Тимковский Николай Иванович
Бутафория

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Николай Тимковский

Бутафория

   Проходя мимо Мюра и Мерилиза, Борисова поравнялась с молодой, довольно полной, изящно одетой брюнеткой, которая стояла на тротуаре и нанимала извозчика; в руках у нее было несколько коробок и свертков. Вглядевшись в лицо брюнетки, Борисова узнала в ней свою институтскую подругу Тюленеву.
   -- Серафима, ты? -- сказала она, протягивая Тюленевой руку. Та тотчас узнала подругу и радостно воскликнула:
   -- Борисова?! Вот так встреча! А я, видишь, нагружена так, что даже руки подать не могу...
   Придерживая локтями свертки, она со смехом протянула губы для поцелуя; потом, указывая на сумку в руках Борисовой, спросили:
   -- Что это у тебя?
   -- Ноты.
   -- Учишься или сама учишь?
   -- Даю уроки музыки.
   -- Ты теперь с урока или на урок?
   -- С урока.
   -- Ну, так поедем ко мне, а то здесь разговаривать невозможно: эти несносные коробки, которыми я навьючена... стекло для лампы, колпак... Здесь такая толкотня... Ты свободна сейчас?
   -- У меня два часа свободных, -- сказала Борисова, посмотрев на часы.
   -- Вот и прекрасно! Поедем со мной, позавтракаем вместе, поболтаем... Отсюда не так далеко.
   Подруги поехали. По дороге Тюленева поминутно оглядывалась на кузов пролетки, куда она сложила свой багаж, и при каждом толчке придерживала рукой колпак и стекло.
   -- Ты не можешь представить, до чего косолапа наша прислуга, -- говорила она, прижимая рукой стеклянные вещи. - Вот уже три стекла у нее перелопались, а к нашей лампе редко где подберешь стекло... Третьего дня колпак раскокала; прелестный колпак был... Осторожно, извозчик: тут такие камни!..
   Потом Тюленева сообщила подруге, что она сейчас же по окончании курса вышла замуж, что муж ее доктор, а фамилия ее теперь Галанцева; у нее два мальчика: старшему Всеволоду, шесть лет, а младшему, Юрочке, два года. Борисова, в свою очередь, сообщила, что она замуж не вышла, живет с матерью, дает уроки музыки и чувствует себя сносно. Потом Галанцева заметила Борисовой, что та похудела, а Борисова сказала Галанцевой, что та пополнела.
   Приехали. Галанцева велела горничной подавать завтрак и стала показывать гостье квартиру. Не особенно большие, но чистенькие комнаты были обставлены очень комфортабельно. Борисовой бросилась в глаза масса мебели, разных вещей и безделушек: все было разложено со вкусом, обдуманно, симметрично.
   В детской она увидала обоих мальчиков Галанцевой: они возились на полу среди кучи дорогих, но изувеченных игрушек. Хорошенькие, но бледноватые рожицы детей и их щегольские курточки с бронзовыми пуговицами - все было вымазано краской: очевидно, от игрушек. Галанцева брезгливо наморщилась и сделала по-немецки выговор бонне, молоденькой, бессловесной немочке, которая только испуганно моргала. Затем Галанцева обратилась к детям:
   -- Посмотрите, что вы сделали, -- говорила она звенящим от раздражения голосом, озабоченно осматривая детские куртки. - Воля, я тебе двадцать раз говорила, чтобы ты не мочил игрушек в воде. На что похожа твоя курточка? Не успел надеть, а уже выпачкался! Гадкий мальчик, ты у меня нагишом будешь ходить!
   Видимо расстроенная, вышла она из детской, говоря на ходу Борисовой каким-то особенно неприятным и черствым тоном:
   -- Стараешься, чтобы дети были хорошо одеты, и вот каждый раз такая история! Не могут присмотреть за детьми!.. Что ни надень, все вымажут... Противно смотреть!
   В столовой был накрыт завтрак. Борисовой очень хотелось есть, но хозяйка еще не садилась за стол.
   -- Предупреждаю вас, Поля, -- говорила она горничной, -- если вы опять разобьете стекло, я вычту из жалованья. Вы до сих пор не научились обращаться с лампой.
   И она стала давать горничной подробные наставления, как обращаться с лампой, а Борисова в это время нетерпеливо поглядывала на блюдо котлет, от которых шел такой вкусный пар. Покончив с горничной, Галанцева села за стол и, кивая Борисовой на огромный буфетный шкаф, сказала:
   -- Обрати внимание на этот шкаф: он сделан для нас по особому заказу. Посмотри какие удобства...
   Она вскочила с места и заставила гостью подробно осмотреть устройство шкафа.
   -- Тут решительно все предусмотрено, -- говорила она, открывая перед Борисовой бесчисленные ящики и ящички. - Вот это - для посуды... для столового белья... Это - для ножей и вилок, это для сервиза... А вот здесь, внизу... Ах, боже мой! Кто это сделал? - сказала она испуганным голосом и крикнула:
   -- Фрейлейн! Фрейлейн!
   Вошла бонна и, взглянув на раздраженное лицо хозяйки, испуганно заморгала.
   -- Это что? Это что? Это что? - повторяла в запальчивости Галанцева. - Тут исцарапано и здесь исцарапано!.. Это дети упражнялись. Отчего вы за ними не смотрите? Ведь они так все перепортят! Я не знаю, где у нее глаза, -- прибавила она по-русски, обращаясь к Борисовой. - Это просто из рук вон! Вот извольте после этого заводить хорошие вещи! Не могу же я сама смотреть за всем с утра до вечера... Я и так покоя не знаю...
   -- Послушай однако, -- заметила осторожно Борисова, -- ведь твои котлеты окончательно простынут.
   -- Ах, извини, пожалуйста! - спохватилась Галанцева. - Можете идти, -- брюзгливо сказала она бонне.
   Немочка продолжала стоять, краснеть и моргать.
   -- Идите же к детям, -- повторила хозяйка злым тоном. - А то они опять чего-нибудь напортят.
   Бонна неслышно скрылась.
   -- Ну, теперь давай есть и разговаривать, -- сказала Галанцева, все еще встревоженная и раздосадованная.
   Разговор, однако, не клеился: Борисова чересчур проголодалась и спешила утолить голод, а Галанцева никак не могла успокоиться и время от времени бросала огорченные взгляды на шкаф.
   После завтрака хозяйка увела Борисову в гостиную и приказала горничной подать туда чаю.
   -- Ты очень мило устроилась, -- сказала Борисова, оглядывая гостиную.
   -- Не правда ли? - оживилась Галанцева. - Мне, видишь ли, хотелось, чтобы здесь было много уютных уголков, а с другой стороны, -- чтобы не было пестроты... как ты находишь этот ковер? Его приобрел муж по случаю: очень ценная вещь. Постоянно сражаюсь из-за него с прислугой: не хотят как следует очищать от пыли... А как тебе нравится лампа? Я долго выбирала и остановилась на этой. Она очень эффектна, когда горит... Вот с цветами тоже заботы много; уж я сама поливать стала.
   Борисова между тем разглядывала сквозь стекла шкафа роскошные переплеты запертых там книг и читала заглавия на корешках.
   -- Это собственно моя библиотека, -- пояснила Галанцева. - А шкаф подарил мне муж в именины... Хорошие переплеты - моя слабость.
   -- Что же... много читаешь? - спросила Борисова.
   -- К сожалению, не приходится. Ты не можешь вообразить себе, сколько времени поглощают домашние заботы... О детях уж не говорю: одни мелочи могут извести. Чтобы поддерживать чистоту в доме, и то сколько усилий требуется! Три прислуги, бонна, -- за каждой присмотри, за каждую беспокойся! А цветы?.. А моль? Для мебели моль все равно, что саранча для хлеба... Опять здесь эта гадкая тварь!.. Брысь! - крикнула она, стегая платком кошку, свернувшуюся на диване клубком.
   Испуганная кошка бросилась из гостиной, а хозяйка, отряхивая диван платком, журила горничную, которая вошла с чаем:
   -- Ведь тысячу раз говорила, чтобы не выпускали кошку из кухни! Положительно, я прикажу выбросить эту мерзкую кошонку вон из дому!..
   Горничная, надувшись, вышла, а Галанцева усадила подругу на диван и, обнимая ее за талию, сказала:
   -- Мне, право, очень досадно, что я делаю тебя для первого раза свидетельницей всех этих дрязг. Давай-ка, поболтаем по-старому. Нам надо много, много говорить... Да ты сядь поудобнее... Вот так!.. Здесь хорошо сидеть, не правда ли? Я очень люблю этот диван: здесь так уютно.
   -- Да, очень мило, -- согласилась Борисова.
   -- Кстати. Как ты находишь этот альбом? Мне привезли его из-за границы. Тут много интересных фотографий.
   Она перелистывала перед Борисовой один альбом, за ним -- другой, а когда взялась за третий, Борисова взглянула на часы и объявила, что ей пора уходить.
   -- Как же это? - всполохнулась Галанцева. - Мы еще ничего не успели рассказать друг другу... Ты приходи завтра к обеду, у нас кое-кто будет. Познакомлю тебя с мужем, а то его трудно застать дома. Мы обедаем в шесть часов, но ты приходи пораньше, чтобы нам до обеда наговориться... Придешь?
   -- Постараюсь, -- сказала Борисова.
   -- Непременно приходи, и на целый вечер, -- повторила Галанцева, целуя подругу. - Ведь нам надо поговорить с тобой о тысяче вещей... До свидания, милочка, до завтра!
   На другой день Борисова довольно долго звонила у двери квартиры Галанцевых. Горничная, которая, наконец, отперла ей дверь, имела очень сердитый и взволнованный вид. Хозяйку Борисова нашла в гостиной: Галанцева, низко склонившись, рассматривала ковер и не сразу заметила гостью.
   -- Что это ты делаешь? - спросила Борисова.
   -- Каждый день что-нибудь новенькое! - сердито заговорила Галанцева, забыв даже поздороваться с подругой. - Ты взгляни только: прожгли ковер, -- видишь? Я не понимаю, кого это угораздило?.. Конечно, Пелагея прожгла, больше некому! Зажигала лампу, бросила по своей халатности спичку, -- ну вот и... И ведь ни за что не сознается, до того этот народ изолгался... Теперь ковер испорчен... я даже не знаю, что делать... Мужа это окончательно расстроит... Ах, Боже мой, Боже мой!
   Она в волнении расхаживала по комнате, и ее парадное платье, надетое по случаю званого обеда, совсем не гармонировало с сердитым и мучительным выражение ее лица.
   -- А кухарка продолжает посуду бить, -- жаловалась она ожесточенным тоном. - Как выпьет водки, так все у нее из рук валится. Сегодня я вынула праздничный сервиз; теперь извольте все время дрожать за него! Вот это, должно быть муж, -- сказала она, заслышав звонок. - Я уж не буду ему говорить про ковер, а то он расстроится перед обедом, и ему будет не до гостей...
   В гостиную вошел Галанцев, -- крупный мужчина, в золотых очках, с серьезным и вместе деревянным лицом. Жена познакомила его с гостьей, на которую он устремил из-под очков тяжеловесный взгляд. Сказав несколько фраз, Галанцева вышла торопливой, озабоченной походкой из гостиной. Доктор грузно опустился в кресло и стал методически вытирать платком очки. Борисова напомнила ему, что они когда-то встречались у общих знакомых, Монастыревых; доктор опять остановил на ней свой неподвижный взгляд, потом протянул руку и произнес с некоторой натугой:
   -- В таком случае возобновим знакомство, -- после чего оба довольно долго сидели друг против друга в безнадежном молчании: Борисова - усталая от уроков, доктор - от визитов. По-видимому, он был из числа людей, которые не разговаривают без крайней необходимости. Наконец, он нарушил молчание, предложив гостье посмотреть альбомы; Борисова объявила, что она уже видела их накануне, -- и оба опять замолчали. Потом доктор взглянул на часы и сказал, что до обеда остается не более получаса.
   Вбежали с шумом дети, за которыми гналась испуганная бонна, и начали кружиться по гостиной.
   -- Здесь нельзя, здесь нельзя! - твердила им бонна по-немецки, тщетно пытаясь поймать детей, которых привели в раж новенькие костюмчики, только что надетые на них по случаю гостей.
   Борисова обрадовалась случаю повозиться с детьми и тоже принялась гоняться за ними, а доктор повторял все более и более внушительным тоном:
   -- Всеволод, Юрий, идите в детскую. Вы тут цветы обломаете... лампу разобьете... Ступайте в детскую.
   Борисовой самой хотелось уйти отсюда; поэтому она, изловив Юрочку, взяла его на руки и понесла в детскую; Всеволод и бонна последовали за нею. В детской можно было возиться сколько угодно, и Борисова незаметно провела там время, пока в передней раздавались звонки за звонками.
   Вернувшись в гостиную, она застала гостей в сборе. Две старательно одетые дамы сидели с хозяйкой в уютном уголке на диване и разговаривали для сотрясения воздуха; три мужских фигуры рассматривали аквариум, недавно приобретенный "по случаю" хозяином; двое мужчин, очевидно докторов, стояли посреди гостиной и толковали о кровяных шариках... Хозяйка поспешила познакомить Борисову с гостями, причем вместо имен и фамилий слышалось что-то вроде "сорок пять - сорок шесть". Все эти "сорок пять - сорок шесть", пожав Борисовой руку, тотчас же обратились к прерванным разговорам. Покончив с аквариумом, Галанцев обратил внимание гостей на спинку дивана, замечательную, по его мнению, своей оригинальной формой; гости смаковали спинку, причем толстый мужчина в белом галстуке глубокомысленно повторял:
   -- Верхушка - превосходный стиль... Да, это вещь!..
   Хозяйка между тем занимала дам, стараясь поддерживать оживленный разговор об опере; но Борисова видела, что ей сейчас не до оперы: Галанцева все время тревожно прислушивалась к подозрительным звукам, доносившимся из дальних комнат, и сидела на своем мягком, уютном диване с таким видом, как будто он был утыкан иголками. Наконец, она не выдержала и, извинившись с приятной улыбкой, поспешно скрылась в гостиной.
   Кое-кто из гостей украдкой посматривал на часы. Лицо хозяина становилось все более и более озабоченным: седьмой час, а обед не подают. Чтобы занять гостей, он перебрал все мало-мальски примечательные вещи в гостиной и, наконец, с отчаяния возобновил разговор об опере, которой терпеть не мог. Говорил он медленно, с напряжением, точно ворочал камни. Мысли вращались в его большой голове туго и как будто беспрепятственно застревали у него в мозгу.
   -- Теперь хороших теноров нет, -- говорил он с усилием, а на его лице обозначалось: "Чего они там? Давно пора водку пить"... -- Певец должен прежде всего обладать голосом, -- продолжал он, прислушиваясь к своему желудку. - Играют в драме, а в опере прежде всего поют...
   Тут мысль его окончательно застряла, как корчага в ручье. Он молча сопел некоторое время, потом грузно снялся с места и, сказав: "Пойду, потороплю", - вышел. Он пропадал довольно долго, так что кое-кто успел еще раз тщательно осмотреть аквариум и оригинальную спинку дивана; наконец, он вернулся с нахмуренным лицом и объявил, что у жены внезапно сделалась мигрень.
   -- Будем обедать без хозяйки... Прошу покорнейше в столовую...
   Все гости, выражая соболезнование, потянулись в столовую, а Борисова прошла к Галанцевой в спальню.
   Хозяйка лежала в своем парадном платье на постели и плакала, уткнув лицо в подушку; около нее на столике стояли одеколон и валерьянка.
   -- Боже мой, что с тобой сделалось? - спросила в беспокойстве Борисова. - Мигрень?
   Галанцева неясно выговаривала от всхлипываний, открыла подруге свое горе: кухарка, наливая суп, разбила миску и таким образом, разрознила праздничный сервиз, которым так дорожили хозяева.
   -- Теперь все изгажено, -- говорила со слезами Галанцева. - Ты видела, какие тарелки? И вдруг среди них безобразная миска! Вот и обновила сервиз!
   "Не для сервиза ли она, бедняжка, и обед-то этот устроила?" -- подумала Борисова со смешанным чувством сострадания и недоумения.
   -- Ну, полно, стоит ли так огорчаться? - попробовала она утешить ее.
   -- Это, конечно, может быть смешно, я понимаю, -- возразила с горечью Галанцева. - Но ведь такие вещи повторяются изо дня в день! Миска, это - последняя капля... Если бы ты знала, сколько мелких терзаний мне приходится испытывать! Я никогда не бываю спокойна; нервы у меня всегда напряжены... Я постоянно жду какой-нибудь неприятности... Сидя в гостях или в театре, я волнуюсь и все думаю: не разбили ли здесь чего-нибудь, не испортили ли, не лежит ли кошка на диване, не напилась ли кухарка? На прошлой неделе купили мы великолепную вазу для гостиной; только что я уехала в гости, дети подняли возню и разбили вазу... Ну, хватит ли человеческого терпения? Положительно, дня не проходит, чтобы чего-нибудь не испортили!
   -- Лучше уж не заводить таких вещей, если они приносят с собой столько беспокойства, -- заметила Борисова.
   -- Пойми же меня! - горячо возразила Галанцева. - Я не занимаюсь общественными делами, не даю уроков, как ты, -- значит, я обязана устроить у себя дома все как следует, создать для семьи уютный уголок. Я смотрю на это, как на первый свой долг. Муж по целым дням работает для того, чтобы хорошенько устроиться; он иногда возвращается домой совершенно разбитый от усталости. Как же мне не заботиться о том, чтобы в нашем гнезде все было хорошо, красиво, уютно? Как мне не дрожать за каждую вещь, за каждую безделушку? Я знаю, что я теперь всю ночь не засну, а завтра буду лежать с головной болью... Вот и сейчас у меня сердце не на месте, -- прибавила она, прислушиваясь к голосам и смеху обедающих. - Непременно прислуга что-нибудь испортит за обедом или не так сделает: не кухарка, так горничная... Ах, ты не можешь представить себе, как мучительно это вечное беспокойство!
   Она смочила себе виски одеколоном и продолжала совсем больным голосом:
   -- У меня точно бурав какой внутри, -- вечная забота: не забыла ли я чего-нибудь, не упустила ли чего-нибудь из виду? Мне иногда кажется, что все сговорились портить мое гнездо, -- и дети, и бонна, и прислуга, и обстоятельства... Я злюсь, раздражаюсь на всех, не могу равнодушно видеть горничной, кричу на бонну, браню детей. Поговорить спокойно ни о чем не могу... Гадкое, невыносимое состояние!
   В ее тоне было столько искренней горечи, и лицо у нее было такое усталое и жалкое, что Борисовой стало жутко за нее. Но когда Галанцева вдруг крикнула стонущим голосом: "Этого еще недоставало!" -- и, порывисто вскочив с постели, бросилась ловить на драпри моль, Борисовой сделалось смешно и жалко, и она с невольным изумлением воскликнула:
   -- Господи, какими пустяками может жить человек!..
  

----------------------------------------------------------

   Источник текста: Николай Тимковский. "Повести и рассказы". Книга II, 1901 г.
   Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru