Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец на Плас де ла Конкорд, посмотрел по сторонам, глянул на небо, на площадь, на дома, на пеструю говорливую толпу, почесал переносицу и сказал с чувством:
-- Все это, конечно, хорошо, господа! Очень даже все хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?
Генерал -- это присказка.
Сказка будет впереди.
* * *
Живем мы, так называемые лерюссы {Русские (фр.).}, самой странной, на другие жизни не похожей жизнью. Держимся вместе не взаимопритяжением, как, например, планетная система, а -- вопреки законам физическим -- взаимоотталкиванием.
Каждый лерюсс ненавидит всех остальных столь же определенно, сколь все остальные ненавидят его.
Настроение это вызвало некоторые новообразования в русской речи. Так, например, вошла в обиход частица "вор", которую ставят перед именем каждого лерюсса:
Вор-Акименко, вор-Петров, вор-Савельев.
Частица эта давно утратила свое первоначальное значение и носит характер не то французского "Le" для обозначения пола именуемого лица, не то испанской приставки "дон":
Дон Диего, дон Хозе.
Слышатся разговоры:
-- Вчера у вора-Вельского собралось несколько человек. Были вор-Иванов, вор-Гусин, вор-Попов. Играли в бридж. Очень мило.
Деловые люди беседуют:
-- Советую вам привлечь к нашему делу вора-Парченку. Очень полезный человек.
-- А он не того... не злоупотребляет доверием?
-- Господь с вами! Вор-Парченко? Да это честнейшая личность! Кристальной души.
-- А может быть, лучше пригласить вора-Кусаченко?
-- Ну нет, этот гораздо ворее.
Свежеприезжего эта приставка первое время сильно удивляет, даже пугает:
-- Почему вор? Кто решил? Кто доказал? Где украл?
И еще больше пугает равнодушный ответ:
-- А кто ж его знает -- почему да где... Говорят -- вор, ну и ладно.
-- А вдруг это неправда?
-- Ну вот еще! А почему бы ему и не быть вором!
И действительно -- почему?
* * *
Соединенные взаимным отталкиванием, лерюссы определенно разделяются на две( категории: на продающих Россию и спасающих ее.
Продающие живут весело. Ездят по театрам, танцуют фокстроты, держат русских поваров, едят русские борщи и угощают ими спасающих Россию. Среди всех этих ерундовых занятий совсем не брезгуют своим главным делом, а если вы захотите у них справиться, почем теперь и на каких условиях продается Россия, вряд ли смогут дать толковый ответ.
Другую картину представляют из себя спасающие: они хлопочут день и ночь, бьются в тенетах политических интриг, куда-то ездят и разоблачают друг друга.
К "продающим" относятся добродушно и берут с них деньги на спасение России. Друг друга ненавидят белокаленой ненавистью:
-- Слышали, вор-Овечкин какой оказался мерзавец! Тамбов продает.
-- Да что вы! Кому?
-- Как кому? Чилийцам!
-- Что?
-- Чилийцам -- вот что!
-- А на что чилийцам Тамбов дался?
-- Что за вопрос! Нужен же им опорный пункт в России.
-- Так ведь Тамбов-то не овечкинский, как же он его продает?
-- Я же вам говорю, что он мерзавец. Они с вором-Гавкиным еще и не такую штуку выкинули: можете себе представить, взяли да и переманили к себе нашу барышню с пишущей машинкой как раз в тот момент, когда мы должны были поддержать Усть-Сысольское правительство.
-- А разве такое есть?
-- Было. Положим, недолго. Один подполковник -- не помню фамилии -- объявил себя правительством. Продержался все-таки полтора дня. Если бы мы его поддержали вовремя, дело было бы выиграно. Но куда же сунешься без пишущей машинки? Вот и проворонили Россию. А все он -- вор-Овечкин. А вор-Коробкин -- слышали? Тоже хорош. Уполномочил себя послом в Японию.
-- А кто же его назначил?
-- Никому не известно. Уверяет, будто было какое-то Тирасполь-сортировочное правительство. Существовало оно минут пятнадцать-двадцать, так... по недоразумению. Потом само сконфузилось и прекратилось. Ну а Коробкин как раз тут как тут, за эти четверть часа успел все это обделать.
-- Да кто же его признает?
-- А не все ли равно! Ему, главное, нужно было визу получить -- для этого он и уполномочился. Ужас!
-- А слышали последние новости? Говорят, Бахмач взят!
-- Кем?
-- Неизвестно!
-- А у кого?
-- Тоже неизвестно. Ужас!
-- Да откуда же вы это узнали?
-- Из радио. Нас обслуживают три радио: советское "Соврадио", украинское "Украдио" и наше собственное первое европейское -- "Переврадио".
-- А Париж как к этому относится?
-- Что Париж? Париж, известно, -- как собака на Сене. Ему что!
-- Ну а скажите, кто-нибудь что-нибудь понимает?
-- Вряд ли! Сами знаете, еще Тютчев сказал, что "умом Россию не понять", а так как другого органа для понимания в человеческом организме не находится, то и остается махнуть рукой. Один из здешних общественных деятелей начинал, говорят, животом понимать, да его уволили.
-- Н-да-м...
* * *
-- Н-да-м...
Посмотрел, значит, генерал по сторонам и сказал с чувством:
-- Все это, господа, конечно, хорошо. Очень даже все это хорошо. А вот... ке фер? Фер-то ке?
Действительно -- ке?
КОММЕНТАРИИ
"Ке фер?" Впервые: "Последние Новости". -- 1920. -- 27 апреля. -- No 1. -- С. 2.
Рассказывали мне: вышел русский генерал-беженец... -- есть две версии происхождения истории о генерале, восклицающем: "Ке фер?". По одной, принадлежащей Дон-Аминадо, об этом случае рассказывал в гостях у Тэффи в 1920 г. А. А. Койранский: "Выдумал ли он его недавно или тут же на месте и сочинил, но короткий рассказ его не только сразу поднял t на много градусов, вызвал всеобщий и искренний восторг, но в известной степени вошел в литературу и остался настоящей зарубкой, пометкой, памяткой для целого поколения.
-- Приехал, -- говорит, -- старый отставной генерал в Париж, стал у Луксорского обелиска на площади Согласия, внимательно поглядел вокруг на площадь, на уходившую вверх -- до самой Этуали -- неповторимую перспективу Елисейских полей, вздохнул, развел руками и сказал:
-- Все это хорошо... очень даже хорошо... но Que Faire? Фер-то кэ?!
Тут уже сама Тэффи, сразу, верхним чутьем учуявшая тему, сюжет, внутренним зрением разглядевшая драгоценный камушек-самоцвет, бросилась к Койранскому и, в предельном восхищении, воскликнула:
-- Миленький, подарите!..
Александр Арнольдович, как электрический ток, включился немедленно и, тряся своей темно-рыжей, четырехугольной бородкой, удивительно напоминавшей прессованный листовой табак, ответил со всей горячностью и свойственной ему великой простотой:
-- Дорогая, божественная... За честь почту! И генерала берите, и сердце в придачу!..
Тэффи от радости захлопала в ладоши -- будущий рассказ, который войдет в обиход, в пословицу, в постоянный рефрен эмигрантской жизни, уже намечался и созревал в уме, в душе, в этом темном и непостижимом мире искания и преодоления, который называют творчеством.
-- Зачатие произошло на глазах у публики! -- с уморительной гримасой заявила Екатерина Нерсесовна Дживилегова, жена известного московского профессора и львица большого света... с общественным уклоном" (Д. Аминадо. Поезд на третьем пути. -- Нью-Йорк. -- 1954. -- С. 258-259).
Другую версию, согласно которой знаменитая фраза принадлежит брату Тэффи -- Николаю Александровичу Лохвицкому, генералу русской армии, во время первой мировой войны командовавшему русским экспедиционным корпусом во Франции, передает Ирина Одоевцева (см.: Одоевцева И. На берегах Сены. -- М. -- 1989. -- С. 82).
Плас де ла Конкорд (Place de la Concorde) -- площадь Согласия, находится в центре Парижа, между садом Тюильри и Елисейскими полями; появилась в годы царствования Людовика XV и ранее носила его имя.
...еще Тютчев сказал, что "умом Россию не понять" -- имеется в виду четверостишие Ф. И. Тютчева (1803--1873), написанное 28 ноября 1866 г. ("Умом Россию не понять, // Аршином общим не измерить: // У ней особенная стать -- // В Россию можно только верить").