Тэффи
Олень

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 7.00*5  Ваша оценка:


  

Н. А. Тэффи

  

Олень

  
   Тэффи Н. А. Собрание сочинений.
   Том 2: "Неживой зверь"
   М., Лаком, 1997.
  
   Обещали повести в Зоологический сад еще осенью, да все тянули-тянули, а там и совсем забыли.
   -- Ужо весной, по зеленой травке, -- говорила нянька.
   Лелька сначала очень обижался. Все думал о зверях, строил им из стульев клетки и сам в них залезал, либо сажал толстую Бубу.
   Потом и он забыл. Зима пошла интересная. У Бубы была корь, ездил новый доктор. Потом родился маленький. Потом открылась печка.
   Это было, пожалуй, самое интересное и случилось так: стоял Лелька у круглой печки и смотрел в темную пыльную щель около стены, куда печка не доходила. Вдруг оттуда выбежал кто-то, кругленький, маленький, на тоненьких ножках. Побежал по стенке бойко, будто за делом. И вдруг остановился. Словно ключи забыл, или что. Стоит. Лелька на него смотрит, а он думает.
   Пришла нянька, сняла с ноги туфлю, шлепнула по кругленькому:
   -- Ишь, павок проклятый. Павка убить -- сорок грехов простится.
   А потом Лелька всунул голову в щель и много увидел хорошего. Мотались там пушистые комки пыли, висела черная, прокопченая паутина и бегали, шурша ножками, разные маленькие, пузатенькие и усатенькие.
   Лелька покрошил им пряника и привел Бубу, чтоб та удивлялась. Но Буба не удивилась. Она испугалась, засопела носом и заплакала. И Лельке стало страшно. Они убежали, взявшись за руки, и больше никогда в щель не заглядывали. Но уже ничего нельзя было поделать. Печка была открыта, и стоило Лельке заснуть, как из нее вылезала всякая невидаль, нехорошая.
   Вообще спать было страшно.
   Укладывали рано -- в восемь часов. Заставляли поворачиваться лицом к стене и закрывать глаза. Но Лелька глаз не закрывал.
   Нянька долго прибиралась и бубнила себе под нос, вспоминая все дневные обиды.
   -- Рады со свету сжить! Ра-ады! В церкву не ходи, лба не перекрести... Статочное ли дело...
   Бубнит, бубнит... А по стене бегают тени, зайцы, собаки и разные маленькие, пузатенькие, усатенькие.
   Ждут, чтоб заснул, тогда прямо в сон прыгнут.
   Потом объявился бакалавр.
   Большие за обедом несколько раз повторили это слово. Буба спросила тетку, что это значит. Та ей ответила:
   -- Молчи и сиди смирно.
   Лелька уже не смел спрашивать, а ночью во сне все объяснилось само собой.
   Он вошел в большую пустую комнату, в которой уже несколько раз бывал во сне. Там стоял странный господин с длинным овечьим лицом, симпатичный и немножко сконфуженный. Он держал в руке распоротую подушку и ел из нее перья, выгребая полными горстями. Ясное дело, что это и был бакалавр.
   На другой день, когда учительница заставляла повторить фразу: "пчелы питаются медом", Лелька робко сказал: "а бакалавр перьями и пухом".
   Учительница посмотрела на него рассеянно и ничего не ответила, а Лелька подумал: "Молчит -- значит правда".
   С тех пор бакалавр стал постоянным гостем всех снов. Приходил на тоненьких ножках и угощал перьями. Было вкусно, если есть умеючи, полными горстями. А на Рождестве, когда Лелька заболел, так бакалавр и среди бела дня залезал к нему в кровать и воровал пух из подушки.
   Хворал Лелька долго. Бубу к нему не пускали. Отделили его ото всех. Сидела одна нянька и рассказывала свою сказку. Она одну только и знала.
   Сказка была очень страшная -- про девочку Путю, которая двадцать лет не росла и говорить не умела. А ночью Путю подкараулили. Встала она из люльки, поднялась огромная, выше потолка, все поела, что в печке было, избу вымела, сделалась опять маленькой и спать легла. Понесла Путю мать в Почаев у угодников отмаливать. Пошла через мосточек, слышит голос: "Путю! Путю! Куда ты идэшь?" Говорил, ясное дело, черт, оттого и выговаривал не по-русски: по-чертовски говорят "идэшь" вместо "идешь". А Путя в ответ громким голосом: "до Поцаева!", да шлеп в воду. Так и сгинула.
   Страшно было.
   И за печкой затихали. Слушали.
   -- До Поцаева! И шлеп в воду...
   А на рассвете по стене маячила огромная тень. Это Путя мела избу.
   Наконец, выпустили в другие комнаты.
   -- Здравствуй, Буба!
   Но мать остановила строго:
   -- Зачем сестрицу Бубой называешь? Ее зовут Сонечка. Ты теперь уж большой. Нехорошо.
   Но Лелька посмотрел на сестрицу и не поверил. У нее были пухлые, отвислые щеки, надутый рот и, словно пальцем притиснутый, задранный нос.
   -- А когда она Буба! -- заупрямился он. Так по-старому и осталось.
   От болезни Лелька ослаб и стал тихий. Бакалавр тоже запечалился. Приходил хромая и жаловался, что есть нечего.
   За печкой тоже произошла история: насыпали сладкого (Буба лизнула) порошку и днем стало тихо. Не шуршали, не шелестели. Нянька вымела гусиным пером дохлых тараканов. Зато по ночам стал кто-то всхлипывать из-за печки, из щелки, и тягучая тоска шла до самой Лелькиной кровати. Он лежал, закрыв глаза, и слушал.
   Постом повели в Зоологический сад. Зеленой травки, однако, не было, и Лелька смутно тревожился. Так привык думать, что в Зоологический сад идут по ярко-зеленой полоске, веселой и смешной.
   Поехали на извозчике, все вместе. Буба на коленях у матери, он у няньки. Прохожий мальчишка крикнул: "Мала куча!", и Лелька остро обиделся.
   "Они, верно, тоже мучаются, -- думал он про мать и няньку, -- только не показывают".
   Приехали, долго покупали какие-то билеты и толковали с важным человеком в зеленом поясе, который все знал, что в саду делается, и нарочно, из гордости, принимал равнодушный вид. Пошли.
   Прежде всего увидели в клетке белку. Она грызла орех и притворилась, будто не видит гостей.
   Лельке подумалось, что неприлично так остановиться и смотреть на чужую белку, и он отвернулся.
   Видели за решеткой поганого человека с синим лицом, мохнатого. Он быстро моргал злыми глазами и протягивал узкую, бурую руку.
   -- Это человекообразная обезьяна, -- сказала мать. Лельку затошнило.
   Из-за большой загородки пахнуло навозом. Там понуро стояли большие горбатые коровы... Им, верно, тоже было худо.
   В маленьком квадратном прудочке купался какой-то нечеловек. Он нырял, выставлял из воды круглую усатую голову, мокрую, черную, громко кричал и нырял снова. Плыл под водой.
   -- А вот орел -- царь птиц.
   Костистая грязная птица в смешных штанах деловито ходила в своей клетке.
   -- Вон никак волки! -- показала нянька. Мать схватила детей за руки.
   -- Подальше! Еще как-нибудь вырвутся...
   Это были самые страшные звери, свои, русские. И нянька засуетилась в коровьем страхе.
   -- Отойтить от греха!
   Смотрели еще на какую-то гадину, придавленную круглой крышкой, из-под которой торчали только лапки с коготками. Бубе понравилось.
   Лелька заскучал, отошел в сторону и увидел в пустой загородке одинокого зверя.
   Зверь стоял прямо, сдвинув передние ножки и закинув голову, и смотрел вперед темными печальными глазами. Голова у него была мучительная. К ней сверху приросли две длинные сухие ветки, тяжелые и, казалось, сейчас расколют лоб пополам.
   Зверь смотрел в даль, на узкую розовую полоску, отделяющую в сумерки небо от земли. Смотрел, как завороженный, тихо, недвижно, мучительно.
   Кругом мокрый, оттаявший снег с черными проплешинами и запах земляной гнили. А он смотрит туда, на розовую полоску.
   Лелька задрожал и вскрикнул.
   Подошла мать.
   -- Олень. Млекопитающее, -- сказала она. -- Пора домой -- ты весь посинел.
   Дома Буба стала играть в Зоологический сад и представляла черепаху, ползая по дивану. Лелька не мог играть, сидел один и томился.
   На другой день после обеда вынесли маленького в гостиную. Все собрались вокруг, улюлюкали. Лелька подошел тоже и, как все, щелкнул языком и сказал:
   -- У-лю-лю!
   Приятно чувствовать свое превосходство. Могу, мол, говорить и по-настоящему, да ты не поймешь.
   Послали в детскую за погремушкой. Лелька пошел.
   В детской было тихо, особенно. Он никогда не видел эту комнату пустой, -- там всегда спал, или кричал, или купался маленький. А теперь тихо.
   Форточка была открыта и чуть-чуть постукивала. Тоскливо. Сумерки, как свет тающего снега, томили тоской. Что-то, чего не видно, притаилось здесь где-то и мучается.
   -- Олень! -- вспомнил Лелька.
   Он почувствовал, что олень здесь. Чувствует, словно видит. Рога длинные, ветвистые, давят и ломят голову, ножки сдвинуты, а глаза тоскуют на розовую полоску печального неба...
   Лелька прибежал в гостиную без погремушки и ничего не ответил няньке.
   На четвертой неделе поста водили в церковь исповедываться. Лелька ничего не сказал священнику, а вернувшись домой, плакал.
   Мать увидела, приласкала мельком.
   -- О чем, глупыш, убиваешься?
   Он заторопился и, не глядя в глаза, тихо сказал:
   -- У меня есть одна тайна!
   -- Какая тайна? У детей от родителей не...
   -- Я боюсь оленя.
   -- Оленя? Что за вздор! Где же здесь олень?
   -- Там! -- отвечал Лелька, показывая рукой в гостиную. Он чувствовал, что все равно, куда показывать. -- Там.
   -- Какие глупости! -- удивилась мать. -- Как же мог олень залезть на четвертый этаж?
   Она отстранила Лельку и встала.
   -- Олень четвероногое, млекопитающее.
   И, уходя, прибавила:
   -- Очень полезное животное.
   Лелька худел. Лицо у него стало острое, как у мыши. Сидел в углу и думал об олене. Как он стоит, сдвинув ножки, как сладко ему от муки и от розовой полоски.
   Стал сам уходить в детскую, слушал, как хлопает форточка, дышал сумерками талого снега и ждал оленя. Чувствовал его, но видеть не мог.
   -- Чего ты такой? -- спрашивали.
   -- Ху-удо мне! -- тянул он весь день.
   -- Надо желудивым кофеем поить, -- бубнила нянька. -- У Корсаковых всех детей желудивым кофеем поили. Вот и были здоровы.
   Три дня перед Пасхой все ходили сердитые. Мыли, чистили, попрекали друг друга, готовили.
   В субботу вечером Лелька зашел в кухню. Там злая, красная кухарка поворачивала на плите какой-то кусок, который шипел и плевался.
   Лелька юркнул на черную лестницу, подошел к раскрытому окну и взобрался на подоконник.
   -- Ах!
   Тягучий запах гнилой земли, и белый сумрак, и там вдали розовая полоска, тусклая, но та самая. И та же самая сладкая тоска, как тогда у него, у оленя.
   По лестнице поднимался рослый парень в белом переднике, с окороком ветчины на голове. Взглянул на Лельку и вошел в кухню.
   -- Самолучшей кухарочке самолучшие подарочки, -- загудел и звякнул его голос, как медная посудина.
   -- Прилетела пава! -- затянула кухарка. -- Ни раньше, ни позже, а непременно, когда не нужно!
   Лелька встал на колени и перегнулся вниз.
   В ушах звенели радостные тихие колокольчики.
   -- Какетка! -- звякал парень. -- От самой давно панафидой пахнет! А туда же!
   Зазвенели колокольчики, и ласковая печаль протянулась ближе.
   -- Олень! Аль-лень! Аль-лень!
   -- Это ваш мальчишка на лестнице на окно залез? -- спрашивает парень.
   Кухарка выглянула.
   -- Чего врешь? Никого тут нету.
   -- Ну нету так нету.
   -- И не было.
   -- Не было так не было.
   Кухарка подошла к окну, провела ладонью по подоконнику.
   -- Место гладко. Ничего. Ну? Проваливай! Чего стоишь? Лезут тоже... ни раньше, ни позже...
  

КОММЕНТАРИИ

  

ИЗ СБОРНИКА "НЕЖИВОЙ ЗВЕРЬ"

  
   Книга "Неживой зверь" была выпущена в Петрограде в 1916 году. Помимо включенных в настоящий том, в составе сборника были также рассказы "Зверь", "Лесная идиллия", "Сказка жизни", "Их дети", "Ваня Щеголек", "Чудесный кисет", "Герой", "Шамаш". Открывало сборник авторское предисловие:
   "Я не люблю предисловий.
   Пусть читатель остается свободным в своем отношении к читаемой книге, и не дело автора забегать вперед, так или иначе рекомендуя свое произведение.
   Я бы и теперь не написала предисловия, если бы не одна печальная история...
   Осенью 1914 года напечатала я рассказ "Явдоха". В рассказе очень и грустном, и горьком говорилось об одинокой деревенской старухе, безграмотной и бестолковой и такой беспросветно-темной, что, когда получила она известие о смерти сына, она даже не поняла, в чем дело, и все думала -- пришлет он ей денег или нет.
   И вот одна сердитая газета посвятила этому рассказу два фельетона, в которых негодовала на меня за то, что я якобы смеюсь над человеческим горем.
   -- Что в этом смешного находит госпожа Тэффи! -- возмущалась газета и, цитируя самые грустные места рассказа, повторяла:
   -- И это, по ее мнению, смешно?
   -- И это тоже смешно?
   Газета, вероятно, была бы очень удивлена, если бы я сказала ей, что не смеялась ни одной минуты.
   Но как могла я сказать?
   И вот цель этого предисловия -- предупредить читателя: в этой книге много невеселого.
   Предупреждаю об этом, чтобы ищущие смеха, найдя здесь слезы -- жемчуг моей души -- обернувшись, не растерзали меня.

Тэффи".

  
   Олень. Бакалавр -- от лат. "baccalaureus" -- первая ученая степень в западноевропейских университетах или российских духовных академиях.
   Почаев -- город в Тернопольской области, известный Почаевско-Успенской лаврой -- основанным в XVI в. мужским монастырем.
  

Оценка: 7.00*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru