http://az.lib.ru
ИСТОРІЯ САМУЭЛЯ ТИТМАРША
и
БОЛЬШОГО ГОГГАРТОВСКАГО АЛМАЗА.
Переводъ М. А. Шишмаревой.
ГЛАВА I.
въ которой читатель знакомится съ нашей деревней, а герой въ первый разъ видитъ знаменитый алмазъ.
Когда я ѣхалъ въ Лондонъ отбывать второй годъ моей службы, моя тетка Гоггарти подарила мнѣ брилліантовую булавку, т. е. въ то время это была не булавка, а большой старомодный аграфъ съ медальономъ 1795 года, дублинской работы, въ которомъ еще покойный мистеръ Гоггарти щеголялъ на балахъ ирландскаго намѣстника и въ другихъ аристократическихъ мѣстахъ. Мистеръ Гоггарти говорилъ, что этотъ аграфъ былъ на немъ въ сраженіи при Винегаръ-Гилль, когда голова его уцѣлѣла только благодаря свернутой въ узелъ толстой косичкѣ его парика... Впрочемъ, это не идетъ къ дѣлу.
Въ самомъ центрѣ медальона красовался Гоггарти въ красномъ мундирѣ корпуса милиціонеровъ, въ которомъ онъ служилъ, а кругомъ были симметрично расположены тринадцать локоновъ волосъ, принадлежавшихъ чортовой дюжинѣ сестрицъ, которыми судьба наградила этого джентльмена, и такъ какъ всѣ эти букляшки отличались фамильнымъ ярко-рыжимъ цвѣтомъ, то человѣкъ съ воображеніемъ могъ безъ особенной натяжки принять портретъ Гоггарти за большой жирный кусокъ недожаренаго ростбифа, обложенный морковью. Это кушанье было подано на синемъ эмалевомъ блюдѣ и все вмѣстѣ имѣло такой видъ, какъ будто вся эта коллекція волосъ росла изъ самаго сердца большого гоггартовскаго алмаза (какъ его называли въ нашей семьѣ).
Я думаю, нѣтъ надобности говорить, что тетушка моя была богата, и понятно, я находилъ, что я могъ бы быть ея наслѣдникомъ съ такимъ же удобствомъ, какъ и всякій другой. Весь мѣсяцъ, пока длился мой отпускъ, она была со мной особенно мила: очень часто оставляла меня на чай (хотя въ нашей деревнѣ была одна особа, съ которой мнѣ было бы очень пріятно побродить по лугамъ въ тѣ золотые лѣтніе вечера), и пока я глоталъ ея дешевый скверный чай, всякій разъ заговаривала о томъ, что она готовитъ мнѣ къ отъѣзду хорошенькій сюрпризъ. Мало того, раза три или четыре я даже обѣдалъ у нея по ея приглашенію и послѣ обѣда игралъ съ ней въ вистъ или въ криббеджъ. Съ картами я бы еще помирился (правда, играли мы съ ней часовъ по семи безъ передышки, и я всегда проигрывалъ, хотя проигрыши мои были невелики: я ни разу не проигралъ больше девятнадцати пенсовъ); но на мою бѣду въ домѣ былъ одинъ адскій напитокъ -- кислое вино изъ черной смородины, которое неизмѣнно подавалось къ обѣду и къ вечернему чаю и отъ котораго я не смѣлъ отказываться, хотя, даю вамъ честное слово, мнѣ было отъ него очень нехорошо.
Такъ вотъ, принимая во вниманіе такую мою родственную почтительность и многократныя обѣщанія тетушки, я разсчитывалъ, что старуха подаритъ мнѣ, по меньшей мѣрѣ, десятка два гиней (у нея лежала ихъ въ столѣ цѣлая куча). Я былъ до такой степени увѣренъ, что меня ожидаетъ что нибудь въ этомъ родѣ, что нѣкая молодая лэди, по имени миссъ Мэри Смитъ, съ которой я неоднократно бесѣдовалъ по этому поводу, даже связала маленькій зеленый шелковый кошелекъ и, завернувъ его въ серебряную бумажку, вручила мнѣ незадолго до моего отъѣзда. (Дѣло происходило на лугу Гика, за высокой скирдой, по дорогѣ къ кладбищу -- сейчасъ, какъ повернуть направо). И ужь если говорить правду, кошелекъ былъ не пустой. Была въ немъ, во-первыхъ, толстая прядка самыхъ блестящихъ и самыхъ черныхъ волосъ, какіе вамъ только доводилось когда нибудь видѣть, и еще было три пенса,-- вѣрнѣе сказать, одна половника серебрянаго шестипенсовика, подвѣшенная на голубую ленточку, чтобы носить на шеѣ. Я зналъ, гдѣ хранилась другая половинка, и какъ же я завидовалъ этому счастливому кусочку серебра!
Послѣдній день моихъ каникулъ я долженъ былъ посвятить миссисъ Гоггарти -- это само собой.
Тетушка была милостива ко мнѣ выше всякой мѣры: въ знакъ особенной любезности она вытащила двѣ бутылки своей кислятины и заставила меня выпить большую часть. Въ концѣ вечера, когда гости стали прощаться, она сдѣлала мнѣ знакъ, чтобъ я остался, и когда всѣ дамы разошлись по домамъ съ своими калошами и служанками, мистрисъ Гоггарти первымъ дѣломъ задула въ гостиной три восковыя свѣчи, потомъ вооружилась четвертой и отправилась отпирать свою конторку.
Признаюсь, сердце у меня забилось быстрѣй, хоть я и старался казаться равнодушнымъ.
-- Сэмъ, мой дружекъ,-- сказала тетушка, гремя ключами,-- выпей еще стаканчикъ росолиса (такъ она окрестила проклятый напитокъ); тебѣ это полезно.
Я взялъ бутылку, и вы могли бы видѣть, какъ дрожала моя рука, когда я наливалъ, и какъ звякала бутылка о край стакана. Пока я пилъ, почтенная дама окончила свои манипуляціи у конторки и направилась ко мнѣ со свѣчей въ одной рукѣ и съ большимъ сверткомъ въ другой.
"Вотъ оно, подумалъ я.
-- Самуэль, милый племянникъ!-- начата мистриссъ Гоггарти.-- Твое первое имя -- Микаэль: ты былъ названъ такъ въ честь твоего покойнаго дяди, моего дорогого мужа, и изъ всѣхъ моихъ племянниковъ и племянницъ ты -- единственный, съумѣвшій мнѣ угодить.
Если принять въ разсчетъ, съ одной стороны, что у тетушки было шесть замужнихъ сестеръ, и съ другой,-- что всѣ Гоггарти вышли замужъ въ Ирландіи и были матерями многочисленныхъ семействъ, то нельзя не согласиться, что она сдѣлала мнѣ большой комплиментъ.
-- Дорогая тетушка,-- проговорилъ я дрожащимъ, тихимъ голосомъ,-- я часто слыхалъ отъ васъ,что всѣхъ насъ, племянниковъ, семьдесятъ три человѣка, и, повѣрьте, я высоко цѣню ваше лестное мнѣніе обо мнѣ, котораго я, право, не заслуживаю.
-- Не говори мнѣ объ этой отвратительной ирландской роднѣ,-- сказала тетушка рѣзко,-- я ихъ ненавижу, и племянниковъ, и всѣхъ ихъ матерей. (Надо вамъ сказать, что Гоггарти судились между собой изъ за наслѣдства). Я не о нихъ говорю. Но и изъ всѣхъ другихъ моихъ родственниковъ ты, Самуэль, былъ для меня всегда самымъ любящимъ и почтительнымъ. Твои лондонскіе патроны дали самый лучшій отзывъ о твоемъ поведеніи. Имѣя восемьдесятъ фунтовъ годоваго жалованья (прекрасное жалованье), ты не задолжалъ ни одного шиллинга, какъ это дѣлаютъ другіе молодые люди; свой мѣсячный отпускъ ты посвятилъ своей старой теткѣ, которая, повѣрь, глубоко тебѣ благодарна...
-- О, тетушка!-- вотъ все, что я могъ сказать.
-- Самуэль,-- продолжала она,-- я обѣщала сдѣлать тебѣ подарокъ. Вотъ онъ. Я думала было дать тебѣ денегъ, но ты мальчикъ скромный и деньги тебѣ не нужны. Ты выше денегъ, мой дорогой. Я дарю тебѣ то, что мнѣ всего на свѣтѣ дороже... по... по... портретъ моего покойнаго Гоггарти (слезы), вставленный вотъ въ этотъ аграфъ съ драгоцѣннымъ алмазомъ, о которомъ ты часто слыхать отъ меня. Носи его, милый Сэмъ, въ память обо мнѣ; поси и почаще думай о своемъ дядѣ -- этомъ отлетѣвшемъ ангелѣ -- по твоей любящей тетѣ Сузи.
И она положила свертокъ мнѣ въ руку. Сооруженіе было величиной съ хорошую крышку отъ коробки съ мыломъ для бритья, и мнѣ казалось такъ же дико нацѣпить на себя эту штуку, какъ нарядиться въ трехуголку и въ парикъ съ косичкой. Я былъ такъ огорченъ и разочарованъ, что, буквально, не могъ выжать изъ себя слова.
Когда я пришелъ немного въ себя, я развернулъ бумажку, въ которую была завернута эта милая вещица (хороша вещица!-- цѣлый висячій замокъ отъ амбара!), и неторопливо прикололъ ее къ вороту рубашки.
-- Благодарствуйте, тетушка,-- проговорилъ я съ великолѣпной ироніей,-- я всегда буду цѣнить этотъ подарокъ въ память о той, отъ кого я его получилъ, и, глядя на него, буду вспоминать моего дядю и моихъ тринадцать ирландскихъ тетушекъ.
-- Я вовсе не хочу, чтобы ты носилъ мой подарокъ въ память о нихъ! -- взвизгнула мистриссъ Гоггарти.-- Я не хочу, чтобы ты носилъ морковные волосы этихъ отвратительныхъ женщинъ! Волосы надо вынуть.
-- Но, тетушка, тогда аграфъ будетъ испорченъ.
-- Богъ съ нимъ, съ аграфомъ, мой другъ; ты отдашь его передѣлать.
-- А что если мы совсѣмъ уничтожимъ аграфъ?-- предложилъ я.-- Онъ немного великъ; теперь такіе не въ модѣ. А дядинъ портретъ я отдамъ вставить въ рамку и повѣшу у себя надъ каминомъ рядомъ съ вашимъ. Премиленькая миніатюра.
-- Эта миніатюра,-- проговорила торжественно мистриссъ Гоггарти,-- была шейдэвромъ великаго Мулькаи (шейдэвръ -- такъ она произносила слово chef-d'oeuvre -- было любимымъ словечкомъ моей тетушки и, вмѣстѣ съ буптономъ и аля модъ де Парри, составляло весь ея французскій лексиконъ).-- Ты знаешь ужасную исторію этого несчастнаго художника? Когда онъ кончилъ этотъ удивительный портретъ для покойной мистриссъ Гоггарти, изъ замка Гоггарти, что въ графствѣ Майо, она отдала вставить его вотъ въ этотъ самый медальонъ и надѣла на балъ въ лорду намѣстнику. Съ чего ей вздумалось обложить портретъ Мика волосами ея вульгарныхъ дочерей -- я рѣшительно понять не могу, но она это сдѣлала и, какъ видишь, такъ оно осталось и по сей день. На балу она играла въ пикетъ съ главнокомандующимъ. "Сударыня,-- говоритъ ей главнокомандующій,-- да вѣдь это у васъ мой другъ Микъ Гоггарти въ медальонѣ. Будь я голландецъ, если это не онъ!" Это были подлинныя слова его свѣтлости. Мистриссъ Гоггарти изъ замка Гоггарти сняла медальонъ и протянула ему. "Какъ зовутъ художника?-- спросилъ его свѣтлость.-- Въ жизнь свою не видалъ такого поразительнаго сходства!" -- "Мулькаи изъ Ормондъ Квэ" отвѣчала мистриссъ Гоггарти. "Чортъ возьми! Я беру его подъ свое покровительство,-- сказалъ милордъ. Но вдругъ лицо его потемнѣло, и онъ, съ недовольнымъ видомъ, возвратилъ ей аграфъ.-- Въ этомъ портретѣ есть одинъ недостатокъ,-- сказалъ его свѣтлость (онъ былъ большой служака и строго наблюдалъ дисциплину),-- и я удивляюсь, какъ мой другъ Микъ, человѣкъ военный, могъ его не замѣтить".-- Какой же это недостатокъ, милордъ?-- спросила мистриссъ Гоггарти изъ замка Гоггарти. "Сударыня, онъ здѣсь безъ портупеи!" и милордъ сердито взялся опять за карты и до самаго конца игры не проронилъ ни слова. На другой день мистеру Мулькаи передали этотъ разговоръ, и несчастный художникъ мгновенно сошелъ съ ума! Всѣ свои надежды онъ положилъ въ этотъ портретъ; онъ говорилъ, что эта миніатюра будетъ верхомъ совершенства и составитъ его славу. Вотъ какъ подѣйствовалъ этотъ ударъ на чувствительное сердце артиста! Когда мистриссъ Гоггарти умерла, твой дядя взялъ портретъ, себѣ и постоянно его носилъ. Сестрицы его говорили, что онъ польстился на алмазъ. Неблагодарныя! Онѣ не хотѣли понять, что если онъ дорожилъ этой вещью, то только ради нихъ же,-- потому что въ медальонѣ были ихъ волосы, да еще изъ любви къ изящнымъ искусствамъ. Что же до бѣднаго художника, то иные говорили, будто съ нимъ сдѣлалась бѣлая горячка отъ злоупотребленія спиртными напитками, но я этому не вѣрю... Выпей-ка еще стаканчикъ росолиса, мой другъ.
Этотъ разсказъ всегда приводилъ тетушку въ хорошее расположеніе духа, и теперь она закончила его тѣмъ, что пообѣщала заплатить за передѣлку аграфа, выразивъ желаніе, чтобы по пріѣздѣ въ Лондонъ я отнесъ его къ знаменитому ювелиру, мистеру Полоніусу и прислалъ ей счетъ,
-- Тутъ одного золота будетъ, по крайней мѣрѣ, на пять гиней, добавила она, а за передѣлку съ тебя возьмутъ не больше двухъ. Во всякомъ случаѣ, мой другъ, все, что останется, ты можешь взять себѣ и на эти деньги купить, что тебѣ вздумается.
На этомъ почтенная лэди простилась со мной. Когда я возвращался домой черезъ деревню, часы пробили двѣнадцать, ибо исторія Мулькаи брала обыкновенно не менѣе часа. Теперь я былъ настроенъ не такъ мрачно, какъ въ первую минуту по полученіи подарка. "Ну, что-же? Брилліантовая булавка все-таки красивая вещица,-- размышлялъ я,-- она будетъ придавать мнѣ un air distingué даже при моемъ поношенномъ костюмѣ". А костюмъ у меня былъ несомнѣнно поношенный. "На три гинеи, которыя у меня останутся,-- продолжалъ я свои размышленія,-- я куплю себѣ пару невыразимыхъ, (въ которыхъ, entre nous, я таки сильно нуждался, такъ какъ мои новые панталоны были сшиты добрыхъ полтора года тому назадъ, а я только что пересталъ рости).
Ну-съ, такъ вотъ, шелъ я себѣ по деревнѣ, заложивъ руки въ карманы. Въ одномъ изъ нихъ лежалъ кошелекъ моей Мэри, который я получилъ отъ нея наканунѣ. Только теперь онъ былъ пустой: тѣ двѣ вещицы, что въ немъ были, я вынулъ и положилъ... куда?-- не все-ли равно? Но вы поймите, господа: въ тѣ времена у меня было сердце, и сердце горячее. Кошелекъ -- бѣдной Мэри готовъ былъ принять дань отъ щедротъ моей тетушки, но дань не явилась, и я разсчиталъ, что, за вычетомъ дорожныхъ издержекъ, отъ моего небольшаго собственнаго капитала (сократившагося по крайней мѣрѣ на двадцать пять шиллинговъ, благодаря моимъ карточнымъ проигрышамъ мистриссъ Гоггарти), у меня, по пріѣздѣ въ городъ, останется шиллинговъ пятнадцать.
Я шагалъ по деревнѣ дьявольски скоро, такъ скоро, что, будь это возможно, я, кажется, догналъ-бы тѣ десять часовъ, что убѣжали отъ меня два часа тому назадъ, когда я выслушивалъ разглагольствованіе мистрисъ Гоггарти, запивая ихъ ея ужаснымъ росолисомъ. Дѣло въ томъ, что въ десять часовъ мнѣ слѣдовало быть подъ окномъ нѣкоей особы, которая должна была въ этотъ часъ любоваться луной въ своемъ хорошенькомъ плоеномъ ночномъ чепчикѣ и въ папильоткахъ на своихъ милыхъ волосахъ.
Теперь окно было закрыто, и въ щелкѣ не было свѣта, и сколько я ни перегибался черезъ садовую ограду, какъ я ни кашлялъ, сколько ни свисталъ (я даже пропѣлъ одну пѣсенку, которую кто-то очень любилъ, и бросилъ въ окно маленькій камешекъ, попавшій въ самую середину рамы) -- никто не проснулся, кромѣ большого двороваго пса, который принялся такъ неистово лаять и выть, и кидаться на меня изъ-за рѣшетки, что я каждую минуту ожидалъ, что онъ откуситъ мнѣ носъ.
Такимъ образомъ я былъ принужденъ ретироваться со всею поспѣшностью. На другой день въ четыре часа утра мама и сестры накормили меня завтракомъ, а въ пять подкатилъ "Вѣрный" -- шестимѣстный лондонскій дилижансъ, и я вскарабкался на имперіалъ, такъ и не повидавшись съ Мэри.
Когда мы проѣзжали мимо ея дома, мнѣ положительно показалось что занавѣска ея комнаты была отдернута,-- слегка, самую чуточку. Достовѣрно одно: теперь окно было открыто, а ночью оно было закрыто... Но дилижансъ покатилъ дальше, и вскорѣ и деревня, и маленькій домикъ, и кладбище, и высокая скирда на лугу Гика скрылись изъ вида.
-- Ого! Вотъ такъ булавка! сказалъ нашему кондуктору конюхъ, поглядывая на меня, и, затянувшись изъ своей сигары, приставилъ палецъ къ носу.
Надо вамъ сказать, что съ вечера я не раздѣвался, и такъ какъ мнѣ предстояло укладываться, а на душѣ у меня было грустно и думалось совсѣмъ не о томъ, то я позабылъ объ аграфѣ мистриссъ Гоггарти, который такъ и остался приколотымъ къ вороту моей рубашки.
ГЛАВА II.
Въ которой описывается, какъ алмазъ пріѣзжаетъ въ Лондонъ и производитъ поразительный эффектъ и въ Сити и въ Вестъ-Эндѣ.
Событія, описанныя въ этомъ разсказѣ, происходили нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ, когда (какъ, можетъ быть, помнитъ читатель) лондонскій Сити обуяла манія учрежденія всевозможныхъ компаній,-- манія, благодаря которой многіе нажились.
Въ тѣ времена я былъ тринадцатымъ клеркомъ въ нашей конторѣ, т. е. однимъ изъ двадцати четырехъ молодыхъ людей, вершившихъ обширныя дѣла "Вольнаго Вестъ-Диддльсекскаго общества страхованія жизни и отъ огня", помѣщавшагося въ собственномъ великолѣпномъ каменномъ домѣ въ Корнгиллѣ. Мать моя помѣстила четыреста фунтовъ въ это предпріятіе и получала на нихъ тридцать шесть фунтовъ въ годъ въ то время, когда ни одна контора во всемъ Лондонѣ не давала ей больше двадцати четырехъ. Главнымъ директоромъ былъ у насъ великій мистеръ Брофъ, глава фирмы "Брофъ и Гоффъ", торговавшей турецкимъ товаромъ и имѣвшей контору въ Крёчедъ Фрайерсъ. Это была совсѣмъ новая фирма, но она уже дѣлала огромные обороты и получала большіе барыши на губкахъ и винныхъ ягодахъ, а о коринкѣ нечего и говорить: въ этомъ отдѣлѣ торговли съ ней не могла соперничать ни одна фирма во всемъ Сити.
Брофъ былъ великимъ человѣкомъ между диссентерами, и вы могли видѣть его имя однимъ изъ первыхъ на подписныхъ листахъ всѣхъ благотворительныхъ обществъ, которымъ покровительствовала эта почтенная братія. Въ его конторѣ въ Крёчедъ Фрайерсъ у него сидѣло девять клерковъ; ни одного изъ нихъ онъ не принялъ безъ удостовѣренія отъ школьнаго учителя и священника съ мѣста родины молодого человѣка,-- безъ оффиціальнаго удостовѣренія съ ручательствомъ за его нравственность и благонамѣренный образъ мыслей, и мѣста въ конторѣ мистера Брофа были до такой степени на расхватъ, что онъ бралъ по четыреста и по пятисотъ фунтовъ съ каждаго изъ молодыхъ людей, которые поступали къ нему въ рабство на десять часовъ ежедневно и которыхъ за это онъ посвящалъ въ тайны турецкой торговли. Брофъ и на биржѣ былъ великій человѣкъ, и наши конторскіе ребята постоянно, бывало, слышали отъ маклерскихъ клерковъ (мы вмѣстѣ обѣдали въ трактирѣ "Пѣтухъ и Шерстяной мѣшокъ", весьма почтенномъ заведеніи, гдѣ вы получали за шиллингъ, считая тутъ же и пенни на чай трактирному лакею, прекрасный кусокъ говядины, въ волю хлѣба, зелени, сыру и полпинты портеру) -- такъ маклерскіе клерки постоянно разсказывали намъ, какія огромныя дѣла были у Брофа съ Испаніей, Греціей и Колумбіей. Гоффъ биржи не касался, а сидѣлъ себѣ дома и занимался исключительно дѣлами своей конторы. Гоффъ былъ еще молодой малый, квакеръ, смирный и трудящійся. Брофъ принялъ его въ компанію изъ-за тридцати тысячъ фунтовъ, которые тотъ внесъ за свой пай, и Брофъ ничего не потерялъ. Слыхалъ я (мнѣ объ этомъ сказали подъ величайшимъ секретомъ), что фирма имѣла чистаго годового дохода до семи тысячъ фунтовъ, которые компаньоны дѣлили между собой. Брофъ получалъ половину, Гоффъ -- одну треть, а шестая часть шла старику Тёдлоу, служившему клеркомъ у Брофа, прежде чѣмъ тотъ взялъ компаньона. Тёдлоу ходилъ всегда оборванцемъ, и мы считали его старымъ скрягой. Одинъ изъ нашихъ ребятъ, нѣкій Бобъ Свинни, увѣрялъ, будто паи Тёдлоу -- чистѣйшая фикція и что всю его часть беретъ себѣ Брофъ. Но Бобъ всегда зналъ больше, чѣмъ слѣдовало, ходилъ въ кургузой зеленой жакеткѣ и имѣлъ даровые билеты въ Ковентгарденскій театръ. Въ нашей лавочкѣ, какъ мы ее называли (хотя это была совсѣмъ не лавочка, а роскошная контора, не хуже любой въ Коригиллѣ) онъ вѣчно разглагольствовалъ про Вестриса и миссъ Три и распѣвалъ:
"Зябликъ ты, зябликъ,
Веселый мой зябликъ!"
одну изъ знаменитыхъ пѣсенокъ Чарльза Кембля въ "Mard Marian", пьесѣ, отъ которой всѣ тогда сходили съ ума, передѣланной изъ извѣстной сказки нѣкіимъ Пикокомъ, конторщикомъ въ правленіи остъ-индской компаніи.
Когда Брофъ узналъ, что о немъ говоритъ мастеръ Свинни и какой онъ театралъ, онъ въ одинъ прекрасный день явился въ контору, гдѣ всѣ мы, двадцать четыре клерка, засѣдали въ полномъ составѣ, и сказалъ одинъ изъ великолѣпнѣйшихъ спичей, какіе я когда-либо слышалъ. "Клевета его не трогаетъ, говорилъ мистеръ Брофъ; поношеніе -- удѣлъ каждаго общественнаго дѣятеля, который имѣетъ твердые принципы и строго придерживается ихъ въ своемъ поведеніи. Но что для него важно, такъ это нравственность каждой, самой ничтожной человѣческой единицы, составляющей часть великаго цѣлаго "Вольнаго Вестъ-Диддльсекскаго общества". Благосостояніе тысячъ зависитъ отъ насъ; милліоны денегъ ежедневно проходятъ черезъ наши руки. Весь городъ, вся страна смотрятъ на насъ, какъ на живой примѣръ честности и порядка". И если онъ, Брофъ, убѣдится, что кто-нибудь изъ тѣхъ, на кого онъ смотритъ, какъ на своихъ дѣтей, кого онъ любитъ, какъ свою плоть и кровь,-- что кто-нибудь изъ нихъ нарушаетъ общій высоконравственный строй учрежденія, подавая дурной примѣръ своимъ поведеніемъ (мистеръ Брофъ очень любилъ торжественный слогъ),-- если онъ убѣдится, что одинъ изъ его дѣтей не соблюдаетъ благодѣтельныхъ правилъ нравственности, религіи и декорума, то -- кто бы ни былъ виновный: старшій-ли клеркъ, получающій шестьсотъ фунтовъ годового оклада, или послѣдній разсыльный, который подметаетъ крыльцо,-- онъ, мистеръ Брофъ, отторгнетъ его отъ своего сердца... да, отторгнетъ, будь онъ ему хоть сынъ родной".
Въ заключеніе своей рѣчи мистеръ Брофъ залился слезами. Не имѣя понятія, что должно за симъ воспослѣдовать, мы переглядывались, блѣдные, какъ мѣлъ,-- всѣ, кромѣ Свинни, двадцатаго клерка, который сдѣлалъ такое лицо, какъ будто собирался свистнуть. Утеревъ свои слезы и немного оправившись, мистеръ Брофъ обернулся. Охъ, какъ у меня ёкнуло сердце, когда онъ взглянулъ прямо мнѣ въ лицо, и какое я почувствовалъ облегченіе, когда онъ проревѣлъ громовымъ голосомъ:
-- Мистеръ Робертъ Свинни!
-- Для васъ онъ -- сэръ,-- отвѣчалъ Свинни хладнокровнѣйшимъ тономъ.
Послышалось хихиканье.
-- Мистеръ Свинни!-- заоралъ Брофъ еще громче.-- Когда вы вступили въ нашу контору -- въ нашу семью, сэръ, ибо мы дружная семья,-- говорю это съ гордостью,-- вы нашли здѣсь, въ лицѣ двадцати трехъ человѣкъ, такихъ религіозныхъ и высоконравственныхъ молодыхъ людей, какіе когда-либо работали вмѣстѣ, чьей чести когда-либо ввѣрялись такіе огромные капиталы и благосостояніе славной страны. Вы нашли здѣсь порядокъ, умѣренность и декорумъ. Въ этомъ мѣстѣ, посвященномъ исключительно дѣлу, никто не слыхалъ ни пошлыхъ пѣсенъ, ни подпольныхъ навѣтовъ противъ главы учрежденія... Но оставимъ въ сторонѣ клевету: я выше клеветы, сэръ. Ни суетная болтовня, ни грязныя шутки не отвлекали вниманія этихъ господъ, не оскверняли мирной арены труда. Да, христіанъ и джентльменовъ нашли вы здѣсь, сэръ!
-- Я заплатилъ за свое мѣсто, какъ и всѣ,-- сказалъ Свинни.-- Развѣ отецъ мой не взялъ ак...
-- Замолчите, сэръ! Да, сэръ, достойный вашъ батюшка взялъ акціи этого учрежденія, и со временемъ онѣ принесутъ ему громадные барыши. Онъ взялъ наши акціи, сэръ, иначе васъ не было бы здѣсь. У каждаго изъ моихъ юныхъ друзей, работающихъ въ этой конторѣ, есть отецъ, братъ, близкій родственникъ или другъ, состоящій пайщикомъ нашего славнаго предпріятія,-- и я этого не скрываю. Каждый изъ нихъ матеріально заинтересованъ въ томъ, чтобы вербовать новыхъ людей въ ряды нашей арміи,-- и я этимъ горжусь. Но, сэръ, я глава этого общества; я принялъ васъ въ нашу контору, я подписалъ бумагу о вашемъ назначеніи, и я же, Джонъ Брофъ, уничтожаю ее. Уйдите отъ насъ, сэръ! Уйдите изъ семьи, которая не можетъ терпѣть васъ долѣе въ нѣдрахъ своихъ. Мистеръ Свинни! Я плакалъ, я молился, прежде чѣмъ пришелъ къ этому рѣшенію. Я думалъ, сэръ,-- и рѣшился. Уйдите отъ насъ!
-- Ну, нѣтъ, мистеръ Брофъ, на этомъ мы не сойдемся. Я уйду, но прежде получу свое жалованье за три мѣсяца.
-- Ваше жалованье выдадутъ вашему отцу.
-- Къ чорту отца! Послушайте, Брофъ, я совершеннолѣтній, и если вы не заплатите мнѣ моего жалованья, то -- вотъ какъ Богъ святъ!-- я васъ арестую. Я засажу васъ въ тюрьму, не будь я Бобъ Свинни!
-- Мистеръ Раундхэндъ, напишите чекъ для этого заблудшаго юноши.
-- Двадцать одинъ фунтъ пять шиллинговъ, Раундхэнъ, и марка на счетъ конторы!-- закричалъ безстрашный Свинни.-- Вотъ такъ-то лучше, сэръ; получено сполна; не стоить вамъ безпокоить моего банкира... Господа! Если вы не прочь распить со мной вечеркомъ стаканчикъ-другой пуншу, то милости просимъ въ нашъ трактиръ къ восьми часамъ. Бобъ Свинни платитъ за всѣхъ. А, можетъ быть, и мистеръ Брофъ сдѣлаетъ мнѣ честь -- не откажется составить намъ компанію? Милости просимъ, сэръ. Не отказывайтесь -- нехорошо ломаться!
Тутъ ужь мы рѣшительно не могли выдержать и расхохотались, какъ съумасшедшіе.
-- Ступайте вонъ!-- заревѣлъ мистеръ Брофъ съ побагровѣвшимъ лицомъ.
Бобъ снялъ съ вѣшалки свою бѣлую шляпу -- "покрышку", какъ онъ ее называлъ, надѣлъ ее на правое ухо и, небрежно покачиваясь, пошелъ изъ конторы. Когда онъ ушелъ, мистеръ Брофъ прочелъ намъ другую лекцію (которую мы, конечно, рѣшили принять къ своему назиданію), потомъ подошелъ къ конторкѣ Раундхэнда, обнялъ его за шею, заглянулъ въ его счетную книгу и спросилъ кроткимъ голосомъ:
-- Ну, что, Раундхэндъ, много денегъ поступило сегодня?
-- Да вотъ извольте взглянуть, сэръ: вдова принесла свои деньги -- девятьсотъ четыре фунта десять шиллинговъ шесть пенсовъ; капитанъ Спарръ доплатилъ за свои акціи. Только онъ все ворчить; говоритъ: тяжелыя условія; за пятьдесятъ акцій -- платежъ въ два срока...
-- Онъ вѣчно ворчитъ.
-- Говоритъ: ни шиллинга въ карманѣ; не знаю, какъ дотяну до выдачи дивидендовъ.
-- А больше никто не вносилъ?
Мистеръ Раундхэндъ просмотрѣлъ всю книгу; оказалось, что всего внесено тысяча девятьсотъ фунтовъ. Теперь мы ворочали тысячами, а когда я поступилъ въ контору, мы, клерки, весь день сидѣли безъ дѣла: болтали, смѣялись, читали газеты и съ удивленіемъ оглядывались на дверь всякій разъ, какъ къ намъ, бывало, забредетъ случайный покупатель. Тогда намъ позволялось и пѣть, и смѣяться; тогда Бобъ Свинни и Брофъ были закадычные друзья. Но это было давно, когда мы еще не запряглись, какъ слѣдуетъ, въ рабочій хомутъ.
-- Тысяча девятьсотъ наличными деньгами, да тысяча въ акціяхъ. Браво, Раундхэндъ! Браво, господа! Помните: каждая наша акція, которую вы поможете сбыть, принесетъ вамъ пять процентовъ чистыми денежками. Такъ-то, господа. Вербуйте, вербуйте намъ членовъ изъ вашихъ друзей,-- любите свое дѣло,-- будьте аккуратны -- не забывайте Бога. Надѣюсь, вы ходите въ церковь?.. Раундхэндъ, кто займетъ мѣсто мистера Свинни?
-- Мистеръ Самуэль Титмаршъ.
-- Мистеръ Титмаршъ, поздравляю. Вашу руку, сэръ. Теперь вы двѣнадцатый клеркъ нашего общества, и ваше жалованье увеличивается на пять фунтовъ въ годъ. Какъ поживаетъ ваша почтенная матушка, сэръ?-- ваша превосходная родительница? Здорова, надѣюсь? Дай Богъ, чтобы мы еще много, много лѣтъ выплачивали ей ея ренту. Помните: еслибы у нея оказались еще свободныя деньги, то помѣстить ихъ къ намъ ей будетъ теперь даже выгоднѣе, чѣмъ въ прошломъ году, такъ какъ теперь она на цѣлый годъ старше. А вамъ, мой милѣйшій, пять процентиковъ за комиссію. И почему же, въ самомъ дѣлѣ, не получить ихъ вамъ, какъ и всякому другому? Молодежь всегда останется молодежью, и десятифунтовый билетикъ никогда не повредитъ... Что вы на это скажете, Абеднего?
-- Конечно, не повредитъ,-- сказалъ Абеднего (нашъ третій клеркъ,-- тотъ самый, что донесъ на Боба) и принялся хохотать, какъ это дѣлали мы всѣ, когда мистеръ Брофъ удостаивалъ шутить. Не могу сказать, чтобы шутки его были удачны, но мы догадывались по его лицу, когда надо было смѣяться.
-- Ахъ да, Раундхэндъ, у меня къ вамъ дѣло,-- сказалъ мистеръ Брофъ.-- Мистриссъ Брофъ просила узнать, отчего васъ никогда не видно въ Фульгамѣ.
-- Это очень любезно съ ея стороны,-- проговорилъ мистеръ Раундхэндъ, очень довольный.
-- Такъ пріѣзжайте же, мой милый. Назначьте день, ну, скажемъ, въ субботу, да захватите съ собой вашъ ночной колпакъ.
-- Вы очень добры, мистеръ Брофъ. Я былъ бы чрезвычайно счастливъ провести у васъ праздникъ, но....
-- Безъ всякихъ "но", мой другъ. Слушайте: канцлеръ казначейства сдвлалъ мнѣ честь -- обѣщалъ обѣдать у меня въ этотъ день, и я хочу васъ познакомить. Я, видите-ли, наговорилъ его сіятельству съ три короба о вашихъ талантахъ: сказалъ, что вы лучшій кассиръ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ.
Отъ такого приглашенія нельзя было отказаться, хотя Раундхэндъ только что говорилъ намъ, что они съ мистриссъ Раундхэндъ собираются провести субботу и воскресенье въ Путни, и мы, хорошо знавшіе, какая ужасная семейная жизнь выпала на долю этому бѣднягѣ, были увѣрены, что ему жестоко достанется отъ супруги, когда она узнаетъ о такой перемѣнѣ въ его планахъ. Мистриссъ Раундхэндъ терпѣть не могла мистриссъ Брофъ, потому что мистриссъ Брофъ держала свой экипажъ и не сдѣлала ей визита: мистриссъ Брофъ говорила, что она не имѣетъ понятія, что такое Пентонвилль и гдѣ его искать, хотя ея кучеръ могъ бы, конечно, найти туда дорогу, если бы захотѣлъ.
-- Кстати, Раундхэндъ,-- продолжалъ нашъ принципалъ,-- напишите мнѣ чекъ на семьсотъ фунтовъ. Что вы такъ на меня смотрите? Я не собираюсь бѣжать. Да, на семьсотъ,-- я не ошибся. Впрочемъ, прикиньте еще девяносто. Вотъ видите, пока вы думали, набѣжало еще девяносто. Собраніе директоровъ назначено на субботу, и вы такъ и знайте: я не намѣренъ отдавать имъ отчетъ въ этихъ деньгахъ, пока не увезу васъ къ себѣ. Мы вмѣстѣ заѣдемъ въ Вайтголлъ за лордомъ канцлеромъ.
Съ этими словами мистеръ Брофъ сложилъ чекъ и, дружески пожавъ руку Раундхэнду, укатилъ въ своей каретѣ четверней, ожидавшей его у подъѣзда конторы.
Мистеръ Брофъ всегда ѣздилъ четверкой, даже въ городѣ, гдѣ это весьма затруднительно. Бобъ Свинни говорилъ, что одна пара изъ этой четверки кормится на счетъ компаніи, но никто не вѣрилъ розсказнямъ Боба, потому что онъ вѣчно шутилъ и острилъ.
Не могу объяснить, какъ оно вышло, только въ тотъ вечеръ я и еще одинъ парень, по имени Госкинсъ (одиннадцатый клеркъ въ нашей конторѣ и мой постоянный сожитель: мы занимали съ нимъ премиленькую квартирку во второмъ этажѣ, въ улицѣ Флитъ на Салисбери скверѣ)... такъ вотъ, говорю я, въ тотъ вечеръ мы съ Госкинсомъ нашли нашъ дуэтъ на флейтахъ какъ будто скучноватымъ, и такъ какъ вечеръ былъ очень хорошъ, вышли пройтись въ сторону Вестъ-Энда. Какъ-то незамѣтно мы очутились противъ Ковентгарденскаго театра, у самаго трактира "Глобусъ" и вспомнили радушное приглашеніе Боба Свинни. У насъ и въ помышленіи не было, чтобы онъ приглашалъ насъ серьезно, но мы подумали: отчего не зайти?-- вѣдь никому отъ этого худа не будетъ.
Конечно, Бобъ былъ тамъ -- въ задней гостиной, какъ онъ и говорилъ. Мы застали его сидящимъ во главѣ стола, въ густыхъ облакахъ табачнаго дыма, и съ нимъ всю нашу компанію -- восемнадцать человѣкъ; все это шумѣло, галдѣло и стучало стаканами о столъ.
Какимъ гвалтомъ было встрѣчено наше появленіе!
-- Ура! Еще двое!-- закричалъ Бобъ.-- Мэри! Два стула, два стакана, кипятку и джина на двоихъ!... Ну, кто бы подумалъ, господа, что мы увидимъ нынче нашего Тита?
-- Мы вѣдь случайно зашли,-- сказалъ я.
Тутъ поднялся неистовый хохотъ. Представьте! оказалось, что всѣ восемнадцать человѣкъ зашли сюда случайно,-- это фактъ. Какъ бы то ни было, благодаря этой случайности мы провели очень веселый вечеръ, и радушный Бобъ Свинни заплатилъ за всѣхъ все до послѣдняго шиллинга.
-- Господа!-- сказалъ онъ, когда счетъ былъ уплаченъ.-- Господа! Пью за здоровье Джона Брофа, эсквайра. Я очень ему благодаренъ за тѣ двадцать одинъ фунтъ пять шиллинговъ, что онъ мнѣ сегодня подарилъ. Да, что я говорю: двадцать одинъ фунтъ! Гораздо больше. Двадцать одинъ фунтъ пять шиллинговъ -- плюсъ мое мѣсячное жалованье, которое мнѣ пришлось бы выложить ему чистоганомъ, не дальше какъ завтра по утру,-- пришлось бы, клянусь Богомъ, потому что я рѣшилъ разстаться съ нашей лавочкой. Я получилъ мѣсто, господа. Мѣсто первый сортъ. Пять гиней въ недѣлю -- шесть поѣздокъ въ годъ -- гигъ съ собственною лошадью -- путешествовать по западнымъ графствамъ -- торговать масломъ и спермацетомъ. Да погибнетъ газъ и да здравствуютъ господа Ганнъ и компанія, что на улицѣ Темзы въ лондонскомъ Сити!
Я потому такъ распространился о Вольномъ Диддльсекскомъ страховомъ обществѣ и объ его главномъ директорѣ мистерѣ Брофѣ (хотя вы можете быть увѣрены, что ни компанія, ни директоръ не носятъ въ этомъ разсказѣ своихъ настоящихъ именъ) -- я распространился о нихъ такъ подробно потому, что исторія моей брилліантовой булавки и вся моя судьба таинственнымъ образомъ связаны съ ними обоими, какъ я не замедлю вамъ доказать.
Надо вамъ знать, что я пользовался нѣкоторымъ уваженіемъ между своими сослуживцами: во-первыхъ, я происходилъ изъ лучшей фамиліи, чѣмъ большинство изъ нихъ; во-вторыхъ, получилъ классическое образованіе; но главное: у меня была богатая тетка, мистриссъ Гоггарти, и долженъ сознаться, я таки любилъ прихвастнуть этимъ родствомъ. Пользоваться уваженіемъ въ этомъ мірѣ никогда не вредно, какъ я убѣдился по опыту, и если вы хотите распространить свою славу, то заботьтесь объ этомъ сами, ибо вы можете быть увѣрены, что никто изъ вашихъ знакомыхъ не избавитъ васъ отъ этого труда, повѣдавъ міру о вашихъ заслугахъ.
На этомъ основаніи, когда послѣ, поѣздки домой, я пришелъ въ контору и занялъ свое старое мѣсто за счетной книгой противъ грязнаго окна, что выходитъ на Берчинъ-Лэнъ, я не замедлилъ разсказать товарищамъ, что, хотя мистриссъ Гоггарти и не дала мнѣ крупной суммы денегъ, какъ я ожидалъ (дѣло въ томъ, что я обѣщалъ кое кому изъ нашихъ ребятъ прокатить ихъ по рѣкѣ, когда получу обѣщанные мнѣ капиталы) -- такъ вотъ, я и сказалъ имъ, что хотя тетушка и не дала мнѣ денегъ, но за то подарила великолѣпный алмазъ, по крайней мѣрѣ, въ тридцать гиней, и что когда-нибудь я имъ его покажу.
-- Покажите, Титмаршъ!-- сказалъ Абеднего (его отецъ торговалъ въ Ганвэ-Ярдъ галунами и поддѣльными каменьями), и я обѣщалъ, что онъ увидитъ мою драгоцѣнность, какъ только я получу ее отъ ювелира.
Между тѣмъ, мои карманныя деньги всѣ вышли (мѣсто въ дилижансѣ въ два конца, пять шиллинговъ нашей служанкѣ въ деревнѣ, десять -- горничной и лакею мистриссъ Гоггарти, двадцать пять, какъ уже было сказано, я проигралъ въ вистъ, да пятнадцать шиллинговъ шесть пенсовъ заплатилъ за серебряныя ножницы, предназначавшіяся для хорошенькихъ пальчиковъ нѣкоей особы) -- и такъ, мои карманныя деньги всѣ вышли, и Раундхэндъ -- добродушный малый -- пригласилъ меня обѣдать и выдалъ мнѣ впередъ мѣсячное жалованье -- семь фунтовъ, одинъ шиллингъ и восемь пенсовъ. И вотъ тутъ-то, въ домѣ Раундхэнда, въ Пентонвиллѣ на Миддельтонъ-Скверѣ, въ его столовой за кускомъ жареной телятины и стаканомъ портера, я убѣдился своими глазами, какъ ужасно съ нимъ обращается супруга. Бѣдняга! А мы-то, младшіе клерки, еще завидовали ему! Мы думали: какъ, должно быть, пріятно сидѣть одному за отдѣльной конторкой и получать пятьдесятъ фунтовъ въ мѣсяцъ. Но тутъ я понялъ, что мы съ Госкинсомъ, въ нашей маленькой квартиркѣ на Салисбери-Скверѣ, были гораздо счастливѣе. Да, положительно между нами было больше гармоніи, хотя, разыгрывая на флейтахъ наши дуэты, мы производили, безъ сомнѣнія, весьма печальную музыку.
Въ одинъ прекрасный день мы съ Гусомъ (такъ звали Госкинса) объявили Раундхэнду, что у насъ очень важное дѣло въ Вестъ-Эндѣ, и попросили отпустить насъ въ три часа. Раундхэндъ уже зналъ, что дѣло касается большаго гоггартовскаго алмаза. Отпускъ былъ данъ, и мы отправились въ походъ. Когда мы дошли до Сентъ-Мартинсъ-Лэна, Гусъ, чтобы придать себѣ un air distingué, купилъ сигару и курилъ всю дорогу до Ковентри-Стритъ, гдѣ, какъ это всѣмъ извѣстно, помѣщается магазинъ мистера Полоніуса.
Дверь была открыта, и къ магазину то и дѣло подъѣзжали кареты съ нарядными дамами. Гусъ заложилъ руки въ карманы панталонъ (въ то время носили очень широкія панталоны, падавшія складками на ваши ботинки или блюхеровскіе сапоги -- смотря по обстоятельствамъ: модные франты носили ботинки, но мы, молодые люди изъ Сити съ восемьюдесятью фунтами годоваго оклада, довольствовались блюхерами) -- ну-съ, такъ вотъ, мой пріятель Гусъ заложилъ руки въ карманы и, право же, когда онъ шелъ такимъ образомъ, растянувъ свои панталоны во всю ихъ ширину, попыхивая сигарой и постукивая по тротуару желѣзными подковками своихъ каблуковъ, да еще съ своими пышными бакенбардами (для такого молодого человѣка, какъ онъ, онѣ были у него очень велики), онъ казался совсѣмъ моднымъ франтомъ, и всѣ принимали его за важную персону.
Въ магазинъ, однако, онъ не вошелъ, а остановился на улицѣ противъ окна и сталъ разсматривать выставку. Я вошелъ и, послѣ нѣсколькихъ секундъ нерѣшительнаго покашливанья,-- потому что и никогда еще не бывалъ въ такомъ фешенебельномъ мѣстѣ -- спросилъ одного изъ прикащиковъ: могу-ли я видѣть мистера Полоніуса?
-- Чѣмъ могу служить, сэръ?-- откликнулся мистеръ Полоніусъ, услыхавъ мой вопросъ.
Онъ стоить тутъ же, за прилавкомъ, и разговаривалъ съ тремя дамами -- старухой и двумя молодыми, внимательно разсматривавшими жемчужныя ожерелья.
-- Сэръ,-- отвѣчалъ я, вынимая изъ кармана пальто свою драгоцѣнность,-- кажется, эта вещь уже побывала у васъ въ магазинѣ. Она принадлежала моей теткѣ мистриссъ Гоггарти, изъ замка Гоггарги.
Стоявшая у прилавка старуха, обернулась на эти слова.
-- Какъ же, помню,-- сказалъ мистеръ Полоніусъ, гордившійся тѣмъ, что онъ всегда помнилъ:-- въ 1795 году я продалъ ей репетиторъ съ золотой цѣпочкой, а капитану -- серебряный ковшикъ для пунша. Позвольте узнать, сэръ, какъ поживаетъ капитанъ... маіоръ... полковникъ или, можетъ быть, уже генералъ?...
-- Генералъ,-- проговорилъ я со вздохомъ, хотя не помнилъ себя отъ восторга, что этотъ великосвѣтскій джентльменъ заговорилъ со мной въ такомъ тонѣ,-- генералъ Гоггарти, къ сожалѣнію, скончался. Тетушка подарила мнѣ этотъ... эту вещицу въ память о покойномъ. Видите?-- здѣсь въ медальонѣ его портретъ, который я попрошу васъ сберечь для меня. А алмазъ тетушка просить васъ, вставить въ новую изящную оправу...
-- Изящную и хорошенькую, сэръ.
-- Въ изящную оправу по теперешней модѣ и прислать ей счетъ. Тутъ очень много золота, которое вы, конечно, примете въ цѣну работы.
-- Все до послѣдняго пенни, сэръ,-- отвѣчалъ съ поклономъ мистеръ Полоніусъ, разглядывая аграфъ.-- Какая старина!-- проговорилъ онъ.-- Впрочемъ, алмазъ недуренъ... Не угодно-ли взглянуть, милэди? Эта вещь ирландской работы, съ штемпелемъ 95-го года: можетъ быть, она напомнить вашему сіятельству дни вашей ранней юности.
-- Подите вы прочь, мистеръ Полоніусъ, сказала почтенная лэди, маленькая старушенка съ дряблымъ, сморщеннымъ, какъ печеное яблоко, лицомъ.-- Какъ вы смѣете, сэръ, говорить такой вздоръ такой старухѣ, какъ я! Мнѣ было пятьдесятъ лѣтъ въ девяносто пятомъ году, я была уже бабушкой.
Она протянула пару дрожащихъ, сморщенныхъ рукъ, взяла мой аграфъ, съ минуту на него поглядѣла, и вдругъ расхохоталась.
-- Богъ ты мой,-- да вѣдь это большой гоггартовскій алмазъ! Праведное небо! Что же это за талисманъ мнѣ достался?
-- Смотрите-ка, дѣвочки,-- продолжала старая лэди,-- эту вещицу вся Ирландія знаетъ. Вотъ этотъ краснолицый человѣкъ посрединѣ -- это бѣдный Микъ Гоггарти. Онъ мнѣ двоюродный и былъ влюбленъ въ меня въ 84-мъ году, когда я только что лишилась вашего дорогого дѣда. А вотъ эти красныя космы изображаютъ его тринадцать знаменитыхъ сестрицъ -- Бидди, Минни, Теди, Видди (уменьшительное отъ Вильгельмина) Фредди, Иззи, Тиззи, Мизи, Гриззи, Нолли, Долли, Нелль и Белль -- всѣ замужемъ, всѣ уроды и рыжія, какъ морковь... А которой вы будете сынокъ, молодой человѣкъ?-- хотя, надо отдать вамъ справедливость, вы совсѣмъ не въ семью.
Двѣ хорошенькія молодыя лэди подняли на меня двѣ хорошенькія пары черныхъ глазъ, ожидая отвѣта, и онѣ бы его получили, если бы не старуха, которая пустилась разсказывать безконечныя исторіи по поводу тринадцати вышеупомянутыхъ дамъ, пересчитывать всѣхъ ихъ обожателей, всѣ ихъ любовныя неудачи и дуэли Мика Гоггарти. Она была живой хроникой великосвѣтскихъ скандаловъ за пятьдесятъ лѣтъ. Наконецъ приступъ сильнѣйшаго кашля заставилъ ее замолчать. Когда ея кашель угомонился, мистеръ Полоніусъ почтительно спросилъ меня, куда прислать мнѣ булавку и желаю-ли я сохранить волосы.
-- Нѣтъ, волосы мнѣ не нужны,-- отвѣчалъ я.
-- А булавку, сэръ, куда прикажете прислать?
Въ первый моментъ мнѣ было стыдно сказать мой адресъ. "Впрочемъ, чортъ! чего мнѣ стыдиться?" -- подумалъ я сейчасъ же.
"Герцога, санъ, достоинство рыцаря, графа, маркиза --
Все это король можетъ дать, кому пожелаетъ;
Но онъ не можетъ дать честное имя мерзавцу.
Честь -- высшій даръ, и король надѣлять имъ не властенъ".
-- Не все-ли мнѣ равно, что эти барыни узнаютъ, гдѣ я живу, сэръ,-- отвѣчалъ я,-- когда булавка будетъ готова, потрудитесь прислать ее мистеру Титмаршу, номеръ 3, Белль-Лэнъ, Салисбери-Скверъ, близъ церкви Богородицы, Флить-Стритъ, второй этажъ.
-- Какъ, сэръ! Флитъ-Стритъ?-- удивился мистеръ Полоніусъ.
-- Флитъ-Стритъ -- взвизгнула старуха.-- Mais ma chère, c'est impossible! Идемте со мной, мистеръ Флитъ-Стритъ; у меня здѣсь карета Дайте мнѣ руку. Вы поѣдете съ нами и разскажете мнѣ про всѣхъ вашихъ тетокъ.
Она уцѣпилась за мой локоть и быстро заковыляла къ дверямъ.
Молодыя лэди со смѣхомъ послѣдовали за ней.
-- Ну, прыгайте къ намъ! Что же вы стоите?-- сказала старуха, высовывая свой острый носъ изъ окошка кареты.
-- Извините, мэмъ, я не одинъ; со мной мой пріятель,-- отвѣчалъ я.
-- Вздоръ! Пошлите къ чорту пріятеля и садитесь.
И прежде чѣмъ я успѣлъ что-нибудь возразить, высокій напудренный дѣтина въ желтыхъ плюшевыхъ штанахъ втолкнулъ меня въ карету, и дверца захлопнулась.
Когда экипажъ покатился, я на одинъ мигъ увидѣлъ Госкинса и никогда не забуду его лица. Мой милый Гусъ стоялъ съ разинутымъ ртомъ, съ дымящейся сигарой въ рукѣ, и таращилъ на насъ глаза въ полномъ недоумѣніи передъ страннымъ происшествіемъ, приключившимся со мной.
-- Кто же онъ такой, наконецъ -- этотъ Титмаршъ? На каретѣ корона, какъ честный человѣкъ!-- могъ онъ только сказать.
ГЛАВА III.
О томъ, какъ обладатель алмаза катался въ великолѣпномъ экипажѣ и какъ его удачи на этомъ еще не кончились.
Я сидѣлъ на передней скамейкѣ рядомъ съ очень миленькой молодой лэди приблизительно однихъ лѣтъ съ моей дорогой Мэри, т. е. лѣтъ семнадцати, восемнадцати, а противъ насъ сидѣли старуха графиня и другая ея внучка -- тоже красивая, но лѣтъ на десять старше. Помню я, въ тотъ день на мнѣ былъ мой синій фракъ съ мѣдными пуговицами, нанковыя брюки, пестрый жилетъ (въ цвѣточкахъ по бѣлому полю) и шелковая шляпа Дандо (въ то время, въ 22-мъ году, онѣ только-что стали входить въ моду), блестѣвшая лучше самаго дорогого бобра -- Скажите пожалуйста,-- обратилась ко мнѣ милэди, коверкая слова на ирландскій манеръ,-- что это былъ за уродъ -- тотъ высокій, вульгарный дѣтина, съ огромнымъ ртомъ, съ желѣзными подковами на каблукахъ и золотой цѣпочкой imitation, что таращился на насъ, когда мы садились въ карету?
Почему она узнала, что цѣпочка у Гуса была не настоящая золотая,-- я просто понять не могу, но это была совершенная правда: не дальше, какъ на прошлой недѣлѣ, мы купили ее въ Сентъ-Поль-Черчъ-ярдъ у Макъ-Фэля за двадцать пять шиллинговъ. Мнѣ, однако, не понравилось, что моего друга бранятъ, и вотъ какъ я за него заступился.
-- Сударыня,-- сказаль я,-- этого джентльмена зовутъ Августусъ Госкинсъ. Онъ живетъ со мной и нѣтъ на свѣтѣ человѣка лучше и добрѣе его.
-- Вы совершенно правы, сэръ, что не даете въ обиду вашихъ друзей,-- сказала другая дама,-- лэди Джинъ, какъ называла ее бабушка, т. е. лэди Дженъ, надо полагать.
-- Правда твоя, лэди Джинъ. Клянусь честью, онъ мнѣ прекрасно отвѣтилъ! Люблю смѣлость въ молодежи... Такъ его зовутъ Госкинсъ, говорите вы? Я знаю всѣхъ англійскихъ Госкинсовъ. Есть Госкинсы въ Линкольнширѣ, есть и шропширскіе Госкинсы. Дочь адмирала Белль была изъ шропширскихъ: знаете, мои милыя, та самая Белль, что, говорятъ, была влюблена либо въ негра лакея, либо въ боцмана -- что-то въ такомъ родѣ... Впрочемъ, мало-ли что говорятъ!.. Есть еще докторъ Госкинсъ -- въ Батѣ -- старикъ; онъ лечилъ моего бѣднаго Дрема отъ жабы. Потомъ еще милый старикашка Фредъ Госкинсъ -- подагрикъ -- генералъ. Какъ сейчасъ вижу я его въ 84-мъ году: тоненькій, какъ тростинка, живой, какъ ртуть, и по уши влюбленъ въ меня, бѣдный. Ахъ, какъ онъ былъ въ меня влюбленъ!
-- Какъ видно, бабушка, у васъ въ тѣ времена былъ цѣлый хвоста обожателей,-- сказала лэди Дженъ.
-- Цѣлая армія, мой другъ; я имъ и счетъ потеряла. Я была общей любимицей; весь Батъ носилъ меня на рукахъ. Да и красавица же я была!.. Что, мистеръ -- какъ васъ тамъ?-- по совѣсти и безъ лести: можно повѣрить этому теперь?
-- Я бы не повѣрилъ,-- отвѣчалъ я, такъ какъ старуха была страшно безобразна и какъ только я это сказалъ, молодыя дамы покатились отъ хохота и я видѣлъ, какъ оба огромные бакенбардиста лакея, стоявшіе на запяткахъ, осклабились до самыхъ ушей.
-- Вы удивительно откровенны, мистеръ... какъ васъ?.. удивительно откровенны, честное слово! Но это ничего: я люблю прямоту въ молодежи... И все-таки, сэръ, я была красавица -- спросите хоть генерала, дядюшку вашего друга. Вашъ другъ изъ линкольнширскихъ Госкинсовъ -- я сейчасъ же узнала по сходству. Большое фамильное сходство. Онъ старшій сынъ? У нихъ вѣдь недурное имѣнье, только все въ долгахъ. И не мудрено: покойный сэръ Джорджъ былъ страшный кутила -- первый другъ Ганбери, Вилльямса, Литльтона и всей этой ужасной, безобразной компаніи. Любопытно, сколько получитъ вашъ другъ, когда умретъ адмиралъ?
-- Не знаю, сударыня, не могу вамъ сказать, но только адмиралъ не отецъ моему другу.
-- Какъ не отецъ! Отецъ, отецъ -- я вамъ говорю, а я никогда не ошибусь... Такъ кто же его отецъ?
-- Его отецъ торгуетъ кожами въ Сно-Гилль, на улицѣ Скиннеръ. Весьма почтенная фирма, сударыня. Но Госъ только третій сынъ и, слѣдовательно, не можетъ разсчитывать на большое наслѣдство.
Молодыя дамы улыбнулись, а старуха сказала только:
-- Торгуетъ кожами -- вотъ какъ!
-- Мнѣ нравится, сэръ, что вы не стыдитесь вашихъ друзей и ихъ положенія въ обществѣ,-- сказала лэди Дженъ -- Куда прикажете васъ подвезти, мистеръ Титмаршъ?
-- Я собственно никуда не спѣшу, милэди,-- отвѣчалъ я.-- У насъ въ конторѣ, т. е. у меня сегодня праздникъ: мы съ Гусомъ отпросились у Раундхэнда, и я буду очень радъ прокатиться по парку, если вамъ все равно.
-- Вы доставите намъ... огромное удовольствіе,-- сказала лэди Дженъ довольно, впрочемъ, сухо.
-- Конечно, конечно! Не правда-ли, бабушка?-- подхватила миссъ Фанни, хлопая въ ладоши.-- Мы покатаемся по парку, а потомъ погуляемъ всей компаніей въ Кенсингтонскомъ саду, если мистеръ Титмаршъ не откажется сопутствовать намъ.
-- Ну, нѣтъ, Фанни, гулять мы не пойдемъ,-- сказала лэди Дженъ.
-- Непремѣнно пойдемъ, непремѣнно!-- закричала старая лэди.-- Мой молодой другъ еще ничего не разсказалъ мнѣ про своихъ ирландскихъ тетушекъ и про дядю. Я умираю отъ любопытства, но вы, мои милыя, такъ трещите, что не даете ему слова сказать, да и мнѣ тоже.
Лэди Дженъ пожала плечами и ничего не сказала. Лэди Фанни, веселая, какъ котенокъ (если позволительно употребить такое выраженіе, говоря объ аристократіи) фыркнула, покраснѣла и была, видимо, очень довольна, что разсердила сестру. Графиня между тѣмъ, не теряя времени, завела длиннѣйшую исторію по поводу тринадцати миссъ Гоггарти, которой еще и конца не предвидѣлось, когда мы въѣхали въ паркъ.
Вы не можете себѣ представить, какое множество всадниковъ подъѣзжало къ нашей каретѣ поболтать съ моими дамами. У каждаго была въ запасѣ шуточка для лэди Дремъ (представлявшей преоригинальный экземпляръ въ своемъ родѣ) почтительный поклонъ для лэди Дженъ, и у всѣхъ особенно у молодыхъ,-- куча любезностей для лэди Фанни.
Лэди Фанни кланялась и краснѣла, какъ и подобаетъ молодой дѣвицѣ, но было видно, что она думаетъ о другомъ: она сидѣла, выставивъ свою головку въ окно, и жадно присматривалась къ проѣзжавшимъ всадникамъ, какъ будто кого-то ждала. Ага, лэди Фанни! Попались! Я знаю, что значитъ, когда такая молодая, хорошенькая особа бываетъ разсѣянна, смотритъ по сторонамъ и отвѣчаетъ не впопадъ на вопросы. Берегитесь, милэди! Сэръ Титмаршъ старый воробей: его не проведешь!
Замѣтивъ всѣ эти маневры, я не могъ удержаться, чтобы не подмигнуть лэди Дженъ; мнѣ хотѣлось ей (показать, что я смекаю, въ чемъ дѣло.
-- А барышня кого-то высматриваетъ -- ужь я вижу,-- сказалъ, я.
Посмотрѣли бы вы, какъ она на меня взглянула (я говорю про миссъ Фанни): совсѣмъ, какъ лэди Дженъ. Она вспыхнула, какъ кумачъ: должно быть, разсердилась; но спустя минуту добрая дѣвочка переглянулась съ сестрой, и обѣ закрылись платками и принялись хохотать, какъ будто я сказалъ что-то необыкновенно смѣшное.
-- Il est charmant, votre monsieur,-- сказала лэди Дженъ своей бабушкѣ.
Я поклонился и отвѣчалъ:
-- Madame, vous me faites beaucoup d'honneur (потому-что я говорю по-французски, и мнѣ было очень пріятно, что я имъ понравился).-- Я человѣкъ бѣдный и скромный, сударыня, и не привыкъ къ столичному обществу. Вы очень добры, оказывая мнѣ поддержку, катая меня въ вашемъ хорошенькомъ экипажѣ, и я очень цѣню вашу доброту.
Въ эту минуту къ каретѣ подъѣхалъ на ворономъ конѣ какой-то джентльменъ съ блѣднымъ лицомъ и жиденькой бородкой, и по тому, какъ вздрогнула лэди Фанни и какъ она стала сейчасъ же смотрѣть въ другую сторону, я догадался, что "кто-то", наконецъ, появился.
-- Мое почтенье, лэди Дрёмъ,-- сказалъ джентльменъ.-- Я только что ѣхалъ съ однимъ господиномъ, который чуть не застрѣлился отъ любви къ прекрасной графинѣ Дрёмъ въ тысяча семьсотъ.... ну, да все равно, въ которомъ году.
-- Кто жъ это такой? не Динльблэзисъ-ли?-- спросила милэди.-- Онъ милый старикашка, и я хоть сію минуту готова съ нимъ бѣжать. Или, можетъ быть, старый чудакъ епископъ? У него до сихъ поръ хранится мой локонъ, который я ему подарила на память, когда онъ былъ капелланомъ у моего отца. Да-а. А вздумай онъ попросить у меня локонъ теперь, нелегко ему было бы его получить: вѣдь у меня ни одного волоска не осталось.
-- Ну что вы, милэди!-- удивился я.-- Не можетъ этого быть!
-- И очень можетъ, мой другъ. Между нами будь сказано, у меня голова какъ колѣно -- спросите Фанни, если не вѣрите. Я помню, какъ перепугалась бѣдняжка (въ то время она была еще совсѣмъ крошка), когда какъ-то разъ вошла въ мою уборную и увидала меня безъ парика.
-- Надѣюсь, лэди Фанни оправилась отъ этого потрясенія,-- сказалъ "кто-то", и поглядѣлъ на нее, а потомъ на меня съ такимъ видомъ, точно хотѣлъ меня проглотить.
-- Конечно, милордъ, благодарю васъ.
Повѣрите-ли?-- это было все, что она нашлась отвѣтить ему, и она сказала это, такъ страшно краснѣя и съ такимъ волненіемъ, какъ, бывало, отвѣчали мы въ школѣ нашего Виргилія, когда не знали урока.
Милордъ продолжалъ свирѣпо смотрѣть на меня и пробурчалъ что-то такое о томъ, что онъ надѣялся найти свободное мѣсто въ экипажѣ лэди Дрёмъ, такъ какъ верховая ѣзда его утомила. Лэди Фанни пробормотала что-то въ отвѣтъ, изъ чего я разобралъ только: "бабушкинъ пріятель".
-- Скажу лучше: твой,-- поправила ее лэди Дженъ.-- Мы бы совсѣмъ сюда не пріѣхали, если бы Фанни не объявила, что она желаетъ везти въ паркъ мистера Титмарша. Позвольте васъ познакомить: графъ Типтоффъ -- мистеръ Титмаршъ.
Но, вмѣсто того, чтобы снять шляпу, какъ это сдѣлалъ я, его сіятельство выразилъ ворчливымъ тономъ надежду, что въ другой разъ онъ будетъ счастливѣе, и ускакалъ на своемъ ворономъ. Я никогда не могъ понять, чѣмъ я его тогда разобидѣлъ.
Но, кажется, весь тотъ день мнѣ было суждено кого-нибудь обижать. Какъ вы думаете, кто къ намъ подъѣхалъ послѣ графа Типтоффа? Никто иной, какъ высокородный Эдмундъ Престонъ, статсъ-секретарь его величества короля (какъ это было мнѣ извѣстно изъ календаря, который я видѣлъ въ нашей конторѣ). Оказалось, что это мужъ лэди Дженъ.
Высокородный Эдмундъ гарцовалъ на сѣромъ жеребцѣ. Это былъ толстый человѣкъ съ блѣднымъ лицомъ, имѣвшій такой видъ, какъ будто онъ никогда не нюхалъ воздуха.
-- Чортъ... это кто такой? спросилъ онъ жену, угрюмо поглядѣвъ на меня.
-- Это пріятель бабушки и Дженъ,-- не задумавшись отвѣтила лэди Фанни,-- этакая плутовка!-- и лукаво взглянула на сестру. Та, видимо испугавшись, въ свою очередь бросила на нее умоляющій взглядъ, и молчала.
-- Нѣтъ, правда,-- продолжала лэди Фанни:-- мистеръ Титмаршъ приходится бабушкѣ кузеномъ, по матери, черезъ Гоггарти. Вы вѣдь знакомы съ Гоггарти, Эдмундъ? Вы должны были ихъ видѣть, когда ѣздили въ Ирландію съ лордомъ Багвигомъ. Позвольте вамъ представить: бабушкинъ кузенъ мистеръ Титмаршъ. Мой beau-frère, мистеръ Эдмундъ Престонъ.
Все это время лэди Дженъ изо всѣхъ силъ давила ногой ногу сестры, но маленькая негодница и ухомъ не вела. Я же былъ до послѣдней степени сконфуженъ, ибо мое родство съ старой графиней было для меня совершенной новостью. Но я не зналъ графиню, какъ знала ее эта хитрая плутовка, ея внучка: у старухи была, повидимому, манія воображать себя въ родствѣ съ цѣлымъ міромъ. За десять минутъ передъ тамъ она признала своимъ кузеномъ Гуса Госкинса, а теперь сказала:
-- Да, мы въ родствѣ и въ довольно близкомъ. Бабка Мика Гоггарти, Миллисентъ, была урожденная Брэди, а Брэди въ родствѣ съ моей теткой Таузеръ -- весь міръ это знаетъ. Децимусъ Брэди изъ Баллибрэди былъ женатъ на родной кузинѣ матери тети Таузеръ, на Белль Свифта,-- не на той Беллъ Свифта, моя милая, что доводится племянницей декану; то совсѣмъ другая семья -- не изъ важныхъ... Ну, вотъ видите: не ясно-ли, что мы родственники?
-- Совершенно ясно, бабушка,-- сказала со смѣхомъ лэди Дженъ.
Ея высокопочтенный супругъ продолжалъ между тѣмъ гарцовать подлѣ насъ съ угрюмымъ и кислымъ лицомъ.
-- Навѣрно, вы знали Гоггарти, Эдмундъ: тринадцать рыжихъ дѣвъ -- девять грацій да четыре не въ счетъ, какъ называлъ ихъ, бывало, бѣдный Кланбой Кланъ! Онъ доводился кузеномъ намъ съ вами, мистеръ Титмаршъ, и тоже былъ страстно въ меня влюбленъ. Неужто же вы не помните ихъ, Эдмундъ? Нѣтъ? Ни Бидди, ни Минни, ни Тедди, ни Видди? А Гриззи, Мизи, Полли и Долли -- не можетъ быть, чтобы вы ихъ не помнили!
-- Ну ихъ къ чорту, вашихъ миссъ Гоггарти, мэмъ!-- сказалъ мистеръ Престонъ, и сказалъ такъ энергично, что его сѣрый конь неожиданно поддалъ козла, и высокородный джентльменъ чуть-чуть не перелетѣлъ черезъ его голову. Лэди Дженъ вскрикнула, лэди Фанни засмѣялась, а старуха графиня сказала съ самымъ равнодушнымъ лицомъ:
-- По дѣломъ вамъ, чтобы вы не ругались, ужасный вы человѣкъ.
-- Не лучше-ли пересѣсть къ вамъ въ карету, Эдмундъ... мистеръ? проговорила съ безпокойствомъ его жена.
-- Сію минуту я выйду, сударыня,-- сказалъ я.
-- Вздоръ, вздоръ, я васъ не пущу!-- закричала лэди Дренъ.-- Это мой экипажъ, и если мистеръ Престонъ желаетъ ругаться вульгарными, скверными словами въ присутствіи женщины моихъ лѣтъ,-- да, скверными, вульгарными словами, то я не вижу, съ какой стати я должна безпокоить ради него своихъ друзей. Пусть, если хочетъ, садится на козлы.
Было ясно, что милэди Дремъ отъ души ненавидитъ мужа своей внучки, и этотъ родъ семейной ненависти отнюдь не рѣдкое явленіе, какъ я замѣчалъ.
Мистеръ Престонъ, статсъ-секретарь, былъ, если говорить правду, сильно напуганъ дикой выходкой своего жеребца и очень обрадовался возможности разстаться съ этимъ звѣремъ. Его блѣдное лицо еще поблѣднѣло, а руки и ноги тряслись, когда онъ слѣзь съ лошади и передалъ поводья своему груму. Мнѣ очень не понравился этотъ молодецъ (я говорю про господина -- не про слугу) съ первой же минуты, когда онъ такъ грубо заговорилъ съ своей милой, кроткой женой; теперь же, послѣ приключенія съ лошадью, я убѣдился, что онъ еще и трусъ. Богъ ты мой! ребенокъ легко бы справился съ конемъ, а у этого человѣка ушла душа въ пятки отъ перваго его скачка.
-- Идите къ намъ, Эдмундъ! Скорѣй!-- закричала, смѣясь, лэди Фанни.
Лакей опустилъ подножку; мистеръ Престонъ свирѣпо взглянулъ на меня и только что собирался примоститься въ углу, рядомъ съ лэди Фанни (можете быть увѣрены, что я не сдѣлалъ ни одного движенія, чтобы уступить ему мѣсто), какъ вдругъ этотъ пострѣленокъ закричалъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ, мистеръ Престонъ, только не сюда!... Закроите дверцу, Томасъ... Недоставало только, чтобы весь свѣтъ увидалъ, какъ статсъ-секретарь разъѣзжаетъ на передней скамейкѣ.
Если бы видѣли, какъ при этомъ нахохлился статсъ-секретарь!
-- Садись на мое мѣсто, Эдмундъ, и не обращай вниманія на глупыя выходки Фапни,-- проговорила застѣнчиво лэди Дженъ.
-- Не безпокойтесь, милэди, прошу васъ. Мнѣ очень удобно... Надѣюсь, я не обезпокоилъ собой мистера... этого джентльмена?
-- Благодарю васъ, нисколько,-- отвѣчалъ я.-- Я хотѣлъ было предложить вамъ сѣсть на вашу лошадь, такъ какъ она васъ, кажется, напугала, но мнѣ было такъ хорошо на этомъ мѣстѣ, что, право, я не могъ съ нимъ разстаться.
О, какъ злорадно улыбнулась старая графиня, когда я это сказалъ! Какимъ лукавымъ блескомъ сверкнули ея маленькіе глазки и какъ уморительно собрала она въ кошелекъ свои тонкія губы. Но вы понимаете, я не могъ удержаться, чтобы не отвѣтить ему: меня душила злость.
-- Мы всегда рады вашему обществу, кузенъ Титмаршъ,-- сказала старуха, протягивая мнѣ свою золотую табакерку. И я преважно взялъ понюшку и чихнулъ, какъ какой-нибудь лордъ.
-- Такъ какъ вы уже пригласили этого джентльмена въ свои экипажъ, лэди Дженъ, то не позовете-ли вы его и къ обѣду?-- сказалъ мистеръ Престонъ, пунцовый отъ ярости.
-- Это я его пригласила, и пригласила въ мой экипажъ,-- сказала старая лэди,-- а такъ какъ мы обѣдаемъ сегодня у васъ и вы такъ на этомъ настаиваете, то я буду очень рада видѣть его за вашимъ столомъ.
-- Къ сожалѣнію, я долженъ отказаться: я уже отозванъ,-- сказалъ я.
-- Ахъ, какъ это жаль!-- пробурчалъ высокородный Недъ, продолжая сердито смотрѣть на жену.-- Мнѣ чрезвычайно прискорбно, лэди Дженъ, что этотъ джентльменъ... я все забываю его фамилію... что вашъ другъ уже отозванъ. Я увѣренъ, что вамъ доставило бы огромное удовольствіе видѣть вашего родственника въ Байтголлѣ.
Положимъ, что у лэди Дремъ была страстишка отыскивать родство, но высокородный Нэдъ хватилъ немножко черезъ край. "Ну-ка, Сэмъ,-- сказалъ я себѣ,-- будь мужчиной, покажи, что ты не трусъ", и, недолго думая, я сказалъ:
-- Mesdames, коль скоро высокопочтенный джентльменъ такъ любезно настаиваетъ на своемъ приглашеніи, то я, пожалуй, готовъ измѣнить своему слову и съ удовольствіемъ раздѣлю съ нимъ хлѣбъ-соль. Въ которомъ часу вы обѣдаете, сэръ?
Онъ не удостоилъ отвѣтить, да мнѣ это было и не нужно: вы понимаете, я вовсе не собирался обѣдать у него, а только хотѣлъ дать ему хорошій урокъ. Я часто слышалъ толки по поводу того, какъ вульгарно ѣсть горошекъ ножомъ, спрашивать сыра больше двухъ разъ и разныя тому подобныя тонкости, и хоть я и бѣднякъ, невысокаго полета птица, а все-таки нахожу, что есть на свѣтѣ вещь гораздо болѣе вульгарная, а именно -- наглость по отношенію къ низшимъ. Я ненавижу подобныхъ нахаловъ и терпѣть не могу, когда человѣкъ скромнато положенія въ обществѣ лѣзетъ изъ кожи, чтобы казаться аристократомъ. Вотъ я и рѣшилъ показать мистеру Престону, каковы мои мысли на этотъ счетъ.
Когда нашъ экипажъ подъѣхалъ къ его дому, я очень учтиво высадилъ дамъ, вошелъ за ними въ переднюю и, взявъ за пуговицу мистера Престона, сказалъ ему при дамахъ и при обоихъ высокихъ лакеяхъ:
-- Сэръ,-- сказалъ я,-- эта добрая старая лэди, ваша бабушка, пригласила меня къ себѣ въ экипажъ, и я сѣлъ, чтобы сдѣлать ей удовольствіе. Я сдѣлалъ это ради нея, не ради себя. Когда вы подъѣхали къ намъ и спросили: "Чортъ... это кто такой?", я подумалъ, что вы могли бы предложить свой вопросъ въ болѣе вѣжливой формѣ; но я считалъ, что не мое дѣло вамъ отвѣчать. Когда же вы, желая надо мной подшутить, пригласили меня обѣдать, я рѣшилъ отвѣтить вамъ тоже шуткой, и вотъ я здѣсь. Вы не пугайтесь: обѣдать я не останусь. Но если вамъ вздумается сыграть такую шутку съ кѣмъ-нибудь другимъ -- съ кѣмъ-нибудь изъ нашихъ конторскихъ молодцовъ, напримѣръ, то берегитесь: васъ поймаютъ на словѣ.
Такъ я ему и сказалъ, этими словами, честное слово, не лгу.
-- Вы кончили, сэръ?-- спросилъ мистеръ Престонъ внѣ себя отъ злости.-- Если вы кончили, то не угодно-ли вамъ выйти. Или мнѣ придется приказать моимъ лакеямъ вытолкать васъ въ шею?... Эй! Вывести этого молодца! Слышите вы?
И, вырвавшись отъ меня, онъ бросился въ комнаты.
-- Твой мужъ -- чудовище. Ужасный, отвратительный человѣкъ! Я его ненавижу,-- сказала лэди Дремъ, хватая за руку свою старшую внучку.-- Однако, идемъ, а то обѣдъ простынетъ,-- и она стала тащить ее въ комнаты, совершенно позабывъ о мнѣ.
Но добрая лэди Дженъ, блѣдная и дрожащая, выступила впередъ и сказала:
-- Мистеръ Титмаршъ, надѣюсь, вы не сердитесь... т. е. я хотѣла сказать: надѣюсь, вы забудете то, что случилось. Повѣрьте, вся эта исторія ужасна...
Что было "ужасно" -- я такъ и не узналъ, потому что голосъ бѣдной женщины пресѣкся отъ слезъ, и въ ту же секунду лэди Дремъ закричала: "Перестань, перестань! Что за глупости!" и, схвативъ ее за рукавъ, утащила наверхъ. Но маленькая лэди Фанни храбро подошла ко мнѣ, протянула мнѣ свою ручку, крѣпко пожала мою и сказала: "прощайте, дорогой мистеръ Титмаршъ" -- сказала такъ ласково, что, честное слово, я покраснѣлъ до ушей и сердце у меня заколотилось, какъ птица.
Когда она ушла, я съ побѣдоноснымъ видомъ надѣлъ свою шляпу и зашагалъ вонъ изъ дома, гордый, какъ павлинъ и храбрый, какъ левъ. Я желалъ только одного: чтобы который-нибудь изъ этихъ дерзкихъ зубоскаловъ-лакеевъ сказалъ или сдѣлалъ что-нибудь такое, къ чему я могъ бы придраться: малѣйшая неучтивость со стороны этихъ господъ -- и я надавалъ бы имъ пинковъ для передачи ихъ господину. Но ни одинъ изъ нихъ не доставилъ мнѣ этого удовольствія, и я пошелъ себѣ домой и мирно пообѣдалъ съ Гусомъ Госкинсомъ вареной бараниной и рѣпой.
Я не считалъ нужнымъ разсказывать Гусу (между нами будь сказано, онъ немножко любопытенъ и любить посплетничать) -- разсказывать ему подробности семейной ссоры, которой я былъ причиной и свидѣтелемъ. Я сказалъ ему только, что старуха графиня ("Это былъ гербъ Дремовъ", замѣтилъ между прочимъ Гусъ; "я сейчасъ же пошелъ домой и посмотрѣлъ въ "Гербовникѣ") и такъ, я сказалъ ему, что старуха графиня оказалась моей родственницей и предложила мнѣ прокатиться съ ними по парку. На другой день мы по обыкновенію отправились въ контору и, разумѣется, Гусъ разсказалъ, не поскупившись на прикрасы, какое происшествіе случилось со мной, и хотя я притворялся, что мнѣ все равно, но долженъ сознаться, мнѣ было пріятно, что наши конторскіе узнали хоть часть моихъ приключеній.
Но вы еще не знаете, какой сюрпризъ ожидалъ меня дома. Какъ только я пришелъ изъ конторы, мистриссъ Стоксъ, моя хозяйка, миссъ Селина Стоксъ, ея дочка и мистеръ Бобъ Стоксъ, ея сынокъ (недоросль, вѣчно торчавшій на улицѣ и игравшій въ камешки на паперти церкви Пресвятой Богородицы или въ Салисбери-Скверѣ) -- однимъ словомъ, все это семейство, увидѣвъ меня, пустилось вверхъ по лѣстницѣ прямо въ нашу квартиру, и тамъ, на столѣ, между двумя нашими флейтами и моимъ альбомомъ съ одной стороны, и "Донъ-Жуаномъ" и "Гербовникомъ" Гуса съ другой, я увидѣлъ:
Во-первыхъ, полную корзину крупнѣйшихъ персиковъ, свѣжихъ и румяныхъ, какъ щечки моей дорогой Мэри Смитъ.
Во-вторыхъ, такую же корзину роскошнаго, сочнаго винограда.
Въ третьихъ, огромную часть сырой баранины (т. е. я принялъ это за баранину, но мистриссъ Стоксъ объяснила мнѣ, что это превосходнѣйшій кусокъ дичины, какой она когда-либо видѣла). И наконецъ три визитныя карточки:
1) Вдовствующая графиня Дремъ.
Лэди Фанни Рэксъ.
2) Мистеръ Престонъ.
Лэди Дженъ Престонъ.
3) Графъ Типтоффъ.
-- Какая карета!-- говорила между тѣмъ мистриссъ Стоксъ.-- Вся въ коронахъ. А ливреи!... Два лакея, высокіе, съ рыжими баками, въ желтыхъ плюшевыхъ штанахъ. А въ каретѣ старая-престарая лэди въ бѣломъ капорѣ, и съ ней другая -- молоденькая, въ широкополой шляпѣ итальянской соломы съ голубыми лентами, и еще высокій блѣдный джентльменъ съ бородкой. "Сударыня, позвольте узнать, здѣсь живетъ мистеръ Титмаршъ?" -- спрашиваетъ меня молоденькая лэди, яснымъ такимъ голоскомъ. "Здѣсь, милэди, говорю, только онъ теперь въ конторѣ, въ Страховой Вестъ-Диддльсекской конторѣ, въ Корнгиллѣ". "Чарльзъ вынесите вещи -- говоритъ джентльменъ, а видъ у него этакій серьезный. "Слушаю, милордъ" -- говоритъ Чарльзъ и подаетъ мнѣ вотъ эту самую дичину въ газетной бумагѣ, на фарфоровомъ блюдѣ -- вотъ, какъ видите, а тамъ выноситъ и корзины. "Сударыня," -- говоритъ тогда милордъ,-- "будьте любезны отнести эти вещи въ квартиру мистера Титмарша и передайте ему, что лэди Дженъ Престонъ шлетъ ему поклонъ и проситъ принять ихъ въ подарокъ". Тутъ онъ отдалъ мнѣ визитныя карточки и еще вотъ это письмо; запечатано собственной печатью его сіятельства -- видите: корона.
И мистриссъ Стоксъ подала мнѣ письмо (въ скобкахъ сказать оно до сихъ поръ хранится у моей жены). Вотъ оно:
"Лэди Джонъ Престонъ поручила графу Типтоффу выразить мистеру Титмарпіу ея искреннее сожалѣніе, что она была лишена удовольствія видѣть его вчера у себя. Лэди Дженъ на-дняхъ уѣзжаетъ и, слѣдовательно, не будетъ имѣть возможности принимать своихъ знакомыхъ въ Вайтголлѣ въ этотъ сезонъ. Но лордъ Типтоффъ надѣется, что мистеръ Титмаршъ не откажется принять прилагаемыя произведенія садовъ и парка ея сіятельства: быть можетъ, онъ пожелаетъ угостить ими своихъ друзей, которыхъ онъ умѣетъ такъ хорошо защищать".
Къ письму была приложена коротенькая записочка -- всего нѣсколько словъ: "Лэди Дремъ бываетъ дома по пятницамъ. Іюня 17-го"'
И всѣ эти блага свалились на меня потому, что тетушка Гоггарти подарила мнѣ свои алмазъ!
Я не отослалъ назадъ ни дичи, ни фруктовъ. И съ какой стати я бы ихъ отослалъ? Гусъ говорить, что дичь слѣдуетъ послать Брофу, нашему директору, а виноградъ и персики -- моей тетушкѣ, въ Соммерсетширъ. Но я сказалъ ему:
-- Нѣтъ. Лучше позовемъ въ субботу Боба Свинни и еще человѣкъ шесть нашихъ ребятъ, да хорошенько повеселимся.
И мы повеселились на славу. Правда, въ буфетѣ у насъ не оказалось вина, но за то было вдоволь элю, а потомъ пили пуншъ изъ джина. Гусъ сидѣлъ на одномъ концѣ стола, я -- на другомъ. Цѣли пѣсни и сантиментальныя, и комическія; пили заздравные тосты. Я сказалъ спичъ, содержаніе котораго, къ сожалѣнію, но могу вамъ сообщить, такъ какъ все, что происходило за вторую половину вечера, совершенно улетучилось изъ моей головы и, проснувшись на другой день, я ничего не помнилъ.
ГЛАВА IV
о томъ, какъ счастливый обладатель алмаза обѣдаетъ въ Пентонвиллѣ.
Въ понедѣльникъ я явился въ контору получасомъ позднѣе начала занятій. Сказать по правдѣ, я ничего не имѣлъ противъ того, чтобы Госкинсъ пришелъ раньше меня и разсказалъ въ конторѣ про нашу вечеринку: всѣ мы имѣемъ свои маленькія слабости, и мнѣ было пріятно возвыситься во мнѣніи своихъ сослуживцевъ.
Какъ только я пришелъ, я увидалъ, что Гусъ уже порадѣлъ о мнѣ; я увидѣлъ это потому, какъ всѣ они на меня посмотрѣли, особенно Абеднего, который первымъ дѣломъ предложилъ мнѣ понюхать изъ своей золотой табакерки. Да и Раундхэндь тоже былъ со мной какъ-то особенно милъ: подойдя взглянуть на мою счетную книгу, онъ дружески пожалъ мнѣ руку, сказалъ, что у меня чудесный почеркъ (впрочемъ, въ этомъ не было лести: почеркъ у меня въ самомъ дѣлѣ хорошъ), и пригласилъ меня обѣдать къ себѣ на квартиру, въ Миддельтонъ-Скверѣ:
-- Приходите въ воскресенье!-- сказалъ онъ.-- Вы не найдете у насъ такихъ разносоловъ, какъ у вашихъ знакомыхъ въ Вестъ-Эндѣ, (онъ выговорилъ это съ особеннымъ удареніемъ), но мы съ Амеліей всегда рады друзьямъ. У насъ по просту безъ затѣй: бѣлый хересъ, старый портвейнъ, два-три блюда, а коли мало, можно и повторить... Такъ какъ же? Придете?
Я отвѣчалъ, что приведу съ собой. Госкинса. Онъ поблагодарилъ и сказалъ, что будетъ очень радъ видѣть у себя моего друга.
И такъ, въ назначенный день и часъ мы съ Гусомъ явились въ Миддельтонъ-Скверъ. Гусъ былъ одиннадцатый клеркъ, а я -- двѣнадцатый, и несмотря на это мнѣ оказывали больше вниманія: за обѣдомъ я замѣтилъ, что мнѣ доставались лучшіе куски, и подавали мнѣ первому. Въ моемъ супѣ à la tortue оказалось вдвое больше мясныхъ фрикаделекъ, чѣмъ у Гуса, и всѣ почти устрицы, какія были въ соусникѣ, перешли ко мнѣ на тарелку. Одинъ разъ Раундхэндъ хотѣлъ было положить какого-то кушанья Гусу прежде чѣмъ мнѣ, но супруга, возсѣдавшая во главѣ стола и имѣвшая монументальный видъ въ своемъ красномъ крепѣ и высокомъ тюрбанѣ, сердито крикнула ему: "Антоній!" И бѣдный Раундхэндъ уронилъ тарелку и покраснѣлъ, какъ ракъ. А какъ усердно занимала меня мистриссъ Раундхэндъ разговорами о Вестъ-Эндѣ! Само собою разумѣется, что у нея былъ "Гербовникъ". Оказалось, что она знаетъ всю подноготную о фамиліи Дремъ; я былъ просто пораженъ ея свѣдѣніями. Она спросила меня, какъ я думаю, много-ли лордъ Дремъ получаетъ годового дохода: двадцать, тридцать, сорокъ или, можетъ быть, полтораста тысячъ? Спросили, приглашали-ли меня въ "Дремъ-Кастль", какъ были одѣты молодыя лэди и неужели на нихъ были эти безобразные рукава gigot (они тогда только что вошли въ моду). Тутъ мистриссъ Раундхэндъ посмотрѣла на свои толстыя, пестрыя отъ веснушекъ, оголенныя руки, которыми она очень гордилась.
На этомъ мѣстѣ мистеръ Раундхэндъ, который передъ тѣмъ усердно подчивалъ меня портвейномъ, прервалъ нашу бесѣду.
-- Послушайте, голубчикъ!-- сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ,-- я надѣюсь, вы не упустили такого хорошаго случая и подсунули сколько-нибудь нашихъ акція этимъ господамъ?
-- Скажите лучше, мистеръ Раундхэндъ, куда вы засунули графинъ съ виномъ?-- перебила его съ сердцемъ супруга, съ очевиднымъ намѣреніемъ перемѣнить разговоръ.
-- Графинъ пустой, Милли: мы все выпили!-- отвѣчалъ Раундхэндъ.
-- Но не смѣйте называть меня Милли, сэръ, да потрудитесь спуститься на кухню и сказать Ланей, моей горничной (многозначительный взглядъ на меня), чтобы она приготовила чай въ кабинетѣ. Нашъ гость не привыкъ къ пентовильскимъ обычаямъ (новый убійственный взглядъ), но я надѣюсь, онъ будетъ снисходителенъ къ друзьямъ.
На этомъ словѣ изъ пространной груди мистриссъ Раундхэндъ вылетѣлъ вздохъ и она подарила меня третьимъ взглядомъ, до того жестокимъ, что я почувствовалъ, какъ у меня сдѣлался окончательно глупый видъ. Съ Гусомъ она во весь вечеръ не сказала ни слова, но онъ вознаградилъ себя за это лишеніе, уничтоживъ огромную порцію сдобныхъ булочекъ, и просидѣлъ большую часть вечера на балконѣ (въ тотъ годъ лѣто стояло необыкновенно жаркое), насвистывая разные мотивы и болтая съ Раундхэндомъ. Про себя могу сказать только одно: будь моя воля, я съ наслажденіемъ присоединился бы къ нимъ, ибо сидѣть въ душной комнатѣ, да еще когда тебя прижимаетъ въ уголъ дивана такая туша, какъ мистриссъ Раундхэндъ,-- согласитесь, что въ такомъ времяпрепровожденіи весьма мало заманчиваго.
-- А помните, какой хорошій вечерокъ провели мы здѣсь съ вами прошлымъ лѣтомъ?-- послышался голосъ Госкинса, который въ эту минуту сидѣлъ на балконѣ и дѣлалъ глазки всѣмъ молодымъ женщинамъ, выходившимъ изъ церкви.-- Я помню, у васъ былъ тогда непочатый ящикъ манильскихъ сигаръ; мы съ вами сидѣли безъ сюртуковъ, потягивали ромъ съ водой и курили. Мистриссъ Раундхэндъ была тогда въ Маргетѣ. Очень было хорошо.
-- Тише! Милли услышитъ!-- проговорилъ Раундхэндъ испуганнымъ шопотомъ.
Но Милли не слыхала: ей было не до того. Она разсказывала мнѣ длиннѣйшую исторію о томъ, какъ въ 1814-мъ году она вальсировала съ графомъ Шлоппенцоллерномъ на городскомъ балу, дававшемся въ честь союзныхъ государей, о томъ, какіе у графа были огромные бѣлокурые усы, и какъ ей казалось дико кружиться по комнатѣ въ объятіяхъ такого великаго человѣка.
-- Послѣ свадьбы я уже ни разу больше не вальсировала -- мистеръ Раундхэндъ не позволялъ. Но вы понимаете, на этомъ балу нельзя было не вальсировать: надо же было оказать вниманіе союзнымъ государямъ. И вотъ всѣ мы, молодыя дѣвушки -- двадцать девять душъ -- все изъ лучшихъ фамилій Сити -- изъ лучшихъ фамилій, мистеръ Титмаршъ (тутъ были дочери самого лорда мэра; я ужъ не говорю о дочеряхъ альдермена Доббида, о трехъ дочкахъ сэра Чарльза Гоппера -- того самаго, у котораго еще такой большой домъ въ Бэкеръ-Стритъ)... такъ вотъ, говорю я, двадцать девять молодыхъ дѣвицъ, въ томъ числѣ и ваша покорная слуга (я была въ то время очень тоненькая), нарочно наняли танцмейстера и учились вальсировать во дворцѣ лорда мэра, въ той комнатѣ, что надъ египетской залой... Ахъ, что за блестящій кавалеръ былъ графъ ІІІлонненцоллернъ!
-- Не знаю, какой онъ былъ кавалеръ, но знаю, что у него была прелестная дама,-- сказалъ я и покраснѣлъ до самыхъ бровей.
-- Подите прочь, шалунъ вы этакій!-- проговорила мистриссъ Раундхэндъ и со всего маха ударила меня по рукѣ.-- Всѣ вы, вестъ-эндская молодежь, на одинъ покрой: всѣ -- обманщики. И графъ былъ такой-же. Знаемъ мы васъ!-- пока вы ухаживаете, у васъ на языкѣ медъ, комплименты, а какъ женились, такъ кромѣ равнодушія ничего не видишь отъ васъ. Ну, посмотрите вы на Раундхэнда,-- посмотрите, какъ онъ гоняется за бабочкой съ своимъ желтымъ фуляромъ. Этакій взрослый младенецъ! Ну, развѣ можетъ такой человѣкъ меня понять? Развѣ онъ можетъ наполнить пустоту въ женскомъ сердцѣ?-- и, должно быть, затѣмъ, чтобы уже не было сомнѣній, о чьемъ сердцѣ она говоритъ, мистриссъ Раундхэндъ приложила правую ладонь къ тому мѣсту, гдѣ у нея полагалось быть этому органу.-- Конечно, нѣтъ. Ну, а вы, мистеръ Титмаршъ? Неужто и вы, когда женитесь, будете такой же безчувственный?
Въ эту минуту зазвонили колокола, возвѣщая, что вечерняя служба только что отошла, и я задумался о моей милой Мэри. Я думалъ о томъ, какъ она возвращается изъ церкви домой, къ своей бабушкѣ, что вотъ она идетъ теперь по деревенской улицѣ въ своей скромной сѣренькой тальмочкѣ, а колокола гудятъ такъ музыкально, и воздухъ напоенъ сладкимъ запахомъ сѣна, и рѣка блеститъ на солнцѣ, переливаясь золотомъ, пурпуромъ и серебромъ въ его косыхъ, длинныхъ лучахъ. Моя милая Мэри была за сотню миль отъ меня, въ Соммерсетширѣ, и шла домой изъ церкви съ Снортерами, которые всегда за ней заходили, а я сидѣлъ тутъ и слушалъ пошлую болтовню какой-то жеманной толстухи
Я какъ-то невольно сталъ ощупывать на себѣ уже извѣстную читателю половинку серебряннаго шестипенсовика и, машинально дотронувшись до груди, оцарапалъ себѣ палецъ о мою новую брилліантовую булавку. Мистеръ Полоніусь прислалъ мнѣ ее наканунѣ, и это было въ первый разъ, что я ее надѣлъ.
-- Какой красивый алмазъ,-- сказала мистриссъ Раундхэндъ;-- я все смотрѣла на него за обѣдомъ. Какой вы, должно быть, богатый, что носите такія роскошныя вещи. Удивляюсь, какъ вы можете служить въ какой-то ничтожной конторѣ, имѣя такихъ важныхъ знакомыхъ въ Вестъ-Эндѣ.
Эта женщина была способна довести человѣка буквально до бѣшенства. Не отвѣчая, я вскочилъ съ дивана и выбѣжалъ на балконъ, чуть не разбивъ по дорогѣ голову о косякъ.
-- Гусъ,-- сказалъ я,-- мнѣ что-то нехорошо; пойдемъ домой.
Онъ очень обрадовался; народъ изъ церкви давно разошелся, строить глазки было некому (да кстати уже и смерклось), и Гусъ не желалъ ничего лучшаго, какъ возвратиться домой.
-- Какъ! Уже?-- сказала мистриссъ Раундхэндъ.-- Сейчасъ подадутъ омара... Конечно, нашъ гость не привыкъ къ такимъ скромнымъ закускамъ, но...