Парижане за неделю точно выдышали весь воздух и на воскресенье его не хватает.
Или так кажется, потому что именно в воскресенье полагается вздохнуть свободно -- тут-то и видишь, что воздуха нет.
Магазины заперты. Весь Париж отхлынул куда-то по трамваям, автобусам, по кротовым коридорам метро.
Дышать поехали.
В такси непривычные парочки. Она -- в нитяных перчатках и хорошей шляпке или в хороших перчатках и скверной шляпке -- в зависимости от магазина, в котором она служит. Он -- в щегольском галстуке и помятом котелке, или наоборот в помятом галстуке и щегольском котелке -- тоже в зависимости от магазина, где он состоит приказчиком. Оба напряженно улыбаются от удовольствия и конфуза собственным великолепием.
В трамваях более солидная публика, знающая суетность мирских наслаждений и понявшая, что истинное счастье -- деньги, не расточаемые, а накопляемые и сберегаемые в банке. В трамваях лавочники с женами и детьми, пузатые старички с толстоносыми старухами.
Все едут. Уехали.
* * *
В маленькой русской церковке идет богослужение.
Седобородый священник умиленно и торжественно говорит прекрасные слова молитвы: "Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси..."
Господин с тонко-выработанным пробором -- сколько лысина позволяет -- благоговейно склонил голову и шепчет соседу:
Молится седобородый священник о русских митрополитах, может быть уже убитых, о православной церкви оскверненной, с поруганными иконами, с ослепленными ангелами...
-- Интересно знать, -- молитвенно закатывая глаза, шепчет дама, крашеная в рыжее, даме, крашеной в черное, -- настоящие у нее серьги или нет.
-- А мне вчера в концерте понравилось платье Натальи Михайловны. Я бы сделала себе точно такое, только другого цвета и другого фасона.
На паперти, щурясь от яркого желтого солнца, толпятся нищие... духом и толкуют про свои дела.
-- Сговорились встретиться здесь с Николай Иванычем и вот уже полчаса жду.
-- А, может быть, он внутрь прошел?
-- Ну! Чего ради!
-- О чем это там братья Гвоздиковы с Копошиловым говорят? И Синуп с ними...
-- Кабаре открывать собираются.
-- Не кабаре, а банк.
-- Не банк, а столовую.
-- Кооператив с танцами.
* * *
Надо дышать.
Пойдем в "Jardin des Plantes".
Душный ветер гонит сорную пыль.
Треплет праздничные юбки, завивает их о кривые ноги воскресных модниц в нитяных перчатках и пышных шляпках (и наоборот), сбивает с шага ребятишек, подшлепываемых заботливой материнской рукой. Посыпает песком мороженое и вафли у садового ларька.
Деревья качают тяжелыми тусклыми листьями, как непроявленные картинки декалькамани.
Длинное здание с решетками. Это клетки.
В одной клетке спит большая серая птица. В другой спит-дышит чья-то бурошерстая спина. Гиена, что ли.
В третьей -- лев. Маленький, желтый, аккуратный, весь вылизанный с расчесанной драконской гривой.
Сидит в профиль и зевает, защурив глаза.
Перед клеткой толпа в пять рядов. Напирают, давят, лезут, поднимают детей на плечи, чтобы лучше видели, как лев зевает.
Нежная мать с перьями дикобраза на шляпе высоко подняла крошечную голубоглазую девочку.
-- Regarde la grosse bébête! Vois-tu la grosse bébête? {Посмотри, какая большая зверюга! Видишь, какая большая? (фр.).} Девочка таращит глаза, но между нею и "grosse bébête" поместилась толстая курносая дама с сиренево-розовыми щеками.
Девочка видит только ее и все с большим ужасом таращит на нее голубые глазенки.
-- La grosse bébête!
Вырастет девочка большая и будет говорить:
-- Какие у меня странные воспоминания детства. Будто показывали мне какого-то льва с сиреневыми щеками в полосатой кофте, толстого, толстого с бюстом и в корсете... Что это за львы были в те времена? Чудеса! А так ясно помню, словно вчера видела.
* * *
В ресторанчике услужающая мамзель заботливо вычеркивает перед вашим носом каждое выбранное вами в меню блюдо и, глядя в ваши, полные кроткого упрека, глаза, посоветует есть морковь.
-- Des carottes.
Но ведь есть ресторанчики с определенным обедом. Это спасение для человека с дурно направленной фантазией, выбирающего то, чего нет.
В ресторане с определенным обедом вам дадут две редиски, потом пустую тарелку, сбоку которой, по самому бордюру, ползет подсаленный (для того, чтобы полз) огрызок говядины. Подается он под различными псевдонимами -- côtelette d'agneau, boeuf frit, chateaubriant, lapin, gigot, poulet {отбивная из ягненка, жареная говядина, шатобриан, кролик, баранья нога, цыпленок (фр.).}. Отвечает за быка, зайца, курицу и голубя. Не пахнет ни тем, ни другим, ни третьим. Пахнет теплой мочалой.
Потом подадут пустую тарелку.
-- Отчего она рыбой пахнет?
-- Saumon suprême. {филе лосося (фр.).}
-- Ага!
Но ее совсем не видно этой saumon suprême. Верно кто-нибудь раньше вас съел.
Потом вам дают облизать тарелку из-под шпината (в ресторанах получше музыка при этом играет что-нибудь из "Тоски").
Потом вы облизываете невымытое блюдечко из-под варенья и торопитесь на улицу, чтобы успеть, пока не закрылись магазины, купить чего-нибудь съедобного.
* * *
Театров много. Французы играют чудесно.
В одном театре идет Ки-Ки, в другом Фи-Фи, в третьем Си-Си.
Потом вы можете увидеть:
"Le danseur de Madame", "Le bonheur de ma femme", "Le papa de maman", "La maman de papa", "La maman de maman", "Le mari de mon mari", "Le mari de ma femme". {"Танцор Мадам", "Счастье моей жены", "Папа мамы", "Мама папы", "Мама мамы", "Муж моего мужа", "Муж моей жены" (фр.).}
Можете посмотреть любую; это то же самое, что увидеть все. Некоторые из них очень серьезны и значительны. Это те, в которых актер в седом парике подходит к самой рампе и говорит проникновенно:
-- Faut être fidèle a son mari. {Нужно хранить верность своему мужу (фр.).}
Растроганная публика рукоплещет и сидящий в десятом ряду русский тихо поникает головой:
-- Как у них прочны семейные устои. Счастливые!
-- Fidèle a son mari! -- рычит актер и прибавляет с тем же пафосом, но несколько нежнее:
-- Et a son amant. {Верность своему мужу! И своему любовнику (фр.).}
* * *
Кончается душный день.
Ползут в сонных трамваях сонные лавочницы, поддерживая отяжелевших сонных ребят. Лавочники, опираясь двумя руками на трость, смотрят в одну точку. Глаза их отражают последнюю страницу кассовой книги.
У всех цветы. Уставшие, с ослизлыми от потных рук стеблями, с поникшими головками.
Дома их поставят на прилавок между ржавой чернильницей и измусленной книжкой с адресами. Там тихо, не приходя в себя, умрут они такие сморщенные и бурые, что никто даже и не вспомнит, как звали их при жизни -- тюльпанами, полевыми астрами, камелиями или розами.
Устало и раздраженно покрякивая, тащат такси целующиеся парочки в нитяных перчатках и хороших шляпках (или наоборот). И в их руках умирают потерявшие имя и облик цветы.
По кротовым коридорам гудят-гремят последние метро. Качаясь на ногах, выползают из дыр земных усталые, сонные люди.
Они как будто на что-то надеялись сегодня утром и надежда обманула их.
Вот отчего так горько оттянуты у них углы рта и дрожат руки в нитяных перчатках.
Или просто утомила жара и душная пыль...
Все равно. Воскресный день кончен.
Теперь -- спать.
* * *
Наши радости так похожи на наши печали, что порою и отличить их трудно...
КОММЕНТАРИИ
Воскресенье. Впервые: "Последние Новости". 1920. -- 6 июня. -- No 35. -- С. 2.
Jardin des Plantes -- знаменитый Ботанический сад в Париже; основан в 1793 г., занимает 6,5 га.
...не про явленные картинки декалькамани -- от фр. décalcomanie -- переводная картинка, полиграфический способ изготовления переводных изображений.
"Тоска" (1899) -- опера итальянского композитора Дж. Пуччини (1858-1924).