Lib.ru/Классика: Тэффи. Любовь

Н. А. Тэффи

Любовь

Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: "Городок".

М., Лаком, 1998.

Это были дни моей девятой весны, дни чудесные, долгие, насыщенные жизнью, полные до краев.

Все в эти дни было интересно, значительно и важно. Предметы были новы, люди были мудры, знали удивительно много и хранили свои великие темные тайны до какого-то неведомого мне срока.

Радостно начиналось утро каждого долгого дня: тысячи маленьких радуг в мыльной пене умывальника, новое, легкое, светлое платьице, молитва перед образом, за которым еще не засохли новые вербочки, чай на террасе, уставленной вынесенными из оранжереи кадками с лимонными деревьями, старшие сестры, чернобровые, с длинными косами, еще непривычные, только что приехавшие на каникулы из своего института, и хлопанье вальков на пруду за цветником, где звонкими голосами перекликаются полошащие белье бабы, и томное кудахтанье кур за купой молодой, еще мелколистной, сирени; все само по себе было ново, радостно и, кроме того, обещало что-то еще более новое и радостное.

И вот в эту весну, девятую в моей жизни, пришла ко мне моя первая любовь, пришла, прошла и ушла вся целиком -- с восторгом, и болью, и разочарованием, как и быть полагается каждой настоящей любви.

* * *

Четыре девки в холщовых рубахах, с расшитыми наплечниками, в запасках и монистах -- Ходоска, Параска, Пидорка и Ховра -- пололи в саду дорожки. Скребли, чиркали лопатками свежую черную землю, переворачивали плотными масленистыми ломтями, отдирали цепкие, трескучие, тонкие, как нервы, корешки.

Я целыми часами, пока не позовут, стояла, и смотрела, и вдыхала душный сырой запах земли.

Монисты мотались и звякали, загорелые первым красным загаром руки легко и весело скользили по деревяшкам лопат.

И вот как-то вместо Ховры, белесой, коренастой, с красной тесьмой вокруг головы, я увидела новую, высокую, гибкую, узкобедрую.

-- Новая, а вас как зовут? -- спросила я.

Темная голова с узким белым пробором, обмотанная плотными четырехпрядными косами, поднялась, и глянули на меня из-под круглых союзных бровей лукавые темные глаза, и усмехнулся румяный веселый рот.

-- Ганка!

И зубы блеснули, ровные, белые, крупные.

Сказала и засмеялась, и все девки засмеялись, и мне тоже стало весело.

Удивительная была эта Ганка! Чего она смеялась?! И отчего от нее так хорошо и весело. Одета хуже, чем франтиха Параска, но толстая полосатая запаска так ловко обтягивала узкие, стройные бедра, красный шерстяной кушак так беспокойно и крепко сжимал талию, и зеленая тесемочка так ярко дрожала у ворота рубашки, что казалось лучшего ничего и придумать было бы нельзя.

Я смотрела на нее, и каждый поворот ее гибкой темной шеи пел, как песня в моей душе. И вдруг снова сверкнули глаза, лукавые, щекотные, засмеялись и потупились.

Я удивлялась на Параску, Ходоску, Пидорку -- как они могут не смотреть на нее все время и как они смеют обращаться с ней, как с равной! Разве они не видели, какая она? Да и сама она как будто думает, что она такая же, как и другие.

А я смотрела на нее недвижно, бездумно, точно сон видела.

Издалека голос позвал меня. Я знала, что это зовут на урок музыки, но не откликнулась.

Потом видела, как по соседней аллее прошла мама с двумя чужими нарядными дамами. Мама позвала меня. Нужно было подойти и сделать реверанс. Одна из дам подняла мое лицо за подбородок маленькой рукой, затянутой в душистую белую перчатку. Дама была нежная, белая, кружевная, и, глядя на нее, Ганка показалась мне грубой, шершавой.

-- Она нехорошая, Ганка.

Я тихо побрела домой.

На другое утро спокойно, просто и весело пошла посмотреть, где сегодня полют дорожки.

Темные милые глаза встретили меня так же ласково и весело, как будто ничего не произошло, как будто не изменила я им из-за душистой кружевной дамы. И снова певучая музыка движений стройного тела завладела, запела, зачаровала.

За завтраком говорили о вчерашней гостье, графине Миончинской. Старший брат искренно восхищался ею. Он был простой и милый, но так как воспитывался в лицее, то должен был, говоря, растягивать слова, присюсюкивать и на ходу слегка волочить правую ногу. И здесь летом, в деревне, вероятно, боясь утратить эти стигматы дендизма, немало удивлял нас, маленьких, своими повадками.

-- Графиня ди-ивно хороша! -- говорил он. -- Она была первой красавицей этого сэ-эзона.

Брат-кадет спорил.

-- Ничего не нахожу в ней особенного. Жантильничает, а у самой лапища, как у бабищи, которая коноплю мочила.

Старший облил кадета презрением:

-- Qu'est ce que c'est lapicha? Qu'est ce que c'est babicha? Qu'est ce que c'est konopla? {Что такое лапища? Что такое бабища? Что такое конопля? (фр.).}

-- Вот кто действительно красавица, -- продолжал кадет, -- это Ганка, которая в саду работает.

-- Пшш!

-- Конечно, она плохо одета, но надень на нее кружевное платье да перчатки, так она этой графине десять очков вперед даст.

У меня так забилось сердце, что я даже глаза закрыла.

-- Как можно говорить такой вздор, -- обиделась за графиню сестра Вера. -- Ганка грубая, с плохими манерами. Она, наверное, ест рыбу ножом.

Я мучилась ужасно. Казалось, что сейчас что-то откроется, какая-то моя тайна, а в чем тайна, я и сама не знала.

-- Ну это, положим, к делу не относится, -- сказал старший брат. -- У Елены Троянской тоже не было гувернанток, и рыбу она ела даже не ножом, а прямо руками, и тем не менее ее репутация мировой красавицы очень прочна. Что с тобой, Кишмиш, чего ты такая красная?

"Кишмиш" -- было мое прозвище, и я отвечала дрожащим голосом:

-- Оставьте меня в покое... я ведь вас не трогаю! а вы все... ко мне всегда придираетесь.

Вечером, в темной гостиной, лежа на диване, я слушала, как мама играла в зале любимую мою вещь -- каватину из оперы "Марта". В мягкой, нежной мелодии было что-то, что вызывало и повторяло во мне то певучее томление, которое было в движениях Ганки. И от сладкой муки, музыки, печали и счастья, я плакала, уткнувшись лицом в подушку дивана.

* * *

Утро было серенькое, и я испугалась, что будет дождь и меня не пустят в сад.

Меня не пустили.

Грустно села я за рояль и стала играть экзерсисы, сбиваясь каждый раз на том же месте.

Но перед завтраком выглянуло солнце, и я кинулась в сад.

Девки только что побросали лопаты и сели полдничать. Достали обвязанные тряпками горлачи и казанки, стали есть кто кашу, кто кислое молоко. Ганка развязала узелок, достала краюху хлеба и головку чесноку, потерла чесноком корочку и стала есть, поблескивая на меня лукавыми глазами.

Я испугалась и отошла. Очень было страшно, что Ганка есть такую гадость. Этот чеснок точно отодвинул ее от меня. Непонятный и очень чужой стала она мне. Уж лучше бы рыбу ножом...

Я вспомнила, что брат говорил о "Елене Прекрасной", но не утешилась и побрела домой.

У черного крыльца сидела няня, вязала чулок и слушала, что ей рассказывает ключница.

Я услышала слово "Ганка" и притихла. Знала по опыту, что если подойду, то или меня отошлют, или разговаривать перестанут.

-- Всю зиму у управляющихи прослужила. Девка работящая. Однако замечает управляющиха, что ни вечер -- у ней солдат сидит. Раз выгнала, два выгнала, каждый раз не нагоняешься.

-- Известное дело, -- соглашается няня, -- где ж каждый раз нагоняться-то.

-- Ну и ругала ее, конечно, и все. А той что -- только хохочет. А под крещенье слышит управляющиха, будто Ганка в кухне все что-то переставляет, не то что. А утром рано слышит -- пищит что-то. Пошла в кухню -- Ганки нету, а на постели в тряпках ребеночек пищит. Испугалась управляющиха, ищет Ганку, куда мол она уползла, не случилось ли чего худого. Глянула в окно -- ан Ганка-то у проруби босая стоит, белье свое полощет и песню поет. Хотела ее управляющиха прогнать, да жалко стало, что уж больно девка здорова!

Я тихо отошла.

Значит, Ганка знакома с простым необразованным солдатом. Ужас, ужас. И потом она мучила какого-то ребеночка. Тут что-то уже совсем темное и страшное. Она его где-нибудь стащила и спрятала в тряпках, а когда он запищал, она побежала к проруби песни петь.

Я тосковала весь вечер, а ночью видела сон, от которого проснулась в слезах. Но сон был не грустный и не страшный, и плакала я не от горя, а от восторга. Проснувшись, я плохо помнила его и рассказать не могла.

-- Снилась мне лодка, совсем прозрачная, голубая; она проплыла через стену прямо в серебряные камыши. Это были все стихи и музыка.

-- Да ты чего ревешь-то, -- удивлялась няня, -- лодка приснилась, так уж и реветь. Может, это еще к хорошему, лодка-то.

Я видела, что она не понимает, а рассказать и объяснить я больше ничего не могла. А душа звенела, и пела, и плакала от восторга. Голубая лодка, серебряный камыш, стихи и музыка...

В сад не пошла. Было страшно, что увижу Ганку и начну думать про жуткое, непонятное -- про солдата и ребеночка в тряпках.

День потянулся беспокойный. На дворе гулял ветер, гнул деревья, и те мотали ветками, и листья на них сухо кипели шумом морской пены.

В коридоре около кладовой новость: на столе откупоренный ящик с апельсинами. Это, значит, сегодня привезли из города и подадут после обеда.

Я обожаю апельсины. Они круглые и желтые, как солнце, а под шкуркой у них тысячи крошечных мешочков, налитых душистым сладким соком. Апельсин радость, апельсин красавец.

И вдруг мне вспомнилась Ганка. Она ведь не знает апельсина. Теплая нежность и жалось согрели сердце.

Бедненькая! Не знает. Дать бы ей хоть один. Да как быть? Взять без спросу немыслимо. Спросить, скажут -- за обедом получишь. А унести от обеда нельзя. Не позволят, либо спросят, а не то так еще и сами догадаются. Может быть, смеяться станут... Нет, надо просто взять, да и все тут. Ну накажут, не дадут больше, и все тут. Чего бояться.

Круглый, прохладный, приятный, он у меня в руке.

Как могла я это сделать? Воровка! Воровка! Ничего. Потом, потом все это разберется, а сейчас -- скорее к Ганке.

Девки пололи у самого дома, у черного крыльца.

-- Ганка! Это вам, вам. Попробуйте... это вам.

Смеется румяный рот.

-- Це що?

-- Апельсин. Это для вас.

Вертит в руке. Не надо ее стеснять.

Я побежала домой и, высунувшись через окно коридора, смотрела, что будет. Хотела пережить с ней ее удовольствие.

Она откусила кусок прямо со шкуркой (чего же я не вычистила!), и вдруг распялила рот, и, вся уродливо сморщившись, выплюнула и отшвырнула апельсин далеко в кусты. Девки окружили ее, смеясь. А она все морщилась, мотала головой, плевала и вытирала рот рукавом шитой рубахи.

Я сползла с подоконника, быстро прошла в темный угол коридора и там, забившись за большой крытый пыльным ковром сундук, села на пол и заплакала.

Все было кончено. Я стала воровкой, чтобы дать ей самое лучшее, что я только знала в мире. А она не поняла и плюнула.

Как изжить это горе и эту обиду?

Я плакала, сколько слез хватило. Потом, кроме мысли о моем горе, мелькнула новая:

-- Нет ли за сундуком мыши?

Этот страх вошел в душу, окреп, спугнул прежнее настроение и вернул к жизни.

В коридоре встретилась няня. Она всплеснула руками.

-- Платье-то, платье-то -- все как есть заваляла! Да ты никак опять плачешь?

Я молчала. Сегодня утром человечество не поняло моих серебряных камышей, которые мне так хотелось объяснить. А "это" -- это даже и рассказать нельзя. В "этом" я должна быть одинока.

Но человечество ждало ответа и трясло меня за плечо. И я отгородилась от него, как сумела.

-- Я не плачу. Я... у меня... у меня просто зуб болит.

КОММЕНТАРИИ

Далекое. В этом разделе сборника "Городок" Тэффи наряду с новыми, созданными уже за границей произведениями, перепечатала и некоторые рассказы, опубликованные в России до эмиграции.

Любовь. Впервые: "Иллюстрированная Россия". -- 1924. -- No 7. -- 15 ноября. -- С. 1--3.

Елена Троянская -- легендарная жена царя Трои Менелая, любовью которой Афродита наградила Париса. См. у Тэффи в "Древней истории":

"В южной Греции произошел миф о Троянской войне или: Прекрасная Елена в трех действиях с музыкой Оффенбаха.

Дело было вот как: у царя Менелая (комик буфф) была жена, прозванная за красоту и за то, что носила платье с разрезом -- Прекрасной Еленой. Ее похитил Парис, что Менелаю очень не понравилось. Тогда началась Троянская война" ("Всеобщая история, обработанная "Сатириконом". -- СПб. -- 1910. -- С. 14).

каватина из оперы "Марта" -- имеется в виду опера немецкого композитора Фридриха фон Флотова (1812--1883) "Марта, или Ричмондский рынок" (1847).

Оставить комментарий Тэффи (bmn@lib.ru) Год: 1924 Обновлено: 24/06/2013. 14k. Статистика. Рассказ: Проза Городок (1927)	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Из раздела "Далекое"