Шапиро А. Л.
Мои встречи с Е. В. Тарле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Из литературного наследия академика Е. В. Тарле
   М., "Наука", 1981
   

А. Л. ШАПИРО

Мои встречи с Е. В. Тарле

   Время неумолимо движется, и все меньше остается людей, которые имели возможность непосредственно общаться с выдающимся советским историком Евгением Викторовичем Тарле. Мне посчастливилось не только читать его книги, но и слушать лекции, и встречаться с ним в домашней обстановке.
   Впервые я увидел и услышал Е. В. Тарле во второй половине 20-х годов. В качестве студента Педагогического института им. А. И. Герцена я слушал его курс лекций по истории Европы в период империализма. В ту пору в институте преподавал целый ряд замечательных историков. Но сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, с особой признательностью вспоминаются двое из них: Александр Евгеньевич Пресняков и Евгений Викторович Тарле. Это были замечательные и в то же время несхожие друг с другом профессора. А. Е. Преснякова, кроме умения тонко анализировать историческое прошлое в его глубоких противоречиях, отличала глубина источниковедческого анализа. На его занятиях студенты постигали секреты "кухни" исторического исследования.
   На лекциях Е. В. Тарле мы получали готовые результаты исследования (на семинарских занятиях у него мне, к сожалению, не пришлось тогда присутствовать). Это была уже не кухня, а пиршество, на котором подавались великолепно приготовленные и изысканные блюда.
   В лекциях Е. В. Тарле поражали и увлекали не только глубина знания излагаемых вопросов, вплоть до мельчайших деталей, но и широкая общая историческая эрудиция лектора, свободное привлечение фактов, которые, казалось, были далеки от темы лекции, но в то же время помогали ее глубже понять. Анализ дипломатических конфликтов перемежался с выразительными оценками внутренней политики и яркими характеристиками политических деятелей. Приступив в начале одной из лекций к рассказу о Берлинском конгрессе и упомянув в этой связи о позиции Бисмарка, Е. В. Тарле бросил фразу: "О Бисмарке можно было бы прочитать специальную лекцию, но это не входит в задачу настоящего курса". Аудитория зашумела: "Прочитайте, пожалуйста, о Бисмарке". Евгений Викторович на минуту задумался. Затем спросил: "Вы хотите послушать о Бисмарке?" Зал единодушно ответил: "Хотим!" И Евгений Викторович, не обращаясь ни к каким конспектам и запискам и часто цитируя по памяти, прочитал двухчасовую лекцию -- характеристику Бисмарка и его политики.
   В 1934 г., когда в Ленинградском университете был вновь открыт исторический факультет, туда были приглашены крупнейшие историки: Е. В. Тарле, Б. Д. Греков, И. М. Гревс, В. В. Струве, О. А. Добиаш-Рождественская и др. Евгению Викторовичу тогда был поручен специальный курс истории колониальной политики для аспирантов всех кафедр первого набора истфака. И античники, и медиевисты, и историки СССР слушали этот курс с таким же интересом, как и историки нового и новейшего времени. Мы черпали из лекций Е. В. Тарле не только богатый информационный материал, но и, что особенно важно, получали предметный урок методики лекционной работы, знакомились с одним из лучших образцов преподавания истории в высшей школе. Такое обучение приносило завтрашним педагогам гораздо больше пользы, чем абстрактные приемы лекторского и ораторского искусства, часто заключающие набор банальных прописей.
   Более сорока лет прошло с тех пор, как в одной из аудиторий на Менделеевской линии я слушал курс Е. В. Тарле о колониальной политике, но ясно вижу его сидящим на краешке стола и рассказывающим об экспедиции Наполеона в Египет, о неудачной попытке Нельсона перехватить его в Средиземном море, об Абукире, о пресловутой команде Наполеона: "Ослов и ученых на середину". В этой лекции не заключалось собственных исследовательских находок, но драматические сами по себе события были поданы так эмоционально, а речь была так красочна, остроумна и свободна, что забыть лекцию невозможно.
   Глубоко запала в память и лекция о Севастопольской обороне 1854--1855 гг., содержание которой было воспроизведено в позднейшей монографии "Крымская война". Евгений Викторович говорил о жестокой угрозе, которая нависла над Севастополем после поражения русских войск под Альмой, о полной незащищенности Севастополя с северной стороны и о самых благоприятных для союзных войск возможностях его штурма с ходу.
   Е. В. Тарле приводил данные, свидетельствующие о том, что в Севастополе поражались этой "убийственной ошибке" противника, и приводил слова Нахимова о его намерении сразу же после окончания войны отправиться за границу, чтобы прямо сказать о ней тем, кто ее совершил. "Поеду и назову публично ослами и Раглана и Канробера" {Тарле Е. В. Крымская война, т. II. -- Сочинения. М., 1959, т. 9, с. 125.}.
   Грубая ошибка английского и французского командующих объяснялась не только тем, что они слепо следовали военной теории, но и тем, что они не были осведомлены о состоянии севастопольских укреплений. И тут Евгений Викторович сообщил, что перед войной были разработаны планы создания укреплений вокруг Севастополя. Но деньги, отпущенные на их возведение, бессовестно расхищались. Мало того, сами планы укреплений были проданы французам. Результат этого двойного казнокрадства и предательства оказался самым неожиданным. Высадившись в Крыму, союзники и не подозревали, что купленные ими планы укреплений существовали только на бумаге.
   Конечно, промах французской разведки не был главной причиной отказа от штурма Севастополя с ходу. Но для характеристики состояния военного управления в тогдашней России эта история представляет такой же интерес, как и выразительные описания, которые Е. В. Тарле давал ужасному, а порой и преступному отношению в высших военных сферах к защитникам Севастополя, и убийственные личные характеристики Меншикова, Долгорукого и других руководителей военного ведомства и армии.
   В третий раз судьба свела меня с Евгением Викторовичем Тарле в конце 40-х годов, когда я писал докторскую диссертацию о средиземноморских кампаниях русского флота в 1805--1807 гг. Моя работа была уже довольно далеко продвинута, когда я узнал, что маститый ученый работает над той же темой. Признаться, я был немало расстроен этим известием и даже думал об изменении темы. При встрече в Архиве Военно-Морского Флота Евгений Викторович сказал, что он пользуется теми же фондами, что и я. Архивисты показывали ему мой лист использованных дел, и он вполне одобрил мой подбор архивного материала. Я было совсем приуныл, но затем решил, что результаты не обязательно будут совпадать, и продолжал свою работу. Е. В. Тарле написал книгу "Экспедиция адмирала Д. Н. Сенявина в Средиземное море" гораздо быстрее, чем я свою. Когда я прочитал труд Евгения Викторовича, то убедился, что моя работа в архивах и размышления над большой темой не пропали даром и для меня остается широкий простор для исследования. Более того, интерес к теме, который будет возбужден книгой Е. В. Тарле, может побудить читателей обратиться и к моему труду.
   Е. В. Тарле выступал официальным оппонентом на защите моей докторской диссертации в Институте истории АН СССР. Когда я приехал на защиту и попросил ученого секретаря совета дать для ознакомления отзыв Е. В. Тарле, она замахала руками: "Какой отзыв? И не вздумайте просить у Евгения Викторовича письменный отзыв, он совсем откажется выступать! После защиты дадим ему на подпись протокол его выступления и оформим. А предварительные отзывы он не пишет".
   К моменту защиты большой зал был наполнен до отказа. Конечно, я понимал, что это не объясняется столь широким интересом к моей работе. И действительно, после выступления Е. В. Тарле зал наполовину опустел. Евгений Викторович похвалил работу, а затем, отметив, что она заканчивается Тильзитским миром, стал рассказывать о судьбах эскадры Сенявина после Тильзита. И рассказ его был столь интересным, что пришедшие на защиту, наверное, не пожалели об этом.
   Е. В. Тарле был крупнейшим военным историком. Военные сюжеты привлекали его внимание, когда он писал "Наполеона" и "Нашествие Наполеона на Россию". Следует заметить, что к военно-исторической тематике он переходил от проблем дипломатических. Поставив перед собой задачу изучения дипломатических конфликтов времен Крымской войны, он вскоре убедился в том, что их невозможно понять без учета чисто военных событий, а имеющиеся работы военных историков не всегда можно признать удовлетворительными.
   У нас нет никаких оснований иронизировать над интересом военных историков к перечислению полков, участвовавших в сражениях, и к тому, "где кто стоял". Без учета соотношения сил, их диспозиции и направления главного и вспомогательных ударов нельзя изучать военное искусство. И в работах самого Евгения Викторовича мы иногда находим соответствующие данные. Однако военная история дореволюционного времени нередко превращалась в науку о том, "кто куда пошел", в науку о "вензелях, которые армия выписывала ногами" {По свидетельству крупного дореволюционного военного историка Г. А. Леера, так в шутку именовали преподавание военной истории в Военной академии.}.
   Над такой "историей" вместе с военными теоретиками смеялся и Тарле. И в военно-исторической литературе, преодолевшей эту детскую болезнь, и в советской военно-исторической литературе, далеко шагнувшей вперед после Великой Отечественной войны, Е. В. Тарле занял особое место. Для него военная и военно-морская история не являлась лишь одной из отраслевых историй. Она была для него частью политической истории Европы и мира. Его внимание было сосредоточено не на эволюции боевых средств армии и флота и не на анализе стратегии и тактики -- этими важными сюжетами занимаются другие советские военные историки. Но никто из них не умел так раскрыть зависимость боевых действий от характера международных отношений и обратного влияния боевых действий на международное положение. Это относится не только к "Наполеону" и "Нашествию Наполеона", к "Крымской войне" и "Нахимову", но и к целому ряду работ, опубликованных Е. В. Тарле после Великой Отечественной войны и посвященных военной истории России XVIII -- начала XIX в. Я имею в виду прежде всего работы: "Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг", "Адмирал Ушаков на Средиземном море", "Экспедиция адмирала Д. Н. Сенявина в Средиземное море", "Русский флот и внешняя политика Петра I" и "Северная война". Значение всех этих работ заключается прежде всего в том, что в них показана связь и взаимное влияние чисто военных событий и дипломатической борьбы. Они были тесно связаны с задуманными Е. В. Тарле большими трудами о русской дипломатии при Екатерине II и о провале трех нашествий на Россию (Карла XII, Наполеона и Гитлера).
   Николай Васильевич Новиков, выдающийся историк военно-морского искусства, который был привлечен в конце Отечественной войны к разработке проблем русской военно-морской истории в Институте истории АН СССР, рассказывал о том, что, когда были собраны материалы для документальной публикации "Адмирал Ф. Ф. Ушаков", он отнес их к Евгению Викторовичу с предложением написать книгу. Евгений Викторович всячески открещивался от этой работы, ссылаясь на свою чрезвычайную занятость. Все уговоры ни к чему не привели, хотя речь шла об официальном предложении Института истории. Тогда Н. В. Новиков попросил Е. В. Тарле только посмотреть собранные документы и ознакомиться с их содержанием. Евгений Викторович неохотно стал листать рукопись, но уже через полчаса очень оживился. Из его уст поминутно раздавались возгласы: "Это как раз то, что я подозревал!", "Замечательно интересно!". Через час он согласился писать книгу, а через несколько месяцев она была готова, причем, кроме уже собранных составителями сборника документов, автор использовал большое количество опубликованных и архивных источников и обширную русскую, французскую, английскую и итальянскую литературу.
   Е. В. Тарле не представлял себе работы по истории XIX, XVIII и даже XVII вв. без архивов. Он писал: "Свой собственный глазок-смотрок исследователя, проникающий в документы архивохранилища, ничто вполне не заменит: никакие монографии и никакие публикации материалов, где подбор выдержек из фондов всегда по технической необходимости ограничен" {Тарле Е. В. Рец. на кн.: О. Л. Вайнштейн. Россия в Тридцатилетней войне. -- Вопросы истории, 1948, No 3, с. 126.}.
   Над архивными материалами, как и над монографиями и публикациями, Е. В. Тарле работал очень быстро. В архиве ему приносили охапку дел. Он их листал и отбирал для копирования, причем со стороны казалось, что это беглый и недостаточно внимательный просмотр. Однако, когда книга выходила, было видно, что использован большой и наиболее ценный материал. Быстрота ассоциаций, огромный запас знаний и блестящая память, несомненно, помогали ему быстро замечать в архивных источниках важное, новое, неизвестное.
   Выше было рассказано, как Е. В. Тарле без подготовки и что называется сходу прочитал лекцию о Бисмарке. Он держал в голове множество исторических фактов и множество изречений исторических деятелей и писателей. Иногда это даже не были высказывания великих людей. Так, говоря о Суворове, Е. В. Тарле вспомнил любопытные слова, сказанные автором "Русских народных картинок" Ровинским: "Если бы Суворов мечтал, начиная свою жизнь, стать святым угодником, он воздержался бы от таких страстей, как честолюбие, но ведь он мечтал стать не угодником, а фельдмаршалом" {Тарле Е. В. Рец. на кн.: К. Пигарев. Солдат-полководец. -- Сочинения. М., 1969, т. 12, с. 79.}.
   Сам Е. В. Тарле тоже не мечтал стать святым угодником, и известная доля честолюбия не была ему чужда. Он с удовольствием демонстрировал мне один из томов 15-томной "Истории Консульства и Империи" Л. Мадлена, в котором очень часто встречались ссылки на Эжена Тарле.
   Говоря о многотомнике Мадлена, Е. В. Тарле обратил внимание на некоторые черты этого труда, характерные для французской историографии вообще. Мадлен подробно говорит об обстоятельствах второй женитьбы Наполеона, о политических причинах этого брака, о связанных со сватовством дипломатических переговорах с русским и австрийским дворами, о том, что до свадьбы Наполеон и не видел свою невесту. Короче говоря, Мадлен ясно показывает, что брак был основан на политических расчетах, а не на нежных чувствах. Но, рассказав о политической истории женитьбы, Мадлен затем предлагает читателю сравнительно-анатомический разбор лица, фигуры и волос Жозефины и Марии-Луизы. Считая, что такого рода эскизы обязательно присутствуют даже в самых серьезных трудах французских историков, Е. В. Тарле в качестве примера привел статью, написанную к столетию переворота Луи Бонапарта. И в этой статье был заключен анализ важнейших политических последствий захвата власти Наполеоном III. Но уже на третьей странице статьи говорилось о цвете волос любовницы министра полиции императора.
   Если такие сюжеты будут обойдены французскими историками, их книги не найдут читателя, говорил Евгений Викторович. В этих словах, конечно, заключена большая доля преувеличения. Но в том, что книги, скучные и убогие по форме, не могут увлечь французов, особенно если убогость формы соседствует с убогостью содержания, сомневаться не приходится. Впрочем, французы в этом отношении не отличаются от других народов.
   Яркость и красота лекций и книг Е. В. Тарле достигалась не путем привлечения занимательных материалов, искусственно приклеенных к предмету изложения или мало способствующих постижению темы. Занимательные материалы, увлекательные сюжеты и меткие изречения исторических деятелей искусно вплетались им в ткань рассказа, чтобы сделать более доказательными и запоминающимися основные мысли. "Занимательные истории" органически вписывались в лекции и книги Е. В. Тарле.
   Е. В. Тарле в равной степени обладал даром лектора и даром писателя. И он отлично знал, что даже самая превосходная лекция не может быть автоматически перенесена на бумагу, а лучшая статья или книга не может читаться в качестве лекции. В основе многих его книг лежали курсы лекций, но книги и лекции довольно сильно отличались по форме, объему использованного материала и его организации.
   Е. В. Тарле был своеобразным оппонентом.
   Он не любил выискивать в диссертации недочеты и не хотел тратить время на ее скрупулезный критический разбор. Этим его отзывы отличались, например, от отзывов другого замечательного нашего историка -- Бориса Александровича Романова. Б. А. Романов подвергал разбору каждое важное положение диссертации и не оставлял без внимания любое ее положение.
   Выступления Е. В. Тарле при оппонировании обычно содержали больше сведений об интересных фактах и ценных материалах, не включенных в диссертацию, чем анализа того, что в нее было включено. Такой же стиль присущ и печатным рецензиям Е. В. Тарле. Отметив место, которое рецензируемая книга занимает не только в русской, но и в мировой исторической литературе, Евгений Викторович с большой доброжелательностью отмечал ее положительные черты, а там, где это было возможно, ее хороший литературный стиль. А затем он обычно указывал точный адрес дополнительных материалов, не использованных при написании книги, и сообщал важные факты, не учтенные автором.
   Так, рецензируя книгу О. Л. Вайнштейна "Россия в Тридцатилетней войне", Евгений Викторович заметил, что ответ на остающиеся еще неясными вопросы "автор найдет не в сказочных сундуках за семью замками и не в волшебной шкатулке с золотым ключиком, а в самом прозаическом здании на Большой Пироговской улице в Москве, охраняемом не огнедышащими драконами, а всего только одним дежурным милиционером и очень любезной администрацией" {Вопросы истории, 1948, No 3, с. 125.}.
   Я совсем не хочу сказать, что Е. В. Тарле не умел замечать промахи авторов и всегда отличался незлобивостью по отношению к ним. Очень резкой и даже беспощадной была его критика известного литературоведа Б. В. Томашевского, издавшего Сочинения А. С. Пушкина по тому прижизненному изданию, для которого поэт вынужден был изменять некоторые свои произведения, чтобы они могли пробиться сквозь цензурные рогатки. Достаточно напомнить фразу, которую Е. В. Тарле включил в свою статью: "Пора сто лет спустя перестать проливать кровь поэта. Пора перестать обманывать миллионы и миллионы берущихся за Пушкина современных читателей, подавая им Пушкина, исправленного и улучшенного Бенкендорфом" {Литературный критик, 1937, No 1, с. 216.}.
   Я не знаю, чем объясняется: запальчивость Е. В. Тарле, тем более что вопрос о выборе вариантов пушкинского текста для издания совсем не прост, а Б. В. Томашевский меньше всего стремился исказить великого поэта. Но полемику с Б. В. Томашевским нельзя считать типичной для Е. В. Тарле, а придирчивость и полемический задор, как мне кажется, не были характерны для Е. В. Тарле как критика.
   К Е. В. Тарле нельзя отнести пословицу: "Для красного словца не пожалеет ни матери, ни отца". Когда речь шла о коллегах, "красные словца", которыми изобиловал его лексикон, использовались обычно для их показа с выгодной стороны. Но над промахами и явными ошибками он иной раз не прочь был подтрунить. В диссертации одного из специалистов по европейской истории XIX в. появлялось sic! всякий раз, когда говорилось о реакционной политике Николая I. Обратив внимание на это sic!, Е. В. Тарле заметил, что в реакционности Николая Палкина не было ничего необычайного или удивительного. Когда некоторые немецкие приват-доценты так же поражались и возмущались злодеяниями Аттилы, Ранке говорил: "Если бы Аттила поступал так, как немецкие приват-доценты, он и был бы приват-доцентом, а не Аттилой".
   В другой раз ученая женщина, которая хорошо относилась к Е. В. Тарле и к которой сам он относился хорошо, сказала что-то не вполне логичное. Евгений Викторович тотчас рассказал анекдот о женской логике: одна богатая дама отправилась в Монте-Карло. Придя в игорный зал, она поставила крупную сумму на число 27 и выиграла. Не снимая выигрыша, она вторично поставила на 27. Хотя вероятность второго выигрыша была минимальной, она снова выиграла. И тогда она в третий раз поставила весь выигрыш на 27. Все завсегдатаи рулетки сгрудились возле необычайного игрока. Владелец заведения стоял тут же, бледный и с трясущимися руками. Третий выигрыш таинственной дамы мог его разорить. И она выиграла в третий раз. Дама прекратила игру. Слуги были посланы, чтобы купить чемоданы и мешки. В них ссыпали золото и уложили банкноты, и дама собралась уезжать. Но тут ее обступила толпа игроков и стала умолять открыть свой секрет игры. Дама ответила: "У меня нет никаких секретов!". -- "Но почему же вы ставили три раза на 27?" -- "А я немного суеверный человек. Когда я приехала в Ниццу и получила ключ от седьмого номера, я обрадовалась, так как верю, что семь -- счастливое число. Отправляясь в Монте-Карло, я оказалась в карете тоже под номером семь, и это меня сильно взволновало. Когда же я пошла в гостиницу в Монте-Карло и мне снова вручили ключ от седьмого номера, я поняла, что это рука судьбы. Я быстро помножила 7 на 3 -- получила 27 и потому играла на это число".
   Воспоминания мои подошли к концу. Не знаю, как другим, но мне иногда нелегко бывает найти концовку статьи. Задумался я и над тем, можно ли закончить их только что приведенной шуткой, и решил, что можно, так как Евгений Викторович был не только выдающимся ученым, но и остроумным и веселым собеседником.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru