Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 1: "И стало так..."
М., "Лаком", 1997.
В пятницу, 14 января, ровно в восемь часов вечера гимназист восьмого класса, Володя Базырев, сделался дон-Жуаном.
Произошло это совершенно просто и вполне неожиданно, как и многие великие события.
А именно так: стоял Володя перед зеркалом и маслил височные хохлы ирисовой помадой. Он собирался к Чепцовым. Колька Маслов, товарищ и единомышленник сидел тут же и курил папиросу, пока что навыворот -- не в себя, а из себя; но в сущности -- не все ли равно, кто кем затягивается -- папироса курильщиком, или курильщик папиросой, лишь бы было взаимное общение.
Намаслив хохлы по всем требованиям современной эстетики, Володя спросил у Кольки:
-- Не правда ли у меня сегодня довольно загадочные глаза?
И, прищурившись, прибавил:
-- Я, ведь, в сущности, дон-Жуан.
Никто не пророк в своем отечестве, и несмотря на всю очевидность Володиного признания, Колька фыркнул и спросил презрительно:
-- Это ты-то?
-- Ну, да я.
-- Это почему же?
-- Очень просто. Потому что я, в сущности, не люблю ни одной женщины, я завлекаю их, а сам ищу только свое "я". Впрочем, ты этого все равно не поймешь.
-- А Катенька Чепцова?
Володя Базырев покраснел. Но взглянул в зеркало и нашел свое "я":
-- Катенька Чепцова такая же для меня игрушка, как и все другие женщины.
Колька отвернулся, и сделал вид, что ему все это совершенно безразлично, но словно маленькая пчелка кольнула его в сердце. Он завидовал карьере приятеля.
У Чепцовых было много народа, молодого и трагического, потому что никто так не боится уронить свое достоинство, как гимназист и гимназистка последних классов. Володя направился было к Катеньке, но вовремя вспомнил, что он -- дон-Жуан, и сел в стороне. Поблизости оказалась хозяйская тетка и бутерброды с ветчиной. Тетка была молчалива, но ветчина, первая и вечная Володина любовь, звала его к себе, манила и тянула. Он уже наметил кусок поаппетитнее, но вспомнил, что он дон-Жуан, и, горько усмехнувшись, опустил руку.
-- Дон-Жуан, уплетающий бутерброды с ветчиной! Разве я могу хотеть ветчины? Разве я хочу ее!
Нет, он совсем не хотел. Он пил чай с лимоном, что не могло бы унизить самого Дон-Жуана де Маранья.
Катенька подошла к нему, но он еле ответил ей. Должна же она понять, что женщины ему надоели.
После чая играли в фанты. Но уж, конечно, не он. Он стоял у дверей и загадочно улыбался, глядя на портьеру.
Катенька подошла к нему снова.
-- Отчего вы не были у нас во вторник?
-- Я не могу вам этого сказать, -- отвечал он надменно. -- Не могу потому, что у меня было свидание с двумя женщинами. Если хотите, даже с тремя.
-- Нет, я не хочу... -- пробормотала Катенька. Она, кажется, начинала понимать, с кем имеет дело.
Позвали ужинать. Запахло рябчиками и кто-то сказал про мороженое. Но все это было не для Володи.
Дон-Жуаны не ужинают, им некогда, они по ночам губят женщин.
-- Володя! -- умоляюще сказала Катенька. -- Приходите завтра в три часа на каток.
-- Завтра? -- весь вспыхнул он, но тут же надменно прищурился. -- Завтра, как раз в три, у меня будет одна... графиня.
Катенька взглянула на него испуганно и преданно, и вся душа его зажглась восторгом. Но он был Дон-Жуан, он поклонился и вышел, забыв калоши.
На другой день Колька Маслов застал Володю в постели.
-- Что ты валяешься, уж половина третьего. Вставай!
Но Володя даже не повернулся и прикрыл голову одеялом.
-- Да ты никак ревешь?
Володя вдруг вскочил. Хохлатый, красный, весь запухший и мокрый от слез.
-- Я не могу пойти на каток! Я не могу-у-у!
-- Чего ты? -- испугался приятель. -- Кто же тебя гонит?
-- Катенька просила, а я не могу. Пусть мучается. Я должен ее губить!
Он всхлипывал и вытирал нос байковым одеялом.
-- Теперь уже все кончено. Я вчера и не ужинал... и... и теперь уже все кончено. Я ищу свое... "я".
Колька не утешал. Тяжело, но что же делать? Раз человек нашел свое призвание, пусть жертвует для него житейскими мелочами.