Тимирязев Климент Аркадьевич
Исторический метод в биологии

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    VI. Разрешение морфологической задачи.

   

Историческій методъ въ біологіи.

VI.
Разрѣшеніе морфологической задачи *).

   * См. Русскую Мыслъ 1894 г., кн. VII. Обычныя занятія, дозволяющія мнѣ удѣлять только часть лѣтняго досуга на приготовленіе къ печати этого популярнаго курса, прочитаннаго нѣсколько лѣтъ тому назадъ, могутъ служить мнѣ извиненіемъ передъ читателями въ томъ, что это печатаніе такъ затянулось. Но я полагаю, что интересъ дѣла отъ этого не страдаетъ, такъ какъ затрогиваемые вопросы, особенно въ послѣдующихъ лекціяхъ, все болѣе и болѣе обращаютъ на себя вниманіе натуралистовъ. Между тѣмъ, нашелся нетерпѣливый критикъ, не дожидаясь конца курса, уже обвиняющій меня въ односторонности и чуть ли не въ отсталости. Въ рядѣ статей, подъ страннымъ заголовкомъ Дарвинизмъ на русской почвѣ, г. Филипповъ, очевидно, желаетъ дать понять своимъ читателямъ, будто бы ему извѣстенъ какой-то новѣйшій заграничный дарвинизмъ. Я остаюсь при неоднократно высказанномъ мнѣніи, что, говоря о дарвинизмѣ, нужно подъ этимъ разумѣть ученіе Дарвина и болѣе всего заботиться объ устраненіи тѣхъ извращеній, на которыя такъ падки многіе его критики и не по разуму усердные сторонники. Именно ту же мысль, еще нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, высказали Уоллесъ и Гёксли, два, какъ извѣстно, "заграничные" ученые, кое-что смыслящіе въ дарвинизмѣ. Считаю безполезнымъ останавливаться на возраженіяхъ г. Филиппова, полагая, что читатели сами разберутся въ нихъ и но достоинству оцѣнятъ всѣ эти философствованія о томъ, что бы было, еслибъ одуванчикъ былъ не трава, а дерево, или во что бы превратился законъ Мальтуса, еслибъ организмы были поражены безплодіемъ, и т. д. Не могу только не остановиться на заключительныхъ словахъ статьи г. Филиппова. Онъ заявляетъ, что беретъ Дарвина подъ свою защиту отъ моихъ нападокъ на "пангенезисъ". Правда, я одинъ изъ первыхъ (двадцать лѣтъ тому назадъ) категорически высказался о ненаучности и безплодности этого ученія, а позднѣе высказывалъ то же и о всѣхъ пародіяхъ на него, вродѣ пресловутаго вейсманизма, наконецъ, оцѣненнаго по достоинству даже нѣмецкою критикой. Но позднѣе я узналъ, что и самъ Дарвинъ сталъ критически относиться къ своей гипотезѣ, довольно энергично называя ее "мусоромъ" (It is all rubbish to have speculated as Jhave done). Если бы г. Филипповъ изучалъ дарвинизмъ хотя бы "на русской почвѣ", то узналъ бы это изъ моихъ популярныхъ статей и не очутился бы въ комическомъ положеніи непризваннаго защитника Дарвина -- противъ Дарвина.
   
   Законъ Мальтуса, съ математическою очевидностью вытекающій, съ одной стороны, изъ ограниченности поверхности обитаемой нами планеты или еще ранѣе изъ ограниченности получаемой этою поверхностью лучистой энергіи солнца, а съ другой -- изъ присущей всѣмъ организмамъ способности не только воспроизводить себѣ подобныхъ, но при этомъ неизмѣнно размножаться,-- этотъ законъ неотразимо приводитъ насъ къ заключенію, что число осуществляющихся органическихъ формъ ничтожно въ сравненіи съ числомъ возникающихъ и погибающихъ, такъ сказать, въ состояніи возможности.
   Что этотъ процессъ аналогиченъ процессу выпалыванія, который практикуется садоводомъ на его грядкахъ, также само собою очевидно. Остается убѣдиться, что и результатъ этой браковки будетъ въ обоихъ случаяхъ аналогиченъ, что это будетъ дѣйствительно процессъ отбора. Въ самомъ дѣлѣ, какое обстоятельство явится рѣшающимъ, опредѣляющимъ дальнѣйшую судьбу тѣхъ многочисленныхъ сѣмянъ, которыя являются конкурентами на клочокъ земли, достаточный только для одного растенія? Вспомнимъ съ дѣтства врѣзавшуюся въ нашу память поэтическую картину притчи о сѣятелѣ. Что оградитъ организмъ отъ всѣхъ невзгодъ, грозящихъ ему при самомъ вступленіи въ жизнь, что опредѣлитъ участь даже тѣхъ сѣмянъ, которыя упадутъ на землю добрую, но не достаточную для того, чтобы возростить ихъ всѣхъ? Конечно, особенности ихъ собственной организаціи, ихъ достоинства, ихъ совершенство.
   Прежде чѣмъ пойти далѣе, намъ необходимо условиться относительно точнаго примѣненіи этого слова, нерѣдко употребляемаго безъ строго-опредѣленнаго смысла и, во всякомъ случаѣ, въ устахъ морфолога и физіолога получающаго совершенно различное значеніе. Для морфолога совершенство или болѣе высокая организація -- почти синонимъ большей сложности, большей степени дифференцированія. Для морфолога признакомъ менѣе совершеннаго, низшаго существа служатъ простота, элементарность его строенія, меньшая обособленность органовъ и связанныхъ съ нимъ отправленій. Съ возростаніемъ числа функцій, съ увеличеніемъ числа органовъ, имъ соотвѣтствующихъ, съ усложненіемъ ихъ строенія, существа восходятъ по ступенямъ морфологической лѣстницы; мы называемъ ихъ высшими, болѣе совершенными, въ абсолютномъ смыслѣ, т.-е. безъ отношенія къ условіямъ ихъ существованія. Въ иномъ смыслѣ представляется намъ это понятіе о совершенствѣ съ физіологической точки зрѣнія. Здѣсь мѣрой совершенства является только соотвѣтствіе между организаціей и условіями существованія организма,-- соотвѣтствіе, такъ сказать, между цѣлью и средствомъ, безъ отношенія къ абсолютной сложности организаціи {Понятно, что самая дифференцировка, спеціализація органовъ, въ силу начала полезности физіологическаго раздѣленія труда, можетъ быть полезна,-- здѣсь морфологическое и физіологическое понятія о совершенствѣ будутъ совпадать.}. Польза организма или, еще опредѣленнѣе, его приспособленность къ жизненной средѣ -- вотъ критеріумъ его физіологическаго совершенства. Но само собою понятно, что совершенство приспособленія можетъ и не идти рука объ руку съ усложненіемъ. Съ одной стороны, разрѣшеніе той же задачи простѣйшими путями должно быть признано за признакъ совершенства во второмъ изъ указанныхъ смысловъ: любая историческая коллекція какихъ-нибудь сложныхъ механизмовъ или вообще человѣческихъ изобрѣтеній можетъ служить тому доказательствомъ, -- первоначальныя попытки обыкновенно отличаются большею сложностью въ сравненіи съ позднѣйшими. Съ другой стороны, физіологическое совершенство можетъ быть даже несомнѣнною деградаціей, регрессомъ въ смыслѣ морфологическомъ. Съ упрощеніемъ задачи можетъ упрощаться и средство ея разрѣшенія. Это всего нагляднѣе выражается въ явленіяхъ паразитизма. Паразитное растеніе утрачиваетъ самый существенный изъ своихъ органовъ -- листъ; замѣняетъ сложно-организованный корень присосками; во всей своей организаціи, даже во внѣшнемъ обликѣ, начинаетъ напоминать грибъ,-- но ни индивидуальная, ни видовая жизнь отъ этого не страдаетъ. Паразитирующее животное утрачиваетъ свои органы движенія и чувства, соотвѣтственно съ чѣмъ понижается организація и его нервной системы, но для новыхъ, упрощенныхъ условій его существованія все это было было бы излишнимъ, безполезнымъ бременемъ,-- слѣдовательно, его, пониженная въ морфологическомъ смыслѣ, организація, въ смыслѣ приспособленія, является усовершенствованной. Но, какъ мы видѣли во второй лекціи, коренной вопросъ заключается именно въ объясненіи этого соотвѣтствія между организаціей и потребностями организма. Одна сложность формы еще не представляется намъ вопросомъ,-- сложной можетъ быть форма и неорганическихъ тѣлъ, напримѣръ, какихъ-нибудь дендритовъ, металлическихъ деревьевъ, вызываемыхъ кристаллизаціей. Вопросъ, загадка возникаетъ лишь съ того момента, когда обнаруживается соотвѣтствіе между формой и ея отправленіемъ. Отсюда понятно, что самою настоятельною задачей науки стало разъясненіе этой біологической гармоніи, что лозунгомъ современной біологіи стало это слово приспособленіе. Общимъ ключомъ для этого объясненія и явилось ученіе о естественномъ отборѣ. Въ силу этого процесса, полезное становится какъ бы синонимомъ понятнаго. Содержаніе загадки совершенно извращается; непонятнымъ въ органическомъ мірѣ становится только безполезное, и его на дѣлѣ оказывается очень мало,-- настолько, однако, чтобы біологическая гармонія продолжала быть въ нашихъ глазахъ естественнымъ явленіемъ. Но эта польза, очевидно, должна быть исключительно личная, индивидуальная или видовая, и только въ случаяхъ сложныхъ взаимныхъ отношеній между организмами -- обоюдная. Понятно, въ чемъ эта новая телеологія отличается отъ прежней. Она, прежде всего, навсегда отрѣшается отъ того антропоцентрическаго взгляда, который тормазилъ въ былое время первые шаги современной астрономіи и такъ долго и упорно держался въ біологіи. Тщетно стали бы мы теперь искать въ природѣ организмовъ особенностей морфологическаго строенія или химическаго состава, исключительно служащихъ на пользу или для удовольствія человѣка,-- все, чѣмъ онъ пользуется, еще ранѣе служило на пользу самихъ организмовъ. Въ большей части случаевъ человѣкъ только угадалъ значеніе того или другого вещества или строенія и пріурочилъ ихъ для цѣлей, совершенно сходныхъ съ тѣми, для которыхъ они служили самому организму. Человѣкъ питается бѣлкомъ и крахмаломъ хлѣбныхъ зеренъ, но и растеніе отложило ихъ для питанія ростка; онъ лакомится сахаромъ плодовъ, но и растеніе отлагаетъ его какъ приманку для животныхъ. Человѣкъ пользуется растительнымъ волокномъ для своихъ тканей и снастей, но и въ растеніи оно играетъ ту же роль. Онъ сжигаетъ масло въ своихъ лампахъ, но растеніе еще ранѣе сжигало его въ процессѣ дыханія. Онъ пользуется воскомъ, смолами, каучукомъ и проч. для выдѣлки непромокаемыхъ издѣлій, но растеніе еще ранѣе нашло для нихъ то же примѣненіе. Наконецъ, онъ любуется яркими красками лепестковъ, наслаждается запахомъ цвѣтовъ, но и растеніе выработало ихъ въ тѣхъ же эстетическихъ видахъ, но только для приманки насѣкомыхъ. Что вѣрно по отношенію къ человѣку, то вѣрно по отношенію и къ другимъ существамъ. Польза, объясняемая естественнымъ отборомъ и прямо изъ него вытекающая, можетъ быть исключительно личная, эгоистическая или обоюдная. Естественный отборъ не даетъ объясненія для приспособленія вреднаго для существа, имъ обладающаго, но полезнаго исключительно для другого существа. И, вопреки не разъ высказываемымъ сомнѣніямъ, ни одного подобнаго случая не нашлось въ природѣ. Этотъ фактъ справедливо разсматриваютъ какъ одно изъ убѣдительнѣйшихъ провѣрочныхъ свидѣтельствъ въ пользу новаго и противъ прежняго міровоззрѣнія. Но естественный отборъ объясняетъ и полезность обоюдную -- и вотъ передъ современнымъ естествоиспытателемъ развертывается длинная вереница подобныхъ фактовъ. Пчела собираетъ медъ съ цвѣтовъ,-- не значитъ ли, что растеніе безсознательно работаетъ на пчелу, заготовляя ей пищу? Открытый Шпренгелемъ ровно сто лѣтъ тому назадъ, но не оцѣненный по достоинству, фактъ опыленія растеній насѣкомыми получаетъ, при свѣтѣ новаго ученія, совершенно иной смыслъ и разростается въ обширную литературу, разъясняющую обоюдную пользу этого крайне сложнаго и безконечно-разнообразнаго приспособленія, тѣсно связывающаго въ одно гармоническое цѣлое жизнь растеній и насѣкомыхъ. Рядомъ съ этими явленіями, все подъ вліяніемъ тѣхъ же идей объ обоюдной пользѣ, открывается еще совершенно новая область взаимныхъ отношеній между организмами, получившая названіе явленій симбіоза, т.-е. союза взаимопомощи между разнороднѣйшими организмами, иногда принадлежащими къ различнымъ царствамъ природы. Самымъ разительнымъ и наиболѣе прочно установленнымъ въ этомъ направленіи фактомъ служитъ, какъ извѣстно, открытіе сложной, двойственной природы организмовъ, составившихъ, теперь уже не существующій, самостоятельный классъ лишайниковъ {Желающіе знакомиться подробнѣе съ относящимися сюда фактами найдутъ ахъ изложеніе въ моей лекціи Растете сфинксъ. (Лекціи, и рѣчи. Москва, 1887 г.). Этимъ моднымъ словомъ симбіозъ нерѣдко злоупотребляютъ: такъ, наприм., по моему мнѣнію, его примѣненіе совершенно неудачно но отношенію къ сложнымъ явленіямъ зараженія корней бобовыхъ растеній микроорганизмомъ, играющимъ значеніе въ питаніи этихъ растеній атмосфернымъ азотомъ.}. Этотъ союзъ гриба съ водорослью, напоминающій союзъ слѣпого съ хромымъ, у довле творительно объясняется обоюдною пользой, чрезъ взаимное дополненіе свойствъ, недостающихъ каждому участнику въ отдѣльности.
   Такимъ образомъ, начало естественнаго отбора даетъ ключъ для объясненія полезныхъ приспособленій, индивидуальныхъ видовыхъ и обоюдныхъ, порою между существами самыми разнородными. Какъ только этотъ ключъ былъ найденъ, измѣнилось и самое отношеніе натуралистовъ къ своей задачѣ: на мѣсто прежняго скептическаго отношенія къ телеологическому направленію явилась увѣренность, что природа не терпитъ безполезнаго, даже лишняго, что при такой напряженной браковкѣ, которой подвергаются организмы, все безполезное, а тѣмъ болѣе вредное должно рано или поздно исчезать. Отсюда, съ небывалою прежде силой, возникло убѣжденіе, что все въ организаціи живыхъ тѣлъ должно имѣть служебное значеніе, что всякой формѣ должно соотвѣтствовать отправленіе, и болѣе чѣмъ тридцатилѣтнее господство этого направленія въ наукѣ неизмѣнно подтверждаетъ его справедливость {См. мою статью: Факторы органической эволюціи. Русская Мысль 1890 г.}.
   Мы уже отмѣтили въ предшествующей лекціи коренное различіе современнаго воззрѣнія на происхожденіе біологической гармоніи отъ прежняго; это тѣмъ болѣе необходимо, что отъ времени до времени все еще дѣлаются попытки вернуться, хотя въ замаскированной формѣ, къ старому воззрѣнію. Одни, назовемъ хоть не такъ давно умершаго Негели, пытаются отстоять мысль, что совершенствованіе (какъ въ морфологическомъ, такъ и въ физіологическомъ смыслѣ) является результатомъ какого-то внутренняго, присущаго организмамъ стремленія въ извѣстномъ опредѣленномъ направленіи,-- стремленія, представляющаго первичный, не поддающійся анализу фактъ. Противъ допущенія такого общаго, присущаго организмамъ стремленія къ совершенству въ морфологическомъ смыслѣ, справедливо возражаетъ Неймайеръ, говоря, что если палеонтологическая лѣтопись свидѣтельствуетъ въ общихъ чертахъ о поступательномъ движеніи органическаго міра, то въ частностяхъ она же доставляютъ намъ примѣры группъ, останавливающихся въ своемъ развитіи и даже регрессирующихъ. Другіе, какъ напримѣръ, Дельпино, пытаются распространить и на растеніе то объясненіе, которое Ламаркъ безуспѣшно предлагалъ по отношенію къ животному, т.-е. измѣненіе организаціи подъ вліяніемъ собственныхъ усилій, проявленія води самого организма. Если эта несчастная мысль была главною причиной неудачи ученія Ламарка, то что же сказать о ея примѣненіи къ растенію? Съ точки же зрѣнія Дарвина и отчасти, какъ мы видѣли, Конта совершенство есть сложный результатъ двухъ факторовъ: пластичности организмовъ, не представляющей никакого опредѣленнаго направленія, и другого фактора, прилаживающаго ихъ къ условіямъ существованія и направляющаго ихъ неизмѣнно въ смыслѣ наилучшаго приспособленія. Понятна различная логическая цѣнность двухъ противуположныхъ воззрѣній; между тѣмъ какъ первое изъ указанныхъ объясненій ничего не объясняетъ, а только повторяетъ фактъ въ болѣе туманныхъ выраженіяхъ {Несостоятельность этого объясненія особенно ясно обнаруживается у Ламарка: объясняя существованіе восходящей лѣстницы организацій присущимъ имъ стремленіемъ къ совершенствованію, онъ доказываетъ необходимость этого стремленія самымъ фактомъ существованія этой лѣстницы, т.-е. впадаетъ въ ложный кругъ.}, послѣднее даетъ ему реальное объясненіе. Позволю себѣ, для поясненія своей мысли, прибѣгнуть къ наглядному сравненію. Кого не тѣшилъ въ дѣтствѣ слѣдующій забавный опытъ: засунешь за рукавъ колосъ ржи, соломиной кверху, позабудешь о немъ, ходишь, бѣгаешь и, къ удивленію своему, замѣчаешь, что онъ не только не вывалился изъ рукава, а упорно ползетъ вверхъ; вотъ онъ уже у локтя, вотъ доползъ и до плеча. Какъ отнесутся къ этому факту мыслители указанныхъ двухъ направленій? Одинъ, не давая себѣ труда анализировать сложное явленіе, глубокомысленно изречетъ, что колосъ ползетъ вверхъ по рукаву потому, что ему присуще стремленіе кверху. Другой укажетъ на ости и безчисленныя щетинки, направленныя внизъ и препятствующія движенію въ этомъ направленіи. Колосъ, очевидно, получаетъ, при ходьбѣ и размахиваніи рукой, толчки по всѣмъ направленіямъ, вверхъ, въ бока и внизъ, и внизъ можетъ быть чаще, чѣмъ въ другихъ направленіяхъ, но всѣ толчки внизъ тормазятся этими остями и щетинками и, такимъ образомъ, случайные, не имѣющіе опредѣленнаго направленія толчки слагаются въ одно опредѣленное восходящее движеніе. Вотъ несложное и строго реальное объясненіе факта. Такъ и съ поступательнымъ движеніемъ органическаго міра: организмы получаютъ изъ внѣшняго міра толчки, заставляющіе ихъ двигаться, т.-е. измѣняться по всевозможнымъ направленіямъ,-- только отборъ, парализуя всѣ шаги назадъ, т.-е. все не имѣющее значенія полезнаго приспособленія, упорядочиваетъ это движеніе, сообщаетъ ему одно опредѣленное направленіе вверхъ, впередъ по пути къ наибольшему совершенству.
   Изъ всего сказаннаго ясно, что главную услугу ученіе о естественномъ отборѣ принесло въ томъ направленіи, которое мы назвали физіологическимъ,-- въ смыслѣ разрѣшенія вѣковой загадки о цѣлесообразности организаціи, о строгомъ соотвѣтствіи между формой и ея отправленіемъ. Но, прежде чѣмъ перейти къ подробному анализу этой наиболѣе существенной стороны ученія, остановимся на разсмотрѣніи той роли, которую оно сыграло въ разрѣшеніи морфологической задачи,-- въ объясненіи той біологичеческой загадки, передъ которой безпомощно остановились такіе умы, какъ Ламаркъ и Контъ.
   Въ четвертой лекціи мы видимъ, что, даже доказавъ несостоятельность догмата о безусловномъ постоянствѣ видовъ, мы тѣмъ не объясняемъ еще вполнѣ современнаго строя органическаго міра съ его, въ большинствѣ случаевъ, порванными звеньями, производящими впечатлѣніе общей цѣпи лишь подъ условіемъ разсматриванія ея. съ отдаленной точки зрѣнія, дозволяющей обнять ее въ цѣломъ и не видѣть повсемѣстныхъ разрывовъ. Видѣли мы также, что эта антиномія -- единство при обзорѣ цѣлаго и разрозненность при изученіи его въ частностяхъ -- не устраняется и попыткой видѣть въ ученіи о видѣ только послѣдній отголосокъ положенія реалистовъ о реальности "универсалій" {Нѣкоторые натуралисты, какъ, напримѣръ, Годри, дѣлаютъ ошибку, приписывая реалистамъ воззрѣнія номиналистовъ и наоборотъ.}. Напротивъ того, мы пришли къ заключенію, что истина не на сторонѣ Шлейдена, склоняющагося къ этому объясненію, а на сторонѣ Капта и другихъ мыслителей, признающихъ за естественно-историческимъ видомъ нѣчто отличающее его отъ вида логическаго и сообщающее ему печать реальности.
   Что могло сдѣлать для разъясненія этого, казалось бы, чисто-морфологическаго затрудненія, то физіологическое начало полезности, которое легло въ основу ученія о естественномъ отборѣ? Можно ли, исходя изъ этого начала, логически неизбѣжно придти къ заключенію, что историческій процессъ образованія органическихъ формъ не только могъ, но и долженъ былъ совершиться такимъ путемъ, что несомнѣнно неразрывная цѣпь живыхъ существъ порывалась на отдѣльныя звенья, съ постоянно возростающими между ними промежутками?
   Посмотримъ, какъ успѣлъ Дарвинъ разрѣшить и эту задачу. Съ логической, философской точки зрѣнія, это, несомнѣнно, одна изъ самыхъ оригинальныхъ, блестящихъ сторонъ его ученія, и невольно удивляешься тому, какъ относительно мало ее оцѣнили даже самые ревностные сторонники великаго ученаго. Всего нагляднѣе выступаетъ это въ талантливо изложенной книгѣ недавно умершаго Роменеса Darwin and after Darwin, гдѣ объ этой старонѣ ученія совсѣмъ не упоминается. А, между тѣмъ, теперь мы знаемъ, какъ дорожилъ именно этою стороной своей теоріи самъ Дарвинъ. Вотъ что пишетъ онъ въ своей автобіографіи:
   "Въ іюнѣ 1842 года я доставилъ себѣ удовольствіе набросать карандашомъ на 35 страничкахъ сжатый очеркъ своей теоріи. Лѣтомъ 1844 г. онъ разросся до 230 страницъ; тщательно переписанная рукопись хранится у меня до сихъ поръ. Но въ то время я упустилъ изъ виду одну задачу громадной важности, и не могу себѣ объяснить, иначе, какъ на основаніи принципа Колумбова яйца, какъ могъ я проглядѣть и самую задачу, и ея разрѣшеніе? Задача заключалась въ объясненіи того факта, что органическія существа, связанныя общимъ происхожденіемъ, стремятся, по мѣрѣ измѣненія, расходиться въ своихъ признакахъ. Это расхожденіе съ очевидностью вытекаетъ изъ самаго факта группировки видовъ въ роды, родовъ въ семейства, семействъ въ отряды и такъ далѣе. Я могу превосходно припомнить то мѣсто по дорогѣ въ Доунъ, гдѣ, сидя въ каретѣ, я, къ неописанной своей радости, напалъ на разрѣшеніе этой задачи".
   Начало, названное Дарвиномъ расхожденіемъ признаковъ (divergence of character), разрѣшаетъ противорѣчіе, такъ наглядно выставленное на видъ Контомъ, объясняя, почему органическая цѣпь не только можетъ, но, въ силу естественнаго отбора, должна разбиваться на отдѣльныя звенья,-- почему органическій міръ таковъ, какимъ мы его знаемъ въ дѣйствительности, а не таковъ, какимъ онъ, казалось бы, долженъ былъ бытъ, если допустить его происхожденіе путемъ непрерывнаго историческаго процесса.
   Здѣсь именно, какъ я замѣтилъ выше, Дарвину сослужило службу то сравненіе съ искусственнымъ отборомъ, которое такъ часто ставили и продолжаютъ ставить ему въ укоръ {Такъ, наприм., и г. Филипповъ въ сотый или тысячный разъ распространяется о метафоричности лежащихъ въ основѣ этого ученія выраженіи "борьба", "отборъ" и т. д., очень хорошо зная, что и Дарвинъ, и дарвинисты впередъ съ этимъ согласны. Ничего не можетъ быть безплоднѣе такихъ разсужденій о прямомъ смыслѣ терминовъ, переносный смыслъ которыхъ всякому извѣстенъ. Не только научный языкъ, но и обычная рѣчь можетъ на каждомъ шагу доставить неистощимый источникъ для такихъ упражненій. Вотъ, наприм., физики говорятъ, что проволока сопротивляется току, да еще тонкая сопротивляется болѣе, чѣмъ толстая, или, еще лучше, я въ эту минуту пишу перомъ на листѣ, но это перо -- не перо, потому что оно стальное, и этотъ листъ -- не листъ, потому что онъ бумажный. Какое богатое поприще для псевдо-философскихъ измышленій!}. Если бы точкой отправленія Дарвину служило болѣе общее и опредѣленное понятіе "элиминаціи" Конта или позднѣйшее спенсеровское "переживаніе наиболѣе приспособленнаго", а не спеціальное понятіе "искусственнаго отбора", отъ его вниманія, вѣроятно, ускользнула бы одна изъ плодотворнѣйшихъ аналогій, составляющихъ преимущество его теоріи передъ воззрѣніями Ламарка и Конта.
   "Какъ и въ другихъ случаяхъ,-- говоритъ Дарвинъ,-- я пытался пролить свѣтъ на этотъ вопросъ, исходя изъ нашихъ домашнихъ породъ. И въ этомъ направленіи мы встрѣчаемъ аналогію". Если мы обратимъ вниманіе на результаты продолжительнаго дѣйствія искусственнаго отбора, то замѣтимъ, что самою постоянною чертой этого процесса является стремленіе его продуктовъ все болѣе и болѣе разнообразиться, все болѣе и болѣе различаться между собою, увеличивая промежутки между когда-то сходными формами. Это само собою объясняется спеціализаціей задачъ, преслѣдуемыхъ человѣкомъ. Свойства тяжелой возовой лошади и легкаго скакуна несовмѣстимы въ одномъ животномъ, и вотъ, сообразно той цѣли, которой задается человѣкъ, онъ будетъ цѣнить свойства, болѣе и болѣе приближающіяся къ одному изъ предѣльныхъ типовъ, пренебрегая исходною формой, которая совмѣщаетъ, или, выражаясь точнѣе, почти лишена тѣхъ и другихъ качествъ крайнихъ формъ. То же оправдывается на любомъ примѣрѣ. Изъ дикаго родича нашей капусты получились формы, въ которыхъ предметомъ отбора сталъ любой почти органъ, начиная съ корня и кончая цвѣтами. Какъ на самые крайніе и несовмѣстимые примѣры, можно указать на кочанную капусту и на одну любопытную разновидность, изъ стволовъ которой изготовляютъ трости. Трость не станешь глодать и на кочанъ опираться, или, съѣвъ кочанъ, не получишь изъ него на слѣдующій годъ высокаго стебля. Очевидно, задавшись одной изъ двухъ несовмѣстимыхъ задачъ, культиваторъ будетъ истреблять всѣ формы, которыя не удовлетворяютъ ни той, ни другой. Такой результатъ, являющійся въ приведенныхъ случаяхъ неизбѣжнымъ, вслѣдствіе несовмѣстимости двухъ направленій измѣненія, еще чаще является слѣдствіемъ капризовъ вкуса, моды и т. д. Всего нагляднѣе это обнаружилось опять-таки на голубиныхъ породахъ. "Любитель не цѣнитъ среднихъ формъ; онъ восхищается только крайностями". Такимъ образомъ, чѣмъ строже примѣняется отборъ, тѣмъ неизбѣжнѣе въ числѣ его результатовъ будетъ исчезаніе среднихъ, связующихъ, переходныхъ формъ, тѣмъ ближе группировка искусственныхъ породъ будетъ представлять намъ сходство съ общею картиной, являемою намъ органическимъ міромъ, т.-е. мы будемъ имѣть группы, носящія очевидныя черты сходства, притомъ, въ различныхъ степеняхъ, но еще болѣе очевидно лишенныя наличныхъ между собою переходовъ. Такъ, въ Англіи, гдѣ охотники до голубей довели свое искусство до крайняго предѣла, Дарвинъ не могъ найти промежуточныхъ формъ между нѣкоторыми крайними представителями и, только обратившись въ своихъ поискахъ въ Персію, Индію и на островъ Яву, нашелъ эти missing links, т.-е. Формы, связующія ихъ съ общимъ предкомъ. Значитъ, въ Англіи однимъ изъ послѣдствій строгаго отбора голубиныхъ породъ явилось уничтоженіе промежуточныхъ, связующихъ звеньевъ, такъ сказать, заметаніе слѣдовъ историческаго процесса ихъ образованія.
   Здѣсь, какъ и въ общемъ вопросѣ объ аналогіи между искусственнымъ и естественнымъ отборомъ, возникаетъ вопросъ, что же поставимъ мы на мѣсто человѣка, сознательно удовлетворяющаго свои потребности, свои прихоти? Очевидно, въ частномъ, какъ и въ общемъ объясненіи ключомъ долженъ являться тотъ же принципъ полезности. Но какую же пользу могутъ извлекать живыя существа изъ этого начала расхожденія признаковъ? Повидимому, это начало исключительно формальное, морфологическое, какимъ же образомъ усмотримъ мы въ немъ признаки полезнаго приспособленія? Чѣмъ разнообразнѣе становятся организмы, тѣмъ просторнѣе имъ становится на землѣ, тѣмъ болѣе свободныхъ мѣстъ находятъ они въ природѣ,-- понятно, подъ условіемъ, чтобъ и это разнообразіе касалось существенныхъ сторонъ организаціи. Выбравшись на сушу, поднявшись на воздухъ, живыя существа -- растенія и животныя -- устранялись отъ конкурренціи обитателей морей, составлявшихъ первоначально исключительное населеніе земли. То, что понятно въ такихъ общихъ чертахъ при сравненіи обитателей различныхъ стихій, оказывается вѣрнымъ и по отношенію менѣе глубокихъ различій. Какъ наземная флора и фауна должны были образоваться изъ флоры и фауны водъ и, притомъ, чрезъ посредство организмовъ, первоначально приспособленныхъ и къ той, и къ другой средѣ, но уступившихъ впослѣдствіи мѣсто своимъ болѣе спеціализировавшимся потомкамъ, такъ было и во всякомъ менѣе рѣзкомъ случаѣ расхожденія признаковъ. Не только разнообразя свою среду, но и разнообразя свое отношеніе къ этой средѣ, предъявляя ей отличныя отъ другихъ формъ требованія или удовлетворяя ихъ иными путями, организмъ какъ бы находитъ новое или лучше обезпечиваетъ за собой старое мѣсто въ природѣ. Пояснимъ это положеніе нѣсколькими примѣрами. Земляное растеніе, для своего существованія, нуждается въ солнечномъ свѣтѣ: подъ густымъ навѣсомъ сплошной древесной растительности можетъ существовать только чахлая травянистая растительность, но грибы находятъ здѣсь для себя всѣ благопріятныя условія -- тлѣющее органическое вещество и влагу. Широколиственное растеніе не можетъ развить своей листовой пластины подъ покровомъ такой же широкой пластины другого растенія, но узкія, прямостоячія былинки свободно проникнутъ между разрѣзами горизонтально разстилающихся пластинъ другого растенія и раздѣлятъ съ нимъ падающій на нихъ свѣтъ,-- однѣ лучше используютъ лучи утренняго и вечерняго, а другіе лучи полуденнаго солнца. То же примѣнимо и къ химическимъ условіямъ среды. Бобовое растеніе, выработавшее сложнымъ путемъ способность пользоваться свободнымъ азотомъ атмосферы, уживается рядомъ со злакомъ лучше, чѣмъ другое растеніе, черпающее свой азотъ изъ одного и того же почвеннаго источника. Справедливость этого положенія, что различіе организаціи есть прямой залогъ болѣе успѣшнаго совмѣстнаго существованія, подкрѣпляется давно извѣстными сельскимъ хозяевамъ цифрами. Смѣшанная трава даетъ болѣе сѣна съ данной площади, чѣмъ однородная.
   И такъ, большая степень отличія каждаго существа отъ существъ съ нимъ сходныхъ уже сама въ себѣ можетъ быть разсматриваема, какъ полезное приспособленіе, обезпечивающее за нимъ какъ бы новое, незанятое мѣсто въ природѣ. Изъ трехъ потомковъ какой-нибудь формы болѣе вѣроятія на сохраненіе будутъ имѣть двѣ крайнія формы, пути которыхъ наиболѣе расходятся, а не та, путь которой до нѣкоторой степени совпадаетъ съ путями каждой изъ этихъ двухъ, въ ихъ спеціальномъ направленіи, болѣе приспособленныхъ формъ. Однимъ изъ неотразимыхъ логическихъ выводовъ ученія о естественномъ отборѣ является это объясненіе стремленія органическаго міра къ разнообразію и къ одновременному уничтоженію промежуточныхъ звеньевъ между этими безконечно разнообразными формами. То, что было камнемъ преткновенія для Ламарка и Конта, легло во главу угла стройнаго зданія дарвинизма. Дарвинъ не долженъ, подобно Ламарку, прибѣгать къ совершенно неправдоподобному предположенію, что эти промежуточныя формы схоронились гдѣ-то въ неизвѣданныхъ уголкахъ земли; къ тому же, уголковъ этихъ почти уже не осталось. Онъ прямо заявляетъ, что, на основаніи его теоріи, ихъ нѣтъ повода даже искать, что онѣ не могли, не должны были сохраниться. Въ этомъ заключается одно изъ важнѣйшихъ преимуществъ его ученія, которое, конечно, болѣе всего было бы оцѣнено Коптомъ, не сдававшимся на вѣскіе, по его мнѣнію, доводы Ламарка, главнымъ образомъ, на томъ основаніи, что разрозненность, разобщенность формъ современнаго органическаго міра, очевидно, болѣе гармонировала съ воззрѣніями Кювье, чѣмъ съ воззрѣніями Ламарка.
   Но если эти отсутствующія звенья и не должны были сохраниться, то, тѣмъ не менѣе, они должны были когда-то существовать. Что же говоритъ въ пользу ихъ существованія современное естествознаніе? Еще въ первой лекціи мы видѣли, что, даже при господствѣ догмата о неподвижности видовъ, двѣ отрасли естествознанія неизмѣнно свидѣтельствовали о сходствѣ живыхъ существъ какъ между собою, такъ и съ формами уже вымершими; эти отрасли -- морфологія (сравнительная анатомія съ эмбріологіей) и палеонтологія. Спрашивается, то, что пріобрѣтено этими науками со времени окончательнаго водворенія въ наукѣ обратнаго взгляда, соотвѣтствуетъ ли тѣмъ надеждамъ и требованіямъ, которыя вправѣ предъявить имъ новое ученіе? Вопреки неоднократнымъ попыткамъ утверждать противное, можно сказать, что всѣ успѣхи этихъ паукъ за послѣднія три-четыре десятилѣтія представляютъ одинъ непрерывный аргументъ въ его пользу. Конечно, немыслимо представить здѣсь хотя бы самый блѣдный очеркъ того, что сдѣлано въ этомъ направленіи за указанный періодъ. Остановлюсь только бѣгло на нѣкоторыхъ изъ самыхъ выдающихся примѣровъ, выбравъ ихъ для систематическихъ единицъ различныхъ порядковъ, и, притомъ, останавливаясь на фактахъ какъ морфологическихъ, такъ и палеонтологическихъ.
   Прежде всего, остановлюсь на результатахъ дѣятельности одного ученаго, по времени опередившаго переворотъ, произведенный въ біологіи дарвинизмомъ, и потому особенно способствовавшаго той легкости, съ которою идеи Дарвина принялись на почвѣ растительной морфологіи,-- ученаго, изслѣдованія котораго представляютъ одно изъ величайшихъ завоеваній въ области описательнаго естествознанія вообще, но имя котораго почти неизвѣстно за предѣлами ограниченнаго круга спеціалистовъ. Какой образованный человѣкъ, сколько-нибудь интересующійся естествознаніемъ, не слыхалъ именъ Фохта, Шлейдена, Молешота, Негели и множества другихъ, а, между тѣмъ, положительныя заслуги этихъ ученыхъ ничтожны въ сравненіи съ результатами изслѣдованій этого почти неизвѣстнаго -- Вильгельма Гофмейстера. "Когда восемь лѣтъ спустя послѣ появленія изслѣдованій Гофмейстера появилась теорія Дарвина,-- пишетъ въ своей Исторіи ботаники Саксъ,-- сродство между двумя большими отдѣлами растительнаго царства было такъ прочно установлено, такъ очевидно, что теоріи единства происхожденія организмовъ пришлось только признать то, что генетическая морфологія уже на дѣлѣ доказала". "То, что Геккель, послѣ появленія книги Дарвина, назвалъ филогенетическимъ методомъ, Гофмейстеръ уже задолго до него осуществилъ на дѣлѣ самымъ блистательнымъ образомъ". Не странно ли, что такая великая научная заслуга до сихъ поръ почти неизвѣстна въ болѣе широкихъ кругахъ образованныхъ людей, а имя одного изъ самыхъ крупныхъ научныхъ дѣятелей вѣка не пользуется заслуженною славой {Мнѣ всегда казалось,-- и не думаю, чтобы въ этомъ высказывалось только пристрастіе ученика къ своему учителю,-- что даже нѣмецкіе ученые, всегда готовые преувеличивать заслуги своихъ соотечественниковъ (стоитъ вспомнить тотъ ореолъ, которымъ окружается теперь имя Вейсмана, какъ преемника, будто бы, Дарвина), но по отношенію къ Гофмейстеру положительно несправедливы.}? Я полагаю, одного этого достаточно для того, чтобы нѣсколько подробнѣе на ней остановиться. Во всѣхъ классификаціяхъ какъ растительнаго, такъ и животнаго міра, конечно, не было болѣе крупныхъ, болѣе глубоко между собою различающихся отдѣловъ, какъ два отдѣла или полуцарства растеній, носящіе названія явно и тайнобрачныхъ, цвѣтковыхъ и споровыхъ. Первыя, къ которымъ относится большая часть извѣстныхъ въ обыкновенной жизни растеній, характеризуются тѣмъ, что размножаются сѣменами, очень сложными тѣлами, являющимися въ результатѣ процесса оплодотворенія, совершающагося въ цвѣткѣ. Вторые, между болѣе извѣстными представителями которыхъ можно назвать папоротники, мхи, грибы, видимо размножаются такъ называемыми {} спорами, т.-е. отдѣльными, разсыпающимися въ видѣ пыли клѣточками (стоитъ вспомнить темную пыль, осыпающуюся съ изнанки листьевъ папоротниковъ, изъ урночекъ мховъ или поднимающуюся облачкомъ изъ раздавленнаго подъ ногою дождевика). Незадолго до появленія классическихъ трудовъ Гофмейстера было прочно установлено существованіе у споровыхъ растеній органовъ полового размноженія, по своимъ микроскопическимъ размѣрамъ ускользавшихъ отъ обычнаго наблюденія. Но за то, также недавно, Шлейденомъ была внесена въ науку глубокая смута его теоріей цвѣтка, сводившеюся къ отрицанію существованія у цвѣтковыхъ растеній полового размноженія. Шлейденъ, а по его слѣдамъ и цѣлый рядъ выдающихся ученыхъ пытались доказать, что клѣточка пыльцы не оплодотворяющій, а яичко не оплодотворяемый органъ. Первая, по мнѣнію этихъ ученыхъ, только спора, вторая -- только пріемникъ, въ которомъ эта спора удобно проростаетъ, между тѣмъ какъ у споровыхъ она проростаетъ прямо на землѣ. Гофмейстеру, прежде всего, пришлось опровергнуть эту хитросплетенную и, казалось, опиравшуюся на точныя наблюденія разрушительную теорію, и онъ блистательно выполнилъ эту задачу въ своемъ изслѣдованіи Образованіе зародыша явнобрачныхъ, которымъ навсегда уничтожилъ шлейденовскую теорію и положилъ прочное основаніе современному ученію о половомъ процессѣ у сѣменныхъ растеній. По тѣмъ рѣзче выступило различіе между такимъ споровымъ растеніемъ, какъ, наприм., папоротникъ, и типическимъ сѣменнымъ растеніемъ. Гофмейстеръ предпринялъ колоссальный трудъ изслѣдованія исторіи развитія представителей всѣхъ классовъ споровыхъ растеній, начиная съ мховъ, и простѣйшихъ представителей сѣменныхъ, такъ называемыхъ голосѣмянныхъ. Я говорю -- колоссальный трудъ, потому что изучающій его Сравнительныя изслѣдованія надъ прорастаніемъ, развитіемъ и плодоношеніемъ высшихъ тайнобрачныхъ выноситъ впечатлѣніе, что это плодъ многолѣтнихъ изслѣдованій десятковъ ученыхъ, а, между тѣмъ, это былъ результатъ двухъ-трехлѣтнихъ трудовъ одного человѣка, притомъ, даже не присяжнаго ученаго {Знавшіе Гофмейстера въ это время разсказываютъ, что онъ помогалъ своему отцу, извѣстному книжному и нотному торговцу въ Лейпцигѣ, занимаясь въ комнатѣ, сосѣдней съ магазиномъ, и переходя отъ прилавка прямо къ микроскопу, за которымъ дѣлалъ свои великія открытія.}. Можно смѣло сказать, что едва ли какая книга въ области описательнаго естествознанія содержитъ такое широкое обобщеніе, какъ то, которое заключается въ нѣсколькихъ заключительныхъ страницахъ Сравнительныхъ изслѣдованій. Читая эти безцвѣтнымъ, дѣловито-тяжеловѣснымъ языкомъ изложенныя страницы, на первыхъ порахъ сомнѣваешься, точно ли уловилъ ихъ истинный смыслъ; какъ-то не вѣрится, чтобы въ такихъ скромныхъ выраженіяхъ въ первый разъ доводилось до свѣдѣнія ученаго міра открытіе такой громадной важности. Основная идея Гофмейстера, которую вотъ уже полвѣка и, можно сказать, до вчерашняго дня два поколѣнія ботаниковъ продолжаютъ развивать, далеко еще не исчерпавъ, сводится къ слѣдующему. Связующимъ звеномъ между споровыми и цвѣтковыми растеніями является то же, бросающееся въ глаза даже поверхностному наблюдателю, сходство между клѣточкой пыльцы и спорой. Но между тѣмъ какъ нѣкоторые ботаники прошлаго вѣка готовы были видѣть въ нѣкоторыхъ спорахъ пыльцу, т.-е. оплодотворяющее начало; между тѣмъ какъ для Шлейдена пыльца была только спора, т.-е. органъ безполаго размноженія, Гофхмейстеръ показалъ, что это сходство гораздо сложнѣе и, въ то же время, гораздо полнѣе, чѣмъ можно было предполагать. Онъ показалъ, что если у такихъ споровыхъ, какъ папоротники, мы въ цѣломъ жизненномъ циклѣ имѣемъ два смѣняющихся поколѣнія: всякому знакомое листоносное, безполымъ путемъ размножающееся спорами, и другое, знакомое только ботаникамъ, съ микроскопическими органами полового размноженія; если у сѣменныхъ растеній мы знаемъ какъ бы только одно половое поколѣніе съ его тычинками и пестиками, то это коренное различіе исчезаетъ, стушевывается при сравненіи высшихъ представителей споровыхъ, напримѣръ, плауновыхъ, съ низшими представителями сѣменныхъ, каковы голосѣменные (наши хвойные). Выходящее изъ споръ, половое поколѣніе, у папоротниковъ обоеполое, становится у высшихъ споровыхъ раздѣльнополымъ, соотвѣтственно чему появляются и двоякаго рода споры. Это поколѣніе все сокращается и упрощается, мало-по-малу утрачиваетъ свое самостоятельное существованіе, пока, наконецъ, у высшихъ сѣменныхъ остается только намекъ на него, сокрытый въ мужской спорѣ, т.-е. въ клѣточкѣ пыльцы, и въ женской спорѣ, т.-е. зародышевомъ мѣшкѣ, схороненномъ въ глубинѣ яичка. Гофмейстеръ могъ со справедливою гордостью сказать, что ему удалось перекинуть мостъ изъ одного полуцарства природы въ другое. Голосѣменныя, которымъ еще недавно отводили мѣсто между двудольными, навсегда заняли свое мѣсто на границѣ споровыхъ и цвѣтковыхъ, представляя самое несомнѣнное связующее звено, какого только могло ожидать эволюціонное ученіе. Этотъ выводъ морфологическаго изслѣдованія подкрѣпляется и непосредственнымъ свидѣтельствомъ исторіи, т.-е. палеонтологіей: голосѣменныя и во времени занимаютъ такое же несомнѣнное промежуточное положеніе между споровыми и сѣменными, какъ и въ естественной системѣ. Едва ли можно привести другой болѣе разительный примѣръ раскрытія связи между двумя обширными группами тамъ, гдѣ ея, казалось, невозможно было ожидать.
   Но противники эволюціоннаго ученія нерѣдко, и не безъ основанія, возражаютъ, что именно такія широкія обобщенія мало убѣдительны; доказывая только существованіе какого-то общаго плана въ строѣ органическаго міра, они не обнаруживаютъ еще непосредственнаго перехода. Они предъявляютъ палеонтологіи требованія раскрыть мельчайшіе шаги этого перехода между двумя близкими формами, которые вынудили бы признать, что одна изъ формъ фактически произошла отъ другой.
   Новѣйшіе успѣхи палеонтологіи удовлетворяютъ и этому требованію. Про талантливаго французскаго каррикатуриста Шевалье, болѣе извѣстнаго подъ именемъ Гаварни, разсказываютъ такой анекдотъ. Шевалье былъ привлеченъ къ суду за непочтительное изображеніе Луи-Филиппа, въ видѣ груши. Представъ передъ судьей, остроумный художникъ, вмѣсто защиты, попросилъ карандашъ и листъ бумаги и, нѣсколькими штрихами нарисовавъ на немъ портретъ Луи-Филиппа, обратился къ судьѣ съ вопросомъ: можно ли изображать короля такимъ?-- на что послѣдовалъ отвѣтъ судьи: конечно, можно. Тогда, съ изумительною быстротой, онъ набросалъ цѣлый рядъ такихъ изображеній, на одномъ концѣ котораго былъ несомнѣнный Луи-Филиппъ, а на другомъ столь же несомнѣнная груша, и съ напускною наивностью снова обратился къ судьѣ, прося его объяснить, гдѣ же оканчивалось дозволенное изображеніе и гдѣ начиналось оскорбленіе величества? Эта шутка талантливаго художника невольно приходитъ на мысль каждый разъ, когда видишь передъ собою, уже ставшій классическимъ, часто воспроизводимый рисунокъ извѣстнаго, недавно умершаго геолога Неймайера. Рисунокъ этотъ нагляднымъ образомъ показываетъ превращеніе одного ископаемаго, прѣсноводнаго моллюска изъ рода Palludina. Если закрыть рукою среднія фигуры, то мы имѣемъ передъ собой два рѣзко между собою различающихся вида или даже рода, но отнимите руку, взгляните на остальныя 15 промежуточныхъ фигуръ, и вы сознаетесь въ полной невозможности провести границу между этими крайними формами,-- такими нечувствительными степенями переходятъ онѣ одна въ другую. И всѣ эти остатки встрѣчаются въ послѣдовательныхъ отложеніяхъ, въ той же мѣстности (въ Славоніи), такъ что мы имѣемъ непосредственное историческое свидѣтельство, что это не искусно только подобранныя, а исторически преемственныя стадіи превращенія одной и той же формы. Едва ли не болѣе поразительную картину представляетъ сходная же находка, сдѣланная въ Штейнгеймѣ, въ Вюртембергѣ и тщательно изслѣдованная въ шестидесятыхъ и снова въ восьмидесятыхъ годахъ. Здѣсь, также въ послѣдовательныхъ слояхъ, встрѣчаются измѣненія раковины одного прѣсноводнаго моллюска, на одномъ предѣлѣ, имѣющаго видъ нашей обыкновенной плоской катушки (Planorbis), а на другомъ -- напоминающаго закрученную въ видѣ конической башенки Palludina, и, тѣмъ не менѣе, переходъ этотъ произошелъ совершенно нечувствительными, исторически-послѣдовательными ступенями. Эти и подобные имъ примѣры должны разъ навсегда зажать ротъ тѣмъ тщетно упорствующимъ противникамъ эволюціоннаго ученія, которые утверждаютъ, что показанія палеонтологіи такого же общаго и неопредѣленнаго характера, какъ и показанія морфологія, т.-е. указываютъ на какое-то скрытое сходство скачками, не обнаруживая непосредственнаго, нечувствительнаго перехода.
   Указавъ на доказательства, которыя можно привести въ пользу общаго происхожденія организмовъ, въ примѣненіи къ самой крупной и къ самой мелкой таксономической единицѣ -- къ полуцарству и къ виду, остановимся еще на нѣсколькихъ наиболѣе рѣзкихъ примѣрахъ, касающихся промежуточныхъ группъ, и, притомъ, такихъ примѣровъ, которые могутъ быть понятны безъ необходимыхъ въ такихъ случаяхъ рисунковъ. Главное обстоятельство, которое останавливаетъ на себѣ вниманіе эволюціониста, это -- обиліе въ ископаемомъ состояніи такъ называемыхъ коллективныхъ или синтетическихъ типовъ,-- типовъ, очевидно, совмѣщающихъ въ себѣ признаки формъ, теперь уже обособившихся и, въ силу дѣйствія начала расхожденія признаковъ, раздѣленныхъ глубокими промежутками. Одинъ изъ самыхъ разительныхъ и популярныхъ примѣровъ представляетъ палеонтологическая родословная нашей лошади. Эта родословная, въ установленіи которой видную роль игралъ трагически, во цвѣтѣ лѣтъ погибшій талантливый В. О. Ковалевскій, связываетъ постепеннымъ переходомъ нашу однокопытную лошадь съ ея трехкопытными предками, а черезъ нихъ и съ многокопытными современными родичами, носорогомъ и тапиромъ. Если бы могло существовать хотя малѣйшее сомнѣніе въ истинномъ толкованіи этого факта, въ смыслѣ происхожденія однокопытной лошади отъ многокопытныхъ предковъ, оно устраняется появленіемъ уродливостей, т.-е. лошадей, снабженныхъ дополнительнымъ копытцемъ, тѣмъ самымъ, которое было у ея ближайшихъ предковъ. Такая лошадь, говорятъ, была у Юлія Цезаря. Въ послѣднее время, когда этотъ фактъ получилъ такой глубокій научный интересъ, примѣры этой уродливости стали болѣе обращать на себя вниманіе и оказались болѣе распространенными, чѣмъ можно было ожидать.
   Здѣсь мы имѣемъ примѣры переходовъ въ предѣлахъ родовъ и семействъ; еще разительнѣе, конечно, примѣры связующихъ звеньевъ между такими даже для неопытнаго глаза очевидно обособившимися грунтами, каковы классы. А между классами, конечно, едва ли существуетъ другой болѣе обособившійся, болѣе отличающійся отъ другихъ, даже въ глазахъ самаго поверхностнаго наблюдателя, классъ существъ, какъ птицы. И, тѣмъ не менѣе, современной палеонтологіи удалось найти связующія звенья между этимъ классомъ и другимъ, казалось, безконечно отъ него отличнымъ, каковы пресмыкающіяся. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ появленія Происхожденія видовъ разнесся слухъ, что въ юрскихъ извѣстнякахъ Золенгофена, въ Баваріи, найдены птичьи перья и вслѣдъ затѣмъ открыты и части скелета, представлявшія одно изъ самыхъ поразительныхъ палеонтологическихъ открытій, въ смыслѣ эволюціоннаго ученія. Въ 1877 году найденъ второй, болѣе полный экземпляръ этого удивительнаго существа, купленный, послѣ долгихъ переговоровъ, Берлинскимъ музеемъ за небывалую цѣну 22,000 марокъ. Скелетъ этотъ принадлежитъ несомнѣнно птицѣ, но птицѣ, въ то же время, несущей самые очевидные слѣды еще близкаго родства съ происшедшими отъ общаго съ ней предка пресмыкающимися. Въ то же время, это существо -- Археоптериксъ -- представляетъ много сходнаго съ эмбріональными формами птичьяго зародыша. Что это была птица, на то указываютъ превосходно сохранившіеся отпечатки перьевъ и строеніе скелета, въ особенности заднихъ конечностей. Но, въ то же время, эта птица обладала длиннымъ хвостомъ, какъ у ящерицы, состоявшимъ изъ отдѣльныхъ позвонковъ; три пальца ея крыла были развиты, какъ настоящіе пальцы, и снабжены когтями и, наконецъ, въ челюстяхъ второго экземпляра оказались зубы, по своему положенію въ особыхъ ячейкахъ, напоминающіе зубы крокодила. Этотъ экземпляръ птицы съ зубами не единственный: извѣстному американскому палеонтологу Маршу удалось вскорѣ найти цѣлый рядъ такихъ формъ, составляющихъ новый подклассъ -- Odontornithes.
   Поразительнѣе этихъ палеонтологическихъ находокъ было развѣ только одно изъ самыхъ замѣчательныхъ открытій въ области эмбріологіи или біологіи вообще, сдѣланное А. О. Ковалевскимъ,-- открытіе, которое пошатнуло бы вѣсы научной критики въ пользу Жоффруа Сенть-Иллера во время знаменитаго спора, изъ котораго его противникъ, Кювье, вышелъ побѣдителемъ. Представленіе о самостоятельности животныхъ типовъ, установленныхъ Кювье, долгое время оставалось неопровергнутымъ. А. О. Ковалевскій показалъ, что такъ называемые оболочники, которыхъ прежде относили къ моллюскамъ въ начальныхъ стадіяхъ своего развитія, представляютъ поразительное сходство съ типомъ позвоночныхъ. И такъ, нѣтъ той степени систематическаго различія, для которой морфологія не могла бы привести вѣроятныхъ или палеонтологія несомнѣнныхъ доказательствъ существованія перехода. Это различіе въ степени достовѣрности свидѣтельствъ морфологій и палеонтологіи вполнѣ соотвѣтствуетъ и тѣмъ требованіямъ, которыя вправѣ предъявлять имъ современная наука, на основаніи разсматриваемаго ученія о расхожденіи признаковъ.
   Во всеоружіи своихъ тридцатилѣтнихъ завоеваній, о размѣрахъ которыхъ приведенные примѣры, конечно, даютъ только отдаленное понятіе, современная палеонтологія можетъ съ гораздо большею силой и убѣдительностью повторить аргументы, которые съ такое тщательностью сопоставилъ Дарвинъ, -- аргументы, въ которыхъ его враги съ злорадствомъ пытались усматривать только testimonium paupertatis эволюціоннаго ученія. Дарвинъ, какъ извѣстно, съ особенною силой настаивалъ на томъ положеніи, что недостаточность положительныхъ свидѣтельствъ палеонтологіи, т.-е. отсутствіе въ ископаемомъ состояніи всѣхъ тѣхъ безчисленныхъ переходныхъ и связующихъ формъ, существованіе которыхъ составляетъ основную посылку эволюціоннаго ученія, еще ничего не говоритъ противъ него. Его доводы, убѣждающіе въ безнадежности когда-либо возстановить хотя сколько-нибудь полную лѣтопись органическаго міра на основаніи ископаемыхъ остатковъ такъ вѣски, что приходится дивиться не бѣдности, а, наоборотъ, богатству тѣхъ положительныхъ свидѣтельствъ, которыя накопила палеонтологія за краткій періодъ этихъ тридцати лѣтъ. Безслѣдное исчезновеніе организмовъ на поверхности нашей планеты, безспорно, слѣдуетъ считать за правило, а сохраненіе скудныхъ ихъ остатковъ -- за исключеніе, и, притомъ, очень рѣдкое исключеніе. Препятствія къ сохраненію этихъ остатковъ лежатъ какъ въ самой природѣ организмовъ, такъ и въ окружающей ихъ средѣ. Главная масса органовъ и цѣлыхъ организмовъ состоитъ изъ веществъ, быстро разлагающихся подъ вліяніемъ атмосферныхъ дѣятелей и еще болѣе подъ вліяніемъ микроорганизмовъ, оказывавшихъ свое разлагающее дѣйствіе, какъ обнаруживаетъ палеонтологія, еще въ раннія эпохи существованія органическаго міра. Только такія части, какъ скелеты, раковины, отпечатки листьевъ, могли уцѣлѣть сами по себѣ, другія же части только при участіи совершенно исключительныхъ процессовъ минерализаціи, каковы, наприм., процессы окременѣнія, благодаря которымъ и сохранились, со всѣми своими мельчайшими микроскопическими подробностями, стебли растеній и т. д. Но и твердые остатки, подверженные болѣе или менѣе вѣрному разрушенію, не оставили бы по себѣ слѣдовъ въ отдаленные вѣка, если бы не стеченіе совершенно исключительныхъ условій. Сколько поколѣній животныхъ, населявшихъ наши лѣса и представленныхъ безчисленными недѣлимыми, исчезаетъ совершенно безслѣдно на нашихъ глазахъ! Сохраненіе твердыхъ остатковъ связано не только съ рѣдко встрѣчающимися условіями, но съ еще рѣже встрѣчающеюся совокупностью этихъ условій. Обыкновенно они должны быть занесены быстро образующимися осадками, морскимъ или прѣсноводнымъ иломъ. Эти осадки должны превращаться въ твердыя породы, но должны избѣгнуть того процесса, которому сами обязаны своимъ происхожденіемъ, т.-е. процессу разрушенія подъ вліяніемъ воды и воздуха. Наконецъ, удаленные изъ круга дѣйствія факторовъ, разрушительнымъ образомъ дѣйствующихъ на поверхности земли, они не должны подпасть и дѣйствію метаморфозирующихъ горныя породы внутреннихъ силъ. Таковы соображенія, приводящія къ заключенію, какъ ничтоженъ долженъ быть процентъ формъ, оставившихъ по себѣ какіе-нибудь слѣды, въ сравненіи съ тѣми, которыя существовали. По соображеніямъ Неймайера, даже для самыхъ благопріятныхъ случаевъ, куда должно отнести остатки морскихъ моллюсковъ, это отношеніе едва ли превышаетъ одну сотую. Затѣмъ выступаетъ впередъ еще другое соображеніе: какую ничтожную часть даже изъ тѣхъ остатковъ, которые сохранились, въ состояніи мы узнать и въ дѣйствительности уже знаемъ? Большая часть, вѣроятно, навсегда останется недоступной для человѣка на днѣ океановъ, а на сушѣ то, что изслѣдовано, въ сравненіи съ неизслѣдованною поверхностью, составляетъ, по мѣткому выраженію Романеса, "нѣсколько царапинъ на континентѣ Азіи и Америки, да немного поболѣе такихъ же царапинъ въ Европѣ". Ее всѣмъ этимъ соображеніямъ нужно прибавить едва ли не самое важное: если не сохранились всѣ связующія звенья между двумя формами, то мы можемъ нерѣдко имѣть въ рукахъ общаго ихъ родоначальника, сами того не подозрѣвая, такъ какъ онъ будетъ именно отличаться почти полнымъ отсутствіемъ тѣхъ признаковъ, которыми характеризуются эти двѣ формы. У обыкновеннаго голубя мы не встрѣтимъ ни зоба дутыша, ни опахальчатаго хвоста трубастаго голубя; ходячее же представленіе о переходѣ связано съ понятіемъ о переходѣ прямомъ, т.-е. въ настоящемъ случаѣ о непосредственномъ переходѣ отъ дутыша къ трубастому или наоборотъ.
   Такимъ образомъ, аргументація Дарвина, объяснявшаго бѣдность положительныхъ палеонтологическихъ свидѣтельствъ естественною неполнотой геологической лѣтописи, сохраняя всю свою силу, тѣмъ болѣе заставляетъ насъ цѣнить тѣ, можно смѣло сказать, превысившіе ожиданія успѣхи палеонтологіи, которые послѣдовали за краткій срокъ, истекшій со времени появленія Проихожденія видовъ. Какъ будто необходимо было убѣдиться въ логической неизбѣжности существованія этихъ скудно разсѣянныхъ переходныхъ формъ для того, чтобъ онѣ обнаружились и на дѣлѣ.
   Благодаря ученію о расхожденіи признаковъ, сравнительная анатомія, эмбріологія, палеонтологія могутъ теперь идти своимъ путемъ, не смущаясь болѣе тою антиноміей, передъ которой безпомощно останавливались такіе ученые, какъ Ламаркъ, такіе мыслители, какъ Кантъ или Огюстъ Контъ {Какъ это было показано въ четвертой лекціи.}. Современный строй органическаго міра не представляетъ намъ непрерывныхъ сплошныхъ переходовъ между существующими формами, не потому, что переходы эти, какъ наивно могъ думать еще Ламаркъ, гдѣ-то отъ насъ схоронились, а потому, что они и не должны были, не могли сохраниться, если развитіе организмовъ шло тѣмъ историческимъ путемъ, который раскрываетъ намъ указанная аналогія съ процессомъ искусственнаго отбора.
   Таковы плоды примѣненія исторической идеи къ изученію органическаго міра въ томъ направленіи, которое мы назвали морфологическимъ; еще плодотворнѣе результаты ея примѣненія въ направленіи физіологическомъ, т.-е. въ смыслѣ разрѣшенія основного факта кажущейся цѣлесообразности организаціи. Въ слѣдующей лекціи мы перейдемъ къ разсмотрѣнію этой стороны изучаемаго процесса, для чего необходимо будетъ подвергнуть его анализу, разобрать тѣ ближайшіе факторы, изъ которыхъ слагается этотъ сложный процессъ, получившій названіе "естественнаго отбора". Это тѣмъ болѣе необходимо, что оцѣнка ихъ относительнаго значенія является въ настоящее время предметомъ самой оживленной полемики и породила даже нѣкоторый расколъ въ средѣ самихъ сторонниковъ эволюціоннаго ученія.

К. Тимирязевъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1895

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru