Тимирязев Климент Аркадьевич
Витализм и наука

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

Витализмъ и наука *).

*) Рѣчь, читанная въ годичномъ засѣданіи общества любителей естествознанія и пр. 15 октября 1894 г.

   Бросая обратный взглядъ на истекшій годъ, мы не можемъ не остановить вниманія на двухъ событіяхъ, на двухъ дняхъ, которые наше общество отмѣтило и еще собирается отмѣтить особымъ торжественнымъ засѣданіемъ. Сто лѣтъ тому назадъ, 8 мая, безвременно погибъ Лавуазье; 8 сентября не стало Гельмгольтца. Между этими двумя днями помѣщается цѣлое столѣтіе, подобнаго которому человѣчество, конечно, никогда еще не переживало. Эти два имени невольно вызываютъ на сравненіе,-- оно, впрочемъ, стало почти общимъ мѣстомъ. Чѣмъ одинъ въ XVIII в. былъ для ученія о веществѣ, тѣмъ другой былъ въ XIX в. для ученія о силѣ. Одинъ, въ концѣ своей насильственно прерванной жизни, съ особенною любовью останавливается на примѣненіи своихъ идей къ разъясненію явленій жизни,-- другой началъ съ изученія этихъ явленій для того, чтобы перейти въ болѣе широкую, болѣе удовлетворявшую его точный умъ область физики. Благодаря тому, что эти и имъ подобные умы обращали вниманіе на явленія жизни, примѣняли къ нимъ методы физическихъ наукъ, быть можетъ, ни одна отрасль естествознанія не сдѣлала за этотъ промежутокъ времени такихъ относительно громадныхъ успѣховъ, какъ физіологія. Съ той минуты, какъ дыханіе,-- эта, казалось, сущность жизни,-- было сведено геніемъ Лавуазье на химико-физическій процессъ, витализму былъ нанесенъ роковой ударъ, а въ 1869 году Гельмгольтцъ могъ сказать, что паука о жизни въ послѣднія сорокъ лѣтъ сдѣлала болѣе успѣховъ, чѣмъ въ предшествовавшія два тысячелѣтія.
   Я буду имѣть въ виду, конечно, только извѣстную мнѣ область физіологіи растеній. Какъ связная, систематическая доктрина, физіологія растеній вся развилась за этотъ столѣтній періодъ. Въ 1791 году появилась первымъ изданіемъ, а въ 1809 г. вторымъ первая физіологія растеній, принадлежавшая перу Сенебье. Хотя она появилась, такимъ образомъ, уже въ XIX ст., Сенебье подчеркиваетъ ту мысль, что онъ желаетъ подвести итоги науки восемнадцатаго вѣка и высказать надежды, которыя олъ возлагаетъ на девятнадцатый. Во всей этой книгѣ чувствуется тотъ подъемъ научнаго духа, который былъ послѣдствіемъ великихъ открытій Лавуазье.
   Оправдалъ ли XIX вѣкъ возложенныя на него физіологомъ надежды? Оказалось ли плодотворнымъ то распространеніе методовъ физическихъ наукъ на жизненныя явленія, отъ котораго такъ много ожидалъ ученый, стоявшій на порогѣ вѣка? До самаго недавняго времени на этотъ вопросъ могъ быть одинъ отвѣтъ, но за послѣдніе годы въ нашей русской научной литературѣ начинаетъ пробиваться струйка, не широкая, но очень бурливая, прямо протестующая противъ какихъ-то юношескихъ увлеченій, проповѣдующая возвратъ къ забытому витализму и пытающаяся доказать, что это, очевидно, понятное движеніе -- "признакъ оздоровленія и окрѣпленія научнаго мышленія", "здоровый протестъ противъ крайностей матеріализма шестидесятыхъ годовъ" {И. И. Бородинъ: "Протоплазма и витализмъ". Міръ Божій, май 1894 г.}. Починъ въ этомъ направленіи принадлежитъ бывшему дерптскому, теперь базельскому профессору Буаге; затѣмъ искру перекинуло на дальній востокъ, въ Томскъ, гдѣ проф. Коржинской, въ рѣчи -- Что такое жизнь, выступилъ съ тѣми же воззрѣніями въ область ботаники, и, наконецъ, особенно громко этотъ неовитализмъ заявилъ о своемъ появленіи въ рѣчи проф. Бородина: Протоплазма и витализмъ, произнесенной на прошлогоднемъ 25-ти лѣтнемъ юбилеѣ петербургскаго общества естествоиспытателей.
   Въ этой рѣчи, вызвавшей въ присутствующихъ, насколько мнѣ приходилось слышать, самыя противуположныя впечатлѣнія, проф. Бородинъ объявилъ, "что мы присутствуемъ при зрѣлищѣ столь же любопытномъ, сколь неожиданномъ для многихъ: витализмъ начинаетъ возрождаться, хотя въ иной, обновленной формѣ". "Не какіе-нибудь диллетанты, а серьезные ученые, наперекоръ господствующему теченію, заговариваютъ снова о жизненной силѣ". "Старушка, жизненная сила, которую мы съ такимъ тріумфомъ хоронили, надъ которой всячески глумились, только притворилась мертвою и теперь рѣшается предъявить какія-то права на жизнь, собираясь воспрянуть въ обновленномъ видѣ". Этихъ выдержекъ достаточно, чтобы выяснить общее направленіе рѣчи; для дальнѣйшей характеристики стоитъ прибавить, что ораторъ оканчиваетъ ее радостнымъ возгласомъ: "Нашъ же догорающій XIX вѣкъ осѣкся,-- осѣкся на вопросѣ о происхожденіи жизни".
   Прежде всего, рождается вопросъ: чему же радоваться, еслибъ и дѣйствительно наука XIX вѣка осѣклась въ какомъ-нибудь направленіи? А затѣмъ является вопросъ, точно ли наука XIX вѣка можетъ нести отвѣтственность за то, что нашъ защитникъ витализма, въ другомъ мѣстѣ, на своеобразномъ языкѣ своемъ, называетъ "козыремъ въ рукахъ виталистовъ"?
   Спрашивается, наконецъ, что же такое случилось, какой рядъ новыхъ открытій вынуждаетъ науку отречься отъ ея вѣкового прошлаго и принести покаяніе? Ничего подобнаго, конечно, не случилось; только три смѣлыхъ человѣка -- профессора Бунге, Коркинскій и Бородинъ -- рѣшились возвѣстить urbi et orbi, что витализмъ воскресъ.
   Не буду касаться аргументовъ проф. Бунге; они были въ свое время оцѣнены компетентными судьями. Буду держаться, какъ уже сказалъ, исключительно на извѣстной мнѣ почвѣ физіологіи растеній. Это мнѣ кажется и вообще болѣе удобнымъ, по самому содержанію нашей науки. Здѣсь мы не имѣемъ дѣла съ тѣмъ усложненіемъ задачи, которое выступаетъ чуть не на первый планъ съ появленіемъ нервной системы и еще болѣе съ появленіемъ процессовъ психическихъ. Нашъ защитникъ витализма, очевидно, самъ сознаетъ, какъ невыгодно для него строго-научное обсужденіе вопроса на точно ограниченной почвѣ нашей науки, и потому дѣлаетъ ничѣмъ не оправдываемые скачки въ область высшихъ психическихъ явленій. Такъ, для большаго убѣжденія своихъ слушателей, онъ два раза увѣряетъ ихъ, что противники витализма готовы объяснить механически даже геній Ньютона, и уже на основаніи этого самовольно навязаннаго имъ легкомыслія позволяетъ себѣ даже слѣдующее остроуміе. Напоминая французское изреченіе "Nul n'est grand homme pour son valet de chambre", онъ поясняетъ, что противники витализма, въ своемъ отношеніи къ природѣ, могутъ уподобиться этому лакею. Что-жь, любезность за любезность: если профессоръ Бородинъ заботливо предупреждаетъ, что представителямъ того направленія, которому наука о жизни обязана всѣмъ своимъ содержаніемъ, грозитъ опасность сдѣлаться ея "лакеями", то виталистамъ, ничего для нея не сдѣлавшимъ, конечно, еще болѣе грозитъ опасность сдѣлаться ея "джентльменами"... въ смыслѣ, который придавалъ этому слову Франклинъ {Франклинъ, какъ извѣстно, любилъ разсказывать слѣдующій анекдотъ. Его слуга негръ нѣсколько разъ приставалъ къ нему съ вопросомъ: "Что такое джентльменъ?" Франклинъ, наконецъ, далъ ему такое опредѣленіе: "Это такое существо, которое ѣстъ, пьетъ, спитъ и ничего не дѣлаетъ". Черезъ нѣсколько дней слуга го. воритъ ему: "Хозяинъ, я знаю теперь, что такое джентльменъ. Человѣкъ работаетъ, лошадь работаетъ, волъ работаетъ, одна свинья только ѣстъ, пьетъ, спитъ и ничего не дѣлаетъ,-- она, вѣрно, и есть джентльменъ".}.
   И такъ, ограничимся при обсужденіи вопроса исключительно областью физіологіи растеній и не послѣдуемъ за нашимъ защитникомъ витализма на скользкую почву совершенно чуждыхъ наукѣ сооображеній {Если нельзя не пожалѣть, что авторъ Протоплазмы и витализма не предпочитаетъ оставаться на почвѣ физіологіи и безъ нужды усложняетъ дѣло скачками въ область сложнѣйшихъ психическихъ явленій, то еще болѣе можно пожалѣть о томъ, что онъ заводитъ рѣчь о "матеріализмѣ шестидесятыхъ годовъ", привѣтствуетъ въ воскресеніи витализма одно изъ проявленій реакціи противъ "юношескаго задора шестидесятыхъ годовъ", причемъ для большаго вразумленія поясняетъ: "да и не въ одной наукѣ замѣтна эта перемѣна", и въ обсужденіи спеціально научнаго вопроса находитъ даже поводъ совершенно несправедливо глумиться надъ "симпатіями нашего либеральнаго лагеря". Наука никогда ничего не выигрывала отъ пріурочиванія ея вѣковыхъ задачъ къ политическимъ настроеніямъ минуты.}.
   Вопросъ о витализмѣ, на почвѣ физіологіи растеній, сводится на вопросъ о методѣ, котораго долженъ держаться физіологъ при изслѣдованіи жизненныхъ явленій. Долженъ ли онъ видѣть въ растительныхъ организмахъ и совершающихся въ нихъ процессахъ крайне сложные, въ количественномъ смыслѣ, комплексы, которые ему удается, тѣмъ не менѣе, разложить на болѣе простыя явленія, извѣстныя и въ сферѣ неживыхъ тѣлъ? Или онъ долженъ видѣть въ жизненныхъ явленіяхъ нѣчто совершенно отличное: первичныя элементарныя явленія, не разложимыя на простѣйшіе факторы, не подчиняющіяся законамъ общимъ съ неживою природой? Въ первомъ случаѣ къ физіологическимъ явленіямъ остается только примѣнить методы физическихъ наукъ. Во второмъ случаѣ примѣнять эти методы безплодно,-- это и есть основная точка зрѣнія всякаго витализма.
   Посмотримъ, чѣмъ же оправдывается точка зрѣнія ученыхъ, примѣняющихъ къ физіологическимъ задачамъ методъ физическихъ наукъ. Она вѣрна и а priori, т.-е. съ общей, логической точки зрѣнія, оправдывается и а posteriori -- всею исторіей науки. Всякое объясненіе основано на сравненіи, и, притомъ, на сравненіи болѣе сложнаго съ болѣе простымъ. Болѣе сложныя физіологическія явленія мы, очевидно, можемъ сравнивать только съ болѣе простыми явленіями физическими, или ни съ чѣмъ ихъ не сравнивать, оставлять безъ объясненія, ограничиваться ихъ описаніемъ, словеснымъ ихъ изображеніемъ,-- это и предлагаютъ одни виталисты. Но, можетъ быть, сравнивать можно сложное не съ простымъ, а съ еще болѣе сложнымъ, напримѣръ, физіологическое явленіе съ психическимъ? Этотъ путь также предлагается неовиталистами. Зачѣмъ будемъ мы искать физическихъ объясненій для фактовъ растительной жизни,-- говоритъ С. И. Коржинскій,-- когда стоитъ допустить, что растеніе -- протоплазма -- хочетъ, помнитъ,-- всѣ объясненія въ этомъ заранѣе даны. Неовиталисты, кажется, серьезно думаютъ, что выработали новую точку зрѣнія, забывая, что уже древніе олицетворяли почти любое растеніе, а еще долго послѣ того природа боялась пустоты. Но ни миѳологія, ни гилозоизмъ ни на шагъ не подвинули науки.
   И такъ, современный физіологъ оправдываетъ примѣненіе къ жизненнымъ явленіямъ методовъ физическихъ, прежде всего, тѣмъ, что другого пути для ихъ объясненія не существуетъ.
   Но онъ далѣе доказываетъ, что физіологія всею своею исторіей оправдала эту точку зрѣнія. Все, что пріобрѣтено физіологіей до сихъ поръ, пріобрѣтено только благодаря приложенію къ жизненнымъ явленіямъ физическихъ и химическихъ методовъ изслѣдованія, благодаря распространенію на нихъ физическихъ и химическихъ законовъ. Я только что упомянулъ о физіологіи Сенебье; она представляетъ намъ любопытный памятникъ не только того, чѣмъ была физіологія сто лѣтъ тому назадъ, но чѣмъ она желала быть, чего она ожидала отъ успѣховъ химіи и физики. Сенебье ждалъ всего только отъ физики и химіи; на послѣдней страницѣ своего пятитомнаго сочиненія онъ говоритъ, что и написалъ-то его только для того, чтобъ обратить вниманіе физиковъ и химиковъ на эту новую область изслѣдованія. О жизненной силѣ, о витализмѣ не упоминаетъ онъ ни однимъ словомъ {Правда, онъ считаетъ невозможнымъ объясненіе происхожденія растительныхъ формъ, но должно помнить, что годъ выхода, въ свѣтъ его физіологіи былъ и годомъ появленія Phylosophie Zodlogigue Ламарка.}. Здѣсь кстати замѣтимъ защитнику витализма, который, въ качествѣ ultima ratio, охотно бросаетъ въ глаза своимъ противникамъ упрекъ въ матеріализмѣ, что этого Сенебье, такъ страстно искавшаго физическаго объясненія жизненныхъ явленій, уже никакъ нельзя заподозрить въ "матеріализмѣ шестидесятыхъ годовъ" или даже въ матеріализмѣ восемнадцатаго вѣка, продолжающемъ безпокоить профессора Бородина: онъ былъ скромный женевскій пасторъ и подписывалъ свои произведенія Jean Sénébier, ministre du St. Évangile. Въ концѣ своего трактата Сенебье приводитъ нѣсколько страницъ desideranda, т.-е. того, чего онъ ожидалъ отъ науки въ XIX столѣтіи. Читая эти desideranda, можно лучше всего судить, оправдало ли физико-химическое направленіе возлагаемыя на него въ началѣ вѣка надежды, и можно смѣло сказать, что не только оправдало, но превзошло всѣ ожиданія.
   Посмотримъ, въ чемъ же заключаются эти итоги вѣка. Мы, конечно, не можемъ вдаваться въ частности, а разсмотримъ эти результаты съ точки зрѣнія тѣхъ трехъ самыхъ общихъ категорій, въ рамкахъ которыхъ всего удобнѣе укладывается вся совокупность фактовъ растительной жизни. Всѣ явленія растительной жизни можно разсматривать съ троякой точки зрѣнія: это или явленія превращенія вещества, или явленія превращенія энергіи, или явленія превращенія, измѣненія формы.
   По отношенію къ первой категоріи явленій, по отношенію къ химизму растеній, вспомнимъ только, что еще въ 1800 году берлинская академія задавала на конкурсъ тему: химическіе элементы растенія созидаются ли растеніемъ, или поступаютъ извнѣ?-- и нѣкто Шрадеръ въ своемъ отвѣтѣ доказывалъ, что они созидаются жизненною силой. Съ той поры жизненной силѣ на этой почвѣ приходилось выносить пораженіе за пораженіемъ, пока не оказалось, что вещество растенія то же и его превращенія совершаются по тѣмъ же законамъ, какъ и всѣхъ организмовъ.
   Еще новѣе успѣхи физіологіи во второй области. Тѣмъ не менѣе, въ интересномъ очеркѣ Пфеффера Studien zur Energetik der Phlenzen, представляющемъ обзоръ растительной жизни съ динамической точки зрѣнія, тщетно стали бы мы. искать явленій, которыя вынуждали бы допустить проявленіе какой-нибудь формы энергіи, невѣдомой физикамъ. А, между тѣмъ, еще въ 1854 г. и даже позднѣе -- въ 1869 г.-- Гельмгольтцъ, говоря о соотношеніи растительнаго процесса съ лучистою энергіей солнца, дѣлалъ такую оговорку: "Во всякомъ случаѣ, я долженъ замѣтить, что до настоящаго времени мы не имѣемъ опытовъ, изъ которыхъ можно было бы заключить, что образующіяся при этомъ химическія силы соотвѣтствуютъ живой силѣ поглощенныхъ солнечныхъ лучей, а пока мы не обладаемъ такими опытами, это соотношеніе но можетъ быть признано несомнѣнною истиной". Теперь мы уже обладаемъ такими опытами: мы знаемъ, гдѣ и какъ происходитъ поглощеніе этой солнечной энергіи; мы знаемъ, что этому поглощенію соотвѣтствуетъ химическая работа; мы можемъ даже приблизительно учесть этотъ приходъ и расходъ солнечной энергіи.
   Впрочемъ, и сами виталисты, по отношенію къ этимъ двумъ сторонамъ растительной жизни, считаютъ, повидимому, свои позиціи окончательно потерянными, но здѣсь-то и обнаруживается нея несостоятельность современныхъ виталистовъ въ сравненіи съ крайностями, за то послѣдовательными крайностями старыхъ виталистовъ.
   Старые виталисты не соглашались на дѣлежъ съ химиками и физиками, а просто изгоняли ихъ изъ науки о жизни.
   Проф. Бородинъ въ одномъ мѣстѣ своей рѣчи категорически заявляетъ: "неовитализмъ безусловно признаетъ господство физики и химіи въ живыхъ тѣлахъ, подчиненіе послѣднихъ силамъ мертвой природы". Казалось бы, на томъ дѣло и кончается: неовитализмъ отказывается быть витализмомъ; вѣдь, весь споръ въ томъ только и заключается, что старый витализмъ, единственный истинный витализмъ отстаивалъ независимость, непокорность жизненной силы и цѣлымъ вѣкомъ изслѣдованій доведенъ былъ до сознанія безплодности своихъ притязаній. Не будемъ, однако, торопиться придавать значеніе этому будто бы чистосердечному отреченію неовиталистовъ,-- это только діалектическій пріемъ, чтобъ отвлечь вниманіе. Перевертываемъ двѣ страницы и встрѣчаемся съ заявленіемъ діаметрально-противуположнымъ. Обращаясь къ развиваемому нами теперь аргументу, что вѣрность физическаго воззрѣнія на жизненныя явленія доказывается столѣтними успѣхами физіологіи., проф. Бородинъ говоритъ: механики утверждали, "что чѣмъ болѣе развивалась физіологія, тѣмъ болѣе удавалось сводить къ физикѣ и химіи такія явленія, которыя приписывались прежде вмѣшательству таинственной жизненной силы. Мнѣ кажется вполнѣ возможнымъ, вмѣстѣ съ Бунге, защищать то положеніе, что исторія учитъ насъ прямо противуположному. И затѣмъ предъявляются два примѣра, гдѣ будто бы физическія объясненія оказались несостоятельными. Прежде чѣмъ перейти къ разсмотрѣнію этихъ примѣровъ, остановимся на этомъ очевидномъ логическомъ противорѣчіи, такъ какъ въ немъ особенно характеристично обнаруживается тактика неовитализма.
   Тактика эта заключается въ томъ, чтобы спасти свое будущее отреченіе отъ всего своего прошлаго. Онъ говоритъ: не станемъ считать вашихъ прошлыхъ побѣдъ и нашихъ пораженій; скинемъ все это со счетовъ и начнемъ считаться съ сегодняшняго дня; поговоримъ о нашихъ будущихъ побѣдахъ и вашихъ будущихъ пораженіяхъ. Какъ же иначе объяснить себѣ это рѣжущее слухъ противорѣчіе: торжественно заявляется, что жизненная сила, за эти 100 лѣтъ, отказалась отъ % той области, на которую предъявляла прежде права, и вслѣдъ затѣмъ заявляется, что исторія учитъ обратному, учитъ безсилію будто бы физики и химіи сократить область жизненной силы? Подъ исторіей неовиталисты разумѣютъ, очевидно, не то, что всѣ люди, не все прошлое науки, а тѣ задачи, которыя стоятъ теперь на очереди и еще не разрѣшены ею, какъ это и вытекаетъ изъ примѣровъ проф. Бородина. Онъ утверждаетъ, что наука будто бы отказалась отъ объясненія движенія питательныхъ веществъ въ растеніи на основаніи законовъ диффузіи, и при этомъ ссылается на изслѣдованія надъ прохожденіемъ веществъ черезъ протоплазматическій слой клѣточки. Но, во-первыхъ, ни съ какимъ прямымъ противорѣчіемъ съ законами диффузіи и осмоза мы здѣсь не встрѣчаемся, а только съ усложненіемъ явленія, вполнѣ попятнымъ при сложности условій. А, главное, примѣръ выбранъ крайне неудачный. Путаница идей въ этомъ вопросѣ вызвана тѣмъ, что главный изслѣдователь въ этой области предложилъ сначала ничѣмъ не доказанную теорію полной непроницаемости плазмы, а затѣмъ, черезъ нѣсколько лѣтъ, показалъ совершенно обратное; такъ что въ заслугахъ этого ученаго числятся два открытія: доказательства проницаемости и непроницаемости протоплазмы. Другой примѣръ касается отсутствія удовлетворительной теоріи движенія воды въ растеніи. Но профессору Бородину извѣстно, какимъ продолжительнымъ тормазомъ на пути здравой теоріи этого явленія была теорія Сакса, авторитетъ котораго онъ, однако, продолжалъ отстаивать,-- теорія, представлявшая физическій обсурдъ {Другимъ выдающимся по своимъ размѣрамъ трудомъ въ этой области является объемистое изслѣдованіе Штрасбургера, писателя крайне плодовитаго, но до той поры никогда во занимавшагося физіологіей и едва ли обладающаго познаніями по механикѣ и физикѣ, необходимыми для разрѣшенія предпринятой задачи. При всемъ томъ, я полагаю, ни одинъ ботаникъ не согласится съ профессоромъ Бородинымъ, что мы не подвинулись въ физическомъ объясненіи многихъ сторонъ этого явленія, чтобъ оно представлялось теперь болѣе загадочнымъ, чѣмъ было когда-нибудь ранѣе, а въ этомъ и долженъ былъ заключаться его аргументъ.}. Спрашивается, справедливо ли дѣлать физическое направленіе физіологіи отвѣтственнымъ въ недочетахъ науки, главнымъ образомъ, объясняемыхъ опрометчивымъ сужденіемъ одного ученаго и отсутствіемъ знанія физики у другого? Здѣсь умѣстнѣе было бы вспомнить банальную, но порою очень вѣрную поговорку: "законы святы, да исполнители супостаты". Законы физики не повинны въ томъ, что тѣ, кто ихъ не знаетъ, примѣняетъ ихъ вкривь и вкось. Чѣмъ видѣть въ несовершенствахъ науки доказательство несостоятельности общаго ея направленія, не лучше ли обратить свою критику на тѣхъ второстепенныхъ научныхъ дѣятелей, которыхъ мы слишкомъ легко производимъ въ авторитеты? Причину отсталости нѣкоторыхъ сторонъ физіологіи растеній должно искать именно здѣсь. Черезъ нѣсколько строкъ ниже разбираемаго нами мѣста проф. Бородинъ соглашается съ тѣмъ, что движеніе крови объясняется механически. Чѣмъ же объяснимъ мы эту аномалію, что для простѣйшаго случая движенія воды въ растеніи не предложено еще вполнѣ удовлетворительной теоріи? Не лежитъ ли причина просто въ томъ фактѣ, что въ физіологіи животныхъ, отъ Гарвея до Лудвига, этими вопросами занимался длинный рядъ геніальныхъ, высокоталантливыхъ и свѣдущихъ въ физикѣ людей, рядомъ съ которыми физіологія растеній не могла бы выставить равнозначущихъ именъ {На эту тѣневую сторону физіологія растеній я уже имѣлъ случай указывать (см. мою рѣчь Общественныя задачи ученыхъ обществъ въ сборникѣ лекцій и рѣчей) и съ ней необходимо, прежде всего, считаться. Главную роль во всѣхъ недочетахъ экспериментальной физіологіи должно приписать тому факту, что за нее очень часто берутся морфологи-микроскописты безъ всякой физіологической подготовки. Именно такимъ самозваннымъ физіологамъ должно приписать цѣлый рядъ обращающихся въ наукѣ понятій, между прочимъ, и то объясненіе физіологическихъ явленій "свойствами протоплазмы", надъ которымъ такъ потѣшается профессоръ Бородинъ. Конечно, не физіологи-физики придумали такое объясненіе, а именно скрытые или безсознательные виталисты.}?
   И, наконецъ, допустивъ, что не физіологи, а физіологія наткнулась на дѣйствительныя противорѣчія съ физическими законами, слѣдуетъ ли искать объясненія этому противорѣчію или ликовать тому, что физическіе законы оказались неприложимыми? Два примѣра изъ той же области движенія воды въ растеніи наглядно покажутъ, какъ осторожно слѣдуетъ относиться къ такимъ кажущимся противорѣчіямъ. Возьмемъ отрѣзокъ вѣтви живой пихты, соединимъ одинъ его конецъ съ каучуковою трубкой и будемъ подъ давленіемъ прогонять черезъ эту вѣтвь воду. Пока давленіе будетъ слабо, истеченіе съ другого конца вѣтви будетъ обильно; усилимъ давленіе, -- истеченіе станетъ ослабѣвать. Скажемъ ли мы, что жизнь издѣвается надъ законами гидродинамики: одно и то же пористое тѣло легче пропускаетъ воду при слабомъ, чѣмъ при сильномъ давленіи? Но обратимся къ микроскопу, и мы узнаемъ, что по тѣмъ капиллярнымъ трубкамъ, по которымъ движется вода, мѣстами расположены клапаны, которые закрываются, когда давленіе достигаетъ извѣстнаго предѣла. Другой примѣръ. Всякій знаетъ, что движеніе воздуха -- вѣтеръ -- усиливаетъ испареніе воды съ поверхности влажнаго тѣла. Беремъ листъ камнеломки; опредѣляемъ, сколько онъ испаряетъ въ 5--10 минутъ; выставляемъ его на вѣтеръ, оказывается, что онъ начинаетъ испарять слабѣе. Что-жь, опять жизненная сила подшутила надъ силами физическими? Обращаемся снова къ микроскопу и узнаемъ, что испареніе происходитъ черезъ отверстія, снабженныя регуляторами, которые закрываются подъ вліяніемъ того же испаренія. И здѣсь, и тамъ одно физическое явленіе интерферируетъ съ другимъ. Вотъ въ этомъ-то безконечно сложномъ сплетеніи физическихъ явленій должны мы искать причину своихъ недоразумѣній, а не спѣшить привѣтствовать появленіе на сцену какой-то невѣдомой жизненой силы. "Ne craignez jamais les faits contraires,-- сказалъ однажды на своей лекціи Клодъ Бернаръ, -- car chaque fait contraire est le germe d'une découverte". Явленіемъ пертурбацій Урана астрономы воспользовались для открытія Нептуна. Виталисты не преминули бы воспользоваться ими для того, чтобъ усомниться въ законахъ Ньютона.
   И такъ, отдѣльными, хотя бы и болѣе удачными, примѣрами виталистамъ не удастся подорвать подавляющаго свидѣтельства исторіи, которое они сами подтверждаютъ вынужденнымъ отреченіемъ отъ % своихъ прежнихъ притязаній. Неовитализмъ -- это только витализмъ, не помнящій родства; онъ надѣется спасти свое будущее только отреченіемъ отъ своего прошлаго. Онъ надѣется, что наука проститъ ему его постыдное прошлое, но не скрываетъ при этомъ, что завтра же она встрѣтитъ его на своей дорогѣ. Про Бурбоновъ, послѣ реставраціи, говорили, что "они ничего не забыли и ничему не научились",-- виталисты хотѣли бы, чтобы ихъ противники все забыли и ничему не научились изъ уроковъ исторіи.
   Переходимъ къ разсмотрѣнію третьей категоріи явленій растительной жизни, той, которая заключаетъ явленія измѣненія, превращенія формы. Растеніе не только воспринимаетъ вещества и пользуется доступными ему источниками энергіи, но изъ этихъ веществъ, на счетъ этой энергіи, создаетъ формы, способныя въ свою очередь къ возможно совершенной эксплуатаціи этого вещества, этой энергіи. Такимъ образомъ, форма является не только результатомъ, но и условіемъ для дальнѣйшаго осуществленія такихъ же результатовъ. Это съ незапамятныхъ временъ обозначали терминомъ цѣлесообразности въ строеніи организмовъ.
   Въ этомъ формообразовательномъ процессѣ мы можемъ разсмотрѣть отдѣльно его основной механизмъ и достигаемые имъ результаты. Въ основѣ формообразовательнаго процесса лежитъ, конечно, процессъ роста. Имѣемъ ли какое-нибудь представленіе о механизмѣ роста? Ни одинъ ботаникъ, конечно, не станетъ утверждать, что не имѣемъ, хотя подробности этого процесса, въ его усложненіяхъ, могутъ представить еще много неразрѣшеннаго. По замѣтимъ, что первая схема этого процесса дана всего 25 лѣтъ тому назадъ въ такъ называемыхъ искусственныхъ клѣточкахъ Траубе. Я умышленно на это указываю, такъ какъ одно упоминаніе о нихъ приводитъ виталистовъ въ негодованіе, а, между тѣмъ, я могу засвидѣтельствовать, что таково именно было воззрѣніе на нихъ Гельмгольтца, отводившаго имъ мѣсто въ послѣднихъ читанныхъ имъ курсахъ физіологіи.
   Еще недавно намъ ничего не было извѣстно о механической причинности растительныхъ формъ, и вотъ за послѣднія десятилѣтія неслышно, незамѣтно созидается совершенно новая отрасль науки: рядомъ съ экспериментальною физіологіей возникаетъ экспериментальная морфологія. Мы положительно научились непосредственно лѣпить растительныя формы: мы можемъ измѣнять формы стеблей, листьевъ, цвѣтовъ; мы можемъ даже измѣнять форму клѣточекъ въ глубинѣ тканей, и все это при помощи простыхъ физическихъ дѣятелей -- свѣта, тепла, влажности, земного притяженія. Въ нѣкоторыхъ случаяхъ мы можемъ выяснить себѣ даже ближайшій механизмъ воздѣйствія этихъ условій на формообразовательный процессъ. Этотъ громадный успѣхъ примѣненія физическихъ методовъ изученія, грозящій отвоевать у жизненной силы и послѣднюю треть ея владѣній, гдѣ она, казалось, могла долго уцѣлѣть отъ натиска физики и химіи,-- этотъ громадный шагъ впередъ науки о жизни нашъ защитникъ витализма обходитъ молчаніемъ.
   Но за то вновь, и, повидимому, съ разсчетомъ на успѣхъ, прибѣгаетъ онъ къ старому аргументу о невозможности дать удовлетворительное объясненіе для цѣлесообразности получающихся формъ. Онъ говоритъ, что мы должны признать въ организмахъ существованіе "особаго зиждительнаго начала, сознательно или безсознательно, но разумно пользующагося веществомъ и силами мертвой природы, направляя ихъ дѣйствія къ извѣстной цѣли -- построенію и сохраненію организма". Но, вѣдь, каждому натуралисту извѣстно, что современная наука устранила и этотъ аргументъ витализма: на мѣсто неуловимаго "сознательнаго или безсознательнаго зиждительнаго начала" она поставила вполнѣ реальное понятіе объ историческомъ эволюціонномъ процессѣ.
   Знаетъ это, конечно, и нашъ защитникъ витализма. Но что же онъ дѣлаетъ? "Разсмотрѣніе отвѣта механиковъ,-- говоритъ онъ,-- завело бы насъ слишкомъ далеко, повлекло бы за собой критику дарвинизма, такъ какъ именно принципы послѣдняго выдвигаются какъ нѣчто исключающее всякую необходимость въ особомъ зиждительномъ началѣ въ живыхъ тѣлахъ. Покинемъ лучше эту область"... Такимъ образомъ, смѣло дѣлается возраженіе, поясняется далѣе, что это возраженіе уже устранено наукой, и затѣмъ мимо.
   Мнѣ кажется одно изъ двухъ: или не предъявлять вовсе возраженія, зная, что оно уже опровергнуто, или дать себѣ трудъ опровергнуть это опроверженіе, а пока оно не опровергнуто, я позволю себѣ его повторить лаконическими словами ученаго, котораго въ этихъ стѣнахъ мы привыкли считать авторитетомъ. Въ своей знаменитой инспрукской рѣчи Гельмгольтцъ выражается такъ: "Дарвинъ внесъ въ науку существенно новую творческую идею. Онъ показалъ, что цѣлесообразное строеніе организмовъ можетъ являться результатомъ дѣйствія естественныхъ законовъ" {Еще труднѣе понять, на какую категорію слушателей разсчитывалъ профессоръ Бородинъ, произнося такую, по его мнѣнію, ядовито-неотразимую фразу: "Кто же усомнится въ томъ, что дѣйствительная механическая причина послѣдовательныхъ измѣненій, сопровождающихъ развитіе цыпленка изъ яйца, должна заключаться въ реальномъ яйцѣ, а не въ миѳической до-Адамовой исторіи курицы?" Въ этомъ усомнится всякій, кто слыхалъ что-либо о неразрывной связи между филогенетическимъ и онтогенетическимъ процессомъ; но усомнится, конечно, и простой здравомыслящій человѣкъ, который знаетъ, что если свойства цыпленка зависятъ отъ свойствъ яйца, то свойства яйца зависятъ отъ свойствъ снесшей его курицы. И тотъ, и другой знаютъ, что полное пониманіе исторіи цыпленка немыслима безъ знанія исторіи его предковъ, какъ немыслимо полное пониманіе исторіи XIX вѣка безъ знанія исторіи предшествовавшихъ ему вѣковъ. Лапласъ и Клодъ-Бернаръ, конечно, имѣли въ виду не "миѳическую исторію", когда говорили объ "état antérieur", какъ причинѣ современныхъ явленій.}.
   Очевидно, сознавая, что повтореніе уже устраненныхъ возраженій -- плохой способъ защиты витализма, его защитникъ спѣшитъ покинуть эту область и перейти къ своему главному аргументу, къ раскрытію того пораженія науки XIX вѣка, которое заставляетъ его въ концѣ своей рѣчи радостно восклицать, что она "осѣклась". "Посмотримъ,-- говоритъ онъ,-- не доставилъ ли самый ходъ естествознанія въ текущемъ столѣтіи какого-либо оружія виталистамъ. Да, такое оружіе, такой козырь въ рукахъ ихъ несомнѣнно имѣется".
   Въ чемъ же заключается этотъ "козырь"? Новѣйшій защитникъ витализма видитъ его въ неудачныхъ попыткахъ открыть явленіе самозарожденія. Въ этой неудачѣ онъ видитъ торжество витализма и пораженіе науки XIX вѣка {По этому-то поводу профессоръ Бородинъ находитъ умѣстнымъ глумиться надъ "всѣмъ нашимъ либеральнымъ лагеремъ съ Писаревымъ во главѣ". По мнѣнію профессора Бородина, либералы должны будто бы, во что бы то ни стало, отстаивать самозарожденіе, а такъ какъ въ дѣйствительности эти "либералы" были не настолько невѣжественными и недобросовѣстными, чтобы закрывать глаза передъ очевидностью, то профессоръ Бородинъ срываетъ свой гнѣвъ на нихъ, восклицая: "Вотъ уже истинно "своя своихъ не познаша!"}. Но есть ли какой-нибудь поводъ видѣть въ этихъ попыткахъ что-либо типическое для науки XIX вѣка, имѣющее какое-нибудь отношеніе къ тому распространенію на физіологію метода физическихъ наукъ, противъ котораго собственно и ополчается витализмъ?
   Эта неудачная попытка и по основной идеѣ, и по исполненію является только отголоскомъ сѣдой старины. Человѣкъ, съ самой глубокой древности, трудно уже сказать, логически или наперекоръ логикѣ, заключалъ что на низшихъ ступеняхъ живыхъ существъ "нить индукціи должна порываться", что если всѣ высшія существа появляются отъ родителей, то простѣйшія должны появляться самопроизвольно, -- это вѣчный вопросъ о generatio spontanea. Съ вѣками мѣнялся только масштабъ простоты. Древніе допускали самозарожденіе гадовъ и рыбъ, средніе вѣка подозрѣвали въ этомъ мышей, затѣмъ подозрѣнія переходили на мухъ, на инфузорій, на дрожжи и, наконецъ, въ семидесятыхъ годахъ -- только на бактерій. Оказалось, что и эти послѣднія происходятъ отъ предковъ. Спрашивается, есть ли какой-нибудь поводъ видѣть въ этой послѣдней неудачѣ пораженіе науки XIX вѣка, и, прежде всего, пораженіе того направленія, которое къ изученію жизни приступаетъ, вооружившись данными физическихъ наукъ? Можно ли видѣть въ ученыхъ, искавшихъ самозарожденія, типическихъ представителей этого направленія? Второстепенный зоологъ Пуше, еще менѣе извѣстный Бастіанъ и совсѣмъ неизвѣстный, только нѣсколько мѣсяцевъ заставившій о себѣ говорить, Ванъ-Гейзинга -- вотъ тѣ представители науки XIX вѣка, которые виновны въ томъ, что она "осѣклась". Но дѣло не въ именахъ,-- можетъ быть, идеи, которыми руководились эти искатели самозарожденія, вытекали "изъ самаго хода естествознанія въ текущемъ столѣтіи"?
   Я полагаю, очевидно, прямо противуположное. Бастіанъ, получавшій въ XIX вѣкѣ бактерій изъ рѣпнаго настоя съ гнилымъ сыромъ, былъ въ этомъ случаѣ такимъ же эмпирикомъ, какъ и Ванъ-Гельмонтъ, получавшій въ XVI вѣкѣ мышей изъ муки и стараго тряпья. По крайней мѣрѣ, мнѣ неизвѣстны тѣ химическіе и физическіе законы, которые заставили бы оказать предпочтеніе зловонной смѣси ученаго XIX вѣка передъ неопрятною смѣсью ученаго XVI вѣка. Поиски за произвольнымъ зарожденіемъ въ XIX вѣкѣ логически ничѣмъ не отличались отъ тѣхъ же поисковъ въ XVI в.: тѣ и другіе были равно далеки отъ основной идеи, характеризующей науку новыхъ временъ. "Мыслить вѣчность" можно было такъ же успѣшно подъ синимъ небомъ Эллады, какъ и подъ сѣренькимъ небомъ Берлина, но дать научное объясненіе самому ничтожному факту можно только тогда, когда для того приспѣетъ время: наука -- дитя времени {Профессоръ Бородинъ, повидимому, съ этимъ не согласенъ. Для уязвленія кичливой науки XIX вѣка, онъ объясняетъ въ одномъ мѣстѣ своей рѣчи, что современная атомическая теорія -- "даръ" философіи древнихъ, и по этому доводу дѣлаетъ внушеніе современнымъ естествоиспытателямъ за ихъ будто бы неблагодарное отношеніе къ философіи. Но кому же неизвѣстно, что атомы современной химіи не имѣютъ ничего общаго съ атомами Левкина и Демокрита? Это неоднократно и очень обстоятельно было разъясняемо, напримѣръ, Науманомъ и Фехнеромъ.}. Съ этою идеей не примирялись ни древность, ни средніе вѣка, смѣло бравшіеся за разрѣшеніе задачъ, которыя и теперь не подъ силу наукѣ. Одною изъ такихъ задачъ и былъ пресловутый вопросъ о generatio spontanea. Современная наука не знаетъ этихъ скачковъ; она подвигается медленно и систематически. Она знаетъ, что синтезу долженъ предшествовать анализъ явленій. Какой химикъ сталъ бы теперь дѣлать попытки синтеза бѣлковъ, исходя изъ элементовъ, когда еще не знаетъ ближайшаго состава этихъ бѣлковъ? Задача современной физіологіи исключительно аналитическая; физіологія разлагаетъ сложныя жизненныя явленія на ихъ простыя начала. О синтетической біологіи, о воспроизведеніи живыхъ тѣлъ, конечно, ни одинъ серьезный физіологъ и не мечталъ еще.
   И такъ, видѣть въ двухъ-трехъ смѣльчакахъ, заблудившихся среди девятнадцатаго вѣка съ идеями и пріемами шестнадцатаго,-- видѣть въ нихъ представителей современной науки, а въ ихъ неудачѣ "осѣчку" XIX вѣка, едва ли справедливо. И во всякомъ случаѣ эти неудачи не имѣютъ ничего общаго съ тѣмъ физико-химическимъ направленіемъ науки, противъ котораго собственно возстаетъ витализмъ {Я полагаю, излишне повторять, что неудачныя попытки найти самозарожденіе ни мало не касаются современнаго эволюціоннаго ученія въ біологіи; утверждать противное -- значило бы утверждать, что историкъ не можетъ изучать исторіи XVIII вѣка, пока не разрѣшитъ вопроса о происхожденіи человѣка.}.
   Очевидно, убѣдившись, что ему не удалось доказать такъ громко возвѣщеннаго имъ "воскресенія старушки -- жизненной силы" и опровергнуть вѣковые успѣхи научнаго воззрѣнія на жизненныя явленія, нашъ защитникъ витализма спѣшитъ оговориться, что онъ "далекъ отъ мысли считать" "доказаннымъ существованіе въ живыхъ тѣлахъ особаго жизненнаго начала", но желалъ бы только довести сторонниковъ физико-химическаго воззрѣнія на жизнь до сознанія, что ихъ воззрѣнія, какъ и воззрѣнія виталистовъ,-- только догматы вѣрованія двухъ научныхъ лагерей. Признаюсь, ни въ той, ни въ другой точкѣ зрѣнія я не усматриваю элементовъ вѣры. Защитники методовъ точныхъ наукъ руководствуются не вѣрою, а дѣлаютъ только строго-индуктивное заключеніе: солнце встаетъ каждый день, конечно, оно встанетъ и завтра; этотъ методъ оказывался успѣшнымъ въ теченіе цѣлаго вѣка,-- конечно, онъ окажется такимъ же и впредь. Въ воззрѣніяхъ виталистовъ, отрекающихся отъ всего своего прошлаго, я также не вижу почвы для вѣры; это только смутная, злорадная надежда: а, можетъ быть, солнце завтра и не встанетъ, а, можетъ быть, наука, до сихъ поръ вносившая всюду за собою свѣтъ, очутится завтра въ темномъ тупикѣ? Я говорю -- злорадная, потому что какъ иначе назвать это заключительное восклицаніе ученаго, что паука XIX вѣка "осѣклась"?
   Главная причина неустойчивости, внутренняго противорѣчія современнаго витализма заключается въ его неискренности. Какъ всякое ученіе, пережившее свой вѣкъ, оно не рѣшается высказываться до конца, предпочитая прикрываться вынужденными уступками духу времени. Вполнѣ сознавая реакціонный смыслъ своего ученія, являющагося такимъ же тормазомъ науки въ будущемъ, какимъ оно было въ прошломъ, современные виталисты, тѣмъ не менѣе, желали бы, чтобъ ихъ продолжали считать сторонниками прогресса. Съ этою цѣлью наши новѣйшіе защитники витализма придумали даже свою теорію прогресса науки, совершающагося будто бы путемъ періодической смѣны, какого-то прилива и отлива то научныхъ, то виталистическихъ идей {Протоплазма и витализмъ, стр. 28. Что такое жизнь, стр. 47.}. Но, какъ извѣстно, въ результатѣ прилива и отлива не получается поступательнаго движенія; еще менѣе получается оно въ результатѣ одного отлива. Движеніе же истинной науки неизмѣнно поступательное, а не топтаніе на одномъ мѣстѣ. Наука, конечно, встрѣчаетъ на своемъ пути тернія, сопротивленія со стороны своихъ враговъ, явныхъ и тайныхъ, но никогда еще истинные сторонники ея не проповѣдывали пользы періодически повторяющагося попятнаго движенія. Когда, напримѣръ, геліоцентрическое ученіе брало верхъ надъ ученіемъ геоцентрическимъ, были, конечно, и убѣжденные защитники послѣдняго,-- настолько убѣжденные, что готовы были отправлять своихъ противниковъ на костры. Но въ рядахъ сторонниковъ геліоцентрическаго ученія едва ли выступали такіе безпристрастные цѣнители его, которые проповѣдывали бы, что для его "оздоровленія", для его "исцѣленія отъ юношескихъ увлеченій" полезно было бы дѣлать отъ времени до времени нѣсколько шаговъ назадъ, въ сторону воззрѣнія геоцентрическаго. Эту теорію прогресса, путемъ періодически возвращающагося регресса, придумали наши защитники витализма. По періодической системѣ, развиваемой профессоромъ Бородинымъ, выходитъ, что возрождающійся витализмъ представляетъ какъ бы возвращеніе къ идеямъ натурфилософовъ, періоду же, заключающемуся между этими двумя эпохами, соотвѣтствуютъ тѣ именно десятилѣтія, о которыхъ Гельмгольтцъ, какъ мы. видѣли, говорилъ, что въ нихъ наука о жизни сдѣлала болѣе успѣховъ, чѣмъ въ предшествующія два тысячелѣтія.
   Подведемъ итоги. Столѣтніе успѣхи физіологіи растеній превзошли самыя смѣлыя ожиданія первыхъ ея піонеровъ, которые, подъ вліяніемъ общаго воодушевленія, вызваннаго открытіями Лавуазье, мечтали томъ, какіе результаты дастъ приложеніе этой молодой науки и физики къ задачамъ физіологіи. Многое сдѣлано; неизмѣримо болѣе остается сдѣлать. Но все, что сдѣлано, сдѣлано благодаря примѣненію методовъ этихъ наукъ.
   Каково же должно быть наше отношеніе къ лежащей передъ нами области еще неизслѣдованнаго? Скажемъ ли мы просто: она намъ не извѣстна, но можетъ быть изслѣдована при помощи тѣхъ единственныхъ, намъ извѣстныхъ методовъ, которые на вѣковомъ опытѣ успѣли себя оправдать? Или будемъ мы постоянно обезсиливать себя мыслью, что дошли до предѣла, за которымъ начинается таинственная область таинственной жизненной силы? Выборъ, конечно, не безразличенъ. Отъ него зависитъ вся будущность науки. Положимъ, что, руководясь первымъ убѣжденіемъ, физіологъ самоувѣренно возьмется за непосильную задачу,-- какой же отъ этого будетъ вредъ? Наказаніе за излишнюю смѣлость не замедлитъ послѣдовать. Но его работа, хотя и отрицательная, будетъ все же пріобрѣтеніемъ науки. Гипотеза же витализма никогда не была и по существу не можетъ быть рабочею гипотезой. Приступая къ объясненію какого-либо явленія, нельзя отправляться отъ того положенія, что оно необъяснимо. Виталистъ, какъ виталистъ, обреченъ на безплодіе. Принимаясь за работу, онъ долженъ забыть свою доктрину. Въ этомъ чистосердечно сознался, это доказалъ всею своею интересною книгой первый застрѣльщикъ новаго витализма -- Бунге. Торжество витализма заключается только въ неудачахъ науки, торжество противуположнаго воззрѣнія -- въ ея успѣхахъ. Приведу въ подтвержденіе только слѣдующее соображеніе. И Робертъ Майеръ, и Гельмгольтцъ сообщаютъ намъ, что именно, размышляя о жизненныхъ явленіяхъ, они пришли къ своимъ геніальнымъ обобщеніямъ. Еслибъ они были виталистами, міръ не обладалъ бы закономъ сохраненія энергіи {По счастью, и не для одной только физіологіи они были самыми убѣжденными, самыми горячими противниками витализма. Р. Майеръ разсказываетъ, какъ въ его время виталисты объясняли происхожденіе животной теплоты наслѣдственностью, тою самою силой наслѣдственности, на которую возлагаютъ столько надеждъ и современные виталисты.}. Спрашивается, могутъ ли люди науки относиться безучастно къ вѣсти о "воскресеніи" такого практически-вреднаго, по существу противунаучнаго ученія?
   Убѣдивъ себя заранѣе, что имѣешь передъ собой неразрѣшимую тайну, желая найти оправданіе для этого убѣжденія, лишаешь себя того единственнаго стимула, который такъ прекрасно изображенъ въ другой рѣчи, произнесенной въ двухъ шагахъ отъ того мѣста, гдѣ говорилъ профессоръ Бородинъ и на слѣдующій же день. Вотъ заключительныя слова этой рѣчи:
   "Здѣсь мы стоимъ, очевидно, на рубежѣ знанія, за которымъ открывается область невѣдомаго и дальнѣйшее движеніе въ ней, быть можетъ, откроетъ новыя, увы, еще большія трудности.
   "Едва ли, впрочемъ, умѣстенъ здѣсь возгласъ сожалѣнія.
   "Кому удавалось въ жизни, послѣ трудовъ, усилій и сомнѣній, угадать, найти хоть крупицу общей истины, въ наукѣ или въ искусствѣ, тотъ помнитъ, какія свѣтлыя минуты переживалъ онъ. Не тогда ли онъ жилъ лучшею частью своего существа?
   "Въ необъятной вселенной безмѣрно долгое время будутъ возникать для насъ, одинъ за другимъ, новые и нерѣшенные вопросы; такимъ образомъ, передъ человѣкомъ лежитъ уходящій въ безконечность путь научнаго труда, умственной жизни, съ ея тревогами и наслажденіями".
   Это говоритъ академикъ Бредихинъ {О физическихъ перемѣнахъ въ небесныхъ тѣлахъ. Рѣчь, читанная въ Дублиномъ засѣданіи Императорской академіи наукъ 29 декабря 1893 г.}. Какою бодростью духа, только подстрекаемаго къ борьбѣ возростающими трудностями, звучатъ эти слова, какою смѣлою увѣренностью, что наука справится завтра со своими болѣе сложными задачами, потому что ея прошлое служитъ порукой за ея будущее) И какъ отличается это ясное, спокойное настроеніе уже немолодого астронома отъ растерянности молодого защитника витализма, мечущагося изъ стороны въ сторону, то завѣряющаго, что онъ не противится современному направленію науки, то пытающагося увѣрить, что оно не оправдало возложенныхъ на него надеждъ, ревниво охраняющаго свое право видѣть кругомъ себя одну только неразрѣшимую тайну и, ради этого, готоваго оспаривать дѣйствительные успѣхи науки, радоваться ея кажущимся неудачамъ!
   Профессоръ Бородинъ заканчиваетъ свою рѣчь патетическимъ воззваніемъ не смущать юные умы въ нашихъ аудиторіяхъ. Нѣтъ, мы не будемъ ихъ смущать; мы не будемъ ихъ обезсиливать какимъ-то разслабленно-пессимистическимъ, мистически-декадентскимъ разочарованіемъ въ наукѣ,;ля чего она не подаетъ ни малѣйшаго повода. Мы будемъ говорить имъ завтра то же, что говорили вчера. Мы скажемъ имъ: вотъ что мы знаемъ, ютъ чего мы не знаемъ, а вотъ тотъ единственный вѣрный путь, съ котораго открываются все новые горизонты знанія,-- это вѣковой путь, въ началѣ и концѣ котораго намъ свѣтятъ геніи Лавуазье и Гельмгольтца.

К. Тимирязевъ.

"Русская Мысль", кн.XI, 1894

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru