Суворин Алексей Сергеевич
Гг. Шумский, Самойлов, А. Григорьев, Садовский и Васильев 2-й

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Суворин А. С. Театральные очерки (1866 -- 1876 гг.) / Предисл. Н. Н. Юрьина. СПб., 1914. 475 с.
   

Гг. Шумский, Самойлов, А. Григорьев, Садовский и Васильев 2-й

   Вот уже несколько лет сряду я посещаю Александринский театр и ни разу, решительно ни одного разу, не выносил я из него такого наслаждения, которое доставил мне г. Шумский своею игрою в "Воробушках", в роли Телятева, которую у нас исполнял г. Самойлов. Г. Самойлов исполнял ее очень хорошо, но до того совершенства, до которого доведена она у г. Шумского -- далеко. Шумский-Телятев -- само совершенство, живой человек, который ни разу не изменяет себе! У г. Самойлова были места превосходные, у г. Шумского -- все превосходно; г. Самойлов как бы сам смеялся над личностью, которую изображал, как бы вносил в нее свое собственное воззрение, старался представить ее комичной; г. Шумский сливался с Телятевым, т. е. создал тип, который запечатлевается в памяти вашей надолго. У г. Самойлова Телятев был просто исключением из общего правила, каким-то помешанным добряком, над которым можно только смеяться; у г. Шумского Телятев приобретал более широкое значение, он не столько возбуждает смеха к своей особе, сколько жалости, сострадания и неприязненное чувство к тем, которые ставят этого добряка в трагикомическое положение. Глядя на исполнение этой роли г. Самойловым, так и чувствуешь, что даровитый наш артист отнесся к ней легко: курьезный, мол, старикашка, -- сыграю его. Кроме курьеза, г. Самойлов ничего не видел в роли. Г. Шумский посмотрел на нее иначе: он внес в нее общечеловеческое чувство, и, отделав все подробности роли, слил их в гармонический тип и осветил его оригинальной мыслью. Оттого Телятев явился созданием г. Шумского, а не автора пьесы. Автор пьесы играет тут такую же роль, как либреттист в опере: на превосходное либретто г. Шумский написал превосходную музыку, где слышны потрясающие драматические мотивы. Если это же сравнение мы приложим к г. Самойлову, то должны будем сказать, что он написал миленький романсик, впечатление от которого приятно, но быстро изглаживается.
   Я не думаю, что кто-нибудь упрекнет меня в пристрастии: как к г. Самойлову, так и к г. Шумскому я отношусь совершенно безразлично; они для меня две величины, подлежащая сравнению, тем более удобному, что они даже манерой игры напоминают друг друга, и почти одинаково талантливы; но у г. Шумского если и меньше дарования, то несравненно больше изучения. Я упомянул о беспристрастии потому, что у нас есть рецензенты, которые поставлены в несколько подчиненное положение к г. Самойлову, ибо пишут театральные пьесы: а вдруг, как он откажется играть в той ерунде, которую я сочинил, думает рецензент и умаляет перед ним г. Шумского. Кроме того, есть еще другое чувство -- чувство петербургского патриотизма, которое сказывается даже в отношениях петербургской публики к заезжему гостю. Она не то, что к нему холодна -- очевидное превосходство увлекает невольно, но сдержанна. Сыграй г. Самойлов Телятева так, как сыграл его г. Шумский, публика бы замучила вызовами и г. Самойлова, и свое собственное горло. А г. Шумский чужой; он, правда, выше и г. Самойлова, и г. Васильева в тех ролях, которые решился играть после этих артистов, но он не наш -- пускай его едет в Москву: у нас для развлечения от гг. Самойлова и Васильева 2-го есть "Прекрасная Елена", которую не заменит нам никто до тех пор, пока дирекция не устанет ее ставить.
   В г. Шумском я уважаю не только талант, но и то изучение, которое он прилагает к своим ролям, ту добросовестность, которой я никогда не видал у наших петербургских актеров; наши петербургские актеры, как известно, -- гении, для которых изучение не нужно; изучение может только мешать проявлениям их неистощимого вдохновения, которое дежурит при них, как часовой около будки. Роль удалась -- значит, вдохновение снизошло, а снизошло оно потому, что признало роль заслуживающею того, чтобы быть своим вместилищем; роль не удалась, -- значит, роль плохая, неблагодарная, ничтожная, которую не удостоило своим вниманием удивительное вдохновение гг. артистов. Так и рецензенты театральные пишут: "К сожалению, говорят, даровитому нашему артисту нечего было делать с этой неблагодарной ролью, и мы даже должны благодарить его, что он не побрезговал таким ничтожеством". Даровитый артист, если только он не особенно самолюбив, смеется в душе над подобными заявлениями; если же самолюбия у него больше, чем таланта, то он принимает это, как дань своему гению.
   Читатель, незнакомый с театральными знаменитостями, не поверит той бездне невежества, которою некоторые из них обладают. Представьте себе очень талантливого актера, с большим здравым смыслом -- и без капли какого-либо образования. Он ничего не читает. Гоголя знает только по цензурным тетрадкам, которые хранятся в театральной библиотеке, и, замечательно, не считает даже нужным знать его. Зачем ему? Читал ли он что-нибудь по части театрального искусства, напр., хоть Белинского? Помилуйте, он сам вместилище всяких знаний, ибо воображает, что у него удивительное чутье, которое заменяет ему всякое познание. Он самородок, непосредственная гениальная натура, широкая натура, которая очень часто поглощает в неизмеримом количестве водку. Водка, изволите ли видеть, нужна для всех этих талантливых натур: она дает им забвение от пошлостей жизни и погружает в светлый мир фантазии. Водка -- это общее правило, особенно в провинции. Что ни трагик, то пьяница; чем больше талант, тем больше пьет, пьет до того, что, наконец, охрипнет, обрюзгнет и на сцену является пьяным. Говорят, что пьянство такой уж фатум, тяготеющий над одаренными небом натурами. Небо дает талант, кабаки -- водку, это предопределено: будем пить. Замечательно, что покойный Григорьев, сам погибший жертвою неумеренности, дурно повлиял на многих талантливых людей. Будучи сам человеком образованным, А. Григорьев был, однако ж, поклонником непосредственной даровитости русской славянской натуры. Те, которые были ниже его по развитию, но обладали истинным или призрачным талантом, воспринимали его идеи с удовольствием и отбросили все то, что не вдохновение. Отсюда невежество, даже хвастовство, которое я замечал у некоторых даровитых людей, бывших в близких сношениях с покойным; отсюда та разница, которая существует между г. Шумским и некоторыми нашими, так называемыми гениальными актерами -- по крайней мере, все тот же А. Григорьев так их называл.
   Г. Шумский -- последний могикан талантливой и добросовестной школы, любившей искусство до обожания, учившейся и изучавшей, не полагаясь на вдохновение. Ярким представителем этой школы был Щепкин; остался г. Шумский, почти он один, если не упоминать о г. Самарине. Г. Самойлов занимает середину между представителями этой школы и самородками. Самородков два: один гениальный -- Садовский, другой весьма даровитый -- г. Васильев 2-й. Оба они исключительно на вдохновение полагаются, в особенности Садовский, огромный природный комизм которого до сих пор обаятелен. Г. Васильев 2-й все еще ищет настоящего пути, при помощи так называемого вдохновения: не то он комик, не то трагик. В нем есть то и другое, последнего даже больше; но он самородок -- значит, ищет ощупью, инстинктом, а не развитым умом, который один только и может дать твердые основания. Наткнула его судьба на роль Грозного -- он сыграл ее, местами превосходно, опять при помощи одного инстинкта, и даже без уменья читать стихи, словно он думает, что и читать учит не азбука и грамматика, не упражнение, а инстинкт. Посоветуйте ему сыграть Отелло, Шейлока, Ричарда -- да он едва ли их когда читал, а об них наверно никогда не читал -- ну, а инстинкт тут уж не поможет. Мне будет очень прискорбно, если эти господа оскорбятся моими замечаньями: я не унижать их хочу, а хочу сказать им правду. Я знаю, что не особенно сладостно слушать такие речи, но могу их уверить, что и мне не особенно приятно произносить их.
   Расскажу достоверный анекдот по этому поводу. В Париже здравствует, кажется, до сих пор, очень талантливый актер Лафонтен, если не ошибаюсь; дело, впрочем, не в фамилии, а в самом факте. Актер этот, отличаясь талантом, отличался вместе с тем и большим невежеством. Раз он купил старую книгу без заглавия и, перелистывая ее, стал читать, сначала кое как, потом увлекся и дочитал до конца. Будучи принят у Жорж Занд, он в первый же вечер, когда собралось у ней несколько друзей, объявил, что он открыл такую бесподобную пьесу, какой еще Франция не видала, и открыл на толкучке, между старыми дрянными книжонками. Разумеется, это заинтересовало всех. Так как актер не знал заглавия, то его попросили рассказать содержание.
   -- Да это "Сид" Корнеля, сказала Жорж Занд и тут же продекламировала несколько тирад. Актер, впрочем, не смутился, он считал себя гением, которому простительно не знать многого. "Все равно, -- сказал он, -- если это известная пьеса, то Сида никто не играл, как следует", -- и он сыграл ее и насмешил публику.
   Земля, очевидно, не придвинулась к солнцу: в то время, как дописываю я фельетон, на дворе дождь, слякоть и холод. Слава Богу: мы еще поживем.

4 мая 1869 г.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru