Тарле Евгений Викторович
По поводу речи Черчилля

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   
   Академик Евгений Викторович Тарле
   Сочинения в двенадцати томах
   М., Издательство Академии Наук СССР, 1962
   Том XII.
   

ПО ПОВОДУ РЕЧИ ЧЕРЧИЛЛЯ

   5 марта Черчилль произнес в Фултоне, в штате Миссури, большую политическую речь. Этой речью не перестает уже несколько дней подряд заниматься мировая пресса, и, конечно, значение этого выступления недооценивать нельзя. Черчилль -- слишком видная фигура современной истории, и притом вовсе он не отошел от дел: только он теперь предпочитает действовать под псевдонимом лейбористского правительства.
   Правда, под этим псевдонимом он действует без прежней тонкости, ловкости, часто грубовато. Но по существу -- именно так, как можно было ожидать, если бы Черчилль был налицо. Да и так ли уж важна манера? Дипломатия -- но балет, и существенно не то, кто как танцует: элегантно или косолапо, а важнее -- от какой печки он танцует. А печка, как известно, при Бевине осталась прежняя: возбуждение против Советского Союза подозрений, разжигание тревог по поводу мнимых "агрессий" Советского Союза, организация враждебных блоков, подбадривание враждебных нам соседей на нашей южной границе, где создается в самом деле тупик -- и нехороший тупик.
   Речь Черчилля построена так: Советский Союз -- с одной стороны, а Соединенные Штаты и Британия -- с другой, имеют совсем разные, непримиримые идеологии. Советский Союз подчинил Восточную Европу, его могущество угрожает свободе, носительницей которой является англо-саксонская раса, а посему этой расе должно объединиться в мощном военном усилии и "остановить" силой советскую "экспансию" и пропаганду.
   Противопоставляя "Восточной Европе" те счастливые страны, которые пользуются отеческим управлением британского правительства, Черчилль восклицает: "Таковы основы свободы, которые должны иметь место у каждого очага!"
   Мы бы не сказали, что очень уж уютны и "свободны" сейчас {В 1946 г.-- Ред.} очаги в Калькутте, Бомбее, Дели, Александрии, Каире, т. е. там, где живут под английской властью но несколько десятков миллионов, а несколько сот миллионов людей. Вполне удовлетворяют м-ра Черчилля также та свобода и истинная обеспеченность личности, которые царят у испанского "очага". Для осуждения испанского гангстера у Черчилля в его вдохновенном гимне свободе не нашлось ни единого слова порицания. Да и как мог бы он говорить о Франко, которого навязали несчастному испанскому народу Гитлер, Муссолини, лорд Плимут и который продолжает пытать в своих застенках тысячи несчастных людей только потому, что его твердой рукой поддержал Черчилль. Мы теперь документально знаем, что сам Франко считал безусловно неизбежным свое немедленное устранение в случае победы "свободолюбивых" держав.
   "Наш долг... не заключается в насильственном вмешательстве во внутренние дела стран, которых мы не покорили во время войны",-- сказал Черчилль. Но ведь, например, Грецию вы не покорили, однако в Греции пустили же в ход и автоматы, и даже морскую артиллерию! Вы оправдывали тогда свое вооруженное, насильническое вмешательство тем, что Греция -- важная для Британии средиземноморская позиция, где вам должно поэтому утвердить любой ценой своих людей. Греки никак не могли взять этого в толк. Им все казалось, что они не британская позиция, а греческая нация. Что же оставалось с ними делать при такой их досадной непонятливости, как не начать палить в них с миноносцев ядрами? "Необходимо, чтобы постоянство мысли, неуклонность цели и великая простота решений руководили и направляли народы, говорящие на английском языке",-- поучает в своей фултонской речи оратор. Что верно, то верно! Греки испытали на себе эту "великую простоту" и "неуклонность" черчиллевских решений. Уж что может быть проще неуклонной стрельбы ядрами по демонстрантам (особенно безоружным)!
   "Никто не может подсчитать то, что называется неопределимой суммой человеческих страданий",-- сказал, между прочим, Черчилль. Теперь, поглощенный кипучей агитацией, Черчилль, конечно, не имеет уже ни времени, ни охоты вспоминать о "сумме страдании" русского народа, спасшего своими страданиями Европу,-- но в свое время эта проблема английского премьера интересовала, хотя он в те времена еще не был "частным человеком" (как он отрекомендовался своим фултонским слушателям) и располагал тогда гораздо меньшим досугом для философских размышлений и обобщений, чем теперь.
   Вообще же все эти рассуждения увенчиваются изъявлением удовольствия Черчилля по поводу отрадного положения всех верноподданных его величества, живущих, как известно, под сенью принципов "Великой хартии вольностей", habeas corpus'a и прочих незыблемых скрижалей права и закона. Все эти идеальные принципы осуществлены, заметьте, во всех владениях Англии. Так, не моргнув глазом, и заявил оратор: "Во всех странах Британской империи".
   Конечно, все это говорится больше лишь для изящного и благочестивого вступления к настоящему делу. Этот благочестивый вид особенно обязателен, когда нужно прикрыть действия и намерения, не заключающие в себе ничего высокоморального и "богобоязненного".
   Как известно, Диккенс говорит о созданном им бессмертном типе лицемера, о набожном мистере Пиксниффе, что тот ел с таким аппетитом, "как будто кормил своего голодного ближнего": такой у него в это самое время был благочестивый вид.
   Кого же именно вознамерился съесть наш маститый оратор? Это тем интереснее, что, как сейчас увидим, дело прямо нас касается.
   Поэтому оставим в стороне все эти цветы морального красноречия и обратимся к тому, что составляет главный смысл, центральную идею всей речи Черчилля, цель всей его поездки в Америку, интерес всей его деятельности после войны и отставки.
   Мировая пресса -- и враждебная нам и дружественная -- уже успела ответить на этот вопрос, абсолютно ничего загадочного не представляющий собой. Черчилль призывает Соединенные Штаты заключить, не теряя ни минуты времени, теснейшее военное соглашение с Великобританией в противовес Советскому Союзу.
   Уже успели (в Америке, но не в Англии) отметить и то, что Черчилль в этой будущей борьбе, разжечь которую он изо всех сил стремится, явственно отводит первое место Америке, но не Англии. Что касается Англии, то, по-видимому, Черчилль скромно довольствуется для своей страны ролью, так сказать, инициатора. Он прямо этого но говорит, но вывод, который можно сделать из его слов, именно таков: все греховные действия, в которых он укоряет Советский Союз, нарушают интересы только Англии, а вовсе не Америки. Следовательно, в идеале дело должно ему рисоваться так: Советский Союз где-нибудь непременно обидит Англию, а тогда горячо любимые британцами заатлантические братья вскипят негодованием и бросятся на выручку. Кровные узы, связывающие Англию с Северной Америкой, несомненны, и любовь англичан к близким кровным родственникам, да еще вдобавок таким богатым, кажется Черчиллю вполне естественной. Но так как он прежде всего человек традиций (его одна шведская газета даже назвала человеком традиций не XIX, а XVIII столетия), то странно, что ему не пришло в голову, что русско-американские отношения -- это тоже своего рода старая традиция! Да еще такая, о которой и американская и русская историческая наука давно уже имеет вполне определенное мнение, прочно основанное на фактах.
   Традиция англо-американская начинается с восьмилетней яростной вооруженной борьбы, в которой англичане делали абсолютно все от них зависящее, чтобы закрепить свое господство над своими американскими колонистами. Эта традиция продолжается новой войной, когда англичане увенчали свою ничем, кроме алчности, не вызванную агрессию сожжением вражеской столицы, т. е. города Вашингтона. Затем та же "неуклонность цели и постоянство мысли", которыми Черчилль так восхищается в одном месте своей речи, говоря о своих соотечественниках, побудили уже в середине XIX столетия лорда Пальмерстона занять крайне враждебную, провоцирующую позицию против правительства Соединенных Штатов, напрягавшего все усилия, чтобы спасти от распада государство. Официальная Англия всеми силами поддерживала сепаратизм южных рабовладельцев в их реакционном бунте против Линкольна, освободителя негров. Таким образом, в "традиции" англо-американских отношений всякое бывало...
   Но в нашей русско-американской традиции ничего подобного никогда не было. Отношения между Россией и Америкой были неизменно дружественными,-- и если взять хотя бы те же опасные для Соединенных Штатов годы междоусобной войны, то Россия оказалась единственной из всех великих держав, занявшей резко отрицательную позицию против Пальмерстона, против Наполеона III, которые поддерживали южных рабовладельцев в их яростной вооруженной борьбе.
   И еще недавно кто-то из потомков адмирала Фокса, ездившего с торжественным благодарственным визитом в Россию в 1867 г., вспоминал об этом в американской печати. Прием американской эскадры в России остался в семейных воспоминаниях участников визита.
   Эта традиция неизменной политической дружбы между правительствами была не единственным моральным звеном в отношениях русского народа с Америкой. Русскую классическую литературу, нашего Льва Толстого, нашего Достоевского, нашего Чехова, высоко ценят теперь в Америке, но ведь задолго до того времени, как их стали читать в Бостоне, Нью-Йорке, в Сан-Франциско, гениального Эдгара По уже читали и изучали в Петербурге, в Саратове, в Иркутске. Живопись, музыка, скульптура России, научные и технические достижения Америки всегда встречали в дружественной стране взаимно живейший отклик.
   Конечно, реакция в Соединенных Штатах долгое время, вплоть до 1933 г., препятствовала установлению нормальных дипломатических отношений с Советским Союзом. Реакционным кругам в Соединенных Штатах удавалось в свое время и еще кое-что сделать: удалось, например, побудить правительство участвовать в поддержке интервенции против молодой Советской республики; было и так, что президент Гувер в сентябре 1931 г. дал знать Японии, что "если японская экспансия распространится на север от Маньчжурии, то правительство Соединенных Штатов ничего против иметь не будет". Однако прогрессивные силы одержали верх над реакцией, и вот уже много лет русско-американские отношения стали снова приобретать свой традиционный, дружественный характер.
   Последняя мировая война, общая борьба против подлого и жестокого врага еще больше сблизили нас.
   Что же Черчилль считает достаточно сильным, убедительным аргументом, чтобы приглашать так настойчиво (ведь он не с Фултона начал свою пропаганду) американских граждан растоптать эту стародавнюю традицию, эти культурные и политические связи и обратиться к русскому народу и всем народам Советского Союза с ультиматумами и с угрозами "новейшим видом однотипного оружия"?
   Что такое вся эта фултонская речь? Это -- типичная агитация времен 1918 г., это -- мечтания о том, что русскую революцию и советский строй можно, если хорошенько понатужиться, снести с лица земли одним молодецким налетом. Может быть, Черчилль припомнит, что вышло тогда из этих сладостных мечтаний? Неужели ему кажется заманчивым повторение этих авантюр?
   Аргументация в речи Черчилля есть в наличии, и представлена она с тем жаром, который после кончины доктора Геббельса уже никем доселе не был достигнут. Да и то Геббельс возвышался до этого градуса лишь изредка, например в феврале 1943 г., после Сталинграда, выступая в Берлине в цирке Буша в наиболее разученных номерах своего репертуара.
   И не только своим темпераментом фултонская речь воскрешает это воспоминание. Главное отличие, чисто внешнее и второстепенное, лишь в том, что былые берлинские заклинания о борьбе против Советского Союза были обращены одновременно к обеим англосаксонским державам, а нынешние фултонские увещания -- только к Америке, потому что, по явному убеждению оратора, Англию уже нечего пропагандировать, там дело будто бы уже сделано и в открытую дверь ломиться незачем.
   Содержание же фултонской одушевленной проповеди таково. Русские насаждают коммунизм в значительной части Азии и Европы. Они-то и угрожают мирному процветанию Британской империи и всем этим счастливым и свободным очагам, о которых сказано выше. Они препятствуют истинной свободе выборов на Балканском полуострове, так что истинная свобода выборов осталась только в Греции.
   Итак, по мнению Черчилля, Советский Союз мешает балканской истинной демократии. Затем -- Советский Союз загородил "железной завесой" всю Восточную Европу, и -- никто не знает, что там делается. То ли дело, если бы в Польше царил истинный демократ Рачкевич или Соснковский! А в Югославии Михайлович! А в Румынии Радеску! А в Финляндии Таннер! Тогда бы все было ясно видно, как на ладони.
   Конечно, бывает необходимо иногда и в своих зонах прибегнуть к "железному занавесу", невзирая даже на "Великую хартию вольностей". Например, если совсем неуместно соседи полюбопытствуют: нельзя ли поглядеть, какие немецкие батальоны подкармливаются в английской зоне в Германии? Нельзя ли послать туда комиссию? Или если нельзя послать туда, то, может быть, можно ее послать в Индонезию, чтобы узнать, почему индонезийцев ужо перебито 40 тысяч человек, а они все еще противятся с пулеметами и гранатами в руках установлению у себя "свободного и безопасного очага"? Или если и туда нельзя, то, может быть, хоть позволят посмотреть вблизи на армию Андерса?.. Нет,-- железный занавес и тут мигом опустится перед любопытствующими, да, может быть, еще при этом по голове неловко стукнет (как недавно случилось при посещении армии Андерса с одним из таких нежелательных посетителей).
   Кроме "Восточной Европы" и "железного занавеса", есть и еще причины, почему Соединенным Штатам настойчиво рекомендуется аргументировать "новейшим однотипным оружием" в отношениях с Советским Союзом. Во-первых, Советский Союз распространяет коммунистические идеи. Правда, ни одного конкретного факта Черчилль не приводит и не может привести, но это неважно. Ему мерещится, что если Советский Союз и не распространяет свои идеи явно, то хочет распространять тайно. Во-вторых, он угрожает соседям. Поэтому нужно с ним держаться не примирительной тактики, но "твердой", ибо "русские уважают только силу".
   Мы уже знаем не мало откликов мировой прессы на речь Черчилля. Что это резкий, вполне откровенный, умышленно провокационный вызов Советскому Союзу, что подобный вызов, если бы он имел успех, круто изменил бы к худшему и без того напряженное положение,-- с этим согласны все. Расходятся лишь в квалификации этой зрело обдуманной провокации. Одни похваливают за решительность, другие порицают за несвоевременность. Третьи явно недовольны тем, что Черчилль так уж беззаветно верит в согласие Соединенных Штатов поддержать новыми подпорками сильно пошатнувшийся престиж Британской империи и тушить все эти нетухнущие в разных концах ее пожары, возникающие сегодня в Египте, завтра -- в Индии, послезавтра -- еще где-то.
   Некоторых публицистов, успевших пока высказаться о речи Черчилля, смутило и привело в полное недоумение настойчивое указание на то, что нужно поскорее учинить этот пропагандируемый общий англо-саксонский вызов Советскому Союзу, пока есть еще кое-что "монопольное", "новейшее оружие" (Черчилль очень хочет верить и убедить слушателей, что оно еще пока "монопольно"). Очень уж этому воинственному "частному человеку" не терпится, и он, учитывая, что его аудитория любит и знает библию, впадает в топ ветхозаветного пророка (в стиле не то Иеремии, не то Даниила): "Могут вернуться темные века, может вернуться каменный век! Берегитесь, говорю я вам, может быть, времени мало!"
   Если верить старику Бернарду Шоу, то Черчилль непременно опоздает, и тут не помогут никакие призывы, хотя бы он был пророком посильнее Иеремии и псалмопевцем слаще царя Давида. Смысл лаконичного заявления Бернарда Шоу можно было бы, кажется, изложить более распространенно следующим образом: так как Англия раньше чем лет через пять воевать все равно не сможет, то красноречие м-ра Черчилля не должно слишком волновать умы.
   Мы думаем, что прежде всего Англия и но хочет воевать. Англия сегодняшняя -- это не страна Черчилля и даже не тех дипломатов, которые по неопытности полагают, что если стучать не жалея кулака, по столу, то это может очень помочь в дипломатических конфликтах. А если Англия, народная, демократическая, интеллигентная Англия, не желает, чтобы ее ввергли на основании выдуманных страхов, пугая ее глупейшими фантомами, в новую катастрофу, то едва ли Америка, которая отстоит подальше Англии от этих фантомов, испугается пророческих восклицаний м-ра Черчилля...
   Советский Союз, спасая себя и спасая континент и Англию, пролил потоки крови и испытал такие леденящие душу ужасы, которые и не спились даже наиболее пострадавшим частям Западной Европы. Говорю это потому, что по своему положению знаю ту документацию, которую полностью обыкновенные газетные читатели не знают (особенно живущие не ближе Фултона). Повторения 1941 г. мы не допустим и даже самых скромных подготовок к нападению на наши границы мы тоже не потерпим.
   Мы хорошо знаем: во-первых, что Советский Союз не гонится за "всемирным владычеством", в чем его укоряет Черчилль, конечно, не веря сам в этот курьезный вздор: но мы знаем и то, что Советский Союз твердо решил обезопасить все свои границы, и, во-вторых, что в стремлении к этой законнейшей и необходимейшей цели он не поддастся ни на какие угрозы, ни на какие ухищрения, ни на какое бряцание новейшим однотипным или разнотипным оружием, а будет идти своей дорогой, не сворачивая в стороны, не покушаясь на чужие интересы и не уступая своих.
   Сегодня в нескольких английских газетах проскользнули опасные и неверные слова: "Русский народ уважает силу, покажем ему, что мы сильны".
   Нет, до сих пор те, кто пытался "показать силу" русскому народу, всегда, без исключения, проигрывали на этом предприятии. Русский народ ничто не могло никогда так раздражить, как попытка запугать его. Черчилль знает лучше многих, что Гитлер похоронил себя и "третью империю" именно на такой попытке. Зачем же фултонский оратор зовет два великих англо-саксонских народа на эту роковую дорогу?

Известия, 1946, 12 марта, No 61.

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru