Lib.ru/Классика: Стриндберг Август. Черные знамена

Черныя знамена.

Картинки нравовъ на рубежѣ столѣтій.

Августа Стринберга.

Переводъ съ шведскаго К. Ж.

Глава первая.

У профессора Стенколя долженъ былъ состояться званый обѣдъ, но съ второклассными приглашенными, такъ какъ звѣздоносцы пировали здѣсь уже наканунѣ. Бордосскія вина всѣ выпили, и лакей выставилъ бѣлыя, потерявшія этикетки въ ледникѣ, красное вино налили въ графины, а шампанское морозили на кухнѣ въ смѣси снѣга, селитры и соли. Было просто, но блестяще, когда гости начали собираться. Они стояли на лѣстницѣ, съ часами въ рукахъ, чтобы не придти слишкомъ рано, а главное чтобы избѣжать необходимости разговаривать передъ обѣдомъ. Жили въ практическій, политико-экономическій вѣкъ и не хотѣли зря расточать слова. Такъ какъ будущіе сосѣди по столу были неизвѣстны, то нужно было соблюдать большую осторожность въ выборѣ темъ и остерегаться, чтобы не повторить однѣхъ и тѣхъ же остротъ тому же самому лицу.

Подошелъ писатель Фалькенстремъ и нашелъ своего пріятеля, книготорговца Кило, съ хронометромъ въ лѣвой рукѣ.

-- А лига тоже приглашена?-- спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, только фронда.

-- Барышни будутъ?

-- Нѣсколько.

Фалькенстремъ досталъ металлическую гребенку и пригладилъ сѣдые виски.

-- А ростбифъ будетъ сырой или пережаренный?

-- Навѣрное, пережаренный, а, можетъ, и жесткій.

Фалькенстремъ вытащилъ коробку изъ подъ шоколада и вложилъ въ нее верхную челюсть съ восемью зубами.

-- Забавная штука съ этой коробкой,-- сказалъ онъ;-- я зашелъ въ лавку купить подходящую коробку, чтобъ взять ее съ собой на обѣдъ. Разумѣется, я не хотѣлъ говорить, на что она мнѣ нужна, а просто стоялъ и искалъ въ витринѣ.

Лавочникъ, который оказался отгадчикомъ мыслей, вдругъ прервалъ мои поиски:

-- Вамъ нужно пустую коробку изъ подъ шоколада, я самъ такъ дѣлаю; она отлично подходитъ, плоска и занимаетъ мало мѣста въ карманѣ брюкъ.-- Вотъ дьявольская проницательность,-- отвѣтилъ я, поблагодарилъ за совѣтъ и хотѣлъ идти.-- А то еще пользуются коробками отъ лепешечекъ, -- продолжалъ онъ,-- и, если повернуться спиной, то кажется, будто кладешь въ ротъ лепешку, или берешь понюшку табаку. Только нужно раньше осмотрѣть, нѣтъ ли въ комнатѣ зеркалъ.-- Я поблагодарилъ еще разъ за цѣнныя разъясненія и пошелъ!-- Какъ ты думаешь, будетъ сегодня травля?

-- Разумѣется! Званый обѣдъ безъ травли -- это, вѣдь, ничто,-- отвѣтилъ издатель Кило.

-- Что же здѣсь будетъ за публика?

-- Мистеръ Анъяла будетъ травить Вюберга Калевалой; фрекенъ Пай будетъ травить тебя Тильдой К.; Поповскій будетъ травить Аспазіей. Потомъ слово будетъ предоставлено всѣмъ. Графъ Максъ прочтетъ послѣ обѣда платоновскій діалогъ о знаменіяхъ, а фрекенъ Олезундъ споетъ двадцать шесть григовскихъ романсовъ.

-- Нечего сказать, будетъ весело! Но докторъ Боргъ придетъ, надѣюсь!

-- Да, придетъ, но онъ поклялся не произнести ни слова. Онъ страшенъ, когда говоритъ, но еще страшнѣе, когда молчитъ.

Хлопнула дверь, и гости, расположившіеся на всѣхъ четырехъ лѣстницахъ, стали продвигаться маленькими отрядами, извиваясь по винтовой лѣстницѣ къ двери въ прихожую.

Гостиная приняла гостей, которые всѣ были знакомы между собой. Они пожимали руки, показывали зубы, а дамы бросались, другъ другу на грудь. Маленькая падчерица хозяевъ здоровалась съ гостями и спрашивала, хорошо ли они вытерли себѣ ноги. Она одна говорила, всѣ остальные дѣлали видъ, что говорятъ что то, чего не было слышно, и отвѣчали на вопросы, которыхъ никто не предлагалъ. Бродили кругомъ, разсматривая картины на стѣнахъ, и, когда кто-нибудь выражалъ свое незнаніе оригинала, весь хоръ отвѣчалъ сразу. Положеніе всегда спасалъ какой-нибудь Мурильо, игравшій роль громоотвода въ собиравшейся здѣсь грозѣ. Сюжетъ жевали, покуда хватало силъ, потомъ переходили къ рамѣ, а когда она оказывалась отработанной, художникъ Вюбергъ цѣплялся за подрамокъ, потому что боялся, что кто-нибудь подхватитъ тему и заговорить объ открывшейся картинной выставкѣ, которой опасно было касаться.

Обѣдъ начался въ семь часовъ, потому что такъ можно было рано избавиться отъ гостей. Передъ супомъ, по обыкновенію воцарилось молчаніе и шестнадцать правыхъ рукъ занялось катаньемъ хлѣбныхъ шариковъ, такъ что столъ напоминалъ морской берегъ во время отлива съ копошащимися крабами. Подали супъ, и шестнадцать череповъ легло ничкомъ, большинство -- настоящіе долихоцефалы, одни черные, другіе русые, третьи бѣлые и голые, какъ заднія части купающихся. Всѣ, ѣвшіе супъ, точно смотрѣлись въ глубокія тарелки, или прятали лица, чтобы не показывать зеркало души, или же возсылали тайныя молитвы о взаимной погибели, потому что всѣ они были врагами и пришли сюда только потому, что не посмѣли не придти. Салонъ профессора Стенколя задавалъ тонъ, здѣсь лансировали и опрокидывали, здѣсь можно было стать великимъ и можно было потерять свое величіе. Съ супомъ покончили, и хлюпанье смѣнилось зловѣщей тишиной, во время которой крабы опять выползли и принялись мять тѣсто, образуя изъ него то маленькіе круглые шарики, похожіе, на тѣ, что насаживаютъ на крючокъ, когда ловятъ плотву, то раскатывая его на длинныя веселки, которыми замѣшиваютъ опару. Тогда профессоръ Стенколь поднялъ свою рюмку съ мадерой и выпилъ за здоровье гостей. Всѣ руки, судорожно какъ у утопающихъ, схватились за рюмки и затѣмъ все снова стихло. Профессоръ Стенколь долженъ былъ прервать молчаніе и попробовалъ открыть травлю.

-- Ну, Анъяла,-- началъ онъ, -- какъ вамъ теперь живется въ Пойолѣ?

Мистеръ Анъяла съ удовольствіемъ излилъ бы скорбь по поводу утраченной свободы своей родины, но тутъ сидѣлъ Поповскій, русскій, готовый разоблачить мнимаго мученика. Поэтому онъ отвѣтилъ уклончиво. Но тогда профессоръ забросилъ крючекъ рускому?

-- Поповскій,-- сказалъ онъ,-- извѣстна тебѣ форма правленія 1789 года?

Здѣсь онъ ожидалъ взрыва со стороны доктора Борга, чего-нибудь сногсшибательнаго, что оживило бы разговоръ, но докторъ молчалъ, вырабатывая внутри себя леденящій составъ, дѣйствовавшій снаружи парализующимъ и удушающимъ образомъ.

Поповскій, который былъ воспитанъ и зналъ, что за столомъ слѣдуетъ избѣгать кабацкихъ ссоръ, поднялъ только свой стаканъ и пожелалъ выпить съ финномъ.

-- Ваше здоровье, Анъяла!-- сказалъ онъ.

Но мистеръ Анъяла не притронулся къ своей рюмкѣ, а сталъ накладывать себѣ рыбы.

Теперь столъ представлялъ собою положительно школу глухонѣмыхъ. Кивали и пили, пили и кивали, совсѣмъ по китайски.

Вызывали на травлю доктора Борга, но онъ отвѣчалъ столь ледянымъ составомъ, что челюсти гостей коченѣли отъ холода и никто не могъ ѣсть съ аппетитомъ.

Однако, за жаркимъ, вина все же начали дѣйствовать, и сосѣди парами что-то забормотали между собой. Точно на похоронахъ.

Ревизоръ К. сидѣлъ, согнувшись, и любовался своей женой, великой писательницей; онъ восхищался всѣмъ, что она говорила, но она спрашивала большей частью объ адресахъ. А сейчасъ она сидѣла рядомъ съ малюткой Захрисомъ, который зналъ адреса всѣхъ.

-- Ну, -- спросила она Захриса, -- вотъ вы вышли и по нѣмецки; кто это васъ переводитъ? И хорошо переведено?

Послѣдній вопросъ былъ только для формы, и Захрисъ, который мѣтилъ на Тильду для того, чтобы встрѣтиться въ ея салонѣ съ знаменитымъ актеромъ, отвѣтилъ только на первый вопросъ.

-- Фру Магеръ!

-- Ну, неужели она! Фру Тильда сдѣлала видъ, будто знаетъ ее. А гдѣ она живетъ теперь?

-- Она живетъ въ Зеелендорфѣ, за Берлиномъ.

-- Значитъ, она переѣхала. Такъ въ... какъ вы сказали?

-- Въ Зеелендорфѣ (Возьми ты себѣ фру Матеръ, подумалъ онъ, у меня ужъ есть переводчикъ получше, котораго тебѣ и не понюхать).

-- Зеелендорфъ? Съ двумя е?

-- Съ двумя е.

Фру Тильда записала въ своей памяти, такъ что по ея вѣкамъ было видно, какъ заработалъ воображаемый карандашъ.

Ревизоръ наслаждался въ душѣ успѣхомъ своей жены; онъ понялъ, что сочиненія ея выйдутъ на нѣмецкомъ языкѣ, и тогда она заткнетъ за поясъ всѣхъ этихъ писателей, которыхъ онъ презиралъ. Поэтому онъ чокнулся съ Захрисомъ и поблагодарилъ его за оказанное вниманіе.

Сидѣвшій рядомъ докторъ Боргъ шепнулъ Фалькенстрему:

-- Въ тотъ день, когда Тильдѣ удастся убить своего протоколиста, увидишь, какъ...

-- Убить?

-- Ну да! Мы, вѣдь, сидимъ здѣсь среди воровъ и убійцъ. Они крадутъ другъ у друга мысли, адреса, друзей, даже личности. А Тильда К.-- честолюбица, которая, помимо литературной славы, стремится еще къ новому блестящему браку. И ради этого не гнушается никакимъ средствомъ. Она бережетъ свою красоту, выдерживая мужа въ целибатѣ, а когда захочетъ его бросить, обвинитъ его въ импотенціи. Всѣ молодые люди подтверждаютъ это, т. е. что она говорила или намекала на это, и сила на ея сторонѣ. Тогда онъ перерѣжетъ себѣ горло. Захрисъ первый будетъ лжесвидѣтельствовать, потому что онъ такой.

Фалькенстремъ забормоталъ въ отвѣтъ:

-- Ты правъ, мы сидимъ въ разбойничьемъ вертепѣ. Ты знаешь, что Аспазія, когда собирала мужчинъ, подцѣпила и графа Макса. Она сама ходила и хвасталась этимъ. Но, когда онъ ее бросилъ, она пошла на попятный и выставила Макса лгуномъ, такъ что ему пришлось бѣжать изъ города. Потомъ она старалась убить его въ газетахъ, черезъ своихъ пишущихъ любовниковъ, а теперь Стенколь посадилъ ихъ рядомъ, убійцу и жертву. Это пикантно, въ особенности, потому, что Аспазія новыми клеветническими выходками, старалась разстроить помолвку Макса. Бываютъ времена упадка, но такого, насквозь прогнившаго, какъ эта фронда, навѣрно никогда не существовало. Вонъ сидитъ фрекенъ Пай, любительница молодыхъ женщинъ; черезъ редактора Хольгерса Марта она старается втиснуть въ газету предательскую статью противъ тебя. Всѣ, сидящіе за этимъ столомъ, полны зависти и ненависти другъ къ другу, но они не удержались бы вмѣстѣ, еслибъ не боялись новыхъ вооруженій лиги, а вонъ сидитъ Захрисова Іенни и отравляетъ профессора Калькбреннера; видишь, какъ она цѣлится въ него сладкими глазками и гнусавитъ. А вонъ, Нюраксъ любезничаетъ съ женой Калькбреннера, чтобы получить академическую премію для самаго недостойнаго. Да, это галерные рабы честолюбія, скованные корыстью, всѣ они стараются добиться имени на твой счетъ, а потомъ сами же тебя растопчутъ.

Профессору Стенколю, послѣ неудавшейся травли, стало не интересно, а такъ какъ самъ онъ не желалъ компрометироваться, то сидѣлъ молча и лишь изрѣдка поднималъ стаканъ за здоровье какого нибудь гостя. Гость отвѣчалъ стаканомъ точь въ точь, какъ часовой при смѣнѣ караула. Но профессору нельзя было пить, онъ нервничалъ, и по лицу его было видно, что ему хочется, чтобы столъ съ гостями провалился сквозь землю. Подъ конецъ онъ не могъ удержать зѣвка, и разверзлась огромная пасть съ желтыми кадміевыми плодами и золотыми пломбами, точно спальный альковъ съ расписанными стѣнами. Съ гипнотической силой привычнаго лектора, онъ увлекъ своимъ примѣромъ всю аудиторію, одного за другимъ; и такъ какъ слушатели пообѣдали дома въ три часа, а обѣдъ состоялъ изъ десяти блюдъ, то за шестымъ блюдомъ началась уже настоящая пытка. Никто не рѣшался пропустить какое нибудь блюдо, и мистеру Анъялѣ, сидѣвшему возлѣ хозяйки, пришлось принять изъ ея рукъ рябчика и трехъ устрицъ. Съ эту минуту онъ пожелалъ умѣть колдовать. чтобы спустить птицу и моллюсковъ за отворотъ жилета, но онъ не умѣлъ, хотя и принадлежалъ къ свѣдущей въ колдовствѣ націи. Онъ видѣлъ только, что ему грозитъ смерть отъ апоплексическаго удара, а ему не хотѣлось умирать въ молодыхъ годахъ изъ-за рябчика, поэтому онъ попытался спастись юмористическимъ маневромъ повѣшеннаго. Съ предсмертнымъ ужасомъ, написаннымъ на лицѣ, онъ обратился къ хозяйкѣ:

-- Глубокоуважаемая, если вы непремѣнно хотите, чтобъ я умеръ у вашихъ ногъ, то... Развѣ вы такъ любите смертные случаи за обѣдомъ?

Хозяйка не понимала языка Калевалы и терпѣть не могла юмора; такъ какъ, кромѣ того, она была занята горничной, относительно горячихъ тарелокъ для спаржи, и однимъ глазомъ смотрѣла за ней, а другимъ -- за своимъ мужемъ, то быстро изобрѣла третій, зачаточный глазъ на кончикѣ носа и, бросивъ имъ взглядъ на Анъялу, отвѣтила наобумъ:

-- Да, и съ фру Эртбергъ въ заглавной роли, она пройдетъ пятьдесятъ разъ подрядъ...

Мистеръ Анъяла былъ счастливъ отдѣлаться отъ рябчика и, въ благодарность фру Эртбергъ, которой не выносилъ, разсыпался въ восторженныхъ похвалахъ ея таланту, а самъ въ это время превратилъ рябчика въ кашу, запрятавъ кости подъ кожу, а кожу подъ кости, такъ что тарелка приняла такой видъ, какъ будто на ней, дѣйствительно, ѣли рябчика. Устрицъ онъ закопалъ подъ гренками, и наверхъ, въ качествѣ надгробныхъ плитъ, положилъ нѣсколько корокъ.

За седьмымъ блюдомъ, состоявшимъ изъ исполинской спаржи, шестнадцать череповъ снова нагнулись надъ тарелками, но, когда толстые стволы приходилось обсасывать, то мужчины, боясь выпачкать бороды масломъ, "поднимали" усы, показывая зубы, какъ лютые звѣри, и въ то же время глазами озирались по сторонамъ, не видитъ ли кто нибудь, какъ они похожи на собакъ съ костью во рту.

За восьмымъ блюдомъ,-- легкій паштетъ изъ омара съ гусиной печенкой -- общество перестало разговаривать. Идіотскія лица съ отчаяніемъ уставлялись только на стаканъ съ виномъ, и чѣмъ больше пили, тѣмъ становились тупѣе. Мертвая тишина и тупоуміе воцарились въ залѣ. Докторъ Боргъ отпустилъ ремешокъ на жилеткѣ, а Аспазія начала разстегивать панцырь.

Нужно знать, что Аспазія ходила въ панцырѣ и заманивала мужчинъ въ свои желѣзныя объятія, на подобіе орудія пытокъ, называемаго die Eiserne Jungfrau.

Захрисова Іенни была мертвецки пьяна, но когда ей хотѣлось сказать что-нибудь неприличное, всякій разъ ей замораживалъ губы леденящій составъ ужаснаго доктора Борга.

Графъ Максъ, напротивъ, получившій маленькое незамѣтное мѣстечко рядомъ съ ревизоромъ К., котораго онъ въ памяти смѣшивалъ съ математикомъ К., изъ любезности занималъ своего сосѣда разговоромъ о математикѣ. Герръ К., думая, что графъ -- математикъ, поддерживалъ разговоръ, хотя и не имѣлъ понятія о математикѣ. Такъ какъ ни одинъ изъ нихъ не зналъ математики, то получался винегретъ, который, при возрастающемъ опьяненіи, сталъ обоимъ такъ непріятенъ, что они приняли другъ друга за шарлатановъ, особенно въ виду того, что недоразумѣніе выяснилось только на слѣдующій день. Начавшееся опьяненіе, за бургундскимъ ставшее нестерпимымъ, такъ какъ не находило выхода, начало теперь дѣйствовать, какъ потогонное, и лбы покрылись каплями, какъ графины съ холодной водой. Весь залъ наполнился запахомъ пота, и винныхъ испареній.

Фалькенстремъ, умѣвшій волшебнымъ образомъ заставлять исчезать кушанья съ тарелки и пріобрѣвшій огромную технику въ проглатываніи цѣлыхъ кусковъ нѣсколькими движеніями горла, на подобіе индюка, -- и тотъ задрожалъ, когда подали фрукты, потому что проглотить цѣлое яблоко онъ все же не рѣшался. Онъ взялся было, правда, за коробку изъ-подъ шеколада, но раздумалъ, взялъ яблоко и орѣховъ, положилъ въ карманъ и сказалъ:

-- Это я снесу домой, дѣтямъ.

-- Развѣ герръ Фалькенстремъ женатъ?-- спросила Захрисова Іенни.

-- Да, иногда,-- отвѣтилъ Фалькенстремъ.

Іенни не удержалась и разразилась пьянымъ хохотомъ.

Скучающій профессоръ, жевавшій сухую жвачку, выкатывая бѣлки, насторожился:

-- Что этотъ Фалькенстремъ тамъ говоритъ забавнаго? Скажите намъ, мы послушаемъ.

Ему такъ важно было заставить кого нибудь говорить, что онъ готовъ былъ рискнуть на непристойность.

-- Остроты нельзя повторять,-- отвѣтилъ Фалькенстремъ.

Въ идіотскомъ настроеніи, владѣвшемъ обществомъ, слово "остроты" подѣйствовало, какъ ракета.

-- О, скажите! Голубчикъ! Скажи! Герръ Фалькенстремъ! О!.. О!.. О!.. Милый, голубчикъ! О!..

Фалькенстремъ долженъ былъ положитъ этому конецъ, но, не въ силахъ заставить себя повторить, выстрѣлилъ другой остротой:

-- Я сказалъ, что мои жены всегда любили меня больше всего, когда я бывалъ немножко выпивши.

Никто не улыбнулся, хотя всѣ знали, что онъ былъ женатъ три раза; выраженіе было точно, но... три развода, три трагедіи. У большинства тоже были передряги, и пробужденныя воспоминанія подѣйствовали угнетающимъ образомъ. Подбородки наклонились къ груди, и затылки встали подъ прямымъ угломъ, точно всѣ склонились, готовые принять ударъ судьбы сверху. Слово выпивши тоже прозвучало диссонансомъ въ залѣ, гдѣ пили шампанское и бургундское, но въ то же время оно обнаружило дрожжи, лежавшія на днѣ всѣхъ этихъ переполненныхъ и готовыхъ лопнуть бочекъ; слово это нѣсколько приподняло маски и произвело такой же эффектъ, какъ если бы хозяинъ поднялъ свой стаканъ и обратился къ гостямъ съ такой фразой:

-- Встряхнитесь-ка, ребята!

Кромѣ того, напомнило морской сигналъ доктора Борга своимъ гостямъ за обѣдомъ, гдѣ были одни мужчины, когда онъ, поднявъ рюмку съ водкой, крикнулъ:

-- Закидывай!

Глава вторая.

Было одно лицо, которое не пило и почти не ѣло, а только "отмѣчало"; это была Тильда К. Она сидѣла, какъ шулеръ, трезвая, ясная, слушая и спрашивая, задавая практическіе житейскіе вопросы, и прежде всего собирая адреса, -- адреса издателей, директоровъ театровъ, переводчиковъ. Она хотѣла знать имена всѣхъ рецензентовъ, личныя свѣдѣнія, редакціонныя тайны; хотѣла знать, кто на комъ женатъ, потому что, хотя и сама женщина, обращалась къ протекціи юбокъ. Но она спрашивала это съ женскимъ очарованіемъ, такъ что ее находили только наивной. Мужчина въ подобномъ положеніи производилъ бы впечатлѣніе циника и не получилъ бы отвѣта. Въ концѣ концовъ, ограбивъ общество и забравъ всѣ его связи въ карманъ, она замѣтила, что докторъ Боргъ сидитъ безъ дѣла и неиспользованный. Сначала она подумала спросить его объ его паціентахъ, и какая болѣзнь у фру Фьёсъ. Но докторъ замораживалъ ее. Тогда она, въ качествѣ психолога, рѣшила, что онъ будетъ польщенъ, если она обратится къ его высокимъ познаньямъ по поводу своего здоровья, въ которомъ ни одинъ врачъ до сихъ поръ не могъ разобраться. Поэтому она свернула голову на бокъ, какъ курица, и, глядя ему въ зрачки, томно пролепетала:

-- Дорогой докторъ...

-- Какъ ваше здоровье?-- отрѣзалъ тотъ.

-- Да, докторъ, въ немъ то и дѣло; во мнѣ не могъ разобраться ни одинъ врачъ.

-- Тогда, какъ же, чортъ возьми, смогу разобраться я?

Одинъ щелчокъ она пропустила, какъ остроумную шутку, и продолжала съ улыбкой, точно укусила кислое яблоко:

-- Еслибы докторъ согласился выслушать меня...

-- Безплатные совѣты я даю только въ клиникѣ для чернорабочихъ отъ 12 до часу ежедневно. Но если вы хотите дружескаго совѣта, родите ребенка! Это очищаетъ внутренности и прогоняетъ всѣ причуды.

Тильда отвернулась отъ него и начала совершенно новый разговоръ съ редакторомъ Хольгеромъ Боргомъ объ измѣненіи персонала редакціи. "Имъ нужно достать новаго литературнаго обозрѣвателя, потому что этотъ никуда не годится."

На столѣ появился дессертъ, послѣдній дессертъ, и вмѣстѣ съ нимъ привели маленькую падчерицу и усадили ее рядомъ съ профессоромъ, который почувствовалъ себя вооруженнымъ. Изъ этого насоса онъ можетъ безнаказанно поливать гостей, не неся никакой отвѣтственности, думалъ онъ.

По собранью прошелъ трепетъ, потому что знали, что теперь предстоитъ: придется расплачиваться своей особой съ этимъ людоѣдомъ, на столько, вдобавокъ, трусливымъ, что онъ не рѣшался кусаться самъ. Салли была, что называется, чертенокъ; она говорила, но не отъ себя, а подхватывала родительскую злость и передавала по назначенію. Она слушала ихъ разговоры, присутствовала при ихъ ссорахъ, принимала участіе въ спорахъ, давала хорошіе совѣты, говорила имъ ты, брала взятки, кричала на прислугу, но все это съ такимъ видомъ, который только веселилъ и радовалъ родителей.

Поѣвши и попробовавъ вина, маленькій дьяволенокъ обвелъ глазами столъ, ища жертвы. Поиски ея остановились на мистерѣ Анъялѣ, и, поискавъ въ памяти, она нашла, и выступила въ походъ:

-- Что это за штука -- ложный мученикъ, дядя Анъяла?

Къ несчастью, дядя Анъяла не разслышалъ и долженъ былъ переспросить, что дало дьяволенку случай"нанести свой ударъ два раза. Пораженная не въ бровь, а въ глазъ, крупная фигура отшатнулась на спинку стула. Послышались подавленные смѣшки, и профессоръ Стенколь для вида выдралъ Салли за ухо -- это тоже входило въ представленье.

Теперь настала очередь профессора Калькбреннера. По жестокой насмѣшкѣ судьбы, человѣкъ этотъ былъ учителемъ Стенколя и назначилъ его доцентомъ; въ заключеніе онъ задолжалъ своему бывшему ученику. Не будь этого послѣдняго обстоятельства, онъ не сидѣлъ бы за этимъ столомъ, гдѣ большинство терзало его въ писаньяхъ, газетахъ, рѣчахъ и пѣсняхъ. Онъ хотѣлъ спрятаться, но не могъ, потому что дьяволъ уже устремилъ на него свои хорошенькіе глазки; онъ предпочелъ бы сидѣть на хлѣбѣ и водѣ въ тюремной камерѣ, скрывая свой позоръ, бранилъ себя, что изъ слабости къ своимъ неблагодарнымъ дѣтямъ, надѣлъ ярмо Стенколя; но было поздно. Стенколь сидѣлъ за маленькой вѣдьмой и пускалъ стрѣлы. Лукъ былъ натянутъ, и отравленная стрѣла полетѣла; но невидимая рука направила ее на этотъ разъ обратно, такъ что она попала и въ стрѣлка, и преимущественно въ него.

-- Послушай, Калькбреннеръ (она говорила ему ты, замѣтивъ, что его не уважаютъ, и что у него нѣтъ чувства собственнаго достоинства), это ты купилъ папу, или онъ самъ продался тебѣ? Какъ это было, мама?

Докторъ Боргъ поднялъ стаканъ и сказалъ.

-- Благодаримъ хозяевъ за обѣдъ!

Затѣмъ всталъ, отодвинулъ стулъ отъ стола и пошелъ въ переднюю. Тамъ онъ остановился у двери, повернулся, плюнулъ и прошипѣлъ: чертъ знаетъ, что такое!

Компанія поднялась послѣ двухчасовой пытки, и въ плетеныхъ стульяхъ остались круглыя впадины отъ сидѣнья; салфетки, скомканныя нервными руками, сотни разъ поднесенныя ко рту, лежали кучей, какъ кишки, какъ извилины высохшихъ мозговъ, какъ тряпичныя куклы, полишинели, образуя лица, члены казненныхъ, совершенно, какъ подушка послѣ безсонной ночи, или носовой платокъ послѣ похоронъ съ настоящими слезами. Впрочемъ, весь столъ походилъ на магазинъ стекла, потому что къ каждому прибору полагалось восемь стакановъ, на посудную торговлю, мусорное ведро съ апельсинными корками, объѣдками сыра и хлѣба, косточками, окурками (второразряднымъ позволялось курить), спичками, пепломъ, а полоскательныя чашки, въ которыя плевали, напоминали умывальникъ. Мусорное ведро и умывальникъ!

Теперь гости раздѣлились на мелкія группы и принялись перемывать косточки хозяевамъ.

Фалькенстремъ сдѣлалъ пируэтъ и приладилъ фальшивые зубы, безъ которыхъ его говорильная машина не дѣйствовала. Захрисъ стоялъ рядомъ, и онъ излилъ ему свою досаду въ одномъ восклицаніи:

-- Это ужасно!

Захрисъ, который принципіально не говорилъ дурно о тѣхъ, кѣмъ въ данномъ случаѣ пользовался, притворился, что не понялъ.

Стоявшій по другую сторону Поповскій мгновенно изобличилъ Захриса, но такъ, что тотъ не слышалъ:

-- Захрисъ это такая дрянь -- онъ всегда хорошо отзывается обо всѣхъ!

Подошелъ Нюраксъ, художникъ:

-- Вы знаете, что нашъ книготорговецъ разорился?

-- Развѣ Кило разорился?

--Да; случай необыкновенный, но это вѣрно.

Маленькій книгопродавецъ стоялъ возлѣ печки, точно подпирая ее. Онъ былъ молодъ, но съ заросшимъ темной бородой лицомъ и страдальческими глазами больной собаки. Когда онъ улыбался, что дѣлалъ очень часто, то казалось, что онъ плачетъ, потому что глаза его наполнялись слезами, и онъ всхлипывалъ. Онъ производилъ впечатлѣніе человѣка, не могущаго ни дурно поступать, ни даже дурно думать; онъ не могъ сказать нѣтъ, когда кто-нибудь собирался обмануть его, и потому его считали недалекимъ; вѣчно онъ молчаливо угрызался какими то невѣдомыми проступками, былъ умѣренъ во всемъ, мало пилъ, не курилъ, носилъ съ собою чистую атмосферу, соблюдая чистоту въ одеждѣ и въ рѣчахъ.

Имѣя книжную торговлю, которая хорошо шла, былъ втянутъ въ издательскія дѣла ужаснымъ Захрисомъ, который подбилъ его основать журналъ съ тайной программой: "Прежде всего Захрисъ!". Затѣмъ его заставили издавать сочиненія друзей Захриса въ прессѣ и другихъ. Видя, что разореніе приближается, онъ неподвижно смотрѣлъ на него, не въ состояніи шевельнуть пальцемъ, и прямо таки жаждалъ катастрофы.

Онъ зналъ, что у Захриса есть долги, но до того находился подъ его вліяніемъ, былъ до того добродушенъ отъ природы, что не желалъ огорчать дикаго звѣря. Онъ думалъ, что вампиръ можетъ огорчаться.

Между тѣмъ, стоя сейчасъ у колонно-образной печи и играя шнуркомъ отъ отдушника, ни съ кѣмъ не заговаривая и ни отъ кого не слыша обращенія въ накуренной комнатѣ, онъ походилъ на Святого Севастьяна у столба; всякій проходящій пускалъ въ него стрѣлу по старой скверной привычкѣ.

-- Ты не думаешь повѣситься? сказалъ одинъ.

-- Ты стоишь у позорнаго столба?-- спросилъ другой.

Маленькій человѣчекъ отвѣчалъ страдальческой улыбкой, говорящей: я прощаю вамъ, потому что самъ нуждаюсь въ прощеніи. Одинъ графъ Максъ не проявилъ безстыдства; онъ сидѣлъ молча и наблюдалъ книготорговца. Табачный дымъ стоялъ такъ густо, что маленькій Кило казался стоящимъ на кострѣ, и привязаннымъ за спину для сожженія живьемъ. Еслибъ онъ искалъ этого блестящаго общества, то судьба его была бы заслужена, но они заманили его, втащили, ощипали и растерзали. У него была дѣтская душа, и, въ качествѣ теософа, онъ старался, по мѣрѣ силъ, сдѣлать изъ своей маленькой особы прекрасное художественное произведеніе. Слѣдилъ за своими мыслями и желаніями, соблюдалъ мѣру и осмотрительность, оберегался отъ дурныхъ вліяній. Захрисъ въ свое время отнялъ у него невѣсту, но такъ какъ онъ не долженъ былъ признавать права собственности въ любви, то не жаловался, хотя и горевалъ; онъ могъ бывать у Захриса и смотрѣть на свою возлюбленную, и этого ему было довольно. И когда Іенни мучила Захриса, какъ муху на булавкѣ, онъ не могъ испытывать злорадства, потому что жалѣлъ все страдающее живое. Нерѣдко ему приходилось играть на лютнѣ для своего вампира и выслушивать жалобныя пѣсни Захриса о злой Іенни. Кило жалѣлъ Іенни и все размышлялъ о фактѣ, что злой человѣкъ можетъ быть красивымъ. Красота, вѣдь, выраженіе величайшаго добра, и Богъ самъ долженъ быть красивѣе всѣхъ. Въ сагахъ говорится, правда, о демонахъ принимающихъ ангельскій образъ, и о падшихъ ангелахъ, низвергнутыхъ въ наказаніе на землю, но сохраняющихъ слѣды своего высокаго происхожденія въ сверхчеловѣческой красотѣ.

Кило стоялъ у печки и смотрѣлъ сквозь двери трехъ комнатъ, какъ злая Іенни завлекала Поповскаго своими возбуждающими взглядами, чтобы познакомиться съ его знатными родственниками и украсть ихъ. Онъ стоялъ и смотрѣлъ на всю эту гнусность, скорбя безъ досады или злобы, а графъ Максъ наблюдалъ его съ участіемъ и восхищеніемъ. Максъ курилъ, пуская кольца, извивавшіяся кверху, какъ мотокъ нитокъ, или носившіяся кругомъ въ волшебномъ хороводѣ. Ему казалось, что въ этихъ образахъ онъ видитъ свои мысли, свои невысказанныя слова, сохранявшія стремленіе вылиться въ образы и придававшія смутныя формы дыму, смѣшанному съ заключающимся въ его легкихъ чистымъ воздухомъ. Тѣ же губы и языкъ, создающіе слова съ гипнотизирующей силой, лѣпили и скульптурный легкій дымъ, формы котооаго становились нерожденными словами. Кольцо дыма было невысказанное О, съ восклицательнымъ знакомъ или безъ него; разрываясь и извиваясь, оно превращалось въ латинское J, но рукописное, носившее слѣды человѣческой руки. Иногда онъ видѣлъ однѣ хаотическія картины: туманность, имѣвшую видъ яичнаго бѣлка, или ампіосъ съ аллантоидомъ, дѣтское мѣсто съ пуповиной; но изъ нихъ потомъ выскакивали органическія формы: ухо, раковина, ноздри. Сидя и выдувая свои фигуры, онъ вдругъ увидѣлъ, какъ одно кольцо пошло прямо къ книготорговцу, но, не дойдя до него на футъ, точно испугалось и повернуло назадъ. А отвернувшись, чтобы показать, что снарядъ пущенъ безъ дурного намѣренія, онъ увидѣлъ въ зеркалѣ, что фигура маленькаго человѣка окружена бездымнымъ кольцомъ, за которымъ воздухъ былъ чистъ.

-- Вотъ такъ штука, онъ защищенъ даже отъ нашего испорченнаго дыханья, самъ того не зная,-- сказалъ онъ себѣ.

Редакторъ Хольгеръ, инженеръ, поймавшій взглядъ графа, отвѣтилъ на его тайныя мысли.

-- Да, въ Сакунталѣ сказано, что страданіе и аскетизмъ сообщаютъ высшія способности, что кающійся въ концѣ концовъ овладѣваетъ духовнымъ міромъ, такъ что его даже боятся верховныя силы.

-- И посылаютъ Аспару, чтобы соблазнить кающагося. Сакунтала явился плодомъ такой связи... А то, что случалось тогда, случается и донынѣ. Вотъ и объясненіе извѣстныхъ грѣхопаденій нашихъ современныхъ кающихся. Нельзя спускать небо на землю.

-- Развѣ нельзя спасти маленькаго Кило?

-- Отъ экономическаго разоренья -- нѣтъ; но изъ когтей Захриса -- можетъ быть.

-- И то нѣтъ, потому что Іенни держитъ жертвы въ то время, какъ Захрисъ обдираетъ ихъ до костей.

Тутъ влетѣлъ Стенколь съ вечерними газетами, которыя распласталъ, чтобы разсмотрѣть.

-- Вотъ! Послушайте-ка!-- захрипѣлъ онъ.

-- Пойдетъ теперь бубнить!-- сказалъ Хольгеръ.-- Онъ самъ не смѣетъ дать себѣ волю, но настолько глупъ, что думаетъ, ему простятъ, если онъ откроетъ чужія грязныя трубы.

-- Когда разразится вся ненависть, которую онъ на себѣ сосредоточилъ, онъ сожмется, какъ стиранный шерстяной чулокъ...

-- Вотъ,-- оралъ Стенколь.-- Калькбреннеръ конченъ и ѣдетъ. Здѣсь разбирается его философія. Это занятно! Хотите послушать? Это зло, но хорошо написано!

-- Какая безпримѣрная грубость! Вѣдь это же хулиганъ!

Максъ и Хольгеръ встали и выбрались изъ комнаты, пока Стенколь отдѣлывалъ своего стараго учителя.

-- Какимъ образомъ Стенколь сдѣлался профессоромъ?-- спросилъ Максъ.

-- Собрали ему на профессуру. Въ наши времена все, вѣдь, покупается, и оптовые торговцы назначаютъ профессоровъ. Мы всегда звали Стенколя -- глупый Стенколь, но это слишкомъ мягко. Онъ микрокефалъ. Помнишь, какъ онъ, редакторъ радикальной газеты, гдѣ пожалованье орденовъ помѣщаютъ въ мелкихъ извѣстіяхъ, а Шведскую Академію въ судебной хроникѣ, когда, наконецъ, заполучилъ звѣзду и началъ коситься на академію, какъ онъ прощался съ молодежью, предостерегая ее, чтобы она берегла свои души отъ пыли; какъ будто кусочекъ жести на фракѣ не плевокъ, и пролѣзать въ академію не предательство, когда всю жизнь расписывалъ ее, какъ продажное учрежденіе. Это тонкій малый! продалъ всѣхъ своихъ друзей юности и выдалъ врагу ихъ головы въ мѣшкѣ. И такой-то фруктъ смѣетъ предостерегать молодежь (чтобы слѣдовала его примѣру!). Вѣдь это же язва, этотъ человѣкъ, онъ готовъ лизать всѣмъ пятки, и я презираю себя за то, что пошелъ сюда. Еслибъ финская баня была открыта, я бы пошелъ соскрести всю грязь, которой запачкалъ себѣ душу. Вчера на этихъ самыхъ стульяхъ сидѣла Шведская Академія, и тогда избивали насъ. Это называется терпимостью, но это нѣчто другое. Это мошенничество, безхарактерность, нравственное помѣшательство. Кстати, по поводу Академіи...

Изъ курилки донеслось скрипѣнье Стенколя:

-- Ну, а архіепископъ то умеръ! Теперь конецъ уддевальцу.

-- Конецъ! Пока у нихъ есть кофе Икса и водка Игрека -- уддевальцамъ не конецъ,-- отвѣтилъ Захрисъ, имѣвшій должность въ Гатенбургѣ.

-- Браво!-- заревѣлъ Стенколь, любившій скверныя остроты. Тутъ покорный Калькбреянеръ всталъ и, откладывая одинъ изъ юмористическихъ еженедѣльниковъ, проговорилъ:

-- Все-таки гнусно изображать человѣка въ такомъ видѣ. Стенколь взялъ журналъ и всѣ столпились около него, смотря черезъ его плечо.

Какъ всѣ палачи, Стенколь больше всего на свѣтѣ боялся топора. Жертвы вокругъ него кричали отъ радости, потому что палачъ былъ изображенъ съ женой, и въ какомъ видѣ!.. Звѣзда и кресло (въ академіи), но съ крышкой, а рядомъ на гвоздѣ висѣло собраніе сочиненій Стенколя...

Челюсти палача, приготовившіяся къ гомерическому хохоту, перекосились, глаза выкатились; горло вздымалось волнами отъ засѣвшихъ словъ, точно онъ подавился кускомъ яблока.

-- Вотъ, онъ и получилъ свое,-- сказалъ Хольгеръ.-- Я никогда не смотрю юмористическихъ журналовъ, потому что, если на первой страницѣ я смѣюсь надъ своимъ врагомъ, то могу быть увѣренъ, что на второй найду самого себя.

Между тѣмъ Захрисъ усмотрѣлъ всѣ экономическія возможныя послѣдствія этого мучительнаго положенія, и увѣренной рукой повернулъ выключатель: взявъ стаканъ съ пуншемъ, сѣлъ къ столу и сталъ разсказывать анекдотъ, не имѣвшій никакого отношенія къ понесенному Стенколемъ пораженію. Спасши такимъ образомъ своего друга (а онъ зналъ, чего это стоило), онъ сѣлъ въ центрѣ кружка, предпочитавшаго подносъ съ пуншемъ изобличительной травлѣ въ дамской комнатѣ. Захрисъ весь вечеръ находился въ угнетенномъ настроеніи. Онъ, правда, попробовалъ было всплыть, но пошелъ ко дну въ враждебномъ потокѣ. Теперь, окруженный тепломъ и влагой, въ кругу благодарныхъ слушателей, привѣтствовавшихъ избавителя отъ всякаго разумнаго разговора, онъ началъ расти, какъ грибъ ночью, вспухъ и, послѣ трехъ рюмокъ пунша, въ которыя по два раза подливалъ виски, превратилъ кружокъ въ замкнутое общество, или въ отдѣльный кабинетъ въ кафе. Далеко, въ гостиной, фрекенъ Олезундъ подвизалась со своими двадцатью шестью Григовскими романсами, такъ что въ кружкѣ Захриса можно было поболтать безъ помѣхи.

Послѣ щелчка со звѣздой. Стенколь старался оправиться, но никто не слушалъ его, нсмотря на его, размашистые жесты, задѣвавшіе этажерку, съ поддѣльными древностями. Онъ съежился на креслѣ, какъ заклепанная пушка на лафетѣ, и, такъ какъ онъ ненавидѣлъ музыку, то никто не желалъ его, присутствія, въ гостиной.

Хмѣль опасенъ, когда бросается внутрь; онъ долженъ имѣть выходъ въ разговорѣ. Захрисъ какъ разъ собрался выболтать свое полуопьянѣніе и насладиться мнимымъ ощущеніемъ силы, Стенколь же только изрѣдка открывалъ спасительный клапанъ, испуская подавленныя восклицанія:

-- Вѣдь, это же кошачій пискъ, это пѣніе! Что такое говоритъ Захрисъ? Въ восемьдесятъ девятомъ? Нѣтъ, въ девяносто второмъ! Вы говорите о Карлѣ двѣнадцатомъ? Сволочь! Да, въ документахъ Фрюкселля, касающихся шведской исторіи имѣются письма иностранныхъ пословъ изъ Стокгольма, гдѣ указывается, что онъ любилъ пажей! Одинъ названъ до имени!

Но Захрисъ былъ не изъ тѣхъ, что легко выпускаютъ свое изъ рукъ, однако, имя Карла XII привело его въ уныніе, и онъ замѣтилъ, какъ интересъ къ нему ослабѣваетъ, такъ какъ, нѣкоторые изъ слушателей, дѣйствительно, хотѣли остановиться на великой темѣ. Поэтому онъ сдѣлалъ фокусъ, какъ съ колодой картъ, ловко спряталъ короля и вытащилъ самого себя. Но маленькій орелъ не могъ надуть народъ, тогда онъ натянулъ взятую напрокатъ львиную шкуру на уши и закричалъ такъ, чтобъ было похоже на львиное рычанье:

-- Да, когда я былъ въ Христіаніи,-- я ѣзжу туда иногда повидаться съ друзьями, потому что тамъ меня принмаютъ,-- Ибсенъ сейчасъ же отыскалъ меня къ гостиницѣ. Я и говорю ему: Ты, Ибсенъ...

Кружокъ у пунша съ почтеніемъ созерцалъ маленькаго Захриса, который росъ ужаснымъ образомъ.

-- И тогда я говорю, видишь ли, Бьернсонъ... А Бьердсонъ говоритъ: "Захрисъ правъ!"...

Стенколю стало завидно, потому что Захрисъ портилъ, сейчасъ его репертуаръ и стрѣлялъ его порохомъ. И когда успѣхъ Захриса достигъ полной степени, онъ сорвался съ мѣста, выпятилъ грудь и пошелъ, прямо на притворщика за аммуниціей. Онъ досталъ ее изъ шкафа съ документами. Тамъ лежали всѣ письма, которыя онъ получалъ отъ извѣстныхъ лицъ, по странности, даже и ругательныя, потому что ихъ онъ имѣлъ обыкновеніе читать вслухъ, чтобы показать, какой неблагодарный негодяй, такой-то или такой-то. Въ собраніи писемъ находились также и жалобы и обвиненія однихъ противъ другихъ, такъ что, когда онъ хотѣлъ поссорить двухъ лицъ, онъ просто доставалъ какое нибудь письмо, написанное въ глубочайшей тайнѣ. Сейчасъ онъ хотѣлъ свергнуть Захриса, а за одно разоблачить и норвержца.

-- Вотъ, послушайте-ка!-- закричалъ онъ, слушайте хорошенько!

Захрисъ сейчасъ же запалилъ фитиль и началъ разсказывать новый анекдотъ о Зола, и что Зола говорилъ. Но Стенколь кричалъ ему въ ротъ своимъ скрипучимъ голосомъ и сталъ читать письмо отъ Ибсена, гдѣ тотъ жаловался на навязчивость Захриса.

-- Человѣкъ, котораго я не знаю, и книгъ котораго не могу читать, вдругъ появляется, здоровается со мной, какъ съ другомъ дѣтства, соболѣзнуетъ мнѣ по поводу моего послѣдняго провала, предлагаетъ свое покровительство. Говоритъ мнѣ ты, точно по ошибкѣ... Я его выставилъ!

Захрисъ былъ изобличенъ, но, такъ какъ онъ умѣлъ колдовать ртомъ, то самъ присоединился къ хохоту, и такъ какъ самолюбіе его дѣлало его неуязвимымъ для брани (онъ стоялъ слишкомъ высоко, чтобы это могло задѣвать его), онъ схватилъ кинжалъ за ручку и повернулъ его противъ убійцы.

-- Это совершенно вѣрно,-- сказалъ онъ,-- но потомъ я пошелъ къ Бьернсону, который завидовалъ Ибсену, и за обѣдомъ Бьернсонъ сказалъ то же самое про Стенколя.

Стенколь стрѣлой бросился къ своему пороховому погребу и подъ буквой Б нашелъ письмо Бьернсона, въ которомъ маленькому Захрису доставалось тоже порядочно.

-- Вотъ, послушайте! Слушайте же! "Зачѣмъ этотъ семинаристъ пишетъ книги, никому неизвѣстно... Если ты можешь избавить меня отъ него, я готовъ послать къ черту половину вопроса о консулатѣ"...

Захрисъ попался теперь между двумя дверями, но бросился въ сторону, высвободился и, загородивъ спину, началъ визжать и царапаться, но безуспѣшно; замѣтивъ же, что войско измѣняетъ, перемѣнилъ фронтъ, сбросилъ львиную шкуру и превратился въ маленькаго, жалкаго осленка, возбуждавшаго состраданіе. Въ этомъ заключалась его главнѣйшая хитрость -- сдѣлаться маленькимъ и возбудить состраданье. Онъ становился тогда похожимъ на недоразвившійся зародышъ, обнаруживалъ всю синю незначительность, такъ что людей это трогало и они поднимали его за руку, до того онъ былъ безпомощенъ и малъ. Но вставши на ноги, онъ снова дѣлался страшенъ, и первымъ дѣломъ принимался царапаться.

Молчаливые члены компаніи, вначалѣ почувствовавшіе облегченіе отъ того, что избавлены отъ необходимости выставлять себя, и наслаждавшіеся зрѣлищемъ двухъ палачей, казнящихъ другъ друга, почувствовали теперь стыдъ; и. боясь, что шкафъ съ документами обнаружитъ и ихъ соучастіе, если Стенколь будетъ продолжать, встали, смотря на часы и мысленно ища уважительнаго предлога, чтобы уйти (въ ближайшую пивную).

Но Стенколь попробовалъ крови и долженъ былъ убить кого нибудь для спасенія своей чести. Такъ какъ онъ былъ не изъ той породы, что кусаетъ крупныхъ звѣрей, онъ поискалъ маленькаго звѣрька и нашелъ Севастьяна у столба.

-- Ну, милый Кило,-- хватилъ онъ,-- смотри, чтобъ книги были въ порядкѣ, когда придется строиться къ разсчету, а то тебя, пожалуй, притянутъ.

Но Провидѣнье защищаетъ своихъ и дѣлаетъ ихъ во время слѣпыми и глухими. Книготорговецъ слышалъ только послѣднее слово и, думая, что его спрашиваютъ о печкѣ, сдѣлалъ невольный жестъ къ отдушнику. Тутъ, по лицамъ окружающихъ, онъ замѣтилъ, что ослышался, но, напуганный злымъ выраженіемъ въ лицѣ Стенколя, остановился какъ разъ въ ту минуту, когда готовился переспросить, и, измѣнивъ выраженіе, сказалъ глазами: я понимаю удачныя шутки на мой счетъ. Онъ былъ спасенъ, ибо зрители думали, что онъ остроумнымъ пріемомъ парировалъ грубую шутку Стенколя, которою и слышалъ, и понялъ.

Бѣгущихъ мужчинъ задержали въ дверяхъ вырвавшіяся дамы, предвкушавшія всеобщую травлю, но мужчины отыскали боковую дверь и пробрались черезъ прихожую, чтобы проститься съ хозяйкой. По странному совпаденію, у всѣхъ былъ одинъ и тотъ же предлогъ; имъ хотѣлось прослушать послѣдній номеръ въ симфоническомъ концертѣ.

Итакъ, наконецъ, они были свободны. Истерзанные, оглушенные, потные, прокуренные, измятые, желчные, усталые, обозленные, они спирально спускались по четыремъ лѣстницамъ и, наконецъ, очутились на улицѣ. Отрядъ шелъ въ двѣ шеренги, сначала молча, вдыхая чистый воздухъ звѣзднаго вечера, провѣтривая легкія и души.

Но потомъ прорвалось. Все, чего нельзя было.говорить у Стенколя, просилось наружу. Пара за парой начинала разговоръ, развертывавшійся изъ простыхъ переходовъ сюиты въ болѣе богатыя фуги.

Фуга превратилась въ многоголосый, канонъ; тотъ.же старый мотивъ конца вѣка, но въ другихъ тонахъ.

-- Виски, подлая, появилась въ 1890 году; она дѣлаетъ, людей мрачными и затираетъ веселый пуншъ, требующій пѣсенъ и кеглей. Велосипедъ и телефонъ увеличиваютъ быстроту и развиваютъ нетерпѣніе: быстрые результаты, или никакихъ! А отвратительный женственный теннисъ, гдѣ важнѣе повредить сопернику, чѣмъ, какъ при игрѣ въ мячъ, самому щегольнуть красивымъ ударамъ. Это мелко! А потомъ -- покеръ, воровская игра изъ за однихъ денегъ, безъ соображенія.

-- Когда женщина, какъ теперь, обладаетъ правомъ абсолютнаго вето по отношенію къ мужчинѣ въ каждой ихъ распрѣ, то мужчина беззащитенъ, и въ мірѣ царитъ ложь.

-- Нѣтъ, никогда, въ нашемъ. кругу, я не видѣлъ, что бы женатый мужчина былъ невѣренъ, если его къ этому не вынуждаетъ жена...

-- Жениться? Нѣтъ, благодарю покорно! Содержать собесѣдницу для молодыхъ людей, а самому сидѣть и молчать въ своемъ домѣ. Недавно у насъ былъ одинъ молодчикъ, такъ тотъ объяснялся моей женѣ въ моемъ присутствіи; я думалъ, онъ посватнется къ ней.

-- Ревность -- это чувство чистоты у мужчины, удерживающее это мысли отъ проникновенія въ половую сферу другого мужчины, черезъ жену. Мужъ, который не ревнуетъ, а примиряется, развратенъ. Я зналъ одного мужа, который извлекалъ наслажденіе изъ кокетства своей жены, и любилъ друзей дома...

-- Онъ -- женонавистникъ? У него, вѣдь, дѣти отъ четырехъ браковъ и три развода за спиной! Это просто бранное слово и, какъ таковое, ложь.

-- Плохое предзнаменованіе для Густава Адольфа; желтая бригада пропила его церковь... а священники подкапываютъ ее, насколько возможно...

-- Да, слабость этого механическаго міровоззрѣнія заключалась въ недостаткѣ двигателя. Я не могу представить себѣ движенія безъ двигателя... въ perpetuum mobile вѣрили тѣ, кто въ него не вѣрилъ.

-- Вавилонъ и Библія и Гаммураби! Но вѣдь это доказываетъ только, что Библія имѣетъ авторитетъ и источники, а не просто выдумана! Она все же старше, чѣмъ думали. Впрочемъ ветхій завѣтъ самъ цитируетъ писанія, послужившія ему источниками... а о клинообразныхъ письменахъ о всемірномъ потопѣ мы читали въ 70 тыхъ годахъ. И вы все-таки не вѣрите въ потопъ! (Хотя я не понимаю, почему вявиловскижъ письмамъ быть болѣе достовѣрными, чѣмъ библейскимъ.

-- Если дадутъ всеобщее избирательное право, то получится большинство изъ сектантовъ и церковныхъ чтецовъ... Вы не знаете, что дѣлаете. Но, что консерваторы боятся избирательнаго закона, это непонятно.

-- Тогда они навяжутъ намъ потихоньку національный театръ съ лоттереей. Идея? Да, та, что они будутъ избавлены отъ необходимости играть національныхъ писателей въ національномъ томболя -- театрѣ. Никогда туда не попастъ. Тамъ будутъ свѣтскіе спектакли!

-- Литература! Просто тявканье! Ничего новаго не растетъ на этой пашнѣ; одни обсѣвки, которые являются слишкомъ поздно.

-- Альмквистъ? Что же намъ пробавляться, все Тикомъ, Жанъ-Полемъ, Деламоттъ Фуке и Гофманомъ?... Нѣтъ, мы пошли дальше съ Зола и Киплингомъ... Видишь ли, это -- неосвѣдомленность объ источникахъ -- кричать объ оригинальности Альмквиста. Это разбойничьи романы; а его пьесы сущая чепуха, онъ даже не подозрѣваетъ, что драма разыгрывается въ настоящемъ и oratio recta. Въ Лебяжьемъ гротѣ они вѣдь разсказываютъ пьесу въ самой пьесѣ, oratio obligua.

-- Ну, а его музыка?

-- Вѣроятно, шарлатанство съ финскими народными пѣснями и мѣстными мелодіями. Такъ всегда, бываетъ, когда необразованность и невѣжество дѣлаютъ открытія. Они не знаютъ, что открытія эти -- старыя; и восхищеніе толпы, такимъ образомъ, обосновано, она не знаетъ оригинала. А мы живемъ въ развращенное, шарлатанское время, когда доброе называютъ злымъ, маленькое -- большимъ. Когда будутъ изобличены три величайшихъ шарлатана: стерилизованный Пастёръ, немузыкальный Вагнеръ и идіотскій Ибсенъ, тогда время опять вернется въ свою колею. Куриная холера, Сумерки боговъ и Нора! Чертъ знаетъ что!

-- Матеріальное развитіе пошло впередъ, но духовная и умственная жизнь пошла назадъ. Нѣтъ почти ни одного человѣка, могущаго вести логическое разсужденіе. Если я, напримѣръ, говорю, что мужчина фактически создалъ всю матеріальную и духовную, культуру, то мнѣ отвѣчаютъ -- нѣтъ, потому что Роза Бонеръ писала скверныя картины, и имѣла орденъ Почетнаго Легіона, Жоржъ Зандъ писала посредственные романы, а, Ковалевская немножко знала математику, которой научилась у Вейерштраса.

-- Развѣ мы напрасно изучали въ школѣ Аристотелеву логику? Они боятся его, зоологи! Или это ихъ суевѣріе, обожаніе женщины? Атеисты должны были поклоняться чему-нибудь, и впали въ страшное заблужденіе!.. Можетъ ли доказанное существованіе факта быть объектомъ взглядовъ? Говорятъ о моихъ взглядахъ относительно женскаго вопроса. Если сегодня дѣйствительно понедѣльникъ; то это не зависитъ отъ взглядовъ. Понедѣльникъ сегодня, онъ слѣдуетъ за воскресеньемъ и предшествуетъ вторнику. Точно такъ же, какъ женщина слѣдуетъ въ цѣпи существъ послѣ мужчины и передъ ребенкомъ.

-- Финляндцы должны бы поставить Бьернсону позорный столбъ -- да, да, потому что это онъ въ русскихъ газетахъ натравливалъ русскихъ на Швецію.

-- Бьернсонъ? Норвежцы презираютъ его до глубины души, и, еслибы не нуждались въ немъ, какъ въ рекламѣ для своихъ крокетовъ изъ рыбы, давно бы уничтожили его... Но теперь Каролина хочетъ быть королемъ въ Швеціи и найдется довольно бабъ, чтобы выбрать...

-- Фалькъ возсталъ изъ мертвыхъ! Слыхали?

-- Навѣрное теперь онъ закалился въ бессемеровскихъ печахъ Ада...

-- Альмквистъ? Да, онъ -- богъ мышьякоѣдовъ...

-- Писать ни о чемъ, производить искусство безъ содержанія -- это художественная промышленность; это орнаментовка, декоративное искусство; пусть имъ занимаются ювелиры и литейщики! Гиганты литературы никогда не писали стихотвореній: возьмите Диккенса, Бальзака, Золя! Стихи -- принадлежатъ дѣтству народа, такъ какъ даже дикари риѳмовали свои законы, чтобы запомнить ихъ, и дѣти лепечутъ въ риѳму.

-- Упадокъ естественныхъ наукъ начался съ натурализма. Спеціалисты были собирателями матеріаловъ и прислуживали Геккелю, величайшему изъ всѣхъ, потому что онъ одинъ былъ и обозрѣвателемъ и систематизаторомъ.

-- И они воображаютъ, что могутъ предохранить отъ зараженія бациллами посредствомъ дезинфекціи! Какъ можно дезинфецировать атмосферу, насквозь пропитанную органической пылью и иломъ? Дѣлай себя невоспріимчивымъ, поддерживая въ себѣ силу и здоровье; работай днемъ, спи ночью, будь умѣренъ въ повседневной жизни. Вы говорите о пьянствѣ! Но объѣдаться хуже, а курить табакъ такой же крупный порокъ, какъ и нить! Тотъ это знаетъ, кто отравленъ табакомъ, страдалъ бредомъ, сердечными припадками и безсонницей. Вы говорите о распутствѣ неженатыхъ! Съ этими бѣднягами не бываетъ такихъ случаевъ; но посмотрите на женатыхъ, которые сидятъ отупѣлые, умственно разслабленные и скучаютъ вдвоемъ, и, чтобы прогнать скуку, занимаются изобрѣтеніями. Въ концѣ концовъ, они приходятъ къ взаимному презрѣнью и отвращенію, такъ что не могутъ видѣть другъ друга, и сидятъ, оскотимѣвшіе, съ пустыми головами, не въ состояніи сказать ни слова. Источникъ, изъ котораго они должны были черпать силу, отнялъ самую силу, они гнались за воображаемымъ наслажденіемъ, котораго такъ и не нашли, потому что оно лежитъ въ цѣли -- въ ребенкѣ. Не говорите мнѣ о святости брака...

-- Ну, а ребенокъ, внѣ брака, кто же защититъ его?

-- Законъ! Законъ объ обязанности воспитывать дѣтей... его достаточно, и даже больше, чѣмъ нужно...

-- Студенческіе экзамены? Нѣтъ ни одного изъ цензоровъ или учителей, который не провалился бы, еслибъ мальчики стали экзаменовать ихъ! Развѣ это равная игра, что цѣлая учительская коллегія собирается противъ одного юноши, что цѣлое собраніе спеціалистовъ требуетъ, чтобы одинъ юноша служилъ козломъ отпущенія для всѣхъ нихъ? Вѣдь, это же ни съ чѣмъ не сообразно! И я не понимаю, какъ кто нибудь можетъ дѣлаться студентомъ; я считаю чудомъ, что я студентъ! Изъ этого никогда не можетъ выйти толку! Но ени не знаютъ, должно быть, что дѣлаютъ. Бѣлая фуражка -- это просто вывертъ, вродѣ канта и звѣздочки поручика... Общество требуетъ вывертовъ! Бѣлая фуражка обозначаетъ только, что имѣешь состоятельныхъ родителей, а этимъ не слѣдуетъ хвастаться!

-- Сидѣть, разставивъ ноги, на четвероногомъ животномъ, стало искусствомъ, искусствомъ верховой ѣзды! Если нельзя сдѣлаться ничѣмъ инымъ, дѣлаются ловкимъ наѣздникомъ!

-- Ваше здоровье, Анъяла!

-- Когда вы кричите хоромъ: онъ, вѣдь, пишетъ о своей женѣ!-- то я спрашиваю: хорошо ли онъ пишетъ?-- Въ этомъ случаѣ, именно, онъ можетъ писать, даже если она дурна и зла, какъ никто, потому что требуется, чтобы онъ писалъ красиво о безобразномъ! но какъ только начинаетъ писать женщина, она пишетъ гнуснѣйшую ложь про своего мужа и всѣ въ восторгѣ. Вотъ тебѣ справедливость и равенство -- это одинъ разговоръ!

-- Препятствовать эмиграціи путемъ законодательства? Развѣ можно было помѣшать переселенію народовъ? Неужели вы думаете, что можно измѣнить законы міровой исторіи -- въ законодательныхъ коммиссіяхъ?

-- Женщина Ковалевская, Кюри и другія -- только новыя названіямужской любезности по отношенію къ женщинѣ. Любезность, какъ жертва -- красива и правильна; но когда ея требуютъ, какъ права, то несправедливость на лицо.

-- Зола умеръ отъ угара, Траріе скончался, Бернгардъ Лазаръ умеръ, тогда процессъ возобновился при закрытыхъ дверяхъ. И, вотъ, тайное судопроизводство понравилось, и ни одна изъ по французскихъ газетъ не заключала отчета о томъ. Какъ защищались генералы. Justice, Vérité,-- чепуха!

-- Быть либераломъ, или свободомыслящимъ, Что это значитъ? Uebermensch.-- Весь низшій классъ либераленъ, значить ли это, что низшій классъ Uebermensch. а высшій Untermensch? Что демосъ демократиченъ, это видно изъ самого слова. Если еврей отрицаетъ божественность Христа, это не значитъ, что онъ либералъ: если финляндецъ ненавидитъ русскихъ, онъ еще не либералъ, если женщина -- сторонница эмансипаціи, она еще не либералка; если не имѣющій права голоса -- сторонникъ всеобщей подачи голосовъ, онъ тоже же либералъ; если человѣкъ, не занимающійся торговлей, сторонникъ свободной торговли, это не значитъ, что онъ либералъ. Нѣтъ никакой заслуги стоять за собственное благо; это только въ порядкѣ вещей.

-- Чкловѣкъ, вступающій въ союзъ съ животнымъ противъ своего ближняго, долженъ бы смертью погибнутъ.

-- Постановленія о порядкѣ въ городахъ государства запрещаютъ содержаніе вредныхъ животныхх, запрешаютъ загрязненіе тротуаровъ и подворотенъ, но общественный прокуроръ, который могъ бы запретить содержаніе собакъ въ городахъ, не смѣетъ посягнуть на нихъ! Онъ больше собакъ!

-- Когда законы безмолвствуютъ, должны вопіять камни.

-- Большія государства должны быть теперь очень покладисты.

-- Жизнь Іисуса Штрауса и Фаустъ Гете (первая половина), Плоды чтеній, стихи гимназиста, и ночи лунатика, положенныя на музыку для мельницы у Грота, вотъ тебѣ и весь великій человѣкъ.

-- Фаустъ Рюдберга (первая часть) уже не Гетевскій Фаустъ!

-- Слава Швеціи не въ Скансенѣ, не въ Арсеналѣ; и не въ Риддаргольмской церкви; слава Швеціи въ Академіи Наукъ, въ Публичной библіотекѣ, въ Національномъ музеѣ. Ступай туда, странникъ, посмотри, шведъ, и увидишь по твоей наукѣ, литературѣ, по твоему искусству, что и ты тоже гражданинъ міра!

-- Зачѣмъ ему выдавать содержаніе своей разведенной женѣ? Она возьметъ любовника, или выйдетъ вторично замужуъ, ему придется платить за чужую любовь. Это же несправедливо, особенно, если благодаря этому, онъ не имѣетъ средствъ, чтобы, жениться во второй разъ, или взять любовницу...

Въ безплодной странѣ, и въ безплодное время, питаютъ ужасъ ко всему продуктивному. Артисты и художники должны шататься праздно, чтобы не показать своей продуктивности.

-- На что нужны школы? Преподаванія тамъ никакого до ведется. Просто выслушиваютъ уроки, т. е.: выслушиваютъ то, что мальчикъ выучилъ самъ дома. Тотъ, кто учится самъ -- самоучка, слѣдовательно всѣ студенты самоучки. Но почему студенты презираютъ самоучекъ -- только по недостатку презрѣнія къ самимъ себѣ.

Глава третья.

Среди представителей декадентства или упадка, Ларсъ-Петтеръ Захриссонъ занималъ выдающееся мѣсто. Онъ выступилъ около 1880 года, выбился въ вице-президенты какой то невидимой партіи, но въ 1884 году былъ смѣщенъ "братомъ нагого священника", назначившимъ предсѣдательницей Тильду К... и сначала удалился съ окровавленнымъ носомъ, но потомъ выползъ по какимъ-то выкопаннымъ грязнымъ ходамъ, приводившимъ частью къ секретарю академіи, частью къ профессору Стенколю, частью къ газетѣ "Благо братскаго Народа". Онъ писалъ книги, но никто не зналъ, зачѣмъ. Въ нихъ, не было ни паѳоса, ни ненависти къ низменному и лживому, ни любви къ великому, сильному и истинному. Въ то время было опасно имѣть взгляды. Подъ взглядами понимались новыя мысли о старыхъ вещахъ; старыя мысли о новыхъ вещахъ можно было имѣть, такъ что запрещеніе взглядовъ, въ сущности, было жульничествомъ. На Захрисъ имѣлъ одинъ взглядъ, составлявшій его тайную программу: онъ долженъ пробиться. И ради этого онъ не гнушался никакими средствами. Трудность заключалась въ томъ, чтобы умѣть скрыть свою игру.

Онъ былъ литературнымъ маклеромъ, основывалъ акціонерныя компаніи для взаимныхъ восхищеній, спекулировалъ на знаменитостяхъ; устраивалъ синдикаты для созданія знаменитостей, которыя должны были возвысить его самого. Предпринималъ дѣловыя поѣздки для рекламы, составилъ союзъ экспорта въ Германію, былъ самъ корреспондентомъ датскихъ, норвежскихъ и финскихъ газетъ, сотрудникомъ въ стокгольмской газетѣ "Благо братскаго Народа", совѣтчикомъ въ двухъ театрахъ, стипендіатомъ шведской академіи, секретаремъ книгоиздателя Кило, повѣреннымъ художественнаго кружка, но онъ имѣлъ также какое-то отношеніе къ стокгольмской Высшей Школѣ, покровительствовалъ союзу писателей и клубу публицистовъ, былъ однимъ изъ основателей общества Одинъ и Фрейя, и даже появлялся при дворѣ! Этотъ-то развращенный восьмидесятникъ! Верткій, какъ угорь, и невоспріимчивый къ обидамъ и брани, онъ проникалъ всюду. Если дверь была закрыта, онъ пролѣзалъ въ кухонное окно; если его выбрасывали изъ двери, онъ проползалъ черезъ трубу. Словомъ, онъ не имѣлъ амбиціи, и это много обѣщало для его будущаго.

Но у этого предателя были и другія свойства, дѣлавшія его человѣкомъ вѣка. Онъ уважалъ всѣ взгляды, даже самые ложные, которые, однако, долженъ былъ бы оспаривать или исправлять; никогда не говорилъ дурно ни объ одномъ человѣкѣ, поступающемъ дурно, но всегда защищалъ всѣхъ мошенниковъ, покрывалъ ихъ слабости.-- "Терпѣть не могу, когда о комъ-нибудь говорятъ дурно", говорилъ онъ. Это значило: "Не суйте носъ въ мои дѣла!"

Его испытанная тактика заключалась въ предложеніи услугъ. Онъ былъ услужливъ, какъ для того, чтобы связывать людямъ руки, такъ и для того, чтобы закапывать капиталъ, который потомъ, по желанію, можно выкопать съ процентами. Едва-ли былъ человѣкъ, которому онъ не оказалъ бы непрошенной услуги, и когда онъ прекращалъ знакомство, то пріятель всегда оставался передъ нимъ въ долгу. Тогда для него наступала великая минута, и онъ говорилъ: "Неблагодарный человѣкъ -- это тягчайшее бремя, какое несетъ земля".

Но настоящимъ полемъ его дѣятельности была все же газета. Газета была гнилымъ плодомъ разлагающагося древа познанія. Редакторъ, котораго въ дружеской средѣ называли олицетворенной ложью, казалось, имѣлъ лицо на спинѣ и имѣлъ сотни рукъ, которыми хваталъ со всѣхъ сторонъ. Кто-то замѣтилъ даже, что газету его, чтобы прочесть правильно, нужно читать передъ зеркаломъ. Если, напримѣръ, попадалась замѣтка о прочныхъ банковскихъ акціяхъ, то можно было быть увѣреннымъ, что онѣ дутыя и ихъ нужно сбыть. Если же когда-нибудь онъ разоблачалъ мошенничество, то сейчасъ же градомъ сыпались оплаченныя опроверженія, и онъ извинялся за ошибку: "Это недоразумѣніе".

У него былъ секретарь, стоившій своего патрона. Звали его Смартманъ. Это былъ въ своемъ родѣ великій человѣкъ, рожденный для того, чтобы повелѣвать, съ располагающей манерой, яркій типъ; онъ втирался повсюду, въ банки, акціонерныя предпріятія, фабрики, и если подчасъ и выходилъ оттуда съ подбитымъ носомъ, за то всегда уносилъ въ горсти большія деньги. Онъ рѣшилъ, что газета должна стать милліоннымъ предпріятіемъ, и что Швеція должна управляться изъ ея конторы; завелъ филіальныя отдѣленія по всей странѣ, вліялъ на выборы въ риксдагъ, учреждалъ ландстинги, вводилъ въ долги городскія общины, проводилъ желѣзныя дороги (принимаемыя потомъ государствомъ), разорялъ фабрики, устраивалъ стачки. Онъ умѣлъ обращать все въ національныя дѣла, даже самыя частныя дѣла. Но спеціальность его была создавать великихъ людей, не противъ общественнаго мнѣнія, впрочемъ, а въ униссонъ ему. Если налицо оказывалось только сѣмя, онъ поливалъ его, чтобы оно проросло. Въ этотъ вѣкъ инженеровъ, Швеціи тоже необходимо было имѣть крупное инженерное имя, и онъ предоставилъ Эдиссона, шведскаго Эдиссона, который пріобрѣлъ такую славу, что на имени его можно было основать милліонное акціонерное общество. Послѣ Норденшельда, Швеціи понадобился великій путешественникъ, и онъ создалъ такую знаменитость, что имя Стэнли упоминалось рядомъ съ его именемъ, хотя шведъ объѣхалъ только нанесенныя на карты страны, и очень остерегался большихъ морскихъ переѣздовъ. Швеція не имѣла великаго химика. Смартманъ, не обинуясь, создалъ и его, опредѣлилъ его въ Берцеліусы, хотя химикъ былъ сноснымъ физикомъ, но не зналъ химіи. Въ короткое время онъ создалъ эпоху, хотя опредѣлялъ только извѣстный составъ извѣстныхъ веществъ. То былъ блестящій періодъ шарлатанства, и оскотинѣвшая нація принимала все, что угодно. Въ концѣ концовъ, нація должна была имѣть и величайшую женщину, и тогда онъ взялъ величайшую тупицу, какую могъ найти, тряпичницу, собиравшую кости и тряпки по всѣмъ мусорнымъ кучамъ и полямъ битвъ; сказалъ: Буди! И она бысть!

Захрисъ любилъ и преклонялся передъ этимъ человѣкомъ, смѣвшимъ совершать всѣ поступки, на которые онъ самъ не рѣшался. Захрисъ наслаждался всѣми его преступленіями, точно совершилъ ихъ самъ, но избѣгъ отвѣтственности. По природѣ своей онъ не могъ жить въ самомъ себѣ и собою, отчасти оттого, что его я отъ рожденія было слабо, отчасти же оттого, что онъ утратилъ его за жизнь или вѣрнѣе продалъ его на рынкѣ счастья.

И вотъ, однажды, въ зимній день, Захрисъ сидѣлъ въ своей избѣ за городомъ. Она называлась "вилла Альбано", потому что владѣлецъ ея принадлежалъ къ людямъ, облагораживающимъ самимъ себя и своихъ окружающихъ. При входѣ въ переднюю, васъ встрѣчало лающее чудовище китайскій бульдогъ-самка. Лай ей заглушалъ ея слова, гостя и привѣтствіе хозяина, и такъ какъ каждый кричалъ, чтобы другой могъ его понять, то дача, когда приходили гости, походила на кабакъ. Въ комнаты входили съ багровыми лицами, раздраженные привѣтствіемъ въ видѣ лая и безумнаго крика. Служанка, принимавшая пальто, была, разумѣется вѣрной слугой (хотя и крала) и жила уже третій годъ. Гостиная своей безпорядочной меблировкой указывала на содержаніе безпорядочнаго мозга. Комната, отъ природы надѣленная всѣми свойствами, чтобы быть привлекательной и уютной, стыдилась этой противной здравому смыслу обстановки. Гостиная, библіотека, кабинетъ хозяина, курилка и распивочная въ одно и то время она походила на комнату во время переѣзда или уборки. Небольшое пространство пола было занято колоссальной полупостланной кушеткой, ясно указывающей на свое наначеніе служить открытымъ альковомъ, конторка служила письменнымъ столомъ, старый, угрюмый кустарной работы шкафъ замѣнялъ буфетъ и заключалъ въ себѣ бутылки, напоминающія о выпивкѣ исподтишка; маленькій столикъ для выпивки; чучело скопы, называемой морскимъ орломъ, двѣ полки книгъ, именуемыя библіотекой, и гипсовый бюстъ скалящаго зубы Вольтера, величаемый художественнымъ произведеніемъ. Стѣны были увѣшаны картинами съ надписями -- квитанціи на такое количество, въ надлежащихъ случаяхъ, рекламъ. А выступъ на печкѣ былъ заставленъ фотографіями всѣхъ крупныхъ современныхъ писателей, отечественныхъ, и иностранныхъ. То была оправа, достойная хозяина. Его собственный портретъ масляными красками, работы великаго X. Х. и изображающій его за писательскимъ столомъ, былъ такъ осторожно "взять" сзади, что лица не приходилось видѣть, и потому всякій разговоръ о сходствѣ отпадалъ самъ собою.

Изслѣдовавъ комнату, глазъ останавливался на большомъ комодѣ. На нескромный вопросъ относительно назначенія этого таинственнаго предмета въ гостиной, хозяинъ всегда отвѣчалъ,-- что она служитъ ему комнатой для гостей, когда приходится принимать проѣзжающихъ иностранныхъ писателей; и сопровождалъ свое сообщеніе жестомъ въ сторону печки, такъ что всякому казалось, будто онъ видитъ, какъ Зола и Бьернсонъ пользуются коричневымъ комодомъ. Повидимому, комодъ стоялъ здѣсь единственно для того, чтобы вызывать вопросъ и этотъ отвѣтъ на него: "великіе писатели".

При видѣ маленькаго писателя въ этой обстановкѣ, лживость всей этой mise en scène бросалась сразу въ глаза, и его отталкивающая незначительная фигурка, въ силу контраста, дѣлалась еще меньше. До того было неправдоподобно, что это писатель, что когда онъ открывалъ бесѣду подавляющими словами: "сегодня я получилъ письмо отъ Ибсена", то невольно хотѣлось прервать: "ну, это ты, навѣрное, лжешь!" И все его гнѣздо казалось составленнымъ изъ наворованнаго. Одинъ предметъ не подходилъ къ другому, но въ объясненіе говорилось, что это почетныя подношенія. Это не были почетная подношенія, и украдены они тоже не были, но каждая вещь имѣла свою исторію; въ всякую исторію можно разсказывать на много ладовъ.

Однако, въ виллѣ должна быть и хозяйка, предсѣдательствующей въ гостиной и поющая за роялемъ; Захрисъ былъ нѣкогда женатъ, но развелся изъ за постоянныхъ дрязгъ; жена, утратила свои права; но тѣмъ не менѣе сохранила права на единственнаго ребенка, сына, котораго отправила въ Америку. Послѣ этого Захрисъ женился на невѣстѣ Кило, маленькой художницѣ по модѣ времени, которая, безъ всякой подготовки, поѣхала въ Парижъ; записалась въ мастерскую Колоросси и побывала тамъ нѣсколько разъ; этого ей было достаточно для того, чтобы, записаться въ художницы, получить доступъ въ кружокъ художниковъ и артистовъ и зажить ихъ свободной жизнью, не вызывая осужденій. Въ то время сдѣлаться артисткой для молодой дѣвушки было очень просто; и она поплыла подъ флагомъ мнимаго мученичества. Всякій разъ, какъ она добивалась стипендіи, и не получала ея, говорилось "Мы, бѣдныя женщины". Съ помощью пріятеля художника ей удалось написать картину и втиснуть ее на выставку "независимыхъ". Благодаря этому она сдѣлалась именемъ, чтобы не сказать маленькой знаменитостью. Послѣ того она забросила кисти, кинулась на Кило, а отъ него перескочила къ Захрису, силу котораго переоцѣнивала, отнюдь не восхищаясь, впрочемъ, его талантомъ. Она обладала особой элегантной красотой и непринужденностью манеръ и движеній, которыя усваиваются при общеніи съ артистической богемой. Всѣмъ, приходившимъ въ домъ, позволялось смотрѣть на нее, но не безплатно; всѣ должны была платить цвѣтами, услугами, рекламами, подношеніями натурой и даже наличными деньгами. Заговора между супругами не существовало, но, повидимому, въ главномъ вопросѣ между ними царило полное согласіе, такъ что гости или друзья оказывались обобранными тѣмъ или инымъ способамъ, но всегда со вкусомъ, скрашивающимъ низость пріема. Иногда Захрисъ становился на дыбы, но его сейчасъ же осаживали.

Однажды онъ увидѣлъ новые золотые часы у своей жены.

-- Откуда это? Какъ ты ихъ получила?-- зашипѣлъ онъ.

-- Я попросила, и Вилль подарилъ ихъ мнѣ.

-- Онъ былъ трезвъ?

-- Конечно!

-- Ему было неловко отказать! Но, подумай, если онъ потомъ раскаялся.

-- А тебѣ какое дѣло?

-- Это касается моей чести; если ты будешь позволять себѣ такіе поступки, хотя бы сами по себѣ они и были невинны.

-- Но не моей!

-- Конечно!

Захрисова Іенни была эмансипированная женщина, стало быть -- фурія по отношенію къ мужу. Просмотрѣвъ его бумаги и увидѣвъ, что онъ не такъ уважаемъ и могущественъ, какъ она думала, она рѣшила бросить его. Это было не легко. Захрисъ уцѣпился, присосался къ ней, вымолилъ, чтобы она осталась, выкупилъ свою голову на вѣсъ ея золотомъ.

А когда ничто не помогло, втравилъ ее въ беременность. Она не хотѣла имѣть дѣтей и взяла обѣщаніе съ мужа. Онъ нарушилъ обѣщаніе, солгалъ, и она попалась. Она считала его преступникомъ и въ теченіе цѣлыхъ девяти мѣсяцевъ ему пришлось видѣть передъ собой голову Медузы. Онъ старался подкупить цвѣтами, кольцами, шампанскимъ, но бичъ работалъ и въ мирные промежутки. Маленькій Кило, бывшій женихъ, былъ примирителемъ и громоотводомъ, но одновременно и бичомъ. Іенни, сохранившая его красивые перстни, начала ихъ носить теперь. Кило читалъ ей вслухъ, приносилъ романы, игралъ на лютнѣ маленькія меланхолическія испанскія мелодіи изъ временъ мавровъ.

Захрисъ вызывалъ почти жалость, сидя, какъ лицо безъ рѣчей, и слушая откровенныя признанія Іенни въ присутствіи Кило.

-- Да,-- говорила Іенни,-- я была дура, что не пошла за тебя, Кило. Это было бы совсѣмъ другое. Но пусть только Захрисъ помретъ, ты ужъ знаешь, гдѣ найти меня!

Захрисъ жевалъ пятнадцати ёровую сигару, слишкомъ большую для него; юмористически улыбался усами, но изъ глазъ его текли слезы пополамъ съ виски.

Кило дѣлалъ видъ, что не слышитъ, и продолжалъ играть или читать.

Іенни продолжала свое издѣвательство.

-- Я ношу твои кольца, Кило, потому что ты былъ моей первой любовью и останешься Моей единственной! Послушай, сколько ты далъ за этотъ рубинъ?

-- Этого не говорятъ,-- скромно отвѣчалъ Кило.

-- И отъ тебя я хотѣла бы имѣть дѣтей, но не отъ этого урода! Подумай только, носить дѣтеныша этого быка! Ясъ удовольствіемъ утопила бы его, потому что, навѣрное, онъ появится на свѣтъ въ очкахъ, съ брюшкомъ, и пятнадцати еревой сигарой во рту.

Захрисъ изжевалъ свою сигару до того, что губы его вспухли, высохли и стали коричневыми отъ соуса изъ табачныхъ листьевъ. Онъ имѣлъ не особенно пріятный видъ, потому что задумывалъ новую месть: поскорѣе опять втравить ее въ беременность.

Какъ художница, Іенни никогда ничего не достигла бы, но Захрисъ все-таки долженъ былъ изо-дня въ день выслушивать, что онъ разстроилъ ея карьеру. Наконецъ, настало время родовъ, но тутъ Захрисъ потерялъ всякую жалость и страшно наслаждался ея муками.

Онъ стоялъ въ комнатѣ рядомъ; когда она кричала, то это были крики не боли, а злобы, бѣшенства на то, что кто-то смѣетъ дѣлать ей больно. То, чего не смѣлъ никто, посмѣлъ новорожденный уродецъ. Онъ былъ безобразенъ, и мать не захотѣла его видѣть. Но когда онъ немножко подросъ, она стала обращаться съ нимъ шутливо, презрительно, такъ что мальчикъ выросъ юмористомъ. Двухъ лѣтъ онъ умѣлъ ругаться и пить пуншъ, отбросилъ всякія церемоніи съ отцомъ и матерью, и постоянно интервьюировалъ ихъ своимъ излюбленнымъ "слышь!". Гостей встрѣчалъ бранью, подслушивалъ разговоры родителей и выдавалъ всѣ ихъ тайны. Но, кромѣ этого, онъ выпрашивалъ у друзей дома деньги и пряталъ ихъ въ копилку.

Черезъ два года Захрисъ совершилъ новую низость... родился еще ребенокъ, тоже сынъ, котораго старшій братъ царапалъ еще въ люлькѣ.

Захрисъ въ качествѣ самопозолотчика началъ возвеличивать ихъ чуть не съ самаго момента рожденія, предрекалъ имъ блестящее будущее. Это были принцы и универсальные геніи. Они знали все, дѣлали изобрѣтенія въ электричествѣ, писали, рисовали, лѣпили, играли въ театръ, но бѣгло читать, писать и считать они не могли научиться, въ школу ходить они не хотѣли, а когда эти не хотѣли; то нечего было дѣлать. То были современные умы!

Мать воспитала изъ мальчиковъ нѣчто вродѣ фоксъ-террьеровъ, которыхъ натравливала на отца. Травлю она производила многими способами, но самый чувствительный заключался въ томъ, что она научала мальчиковъ разнымъ ядовитымъ вопросамъ, которыми отца оглушали за обѣдомъ. Мать выискивала въ энциклопедіи годъ рожденья какого-нибудь великаго человѣка и вдалбливала его мальчишкамъ. За супомъ она заводила о немъ рѣчь, притворялась незнающей, просила разъясненій у отца, и когда тотъ не зналъ цифры года, то мальчиковъ спускали на дичь, и отецъ оказывался посрамленнымъ. Эта невинная игра называлась "зудить старика". Но старикъ чувствовалъ себя польщеннымъ, что родилъ такихъ Wunderkinder'овъ и, въ свою очередь, пользовался мальчиками, чтобы травить гостей. Всю власть, которую красавица Іенни возбуждала въ Захрисѣ, и которую онъ не могъ излить на свою повелительницу, онъ извергалъ на своихъ пріятелей, сваливая вину и отвѣтственность на своихъ двухъ ищеекъ, которые были безотвѣтственны, такъ, какъ не понимали, что дѣлали или говорили.

Глава четвертая.

Захрисъ, этотъ маленькій, безобразный, незначительный человѣкъ, не могъ бы играть никакой роли, еслибъ не обладалъ нѣкоторыми скрытыми, страшными свойствами, весьма выгодными въ жизненныхъ перипетіяхъ. Въ немъ было невѣроятной величины пустое пространство, годное для заполненія, и вмѣстимость его была безгранична. Онъ ѣлъ людей, въѣдалъ въ себя ихъ способности, отъѣдался на чужихъ состояніяхъ и имѣлъ способность вторгаться въ чужую жизнь, пахать чужими волами, до того, что смѣшивалъ свою личность съ другими. Если онъ читалъ хорошую книгу, онъ воображалъ, что самъ сочинилъ ее; сей часъ же писалъ о ней, съ отступленіями и выпадами, отдѣлывая учителя самымъ непринужденнымъ образомъ, такъ что получалось впечатлѣніе, что Захрисъ мудрѣе мудраго. Въ этомъ случаѣ онъ былъ прямо чародѣемъ. Но, кромѣ того, онъ умѣлъ "заговаривать зубы". Если кто-нибудь, въ обществѣ, говорилъ что-либо глубокомысленное, Захрисъ сейчасъ же подхватывалъ мысль и уничтожалъ ее, разсказывая анекдотъ, отвлекавшій вниманіе, и, въ концѣ разговора, оказывалось, что Захрисовъ анекдотъ сидитъ у всѣхъ въ горлѣ, а о глубокомысленномъ позабыли. Хотѣлъ ли кто-нибудь пожаловаться Захрису на свою судьбу -- онъ охотно слушалъ, но пользовался чужимъ горемъ только для того, чтобы выложить свое, которое, разумѣется, было больше, и, въ результатѣ, Захрисъ самъ получалъ то утѣшеніе, котораго другой ждалъ отъ него. Онъ пользовался всѣмъ, что говорилось, для своей выгоды. Ничто не могло расти и процвѣтать въ его близости, потому что онъ вырывалъ прозябшія сѣмена и съѣдалъ ихъ. Благодаря этому, онъ превращалъ самое остроумное общество въ собраніе нѣмыхъ ословъ, не знающихъ, что сказать. Но, именно благодаря этому, у него и составилось ложное представленіе, что всѣ глупы, кромѣ него, и въ слѣпотѣ своей онъ не видѣлъ, какъ надъ нимъ смѣялись. Онъ принималъ молчаніе за подчиненность, и человѣка, склонявшагося передъ нимъ, любилъ, называлъ "милымъ другомъ", покровительствовалъ, предлагалъ услуги.

-- Мы здѣсь между друзьями,-- говаривалъ онъ, не зная о томъ, что не имѣлъ ни одного друга.

Къ нему сходились, какъ въ трактиръ, гдѣ можно повидать другъ друга, онъ же воображалъ, что онъ душа общества и умѣетъ "собирать людей". Онъ думалъ, что у него литературный салонъ, но это былъ просто клубъ, откуда не выставляли въ полночь.

Захрису многое прощали за то, что онъ жилъ въ Іенниномъ аду; и хотя знали, что терпѣніе, съ которымъ онъ переносилъ отъ нея все, не добродѣтель, а чистая необходимость, къ нему питали нѣкоторое состраданіе, недалекое отъ жалости. Онъ же переносилъ все, лишь бы сохранить свою фурію; потому что уйди она, и онъ остался бы сидѣть съ позоромъ, а этого, въ безграничномъ своемъ тщеславіи, онъ не могъ допустить. Найти же на спѣхъ другую жену ему было не легко. А Іенни оставалась съ нимъ вслѣдствіе прирожденной апатичности и вслѣдствіе нѣкоторыхъ, связывавшихъ ихъ тайнъ, такого, можетъ быть, свойства, что они не могли разстаться безъ опасности для обоихъ.

У него была натура полипа, онъ могъ выпускать нѣсколько щупальцевъ заразъ, но самымъ длиннымъ присосался къ Фалькенстрёму. Изо всей кампаніи, у этого человѣка было самое крупное имя. Слабый, безпечный, независимый, равнодушный къ славѣ и общественному уваженію, онъ пробился единственно благодаря своему таланту. Захрисъ сначала попробовалъ задушить его подушками, но когда это не удалось, рѣшилъ покровительствовать ему. Однако, въ покровительствѣ заключалось нѣкоторое вымышленное и подчеркиваемое превосходство, сразу отпугнувшее Фалькенстрёма и заставившее его скрыться съ женой въ доставшейся ему по наслѣдству усадьбѣ. Не спросивъ позволенія и не предупредивъ, Захрисъ поселяется въ усадьбѣ рядомъ, и выплываетъ неожиданно, изображая пріятное изумленіе при видѣ друга, "тоже" проживающаго здѣсь.

Фалькенстрёмъ собрался бѣжать, но Захрисъ уже втерся въ душу къ женѣ, разумѣется, въ качествѣ только друга, потому что какихъ-либо донжуанскихъ претензій предъявлять не могъ. Фру была очарована Захрисомъ, и Фалькенстрёмъ тщетно предостерегалъ ее.

-- О, онъ такой милый!-- говорила она.-- Онъ всегда такъ хорошо отзывается о тебѣ, а ты всегда бранишь его; это оттого, что онъ лучше тебя.

Захрисъ вошелъ въ жизнь супруговъ Фалькенстрёмъ, какъ лиса въ курятникъ. Онъ пользовался хорошо извѣстной системой: давалъ фру книги, книги, по своему вкусу, въ которыхъ было напечатано все, чего онъ не смѣлъ сказать. Въ нихъ было написано, что всѣ мужья тираны, а всѣ жены ангелы и мученицы: въ нихъ была написана вся та ложь, что, въ развратный вѣкъ, создается развращенными мужчинами. И въ результатѣ -- Фалькенстрёмъ очутился въ осиномъ гнѣздѣ, управляемомъ Захрисомъ черезъ фру Фалькенстрёмъ.

Фалькенстрёмъ бѣжалъ въ разгарѣ лѣта. Захрисъ переѣхалъ въ его домъ, ѣлъ его обѣдъ, доилъ его коровъ, собиралъ урожай съ его полей, ѣздилъ на его лошадяхъ и пахалъ его волами, такъ что бракъ разстроился.

Между тѣмъ, годы шли, и положеніе измѣнилось: жизнь и опытъ привели Фалькенстрёма къ "Der grossen Verachtung", а Захрисъ по-прежнему искалъ его, и возобновилось старое знакомство. Когда пріятели спрашивали Фалькенстрёма, какъ онъ можетъ водиться съ Захрисомъ, онъ отвѣчалъ: "Еслибъ я былъ щепетиленъ, съ кѣмъ бы мнѣ тогда пришлось водиться? Захрисъ, вѣдь, все-таки, тоже человѣкъ".

Но Фалькенстрёмъ приходилъ въ домъ больше ради фру, и ради людей, которыхъ тамъ встрѣчалъ, а для Іенни онъ всегда былъ любезнымъ и внимательнымъ ухаживателемъ. Захрисъ не смѣлъ показывать своей ревности, потому что больше всего боялся быть смѣшнымъ, и кромѣ того, настолько былъ влюбленъ въ себя, что принималъ на свой счетъ поклоненіе, относившееся къ его женѣ.

Былъ зимній вечеръ, вскорѣ послѣ обѣда профессора Стенколя. У Ларса Неттера Захриссона должно было состояться частное собраніе акціонернаго общества, на которомъ предстояло обсудить новое предпріятіе: изданіе газеты и устройство типографіи. Общество это было основано Смартманомъ, съ цѣлью, не болѣе не менѣе, какъ управлять всей Швеціей изъ Стокгольма, убить путемъ. учрежденія филіальныхъ отдѣленій газеты всю провинціальную прессу, и, одновременно, направлять выборы въ ландстинги и риксдагъ. Нельзя было назвать это мошенничествомъ, потому что Смартманъ, съ своимъ распаленнымъ парадными обѣдами и ужинами мозгомъ, вѣрилъ въ предпріятіе. Отупѣвшая, утратившая силу сопротивленія нація только жаждетъ подпасть подъ чье-нибудь руководство, полагалъ онъ, а если народъ будетъ читать только одну газету одной окраски, то, въ концѣ концовъ, всѣ будутъ думать одинаково, если можно назвать думаньемъ это безсмысленное прыганье чужихъ мнѣній.

Предпріятіе было начато, но потерпѣло фіаско; провинція возстала противъ Стокгольма и этой попытки къ единовластію, Немногіе, получавшіе новую газету, мало-по-малу замѣтили, что живутъ въ призрачномъ мірѣ, гдѣ все шиворотъ-навыворотъ, искажено, отравлено, не столько даже тѣмъ, что было въ газетѣ, сколько тѣмъ, чего въ ней не было. Докторъ Боргъ, напримѣръ, любившій все грандіозное, взялъ акцій и подписался на газету. Нѣкоторое время спустя, онъ встрѣтилъ на улицѣ своего пріятеля Давида, вспомнилъ о его громкой карьерѣ въ риксдагѣ, остановилъ его и спросилъ:

-- Что это тебя не слыхать? Развѣ ты больше не засѣдаешь во второй палатѣ?

-- Конечно, засѣдаю!

-- Странно, тебя совсѣмъ перестали упоминать; развѣ на тебя надѣли намордникъ?

-- Ты не читалъ о моемъ послѣднемъ большомъ законопроектѣ относительно избирательнаго права, и о моихъ двухъ запросахъ?

-- Нѣтъ, я никогда не вижу твоего имени въ нашей газетѣ.

-- Охотно вѣрю, потому что въ твоей газетѣ меня бойкотируютъ за то, что я не хотѣлъ принять ихъ кандидатуру.

-- Странно!

Вслѣдъ за этимъ докторъ Боргъ встрѣтилъ пріятеля художника и спросилъ:

-- Ты закрылъ свою школу живописи?

-- Я? Нѣтъ, съ чего ты взялъ?

-- Объ ней никогда не упоминается въ нашей газетѣ.

-- Въ этой газетѣ -- нѣтъ! Тамъ я не могу помѣстить даже анонса, съ тѣхъ поръ, какъ отказался подарить свою лучшую картину на лоттерею въ пользу военнаго управленія.

-- Странно!

Встрѣтилъ докторъ въ пивной крупнаго книгопродавца и издателя.

-- Вы прекратили издательство?

-- Нѣтъ, какъ такъ? Мы недавно выпустили большое роскошное изданіе о Сѣверной Швеціи.

-- Никогда не видѣлъ ни одного объявленія, ни рецензіи о вашихъ изданіяхъ въ нашей газетѣ.

-- Въ вашей газетѣ -- нѣтъ! Тамъ не можетъ быть объявленія ни объ одной книгѣ нашего издательства съ тѣхъ поръ, какъ мы отказались заплатить три тысячи кронъ по одному изъ опротестованныхъ векселей Смартмана.

-- Развѣ Смартманъ такой?

-- Вы еще спрашиваете? Да, онъ беретъ провизію, платье, женщинъ, обѣды, драгоцѣнности задаромъ, подъ обѣщаніе рекламъ въ газетѣ; это бы еще ничего, потому что это дѣло, или услуга за услугу, но онъ беретъ также деньги за опороченіе конкуррентовъ...

-- Вотъ какъ, если дѣло обстоитъ такъ, такъ мы имъ займемся и выведемъ на чистую воду!

Докторъ сейчасъ же подписался на другую газету и увидѣлъ, что живетъ въ совсѣмъ другомъ мірѣ, чѣмъ воображалъ, что есть другіе люди, съ крупными достоинствами, люди работающіе и дѣйствующіе, но которыхъ онъ не зналъ. Онъ дышалъ ложью, и ему отводили глаза. Тогда онъ рѣшилъ добыть доказательства противъ Смартмана, собравъ его корреспонденціи, онъ работалъ втихомолку, пока у него не получился арсеналъ самаго устрашающаго свойства.

И вотъ, вечеромъ, Кило сидѣлъ съ Іенни, а Фалькенстремъ въ кабинетѣ у Захриса, въ ожиданіи прибытія членовъ правленія товарищества.

Захрисъ, предвидѣвшій бурю и бывшій не совсѣмъ чистымъ, попользовался Фалькенстрёмомъ, какъ источникомъ силы, и цѣпляясь за него, докарабкался таки до нѣкотораго чувства увѣренности въ себѣ, которое иначе измѣнило бы ему.

Фалькенстрёмъ, крупный мужчина, сидѣлъ въ углу пружиннаго дивана, на которомъ Захрисовы мальчики всегда прыгали; Захрисъ, по обыкновенію стоялъ, изрѣдка маршируя взадъ и впередъ. Зеленый колпакъ электрической лампы отражался въ его очкахъ, образуя два подвижныхъ пятна, скрывавшихъ глаза. Казалось, онъ родился въ очкахъ, никто не видѣлъ его взгляда, вѣроятно потому, что женственно большіе глаза,-- два наполовину снесенныхъ утиныхъ яйца,-- всегда были налиты кровью отъ виски и желты отъ табаку и злости. Протирая же иногда очки, онъ опускалъ голову, чтобы не показать зеркало своей души. Кто-то пытался объяснить вліяніе этого ничтожнаго человѣка на людей тѣмъ, что онъ гипнотизировалъ ихъ очками и вмѣстѣ съ тѣмъ умѣлъ вселять довѣріе своимъ простонароднымъ говоромъ,-- смѣсью нарѣчій Даларне, Уенчепинга и Нининге.

Въ эту минуту, дѣйствительно, было похоже, будто онъ даетъ гипнотическій сеансъ; но Фалькенстрёмъ не слушалъ его, а сидѣлъ и обдумывалъ послѣднюю главу своего романа, пользуясь Захрисомъ, невѣдомо для него, какъ моделью.

Захрисъ началъ съ "львиной шкуры", т. е. съ описанія своей первой (и послѣдней) встрѣчи съ Мопассаномъ.

-- Тогда я говорю: mon cher ami...

Фалькенстрёмъ, слышавшій исторію десять разъ, и боявшійся смотрѣть на зеленые очки, чтобы не заснуть, устремилъ взглядъ на часовую цѣпочку оратора, свисавшую съ живота, какъ отвѣсъ каменьщика, выдавая своей вертикальной линіей выступъ живота и кривизну ногъ по отношенію къ горизонтальной плоскости. Захрисъ прополоскалъ горло свѣжимъ глоткомъ виски, капавшаго съ усовъ, такъ хорошо закрывавшихъ его ротъ, что можно было подумать, будто у него нѣтъ зубовъ. Никто не видѣлъ зубовъ этого человѣка такъ, же, какъ и глазъ, и потому онъ походилъ на какого то призрачнаго звѣря. Вся игра его лица выполнялась ноздрями, шевелившимися по его усмотрѣнію, и огромными, какъ у зародыша, порой извергающими дымъ, порой трепещущими, какъ носъ летучей мыши или кролика. Онъ могъ дѣлать разные фокусы ноздрями: могъ смѣяться ими, такъ что онѣ прыгали, могъ плакать, и видно было какъ внутреннія слезы текутъ по подземнымъ желобамъ; онъ злился ими, презиралъ, издѣвался, шипѣлъ...

-- Видишь ли,-- продолжалъ онъ теперь, дѣло вѣрное, но въ данное время въ опасности. Поэтому всѣ мы должны его поддержать, и ты, какъ человѣкъ очень много обязанный газетѣ, долженъ подписать свою долю.

-- Что такое я долженъ подписать? Мое имя не стоитъ двухъ грошей!

-- Оно не стоитъ сейчасъ, но можетъ стоить въ будущемъ. Не забывай, что газета заплатила тебѣ небывало высокій гонораръ въ три тысячи кронъ за фельетонъ, создавшій твою славу.

-- Не желаю я подписывать двадцать тысячъ кронъ, которыхъ у меня нѣтъ.

-- Мой милый другъ, ты очень хорошо знаешь, гдѣ ихъ взять.

-- Ты намекаешь на кольцо кофейнаго торговца. Этого я не сдѣлаю, потому что это вымогательство.

-- Тогда я долженъ тебѣ сказать, что ты уволенъ изъ газеты.

-- Стало быть, это вѣрно, что сотрудникамъ предлагается подписываться на акціи, если они желаютъ оставаться при газетѣ.

-- Да, это вѣрно, и я не вижу, что ты находишь тутъ дурного. Развѣ ты не знаешь, что во всѣхъ дѣлахъ стараются связать интересы сотрудниковъ или служащихъ съ общими интересами дѣла, дѣлая ихъ участниками предпріятія, или путемъ участія въ прибыляхъ, или же предоставляя имъ вкладывать деньги въ предпріятіе.

"Пошелъ теперь заговаривать зубы", сказалъ себѣ Фалькенстрёмъ и началъ высчитывать въ умѣ листы будущаго романа, чтобы застраховаться отъ "колдовства".

-- Но,-- продолжалъ Захрисъ,-- ты не понимаешь своей выгоды, и къ тому же ты неблагодарный человѣкъ.

Это было слабое мѣсто Фалькенстрёма -- онъ не могъ перенести обвиненія въ неблагодарности. Онъ признавалъ, что газета платила хорошо и содѣйствовала его извѣстности, признавалъ, что Захрисъ оказалъ ему эти матеріальныя услуги, которыхъ онъ не могъ бы оказать себѣ самъ, изъ нежеланія соприкасаться съ внѣшнимъ міромъ и людьми. Поэтому онъ началъ съеживаться, по мѣрѣ того, какъ Захрисъ принималъ гигантскіе размѣры. Но онъ все же не сдавался.

Дверь въ залу, гдѣ Іенни и Кило сидѣли за столомъ, была открыта. У Захриса одно ухо было на чеку и онъ внимательно слѣдилъ за ихъ разговоромъ, разыгрывая самъ свою сцену съ Фалькенстрёмомъ. А тотъ изображалъ изъ себя глухого и считалъ томы собранія сочиненій Гете на полкѣ. Замѣтивъ это, Захрисъ повелъ аттаку съ фронта:

-- Берегись! твое положеніе вовсе не такъ прочно, какъ ты думаешь; есть люди, которые находятъ, что слава твоя въ значительной степени преувеличена и ждутъ случая, чтобы разоблачить тебя... Согласенъ ты?..

Фалькенстрёмъ отвѣтилъ разсѣянно:

-- Извини, развѣ въ Гемпелевскомъ изданіи всего пятьдесятъ четыре тома?

Захрисъ фыркнулъ, прошелся по комнатѣ, хлопнулъ рукой по столу и толкнулъ стулъ на колесахъ, откатившійся къ стѣнѣ.

Тогда Іенни, зная, что пробилъ часъ, встала, вошла въ кабинетъ, опустилась въ непринужденной позѣ на пуффъ, кивнула привѣтствіе ногой и, показывая чулокъ, спросила, гдѣ Фалькенстрёмъ намѣревается жить лѣтомъ.

Чулокъ подѣйствовалъ. Фалькенстрёмъ растаялъ подъ огнемъ черныхъ глазъ Іенни и добродушнымъ тономъ разговора.

Іенни держала его глазами, а Захрисъ ощипывалъ жертву. Фалькенстрёмъ взялъ бумагу и подписалъ съ такимъ видомъ, какъ будто двадцать тысячъ кронъ для него все равно, что понюшка табаку.

Знай онъ, что этимъ спасаетъ для Захриса виллу Альбано, онъ никогда больше не пришелъ бы въ этотъ домъ, куда являлся, главнымъ образомъ, для того, чтобы выказать свою благодарность за полученныя услуги.

Глава пятая.

Послышался лай въ прихожей, и сейчасъ же вслѣдъ за нимъ вошелъ редакторъ Легнрутъ, или "Корень лжи", какъ его звали, въ сопровожденіи "брата нагого священника", мѣстнаго пророка. Корень лжи былъ не особенно привлекателенъ на видъ. Онъ пошелъ въ сѣмена, высыпавшіяся сухимъ лѣтомъ, и цвѣтомъ лица напоминалъ блѣдный сельдерей. Одаренный хорошимъ соображеніемъ, онъ избралъ газетную карьеру для того, чтобы сдѣлаться милліонеромъ. Въ началѣ у него были и увлеченія и взгляды, но, въ угоду разнымъ мнѣніямъ, уступая одно за другимъ, онъ очутился въ одинъ прекрасный день редакторомъ лживой газеты, гдѣ защищались всѣ пошлыя аксіомы, хотя самъ онъ относился ко всѣмъ нимъ съ неодобреніемъ. Онъ предоставилъ веденіе газеты Захрису и Смартману, и тѣ повели ее такъ, что Корень лжи, въ концѣ концовъ, не могъ читать собственной газеты. Вся ложь и глупость лживаго вѣка преподносились въ ней, какъ единая истина, а сотрудники, подавленные капиталистами, представляли блестящее собраніе тупицъ. Такъ, напримѣръ, литературнымъ критикомъ у него былъ профессоръ Стенколь, ставившій Луизу Петтерквистъ выше Эммануила Сведенборга, а Тильду К.-- выше Рунеберга. Театральный рецензентъ "не понималъ" Метерлинка, но возводилъ глупый фарсъ Ларса Петтера Захриссона "Онъ не хочетъ выдавать замужъ свою дочь" въ образецъ національной комедіи, и такъ далѣе.

Легнрутъ пересталъ читать свой лживый листокъ, отъ котораго его тошнило, и подписался на "Утреннюю почту", чтобы имѣть возможность читать хоть заграничныя извѣстія. Захриса онъ держалъ въ рукахъ черезъ Смартмана, а Фалькенстрёма черезъ Захриса. Это былъ толковый парень. Милліонъ поманилъ его, но сейчасъ готовъ былъ ускользнуть изъ рукъ. Цѣлью засѣданія было найти жертвы, которыя согласились бы принять на себя рискъ, а затѣмъ Смартманъ долженъ былъ заняться филіальными отдѣленіями въ провинціи.

Легнрутъ скользнулъ въ комнату, ужомъ проползъ беззвучно между стульями, пуффами, буфетомъ и комодомъ. Презирая всѣ чужіе взгляды, онъ избѣгалъ выражать свое мнѣніе, отвѣчалъ уклончиво и разъ навсегда заявилъ, что больше всего цѣнитъ тонкое обращеніе. Какъ всѣ фальшивые люди, онъ ненавидѣлъ грубость, т. е., когда говорятъ то, что думаютъ. Поэтому, бывая въ гостяхъ, онъ оставался только до тѣхъ поръ, пока не начинались откровенности; тогда онъ сейчасъ же скользилъ къ двери, и внизу его всегда ждалъ спасавшій его извощикъ; онъ всегда былъ любезенъ, корректенъ, застегнутъ до самаго подбородка.

Теперь, входя, онъ быстро подавилъ свое разочарованіе, что засѣданіе еще не въ ходу; онъ любилъ являться послѣднимъ и сейчасъ же приступать къ дѣлу; всѣ частные разговоры доставляли ему терзаніе. Счастье покровительствовало ему, потому что вернувшійся съ катка старшій мальчикъ, по имени Брунте, тоже влѣзъ за нимъ, въ валенкахъ и развалился на диванѣ рядомъ съ Фалькенстрёмомъ. Легнрутъ терпѣть не могъ Брунте, но не пренебрегалъ имъ, какъ готовой колотушкой, когда ожидалъ удара, и потому заводъ съ нимъ разговоръ о спортѣ, въ который скоро оказалось втянутымъ все общество, подъ предсѣдательствомъ Брунте. Захрисъ не находилъ въ этомъ ничего неудобнаго, и наоборотъ, притащилъ еще и младшаго, Пирре, который сейчасъ же усѣлся на фалду сюртука Фалькенстрёму и на половину его колѣна, такъ что тотъ долженъ былъ встать съ своего мѣста. Когда мальчишки заняли почетныя мѣста, Захрисъ началъ маленькую травлю, сопровождаемую щелчками. Профессоръ Стенколь по телефону сообщилъ, что не можетъ быть. Въ дополненіе семейной картины, въ дверяхъ появилась вѣрная служанка, но книксенъ ея былъ черезчуръ глубокъ и указывалъ на необычную слабость въ колѣнкахъ. Спросивъ фру насчетъ ужина, и увидя, что отвѣтъ что-то длиненъ, она опустилась въ кресло и продолжала переговоры уже сидя.

Въ передней снова послышался адскій шумъ. Китайскій бульдогъ кидался и лаялъ, но вдругъ ринулся по корридору, воя отъ полученнаго пинка отъ доктора Борга, который кричалъ что-то Смартману, спрятавшемуся за каминъ.

-- Зачѣмъ ты бьешь мою собаку?-- привѣтствовалъ гостя Захрисъ съ плохо подавленной злобой.

-- Я долженъ былъ бы, собственно говоря, побить тебя, разъ твоя собака укусила меня, но тебя не оказалось подъ рукой, и потому пинокъ получилъ невиновный. На здоровье!

Докторъ протискался впередъ, поздоровался съ фру, тотчасъ же усмотрѣлъ положеніе, и сѣлъ на диванъ, прямо на обоихъ мальчиковъ, краснорѣчиво поднявъ обѣ фалды. Пирре спасся бѣгствомъ, а Брунте, изъ упрямства оставшагося на мѣстѣ, докторъ взялъ за ухо и моментально удалилъ.

-- Не открыть ли засѣданіе?-- началъ онъ, посторонніе благоволятъ удалиться!

Мальчиковъ выгнали, вѣрная служанка ушла, шатаясь, но Іенни осталась,

-- Я очень цѣню твое общество, Іенни,-- сказалъ докторъ,-- но дѣла компаніи пока еще не общественное достояніе.

-- У меня нѣтъ секретовъ отъ моей жены,-- вмѣшался Захрисъ,-- и здѣсь не кукольный домъ.

-- Но у насъ-то есть секреты отъ твоей жены, -- отвѣтилъ докторъ.

Іенни вышла съ видомъ Норы, а Захрисъ подумалъ о своей виллѣ, пожевалъ и проглотилъ.

Въ эту минуту вползъ "братъ нагого священника". Онъ обладалъ свойствомъ проникать сквозь запертыя двери, и, боясь столкновенія съ бульдогомъ, пошелъ черезъ кухню. Онъ долженъ былъ написать отчетъ о собраніи и расцвѣтить его надлежащимъ колеромъ.

Въ качествѣ предсѣдателя, докторъ Боргъ сѣлъ между комодомъ и буфетомъ.

-- Засѣданіе открыто?-- Отлично. Тогда я сразу перехожу къ главному вопросу. Просматривая счета газеты, я напалъ на слѣдующее, повидимому, необъяснимое явленіе. Дивидендъ, два года тому назадъ достигавшій шестидесяти процентовъ, упалъ до шести, тогда какъ доходы редактора и секретаря поднялись до ста тысячъ кронъ. Можетъ ли кто-нибудь объяснить это?

Захрисъ, волшебникъ, сейчасъ же вмѣшался.

-- Это объясняется очень просто: редакторъ и секретарь занимаются спекуляціями, которыя насъ не касаются.

-- Это ты вѣрно отвѣтилъ,-- возразилъ докторъ,-- они занимаются спекуляціями, но способомъ, близко касающимся и насъ. Именно: весь текстъ газеты состоитъ изъ объявленій, за которыя они получаютъ плату; даже иностранный отдѣлъ купленъ; заграничныя телеграммы съ умышленными искаженіями оплачены; весь биржевой листъ невѣренъ, курсъ указывается невѣрно; литературная критика и театральныя рецензіи подкуплены; но доходнѣе всего все же замалчиванья. Замалчиваются скандальные процессы, злоупотребленія по службѣ, несправедливыя повышенія. Ажіотажъ поощряется, кандидатуры въ риксдагъ покупаются, и вся редакція живетъ задаромъ у рестораторовъ, забираетъ мебель и платье въ кредитъ безъ обязательства расплаты. Словомъ, мы находимся въ правленіи мошеннической компаніи, и я спѣшу заявить о своемъ выходѣ изъ нея!

-- Доказательства! Доказательства!-- кричалъ Захрисъ.

-- Вотъ доказательства!-- отвѣтилъ докторъ, бросая на столъ пачку писемъ.

Захрисъ взялъ письма и просмотрѣлъ ихъ.

-- Это собраніе писемъ, написанныхъ руками Легнрута и Смартмана предлагается редакціи одной дамой за выкупъ въ тридцать тысячъ кронъ.

-- Это ложь!-- крикнулъ Захрисъ.-- Это писали не Легнрутъ, и не Смартманъ. Это не ихъ почеркъ.

-- Нѣтъ, этого и не можетъ быть, потому что это удостовѣренныя копіи.

Спеціальностью Захриса было защищать всякое скверное дѣло, и онъ и тутъ приступилъ къ отправленію адвокатскихъ обязанностей.

-- Нужно покрывать ошибки своихъ ближнихъ, нужно стараться толковать все къ лучшему, не слѣдуетъ быть плохими товарищами, и не зачѣмъ изъ мухи дѣлать слона. Вотъ это, напримѣръ, касается только нѣсколькихъ бутылокъ вина въ ресторанѣ; можетъ быть, хозяинъ былъ столько же заинтересованъ ознакомить со своимъ товаромъ...

-- Да, но заложенные брилліанты этой актрисы...

-- Это можетъ быть и ложь,-- отвѣтилъ Захрисъ.

-- Это не можетъ быть ложью, разъ это правда,-- возразилъ докторъ.-- Но съ господами, не умѣющими отличить правды отъ лжи, я не желаю имѣть ничего общаго, и потому говорю: прощайте!

-- Такъ, значитъ, ты предаешь дѣло либераловъ?

-- Вы, либеральные роялисты, либеральные бюрократы, либеральные реакціонеры, либеральные квасные патріоты! Либеральные фальшивомонетчики, вотъ вы кто! И потому я ухожу къ соціалистамъ, это люди будущаго, а вы принадлежите прошедшему, уходящему навозу! Вы сгніете на корню, потому что не выживете, а топоръ слишкомъ хорошъ для васъ; веревку бы вамъ на шею; вы исказили общественное мнѣніе, отравили колодцы и воспитали цѣлое поколѣніе во лжи и обманѣ. Вы называете меня консерваторомъ, оттого что я не содомитъ, оттого что я республиканецъ, оттого что я космополитъ, оттого что я люблю справедливость и преслѣдую партійность, насиліе и мошенничество! Считайте меня съ этихъ поръ вашимъ открытымъ врагомъ; я буду поступать съ вами, какъ съ ворами и убійцами.

-- Послушай, ты, мой милый другъ,-- началъ Захрисъ въ носъ, -- твоя экзальтированная манера относиться къ дѣламъ обнаруживаетъ болѣзненное состояніе, требующее тщательнаго, но безотлагательнаго леченія. Поэтому я посовѣтовалъ бы тебѣ обратиться къ врачу...

Въ ту же секунду оба стекла Захрисовыхъ очковъ потускнѣли отъ чего-то, похожаго на тучу, потому что она распространялась, изливаясь мелкимъ дождемъ на его темя и щеки. Не успѣлъ Захрисъ и вытереться и броситься на доктора, какъ тотъ уже исчезъ. Лица Легнрута и Смартмана, безформенными пятнами выдѣлявшіяся на обояхъ, приняли вновь человѣческія черты, и собраніе встало, какъ одинъ человѣкъ, перевело духъ, прополоскало глотки виски и тутъ же рѣшило, что Смартманъ долженъ совершить свою поѣздку по Швеціи и спасти Компанію отъ крушенія.

Фалькенстрёма и Кило убѣдили, что докторъ преувеличиваетъ -- "онъ, вѣдь, извѣстенъ", -- а тутъ отворились двери въ столовую.

Фру Іенни поздравила общество съ избавленіемъ отъ тираніи доктора; "братъ нагого священника" импровизировалъ корреспонденцію о засѣданіи, и всѣ, въ величайшемъ согласіи, потянулись ужинать.

-- Немножко закусить!-- приглашала хозяйка.-- Бутербродовъ!

Хвать! А масла нѣтъ. Посмѣялись и позвали вѣрную служанку. Луиза вышла, устремивъ глаза на потолокъ, такъ что виднѣлись чуть не одни бѣлки. Фру Іенни сейчасъ же увидѣла, что Луиза находится въ послѣднемъ градусѣ, и подтолкнула Захриса, который сейчасъ же, патріархальнымъ тономъ, началъ извиняться:

-- Она, бѣдняжка, стара, и устаетъ отъ дневной работы. Луиза, гдѣ же у тебя масло?

-- Ахъ, Господи, развѣ я забыла масло!-- воскликнула Луиза и заковыляла изъ комнаты.

Опять посмѣялись, и Захрисъ налилъ въ рюмки водки. Но Луиза не возвращалась.

Фру нетерпѣливо позвонила. Кухарка просунула голову и зашипѣла:

-- Луиза больна; что нужно?

-- Масла, масла!

-- Я не покупаю, я только готовлю кушанье, потому что мнѣ не довѣряютъ покупать.... а вотъ этой воровкѣ довѣряютъ.

Захрисъ сбѣгалъ въ кухню и вернулся:

-- Бѣдняга простудилась, такъ что приходится мнѣ просить у васъ извиненія... нѣтъ масла.

Смартманъ, большой обжора, окинулъ взглядомъ простую сервировку и, взвѣсивъ положеніе, произнесъ мудрыя слова:

-- Послушайте, друзья, въ нашей редакціи обычай устраивать маленькій кутежъ послѣ засѣданій; я беру на себя поэтому смѣлость пригласить нашихъ хозяевъ запросто поужинать въ ближайшій отель.

Легнрутъ кивнулъ сочувственно и всѣ встали, какъ будто заранѣе уговорившись.

-- Бѣдная Луиза!

-- Она простудилась!

-- Мнѣ кажется, она была пьяна!

-- Воруетъ, какъ сорока!

Полчаса спустя, вся компанія сидѣла въ гостинницѣ за роскошнымъ ужиномъ. Здѣсь нечего было церемониться. Требуй только! Заплатитъ Компанія.

Захрисъ заказалъ порцію свѣжихъ трюфелей, à la serviette тридцать кронъ; бутылку Шато Лафиту, шестнадцать кронъ, шесть бутылокъ -- сто кронъ. Сигаръ по три кроны штука.

Пробило полночь. Смартманъ игралъ на рояли, а Іенни пѣла, какъ трубочистъ на крышѣ; Захрисъ плясалъ соло; Легнрутъ и Фалькенстремъ пригласили Кило на партію покера. Однако скоро и всѣ очутились за столомъ съ покеромъ, гдѣ платили простыми бумажками.

Стало свѣтать, и нужно было уходить. Смартманъ позвонилъ за счетомъ, но еще не хотѣлось разставаться. Захрисъ потребовалъ полдюжины шампанскаго. Чего тутъ зѣвать!

Іенни хлопнула пробками, что доставляло ой особое удовольствіе. Легнрутъ произнесъ спичъ. Смартманъ сдѣлалъ къ нему добавленія, Захрисъ поблагодарилъ, за себя и Іенни, за пріятный вечеръ. Фалькенстрёмъ сидѣлъ рядомъ съ Іенни и кусалъ ее въ предплечье, а Кило смотрѣлъ въ окно. Въ концѣ концовъ. Захрисъ сунулъ въ карманъ пачку сигаръ на 75 кронъ и заявилъ.

-- Считаю, что дѣло покончено, потому что теперь я пьянъ.

Счетъ доходилъ уже до пятисотъ кронъ.

Позвонили дѣвушку; Смартманъ хотѣлъ подсчитать и провѣрить счетъ, но Захрисъ заявилъ, что это мелочность и не по джентльменски.

Тогда Смартманъ загнулъ на счетѣ многозначительную складку, передалъ его, вмѣстѣ съ деньгами на чай, дѣвушкѣ и сказалъ:

-- Пошлите это завтра кассиру въ "Братскій Народъ".

Дѣвушка развернула счетъ и отвѣтила:

-- Буфетчикъ проситъ заплатить наличными.

-- Вздоръ!-- сказалъ Смартманъ.-- Пошлите сюда буфетчика!

-- Онъ легъ спать, но приказалъ мнѣ не выпускать господъ, пока счетъ не будетъ оплаченъ.

-- А если мы не заплатимъ?

-- Тогда я разбужу буфетчика, и онъ вызоветъ по телефону полицію.

Всѣ руки потянулись къ груднымъ карманамъ, кромѣ Захрисовой! Но ни въ одномъ бумажникѣ не было ничего порядочнаго!

Іенни встала въ слезахъ. Легнрутъ ругался, Смартманъ бѣгалъ кругомъ, Захрисъ омрачился, потому что у него одного имѣлась нужная сумма, и всѣ это знали.

-- Это все равно, кто заплатитъ, лишь бы заплатить,-- сказалъ Смартманъ, который былъ сообразительный малый.-- Выкладывай ты, Захрисъ, тебѣ, вѣдь, вернутъ все, ты же знаешь!

-- Какъ бы не такъ!-- пробурчалъ Захрисъ.

Іенни бѣсновалась:

-- Не плати, тебѣ никогда не отдадутъ!

Началась брань; Легнрутъ кипятился, и металъ дымъ и пламя, но Захрисъ не поддавался.

-- Ну, это новая, дьявольская манера -- заставлять гостей платить!

-- Гостей?-- Это мы пришли къ вамъ въ гости, но разъ у васъ не было даже масла, поневолѣ пришлось идти сюда. А кромѣ того, сквалыга, если одинъ разъ ты и заплатишь, такъ тоже не бѣда! Самъ, небось, умѣешь получать, да еще по два раза, берешь, и руками, и ногами, только дай тебѣ волю!

-- Чортъ побери, что такое. Самъ загребъ себѣ всѣ косвенные доходы газеты!.. Да, этотъ Боргъ, видно, не такъ ужъ ошибся, назвавъ васъ разбойниками.

-- Слушай ты,-- отвѣтилъ Легнрутъ, съ видомъ, точно съ него сняли обѣтъ молчанія.-- Когда ты получилъ четыре тысячи кронъ за то, чтобы добыть у Фалькенстрёма фельетонъ, Фалькенстрёмъ-то получилъ за него только три тысячи. Слышишь, Фалькенстрёмъ, Захрису было дано четыре тысячи за твою работу, ты же получилъ только три.

Захрисъ снялъ очки и протеръ ихъ; Фалькенстрёмъ побѣлѣлъ, но Іенни сейчасъ же подсѣла къ нему и заговорила о другомъ, обольщая своими гнусавыми нотами..

Захрисъ взялъ счетъ и приготовился платить, но теперь и онъ захотѣлъ провѣрить.

-- Развѣ вы берете тридцать кронъ за трюфеля?

-- Да, столько они стоятъ,-- отвѣтила дѣвушка.

"Братъ нагого священника" одинъ съѣвшій горшечекъ гусиной печенки и выпившій литръ Шамбертена, поставилъ передъ собой канделябръ и сталъ на стулъ, въ блаженномъ спокойствіи, зная, что никто не потребуетъ отъ него, чтобы онъ платилъ. Услышавъ сквозь сонъ о трюфеляхъ на тридцать кронъ, онъ проснулся и однимъ глазомъ увидѣлъ, какъ Захрисъ извивается подъ тяжестью счета.

-- Развѣ сигары стоятъ три кроны штука!

-- Да, это настоящія гаванскія.

Захрисъ сунулъ кулакъ въ карманъ и, выудивъ пачку, которую туда припряталъ, положилъ ее обратно въ ящикъ и сказалъ:

-- Въ такомъ случаѣ, я вычеркиваю 75 кронъ!

-- Нечего сказать, пріятный ужинъ,-- шипѣла Іенни.-- Фи, какая невоспитанность! Ну, я ухожу; идемъ со мной, Фальксъ!

-- Онъ получитъ деньги завтра обратно,-- утѣшалъ Легнрутъ.

-- Отъ васъ онъ никогда не получить и полушки!-- были послѣднія слова Іенни въ дверяхъ.

-- Счетъ великъ, но разочарованіе еще больше, -- сказалъ Фалькенстрёмъ Іенни,-- потому что эти господа желали получить все задаромъ. Теперь они, пожалуй, убьють буфетчика и разорятъ его дѣло!

Іенни рѣшительно стала на сторону справедливости и раздѣляла неодобрительное мнѣніе Фалькенстрёма о безчестномъ поведеніи.

Глава шестая.

Іенни накрыла въ гостиной на двоихъ. Маленькій столикъ стоялъ передъ затопленнымъ каминомъ, потому что въ комнатахъ и на улицѣ было очень холодно. Бѣлая азалія украшала столъ, и, со своими бѣлоснѣжными цвѣтами среди темной зелени, она стояла точно невѣста, среди анчоусовъ и сыра, испанскаго лука и соленаго языка. Огонь пылалъ, отбрасывая подвижную розовую тѣнь на бѣлыя чашечки, которыя точно трепетали, содрогаясь отъ рѣзкихъ запаховъ кушаній.

Іенни была въ капотѣ, съ розой на груди. То былъ день ея рожденья, но который по счету -- никто не зналъ. Она одна знала это и потому отъ времени до времени оглядывала себя въ зеркало. Зеркало это, большое трюмо, отражало всю фигуру и сегодня было откровеннѣе, чѣмъ когда-либо. Бока раздались, прежде такой стройный бюстъ переваливался черезъ планшетки корсета, плечи потолстѣли и образовали на спинѣ жировой наростъ. Круглыя щеки свисали на воротникъ, указывая своей жировой рамкой, гдѣ прежде кончалось маленькое личико. Когда она запрокидывала назадъ голову, складки на шеѣ разглаживались, выступало прежнее маленькое личико, и передъ вами была снова молодая дѣвушка. Поэтому Іенни репетировала этотъ жестъ передъ зеркаломъ, мотивируя его короткимъ смѣшкомъ и сопровождая опусканіемъ вѣкъ, изъ подъ прикрытія которыхъ мерцалъ слабый огонекъ. Но ранѣе незамѣтная тѣнь на верхней губѣ стала рѣзче, и ясно виднѣлись, точно нарисованные жженой пробкой, маленькіе усики, грозящіе испортить игру красивыхъ изгибовъ рта добавленіемъ двухъ прямыхъ линій. Пенснэ лежало спрятаннымъ въ ящикѣ стола, но за роялью приходилось надѣвать его, пока все равно сидишь къ зрителямъ спиной.

-- Двадцать девять лѣтъ для свѣта, тридцать четыре года для меня самой и зеркала!-- думала Іенни, выпрямляясь, чтобы казаться потоньше. Но этотъ маневръ имѣлъ то неудобство, что грудь выступала слишкомъ далеко впередъ, и щеки спадали на шею. Борьба со старостью началась, отчаянная борьба, исходъ которой предрѣшенъ, неизбѣжный и несомнѣнный.

Въ передней послышался голосъ Фалькенстрёма, вѣрная слуга ввела его, и онъ стоялъ въ залѣ. Болѣе похожій на мертвеца, чѣмъ на живого, свѣже-выбритый, чисто вымытый, но какъ трупъ, съ потухшими глазами и легкимъ ознобомъ во всемъ тѣлѣ.

Іенни обомлѣла.

-- Господи! На что ты похожъ! Гдѣ ты былъ нынче ночью?

-- Это ты и сама можешь сообразить.

-- Нѣтъ, фу! Какая свинья!

-- Тебѣ легко говорить, ты замужемъ.

-- А ты развѣ не женатъ?

-- Нѣтъ, я не женатъ, какъ тебѣ извѣстно.

-- Такъ разведись!

-- Я и хочу. Жду только, чтобъ дѣти выросли, чтобы горя было меньше съ обѣихъ сторонъ.

-- Поздравь меня во всякомъ случаѣ, и спасибо за азалію!

-- Съ чѣмъ же тебя поздравить? Съ тѣмъ, что ужасная юность осталась назади?

-- Ахъ, нѣтъ!

-- Или съ тѣмъ, что ты еще приблизилась къ концу?

-- Скорѣе съ этимъ!

-- Да, жизнь -- это адъ.

-- Пойдемъ къ огню, я накрыла тамъ для насъ двоихъ.

-- Для насъ двоихъ? А гдѣ же Ларсъ Петтеръ?

-- Онъ занятъ и просилъ насъ довольствоваться обществомъ другъ друга.

-- Во-отъ какъ? Да... Ларсъ Петтеръ -- неважное кушанье, но жаль твоей репутаціи, она, все же, кое-чего стоитъ...

-- Моей репутаціи? Вы слышите? Можетъ, ты что нибудь себѣ воображаешь?

-- Вовсе нѣтъ, ты сама знаешь; но, что прислуга будетъ болтать, это правда жаль.

-- На моей репутаціи нѣтъ ни одного пятна...

-- Я знаю, и потому-то и жаль, что ты получишь его незаслуженно... Вы называете меня консерваторомъ, полнымъ предразсудковъ, но вы окажетесь когда-нибудь неправы; вы думаете, что все прилично, но это не такъ.

-- Да вѣдь ты же не какой-нибудь Донъ Жуанъ.

-- Нѣтъ, это ты тоже знаешь, но я берегу свою репутацію и не хочу расхлебывать чужую кашу. Я никогда никого не соблазнилъ, ни женщины, ни дѣвушки...

-- Неужели?

-- Нѣтъ!-- Если женщина замужняя или незамужняя приходитъ въ комнату къ молодому человѣку и предлагаетъ себя, то вина лежитъ на ней. Если она два раза уйдетъ, не будучи услышанной, а на третій ее услышатъ, то бѣдный молодой человѣкъ выполнилъ законы чести.

-- Что если бы мы сѣли, вмѣсто того, чтобы болтать?

Они сѣли, ѣда шла туго, но питье подвигалось успѣшнѣе. Фалькенстрёмъ не могъ не испытывать удовольствія отъ тепла, вина и оживленнаго разговора.

-- Что у тебя дома?-- спросила Іенни.

-- Ужасно! Прямо ужасно! Мнѣ кажется, что я уже въ аду! Бѣдность, позоръ...

-- А она съ тобой?

-- Подруга со мной. Но я боюсь, что она начинаетъ запускать глаза на мою дочь... Представь себѣ!

-- И это еще? И всегда это норвеженка.

-- Да, изъ темной сѣверной страны идетъ проказа... "Да, мы любимъ эту страну", которая ненавидитъ насъ и насылаетъ на насъ свой сифилисъ во всѣхъ видахъ! Съ тѣхъ поръ, какъ они прекратили проституцію въ Христіаніи, lues пріѣзжаетъ въ шведскіе порты на всѣхъ-селедочныхъ шкунахъ. А ты знаешь, зачѣмъ они прекратили проституцію?

-- Ну?

-- Потому что хотѣли проституировать всѣхъ замужнихъ женщинъ и порядочныхъ дѣвушекъ.

-- Какая гадость!

Оригинальная особенность Іенни заключалась въ томъ, что она любила пощечины; она, разумѣется, была за уничтоженіе проституціи, но слышать противоположное мнѣніе -- дѣйствовало словно палочный ударъ, или пощечина, пробуждая ее отъ ея спячки.

Фалькенстрёмъ по чужой винѣ попалъ въ грязь, но, чтобы изъ нея выбраться, долженъ былъ въ ней копаться. Онъ мучился, какъ проклятый, и самъ почти считалъ себя такимъ. Жилъ постоянно въ мечтахъ, но ему суждено было видѣть лишь безобразныя стороны жизни. Въ нѣсколько пріемовъ пытался пересоздать ужасы дѣйствительности въ нѣчто прекрасное, но коллеги выражали ему тогда презрѣніе и называли золотильщикомъ. И самъ себѣ онъ признавался, что изображать подлость въ блестящихъ краскахъ -- мошенничество.

-- Знаешь, Іенни, нужно быть свиньей, чтобъ находить удовольствіе въ жизни. Можешь себѣ представить, я ночевалъ нынче въ той же самой квартирѣ, гдѣ жилъ, когда былъ женатымъ въ первый разъ. Новобрачные! Домъ! Жена, дѣти! Чепуха съ масломъ! Развѣ не лучше сказать это людямъ прямо, по крайней мѣрѣ, они будутъ знать, чего держаться. Подумай только, та же самая квартира, и тамъ теперь домъ терпимости. Не могу отридать, что мнѣ доставило дикое наслажденіе оплевать это прошедшее, въ которое я вѣрилъ, и которое оказалось ничѣмъ. Я самъ жилъ въ навозѣ, не зная этого; былъ безпеченъ, вѣренъ и глупъ...

-- Послушай, Фальксъ, развѣ ты самъ не былъ немножко виноватъ?.

-- Да, ограбленный иногда бываетъ виноватъ въ излишней довѣрчивости, и тогда воръ остается на свободѣ. А если человѣкъ не довѣрчивъ, его называютъ подозрительнымъ, такъ что, какъ ни поступай, все выйдетъ плохо!

Въ залѣ рядомъ зашевелилась Майя. Іенни поднялась и за творила дверь.

Фалькенстрёмъ всталъ и отворилъ ее.

-- Не запирать дверей!-- сказалъ онъ кратко и рѣшительно.

Іенни собралась было разсердиться, но раздумала, потому что ей хотѣлось, чтобъ было пріятно. По той же причинѣ, она большей частью избѣгала опровергать мнѣнія противника, и, благодаря этой мнимой снисходительности, она казалась такой привѣтливой и образованной, а слѣдовательно, такой пріятной собесѣдницей, не будучи, въ сущности, ни тѣмъ, ни другимъ.

Фалькенстрёмъ вздохнулъ такъ глубоко, точно собирался испустить духъ.

-- Ты вотъ вздыхаешь, а подумай обо мнѣ!

Она требовала, чтобы когда страдаютъ, прежіе всего думали о ней.

-- Что же у тебя за горе?

-- Развѣ ты не видишь по мнѣ, что жизнь моя уже кончена? Фалькенстрёмъ бросилъ взглядъ на Іенни, и на лицѣ его Іенни могла прочесть истину. Но лучше предупредить, подумала она, и побуждаемая потребностью быть во всѣхъ отношеніяхъ выше, быть самой интересной, нести величайшія страданія, скрывать опаснѣйшую тайну, она рѣшила совершить самоубійство. Это была бравада, желаніе сосредоточить на себѣ весь интересъ, великое состраданіе, передъ которымъ поблѣднѣли бы его горести.

-- Я несчастнѣйшій человѣкъ въ мірѣ! Ты не вѣришь!

Фалькенстрёмъ смотрѣлъ равнодушно и недовѣрчиво, а главное, безъ всякаго интереса, потому что приготовился самъ изливать свое горе.

-- Ты не вѣришь! Хочешь дать мнѣ руку на томъ, что не выдашь моей тайны? Тебѣ я открою ее, тебѣ одному. Дай мнѣ руку!

Фалькенстрёмъ протянулъ руку, разверстую для того, чтобы поглотить нѣчто столь рѣдкостное, какъ женская тайна.

-- Да, вотъ! черезъ пять лѣтъ я буду старуха.

-- Ну, что ты!

-- Тогда мнѣ будетъ сорокъ лѣтъ!

-- Да, вѣдь, тебѣ же всего двадцать девять?

-- Нѣтъ, мнѣ тридцать пять! Черезъ пять лѣтъ -- я -- буду-старухой!

Въ одну минуту, когда она съежилась отъ горя, онъ увидѣлъ, дѣйствительно, старуху, съ усами, въ пенснэ, съ загривкомъ и развалистой походкой. Онъ хотѣлъ было быть любезнымъ, протестовать, но протестъ застрялъ у него на губахъ и вмѣсто него онъ произнесъ только:

-- Бѣдная Іенни!

Конечно, она искала состраданья, но не въ такой формѣ. Поэтому, она разсердилась, и должна была излить свою горечь.

-- И подумать только, что я отдала свою молодость этому негодяю. И что хуже всего, знаешь что? То, что этотъ мерзавецъ только того и ждалъ, онъ дождаться не могъ, когда я стану стара и некрасива, чтобы бросить меня. Черезъ пять лѣтъ, повѣрь мнѣ, онъ не захочетъ идти со мной по улицѣ, чтобы не срамиться.

Въ утѣшеніе ей Фалькенстрёмъ захотѣлъ провести параллель мезиду ихъ страданіями и показать ей, что ея -- меньше; но она не желала слушать о его скорбяхъ, отчасти потому, что онѣ сводились къ обвиненію женщины, отчасти потому, что затмевали интересъ къ ея горю. Итакъ, она быстро вернулась къ своей исходной точкѣ, но, вышибленная изъ сѣдла его интермедіей, впала въ нѣсколько прозаическій вопросъ, разсчитанный на то, чтобы напугать его до крайности, такъ какъ онъ касался послѣдствій ея опасной тайны.

-- А что, наказываютъ за пользованіе фальшивой метрикой?

Не довольный тѣмъ, что изліянія его были прерваны, Фалькенстремъ отвѣтилъ кратко и съ горечью:

-- Мужчинъ сажаютъ въ Лонгхольменъ, но съ женщинъ не такъ строго спрашивается; вы, вѣдь, невмѣняемы! Даже извѣстная Ковалевская жила по фальшивой метрикѣ, потому что родилась въ 1850 году, а писала въ 1853.

-- Ахъ, что ты!

-- Какъ же, всѣхъ дамъ съ подложными метриками не упрячешь въ работный домъ!

-- А ты не знаешь, сколько, собственно, лѣтъ Тильдѣ К.? А фру П., и фру Р?

Должно быть, она прочитала нѣкоторое удовольствіе въ лицѣ Фалькенстрёма, и, должно, быть даже увидѣла, какъ онъ уже теперь размышляетъ, какимъ образомъ использовать опасную тайну противъ нея, потому что, глотнувъ желтаго шартреза, она поспѣшно повернула фронтъ:

-- А, впрочемъ, не все ли равно, лишь бы старѣться съ изяществомъ и носить свои года съ тактомъ. Да я ужъ и не такъ еще стара?

Она откинула голову назадъ и опустила вѣки надъ черными огоньками.

-- Не трать на меня свой огонь, Іенни, это ни къ чему. Я охотно являюсь къ твоему двору, но не желаю быть занесеннымъ въ списокъ твоихъ несчастныхъ вздыхателей...

-- Этотъ Захрисъ ихъ записываетъ, а не я. Онъ ходитъ и хвастается вами, считаетъ всѣхъ, обжегшихъ пальцы на его очагѣ... Нѣтъ болѣе самовлюбленнаго дурака! Онъ ставитъ себѣ въ заслугу, что я ему вѣрна, но я вѣрна только самой себѣ, своимъ дѣтямъ и своему дому. Можешь себѣ представить, эта маленькая дрянь играетъ еще въ донъ-Жуана и воображаетъ, что возбуждаетъ во мнѣ ревность. Въ послѣдней книгѣ своей онъ изобразилъ свою страсть къ актрисѣ, и изобразилъ дѣло такъ, какъ будто это была влюбленность съ ея стороны, а она только издѣвалась надъ нимъ и льстила ему исключительно ради рецензій.

Послышался скрипъ двери, и Іенни встала.

-- Вотъ, негодяй, онъ стоялъ и подслушивалъ!

-- Развѣ Захрисъ дома?

-- Должно быть.

Захрисъ, дѣйствительно, появился въ дверяхъ залы съ не поддающимся описанію выраженіемъ лица.

На Іенни обрушиться онъ не смѣлъ, а на Фалькенстрёма, своего лжедруга не могъ, ибо необъяснимая симпатія, связывающая ложныхъ друзей, никогда не доходитъ до разъясненія, и хотя оба они много разъ изобличали фальшь другъ друга обиняками, откровеннаго объясненія между ними никогда не было. Фалькенстрёмъ часто жаждалъ взрыва, но Захрисъ всегда уклонялся.

На этотъ разъ, землетрясеніе казалось неизбѣжнымъ, потому что Захрисъ подразумѣвалъ подъ своимъ приглашеніемъ общій завтракъ въ столовой, а не это tête-à-tête въ будуарѣ, бывшее его изобрѣтеніемъ. Это было все равно, что забраться въ его спальню. Но подожженная ракета полетѣла не прямо, а въ сторону, онъ сердился не на того, на кого слѣдовало, и по счастью, засталъ вѣрную служанку, украдкой выпивающей у буфета, и обрушился на нее. Потокъ обвиненій и брани, къ которымъ присоединились и Іенни съ Фалькенстрёмомъ.

Тему эту жевали, пережевывали, отрыгивали и снова начинали жевать, потомъ запили ее виски передъ обѣдомъ, съ обычнымъ результатомъ.

Дружба достигла апогея. Захрисъ чувствовалъ себя любимымъ и уважаемымъ мужемъ, глаза его невольно наполнились слезами, а ротъ улыбался.

-- Мои мил-л ме друзья...

Чтобы быть еще пріятнѣе, онъ сдѣлался совсѣмъ маленькимъ, заговорилъ о своихъ неудачахъ, не хвастался, не назвалъ ни одного великаго имени, и откровенно признался, что онъ ничто, не претендуетъ ни на славу, ни на безсмертіе. "Я прекрасно знаю, что я такое".

Все это было ему такъ къ лицу, что Іенни потянула его за усы и сказала, что онъ, несмотря ни на что, все таки, славный малый. Фалькенстрёмъ забылъ, что Захрисъ обставилъ его на крупную сумму. Въ комнатѣ было такъ тепло и уютно, такъ пріятно было сидѣть безъ дѣла въ то время, какъ все человѣчество работало, что они чувствовали себя точно исключительными людьми. И, въ нѣгѣ своей, они руководствовались вѣрнымъ инстинктомъ, избѣгая въ разговорѣ опасныхъ темъ, могущихъ нарушить спокойствіе. Принципіально они были согласны во всѣхъ вопросахъ; исходили изъ того, что смотрятъ на все одинаково, и, такъ какъ враги у нихъ были общіе, то ихъ убивали передъ каминомъ, обдирали и жарили живьемъ.

Когда зимнія сумерки начали портить настроеніе, Іенни спустила шторы и зажгла электричество. Это подбодрило и внесло новыя ощущенія, не считая того, что при этомъ освѣщеніи всѣ выигрывали.

-- Ахъ, еслибы жизнь всегда была такой,-- воскликнула Іенни.-- Почему она не можетъ быть такой?

Кто-то невидимый услышалъ, должно быть, наивное восклицаніе этой женщины, желавшей, чтобы вся жизнь была пиромъ, пиромъ безъ похмелья и головной боли, потому что въ ту же минуту вошла Луиза съ письмомъ хозяину.

Захрисъ всталъ, вышелъ въ залу и прочелъ письмо, которое скомкалъ, снова расправилъ, зашуршалъ имъ и, наконецъ, бросилъ въ корзину для бумаги. Затѣмъ появился въ дверяхъ съ налитыми кровью глазами и поднявшимися дыбомъ волосами:.

-- Представьте себѣ,-- воскликнулъ онъ,-- эта ужасная Ганна Пай...

-- Не смѣй говорить ничего дурного. про Ганну!-- отрѣзала Іенни.

-- Это она говоритъ дурное!-- закричалъ Захрисъ.-- Да еще про покойника! Вы знаете, что она пишетъ? Она посылаетъ мнѣ письмо моего недавно умершаго брата Андерса, которое онъ нависалъ ей какъ-то, когда былъ сердитъ на меня.

-- Ну?

-- Въ этомъ письмѣ онъ говоритъ, въ порывѣ случайнаго раздраженія, конечно, что я нечестный человѣкъ. Андерсъ могъ сказать это сгоряча, и передъ смертью взялъ свои слова обратно. Но она! Омрачать мою память о покойномъ, сѣять вражду между братьями! Это низость! Развѣ неправда?

Фалькенстрёмъ сейчасъ же поддакнулъ, потому что ненавидѣлъ Ганну Пай и не любилъ покойнаго, но въ эту минуту, чтобы не нарушать пріятной обстановки, онъ утверждалъ бы, еслибъ потребовалось, и противное, потому что дѣло нимало его не интересовало.

Іенни же, наоборотъ, не могла скрыть своей симпатіи къ врагу Захриса, потому что всегда чувствовала вѣрную опору въ томъ, кто становился непріятелемъ мужа, и попыталась свалить на "недоразумѣніе".

-- Какое недоразумѣніе?-- прошипѣлъ Захрисъ.

-- Ганна слишкомъ добра, чтобы желать обидѣть,-- пояснила Іенни.

-- Это она-то добра? Она носится по домамъ съ своимъ ридикюлемъ, полнымъ лжи и сплетенъ. Подъ предлогомъ человѣколюбія, посѣщаетъ больныхъ, чтобъ отравлять ихъ, сѣетъ разладъ и ссоры въ семьяхъ!.. Да это дьяволъ!

-- Успокойся, Ларсъ Петтеръ...

-- Какъ я могу успокоиться, когда она бросаетъ тѣнь на моего покойнаго брата, на моего брата!...

Какъ извѣстно, Захрисъ отличался способностью надѣлять несуществующими достоинствами всѣхъ его окружающихъ, и прежде всего свою родню; покойный Андерсъ былъ простымъ, зауряднымъ смертнымъ, но теперь ему былъ устроенъ апоѳеозъ, и Захрисъ заявилъ, что всегда "любилъ его", преимущественно за то, что онъ носилъ блестящее имя Захриссонъ. Между тѣмъ это было не совсѣмъ такъ, особенно въ виду того, что усопшій Андерсъ никакъ не могъ заставить себя восхищаться нелитературными трудами своего брата.

Почувствовавъ, что Іенни стоитъ на сторонѣ врага, Захрисъ сейчасъ же удалился. Онъ пошелъ въ свою комнату на чердакъ написать громовое письмо Ганнѣ, но попросилъ оставшихся не стѣсняться и подождать его.

Глава седьмая.

Іенни и Фалькенстремъ остались сидѣть, хотя настроеніе уже было нарушено.

-- Должно быть, онъ ненавидитъ меня безпредѣльно,-- сказалъ Фалькенстремъ.

-- Со всею страшной ненавистью должника!

-- Развѣ онъ долженъ мнѣ что-нибудь?-- спросилъ Фалькенстремъ наудачу.

Іенни попыталась прочесть невидимую депешу, но не сумѣвъ, придала ей свое толкованіе, ибо желала притворяться незнающей о денежныхъ операціяхъ Захриса, такъ какъ сама имѣла отъ нихъ выгоду.

-- Да вѣдь онъ же воруетъ у тебя всѣ твои идеи, весь свѣтъ это знаетъ.

-- Не можетъ онъ воровать моихъ идей...

Онъ могъ красть и нѣчто иное, но объ этомъ не слѣдовало говорить, поэтому Іенни сдѣлала гримасу, долженствующую замѣнить новую тему, которой она не нашла.

Наступило непріятное молчаніе. Оба смотрѣли въ потолокъ, ожидая спасенія сверху: и сверху оно и пришло.

Съ чердака послышался звукъ не то пилы, не то натягиваемаго каната.

-- Заснула гадина!-- вырвалось у Іенни.

-- Это онъ спитъ?

-- Ну, да, конечно!

-- Похоже точно на предсмертный хрипъ, или на сопѣнье спящей свиньи. Довольно жутко! Но это напоминаетъ мнѣ... я былъ когда-то женатъ на женщинѣ, которая храпѣла. Она этого сама не знала; она была молода и красива... Ну, и вотъ, когда я въ дружеской шуткѣ раскрылъ ей это обстоятельство, она возненавидѣла меня. И, боясь заснуть, цѣлыя ночи стала проводить безъ сна. Пытка безсонницы сдѣлала ее еще безумнѣе...

-- Такъ развѣ раньше она была безумна?

-- Да, разумѣется. Но тутъ ея ненависть выросла до такихъ страшныхъ размѣровъ, что она убила меня.

-- Убила?

-- Да, убила мою честь и мой покой! Опасно открывать тайну дамы...

Іенни потемнѣла во всѣхъ складкахъ лица и Фалькенстрёмъ понялъ, что у нея есть тайна, въ знаніи которой она его подозрѣваетъ. Но онъ не зналъ ничего, а, находясь въ обществѣ, никогда не старался что-нибудь выискать, изучить, а просто предавался безхитростному наслажденію существованіемъ, избѣгая, слѣдовательно, столкновеній. Но сейчасъ онъ чувствовалъ, что все пропало, и что все, что онъ ни скажетъ, выйдетъ глупо и оскорбительно. Поэтому онъ потянулся, какъ бы для того, чтобы очнуться, всталъ и хотѣлъ идти, но его задержала Іенни, указавъ на потолокъ...

~ Я часто думала, спитъ онъ, или только притворяется... Иногда мнѣ кажется, что онъ чревовѣщатель и стоитъ на лѣстницѣ и слушаетъ, а самъ производитъ этотъ шумъ въ комнатѣ.

-- Какія страсти! Да зачѣмъ же ему слушать.

-- Затѣмъ, что онъ не довѣряетъ тебѣ, ты единственный, къ кому онъ меня, дѣйствительно, ревнуетъ, и еще затѣмъ, что у него совѣсть нечиста... Это онъ, вѣдь, разстроилъ твой первый бракъ...

-- Я знаю, но скажи мнѣ, а развѣ въ послѣднемъ онъ не принималъ тоже участія?

-- Нѣтъ,-- отвѣтила Іенни, но съ такой рѣзкостью, что слышно было, что она лжетъ.

-- Ну, такъ и по дѣломъ ему,-- отвѣтилъ Фалькенстрёмъ, точно возражая на ея утвердительный отвѣтъ и переводя ея ложь.

На дворѣ послышался собачій лай.

-- Это гости!-- воскликнула Іенни, подбѣжавъ къ окну и выглядывая сквозь щели ставень.-- Угадай, кто?

-- Ганна Пай, понятно. Нахальство ея намъ извѣстно. Она является объясниться, заключить нѣкотораго рода перемиріе, во время котораго она выманитъ у врага его оружіе и еще что нибудь.

-- Это, дѣйствительно, верхъ...

-- По обыкновенію, въ траурѣ... она оплакиваетъ человѣчество, которое ее не понимаетъ... красный носъ на синемъ полѣ, языкъ, какъ ядовитое жало...

-- Мы ее проучимъ...

-- Это она сама отлично дѣлаетъ, особенно, когда выпьетъ портвейну... Сначала она хвастаетъ и льститъ, потомъ кусаетъ, а укусивъ, ласкаетъ... То, что утверждала въ первой фразѣ, беретъ назадъ во второй, отчасти для того, чтобы, уходя, не оставить недовольныхъ, отчасти оттого, что спиртъ развязываетъ языкъ, который ослабѣваетъ...

-- Ты ужасенъ...

Фрекенъ Пай вошла, бросилась Іенни на грудь, прося извиненія, что такъ врывается.

Фалькенстрёму показалось, что она нѣсколько замѣшкалась на этой относительно молодой груди, и что ея поцѣлуи весьма страстны. Правда, она была извѣстна, какъ поклонница женской красоты, но это происходило отъ ея развитого эстетическаго чувства.

-- А Ларсъ Петтеръ дома? Ахъ, вотъ что, онъ отдыхаетъ, или работаетъ наверху, да-а, ну, такъ мы не будемъ мѣшать ему, я всегда хочу быть одна, когда пишу, я должна быть одна, абсолютно одна, я такъ хорошо его понимаю, но онъ меня не понимаетъ, если бы онъ понялъ мое послѣднее письмо, ахъ, такъ если онъ навѣрно его понялъ, то позволь мнѣ сказать тебѣ, милая Іенни... ахъ, это ты, Карлъ-Густавъ, я тебя не видѣла, здравствуй... да, милая Іенни, я хотѣла только сказать, что намѣренія мои были хорошія, я люблю правду и ясныя слова, и я хотѣла, чтобы все было на чистоту между этими двумя братьями, которыхъ я любила одинаково, обоихъ одинаково, видишь ли -- да, да, можешь вѣрить тому, что я говорю -- дѣятельность Андерса была, какъ бы это сказать, ну, ты понимаешь, что я хочу сказать, она имѣла не такое ужъ необыкновенное значеніе,-- нѣтъ, благодарю, я не буду пить,-- видишь ли, Андерсъ былъ необыкновенный человѣкъ, этого я не отрицаю, и особенно его выступленіе по женскому вопросу было великолѣпно, да, да, это вѣрно -- но все его направленіе было все-таки... хм! У тебя новыя гардины, я вижу -- недурно, но, мой милый другъ, не слѣдуетъ переоцѣнивать -- ибо, нѣтъ ничего опаснѣе, какъ оперировать съ дутыми цѣнностями... кажется, я сниму шляпу, у васъ такая страшная жара, а Ларсъ Петтеръ имѣетъ склонность, онъ имѣетъ склонность... почемъ ты дала за метръ?-- у К. М. конечно... Между тѣмъ... Ларсъ Петтеръ не долженъ на меня сердиться, потому что у насъ двоихъ столько общихъ интересовъ, мы вмѣстѣ боролись, а иногда и ссорились -- ну, я думаю теперь мы поговоримъ о чемъ нибудь другомъ и будемъ считать это дѣло поконченнымъ, развѣ оно не покончено?-- Да, мерси, дай мнѣ капельку портвейну, но только, чуточку, одну каплю вотъ -- такъ -- да! Но я не объ этомъ хотѣла говорить, Іенни, а объ тебѣ, скажи мнѣ, имѣла ли бы ты что-нибудь противъ маленькаго развлеченія въ твоей однообразной трудовой жизни? ты, вѣдь, возишься съ домомъ твоего мужа съ утра до вечера, и тебѣ никогда нѣтъ времени подумать о чемъ нибудь другомъ, не захотѣла-ли бы ты соединиться съ нѣсколькими молодыми женщинами, имѣющими жизненные интересы, и приходить днемъ, только для маленькаго отвлеченія, для возбужденія, на мои лекціи...

-- Развѣ я могу бросить дѣтей и домъ,-- объ мужѣ я не хочу говорить, -- прервала, наконецъ, Іенни свое вынужденное молчаніе.-- Нѣтъ, спасибо!

-- Постой, тебѣ незачѣмъ пренебрегать домомъ, конечно, нѣтъ, но ты должна подумать и о своей душѣ.

-- Ганна сдѣлалась церковной чтицей?

-- Не отвѣчай мнѣ, потому что тогда я не могу говорить, я не сдѣлалась церковной чтицей, у меня нѣтъ никакой другой религіи, кромѣ человѣчества, я поклоняюсь только -- человѣчеству.

-- Нашла тоже чему поклоняться!-- прервалъ вдругъ Фалькенстрёмъ.-- Какъ будто мы не знаемъ, какія мы свиньи!

Крючокъ во рту фрекенъ Пай ослабъ и соскочилъ, и, съ улыбкой, прорѣзавшей обѣ щеки, она снизошла:

-- Да, можетъ, ты и правъ, мы порядочные -- поросята...

Но сейчасъ же снова подобрала всѣ возжи и веревочки лица, завѣдующія улыбками, поджала губы надъ одобрительной усмѣшкой и вернулась къ человѣчеству.

-- Все это можетъ быть и такъ, дорогой Карлъ-Густавъ, но я считаю своимъ долгомъ работать для человѣчества; послушайте, вы знаете, что маленькую фру К. пришлось помѣстить въ лечебницу изъ-за ея нервовъ?

-- Чортъ возьми, и ее тоже?

-- Почему это тебя такъ взволновало?

-- Да потому, что вы всегда дѣлаете изъ нервности жены поводъ для обвиненія мужа. Я знаю, что вы думаете, но это не вѣрно. Выслушай мое разсужденіе и признай его правильность! Воспринимать -- это способность, вѣдь, неограниченная; неправда ли, можно воспринимать сколько угодно, способность же давать ограниченна. Понимаешь?

Фрекенъ Пай зѣвнула и казалось перечитывала въ умѣ слѣдующій абзацъ, такъ какъ никогда не отвѣчала на вопросъ.

-- Insatiabilis femina всегда должна бы быть беременной, чтобъ не нервничать, но этого она не желаетъ, а доктору слѣдовало бы прописывать ей маленькаго ребенка, вмѣсто санаторій и развода.

-- Послушайте, -- разсѣянно продолжала фрекенъ Пай, -- вы не находите, что молодыя женщины, находящіяся въ домахъ въ качествѣ помощницъ хозяйки, получаютъ слишкомъ маленькую плату, не слѣдовало ли бы заняться этимъ?

-- Отнюдь нѣтъ! Ихъ берутъ изъ состраданія, потому что онѣ вымаливаютъ, чтобы ихъ взяли. "Онѣ согласны служить изъ за одного только стола, лишь бы найти занятіе", вотъ какъ онъ говорить. И вотъ ограничиваешь себя, уступаешь мѣсто для постели и берешь ихъ, хотя онѣ ни на что не нужны. На что же онѣ жалуются? И развѣ столъ и квартира не плата? Ты глупа, Ганка! Всѣмъ людямъ тяжело, а, слѣдовательно, женщинамъ тоже; вотъ тебѣ и корень дѣла.

-- Послушай, откровенно говоря, мнѣ кажется, кто-то хранить тамъ наверху. Это Ларсь Петтеръ? такъ вотъ какъ онъ работаетъ. Знаете, мнѣ ужь пора идти, а сегодня, вѣдь, день рожденія Іенни, и мнѣ слѣдовало бы принести цвѣтокъ; какая красивая азалія, тебѣ подарилъ ее Карлъ-Густавъ, онъ всегда любезенъ съ дамами... ну, милые друзья, будьте счастливы, желаю вамъ повеселиться, покуда мельникъ спитъ... Прощай, милая Іенни, до свиданья, Карлъ-Густавъ, закрыть двери, или не нужно? Ну, будьте здоровы!

Она пошла съ злобной усмѣшкой.

-- Сводня!-- сказалъ Фалькенстрёмъ.

-- Тише, ты!

Наверху послышался трескъ и сердитый кашель.

-- Захрисъ проснулся; воображаю, какъ онъ милъ.

-- Онъ всегда милъ, въ твоемъ дурномъ значеніи.

-- Зачѣмъ ты водишься съ нимъ, скажи пожалуйста?

-- Да затѣмъ: если я не захочу водиться съ нимъ, такъ мнѣ не придется водиться ни съ кѣмъ другимъ. Тебѣ извѣстна его дьявольская манера изолировать людей; онъ распространяетъ всюду, что человѣкъ хочетъ быть одинъ; потомъ крадетъ всѣхъ его друзей, возбуждаетъ вражду, ссоритъ, точь въ точь, какъ Пайша... Всѣ его знакомые -- насильно завербованные матросы, призванные отбывать повинность... а, впрочемъ, ты, вѣдь, знаешь, что приходятъ ради тебя...

Это понравилось, и, желая совершить эффектный выходъ до появленія неубитаго мужа, Фалькенстрёмъ простился и ушелъ.

Захрисъ сошелъ внизъ въ ужасающемъ видѣ; носъ провалился и торчалъ, какъ только что посаженная картофелина, въ морщинахъ вокругъ усовъ. Во снѣ всѣ злыя силы докипѣли до точки взрыва, и, найдя Іенни одну, онъ распалился безъ стѣсненія.

-- Это еще что за чертовская манера накрывать кокоточные завтраки въ будуарѣ и выставлять меня посмѣшищемъ для прислуги. Да, я пригласилъ его, потому что не могъ отказать, но я предполагалъ въ столовой. Кромѣ того, ты слишкомъ стара, чтобы кокетничать съ молодыми людьми. Да, да, тебѣ вѣдь тридцать четыре года, судя по тому, что я слышалъ изъ твоихъ собственныхъ устъ, и нужно старѣться съ граціей...

-- Это я слишкомъ стара? За это ты мнѣ заплатишь дороже, чѣмъ думаешь...

-- Здѣсь были еще гости, кто? я слышалъ голоса.

-- Ганна...

-- И ты ее принимаешь; принимаешь моихъ враговъ, въ моемъ же домѣ, это прекрасно!

-- Она пришла къ тебѣ, но разъ тебя нельзя будить...

Не зная, что отвѣтить, онъ, по обыкновенію, хватилъ кулакомъ по столу, такъ что рюмки подскочили...

-- Хамъ!-- отвѣтила Іенни, садясь съ твердымъ рѣшеніемъ пойти къ Ганнѣ Пай, записаться на ея лекціи и такъ мало-помалу завоевать себѣ свободу.

Сегодня она почувствовала, что молодость ея прошла, но ей хотѣлось вернуть ее, удержать.

-- И подумать, что такому негодяю я принесла въ жертву свою молодость,-- начала она.

-- Мнѣ, или кому другому, но кому нибудь пришлось бы, и разъ ты выбрала меня...

-- Я тебя не выбирала, но еще не поздно перемѣнить выборъ. Я вижу, что ты разсчитываешь опять пристроить мнѣ ребенка, чтобъ удержать меня въ плѣну, но въ этомъ ты ошибешься.

-- Ужъ не собираешься ли ты уйти и отъ своихъ дѣтей?

-- Отъ твоихъ олуховъ, которыхъ ты навязалъ мнѣ обманомъ; я ненавижу ихъ, ты это знаешь, потому что они рождены во лжи и обманѣ... Вѣдь это же негодяи, мерзавцы, которыхъ ты выращиваешь для тюрьмы,-- Я проклинаю тѣ часы, когда родила ихъ и встрѣтила тебя на своемъ пути.

Она расплакалась, и Захрисъ, которому злость заслоняла горе, тоже раскисъ. И такъ они сидѣли каждый въ своемъ углу комнаты, погруженные въ отчаяніе, и не умѣя утѣшить одинъ другого.

Глава восьмая.

Война разразилась. Захрисъ первый напалъ на Ганну Пай съ цѣлой хроникой; она отвѣтила тѣмъ, что выманила Іенни изъ дому на свои "лекціи", заканчивавшіяся всегда портвейномъ такъ что Іенни возвращалась домой растрепанная и злобная. Иногда она пропадала на цѣлый день, приглашенная обѣдать къ которой нибудь изъ дамъ. Въ результатѣ, домъ приходилъ въ запустѣніе, а дѣти болтались безъ присмотра.

Содержаніе этихъ лекцій состояло изъ mixtum compositum послѣдняго журнала, послѣдней книга и послѣднихъ ресторанныхъ сплетенъ. Но, шла ли рѣчь о Сикстинской Мадоннѣ, Японіи и Китаѣ, или разбирался вопросъ о домашнемъ очагѣ, въ нихъ постоянно проглядывала неизмѣнная тенденція -- освобожденіе женщины отъ владычества мужчины, или, яснѣе, низложеніе мужчины и подчиненіе его женщинѣ. Естественное и разумное распредѣленіе труда между полами оставлялось безъ вниманія, и съ лживымъ девизомъ на лживомъ знамени: месть мужчинѣ!-- фуріи ринулись въ походъ. Месть мужчинѣ, создавшему всю культуру, земледѣліе, торговлю, промышленность, искусство, науку; месть мужчинѣ, дѣлившему свой хлѣбъ съ женщиной, защищавшему ее и ея дѣтей, заботившемуся о ней по заслугамъ, а чаще и свыше заслугъ. Систематическая месть благодѣтелю! Какъ могло привиться это сатанинское движеніе? Развращенный вѣкъ поклонялся лжи. Дотолѣ сдерживаемая, отъ природы злобная натура женщины сбросила узду, и можно было видѣть мужчинъ, берущихся за оружіе противъ собственнаго своего пола. То былъ дешевый способъ сдѣлаться рыцаремъ, не вынимая меча изъ ноженъ, и то былъ вѣрный путь къ расположенію женщины.

Но корнемъ вопроса, къ которому относились, какъ къ масонской тайнѣ, было ученіе о свободной любви, понимаемое не въ томъ смыслѣ, что отношенія половъ должны быть свободны отъ стѣсненій закона, а въ томъ, что мужъ не имѣетъ права требовать вѣрности отъ своей жены. Мужъ долженъ быть только законной защитой проституціи своей жены, и вѣнчаніе должно спасать женщину отъ полицейскаго надзора. Имущество и доходы мужчины должны быть общими, но имущество и доходы женщины принадлежатъ только ей. Въ сущности, это было введеніе въ бракъ крѣпостного права подъ верховнымъ владычествомъ женщины. Что сомнительныя дѣти попадали въ семьи и записывались въ метрическое свидѣтельство мужа -- это считалось естественнымъ. Чувства мужчины, который выкармливалъ и воспитывалъ такого кукушкина птенца, насквозь пропитывались фальшью, но что за дѣло до этого уголовнаго преступленія грубой женщинѣ, лишенной всякаго понятія о справедливомъ и несправедливомъ.

Грубая и глупая Ганна Пай выступила сводней всѣхъ своихъ слушательницъ. Иногда она совѣтовала имъ разводиться, когда представлялась лучшая партія, но чаще намекала имъ на какую нибудь связь, которой покровительствовала. Вся ея мораль -- женщины, конечно!-- сводилась къ слѣдующему: дѣлай, что тебѣ захочется, и будешь поступать правильно! Если ты испытываешь желанія -- удовлетворяй ихъ, и сдѣлаешься правдивымъ и цѣльнымъ человѣкомъ.

Захрисъ боялся опасныхъ темъ, всегда избѣгалъ женскаго вопроса, хотя его прискорбное прошлое должно было бы сдѣлать его ярымъ противникомъ фурій.

Онъ былъ женатъ раньше на маленькой хористкѣ. Отъ этого брака у него родился сынъ, котораго онъ любилъ до обожанія. Но, послѣ рожденія ребенка, фру заявила, что не желаетъ больше имѣть дѣтей, и, съ этихъ поръ, для мужа сразу начался настоящій целибатъ. Онъ находилъ, что тяжело содержать домъ и жену, и въ тоже время оставаться неженатымъ: однако, ради жены и ребенка, терпѣливо страдалъ, и любовь сына замѣнила ему остальное.

Когда ребенку было два года, произошло нѣчто, совершенно неожиданное, перевернувшее и исковеркавшее всю жизнь Захриса. Фру забеременѣла, безъ видимой вины мужа. Такъ какъ дѣла нельзя было замять разговорами, онъ пожелалъ развода, изъ за "несходства характеровъ", но просилъ оставить ему ребенка. Тогда мать подняла цѣлую армію враговъ мужа, чтобъ отнять ребенка. Бой былъ жестокъ, и когда отецъ побѣдилъ, мать не нашла иного выхода, кромѣ какъ убить его. Она сказала ему совершенно откровенно, что мальчикъ не его сынъ.

Захрисъ сначала подумалъ, что это обычный маневръ, къ какому прибѣгаетъ женщина, желающая убить мужчину. Но когда она назвала отца ребенка, то подтвердилась часть старыхъ подозрѣній, и ему вдругъ показалось, что въ лицѣ сына онъ видитъ другія, знакомыя черты.

Тѣмъ бы дѣло и должно было кончиться, когда мать уѣхала съ мальчикомъ; но отцовскихъ чувствъ нельзя убить сразу, и онъ чуть не заболѣлъ отъ горя. Вся жизнь его перевернулась; противъ воли, онъ продолжалъ любить то, что ненавидѣлъ; чувства его были отравлены въ самомъ источникѣ, и онъ не могъ вспомнить ребенка безъ того, чтобы не увидѣть ее и его, другого, вмѣстѣ. То были муки ада, и онъ не могъ жаловаться, потому что тогда онъ былъ бы смѣшенъ. Единственное въ жизни, къ чему онъ относился съ священной серьезностью, было смѣхотворно; каково же должно быть остальное? Но въ то время, какъ другіе смѣялись, онъ плакалъ втихомолку, такъ что чуть не ослѣпъ. Внутреннимъ своимъ окомъ онъ постоянно видѣлъ отвратительное видѣніе -- маленькаго бѣлокураго ангелочка съ двумя мрачными дьяволами.

Въ концѣ концовъ, онъ осушилъ слезы и вышелъ изъ борьбы съ такимъ безутѣшно циническимъ міросозерцаніемъ, что не смѣлъ даже высказывать его, а надѣлъ на лицо маску добродушія. Однако, люди угадывали его и чувствовали ненависть и презрѣніе за принятыя имъ на себя услужливость и доброжелательность.

Потомъ на пути его попалась Іенни, и души ихъ сошлись какъ разъ во взглядахъ на жизнь и людей. И лучшіе свои часы они переживали, когда, вернувшись ночью изъ гостей, вмѣстѣ раздѣвали своихъ знакомыхъ. Тутъ они праздновали шабашъ вѣдьмъ, хотя на другой день стыдились до того, что не смѣли взглянуть въ глаза другъ другу. А иногда, обнаруживъ себя такимъ образомъ другъ передъ другомъ, они даже боялись и ненавидѣли одинъ другого. Но, встрѣтившись въ злѣ, они должны были породить зло и погубить другъ друга.

Тридцатилѣтняя женщина, революціонизированная фуріей Ганной, захотѣла, какъ она говорила, "жить полной жизнью", прежде чѣмъ она пройдетъ. Наложенное ею самою на себя воздержаніе вызвало маленькія увлеченія студентами, морскими кадетами и даже гимназистами. Все молодое приводило ее въ безуміе, она не могла скрывать своихъ чувствъ и проявляла полную наивность въ своихъ порывахъ. Иногда, въ большомъ обществѣ, можно было поймать ея взгляды, впивавшіеся въ линіи юношескаго тѣла, и она усвоила себѣ дурную привычку раздувать ноздри, какъ содомитки.

Но Захрисъ держалъ ухо востро. Онъ видѣлъ, къ чему это клонится, и питалъ только одну надежду: что она ожирѣетъ и состарится. Онъ желалъ этого такъ пламенно, что чуть ли не возсылалъ молитвы мрачнымъ невѣдомымъ силамъ о ея погибели. Видя, какъ она потихоньку разставляетъ лифа у платьевъ, онъ убѣгалъ хохотать въ лѣсъ. Онъ нарочно уговорилъ ее пить пуншъ и угощалъ виномъ за обѣдомъ, чтобы она растолстѣла. Точно откармливалъ телку на убой.

Когда же она начала замѣчать это, перестала ужинать и начала пить уксусъ, онъ пожелалъ, чтобы она умерла.

Когда Ганна Пай убила память его брата, Захрисъ открылъ противъ нея карательный походъ, на который она отвѣтила тѣмъ, что взбунтовала Іенни. Маневръ этотъ на время удался, но отъ тасканья по гостинымъ, лекціямъ и ресторанамъ, Іенни начала сдавать. Она, правда, нѣсколько похудѣла, но одновременно и постарѣла, и стала такъ нервна, что пришлось обратиться къ врачу. Тотъ прописалъ строгую діету, а чтобы побороть безсонницу, велѣлъ опять ужинать. Замѣтивъ, какое чудное спокойствіе сопровождаетъ каждый пріемъ пищи, она бросила всякій аскетизмъ, всѣ помыслы о молодости и красотѣ, и удалилась отъ общества и ресторановъ. Дома она сидѣла, какъ улитка въ раковинѣ, ѣла и спала, принимая только маленькій кружокъ изъ Кило. Фалькенстрема и еще нѣсколькихъ поклонниковъ. Временами, видя, какъ страшно увеличивается ея полнота, она плакала отъ злости, набрасывалась на Захриса, погубившаго ея молодость.

-- Вотъ, ты сидишь теперь и наслаждаешься своимъ дѣломъ, подлецъ! Ты думаешь, теперь ты поймалъ меня?

И въ бѣшенствѣ своемъ, она цѣлый день прибѣгала къ рюмочкѣ. Прежняя ея любезность къ придворнымъ кавалерамъ приняла болѣе сердечный характеръ, долженствующій указывать на сестринское отношеніе. Она привѣтствовала ихъ въ присутствіи Захриса объятіями и поцѣлуями, сначала въ щеку, а потомъ и въ губы.

Захрисъ ходилъ съ сигарой во рту, заложивъ руки въ карманы брюкъ, и въ душѣ наслаждаясь побѣдой, выигранной благодаря терпѣнію. Изрѣдка онъ скорбѣлъ о бренности красоты, но сейчасъ же утѣшался тѣмъ, что теперь они одинаково безобразны, а, стало быть, и шансы ихъ въ игрѣ равны.

Дѣло разрушенія подвигалось быстро, и черезъ годъ изящная, маленькая, воздушная француженка-Іенни превратилась въ краснорожую матрону. И мало того весь типъ опошлился; ее можно было назвать деклассированной, потому что прежняя художница походила теперь на женщину изъ простонародья, съ улицы, изъ портерной. Блескъ глазъ исчезъ, волосы посѣдѣли, красивый голосъ осипъ, рѣчь стала вульгарнѣе, жесты безстыдны. Переставь плакать, ока сдѣлалась цинична.

Захрисъ наслаждался и страдалъ. Теперь онъ желалъ только, чтобъ она умерла. Правда, онъ уже имѣлъ трупъ, но онъ долженъ былъ быть и похороненъ, а не валяться и попадаться подъ ноги.

Придворные кавалеры начали манкировать приглашеніями, послѣдовавшими за приказаніями, ибо во времена владычества они просто призывались къ отправленію обязанностей. Вѣрный, благочестивый Кило не могъ видѣть, какъ единственная любовь его юности падаетъ все ниже въ грязь, и съ сокрушеніемъ удалился.

Въ концѣ концовъ, супруги остались одни. Подстегиваемые одиночествомъ, они должны были довольствоваться обществомъ другъ друга. За бутылкой виски они изливались относительно подлости прежнихъ друзей. Затѣмъ играли маленькія сценки; льстили другъ другу:

-- Ты, все-таки, лучше всѣхъ, Захрисъ.

-- Дорогая!-- отвѣчалъ онъ тономъ прежнихъ, жениховскихъ временъ.

Они ныряли въ прошедшее, играли въ влюбленныхъ, и она должна была пѣть ему романсы, которые пѣла въ тѣ времена.

Онъ приносилъ шампанскаго, зажигалъ канделябры, читалъ ей старые стихи, становился на колѣни и цѣловалъ ей ноги.

Но игра эта не могла повторяться каждый вечеръ, и иногда вынималась колода картъ; тогда разыгрывались бурныя ссоры, сопровождаемыя пощечинами. Послѣ того оба плакали, но не уходили изъ комнаты, а сидѣли, точно наказанные, каждый въ своемъ углу.

Теперь, при сведеніи счетовъ, Захрисъ, съ страницы пассива перешелъ на страницу актива, и проснулся отъ любовнаго опьяненія. Такъ что теперь, когда Іенни выступала съ своей загубленной молодостью, онъ отвѣчалъ:

-- Твоя молодость? Да гдѣ она? Ты была совсѣмъ не молода, такъ что нечего было и губить. Но ты, вотъ, погубила мой талантъ, отняла у меня честь и уваженіе...

Тогда Іенни отвѣчала, что она не могла погубить таланта, котораго у него никогда не имѣлось, и что онъ всегда былъ безчестенъ.

Часами они могли сидѣть такъ и оплевывать другъ друга, пока подъ утро не валились на постели, часто не раздѣваясь.

Мальчики, часто присутствовавшіе при этихъ сценахъ, такъ привыкли къ нимъ и такъ были нечувствительны отъ природы, что или засыпали, или издѣвались. Иногда они становились на чью нибудь сторону, или кто нибудь изъ родителей ихъ подкупалъ; ихъ посылали въ разбойничьи набѣги въ знакомыя семьи, гдѣ они вели себя джентльменами, валялись по диванамъ, болтали и, самое главное, сплетничали о домашнихъ сценахъ, въ результатѣ чего ихъ, обыкновенно, выставляли. Когда они потомъ возвращались домой, къ матери, и разсказывали, что говорили друзья, то бѣдной Іенни приходилось видѣть оборотныя стороны материнскихъ радостей. Тогда она узнавала, что значитъ страдать за другихъ. Мальчики воспитывались, какъ охотничьи собаки, и теперь травили своихъ родителей. Когда каррикатура на отца появлялась въ какомъ нибудь юмористическомъ журналѣ, мальчики сейчасъ же покупали его и приносили домой,-- "позудить старика". Если объ немъ выходила злая критическая статья сыновья читали ее ему вслухъ. Они выкладывали все дурное что слышали внѣ дома.

Они ничему не хотѣли учиться, ничѣмъ не желали быть, мать, думая объ ихъ будущности, приходила въ ужасъ. У нея не хватало мужества пойти навстрѣчу тому, чего она боялась, больше всего. Тогда она начала желать себѣ смерти. Она навѣрняка знала, что дѣти ея погибнутъ, что она увидитъ ихъ жуликами, а, можетъ, и еще хуже, этихъ спортивныхъ снобовъ, уже теперь ходившихъ въ портерныя и увивавшихся за дѣвочками. Когда они были маленькими, она гордилась ими, какъ украшеніями, которыми можно пофрантить, иллюстраціями материнскаго достоинства; теперь они могли принести только позоръ. Они не могли выучить ни одного урока, были дерзки и заносчивы, такъ, что нѣсколько разъ переходили изъ одной школы въ другую. Вмѣсто того, чтобы прекратить ученіе и отдать ихъ въ какое-нибудь ремесло, придумывались разные предлоги, для спасенія. Родители изъ высокомѣрія, выдумали, что они слабогруды, и мальчики, открывъ это прибѣжище, цѣлый годъ болѣли школьной лихорадкой. Іенни приходилось держать ихъ дома и, нерѣдко, не въ состояніи выносить, ихъ присутствіе, она запиралась наверху, въ свѣтелкѣ, гдѣ напивалась и засыпала.

По вечерамъ же, когда мальчики ложились спать, она хотѣла пировать, и тогда Захрисъ долженъ былъ устраивать оргіи.

Когда изобрѣтательнось его истощилась, случай пришелъ ему на помощь. Отъ зубной боли ему былъ прописанъ морфій, и тутъ ему открылся источникъ наслажденій, оставлявшій далеко назади божественный даръ вина. Онъ сообщилъ объ открытіи своей наперсницѣ, и когда женщина отвѣдала этого плода, онъ сдѣлался ей необходимъ.

Теперь дѣло пошло наладъ. Захрисъ, отъ природы бывшій патологическимъ лгуномъ, началъ теперь "лгать, какъ морфинистъ", т. е. все выгодное стало для него истиннымъ. Онъ ложью добывалъ себѣ выгоды, ложью избавлялся отъ непріятностей, лгалъ для того, чтобы отомстить.

Но морфій повлекъ за собой другія разстройства, такъ какъ уничтожилъ всѣ преграды между дозволеннымъ и недозволеннымъ...

Дикая чувственность, свѣтившаяся въ ея глазахъ, воспламеняла его и разнуздывала звѣря.

Іенни все возвращалась къ "первой", а Захрисъ палъ уже такъ низко, что откровенными словами описывалъ ей видѣніе, преслѣдовавшее его въ первое время послѣ развода...

Утративъ всѣ человѣческіе интересы, супруги большею частью сидѣли взаперти въ комнатѣ на чердакѣ и жили, какъ обезьяны въ клѣткѣ.

Глава девятая.

Въ одно ноябрьское утро, часовъ въ девять, Фалькенстремъ сидѣлъ на скамейкѣ одной изъ отдаленныхъ аллей Хумлегардена. Позади него возвышалось нѣсколько черныхъ елей, чернѣвшихъ болѣе обыкновеннаго подъ нависшемъ зимнимъ небомъ. Всѣ черты его лица были точно стерты; и падавшіе снизу снѣжные рефлексы превращали его лицо въ одно бѣлое пятно съ нѣсколькими темными углубленіями. Онъ былъ не бритъ, не умытъ, забылъ подновить окраску волосъ, такъ что виски замѣтно бѣлѣли; сапоги не вычищены, платье измято, и все указывало, что онъ ночевалъ не дома и не раздѣваясь.

Глаза его, съ болью и отчаяніемъ, неподвижно смотрѣли въ пространство.

Пошелъ снѣгъ; частыя, шерстистыя снѣжинки падали на землю, ложась ровнымъ покровомъ. Но онъ не замѣтилъ этого и продолжалъ сидѣть, не чувствуя ни холода, ни сырости. Когда же онъ, наконецъ, очнулся, то былъ весь въ снѣгу и долженъ былъ вытаскивать ноги изъ сугроба; при этомъ снѣгъ посыпался съ его шляпы и пальто, какъ съ крыши въ оттепель. Онъ всталъ, чтобы идти, но, парализованный нерѣшительностью, повертѣвшись во всѣ стороны, опять сѣлъ.

Онъ не зналъ, куда направиться, потому что ему, дѣйствительно, некуда было идти, у него не было ни цѣли, ни интереса въ жизни, которые могли бы заставить его двигаться.

Снѣгъ все шелъ, и онъ предоставлялъ ему засыпать себя, теперь уже съ сознательнымъ наслажденіемъ. Онъ хоронить себя въ чемъ то бѣломъ и чистомъ, становится невидимымъ для всѣхъ проходящихъ, которыхъ, впрочемъ, было немного.

Вдругъ чья то рука легла на его плечо.

-- Что? Неужели это Фалькенстремъ?

Тотъ поднялъ голову и узналъ Смартмана.

-- Зачѣмъ ты сидишь здѣсь? Ну, я догадываюсь; но теперь ты пойдешь со мной. Сначала мы возьмемъ ванну, потомъ поговоримъ, потомъ будемъ дѣйствовать, а затѣмъ позавтракаемъ.

То была манера практическаго Смартмана. Умѣя самъ брать жизнь прямо за рога и предоставляя міровыя загадки другимъ, онъ любилъ трудныя положенія, такъ какъ они давали ему возможность испытывать свои силы. Но природное добродушіе завлекало его и на стезю состраданія, и поэты, не умѣвшіе справляться съ жизнью, пользовались его особымъ благоволеніемъ, особенно благодаря тому, что ему вообще доставляло удовольствіе оказывать покровительство.

Фалькенстремъ потянулся за нимъ, какъ вагоны за паровозомъ, и, нанявъ сани, они поѣхали въ отдаленную часть города, гдѣ находились не особенно посѣщаемыя бани.

Послѣ холодной ванны, Фалькенстремъ нашелъ въ комнатѣ чистое бѣлье, воротничекъ, манжеты и носовой платокъ. На столѣ оказалась бутылка Маріенбадской воды, стаканъ ледяного молока и яблоко.

Вошедшій Смартманъ распоряжался, какъ врачъ. Затѣмъ онъ повелъ паціента въ парикмахерскую, а самъ тѣмъ временемъ пошелъ къ телефону. Когда онъ вернулся, Фалькенстремъ былъ другимъ человѣкомъ, и передъ подъѣздомъ стояли крытыя сани.

-- Теперь ты откинься вотъ сюда, въ уголъ,-- сказалъ Смартманъ.-- Дремли и не разговаривай, постарайся ни о чемъ не думать. Если ты даже и не заснешь, все равно, черезъ десять минутъ будешь, какъ встрепанный. Это мое леченье, которое я самъ изобрѣлъ. Вотъ такъ, теперь я прочту кое-какія письма, и не скажу тебѣ ни слова.

Черезъ пятнадцать минутъ сани остановились въ городѣ передъ красивымъ домомъ въ переулкѣ.

-- Гдѣ мы?-- спросилъ Фалькестремъ, которому казалось, что онъ проснулся послѣ долгаго ночного сна.

-- У меня. Теперь ты пришелъ въ себя?

-- Совершенно! Мнѣ кажется, что я спалъ цѣлую ночь и даже видѣлъ сны...

-- Стало быть, къ дѣлу. Твой разводъ начался?

-- Да!

-- Что же случилось?

-- Вотъ что. По счастливой случайности, мнѣ удалось узнать, что "дама" пріѣхала и остановилась въ квартирѣ моихъ дѣтей.

-- Хорошо, ее нужно выставить. Откуда она пріѣхала?

-- Изъ Берлина.

-- Изъ Берлина? Она одна?

-- Нѣтъ, она привезла съ собой эту... извѣстную... изъ Гопфенблютена.

-- Ну! Вотъ повезло тебѣ! Этакое счастье!

-- Ты называешь это...

-- Постой немножко!.. Вчера вечеромъ я былъ въ гостиницѣ Рюдберга. И метрдотель разсказывалъ о двухъ странныхъ дамахъ, которыя въ своей комнатѣ до того напились и такъ себя вели, что ихъ пришлось выставить... Подожди къ я сейчасъ потелефонирую.

Телефонъ заработалъ.

-- Какъ фамилія дамы?.. Ага, такъ и есть! Да да! Благодарю васъ! Да, больше ничего! Спасибо!

Затѣмъ онъ обернулся къ Фалькенстрему:

-- Теперь мы пойдемъ къ Легнруту; его не любятъ, понимаешь, но боятся, и у него большія связи, даже въ самыхъ верхахъ. Затѣвать процессъ мы, разумѣется, не станемъ, ради дѣтей и самой женщины... а сосредоточимъ все на одномъ только пунктѣ: удалить даму изъ квартиры. Пойдемъ къ Легнруту.

Фалькенстремъ насторожился.

-- Легнрутъ не вѣритъ тому, что я говорю, потому что я писатель, и -- поэтому онъ лгунъ, не всегда, разумѣется, говорящій неправду, но нахально отрицающій факты, когда они непріятны...

-- Въ данномъ случаѣ онъ повѣритъ не тому, что скажешь ты, а тремъ полномочнымъ свидѣтелямъ. И онъ заинтересованъ помочь тебѣ. Да, онъ хочетъ завоевать тебя, завербовать...

-- Зачѣмъ я ему?

-- Затѣмъ, что ты величина. Талантъ -- это болѣе или менѣе крупная сила, какъ тебѣ извѣстно...

-- Это очень интересно слышать! У меня всегда было такое чувство, какъ Легнрутъ, выражаясь фигурально, хочетъ совершить надо мною насиліе черезъ посредство Захриса, и потому я бѣжалъ. Неужели же мнѣ теперь идти туда?

-- Подумай о своихъ дѣтяхъ!

-- Да, я думаю о нихъ, только о нихъ!

-- Тогда пойдемъ!

Они пошли.

-- Но,-- продолжалъ Смартманъ,-- тебѣ придется съ полчасика провести одному, пока я подготовлю дѣло. Ступай и погуляй здѣсь, по городу, между мостами, только не смѣй заходить въ кабакъ, понимаешь?

-- Будь покоенъ!

Они разстались.

Фалькенстремъ поднялся на пригорокъ и дошелъ до нѣмецкой кирки: осматривалъ старинные порталы, забывалъ настоящее, а слѣдовательно, и свои заботы. Потомъ пойдемъ по старымъ узкимъ улицамъ, заглядывалъ въ окна магазина... читалъ цыфры годовъ, вспоминалъ свою молодость, когда бѣгалъ съ корректурами по находящимся здѣсь маленькимъ типографіямъ.

Заинтересовавшись окномъ какого то магазина, онъ свернулъ съ холма въ боковую улицу, на которой остановился большой крытый экипажъ. Протиснувшись между нимъ и стѣной, онъ сталъ смотрѣть на стариннаго вида домъ. Съ противоположнаго угла торчала вывѣска, а эмблемы бочара закрывали нѣсколько оконъ въ привлекавшемъ его вниманіе домѣ. Но именно эти окна онъ хотѣлъ и долженъ былъ видѣть, самъ не зная зачѣмъ. Онъ подвинулся на нѣсколько шаговъ, и вдругъ -- изъ-за мѣхового воротника кучера увидѣлъ въ одномъ окнѣ, прижавшихся лицомъ къ стеклу обоихъ своихъ дѣтей.

Они пробовали стекло пальцами, точно желая вырваться наружу, и были похожи на запертыхъ въ клѣткѣ птичекъ, которыя порхая, натыкались на прозрачную невѣдомую преграду.

Это охватила сильная дрожь, и онъ спрятался за экипажъ, чтобы не попасться на глаза дѣтямъ.

Ври входѣ въ редакцію его встрѣтилъ Смартманъ, смотрѣвшій нѣсколько двусмысленно.

-- Дѣло неладно,-- сказалъ онъ.

-- А что?

-- Вотъ услышишь!

Противъ ожиданія, Легнрутъ сидѣлъ замкнутый, неприступный, равнодушный.

-- Садись,-- предложилъ онъ, подчеркивая умышленный зѣвокъ.

Фалькенстремъ сѣлъ.

-- Да,-- началъ Легнрутъ,-- Смартманъ нѣсколько дней тому назадъ сообщалъ о твоемъ дѣлѣ -- и я уже предпринялъ нѣкоторые шаги -- переговорилъ съ властями, частнымъ образомъ, разумѣется. Тамъ были, пожалуй, склонны помочь твоимъ дѣтямъ даже принять кое-какія юридическій мѣры, но мы остановились на томъ, что ты долженъ взять дѣтей, уѣхать съ ними подальше, обѣщавъ властямъ не предпринимать ничего, чтобы доставить ихъ обратно къ матери... Подожди немного! Все это въ томъ предположеніи, что показанія твои правдивы, и что поступками твоими руководитъ исключительно забота о дѣтяхъ. Постой же! Съ тѣхъ поръ произошло, однако, нѣчто новое. Твоя жена была здѣсь...

-- Ну?

-- Да, она постаралась увѣрить, что ты былъ влюбленъ въ эту даму, и, такъ какъ она отвергла тебя, ты, изъ ревности, хочешь отомстить ей этимъ путемъ.

-- Что же ты думаешь?

-- Да, да что же тутъ думать!

-- То есть, ты вѣришь лжи. Между тѣмъ, по чести и совѣсти, дѣло обстоитъ вотъ какъ: клянусь жизнью моихъ дѣтей! Еслибъ я вѣрилъ въ Бога, я поклялся бы Его святымъ именемъ. Жена моя первая обнаружила чувства этой особы ко мнѣ, и я почувствовалъ себя только загрязненнымъ ими. Жена и я вмѣстѣ смѣялись надъ этой глупостью, а затѣмъ она обратила свои чувства на жену... и получила взаимность. Вотъ и все!

-- У тебя есть свидѣтели?

-- Да, были вчера; но, вѣдь, ты же знаешь, что такое свидѣтели: когда ихъ вызываютъ, то имъ нечего показать, или они не хотятъ...

-- Въ такомъ случаѣ, ничего нельзя подѣлать.

-- Тогда я самъ пойду къ властямъ.

-- Не дѣлай этого! Она была тамъ раньше!

Фалькенстремъ всталъ, взъерошилъ волосы и выругался:

-- Я читалъ, что у воровъ свой богъ, но теперь думаю, что у людей противоестественныхъ наклонностей есть тоже свой.

И вышелъ.

Въ гостинной сидѣлъ профессоръ Стенколь, читавшій календарь въ ожиданіи пріема.

-- Нѣтъ, вотъ...

Повидимому, онъ радъ былъ встрѣтить Фалькенстрема и спросилъ его, куда онъ идетъ.

-- Иду въ полицію,-- отвѣтилъ Фалькенстремъ, настроенный въ эту минуту наивно. При словѣ "полиція", неустойчивыя чувства Стенколя заколебались, и онъ съежился, какъ мокрая кожа угря передъ огнемъ.

-- Послушай, не доходи до крайностей... послушай моего совѣта, сходи къ Ганнѣ Пай, она все тебѣ устроитъ.

Это было сказано такимъ искреннимъ тономъ, что Фалькенстремъ снова впалъ въ наивность, и пошелъ къ Смартману, который его дожидался.

Смартманъ сидѣлъ и писалъ статью, онъ взглянулъ налѣво и разсѣянно спросилъ:

-- Въ чемъ дѣло?

-- Да... насчетъ моихъ дѣтей.

-- Мнѣ некогда этимъ заниматься.

Широкое сердце съежилось и забыло всю исторію.

Аудіенція была конечна, и Фалькенстремъ ухватился за послѣднюю соломинку -- за Ганну Пай.

-----

Нѣсколько колеблющимися шагами онъ побрелъ вверхъ по Іоганннсу, колеблющимися, потому что увидѣлъ сегодня, насколько все неустойчиво. Ничто не выдерживало: любовь и ненависть, горе и радость, страсти и интересы -- все было гнило, все ускользало.

Взвѣшивая шансы склонить на свою сторону фрекенъ Пай, онъ больше всего разсчитывалъ на ея ненависть къ Захрису. Она какъ разъ собирала противъ него войска, чтобы изолировать его и свалить.

Она почти знала дѣло Фалькенстрема, но еще не совсѣмъ рѣшила, на чью сторону ей стать.

-- Садись, милый Карлъ Густавъ, мы видѣлись послѣдній разъ у Захриса, да, тамъ тоже со всячинкой, причина неизвѣстна, но въ этомъ супружествѣ тоже имѣется тайна, какъ и во всѣхъ другихъ, и -- вы -- ее -- не -- знаете!

Чтобы не сѣсть сразу на мель, Фалькенстремъ рѣшилъ не говорить, что знаетъ тайну обоихъ супруговъ, и попытался принятъ невинный водъ.

-- Впрочемъ,-- продолжала Ганна,-- бракъ ихъ довольно счастливъ. Захрисъ не красавецъ, и Іенни тоже нѣсколько устарѣла, но между ними полная симпатія, а это главное. Послушай, что тебѣ нужно отъ меня? Да, я и такъ уже знаю -- удалить эту даму. Ты ревнуешь къ женщинѣ, это очень оригинально!

И она расхохоталась, какъ фурія. Но увидя, что лицо Фалькенстрема загорѣлось отъ досады передъ этимъ цинизмомъ, тотчасъ же перемѣнила фронтъ и, похлопавъ его по плечу, сказала участливымъ тономъ:

-- Бѣдный другъ, тебѣ тяжело, и ты любишь своихъ дѣтей. Но я успокою тебя, дѣтямъ не плохо, я видѣла, они хорошо одѣты, вымыты и, кажется, хорошо учатся.

-- Да,-- отвѣтилъ Фалькенстремъ,-- я это тоже знаю, но вопросъ не о пищѣ и платьѣ, а объ опасности для души, разъ извращенная женщина живетъ съ ихъ матерью. Да, она именно такая, я читалъ ея любовныя письма къ моей женѣ, и жена моя заявила при мнѣ, что любитъ эту женщину. Впрочемъ, ты и сама знаешь, что моя жена совращала женъ нашихъ друзей...

-- Послушай,-- перебила Ганна, не любившая грубыхъ словъ и "обожавшая изящное",-- послушай, сколько лѣтъ дамѣ?

-- Двадцать два.

-- Она красива?

-- По моему, такъ отвратительна, что мнѣ жаль ее...

-- Вотъ какъ, вотъ какъ... Послушай, мнѣ говорили, что ты грубъ...

-- Да, со всѣми предателями. Я не принимаю отравленнаго кубка безъ плевка, и змѣямъ растаптываю голову. Кто солжетъ мнѣ въ лицо, того я бью...

-- Этого ты не долженъ бы дѣлать.

-- Послушай, мои недостатки извѣстны, и не ихъ намъ теперь нужно исправлять. Нужно спасти дѣтей отъ подлости, и они заслуживаютъ состраданія, хотя, по случайности, это и мои дѣти.

-- Что же я могу сдѣлать? Ты знаешь, какъ меня преслѣдуютъ и поносятъ, и если я теперь выступлю защитницей добродѣтели, то я только буду смѣшна. Кромѣ того, для меня почти непонятно, о чемъ ты говоришь.

-- Но скажи мнѣ, почему ты всегда становишься на сторону, не правыхъ, почему ты всегда готова защищать подлость?

-- А ты знаешь, гдѣ правое?

-- Въ этомъ случаѣ, да! Развѣ могутъ быть сомнѣнія?

-- Развѣ тебѣ не извѣстно, что одни люди созданы такъ, а другіе иначе. Развѣ ты не знаешь, что всѣ сотворены для счастья, и что счастье состоитъ только въ возможности расти свободно, выбрасывать всѣ листья, какъ бы колючи они ни были; что свобода отъ узъ и стѣсненій есть блаженство...

-- Альмквистъ говоритъ то же самое объ овсянкѣ.

--Альмквистъ? Какъ ты смѣешь произносить это имя, приближаться къ великому духу съ требованіемъ понять его. Ты никогда не понималъ его. Только тотъ, чьего лба коснулся бѣлый поцѣлуй ангела, можетъ приблизиться къ нему.

-- Бѣлый, какъ мышьякъ, поцѣлуй чернаго ангела! Благодарю тебя за твое словоизверженіе, старая Ганна! Ты ослица, и на этомъ ослиномъ празднествѣ, происходящемъ въ теченіе десяти лѣтъ, всѣ ослы собрались вокругъ тебя и, когда ты кричишь, они падаютъ передъ тобой на колѣни, какъ на шабашѣ, когда вѣдьмы цѣлуютъ козлу хвостъ. Теперь я тебя знаю; тебя было немножко трудно раскусить, и даже я на минуту поддался обману, потому что ты женщина...

Позвонили въ телефонъ. Ганна, счастливая, что избавилась отъ необходимости отвѣчать, потому что отвѣчать было для нея хуже всего, поднялась съ такимъ видомъ, точно хотѣла сказать: я отвѣтила бы тебѣ, какъ слѣдуетъ, еслибъ не помѣшалъ этотъ противный телефонъ. Она могла лгать и выраженіями лица.

Онъ быстро вышелъ, спустился съ лѣстницы и остановился на улицѣ, не зная, куда итти.

Онъ оглянулся, ища кого нибудь, кто могъ бы дать ему какой нибудь пульсъ, какое нибудь что либо говорящее лицо, вывѣску, фамилія на которой дала бы ему какую нибудь прицѣпку. Въ эту минуту мимо проѣзжала молочная фура съ большой вывѣской назади, и онъ въ поспѣшности прочелъ: Генрикъ Боргъ, хотя на ней было написано Генриксборгъ, Молочная. Ба!-- Генрикъ Боргъ, нашъ добрый докторъ, вотъ какъ разъ подходящій человѣкъ!

Онъ кликнулъ извощика и поѣхалъ прямо къ доктору Боргу. Когда Фалькенстремъ вошелъ, докторъ сидѣлъ за микроскопомъ. Такъ какъ Фалькенстремъ собственно отказался отъ всякой надежды на благополучный исходъ своего дѣла, то пришелъ онъ сюда только за тѣмъ, чтобы поговорить съ разумнымъ человѣкомъ, почерпнуть мужества и забыть.

-- Чего ты ищемъ, странникъ?-- спросилъ докторъ.

-- Человѣка.

-- Ессе homo! Садись!

-- Чего ты ищешь въ зрительномъ стеклѣ?

-- Ищу будущаго, которое представляется мнѣ угрожающимъ. Природа возмутилась, и родъ человѣческій искореняетъ самъ себя съ тѣхъ поръ, какъ боги поразили его слѣпотой. Ты знаешь, я одно время былъ женскимъ враченъ, но потерялъ практику, потому что не хотѣлъ несправедливости. Теперь я получилъ новую, довольно своебразную практику... Въ происходящей адской борьбѣ между полами, женщины нашли способъ убивать своихъ мужей и я вынужденъ былъ изобрѣсти способъ для ихъ спасенія.

Онъ постучалъ по микроскопу и продолжалъ:

-- Вотъ тутъ замышляется новое убійство! Тильда К. разыскала какого то мнимаго принца и хочетъ стать принцессой, но сначала ей нужно раздѣлаться съ своимъ теперешнимъ мужемъ. Она желаетъ развода и обвиняетъ своего мужа въ холодности, неисполненіи супружескихъ обязанностей и т. п. Но я то знаю, что холодна какъ разъ она, а относительно его мужественности у меня полное доказательство здѣсь! Но это доказательство не можетъ быть представлено въ судъ, стало быть, мужъ долженъ умереть. Знаешь, кто ея защитникъ?

-- Захрисъ, разумѣется.

-- Да, защитникъ всякихъ преступленій и пороковъ!..

-- Онъ, навѣрное, застрѣлится.

-- Почему бы ему сейчасъ же не жениться на молодой, очень молодой дѣвушкѣ и не заполучить ребенка? Это удовлетвореніе, благородная месть.

-- Да, видишь ли, нашъ другъ рожденъ безъ клыковъ; онъ считаетъ своимъ долгомъ терпѣть укусы, незаслуженно страдать, погибать.

-- Онъ не теософъ?

-- Нѣтъ. Кстати, ты знаешь, что Максъ и Кило изучаютъ теософію и живутъ въ какомъ то монастырѣ, на Сиклаё, который Максъ получилъ въ наслѣдство отъ тетки со стороны отца.

-- Въ монастырѣ?

-- Да, она его такъ называютъ! И они открыли тамъ убѣжище для утомленныхъ мужчинъ -- женщины не допускаются!

Фалькенстремъ слушалъ и свѣтлѣлъ. Докторъ продолжалъ:

-- Если хочешь, это убѣжище, гдѣ знакомые и знакомые знакомыхъ могутъ жить, отдыхать и собираться съ силами для продолженія жизненной борьбы. Учрежденіе это, разумѣется, безъ опредѣленныхъ исповѣданій, но все же съ оттѣнкомъ религіозности безъ обрядовъ. На дняхъ я отправилъ туда двухъ субъектовъ, которыхъ моя ветеринарная наука не беретъ!

-- Да будетъ благословенъ тотъ часъ, когда я встрѣтилъ молочную фуру на улицѣ и переступилъ твой порогъ! Какъ называется монастырь?

-- Какъ онъ называется?

Докторъ прошепталъ ему на ухо названіе.

-- Оно должно сохраниться въ тайнѣ, видишь ли,-- сказалъ онъ.-- Иди съ миромъ, поклонись братіи и скажи, что, если бы я не былъ здѣсь, то былъ бы съ ними!

Глава десятая.

На мысѣ Сиклаё, съ видомъ на Стокгольмъ, Дьюргорденъ. Вертанъ и Сегельледенъ, стояло маленькое четырехугольное каменное зданіе, съ высокой крышей и слуховыми окнами. Оно походило на франкскій крестьянскій дворъ; но тщательная стройка изъ сѣраго камня, бѣлыя украшенія и чистая отдѣлка изъ песчаника придавали ему отчасти монастырскій видъ, особенно благодаря кровельному коньку съ часами.

Съ трехъ сторонъ строеніе было замкнуто, съ четвертой же находились ворота, съ сторожевой будкой, часами и почтовымъ ящикомъ.

Графъ Максъ наслѣдовалъ отъ тетки этотъ уединенный домъ расположенный въ дикой мѣстности. Многочисленныя комнаты его были обставлены мебелью всѣхъ возможныхъ стилей, однако, не позже 1840 года.

Графъ Максъ преобразовалъ простую, почти не имѣющую цѣны обстановку такъ, что каждая вещь подходила къ комнатѣ, въ которой находилась, и, при помощи дешевыхъ цвѣтныхъ ситцевъ, сумѣлъ примирить между собою обои, печки и меблировку. Дешевыя кухонныя лампы, вися шія на потолкѣ или на стѣнахъ, онъ разукрасилъ японской бумагой, и при затратѣ всего въ полторы кроны, никто не могъ догадаться о томъ, какой онъ, въ сущности, грубой формы. Слишкомъ несуразная, неуютная, ирозаическая комната сейчасъ исправлялась при помощи зеленыхъ растеній, всегда производящихъ должный эффектъ и сразу придающихъ уютность.

Многочисленныя, сообщавшіяся между собою, но могущія быть отдѣленными, комнаты отапливались двумя каминами, и посредствомъ отдушниковъ тепло проводилось, въ случаѣ надобности, и въ чердачныя помѣщенія, но теперь, зимой, они стояли запертыми. Такъ какъ комнаты были невелики и потолки низки, то поддерживать тепло было нетрудно, а благодаря тому, что куреніе не входило въ обычаи дома, воздухъ всегда былъ чисть.

Въ этотъ зимній вечеръ графъ Максъ и Кило сидѣли одни въ библіотекѣ, составившейся изъ имѣвшихся у нихъ обоихъ книгъ, съ добавленіемъ тѣхъ, что Максъ получилъ въ наслѣдство. Книги занимали цѣлую комнату и были разставлены рядами и группами. Всѣ энциклопедіи и справочныя книги лежали на длинномъ столѣ; затѣмъ различные отдѣлы по полкамъ; но, кромѣ того, цѣлая стѣна оставалась неразобранной и называлась охотничьимъ полемъ. Такъ были свалены въ ералашѣ всевозможныя вещи: сборники, кучи разныхъ томовъ съ книжныхъ аукціоновъ, частью неразрѣзанныхъ, собранія брошюръ, отдѣльные листки, чертежи и рисунки. Здѣсь можно было дѣлать интересныя открытія, и то, что сегодня казалось не имѣющимъ цѣны, завтра пріобрѣтало огромное значеніе, въ зависимости отъ темы разговора. И поохотившись на этомъ полѣ, охоту черезъ нѣкоторое время можно было повторить, потому что на чердакѣ имѣлись еще мѣшки съ новыми запасами.

На консоляхъ стояли маленькіе дешевые бюстики Эмерсоновскихъ шести представителей человѣчества: Платонъ -- философъ, Сведенборгъ -- мистикъ, Монтень -- скептикъ, Шекспиръ -- поэтъ, Наполеонъ -- реалистъ и Гете -- писатель. Собирались было расширить эту палату представителей, но пока отложили.

Не библіотекѣ этой велись собесѣдованія и діалоги, и здѣсь всѣ чувствовали себя въ безопасности, потому что не нужно было спорить о какомъ-нибудь числѣ или фактѣ: ихъ сейчасъ же можно было установить, заглянувъ въ справочники.

Максъ говорилъ, а Кило слушалъ:

-- Не плачь о злѣ нашего времени, братъ; ты, теософъ, долженъ знать, что всякій вѣкъ имѣетъ свою задачу: тотъ, что теперь идетъ къ концу, былъ вѣкомъ матеріальнаго прогресса, промышленности и экономики; мудрено ли, что, если уровень чувственности повысился, то уровень интеллектуальности понизился...

-- Но такое пониженіе...

-- Приходится, вѣдь, быть дѣтьми своего вѣка, должно быть ими, но нужно расти вмѣстѣ съ ними, идти впередъ. Тѣ, что останавливаются, попадаются подъ колеса! Даже заблужденія имѣютъ свою задачу: исправлять истину; и въ каждомъ заблужденіи лежитъ зерно истины. Не забывай безсмертныя слова Якоба Беме: Все заключаетъ въ себѣ да и нѣтъ, или изреченіе Платона: Все питается своей противоположностью.

Зазвонилъ колоколъ подъ крышей, что обозначало прибытіе гостей.

-- Какъ ты думаешь, кто это?

-- Это Фалькенстремъ, -- отвѣтилъ Кило, не задумываясь.-- Я ждалъ его два дня; ему было тяжело, я это чувствовалъ не себѣ.

-- Онъ желанный гость, но сюда можетъ явиться только трезвымъ.

-- Петрусъ, привратникъ, это знаетъ; но, если онъ находится въ душевной тревогѣ, то выйди въ пріемную и поговори съ нимъ.

Въ дверяхъ появился Петрусъ. Это былъ глубокій старикъ, съ бѣлыми волосами и бородой, на костыляхъ, и съ виду похожій на столѣтняго, хотя въ дѣйствительности, ему было всего 70 лѣтъ.

-- Фалькенстремъ здѣсь,-- доложилъ онъ.

-- Добро пожаловать, но...

-- Онъ шелъ пѣшкомъ и заблудился въ горахъ... Теперь онъ беретъ ванну, потомъ я дамъ ему чистое платье и валенки, и чашку горячаго молока...

-- Пусть онъ отдохнетъ полчаса, а потомъ пусть придетъ ко мнѣ въ комнату,-- сказалъ Максъ,-- если онъ...

-- Онъ трезвъ, но внутренне истерзанъ... говоритъ о полиціи и еще о чемъ-то...

-- Ступай теперь, старикъ, и приведи его черезъ полчаса. Но заставь его пролежать минутъ пятнадцать на диванѣ и разскажи ему о "порядкахъ дома", чтобы онъ не смущалъ нашего покоя своимъ ропотомъ...

* * *

Фалькенстремъ вымылся въ бывшей пекарнѣ передъ зажженнымъ въ печи хворостомъ и, надѣвъ чистое бѣлье и сухое платье, прилегъ отдохнуть на диванъ, когда вошелъ графъ Максъ. Послѣдній по опыту изучилъ, что люди носятъ съ собой атмосферу своихъ заботъ, наполняющую комнату, какъ испорченный воздухъ, и потому пошелъ къ своему гостю въ пекарню. Тамъ тотъ долженъ былъ выговориться, а затѣмъ горе его надо выплеснуть вмѣстѣ съ водой изъ ванны.

Онъ сѣлъ возлѣ "больного" и попросилъ его говорить.

Фалькенстремъ вскочилъ и изложилъ исторію своихъ страданій со всѣми подробностями. Онъ шелъ навстрѣчу возраженіямъ, держалъ защитительныя рѣчи, поносилъ людскую подлость, защищающую преступника противъ пострадавшаго. Онъ говорилъ до того, что на губахъ выступила пѣна. Наконецъ, въ горлѣ у него пересохло, и въ голосѣ появилась легкая хрипота.

Графъ Максъ слушалъ, выражалъ сочувствіе, вставлялъ изрѣдка вопросъ, поощрялъ, заставлялъ его возвращаться къ нѣкоторымъ пунктамъ, чтобы хорошенько извлечь изъ него все содержимое нарыва. Лицо его отражало всѣ страданія несчастнаго, и онъ точно съеживался передъ огнемъ этой ненависти. Но по отношенію къ противной ему темѣ, онъ становился суровъ, потому что не хотѣлъ вводить ее въ кругъ своихъ мыслей, и постоянно отводилъ токъ тѣмъ, что называлъ изоляторомъ. За послѣдніе годы онъ началъ воспитывать себя, предпринималъ духовныя упражненія, гимнастику души, и пріобрѣлъ нѣкоторыя способности, которыя обыкновенные люди называютъ сверхъ-естественными. Онъ отсѣкъ некрасивыя воспоминанія жизни, а чтобы не стать добычей внушеній перваго встрѣчнаго, соблюдалъ духовную діэту.

Человѣкъ, читающій каждый день одну и туже газету, получаетъ на свою шею всю редакцію, со всѣми ея взглядами и точками зрѣнія, становится просто ея медіумомъ. Власть печатнаго слова сильна, и потому графъ Максъ заставлялъ Петруса по утрамъ читать газету и разсказывать о великихъ міровыхъ событіяхъ. Юмористическіе журналы не получались и не допускались, потому что онъ не хотѣлъ унижать своего ума и радоваться злымъ выходкамъ. Онъ не читалъ книги, потому что ее ему дарили, а сначала заглядывалъ въ нее. Если онъ находилъ ее гнусной или шутовской, то бросалъ ее въ огонь, чтобы она не попала въ другія руки. Онъ принималъ не всѣхъ и отвѣчалъ не на всѣ письма. Если кто-нибудь начиналъ его ненавидѣть, онъ прекращалъ съ нимъ всякое общеніе; не распечатывалъ его писемъ, переставалъ читать его книги, если онъ былъ писателемъ. И никогда не произносилъ его имени, потому что зналъ, что имя собственное -- сильный возбудитель тона. Онъ вычеркивалъ его имя изъ своей памяти.

-- Ненужно никогда ненавидѣть человѣка, говорилъ онъ,-- потому что это значитъ усиливать чувство врага, путемъ вліянія. Перерѣжь нити, и онъ не достигнетътебя, или создай себѣ изоляторъ, и тогда молніи его уйдутъ въ землю.

Во время длиннаго изложенія Фалькенстрема, онъ воспринялъ все его горе, отвелъ часть его и вернулъ другую часть, точно пропущенной сквозь фильтръ, такъ что, когда Фалькенстремъ кончилъ, то отъ великаго горя его почти ничего не осталось. И онъ такъ усталъ, что пожелалъ лечь въ постель.

Послѣ того, какъ Петрусъ сообщилъ ему "о порядкахъ дома", его отвели прямо въ его комнату, гдѣ онъ заснулъ.

Глава одинадцатая.

Былъ сочельникъ. Захрисъ и Іенни проснулись въ одиннадцать часовъ, въ злобномъ настроеніи.

-- Ты купила елку?-- спросилъ Захрисъ.

-- Я? Это долженъ дѣлать ты; я больна и ничѣмъ не могу заниматься, какъ тебѣ извѣстно.

-- Ужъ не прикажешь ли мнѣ заниматься хозяйствомъ?

-- Да, конечно, разъ я не могу; впрочемъ, ты и безъ того долженъ бы имъ заниматься, и еслибъ существовала справедливость, ты долженъ бы рожать дѣтей.

-- Вотъ вамъ Пайшины лекціи!

-- Что такое? Ганна гораздо извѣстнѣе, какъ писательница, чѣмъ ты!

-- Прошу тебя замѣтить, что я пишу литературу, а она объ литературѣ...

-- Ты пишешь ерунду, вотъ что...

-- А она пишетъ объ ерундѣ... Но ты совершенно заблуждаешься относительно меня. Посмотри-ка, что говорится въ каталогѣ нѣмецкихъ издательствъ о моей послѣдней книгѣ -- мой стиль сравнивается съ стилемъ Гете...

-- Это, разумѣется, написалъ ты самъ, или подговорилъ кого нибудь. Развѣ тамъ сказано Гете?

Раздалась пощечина. Щеки Іенни, дѣйствительно, разрослись до такихъ необычайныхъ размѣровъ, что невольно вызывали на рукоприкладство. Но теперь она уже совсѣмъ привыкла къ этого рода ласкамъ; онѣ встряхивали ее отъ морфинной спячки и вызывали приступъ облегчающихъ слезъ.

Во избѣжаніе послѣдствій, Захрисъ пошелъ въ комнаты, которыя оказались неубранными, но онъ не замѣтилъ этого.

Однако, его ожидалъ подарокъ, о которомъ ему и не снилось.

Усѣвшись снова у окна, онъ увидѣлъ, что толпа идущихъ со станціи людей стала рѣже; но по дорогѣ шелъ одинокій путникъ. У него была раскачивающаяся походка, точно онъ ѣхалъ рысцой. Эту походку Захрисъ уже видѣлъ когда то раньше.

Когда онъ подошелъ ближе, оказалось, что это молодой человѣкъ, или вытянувшійся юноша, незнакомый съ мѣстомъ, и повидимому кого-то ищущій. Онъ разглядывалъ дачи, ища ту, которую ему было нужно.

Захрисъ испытывалъ какое-то непріятное, смутное, тревожное смущеніе. Онъ всталъ, прошелъ въ гостиную и опустился въ кресло у окна, но сѣлъ такъ низко, что ему не видно было пейзажа. У него забилось сердце, и онъ сидѣлъ, точно привязанный къ креслу.

На минуту все стихло, по затѣмъ послышались шаги въ залѣ. Незнакомецъ прошелъ черезъ открытую дверь въ кухнѣ!

Захриса охватилъ такой паническій страхъ, что все его врожденное нахальство покинуло его, и онъ залѣзъ въ шкафъ въ залѣ.

Сейчасъ же вслѣдъ затѣмъ онъ услышалъ два голоса:

-- Нѣтъ, онъ здѣсь, я видѣлъ его въ окно.

-- Ну, такъ сядьте, онъ навѣрно сейчасъ придетъ.

Незнакомецъ, возставшій изъ гроба призракъ, сѣлъ возлѣ дверцы шкафа, предварительно изслѣдовавъ нижній этажъ.

Захрисъ потѣлъ и злился на себя за свою трусость. Какъ ему выбраться отсюда, не будучи смѣшнымъ? Ему предстояла худшая минута въ жизни, и онъ хотѣлъ поскорѣе съ ней покончить, но не могъ же онъ совершить свой выходъ изъ платяного шкафа!

Онъ слышалъ изнутри, какъ незнакомецъ откашлялся и переставилъ ноги. Самъ онъ запутался въ какихъ-то юбкахъ и стоялъ одной ногой на лаковомъ сапогѣ, а другой на туфлѣ, вслѣдствіе чего вся фигура его перекосилась.

Тамъ сидѣлъ его сынъ, бывшій не его сыномъ, свидѣтельствуя о преступленіи, которое больше всѣхъ другихъ, потому что переходитъ въ вѣчности, безъ конца. Этотъ навязчивый болванъ былъ нѣкогда ангеломъ, котораго Захрисъ носилъ на рукахъ во время его болѣзни; это было его единственное безсмертіе, потому что ни въ какое другое онъ не вѣрилъ. Но вдругъ открылось, что это невѣрно. Однако, вначалѣ онъ не повѣрилъ, думая, что жена нарочно налгала ея себя, чтобъ отнять ребенка. Затѣмъ забылъ; но теперь получилъ увѣренность.

На лѣстницѣ, ведущей въ чердакъ, послышался шумъ и, опасаясь Іенни, онъ вынужденъ былъ рѣшиться: распахнулъ дверцу, вышелъ съ непринужденнымъ видомъ и молніей обрушился на пришельца:

-- Пойдемъ въ мою комнату и поговоримъ!

Это произошло такъ быстро, что гость не успѣлъ сообразить, откуда онъ появился, изъ двери, или еще откуда нибудь.

-- Что вамъ нужно?-- спросилъ Захрисъ.

-- Вамъ? Развѣ ты меня не узнаешь?

При этомъ онъ принялъ такой видъ, точно преподноситъ пріятный сюрпризъ къ празднику, но это раздражило Захриса до бѣшенства.

-- Я узналъ васъ, но я васъ не знаю. Идите къ вашей достойной матери, и не являйтесь ко мнѣ; у меня новая семья и новыя обязанности.

-- Развѣ я не твой сынъ?

Это былъ какъ разъ тотъ вопросъ, на который Захрисъ не хотѣлъ отвѣчать, потому что въ немъ и заключалось безчестье. Принужденный молчать, онъ вспыхнулъ и, схвативъ мерзавца за воротникъ, потащилъ его къ двери:

-- Пошелъ вонъ отсюда!

Онъ слышалъ, что Іенни уже на лѣстницѣ.

-- Подожди немножко,-- сказалъ юный американецъ, видимо совсѣмъ оперившійся.-- Я уйду, если захочу, но я хочу охранить свои права...

-- Ты не имѣешь никакихъ правѣ послѣ пятнадцати лѣтъ, а тебѣ теперь восемнадцать. Наслѣдство свое ты получишь когда я умру, если что нибудь останется...

-- Но, вѣдь, ты же не захочешь оставить меня на улицѣ, какъ нѣкогда выбросилъ мою мать?

-- Это ложь, но это тебя не касается. Вонъ! Убирайся! Вотъ тебѣ.

-- Пять кронъ, въ сочельникъ! Чертъ возьми!

Іенни приближалась, и, стряхнувъ съ себя всякую сантиментальность, вслѣдстіе послѣдней грубости юноши, онъ вытолкнулъ его за дверь и заперъ ее.

Онъ былъ радъ, что мальчикъ оказался не инымъ, потому что если бы онъ увидѣлъ образованнаго, мягкаго молодого человѣка, сохранившаго теплое воспоминаніе объ отцѣ, то онъ не выставилъ бы его въ сочельникъ.

Съ глубокимъ вздохомъ онъ снова упалъ въ кресло, точно желая погрузиться въ вѣчный покой. Это была самая тяжелая минута въ его жизни. Этотъ странствующій позоръ, съ лицомъ, всѣмъ знакомымъ, и запечатлѣннымъ его именемъ, эта фальшивая метрика, сожительство съ мужчиной, и съ умершимъ мужчиной -- это адъ. Въ могилѣ, за городской заставой, лежитъ скелетъ, и съ этимъ трупомъ онъ, Захрисъ, сообща имѣетъ живое существо. И скелетъ этотъ обратилъ его въ крѣпостное состояніе. Этотъ ихъ сынъ будетъ носить имя Захрисона, имѣетъ право получить послѣ него наслѣдство, и общественное мнѣніе можетъ еще заставить его оказывать ему поддержку. Сынъ рожденъ во время его супружества, и онъ не имѣетъ права отказаться отъ него Вотъ роковое послѣдствіе нарушенія женою супружеской вѣрности, къ которому относились, какъ къ игрѣ. Вотъ теоріи Ганны Пай, которыя она преподноситъ молодымъ женщинамъ и лишеннымъ пола мужчинамъ; это законопроектъ альфонсовъ о правѣ наслѣдованія для незаконныхъ дѣтей!

Въ комнату вошла Генни. Необъяснимая сила влекла несчастныхъ другъ къ другу; они должны были находиться въ одной комнатѣ и грызть, бичевать другъ друга.

-- Кто былъ здѣсь?-- спросила Іенни, раздувая ноздри.

-- Никого не было!

-- Ты лжешь, понятно!

Они сидѣли каждый на своемъ стулѣ, вялые, безвольные.

-- Ты купилъ елку?-- спросила Іенни.

-- Нѣтъ, вѣдь, ты кажется хотѣла сдѣлать это сама?

-- Это долженъ былъ сдѣлать ты.

-- Тогда я поѣду въ городъ,-- рѣшилъ Захрисъ.

-- Ты? Ты уѣдешь отъ насъ въ сочельникъ. Да и ты просто поѣдешь завтракать, вернешься пьяный и заляжешь спать? А ты купилъ подарки?

-- Нѣтъ, у насъ въ этомъ году ихъ не будетъ.

-- Не будетъ? Кто же это сказалъ?

-- Ты!

-- Врешь!

-- У насъ не будетъ и елки, какъ я слышалъ, потому что это устарѣло.

-- Но я хочу имѣть теперь елку, понимаешь!

-- Такъ достань ее!

-- Гдѣ же я ее достану?

Они продолжали говорить о елкѣ, не ради самой елки, а ради того, чтобы имѣть возможность теребить другъ друга словами. Совмѣстная жизнь ихъ, протекавшая въ уединенныхъ оргіяхъ, выродилась исключительно въ половую жизнь. Личности ихъ получили потребность дѣйствовать и воздѣйствовать одна на другую, а въ промежуткахъ они пользовались разговоромъ, какъ суррогатомъ. Вмѣсто того, чтобы сѣчь другъ друга розгой, они бранились.

Въ то время, какъ они сидѣли такъ, оба повернувшисъ къ свѣту, въ окнѣ появилось лицо. Это было лицо пріѣзжаго, но теперь къ грубости и жестокости его прибавился еще цинизмъ. Юноша высунулъ языкъ и забарабанилъ по стеклу.

Захрисъ смотрѣлъ только на лицо Іенни, выразившее сначала сомнѣніе въ томъ, что она вѣрно видитъ, потомъ слабое признаваніе и, наконецъ, смертельный ужасъ. Она вскочила съ легкостью пера и, видимо, пришла къ какому то рѣшенію. Поспѣшно побѣжала наверхъ, въ свѣтелку и начала прибирать ее.

Захрисъ попытался разобраться въ поведеніи Іенни.

Сына она не могла узнать, потому что никогда его не видала, и потому, что онъ не походилъ на отца. Ужъ не знала ли она опернаго пѣвца? Не имѣла ли съ нимъ какихъ нибудь дѣлъ? Или подумала, что это мертвый вышелъ изъ гроба?

Если онъ ее спроситъ, она, конечно, солжетъ, и онъ никогда не сможетъ въ этомъ разобраться. Поэтому онъ рѣшилъ вычеркнуть происшедшее изъ своей головы, надѣлъ пальто и пошелъ на станцію, рѣшивъ поѣхать въ городъ, неизвѣстно, зачѣмъ.

Придя въ свою комнату, Іенни быстро покидала въ чемоданъ нѣсколько платьевъ и бѣлья, приняла дозу морфія и отправилась затѣмъ на телефонъ; остановилась на номерѣ Ганны Пай, который вдолбила себѣ, чтобы не переврать. Но что же ей сказать? На лицо незнакомца сослаться нельзя, наоборотъ, его нужно спрятать подальше, потому что оно принадлежало къ сокровеннымъ тайнамъ души, которыхъ нельзя разсказать, ибо есть извѣстная стыдливость, стоящая на стражѣ у порога безсознательнаго.

За то пощечина годилась вполнѣ; это былъ современный поводъ для развода; это нѣчто непростительное; и если мужчина ударилъ женщину, то судья никогда не спрашивалъ о поводѣ.

Она позвонила, вызвала Ганну и разразилась потокомъ словъ:

-- Спаси меня! Онъ дерется, я не могу оставаться въ его домѣ.

-- Онъ ударилъ тебя? Въ такомъ случаѣ, ты должна немедленно уѣзжать! Пріѣзжай ко мнѣ съ слѣдующимъ поѣздомъ. У меня три комнаты, и я отдамъ тебѣ лучшую...

-- А дѣти?

-- Возьми ихъ съ собой, а тамъ мы ихъ устроимъ! Ты пріѣдешь?

Іенни больше хотѣлось помѣститься въ пансіонѣ, съ гостиной и молодыми, неопытными людьми, особенно, студентами или кадетами. "Ну, это можно устроить впослѣдствіи", подумала она, стараясь припомнить третью комнату Ганны. А телефонъ настаивалъ:

-- Ты пріѣдешь? У меня ты не будешь терпѣть нужды; открытое сердце и открытая рука; елка тебѣ тоже будетъ.

Точно, услышавъ о елкѣ, она избавилась отъ величайшей заботы, мучившей ее цѣлое утро, и отвѣтила: пріѣду!

-- Добро пожаловать!-- прозвучалъ отвѣтъ, за которымъ послѣдовалъ отбой.

Быстрое рѣшеніе Ганны было продиктовано не доброжелательствомъ къ Іенни, а ненавистью къ Захрису. Нужно знать, что Захрисъ отказался принять участіе въ подпискѣ на торжество въ честь Ганны. Теперь онъ получитъ сочельникъ, который долго будетъ помнить; теперь онъ узнаетъ, чего стоитъ жена, и что можетъ сдѣлать женщина!

Сойдя внизъ, Іенни спросила Майю о мальчикахъ.

--Они на озерѣ.

-- Эгакіе бѣсенята!-- воскликнула Іенни.-- Сходи и приведи ихъ.

-- Развѣ фру хочетъ ѣхать въ городъ?

-- Мы будемъ встрѣчать праздникъ въ городѣ!

-- О, Господи, тогда мнѣ, пожалуй, можно будетъ пойти со двора?

Іенни подумала съ минуту, потомъ отвѣтила:-- Да, конечно, Майя можетъ уйти; но пусть хорошенько запретъ за собой двери.

Черезъ нѣкоторое время прибѣжали мальчики съ вонючимъ бульдогомъ; они были не на озерѣ, а на станціи, гдѣ купили всѣ рождественскія газеты.

-- Посмотри-ка на старика, мать,-- крикнулъ Брунте, развертывая листокъ, гдѣ былъ изображенъ отецъ.

-- Одѣвайтесь, дѣти, мы цоѣдемъ въ городъ встрѣчать праздникъ.

-- Ого, вотъ это здорово!

Пока мальчики переодѣвались, мать собрала часть цѣнностей, кое-что изъ столоваго серебра, всѣ свои золотыя вещи, бѣлье и т. п.

* * *

Сѣвъ на поѣздъ, Захрисъ внимательно осмотрѣлъ, нѣтъ ли въ немъ пріѣзжаго. Такъ какъ его не было видно, онъ сѣлъ читать утреннія газеты.

Поѣздъ тронулся, онъ продолжалъ читать. Точно самъ чортъ написалъ весь текстъ сегодняшняго номера. Всѣ его злѣйшіе враги получили лестные отзывы о своихъ скверныхъ книгамъ. А Фалькенстремъ назывался нашимъ величайшимъ художникомъ слова и изобразителемъ природы. Этотъ титулъ Захрисъ узурпировалъ самъ, хотя никогда и не видалъ природы.

Но потомъ пошли прямо дьявольскія вещи. Изъ Австраліи сообщалось, что жена одного человѣка родила ребенка, который былъ не его, и когда мужъ потребовалъ развода, онъ не получилъ его. Тогда онъ убилъ жену и ребенка въ сочельникъ -- и его повѣсили.-- Въ сочельникъ? Почему это должно было совершиться именно въ сочельникъ?

Просматривая объявленія, онъ увидѣлъ напечатанныя крупнымъ шрифтомъ слова: Предостереженіе! Симъ объявляется, что довѣренный нашъ, Л. П. Захриссонъ впредь лишается права выдавать обязательства отъ имени фирмы...

Его тоже звали Л. П.

Онъ нахмурился, поднялъ глаза отъ газеты, и вдругъ увидѣлъ два глаза и отвратительную улыбку. То былъ опять пріѣзжій. Его сынъ, бывшій ангелъ: ихъ сынъ...

Онъ перемѣнилъ мѣсто и началъ опять читать страницу объявленій: "Іенни (жирными буквами) приглашается на свиданіе въ обычномъ мѣстѣ".

Онъ всталъ и вышелъ на площадку, размышляя о необыкновенной газетѣ:

-- Предположимъ, что я принялъ черезчуръ много морфія, какъ можетъ это имѣть какое нибудь вліяніе на редакцію газеты?

Онъ стоялъ спиной къ своему отдѣленію, но въ противоположномъ, выпукломъ окнѣ видѣлъ отраженіе лица -- опять это лицо!

Онъ попробовалъ задремать, но увидѣлъ тогда лицо, огненными чертами вырисовывающееся на кроваво-красномъ фонѣ. Онъ перешелъ въ сосѣднее отдѣленіе и сѣлъ тамъ. Тогда, изъ глубины его, поднялся "братъ нагого священника" съ благочестивѣйшимъ видомъ, радуясь встрѣтить ближняго, пошелъ къ Захрису, довѣрчиво протягивая большую руку въ нитяной перчаткѣ.

Но Захрисъ былъ не въ настроеніи пускаться въ разговоры и отвѣтилъ сухимъ "здравствуй", послѣ чего отвернулся къ окну, выставивъ спину, какъ бастіонъ противъ навязчиваго спутника, который, оскорбленный въ своихъ мирныхъ рождественскихъ чувствахъ, побрелъ обратно въ свой уголъ.

Наконецъ пріѣхали, и поѣздъ остановился. Захрисъ сталъ читать афишу, чтобы пропустить пріѣзжаго. Но тотъ остановился у другой афиши возлѣ выхода. И такъ они стояли оба, словно собираясь убить одинъ другого. У обоихъ мерзли ноги, но ни одинъ не хотѣлъ уйти первымъ. Захрисъ поискалъ какого нибудь новаго выхода и, полагая, что нашелъ его, полѣзъ съ большимъ трудомъ и усиліемъ черезъ рельсы, между товарными вагонами и. рабочими паровозами, попалъ въ товарное депо, но тутъ же былъ схваченъ за руки станціоннымъ служащимъ, вѣжливо отправившимъ его обратно черезъ рельсы. На стрѣлкѣ онъ споткнулся, шляпа съѣхала ему на затылокъ, а очки на усы, и въ то же время онъ услышалъ ироническій смѣхъ ожидавшаго его гостя.

Онъ побѣжалъ со станціи и бросился въ переулки. Но, остановившись у окна одной лавки, увидѣлъ, что пріѣзжій стоить у другой.

Тогда у него возникла смутная мысль о самоубійствѣ, но эта возвышенная мысль сейчасъ же смѣнилась менѣе высокой: оперный погребокъ! Чтобы пойти туда, у пріѣзжаго не хватитъ средствъ, а Захрисъ тамъ, какъ дома, тамъ онъ пережилъ свои лучшіе часы, тамъ онъ всегда могъ найти друзей.

Войдя въ прихожую и снявъ пальто, онъ сейчасъ же увидѣлъ, что Смартманъ и Легнрутъ сидятъ у окна, а докторъ Боргъ за сосѣднимъ столикомъ. Здѣсь нечего бояться остаться одному, подумалъ онъ и, неся стулъ на вытянутой рукѣ, сѣлъ рядомъ съ Смартманомъ. Но тотъ выставилъ локоть:

-- Ступай себѣ, у насъ есть частные разговоры!

Захрисъ повернулъ въ залу; совершенно пораженный и пришибленный. Чтобы замаскировать пораженіе, онъ подошелъ къ доктору Боргу и смиренно спросилъ:

-- Можно присѣсть?

-- Да, но не здѣсь; я жду компанію.

Въ первый разъ онъ почувствовалъ свои претензіи отвергнутыми. Въ необыкновенномъ своемъ ослѣпленіи, онъ всегда считалъ себя желаннымъ гостемъ во всякомъ обществѣ. Онъ никогда не приглашалъ, а просто навязывалъ всѣмъ свою достойную особу. Теперь онъ стоялъ посреди залы, ища свободнаго столика. Покинутый, оттолкнутый, отвергнутый, онъ представлялъ печальную фигуру; но видъ у него былъ такой противный и самонадѣянный, что онъ отнюдь не могъ вызвать состраданія. Наконецъ, вдалекѣ онъ замѣтилъ свободный столъ. Пробираясь между незнакомыми людьми, большею частью, пріѣзжими, онъ задѣвалъ за стулья, не извиняясь, выслушивая брань, которой не понималъ: для этого онъ былъ слишкомъ высокомѣренъ. Наконецъ, проходя мимо одной компаніи завтракающихъ, онъ услышалъ слѣдующій діалогъ:

-- Это онъ?

-- Онъ похожъ на копрофага!

За этимъ раздался взрывъ громового смѣха, ударившій по немъ, какъ попутный вѣтеръ по парусной лодкѣ: онъ покачнулся и ринулся впередъ, пока не добрался, въ концѣ концовъ, до свободнаго стола. Но въ ту же секунду его занялъ прибывшій съ поѣздомъ мѣстный пророкъ.

Захрисъ стоялъ передъ отвергнутымъ, какъ проситель, но невѣроятная способность забывать обиды, имъ самимъ нанесенныя, помогла ему забыть и теперь, и съ непринужденнымъ жестомъ, онъ предложилъ пріятелю раздѣлить съ нимъ столъ, дѣлая видъ, будто заказалъ мѣсто заранѣе.

Благочестивый мужъ былъ радъ посидѣть съ кѣмъ-нибудь въ сочельникъ.

Заполучивъ слушателя, Захрисъ почувствовалъ себя вполнѣ въ своей тарелкѣ. И когда принесли вино, слова полились изъ него безъ опасныхъ признаній, безъ унизительныхъ откровенностей. Личность слушателя была ему въ высшей степени безразлична; это были только два уха, двѣ сточныя трубы, въ которыя онъ изливалъ потокъ своего краснорѣчія. Онъ смотрѣлъ не на его лицо а на галстукъ, и въ полумракѣ, при возрастающемъ опьяненіи, позабылъ, съ кѣмъ говоритъ. Пророка звали Гаральдъ, но Захрисъ называлъ его поочередно Акселемъ и Альфредомъ, большей же частью "милымъ другомъ", послѣднее, какъ выраженіе своего довольства ѣдой и виномъ.

Благочестивый Гаральдъ имѣлъ одинъ недостатокъ, дѣлавшій нѣсколько неудобнымъ общеніе съ нимъ: если онъ не засыпалъ за бургундскимъ, то начиналъ страдать пьяной сварливостью и любовью къ правдѣ. На этотъ разъ онъ только недавно всталъ и не хотѣлъ спать; обыкновенно же этотъ хитрецъ отлично умѣлъ заставлять людей заговаривать себя до сна; не подавая имъ виду, онъ пользовался ими, какъ снотворнымъ средствомъ. Но сегодня ему не хотѣлось быть сточной трубой, и его обида начала выбиваться наружу. Онъ отлично замѣтилъ, что Захрисъ потому болтаетъ такъ много вздоры, чтобы не говорить о томъ, что угнетаетъ его. И когда Захрисъ, въ концѣ концовъ, назвалъ своего пріятеля Пелле, тотъ потерялъ терпѣніе и перешелъ самъ въ наступленіе.

-- Послушай-ка, что это произошло сейчасъ за столикомъ Легнрута? Кажется, тебя встрѣтили очень нелюбезно?

-- А я какъ разъ хотѣлъ спросить тебя объ этомъ. Что случилось? Меня хотятъ съѣсть?

-- Нѣтъ, но тебя боятся.

-- Боятся?

-- Да, боятся твоего имени. Ты утратилъ популярность.

-- Я?

-- Да, я назвалъ бы тебя мертвымъ человѣкомъ. Они захвалили тебя до смерти. Эта послѣдняя статья насчетъ Гете, прямо курамъ на смѣхъ. Въ 70-хъ годахъ у насъ былъ одинъ писатель...

-- Ахъ, 70-е годы!

Захрисъ не любилъ слушать о 70-хъ годахъ. Литература началась для него съ 80-хъ годовъ и ими же кончилась.

Возвысивъ голосъ, Гаральдъ продолжалъ:

-- Писатель 70-хъ годовъ, который организовалъ въ свою пользу всю прессу посредствомъ векселей.

Захрисъ сдѣлалъ видъ, что ему нужно приказать что-то лакею, но Гаральдъ не унимался.

-- Въ отместку они убили его похвалами. Публикѣ стало тошно, она отвернулась и оплевала его. То же самое было и съ тобой. Твое имя затаскано, превосходныя степени всѣ истощены.

Захрисъ: заказалъ виски. Онъ хотѣлъ было встать и уйти, но боязнь одиночества удерживала его. Здѣсь было такъ тепло и хорошо, достаточно темно для его неопрятной визитки, такъ славно пахло кушаньями и виномъ. Поэтому онъ сначала притворился глухимъ, потомъ проглотилъ стаканчикъ виски, ища какой-нибудь отвлекающей темы. Оглянувшись по сторонамъ, онъ увидѣлъ въ толпѣ лицо, похожее на лицо книгопродавца Кило, но это былъ не онъ, потому что Кило никогда не ходилъ въ рестораны.

Монастырь! Вотъ, что ему было нужно!

Ему захотѣлось узнать отношеніе Гаральда къ монастырскому вопросу:

-- Ты слышалъ что-нибудь объ убѣжищѣ для алкоголиковъ, устроенномъ Кило на Южной горѣ?

-- Да, къ большому своему удовольствію.

Стало быть, тутъ можно поклевать.

-- Повидимому, Фалькенстремъ уже прошелъ курсъ; кажется, они ѣдятъ тамъ яблоки и читаютъ Библію,

-- У нихъ сторожъ съ Лонггольма. Это старый бездѣльникъ, допившійся до того, что переломалъ себѣ руки и ноги, повидимому, бывшій баптистъ и тайный пьяница.

-- Ну, а вотъ послѣдняя новость: ревизоръ Р. сидитъ въ пекарнѣ и дѣлаетъ золото.

-- Іисусе Христе! Неужели дѣлаетъ золото?

Захрисъ счелъ себя обязаннымъ засмѣяться, причемъ затрясъ животомъ и носомъ.

-- Но они не безопасны,-- ухмыльнулся Гаральдъ.-- Этотъ Кило теософъ и имѣетъ сторонниковъ, да, да, много сторонниковъ...

Захрисъ, не любившій партій, прошипѣлъ:

-- Шш...

-- А Максъ -- мартинистъ и пишетъ въ газетѣ, расходящейся по всему міру...

Сатанинское желаніе напугать Захриса охватило Гаральда.

-- Ты долженъ знать, что теософы имѣются въ обоихъ полушаріяхъ, какъ прежде іезуиты, и вліяніе ихъ въ газетахъ, въ парламентахъ, въ университетахъ, можно сказать, безпредѣльно.

Захрисъ испугался, потому что это новое, предвидѣнное имъ, уже пришло, и пришло безъ его содѣйствія, безъ его покровительства. Дѣло становилось серьезнымъ.

-- Неужели это, дѣйствительно, правда? Что ты говоришь? Но Кило, вѣдь, не важный козырь.

-- Кило основательно изучилъ языки, готовясь на кандидата, и съ тѣхъ поръ постоянно жилъ, уткнувшись въ книги. У него есть статья въ послѣднемъ номерѣ Revue des Deux Mondes...

-- Въ... въ Revue?..

У него запершило въ горлѣ, и потъ заструился по лицу. Но Гаральдъ продолжалъ хлестать:

-- И у нихъ знатное знакомство, тамъ на горѣ, можешь повѣрить. Одинъ принцъ...

-- Принцъ, принцъ... Мнѣ надо пойти и протелефонировать домой... Извини, пожалуйста, на минутку...

Телефонъ служилъ Зархису обычнымъ предлогомъ для того, чтобы избавиться отъ непріятнаго разговора, а все выгодное для другихъ ему было непріятно слушать.

Съ телефона онъ вернулся съ побѣлѣвшимъ носомъ.

-- Странно!-- сказалъ онъ про себя.-- Дома нѣтъ ни души, даже и старой Майи! О какомъ это принцѣ ты только что говорилъ?

Гаральдъ вступилъ теперь въ третью стадію опьяненія: благочестивый сдѣлался навязчивымъ.

-- Да,-- сказалъ онъ,-- не стоитъ тебѣ закидывать тамъ сѣти, принцъ не захочетъ съ тобой знаться.

Захрисъ ежился, зябнулъ и чуть не задыхался.

Вдругъ Гаральдъ увидѣлъ новый бичъ и съ неожиданной хитростью ухватился за него:

-- Повернись направо, увидишь кое-что.

Захрисъ повиновался противъ воли. И, увидя своего непрошенаго гостя за столомъ, опустилъ голову на грудь.

Онъ не зналъ, что думаетъ Гаральдъ, и думаетъ ли онъ вообще что нибудь. Не желая выдать себя, онъ остался нѣмъ, но, боясь молчанія, кинулся въ сторону.

-- Ты не видишь, что докторъ Боргъ еще здѣсь?

-- Онъ только что всталъ, чтобы уходить.

-- Онъ одинъ?

-- Да, онъ былъ одинъ все время.

То былъ новый ударъ для Захриса. Докторъ лгалъ, ссылаясь на то, что ждетъ знакомыхъ. Онъ не хотѣлъ сидѣть вмѣстѣ съ Захрисомъ.

-- Не желаешь ли видѣть Теклу Р. съ ея новымъ мужемъ?

-- Нѣтъ, не хочу. Мнѣ пора домой, я боюсь, не случилось ли тамъ чего нибудь.

Онъ всталъ съ трудомъ и поплелся къ выходу. Въ залѣ было много его знакомыхъ, но онъ видѣлъ только ихъ спины, и у него составилось такое впечатлѣніе, какъ будто они не хотятъ здороваться съ нимъ.

Отставленнымъ, изобличеннымъ онъ плелся по улицамъ.

По Сѣверному Мосту проѣзжала конка, въ которой мелькнуло какъ будто лицо старой Майи, что показалось ему ни съ чѣмъ несообразнымъ.

На Корабельномъ Мосту его обогналъ извощикъ, на которомъ сидѣли оба его сына, но они не видѣли его. Это было страннѣе всего.

Въ вагонѣ онъ встрѣтилъ полицейскаго комиссара своего участка, обыкновенно пичкавшаго его разными лживыми розсказнями. Но тотъ, всегда такой покладистый, сегодня былъ не въ духѣ.

Захрисъ хотѣлъ вывѣдать о Фалькенстремѣ и его процессѣ, жаждалъ услышать что нибудь дурное объ обитателяхъ монастыря, и, надѣясь на предупредительность комиссара, выражавшуюся обыкновенно въ томъ, что онъ избѣгалъ терній, началъ съ коварнаго вопроса:

-- Ну, что, какъ процессъ Фалькенстрема?

-- Онъ отмѣненъ.

-- Какого же ты объ этомъ мнѣнія?

-- Я очень радъ! Фалькенстремъ порядочный человѣкъ, а женщины -- это какое то-отребье!

-- Вотъ какъ, неужели? Ты такъ думаешь?

-- Да, и такъ думаютъ всѣ, у кого всѣ винты на мѣстѣ. Ты, вѣрно, не въ себѣ сегодня, Захрисъ! Надѣнь шляпу, какъ слѣдуетъ, а то кондукторъ подумаетъ, что ты пьянъ.

Никогда ничтожный полицейскій не говорилъ съ нимъ такимъ образомъ; и это непріятно взволновало Захриса, такъ какъ онъ подумалъ, не есть ли это отголосокъ новаго, направленнаго противъ него мнѣнія.

Онъ сѣлъ въ уголъ и задремалъ.

Глава двѣнадцатая.

Выйдя на своей станціи, Захрисъ сейчасъ же увидѣлъ, что въ избушкѣ-дачѣ его темно. Мысль о всеобщемъ выселеніи не пришла ему въ голову; отчасти онъ былъ слишкомъ высокомѣренъ, чтобы считать для себя возможнымъ подобное несчастье, отчасти же полагалъ, что удержитъ Іенни на всю жизнь. Куда она дѣнется безъ него, такой надежной опоры. Кто возьметъ ее, больную, изнѣженную, необузданную? Не можетъ быть, чтобъ ее похитилъ какой нибудь мужчина, до того она теперь опустилась и стала безобразна.

-- Должно быть, они поѣхали въ гости,-- подумалъ онъ.

Подойдя къ воротамъ, онъ увидѣлъ въ почтовомъ ящикѣ письмо.

Онъ вошелъ въ домъ и зажегъ огонь. Лампу зажечь было трудно, потому что онъ ничего не привыкъ дѣлать самъ. Онъ принадлежалъ къ людямъ, любящимъ затруднять другихъ, командовать и заставлять служить себѣ. Въ лампѣ была новой системы горѣлка, механизмъ которой былъ ему неизвѣстенъ. Когда онъ принялся зажигать ее, она только коптила. Въ ней было три винта, и онъ никакъ не могъ съ ними справиться. Третій винтъ поднималъ капсюльку, которая тушила только что зажженный огонь. Онъ трясся всѣмъ тѣломъ отъ злости на идіотскую прислугу. Въ концѣ концовъ еяу удалось засвѣтить слабый огонекъ, и онъ сталъ читать письмо Іенни. То было прощальное письмо, въ чрезвычайно краткой и банальной формѣ.

-- Конецъ!

Онъ зажегъ все свѣчи; лампы частью были пусты, частью онъ боялся ихъ изъ за своихъ нервовъ.

Его охватило сожалѣніе объ утратѣ, не какъ тоска о любимомъ предметѣ, а только какъ ощущеніе пустоты. Сначала онъ испыталъ настоящее облегченіе, освобожденіе отъ гнета Іенни. Онъ не чувствовалъ себя хозяиномъ въ домѣ съ тѣхъ поръ, какъ женился, а извивался, точно червякъ подъ кирпичомъ. Съ безошибочнымъ инстинктомъ, она разыскивала все, что ему не нравилось, или его мучило, и потому первымъ его порывомъ было переставить по своему мебель. Въ комнатѣ стало неуютнѣе, но онъ сдѣлалъ по своему, и маленькая фигурка его раздулась отъ гордости.

Перестановка разогрѣла его, но, кончивъ, онъ почувствовалъ, что въ комнатѣ холодно.

Не топивъ никогда печей, онъ не зналъ, какъ это дѣлается, но затопить нужно было. Майю, навѣрно, она забрала съ собой, такъ же, какъ мальчиковъ и собаку. Собаки онъ хватился прежде всего, потому что она была его портретомъ и была ближе другихъ его сердцу. Она пресмыкалась передъ хозяиномъ, лизала его сапоги и лаяла на его друзей,-- это былъ идеалъ! За много лѣтъ она приспособилась къ хозяину, и на собачьемъ лицѣ ея точно отражались всѣ его пороки, такъ что кто-то замѣтилъ, что по собакѣ видно было, что ее зовутъ Захрисъ.

Между тѣмъ, согрѣвшись у печки, онъ началъ оттаивать, и событія дня обступили его. Были маленькія словечки, зазубринами застрявшія въ его кожѣ. Монастырь, Zukunft, Revue des Deux Mondes, новыя мысли, которымъ предстоитъ разложить и убить старыя. Несмотря на то, что онъ считался передовымъ человѣкомъ, проповѣдовавшимъ прогрессъ, онъ не могъ развиваться, потому что въ немъ не было способнаго къ росту сѣмени. Теперь, можетъ быть, ему придется играть роль стараго осла, придется быть вынужденнымъ бороться съ молодежью и, въ заключеніе, оказаться выброшеннымъ въ кучи мусора.

Онъ всталъ, досталъ виски, чтобъ подкрѣпиться и сталъ ходить по комнатѣ. Въ залѣ на столѣ лежали юмористическіе журналы, и, вѣрный своей привычкѣ выискивать гадости о пріятеляхъ, онъ просмотрѣлъ страницу за страницей. Но всюду онъ находилъ только себя, и такъ какъ журналы, видимо, были прочитаны, онъ понялъ, что жена и дѣти видѣли его во всѣхъ этихъ положеніяхъ.

Огонь горѣлъ плохо и больше охлаждалъ, чѣмъ грѣлъ; тусклое освѣщеніе наводило уныніе, виски грѣетъ только на слѣдующій день, а до тѣхъ поръ оставалась еще цѣлая ночь. Пустота не заполнялась табачнымъ дымомъ и винными парами.

Онъ повалился на кушетку и натянулъ на себя два ковра. Онъ задремалъ, но заснуть не могъ, потому что сонъ, вслѣдствіе злоупотребленія наркотиками, сдѣлался рѣдкимъ гостемъ.

Онъ не горевалъ объ утратѣ, но злился, что посмѣли оставить его одного съ позоромъ. Пойти въ гостинницу онъ не смѣлъ, поѣхать въ городъ -- тоже, это только обнаружило бы скандалъ. Онъ очутился буквально въ клѣткѣ, пойманный, связанный. И все прошедшее покрылось мракомъ; въ немъ не было ни одного свѣтлаго пункта, и его охватило такое отвращеніе, что онъ готовъ былъ бросить себя самого и свою жизнь въ клоаку и захлопнуть крышку.

Такъ онъ пролежалъ до рождественскаго утра, въ полубодрствованіи, боясь темноты и не смѣя повернуться, страшась звуковъ, издаваемыхъ кушеткой при каждомъ его движеніи. Съ мертвящимъ холодомъ въ тѣлѣ и холоднымъ потомъ на лбу, онъ чувствовалъ себя уже умершимъ и ожидалъ отпѣванія, похоронъ, разложенія. Дальше его мысли не могли идти.

Проснувшись утромъ, онъ не могъ сразу расправить тѣло, потому что всю ночь пролежалъ на одной лопаткѣ. Ему ломило позвоночникъ и онъ ходилъ, какъ обезьяна, старающаяся идти на заднихъ ногахъ.

Наконецъ, вернулась Майя. Онъ встрепенулся, услышавъ знакомый голосъ, шумъ въ кухнѣ, журчаніе воды изъ крана и стукъ кастрюль.

Майя спросила про фру.

-- Она встрѣчаетъ праздникъ въ городѣ.

-- Да, она говорила, но развѣ герръ не поѣдетъ къ нимъ?

-- Нѣтъ, у меня работа.

-- Ахъ, Господи! Такъ я приготовлю обѣдъ.

-- Постой-ка, Майя. Не свезешь ли ты фру шубу, стало очень холодно?

-- Хорошо, а гдѣ-же она живетъ?

Бумъ! Захрисъ попался, но онъ, какъ лисица, умѣлъ откусывать себѣ хвостъ.

-- Впрочемъ, можно подождать, потомъ я свезу самъ.

Но Майя любила ѣздить по желѣзной дорогѣ.

-- Нѣтъ, зачѣмъ же вамъ ѣхать то, я поѣду, только бы мнѣ знать адресъ!

-- А что у тебя на обѣдъ, Майя?

-- Я купила зайца и кислой капусты...

-- Отлично, такъ ты поторапливайся.

Вопросъ о шубѣ былъ замятъ, и Майя ушла.

Послѣ плотнаго обѣда, Захрисъ отправился спать.

Проснувшись около семи часовъ, онъ чувствовалъ себя настолько бодрымъ, что подумалъ, что можетъ обойтись безъ Іенни. И съ этимъ чувствомъ сѣлъ писать. Но перо не двигалось, и онъ не могъ найти словъ.

Стало быть: она должна придти и сидѣть съ нимъ, потомъ можетъ уйти, если сможетъ. Его опять стало клонить ко сну.

Онъ проспалъ до слѣдующаго утра и проснулся съ рѣшеніемъ переждать еще сутки, наслаждаясь свободой.

День показался ему длиннымъ; Майя лѣнилась и смотрѣла подозрительно; не убирала комнатъ, и была почти дерзка, выражая сомнѣніе въ возвращеніи фру. Разъ онъ услышалъ, какъ она говорила съ кѣмъ-то по телефону. Когда же онъ спросилъ ее, кто телефонировалъ, она ворчливо отвѣтила, что никто.

На третій день онъ снова проснулся около десяти часовъ и пошелъ прямо къ телефону, съ намѣреніемъ совершить смѣлую попытку.

Онъ вызвалъ Ганну Пай.

-- Это Захрисъ. Спроси, пожалуйста, Іенни, не нужно ли ей шубу, я тогда пришлю.

Ганна отвѣчала:

-- Конечно, я думаю, что нужна. Какъ поживаешь, голубчикъ Захрисъ? Поздравляю тебя съ праздникомъ!

Это было сказано кроткимъ голосомъ, точно она желала подольститься къ нему; и въ телефонъ онъ слышалъ какіе-то добавочные звуки, которые призналъ за голосъ Іенни, говорившей въ той же комнатѣ.

Попытка удалась. Іенни была тамъ; Ганна тяготится ей, а Іенни раскаивается.

Теперь нужно только терпѣніе, и она сама приползетъ обратно.

Онъ поѣхалъ въ городъ и отправился въ редакцію. Колѣни у него слегка подгибались, и онъ всматривался въ глаза товарищей, не извѣстно ли имъ чего-нибудь.

Но никто ничего не сказалъ, и это было, во всякомъ случаѣ, тактично.

Глава тринадцатая.

Когда, въ сочельникъ вечеромъ, Іенни явилась одна къ Ганнѣ, та приняла ее съ распростертыми объятіями:

-- Добро пожаловать въ мой домъ; здѣсь ты можешь жить, сколько захочешь, и все мое -- твое!

Іенни привели въ очень маленькую комнатку, безъ кровати, безъ туалета, но съ короткой, узкой кушеткой, неизвѣстно почему называемой турецкимъ диваномъ.

-- Здѣсь ты будешь жить, дитя мое, и никто не осмѣлится переступить этотъ порогъ!

Видя, что Іенни осматриваетъ комнату омрачившимся взглядомъ, Ганна продолжала:

-- Да, комната маленькая, но она твоя. Свобода покупается дорого, она стоитъ маленькихъ жертвъ. Теперь я оставляю тебя одну на минутку, можешь устраиваться, пока я пройду на кухню.

Она вышла, затворивъ за собой дверь.

Въ комнаткѣ было тѣсно и неприглядно. Номеръ въ гостиницѣ, или дѣвичья! Зеркала нѣтъ; и эта кушетка, на которой она должна будетъ спать! Она ненавидѣла кушетки, потому что на нихъ всегда ударяешься локтемъ о стѣну, и точь въ точь такая же была у старой Луизы дома.

Гардероба тоже не было видно, а когда она осмотрѣла комодъ, оказалось что онъ полонъ всякими вещами. Она разложила свои платья по стульямъ и кушеткѣ и сѣла на свободный стулъ. Тя былъ простой гостиничный стулъ, изъ поддѣльнаго краснаго дерева, склеенный въ нѣсколькихъ мѣстахъ и готовый разсыпаться. На немъ можно было сидѣть только совершенно прямо, держа руки на колѣняхъ.

Іенни сидѣла, уставившись въ пространство, усталая и изнемогающая.

Просидѣвъ пять безконечно долгихъ минутъ, она расплакалась. Черезъ слѣдующія пять минутъ, она спросила себя:-- Что я буду здѣсь дѣлать?

Еще черезъ пять минутъ вернулась Ганна.

-- Милая Ганна, нѣтъ ли у тебя зеркала?-- спросила Іенни, со всей покорностью, на которую была способна.

-- Зеркала? Нѣтъ, дитя мое, я ненавижу зеркала.

Тутъ наступила очередь Ганны освидѣтельствовать комнату. Увидя разбросанные вокругъ платья, перчатки и шарфики, она пришла въ нѣсколько нервное состояніе и стала подбирать вещи.

-- Мы освободимъ одинъ ящикъ въ комодѣ, дружокъ, а верхнее платье повѣсимъ въ передней.

Ганна вышла съ платьемъ, а Іенни, не выносившая упрековъ ни въ какой формѣ, бросилась на кушетку и разрыдалась.

Ганна продолжала входить и выходитъ, по своей привычкѣ, и видя, что Іенни все еще лежитъ на кушеткѣ, не утерпѣла.

-- Дѣточка! Не слѣдуетъ лежать днемъ, потому что тогда ты не будешь спать ночью.

И продолжала убирать, дѣлая видъ, что не замѣчаетъ слезъ.

Затѣмъ снова вышла, потому что у двери позвонили. То были Брунте и Перре, пріѣхавшіе съ собакой.

Ганна забыла про мальчиковъ, а собаки были ея кошмаромъ. Чтобы не сбиться съ роли, она ласково привѣтствовала ихъ, и юные джентльмены влѣзли въ занесенныхъ снѣгомъ сапогахъ, стали бродить и трогать все, что попадалось подъ руку и, въ заключеніе, забрались съ ногами на кушетку, засунувъ руки въ карманы.

Собака тоже прыгнула на кушетку, улеглась рядомъ съ ними и сейчасъ же заснула. Но спящій не отвѣтственъ за свои поступки, и собака во снѣ совершила нѣсколько непозволительныхъ дѣяній.

Снова вошла Ганна:

-- Маленькіе мальчики не должны сидѣть на диванѣ, онъ только для большихъ. Собака будетъ спать въ передней.

Мальчики не двинулись, полагая, что это шутка.

-- Развѣ мальчики не слышали, что сказала тетя? Встаньте и уведите противную собаку! Но это ужасно... кажется... возможно ли? Это невозможно...

Она заткнула одной рукой носъ, а другой схватила было собаку за ошейникъ, но сейчасъ же выпустила, потому что животное оскалило зубы и залаяло. Пришла Іенни и выманила собаку въ переднюю. Но тогда начались царапанье въ дверь и вой.

-- Надо выгнать собаку,-- сказала тетя рѣшительнымъ тономъ. Это самое простое.

Брунте, не любившій собаку, пошелъ въ переднюю и тетинымъ зонтомъ, дѣйствительно, выгналъ собаку на площадку, но въ зонтѣ при этомъ сломалось нѣсколько спицъ, и это показалось Брунте настолько забавнымъ, что онъ позвалъ Перре полюбоваться зрѣлищемъ.

Ганна не сразу увидѣла ихъ злорадство, а думала только о благополучномъ изъятіи пса:

-- Какъ это было просто!

Но это было не просто. Собаки рождены не для того, чтобы повиноваться, а для того, чтобы повелѣвать; и бульдогъ поднялъ такой лай, что на площадкѣ загремѣло.

-- Пускай ее полаетъ, она скоро устанетъ,-- сказала тетя вразумительно, точно въ совершенствѣ зная собачью натуру.

Но собаки не устаютъ лаять до тѣхъ поръ, пока ихъ не послушаются.

Между тѣмъ, Брунте развилъ игру съ вывернутымъ зонтомъ и намѣревался уже изрѣзать его на воздушнаго змѣя. При этомъ мальчики такъ фыркали, что тетя должна была посмотрѣть, что они дѣлаютъ.

Тогда она всплеснула руками, точно загоняя куръ, и воскликнула слезливымъ голосомъ:

-- Мой зонтъ, сатиновый зонтъ, онъ обтянулъ шерстянымъ сатиномъ... Нѣтъ, Іенни, ты должна обуздать своихъ мальчишекъ...

Но Іенни не могла этого сдѣлать, да и никто другой тоже. Такъ что ей пришлось примириться.

У двери позвонили, и послышался громовой голосъ мужчины, старавшійся заглушить неистовый лай собаки.

То былъ хозяинъ дома, требовавшій, чтобы собака немедленно была удалена, или усмирена, иначе онъ пошлетъ за полиціей.

-- Уберите собаку!-- вопилъ хозяинъ.-- Возьмите ее къ себѣ, а то я пошлю за полиціей!

Собака побѣдила. Ее впустили для начала въ переднюю, но послѣ того, какъ нѣкоторое время она повыла и поскреблась въ дверь, впустили и въ комнаты, гдѣ она сейчасъ же залегла на диванъ.

Власть животнаго надъ человѣкомъ была констатирована, и на томъ и осталось. Собака молчала, но поняла и лежала на диванѣ.

-- Ну, сказала Ганна,-- я ухожу.

-- Ты вернешься, вѣдь, къ обѣду?

-- Мы не обѣдаемъ въ сочельникъ, дѣтка.

-- Но мальчики голодны.

-- Они подождутъ, какъ и остальные; мальчики рано должны пріучаться къ самообладанію. Прощай, милая Іенни, не лежи теперь на диванѣ, ты испортишь себѣ сонъ на ночь.

Іенни не смѣла лежать на диванѣ, собакѣ же было можно.

-- Будьте умниками, дѣти, тогда вечеромъ вамъ дадутъ выщелоченной рыбы и каши.

-- Фу, чортъ,-- сказалъ Брунте Перре.-- я никогда не ѣмъ выщелоченной рыбы.

Ганна слышала, но притворилась, что не слышитъ, и ушла.

Тогда мальчики устроили скачку по комнатамъ и собрали всѣ ковры въ кучу. Потомъ предприняли доскональный обыскъ квартиры: открыли всѣ шкафы и ящики. Покончивъ съ этимъ занятіемъ и не найдя новаго, они вскочили на пружинный диванъ и начали скакать по нему, такъ что собака проснулась, зарычала и схватила ихъ за ноги.

Іенни ничего не видѣла и не слышала. Она сидѣла, какъ колода, неподвижная, голодная, съ ужасомъ думая о выщелоченной рыбѣ и кашѣ, которыхъ терпѣть не могла. Одну минуту она было вздумала пойти въ кухню и спросить поѣсть, но не посмѣла, потому что поняла, что если Ганна еще разъ разсердится, то имъ придется убираться на улицу.

Однако, къ вечеру въ комнатѣ стало дѣлаться все холоднѣе, она не выдержала, пошла въ кухню и попросила дровъ, чтобъ затопить въ залѣ.

-- Дровъ?-- отвѣтилъ скрипучій голосъ.-- Дровъ? Дровъ?

Іенни обратилась въ бѣгство. Но дровъ все таки принесли.

Іенни провела все время въ тихомъ ужасѣ. Она чувствовала себя, какъ заключенный въ тюрьмѣ, который долженъ голодать до вечера и затѣмъ быть наказаннымъ выщелоченной рыбой и кашей. Ахъ, если бы чуточку виски! Но у Ганны никогда небывало ничего спиртнаго, чтобы не подавать дурного примѣра, а если она когда нибудь "простужалась", то ходила внизъ въ кондитерскую и выпивала портвейну, что случалось, впрочемъ, каждый день.

Какъ ни какъ, насталъ вечеръ, и Ганна вернулась въ довольно веселомъ настроеніи. Она принадлежала къ группѣ людей, которые въ веселомъ настроеніи опасны; страхъ беретъ при видѣ ихъ ядовитаго юмора, похожаго на насмѣшку, при видѣ ихъ глазъ, ищущихъ добычи и мечущихъ стрѣлы.

Накрыли столъ, и появилась выщелоченная рыба, ожидаемая, чреватая послѣдствіями, страшная рыба. Ганна не предлагала, а всѣмъ положила сама; дѣлать было нечего!

Іенни поискала водки, но не нашла; посмотрѣла на красный Ганнинъ носъ и подумала, откуда онъ у нея взялся. Потомъ окинула взглядомъ грязно-желтое блюдо, ржавую сковороду и дрожащее желе. Бѣлый соусъ и черный перецъ напоминали свѣжеразрытую могилу на зимнемъ снѣгу.

-- Теперь вы должны научиться ѣсть выщелоченную рыбу, дѣтки,-- начала Ганна.-- Это мое любимое блюдо.

-- Мнѣ кажется, дѣти не могутъ ѣсть выщелоченную рыбу,-- кротко отвѣтила Іенни.

-- Поэтому-то я и говорю, что они должны научиться; тому, что умѣешь раньше, незачѣмъ учиться.

Но мальчики засунули руки въ карманы и откинулись назадъ,

-- Маленькіе мальчики не должны держать руки въ карманахъ и откидываться на спинки стульевъ; когда я была ребенкомъ, я должна была стоять за столомъ, и если оставляла что-нибудь на тарелкѣ, то меня наказывали...

-- Развѣ Ганна одобряла такую систему воспитанія?

-- Нѣтъ, я ее не одобряла, потому что была неразумнымъ ребенкомъ, но, когда я больше познакомилась съ жизнью... Послушайте, мальчики, если вы не. будете ѣсть рыбу, вы не получите каши!

-- Мы никогда не ѣдимъ каши!-- отвѣтили оба.

-- Что? Какъ? Да, ну такъ я ничѣмъ не могу помочь вамъ. Ганна встала и подошла къ печкѣ.

-- Ужасно, до чего здѣсь жарко, надо открыть отдушникъ.

-- Нѣтъ, милая Ганна, я ужасно озябла...

-- Неужели ты озябла, у тебя такое красное лицо, я думала, ты сторонница современной теоріи о свѣжемъ воздухѣ! Вотъ тебѣ за любовь къ животнымъ!.. Но, Боже мой, они оборвали шнурокъ у отдушника... И печка горячая, вы топили безъ меня? Тогда я должна отворить окно, потому что иначе я не могу заснуть ночью. Это мальчики оборвали шнурокъ?

Отвѣта не послѣдовало.

-- Мы не будемъ нарушать рождественскаго мира, нѣтъ, Боже сохрани, но у каждаго человѣка свои привычки, а привычки суть выраженіе чувства порядочности; я выработала свою любовь къ порядку въ молодости... Не играйте хлѣбомъ, мальчики! Я была учительницей и воспитывала много маленькихъ мальчиковъ; когда они не слушались добромъ, они слушались строгости. Я помню, разъ у меня были два скверныхъ мальчика, которыхъ нужно было отправить на Голе, вы знаете, что такое Голе? Учрежденіе принца Карла, гдѣ распущенныя дѣти получаютъ строгое воспитаніе, очень строгое... Ага, миленькая собачка хочетъ кушать, мы дадимъ ей кости, дѣтки, когда скушаемъ рыбку. Да, бѣдняжка, тебѣ дадутъ покушать!

-- Нѣтъ ли у Ганны немножко мяса?

-- Мяса, нѣтъ, тогда бы я ѣла его сама и угостила бы своихъ гостей. Мяса для собаки?-- Она засмѣялась.

-- Но ни одна собака не станетъ ѣсть рыбьихъ костей.

-- Такъ пусть научится! А то останется безъ всего.

-- Мы не можемъ морить съ голоду животныхъ, меньше всего мы, принадлежащіе къ обществу покровительства животнымъ...

Случай былъ щекотливый, и въ качествѣ передовой женщины, Ганна не рѣшилась дать заподозрить себя въ мучительствѣ животныхъ.

-- Я посмотрю потомъ, не найдется ли бульонной кости...

-- У собаки нѣтъ зубовъ, дорогая Ганна, и она не можетъ ѣсть костей...

Но тутъ старушка не выдержала, вскочила, тряся головой, и ринулась въ свою момнату, хлопая дверьми, такъ что стекла задрожали. Но дверь сейчасъ же отворилась, и голова заговорила:

-- Я раскрыла двери своего дома для беззащитной женщины и ея отвергнутыхъ дѣтей, я предложила имъ рождественское угощеніе, которымъ въ теченіе поколѣній пользовались отцы моихъ отцовъ, но я не приглашала къ своему столу собаки.

Дверь снова захлопнулась съ грохотомъ турецкаго барабана въ симфоніи, и снова отворилась для говорящей головы:

-- Вы пренебрегли моимъ простымъ угощеніемъ, предложеннымъ вамъ отъ чистаго сердца, вы недобрые люди; добрые люди принимаютъ съ открытой рукой и веселымъ духомъ, я не хочу говорить о благодарности, мнѣ не нужно благодарности, но я считаю себя въ правѣ требовать немножко такта.

Дверь захлопнулась, точно она репетировала роль или маскировалась. На этотъ разъ маскарадъ длился нѣсколько дольше.

Іенни обратилась къ мальчикамъ:

-- Пойдемте на улицу, дѣти, пойдемте къ морю.

-- О,-- отвѣтилъ Брунте,-- почему бы намъ не поѣхать домой?

-- Домой? Къ нему? Никогда! Одѣвайтесь!

Іенни начала собираться:

-- Мы пойдемъ въ какой-нибудь пансіонъ и тамъ переночуемъ. Здѣсь я не останусь ни минуты больше.

Дверь растворилась, Ганна появилась во весь ростъ, совершенно перемаскировавшись. Она слышала рѣшеніе Іенни; такое неожиданное освобожденіе уничтожило бы обыкновеннаго человѣка, но Ганна только прояснилась и не могла утаить своей радости, хотя этого и требовала простая вѣжливость.

-- Ты уходишь отъ меня, милая Іенни, ты сдѣлаешь, какъ захочешь, конечно, и, можетъ быть, ты права; видишь ли, двѣ личности, столь сильныя и самостоятельныя, какъ мы съ тобой... не могутъ ужиться подъ одной кровлей. Ты поступаешь правильно, но Іенни не возвращайся къ нему, никогда, слышишь,. никогда! Обѣщай мнѣ это: ты поселишься рядомъ въ пансіонѣ, и я буду посѣщать тебя каждый день, нѣсколько разъ въ день, когда захочешь, только позвони!

Іенни безмолвствовала, но не отъ досады, а отъ усталости и голода. Она была рада не меньше Ганны, но не могла показать этого, а, освободившись отъ тиранніи подруги, снова полюбила ее; и она нуждалась въ ея поддержкѣ для борьбы съ нимъ.

Онѣ разстались послѣ объятій и многихъ словъ, которыя должны были придать нѣкоторое благообразіе внезапному отъѣзду.

Глава четырнадцатая.

Захрисъ дотянулъ до третьяго дня Рождества, по прежнему думая, что Іенни находится у Ганны. Кроткій голосъ послѣдней въ телефонѣ онъ объяснилъ себѣ, какъ начало обратнаго похода. Но когда на четвертый день онъ вызвалъ Ганну и довольно интимнымъ тономъ спросилъ, какъ поживаетъ Іени, то получилъ рѣзкій короткій отвѣтъ:

-- Не знаю.

Стало быть, ея тамъ не было, и неустойчивыя чувства Ганны измѣнились.

Тогда Захрисъ встревожился, и, такъ какъ Майя проявляла большое пренебреженіе при разговорѣ съ нимъ, онъ понялъ, что скандалъ въ ходу. Онъ не рѣшался ни прочесть газету, ни пойти въ какое нибудь общественное мѣсто. Домъ пришелъ въ запустѣніе, пыль лежала густымъ слоемъ, и онъ затворялъ одну комнату за другой, спасаясь отъ холода, потому что нежилой домъ невозможно натопить.

Считая Іенни потерянной для себя, онъ относился къ ней какъ къ покойницѣ, и тутъ начался ея апоѳеозъ. Въ глубинѣ всякой человѣческой души заложено что-нибудь прекрасное; а память, къ чести человѣческаго рода, обладаетъ способностью вычеркивать некрасивое и превращать банальное въ прекрасное. Онъ сталъ вспоминать ее красивой, и тоска по ней возросла до безграничнаго страданія. Онъ плакалъ часами, обвиняя себя во всевозможныхъ вещахъ, даже въ ея недостаткахъ, за которые нисколько не былъ отвѣтственъ. Съѣздить за ней или написать ей письмо -- онъ чувствовалъ, что это безнадежно, и отчаяніе его дошло до крайнихъ предѣловъ.

Однажды утромъ онъ сидѣлъ въ редакціи и писалъ что-то кисло-сладкое о дурныхъ людяхъ и ихъ вліяніи на окружающихъ, когда дверь отворилась, и вошли его сыновья, необыкновенно смиренные и принаряженные.

Тогда онъ размякъ, обнялъ ихъ и расплакался. И тутъ узналъ, что они живутъ въ пансіонѣ, гдѣ съ ними дурно обращаются, потому что они не могутъ платить впередъ; что мать больна нервами и хочетъ вернуться домой.

-- А развѣ вы совсѣмъ не были у тети Ганны?-- спросилъ Захрисъ, настолько быстро оправившійся, что сталъ думать уже о мести.

-- Да, были, но только всего полдня: ничего не вышло.

-- Не вышло?

-- Ну да, онѣ сцѣпились, понятно, а потомъ она дала выщелоченной рыбы и каши, которыхъ никто не могъ ѣсть.

Захрисъ торжествовалъ.

-- Ступайте теперь и заплатите этими деньгами за пансіонъ, а потомъ поѣзжайте съ мамой домой.

Мальчики выбѣжали вонъ.

Все горе было забыто. Ганна получила свое за сманиваніе чужихъ женъ, а Іенни была разбита. Побѣда по всему фронту

Онъ выпятилъ грудь и напыжился. Одно соприкосновеніе съ дѣтьми и женой вернуло ему жизнь и силы, и онъ уже представлялъ себя за письменнымъ столомъ съ своимъ романомъ, мстителемъ, черпающимъ силу изъ нея, которую онъ видѣлъ уже враждебной и некрасивой.

Онъ побѣдилъ, слѣдовательно, онъ былъ правъ, судьба была за него. Но при заключеніи мира, онъ продиктуетъ условія и потребуетъ отъ побѣжденнаго полнаго подчиненія.-- Полнаго,-- повторилъ онъ про себя.

Онъ уже не боялся никакого скандала, не боялся ничего на свѣтѣ; онъ выросъ до сверхъестественныхъ размѣровъ, а великодушіе побѣдителя было чуждымъ ему чувствомъ.

Онъ всталъ, чтобы совершить побѣдное шествіе по редакціи, куда не осмѣливался проникнуть въ скорбные дни.

Онъ покажетъ имъ, что онъ тотъ же, что и раньше, и если они слышали какія-нибудь сплетни, то увидятъ, что онъ остался непреклоннымъ.

Открывъ дверь въ репортерскую комнату, онъ увидѣлъ...

Пріѣзжій, его сынъ, стоялъ, наклонившись надъ конторкой, а рядомъ съ нимъ стоялъ репортеръ, положивъ руку ему на шею...

Захрисъ тотчасъ же отступилъ и ринулся къ редактору.

Легнрутъ находился въ равнодушномъ настроеніи, закаленный я ожесточенный въ газетныхъ бояхъ.

-- Ты нанялъ молодого человѣка въ контору?

-- Да, онъ просилъ мѣста сторожа. Вы не родственники-ли? Онъ носитъ твое имя.

-- Сторожа? Какъ же онъ можетъ быть такъ близокъ съ нашимъ коллегой ***?

-- Это меня не касается, но *** близокъ, вѣдь, со всѣми молодыми людьми. Они были вчера вмѣстѣ въ театрѣ.

-- И ты позволяешь это?

-- Какъ же я могу запрещать это въ наши просвѣщенныя времена? Ты самъ, вѣдь, писалъ въ защиту всѣхъ пороковъ и преступленій.

Захрисъ чувствовалъ себя побитымъ. Положеніе было безвыходно, и самое ужасное изо всѣхъ, въ какія онъ попадалъ. Нѣтъ, конечно, судьба была не за него.

-- Ты не можешь уволить его? Иначе я не останусь.

Легнрутъ, вѣроятно, втайнѣ желалъ чего-нибудь подобнаго, потому что отвѣтилъ:

-- Нѣтъ, не могу. И онъ говоритъ, къ тому же, что онъ твой сынъ. Это правда?

Отвѣта не послѣдовало. Легнрутъ продолжалъ:

-- Если это такъ, то неужели тебя стѣсняетъ, что онъ занимаетъ такую низкую должность? Вѣдь, ты же демократъ?

Никакого отвѣта.

-- Но, если ты не довольствуешься положеніемъ сотрудника и тебѣ у меня не нравится, то я не могу помѣшать тебѣ уйти.

-- Ты увольняешь меня? Тебѣ придется раскаяться.

-- Вовсе нѣтъ! Никто и не замѣтитъ твоего отсутствія, потому что ты исписался! Оставь меня.

Захрисъ ушелъ, по обыкновенію, въ бѣшенствѣ, какъ всегда, когда несчастье постигало его.

Приближаясь, послѣ нѣкоторыхъ обходовъ, къ своему дому, Захрисъ настроился на сцену примиренія и въ душѣ совершенно успокоился, увидѣвъ, что дача освѣщена.

Его встрѣтили мальчики и собака, какъ всегда.

-- Гдѣ мама?спросилъ онъ.

-- Она лежитъ наверху,-- былъ отвѣтъ.

Онъ пошелъ наверхъ и нашелъ широкую спину на кровати.

-- Добро пожаловать! Поздравляю съ возвращеніемъ!-- сказалъ онъ.

Спина не шевелилась.

-- Дай мнѣ отдохнуть, я больна,-- сказала Іенни.

По тону Захрисъ услышалъ, что ничто не измѣнилось. Онъ понялъ, что она стремилась къ дому и удобной постели, жаждала услугъ и ухода. Весь апоѳеозъ распался, и Іенни была передъ нимъ во всемъ своемъ прежнемъ безобразіи. Спина стала жирнѣе прежняго, и онъ ненавидѣлъ ее за это. Развѣ у него не была средствъ содержать молодую красивую женщину, и неужели онъ долженъ возиться съ этой колодой. И то, что онъ самъ желалъ такою, раздражало его еще больше. Что онъ будетъ дѣлать съ этой больной, которая не можетъ даже заставить себя говорить. Онъ разсчитывалъ на пріятный вечеръ въ старомъ стилѣ, и для этой цѣли привезъ новый комплектъ винъ, который спряталъ въ гардеробѣ.

Онъ сдѣлалъ нѣсколько намековъ относительно своего удовольствія, разсказалъ о купленномъ новомъ винѣ и о какихъ то канделябрахъ,

Когда это не произвело никакого впечатлѣнія, онъ сталъ грубъ, потому что видѣлъ, что все тщетно.

-- Если ты больна, то нужно пойти въ больницу или къ врачу.

-- Оставь меня въ покоѣ,

-- Да, я оставлю тебя въ покоѣ!

Дверь щелкнула, какъ выстрѣлъ, и Захрисъ пошелъ внизъ, въ гостинную, поискать компаньоновъ для виски. Теперь онъ опять могъ ходить по трактирамъ! Такая благодать знать, что они дома! Честь была спасена.

Послѣдовавшій за тѣмъ періодъ былъ самымъ ужаснымъ въ жизни Захриса. Супруги мучили другъ друга съ изысканной жестокостью. Іенни только лежала и жирѣла. Такъ какъ ей не давали больше морфія, она стала прибѣгать къ спирту.

Захрисъ сидѣлъ снизу и писалъ романъ; иногда ходилъ наверхъ посмотрѣть на свою жертву и помучить ее. Одинъ уже разговоръ съ ней давалъ ему силу продолжать казнь,

А Іенни все лежала на кровати, одѣтая или раздѣтая; и когда постель начинала горѣть подъ ней, она выходила на балконъ, такъ что люди по ночамъ видѣли бѣлую фигуру подъ самой крышей, надъ верхушками деревьевъ.

Живя въ постоянномъ опьяненіи, она утратила всякое самообладаніе, лгала, забывала, повторяла по нѣскольку разъ одно и тоже, была то раздражительна, то безучастна. Никто не навѣщалъ ихъ, и они никого не приглашали.

Иногда у нея бывали свѣтлые часы, и тогда она дѣлалась.ясновидящей.

-- Что ты пишешь тамъ внизу? Что-нибудь хорошее? Когда я засыпаю, мнѣ кажется, что я внизу и читаю, что ты написалъ; но хотя я не помню прочитаннаго, во мнѣ остается впечатлѣніе чего-то отвратительнаго. Ты не таковъ, какимъ кажешься, Захрисъ, и если бы люди знали тебя. Ты ждешь-недождешься моей смерти, я знаю, и я скоро умру... Ты же останешься жить, и въ этомъ твое наказаніе, потому что жизнь -- адъ...

-- Хочешь видѣть дѣтей?-- обыкновенно предлагалъ Захрисъ.

-- Нѣтъ, не хочу, они такъ похожи на тебя... слишкомъ похожи; въ нихъ проявляется все то, что живетъ въ скрытомъ видѣ въ тебѣ, и черезъ нихъ месть когда нибудь поразитъ тебя... месть за все сдѣланное тобою зло... я помню, какъ ты разорилъ Кило и стыжусь, что тогда не выдала тебя... Ты ограбилъ Фалькенстрема... да кого ты не ограбилъ?

Отвращеніе къ жизни увеличивалось у Іенни съ каждымъ днемъ, и въ такой же мѣрѣ возрастала ея ненависть къ мужу. Она чувствовала, что онъ затѣваетъ что-то злое за письменнымъ столомъ. И однажды наудачу процитировала нѣсколько мѣстъ изъ его рукописи. Въ простотѣ своей, онъ, разумѣется, подумалъ, что она была ночью внизу и рылась въ его бумагахъ, поэтому съ тѣхъ поръ онъ сталъ держать ихъ подъ замкомъ. Но когда одинъ разъ она разсказала ему его мысли еще до того, какъ онѣ были занесены на бумагу, онъ задумался было, но потомъ объяснилъ это случайностью. Однако онъ сталъ ея бояться и избѣгалъ ея общества. Въ концѣ концовъ, она осталась лежать одна наверху. Мальчики не ходили къ ней, отчасти потому, что она сама не хотѣла ихъ видѣть, отчасти потому, что находили это скучнымъ.

Разъ ночью Захрисъ лежалъ внизу и не спалъ и вдругъ услышалъ, какъ Іенни встала и двинула стуломъ у письменнаго стола. Затѣмъ наступила продолжительная тишина, прерываемая однако сухимъ поскрипываніемъ башмаковъ или туфель, переступавшихъ съ мѣста на мѣсто, какъ бываетъ, когда сидятъ за столомъ и пишутъ. Что она сидитъ за письменнымъ столомъ, онъ слышалъ, но что она дѣлаетъ? Пишетъ? Вдругъ она составляетъ духовное завѣщаніе, или пишетъ свои признанія!

Не желая предоставлять свою судьбу случаю, онъ подкрался по лѣстницѣ и взглянулъ въ замочную скважину. Она, дѣйствительно, писала.

Не оборачиваясь, она сказала внятнымъ голосомъ:

-- Не подслушивай у дверей; я пишу просто письмо, а вовсе не мемуары.

Пристыженный, но не безъ чувства нѣкотораго состраданія.

Захрисъ вошелъ въ комнату. Ящики были выдвинуты, и всюду замѣчался безпорядокъ!

Высокая, ясная и гордо-спокойная, она повернулась на стулѣ. Послѣдняя недѣля, что онъ ее не видѣлъ, такъ измѣнила ея видъ, что онъ.былъ пораженъ, и первой его мыслью было:-- Она поправляется, я пропалъ!

-- Не бойся,-- отвѣтила Іенни точно на его мысль,-- я не поправлюсь. Остальное можешь представить себѣ самъ! Я не сдѣлаю никакого скандала. Не упрекай себя ни въ чемъ, но не мѣшай мнѣ въ моемъ дѣлѣ. Я устала и хочу только спать.

Захрисъ поискалъ какого-нибудь подходящаго возраженія, философскаго утѣшенія, или чего-нибудь подобнаго, но не могъ лгать передъ этими глазами, и ушелъ, въ общемъ довольный исходомъ своей экспедиціи.

Онъ давно уже зналъ, что она должна умереть. Докучливый свидѣтель, единственный, знающій его мысли, сообщникъ его преступленій, обвинитель, страшный человѣкъ, могущій обезчестить его однимъ только маленькимъ маневромъ -- уходомъ изъ его дома -- она должна была умереть!

И онъ спокойно заснулъ, съ спокойнымъ сознаніемъ, что это происходитъ безъ его видимой вины.

Онъ прождалъ восемь дней и восемь ночей, прислушиваясь къ каждому звуку сверху и заходя къ ней. Когда же онъ не могъ скрывать своего нетерпѣнія, она сказала:

-- Будь покоенъ, это скоро случится, но я должна приготовиться. Я лежу и думаю о всемъ противномъ, что пережила, чтобъ увеличить въ себѣ отвращеніе къ жизни, и я должна сначала хорошенько искоренить тебя изъ моей души и тѣла, а то мнѣ придется взять тебя и на ту сторону, а этого я не хочу. Да, ты не знаешь, что такое та сторона, поэтому ты и останешься на этомъ берегу, гдѣ тебѣ хорошо. А я знаю, что есть другая сторона, потому что я видѣла ее и тамъ встрѣтилась съ моей матерью и сестрами. Это были простые, честные люди, жившіе въ трудѣ и лишеніяхъ, но терпѣливые въ надеждѣ, и не ожидавшіе блаженства здѣсь. Я же, наоборотъ, попавъ въ заколдованный кругъ твой и твоихъ друзей, хотѣла имѣть его здѣсь, теперь, такъ какъ ты и другіе отняли у меня надежду на блаженство тамъ. Знаешь, иногда я думаю,-- на пользу или во вредъ ваши книги? Вы, поэты, стоите вѣдь внѣ жизни и общества, вы, точно птицы, живущія въ воздухѣ и смотрящія внизъ на міръ и людей. Можете-ли вы правильно видѣть вещи? Могутъ ли ваши воздушныя ученія имѣть какое-нибудь примѣненіе къ тяжелой земной жизни? Вашъ трудъ, вѣдь, игра, а ваша жизнь -- праздникъ? Вы презираете мѣщанъ и мѣщанскую жизнь. Вы называете вѣрныхъ долгу и послушныхъ закону раболѣпными болванами, терпѣливыхъ -- трусами, страждущихъ -- лицемѣрами. Я проклинаю тотъ часъ, когда я попала въ вашъ цыганскій міръ съ его преступной моралью, я прославляю Бога, открывшаго мнѣ глаза и возвратившаго мнѣ надежду и вѣру въ лучшій міръ...

-- Это Кило научилъ тебя этимъ штукамъ?-- шипѣлъ Захрисъ.

-- Да, онъ, лучшій и потому наиболѣе презираемый. Онъ пишетъ мнѣ, а я пишу ему, онъ вернулъ меня къ человѣческой жизни, когда я чуть не заблудилась въ вашемъ звѣринцѣ, потому что вы были звѣрьми, и теперь дороги наши расходятся. Прошу тебя никогда не приходить ко мнѣ, потому что я ненавижу тебя, какъ зло, личность твоя издаетъ зловоніе для меня, хотя самъ ты этого не замѣчаешь; и когда ты касаешься меня своими мыслями, тѣло мое горитъ, какъ отъ удара крапивой. Прощай!

Глава пятнадцатая.

Невесело жилось Захрису послѣ визита въ редакцію. То, что онъ почти получилъ отставку, заставляло его забывать о позорѣ и огорченіи, вызванныхъ появленіемъ юноши. Какъ ни какъ, онъ носилъ это дитя на рукахъ, положилъ на него первыя отцовскія чувства, приносилъ жертвы, строилъ кланы на будущее. Преступный подлогъ, идущій на цѣлыя поколѣнія и остающійся ненаказуемымъ.

Что же, помочь этому нельзя, но онъ долженъ спасти свое имя; спасти юношу изъ ямы, въ которую онъ попалъ, было невозможно, потому что въ этомъ случаѣ, повидимому, господствовалъ рокъ, съ которымъ нельзя бороться. У него были товарищи, въ молодости проявлявшіе противоестественныя влеченія, затѣмъ женившіеся и все-таки вернувшіеся къ старому. Примѣры эти увлекли его, подобно нѣкоторымъ другимъ, къ тому, чтобы въ одной изъ своихъ книгъ постараться объяснить эту ненормальность, и объясненіе приняло форму извиненія, пожалуй даже, защиты ихъ недостатка. Но тогда противъ него возстали оба лагеря.

-- Онъ защищаетъ порокъ!-- кричали непорочные. А защищаемые давали понять, что не нуждаются ни въ какой защитѣ. Они стояли выше всѣхъ мелкобуржуазныхъ точекъ зрѣнія.

Итакъ: здѣсь ему ничего не добиться; оставалось только спасать имя. Онъ пошелъ къ своему адвокату и изложилъ дѣло.

-- Ты не можешь отказаться отъ отцовскаго званія, но можешь деньгами заставить его перемѣнить имя.

-- Тогда я подвергнусь постоянному вымогательству, потому что какъ только ему понадобятся деньги, онъ снова назовется моимъ именемъ.

-- Вѣроятно!

-- Стало быть, нечего дѣлать?

-- Нечего! Вамъ, вступающимъ въ бракъ мужчинамъ, слѣдовало бы остерегаться! Отказываться отъ свободы жизни, чести, имущества въ пользу первой попавшейся женщины, это легкомысленно.

-- Кого же выбрать, когда всѣ одинаковы! У половины націи фальшивыя метрическія свидѣтельства.

-- Что дѣлать? Пусть дѣти носятъ имя матери: мы видимъ уже, какъ дѣти инстинктивно заявляютъ претензіи на имя матери наряду съ отцовскимъ. Это переходъ!

-- Но, вѣдь, это возвращеніе матріархата! общество дикарей:

-- Да! Развѣ не лучше такъ, чѣмъ, чтобы мужчина жилъ подъ постояннымъ опасеніемъ безчестья.

-- И наслѣдство послѣ меня онъ тоже можетъ получить?

-- Конечно! Вотъ тебѣ и право наслѣдованія для незаконныхъ дѣтей, за которое ты такъ ратовалъ!

-- Тогда государство и общество пойдутъ къ черту!

-- Да-а! Но вѣдь такова же и была ваша цѣль. Снести все и дать вырости новому.

Это утѣшеніе: умереть за свое ученіе.

Захрисъ ходилъ въ городѣ по ресторанамъ и портернымъ, чтобы поболтать, но сначала заглядывалъ въ дверь, и всегда видѣлъ какого-нибудь несимпатичнаго человѣка, съ которымъ не могъ оставаться въ одной комнатѣ. Такимъ образомъ, онъ бродилъ, какъ чужой, по этому городу, который называлъ своимъ, и который теперь отвернулся отъ него.

По привычкѣ и изъ вкуса ко всему нездоровому, онъ пошелъ въ полицію, къ своему знакомому комиссару.

Тотъ былъ въ конторѣ и, видимо, былъ пораженъ визитомъ.

-- Да, тонкіе вы ребята, нечего сказать,-- началъ онъ.

-- Какъ такъ?

-- А газетная компанія-то... развѣ ты не знаешь?.. на краю банкротства, и требуютъ, чтобы васъ всѣхъ притянули, между прочимъ, и тебя... Вы играли съ фальшивыми картами. Было написано, что капиталъ общества составитъ самое большее 200 тысячъ кронъ, но вы никогда не внесли ни гроша, а когда нужно было покрывать недостачу, вы заманивали на покупку акцій новыхъ бѣдняковъ.

-- А меня-то это чѣмъ касается?

-- Ты принималъ въ этомъ участіе и заманилъ Фалькенстрема,Кило и еще многихъ другихъ, имена которыхъ не приводятся.

-- Я самъ въ это вѣрилъ!

-- Ты всегда невиненъ, въ этомъ твой большой секретъ, но на этотъ разъ не отвертѣться и тебѣ.

-- Почемъ знать?-- прошипѣлъ Захрисъ.

-- Чортъ возьми, что ты говоришь! Я давно ужъ разобралъ твои карты; твой малецъ былъ тутъ вчера, и онъ поразсказалъ намъ кое-что...

-- Какой малецъ?

-- Не твои всегдашніе каторжники, а такъ, полубратъ, или какъ его назвать... Онъ совершенно просто сказалъ, что ты собираешься убить свою жену.

-- Чего ему здѣсь было нужно?

-- У насъ было съ нимъ маленькое дѣльце, онъ принадлежитъ, видишь-ли, къ извѣстной лигѣ...

-- Это ложь!

То былъ послѣдній рессурсъ Захриса.

-- Послушай, ты, Захрисонъ, Ларсъ Петеръ Захрисонъ, когда ты выйдешь изъ этихъ дверей, подумай обо мнѣ; помни, что я невидимо слѣдую за тобой и наблюдаю за каждымъ твоимъ шагомъ. Пока не схваченъ еще ни одинъ изъ васъ, но вы находитесь подъ надзоромъ. Ты понимаешь, что мое скромное положеніе не позволяетъ мнѣ имѣть столь важныхъ знакомымъ, поэтому я заблаговременно отказываюсь отъ знакомства съ герромъ Захрисономъ и прошу его оставить эту комнату, и поскорѣй, живо, стрѣлой, вонъ!

Захрисъ очутился за дверью въ прихожей. Это произошло съ такой быстротой, что онъ не успѣлъ очнуться. Но на улицѣ онъ началъ приходить въ себя.

Онъ ужаснулся передъ жизнью и людьми! И побѣжалъ домой. Домой, въ прибѣжище отъ ресторановъ, гдѣ онъ могъ отсыпаться отъ хмеля невозбранно въ теченіе сколькихъ хотѣлъ часовъ, гдѣ всегда находилъ по крайней мѣрѣ слушателя. Онъ стремился къ ней, которая, все таки, несмотря ни на что...

Но онъ боялся поѣзда и потому поѣхалъ на пароходѣ. Тамъ не нужно сидѣть въ клѣтушкѣ и смотрѣть врагу въ глаза.

Онъ ѣхалъ на зимнемъ пароходѣ, но избѣгалъ взглядовъ людей. Онъ былъ на ты съ капитаномъ, но не смѣлъ заглянуть къ нему наверхъ, хотя обыкновенно забирался на командирскій мостикъ и подавалъ совѣты при маневрированіи. Теперь впервые ему пришло въ голову, что капитанъ, можетъ быть, тоже только терпѣлъ его, но проявлялъ любезность ради дѣла и изъ страха передъ газетой. Ему показалось даже, что капитанъ какъ будто разговариваетъ объ немъ съ штурманомъ, бросая на него подозрительные взгляды. Проѣзжая мимо Блокгустулля онъ взглянулъ на стоящій на Сиклаенскомъ мысѣ бѣлый домъ, монастырь, всѣ окна коего были озарены лучами заходящаго солнца. Крыша придавала строенію сходство съ ковчегомъ, остановившимся на горахъ послѣ потопа. Захрисъ не стремился туда, но желалъ, чтобы монастыря не было. Онъ угнеталъ, затемнялъ, безпокоилъ и стѣснялъ. Тамъ нѣсколько человѣкъ спасалось отъ отчаянія, отказавшись отъ міра и своихъ требованій и предпочтя страданіе мести. Онъ ненавидѣлъ ихъ, какъ ненавидѣлъ добро и красоту; преслѣдовалъ ихъ своей клеветой и анекдотами; но они не отвѣчали. Съ ними онъ не могъ справиться.

Вернувшись домой, Захрисъ сейчасъ же пошелъ къ Іенни. Онъ былъ тихъ и точно искалъ защиты, но, по обыкновенію, встрѣтилъ только спину.

-- Какъ ты чувствуешь себя, дружокъ?

Лежавшая въ полудремотѣ Іенни подумала, что бредитъ, и отвѣчала нараспѣвъ:

-- Скоро мнѣ будетъ совсѣмъ хорошо,

Затѣмъ продолжала, точно проснувшись и соображая, хотя по прежнему въ дремотѣ:

-- Знаешь, у меня здѣсь телефонъ, такъ что я слышу все, что захочу. Они сидитъ въ оперномъ кафе и говорятъ о насъ. Они называютъ тебя киноварью, а меня литературной падалью... Что это такое? А теперь говорятъ, что должна притти полиція... Зачѣмъ они говорятъ киноварь? Это Захрисъ? Здравствуй! Ты пьянъ, по обыкновенію?

Помолчавъ, она продолжала нараспѣвъ:

-- Что посѣешь, то пожнешь! Послушай, что я скажу тебѣ: твои сыновья бѣгаютъ за дѣвчонками; и школьный совѣть сдѣлалъ замѣчаніе, что они праздно болтаются. Они больны не больше моего; это просто была выдумка, чтобы покрыть ихъ лѣнь и глупость. Отдай ихъ бъ ученіе къ кузнецу, или на Гола, а то они попадутъ въ Ланггальменъ. Что за чертовскую жизнь мы вели; и мальчиковъ испортилъ ты самъ. Брунте четырнадцать лѣтъ, а онъ пришелъ сегодня и разсказалъ мнѣ, что у сосѣдки рядомъ родился ребенокъ, и его пришлось вытаскивать щипцами. А Перре недавно рвало, потому что онъ слишкомъ много выпилъ пуншу въ городѣ; они уже таскаются по кабакамъ! Отдай ихъ на Гола.

Она было задремала, но сейчасъ же проснулась:

-- Я только что говорила съ Кило! Вотъ онъ такъ живетъ въ другомъ мірѣ и научилъ меня стремиться туда. Мы не пишемъ другъ другу, такъ что тебѣ не за чѣмъ подкарауливать письма: мы только разговариваемъ, въ мысляхъ! Ступай. Не прикасайся ко мнѣ руками! Ты -- сатана, я чувствую твою злую волю, но Боже, помоги мнѣ! Іисусе Христе, помоги мнѣ! Что ты дѣлаешь со мной? Я закричу, если ты не уйдешь. Убійца! тебя уже называютъ такъ! А мальчикъ у оконнаго стекла... у! Вся старая гниль всплываетъ наверхъ! Іисусе, спаси меня!

Она снова задремала.

Захрисъ прокрался внизъ. Онъ былъ преимущественно золъ, потому что никто не смѣлъ говорить ему о его внутреннемъ содержаніи. Эта непріятная свидѣтельница, читавшая всѣ его мысли, должна поскорѣе уйти, да и едва ли ея надолго хватитъ, разъ она такъ бредитъ. Онъ желалъ этого такъ сильно, что почти вѣрилъ въ это. И, опустившись на качалку, началъ разрабатывать этотъ мотивъ. Продать ему дачу сразу, или прожить здѣсь годъ траура? Что стоитъ могила? Отвезти ее въ городъ, или она можетъ лежать и здѣсь, въ деревнѣ? И такъ далѣе.

Затѣмъ онъ вспомнилъ, что только что наверху она сказала нѣсколько "хорошихъ вещей", въ живописныхъ выраженіяхъ, и пошелъ къ письменному столу, чтобы записать ихъ для своего романа. Онъ заставлялъ умирающую позировать ему и диктовать протоколъ. Что мать могла смотрѣть на собственныхъ дѣтей такимъ объективнымъ взглядомъ, это было ново и грандіозно.

Позвонили. Захрисъ отперъ самъ и очутился лицомъ къ лицу съ Смартманомъ, за которымъ стояли Легнрутъ и Гаральдъ, мѣстный пророкъ. Смартманъ имѣлъ возбужденный и радостный видъ, и даже Легнрутъ, вопреки обыкновенію, сіялъ.

-- Можно намъ войти, мы постараемся пройти какъ можно тише, такъ какъ у тебя больная,-- началъ Смартманъ.

-- Мы хотѣли только сказать, что мы спасены!

-- Газета продана, и выгодно!-- шепнулъ Легнрутъ.-- Ты долженъ только дать свою подпись!

Захрисъ сначала передохнулъ, потомъ расхохотался во всю глотку.

-- Идите потихоньку!-- сказалъ онъ.-- Налѣво, въ столовую, оттуда насъ не будетъ слышно!

Компанія на цыпочкахъ пробралась въ столовую, гдѣ сейчасъ же появились рюмки и бутылки.

Захрисъ просмотрѣлъ бумагу. Нашли честнаго человѣка, давшаго обмануть себя. Книги общества были предъявлены, число подписчиковъ установлено...

-- Развѣ у насъ было такъ много подписчиковъ въ провинціи?-- простодушно спросилъ Захрисъ.

-- Да, разъ я самъ записывалъ ихъ, то могу поручиться въ этомъ,-- отвѣтилъ Смартманъ.

-- Такъ вотъ, въ чемъ заключалась твоя миссія въ провинціи?-- замѣтилъ Захрисъ.-- Нельзя сказать, чтобы это было особенно тонко...

-- Но разъ конкурренты дѣлаютъ то же самое...

-- Пиши и не болтай!-- прервалъ Ленгрутъ, желавшій сохранить внѣшнія приличія.

Написали, потомъ стали разговаривать, сначала шепотомъ, затѣмъ crescendo.

Пришелъ Брунте. Чтобы нѣсколько облегчить настроеніе, Захрисъ спросилъ:

-- Ну, что мама?

-- Да что, ничего; она встала и одѣлась.

Мальчикъ самъ проболѣлъ половину своей жизни школьной лихорадкой, такъ что не вѣрилъ въ чужія болѣзни.

Захрисъ вѣрилъ во все выгодное и пріятное, и потому сейчасъ же подумалъ, что они могутъ поужинать здѣсь, дома. Такъ давно ему не приходилось принимать у себя пріятелей; Іенни можно дать къ тому времени морфія, и она будетъ спать, какъ мертвая.

Заказали ужинъ изъ гостинницы, и начался пиръ въ стилѣ старыхъ временъ. Тогда все совершалось посредствомъ ѣды и питья, и также было и теперь.

Разговоръ вертѣлся около идеи акціонерныхъ предпріятій, и революціонизирующаго вліянія ея на торговлю и промышленность. Охотно признавали, что законодательство страдаетъ пробѣлами, такъ какъ не представляетъ гарантій того, чтобы капиталъ уплачивался наличными деньгами.

Сложивъ вину съ себя на законодательство, приступили къ устрицамъ, шампанскому и болѣе легкимъ темамъ. Говорили большей частью о чужихъ женахъ, о театрахъ и кафе-шантанахъ. Захрисъ разсказывалъ анекдоты о своихъ пріятеляхъ и ихъ женахъ, о знаменитыхъ людяхъ, которыхъ онъ видѣлъ, и чьи имена отбрасывали на него лучи своей славы. Онъ снова предсѣдательствовалъ за своимъ столомъ и смотрѣлъ на гостей, какъ на публику. Онъ росъ и раздувался. Голоса возвысились, выкопали старыя воспоминанія, все было, какъ въ прежніе дни, и они забыли о томъ, кто спалъ наверху.

Вдругъ дверь въ переднюю отворилась. Вошла Іенни, въ вечернемъ туалетѣ, съ цвѣткомъ въ волосахъ. Видъ у нея былъ какъ у бодрствующей, но взглядъ какъ-то странно затуманенъ, точно у лунатика. Первое впечатлѣніе былъ ужасъ, потому что друзья не видѣли ее очень давно, и превращеніе молодой стройной женщины въ жирную, красную матрону совершалось не на ихъ глазахъ. Но въ одну минуту, точно поблѣднѣвъ при видѣ ихъ ужаса, вздутое лицо ея опало, и сдѣлалось прежнимъ. Помолодѣвъ и улыбаясь, она обратилась къ старой гвардіи:

-- У васъ шампанея, голубчики, и вы не хотите угостить меня!

Волшебство совершилось, всѣ встали, привѣтствуя, обрадованно уступая мѣста, и выпили за здоровье Іенни. Ура!

Іенни ожила, повеселѣла, выпила вина и говорила безъ перерыва.

-- Поди и сядь ко мнѣ на колѣни, Смартманъ, ты всегда былъ моимъ фаворитомъ, у тебя такіе чудные волосы!

Гаральдъ выбился изъ своего лихорадочнаго гипноза, и, такъ какъ тонъ былъ данъ, онъ подхватилъ:

-- Вы слышали, что полиція проституировала жену Смартмана?

Загремѣлъ взрывъ хохота, и челюсти и пасти разверзлись до самаго корня языка.

-- Да,-- отвѣтила Іенни,--но я слышала, что Смартъ самъ натравилъ на нее полицію. И въ то же время, Ада будто бы была схвачена по ошибкѣ и отведена на осмотръ.

Захрисъ заплакалъ отъ смѣха, услышавъ о непріятности, постигшей одного изъ его враговъ.

-- Ада -- на осмотръ?

Гаральдъ долженъ былъ приподнять его и поколотить въ спину, чтобы онъ не задохнулся отъ смѣха и кашля.

-- Ну, а гдѣ нынче вечеромъ твои дьяволята, спросилъ Смартманъ въ отместку.

Іенни омрачилась:

-- Фу, развѣ можно такъ говорить... Теперь я вамъ спою. Легнрутъ будетъ аккомпанировать!

-- Нѣтъ, лучше потанцуемъ!

-- Браво!-- воскликнула Іенни.-- Будемъ танцовать! Богъ вѣсть, сколько времени ужъ я не танцовала!

Протанцевавъ туръ съ Смартманомъ, Іенни сѣла. Выпила стаканъ и заговорила. Но теперь она опять измѣнилась. Глаза смотрѣли, но взглядомъ отсутствующимъ.

-- Тише, вотъ телефонъ! Это онъ!

Она впала точно въ экстазъ и стала элегичной. Вся ея личность точно уничтожилась, и она превратилась въ медіума, находящагося во власти другихъ, постороннихъ, отсутствующихъ, которые овладѣвали ею по очереди.

-- Вы, послушайте! Нѣтъ, я не хочу сидѣть за однимъ столомъ съ вами!

Она встала. Смартманъ, полагая, что она играетъ леди Макбетъ, шутя крикнулъ: браво!

-- Я вижу васъ, хотя мои глаза не видятъ. Вы такъ далеки и малы, точно куклы въ окнѣ игрушечнаго магазина; у васъ синія лица, какъ у покойниковъ; но это оттого, что вы мертвы; вы совершили самоубійство -- говоритъ онъ -- а одинъ изъ васъ убивалъ! Вонъ онъ сидитъ! Если я проживу долго... поскольку это можетъ называться жизнью... нѣтъ, я умерла... чрезъ три дня вы получите приглашеніе на мои похоровы... и придете съ цвѣтами, на мнѣ будетъ голубое платье и тогда вы будете оплакивать Іенни, такъ же, какъ я оплакивала ее, ея молодость и ея прошедшую красоту.

Лицо ея снова измѣнилось, вытянулось и длинный овалъ покрылся мертвенной блѣдностью:

-- Теперь я говорю вамъ: покойной ночи! Сидите, сидите, мнѣ ничто не мѣшаетъ, когда я засну. Покойной ночи, безнадежные люди!

Она отступила къ двери, и съ послѣднимъ остаткомъ кокетства вышла, пятясь, чтобы не показать своей старушечьей спины.

Гости подумавшіе, что она разыграла сцену, нѣсколько разъ улыбались, а послѣ ея выхода разразились апплодисментами. Но Захрисъ одинъ понялъ.

-- Она больна!-- сказалъ онъ,-- простите, но придется прекратить нашъ пиръ.

И гости стали расходиться, но недовольные, потому что не знали, чего держаться, и не понимали, что видѣли и что слышали.

Глава шестнадцатая.

Когда Захрисъ остался одинъ ночью, послѣ пирушки съ пляской мертвецовъ, мысли его приняли другое направленіе.

Финансы его, благодаря продажѣ газеты, улучшились, потому что старый составъ редакціи остался, но съ повышенными окладами; это придало ему желанія жить, начать новую жизнь съ здоровымъ человѣкомъ. Іенни, все равно, конченный человѣкъ, это онъ видѣлъ сегодня вечеромъ. Она утратила всякую прелесть для мужчинъ, а этого то онъ и добивался, потому что теперь, наконецъ, онъ могъ быть спокоенъ. Теперь онъ могъ купить себѣ новую женщину, которая будетъ его развлеченіемъ, потѣхой его старости, а,въ случаѣ надобности, и сидѣлкой...

Онъ всталъ и, вспомнивъ о разыгранной Іенни вечеромъ сценѣ, записалъ ее.

Затѣмъ продолжалъ строить планы. Мальчиковъ надо сейчасъ же помѣстить... да что? Они не умѣли ни писать, ни считать, не умѣли вести себя среди людей. Свободное воспитаніе ихъ было, пожалуй, ошибкой; то, что они принимали участіе въ вакханаліяхъ, совсѣмъ не такъ ужъ умно; а то, что ихъ выставляли геніями, позволяли бѣгать по театральнымъ ложамъ, интервьюировали и помѣщали ихъ біографіи въ газетахъ, внушило имъ слишкомъ высокое мнѣніе о себѣ; но что же изъ нихъ будетъ? Университетскій дипломъ требуется для всего, а они не прошли даже народной школы...

Сверху донесся крикъ. Захрисъ взбѣжалъ по лѣстницѣ... Іенни поднялась на постели и видимо смотрѣла на что то, приводившее ее въ ужасъ...

-- Достань доктора и сидѣлку, скорѣе, но не показывайся больше ко мнѣ! Я не могу тебя видѣть!

Захрисъ тоже не былъ расположенъ приближаться, и съ удовольствіемъ отправился внизъ исполнять приказаніе.

Началась агонія... Она была не красива и не поучительна. Мальчики проявили полное безчувствіе, дѣлали наблюденія и разсужденія, какъ вивисекторы. Они были рождены въ насиліи, и мать проклинала ихъ еще въ утробѣ.

Захрисъ ходилъ внизу по комнатамъ, прислушиваясь къ происходящему. Наверху точно пилили дрова. Иногда онъ плакалъ отъ жалости, предоставляя себѣ себя въ томъ же положеніи; иногда же, когда всплывали воспоминанія обо всемъ, чѣмъ она его мучила, онъ испытывалъ извѣстное удовлетвореніе: "Почувствуй сама, что значитъ мучиться", думалъ онъ. "То, чего не смѣлъ никто, смѣетъ она, смерть!"

Затѣмъ снова плакалъ, вспоминая нѣкоторыя прекрасныя сцены изъ безобразной ихъ совмѣстной жизни.

По временамъ крики ея звучали, какъ крики роженицы, и тогда онъ вспоминалъ первое разрѣшеніе. То была великая минута. И послѣдній стонъ матери передъ появленіемъ ребенка, такъ походилъ на крикъ младенца, что онъ подумалъ, что онъ уже родился. Когда же, наконецъ, закричалъ новорожденный, онъ подумалъ, что это опять мать.

На слѣдующій день, къ полудню, все стихло. Пришла сидѣлка и заявила о концѣ.

Похороны доставили ему много хлопотъ, потому что, такъ какъ теперь уже не принято приглашать гостей, то большее или меньшее скопленіе народа является нѣкотораго рода плебисцитомъ, выраженіемъ котировки даннаго лица на рынкѣ тщеславія. Захрисъ, стоявшій въ настоящее время довольно низко, не желалъ рисковать пораженіемъ. Онъ долженъ былъ лично пригласить всѣхъ высокопоставленныхъ лицъ, всѣ имена, весь цвѣтъ общества. Это представленіе премьера, и газеты должны помѣстить объ немъ отчетъ. Онъ рѣшилъ сначала послать мальчиковъ, но когда посольство Брунте окончилось полной неудачей, рѣшилъ пойти самъ. Настаивать, грозить или заманивать обѣщаніемъ услугъ уже не годилось; онъ долженъ былъ всѣхъ объѣзжать и клянчить.

Онъ прикинулся насколько возможно смиреннымъ, и счастливо проползъ во много замочныхъ скважинъ, но не во всѣ. Люди, хорошо его знавшіе, знали, что онъ воспользуется ихъ именами для того, чтобъ взобраться повыше -- и вмѣстѣ съ тѣмъ растоптать ихъ.

Въ день похоронъ онъ произвелъ смотръ своему войску и нашелъ его внушительнымъ. Онъ снова былъ вождемъ, имѣлъ солдатъ и могъ дѣйствовать. У могилы онъ выступилъ съ рѣчью о своихъ литературныхъ заслугахъ, о великой революціи, о полководцахъ и вождяхъ, о противодѣйствіи и силахъ, и чуть было не забылъ про Іенни, которую, въ заключеніе, оцѣнилъ по заслугамъ. Она была, разумѣется, лучшей изъ всѣхъ (разъ она была его) и такъ далѣе.

Это былъ тріумфъ, но на могилѣ полагалось убивать плѣнныхъ, и Захрисъ, никогда не желавшій слышать о поклонникахъ Іенни, изобрѣлъ теперь серію "несчастныхъ обожателей", которые приводились по именамъ въ маленькой газеткѣ. Всѣ, проявлявшіе любезность къ хозяйкѣ дома, превратились въ любовниковъ, разумѣется, несчастныхъ, потому что она была воплощенной вѣрностью. Чтобы отмстить Фалькенстрему за его отсутствіе, имя его было помѣщено первымъ; "по легко понятнымъ мотивамъ, онъ не явился самъ, но за него говорилъ его вѣнокъ".

А чтобы имѣть возможность хвастнуть именами другихъ отсутствующихъ, приводились даже и ихъ извиненія, изъ приличія облегченныя въ любезность.

Были напечатаны телеграммы, опубликованы старыя письма; Іенни сыграла для Захриса роль великолѣпной рекламы. Она была центромъ, Сократовой Аспазіей высокаго стиля, и ея вліяніе на современную литературу было, можно сказать, неизмѣримымъ. Что вліяніе Захриса было громадно, можно было заключить уже изъ одного этого.

Вернувшись домой послѣ похоронъ Захрисъ замѣтилъ, какъ чисто вездѣ выметено и прибрано. А къ вечеру онъ забылъ и ее и прошлое. Какъ хорошо, думалъ онъ. Тихій миръ, похожій на проникновенную радость, но съ примѣсью торжества отъ того, что (нова удалось собрать всѣхъ враговъ и завистниковъ подъ своимъ знаменемъ, охватилъ его.

Глава семнадцатая.

Ганна Пай снова выступила въ походъ и, съ досады на какую то нелюбезность, сманила жену Смартмана. Но Смартманъ сейчасъ же отомстилъ. Сначала онъ изловилъ жену и любовника въ гостинницѣ, а потомъ устроилъ скандалъ черезъ полицію.

Послѣ этого перваго удовлетворенія и потребовавъ развода, онъ нѣкоторое время казался замкнутымъ и задумчивымъ, появлялся одинъ въ отдѣльныхъ кафе, пилъ неумѣренно, но всегда одинъ, и часто громко разговаривалъ съ самимъ собой. Въ концѣ концовъ, однажды упалъ со стула и умеръ.

Однако, онъ видимо предвидѣлъ свой конецъ, потому что въ карманѣ пиджака у него оказалось запечатанное письмо къ его сыну, которое именно потому и было прочитано въ редакціи, списано и затѣмъ передано адресату. Письмо гласило слѣдующее:

"Моему сыну!

"Сомнѣваюсь, придется ли тебѣ прочесть это письмо, такъ какъ знаю, что ты неохотно читаешь незаказныя письма. Что ты не послѣдуешь моимъ совѣтамъ, я увѣренъ, потому что совѣтовъ я тебѣ не даю, и самъ я былъ молодъ. Пишу же я, главнымъ образомъ, для того, чтобы самому разобраться въ себѣ самомъ, прежде чѣмъ уйду отсюда.

"Дитя своего вѣка, я видѣлъ передъ собою жизнь, какъ поле сраженія, а существованіе, какъ борьбу за хлѣбъ, положеніе и женщину. Я пробивался впередъ, чувствуя себя правымъ всякій разъ, какъ поражалъ врага всѣми дозволенными, а въ случаѣ надобности, и недозволенными средствами. Во мнѣ жило то, что называется духомъ времени. Жизнь сама по себѣ была цѣлью; совѣсть -- болѣзненность, состраданіе -- слабость. Мнѣ казалось, что я родился съ этими идеями, потому что я никогда не читалъ такъ называемой безнравственной литературы. Желаніе властвовать, вложенное во всѣхъ людей, было особенно сильно развито у меня, и я находилъ удовольствіе вмѣшиваться въ судьбы людей и управлять ими. Часто меня забавляло сдѣлать человѣка счастливымъ по только для того, чтобы связать его и насладиться чувствомъ того, что я былъ для него Провидѣніемъ.

"Жизнь бурно неслась впередъ. Абсолютно нечувствительный къ встрѣчнымъ ударамъ и оскорбленіямъ, я долженъ былъ побѣждать по всѣмъ пунктамъ, особенно потому, что стремился только къ ближайшему. Когда, наконецъ, я достигъ своей цѣли и увидѣлъ, какъ все и всѣ склонялись предо мной, ища моего покровительства, какъ высшіе подчинялись мнѣ, а богатые несли мнѣ свои капиталы, насталъ часъ, когда я спросилъ себя:-- Что же дальше? Это все? И ничего больше?-- Я стоялъ передъ горой, отвѣсной, какъ стѣна, и не могъ идти дальше; путь былъ конченъ, и я сѣлъ поразмыслить. Пустота и молчаніе охватили меня, и оглянувшись на жизнь, я увидѣлъ нѣчто столь ужасное, что удивился, какъ могъ прожить ее. Я пришелъ въ отчаяніе и потерялъ интересъ къ жизни.

"Подобно путнику, съ надеждой и страстнымъ желаніемъ идущему по равнинѣ, чтобы дойти къ горѣ, я сидѣлъ теперь у подошвы горы и смотрѣлъ на достигнутую цѣль -- стѣну утеса. Неужели же нѣтъ ничего ни за ней, ни надъ нею?-- спрашивалъ я себя. Разумъ мой отвѣчалъ, что должно быть что-нибудь. Но я не въ силахъ былъ вскарабкаться на гору, не смѣлъ рискнуть тѣмъ, чтобы увидѣть по ту сторону новую равнину и новую гору, подобныя прежнимъ. Я жаждалъ новыхъ видовъ, но продолжалъ сидѣть, унылый, безнадежный, пока не упалъ и не остался лежать.

"Мнѣ кажется, что вагонъ моей жизни утратилъ контактъ съ кабелемъ наверху и потому остановился. Наверху? Нѣтъ ничего ни наверху, ни внизу, говорятъ ученые, но все-таки, я внизу и никогда не могу подняться наверхъ.

"Раскаиваться въ прошломъ? Желать, чтобы его не существовало, да; признавать, что я заблуждался, да: но чувствовать вину -- я не могу...

"Рожденный въ христіанскомъ обществѣ, я никогда не считалъ себя участникомъ дѣла примиренія. Быть можетъ, я принадлежу къ языческому роду, подобно многимъ, неистовавшимъ въ наше время противъ христіанства? Я знаю только одно: что я въ отчаяніи, но не испытываю угрызеній совѣсти.

"Задачей времени было снести старыя формы; я не отставалъ отъ вѣка и чувствовалъ себя правымъ. Но теперь идутъ тѣ, что расчистятъ почву для новаго; за ними каменьщики, что построятъ это новое. Ихъ ремеслу я не научился

Затѣмъ слѣдовало нѣсколько зачеркнутыхъ строчекъ.

"Когда пустота и отчаяніе достигли высшаго предѣла, я захотѣлъ заполнить пустоту, но не находилъ содержанія: новое еще не перебродило, и его нельзя было разлить; а ты знаешь, вѣдь, что новое вино не держится въ старыхъ мѣхахъ.

"Я видѣлъ, какъ смѣшались всѣ народы земли, какъ слились всѣ религіи, уничтожились всѣ законы и обычаи, истощилисъ исконные источники питанія, возникали новые: выкапывалась вся мудрость прошлаго. То было великое время, родъ росъ, но индивидуумы гибли; однимъ изъ нихъ былъ я!

"Какъ жить?-- спросишь ты. Какіе имѣть взгляды, къ какой партіи принадлежать, какъ, словомъ, вести себя? Нѣкоторымъ нужно много времени прежде, чѣмъ они разберутся въ себѣ, и я думалъ, что, наконецъ, нашелъ путеводную нить. Нужно работать для своей страны, не забывая того, что ты -- гражданинъ міра: стало быть, не нужно быть ни кваснымъ патріотомъ, ни льстецомъ. Нужно служить тому классу, въ которомъ ты родился. Если ты рожденъ въ низшемъ классѣ, то не годится тебѣ подражать аристократамъ; но если ты писатель, или артистъ, то ты долженъ жить внѣ классовъ и состояній, внѣ партій, но оберегать интересы твоихъ собратьевъ по профессіи, ища справедливости, слѣдуя своему генію. Какъ писатель, ты вправѣ играть мыслями, экспериментировать съ точками зрѣнія, подвергать испытанію взгляды, но не связывая себя ничѣмъ, ибо свобода -- это воздухъ для поэта. Поэтому не придерживайся школы или направленія; тема, которую ты разрабатываешь, дастъ тебѣ и форму; свободныя искусства не терпятъ законовъ, а сами устанавливаютъ ихъ для себя...

"Если ты гражданинъ, то будь имъ до конца, но не забывай, что единовременно ты и согражданинъ. Оставайся въ своемъ классѣ и своемъ званіи, и ты будешь представлять изъ себя нѣчто цѣлое: берегись диллетантизма.

"Жениться тебѣ, или жить холостымъ? Поступай, какъ захочешь, но не думай, что блаженство или несчастье зависятъ отъ этого. Не избѣгай брака, но не оставайся въ немъ, если онъ унижаетъ тебя. Но все же лучше несчастный бракъ, чѣмъ никакого. Пройдя супружество, выходишь съ большей опытностью, чѣмъ раньше, а опытность -- капиталъ.

Миръ забвенія моему праху!"

Конецъ.

"Современный Міръ", NoNo 10--12, 1907

Оставить комментарий Стриндберг Август (перевод: Ксения Жихарева) (yes@lib.ru) Год: 1904 Обновлено: 24/08/2022. 299k. Статистика. Роман: Проза, Переводы Романы и повести	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Svarta fanor. Перевод Ксении Жихаревой. Текст издания: журнал ""Современный Міръ", NoNo 10-12, 1907.

Стриндберг Август Черные знамена

Черныя знамена.

Глава первая.

Глава вторая.

Глава третья.

Глава четвертая.

Глава пятая.

Глава шестая.

Глава седьмая.

Глава восьмая.

Глава девятая.

Глава десятая.

Глава одинадцатая.

Глава двѣнадцатая.

Глава тринадцатая.

Глава четырнадцатая.

Глава пятнадцатая.

Глава шестнадцатая.

Глава семнадцатая.

Стриндберг Август
Черные знамена