Струве Петр Бернгардович
По поводу спора кн. Е. Н. Трубецкого с Д. Д. Муретовым

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Национализм. Полемика 1909--1917
   М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
   

Петр Струве

По поводу спора кн. Е. Н. Трубецкого с Д. Д. Муретовым

   Мне непонятно, почему кн. Е. Н. Трубецкой так ополчился на Д. Д. Муретова. В статье Муретова весьма талантливо, с почти юношеским пылом и с некоторым полемическим задором (который, замечу в скобках, в моих глазах гораздо более извинителен у писателей молодых, только еще испытывающих свои силы, чем у писателей, много рубившихся в литературных сечах) развивается одна, по моему глубокому убеждению, непререкаемая, но часто забываемая мысль. Любовь к своему народу и государству есть могущественная стихия иррационального или даже сверхразумного порядка, стихия, могущая приходить в столкновение с велениями индивидуального разума и индивидуальной морали и тем самым порождать в душах величайшие конфликты чисто трагического напряжения. Мы живем скоро уже два года в состоянии войны, которая на каждом шагу творит и ставит такие конфликты. Ибо вообще война не может быть охвачена и прията помощью каких-либо рациональных и в том числе "моральных" оправданий.
   Д. Д. Муретов иррациональный характер преданности, или любви, к своему народу характеризует как политический эрос и в понимании и оправдании этой любви -- пристрастия видит сущность национализма как философского учения. Это -- превосходная формула, ярко характеризующая неистребимое душевное существо национализма и решительно вскрывающая его опасности. Да, эти опасности существуют, и их не следует забывать и затушевывать. Но опасности, присущие национализму, не суть опасности какой-либо доктрины или пропаганды, а опасности, неотвратимо связанные с могущественными стихиями человеческой жизни -- народностью и государственностью. И тут возникает та задача, о которой я говорил по поводу первой статьи Д. Д. Муретова: блюдение себя, проникновение эроса этосом. Дело тут идет вовсе не о подчинении эроса этосу, ибо такое подчинение невозможно, а если бы и было возможно, то означало бы калечение и коверканье, а именно взаимопроникновение двух равноправных стихий.
   В этом вопросе, по-видимому, наибольшее разногласие между кн. Е. Н. Трубецким и мною. Он, по-видимому, полагает, что исторические задачи и пути народов подчиняются или должны подчиняться какому-то распознаваемому для индивидуального разума абсолютному нравственному закону, который мыслится им, насколько я могу судить, подобием категорического императива Канта. Я этого взгляда разделить не могу. Исторические задачи и пути народов и государств не могут быть рассматриваемы с точки зрения хотя бы и самых возвышенных начал индивидуального поведения. Признавать это -- не значит впадать в аморализм, а лишь утверждать, что в лице народов и государств мы имеем перед собой исторических субъектов, несоизмеримых с индивидуальными субъектами. Я убежден, что, поскольку тут может быть речь о суде, действия этих сверхиндивидуальных субъектов подлежат непосредственно суду религиозного сознания. Я знаю, что эта точка зрения представляет свои серьезные опасности и соблазны, что она поддается грубо-материалистическому истолкованию, вернее -- извращению. Но, тем не менее, вне ее невозможно ни понимание, ни оправдание таких явлений, как война.
   И тут опять выступает в полной ясности значение того, что Муретов назвал политическим эросом. Через эту стихию эроса, любви к своему народу и государству, с нами говорит не животная страсть, -- до нас доходит высший голос, приказывающий нам безропотно приносить величайшие жертвы, бессмысленные и нетерпимые с точки зрения индивидуального разума. Здесь в индивидуальную совесть проникают лучи какого-то нового и иного света, ее преображающие. В национализме, таким образом, заключена не та простая проблема морали, которую Вл. Соловьев полемически и рационалистически отбросил своей эффектной формулой "зоологического национализма", а гораздо более глубокая метафизическая и религиозная проблема. Совершенно ясно, что если исторические судьбы и пути народов подлежат вообще какой-либо оценке, то критерием этой оценки не может служить формула какого-либо нравственного закона. Что можно сказать, например, о Петре Великом, подходя к нему с аршином категорического императива? С этой точки зрения процесс создания всякого великого государства есть цепь предосудительных происшествий и даже преступлений. Исторические судьбы народов и государств несоизмеримы с индивидуальной моралью -- и в этом непререкаемом отсутствии общего мерила коренятся те жесточайшие конфликты, которые в эпохи великих исторических кризисов переживает всякая личность с сколько-нибудь тонкой душевной организацией. Ибо такая личность не может легко, без борьбы пренебречь теми нравственными началами, на которых зиждется жизнь всякой личности в нормальных условиях, и она не может в то же время не испытывать на себе действия этой сверхиндивидуальной стихии народности и государственности, которая в такие эпохи говорит с личностью огненными словами и огненными языками {В свои размышления на тему спора между Д. Д. Муретовым и кн. Е. Н. Трубецким я не хочу вносить полемической ноты. Отмечу лишь, что проявлением какого-то довольно беспомощного национализма представляется мне цитируемое в посрамление национализма кн. Е. Н. Трубецким глубокомысленное замечание его корреспондента о том, что недаром на русском языке не существует своего слова для понятия "национализм". Странно, что автору этого замечания не пришло в голову то простое соображение, что слова "национализм" не существует также и на немецком языке, как не существует ни на русском, ни на немецком языках своих слов для понятий: "рационализм", "идеализм", "социализм" и множества других, в которых самобытно-русски (а также самобытнонемецки) не воспроизводима не основа (ее очень легко перевести), а суффикс в его специфическом значении и окраске. Недаром новейшее время одарило нас даже такими русскими словами, как "большевизм", "меньшевизм" и т.п. Если корреспондент кн. Е. Н. Трубецкого хочет заняться глубокомысленным истолкованием этимологических данных, то я бы ему предложил в качестве исторически гораздо более поучительного и даже более эффектного материала любопытное утверждение современных филологов, что слово "кабак" вовсе не татарского, как думали прежде, а германского, в частности, нижне-немецкого происхождения.}.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Петр Струве. По поводу спора кн. Е. Н. Трубецкого с Д. Д. Муретовым // Русская Мысль. 1916. Книга VI. II отд. С. 95--97. Переиздается впервые.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru