Стасов Владимир Васильевич
Из Стасовскаго архива

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ИЗЪ СТАСОВСКАГО АРХИВА.

   

I
ИЗЪ АРХИВА ВЛАДИМІРА ВАСИЛЬЕВИЧА СТАСОВА.

Владиміръ Стасовъ въ Италіи (1851 -- 1854).

   Печатаемыя ниже два неизданныхъ письма Владиміра Стасова относятся ко времени его Wander ja lire -- путешествія по Европѣ и жизни въ Италіи съ 1851 по 1854 г.
   Тѣ 8 лѣтъ, со времени окончанія курса въ Училищѣ Правовѣдѣнія въ 1843 г. и до выхода его -- 27-лѣтняго юноши -- во временную отставку въ 1851-мъ г., которыя въ офиціальномъ послужномъ спискѣ его значатся, какъ первыя 8 лѣтъ его служебной карьеры, по существу должны быть названы Lehrjahre, такъ какъ гораздо болѣе, чѣмъ службой, онъ занимался тѣмъ, что (по словамъ его Автобіографіи) съ самаго ранняго дѣтства "составляло его страсть и жизнь" -- искусствомъ. Онъ ревностно, пытливо и жадно изучалъ всѣ тѣ произведенія искусства -- архитектуры, скульптуры, живописи, гравюры,-- какія только можно было видѣть въ тогдашнемъ Петербургѣ, продолжалъ, какъ въ годы своего пребыванія въ Правовѣдѣніи и горячей дружбы съ Сѣровымъ, узнавать, проигрывать и анализировать созданія великихъ композиторовъ, разыскивалъ и читалъ, что только могъ, по части исторіи искусствъ, художественной критики, эстетики и философіи искусства, и такимъ образомъ сознательно и безсознательно самъ готовился къ своей будущей художественно-литературной дѣятельности. Но вскорѣ пришелъ къ заключенію, что всего того, что онъ могъ видѣть въ Петербургѣ -- въ Эрмитажѣ, Академіи, Публичной Библіотекѣ, частныхъ коллекціяхъ и въ разныхъ изданіяхъ и воспроизведеніяхъ, мало; что безъ изученія сокровищъ европейскаго творчества на мѣстахъ, безъ ознакомленія съ подлинной культурой и природными красотами Европы не можетъ быть истиннаго художественнаго образованія. Служба его была ему не по сердцу. Кромѣ того и чисто романтическія причины заставляли его желать бѣжать изъ Петербурга.
   И вотъ, когда свѣтл. князь Григорій Петровичъ Волконскій -- тогда завѣдовавшій Археологической Комиссіей въ Римѣ и состоявшій попечителемъ надъ русскими художниками въ Италіи и большой пріятель отца Стасова -- обратился къ нему съ предложеніемъ принять мѣсто личнаго секретаря князя Анатолія Николаевича Демидова и поѣхать на нѣсколько лѣтъ къ нему въ Санъ-Донато, Владиміръ Васильевичъ съ радостью ухватился за это предложеніе, вышелъ въ отставку и уѣхалъ заграницу.
   Изъ переписки В. В. Стасова съ Волконскимъ видно, что В. В. очень былъ озабоченъ вопросомъ о томъ, чтобъ его должность не носила и тѣни какой-нибудь зависимости, чтобы обезпечить себѣ, если не полную свободу, то достаточное количество свободнаго времени для собственныхъ занятій и работы, и, наконецъ, чтобъ ему было гарантировано,-- если къ тому явятся причины и поводы, -- немедленное возвращеніе на родину.
   Уѣхалъ онъ изъ Петербурга въ маѣ 1851 г. черезъ Кронштадтъ и Ростокъ въ Берлинъ, оттуда черезъ Кельнъ, Калэ и Дувръ въ Лондонъ, гдѣ съѣхался съ Демидовымъ и прожилъ тутъ нѣсколько времени. Потомъ побывалъ въ Парижѣ, въ Швейцаріи и наконецъ поселился на все почти остальное время своего заграничнаго пребыванія во Флоренціи, дѣлая впрочемъ оттуда экскурсіи по всей Италіи и проживая иногда по нѣскольку мѣсяцевъ въ Римѣ, Неаполѣ или Венеціи. На обратномъ пути въ Россію онъ побывалъ опять въ Швейцаріи, Мюнхенѣ, Дрезденѣ, Вѣнѣ и вернулся на родину черезъ Варшаву.
   Вездѣ онъ ревностно изучалъ произведенія искусства, памятники старины, осматривалъ музеи, библіотеки, храмы и дворцы, посѣщалъ театры, концерты, выставки, ателье художниковъ и частныя собранія коллекціонеровъ, а также не пропускалъ случая знакомиться съ выдающимися людьми во всѣхъ отрасляхъ знанія, науки и искусства.
   Италія совершенно захватила Стасова и навсегда осталась для него любимою страною, а въ ней -- Флоренція -- самымъ, драгоцѣннымъ, очаровательнымъ и дорогимъ, по воспоминаніямъ молодости, городомъ. Вотъ что онъ самъ писалъ о Флоренціи много лѣтъ спустя, въ 1880 году, въ письмѣ оттуда къ одной своей молодой родственницѣ:
   ..."А у меня, знаешь, сударыня, тутъ тоже и сильныя впечатлѣнія были, цѣлыхъ два дня сряду. Въ первый же вечеръ пріѣзда я совершенно неожиданно забрелъ въ переулочекъ или кривенькую улицу, гдѣ я три года прожилъ (1851--1854), даромъ что ее зовутъ degli agli, а я ненавижу лукъ не то что во множественномъ, а и въ единственномъ числѣ и черезъ этотъ фруктъ ушелъ было разъ за 1 1/2 версты отъ Шевченки, когда онъ повстрѣчался со мной на Невскомъ, закабалилъ мою руку, по которой похлопывалъ дружески и любовно своею красною толстою ладонью, а самъ для наиболѣе эстетическаго уснащенія вонялъ мнѣ прямо въ носъ лукомъ и водкой. Но тутъ, по счастью, не было и тѣни этой проклятой ботаники. Напротивъ, несло кипарисомъ, который я всегда такъ любилъ во Флоренціи и цѣлую одну свою комнату наполнилъ кипарисовыми рамками вокругъ гравюръ -- тутъ его и черезъ 25--26 лѣтъ все по прежнему любятъ. Этотъ запахъ, вдругъ перенесшій меня за четверть столѣтія назадъ, этотъ видъ стариннаго моего дворца Palazzo Ricci-Aldovisi, съ рядомъ моихъ полукруглыхъ оконъ вверху, съ портономъ и широкими входными ступенями, столько мнѣ памятными, все Это такъ сильно пахнуло на меня прежнимъ и мелькнувшими вдругъ воспоминаніями, точно кто-то стальнымъ острымъ концомъ кольнулъ меня куда то внутрь. Такія воспоминанія, когда столькихъ ужъ нѣтъ, я тебѣ скажу, это -- пребольно. Просто захлебнешься вдругъ. Впрочемъ это скоро и прошло. Я сказалъ себѣ: "А развѣ теперь не лучше въ сто разъ? И чего тутъ поминать старую ветошь, отношенную и сброшенную? Прежняя Флоренція и нынѣшняя!!! Это какъ небо и земля. То, что народилось и процвѣло -- не лучше ли это въ милліонъ противъ стариннаго, что при мнѣ было! Такъ чего же жалѣть, что вспоминать?" И снова заиграло и заблестѣло все вокругъ.-- Да, но вотъ вчера опять ударъ "острой стали" возобновился. Я взялъ да забрался въ. Санъ-Донато. Мнѣ не только хотѣлось его просто такъ посмотрѣть еще разъ, но мнѣ нужно было освѣжить, подчистить, перетрусить свои воспоминанія мѣстности, вѣдь теперь въ моихъ "Запискахъ, что пойдутъ въ "Русск. Старинѣ" въ будущемъ году, скоро рѣчь дойдетъ до моего заграничнаго житья, Флоренціи {Въ "Русск. Стар." 1880г., напечатана была глава изъ Автобіографіи В. Стасова "Учил. Правовѣдѣнія 40 лѣтъ назадъ", но продолженія ея не появлялось.}. Я хорошо сдѣлалъ, потому что на дняхъ и послѣдніе люди выѣзжаютъ отсюда на всѣ четыре стороны. Этотъ дуракъ и подлецъ П. А., никого не предупредивъ, объявилъ по телеграфу и черезъ пріѣзжихъ чиновниковъ своей петербургской канцеляріи, что теперь, когда все продано, они могутъ убираться. У кого были прежнія пенсіи отъ Анатолія Демидова, тотъ тѣмъ и проживетъ, а новый баринъ, довольно уже здѣсь покуражившійся и больше всѣхъ надоѣвшій самому себѣ, какъ бѣшеная собака, ужъ не знающій куда и броситься со своими праздными рублями -- ровно никому не намѣренъ давать и одного гроша. Какое сравненіе прежній Анатолій. Тотъ былъ полусумасшедшій, безпутный, но великолѣпный человѣкъ и притомъ съ истинно-талантливой душой. Я его знатно пропишу и картинами, сценами нарисую въ своихъ "Воспоминаніяхъ". Но теперь, вчера, какъ я пошелъ по прежнимъ заламъ и комнатамъ, гдѣ столько моей и красивой жизни прошло, какъ я сталъ опять глядѣть на эти стѣны и знакомые рѣзные потолки съ золотомъ и перспективы на садъ и горы, и какъ я вошелъ въ покинутую библіотеку, гдѣ больше трехъ лѣтъ я проработалъ и прохлопоталъ, самъ тутъ же учась поминутно, какъ мнѣ представилась разомъ вся тогдашняя жизнь -- опять такъ щипнуло, такъ защемило, что пожалуй заревѣлъ бы благимъ матомъ"...
   Въ этомъ письмѣ, кромѣ поэтическихъ строкъ о Флоренціи, вниманіе всякаго привлекутъ слова Стасова объ Анатоліи Демидовѣ. Очень жаль, что онъ не привелъ въ исполненіе своего намѣренія нарисовать этотъ портретъ Демидова, дать его полную характеристику, и лишь тамъ и сямъ въ письмахъ или статьяхъ можно прочесть отдѣльныя, отрывочныя строки, относящіяся до Демидова. Такихъ людей, при всѣхъ ихъ недостаткахъ, самодурствѣ, прихотяхъ, самомнѣніи, капризахъ, Стасовъ умѣлъ цѣнить всегда и прощать имъ эти недостатки за крупныя и свѣтлыя черты ума и характера, а всего болѣе за преданность искусству, любовь къ просвѣщенію и энергическій починъ въ дѣлахъ художественныхъ и научныхъ. Выходили у него съ Демидовымъ и стычки и временныя размолвки, и тѣмъ не менѣе Стасовъ провелъ съ нимъ три года и, когда поѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Россію, чтобы проѣхать и въ Сибирь, то сначала намѣревался даже вернуться въ Санъ-Донато, но потомъ его личныя обстоятельства измѣнились, и онъ распрощался съ княземъ, несмотря на всѣ просьбы послѣдняго не оставлять своей службы у него.
   Съ самаго перваго момента своихъ сношеній съ Демидовымъ Стасовъ поставилъ себя совершенно независимо и самостоятельно, и Анатолій Демидовъ, человѣкъ дѣйствительно недюжинный и чуткій ко всему талантливому, сразу оцѣнилъ не только его умъ, знанія, способности, но и его прямой, открытый характеръ, чувство собственнаго достоинства и безкорыстіе. Такъ напр. Стасовъ упорно отказывался, -- при всей своей всегдашней матеріальной необезпеченности,-- отъ вознагражденія за тѣ мѣсяцы, которые проводилъ въ Римѣ или Неаполѣ, такъ что Демидову приходилось упрашивать его черезъ другаго секретаря или управляющаго дѣлами, Мелькіора, принять отъ него хотя нѣкоторую сумму ввидѣ аванса или подарка; упорно отказывался Стасовъ и отъ всякаго другого рода и вида "подачекъ", какъ онъ говорилъ, но твердо требовалъ за то исполненія всѣхъ пунктовъ ихъ уговора или договора. Демидовъ вскорѣ поручилъ ему всю свою иностранную корреспонденцію какъ съ выдающимися европейскими учеными, такъ и съ офиціальными лицами, хотя кромѣ Стасова у него были и другіе секретари (благодаря чему Стасовъ вошелъ въ сношенія со многими знаменитостями), довѣрилъ ему всецѣло пріумноженіе и организацію своей библіотеки и коллекцій въ Санъ-Донато, наконецъ съ радостью поручилъ ему заняться устройствомъ и украшеніемъ домовой церкви, устроенной и обставленной совсѣмъ не на русскій, не на православный, а на какой-то французскій, наполовину свѣтскій, наполовину католическій ладъ; словомъ -- сдѣлалъ Стасова какъ бы своимъ "совѣтникомъ" по всѣмъ художественнымъ дѣламъ своимъ, предпріятіямъ и затѣямъ.
   Письмо Стасова къ теткѣ Аннѣ Абрамовнѣ Сучковой, родной сестрѣ его матери, рисуетъ именно эту сторону дѣятельности и жизни Стасова въ Санъ-Донато. Уже и въ тѣ годы, какъ и въ средній періодъ своей кипучей дѣятельности, какъ и до послѣднихъ лѣтъ жизни, онъ былъ вѣчно полонъ разныхъ затѣй, новыхъ предпріятій, начинаній, иниціативы, выдумокъ; любилъ, устраивая что-нибудь, входить во всѣ подробности, всегда хлопоталъ о чужихъ дѣлахъ такъ горячо, какъ будто это было его собственное, и, какого бы характера это дѣло ни было, чтобы этотъ характеръ былъ выдержанъ до конца. На этотъ разъ онъ именно такъ отнесся къ дѣлу устроенія Санъ-Донатской церкви, и хотя въ это время В. В. уже далеко не былъ тѣмъ вѣрующимъ православнымъ, какимъ былъ въ ранней юности, онъ постарался, чтобъ все было сдѣлано и исполнено какъ приличествуетъ настоящему русскому православному храму, съ соблюденіемъ всѣхъ традицій въ убранствѣ его и всѣхъ освященныхъ вѣковыми привычками особенностей каждой вещи и предмета. Совершенно такъ же впослѣдствіи Стасовъ много разъ хлопоталъ о постановкѣ кому-нибудь изъ великихъ русскихъ людей памятника, рѣшетки къ нему, объ устройствѣ какого-нибудь юбилейнаго торжества со всевозможными подношеніями, затѣйливыми адресами, оригинальными вѣнками, или о малѣйшихъ деталяхъ какого-нибудь художественнаго изданія, вродѣ напр. закладокъ изъ подлинной сапожниковской парчи, сотканной изъ подлинныхъ константинопольскихъ золотыхъ нитокъ, а не мишурныхъ, и изображающей подлинный рисунокъ мозаики въ св. Софіи -- для изданія "Византійскія Эмали" Звенигородского. Такимъ образомъ это письмо къ теткѣ или "тіотушкѣ", Аннѣ Абрамовнѣ (какъ всегда ей писали всѣ ея племянники, такъ какъ она сама такъ подписывалась) является очень характернымъ для Стасова и показываетъ, какъ онъ уже въ молодые свои годы являлся совершенно тѣмъ же опредѣленнымъ, ярко-индивидуальнымъ человѣкомъ, какимъ всѣ его знали въ теченіе всей его позднѣйшей жизни.
   Вторая половина этого письма, посвященная описанію народнаго праздника въ Римѣ, является отраженіемъ тѣхъ яркихъ, колоритныхъ впечатлѣній, которыя съ упоеніемъ впитывалъ увлекающійся и отзывчивый на все живописное, національное, бьющееся живымъ пульсомъ народной жизни Стасовъ и о чемъ съ увлеченіемъ писалъ и роднымъ, и друзьямъ, и читателямъ русскимъ въ рядѣ частныхъ и журнальныхъ писемъ. Уѣзжая изъ Флоренціи, то на короткій, то на продолжительный срокъ въ Римъ, или Неаполь, онъ, какъ за 50 лѣтъ до него молодой Гёте, жадно набирался этихъ итальянскихъ впечатлѣній, изучая не только итальянское искусство, но и итальянскій народъ его, бытъ, нравы, обычаи, праздники и будничную жизнь, костюмъ и простонародный говоръ, и привычки и особенности итальянской аристократіи, среди которой имѣлъ не мало друзей.
   Въ эти же годы онъ близко познакомился и подружился съ жившей тогда въ Италіи извѣстной русской писательницей, впослѣдствіи -- издательницей "Собранія романовъ" Елизаветой Николаевной Ахматовой, посѣтить которую его просилъ ихъ общій Петербургскій пріятель, Викторъ Павловичъ Гаевскій, и съ сестрами Руновскими, изъ которыхъ одна -- Софья Ивановна, въ замужествѣ Снессорева, женщина рѣдкой красоты, и внѣшней и душевной, впослѣдствіи тоже немало потрудилась на литературномъ поприщѣ (она много переводила и писала на религіозныя темы), а младшая -- Марія Ивановна вскорѣ вышла замужъ за итальянскаго доктора Тарситани и большую часть жизни прожила въ Италіи, лишь послѣ смерти мужа вернувшись въ Россію. Дочь ея была крестницей Владиміра Васильевича. Дружескія сношенія съ этой семьей В. В. сохранилъ до самой смерти. Ахматова была тогда опасно больна, и В. В., видя ея полное одиночество на чужой сторонѣ и полную безпомощность, ухаживалъ за больной, какъ истая сестра милосердія, хотя всю жизнь по всей своей натурѣ считалъ себя всегда "совершенно неспособнымъ на дѣла милосердія". Это было одно изъ его трогательныхъ заблужденій на собственный счетъ. Ахматова же всю свою жизнь съ умиленіемъ вспоминала, какъ В. В. самоотверженно и заботливо выхаживалъ ее и, можетъ быть, спасъ отъ смерти. И это она особенно цѣнила, зная, что время, посвященное этимъ заботамъ, Стасовъ отрывалъ отъ своихъ кратковременныхъ наѣздовъ въ Римъ, гдѣ у него завязалась безумно-страстная любовь съ одной красавицей римлянкой, по имени Ниной. Объ этой Нинѣ Стасовъ не могъ равнодушно вспоминать даже въ самые послѣдніе годы своей жизни (напр., въ письмахъ къ своему старому другу В. П. Энгельгардту), а литературнымъ отголоскомъ этой римской любви являются тѣ "Три письма", (изъ которыхъ одно -- "Первое письмо къ Нинѣ" -- поя вилось въ 1853 г. въ "Библіотекѣ для Чтенія", безъ подписи) и то "Письмо изъ Италіи", которое было напечатано въ 1853 же году въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" за подписью "В. С." и въ которомъ Стасовъ живо и талантливо описываетъ знаменитые октябрьскіе народные праздники въ Римѣ. Эти статьи обратили на себя вниманіе Аполлона Григорьева, признавшаго въ авторѣ ихъ большой литературный талантъ. Кромѣ того, В. В. написалъ тогда же "Разсказы знакомымъ" и "Она разсказываетъ" -- полубеллетристическое, полуавтобіографическое произведеніе -- и кромѣ того задумалъ два произведенія чисто беллетристическія, одно подъ заглавіемъ "Elysium -- листки изъ я;урна я а умершаго" -- "свиданіе въ другомъ свѣтѣ душъ любившихъ здѣсь", и Исторію Дѣвы Маріи, отъ дѣтства и до смерти Сына, не называя ее, а лишь передавая всю поэтическую и трагическую сторону радостей и страданій Матери великаго подвижника.
   Этюдъ "Она разсказываетъ" какъ и "Письмо къ Нинѣ", дышетъ увлеченіемъ, просто необузданной страстью и въ то же время истиннымъ преклоненіемъ предъ "святыней красоты". Эти два разсказа, равно какъ "Второе письмо къ Нинѣ", "Письмо Нины" и "Отрывокъ изъ письма по случаю смерти Брюллова -- съ подзаголовкомъ: "Что-то вродѣ посвященія Маріи Ивановнѣ Руновской" -- остались ненапечатанными и принадлежатъ нынѣ тоже архиву Пушкинскаго Дома. Своимъ домашнимъ -- тремъ братьямъ, двумъ сестрамъ и "тіотушкѣ", и близкимъ друзьямъ: Кларкамъ, Горностаевымъ, Сѣровымъ, Собольщиковымъ, В. В. писалъ во все время своего пребыванія въ чужихъ краяхъ, кромѣ отдѣльныхъ, частныхъ писемъ каждому въ отдѣльности,-- большія письма для общаго прочтенія, нѣчто вродѣ "путевыхъ записокъ" или журнала. Перечитывая ихъ теперь, невольно припоминаются слова М. П. Мавромихали-Анастасіевой, писавшей Стасову, что читая эти "безподобныя письма которыя такъ живо рисуютъ Италію", она словно сама переносится въ эту страну. Старая пріятельница Стасова, мать Сѣрова, Анна Карловна, бывшая въ тѣ годы въ постоянной перепискѣ съ В. В., въ одномъ изъ своихъ отвѣтныхъ писемъ такъ передаетъ впечатлѣнія свои при чтеніи Стасовскихъ писемъ: "Сколько я вашихъ писемъ перечитала за это время, да какихъ еще отличныхъ... Когда Саша читалъ мнѣ въ вашемъ письмѣ о ней (пѣвицѣ Донтагъ), то мнѣ все время хотѣлось плакать, и сколько я ни удерживалась, а все-таки слезы удовольствія сами текли, такъ точно, какъ бываетъ со мною въ театрѣ, и то же самое чувство наполняло меня всю, какъ въ хорошей пьесѣ, что я плачу, и мнѣ такъ хорошо, я чувствую такое наслажденіе, которое не промѣняю ни на что"...
   Сынъ же Анны Карловны, А. Н. Сѣровъ угадалъ по этимъ письмамъ будущее призваніе своего друга и писалъ ему объ этомъ совершенно убѣжденно и увѣренно: "Что за досада, что кромѣ Дмитрія, мнѣ рѣшительно не съ кѣмъ наслаждаться твоими письмами {Очевидно Сѣровъ не зналъ или не догадывался, какимъ цѣнителемъ Этихъ писемъ была его мать. Впрочемъ, онъ и вообще недостаточно умѣлъ ее цѣнить, по словамъ Стасова.}. Какъ бы я читалъ ихъ Сонечкѣ {Софья Николаевна Дютуръ, сестра Сѣрова, жила тогда съ мужемъ въ Лисинѣ, гдѣ ея мужъ служилъ по лѣсному вѣдомству.} и М[аріи] П[авловнѣ]. Какъ бы вмѣстѣ со мною онѣ обѣ вливали въ себя все безподобное, что ты намъ такъ щедро даришь въ каждомъ твоемъ письмѣ... Какъ бы я хотѣлъ тутъ же разомъ перелить въ другихъ то, что волнуется у меня въ душѣ при чтеніи твоихъ нынѣшнихъ писемъ, такъ горячо и такъ славно писанныхъ, что во мнѣ ни малѣйшего сомнѣнія не остается насчетъ твоей настоящей писательской дѣятельности. Отчего же бы въ тебѣ зародилась такая страсть къ писанію, еслибъ тебѣ не назначено было выработать изъ себя автора и автора не безъ силы и не безъ значенія въ мірѣ искусства. Вѣдь когда же нибудь выскажется огненная твоя душа во всеуслышаніе -- вѣдь будетъ же то время, когда всѣ твои умственныя силы получатъ достойное тебя направленіе -- все приведется къ одному знаменателю, и тогда тебѣ нельзя будетъ ограничиться письмами къ твоимъ близкимъ... Я увѣренъ, что этого не долго ждать. Поѣздка твоя въ Италію во многомъ перемѣнитъ тебя, вышлифуетъ и натолкнетъ тебя на твою настоящую дорогу"... {Въ одномъ его автобіографическомъ отрывкѣ.}
   Должно дѣйствительно безъ обиняковъ признать теперь, когда Стасовъ уже окончилъ свое дѣло на землѣ, что письма его -- одно изъ характернѣйшихъ и прекраснѣйшихъ доказательствъ его литературнаго таланта и что они въ то же время явились, по его собственному признанію, 9 столько же, какъ и по вышеприведенному мнѣнію Сѣрова, первымъ выраженіемъ этого таланта, ареной, гдѣ впервые онъ выступилъ, какъ критикъ художественныхъ произведеній, формулируя и свои мимолетныя, только что вынесенныя впечатлѣнія, и свои коренныя требованія отъ искусства, литературы и жизни.
   Проживая подолгу -- по нѣскольку мѣсяцевъ подрядъ -- въ Римѣ, онъ особенно часто посѣщалъ мастерскія русскихъ художниковъ Брюллова, Иванова, Баскакова, Іордана, Моллера, итальянцевъ Carlo Morelli и Squanquarelli, особенно подружился съ Іорданомъ и Баскаковымъ и подѣлился своими свѣдѣніями и съ русскими читателями, напечатавъ въ "Спб. Вѣд." 3 и 4 сентября 1852 г. (NoNo 196 и 197) статьи "Работы русскихъ художниковъ и Римѣ" и "Еще о работахъ русскихъ художниковъ" {Статьи эти не вошли ни въ Собр. Соч. Стасова, ни въ печатный списокъ его сочиненій, вошедшій, въ томъ посвященныхъ его памяти Воспоминаній.} и въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1852 г. статью "Письмо изъ Неаполя: Послѣдніе дни К. П. Брюллова и оставшіяся въ Римѣ послѣ него произведенія" и позднѣе -- въ "Русск. Худ. Листкѣ" 1856 г. статейку: "Три рисунка съ нѣкоторыхъ изъ числа послѣднихъ произведеній К. П. Брюллова" и въ "Русскомъ Вѣстникѣ" 1856 г. замѣтку: "Новая картина Моллера: Іоаннъ Богословъ на Патмосѣ.",
   Въ тоже время онъ усердно изучалъ и античное, и старинное итальянское искусство и съ той поры навсегда сохранилъ особую любовь -- и это надо замѣтить и нашимъ доморощеннымъ "открывателямъ" и мнимымъ просвѣщеннымъ цѣнителямъ прерафаэлитовъ -- къ примитивамъ: къ Джотто, Мазаччіо, Гади, Беато-Анджелико, Ботичелли Они восхищали его особенно своею искренностью и силой чувства, наивностью неподдѣльнаго выраженія и глубокой вѣры, и чистотою линій и краски. И уже съ тѣхъ дальнихъ лѣтъ Стасовъ признавалъ, что если въ двухъ послѣднихъ отношеніяхъ Рафаэль выше ихъ, то именно первыми качествами прерафаэлиты казались ему неизмѣримо превосходящими этого царя внѣшней красоты, всегда считавшагося Стасовымъ слишкомъ академичнымъ. Съ такимъ же глубокимъ интересомъ изучая старинную и средневѣковую скульптуру и архитектуру, Стасовъ точно также навсегда полюбилъ Микель-Анджело и Донателло и произведенія ихъ зналъ въ совершенствѣ. Мнѣ лично пришлось въ этомъ лишній разъ убѣдиться, сдѣлавъ съ нимъ и съ моимъ отцомъ путешествіе по Италіи въ 1881 г. Цѣлые часы простаивали мы съ нимъ въ общественныхъ музеяхъ и во всевозможныхъ частныхъ коллекціяхъ, дворцахъ и церквахъ, гдѣ находилась хоть какая-нибудь картина Джотто или Мазаччіо, Беато Анджелико или Гади, и онъ съ жаромъ и убѣжденнымъ Знаніемъ объяснилъ мнѣ и другой молодой дѣвицѣ, нашей спутницѣ -- всѣ достоинства и великія красоты этихъ старыхъ мастеровъ.
   Съ другой стороны весьма часто выводилось изъ его писаній и утверждалось въ печати, что онъ "врагъ Ренессанса": онъ былъ лишь врагомъ Ренессанса, переносимаго или перенесеннаго на Русскую почву, Ренессанса подражательнаго, обезъянничающаго, а Ренессансъ настоящій, итальянскій, подлинный всегда оставался предметомъ его восхищенія, и возвращаясь періодически въ Италію, Стасовъ всякій разъ съ новымъ наслажденіемъ вновь и вновь разсматривалъ и разглядывалъ его памятники, совершенно такъ же, какъ любовно разсматривалъ готику въ Миланѣ, Кельнѣ или Шартрѣ, романскіе соборы сѣверной Италіи и Германіи, и романо-византійскоарабскіе -- въ Сициліи, и романо-византійскаго Санъ Марко въ Венеціи.
   Стасовъ любилъ и цѣнилъ все своеобразное, подлинное, создавшееся органически, и ненавидѣлъ всякую подражательность, повтореніе съ чужого голоса. Оттого онъ восхищался въ Италіи тѣмъ, что казалось ему несноснымъ перенесенное въ Петербургъ, Вѣну или Москву. Архитектура же всегда оставалась искусствомъ, особенно близкимъ его сердцу, наравнѣ съ музыкой. Потому онъ неустанно изучалъ ее въ годы пребыванія за-границей и особенно въ Италіи.
   Такъ же старательно онъ разыскивалъ все, что можно, и по части старинной -- средневѣковой и позднѣйшей -- музыки и въ этомъ отношеніи особенно оцѣнилъ богатую коллекцію нотныхъ автографовъ и копій аббата Санти ни въ Римѣ, о которой написалъ большую статью, напечатанную во Флоренціи по-французски отдѣльной брошюрой, разосланной имъ какъ въ нѣкоторыя иностранныя библіотеки, такъ и отдѣльнымъ выдающимся музыкантамъ и меценатамъ и любителямъ искусства въ Европѣ, а по-русски въ нѣсколько сокращенномъ видѣ въ "Библіотекѣ для Чтенія" 1852 г. Кромѣ того, Стасовъ заказалъ копію со всѣхъ этихъ музыкальныхъ сокровищъ аббата Сантини и принесъ ее въ даръ Имп. Публичной Библіотекѣ. И это дѣло Стасова опять таки характерно для него: сколько путешественниковъ и музыкантовъ или путешествующихъ музыкантовъ и знатоковъ посѣтили и посѣщали это собраніе,-- въ томъ числѣ и Мендельсонъ, -- но никому не пришло въ голову и въ сердце -- повѣдать міру объ этой музыкальной сокровищницѣ, чтобы она не оставалась, какъ свѣча подъ спудомъ, а служила къ просвѣщенію музыкантовъ всей Европы, и никому въ голову не пришло сказать и указать всѣмъ, какое великое дѣло сдѣлалъ скромный собиратель-аббатъ въ Римѣ; Стасовъ же не прошелъ равнодушно мимо, не промолчалъ, а какъ впослѣдствіи десятки, если не сотни разъ дѣлалъ въ своей жизни,-- тотчасъ же прославилъ этотъ тяжкій подвигъ на пользу искусства и музыкальной науки.
   Второе печатаемое здѣсь письмо -- къ Глинкѣ -- не менѣе характерно для Стасова, и въ немъ, какъ въ фокусѣ, сконцентрированы всѣ типическія черты отношенія его къ великимъ талантамъ, съ которыми не то, что судьба сталкивала его въ жизни, а которыхъ самъ онъ всю жизнь искалъ, шелъ имъ навстрѣчу, служилъ имъ, чѣмъ могъ.
   Съ Глинкой Стасовъ познакомился въ концѣ 1840-хъ годовъ черезъ Сѣрова, а видѣлъ его впервые въ 1843 году въ концертѣ Листа въ Дворянскомъ Собраніи. Въ одномъ (неизданномъ) письмѣ 1899 года Л. Ив. Шестаковой къ Стасову говорится, что первый разъ онъ былъ у Глинки въ Царскомъ Селѣ, гдѣ тогда М. Ив. жилъ съ Л. И. на дачѣ, въ день рожденія Глинки -- 20 мая 1849 года. Вскорѣ В. В. Стасовъ, вмѣстѣ съ братомъ Дмитріемъ, В. П. Энгельгардтомъ, К. Вильбуа, Сѣровымъ, Сантисомъ и нѣкоторыми другими, сдѣлался постояннымъ гостемъ тѣхъ интимныхъ музыкальныхъ собраній у Глинки, на которыхъ нашъ великій,-- увы! тогда еще такъ немногими признаваемый въ Россіи за генія,-- композиторъ находилъ отраду и утѣшеніе отъ окружавшаго его тупого непониманія и толпы и мнимыхъ знатоковъ. Этотъ небольшой кружокъ Глинка, по примѣру первой своей пріятельской компаніи конца 1830-хъ и начала 1840-хъ годовъ, прозвалъ "братіей" или "нашей компаніей". В. В. Стасовъ посѣщалъ эти вечера вплоть до своего отъѣзда заграницу въ 1851 г. Когда, весною 1852 года. Глинка самъ собрался за границу -- во Францію и Испанію, -- то "поспѣшилъ напомнить о себѣ" Стасову коротенькимъ письмомъ {Напечатано въ Полномъ собраніи писемъ Глинки, изд. И. О. Финдейзеномъ.}, и такъ какъ В. В. Стасовъ тогда тоже собрался предпринять изъ Флоренціи небольшое путешествіе по Испаніи (даже запасся отъ Демидова рекомендательными письмами къ разнымъ губернаторомъ, консуламъ и др. властямъ, а также серьезно учился испанскому языку у двухъ испанцевъ), то Глинка "заранѣе радовался встрѣтить его на берегахъ Гвадалквивира" и прибавлялъ при этомъ: "для этого братецъ вашъ по моей просьбѣ увѣдомитъ васъ о моемъ выѣздѣ отсюда". Однако, какъ извѣстно, Глинка въ Испанію въ это свое, предпослѣднее, путешествіе за границу не доѣхалъ; захворавъ и въ особенности подвергшись припадкамъ своего сплина, или носталгіи, какъ онъ выражался, онъ вернулся съ полдороги къ Пиренеямъ въ Парижъ и тамъ остался на долгое житье, вплоть до весны 1854 г. Поѣздка Стасова въ Испанію тоже не состоялась; разныя и художественныя, и романическія, и чисто практическія причины задержали его во Флоренціи, а затѣмъ въ Римѣ и Неаполѣ, и онъ такъ и отказался отъ своего намѣренія тогда же побывать въ Испаніи. Попалъ онъ туда впервые съ братомъ и племянницей почти черезъ 30 лѣтъ, въ 1881 году, а затѣмъ повторилъ это путешествіе съ Рѣпинымъ въ 1883 г.
   Зимою 1853 г., когда онъ былъ въ Римѣ, М. И. Желѣзновъ, ученикъ и другъ Брюллова, побывавшій незадолго передъ тѣмъ въ Парижѣ, привезъ Стасову привѣтъ и поклонъ Глинки и передалъ маленькую французскую визитную карточку "Michel de Glinka"; на оборотѣ этой карточки Глинкой написано: "В. В. Стасову во Флоренціи"; но вышло такъ, что получилъ ее Стасовъ въ Римѣ (карточка эта бережно сохранялась Стасовымъ всю жизнь и теперь лежитъ въ архивѣ его въ Пушкинскомъ Домѣ). И вотъ, въ отвѣтъ на это дружеское напоминаніе о себѣ, -- онъ написалъ Глинкѣ помѣщаемое ниже письмо (единственное изъ писемъ В. В. къ Глинкѣ, находящееся въ томъ же архивѣ) {Оно было переслано Глинкой Л. И. Шестаковой: для прочтенія его и "братіей".}.
   В. В. Стасовъ, какъ уже сказано, кромѣ занятій по своей службѣ у Демидова и изученія художественныхъ твореній, стремился знакомиться съ самими творцами и не упускалъ случая повидать кого только могъ изъ знаменитыхъ людей, жившихъ тогда въ Римѣ, Неаполѣ или Лондонѣ. Вслѣдствіе этого, онъ не преминулъ познакомиться и съ Россини. Вотъ объ этомъ то онъ и захотѣлъ прежде всего написать Глинкѣ, -- съ какой затаенной цѣлью -- будетъ ясно изъ прочтенія самого письма. Но и помимо этой цѣли безпристрастное мнѣніе и чуткость въ пониманіи художественной натуры знаменитаго автора "Цирульника", сквозящія въ этихъ строкахъ, всегдашнее стасовское горячее отношеніе къ встрѣчѣ съ отмѣченными печатью генія людьми -- опять таки очень характерны для молодого будущаго критика, тогда только еще выходившаго на свою собственную писательскую дорогу.
   Письмо это характерно и для отношенія его къ Глинкѣ, какъ одно ихъ первыхъ проявленій его дѣйственнаго служенія автору "Руслана", и въ то же время, какъ образецъ вообще его отношеній къ художникамъ во всѣхъ сферахъ искусства: стремленіе поддержать талантъ въ тяжелыя, переживаемыя этими творцами красоты минуты, бережное и любовное прикосновеніе къ "больнымъ мѣстамъ", желаніе ободрить, вдохнуть новыя силы, показать свою любовь и преданность и тѣмъ подвигнуть, съ вѣрой въ свое призваніе, на новыя дѣянія и творенія. Только, когда Стасовъ писалъ это письмо въ 1853 г., онъ дѣйствовалъ почти безсознательно, по инстинкту и чуткости, а черезъ 6 лѣтъ, когда Глинки уже не было въ живыхъ, а Стасовъ только что напечаталъ его [біографію -- до сихъ поръ единственно полную біографію Глинки -- Стасовъ въ одномъ изъ своихъ писемъ къ М. А. Балакиреву, такое отношеніе сознательно поставилъ цѣлью, задачей и девизомъ всей своей дѣятельности: "быть полезнымъ другимъ, коли самъ не родился творцомъ".
   Итакъ, въ этомъ письмѣ къ Глинкѣ Стасова три пункта особенно должны остановить наше вниманіе: отзывъ о Россини, -- какъ самъ себѣ, такъ и по затаенной цѣли, съ которой Стасовъ о незамирающей художественной жизненности итальянскаго маэстро написалъ Глинкѣ; любовное и восторженное отношеніе къ самому Глинкѣ и, наконецъ, свѣдѣнія о старинной итальянской музыкѣ и аббатѣ Сантини.
   Свѣдѣнія были Глинкѣ по вкусу, а тонъ самого письма и одушевлявшее его чувство произвели то самое на Глинку дѣйствіе, какого желалъ Стасовъ, -- это видно изъ писемъ Глинки и къ сестрѣ, и къ Д. В. Стасову, и къ самому Владиміру Васильевичу (котораго Глинка въ первомъ своемъ письмѣ по забывчивости назвалъ Василіемъ). М. И. говоритъ и повторяетъ въ этихъ письмахъ на всѣ лады, что "получилъ премилое письмо отъ В. В. изъ Флоренціи", что "это письмо его весьма обрадовало", наконецъ самому В. В. Глинка писалъ: "Ваше дружеское и ласковое письмо порадовало меня до такой степени, что я переслалъ его сестрѣ, которая не замедлитъ сообщить его нашей Петербургской братіи, въ числѣ коей обрѣтается и милый братецъ вашъ Дмитрій Васильевичъ. Весьма пріятно мнѣ такъ же и то, что вы сблизились съ Россини. Ваше мнѣніе о немъ не удивляетъ: Фридрихъ Dehn въ Берлинѣ, а прежде него (въ 1832 г.) Pollinі въ Миланѣ не могли говорить о немъ безъ восторга. Но мы всѣ болѣе или менѣе эгоисты, и я признаюсь, что ваша обильная жатва древней Итальянской музыки мнѣ ближе къ сердцу, чѣмъ всѣ совершенства Россини. Ежели Великій Аллахъ сподобитъ, въ Маѣ будущаго 54 г. я долженъ быть въ Петербургѣ и провести тамъ зиму. Какъ бы весело было, если бы и вы къ намъ пожаловали. Едва бы нашли гдѣ либо столь ревностныхъ любителей классической музыки. Вашъ братецъ, Сѣровъ, нѣкто Энгельгардтъ, я и пр. въ зиму съ 51 на 52 годъ не мало потѣшились всѣмъ, чѣмъ только можно, но стариковъ Итальянцевъ плохо знаемъ -- ихъ у насъ нѣтъ. Итакъ, ежели возвратитесь къ 54 г., привезите все собранное, ежели же обстоятельства задержатъ васъ въ Италіи, соблаговолите сообщить намъ при удобномъ случаѣ отъ 20 до 25 пьесъ (отдѣльныхъ, цѣлыхъ мессъ исполнять средствъ не имѣемъ) церковной Итальянской древней музыки по вашему выбору на 2, 3 и 4 голоса преимущественно безъ аккомп. или токмо съ аккомп. одного органа".
   

I

Санъ-Донато 18/30 Апрѣля 1852.
1 и 2 Мая. Пятница.

Аннѣ Абрамовнѣ.

   Милостивая Государыня тіотушка, пожалуйста не показывайте Этого письма Софьѣ Николавнѣ, госпожѣ Дютуръ {Письма, получавшіяся въ семьѣ Стасова въ Петербургѣ по большей части читались и всей семьей Сѣровыхъ и другими его друзьями.}, потому что нынче я собрался писать Вамъ опять больше по хозяйственной части, а эта госпожа терпѣть не можетъ этихъ дѣлъ и чтобъ я про нихъ говорилъ -- и мнѣ опять достанется, какъ разъ досталось. Мнѣ очень хочется разсказать вамъ всякія всячины, которыя бы самъ разсказалъ вамъ, еслибъ теперь воротился въ Петербургъ; если пропустить ихъ нынче, пройдетъ пожалуй цѣлый годъ, прежде чѣмъ случится.мнѣ разсказывать, а вамъ слушать, ныньче же я становлюсь такимъ старикомъ, что ничего не помню, пожалуй до будущаго года все перезабуду: отъ этого-то я, Милостивая Государыня тіотушка, рѣшаюсь подъ секретомъ писать къ Вамъ обо всѣхъ дѣлахъ, объ которыхъ мнѣ хочется. Что намъ съ вами дѣлать, когда намъ двумъ интересны многія вещи, до которыхъ другимъ нѣтъ дѣла? Неужели же запереть свой ротъ и замолчать, побросать перья и не писать? Говоритъ пословица: "на всякое чиханье не наздравствуешься", на всѣ вкусы не придешься. "Для меня нужно всякій разъ прійтись только по своему собственному вкусу, да еще по вкусу того, кому пишу; нынче пишу вамъ и желаю, чтобъ мое письмо было интересно вамъ однимъ...-- Такъ какъ я очень скоро уѣзжаю отсюда, то мнѣ хочется теперь разсказать и пересчитать вамъ все, что моего дѣланья останется здѣсь, въ С.-Донато, надѣланного въ цѣлый годъ (почти) моего житья, исключая всѣхъ писанныхъ бумагъ, бумажекъ, писемъ, рапортовъ, докладныхъ записокъ и проч., чего нельзя перечесть, потому что я не помню и не знаю. Больше всего осталось моего въ церкви: она теперь совсѣмъ не похожа на ту, какую я нашелъ, пріѣхавши сюда. Сверху иконостаса было поставлено по три высокихъ подсвѣчника съ каждой стороны, съ длинными двухъ-аршинными свѣчами, какія стоятъ на катол. престолахъ, также стояли католическія вазочки съ букетами цвѣтовъ и на верху иконостаса и на престолѣ. Все это вмѣстѣ давало церкви какой-то католическій видъ (выдумалъ это нѣсколько лѣтъ тому назадъ старый-старый дьячокъ, который лѣтъ уже 3,0 живетъ въ Италіи, по разнымъ миссіямъ, а теперь у Демидова и перезабылъ все русское). Я тотчасъ же велѣлъ все это снять и заказалъ надъ сѣверными и южными дверями деревянныя, вызолоченныя группы церковныхъ вещей, какъ это всегда у насъ бываетъ: съ одной стороны шапка Аарона, кадильница, 7-рожковый свѣтильникъ, заповѣди и проч., и проч., съ другой: крестъ, евангеліе, лѣстница, копіе, губка и проч.-- На рѣзныхъ орѣховыхъ крылосахъ были наверху католическіе (такъ называемые пизанскіе) кресты такой формы {Въ текстѣ письма сдѣланъ рисунокъ креста.}, которые мнѣ рѣзали глаза,-- я ихъ велѣлъ тоже снять и сдѣлать наши {Опять рисунокъ.} -- не то, чтобъ для меня это составляло въ сущности какую нибудь разницу -- мнѣ право это все равно, какъ вы знаете,-- но я привыкъ всякую вещь (хотя-бы очень маленькую) поправить какъ можно лучше и какъ она должна въ самомъ дѣлѣ быть, если только я могу запустить свою лапу.-- Отыскалъ я отличный коверъ (у Демидова ихъ цѣлые магазины) и положилъ его изъ-подъ престола сквозь царскія двери впередъ въ церковь, чтобъ выходить священнику; выписалъ изъ Россіи образки золотые и повѣсилъ на царскихъ дверяхъ, чтобъ священнику цѣловать..По своему рисунку велѣлъ выбить купель; на ней, какъ у насъ заведено, 3 маленькихъ шандальчика для свѣчекъ и крестъ спереди выбитъ барельефомъ, но и вся купель и шандальчики эти очень красивой формы, а не такіе уродливые чаны, какъ у насъ всегда и вездѣ видишь. Потомъ ставятъ у насъ купель на стулья или Богъ знаетъ на что. Я сдѣлалъ нарочно деревянную хорошую, подъ орѣхъ, базу, и такъ какъ ножка купели круглая, а база четвероугольная, то на остающіеся уголки священникъ можетъ класть свою книжку, платокъ для обтиранія рукъ и т. д. Другую вазу поменьше и тоже на деревянномъ пьедесталѣ я сдѣлалъ для освященія святой воды въ Крещенье; обѣ эти вазы стоятъ въ двухъ углахъ церкви. Самъ я заказывалъ также по собственнымъ рисункамъ хоругви. Посовѣтовавшись съ Борисп[ольцемъ] {Русскій живописецъ, жившій тогда въ Италіи, пріятель Стасова. Въ послѣдніе годы своей жизни онъ ослѣпъ.}, я купилъ шелковую холстинку для написанія тонкихъ 4 образковъ на хоругви, заказывалъ нарочно шелковую пурпуровую матерію и потомъ первой здѣшней золотошвейкѣ росписалъ, какъ что должно быть вышито золотомъ -- что матомъ, что прямо, что вкось ниткой. На этихъ хоругвяхъ лопасти наполнены длинными, точно нитяными арабесками, очень легкими и сквозными, остающіяся рѣшетки наполнены звѣздами. Кисти, бахрому точно также разсказалъ какъ сдѣлать, по особливому дешевому способу; эти хоругви висятъ на своихъ бѣлыхъ съ золотомъ кое-гдѣ палкахъ, на лентахъ той же матеріи; я же нарисовалъ и заказалъ вдѣланныя на лапкахъ въ крылосъ кольца бронзовыя, вызолоченныя; фонарь для ходовъ (бѣлый съ золотомъ, въ видѣ византійского куполика, прорѣзного и вызолоченного) и внутри свѣчка вотъ какъ сдѣланы {Нарисованъ фонарь.}: деревянный шандальчикъ поддерживается четырьмя выгнутыми прутиками, идущими изъ угловъ шестиугольного фонаря {Нарисованы эти прутики.}; весь низъ фонаря открытъ и фонарь прикрѣпленъ къ палкѣ шестью деревянными листиками {Рисунокъ листиковъ, прикрѣпляющихъ фонарь къ палкѣ.};-- Этотъ фонарь я приказалъ вставлять на задней стѣнѣ церкви въ два въ родѣ bras, идущіе отъ стѣны, выше головъ присутствующихъ (что впрочемъ еще не сдѣлано). Сдѣлалъ я еще треножникъ подлѣ престола (былъ столикъ на четырехъ ножкахъ) и много другихъ мелочей. Заказалъ прекраснѣйшіе подсвѣчники, которые не готовы еще, но будутъ очень хороши, потому что дѣлаются аккуратно не только по большому данному рисунку, но еще по поправленной мною деревянной модели въ настоящую величину. Сдѣлалъ я изъ широчайшего ліонского бархата и очень хорошихъ позументовъ черныя облаченія для престола, жертвенника, выносного столика и аналоя; (для экономіи бархата верхнюю площадку каждого этого стола подъ большимъ покрываломъ, которую, значитъ, не видать, я сдѣлалъ изъ недорогой черной шелковой матеріи). Сдѣлалъ я еще плащаницу всю и трехступенчатую площадку для нея. Пьедесталу подъ плащаницей я далъ форму гробницы (4го я видѣлъ очень умно сдѣланнымъ въ московской церкви,-- въ одной кажется въ Петербургѣ {Рисунокъ плащаницы.} У меня весь прекрасный ліонскій бархатъ остался не разрѣзанъ, а однимъ кускомъ, потому что мнѣ жалко было его рѣзать; плащаница три браччіо длины и 1 1/2 ширины (браччіо поменьше 3/4 аршина) -- привезена старая изъ Россіи Волконскимъ; значитъ въ окружности 9 браччіо; я взялъ бархату 15, велѣлъ прибить его кругомъ рамки, къ угламъ привѣсили. 4 тяжелыя золотыя кисти, а концы приподнялъ золотыми шнурками, въ родѣ того, какъ цвѣтами приподняты тюники маркизъ Людовика XV; весь же бархатъ внизу обшитъ бахрамой, наверху галуномъ. Вышло все очень хорошо; но при этомъ мнѣ случилось выдержать диспутъ и натискъ (какъ и во многихъ др. церковныхъ вещахъ) здѣшняго русского священника -- монаха Кіевской Лавры: у нихъ тамъ, кажется, въ церквахъ дѣлается иначе, чѣмъ у насъ, и онъ настаивалъ, чтобы плащаница состояла изъ просто написанного, но по натянутого ни на что холста, который бы за 4 его угла носили бы, а потомъ положили на престолъ, обвѣшанный нарочно бархатомъ или шелковой матеріей, снятой со стола низенького, на которомъ Пятницу и Субботу должна лежать на Страстной недѣлѣ Эта мягкая плащаница. Впродолженіе всего года эту плащаницу у нихъ вѣшаютъ на стѣну церкви, безъ всякой рамки даже, какъ образъ.-- Однако же я сдѣлалъ по-своему, по человѣчески,-- теперь же, чтобъ бархатъ не портился, его сняли съ плащаницы и положили въ магазинъ (чего на будущій годъ уже не случится, если я буду въ Санъ-Донато тогда, потому что я велю сдѣлать стеклянный футляръ, что теперь было некогда, да и не хотѣлось Больше тратиться). Въ Вербную субботу стояли въ церкви по моему распоряженію съ оливковыми вѣтвями, потому что это дерево теперь именно распускается, и именно объ немъ и идетъ рѣчь въ евангеліи Страстной недѣли. Но я уже при этомъ не присутствовалъ. потому что въ Субботу Страстной {Вербной -- т. к. "Страстной" написано по ошибкѣ.} недѣли уѣхалъ въ Римъ. Но уѣхалъ, устроивши все: только что пріѣхали въ это время изъ Россіи прекрасныя ризы священнику, бѣлыя съ золотомъ, которыя я выписалъ отъ Лихачева. Я ихъ и назначилъ на Пасху; оставилъ подробное описаніе (по французски Демидову), какъ сдѣлать ходы въ Пятницу и въ ночь заутрени кругомъ всего дома -- во второй разъ съ хоругвями, фонаремъ и проч. Шефу кухни оставилъ очень пространное наставленіе съ рисунками формъ (для пасхи заказалъ нарочно деревянную форму съ крестами, по нашему), какъ дѣлать куличъ, творогъ и изъ него пасху, сметану, четверговую соль и яйца.-- Воротившись, я узналъ, что все исполнилось -- и отлично -- буквально по моимъ росписаніямъ. Я же и не разгавливался и не былъ у заутрени, -- не случилось. Даже не договѣлъ (не помню, написалъ ли я это въ своемъ римскомъ письмѣ), потому что въ понедѣльникъ вечеромъ хотя и исповѣдовался съ Гедеоновымъ въ посольской церкви, но во вторникъ, въ Благовѣщенье, опоздалъ въ церковь, не замѣтивши въ Ватиканскомъ музеумѣ, что время уже давно прошло. Что же дѣлать? Опоздалъ, опоздалъ. Желаю только, чтобъ Милостивая Государыня тіотушка не забранилась за этотъ пассажъ, впрочемъ, ненарочный, боюсь я этого потому, что нынче всѣ меня бранятъ и я сталъ очень трусливъ. Некому было пѣть (потому что настоящаго дьячка тутъ давно уже нѣтъ а русскій, который поетъ по воскресеніямъ, не знаетъ великопостной службы), то и выписалъ изъ Ливорно солдата изъ славянскихъ австрійскихъ полковъ. Чтобъ кончить про церковь, скажу вамъ, что великіе князья Николай и Михаилъ третьяго дня пріѣхали сюда и были въ Санъ-Донато въ церкви, потому что это былъ день рожденія Наслѣдника. Они здѣсь на 3 дня, взяли весь Hôtel d'Italie (первый здѣсь, гдѣ однажды останавливались Государь и Государыня) и платятъ за одну квартиру по 1000 р. асс. въ сутки; всѣхъ другихъ пріѣзжихъ хозяинъ отеля на это время выпроводилъ въ другой свой отель. Я имъ не представлялся, потому что считаю за стыдъ представляться, служа не въ госуд. службѣ, но всѣ другіе русскіе были у нихъ, въ томъ числѣ и Борисполецъ, котораго большую исторію съ Демидовымъ (разумѣется денежную) я напишу Бонжуру {Прозвище Александра Васильевича Стасова.}; философовъ же и Бутеневъ (нашъ посланникъ въ Римѣ) сдѣлали, что Бориспольцу не хочется даже и плюнуть на Демидова, такъ онъ ему теперь малонуженъ. Великіе князья знаютъ тоже всю эту исторію (въ которой я игралъ очень важную роль за кулисами), и всему этому будутъ свои послѣдствія. Демидова великіе князья не приняли (вѣроятно, вслѣдствіе петербургской инструкціи; Лейхтенб[ергскій] тоже очень холодно и сухо принялъ его только разъ.) Таковы мои подвиги насчетъ церкви; но это еще не все: государыня прислала въ церковь Санъ-Донато (гдѣ говѣла въ 1846) образокъ Св. Александры на золотомъ фонѣ, вершковъ въ 6 или 7, въ золотой рамкѣ, съ сіяніемъ надъ головой изъ брилліантовъ и изумруда. Я сказалъ Демидову, что надо сдѣлать въ церкви кіотъ, онъ согласился, и я сочинилъ опять таки въ русскомъ вкусѣ, рѣзать будетъ здѣшній рѣзчикъ Barbetti, которого вещи были на Лондонской всемірной выставкѣ. Вотъ какой этотъ кіотъ {Рисунокъ рѣзнаго кіота.}: въ планѣ, т. е. на задней деревянной стѣнкѣ съ выступающими пилястрами {Планъ кіота въ разрѣзѣ.}, будетъ повѣшенъ образъ, кругомъ, него между трехъ маленькихъ группъ ангельскихъ головокъ, большое сіяніе изъ орѣхового же дерева, какъ все остальное, -- подъ образомъ на той же задней стѣнкѣ родъ рѣзной славянской балюстрады, спереди двѣ тоненькія рѣзныя узорчатыя славянскія колонки; надо всѣмъ сквозной куполъ надъ византійскимъ высокимъ карнизомъ, составленнымъ точно изъ кокошниковъ. Передъ образомъ будетъ висѣть хрустально-серебряная лампада съ надписью кругомъ славянскими буквами, барельефомъ. Надъ входной дверью церкви не было образа: разумѣется я его повѣсилъ.
   Другія мои работы здѣсь останутся: надписи славянскими буквами, которыя я сдѣлалъ на надгробныхъ памятникахъ Орлова (брата Алекс. Ѳедор.) и негритянки Калимы, окрещенной у Демидовыхъ и называвшейся Надеждой. Я даже самъ рисовалъ надписи прямо на мраморъ, чтобъ не сдѣлали ошибокъ, вырѣзывая. Вообще всякихъ надписей русскихъ и славянскихъ для тысячи вещей, большихъ и маленькихъ, -- я сдѣлалъ пропасть. Первую я сдѣлалъ въ Лондонѣ для удивительного портрета Петра Великого, который всегда и вездѣ стоитъ передъ Демидовымъ, куда бы онъ ни поѣхалъ, точно образъ; онъ небольшой, круглый (вершка въ три) сдѣланъ въ Парижѣ, но безподобно. Рамка кругомъ золотая настоящая, точно вся изъ крупинокъ золота; я присовѣтовалъ подписать Пушкина стихи:
   
   То академикъ, то герой,
   То мореплаватель, то плотникъ,
   Онъ всеобъемлющей душой
   На тронѣ вѣчный былъ работникъ.
   
   Отлично вырѣзали эту надпись въ Лондонѣ, а для Екатерины I, его же:
   
   Чудотворца -- исполина
   Чернобровая жена.
   
   И Демидовъ (когда я ихъ ему перевелъ) и позже Волконскій, были въ большомъ восторгѣ отъ этихъ стиховъ, которые они, какъ истинные русскіе, никогда не знали.-- Но пересчитать всѣ придуманныя.и сдѣланныя мною надписи на металлахъ и на мраморѣ нельзя, потому что, какъ говоритъ Анна {Жившая въ домѣ Стасовыхъ кухаркой, жена стараго слуги ихъ отца, кормилица младшаго брата Владиміра Васильевича.}, имъ "нѣсть конца". Кромѣ канцелярской работы, сочиненія писемъ и дѣланія переводовъ со всѣхъ языковъ (потому что, кромѣ французскихъ писемъ, и е Ѣ остальныя, которыя Демидовъ получалъ, онъ ни одного не читалъ иначе, какъ въ моемъ переводѣ), главное мое занятіе была всегда библіотека. Я долженъ былъ разсматривать книги, которыя присылали ему разные авторы, и подавать ему рапортъ о ихъ содержаніи и моемъ заключеніи. Значитъ -- опять таки мое любезное дѣло -- тамъ выдуманныя, заказыванья, а тутъ -- критика. Потомъ, когда я сказалъ Демидову, что у него слишкомъ много недостаетъ въ библіотекѣ, онъ сталъ присылать мнѣ просматривать каталоги разныхъ библіотекъ, въ то время точно нарочно продававшихся (въ томъ числѣ Луи-Филиппа), и все, что я назначилъ, было куплено, нисколько не справляясь съ цѣнами.
   Вы очень удивляетесь, милостивая государыня тіотушка, что я видалъ здѣсь много разъ собакъ въ церкви. Но я больше вашего удивился, когда нашелъ то же самое и въ Римѣ, и еще въ церкви Св. Петра во время папского служенія, или въ Сикстинской капеллѣ -- имъ не мѣшаютъ многочисленные часовые всѣхъ сортовъ, которыми обыкновенно чуть не наполовину полно то мѣсто, гдѣ служитъ Папа. Во-первыхъ, всегда тутъ есть папскіе швейцарцы въ старинномъ испанскомъ костюмѣ -- широкіе штаны до колѣнъ, точно мѣшки, родъ куртки съ буграми на рукавахъ, на ногахъ чулки или какое то трико, но все это полосатое вдоль всего человѣка, красное, желтое и синее, что очень смѣшно; надѣты на нихъ латы и въ рукахъ длинныя алебарды, на головахъ прескверные желѣзные шлемики. Во-вторыхъ, всегда торчитъ тутъ папская почетная благородная стража -- родъ нашихъ кирасировъ -- всегда она стоитъ съ обнаженными палашами. Въ церкви же Петра къ этимъ двумъ войскамъ прибавляются гренадеры всѣ въ золотѣ и въ мѣховыхъ шапкахъ~(похожіе на нашу дворцовую роту по костюму, только у нихъ не красное, а малиновое на мундирѣ) и еще цѣлый баталіонъ (человѣкъ 300 или больше) какого то папского полка въ Римѣ. Всѣ эти солдаты стоятъ въ церкви въ киверахъ.и каскахъ, съ ружьями или саблями и образуютъ кругомъ папы длинную и широкую крѣпость; въ Сикстинской капеллѣ они стоятъ толпой у входа къ отдѣленію капеллы у золотой рѣшетки, за которою Папа. (У насъ нѣтъ этихъ предосторожностей и страховъ: конечно, около митрополита стоитъ иной будошникъ, но только такъ, для порядка, а не изъ страха). Собаки же не боятся никого изъ всѣхъ этихъ стражей и бѣгаютъ по церкви до самаго Папы, чуть не дергаютъ зубами его ризу -- м. б. и дергаютъ даже.
   Въ Субботу вечеромъ, наканунѣ Пасхи, я былъ въ кондитерской Nazzari (первая въ Римѣ на Piazza di Spagna) и за мороженымъ разсуждалъ съ Боткинымъ {Михаилъ Петровичъ Боткинъ, извѣстный художникъ.}, братомъ писателя, и 2 другими русскими, съ которыми я познакомился на пароходѣ (они всѣ 3 ѣхали вмѣстѣ изъ Парижа и Лондона), разсуждали о смерти Гоголя стихахъ Некрасова и письмѣ Боткина, написанныхъ по этому случаю, какъ вдругъ прибѣжалъ къ намъ живописецъ Ивановъ, хорошо Знакомый Боткину, и разсказалъ, что сейчасъ же надобно Ѣхать по всему Риму смотрѣть праздникъ колбасъ. Взяли коляску и поѣхали мы въ пятеромъ по всѣмъ улицамъ римскимъ, гдѣ есть большія колбасныя,-- а въ итальянскихъ городахъ онѣ на каждомъ шагу. Вы не вздумайте судить о нихъ по Петербургскимъ -- и сравненія никакого нѣтъ съ нашими.-- Нѣтъ, милостивая государыня тіотушка, итальянская колбасная лавка можетъ быть сравнена только развѣ съ мясной лавкой въ Лондонѣ, а это почти что все равно, что Парижская кондитерская, такъ все хорошо, чисто и прекрасно. Когда я бывало ходилъ по Лондонскимъ улицамъ вечеромъ, я сначала бывало все думалъ, подходя издали къ великолѣпно освѣщенной газомъ лавкѣ, точно дворецъ какой-нибудь, съ огромными стеклами и золотыми рамами, за которыми наставлены какіе то изящныя формы, -- думалъ я всегда, что это галантерейная или бронзовая лавка -- подойдешь, лежатъ огромные куски говядины, дичины (venaison), омары и все остальное для обѣда, что у насъ продаютъ въ такихъ гадкихъ и кровавыхъ лавкахъ. Въ Италіи нѣтъ такихъ оконъ, такихъ стеколъ, напротивъ колбасныя лавки скорѣе темныя, потому что загромождены до такой степени, но какая чистота, а главное -- какая живописность! Въ Пятницу же и Субботу Страстной недѣли, въ Римѣ, эти лавки въ самомъ дѣлѣ въ настоящемъ своемъ праздникѣ, точно театръ въ бенефисъ. У дверей и потомъ въ лавкѣ выставлены упирающіяся въ высокій потолокъ толстыя колонны изъ круговъ сыра, темно-зеленыя (потому что наружная корка у пармезана этого цвѣта) и перевитыя зеленью. Весь потолокъ представляется точно рѣзной выпуклый (какъ во всѣхъ итальянскихъ palazzi XIV, XV и XVI вѣковъ), потому что плотно и сжато навѣшаны цѣлые сотни маленькихъ окороковъ и толстыхъ болонскихъ колбасъ. Свиное сало (на которомъ въ Римѣ готовятъ, какъ у насъ на коровьемъ маслѣ, а въ прочей Италіи на постномъ, чего я не могу терпѣть -- особливо яичницу), свиное сало стоитъ по стѣнамъ, точно квадратныя большія бѣлыя полѣна, со звѣздочками и разными фигурами изъ цвѣтной бумаги, налѣпленными на нихъ. Надъ масломъ точно настоящіе скульпторы работали и вылѣпили, и вырѣзали изъ него сто разныхъ группъ, орнаментовъ, статуй и фигуръ маленькихъ: изъ него сдѣланы и агнецъ Пасхальный, и Іисусъ Христосъ, и апостолы, и фонтаны, изъ которыхъ бьетъ вода, -- обложено все зеленью, свѣжею и яркою, а сосиски висятъ вездѣ въ лавкѣ и въ дверяхъ на улицу цѣпями, гирляндами. Безчисленныя маленькія восковыя свѣчки горятъ вездѣ между сырами, зеленью, бѣлымъ блестящимъ саломъ и дѣлаютъ въ этой лавкѣ такой свѣтъ, какой бываетъ въ бальной залѣ. Но, что всего лучше, въ этой бенефисной, расцвѣченной всѣми красками и сіяющей комнатѣ, эта перспектива яицъ, прямо противъ самыхъ дверей. На аршина 1'/2 отъ полу, въ четвероугольной пещеркѣ, прорытой между саломъ и ветчинами, лежатъ въ одинъ рядъ безчисленныя яйца, въ глубинѣ пещерки установлено зеркальцо, которого никогда не увидишь самъ и не догадаешься, если не разскажутъ; дѣлается отъ этого зеркала перспектива яицъ точно въ версту длиной, вся освѣщенная опять таки огоньками; еще съ улицы увидишь эту прелесть и остановишься поневолѣ съ десятками мальчиковъ, дѣвочекъ и чудесныхъ самыхъ римлянокъ стоять у дверей, разсматривать этотъ необыкновенный итальянский праздникъ колбасъ. Въ этотъ вечеръ я вылѣзалъ 50 разъ, я думаю, изъ коляски -- смотрѣть каждую лавочку, и еще больше тѣ лица и тѣ глаза, которые разглядывали эти лавочки. Вотъ, что дѣлалъ въ Страстную Субботу вашъ племянникъ, между тѣмъ какъ вы преспокойно почивали на широкой желтой кровати подъ кіотомъ. Ни съ кѣмъ я не христосовался въ Пасху -- чтожъ дѣлать, я васъ увѣряю всѣми святыми, что въ Р и и Ѣ не за мной бы дѣло стало. Еслибъ мнѣ дали, я бы до сихъ поръ все христосовался съ римлянками.

В. С.

   Такъ какъ я говорилъ уже вамъ о собакахъ въ этомъ письмѣ, то вотъ вамъ еще подробности объ нихъ: вообразите себѣ, что во всѣхъ австрійскихъ {Тогда было время австрійскаго владычества въ Римѣ.} военныхъ музыкахъ огромная собака возитъ большой барабанъ, а не человѣкъ носитъ его. Мнѣ опять стало противно это видѣть, какъ однажды противно было въ Германіи. У Демидова есть огромная старая прекрасивая меделянская собака, прежде служившая въ одномъ австрійскомъ полку и раненая въ разныхъ сраженіяхъ пулями. Однако же орденовъ у ней нѣтъ. Въ первый разъ, въ Чивитта-Веккія, видѣлъ я маркитантокъ (6) въ мундирахъ ихъ, маршировавшихъ при полкѣ французскомъ. Онѣ идутъ сзади саперовъ полка (идущихъ въ мѣховыхъ шапкахъ, съ топорами на плечѣ, въ фартукахъ и рукавицахъ кожаныхъ), маркитантки въ красныхъ панталонахъ и юбкахъ, въ черныхъ лакированныхъ шляпахъ и черныхъ корсетахъ, съ клеенчатыми котомками. Двѣ были прехорошенькія и премолодыя, прочія -- старые уроды.
   Вотъ что еще: у Дем[идова] и вообще на всѣхъ обѣдахъ здѣсь подаютъ спаржу и ветчину послѣ жаркого, а артишоки, безъ верхнихъ листьевъ, дѣлаютъ въ кострюлѣ, нарѣзанные съ яичницей, что очень хорошо.

* * *

   

Флоренція. 18/30 Ноября 1853 г.

Милостивый Государь
Михаилъ Ивановичъ

   Когда Вы отдавали Желѣзнову свою визитную карточку для меня, Вы, конечно, не могли вообразить себѣ двухъ вещей: первое, что я получу ее вовсе не во Флоренціи, а въ Римѣ, а второе -- До какой степени она обрадуетъ меня, и какое счастье принесетъ мнѣ этотъ маленькій лоскутокъ лакированной бумаги съ Вашимъ именемъ. Но случай (или судьба, ad libitum) гораздо лучше насъ все знаетъ и все устраиваетъ. Она знала, что большія радости и большія удовольствія становятся еще лучше, еще больше, когда падаютъ на насъ съ неба или Богъ ихъ знаетъ откуда, именно въ тѣхъ мѣстахъ, которыя для насъ и дороже и чудеснѣе всѣхъ остальныхъ: она знала, что съ тѣхъ поръ, какъ-я уѣхалъ изъ Россіи и брожу по всѣмъ концамъ Европы, ни одно мѣсто мнѣ такъ не было и не будетъ мило и любезно, какъ Римъ. Знала она тоже, какая мнѣ будетъ радость вдругъ послѣ страшно долгой паузы увидать, что Вы меня не забыли, даже посреди Парижа, и что попрежнему еще обо мнѣ помните.
   Вотъ эта-то судьба сблизила и сложила въ одну пороховую кучку все, что я люблю, а потомъ и зажгла этотъ чудесный фейерверкъ. Вы бы посмотрѣли потомъ, какъ жадно я принялся разспрашивать про Васъ Желѣзнова въ этомъ маленькомъ, темномъ, запачканномъ, закоптѣломъ Café Greco, гдѣ, конечно, и Вы во время оно не разъ сиживали съ разными россійскими компаніями, и гдѣ я теперь случайно встрѣтился съ желѣзновымъ. Но не его одного, еще и другого человѣчка, разспрашивалъ я помногу часовъ сразу про Васъ -- это Гедеоновъ (Степ. Алекс.), которого я очень хорошо Знаю и съ которымъ провожу по крайней мѣрѣ 3/4 всего времени, что бываю въ Римѣ (а бываю я тамъ довольно часто, -- съ 1852 года по сихъ поръ я уже былъ тамъ 5 разъ). Что тутъ удивительнаго, что я много разспрашивалъ ихъ обоихъ про Васъ: кто же про Васъ не распрашиваетъ, кто только хоть минутку зналъ Васъ въ своей жизни? Но эти разговоры только раздразнили меня, потому что только напомнили мнѣ 1849-й и 1850-й года, когда я столько времени былъ съ Вами вмѣстѣ и такъ часто видалъ Васъ. Гедеоновъ, между прочимъ сказалъ мнѣ, что одно время Вы собирались поѣхать въ Римъ и пожить тамъ порядочно долго. Что, еслибъ въ самомъ дѣлѣ это вдругъ исполнилось. Не только я Васъ (по всей вѣроятности) увидалъ бы во Флоренціи проѣздомъ, но еще много видѣлъ бы Васъ въ Римѣ, потому что крѣпко надѣюсь не одинъ разъ попасть туда снова. Потомъ мнѣ представляется, что въ Римѣ Вамъ было бы чудесно-хорошо, въ настоящемъ художническомъ воздухѣ, отъ котораго становится всегда такъ тепло душѣ, были бы посреди нашего хорошаго, добраго русскаго обожанія, въ которомъ Вы мнѣ кажется выросли въ Петербургѣ и который (мнѣ воображается) ни одинъ городъ не въ состояніи такъ повторить, какъ Римъ. Теперь Римъ много овдовѣлъ въ послѣднее время на сильныя, творческія, русскія натуры -- нѣтъ тамъ больше Брюллова, нѣтъ тамъ больше Гоголя, которые туда опустились, какъ орлы на высокія свои гнѣзда,-- нѣтъ и той веселой ватаги прежнихъ русскихъ художниковъ, которые принимались за свои мастерскія, прокутивши напередъ первыя 10 лѣтъ; теперь изъ настоящихъ талантовъ остались тамъ только -- Ивановъ и Моллеръ. Что, еслибъ къ намъ прибавилось еще одно знаменитое русское имячко, которое теперь вдругъ вздумало гдѣ-то заснуть, или по крайней мѣрѣ задремать въ уголку! Или же и въ самомъ дѣлѣ Парижъ лучше всего?-- Что касается до меня, я снялъ съ Италіи самую богатую жатву и нашелъ для себя такія вещи, которыхъ и не подозрѣвалъ, людей конечно мало -- узналъ я всего одного только, но кого -- Россини!
   Не знаю, были ли Вы когда нибудь съ нимъ лично знакомы, но я нашелъ глупѣе всего, что ни есть самого глупаго на свѣтѣ, тѣ безчисленные толки объ Россини, которые тысячу разъ въ эти годы печатали объ немъ по журналамъ, дѣлали его какимъ-то разжирѣлымъ, отупѣвшимъ обжорой и кретиномъ. Tф-ли я нашелъ! Я нашелъ въ немъ ту художническую душу, прекрасную и простую, на которую я всегда и радовался и въ Васъ (хотя у него въ характерѣ нѣтъ Вашего огня), и я провожу съ нимъ чудесные Be4epа, толкуя про все, что только ни существуетъ въ музыкѣ и что никогда не переставало захватывать всего его. Скоро я напечатаю объ немъ статью, какъ въ прошломъ году напечаталъ такую статью объ Брюлловѣ.
   Потомъ, нашелъ я въ Римѣ одного аббата Сантини, у которого существуютъ, точно въ незнаемыхъ глубинахъ земли, въ какихъ то пропастяхъ, куда никто не спускался, чистыя жилы золота, серебра и цѣлыя скалы алмазовъ и изумрудовъ. У него собраны кажется всѣ отъ первой до послѣдней ноты музыкальныя (древней церковной музыки итальянской, мотетной и мадригальной), которыя только написаны были въ Италіи. Палестрина у него рѣшительно весь, какъ конечно нигдѣ больше на свѣтѣ, а потомъ всѣ-всѣ, кто только былъ чудесенъ въ музыкѣ. Для меня написаны копіями цѣлыя груды нотъ этой музыки, и когда я стану ворочаться въ Россію, со мною поѣдетъ просто караванъ. Потомъ у меня есть съ собою довольно и Баха, и Генделя, и Моцарта, и Бетховена, и иныхъ, а Глюка -- всѣ партитуры.
   Потомъ книгъ, у меня здѣсь -- сколько хочу, и какія хочу, про галлереи и церкви итальянскія Вы уже сами знаете про итальянскихъ женскихъ {Вѣроятно, описка, вмѣсто женщинъ.} (NB римскихъ вѣроятно еще больше) -- представьте же себѣ, Михаилъ Ивановичъ, какую жизнь я здѣсь [веду], притомъ же еще съ разными собственными проэктами въ головѣ. Вѣроятно, когда Вы были въ Италіи, и Вы тоже недурно въ ней пожили. Неужели же теперь ее совсѣмъ полюбили и разлюбили? Нѣтъ, не можетъ быть: не въ Вашей натурѣ перестать любить, или приняться любить меньше кого-нибудь или что-нибудь. Я такъ думаю, потому что слишкомъ давно знаю, какъ Васъ никто не могъ разлюбить или позабыть, а это кажется бываетъ такъ только въ отношеніи [тѣхъ], кто сами -- un foyer éclatant de lumière et d'amour. Кончаю по-французски, чтобъ немножко сблизиться съ Вашимъ Парижемъ.

Весь Вашъ
В. Стасовъ.

   

ИЗЪ АРХИВА ДМИТРІЯ ВАСИЛЬЕВИЧА СТАСОВА.

ПИСЬМА ГЕРЦЕНА, ОГАРЕВА, В. П. БОТКИНА, РАССЕЛИ, графа В. А. СОЛЛОГУБА, А. А. САБУРОВА, ЧЕРНЫШЕВСКАГО, ОТРЫВКИ ИЗЪ ПИСЕМЪ ПОБѢДОНОСЦЕВА, В. и Д. СТАСОВЫХЪ.

   Письма изъ архива Д. В. Стасова тоже относятся къ заграничному путешествію, а именно къ первому заграничному путешествію самого Дмитрія Васильевича, сдѣланному имъ въ 1859 году.
   Познакомившись въ августѣ 1856 г. съ Катковымъ -- во время коронаціонныхъ Московскихъ торжествъ, въ которыхъ Д. В., служившій т(огда оберъ-секретаремъ въ Департаментѣ Герольдіи Сената, участвовалъ въ качествѣ герольдмейстера (а благодаря этому знакомству завязались сношенія и Владиміра Стасова съ редакторомъ "Русскаго Вѣстника", гдѣ въ 1858 г. онъ помѣстилъ свою извѣстную біографію Глинки), -- Д. В. Стасовъ, другъ Кавелина, часто видавшійся іъ тѣ годы и съ Тургеневымъ, когда тотъ пріѣзжалъ въ Россію, и съ В. П. Боткинымъ, Салтыковымъ, Некрасовымъ, и во время пребыванія брата за границей ведя за него сношенія съ редакторами и издателями ("Библіотеки я я я Чтеи ія", "С.-Петербургски хъ Вѣдомостей" и т. д.), былъ, съ одной стороны, своимъ человѣкомъ въ литературныхъ кругахъ Петербурга и отчасти Москвы.
   По этому же случаю необходимо указать на слѣдующій, мало кому извѣстный фактъ изъ біографіи Д. В. Стасова. Вслѣдствіе своей необычайной скромности, Д. В. всегда столь же тщательно умалчивалъ о своей дѣятельности и замалчивалъ свои самые плодотворные и важные труды и начинанія, какъ другіе кричатъ о своихъ дѣяніяхъ и рекламируютъ себя. Поэтому ни при жизни Д. В. (особенно въ послѣдніе его годы), ни послѣ смерти его никто не говорилъ, да и не зналъ о его причастности къ литературѣ, собственно къ журналистикѣ. А между тѣмъ, его перу принадлежитъ не мало статей и замѣтокъ, появившихся какъ въ общей печати, такъ и въ спеціальныхъ изданіяхъ, но статьи эти были подписаны либо однѣми буквами, либо, на англійскій ладъ, вовсе не подписаны. Въ 50-хъ годахъ (около времени коронаціи) Д. В. напечаталъ въ "Русскомъ Вѣстникѣ" статью о концертахъ князя Ю. Н. Голицына. Затѣмъ онъ писалъ въ "Журналѣ для акціонеровъ" Трубникова и въ "Журналѣ Экономистовъ", издававшемся проф. Вернадскимъ (съ 1857 по 1860 г.). Въ "Журналѣ Министерства Юстиціи" (съ 1859 по 1863) -- при редакторствѣ Ал. Мих. Троицкаго онъ велъ хронику иностранныхъ судовъ и процессовъ и помѣщалъ переводы съ англійскаго, французскаго и нѣмецкаго языковъ (со времени основанія журнала въ теченіе 4 лѣтъ). Позднѣе, въ 1880-хъ годахъ, сотрудничалъ въ "Художественныхъ Извѣстіяхъ", издававшихся Андр. Ив. Сомовымъ -- велъ иностранную художественную лѣтопись. Въ "Русской Музыкальной Газетѣ" помѣстилъ "Воспоминанія" о положеніи музыкальнаго дѣла въ Петербургѣ до основанія Имп. Русскаго Музыкальнаго Общества и объ основаніи этого Общества; здѣсь же напечаталъ "Письма Мусоргскаго" съ примѣчаніями и рядъ всевозможныхъ замѣтокъ и сообщеній (тоже по большей части безъ подписи). Наконецъ, въ "Быломъ" напечаталъ свои "Воспоминанія" о первомъ политическомъ процессѣ (1866 г.).
   Съ другой стороны, около 1858 года, въ виду готовившейся и какъ бы уже висѣвшей въ воздухѣ судебной реформы, у Д. В. Стасова, вмѣстѣ съ его нѣсколькими ближайшими пріятелями, зародилась мысль объ основаніи Юридического Общества, которое подготовило бы будущихъ дѣятелей новаго суда къ предстоящей имъ дѣятельности, -- и тогда же эта мысль была приведена въ исполненіе {Интересно отмѣтить въ одномъ изъ писемъ Владиміра Стасова къ Дмитрію Стасову, адресованномъ ему какъ разъ въ этомъ, 1859 году за границу, слѣдующія слова (по поводу характеристики всѣхъ членовъ ихъ семьи въ ту эпоху): "Признаться сказать, можетъ быть ты одинъ самый предпріимчивы и изъ насъ всѣхъ и скорѣй остальныхъ бросаешься впередъ и на новое, начинаешь новые клубки"... Чрезвычайно любопытно сопоставить это мнѣніе брата Д. В. со словами Валентина Сѣрова, писавшаго, пятьдесятъ лѣтъ спустя, портретъ Д. В. и сказавшаго, что, по его мнѣнію, характерною чертою Д. В. для него, В. Сѣрова, является всегдашнее стремленіе впередъ, и что такимъ онъ и хотѣлъ бы передать его на полотнѣ.}: организовался частный юридическій кружокъ, поставившій своею задачею какъ разсмотрѣніе иностранныхъ ученій и теорій судопроизводства, такъ и практическій примѣрный разборъ процессовъ и дѣлъ изъ западно-европейской и русской уголовной судебной практики. Кружокъ этотъ, вначалѣ состоявшій изъ 5 лицъ: Д. Б. Бэра, К. К. Арсеньева, Д. В. Стасова, А. А. Книрима и В. В. Самарскаго-Быховца, къ которымъ вскорѣ примкнули еще человѣкъ пятнадцать, такъ что къ 1861 г. всѣхъ членовъ было около 20-ти, поочередно собирался всего чаще на квартирѣ Д. В. Стасова, а затѣмъ у Бэра или Самарскаго. Засѣданія его, чрезвычайно оживленныя {Въ семьѣ Стасовыхъ эти собранія носили прозвище "Колокольныхъ собраній", такъ какъ предсѣдатель, ведшій пренія, какъ всегда полагается въ правильно-организованныхъ собраніяхъ, звонилъ въ колокольчикъ. Объ этомъ кружкѣ см. К. К. Арсеньева. "Воспоминанія о времени введенія судебныхъ уставовъ" -- "Право" 1899 г. No 48.}, продолжались въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, являясь самой полезной школой для будущихъ судей, прокуроровъ, адвокатовъ и слѣдователей, а въ частности лично Д. В. Стасовъ, благодаря этой серьезной подготовительной работѣ, могъ въ моментъ созданія судебныхъ уставовъ принять самое дѣятельное участіе въ обсужденіи и редактированіи первоначальнаго проекта уставовъ, фактъ, опять таки до сихъ поръ совершенно почти никому неизвѣстный или даже тщательно замалчиваемый писавшими о дяѣтеляхъ судебныхъ реформъ, но доподлинно доказываемый письмами и записками С. И. Заруднаго и собственноручными замѣчаніями Д. В. Стасова на поляхъ проекта Судебныхъ Уставовъ, равно какъ и документами, сохранившимися въ архивѣ С. И. Заруднаго. Замѣчу, по этому поводу, что К. П. Побѣдоносцевъ, вышедшій изъ Правовѣдѣнія годамъ ранѣе Д. В. Стасова, служившій тогда въ Москвѣ и въ тѣ времена далеко еще не выявившійся тѣмъ Побѣдоносцевымъ, какого впослѣдствіи знала вся Россія, а между 1847 и 1862 г. часто переписывавшійся со Стасовымъ (главнымъ образомъ по поводу новыхъ книгъ, высылавшихся ему постоянно Дмитріемъ Васильевичемъ, по его просьбѣ, а также и по поводу разныхъ дѣлъ въ Сенатѣ) писалъ Стасову въ письмѣ отъ 5 мая 1860 г., между прочимъ, слѣдующее:
   "Любезнѣйшій другъ мой Дмитрій Васильевичъ... Квачевскій {Квачевскій, Александръ Андреевичъ, членъ юридическаго кружка Стасова, впослѣдствіи прокуроръ въ Минскѣ.} разсказалъ мнѣ много интересныхъ подробностей объ учрежденіи и занятіяхъ Вашего собранія. Представь, что я только весьма недавно, недѣли двѣ, изъ письма Калачова {Калачовъ, Николай Васильевичъ, юристъ, археологъ, академикъ.}, узналъ объ его существованіи. Пріѣзжіе изъ Петербурга обыкновенно разсказываютъ разный вздоръ, а такого не разсказываютъ. Между тѣмъ, поистинѣ это такое доброе сѣмя, изъ котораго великое дерево можетъ вырости. Истинно радовалось мое сердце. Не могу тебѣ разсказать, какъ радуешься, когда распознаешь что нибудь дѣльное, положительное среди дикихъ фантасмогорій и напыщенныхъ возгласовъ, отъ которыхъ теперь рябитъ въ глазахъ и въ ушахъ звенитъ. Дай Богъ вамъ успѣху и прочнаго развитія. На первыхъ порахъ главное дѣло, чтобы составъ вашего общества былъ дѣльный, чтобъ оно состояло только изъ годныхъ серьезнодѣятельныхъ людей, искренно преданныхъ дѣлу, чтобы не допускалась въ него-и и ебр ат і я, отъ которой распадаются всякія общества"...
   Наконецъ, въ годы предшествовавшіе его заграничной поѣздкѣ Д. В. Стасовъ былъ особенно близокъ музыкальнымъ кругамъ Петербурга (начиная съ того интимнаго кружка, который согрѣвалъ своимъ участіемъ и утѣшалъ Глинку въ самые послѣдніе годы его жизни на родинѣ); съ конца 1840-хъ годовъ Д. В. Стасовъ принималъ дѣятельное участіе и во всѣхъ концертныхъ предпріятіяхъ Петербурга: Концертномъ Обществѣ, основанной А. Ѳ. Львовымъ, въ Университетскихъ концертахъ, въ квартетахъ, учрежденныхъ при помощи Д. В. Стасова небольшой компаніей конногвардейскихъ офицеровъ (Кавелинымъ, А. Ѳ. Мирковичемъ, Кирѣевымъ и Михалковымъ), и, наконецъ, вмѣстѣ съ Ан. Рубинштейномъ, В. А. Кологривовымъ, Д. В. Каншинымъ и М. Ю. Віельгорскимъ, только что весною этого самого 1859 г., основалъ Русское Музыкальное Общество, уставъ котораго написанъ былъ Стасовымъ и представленъ чрезъ графа Віельгорскаго на Высочайшее утвержденіе {9-го іюля 1857 г. Владиміръ Стасовъ писалъ брату Дмитрію за границу... "Віельгорскій недавно прислалъ на твое имя Высоч. утверж. уставъ Общества и отношеніе Игнатьева съ тѣмъ, чтобы ты все это сообщилъ прочимъ Директорамъ и чтобъ созвать ихъ собраніе; но я отвѣчалъ ему, что я распечаталъ этотъ конвертъ (по твоему порученію), никакихъ Директоровъ здѣсь теперь нѣтъ -- Каншинъ тоже уѣхалъ, и что я оставляю всѣ бумаги у себя впредь до распоряженія его, Віельгорскаго"...}.
   И вотъ, отправляясь въ 1859 г. въ это первое свое заграничное путешествіе, Д. В. Стасовъ, во-первыхъ, сговорился изъ Кронштадта до Ростока на пароходѣ, и далѣе въ Берлинъ, Ѣхать вмѣстѣ съ Катковымъ (съ женою), Спасовичемъ, Кавелинымъ, Калиновскимъ, Расселли и проф. Н. И. Виттомъ {Въ письмѣ къ брату Александру Васильевичу, Дж. Вас. по поводу этого путешествія на пароходѣ между прочимъ пишетъ: "Компанія была очень хорошая, безъ умолку хохотали и болтали; компанія профессоровъ, т. е. Кавелина, Спасовича, Калиновскаго (его статья въ послѣднемъ "Современникѣ") и еще нѣкоторые знакомые трунили все надо мною, что я аристократъ, потому что ѣду въ 1-мъ классѣ; покоя не было впрочемъ никому отъ приставанія обоюднаго. Н. Ив. тоже сошелся со всѣми хорошо. Катковъ очень серьезенъ и мало сообщителенъ вообще, да къ тому же обладаетъ несносно-толстою женою... но и съ ними не мало говорили, а въ Суб. и Воскр. играли въ карты по 1/10 сер.... Кстати о "Русск. Вѣст.", К. мнѣ говорилъ, что повѣсть Льва Толстого, которая въ немъ помѣщена, чуть ли не лучшая его. Читали ли Вы ее? Скоро тамъ будетъ помѣщена большая повѣсть Тургенева, который съ нимъ сошелся снова. Катковъ очень нахваливалъ Володю Кавелину, и отчасти мнѣ, и по пріѣздѣ въ концѣ Сентября въ Поргъ очень хочетъ быть у насъ, теперь же не успѣлъ, потому что былъ слишкомъ мало времени въ Поргѣ и долженъ былъ все показывать женѣ"...}. Съ Кавелинымъ Д. В. Стасовъ уговаривался съѣхаться вмѣстѣ и въ Лондонѣ, гдѣ оба намѣревались посѣтить Герцена, къ которому Стасовъ взялся доставить въ "Колоколъ" -- это очень интересно опять таки отмѣтить -- какую то собственноручную корреспонденцію остававшагося лечиться въ Берлинѣ, у знаменитого Грефе, Каткова, -- тогда еще не разорвавшаго связей со своими Московскими единомышленниками изъ кружка Грановскаго и Станкевича и вообще, какъ и Побѣдоносцевъ, не сдѣлавшагося еще тѣмъ Катковымъ, какимъ онъ оказался послѣ Польскаго возстанія 1863 года.
   В. П. Боткинъ, узнавъ отъ Каткова о поѣздкѣ Стасова въ Лондонъ и главнымъ образомъ именно къ Герцену, поспѣшилъ снабдить его рекомендательнымъ письмомъ къ нѣмецкому эмигранту Мюллеру-Стрюбингу, бѣжавшему послѣ переворота 1851 г. изъ Франціи, близкому пріятелю Полины Віардо, Жоржъ Сандъ и Герцена. Это былъ тотъ самый Мюллеръ-Стрюбингъ, который явился посредникомъ при обращеніи Герцена къ Жоржъ Сандъ съ письмомъ, гдѣ Герценъ просилъ ее быть судьею въ вопросѣ о поведеніи Гервега въ дѣлѣ супружеской катастрофы Герценовъ и о собственномъ его, Герцена, отношеніи къ этой катастрофѣ {Письмо это обнародовано было мною впервые на страницахъ "P. Мысли" въ статьѣ "Герценъ, Бакунинъ и Жоржъ Сандъ" и входитъ въ 8 главу ненапечатаннаго III (послѣдняго) тома моей книги "Жоржъ Сандъ, ея жизнь и произведенія". В. К.}. Разумѣется, адресуя Стасова къ Стрюбингу, Боткинъ желалъ, чтобы Мюллеръ оказался для Д. В. полезнымъ чичероне при осмотрѣ всевозможныхъ музеевъ и другихъ достопримѣчательностей Лондона, но прежде всего Боткинъ руководствовался мыслью облегчить Стасову наискорѣйшій и наивѣрнѣйшій путь къ Герцену {Владиміръ Стасовъ, говоря о томъ, что В. П. Боткинъ навѣстилъ его, В. В., въ Публичной Библіотекѣ, пишетъ брату въ письмѣ отъ 26-го іюня.... "Ты вѣрно уже давно видѣлъ этого, какъ его зовутъ, я не знаю хорошенько -- Мюллера или Мейера, котораго рекомендовалъ Боткинъ, и вѣрно отъ него самого ужъ узналъ, что онъ очень близкій пріятель съ родственниками Сергѣя Львовича [т. е. Левицкаго, двоюродного брата Герцена, -- В. К.] -- значитъ, вѣроятно нечего тебѣ толковать еще объ этой статьѣ"...}.
   Во-вторыхъ, въ Лондонѣ же, главной музыкальной приманкой котораго лѣтомъ 1859 г. для Стасова являлся Генделевскій фестиваль, Д. В. сговорился съѣхаться съ Антономъ Рубинштейномъ и ѣхать съ нимъ потомъ въ Шотландію, послѣ того, какъ Рубинштейнъ дастъ свой концертъ въ Лондонѣ, гдѣ, во время сезона, одновременно съ нимъ должны были концертировать и Венявскій, и Іохимъ и Клара Шуманъ.
   Черезъ Рубинштейна Стасовъ познакомился съ знаменитымъ изслѣдователемъ и знатокомъ Генделя -- Кризандеромъ. А съ Кларой Шуманъ познакомился, просто отправясь къ ней безъ всякихъ иныхъ рекомендацій {Это разсказывается въ письмѣ его къ роднымъ отъ 27/15-го іюня 1859 г.} и безъ всякихъ предлоговъ, кромѣ своего поклоненія Роберту Шуману и основательного знакомства съ его произведеніями. Клара Шуманъ сразу оцѣнила такое отношеніе молодого русского дилеттанта къ геніальному покойному своему мужу, а также къ Францу Шуберту, о судьбѣ неизданныхъ произведеній котораго онъ хотѣлъ узнать отъ нея, зная о дружбѣ, связывавшей обоихъ великихъ композиторовъ, и о культѣ Шуберта послѣ его смерти со стороны Шумана.
   Объ этомъ Стасовъ разспрашивалъ Клару Шуманъ въ это первое съ нею свиданіе. И результатомъ этого первого визита было то, что Клара Шуманъ пригласила Д. В. Стасова въ этотъ же вечеръ посѣтить ее вторично, много играла ему и одна, и съ Іохимомъ, обѣщала и въ слѣдующія его посѣщенія играть ему произведенія мужа и Бетховена и наконецъ обѣщала побывать зимою въ Петербургѣ и играть въ одномъ изъ концертовъ только что основавшагося Русскаго Музыкального Общества, если только не уѣдетъ на концертное турнэ въ Америку. Свое обѣщаніе однако она сдержала лишь въ 1864 году, когда, пріѣхавъ въ Петербургъ, не разъ навѣстила и Д. В. Стасова, къ тому времени уже женившагося, и запросто играла у него въ домашнемъ кругу.
   Наконецъ, интересовавшійся съ юности вопросами общественными, Д. В. Стасовъ, наряду съ желаніемъ посмотрѣть и изучить въ Европѣ все, что можно, по части произведеній искусства, памятниковъ старины и красотъ природы, желавшій во время своего путешествія побывать вездѣ въ Парламентахъ, Палатахъ и Рейхстагахъ,-- поставилъ себѣ также цѣлью присмотрѣться лично и къ веденію судебного дѣла въ Германіи, Англіи, Франціи и Италіи и поэтому во всѣхъ городахъ, гдѣ останавливался, дѣятельно посѣщалъ судъ -- уголовныя ассизы, суды гражданскіе, мировые и полицейскіе (police согrectionelle) -- и старался знакомиться съ выдающимися представителями магистратуры, адвокатуры и, отчасти, юридической профессуры. Въ его путевыхъ записныхъ книжкахъ и письмахъ этого года, наряду съ замѣтками о наиболѣе восхитившихъ его картинахъ Корреджіо, Рубенса или Гэнсборо, музеяхъ, соборахъ, о генделевскомъ фестивалѣ въ Лондонѣ и генделевской же "Сусаннѣ" въ Дрезденѣ, о встрѣчахъ съ К. Шуманъ, Іохимомъ, Кризандеромъ, объ операхъ и драмахъ, видѣнныхъ имъ ("Ифигеніи" Глюка въ Берлинѣ, "Фаустѣ" Гёте съ музыкой князя Радзивилла и Линдпайтнера тамъ же, или "Préaux Clercs" въ Парижѣ), о поѣздкахъ на О-въ Уайтъ (Wight) на Риги, на Везувій, въ Кью-гарденсъ или Кашины -- постоянно встрѣчаются замѣтки о засѣданіи въ House of Lords или Commons, въ Old Bailey, Queens'Bench, въ Assises de la Seine, Cour Impériale или Cour de Cassation, о рѣчахъ Дизраэли, Гладстона, лорда Брума или Wednesdayle, о maître'ѣ {"Maître" -- титулъ французскихъ адвокатовъ.} такомъ-то, или Rechtsanwalt'ѣ и Staatsanwalt'ѣ такихъ-то, о цѣломъ рядѣ процессовъ, выслушанныхъ имъ, Стасовымъ, во всѣхъ англійскихъ, германскихъ или французскихъ судахъ, о томъ, какъ напр. въ Парижѣ въ отвѣтъ на его письмо къ представителю ассизъ того года Legouidec, этотъ послѣдній не только тотчасъ далъ ему билетъ для присутствованія на судоговореніи въ залѣ "Сенскаго Суда", но распорядился и о томъ, чтобы Стасова и его спутника не удаляли изъ этой залы вмѣстѣ съ публикой на моментъ совѣщанія, а пересадили бы на почетныя мѣста позади самихъ судей {Въ Парижъ его спутниками въ ассизахъ бывали иногда Спасовичъ и Калиновскій (съ ними же онъ ѣздить въ Версаль), а вечерами онъ бывалъ и обѣдалъ часто вмѣстѣ съ А. И. Пыпинымъ.}. И т. д. и т. д. Въ Берлинѣ спутниками его въ этихъ посѣщеніяхъ судовъ были и Кавелинъ и Катковъ, съ которыми вмѣстѣ, несмотря на страшнѣйшую жару, онъ высидѣлъ напр. цѣлый день въ полицейскомъ. судѣ на интереснѣйшемъ политическомъ процессѣ, возбужденномъ тогдашнимъ либеральнымъ прусскимъ министромъ юстиціи Бетманомъ-Гольвегомъ {Это былъ отецъ современнаго намъ Прусскаго министра-президента.} противъ консервативной "Kreuzzеjtung" и цѣлой компаніи прусскихъ юнкеровъ-мракобѣсовъ {..."Т. к. Катковъ былъ съ нами, то вы вѣроятно скоро прочтете объ этомъ [т. е. о процессѣ противъ "Kreuzzеitung"] въ "Русск. Вѣстникѣ" -- пишетъ Д. В. Стасовъ братьямъ въ письмѣ отъ 11 Іюня изъ Дрездена.}.
   Съ Кавелинымъ же и Расселли Д. В. Стасовъ сдѣлалъ экскурсію по Саксонской Швейцаріи, черезъ Дрезденъ, гдѣ Кавелинъ познакомилъ его съ Рейхелемъ и Марко-Вовчкомъ (М. А. Марковичъ) и ея мужемъ. Кавелинъ поѣхалъ оттуда на воды въ Теплицъ, а Расселли въ Спа, но они сговорились со Стасовымъ съѣхаться, если, можно либо въ Лондонѣ, либо въ Швейцаріи. Но ни то, ни другое не удалось, какъ видно изъ нѣсколькихъ писемъ (напр., изъ письма Расселли), и съ Кавелинымъ Д. В. увидѣлся вновь лишь по возвращеніи въ Петербургъ, а путешествіе по Швейцаріи сдѣлалъ съ Алек. Ив. Бирсъ (рожденной Буниной, одной изъ талантливѣйшихъ пѣвицъ-любительницъ), ея мужемъ А. К. Бирсомъ (впослѣдствіи товарищемъ-министра финансовъ), и бар. Бревеницъ. Марко же Вовчокъ хотѣла даже сразу ѣхать въ Лондонъ вмѣстѣ со Стасовымъ, но потомъ и ей пришлось это намѣреніе отложить, и она лишь просила Стасова немедленно по прибытіи въ Лондонъ сообщить ей точный маршрутъ и стоимость переѣзда, т. к. была тогда очень стѣснена въ средствахъ.
   Въ Лондонѣ у Герцена Д. В. Стасовъ побывалъ не разъ, познакомился и съ Огаревымъ, и оба наши знаменитые изгнанника побывали нѣсколько разъ у него на Regent Street, 67, гдѣ онъ остановился, при чемъ Огаревъ передалъ ему и печатаемую ниже публикацію объ уничтоженіи довѣренности на имя нѣкоего Гжегелевскаго, прося Д. В. Стасова напечатать эту публикацію въ русскихъ газетахъ. Въ Стасовскомъ Архивѣ Пушкинскаго Дома она лежитъ вмѣстѣ съ письмомъ Огарева, адресованнымъ имъ уже въ Римъ; вмѣстѣ съ визитной французской карточкой Герцена; конвертомъ, адресованнымъ неизвѣстнымъ лицомъ (я полагаю -- именно Мюллеромъ-Стрюбингомъ) "а Monsieur Stahlоff (sic) 67. Regent Street" -- и запиской на французскомъ языкѣ, печатаемой мною подъ No II.
   Въ одно изъ своихъ посѣщеній Герцена въ Fulham'ѣ Д. В. Стасовъ познакомился съ Борисомъ Исаакіевичемъ Утинымъ, съ которымъ съ этого времени сразу близко сошелся, а другой разъ былъ тамъ съ Утинымъ вмѣстѣ съ Чернышевскимъ, какъ видно опять-таки изъ пттсвого журнала Д. В. въ одной изъ его маленькихъ дорожныхъ записныхъ книжекъ. И Чернышевскій же взялся по просьбѣ Д. В. отвезти къ его брату Александру Васильевичу то письмо, при которомъ онъ отправилъ въ Россію вышеупомянутую публикацію Огарева. Отвезя въ Петербургъ это письмо и не заставъ дома Ал. Вас., который былъ тогда на дачѣ въ Парголовѣ, Чернышевскій приписалъ на конвертѣ тѣ строки, которыя печатаются вслѣдъ за публикаціей и письмомъ Дм. Вас-ча.
   Печатаемое затѣмъ шутливое и дружеское письмо Чернышевскаго къ самому Д. В. относится вѣроятно къ слѣдующему за этою встрѣчею въ Лондонѣ зимнему Николину дню.
   Наконецъ, въ Лондонѣ же Д. В. Стасовъ часто видѣлся и предпринималъ мнотня городскія и загородныя экскурсіи съ авторомъ "Тарантаса", извѣстнымъ писателемъ 50-хъ годовъ, графомъ В. А. Соллогубомъ, съ семьей которого (въ особенности съ дочерью, графиней Елизаветой Владиміровной, бывшей потомъ замужемъ за близкимъ пріятелемъ Стасова, Андреемъ Александровичемъ Сабуровымъ, впослѣдствіи Министромъ Народнаго Просвѣщенія) Стасовъ до самой смерти сохранилъ дружескія отношенія. Къ одной изъ такихъ экскурсій и относится печатаемая записка Соллогуба.
   

I

Кунцово, 17 Мая 1839.

   Я слышалъ, любезнѣйшій Дмитрій Васильевичъ, что Вы уѣзжаете изъ СПБ. 21 Мая, -- это говорилъ мнѣ Катковъ, онъ же сказалъ мнѣ, что Вы отправляетесь на одномъ пароходѣ съ нимъ въ Ростокъ. Вслѣдствіе этого спѣшу набросать нѣсколько словъ пріятелю моему Г. Мюллеру, но только я не увѣренъ находится ли онъ въ Лондонѣ. Къ сожалѣнію не помню его адреса, но Вы навѣрное встрѣтите его въ Readingroom of М-r Wyld, находящейся на Leicester Square.-- Спросите о Мюллерѣ у Г. Wyld -- тамъ Вамъ скажутъ. Можетъ быть мы гдѣ нибудь встрѣтимся въ Европѣ, а пока заочно жму Вамъ руку и прошу передать мой сердечный привѣтъ Владиміру Васильевичу.

Вашъ В. Боткинъ.

   P. S. Надобно вамъ замѣтить, что фамилія Мюллера состоитъ изъ двухъ словъ: Muller S..., но этого второго слова я никакъ не могу вспомнить и именно потому, что называлъ его всегда просто Мюллеромъ, да и всѣ его зовутъ такъ. Вѣдь вотъ что досадно, у меня есть и адресъ его, -- да онъ въ Москвѣ въ моихъ бумагахъ, а я боюсь, что письмо мое, если я пошлю его позже -- пожалуй не застанетъ Васъ. Но во всякомъ случаѣ навѣдайтесь о немъ въ кабин[ет]ѣ чтенія Wyld -- тамъ онъ постоянно бываетъ отъ 3 до 5 часовъ и тамъ обыкновенно много нѣмцевъ, которые его должны знать, равно какъ и самъ М-r Wyld.
   
   На конвертѣ: Его Высокоблагородію Дмитрію Васильевичу Стасову. На Моховой, въ домѣ Мелиховой, въ С.-Петербургѣ.
   

II

   Le Monsieur qui а été Samedi à Fulham est bien prié de repasser -- demain Mardi depuis 3 à 10 h.
   282
   

III

5 Іюля. Park house, Fulham.

   Мы все это время были въ хлопотахъ и потому не успѣли побывать у васъ. Если вы свободны, не пріѣдете ли завтра, т. е. въ Среду вечеромъ къ намъ. Я Ѣду съ Огар. въ четвергъ дня на два въ St. Leonard искать приморскую квартиру.
   Отъ Кав. или лучше объ немъ я имѣю вѣсть -- онъ въ Теплицѣ и будетъ въ Лондонѣ къ 20 Іюля.
   
   Je vous salue cordialement.

Ал. Герценъ.

   На конвертѣ: Monsieur Stassof. 67, Regent Street.
   

IV

   Я, нижеподписавшійся, всякія когда либо для хожденія по моимъ дѣламъ данныя мною довѣренности Господину Гжегелевскому симъ уничтожаю и прошу считать недѣйствительными.
   Изъ дворянъ Коллежскій Регистраторъ

Николай Платоновъ Огаревъ.

   1859 года Іюля дня.
   
   Когда напечатается прошу No газетъ немедленно выслать Е. В. Б. Николаю Михайловичу Сатину Пензенской губ. въ г. Саранскъ.
   

V

   Обращаюсь къ тебѣ съ большою просьбою напечатать при семъ прилагаемое объявленіе въ С.-Петербургскихъ или Московскихъ Вѣдомостяхъ, но лучше въ С.-Петербургскихъ: какъ это сдѣлать -- предоставляю сообразить самому, но я думаю затрудненія быть не можетъ, только лучше не говорить своей фамиліи при выдачѣ квитанціи, или, такъ какъ тебя знаютъ, то можетъ ты найдешь кого отправить другого. Деньги заплати за публикацію и напиши въ г. Саранскъ письмо, пожалуй хоть безъ подписи, по прилагаемому адресу, съ указаніемъ, когда помѣщено будетъ объявленіе; а мнѣ напиши въ Парижъ, въ какомъ No Вѣдомостей будетъ помѣщено объявленіе. Я здоровъ и ѣду послѣзавтра или въ четвергъ въ Парижъ; былъ на Wight'ѣ, но въ Шотландію не ѣду, чтобы быть скорѣе въ Италіи. Лучше не говори никому изъ нашихъ обо всемъ, что я пишу. Я же буду писать теперь изъ Парижа.

Д. С.

   11 Іюля 1859.
   Лондонъ. 3 часа ночи.
   
   На конвертѣ: Его Высокоблагородію Александру Васильевичу Стасову. Въ Моховой, въ домѣ Мелиховой.
   

VI

   Предыдущее письмо было послано не по почтѣ, а съ Чернышевскимъ, который на оборотѣ конверта написалъ карандашемъ:
   "Дмитрій Васильевичъ живъ, здоровъ и благополученъ. Я видѣлся съ нимъ во вторникъ.

Вашъ Чернышевскій.

   

VII

   Дмитрій Васильевичъ.
   Если вы намѣрены не отказывать въ просьбахъ нуждающимся, то будьте добры: посѣтите меня въ воскресенье вечеромъ, тѣмъ болѣе, что это день Святителя Николая Чудотворца Мирликійскаго, которому мы помолимся вмѣстѣ.

Вашъ Н. Чернышевскій.

   5 Декабря [1859 г.]. Суббота.
   

VIII

[Вѣроятно, понедѣльникъ 29 Іюля/11 Іюля 1859 г.]

   Пишу на желѣзной дорогѣ. Сегодня въ 6 часовъ отправляемся въ Оксфордъ изъ Виндзора.-- Письма имѣются вдоволь.-- Вы насъ застанете или въ Kingsrooms hôtel или the Star. Въ Среду торжество университетское.-- Завтра можно будетъ осмотрѣть Блейнгеймъ.-- Мы Васъ немного подождемъ, и если Вы хотите примкнуть -- постарайтесь быть къ часу передъ обѣдомъ завтра во Вторникъ {Писано рукою графа B. А. Сологуба.}.
   

IX

Спа.

   Прощаясь съ Вами, достойнѣйшій Дмитрій Васильевичъ, я далъ слово сообщить Вамъ въ Парижъ извѣстіе о маршрутѣ моемъ для совмѣстнаго, если можно, путешествія нашего по Швейцаріи. Мнѣ помнится, что Вы не болѣе 3-хъ недѣль хотѣли остаться въ Лондонѣ и столько же въ Парижѣ.-- По этому разсчету, настоящее письмо должно Васъ застать еще въ семъ послѣднемъ городѣ и слѣдовательно я не опоздалъ съ исполненіемъ моего обѣщанія.
   Изъ Спа, куда я пріѣхалъ для соединенія съ Спасовичемъ (моимъ дальнѣйшимъ спутникомъ) мы отправимся въ субботу, т. е. 30 сего мѣсяца, черезъ Кельнъ, по Рейну, до Майнца, и потомъ, черезъ Гейдельбергъ, Базель въ Цюрихъ, такъ что въ Цюрихъ я полагаю попасть 2 Августа и-ст. Если Вамъ сподручно будетъ къ этому времени пріѣхать туда же, мнѣ пріятно и весело подумать о нашей съ Вами прогулкѣ по вершинамъ Альпъ. Отвѣчать вы можете сюда, въ Спа.
   Здѣсь пользуется жена Вашего товарища по службѣ и по воспитанію, М-ме Ганъ -- самъ же онъ беретъ ванны въ Ахенѣ. Я познакомился съ нимъ еще въ Киссингенѣ.
   Съ Константиномъ Дмитріевичемъ Кав[елинымъ] я переписывался. До сихъ поръ онъ оставался въ Теплицѣ. Теперь вѣроятно уже на пути въ Швальбахъ, откуда онъ намѣренъ былъ завернуть въ Гейдельбергъ. Вотъ еслибы соблазнить его тоже на путешествіе въ Швейцарію?.Да не поддастся. Видѣлись ли Вы въ Парижѣ съ Спасовичемъ и съ Калиновскимъ?
   Постарайтесь, милѣйшій Дмитрій Васильевичъ, пріѣхать въ Цюрихъ къ 2 Августа -- чѣмъ одолжите преданнѣйшаго

Вашего Ф. Рассели.

   Письмо сложено конвертомъ, на листѣ 2 об. адресъ: Parie. Monsieur Dmitri de Stassoff. Rue Richelieu, Hôtel Louvois.
   

X

ПИСЬМО Н. П. ОГАРЕВА.

4 Сент. [Получ. 12 Сент. -- рукою Д. В. С.].

   Много и много благодарю васъ за письмо. Теперь пишу вамъ только два слова, чтобы сказать, что мы живы и здоровы и помнимъ и искренно васъ уважаемъ, и что я къ вамъ напишу въ Берлинъ poste-restante. Наслаждайтесь пока древнимъ и полудревнимъ Римомъ, съѣздите на мое любимое Альбанское озеро, и я почти что позавидую вамъ середь нашего душнаго и вонючаго тумана.
   
   На конвертѣ: Italy. Roma. Monsieur Stassof. poste restante. Конвертъ запечатанъ сюртучной печатью съ дворянской короной.
   

XI

Дорогой Дмитрій Васильевичъ

   А. Н. Куломзинъ прислалъ мнѣ свою брошюру о Замятнинѣ; прочтя ее я вспомнилъ то счастливое время, когда мы были молоды и съ восторгомъ ожидали судебную реформу. Къ тому же времени относится и наша съ Вами дружба, которая, несмотря на то, что мы рѣдко съ Вами встрѣчаемся, осталась неизмѣнна. Въ виду этого посылаю Вамъ эту брошюру, думая, что и Вы прочтете ее съ интересомъ.

Весь Вашъ А. Сабуровъ.

   12 Декабря 1914 г.

"Сборник Пушкинского дома на 1923 год"

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru