышите ли?-- должны сдѣлаться истиннымъ христіаниномъ, должны обновиться и вѣрить и любить безъ сомнѣній. Въ васъ душа еще не испорчена. И я займусь вами... Я буду вашей духовной матерью, вашей наставницей на пути къ истинѣ.
   Она говорила съ какой-то странной экзальтаціей. Ея голубые красивые глаза сверкали блескомъ, и какая-то загадочная улыбка бродила на строгомъ лицѣ и играла на алыхъ чувственныхъ, полуоткрытыхъ губахъ.
   -- Хотите?-- шепнула она.
   Нашъ молодой человѣкъ сидѣлъ какъ на иголкахъ. Ему становилось жутко,-- точно онъ вдругъ очутился на краю пропасти.
   Онъ рѣшительно не зналъ, что отвѣтить, и безпомощно молчалъ.
   -- Давайте, прочтемъ вмѣстѣ вотъ эту брошюру...
   И съ этими словами она подвинулась совсѣмъ близко и начала читать свою брошюру о "позабытой религіи".
   Стрепетовъ слушалъ и ровно ничего не понималъ. Кровь стучала въ виски и въ глазахъ мутилось. Онъ взглядывалъ на ослѣпительную шею, на изящныя руки этой красивой женщины, и не торопился почтительно отодвигаться. Напротивъ, звѣрь просыпался въ немъ.
   А проповѣдница читала, какъ ни въ чемъ не бывало.
   Когда, наконецъ, она кончила, Стрепетовъ торопливо всталъ.
   -- Куда вы?
   -- Пора. Мнѣ надо итти!-- пробормоталъ онъ взволнованный и сконфуженный.
   -- Ну, что вы просвѣтились теперь?
   Онъ отвѣтилъ неопредѣленно. Ясно было, что онъ далеко еще не убѣжденъ прочитаннымъ, и Валентина Марковна, прощаясь, взяла съ него слово прійти завтра же вечеромъ.
   -- Мы опять почитаемъ вмѣстѣ!-- прибавила она съ тою же загадочной улыбкой.
   И Стрепетовъ согласился.
   Эти бесѣды и чтенія, продолжавшіяся нѣсколько вечеровъ, окончились весьма прозаически. Однажды Валентина Марковна, удивленная глупостью своего духовнаго сына, въ знакъ расположенія, дала ему "дружескій поцѣлуй духовной матери". Поцѣлуй этотъ былъ, вѣроятно, не очень холодный, такъ какъ въ отвѣтъ на него застѣнчивый и скромный молодой человѣкъ, не помня себя, въ какомъ-то изступленіи покрылъ руки, лицо своей двоюродной тетушки безумными, страстными поцѣлуями.
   И она не противилась имъ... Напротивъ...
   Стрепетовъ сдѣлался ея любовникомъ, горячимъ и страстнымъ, какъ юноша, впервые познавшій женщину. Онъ не уважалъ ее, и все-таки его неудержимо влекло къ ней, къ ея утонченнымъ ласкамъ, къ ея выхоленному, благоухающему тѣлу. И она относилась къ нему (онъ это чувствовалъ) съ тою же чувственной страстью. Свиданія ихъ были часты, но не долги. О духовныхъ бесѣдахъ не было и рѣчи, да и вообще они мало о чемъ говорили,-- словно имъ и не о чемъ было говорить. И послѣ горячихъ, страстныхъ ласкъ они оба, казалось, чувствовали потребность скорѣе разстаться.
   Эти два мѣсяца были какимъ-то одуряющимъ безумнымъ чувственнымъ эксцессомъ. Повременамъ Стрепетову было стыдно за самого себя... Развѣ это любовь?
   Нѣсколько разъ Валентина Марковна предлагала ему сдѣлаться гувернеромъ ея дѣтей (это представляло и извѣстныя удобства для ихъ отношеній), но онъ съ негодованіемъ отвергъ ея предложеніе. Точно такъ же онъ и слышать не хотѣлъ, чтобы она хлопотала за него о мѣстѣ.
   "До такого позора я не дойду!" -- думалъ Стрепетовъ, а Валентина Марковна съ недоумѣніемъ пожимала плечами.
   Между тѣмъ дѣла молодого человѣка шли хуже и хуже. Урокъ у адвоката былъ потерянъ -- ученикъ серьезно заболѣлъ и уѣхалъ за границу. Оставался одинъ урокъ у Опольева. Онъ бросался снова въ разныя мѣста, но вездѣ получался одинъ и тотъ же отвѣтъ:
   -- Мѣста нѣтъ!
   А онъ между тѣмъ вошелъ въ долги. Мать, по обыкновенію, въ письмахъ подбодряла сына, но отчаяніе нерѣдко охватывало его.
   Однажды, въ началѣ марта, онъ только-что вернулся домой съ неудачныхъ поисковъ за работой, какъ ему подали письмо отъ сестеръ.
   Онъ прочиталъ его и обомлѣлъ.
   Сестры сообщали ему, что уже три мѣсяца, какъ мать скрываетъ отъ него ихъ ужасное положеніе. Она больна и не можетъ болѣе давать уроковъ. Двѣ недѣли тому назадъ мать слегла въ постель... Средствъ нѣтъ... Всѣ вещи заложены... Сестры рѣшились, тихонько отъ матери, сообщить обо всемъ Павлику и просить помочь, если только онъ можетъ.
   Ужасъ охватилъ Стрепетова при чтеніи этихъ строкъ. Ужасъ, злоба и отчаяніе.
   Что ему дѣлать? Какъ помочь? Къ кому обратиться?
   О, развѣ онъ не обращался ко всѣмъ, къ кому только было возможно? Развѣ онъ не обивалъ пороговъ? Развѣ онъ не ждалъ по часамъ въ пріемныхъ?
   Оставалось одно средство: обратиться къ Валентинѣ Марковнѣ.
   Но при одной этой мысли -- Стрепетова бросало въ холодъ. Гордость, самолюбіе, чувство порядочности возставали противъ этого. И какъ она посмотритъ на него, съ негодованіемъ прекращавшаго всякіе намеки о покровительствѣ,-- какъ посмотритъ она, эта женщина, считавшая почти всѣхъ людей продажными и искренно удивлявшаяся "глупости" Стрепетова, не пользовавшагося ни ея деньгами, ни ея связями?
   И къ ней итти теперь,-- къ ней, которую онъ считалъ лицемѣрной, развратной женщиной, игравшей въ религію!
   Но... мать... сестры?..
   И, наконецъ, какъ же быть?.. Онъ пробовалъ всѣ пути, онъ добивался честно достать себѣ кусокъ хлѣба,-- и что же вышло? Видно, правъ Чирковъ, и ему надо пройти черезъ это униженіе -- итти просить... и у кого?! Но только вонъ, вонъ изъ этого Петербурга! Вонъ отсюда!.. Кстати сестра пишетъ, что въ самарскомъ отдѣленіи банка есть вакансія контролера, и что управляющій отдѣленіемъ охотно бы взялъ его, если бы въ Петербургѣ за него кто-нибудь похлопоталъ.
   И Стрепетовъ пошелъ къ Варницкой.
   Валентина Марковна, по обыкновенію, занималась въ своемъ кабинетѣ, когда лакеи доложилъ ей о приходѣ Стрепетова.
   Она его встрѣтила удивленно. Въ такой часъ зачѣмъ онъ пришелъ?
   И онъ замѣтилъ это удивленіе въ ея холодныхъ голубыхъ глазахъ и смутился.
   -- Я къ вамъ по дѣлу, ma tante!
   Съ тѣхъ поръ, какъ онъ сблизился съ нею, онъ ее называлъ "ma tante".
   -- По дѣлу, Поль? Это удивительно. Садитесь и разсказывайте, какое у васъ дѣло.
   Онъ разсказалъ, что мать больна.
   -- Вамъ нужны деньги? Такъ берите, сколько надо...
   -- Нѣтъ... Какія деньги!-- раздраженно воскликнулъ Стрепетовъ, вспыхивая до корня волосъ.-- Я пришелъ просить васъ устроить мнѣ мѣсто.
   -- Давно бы такъ... Наконецъ, надумались... Это такъ легко устроить.
   -- Но не здѣсь, не въ Петербургѣ...
   -- Не здѣсь?-- удивилась Валентина Марковна.
   -- А въ провинціи... въ Самарѣ... Мнѣ бы хотѣлось быть около матери... Она очень больна.
   Варницкая записала на бумажкѣ, о чемъ просилъ Стрепетовъ, и обѣщала сегодня же съѣздить. Она надѣется, что дѣло это устроится.
   -- Мы, значитъ, разстаемся?
   -- Да... приходится...
   -- Мнѣ жаль, что вы, Поль, уѣдете. Смотрите же, приходите проститься... Завтра я свободна... Завтра вечеромъ, а потомъ въ субботу я васъ приласкаю.
   Она говорила это съ какимъ-то холоднымъ цинизмомъ, отъ котораго Стрепетова покоробило.
   -- Такъ придете?
   -- Приду!
   -- И я уѣзжаю скоро за границу!-- промолвила она.
   И, помолчавъ, прибавила:
   -- Но какой вы все-таки, однако, смѣшной Донъ-Кихотъ! Я бы могла вамъ устроить отличное мѣсто здѣсь... вы бы современемъ сдѣлали карьеру... стали бы совсѣмъ порядочнымъ человѣкомъ, а вы хотите забиваться въ трущобу... А все ваши нелѣпые взгляды... ваша смѣшная щепетильность...
   Каждое ея слово было ударомъ бича.
   Онъ выслушалъ ее, пожалъ плечами и ушелъ.
   А Валентина Марковна, глядя ему вслѣдъ, подумала:
   -- Совсѣмъ рѣдкій дуракъ, этотъ милый юноша!
   Предстоящая разлука не особенно опечаливала ее. Пора было прекратить эту связь. За ней начиналъ сильно ухаживать одинъ иностранный дипломатъ, и она не прочь была выйти за него замужъ.
  

XXVII.

   Оставалось во что бы то ни стало найти денегъ, чтобы немедленно отправить матери. Стрепетовъ бросился въ "трущобы" Ипата Никитича, надѣясь достать у Галанина, но, войдя въ прихожую и увидѣвъ старика, мрачнаго, опустившагося, небритаго, сразу понялъ, что здѣсь произошло нѣчто особенное.
   -- Здравствуйте, Ипатъ Никитичъ! Что Ѳедоръ Петровичъ дома?
   -- Дома... Какъ же, дома-съ. Ужъ теперь этотъ голубчикъ никуда не пойдетъ!-- проговорилъ какъ-то странно старикъ, заморгавши слезившимися глазами.-- Послѣдняя абонировка вышла!-- прибавилъ онъ и залился слезами.
   -- Что такое?
   -- А вотъ пожалуйте -- полюбуйтесь!
   Стрепетовъ вошелъ въ комнату Галанина и остановился, изумленный, на порогѣ. Посреди комнаты, на столѣ, бывшій его пріятель лежалъ мертвый. Дьячокъ покосился на вошедшаго и громче зачиталъ псалтырь.
   Стрепетовъ со слезами поцѣловалъ покойника и вышелъ въ корридоръ.
   -- Когда?-- спросилъ онъ старика.
   -- Вчера вечеромъ. Какъ узналъ онъ, голубчикъ, всю эту низость... такъ и прикончилъ съ собой...
   -- Какую низость?
   -- Да съ Ѳеничкой... Вѣдь обѣщала за него замужъ... Онъ такъ любилъ Ѳеничку... А мать-то ея, моя супруга, возьми да и отдай ее одному, съ позволенія сказать, мерзавцу-съ. Ну, и сама попользовалась тоже деньгами, и съ господиномъ Евфратовымъ изволила уѣхать. Теперь вотъ я и остался, въ нѣкоторомъ родѣ, одинъ съ пустыми номерами... да съ моимъ голубчикомъ...
   Старикъ заплакалъ и сквозь слезы сказалъ:
   -- И вотъ, вѣдь, какой... Деньги, что прикопилъ къ свадьбѣ, въ конвертахъ оставилъ. Въ одномъ надпись: "На похороны", а на другомъ: "Философу Ипату". И передъ смертью голубчикъ философа не забылъ!-- окончилъ старикъ.
   Стрепетовъ ушелъ разстроенный, обѣщая быть завтра на похоронахъ, и направился къ профессору Чернику въ академію.
   Онъ попалъ счастливо, передъ самымъ обѣдомъ, и засталъ профессора дома. Черникъ радостно встрѣтилъ его.
   -- Вотъ нежданный гость! Да что съ вами? Вы совсѣмъ разстроены, аркадійскій пастушокъ.
   -- Я къ вамъ съ просьбой, Андрей Ивановичъ.
   И Стрепетовъ, волнуясь и краснѣя, разсказалъ въ чемъ дѣло.
   -- Спасибо, родной, что ко мнѣ пришли... Сколько вамъ?
   -- Сто рублей.
   -- Берите больше. Отдадите, когда сможете.
   -- Нѣтъ, довольно.
   Но Черникъ убѣдилъ-таки его взять двѣсти.
   Стрепетовъ горячо благодарилъ и хотѣлъ уходить.
   -- Куда вы? Обѣдайте съ нами.
   -- Я хочу деньги отправить.
   -- Теперь ужъ поздно.
   -- Ну, хоть телеграмму.
   -- Пишите здѣсь. Я сторожа отправлю, а ужъ васъ, рѣдкаго гостя, не выпущу. И жена будетъ рада.
   -- Жена?
   -- Э, да вы развѣ не знаете? Уже мѣсяцъ, какъ Вѣра Александровна -- моя жена. Помните, еще вы говорили, что красота у нея слишкомъ земная,-- улыбнулся профессоръ, весело щуря свои маленькіе насмѣшливые и умные глаза.
   Черезъ минуту была послана телеграмма въ Самару, что завтра по телеграфу переводится полтораста рублей.
   -- Ну, а теперь пойдемъ, милый человѣкъ, обѣдать. Ровно пять часовъ, а жена моя аккуратна, какъ хронометръ.
   Вѣра Александровна уже ждала въ столовой. Она похорошѣла, посвѣжѣла и пополнѣла. Глаза ея теперь глядѣли ровно и спокойно. Сразу было видно, что она счастлива.
   Она встрѣтила Стрепетова привѣтливо и попеняла, что онъ къ нимъ не заходилъ.
   -- Теперь будетъ!-- замѣтилъ Черникъ.
   -- Едва ли. Вѣроятно, я скоро уѣду.
   -- Куда?
   -- Думаю, что въ Самару.
   -- Мѣсто получили?
   -- Нѣтъ еще, но обѣщаютъ хлопотать.
   -- А кто хлопочетъ?
   -- Варницкая!-- отвѣчалъ Стрепетовъ, краснѣя.
   -- Варницкая! О, въ такомъ случаѣ, у васъ мѣсто въ карманѣ. Эта баба, я вамъ скажу, съ большими связями. Да вы какъ съ ней познакомились?
   -- Она моя двоюродная тетка,-- пробормоталъ Стрепетовъ.
   -- Ну, отъ души поздравляю. Надѣюсь, передъ отъѣздомъ зайдете?
   -- Непремѣнно.
   За обѣдомъ Вѣра Александровна была очень мила и угощала Стрепетова. Въ то же время она зорко смотрѣла, съ аппетитомъ ли ѣстъ мужъ, и когда Черникъ не доѣлъ жаркого, она безпокойно спросила:
   -- Развѣ дурно приготовлено?
   -- Превосходно, но мнѣ не хочется.
   -- Такъ ли?
   -- Да ей-Богу же такъ!-- смѣялся Черникъ и, обращаясь къ Стрепетову, прибавилъ:-- Все боится, что я буду голоденъ! Ужасно заботливая жена!
   -- Вовсе тутъ не заботливость!-- проговорила, вся вспыхивая, Вѣра Александровна.-- Просто досадно, что кушанье не нравится.
   -- Ну, виноватъ, виноватъ, Вѣра. Ты, по обыкновенію, права!-- добродушно замѣтилъ Черникъ.
   Когда Стрепетовъ прощался, Вѣра Александровна проговорила:
   -- Вы зайдете проститься къ Риммѣ?
   Стрепетовъ весь вспыхнулъ.
   -- Зайдите, зайдите!-- продолжала она, какъ будто не замѣчая его смущенія.-- Римма всегда вспоминаетъ о васъ хорошо и очень расположена къ вамъ.

-----

   Черезъ пять дней Стрепетовъ уже получилъ мѣсто. И все это сдѣлалось какъ-то чрезвычайно просто и скоро, благодаря Валентинѣ Марковнѣ. Стрепетова позвали къ начальству, объявили, что онъ назначенъ на мѣсто, и выразили увѣренность, что онъ, конечно, оправдаетъ надежды и т. п. Ему даже сказали нѣсколько комплиментовъ и подали руку.
   Черезъ недѣлю онъ уже выѣхалъ изъ Петербурга, не простившись съ Риммой Михайловной, считая себя недостойнымъ показаться на глаза этой дѣвушкѣ.
   Грустный, далеко не похожій на прежняго наивнаго юнца, возвращался онъ домой. Первые его шаги въ жизни были далеко не тѣ, какіе онъ ожидалъ, и горькій скептицизмъ уже закрался въ его сердце и омрачилъ его вѣру въ себя и въ тѣ идеалы, которымъ онъ вѣрилъ. Но какъ ни тяжело было это сознаніе, въ душѣ его жила бодрая надежда, что все же онъ не извѣрится до конца... Впереди еще цѣлая жизнь...
   Когда черезъ четыре дня онъ пріѣхалъ на мѣсто и входилъ въ знакомый маленькій домикъ въ переулкѣ, его охватило невообразимо радостное чувство.
   Стрепетовъ со слезами бросился на шею къ матери, больной, сильно постарѣвшей, и долго, долго не отрывался отъ ея груди, какъ будто на этой дорогой груди онъ хотѣлъ выплакать то униженіе и тотъ позоръ, которые онъ испыталъ.
   А мать, улыбаясь сквозь слезы своей славной улыбкой, говорила, лаская его руку:
   -- Вотъ видишь, Павликъ, а ты отчаивался. Вотъ и получилъ мѣсто. Небось, честные и порядочные молодые люди вездѣ нужны...
   Павликъ постарался только улыбнуться въ отвѣтъ матери...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru