"Деготь или мед": Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917--1923).
М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2006.
МЫСЛИ ПО ПОВОДУ43
Два быка сшиблись рогами, красный и белый, с громом и с треском, так что сыплются искры.
Сшиблись две культуры -- западноевропейская, немецкого толка, самоновейшая, и российская, пышная, таинственная и страстная.
Такова, в последнем счете, подоснова борьбы большевиков с великороссиянами: давнишний многовековой спор, принимавший разные обличья -- то смуты, то войн, то петровской ломки.
Но все это вопросы сложные и трудные, а хочется мне сказать вот что.
Покуда два быка, красный и белый, с ревом и треском наскакивают друг на друга, -- десятки тысяч людей, шарахнувшись в ужасе от великой драки, кочуют, бездомные и нищие, из города, где убивают, в город, где убивают по крайней мере не всех, и ищут хотя бы неделю покоя, хотя бы денек радости.
Как осенние листья, гонимые студеным ветром, летят, осядут и собьются в кучу. Передохнут и бездельными пойдут бродить по улицам, посиживать в кафе; пьяницы начнут топить тоску в стаканчике, люди дошлые кого-нибудь надуют или их надуют, во всяком случае, сделают денежный оборот; актеры побреются и театрики заиграют; газетки напишут что-нибудь приятное.
И начнется мелкая, мышиная, суетливая жизнь, -- житьишко, без памяти назавтра.
Но вот нависнет над городом угроза, и торопливо складываются чемоданчики, свертываются декорации. Ветер подхватил, и летят листья и пыль на новое место. Сейчас занесло всех в Одессу, на край земли, дальше лететь некуда: набились в грязные гостиницы, в ледяные комнаты, в ванны и пр.
Забегала, закружилась мышиная беготня. Сама "Летучая мышь" подняла волшебный занавес.
Давайте жить, веселиться, топить мрачные мысли и память в вине, за картами, в праздности и празднословии.
Но когда же будет конец всему этому? Это знают двое -- черт и, может быть, Арман Дюкло.
А пока заводы не работают, цены растут с предсмертным бешенством; типография не выпускает книг; газеты дышат на ладан; актеры идут в налетчики и рыдают, когда их застают за этой странной работой; журналисты и писатели давно уже высунули тощие языки.
Жизнь такая, точно всем определила срок смерти, -- приблизительно в апреле, числах в двадцатых, не дальше, -- "валяй, ребята, живи в свое, в апреле -- крышка".
Все ждут каких-то необыкновенных известий и не на шутку сердятся, что французы не идут штурмом на Киев, что англичане медлят на север, что американцы не везут товаров.
Французы, англичане и американцы, если они порядочные и храбрые люди, должны бы приблизительно сказать так: вы, господа, тут подождите, повеселитесь, а мы сию минуту пойдем воевать, возьмем для вас все три столицы, и -- пожалуйста, успокаивайте в домашней обстановке ваши расстроенные неприятностями нервы.
И мы, поднимая руки направо и налево и улыбаясь: "Спасибо, милые союзники, русское, горячее спасибо".
И все счастливы и довольны. Даже у большевиков, сидящих в цепях в железных клетках, слезы умиления.
О, русские, плохое времечко приходится переживать! Но самое горькое горе в том, что люди, носящиеся как сухие листья, никому не нужны сейчас, ни красным, ни белым, ни врагам, ни союзникам.
Жизнь будет такой, какую устроят те, кто умеет хотеть, а не ждать, хотеть и действовать, а не ждать и глушить тоску.
Нерадивые придут в отчий дом последними с протянутой рукой. И им скажут: "Уж больно вы, господа, пообносились, пустят ли?!"
"Мысли по поводу" -- первая по-настоящему грустная статья у всегда оптимистического Толстого. Ее центральная идея -- революция как столкновение двух цивилизаций, азиатской и европейской -- не нова: на ней построен "Петербург" Белого. Она станет центральной и для будущего евразийства, и -- с разными вариациями -- для сменовеховства и впоследствии для национал-большевизма. Литературная же антитеза ярче и раньше всех выражена была Борисом Пильняком в романе "Голый год" (1922, фрагменты до того печатались в прессе на протяжении двух лет): автор изобразил большевистскую революцию как национальный и религиозно-сектантский мятеж азиатов против европейской цивилизации.
Толстой возвращается здесь к своей прежней теме -- к теме осенних листьев, носящихся между небом и землей. Мотив оторванного листа, канонизированный в русской поэзии (от Лермонтова до Мандельштама), развертывал одну из ключевых в романтизме тем изгнанничества, неприкаянности и выморочного существования между двумя мирами. У Толстого эта тема возникает еще в момент бегства на юг -- с начала его изгнания и лишь сейчас появляется вновь.
""Летучая мышь" подняла волшебный занавес", -- пишет Толстой. И в статье "Гибель искусства" еще аукнется очарование этого театра: "Отзвуки и отсветы искусства блестели только в кабачках, в подвалах, в кабаре". Метаморфозы балиевского кабаре этой зимой должны были восхищать зрителя и наполнять завистью конкурента: Толстой был и тем, и другим (напомним, что он с Озаровским в феврале, именно в описываемое время, затевал собственное кабаре).
В первой же программе Балиева значились следующие сценки: "Музей бессмертных"; "Sous Poeuil d[es] anetres"; "Что произошло на другой день после отъезда Хлестакова"; "Шинель"; "Заря-заряница"; "Экзамен на чин"; "Бриган-папаша, или Зело побитый мезальянщик"44.
Двадцать пятого января Альцест -- Евг. Я. Генис, редактор-издатель "Мельпомены", писал в своем журнале о художественном укрупнении балиевского театра:
Театр Балиева сейчас отвернулся и ушел от своего прежнего репертуара, распрощался со своими милыми безделушками из доброго севрского фарфора и обратился к более серьезному и капитальному репертуару. Он уже не ставит более своих очаровательно-воздушных и капризных, как улыбка красавицы, художественно сработанных пустячков, а составляет программу из более значительных по размерам пьесок ... Тут и "Бахчисарайский фонтан" -- полные драматизма сцены по пушкинской поэме, водевиль "Зал для стрижки волос, или Сердечный телеграф", прекрасно выдержанный в духе и стиле старинного театра, исполненная сочного комизма оперетта Оффенбаха "Свадьба на фонарях", трагический этюд "Каприз богдыхана" и грациозно сделанная инсценировка старого Декамерона "Под звон кампаниллы, или Прирученный ханжа"45.
Уже 29 января состоялась премьера третьей программы: "Мать" -- сказка М. Горького, "Песенка Фортунио" Оффенбаха, "Менуэт", новелла Мопассана, "Что было видно суфлеру из его будки", "Диффамация", "Танцулька маэстро". А 2 февраля уж сообщалось о новой программе. Это были сценки: "Что видели дриады Версальского леса", ("Вольтер и аббат", "Тургенев и Виардо", [Мольер и Арманда Бежар]), инсценировка песенки "Легенда о красных лилиях", хореографический гротеск "Урок Паванны", фантазия "Как гетера Мелитис попала в рай", пародия "Благотворительный поцелуй"46.
Как бы оспаривая то, что он якобы отказался от статуэточно-табакерочного жанра, Балиев 16 февраля 1919 г. показал интермедию "Любимые табакерки знатных вельмож" из старого репертуара. Всего за одесскую зиму 1919 г. "Летучая мышь" дала семь программ. Восьмого февраля газеты писали, что из прежнего репертуара театр извлек шутку "Любовь Наполеона" -- "трилогию в 2 частях", которую инсценируемые скандалы в публике никак не дают довести до конца. Возобновлен был и гротеск "Благотворительный концерт в Крутогорске" с шаржами на провинциальных артистов.
Великопостный сезон "Летучая мышь" открыла "Повестью о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Актер Значковский в роли последнего педалировал украинский акцент. В ситуации конфликта с войсками Директории пьеса имела ошеломляющий успех. Другим гвоздем программы весеннего сезона была "Пиковая дама".
Арман Дюкло -- Так называл себя совсем еще молодой человек, русский еврей, выступавший в Одессе в качестве ясновидящего, "читающего в сердцах людей, отгадывающего прошлое". Ср. объявление в газетах в конце января -- начале февраля:
В гостях у артистов:
Soirée artistique
с участием в 1-й раз кумира Европы
-- Ясновидец --
Арман Дюкло:
"Человек -- лучи рентгена".
Гастроли начались с 6 января в "Художественном театре"47. Тэффи была с ним знакома и описала его в своих воспоминаниях: она сообщает, что Арман Дюкло -- нежный, сонный юноша -- был вскоре убит.
Актеры идут в налетчики... -- Газеты сообщали о бандитах-аристократах и даже о банде налетчиков, которыми были сотрудники уголовного розыска. Заметку "Налетчики-интеллигенты" опубликовала газета "Вечерний час" No 11 от 5 февраля (23 января) 1919 г. В ней писалось о налетчике, некоем Соловьеве, интеллигенте, и его сообщниках, студентах Киевского Политехнического института.
Пообносились -- Этой теме посвящен специальный фельетон П.А. Нилуса, в котором подробно раскрывается физическая сторона унизительного процесса обнищания:
"Кое-что о перелицованном пиджаке и незаплатанном доме. Часто мелкие причины причиняют несчастья, страдания такие же мучительные, как и большие...
На нас надвинулось уже вплотную очередное, с первого взгляда, маленькое несчастье -- мы все скоро останемся не только без приличной, но и необходимой одежды, белья, обуви. Все износилось, все обветшало, прогнило -- это мучительно. В первые годы войны мы научились переделывать, перелицовывать, подновлять нашу одежду, потом появились заплатки на обуви (очень остроумные), потом начали перелицовывать наново уже однажды переделанные пиджаки.
До сих пор можно было поддерживать приличную бедность платья, белья, но с каждым днем это делается труднее, материал и труд ремесленника вздорожали неимоверно, и в самом недалеком будущем уже позорная бедность будет делать гримасы из каждой разметавшейся петли, из неряшливо болтающейся пуговицы, из искривившегося каблука..."48.
К чести Толстых: именно тогда, зимой, в одном из фельетонов газеты "Перо в спину" упоминается купленная Толстыми швейная машина. Сидеть сложа руки и погружаться на дно они были не согласны. Наталья Васильевна взялась за шитье.
Примечания
43 Вечерний час. 1919. No 8.1 февр. (19 янв.)
44 Театр и кино. 1919. No 2. С. 2.
45Альцест. Заметки театрала. // Мельпомена. 1919. No 34. 25 янв. С. 9.