Тимирязев Климент Аркадьевич
Исторический метод в биологии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    I. Постановка задачи.-- Запросы морфологии.

   

Историческій методъ въ біологіи *).

   *) Публичные лекціи, читанныя въ Москвѣ зимой 1890--91 года. Какъ по формѣ изложенія, такъ и по содержанію, лекціи эти разсчитаны на аудиторію, не обладающую спеціальными свѣдѣніями по естественнымъ наукамъ.

Mere scire est per causes scire.
Baco *).

Das Zurückführen der Wirkung auf die
Ursache ist blos ein historisches Verfahren.
Goethe.

Nous devons donc envisager l'état présent de
l'Univers comme l'effet de son état anterieur et
comme la cause de selui qui va suivre.
Laplace.

*) Эпиграфъ, поставленный Лайелемъ во главѣ его Principles of Geology.

I.
Постановка задачи.-- Запросы морфологіи.

   Описательное естествознаніе, еще со временъ Аристотеля, Ѳеофраста, Плинія и другихъ писателей древности, не рѣдно носило названіе естественной исторіи; но въ этомъ выраженіи слово исторія, до самаго послѣдняго времени, не имѣло того опредѣленнаго смысла, который мы теперь съ нимъ связываемъ. Едва лы не самою характеристическою чертой, отмѣтившею развитіе естественныхъ наукъ за текущее столѣтіе, должно признать тотъ коренной переворотъ въ нашихъ воззрѣніяхъ на природу, который сблизилъ по методу изученія двѣ области человѣческаго знанія, казалось, имѣвшія такъ мало общаго,-- біологію съ исторіей. Выражаясь кратко, можно сказать, что такъ называемая "естественная исторія" въ теченіе цѣлаго столѣтія роковымъ образомъ проявляетъ все болѣе и болѣе очевидное стремленіе положить себѣ въ основу дѣйствительную исторію органическаго міра.
   Начало этого движенія относится къ прошлому столѣтію, но окончательный переворотъ совершился, какъ извѣстно, во второй половинѣ настоящаго. Если мы обратимся къ двумъ капительнымъ трудамъ по исторіи положительныхъ наукъ, представлявшимъ вѣрную картину состоянія естествознанія въ первой половинѣ столѣтія, то, несмотря на діаметрально противуположныя точки отправленія обоихъ авторовъ, встрѣтимъ воззрѣнія существенно между собою сходныя и, въ то же время, идущія въ разрѣзъ, съ тѣми, которыя въ настоящее время должно признать господствующими. Одинъ изъ нихъ, Юэль, въ своей исторіи индуктивныхъ наукъ, приступа" къ изложенію развитія геологіи, говоритъ, что примѣнилъ бы жъ ней терминъ "исторической науки", если бы этотъ терминъ не утратилъ своего смысла въ выраженіи "естественная исторія", и вслѣдъ за тѣнь ссылаете" на мнѣніе Мооса, будто бы именно въ своихъ общихъ задачахъ естествознаніе исключаетъ всякое понятіе объ исторіи. Но, даже соглашаясь признать геологію за науку историческую, Юэль самъ имѣетъ въ виду только исторію земной коры, въ области же біологической, по отношенію къ живымъ существамъ, онъ категорически отрицаетъ историческую связь, непрерывную преемственность органическихъ формъ. Въ свою очередь Огюстъ Контъ, несмотря на почти пророческое, какъ мы увидимъ, отношеніе къ воззрѣніямъ, только гораздо позднѣе получившимъ перевѣсъ въ наукѣ, въ конечномъ итогѣ останавливается на господствовавшей въ его время точкѣ зрѣнія на происхожденіе организмовъ и считаетъ историческій методъ удѣломъ соціологіи, отличающимъ ее отъ біологіи. Характеристическою особенностью этой послѣдней онъ считаетъ методъ сравнительнаго изученія -- искусство классифицировать.
   Изложить главныя основанія, вызвавшія этотъ коренной переворотъ въ воззрѣніяхъ на живую природу и методъ ея изученія и положившія рѣзкую грань между наукой первой и второй половины нашего вѣка, прослѣдить, понятно, въ самыхъ широкихъ чертахъ, не вдаваясь въ техническія подробности, главные моменты этого характеристическаго движенія научной мысли XIX вѣка -- вотъ чего желалъ бы я, по мѣрѣ силъ, достигнуть въ тѣсныхъ рамкахъ этихъ десяти популярныхъ лекцій.
   Откуда беретъ начало это современное направленіе біологіи? Прослѣдитьначало какого-нибудь научнаго движенія, конечно, очень трудно, если пуститься въ поиски за первыми проблесками этой мысли, не рѣдко, замѣчу мимоходомъ, блестящей въ глазахъ историка науки свѣтомъ отраженнымъ, заимствованнымъ отъ воззрѣній и открытій позднѣйшаго времени. Но если признать за исходную точку мысль, уже принявшую форму опредѣленной научной доктрины, то не можетъ подлежать сомнѣнію, что начало этого движенія должно быть отнесено къ концу прошлаго вѣка, къ той изумительной эпохѣ лихорадочной творческой дѣятельности человѣческой мысли, которая оставила неизгладимые слѣды во всѣхъ областяхъ современной науки и жизни.
   Въ недавно появившемся этюдѣ La revolution chimique, Берло очень кстати напоминаетъ, что эпоха, столѣтнюю годовщину которой Франція недавно отпраздновала, была, въ то же время, эпохой научной революціи, не менѣе плодотворной въ своихъ послѣдствіяхъ, такъ какъ она призвала къ жизни новую науку -- химію. Значеніе переворота, произведеннаго Лавуазье, впрочемъ, всегда признавалось, но какъ теперь, за блескомъ празднествъ столѣтней годовщины, такъ и сто лѣтъ тому назадъ, за шумомъ міровыхъ событій, прошло незамѣченнымъ научное событіе, которому Кювье справедливо отводилъ такое же мѣсто въ области изученія живой природы, какое дѣятельность Лавуазье имѣла по отношенію въ химіи. Лѣтомъ 1789 года появилась въ Парижѣ книга, озаглавленная: Genera plantarum secundumordines naturales disposita, juxta methodam in horto regio Parisiensi exoratam anno MDCCLXXIV. Авторомъ ея былъ Антуанъ Лоранъ де-Жюссьё. Если книга эта и не обратила на себя общаго вниманія, то нашла вѣрную оцѣнку въ отзывахъ такихъ судей, какъ Викъ-Дазиръ, Ламаркъ и Кондорсе, представившихъ о ней отчетъ акаденіи. Можно сказать, что основная идея этой книги, правильно понятая и послѣдовательно разлитая, неминуемо должна была привести къ тому крушенію старыхъ воззрѣній на органическій міръ, свидѣтелемъ котораго было уже наше поколѣніе.
   Для того, чтобы правильно оцѣнить значеніе изучаемаго нами переворота въ научномъ міровоззрѣніи, мы постараемся послѣдовательно изучить его отношеніе къ двумъ давно установившимся областямъ естествознанія, различающимся и по основному методу изученія, и по задачамъ и долгое время шедшимъ почти независимыми путями. Я разумѣю области морфологіи и физіологіи организмовъ. Становясь на извѣстную отвлеченную точку зрѣнія, мы можемъ, на время, видѣть въ организмѣ только форму -- это область морфологіи, или только явленіе -- это область физіологіи или феноменологіи живыхъ существъ. Въ системѣ Конта этому дѣленію до нѣкоторой степени соотвѣтствуетъ, заимствованное имъ у Бленвиля, дѣленіе біологія на статическую и динамическую. Понятна вся искусственность этого дѣленія: съ одной стороны, организмъ не есть простая геометрическая форма, а механизмъ, всѣ части котораго исполняютъ извѣстныя отправленія, какъ это вытекаетъ изъ самаго термина, а съ другой стороны, совершающіяся въ немъ явленія обусловливаются его строеніемъ. Если наука долго должна была отвлекаться отъ этого цѣлостнаго воззрѣнія, то скорѣе руководилась практическою пользой, роковою необходимостью примѣнять здѣсь, какъ и въ другихъ отрасляхъ человѣческой дѣятельности, плодотворное начало раздѣленія труда. По счастью, дѣленіе это никогда не проводилось, не могло проводиться со строгою послѣдовательностью {Примѣръ такой счастливой непослѣдовательности представляетъ извѣстный нѣмецкій ботаникъ Саксъ, сначала ратовавшій за самостоятельность этихъ двухъ точекъ зрѣнія, а теперь доказывающій ихъ несостоятельность.}.
   Попытаемся, въ этой первой лекціи, посмотрѣть, въ чемъ же заключалось, постоянно расширявшееся и обогащавшееся новыми притоками научной мысли, основное теченіе морфологическихъ знаній?Во второй мы сдѣлаемъ ту же попытку по отношенію къ области физіологіи.
   При изученіи органическихъ формъ, первою задачей, ясно поставленною по отношенію къ животнымъ Аристотелемъ, по отношенію къ растенію -- Ѳеофрастомъ, является вопросъ, изъ какихъ "частей", выражаясь языкомъ этого послѣдняго, состоятъ организмы? Задача заключалась въ установленіи коренныхъ сходственныхъ чертъ строенія, т.-е. однородныхъ органовъ, постоянно повторяющихся у различныхъ организмовъ, несмотря и все ихъ кажущееся безконечное разнообразіе. Безъ этого, конечно, не мыслимо было описаніе существующихъ формъ. Эта область науки въ ботаникѣ и до настоящаго времени сохранила названіе органографіи. Второю задачей, сознаваемою по отношенію къ животному міру уже древними, по отношенію къ растенію выдвинувшеюся значительно позже, явилась потребность такъ или иначе совладать съ постоянно возростающимъ, подавляющимъ числомъ частныхъ фактовъ, единичныхъ формъ, -- потребность разбить ихъ на группы и тѣмъ облегчить себѣ способъ обозначенія, распознаванія и включенія вновь открытыхъ формъ въ ряды существующихъ. Эта умственная операція имѣетъ на первыхъ порахъ чисто-служебную, прикладную роль, являясь лишь средствомъ, подобнымъ тому, какимъ служитъ каталогъ въ библіотекѣ или словарь по отношенію къ фактическому матеріалу языка -- его словамъ. Такой классификаціи, разсматриваемой лишь какъ средство, можно предъявить, главнымъ образомъ, одно требованіе -- простоту. Чѣмъ проще принципъ, положенный въ основу такой классификаціи, тѣмъ она совершеннѣе; таковъ алфавитный порядокъ, въ которомъ распредѣляются слова того или другаго языка. Но за то этотъ порядокъ ничего не говоритъ нашему уму, да мы и не требуемъ этого отъ него, видя въ немъ только практическое орудіе. Такое, по существу служебное, значеніе имѣли первоначальныя попытки классификацій. Вѣнцомъ и, вѣроятно, послѣднимъ словомъ подобной классификаціи была и до сихъ поръ не превзойденная въ своей изящной простотѣ система растительнаго, царства, предложенная Линнеемъ. Системы эти принято называть искусственными въ томъ смыслѣ, что организмы сгруппированы въ нихъ на основаніи очень небольшаго числа болѣе или менѣе удачно, но все же произвольно выхваченныхъ признаковъ. При помощи такихъ системъ человѣкъ насильственно вноситъ свой порядокъ въ своевольный, не укладывающійся въ такія простыя рамки свободный хаосъ органическихъ формъ. Въ своей придуманной системѣ, человѣкъ порою становится въ прямое противорѣчіе съ природой, соединяя то, что она, очевидно, раздѣлила, раздѣляя то, что она соединила {Незнакомымъ съ системой Линнея стоитъ, наприм., указать, что, на ряду съ многочисленными счастливыми сближеніями, у него въ тѣсномъ сосѣдствѣ могутъ очутиться такія, наприм., растенія, какъ сирень и одинъ изъ нашихъ обыкновенныхъ маковъ (золотой колосокъ), на томъ только основаніи, что у того и у другаго двѣ тычинки.}. Системы эти искусственны еще и въ томъ смыслѣ, что являются, какъ уже замѣчено, только средствомъ, а не самодовлѣющею цѣлью, а именно эта особенность отличаетъ чистое знаніе; науку отъ знанія прикладнаго, т.-е. искусства. Значеніе искусственной системы Линнея увеличивалось еще другою, быть можетъ, болѣе важною реформой, внесенною великимъ ученымъ. Какъ національныя литературы особенно чтутъ творцовъ своего языка, такъ и общечеловѣческій языкъ описательнаго естествознанія долженъ чтить въ Линнеѣ своего творца. Этотъ вновь созданный имъ языкъ выразился я въ замѣчательной по своей простотѣ бинарной номенклатурѣ, благодаря которой тамъ, гдѣ, для обозначенія Извѣстнаго организма, прибѣгали въ цѣлымъ описаніямъ, стало достаточно двухъ словъ, и въ изящной, лаконической, строго послѣдовательной терминологіи, послужившей образцомъ для всѣхъ позднѣйшихъ натуралистовъ. Правда, нѣкоторые пуристы обвиняли Линнея въ тонъ, что его латынь была не вполнѣ цицероновская, и это дало поводъ его горячему поклонницу, Руссо, отвѣтить: "А вольно же было Цицерону не знать ботаники". Новое вино, очевидно, приходилось вливать въ новые мѣхи.
   Снабдивъ науку простою системой и точнымъ языкомъ, Линней, однако, самъ сознавалъ, что этимъ не исчерпывалась главная задача классификаціи, что это было только средствомъ, цѣлью же ему представлялось то, что позднѣе принято было называть естественною системой. Мысль, что никакія искусственныя системы не удовлетворяютъ строго-научнаго ума, къ концу восемнадцатаго вѣка была, можно сказать, въ воздухѣ. Бюффонъ обнаруживалъ общее отвращеніе къ какимъ бы то ни было системамъ, видя въ нихъ какое-то насиліе надъ природой, а Гёте даже высказывалъ мысль, что самое выраженіе "естественная система" представляетъ contradictio in adjecto, и дѣйствительно, первые творцы естественной системы тщательно избѣгали этого слова, противупоставляя выраженію système artificiel выраженіе methode naturelle.
   Историки науки совершенно справедливо замѣчаютъ, что для раскрытія первыхъ проблесковъ того стремленія, которое въ всходѣ XVIII вѣка нашло себѣ выраженіе въ созданіи естественной системы, нужно вернуться къ другой, не менѣе великой эпохѣ, къ началу XVI вѣка. Пробужденіе естествознанія совпало съ общимъ пробужденіемъ критической мысли и, подобно искусству, имѣло свое cinque cento, только не подъ яснымъ небомъ Италіи, а среди болѣе бѣдной сѣверной природы. Глухое стремленіе вывести изученіе природы на новый путь шло рука объ руку съ общимъ стремленіемъ къ освобожденію мысли и въ другихъ сферахъ; всѣ эти Брунфельсы, Боки, Фуксы, въ которыхъ справедливо видятъ отцовъ современной ботаники, были, въ то же время, и дѣятелями реформаціи, а съ другой стороны, не безъ основанія, это пробужденіе или, правильнѣе, зарожденіе совершенно новаго отношенія къ природѣ ставятъ въ связь съ возрожденіемъ искусствъ. Отличалось это направленіе глухимъ протестомъ противъ школьныхъ авторитетовъ: вмѣсто того, чтобы мекать всей премудрости на страницахъ твореній Аристотеля млы компиляцій Плинія, молодая наука рвалась на волю, въ поле, въ лѣсъ и призвала себѣ на помощь молодое искусство, чего также не дѣлалъ классическій міръ. Извѣстно, что древніе, устами Плинія, прямо отрицали пользу и даже возможность приложенія искусства къ изученію растительнаго міра и только у соотечественниковъ и современниковъ Дюрера и Кранаха встрѣчаемъ мы, по справедливому замѣчанію Юэля, первыя попытки воспроизводить природу не однимъ только перомъ, но и карандашомъ. Молодое искусство гравированія на деревѣ не мало тому способствовало. У этихъ-то авторовъ различныхъ Kräuterbûcher, особенно у Бока (Tragus), гравюрамъ которыхъ мы и теперь еще удивляемся, встрѣчаются первыя, безотчетныя попытки сопоставлять, сближать дикоростущія растенія на основаніи какого-то смутно, инстинктивно угадываемаго сходства. Эта-та потребность не только раздѣлять, ради необходимости совладать съ единичными фактами, но и сближать то, что очевидно соединила сама природа, стала громко заявлять свои права въ XVIII вѣкѣ; ее ясно сознавалъ Линней, и этого нельзя достаточно часто повторять въ виду той исключительной извѣстности, которою пользуется именно его искусственная система. Онъ не переставалъ высказывать мнѣніе, что естественная система придетъ на смѣну искусственной, и самъ сдѣлалъ удачную попытку ея осуществленія, установивъ 67 естественныхъ порядковъ. "Искусственная система,-- говорилъ Линней,-- служитъ только пока не найдена естественная; первая учитъ только распознавать растенія, вторая научитъ насъ самой природѣ растенія".Но когда къ нему обращались съ вопросомъ, на какихъ же основаніяхъ построилъ онъ свои естественные порядки, онъ ссылался на извѣстное интуитивное чувство, на скрытый инстинктъ натуралиста. "Я не могу дать основанія для своихъ естественныхъ порядковъ,-- говорилъ онъ и словно пророчески добавлялъ: но тѣ, кто придутъ вслѣдъ за мной, найдутъ эти основанія и убѣдятся, что я былъ правъ". Онъ, однако, замѣчалъ, что естественное сходство основывается не на одномъ какомъ-нибудь, а на совокупности признаковъ, и пояснялъ еще, что признаки не равнозначущи въ различныхъ группахъ, чѣмъ избѣжалъ ошибки, въ которую впалъ талантливый Адансонъ {Адамсонъ, какъ извѣстно, полагалъ, что естественную систему можно найти при помощи почти механическаго пріема: стоитъ составить возможно большое число искусственныхъ системъ и по числу совпаденій заключать о степени сходства растительныхъ формъ.}.
   Эта то глухо чаемая, то сознательно ожидаемая естественная система появилась, наконецъ, въ 1759 году. Какъ бы въ оправданіе своего названія, она увидѣла свѣтъ не въ пыли библіотекъ, на страницахъ латинскихъ фоліантовъ, не между сухими листами какого-нибудь Kortus siccus, а живая, подъ открытымъ небомъ, подъ лучами весенняго солнца, на грядкахъ Тріанонскаго сада. Въ пятидесятыхъ годахъ вѣчно скучавшему, но любознательному Людовику XV вздумалось заполнить досуги, остававшіеся въ промежуткахъ между экскурсіями въ Parc aux cerfs, занятіями земледѣліемъ, плодоводствомъ, огородничествомъ, а эти занятія въ свою очередь возбудили въ немъ интересъ къ ботаникѣ, къ которой онъ, наконецъ, пристрастился, находя большое удовольствіе въ бесѣдахъ съ талантливымъ представителемъ этой науки, Бернаромъ де-Жюссьё. Рядомъ съ своимъ огородомъ король пожелалъ имѣть и ботаническій садъ и въ 1759 году Жюссьё, исполняя его желаніе, разбилъ грядки съ растеніями, въ первый разъ расположенными по естественной системѣ. Разсказываютъ, что безкорыстно проданный своему дѣлу, ученый не только не получилъ отъ короля награды за свой трудъ, но ему даже не были уплачены произведенные имъ расходы. Людовикъ XV, бѣжавшій въ Тріанонъ отъ холоднаго, давящаго великолѣпія Версальскаго дворца, стадъ вскорѣ и его находить слишкомъ обширнымъ, неуютнымъ. Среди ботаническаго сада возникли, тонувшіе въ зелени, такъ называемые Salon frais и Pavillon octogone, превратившіеся, наконецъ, въ Petit Trianon, затмившій вскорѣ своею славой Grand Trianon. Кто не бывалъ въ этомъ едва ли не самомъ типическомъ уголкѣ окрестностей Парижа, такъ живо сохранившемъ преданія, будто еще населенномъ тѣнями восемнадцато вѣка, но многимъ ли приходила въ голову странная антитеза: среди этой живой декораціи для какой-нибудь пасторали Буше, въ этой атмосферѣ слащавой игры въ природу, зародилась одна изъ первыхъ попытокъ глубокаго научнаго пониманія истинной природы?
   Бернаръ де-Жюссьё, какъ извѣстно, не изложилъ на бумагѣ тѣхъ идей, которыми руководился при разбивкѣ Тріанонскаго ботаническаго сада. Только въ появившемся, какъ мы видѣли, тридцать лѣтъ спустя трудѣ его племянника Антуана Жюссьё приложенъ былъ списокъ растеній въ томъ порядкѣ, въ которомъ они были расположены въ Тріанонѣ. Но этотъ тридцатилѣтній промежутовъ, отдѣлявшій первое осуществленіе естественной системы дядей отъ послѣдовательнаго, строгаго развитія ея въ книгѣ племянника, вѣроятно, не прошелъ безслѣдно; идея естественной систены проникала даже за предѣлы ученыхъ круговъ. По крайней мѣрѣ, знаменитыя, игравшія такую важную роль въ популяризаціи ботаническихъ знаній письма Руссо проникнуты этою идеей, и Руссо почерпнулъ ее, конечно, не только изъ книгъ Линнея, но и изъ бесѣдъ и экскурсій съ Бернаромъ дежюссьё, знанія котораго онъ высоко цѣнилъ.
   Въ чемъ же, наконецъ, заключалась основная идея этой естественной системы?
   Расположить растительный міръ въ рядъ, который выразилъ бы намъ тѣ взаимныя отношенія, ту непрерывную цѣпь, которую представляютъ живыя существа для внимательнаго изслѣдователя природы; уловить эти "rapports", это "enchaînement des êtres" -- вотъ въ первый разъ опредѣленно высказанный лозунгъ, которымъ впредь, сознательно или безотчетно, будутъ руководиться послѣдующія поколѣнія натуралистовъ. Для этого Жюссьё разбиваетъ растительное царство на естественные порядки, ordines, то, что мы теперь называемъ семействами, и располагаетъ ихъ, въ первый разъ, въ восходящій рядъ, начиная съ простѣйшихъ (водорослей, грибовъ) и кончая высшими цвѣтковыми растеніями. Этотъ непрерывный рядъ разбивается на нѣсколько общихъ взаимно подчиненныхъ группъ. Въ концѣ каждаго семейства помѣщаются формы, которыя образуютъ какъ бы связующія звенья между различными семействами и тѣмъ до нѣкоторой степени исправляется недостатокъ всякаго линейнаго расположенія, являющагося, какъ вѣрно замѣчаетъ Жюссьё, неизбѣжнымъ несовершенствомъ всякаго письменнаго или устнаго изложенія {Извѣстно, что Линней уже ранѣе указывалъ на искусственность линейнаго расположенія организмовъ,-- взаимная связь между вини скорѣе напоминаетъ изображеніе суши на картѣ, гдѣ однѣ части со всѣхъ сторонъ принимаютъ къ остальнымъ, другія (полуострова) только съ одной сторона, третьи, наконецъ (острова), представляются совершенно оторванными. Но и это до извѣстной степени удачное сравненіе должно было впослѣдствіи уступить мѣсто единственному вѣрному -- сравненію съ деревомъ.}. Сообщаютъ любопытный фактъ, что Жюссьё въ такой степени выносилъ въ своей головѣ всѣ подробности своей системы, что нристунилъ въ ея печатанію даже не набросавъ ея на бумагѣ, такъ что его рукопись подвигалась по мѣрѣ печатанія, опережая корректуру не болѣе, какъ на двѣ страницы.
   Жюссьё ставитъ общее положеніе, что только нахожденіе истиннаго положенія организма въ ряду, установленномъ самою природой, составляетъ предметъ, достойный изысканій ученаго, что только эта задача составляетъ истинную область науки. Подобно Адансону, онъ исходитъ изъ основнаго правила, что естественная система должна опираться на "совокупность признаковъ", но избѣгаетъ ошибки Адансона съ его механическимъ пріемомъ, оговариваясь, что сходные признаки должно "взвѣшивать, а не подсчитывать".
   Такимъ образомъ, естественная система не налагаетъ на природу, а только находитъ, раскрываетъ въ ней цѣпь, связующую всѣ живыя существа. Это связующее ихъ сродство -- affinités -- является объективнымъ фактомъ, лежащимъ въ самой природѣ вещей, а не логическимъ только созданіемъ нашего ума. Но тщетно стали бы мы искать у Жюссьё, какъ и у Линнея, отвѣта на вопросъ, что же лежитъ въ основѣ этой цѣпи, этого сродства организмовъ? Разоблачается фактъ, но не дѣлается даже попытка раскрыть его причину. А отвѣтъ, очевидно, могъ быть только одинъ: это въ различныхъ степеняхъ проявляющееся сходство живыхъ существъ, только результатъ единства ихъ происхожденія, это сродство организмовъ ничто иное, какъ ихъ кровное родство. И, однако, наука долго не рѣшалась сдѣлать этотъ очевидный выводъ, а когда нашлись смѣлые голоса, категорически его высказавшіе, они были заглушены дружными криками, подавляющей массы противниковъ.
   Черезъ годъ послѣ появленія книги Жюссьё, въ Готѣ была издана небольшая брошюра, авторомъ которой былъ уже пользовавшійся громкою славой Гёте. Носила она не совсѣмъ оправдываемое содержаніемъ названіе -- Versuch die Metamorphose der Pflansen eu erklären. Въ своихъ итальянскихъ письмахъ, Гёте опредѣляетъ почти моментъ, когда его уму представилась, во всей ея очевидности, основная мысль этого произведенія. Въ письмѣ изъ Падуи отъ 27 сентября 1786 г., описывая посѣщеніе знаменитаго и самаго древняго изъ ботаническихъ садовъ, онъ вполнѣ опредѣленно высказываетъ мысль, навѣянную картиной множества новыхъ для него растеній: "всѣ растительныя формы можно произвести отъ одной". Черезъ годъ, въ письмѣ изъ Неополя, въ порывѣ энтузіазма человѣка, сознающаго, что онъ овладѣлъ плодотворною идеей, онъ идетъ еще далѣе и возвѣщаетъ, что нашелъ ключъ, по которому можетъ предсказать не только существующій формы растеній, но и могущія существовать, и торопится добавить, что это не плодъ фантазіи художимка-поэта, а строгій выводъ, вытекающій изъ законовъ необходимости. Тѣ же законы, по его мнѣнію, примѣнимы и ко всему живущему. Въ появившейся черезъ два года книжкѣ уже нѣтъ рѣчи о такихъ всеобъемлющихъ задачахъ, но, тѣмъ не менѣе, и ея заголовокъ обѣщаетъ гораздо болѣе, чѣмъ даетъ содержаніе. Мы находимъ въ ней изложеніе фактовъ о метаморфозѣ растеній, но тщетно искали бы мы его объясненія. Но и въ этой скромной формѣ мысль Гёте если и не вполнѣ нова {Зачатки этого ученія встрѣчаются, какъ извѣстно, уже у Вольфа.}, то достаточно плодотворна, чтобы обезпечить за нимъ видное мѣсто въ ряду глубокихъ изслѣдователей природы. Въ чемъ же заключалась основная идея ученія о метаморфозѣ растеній? Отвѣтить на этотъ вопросъ тѣмъ болѣе важно, что и для современниковъ Гёте, и для новѣйшаго историка ботаники Сакса, повидимому, осталось не выясненнымъ, какъ относился къ своему ученію самъ Гёте,-- видѣлъ ли онъ въ немъ только отвлеченную идею, фигуральное выраженіе, или принижалъ его въ прямомъ смыслѣ, какъ раскрытіе реальнаго факта. Гёте, однако, самъ позаботился о томъ, чтобъ устранить возможность такого сомнѣнія. Въ чемъ же заключается это явленіе метаморфозы? Если мы остановимся на одномъ какомъ-нибудь растеніи, то выносимъ впечатлѣніе, что въ теченіе полнаго цикла своего развитія оно приноситъ на своихъ стебляхъ цѣлый рядъ совершенно различныхъ органовъ: сѣменодоли, настоящіе листья, чашелистики, лепестки, тычинки, пестики и пр.; но удачнымъ подборомъ примѣровъ мы легко можемъ убѣдиться въ томъ, что ни одинъ изъ этихъ органовъ не представляется чѣмъ-то строго обособленнымъ, а связанъ съ органомъ, выше или ниже лежащимъ, нечувствительнымъ переходомъ; мало того, на мѣстѣ одного органа можетъ являться ему на смѣну другой, или, наконецъ, могутъ появляться уродливые органы смѣшанной природы. Отсюда выводъ, составляющій сущность ученія, что всѣ эти органы -- только продукты видоизмѣненія, метаморфоза одного основнаго органа -- листа. Саксъ утверждаетъ, будто Гёте долго колебался, не рѣшаясь опредѣленно высказаться, въ какомъ смыслѣ понималъ онъ это положеніе, въ томъ ли неуловимомъ туманномъ смыслѣ, что всѣ боковые органы могутъ быть разсматриваемы какъ видоизмѣненія идеальнаго листа, какъ различныя осуществленія идеи листа, или въ томъ вполнѣ опредѣленномъ смыслѣ, что всѣ эти органы когда-то, во времена, дѣйствительно произошли чрезъ превращеніе настоящихъ листьевъ. Едва ли, однако, для такого сомнѣнія есть достаточный поводъ, въ виду того, что Гёте самъ съ негодованіемъ отвергаетъ мысль о такомъ подчиненіи реальныхъ явленій идеальнымъ законамъ и приводитъ характеристическій разсказъ, обнаруживающій различіе его точки зрѣнія отъ воззрѣнія на тотъ же предметъ Шиллера. "Я объяснилъ ему,-- пишетъ Гёте,-- въ самыхъ живыхъ чертахъ метаморфозу растеній, набросалъ на бумагѣ характеристическія черты символическаго растенія. Онъ выслушалъ меня со вниманіемъ и очевиднымъ пониманіемъ дѣла, но когда и кончилъ, покачалъ головой и сказалъ: "Это не результатъ опыта, это -- идея". Раздраженный этими словами, я оборвалъ разговоръ,-- сказаннаго было достаточно, чтобы выставить въ яркомъ свѣтѣ, какъ глубоко расходились паши воззрѣнія". Но если ученіе о метаморфозѣ, понимаемое не въ идеальномъ, а въ буквальномъ, реальномъ смыслѣ, убѣждаетъ насъ въ томъ, что самые разнородные и съ виду такъ мало похожіе органы одного организма могли фактически произойти одни азъ другихъ, то это ученіе невольно наводитъ на мысль, что и сходные органы различныхъ организмовъ, что и видимое сродство организмовъ, раскрываемое естественною системой, выражаютъ не идеальное только сходство, а фактическое единство происхожденія организмовъ.
   Ученіе о метаморфозѣ возникло на почвѣ сравненія различныхъ органовъ одного и того же растенія, на изученіи случаевъ ихъ взаимнаго перерожденія, но гораздо ранѣе изслѣдователей природы не могло не поразить сходство иного рода,-- сходство между различными органами различныя" организмовъ,-- и здѣсь мало-по-малу выяснились два крупные факта: органы, сходные по отправленію, могутъ быть и не сходны по внутреннему строенію и, наоборотъ, весьма различные по внѣшнему виду и отправленію, но сходные по положенію органы близкихъ въ систематическомъ отношеніи формъ всегда сходны въ основныхъ чертахъ своего строенія. Мы вправѣ сказать, что въ одномъ организмѣ встрѣчаемъ если не такія же, то тѣ же части, какъ и въ другомъ. Еще въ шестнадцатомъ вѣкѣ Пьеръ Беллонъ наглядно выставилъ на видъ эту мысль, сопоставивъ рядомъ скелетъ птицы и человѣка. Что можетъ быть менѣе сходно, чѣмъ крыло птицы и рука человѣка, и, однако, мы находимъ въ нихъ тѣ же, расположенныя въ томъ же порядкѣ, части. При такомъ сопоставленіи мы должны только имѣть въ виду, что однѣ части могутъ несоразмѣрно развиваться, а другія, напротивъ, сокращаться, порой до полнаго исчезновенія. Эта отрасль науки о животномъ организмѣ -- сравнительная анатомія -- въ концѣ прошлаго вѣка нашла себѣ краснорѣчиваго истолкователя въ Викъ-Дазирѣ, который, какъ мы только что видѣли, такъ горячо привѣтствовалъ появленіе книги Жюссьё. Въ Викъ-Дазирѣ, еслибъ ранняя смерть не похитила его въ самомъ разгарѣ талантливой дѣятельности, пришлось бы, вѣроятно, признать основателя этой молодой науки въ томъ смыслѣ, который она вскорѣ пріобрѣла, благодаря генію Кювье. По мѣрѣ накопленія фактовъ, все болѣе выяснялась идея, точно формулированная только въ девятнадцатомъ вѣкѣ Оуеномъ, что при изученіи животныхъ формъ мы должны строго различать двоякаго рода сходства: одно, основанное на одинаковости физіологическихъ отправленій, другое -- на одинаковости строенія, т.-е. морфологическаго состава. Первые органы мы называемъ сходственными или аналогическими, вторые -- соотвѣтственными или гомологическими. Аналогическіе органы имѣютъ только близкое или тождественное служебное значеніе и обыкновенно внѣшнее сходство, но могутъ отличаться по внутреннему составу и взаимному отношенію съ другими органами. Органы гомологическіе, имѣя иногда совершенно различное служебное значеніе, совершенно несходный внѣшній видъ, соотвѣтствуютъ по своему положенію по отношенію къ другимъ органамъ и по своему морфологическому составу. Мало того, даже при кажущемся отсутствіи иного органа, внимательное изслѣдованіе обнаруживаетъ совершенно выродившіеся, безполезные, сохранившіеся какъ бы ради какого-то порядка, очевидные слѣды его.
   Къ тѣмъ же результатамъ, къ которымъ привела сравнительная анатомія, развиваясь въ направленіи, намѣченномъ Викъ-Дазиромъ и Кювье, пришла и ботаника, благодаря трудахъ Де-Кандоля и Роберта Броуна. Де-Кандоль съ особенною ясностью выставлялъ на видъ, что естественная связь формъ можетъ быть раскрыта только подъ условіемъ -- отвлечься отъ физіологическаго значенія частей и обращать вниманіе не на формы и размѣры органовъ, а на ихъ взаимное положеніе и число. Если имѣть постоянно въ виду, что органы могутъ недоразвиваться, превращаться, сростаться или, наоборотъ, расщепляться, то при самомъ широкомъ разнообразіи внѣшнихъ формъ раскроется основное ихъ сходство, заключающееся въ постоянствѣ взаимнаго положенія и числа частей, въ тонъ, что Де-Кандоль назвалъ планомъ симметріи.
   Такимъ образомъ, природа оказывается какъ бы стѣсненной въ своемъ творчествѣ: при созиданіи организмовъ, животныхъ или растительныхъ, отличное по виду и по отправленію она вынуждена производить изъ сходнаго матеріала, изъ тѣхъ же, въ томъ же порядкѣ расположенныхъ частей. Какое же объясненіе дадимъ мы этому основному выводу изъ сравнительнаго изученія организмовъ? Ни Кювье, ни Де-Кандоль не отважились дать отвѣтъ на этотъ неизбѣжный вопросъ, но ясно, что отвѣтъ могъ быть только одинъ -- это скрытое единство въ планѣ организаціи только неизбѣжное слѣдствіе фактическаго единства происхожденія.
   То же единство, которое обнаружилось въ построеніи внѣшнихъ, видимыхъ невооруженному глазу, формахъ выступило, быть можетъ, съ еще болѣе разительною очевидностью при знакомствѣ съ невидимымъ міромъ микроскопическихъ существъ и микроскопическаго строенія всѣхъ вообще живыхъ существъ. На порогѣ столѣтія (1800--1802 г.) появились классическіе труды Биша, положившаго основаніе ученію о сходствѣ тканей, встрѣчающихся во всѣхъ животныхъ организмахъ, а въ тридцатыхъ годахъ Шлейденъ и Шванъ выступили съ ученіемъ о клѣточкѣ, какъ элементарномъ органѣ, изъ котораго слагаются всѣ ткани. На этотъ разъ глубокое внутреннее сходство связывало уже не отдѣльные органы, не отдѣльныя группы организмовъ, а охватывало рѣшительно все живущее, стушевывало границы между двумя царствами природы, сливало ихъ въ одно неразграничимое цѣлое. Основный органъ, изъ котораго, какъ зданіе изъ кирпичей, построенъ организмъ, несетъ несомнѣнныя черты общаго сходства у всѣхъ представителей обоихъ царствъ. Всѣ организмы вначалѣ состоятъ изъ одной подобной клѣточки, только позднѣе безконечно размножающейся и видоизмѣняющейся. На смѣну высказанному Гарвэенъ, въ началѣ семнадцатаго вѣка, афоризму "omne vivum ex ovo", явилось новое, еще болѣе широкое -- "omne vivum е cellule". Прошло четверть вѣка, и ученіе о коренномъ сходствѣ всего живущаго нашло для себя еще новую почву. Основой, исходнымъ началомъ всякой клѣточки, несмотря на ея послѣдующее разнообразіе, пришлось признать полужидкое, однородное, сходное у всѣхъ существъ вещество -- протоплазму, открытую ботаникомъ Молемъ въ сороковыхъ годахъ, но обратившую на себя должное вниманіе только въ шестидесятыхъ, когда трудами Макса Шульце и Бюне было доказано ея тождество съ такимъ же веществомъ въ животныхъ организмахъ. Прошло еще съ десятилѣтіе и вниманіе ученыхъ сосредоточилось на другой составной части клѣточки, также въ первый разъ открытой у растенія (Робертомъ Брауномъ въ 1831 г.), на клѣточномъ ядрѣ. Оказалось, что въ этомъ ядрѣ, нагляднѣе чѣмъ гдѣ, обнаруживается непрерывность, преемственность всего живущаго. Ядро никогда не появляется вновь, а беретъ начало отъ другаго ядра, каждый новый организмъ обязанъ своимъ происхожденіемъ ядру -- omne vivum е nucleo, а процессъ половаго воспроизведенія сводится къ сліянію двухъ такихъ клѣточныхъ ядеръ. Но, что всего любопытнѣе по отношенію къ занимающему насъ вопросу, процессъ размноженія ядеръ, весьма сложный и тщательно за послѣдніе годы изученный, оказался поразительно, въ малѣйшихъ подробностяхъ, сходнымъ въ растеніяхъ и въ животныхъ.
   Слѣдовательно, основныя морфологическія явленія, касающіяся строенія и способовъ образованія этой основы всего живущаго -- клѣточки съ ея протоплазмой и ядромъ, оказываются почти тождественными въ обоихъ царствахъ природы. Не наводитъ ли это на мысль, что узы кровнаго родства, связывающія все живущее, восходятъ еще къ тому темному общему началу, изъ котораго развились въ различныя стороны растеніе и животное?
   Эта мысль встрѣчаетъ себѣ провѣрку и въ цѣломъ рядѣ существъ, которыя съ одинаковымъ правомъ могли бы занять мѣсто и въ системѣ ботаника, и въ системѣ зоолога.
   Таковы общіе столѣтніе итоги сравнительнаго изученія внѣшняго и внутренняго строенія организмовъ. Рядомъ съ этимъ сравнительнымъ изученіемъ ихъ въ развитомъ состояніи, также со второй половины прошлаго вѣка, начинаетъ систематически примѣняться и другой методъ -- изслѣдованіе одного я того же организма на послѣдовательныхъ ступеняхъ его зачаточнаго существованія, то, что позднѣе стало называться исторіей развитія или эмбріологіей.
   Этой молодой наукѣ, по какой-то странной случайности, какъ извѣстно, особенно посчастливилось на русской почвѣ. Ея успѣхи, въ то же время, какъ бы наглядно характеризуютъ три этапа въ судьбахъ русской науки вообще.
   Въ Петербургѣ, въ качествѣ русскаго академика, талантливый Каспаръ Фридрихъ Вольфъ, чьи смѣлыя, новаторскія идеи не нашли отклика между "го соотечественниками, окончилъ свои блестящіе эмбріологическіе труды, намѣтившіе путь для зачинавшейся только молодой науки. Другой русскій академикъ, воспитанникъ славнаго Дерптскаго университета, сослужившаго такую великую службу русской наукѣ, русскому просвѣщенію, Карлъ Эрнесть Бэръ, явился по праву основателемъ эмбріологіи въ ея современномъ смыслѣ. Классическіе труды Бэра и его земляка Пандера выступаютъ на ряду со многими другими, историческими свидѣтельствами того, какъ высоко держалось знамя науки на балтійскомъ побережьи, когда еще въ глубинѣ страны она покоилась глубокимъ сномъ. Наконецъ, имена А. Ковалевскаго и Мечникова останутся навсегда связанными съ эпохой новаго разцвѣта молодой науки, совпавшаго у насъ съ тѣмъ пробужденіемъ плодотворной дѣятельности, которое отмѣтило шестидесятые годы и въ области науки, какъ и во всѣхъ другихъ областяхъ.
   Что же прибавила въ свою очередь новая наука къ согласному свидѣтельству всѣхъ остальныхъ, вновь возникавшихъ отраслей морфологическаго знанія? Что происходитъ съ организмомъ въ періодъ инкубаціи яйца, такія стадіи развитія пробѣгаетъ зародышъ млекопитающаго и самъ человѣкъ въ періодъ своей утробной жизни?-- вопросы эти, конечно, давно занимали человѣка. Но долгое время, отчасти потому, что прямое изслѣдованіе въ этомъ направленіи признавалось запретнымъ, кощунственнымъ, какъ разоблачающее то, что природа пожелала сокрыть отъ глаза смертныхъ, отчасти по закоренѣлой привычкѣ, наслѣдованной отъ древности и вѣковъ схоластики, разрѣшать всѣ сомнѣнія словами, умозрѣніемъ,-- отвѣты получились совершенно произвольные и ложные. Разрушить вѣковой предразсудокъ выпало на долю Вольфа. Въ его время два ученія раздѣляли ученыхъ, по этому вопросу, на два противныхъ лагеря. По мнѣнію одной школы, зародышъ всякаго организма въ буквальномъ смыслѣ только развивается, т.-е. развертывается какъ цвѣтокъ изъ готовой уже почки, всѣ его части уже даны въ самомъ начальномъ невидимомъ зачаткѣ, имъ стоитъ только разростись до видимыхъ размѣровъ. Такова была въ основѣ такъ называемая теорія эволюціи или инволюціи {Во избѣжаніе недоразумѣни, лучше сохранить за ней это второе названіе, такъ какъ первое въ настоящее время связано съ совершенно инымъ понятіемъ.}. Разсуждая въ отвлеченности въ этомъ превратномъ направленіи, пришлось, чтобы остаться послѣдовательнымъ, допустить, что если зачатокъ даннаго недѣлимаго не представляетъ въ своемъ развитіи процессовъ новообразованія, то и всѣ имѣющія появиться на свѣтъ поколѣнія должны предсуществовать готовыми въ зародышѣ,-- такова теорія преформаціи и ученіе Бонне, извѣстное подъ трудно-переводимымъ названіемъ emboitement. Съ этой точки зрѣнія развитіе являлось только разростаніемъ готовыхъ, отъ вѣка уже заложенныхъ одинъ въ другомъ зачатковъ. Зачатокъ всегда подобенъ самому себѣ и вполнѣ развитому организму.
   Противъ этой чисто-умозрительной теоріи Вольфъ выступилъ съ прямыми наблюденіями, доказывавшими, что въ началѣ своего развитія организмъ или органъ ні мало не похожъ на то, чѣмъ онъ будетъ въ развитомъ состоянія, что каждая промежуточная стадія отлична отъ предшествующей ей и послѣдующей. Органкамъ не предсуществуетъ уже вполнѣ готовымъ въ зародышѣ, не созданъ таковымъ отъ начала вѣковъ, а слагается вновь въ каждомъ новомъ недѣлимомъ. Этотъ процессъ, существенно отличный отъ инволюціи, Вольфъ назвалъ эпигенезисомъ. Казалось, противъ факта невозможно было возражать, но такова сила предубѣжденія и авторитета, что голословнаго отрицанія эпигенезиса, высказаннаго Галлеромъ, было достаточно, чтобы идеи Вольфа въ теченіе полувѣка остались безъ вліянія въ наукѣ и только въ 1812 году были привѣтствованы какъ новое, въ высшей степени плодотворное ученіе, измѣнившее въ значительной степени воззрѣніе на жизнь и организмы.
   Съ точки зрѣнія эпигенезиса, зачаточная жизнь уже въ буквальномъ смыслѣ представляетъ намъ исторію организма, т.-е. рядъ въ отдѣльности не сходныхъ, но послѣдовательно связанныхъ превращеній формы. Еще поразительнѣе былъ результатъ сравнительно-эмбріологическихъ изслѣдованій. Оказалось, что формы, мало сходныя между собою въ развитомъ состояніи, представляютъ несомнѣнныя черты сходства при сравненіи ихъ зародышей, что, въ общихъ чертахъ, зародыши высшихъ формъ пробѣгаютъ стадіи развитія поразительно-сходныя съ зародышами формъ простѣйшихъ. Какая же причина этого новаго, неожиданнаго, скрытаго сходства организмовъ, если она не указываетъ, какъ и во всѣхъ предшествовавшихъ случаяхъ, на ихъ происхожденіе изъ одного общаго источника?
   Эмбріологія животныхъ въ настоящее время представляетъ уже богатый матеріалъ; исторія развитія растеній хотя и была выдвинута впередъ Бриссо де-Мирбелемъ въ началѣ этого вѣка, а въ тридцатыхъ годахъ нашла жаркаго защитника въ Шлейденѣ, еще не достигла одинаковаго развитія. Но за то одна изъ ея задачъ, съ замѣчательнымъ талантомъ и неутомимостью разработанная въ концѣ сороковыхъ и въ началѣ пятидесятыхъ годовъ Гофмейстеромъ, оставляетъ за собою, по широтѣ замысла и полнотѣ исполненія, быть можетъ, и все то, что достигнуто въ этомъ направленіи въ зоологіи. Этотъ ученый могъ съ полнымъ правомъ сказать, что ему удалось переброситъ мостъ между двумя полуцарствами растеній (растеніями споровыми и цвѣтковыми), т.-е. доказать несомнѣнное сходство того, что представлялось наиболѣе несходнымъ во всемъ растительномъ мірѣ, и по этому поводу историкъ ботаники, Саксъ, основательно замѣтилъ, что когда современное эволюціонное ученіе охватило всѣхъ натуралистовъ, ботаники, благодаря Гофмейстеру, были на половину подготовлены къ этому перевороту.
   Если въ эмбріологіи натуралистъ изучалъ и сравнивалъ формы во времени, въ ихъ хронологической послѣдовательной связи, то почти одновременно съ нею возникшая другая молодая наука носила уже несомнѣнный историческій характеръ. Находимыя въ нѣдрахъ земли тѣла, поразительно сходныя съ извѣстными органами животныхъ -- раковинами и костями, уже съ глубокой древности останавливали на себѣ вниманіе человѣка, но еще восемнадцатый вѣкъ наслѣдовалъ неразрѣшенный споръ, что такое въ дѣйствительности эти тѣла: случайныя причудливыя подражанія, игра природныхъ силъ -- loans naturae, или настоящіе остатки когда-то жившихъ организмовъ? Въ этотъ бурный вѣкъ геологическимъ теоріямъ порою приходилось сражаться на два фронта. Съ одной стороны, извѣстно, какъ встрѣтила Сорбонна еретическія, по ея мнѣнію, идеи Бюффопа. Едва ли самый процессъ Галилея производитъ такое удручающее впечатлѣніе, какъ вынужденное Сорбонной отреченіе Бюффона отъ смѣлыхъ мыслей перваго изданія его Histoire naturelle или, быть можетъ, еще болѣе жалкія его попытки украдкой провести свои мысли, облекая ихъ въ умышленно-отрицательную, ироническую форму. Но не одна теологія считала себя тогда призванной оберегать науку отъ вторженія тлетворныхъ направленій; другая сила вѣка -- Вольтеръ заподозрилъ молодую науку въ обратномъ прегрѣшеніи, въ пособничествѣ клерикальнымъ предразсудкамъ, и направилъ противъ нея свои неистощимые сарказмы. Должно, однако, сознаться, что никогда остроуміе Вольтера не сослужило ему такой плохой услуги. Опасаясь, чтобы теологи не воспользовались открытіями геологовъ для доказательства библейскаго потопа, онъ предпочелъ закрывать глаза передъ дѣйствительностью, готовъ былъ примириться хотя бы съ ученіемъ объ "игрѣ природы",-- утверждалъ, что морскія раковины, встрѣчаемыя въ альпахъ, осыпались со шляпъ пилигримовъ, вѣками будто бы двигавшихся этими путями изъ Палестины, а когда въ Этампѣ были найдены совмѣстно скелеты сѣвернаго оленя и гиппопотама, писалъ: "чѣмъ допустить, что когда-то Лапландія и Нилъ дали себѣ свиданіе между Парижемъ и Орлеаномъ, не проще ли предположить, что эти кости попали сюда изъ кабинета какого-нибудь любителя диковинокъ?" Но ни грозные перуны Сорбонны, ни ядовитыя стрѣлы Вольтера не остановили поступательнаго хода науки,-- истина и время взяли свое. Конецъ восемнадцатаго вѣка и начало девятнадцатаго отмѣтили переворотъ въ геологіи, выдвинувъ на первый планъ то, что прежде было только случайнымъ дополненіемъ,-- систематическое изученіе органическихъ остатковъ. Ламаркъ въ области живыхъ и ископаемыхъ молюсковъ, Кювье въ области сравнительной анатоміи позвоночныхъ положили основаніе новой наукѣ -- палеонтологіи, и никогда, быть можетъ, счастливый случай не игралъ такой роли въ судьбахъ науки, какъ это было съ открытіемъ богатѣйшихъ залежей ископаемыхъ костей у самыхъ воротъ Парижа -- на Монмартрѣ. Въ 1798 году нѣкто Вуаренъ принесъ Кювье нѣсколько костей, найденныхъ въ гипсовыхъ ломкахъ Монмартра. Кювье, занятый своими сравнительно-анатомическими изслѣдованіями, тотчасъ возымѣлъ мысль примѣнить методъ, оказавшійся столь плодотворнымъ въ примѣненіи къ живымъ существамъ и къ этимъ отжившимъ формамъ. Вотъ какъ характеризуетъ онъ самъ свою задачу: "Каждая кость должна была найти ту, которая ей соотвѣтствуетъ. Не обладая трубой архангела, я долженъ былъ воскресить всѣ эти существа; но непреложные законы, предписанные всему живому, явились мнѣ на выручку: послушные голосу сравнительной анатоміи, отдѣльныя кости, осколки костей поспѣшили занять указанное имъ природой мѣсто". Плодомъ почти двадцатипятилѣтнихъ трудовъ явились въ 1812 году знаменитыя Recherches sur les ossements fossiles, имѣвшія въ исторіи палеонтологіи такое же значеніе, какое Entwicklungsgeschichte der Thierе Бэра имѣли по отношенію къ эмбріологіи. Приведенныхъ словъ Кювье достаточно, чтобы указать, какую роль призвана была играть новая наука въ занимающемъ насъ вопросѣ. Она фактически доказывала, что органическій міръ имѣетъ исторію. Мало того, она доказывала, что тѣ же черты глубокаго внутренняго сходства, которыя сравнительная анатомія раскрываетъ между живущими существами, связываютъ ихъ и съ существами, давно исчезнувшими съ лица земли. Возможность включенія нѣкоторыхъ позднѣйшихъ ископаемыхъ формъ въ ряды существующихъ родовыхъ или даже видовыхъ группъ доказывала, по мѣткому выраженію Лайеля, что эта "лѣтопись природы написана на живомъ еще языкѣ". Наконецъ, уменьшеніе сходства, по мѣрѣ удаленія въ перспективѣ геологическихъ эпохъ, доказывало основное положеніе, что время является основнымъ факторомъ, опредѣляющимъ степень различія. Все это, казалось, ясно свидѣтельствовало, что ископаемыя находки -- только обширныя кладбища, схоронившія предковъ теперь живущихъ формъ. Но самъ Кювье остановился передъ этимъ, казалось бы, неотразимымъ выводомъ.
   Рядомъ съ мыслью о сравненіи организмовъ во времени возникаетъ мысль объ ихъ сравненія въ пространствѣ. Съ открытіемъ новыхъ континентовъ, съ обогащеніемъ свѣдѣній о новыхъ флорахъ и фаунахъ явилась не только потребность обогащать списки извѣстныхъ формъ и находитъ имъ мѣсто въ системѣ, но и стремленіе изучать ихъ въ связи съ ихъ мѣстомъ обитанія и съ взаимнымъ ихъ распредѣленіемъ. Мало-по-малу сталъ выясняться фактъ, что это распредѣленіе не представляется случайнымъ, какъ можно было бы подумать, но что, напротивъ, степень сходства существующихъ видовъ находится въ зависимости съ ихъ разселеніемъ, что формы несходныя раздѣлены географическими преградами, что обитатели изолированныхъ острововъ представляютъ группы существъ, наиболѣе обособленныхъ отъ остальнаго населенія земнаго шара. Слѣдовательно, во многихъ несомнѣнныхъ случаяхъ сходство между существами совпадаетъ съ возможностью сношеній между ними или между ихъ ближайшими предками, различіе -- съ присутствіемъ непредолимыхъ преградъ, раздѣлавшихъ не только живущія существа, но и ихъ болѣе или менѣе отдаленныхъ предковъ. Такимъ образомъ, систематическое сродство оказывается связаннымъ съ наличностью условій, допускающихъ возможность дѣйствительнаго родства организмовъ.
   Наконецъ, едва ли не самымъ убѣдительнымъ явилось изученіе органическихъ формъ одновременно въ пространствѣ и во времени, т.-е. сравнительное изученіе географическаго распредѣленія живущихъ и отжившихъ формъ. Изученіе ископаемыхъ, относящихся къ позднѣйшимъ геологическимъ отложеніямъ данныхъ странъ, указываетъ на несомнѣнную связь ихъ съ живымъ населеніемъ. Конечно, случайностью нельзя объяснить того факта, "что виды появлялись, въ пространствѣ и во времени, въ связи съ другими близко сродными съ ними видами". Здѣсь сходство уже не двусмысленно указываетъ на происхожденіе. Трудно было бы найти объясненіе, почему идеальное сходство (еслибъ оно было только идеальнымъ), выражаемое нашими системами, совпадало бы съ реальною близостью формъ въ пространствѣ и во времени, и наоборотъ, то и другое вполнѣ понятно, какъ необходимое слѣдствіе одной общей причины -- фактическаго единства происхожденія.
   Таковы вѣковые итоги морфологическихъ изслѣдованій. Каждая въ теченіе послѣдняго столѣтія вновь возникавшая наука: естественная классификація, сравнительная анатомія, ученіе о метаморфозѣ, эмбріологія, ученіе о клѣточкѣ, палеонтологія, географія организмовъ, сама по себѣ и въ свази съ палеонтологіей, приводила къ одному общему выводу, предъявляла одно общее требованіе. Всѣ они заявляли фактъ сходства, связи всего живущаго и громко предъявляли требованіе объяснить причину этого основнаго факта.
   Гёте, съ обычною ему ясностью мысля, выразилъ этотъ общій выводъ современнаго ему естествознанія въ извѣстныхъ, часто цитируемыхъ словахъ:
   
   Alle Gestalten sind änlich und Keine gleichet der Anderen
   Und so deutet das Chor auf ein geheimes Gesetz,
   Auf ein heiliges Rаtsel. О! Könte ich dir, liebliche Freundin
   Ueberliefern sogleich glücklich das lösende Wort.
   
   Но ему не удалось разгадать эту тайну, не привелось ему и дожить до той минуты, когда яругой, болѣе счастливый, принесъ ея разгадку.
   Такимъ образомъ, вѣковой синтезъ всѣхъ отраслей морфологическаго знанія приводилъ къ неизбѣжной дилеммѣ: или отказаться отъ какого бы то ни было объясненія того родства, того сходства между организмами, которое выступало со всѣхъ сторонъ, отказаться отъ раскрытія той причинной связи, которая, по изреченію Бэкона, составляетъ отличительную черту истиннаго знанія, или признать происхожденіе всего живущаго изъ одного общаго источника, путемъ непрерывнаго историческаго процесса.
   Но если удовлетворительнымъ отвѣтомъ на запросы всѣхъ, возникшихъ въ теченіе вѣка, отдѣловъ морфологіи могло служить простое допущеніе факта историческаго процесса, то другая отрасль біологіи -- физіологія -- предъявляла въ свою очередь требованія, удовлетворить которымъ было уже не такъ легко.
   Переходимъ къ разсмотрѣнію этой стороны задачи.

К. Тимирязевъ.

"Русская Мысль", кн.VIII, 1892

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru