Уорд Мери Аугуста
Элинор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

  

ЭЛИНОРЪ.

Романъ Гемфри Уордъ.

(Переводъ съ англійскаго В. Кардо-Сысоевой)

I.

   -- Выяснимъ дѣло окончательно, тетя Патти... Когда пріѣзжаетъ эта молодая особа?
   -- Приблизительно черезъ полчаса. Но, право же, Эдвардъ, тебѣ нечего такъ безпокоиться: пріѣзжаетъ она ко мнѣ, и я уже буду слѣдить за тѣмъ, чтобы она тебя не стѣсняла. Ни тебѣ, ни Элиноръ не прибавится заботы по ея поводу.
   Миссъ Мэнистей, маленькая пожилая лэди въ чепцѣ, посмотрѣла на своего племянника кроткимъ и умоляющимъ взглядомъ. Легкое дрожаніе рукъ, скрещенныхъ на колѣняхъ надъ вязаньемъ, выдавало нѣкоторое волненіе; но, не смотря на все это, видно было, что она хорошо привыкла справляться съ семейными затрудненіями.
   Джентльменъ, къ которому обратились, нетерпѣливо покачалъ головой.
   -- Къ такого рода катастрофамъ никогда не бываешь приготовленъ, пока онѣ внезапно не обрушатся тебѣ на голову,-- проворчалъ онъ, берясь за журналъ, лежавшій передъ нимъ на столѣ, и нервно перевертывая его страницы.
   -- Но... вѣдь я предупреждала тебя вчера.
   -- О, я забылъ, и чувствовалъ себя счастливымъ. Элиноръ, что мы станемъ дѣлать съ этой миссъ Фостеръ?
   Лэди, сидѣвшая въ нѣкоторомъ отдаленіи, поднялась и выступила впередъ.
   -- Ну, по моему, отвѣтъ чрезвычайно простой. Мы здѣсь въ 15-ти миляхъ отъ Рима. Сообщеніе могло бы, конечно, быть удобнѣе, но оно все таки существуетъ. Миссъ Фостеръ никогда еще не была въ Европѣ. Горничная тети Патти или моя можетъ сопровождать ее всюду, куда потребуется, или же, наконецъ, въ самомъ Римѣ найдется пропасть людей -- Вестертоны, Борроусы,-- которые по одному слову тети Патти сейчасъ же прилетятъ, чтобы взять ее подъ свое покровительство. Я, дѣйствительно, не вижу, отчего тутъ приходить въ отчаяніе?
   Миссисъ Бургоинъ стояла и смотрѣла съ нѣкоторой ироніей на тетку и племянника. Слова ея однако, повидимому, не утѣшили Эдварда Мэнистея. Онъ всталъ и началъ прохаживаться взадъ и впередъ по гостиной съ безпокойствомъ, совершенно не соотвѣтствующимъ вызвавшей его причинѣ. И, прохаживаясь такимъ образомъ, онъ на ходу бросалъ фразы, полныя такого раздраженія, что миссъ Мэнистей, вынужденная къ защитѣ, не выдержала и обратилась къ нему съ вопросомъ:
   -- Для чего же тогда, для чего же, милый Эдвардъ, заставилъ ты меня ее пригласить? А вѣдь это, дѣйствительно, дѣло твоихъ рукъ... Не правда ли, Элиноръ?
   -- Да; я этому свидѣтельница.
   -- Одинъ изъ дурацкихъ порывовъ совѣсти, за которые потомъ приходится расплачиваться,-- сказалъ Мэнистей, съ досадой поднимая руки.-- Пріѣзжай она къ намъ въ Римъ, можно было бы для нея обо всемъ позаботиться. Но тутъ, въ этомъ уединеніи, и какъ разъ въ самую критическую минуту моей работы!... И все бы это еще ничего, но нельзя же относиться къ молодой лэди, которая находится у васъ въ домѣ, какъ къ какимъ нибудь каминнымъ щипцамъ!
   Онъ стоялъ у окна, опираясь руками въ бока и сердито глядя на улицу. Такимъ образомъ, вся фигура его рѣзко выдѣлялась на фонѣ угасавшаго заката, и вотъ какое впечатлѣніе произвелъ бы онъ на посторонняго: человѣкъ уже не первой молодости, но необыкновенно красивый, что касается головы; фигура же недостаточно высокая и даже немного неуклюжая. Голова, черты лица, плечи -- все было крупное и величественное; краски -- черныхъ кудрявыхъ волосъ, сѣрыхъ глазъ, смуглаго цвѣта лица -- необыкновенно яркія; а линіи бровей, продолговатаго носа, энергическаго рта, по своей силѣ и совершенству, доставили бы удовольствіе не одному художнику. Дѣйствительно, Эдвардъ Мэнистей принадлежалъ къ числу тѣхъ замѣтныхъ людей, чьи портреты любятъ рисовать, и эта "олимпійская голова" была хорошо извѣстна во многихъ французскихъ и англійскихъ студіяхъ по изящному снимку, сдѣланному съ нея Легро, когда Мэнистей былъ еще оксфордскимъ студентомъ. И такъ, голова была -- вся гармонія и идеалъ; остальное было характерно, быть можетъ, но во всякомъ случаѣ некрасиво и неправильно. "Начатъ Давидомъ, а оконченъ Рембрандтомъ" -- такъ одинъ молодой французскій художникъ охарактеризовалъ однажды Эдварда Мэнистея. Въ окончательномъ результатѣ этой дисгармоніи получалась личность самобытная, мощная, которая невольно останавливала вниманіе. Такъ, по крайней мѣрѣ, описывали Мэнистея его друзья. Враги же его, которыхъ въ свѣтѣ было не мало, выражались иначе. Женщины, обыкновенно, примыкали къ наиболѣе лестному изъ этихъ взглядовъ.
   И тѣ двѣ женщины, которыя составляли теперь его общество, обѣ очевидно находились подъ большимъ вліяніемъ силы своеволія или, пожалуй, эксцентричности, которыми вѣяло отъ этого человѣка. Миссъ Мэнистей, его тетка, слѣдила за его движеніями своими маленькими мигающими глазками съ робкимъ безпокойствомъ, но видимо сознавая все время, что она не сдѣлала ничего такого, о чемъ бы благоразумный человѣкъ могъ сколько нибудь сожалѣть. Между тѣмъ, какъ въ манерѣ держать себя съ нимъ его вдовствующей кузины, миссисъ Элиноръ Бургоинъ, въ тѣхъ немногихъ шуточныхъ или увѣщательныхъ словахъ, съ которыми она обратилась къ нему по поводу ожидаемой его тетушкой гостьи,-- чувствовалась снисходительность, даже какое-то благоговѣніе, которыхъ его раздражительность едва ли заслуживала.
   -- Но, наконецъ, дайте же мнѣ какое нибудь описаніе этой молодой дѣвушки,-- сказалъ онъ, прерывая объясненія тетки.-- Я, въ самомъ дѣлѣ, не посвятилъ ей ни единой мысли, а она -- о святое небо!-- она, какъ вы говорите, будетъ здѣсь черезъ полчаса! Что она: молода, глупа, красива? обладаетъ ли какимъ нибудь опытомъ? рессурсами для разговора?
   -- Я читала тебѣ письмо Адели, полученное въ понедѣльникъ,-- проговорила миссъ Мэнистей страдальческимъ тономъ,-- и разсказала тебѣ все, что знала, но я замѣтила тогда, что ты меня не слушалъ. Сама я видѣла ее только въ теченіе нѣсколькихъ часовъ въ Бостонѣ. Я помню, что собой она недурна, но очень застѣнчива и нисколько не похожа на тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ обыкновенно приходится встрѣчать. Одѣвается она странно и безвкусно и вообще слишкомъ старо для своего возраста, что поразило меня, какъ нѣчто исключительное, потому что американскія дѣвушки, даже деревенскія жительницы,-- отличаются такимъ умѣніемъ одѣваться. Ея бостонскимъ кузинамъ это не понравилось, и онѣ вздумали было покупать ей разныя вещи; но съ ней оказалось очень трудно справляться, и имъ пришлось отказаться отъ своего намѣренія. Тѣмъ не менѣе, онѣ очень ее любили, я это помню; только она не особенно позволяла, чтобы ей это высказывали, и держала себя еще болѣе натянуто, нежели онѣ. Говорили, что она настоящая провинціалка и очень безыскусственна; что воспитывалась она совершенно одна, у какого-то стараго дяди въ маленькомъ провинціальномъ городкѣ и, кажется, еще никогда не выѣзжала даже изъ дому.
   -- А Эдвардъ никогда не видалъ ее?-- спросила Элиноръ Бургоинъ, кивнувъ головой въ сторону Мэнистея.
   -- Нѣтъ. Какъ разъ въ это время онъ былъ въ Чикаго. Но ты не можешь себѣ представить ничего подобнаго любезности этихъ кузинъ! Завтраки, обѣды!-- миссъ Мэнистей даже всплеснула своими маленькими пухлыми ручками.-- Знаешь, дорогая моя, когда мы покинули Бостонъ, я положительна думала, что никогда больше не захочу ѣсть. Было бы прямо неприлично, если бы мы ничего не сдѣлали для этой молодой дѣвушки. Англійскій народъ по эту сторону океана, обыкновенно, такъ неблагодаренъ!.. А тамъ... Меня просто въ жаръ бросаетъ, когда я подумаю, чего только онѣ для насъ ни дѣлали!
   Миніатюрное, матовое, покрытое морщинами личико старой лэди подернулось легкой краской, которая очень къ ней шла. Мэнистей, погруженный въ какія-то раздражавшія его соображенія, повидимому ничего не замѣчалъ.
   -- Однако, зачѣмъ онѣ отправили ее совершенно одну?-- сказала миссисъ Бургоинъ.-- Развѣ не могли онѣ подыскать какое нибудь семейство, съ которымъ она могла бы ѣхать вмѣстѣ?
   -- Ну, тутъ произошелъ цѣлый рядъ приключеній. Выѣхала она съ одними, бостонскими знакомыми,-- съ Портерсами,-- мы знали ихъ очень хорошо... но не прошло и трехъ дней послѣ ихъ пріѣзда въ Лондонъ, какъ одна изъ дочерей заболѣла менингитомъ и была почти при смерти; тутъ, понятно, имъ было не до поѣздокъ, и бѣдная Льюси Фостеръ чувствовала себя лишней. Потомъ она присоединилась еще къ какому-то семейству въ Италіи, и вотъ, въ концѣ концовъ, я получила отчаянное письмо отъ миссисъ Портеръ, которая спрашиваетъ меня, не знаю ли я кого нибудь въ Римѣ, кто взялъ бы Льюси къ себѣ и могъ бы ее шапронировать. А потомъ -- ну, ты знаешь остальное.
   Говорившая снова и еще болѣе значительно кивнула въ сторону своего племянника.
   -- Нѣтъ, ничего я не знаю,-- сказала миссисъ Бургоинъ.-- Я помню только, что онъ телеграфировалъ...
   -- Да. И даже не дождался, чтобы я написала... Куда? "Разумѣется, разумѣется, мы обязаны взять эту дѣвушку къ себѣ! Она можетъ пріѣхать къ намъ, на нашу виллу. Имъ нужна отвѣтить поскорѣе! Я пошлю немедленно телеграмму..." И съ этими словами онъ ушелъ. Въ этотъ же вечеръ я написала ей, чтобы она пріѣзжала и оставалась у насъ сколько пожелаетъ. А потомъ... впрочемъ, вотъ и все!
   -- Откуда же, въ такомъ случаѣ, эти жалобы теперь?-- сказала миссисъ Бургоинъ.-- И почему тогда онъ думалъ иначе?
   -- Ахъ, я думаю, имъ руководила признательность,-- отвѣчала маленькая старушка, ободряясь.-- Со мной было нѣчто подобное. Видишь ли: въ этотъ день насъ посѣтили американскіе знакомые, помнишь, эти очаровательные Гарварды? Ну, вотъ, намъ обоимъ это напомнило, сколько хлопотъ мы имъ надѣлали и какъ всѣ были съ нами любезны. Словомъ, я предполагаю, что таково было чувство Эдварда. Я испытывала тоже самое.
   Мэнистей прервалъ свою прогулку. Въ первый разъ по его смуглому, капризному лицу пробѣжала невольная улыбка, слабая, но пріятная.
   -- Это старая исторія,-- сказалъ онъ.-- Жизнь была бы сносна, если бы не наши добродѣтели. За все это время -- прошу васъ обратить на это вниманіе, тетя Патти,-- вы еще не сказали ничего про эту молодую лэди, ничего, кромѣ нѣсколькихъ словъ объ ея нарядахъ... а вѣдь это къ дѣлу не относится.
   Забавный жестъ со стороны миссисъ Бургоинъ свидѣтельствовалъ о томъ, какъ эта дама отнеслась къ высказанному замѣчанію.
   Миссъ Мэнистей имѣла смущенный видъ.
   -- Ну, ужъ я право не знаю! Да я очень многое тебѣ разсказала. Льюинсоны, повидимому, находили ее нѣсколько странной. Адель говорила, что никогда нельзя было узнать, чего ей хочется или чего не хочется. Тому Льюинсону она, кажется, нравилась болѣе, нежели Адели. Въ ней нѣтъ ничего пустого,-- говорилъ онъ,-- и никогда она не заставляетъ человѣка дожидаться. Адель говоритъ, что она представляетъ изъ себя самое странное соединеніе знанія и невѣжества. Она задаетъ иногда самые элементарные вопросы, а вмѣстѣ съ тѣмъ, въ одно прекрасное утро, Томъ сдѣлалъ открытіе, что она въ совершенствѣ владѣетъ латынью, читала Горація, Виргилія и всѣхъ остальныхъ.
   -- О, великій Боже!-- шопотомъ проговорилъ Мэнистей, возобновляя свою прогулку.
   -- Когда ее попросили сыграть, она сыграла и, какъ оказалось, очень недурно.
   -- Ну, разумѣется, по два часа упражненій каждое утро... Это можно было предвидѣть,-- сказалъ Мэнистей, внезапно останавливаясь.-- О, Элиноръ, мы, очевидно, напоминали дѣтей, играющихъ надъ пропастью!..
   Миссисъ Бургоинъ поднялась со смѣхомъ, необыкновенно нѣжнымъ, чарующимъ смѣхомъ, не послѣднимъ изъ разнообразныхъ даровъ, которыми наградила ее природа.
   -- О, цивилизація представляетъ столько рессурсовъ,-- сказала она.-- Тетя Патти и я, мы уже позаботимся о васъ. Теперь же намъ остается всего четверть часа на туалетъ. Только прежде, дѣйствительно, нужно еще отдать дань вниманія этому чудному закату.
   И она вышла въ открытую дверь на прилегающую террасу. Затѣмъ, обернувшись съ выраженіемъ восторга на лицѣ, она сдѣлала знакъ Мэнистею, который послѣдовалъ за ней.
   -- Каждый новый вечеръ великолѣпнѣе предыдущаго,-- проговорила она, склоняясь на балюстраду.-- Такъ и кажется, будто находишься въ театрѣ въ какой нибудь ложѣ верхняго яруса, а солнце спеціально для твоего наслажденія развертываетъ всѣ эти волшебныя картины.
   Передъ ними, подъ ними, дѣйствительно, раскинулась сцена величественная, несравненная!.. Старая вилла, гдѣ они находились, была построена на высотѣ Альбанскихъ холмовъ. Ниже ея оливковыя рощи, виноградники, поля, сосновыя рощи и плантаціи спускались цѣлымъ рядомъ уступовъ къ Кампаньи. А надъ Кампаньей, вдоль всей западной полосы, озаренной закатомъ, блистало море, между тѣмъ какъ на сѣверѣ, всплывая надъ равниной, смутно бѣлѣли очертанія города. И этотъ городъ былъ Римъ!
   Закатъ завершался во всемъ великолѣпіи своего блеска. Съ Средиземнаго моря поднимались темныя, густыя тучи и быстро и грозно неслись въ верхнія области неба, которое тамъ, надъ холмами было еще все голубое и спокойное. Но сѣверо-западный вѣтеръ и море уже сплотились противъ этого покоя. Они уже протянули черезъ эту лазурь свои угрожающія стрѣлы и длинныя тонкія завѣсы облаковъ. Тогда какъ ниже, подъ этими суровыми предвѣстниками бури, на далекія пространства, покоясь надъ моремъ, небо опять было невозмутимо и, безконечно-ясное и прозрачное, отливало нѣжнѣйшими желтоватыми и зеленоватыми оттѣнками въ ослѣпительной поверхности воды. Надъ самымъ Римомъ тоже столпились странныя, причудливыя облака. А въ промежуткѣ между этими темными массами и яркимъ пурпуромъ, заливавшимъ Кампанью, блѣдными призраками обрисовался городъ, заключающій въ себѣ великую церковь. Вокругъ этого города -- надъ нимъ и позади него -- изъ-подъ длиннаго плоскаго навѣса грозовыхъ тучъ пылало цѣлое зарево багрянаго свѣта, и зданія казались какими-то слабыми пятнами, смутно выдѣлявшимися въ этомъ морѣ огня. Одинъ только Св. Петръ являлся чѣмъ-то прочнымъ, опредѣленнымъ, осязательнымъ. Между городомъ и холмами цѣлые потоки голубыхъ и пурпурныхъ тѣней, предвѣстниковъ ночи, скользили черезъ Кампанью въ направленіи этихъ холмовъ; но послѣдніе были еще пока всѣ залиты свѣтомъ, розовымъ, аметистовымъ, будто перенесеннымъ сюда, только въ болѣе мягкой формѣ, изъ дальнихъ пустынь Востока. Тѣми же блѣдно-розовыми тонами одѣты были оливковые сады, поля, фермы, мелькавшія тамъ и сямъ, между тѣмъ какъ черезъ все пространство Кампаньи, будто наложенная могучей кистью въ прихотливой игрѣ красокъ, перепутанная съ этими розовыми тонами,-- протянулась длинная полоса рѣзкаго и чистаго зеленаго свѣта.
   Миссисъ Бургоинъ отвела, наконецъ, взоръ отъ этого величественнаго зрѣлища и обратила его на своего собесѣдника.
   -- Положительно не находишь больше эпитетовъ!-- сказала она.-- Впрочемъ, свой запасъ я уже исчерпала за одну недѣлю.
   -- До сихъ поръ еще это доставляетъ вамъ столько удовольствія?-- проговорилъ онъ, сбоку поглядывая на нее.
   Лицо ея сейчасъ же измѣнило выраженіе.
   -- А вы... развѣ вамъ уже начинаетъ это надоѣдать?
   -- Что-то вродѣ оскомины... Впрочемъ, завтра все опять придетъ въ свою норму.
   Оба замолчали на мгновеніе. Затѣмъ онъ продолжалъ:
   -- Я встрѣтилъ вчера въ залахъ Борджіа генерала Фентона. Мы не видались съ нимъ давно -- еще съ Египта. "Господи помилуй, дружище!-- закричалъ онъ:-- что ты надѣлалъ? Развѣ ты не былъ доволенъ своимъ положеніемъ? Вѣдь мячъ-то былъ у тебя подъ ногами?" -- Да, сказалъ я, вотъ я и ударилъ его по своему. Это его взбѣсило, и онъ бушевалъ минутъ десять. Онъ хорошо зналъ моего отца, а меня -- еще мальчикомъ... Вѣроятно по этой причинѣ онъ вообразилъ, что можетъ высказывать мнѣ все, что ему взбредетъ въ голову.-- И такъ, вы считаете, что я поступилъ, какъ тщеславный оселъ?-- спросилъ я у него въ концѣ концовъ,-- "Я думаю, что ты заварилъ страшную кашу", сказалъ онъ.-- Такъ думаютъ и всѣ, отвѣтилъ я.-- "И что же, скажи на милость дѣлаешь ты теперь?.." -- Тутъ я попытался объяснить ему, что имѣю нѣчто высказать свѣту, разсказалъ про свою книгу и т. д.-- Какъ! ты оставилъ политику затѣмъ, чтобы написать книгу?-- воскликнулъ онъ съ такимъ азартомъ, что я думалъ сбѣжится полиція:-- Ты, который могъ бы быть первымъ министромъ!" -- Бѣдный старикъ промучилъ меня минутъ двадцать: убѣждалъ, издѣвался, бранилъ. Это, конечно, является еще однимъ лишнимъ показателемъ того, какъ люди подобнаго направленія (а вѣдь они одни только и значатъ что нибудь въ Англіи) относятся ко мнѣ.
   -- Ну, хорошо! А развѣ это имѣетъ значеніе?-- сказала спокойно г-жа Бургоинъ.
   Онъ помедлилъ немного и засмѣялся.
   -- Ни малѣйшаго. До тѣхъ поръ, пока не закрадется сомнѣніе: ужъ не открыть ли, дѣйствительно, ворота генераламъ Фентонамъ?
   -- Такія сомнѣнія -- предатели,-- сказала она.-- Прикажите ихъ казнить.
   -- Дорогая лэди, предположите, однако, что правда на ихъ сторонѣ?
   Она видимо смутилась, но сдержала себя.
   -- Что можетъ въ этомъ смыслить человѣкъ, подобный генералу Фентону? Вы пишете не для него и дѣйствуете тоже не для него.
   Онъ пожалъ плечами.
   -- Разумѣется. Но сегодня у меня одинъ изъ такихъ дней, когда я спрашиваю себя: для кого же собственно я пишу? Одинъ французъ сказалъ однажды о своей карьерѣ: "я переходилъ отъ крушенія къ крушенію". Что, если и мнѣ суждено такое же очаровательное путешествіе?
   Онъ обратилъ къ ней свое полуулыбающееся, полупечальное лицо.
   -- Ну, разумѣется, такіе дни должны выпадать на вашу долю,-- сказала она нетерпѣливо.-- Вы должны были это предвидѣть. Мужчина не можетъ отказаться отъ высокаго положенія, не можетъ весь углубиться въ книгу, которая будетъ не просто книгой, а цѣлымъ событіемъ, не можетъ исковеркать свою жизнь, какъ это сдѣлали вы, и не пострадать за это! Вотъ если бы вы измѣнили дѣлу только ради орденской ленточки, я бы считала за вами право отчаиваться. Но вы -- творецъ своего положенія, болѣе чѣмъ когда либо вы являетесь вожакомъ!... Откуда же эти сомнѣнія?..-- Полупрезительное движеніе рукъ завершило фразу.
   Элиноръ Бургоинъ стояла около него, въ этомъ розовомъ освѣщеніи, величавая и самоувѣренная, и было большимъ наслажденіемъ смотрѣть на нее и ее слушать. Мэнистей, одинъ изъ тончайшихъ и требовательнѣйшихъ наблюдателей, сознавалъ это вполнѣ. Однако же она не была красива. Вѣрнѣе -- она показалась бы красивой развѣ только небольшому числу исключительныхъ людей, для которыхъ извѣстнаго рода грація -- крайне рѣдкая и весьма сложная по своему происхожденію -- имѣетъ большее значеніе, чѣмъ другіе признаки красоты. Глаза были дѣйствительно прекрасны; такъ же прекрасенъ былъ лобъ и нѣжно-пепельные каштановые волосы, собранные и заложенные вокругъ этого лба съ искуснѣйшей простотой. Но замѣтная блѣдность лица, странные темные круги подъ глазами, сильная худоба и прозрачность щекъ и висковъ, одновременно съ худобой всей этой нѣжной фигуры, производили на посторонняго нѣсколько удручающее впечатлѣніе. Лицо это говорило о пережитомъ опытѣ, о перенесенномъ горѣ; кромѣ того на немъ отражалось странное соединеніе робости, гордости и запальчивости. Оно могло еще трепетать молодостью и восторгомъ (миссисъ Бургоинъ было уже около 30-ти), но физическая слабость и быть можетъ какой нибудь еще болѣе разрушительный внутренній недугъ ускорили утрату молодости. Но въ то же время она обладала такимъ голосомъ, такими руками, такой осанкой, которымъ часто завидовали привлекательнѣйшія женщины, замѣчавшія, какую особую власть и очарованіе все это придавало ей въ свѣтѣ.
   Это очарованіе она въ этотъ вечеръ перенесла на Мэнистея, угадывая, что это была минута, когда ей слѣдовало пустить въ ходъ все, чѣмъ она обладала. Она продолжала стоять около него, осыпая его потокомъ очаровательной лести, которая и на этотъ разъ производила свое дѣйствіе, какъ это часто бывало раньше. Она знала всѣ его слабыя стороны, знала, какъ задѣть его тщеславіе, и пользовалась своимъ знаніемъ.
   Съ своей стороны онъ болѣе чѣмъ на половину сознавалъ, что она его дурачитъ, и однако проглатывалъ то, что она ему подносила.
   -- Довольно, не хвалите себя больше,-- сказалъ онъ наконецъ:-- такъ какъ вѣдь эта книга дѣло вашихъ рукъ.
   Она сразу остановилась, вспыхнувъ до корней волосъ.
   -- Пойдемте лучше переодѣваться, вмѣсто того, чтобы говорить глупости,-- сказала она, поднимаясь съ балюстрады.-- Вспомните о времени, вспомните о миссъ Фостеръ!
   Мэнистей ударилъ рукой по периламъ.
   -- Ну, какъ можно спокойно относиться къ этому посѣщенію!-- воскликнулъ онъ.-- Нельзя придумать ничего неудачнѣе! Это послѣднія критическія недѣли... каждый изъ насъ зависитъ отъ другого. Нѣтъ, въ самомъ дѣлѣ! Это чудовищнѣйшая глупость съ нашей стороны, что мы навязали себѣ эту дѣвчонку!
   -- Бѣдная миссъ Фостеръ!-- сказала миссъ Бургоинъ, приподнимая брови.-- Ну, разумѣется, вы не будете съ ней любезны! Тетя Патти и я, мы хорошо это знаемъ. Когда я вспоминаю, черезъ какія испытанія мнѣ самой пришлось пройти первыя двѣ недѣли...
   -- Элиноръ!
   -- Вы единственный человѣкъ изъ всѣхъ, кого я знаю, который способенъ просидѣть молча въ теченіи цѣлаго обѣда. Завтра же миссъ Фостеръ придется включить это испытаніе въ число тѣхъ, которыя она уже пережила. Да, да, мнѣ слѣдуетъ подготовить побольше утѣшеній. А вотъ и экипажъ... и звонокъ!
   Они бросились въ комнаты, спасаясь черезъ боковую дверь гостиной, прежде нежели сюда введутъ посѣтительницу.

-----

   -- Должна я переодѣться?
   Голосъ, проговорившій этотъ вопросъ, слегка дрожалъ подъ вліяніемъ волненія и усталости; но молодая дѣвушка, которой принадлежалъ этотъ голосъ, стояла бодро и глядя на миссъ Мэнистей съ нахмуреннымъ, почти грознымъ, хотя и застѣнчивымъ видомъ.
   -- Ну, что же, дорогая моя,-- сказала миссъ Мэнистей нерѣшительно.-- вы вѣдь, кажется, не очень запылились? Но мы свободно можемъ отложить обѣдъ на четверть часа.
   Она съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ смотрѣла на платье изъ сѣраго альпага, которое было передъ нею.
   -- Ахъ, очень хорошо,-- торопливо проговорила дѣвушка,-- разумѣется, я переодѣнусь. Только...-- и голосъ у нея снова задрожалъ, очевидно противъ ея воли,-- я боюсь, что у меня не найдется ничего особенно хорошаго. Я пріобрѣту себѣ что нибудь въ Римѣ... Миссисъ Льюинсонъ совѣтовала мнѣ. А это мое обѣденное платье, только я заносила его во Флоренціи... Но, разумѣется, я сейчасъ надѣну другое. Ахъ, пожалуйста, не зовите горничную! Я лучше сама разложу свои вещи, гораздо лучше.
   И говорившая ярко вспыхнула при видѣ горничной миссъ Мэнистей, которая вошла въ комнату на звонокъ своей госпожи. При этомъ она дѣйствительно протянула руку къ своему саквояжу, какъ бы защищая его отъ нападенія.
   Горничная посмотрѣла на свою хозяйку.
   -- Миссъ Фостеръ позвонитъ, Бенсонъ, если вы ей понадобитесь,-- сказала миссъ Мэнистей.
   Одѣтая въ черное, пожилая дѣвушка, отъ которой вѣяло пристойностью и привычками "хорошихъ домовъ", окинула быстрымъ взглядомъ миссъ Фостеръ, повернулась и вышла изъ комнаты.
   -- Увѣрены ли вы, что справитесь безъ нея, моя дорогая? Она, вы знаете, привела бы вамъ все въ порядокъ въ одно мгновеніе. Она умѣетъ прекрасно убирать волосы.
   -- Ахъ, я въ этомъ увѣрена, совершенно увѣрена, благодарю васъ!-- проговорила молодая дѣвушка съ той же поспѣшностью.-- Я сейчасъ же буду готова, сію минуту.
   Послѣ этого, предоставленная самой себѣ, миссъ Фостеръ раскрыла свой дорожный мѣшокъ и вынула оттуда нѣкоторыя изъ вещей. Она развертывала одно платье за другимъ и смотрѣла на нихъ съ печальнымъ видомъ.
   -- Быть можетъ, мнѣ, правда, слѣдовало принять отъ кузины Иззы тѣ вещи въ Бостонѣ?-- раздумывала она.-- Быть можетъ, я была слишкомъ горда?.. И эти деньги отъ дяди Бэна... Было бы любезнѣй съ моей стороны, конечно... Вѣдь ему во всякомъ случаѣ хотѣлось, чтобы я была покрасивѣе и понаряднѣе...
   Полная раскаянія, она сидѣла на полу передъ своимъ саквояжемъ, перевертывая вещи съ тяжелымъ чувствомъ досады и огорченія, и въ то же время почти готовая смѣяться при воспоминаніи о той швеѣ въ ихъ маленькомъ городкѣ въ Новой Англіи, которая помогала ей мастерить всѣ эти наряды. "Дядюшка-то вашъ до чего къ вамъ добръ,-- говорила швея:-- выростилъ васъ, ничего не жалѣя, поставилъ васъ на ноги! Вотъ ужъ истинно щедрый человѣкъ!" И молодая дѣвушка живо представляла себѣ уже совсѣмъ готовое платье и ту гордость, съ которою старенькая, добродушная швея смотрѣла черезъ свои очки на это образцовое произведеніе.
   Вставала также въ ея воспоминаніи и маленькая миссисъ Льюинсонъ во Флоренціи -- ея скромно поджатыя губки, ея глаза, которые должны были выражать одну доброту, но въ которыхъ, на самомъ дѣлѣ, она читала столько порицанія себѣ.
   Но вопросъ теперь не въ томъ! Выборъ долженъ быть сдѣланъ; и вотъ, наконецъ, она остановилась на клѣтчатомъ, голубое съ бѣлымъ, платьѣ, которое, повидимому, лучше всѣхъ остальныхъ перенесло путешествіе. Оно казалось такимъ свѣженькимъ, яркимъ въ окнѣ того магазина, гдѣ она его покупала. "Вы такого высокаго роста, миссъ Льюси, что свободно можете носить яркіе костюмы",-- сказалъ ей маленькій другъ, когда она была въ нерѣшительности, покупать ли ей эту вещь. Но колебаніе продолжалось одну минуту. Она по чести не могла сказать, чтобы тогда или въ какое либо иное время наряды особенно сосредоточивали на себѣ ея мысли. Она довольствовалась совершенно простыми платьями и только удивлялась изобрѣтательности другихъ дѣвушекъ. Кромѣ того, въ дѣтствѣ она находилась подъ различными вліяніями, которыя какъ-то раздѣляли ее съ другими, окружавшими ее дѣвочками, и ей трудно было думать и поступать такъ, какъ онѣ.
   Она поднялась съ полу съ платьемъ въ рукахъ и тутъ, черезъ раскрытое окно, ей бросилось въ глаза все великолѣпіе заката. Вся охваченная красотой этого неожиданнаго зрѣлища, она подбѣжала, чтобы полюбоваться, какъ вдругъ услыхала какой-то мужской голосъ почти рядомъ съ собой. Взглянувъ въ лѣвую сторону, она различила террасу и темную фигуру, которая только что тамъ появилась.
   Мистеръ Мэнистей, безъ сомнѣнія! Она быстро затворила окно и начала переодѣваться, стараясь въ то же время собрать въ своихъ мысляхъ все, что она знала о тѣхъ людяхъ, къ которымъ пріѣхала гостить.
   Однако, ни изъ разсказовъ бостонскихъ кузинъ, ни изъ болтовни Льюинсоновъ во Флоренціи у нея не составилось никакого яснаго представленія. Она хорошо помнила свою первую единственную встрѣчу съ миссъ Мэнистей въ Бостонѣ. Маленькая старушка, такая истинная лэди, такая добрая, веселая, симпатичная, произвела въ Америкѣ благопріятное впечатлѣніе. Мистеръ Мэнистей тоже произвелъ впечатлѣніе -- это несомнѣнно, такъ какъ говорили о немъ не переставая. Но, тѣмъ не менѣе, казалось, онъ понравился немногимъ. Она хорошо помнила, что онъ оставилъ послѣ себя ясный слѣдъ неудовольствія и непріязни. Она слышала, какъ одна сердитая лэди сказала въ ея присутствіи: "Ему нѣтъ до насъ никакого дѣла, но онъ желаетъ насъ эксплуатировать; онъ презираетъ насъ, но мы послужимъ для него предметомъ цѣлаго ряда рѣчей и статей -- вы увидите!"
   Что касается майора Льюинсона, мужа двоюродной сестры м-ра Мэнистея, то Льюси чувствовала все время, что вѣритъ только на половину тому, что онъ говоритъ. Онъ, должно быть, такъ не похожъ на м-ра Мэнистея -- этотъ маленькій пылкій солдатъ, съ его презрѣніемъ къ недисциплинированному, "статскому" способу совершать дѣла. Она не хотѣла вспоминать его замѣчанія, потому что у нея было особое представленіе о томъ, какимъ долженъ оказаться м-ръ Мэнистей. Она втайнѣ составила о немъ свое собственное мнѣніе. Онъ былъ литераторомъ и путешественникомъ прежде, нежели отдался политикѣ. Она помнила... болѣе того: она никогда не забудетъ про одну книгу "Писемъ изъ Палестины", написанную имъ, и которая попалась къ ней въ руки черезъ публичную библіотеку ихъ маленькаго городка. Она вообще читала медленно и, если вещь ей нравилась, то читала ее съ безмолвнымъ, благоговѣйнымъ усердіемъ, а эту книгу она прятала къ себѣ подъ подушку: цѣлыми днями ее преслѣдовали эти звучные, гибкіе періоды, окраска, ароматъ и меланхолія этихъ страницъ, которыя ея мечтательной юной душѣ казались волшебными и неподражаемыми. Тамъ было описаніе разсвѣта въ Виѳлеемѣ, ночная прогулка по Іерусалиму, мечты на озерѣ Галилейскомъ, при одномъ воспоминаніи о которыхъ она испытывала легкій трепетъ -- настолько глубоко затронули они ея молодое и чистое воображеніе:
   А потомъ люди съ такимъ негодованіемъ говорили объ его ссорѣ съ правительствомъ и объ его выходѣ въ отставку. Говорили, что съ его стороны это было безуміемъ, тщеславіемъ, безразсудствомъ. Быть можетъ! Но, во всякомъ случаѣ, онъ повредилъ только себѣ одному и поступилъ онъ такъ, вѣроятно, изъ принципа. Такимъ образомъ, въ глубинѣ души дѣвушка была вся на его сторонѣ.
   Между тѣмъ, какъ она одѣвалась, въ головѣ ея проносились отрывки изъ того, что она слыхала про его своеобразную красоту; но на этихъ отрывочныхъ мысляхъ она остановилась лишь мимоходомъ и боязливо. Она не привыкла думать о такихъ вещахъ или, вѣрнѣе, избѣгала думать о нихъ.
   Она справлялась съ своимъ туалетомъ такъ скоро и ловко, какъ только могла; къ тому же мысли ея теперь были такъ полны различныхъ соображеній и сдержаннаго возбужденія, что она уже больше не смущалась своимъ нарядомъ.
   Что касается волосъ, то она заложила ихъ почти механически, заботясь только о томъ, чтобы ихъ черныя массы были приглажены и въ порядкѣ. Она прикрѣпила себѣ къ воротнику маленькую бирюзовую брошку, принадлежавшую еще ея матери, а на руки надѣла два браслета съ цѣпочкой -- единственныя украшенія этого рода, которыми она обладала; затѣмъ, не бросивъ на прощанье ни единаго взгляда на свое отраженіе въ зеркалѣ, она оставила комнату, между тѣмъ, какъ сердце у нея билось отъ страха и ожиданія.

-----

   -- О, бѣдное дитя! бѣдное дитя! что за платье!
   Таково было мысленное восклицаніе миссисъ Бургоинъ, когда дверь въ гостиную была растворена слугою-итальянцемъ, и очень высокая молодая дѣвушка внезапно ступила черезъ нее, немного сторонясь вбокъ, какъ бы для того, чтобы избѣжать служителя, и съ безпокойствомъ оглядывая эту обширную комнату. Мэнистей тоже повернулъ голову, когда дверь растворилась, и миссъ Мэнистей успѣла уловить мимолетное выраженіе удивленія на его лицѣ; сама же она поспѣшила навстрѣчу гостьѣ.
   -- Вы очень быстро переодѣлись, моя дорогая, и я увѣрена, что вы страшно проголодались. Вотъ нашъ старинный другъ, миссисъ Бургоинъ, а это мой племянникъ, Эдвардъ Мэнистей. Онъ знаетъ если не васъ, то всѣхъ вашихъ бостонскихъ кузинъ. Эдвардъ, предложи руку миссъ Фостеръ -- она гостья у насъ.
   Миссисъ Бургоинъ съ дружескимъ привѣтствіемъ пожала руку дѣвушки, а черноволосый господинъ позади нея поклонился молча. Льюси Фостеръ вложила свою руку въ его, и онъ повелъ ее въ столовую черезъ обширную проходную комнату съ множествомъ книгъ и столовъ.
   Дорогой, онъ пробормоталъ нѣсколько запутанныхъ словъ по поводу погоды и поздняго часа ихъ обѣда, и въ то же время шелъ такъ быстро, что она едва за нимъ поспѣвала. "Великій Боже! да это настоящая шахматная доска!-- думалъ онъ про себя, кидая искоса взглядъ на ея платье и охваченный внезапнымъ отвращеніемъ.-- На ней свободно можно было бы сыграть въ шашки. И о чемъ только думала моя тетушка!"
   Когда они размѣстились, дѣвушка растерянно оглянулась кругомъ себя. Какое странное помѣщеніе! Гостиная, которую она успѣла окинуть мимолетнымъ взглядомъ, показалась ей сплошнымъ великолѣпіемъ. Передъ ней смутно промелькнули картины, дорогія занавѣси, роскошные ковры. Здѣсь-же, наоборотъ, все было грубо и просто. Окрашенныя стѣны были покрыты цѣлой серіей изодранныхъ, аляповатыхъ картинъ, долженствовавшихъ повидимому означать фамильные потреты,-- семейства Малестрини быть можетъ, которому принадлежала, вилла. Между портретами всюду были продѣланы неуклюжія двери самой простой современной конструкціи и самаго простого дерева; благодаря этимъ раскрытымъ настежъ дверямъ, комната являлась не комнатой, а какимъ-то корридоромъ. Неровный кирпичный полъ былъ застланъ тонкой истрепанной циновкой; нѣкоторые изъ стульевъ, стоявшихъ по стѣнамъ, были сломаны, а старая лампа, спускавшаяся надъ столомъ, едва проливала свѣтъ.
   Миссъ Мэнистей забавлялась, наблюдая за выраженіемъ лица своей гостьи.
   -- Ну, что же вы думаете о нашей столовой, моя дорогая? Я, знаете, хотѣла убрать ее и привести въ порядокъ; но вотъ, этотъ племянникъ мой не позволилъ трогать здѣсь ни одной вещи.
   Тутъ она поглядѣла на Мэнистея, движеніемъ губъ и головы какъ бы умоляя его сдѣлать надъ собой усиліе.
   Мэнистей нахмурился немного, потомъ приподнялъ свои густыя брови и, глядя не на миссъ Фостеръ, а на миссисъ Бургоинъ, проговорилъ:
   -- Эта комната доставляетъ мнѣ больше удовольствія, нежели какая-нибудь другая во всей виллѣ.
   Миссисъ Бургоинъ засмѣялась.
   -- Потому что она отвратительна?
   -- Если хотите. Только я назвалъ бы ее иначе: естественной, нетронутой.
   Тетка и миссисъ Бургоинъ принялись надъ нимъ подшучивать, но онъ опять погрузился въ молчаніе, нервнымъ движеніемъ руки обращая въ крошки свой хлѣбъ. Льюси Фостеръ бросила украдкой взглядъ на эти густыя кудри черныхъ волосъ, взъерошенныхъ надъ лбомъ, на эти глаза, съ ихъ капризнымъ и вмѣстѣ смущеннымъ выраженіемъ, на энергическія линіи рта и подбородка. Затѣмъ она перенесла взглядъ на другихъ своихъ собесѣдницъ. Внезапно, чистое смуглое личико дѣвушки покрылось густымъ румянцемъ, и она быстро отвела глаза отъ миссисъ Бургоинъ.
   Миссъ Мэнистей, между тѣмъ, въ отчаяніи за своего племянника, старалась какъ можно добросовѣстнѣе исполнять свою долю обязанностей. Она перебрала всѣ соотвѣтствующіе вопросы относительно путешествія молодой дѣвушки, относительно флорентійскихъ кузинъ, относительно послѣднихъ писемъ изъ дома. Миссъ Фостеръ отвѣчала поспѣшно, немного задыхаясь, какъ будто бы каждый изъ вопросовъ былъ испытаніемъ, черезъ которое ей предстояло проходить. Раза два въ теченіе разговора она снова посмотрѣла на миссисъ Бургоинъ, съ каждымъ разомъ все дольше останавливая на ней свой взглядъ. На лэди этой было легкое платье, все блестѣвшее стеклярусомъ. Длинныя, бѣлыя руки просвѣчивали сквозь прозрачную тканъ. Гибкая шея и нѣжныя плечи были открыты -- слишкомъ открыты, дѣйствительно, вотъ что ее смущало. При взглядѣ на нее, щекотливое пуританское чувство дѣвушки испытывало неловкость. Но что за граціозныя маленькія ручки и какъ она владѣла ими! Какъ поворачивала шею! Какъ очарователенъ былъ ея голосъ! Ей, новоприбывшей, онъ напоминалъ плескъ какого-нибудь тихаго ручья въ ея родныхъ Вермонтскихъ долинахъ. А потомъ, какъ поразительно и быстро измѣнялся ея видъ: веселость въ одну минуту исчезала, глаза и углы рта опускались; какая-то печаль, какая-то горечь смѣняли эту веселость -- точно облачко заволакивало богиню. И дѣйствительно, въ своемъ несравненномъ изяществѣ и самообладаніи, она казалась молодой дѣвушкѣ своего рода богиней -- язычески прекрасною, это правда, по легкомыслію своего наряда,-- но все же божественной.
   Много разъ миссисъ Элиноръ Бургоинъ обращалась къ ней съ милой любезностью, и миссъ Фостеръ давала отвѣты. Она была застѣнчива, но ничуть не неловка и не жеманна. Манеры ея отличались той выдержанностью, которая составляетъ принадлежность американскихъ женщинъ, и притомъ чувствовалось полное отсутствіе какого-бы то ни было юношескаго желанія произвести впечатлѣніе. Что касается миссисъ Бургоинъ, то, еще задолго до окончанія обѣда, она подмѣтила многое относительно ихъ новой гостьи и, между прочимъ, то неодобреніе, которое сама она вызывала въ молодой дѣвушкѣ. "Во всякомъ случаѣ, думала миссисъ Бургоинъ, она повидимому не сознаетъ, что она настоящая красавица!.. Сколько было, я думаю, хлопотъ -- сперва разыскать, а потомъ смастерить подобное платье! Что за несчастье! А ея волосы! И кто это только научилъ ее задирать ихъ такимъ образомъ кверху? Если бы можно было ихъ распустить -- что это была бы за красота! И что это такое? пуританизмъ? Воспитывали ее, что-ли, исключительно для религіозныхъ собраній и для слушаніи проповѣдей? Судьба вѣроятно пошутила, направивъ ее сюда. И каково мнѣ придется справляться съ Эдвардомъ?"
   И внезапно, чуть примѣтнымъ движеніемъ глазъ и бровей, она тоже дала понять Мэнистею, разсѣянно смотрѣвшему въ ея сторону, что онъ ведетъ себя именно такъ нехорошо, какъ она этого и ожидала. Онъ сдѣлалъ легкую гримасу, которую видѣла только она одна, но тѣмъ не менѣе обратился къ миссъ Фостеръ и началъ говорить, все время подбавляя еще крошекъ къ той горкѣ, которая уже была подлѣ него, едва выслушивая отвѣты дѣвушки.
   -- Вы ѣхали на Пизу?
   -- Да. Миссисъ Льюинсонъ нашла мнѣ попутчиковъ.
   -- Это была ошибка,-- сказалъ онъ, подгоняя слова, какъ школьникъ.-- Вамъ слѣдовало ѣхать черезъ Перуджію и Полето. Вы знаете Спелло?
   Миссъ Фостеръ посмотрѣла на него во всѣ глаза.
   -- Эдвардъ!-- сказала миссъ Мэнистей:-- какъ могла она слыхать о Спелло? Она въ первый разъ въ жизни въ Италіи.
   -- Ну все равно!-- произнесъ онъ, и въ одно мгновеніе его угрюмость исчезла, разсѣянная тѣмъ маленькимъ удовольствіемъ, которое доставила ему его собственная выходка.-- Когда нибудь должна же миссъ Фостеръ услыхать о Спелло. Развѣ не могу я быть тѣмъ первымъ человѣкомъ, который посовѣтуетъ ей повидать Спелло?
   -- Ну, что это право, Эдвардъ!-- воскликнула миссъ Мэнистей, глядя на него съ безсильнымъ отчаяньемъ.
   -- Но... во Флоренціи было столько заслуживающаго вниманія!-- сказала миссъ Фостеръ съ удивленіемъ.
   -- Нѣтъ, извините меня, рѣшительно не на что смотрѣть во Флоренціи или, вѣрнѣе, не на что желать посмотрѣть, пока эти разрушители города не будутъ перевѣшаны на своей собственной новой Піацца.
   -- О да! это дѣйствительно настоящій вандализмъ!-- оживленно проговорила дѣвушка.-- А между тѣмъ, развѣ это не понятно? Должны же они пользоваться своими городами для себя; не могутъ же они постоянно смотрѣть на нихъ только какъ на музеи, какъ это дѣлаемъ мы.
   -- Аргументъ былъ бы прекрасенъ, если бы города принадлежали имъ,-- проговорилъ онъ, обернувшись къ ней и сверкая глазами:-- законнымъ собственникамъ многое можно просить.
   Миссъ Фостеръ, смущенная, взглянула на миссисъ Бургоинъ. Эта лэди засмѣялась и, наклоняясь къ ней черезъ столъ, проговорила:
   -- Позвольте мнѣ предупредить васъ, миссъ Фостеръ, что съ этимъ джентльменомъ нужно очень осторожно говорить о несчастной Италіи и объ итальянцахъ.
   -- Но я думала...-- начала миссъ Фостеръ, бросая взглядъ на хозяина дома.
   -- Вы думали, что онъ пишетъ книгу объ Италіи? Это ничего не значитъ. Ненавидитъ онъ, разумѣется, только новую Италію, несчастнаго короля, королеву, правительство, чиновниковъ...
   -- О, неужели ему хотѣлось бы вернуть древнія времена?-- сказала миссъ Фостеръ съ удивленіемъ:-- когда духовенство тиранизировало всѣхъ и каждаго, когда у итальянцевъ не было ни отечества, ни единства?
   Она говорила медленно, глядя, наконецъ, на этотъ разъ своему собесѣднику прямо въ лицо. Ея нервное напряженіе исчезло. Мэнистей засмѣялся.
   -- Ріо Nono ничего не разрушилъ, ни единаго кирпича. А быть подъ вѣчной тираніей духовенства, это превосходная вещь, миссъ Фостеръ.
   Его большіе глаза свѣтились, даже, можно сказать, пылали, когда онъ теперь смотрѣлъ на нее. Въ его обращеніи было мало пріятнаго, и миссъ Фостеръ покраснѣла.
   -- Я этого не думаю,-- сказала она, но слишкомъ оробѣла для того, чтобы продолжать дальше.
   -- О, но вы, будете такъ думать!-- проговорилъ онъ настойчиво:-- только вамъ слѣдуетъ подольше пожить въ этой странѣ. Толкуютъ о папской тираніи! Но эта пресловутая тиранія выражается единственно въ томъ, что людей сажаютъ въ тюрьму и заставляютъ читать лишь извѣстныя книги. Какая бѣда, подумаешь! И развѣ кто нибудь лучше знаетъ, что слѣдуетъ читать?
   -- Но вся эта долгая борьба!... а ихъ герои! Имъ предстояло выработать изъ себя націю...
   Молодая дѣвушка запиналась, слова съ трудомъ шли у нея съ языка; но это усиліе, которое она дѣлала надъ собою, эта горячность, которая выражалась на ея лицѣ, все это чрезвычайно къ ней шло. И миссисъ Мэнистей думала, про себя: "О, намъ нужно пріодѣть ее и заняться ею хорошенько. Тогда увидимъ!"
   -- Слѣдуетъ прежде разсчитать, стоитъ ли игра свѣчъ. Какое значеніе можетъ имѣть новая нація? И притомъ ихъ-то нація, во всякомъ случаѣ, была слишкомъ скороспѣлая,-- сказалъ Мэнистей, поднимаясь по знаку, сдѣланному его теткой.
   -- Свобода имѣетъ значеніе,-- проговорила дѣвушка. Одну минуту она стояла, положивъ руку на спинку своего стула, съ безсознательнымъ вызовомъ.
   -- Ахъ! свобода!-- сказалъ Мэнистей,-- свобода!-- Онъ презрительно пожалъ плечами.
   Затѣмъ, отступивъ къ стѣнѣ, онъ далъ дорогу молодой дѣвушкѣ; послѣдняя испытывала такое чувство, какъ будто ее ударили; она быстро прошла мимо него и направилась къ миссисъ Мэнистей, которая ласково взяла ее подъ руку, когда онѣ выходили изъ столовой.
   -- Вы, пожалуйста, не давайте моему племяннику себя запугивать,-- сказала она.-- Онъ никогда не раздѣляетъ мнѣнія другихъ.
   -- Я такъ много читала во Флоренціи и во время путешествія,-- сказала Льюси, между тѣмъ, какъ рука ея дрожала въ рукѣ миссисъ Мэнистей,-- читала миссисъ Броунингъ, Мадзини и... еще многихъ. Поневолѣ задумаешься объ Италіи... и... и о людяхъ, которые за нее страдали...-- Но тутъ ея обычная молчаливость вступила въ свои права, и она не стала продолжать.
  

II.

   На обратномъ пути въ гостиную, дамамъ пришлось снова проходить черезъ обширную комнату съ книгами или библіотеку, расположенную между этой гостиной и столовой. Льюси оглянула ее съ какимъ-то отчаяніемъ, какъ бы отыскивая, чѣмъ бы изгладить то впечатлѣніе, то разочарованіе, которое она только что пережила.
   -- Ахъ! милая моя, вы конечно никогда не видывали ничего подобнаго тому, что изображало изъ себя это помѣщеніе, когда мы сюда пріѣхали въ мартѣ,-- сказала миссъ Мэнистей.-- Это была билліардная, съ преуморительнымъ билліарднымъ столомъ и преуморительными шарами, съ черепичнымъ поломъ безъ всякаго подобія ковра... А холодъ!.. Во всемъ помѣщеніи оказалось только двѣ комнаты съ каминами. Элиноръ спала въ одной, я въ другой. Ни ковровъ, я говорю, ни печей, ни даже порядочныхъ постелей. Эдвардъ, конечно, находилъ все прелестнымъ, а климатъ необыкновенно мягкимъ. Теперь-то мы дѣйствительно устроились совсѣмъ комфортабельно, за исключеніемъ этой ужасной столовой, которую Эдвардъ желаетъ сохранить въ ея первоначальномъ безобразіи.
   Миссъ Мэнистей, съ пріятнымъ чувствомъ удовлетворенія, обозрѣвала результатъ своихъ трудовъ. Билліардный столъ былъ, дѣйствительно, вынесенъ, полъ покрытъ мягкими коврами, грубыя, неровныя стѣны, всюду расписанныя кудрявыми иниціалами Малестрини, почти скрывались за обильно уставленными книжными полками, въ дополненіе къ которымъ еще огромный запасъ новѣйшихъ книгъ, преимущественно французскихъ и итальянскихъ, былъ нагроможденъ на всѣхъ столахъ. На каминѣ стояла большая, совсѣмъ новая фотографія, прислоненная къ мраморному бюсту. Она изображала воина въ какомъ-то поразительномъ нарядѣ, и Льюси остановилась, чтобы на нее посмотрѣть.
   -- Одинъ изъ швейцарцевъ папской гвардіи въ Ватиканѣ,-- любезно пояснила миссисъ Бургоинъ.-- Вы знаете эту знаменитую форму,-- она была придумана Микель Анджело.
   -- Нѣтъ, я этого не знала,-- сказала дѣвушка, снова краснѣя.-- А эта головка?
   -- О! это такая драгоцѣнность! Мистеръ Мэнистей купилъ ее нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ у одного римскаго дворянина, который разорился. Онъ продалъ прежде всего это и кое-что изъ мебели. Потомъ попробовалъ продавать картины, но правительство накрыло его. Вы знаете,-- здѣсь, въ Италіи ваши картины не составляютъ вашей собственности. Такимъ образомъ, несчастный человѣкъ долженъ держать ихъ у себя и сдѣлаться банкротомъ. Ну, развѣ она не прекрасна? Она гораздо изящнѣе, чѣмъ большинство вещей въ Ватиканѣ -- дѣйствительно подлинное греческое произведеніе, не копія. А знаете?..-- Миссисъ Бургоинъ отступила немного, посмотрѣла сперва на бюстъ, потомъ на миссъ Фостеръ -- знаете,-- вы въ самомъ дѣлѣ очень на нее похожи, замѣчательно похожи!
   -- Ахъ!-- вскричала миссъ Фостеръ въ смущеніи: -- я бы желала.
   -- Но это совершенная правда! За исключеніемъ волосъ. Но и тутъ дѣло только въ прическѣ. Какъ вы думаете... не позволите-ли вы мнѣ? Быть можетъ вы меня простите? Тутъ вотъ, какъ разъ такая-же прядь волосъ. Ваши ложатся совершенно такимъ-же образомъ. Нѣтъ, право, вы мнѣ позволите? Я ихъ вамъ не растреплю.
   И, прежде чѣмъ миссъ Фостеръ успѣла воспротивиться, миссисъ Бургоинъ подняла свои ловкія, проворныя ручки и въ одно мгновеніе, тутъ передвинувъ, тамъ переставивъ шпильки, распустила черные шелковистые волосы дѣвушки такимъ образомъ, что они прекрасными волнами спустились къ самымъ ушамъ, послѣ чего дѣйствительно получилось замѣчательное сходство съ мраморной головкой.
   -- Я могу въ одну минуту передѣлать ихъ, какъ они были. Но это такъ очаровательно! Тетя Патти!
   Миссъ Мэнистей подняла глаза отъ газеты, которая только что была получена.
   -- Ахъ, милая! Это была слишкомъ большая смѣлость съ вашей стороны, но въ самомъ дѣлѣ это очаровательно!.. Я думаю, что простила бы вамъ, еслибъ была на мѣстѣ миссъ Фостеръ.
   Молодая дѣвушка почувствовала, какъ ее осторожно повернули въ зеркалу, которое возвышалось позади греческой головки. Съ раскраснѣвшимися щеками, она тоже одну минуту посмотрѣла на себя, послѣ чего сконфузилась настолько, что не могла ничего произнести.
   -- Неужели вы непремѣнно хотите?-- воскликнула миссисъ Бургоинъ.-- Я знаю, что никто не любитъ быть растрепаннымъ. Но, право же, тутъ нѣтъ ничего растрепаннаго. Это только восхитительно, безусловно восхитительно!...
   Ея голосъ, ея манера усыпили непріятное чувство дѣвушки.
   -- Если вамъ такъ нравится...-- сказала она нерѣшительно.-- Но сейчасъ же все это распустится...
   -- Нравится мнѣ это безконечно, и ничто не подумаетъ распуститься. Не хотите-ли, я покажу вамъ послѣднее пріобрѣтеніе мистера Мэнистея?
   И, продѣвъ свою руку подъ руку миссъ Фостеръ, миссисъ Бургоинъ проворно повернула ее отъ зеркала и подвела въ большому столу среди комнаты, на которомъ, между разбросанныхъ книгъ, красовался на маленькомъ мольбертѣ яркій, сдѣланный углемъ рисунокъ. На немъ былъ изображенъ старый, старый человѣкъ, котораго цѣлая толпа служителей и тѣлохранителей несла въ креслѣ на своихъ плечахъ. Воины въ изогнутыхъ каскахъ, царедворцы въ короткихъ бархатныхъ костюмахъ съ брыжжами, духовныя лица въ развѣвающихся одѣяніяхъ тѣснились вокругъ него; въ отдаленіи смутно виднѣлись громадныя толпы народа. На старикѣ была высокая шапка съ тремя каймами; его съеженная, тщедушная фигура была облечена въ великолѣпную мантію. Лицо, глубоко старческое, все было сосредоточено въ проницательныхъ, улыбающихся глазахъ и длинныхъ, прямыхъ загадочныхъ губахъ. Рука его, съ трудомъ выдерживающая тяжесть одѣянія, была поднята -- рука эта благословляла. По обѣимъ его сторонамъ возвышались большія опахала изъ страусовыхъ перьевъ, и, окруженный этими перьями, старикъ казался еще бѣлѣе, нежели они -- казался какимъ-то призрачно бѣлымъ съ головы до ногъ, за исключеніемъ головного убора и узоровъ на его одѣяніи. Но этой старческой дряхлости, этой самой слабости художникъ придалъ такую торжественность и силу, которыя поражали зрителя. Маленькая фигура, парившая надъ толпой, казалось, дѣйствительно не имѣла съ нею ничего общаго, казалась совершенно одинокою въ этихъ обширныхъ пространствахъ съ нагроможденными другъ на друга арками и куполами громадной церкви, черезъ которую его проносили.
   -- Знаете-ли вы, кто это?-- спросила миссисъ Бургоинъ, улыбаясь.
   -- Это... это папа?-- сказала миссъ Фостеръ съ удивленіемъ.
   -- Развѣ это не искусно? Это сдѣлано однимъ изъ вашихъ соотечественниковъ, однимъ американскимъ художникомъ въ Римѣ. И развѣ не заслуживаетъ также удивленія тотъ способъ, какимъ тутъ передъ вами представленъ не папа, а самое папство -- не человѣкъ, а сама церковь?
   Миссъ Фостеръ не сказала ничего. Ея смущенные глаза переходили отъ рисунка къ миссисъ Бургоинъ. Затѣмъ взоръ ея уловилъ на столѣ еще фотографію.
   -- И это тоже?-- проговорила она,-- такъ какъ опять-таки лицо Льва XII,-- женственное, священническое, непреклонное, смотрѣло на нее изъ за окружающихъ его книгъ.
   -- Ахъ, мой другъ, пойдемте отсюда!-- нетерпѣливо проговорила миссисъ Бургоинъ.-- Въ мои времена съ папой не кокетничали, какъ это дѣлаетъ нынче весь свѣтъ. Тонкій джентльменъ -- и больше ничего. По моему, и одной его фотографіи было бы совершенно достаточно.
   Когда онѣ вошли въ старинную раскрашенную гостиную, миссисъ Бургоинъ подошла къ одному изъ огромныхъ оконъ, обращенныхъ на террасу, и распахнула его настежъ. И тотчасъ же вся Кампанья очутилась у нихъ какъ на ладони: громадная освѣщенная луною равнина тамъ, нѣсколько сотъ футовъ ниже, а на самомъ дальнемъ ея концѣ -- море, и надъ нимъ безпредѣльный просторъ усѣяннаго звѣздами неба... Казалось, будто съ этого маленькаго балкона можно бы прямо перешагнуть въ созвѣздіе Оріона. Соловьиная пѣсня звенѣла изъ чащи оливковыхъ деревьевъ, и ароматъ съ цвѣтущаго бобоваго поля вливался въ гостиную.
   Миссъ Фостеръ вскочила на ноги и присоединилась къ миссисъ Бургоинъ. Она перегнулась черезъ перила, между тѣмъ какъ собесѣдница ея указывала ей на различные пункты -- на линію "Via Apia", на эти блѣдныя полоски, обозначающія городъ, на смутно-голубыя очертанья Этрурійскихъ холмовъ.
   Но тутъ, внезапно, Льюси поднялась отъ перилъ, и миссисъ Бургоинъ показалось даже, будто она вздрогнула.
   -- Ахъ! да, вѣдь это горный воздухъ,-- сказала она и, взявъ перекинутую у нея черезъ руку вечернюю накидку, она набросила на плечи миссъ Фостеръ.
   -- Мнѣ не холодно, это было совсѣмъ не отъ холода.
   -- А отчего-же это было?-- ласково сказала миссисъ Бургоинъ.-- Оттого, что впечатлѣнія Италіи васъ слишкомъ подавляютъ? Вамъ, конечно, придется съ этимъ свыкнуться.
   Льюси Фостеръ, взволнованная, глубоко вздохнула. Она была признательна, что ее поняли, но она не могла этого выразить.
   Миссисъ Бургоинъ взглянула на нее съ любопытствомъ.
   -- Вы много читали объ Италіи прежде, нежели пріѣхали сюда?
   -- Такъ, читала кое-что; у насъ есть городская библіотека, и дядя Банъ досталъ мнѣ двѣ-три книжки; но, понятно, нельзя было достать того, что въ Бостонѣ. Нашъ городокъ вѣдь очень маленькій.
   -- И вы были рады поѣхать сюда?
   Дѣвушка помедлила.
   -- Да,-- сказала она просто.-- Мнѣ хотѣлось поѣхать. Но мнѣ не хотѣлось оставлять моего дядю. Онъ дѣлается совсѣмъ старенькимъ.
   -- А вы долго жили съ нимъ вмѣстѣ?
   -- Съ тѣхъ поръ, какъ была совсѣмъ маленькой. Мы съ мамой пріѣхали къ нему жить послѣ того, какъ умеръ отецъ. Потомъ и мама умерла, пять лѣтъ тому назадъ.
   -- И вы жили только вдвоемъ, и были большими друзьями?
   Миссисъ Бургоинъ ласково улыбнулась. Ея манера разспрашивать казалась миссъ Фостеръ верхомъ любезности. Только дѣвушка какъ-то затруднялась отвѣчать.
   -- У меня нѣтъ никого другого,-- сказала она, наконецъ, и затѣмъ сразу замолчала.
   -- Она тоскуетъ по родинѣ,-- мысленно сказала себѣ миссисъ Бургоинъ.-- Хотѣлось бы знать, любезны ли были къ ней Льюинсоны во Флоренціи?
   Дѣйствительно, когда Льюси Фостеръ снова облокотилась на балконъ, оливковые сады и виноградники исчезли передъ нею, а вмѣсто нихъ она увидала покрытыя снѣгомъ фермы и поля въ равнинѣ Новой Англіи, рядъ обнаженныхъ вязовъ вдоль длинной улицы деревни, ветхій деревянный домъ, пылающій каминъ въ затѣйливой столовой и старика, сидѣвшаго у этого камина.
   -- Свѣжо,-- сказала миссисъ Бургоинъ.-- Пойдемте въ комнату. Но окно мы оставимъ раскрытымъ... А этого не снимайте.-- И она остановила ее движеніемъ руки.
   Миссъ Фостеръ разсѣянно опустилась невдалекѣ отъ окна. Смѣшанный свѣтъ лампы и мѣсяца падалъ на нее, на этотъ благородный овалъ лица съ серьезными, нѣсколько строгими, но вмѣстѣ глубокими и нѣжными глазами. Волосы ея, благодаря выдумкѣ миссисъ Бургоинъ, спускались волнами вдоль щекъ и висковъ, и маленькія ушки почти исчезали подъ ними. Граціозная, изящная накидка скрывала безобразное платье, и ея пышныя складки увеличивали природное благородство этой юной фигуры и придавали ей особую величавость и привлекательность. Миссисъ Бургоинъ и миссъ Мэнистей посмотрѣли другъ на друга и потомъ на миссъ Фостеръ. Каждая изъ нихъ испытывала одно и то же странное ощущеніе, какъ будто бы передъ ними сейчасъ отдернули какую-то завѣсу, и вотъ онѣ впервые увидали то, что было за этой завѣсой.
   -- Вы вѣроятно очень устали, моя дорогая?-- сказала, наконецъ, миссъ Мэнистей послѣ того, какъ онѣ порядкомъ поболтали съ миссисъ Бургоинъ, между тѣмъ какъ гостья ихъ все продолжала сидѣть молча.-- Мнѣ бы хотѣлось знать, о чемъ вы такъ усердно думаете?
   Миссъ Фостеръ сразу очнулась.
   -- Я ни капельки не устала, ни капельки!.. А думала я о той фотографіи въ сосѣдней комнатѣ и объ одной строфѣ стиховъ.
   Она говорила съ наивностью человѣка, не умѣющаго уклониться отъ признаній.
   -- Что же это за стихи?-- спросила миссисъ Бургоинъ.
   -- Изъ Мильтона. Я учила эти стихи въ школѣ. Вы, безъ сомнѣнія, желаете знать ихъ,-- проговорила она застѣнчиво.-- Это тѣ строки, гдѣ говорится о "тройномъ тиранѣ" и о "плачѣ Вавилонскомъ".
   Миссисъ Бургоинъ засмѣялась.
  
   "Their martyred blood and asher sow
   O'er all the Italian fields, vohere still doth sway
   The triple tyrans... *)
   *) Ихъ мученическая кровь и пепелъ разсѣяны
   По всѣмъ итальянскимъ полямъ, гдѣ все еще властвуетъ
   Тройной тиранъ...
  
   -- Вы вѣдь думали именно объ этихъ строкахъ? не правда-ли?
   Миссъ Фостеръ сильно покраснѣла.
   -- Эта шапка, эта тіара... напомнили мнѣ...-- сказала она робко и затѣмъ перевела глаза въ другую сторону, какъ бы не желая продолжать этотъ разговоръ.
   "Она боится, не католичка ли я,-- думала про себя миссисъ Бургоинъ, забавляясь,-- и не затронула ли она моихъ религіозныхъ чувствъ?" А вслухъ она проговорила:-- Что, вы еще очень, очень ревностные пуритане тамъ, въ вашей части Америки? Простите меня, но я страшная невѣжда, что касается Америки.
   -- Въ нашемъ городкѣ мы преимущественно методисты,-- отвѣчала миссъ Фостеръ.-- Тамъ есть пресвитеріанская церковь, и лучшія семейства посѣщаютъ ее. Но родственники моего отца всѣ методисты. Мать моя принадлежала къ универсалистамъ.
   Миссисъ Бургоинъ досадливо сдвинула бровки.
   -- Мнѣ совѣстно право, но я кажется не знаю, что это означаетъ,-- сказала она.
   -- Люди этого исповѣданія вѣруютъ, что всѣ будутъ спасены,-- сказала миссъ Фостеръ своимъ робкимъ глубокимъ голосомъ.-- Они ни за кого не отчаяваются.
   И внезапно миссисъ Бургоинъ замѣтила, какъ по серьезному лицу дѣвушки промелькнуло кроткое, нѣжное выраженіе, которое было какъ бы отраженіемъ какого-то внутренняго свѣта.
   "И мистична, и прекрасна въ одно и то-же время!.." -- подумала она про себя, съ легкимъ презрѣніемъ на этотъ разъ. При всей своей любезности, миссисъ Бургоинъ однако непремѣнно желала видѣть въ новоприбывшей именно то, что она себѣ намѣтила, и, еслибы она нашла то, чего искала, ей было-бы совершенно нетрудно сохранить свою доброту по отношенію миссъ Фостеръ. Но она этого не нашла.
   Въ эту минуту, дверь между библіотекой и гостиной растворилась, и показался Мэнистей съ сигарой въ рукѣ.
   -- Тетя Патти! Элиноръ!...-- сколько вамъ надобно билетовъ на эту церемонію въ церкви Св. Петра?
   -- Четыре мѣста на трибунѣ -- насъ три...-- миссъ Мэнистей указала на двухъ остальныхъ дамъ -- и ты самъ. Еслибы намъ не удалось найти столько билетовъ, то я останусь дома.
   -- Разумѣется, мы достанемъ столько мѣстъ на трибунѣ, сколько намъ понадобится,-- проговорилъ Мэнистей съ нѣкоторымъ нетерпѣніемъ.-- А вы уже объяснили миссъ Фостеръ въ чемъ дѣло?
   -- Нѣтъ еще, но сейчасъ объясню. Миссъ Фостеръ, въ воскресенье, черезъ двѣ недѣли, папа празднуетъ свою "Capella papale",-- восемнадцатую годовщину своего коронованія -- въ церкви Св. Петра. Римъ весь переполненъ пріѣзжими, и будетъ грандіозное торжество -- тысячъ пятьдесятъ народа или болѣе. Не пожелаете-ли вы пойти?
   Миссъ Фостеръ подняла глаза въ нерѣшительности. Мэнистей, который повернулся уже было, чтобы идти къ себѣ, остановился, удивленный наступившимъ молчаніемъ. Онъ съ любопытствомъ прислушивался къ отвѣту молодой дѣвушки.
   -- Люди идутъ на это смотрѣть, какъ на какое нибудь представленіе?..-- медленно выговорила она.-- А не нужно при этомъ ничего исполнять?
   Миссъ Мэнистей изумилась, потомъ разсмѣялась.
   -- Въ такой толпѣ никто не увидитъ, что бы вы ни дѣлали, я думаю,-- сказала она.-- Но только, знаете, нельзя же быть невѣжливой въ отношеніи такого старика. И если другіе встанутъ на колѣни, то, мнѣ кажется, и намъ слѣдуетъ это сдѣлать. И развѣ можетъ принести намъ какой либо вредъ, если насъ благословитъ старичекъ.
   -- Ахъ, нѣтъ, конечно, нѣтъ!-- воскликнула миссъ Фостеръ, вся вспыхивая. Затѣмъ, въ слѣдующую же минуту, прибавила рѣшительно:-- Пожалуйста, я очень бы желала туда пойти.
   Мэнистей ни для кого невидимо скорчилъ гримасу и затворилъ за собой дверь.
   Успокоившись отъ своего минутнаго волненія, миссъ Фостеръ подошла къ хозяйкѣ дома.
   -- Я боюсь, не подумали ли вы, что я и теперь поступила невѣжливо. Съ вашей стороны такъ мило, что вы заботитесь о развлеченіяхъ для меня. Только я не вполнѣ увѣрена, вправѣ ли мы ходить въ церкви другихъ, чтобы смотрѣть на ихъ службу, какъ на представленіе. Мнѣ бы это было страшно непріятно. Я испытала такое положеніе раза два-три во Флоренціи. И вотъ... вы понимаете, не правда ли?-- проговорила она умоляющимъ голосомъ.
   Маленькіе глазки миссъ Мэнистей наблюдали за ней съ тревогой..
   "Что за странная дѣвушка!" -- думала она.-- "Ужъ не окажется ли она слишкомъ большой обузой?"
   Но въ то же время ее обезоруживали и привлекали эти глаза молодой дѣвушки, такіе открытые, нѣжные и скромные. Она съ улыбкой пожала плечами.
   -- Ужъ право, дорогая моя, я не знаю. Одно я могу только сказать, что католики не придаютъ этому значенія. Сами они и входятъ, и выходятъ изъ своихъ собственныхъ церквей во время богослуженія, дѣти бѣгаютъ по храму, церковнослужители водятъ васъ повсюду. Ихъ-то ужъ, во всякомъ случаѣ, вамъ нечего смущаться.
   -- Но, опять таки, разъ, что я не католичка, поскольку должно принимать участіе въ томъ... въ томъ...
   -- Въ томъ, что не одобряешь?-- докончила миссисъ Бургоинъ улыбаясь.-- Вы бы сдѣлали жизнь въ этомъ мірѣ немного стѣснительной, не такъ ли, если бы вздумали устроивать ее по такому принципу?
   Она говорила сухимъ, нѣсколько рѣзкимъ голосомъ, непохожимъ на тотъ, которымъ передъ тѣмъ бесѣдовала съ новоприбывшей. Льюси Фостеръ посмотрѣла на нее съ боязливымъ изумленіемъ.
   -- Самое лучшее, если мы будемъ откровенны, не правда ли?-- сказала она тихо; затѣмъ, придвинувъ къ себѣ одинъ изъ иллюстрированныхъ журналовъ, лежавшихъ на столѣ подлѣ нея, она поспѣшно углубилась въ его страницы.
   Молчаніе овладѣло всѣми тремя дамами, Элиноръ Бургоинъ сидѣла, погруженная въ задумчивость, откинувъ прекрасную голову на спинку своего низкаго кресла.
   Она думала о своемъ разговорѣ съ Эдвардомъ Мэнистеемъ тамъ, на балконѣ, и о его книгѣ. Книга эта, дѣйствительно, имѣла для нея глубокій личный интересъ. Думать о ней -- значило переноситься къ прошедшему, въ сотый разъ переживать трепетное чувство перемѣны, перерожденія.
   Когда она присоединилась къ нимъ въ Римѣ, среди зимы, то застала Мэнистея за усиленной работой надъ ея первыми набросками, полнаго различныхъ бродячихъ мыслей, а также полнаго сомнѣній, смущеній, затрудненій. Онъ вовсе не былъ радъ видѣть свою, на половину забытую, кузину -- совсѣмъ наоборотъ. Какъ она ему это и напомнила сегодня, ей пришлось перенести отъ него приблизительно то же самое, что, повидимому, испытывала теперь миссъ Фостеръ. Ей смѣшно было теперь вспоминать о томъ, какъ безжизненна была его встрѣча съ нею, объ этихъ дурныхъ настроеніяхъ, объ этомъ молчаніи, о цѣлыхъ недѣляхъ сухо-вѣжливыхъ отношеній. А потомъ, постепенно, отрывочные разговоры, причемъ эти густыя, черныя брови приподнимались въ удивленіи, которое учтивость напрасно старалась замаскировать; и, наконецъ, эти хорошіе, долгіе, наполняющіе умъ и сердце разговоры; а затѣмъ, всякая сдержанность отброшена, и всѣ мысли, всѣ честолюбивыя надежды, всѣ сомнѣнія этого человѣка сложены къ ея ногамъ. И вотъ, въ концѣ концовъ, все разрослось въ сладостную привычку ежедневной совмѣстной работы, рука съ рукой.
   Элиноръ Бургоинъ продолжала неподвижно лежать съ закрытыми глазами въ мягкомъ полусвѣтѣ старой комнаты. Льюси Фостеръ думала, что она заснула.
   Онъ сказалъ ей однажды, цитируя какого-то французскаго автора, что она была "пригодна для совѣщанія объ идеяхъ". Ахъ, дорогой цѣной пріобрѣла она эту похвалу! И мысли ея перенеслись къ тѣмъ пережитымъ минутамъ, когда передъ нею вставалъ страшный вопросъ: "Что же ей остается?" Религія? Нѣтъ!.. Жизнь была слишкомъ ужасна, а развѣ могло бы случиться съ ней что нибудь подобное въ мірѣ, управляемомъ Богомъ? И это былъ вопросъ, стоявшій передъ нею и днемъ, и ночью въ теченіе цѣлыхъ годовъ. Книги, съ ихъ "сказками и правдой", вся эта разнообразная природа съ ея вѣчной загадкой -- вотъ одно еще, что могло немного забавлять, пока факелъ собственной жизни не погрузится въ ту же темноту, которая уже поглотила мать, мужа, ребенка...
   И такъ, эта "мудрость", которую отецъ и мужъ такъ мало цѣнили, которая принесла ей такъ мало пользы во всѣхъ обстоятельствахъ ея жизни, мудрость эта пришла ей на помощь теперь. Названія и количество книгъ, прошедшихъ черезъ ея руки за время этихъ тихихъ годовъ ея вдовства, проведенныхъ около суроваго, стараго отца, удивили бы даже Мэнистея, если бы она вздумала дать въ нихъ отчетъ. Сперва она читала просто затѣмъ, чтобы наполнить часы, заглушить воспоминанія; но мало по малу въ ней зародилось то внутреннее удовлетвореніе, тотъ возстановляющій пылъ, которые даетъ намъ жизнь мысли, жизнь знанія, поскольку къ ней можетъ приблизиться бѣдная, неподготовленная женщина. Она не дѣлилась этой жизнью ни съ кѣмъ, никому въ ней не открывалась; ея натура такъ страшилась всякаго грубаго противорѣчія, а отецъ ея не находилъ достаточно рѣзкихъ выраженій для какого бы то ни было женскаго честолюбія, переходящаго за предѣлы домашняго хозяйства и дѣтской.
   И вотъ, она хранила это все про себя, пока миссъ Мэнистей, пораженная, какъ и многіе другіе, ея изнуреннымъ видомъ, не увезла ее на зиму въ Римъ. И тутъ ей, волей неволей, пришлось войти въ ежедневныя сношенія съ Эдвардомъ Мэнистеемъ, и какъ разъ въ такой моментъ, который могъ явиться самымъ рѣшающимъ въ его жизни,-- когда онъ колебался между острымъ сожалѣніемъ о недавно прошедшемъ и горячимъ рѣшеніемъ утвердиться на новой дорогѣ; когда онъ снова возвращался къ своему первоначальному призванію литератора, съ цѣлью оправдать себя, какъ политика и дѣятеля. Странная, вызывающая личность! Впрочемъ, знаетъ ли она ее вполнѣ хорошо?
   "Ахъ, вся эта зима -- какой цѣлительной явилась она! какую массу опыта принесла съ собой!" -- такъ думала она обыкновенно объ этомъ времени. Но еще чаще говорила она себѣ, что нашла теперь новую цѣль для существованія: теперь у нея явилось желаніе жить, между тѣмъ какъ за послѣдній годъ ей такъ хотѣлось умереть. А весь свѣтъ -- и милая, добрая тетя Патти прежде всѣхъ и болѣе всѣхъ думала, что она на пути къ смерти!
   Эта книга!.. Она устремила на нее все свое вниманіе, борясь со всевозможными сомнѣніями и трудностями. Хотя предполагалось, что книга эта будетъ представлять изъ себя только мысли и мечты англичанина, путешествующаго по современной Италіи,-- въ дѣйствительности это была, такъ сказать, апологія Мэнистея, защита Мэнистеемъ извѣстныхъ его поступковъ, надѣлавшихъ ему одно время столько скандала и явившихся оскорбленіемъ для той англійской политической партіи, къ которой онъ принадлежалъ по праву наслѣдства, въ интересахъ которой вступилъ въ парламентъ и занялъ тамъ мѣсто. Онъ порвалъ съ своей партіей на томъ основаніи, что она превратилась въ партію революціонную и, главнымъ образомъ, на почвѣ вопросовъ, связанныхъ исключительно съ религіей и церковью. По прибытіи за границу, куда онъ бѣжалъ на время отъ лишнихъ терзаній и волненій, вызванныхъ въ немъ его послѣднимъ образомъ дѣйствій, онъ предался со страстью и вмѣстѣ какой-то враждебностью изученію Италіи,-- Италіи, какъ новой страны, образовавшейся подъ вліяніемъ революціи, сложившейся подъ вліяніемъ современнаго свѣтскаго духа и долженствующей послужить нагляднымъ урокомъ для Англіи и всего міра. На самомъ дѣлѣ, книга эта была отчасти памфлетомъ, написаннымъ человѣкомъ, исторія и все предшествующее котораго, помимо его литературнаго таланта, уже обезпечивало этой книгѣ большое количество читателей и широкую извѣстность.
   Это было, однако, не то, о чемъ думала миссисъ Бургоинъ. Она съ тревожнымъ волненіемъ размышляла надъ нѣкоторыми деталями книги, надъ нѣкоторыми формами выраженій.
   Эти отрывки поэтической прозы, которыми Мэнистей пересыпалъ серьезные политическіе аргументы,-- были-ли они на самомъ дѣлѣ украшеніемъ для книги, или же наоборотъ ея пятномъ? У него была прирожденная склонность къ яркости красокъ и излишествамъ въ описаніяхъ; въ его стилѣ и вкусахъ было что-то старомодное и наивное. Его фразы, безъ сомнѣнія, были недлинны, но его способъ выражаться былъ медлительный. Онъ любилъ, такъ сказать, побродить по своему предмету, помечтать надъ нимъ, попоэтизировать, разобраться въ немъ по своему желанію. Это было какъ бы возвращеніе къ "vetturino" послѣ быстроты желѣзной дороги; но публика одобряла эту свойственную ему манеру писанія. Его прежняя книга (Письма изъ Палестины), съ ея полными теплоты страницами нашла много читателей и большую извѣстность.
   Но тутъ, въ этомъ смѣломъ политическомъ очеркѣ, наполненномъ всевозможными фактами и числами, необходимыми для изслѣдователя и оратора, въ этой статьѣ, рисующей также и другую сторону человѣка, столь же мощную и столь же реальную,-- были ли тутъ умѣстны и желательны эти вторженія поэзіи?
   Напримѣръ, во вступительномъ, философскомъ наброскѣ, касающемся древней Италіи -- перехода отъ Римской Имперіи къ христіанству -- были двѣ-три такихъ картинки! Втайнѣ, лично для себя, она находила ихъ прелестными. Онѣ были такъ похожи на него самого, такъ характеристичны для той безпокойной, поэтической натуры, которая ихъ создала. Но далѣе этой обыденной критики она была неспособна идти. Были ли онѣ умѣстны? Насколько былъ правиленъ тотъ тонъ, которымъ онѣ были написаны? Не было ли это нѣсколько смутно, неопредѣленно?
   Напримѣръ, эта маленькая поэма въ прозѣ "Немійскій жрецъ"?
   Ахъ, это Неми! Уже при одномъ воспоминаніи о немъ, трепетъ удовольствія охватывалъ ея существо. Это голубое озеро въ зеленой рамкѣ на окраинѣ Камланьи, съ его руинами и легендами -- какіе золотые часы провели они тамъ -- она и Мэнистей! Мѣстоположеніе этого большого храма, поля дикой клубники, огромныя скалы Неми и Генцано, славныя лица и темные глаза крестьянъ съ ихъ классическими именами -- Аристодемо, Оресто, Эвандро -- все это съ самаго начала овладѣло ихъ воображеніемъ.
   И эта странная легенда объ убитомъ жрецѣ:
  
   "Жрецъ предалъ смерти убійцу.
   "И долженъ погибнуть самъ...
  
   Кто изъ современныхъ людей могъ бы не найти тутъ нѣчто способное возбудить его фантазію, способное навѣять на него мечту?
   Да, это было такъ естественно, такъ соблазнительно! Но...
   ....Такъ разсуждала она, руководствуясь критическимъ чутьемъ. И мало по малу мысли ея развились въ смутную мечту надъ тѣми безчисленными идеями и образами, которые стали теперь общими для нея и для Мэнистея. Какъ странно, что онъ и она были вовлечены въ эту совмѣстную работу, въ эту страстную защиту традицій католицизма и папства, какъ вещей нетлѣнныхъ и неразрушимыхъ, "преслѣдуемыхъ, но не умерщвленныхъ", умирающихъ, но все еще живущихъ, какъ бы противъ этого ни бѣсновались и ни боролись ничтожные сыны современной Италіи. Онъ -- одинъ изъ самыхъ отъявленныхъ скептиковъ его времени, какъ она имѣла полное основаніе предполагать; она, женщина, одно время переставшая вѣрить подъ вліяніемъ нестерпимыхъ страданій и только теперь медленными шагами возвращающаяся къ этой вѣрѣ, къ надеждѣ, благодаря... благодаря...
   Ахъ! и съ легкимъ содроганіемъ она отозвала назадъ свою мысль, какъ порою сокольничій отзываетъ своего кречета, прежде нежели онъ успѣетъ нанести ударъ. О, эта старая, старая Европа со всей ея сложностью, съ ея разнообразнѣйшими теченіями и импульсами, гдѣ каждое человѣческое существо представляетъ изъ себя олицетворенное противорѣчіе: ни простоты, ни цѣльности, ни въ чемъ и нигдѣ!
   Она медленно приподняла наконецъ глаза, и они остановились на профилѣ и на головкѣ Льюси Фостеръ, склонившейся надъ своей книгой. Душа миссисъ Бургоинъ внезапно наполнилась забавной жалостью къ неопытности и невѣжеству этой дѣвушки. Она казалась истиннымъ типомъ молодой незрѣлой расы, которой предстоитъ еще стольному научиться, которая не находитъ ничего смѣшного въ своихъ методистахъ, универсалистахъ и проч., и довѣрчива, какъ дитя, съ его слезами, прихотями и предразсудками. Американская дѣвушка, цвѣтущая силой и не рѣшающаяся идти смотрѣть на папу въ церкви Св. Петра, изъ боязни, что ей придется преклонить колѣни передъ антихристомъ,-- картина эта забавляла мысль миссисъ Бургоинъ. Она перевертывала ее со всѣхъ сторонъ, находя новый поводъ для смѣха при каждомъ поворотѣ.

-----

   -- Элиноръ!-- ну вотъ, я переписалъ. Послушайте, какъ это теперь изложено!
   Льюси Фостеръ подняла глаза. Она увидала, что мистеръ Мэнистей, у котораго въ рукахъ была цѣлая связка бумагъ, опускался въ кресло, позади миссисъ Бургоинъ. Глаза его горѣли и носили сосредоточенное выраженіе; всклокоченные черные волосы были всѣ сбиты напередъ, какъ бы въ пылу вдохновенія; онъ говорилъ громкимъ, повелительнымъ голосомъ, какъ человѣкъ, привыкшій распоряжаться временемъ и вниманіемъ его окружающихъ.
   -- Читайте!-- сказала миссисъ Бургоинъ, поворачивая свою стройную шею, чтобы ей было видно Мэнистея и можно было его слышать. Онъ тотчасъ же началъ читать глубокимъ, нѣсколько дрожащимъ голосомъ и какъ бы совершенно забывая о присутствіи въ этой комнатѣ кого либо другого, кромѣ нея. Миссъ Фостеръ, сидѣвшая въ нѣкоторомъ отдаленіи, подумала, что ей, быть можетъ, не слѣдуетъ слушать. И она уже собиралась закрыть книгу и встать, когда миссъ Мэнистей притронулась къ ея рукѣ.
   -- Ему это помѣшаетъ, если мы будемъ шевелиться,-- ласковымъ шепотомъ сказала маленькая старушка, прикладывая палецъ къ губамъ.
   И внезапно дѣвушка почувствовала на себѣ мимолетный сверкающій взглядъ его приподнятыхъ глазъ -- грозный, повелительный. Она снова опустилась на свой стулъ сколько возможно тише и продолжала сидѣть, низко опустивъ голову, будучи не въ силахъ удержать улыбки, игравшей на ея губахъ,-- единственное, правда, что она могла сдѣлать, чтобы не разсмѣяться -- настолько неожиданъ и гнѣвенъ былъ предостерегающій знакъ, поданный мистеромъ Мэнистеемъ. Что знаменитый человѣкъ мало обращалъ вниманія на гостью своей тетки -- это было довольно натурально. Но чтобы онъ сердился на нее съ перваго же вечера, какъ будто бы она была какимъ-нибудь несноснымъ ребенкомъ!.. Она не принимала этого къ сердцу, но это щекотало ея чувство юмора. Она съ удовольствіемъ помышляла о будущемъ письмѣ къ дядѣ Бэну, какъ она станетъ описывать ему этихъ немного странныхъ людей.
   И вотъ, сначала она почти не слушала того, что читали. Самый звукъ голоса ей не нравился. Онъ былъ слишкомъ энергиченъ; ей не нравилось его дрожаніе, его глубокія басовыя вибраціи. Разумѣется, можно было бы читать проще!
   Потомъ это первое впечатлѣніе сгладилось. Она подняла голову, и глаза ея остановились на читающемъ, губы слегка раскрылись, улыбка исчезла.
   То, что этотъ густой, вибрирующій голосъ развивалъ передъ нею, была небольшая утренняя картинка, какъ изобразилъ бы ее Виргилій, происходящая въ хижинѣ латинскаго крестьянина-земледѣльца, во времена Тиверія.
   Открывалась она тѣмъ, что владѣлецъ стада, Цекулусъ, и его маленькій сынъ просыпаются на зарѣ въ своей крытой тростникомъ хижинѣ, расположенной на краю Ариціи подъ Альбанской вершиной. Кругомъ еще совершенно темно, и вотъ, крестьянинъ встаетъ и ощупью сгребаетъ уголья на очагѣ, зажигаетъ свою лампу и только послѣ этого уже будитъ мальчика, спящаго на своемъ ложѣ изъ листьевъ; затѣмъ онъ зоветъ свою служанку, негритянку-невольницу, съ ея широкимъ ртомъ и жесткими курчавыми волосами. Одно за однимъ всплываютъ всѣ эти деревенскія дѣла, столь старыя, но вмѣстѣ вѣчно новыя: Декулусъ толчетъ зерно и поетъ за своей работой; на угольяхъ пекутся плоскія пшеничныя лепешки, въ саду собираютъ разныя травы, перемѣшиваютъ ихъ съ небольшимъ количествомъ сыра и масла и такимъ образомъ приготовляется лакомое блюдо къ обѣду; бѣлыхъ воловъ впрягаютъ въ ременное ярмо -- и вотъ земледѣлецъ, въ своей туникѣ изъ козлиной шкуры и въ кожаной шапкѣ, отправляется на пашню при свѣтѣ разгорающейся зари; а мальчикъ выпускаетъ козъ изъ ихъ ограды позади хижины и гонитъ ихъ мимо того поля, гдѣ работаетъ его отецъ, въ одѣтые туманомъ лѣса, что тянутся за этими полями.
   Съ каждымъ штрихомъ все болѣе оживалъ этотъ древній міръ, становился все яснѣе, освѣщенный этимъ солнцемъ, пока наконецъ слушательницѣ не показалось, что сама она бродитъ вмѣстѣ съ Мэнистеемъ въ дни первой славы Римской Имперіи по этимъ тропинкамъ, пролегающимъ между Альбанскихъ холмовъ, и прислушивается къ сказкѣ про маленькаго козьяго пастуха и про Неми.
   И такъ, мальчикъ, Меналкасъ, покинулъ вспаханныя борозды и вскарабкался на холмъ, возвышающійся надъ спящимъ городомъ. Достигнувъ вершины, онъ остановился и обратился къ западу.
   "Долина Лаціума разстилается тамъ внизу, освѣщенная восходящимъ солнцемъ; позади нея переливается перламутромъ море, бѣлыя рыбацкія лодки мелькаютъ вдоль берега. А какъ разъ у самыхъ его ногъ пролегаетъ прямая, какъ стрѣла, дорога и затѣмъ поднимается на гору. Онъ различаетъ, какъ сельскіе жители на своихъ навьюченныхъ мулахъ и ослахъ ѣдутъ по этой дорогѣ, и ѣдутъ они на сѣверъ, къ тому городу въ долинѣ, который скрываютъ отъ него вершины холмовъ. Въ своемъ воображеніи онъ слѣдуетъ за ними по Аппіевой дорогѣ, вмѣстѣ съ трусящими рысцою мулами. Когда же отецъ возьметъ его опять съ собою въ Римъ, чтобы поглядѣть на лавки купцовъ, на Форумъ, на новые бѣлые храмы и огромный дворецъ Цезаря на холмѣ?
   "Затѣмъ безпечный взоръ его обращается къ югу; и тутъ то-же: внизу виднѣется озеро въ своемъ углубленіи -- круглое, голубое озеро, которое любитъ Діана и гдѣ возвышается ея храмъ и ея тѣнистая роща. Утренній туманъ еще обволакиваетъ все это; только кое гдѣ просвѣчивающія сквозь этотъ туманъ части кровли и колоннъ обнаруживаютъ собою присутствіе храма.
   "Онъ подвигается дальше. Пшеничная лепешка его покончена; онъ достаетъ изъ за пояса свою свирѣль, наигрываетъ на ней и поетъ.
   "Подвигаясь, онъ топчетъ своими босыми ногами влажные цвѣты. Вокругъ него толпятся его козы. Внезапно онъ отбрасываетъ въ сторону свирѣль, подбѣгаетъ къ одной изъ этихъ козъ и проворными руками надаиваетъ цѣлую деревянную чашку пѣнистаго молока, и между тѣмъ какъ онъ его пьетъ, черныя кудри мальчика свѣшиваются надъ самой чашкой. Потомъ онъ снова берется за свирѣль и гордо выступаетъ впереди своего стада, причемъ маленькая фигурка его покачивается изъ стороны въ сторону, приплясывая подъ мелодію, которую онъ наигрываетъ. Звуки разносятся въ утреннемъ воздухѣ и, подхваченные эхомъ, отдаются въ подернутыхъ тѣнью береговыхъ изгибахъ озера.
   "Мальчикъ пробирается книзу, раздвигая покрытую росою листву своими смуглыми плечами. Окружающіе его горные склоны всѣ поросли золотистымъ дрокомъ; а у его ногъ бѣлоснѣжный ладонникъ покрываетъ собою скалы. Разсѣянные повсюду кустарники шлютъ свой ароматъ, а козы ощипываютъ ихъ молодые побѣги.
   "Но дорожка постепенно опускается внизъ и тутъ извивается вдоль озерного бассейна. И вотъ мальчикъ выступаетъ изъ лѣсу; онъ останавливается и садится на бугорокъ, чтобы отдохнуть.
   "Ахъ, какъ величественно всплываетъ внезапно солнце! и какъ ударяетъ оно въ этотъ храмъ, что кроется тамъ въ глубинѣ -- въ этотъ храмъ Діаны и въ ея рощу. Такъ и пылаютъ эти бѣлыя колонны, эта бронзовая кровля, эти стѣны, окружающія храмъ. Какимъ ослѣпительно бѣлымъ кажется это священное, прославленное мѣсто среди оливковыхъ деревьевъ и обработанныхъ полей; солнце опаляетъ мраморъ: Фебъ привѣтствуетъ свою великую сестру. А въ водахъ озера тоже виднѣются бѣлыя колонны, и голубыя струи играютъ вокругъ ихъ мерцающихъ контуровъ. Туманъ окончательно разсѣивается; онъ поднимается надъ озеромъ и медленно уходитъ все выше, туда, въ вершины лѣсовъ.
   "Мальчикъ заслоняетъ глаза отъ солнца рукою и съ жадностью смотритъ по направленію храма. Ничего! Ни одно живое существо не двигается тамъ.
   "Часто отецъ предупреждалъ его, чтобы онъ не отваживался одинъ ходить въ рощу богини. Дважды, дѣйствительно, во время великихъ іюньскихъ празднествъ, былъ онъ свидѣтелемъ торжественнаго жертвоприношенія, видѣлъ, какъ стекались громадныя толпы поклонниковъ, какъ факелы отражались въ озерѣ. Но въ отсутствіи отца, страхъ до сихъ поръ удерживалъ его далеко отъ храма.
   "Однако же сегодня, когда все освѣщено солнцемъ, когда свѣжій вѣтерокъ подуваетъ съ поверхности osepa,-- въ его крови закипаетъ отвага молодости. Вотъ, онъ съ своими козами направляется въ оливковый садъ. Темнокрасная земля только что взрыта между опрокинутыхъ стволовъ; козы разбредаются по саду, отыскивая забытыя плугомъ мѣстечки усѣянной маргаритками травы. Виновато оглядывается мальчикъ кругомъ себя; пристально всматривается онъ въ чащу оливковыхъ деревьевъ, съ ихъ подернутой серебристой пѣною листвой. Затѣмъ, подобно одному изъ своихъ молодыхъ козлятъ, онъ опускаетъ голову и бѣжитъ стремглавъ, свое стадо онъ оставляетъ тамъ, подъ оливами, а самъ проникаетъ въ густой дубовый лѣсъ, весь еще полный утренней прохлады; онъ забирается на самый конецъ этого лѣса; съ бьющимся сердцемъ карабкается онъ на громадное столѣтнее дерево, которое простираетъ свои гигантскія вѣтви надъ стѣною храма; онъ ползетъ вдоль одной изъ этихъ вѣтвей между покрывающихъ ее плотныхъ и мелкихъ листьевъ и поднимаетъ голову. Храмъ и священная роща тутъ, передъ нимъ. Онъ видитъ большую, простирающуюся къ озеру терассу, слышитъ, какъ мелкія волны разбиваются объ ея подножье. А совсѣмъ близко отъ него, внизу, по направленію восхода и полудня, протянулась большая стѣна съ множествомъ углубленій и окружающая храмъ съ двухъ его сторонъ; каждая ниша -- это алтарь, и въ каждомъ алтарѣ -- бѣлая фигура, ожидающая солнца -- Аполлонъ, "метатель стрѣлъ", "копьеносная" Паллада, а между ними этотъ золотой Цезарь, про котораго говорятъ по всей странѣ, который сдѣлалъ великіе дары храму... Онъ и его внукъ, молодой Гай.
   "Мальчикъ таращитъ свои глаза, чтобы лучше видѣть, и когда свѣтъ ударяетъ въ нишу и горитъ на блестящемъ панцырѣ и на протянутой рукѣ -- онъ дрожитъ отъ страха тамъ, между своей листвой. Поспѣшно обращаетъ онъ глаза на обиталище жрицъ, гдѣ все еще покоится сномъ; на эти ряды сіяющихъ столбовъ, что выстроились вокругъ храма, на густую рощу, растущую между храмомъ и озеромъ.
   "Чу!-- слышится звонъ металла, громадныя двери скрипятъ на своихъ петляхъ. Изъ внутренности храма, изъ ниши богини выходитъ человѣкъ. На головѣ у него повязка, которую носятъ жрецы; ярко блеститъ этотъ бѣлый уборъ въ солнечныхъ лучахъ; въ одной рукѣ онъ несетъ мечъ.
   "Пространство между храмомъ и рощею подернуто ослѣпительнымъ свѣтомъ. Человѣкъ вступаетъ въ это пространство, оборачивается къ востоку и поднимаетъ руки къ своимъ губамъ. Прикрывъ себѣ голову своей мантіей, онъ опускается на землю и простирается тутъ, принося поклоненіе приближающемуся божеству.
   "Молитва его длится всего минуту. Быстро поднимается онъ съ земли и стоитъ, оглядываясь кругомъ и сжимая мечъ въ своей рукѣ. Это человѣкъ еще молодой; ростъ его болѣе высокій, нежели обыкновенный человѣческій ростъ; члены у него крѣпкіе и гибкіе. Его богатое одѣяніе, кромѣ того, придаетъ ему одновременно видъ и жреца, и царя. Но тутъ мальчикъ опять вздрагиваетъ и тѣснѣе прижимается къ своей опорѣ, прячась какъ ящерица, которую спугнулъ человѣческій шагъ, когда она пригрѣлась на солнышкѣ. И вздрогнулъ онъ потому, что страшныя и ужасныя вещи начертали боги на суровомъ лицѣ жреца; глаза его, сидящіе глубоко подъ его косматыми волосами, мечутъ ужасные, тревожные взгляды изъ стороны въ сторону; онъ кажется существомъ отдѣльнымъ отъ себѣ подобныхъ, одержимымъ дьяволомъ и обреченнымъ на страхъ.
   "Посреди священной рощи возвышается высокій дубъ, дерево деревъ, посвященный богинѣ Тривіи. Вокругъ него есть свободное пространство, и тутъ-то проходитъ теперь жрецъ, одинъ въ этомъ утреннемъ освѣщеніи.
   "Онъ размышляетъ, но въ размышленіяхъ его нѣтъ ничего святого. Голова его откинута назадъ, онъ прислушивается къ каждому звуку; обнаженный мечъ сверкаетъ при каждомъ его движеніи...
   "Вотъ, между дальнихъ деревьевъ послышался шорохъ. Проворно вытягиваетъ мальчикъ свою смуглую шейку, такъ какъ при этомъ звукѣ жрецъ настораживается; онъ сбрасываетъ мантію съ правой руки и такимъ образомъ ожидаетъ, готовый поразить. Свѣтъ падаетъ на его блѣдное лицо, на его мучительно нахмуренное чело, на его искривленныя ужасомъ и отчаяніемъ губы. Тутъ, вблизи этого лазурнаго озера, подъ этими золотыми утренними лучами онъ стоитъ, какъ олицетвореніе Ужаса среди Покоя.
   "Снова все молчитъ -- только птицы перекликаются между оливъ. Въ смертельномъ трепетѣ жрецъ выступаетъ впередъ.
   "Но чу! слышится крикъ! ему въ отвѣтъ раздается другой... темная фигура выбѣгаетъ изъ рощи... подъ священнымъ деревомъ завязывается лютая борьба. Мальчикъ ползетъ на самый дальній конецъ своей вѣтки, глаза его готовы выскочить изъ орбитъ.
   "Извнутри ограды, окружающей храмъ, изъ чащи отдаленныхъ деревьевъ, съ окружныхъ холмовъ сбѣгается толпа; мужчины и одѣтыя въ бѣлое жрицы, женщины и даже дѣти поспѣшно собираются сюда. Но всѣ они останавливаются въ отдаленіи. Ни одна живая душа не приближается къ мѣсту битвы, ни одна рука не подаетъ помощи. Мальчикъ различаетъ лица дѣвственницъ, прислуживающихъ въ храмѣ. Онѣ блѣдны, но очень спокойны. Ни единаго звука жалости не срывается съ ихъ устъ. Ихъ загадочные глаза спокойно слѣдятъ за исходомъ поединка.
   "А въ самомъ отдаленіи, на краю рощи стоитъ сельскій народъ, мужчины въ кожаныхъ туникахъ и кожаныхъ шапкахъ, какъ у отца Меналкаса. И вотъ, маленькій козій пастухъ, самъ не сознавая, что дѣлаетъ, своимъ пронзительнымъ голосомъ зоветъ ихъ на помощь. Но никто не обращаетъ вниманія; да и самъ жрецъ никого не призываетъ, ни къ кому не обращается съ мольбою.
   "Ахъ! вотъ онъ пошатнулся, вотъ онъ падаетъ, его бѣлая одежда во прахѣ! Блестящій мечъ поднимается -- потомъ падаетъ снова... послѣдній стонъ отлетаетъ къ небесамъ.
   "Побѣдитель поднимается отъ убитаго, весь запятнанный кровью и слѣдами борьбы. Меналкасъ глядитъ на него съ изумленіемъ, такъ какъ это не суровый воинъ, не напыщенный боецъ, но просто юноша -- стройный, прекрасный юноша, свѣтлокудрый и бѣлолицый. Его чресла опоясаны туникой невольника. Блѣдны его молодыя черты, члены изсушены голодомъ и непосильнымъ трудомъ. Глаза его налиты кровью, какъ глаза оленя, когда псы уже готовы его настигнуть.
   "И, опустивъ глаза на жреца, распростертаго на землѣ въ своей собственной крови, онъ долго всматривается въ его лицо, какъ будто видитъ его впервые. Дрожь пробѣгаетъ по его членамъ; Меналкасу чудится, будто онъ слышитъ его плачъ или стенаніе. Но вотъ, наконецъ, онъ поднимаетъ голову и гордо выпрямляетъ свою фигуру, какъ бы внезапно вспоминая о томъ, что судьба неизбѣжна и совершеннаго нельзя возвратить. И обращаясь къ толпѣ, онъ дѣлаетъ ей знакъ. Съ дикими криками и возгласами сбѣгаются они къ нему. Они срываютъ съ убитаго жреца его мантію съ красной каймой и облекаютъ въ нее убійцу. Они надѣваютъ на него жреческую повязку, окружаютъ ему шею гирляндой, и съ радостью и почетомъ ведутъ его въ священную рощу.
   "И много еще часовъ оставался мальчикъ, притаившись на своемъ деревѣ, прикованный тамъ силою страха. Онъ видѣлъ, какъ служители храма подняли тѣло умершаго и небрежно вытащили его изъ рощи. Весь день толпились они, предаваясь празднеству въ этомъ священномъ пространствѣ. Но когда тѣни начали спускаться съ высотъ Ариціи на поверхность озера; когда вновь посвященный жрецъ принесъ въ жертву на алтарѣ Тривіи бѣлаго оленя, вскормленнаго на альбанской травѣ; когда онъ поддержалъ огонь Весты и сдѣлалъ возліяніе въ честь безсмертнаго Вирбіуса, котораго въ древнія времена великая Діана спасла отъ гнѣва боговъ и укрыла въ безопасности здѣсь, въ лѣсу Ариціи,-- когда все это было совершено, толпа разошлась, и царь Священной рощи выступилъ одинъ изъ дверей храма.
   "Мальчикъ жадно наблюдалъ за тѣмъ, что онъ теперь будетъ дѣлать. Въ своей рукѣ онъ несъ тотъ мечъ, который на зарѣ онъ отнялъ у убитаго. Съ этимъ мечомъ онъ направился къ священному дереву, которое находилось посреди рощи и, въ свою очередь, тоже началъ ходить вокругъ него, оглядываясь по сторонамъ, какъ раньше это дѣлалъ тотъ, другой. И одинъ разъ, когда онъ приблизился къ тому мѣсту, гдѣ еще виднѣлась запекшаяся кровь, мечъ со звономъ выпалъ у него изъ рукъ, и онъ съ хриплымъ, пронзительнымъ крикомъ воздѣлъ обѣ руки къ небу -- то былъ крикъ обвиняющаго и осуждающаго боговъ.
   "Тутъ мальчикъ, весь дрожа, спустился съ дерева, между тѣмъ, какъ этотъ ужасный крикъ все раздавался въ его ушахъ, и поспѣшно отправился отыскивать своихъ козъ. Когда онъ ихъ нашелъ, то погналъ домой, забывая даже утолить свою жажду ихъ молокомъ. Придя въ свою хижину, онъ нашелъ тамъ своего отца, Цекулуса; и вотъ, опустившись около него на землю, мальчикъ со слезами и рыданіями разсказалъ ему свою исторію.
   "Долго размышлялъ Цекулусъ. Мальчика онъ не сталъ журить, а только положилъ ему руку на голову и сказалъ, чтобы онъ успокоился. Потому что, прибавилъ онъ, какъ бы про себя, такова воля богини. И такъ происходило съ отдаленнѣйшихъ временъ, прежде еще, нежели предки римлянъ переселились съ Альбанской вершины и основали свое мѣстожительство на семи холмахъ; прежде нежели Ромулъ издалъ законы, прежде нежели первый изъ облеченныхъ въ бѣлую мантію жрецовъ вошелъ на Капитолій. Изъ крови возникаетъ священный обычай и въ кровь обращается. Естественная смерть не должна поражать служителя дерева Тривій. Земля нуждается въ крови для своей силы, и ее нельзя этого лишить; только при этомъ условіи деревья приносятъ плоды, а земля производитъ растенія. Удивленный мальчикъ поглядѣлъ на своего отца, и на его лицѣ, обращенномъ къ вспаханнымъ полямъ и виноградникамъ, онъ прочелъ тайную и дикую радость. И душа маленькаго мальчика наполнилась ужасомъ. Но его отецъ не хотѣлъ ему дальше пояснять, что означаетъ эта тайна. Когда же, съ наступленіемъ ночи, онъ легъ на свою постель изъ сухихъ листьевъ, а мѣсяцъ взошелъ надъ озеромъ и большіе далекіе лѣса зашелестѣли въ долинѣ, онъ съ безпокойствомъ переворачивался съ боку на бокъ, размышляя о новомъ жрецѣ, который сторожитъ тамъ; о его юной фигурѣ и печальныхъ глазахъ, о томъ возгласѣ, который онъ вознесъ къ небесамъ. И ребенку такъ хотѣлось вѣрить, что онъ еще можетъ спастись. Но уже въ своемъ снѣ онъ видѣлъ, какъ роща снова разступается, и убійца устремляется впередъ. Ему снилась наблюдающая за этимъ толпа; онъ видѣлъ ея свирѣпые пристальные взоры, жадно ожидающіе пролитой крови. И мальчикъ испытывалъ такое чувство, какъ будто чья-то могучая рука разбила его сердце; и вотъ, впервые, онъ мысленно отступился отъ боговъ и отъ своего отца, и такимъ образомъ радость его юной жизни померкла въ немъ".
   Прочтя послѣднія слова, Мэнистей бросилъ рукопись на ближайшій столъ и, поднявшись съ своего мѣста, началъ прохаживаться по комнатѣ, опершись руками въ бока, нахмуренный и глядя себѣ подъ ноги. Поровнявшись съ кресломъ миссисъ Бургоинъ, онъ остановился подлѣ нея.
   -- Я не вижу, что тутъ общаго съ самой книгой? Это потерянное время,-- сказалъ онъ ей отрывисто, почти сердито.
   -- Я этого не думаю,-- сказала она, улыбаясь ему. Но въ ея тонѣ слышалось какое-то колебаніе, и это раздражило его еще болѣе.
   -- Я долженъ это уничтожить, энергично проговорилъ онъ. Ничто не можетъ быть нестерпимѣе неумѣстныхъ украшеній.
   -- Ахъ, пожалуйста, пожалуйста, не измѣняйте тутъ ничего!-- поспѣшно произнесъ умоляющій голосъ.
   Мэнистей обернулся съ изумленіемъ.
   Льюси Фостеръ пристально смотрѣла на него. Лицо ея сіяло удовольствіемъ, ея прекрасные глаза пылали.
   Мэнистей впервые разсмотрѣлъ ее внимательнѣе, а также замѣтилъ при этомъ распущенные волосы и накидку Элиноръ.
   -- Вамъ это понравилось?-- спросилъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ. Онъ совершенно забылъ о томъ, что она была тутъ же, въ комнатѣ.
   Она глубоко вздохнула.
   -- Да,-- проговорила она тихо и опуская глаза.
   Онъ рѣшилъ, что она слишкомъ застѣнчива для того, чтобы высказаться болѣе. На самомъ же дѣлѣ, чувство дѣвушки двоилось между ея прежнимъ энтузіазмомъ и ея новымъ разочарованіемъ. Ей бы хотѣлось сказать ему, что его чтеніе напомнило ей о той книгѣ, которую она любила, но холодомъ вѣяло отъ человѣка, который стоялъ передъ нею. Она раскаявалась, зачѣмъ заговорила. Ей начинало это казаться навязчивостью.
   -- Ну, это очень любезно съ вашей стороны,-- проговорилъ онъ какъ-то оффиціально.-- Но я боюсь, что этого нельзя такъ оставить. Вотъ эта лэди, что тамъ сидитъ, не пропуститъ этого.
   -- Что я такого сказала?-- воскликнула миссисъ Бургоинъ, протестуя.
   Мэнистей засмѣялся.
   -- Ничего. Но въ концѣ концовъ вы будете согласны со мною.
   Затѣмъ, онъ собралъ бумаги, сунулъ ихъ въ безжалостномъ безпорядкѣ себѣ подъ руку и ушелъ въ свой кабинетъ, оставивъ послѣ себя смущеніе.
   Миссисъ Бургоинъ сидѣла, нѣсколько утомленная и блѣдная. Она тоже съ своей стороны желала бы высказать похвалу и тѣмъ доставить удовольствіе. Не было ничего удивительнаго, что фантазія этого ребенка была затронута. Этотъ пронизывающій страстный голосъ... ей самой всегда было такъ трудно ему противустоять, трудно было освободиться изъ-подъ его вліянія, когда требовалось бытъ безпристрастною.

-----

   Въ этотъ же вечеръ, позднѣе, когда миссъ Фостеръ удалилась къ себѣ, Мэнистей и миссисъ Бургоинъ еще долго бесѣдовали на каменной терассѣ, которая огибала виллу съ восточной стороны. Кампанья и море были у нихъ позади. А тутъ, надъ раскинутымъ внизу образцовымъ садомъ, возвышался неровный фасадъ стѣны со статуями и плещущимъ фонтаномъ, брызги котораго смутно блестѣли въ лунномъ освѣщеніи; а за стѣною виднѣлось сребристо голубое пространство озера, и, окаймляя это озеро, возвышался покрытый лѣсами "Monte Cavo", высоко уходившій къ небу, освѣщенному луною, которая остановилась какъ разъ надъ его вершиной -- надъ этимъ бѣлымъ пятномъ, нѣкогда бывшимъ храмомъ Латинскаго Юпитера. Теперь же, увы! это лишь памятникъ преступленія одного уроженца Англіи противъ исторіи, противъ искусства и Рима. Воздухъ былъ мягокъ и пропитанъ ароматомъ розъ, который доносился снизу, изъ боковыхъ аллей. Монотонный крикъ ночной птицы раздавался въ темныхъ дубахъ, напоминая звукъ тонкаго колокольчика. То кричала маленькая сова. Жалобная однообразная нота часто казалась Мэнистею и Элиноръ истинной выразительницей римской ночи.
   Внезапно миссисъ Бургоинъ проговорила:
   -- У меня въ головѣ проносится другая версія вашей немійской легенды -- болѣе трагическая, нежели ваша. Мой жрецъ не убійца. Онъ нашелъ своего предшественника, лежащаго мертвымъ подъ деревомъ, и занялъ его мѣсто. Ему разумѣется не избѣжать своей судьбы, но онъ ея не заслужилъ. Руки его не обагрены кровью, душа его чиста. Ну вотъ... Я такъ представляю это себѣ.
   Въ ея голосѣ слышалось странное дрожаніе, котораго Мэнистей, погруженный въ свои думы, однако не замѣтилъ. Онъ улыбнулся.
   -- Прекрасно! Вы будете соперничать съ Ренаномъ: онъ сдѣлалъ изъ этого сатиру. Его жрецъ -- нравственный джентльменъ, не желающій убивать никого. Но народонаселеніе скоро приводитъ все въ порядокъ: оно пристукиваетъ его самого, какъ нарушителя религіи.
   -- Я это забыла,-- сказала миссисъ Бургоинъ разсѣянно.
   -- Но вамъ она не нравится, Элиноръ, моя маленькая вещица!-- проговорилъ Мэнистей послѣ небольшой паузы.-- Ну, и не притворяйтесь!
   Она тотчасъ же оживилась и заговорила со своимъ обычнымъ пыломъ и сочувствіемъ. То было повтореніе предъобѣденной сцены. Только на этотъ разъ дѣйствіе ея не было настолько сильно. Уныніе Мэнистея не ослабѣло.
   Однако, онъ поднялъ на нее глаза. Въ этомъ ласкающемъ таинственномъ лунномъ освѣщеніи она была -- вся грація и очарованіе. Естественная нѣжность мужчины проснулась.
   -- Элиноръ, этотъ воздухъ слишкомъ рѣзокъ для такого легкаго платья. Пожалуйста, берегите мою музу!
   И, подойдя къ ней, онъ взялъ у нея съ руки накидку и обернулъ ей этой накидкой плечи.
   -- Вы одолжили ее миссъ Фостеръ,-- сказалъ онъ, не спуская съ нея взгляда,-- и эта вещь къ ней оченъ идетъ; но все же она знаетъ свою обладательницу.
   Краска на одну минуту прилила къ ея лицу. Затѣмъ, она нѣсколько отодвинулась отъ него.
   -- А вы все-таки замѣтили,-- сказала она,-- что эта дѣвушка замѣчательно красива?
   -- О да,-- проговорилъ онъ небрежно:-- хороша красотой, не имѣющей никакого значенія.
   Она засмѣялась.
   -- Подождите, вотъ мы съ тетей Патти одѣнемъ и выправимъ ее, какъ слѣдуетъ.
   -- Ну, конечно, вы безъ сомнѣнія многое можете сдѣлать, какъ изъ плохихъ книгъ, такъ и изъ неотесанныхъ барышенъ,-- сказалъ онъ, съ вздохомъ пожимая плечами.
   Они пожелали другъ другу доброй ночи, и миссисъ Бургоинъ скрылась за стеклянной дверью, которая была позади.

-----

   Луна величественно плыла надъ соснами сада. Миссисъ Бургоинъ, наполовину уже раздѣвшись, сидѣла задумчивая въ углу комнаты съ расписаннымъ потолкомъ и растворенными навстрѣчу ночи окнами.
   Она пришла къ себѣ, полная не то муки, не то счастья. Затѣмъ, послѣ цѣлаго часа раздумья, она внезапно начала рыдать и, положивъ голову на руку, тихо плакала, удерживаясь, чтобы не услыхала миссъ Мэнистей, находившаяся въ сосѣдней комнатѣ.
   -- Нѣтъ, я никому не принесла огорченія!-- мѣсто было свободно. Когда наступитъ конецъ -- я пойду ему навстрѣчу; онъ не будетъ для меня неожиданностью. И не нужно никакой борьбы! Съ чѣмъ же тутъ бороться?
   Она приподнялась и, раздвинувъ волны прекрасныхъ волосъ, падавшихъ у нея по плечамъ, посмотрѣла въ зеркало на нѣжное, изнуренное лицо, глядѣвшее изъ рамки этихъ волосъ. И все время она размышляла со смутной тоскою о нетронутой свѣжести Льюси Фостеръ.
   Затѣмъ глаза ея упали на двѣ фотографіи, стоявшія на ея столѣ -- одну, изображавшую господина въ придворномъ мундирѣ, другую -- крошечнаго ребенка лѣтъ двухъ.
   Она схватила эту послѣднюю и, склонившись надъ ней головой въ жестокой печали, стала покрывать ее безчисленными поцѣлуями. Прикосновеніе къ этой вещи какъ будто успокоило ее. Но она не могла съ ней разстаться. Она спрятала ее на своей груди и, когда она засыпала, фотографія все еще была съ нею.
  

III.

   -- Элиноръ, куда вы отправляетесь?
   -- Непосредственно въ свою обитель, въ Риммонъ,-- отвѣчала эта лэди, улыбаясь. Она стояла на восточной террасѣ и застегивала изящную сѣрую перчатку, между тѣмъ какъ Мэнистей съ газетами въ рукахъ сидѣлъ въ бездѣйствіи въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нея.
   -- Какъ? Вы идете къ обѣднѣ? Я протестую. Взгляните на это озеро, взгляните на это небо -- на эту поросшую дрокомъ тропинку вдоль берега. Пойдите и погуляйте тамъ до завтрака, а назадъ возвратитесь окольнымъ путемъ черезъ Арицію.
   Миссисъ Бургоинъ покачала головой.
   -- Нѣтъ; я люблю свое маленькое идолопоклоненіе,-- сказала она рѣшительнымъ тономъ.
   Это было воскресное утро. Колокола въ Маринатѣ весело звонили. Женщины и дѣвушки, повязанныя кружевными шарфами, красивые молодые люди въ короткихъ курткахъ и мягкихъ остроконечныхъ шляпахъ, направляясь въ церковь, двигались по дорогѣ, пролегавшей между виллою и озеромъ. День былъ теплый, апрѣльскій. Цѣлая масса желтой "банксіи" перевѣшивалась черезъ украшенную статуями стѣну, окружавшую бассейнъ фонтана, соловьи распѣвали съ усердіемъ, унижавшимъ, отчасти, ихъ артистическое достоинство. Природа, дѣйствительно, слишкомъ щедра на соловьевъ въ этихъ Альбанскихъ холмахъ въ весеннее время. Она, такъ сказать, забываетъ о томъ, что рѣдкость придаетъ особую силу красотѣ. Здѣсь можно слышать соловья и даже не замѣтить его пѣнія.
   Туалетъ миссисъ Бургоинъ былъ особенно удаченъ въ это утро. Сѣрое платье, свѣжее и элегантное, широкая черная шляпа на бѣлокурыхъ волосахъ, еще покрытыя росой садовыя фіалки у стройной таліи, а также у воротничка, совсѣмъ близко отъ блѣднаго лица -- все это было подобрано съ характернымъ изяществомъ, вполнѣ очевиднымъ для критическаго чутья Эдварда Мэнистея. Столь же характерны были и эта поблекшая красота волосъ и кожи, и вся эта хрупкая, но полная достоинства фигура. Но всего характернѣе былъ контрастъ между суетной заботой объ украшеніи, выразившейся въ законченности наряда, и тою грустью, которая сосредоточивалась въ окруженныхъ темною синевою глазахъ.
   Онъ лѣниво и съ чувствомъ удовольствія наблюдалъ за ней сквозь дымъ своей сигары, прекрасно сознавая все ея очарованіе и всѣ ея слабыя стороны.
   -- Вы, что же, возьмете съ собою миссъ Фостеръ?-- спросилъ онъ ее.
   Миссисъ Бургоинъ засмѣялась.
   -- Я намекнула ей. Она посмотрѣла на меня съ удивленіемъ, вся вспыхнула и отошла прочь. Я потеряла всѣ свои преимущества въ ея глазахъ.
   -- Въ такомъ случаѣ она пренеблагодарная скотинка!..-- сказалъ Мэнистей, понижая голосъ и оглядываясь кругомъ,-- если принять во вниманіе всѣ старанія, которыя вы прилагаете...
   -- Нѣкто другой долженъ былъ бы приложить свои старанія,-- сказала миссисъ Бургоинъ многозначительно.
   -- Нѣкто это и дѣлаетъ,-- сказалъ онъ со смѣхомъ.-- А другіе этимъ пользуются. Душа проситъ простоты, а когда эта простота является... Нѣтъ, невозможно быть такимъ типомъ, какъ миссъ Фостеръ.
   -- Чего же она является типомъ?
   -- Крайней степени сектантства и протестантизма, повидимому. Признайтесь -- это было страннымъ капризомъ со стороны Юпитера направить ее сюда?
   -- Я увѣрена, что у нея благородный характеръ и прекрасныя умственныя способности.
   Мэнистей пожалъ плечами.
   -- Дѣдушка ея,-- продолжала миссисъ Бургоинъ,-- былъ профессоромъ богословія и написалъ книгу объ инквизиціи.
   Мэнистей повторилъ свой жестъ.
   -- И, какъ я это уже говорила вамъ въ прошлый вечеръ, она почти столь же красива, какъ ваша греческая головка, и похожа на нее ужасно.
   -- Милѣйшая лэди, какія у васъ дикія мысли.
   Миссисъ Бургоинъ взялась за свой зонтикъ.
   -- Нѣтъ, совершенная правда. Тетушка ваша говорила, что это бѣдное дитя было въ полномъ отчаяніи отъ того, что тутъ нѣтъ церкви ея исповѣданія, куда бы она могла направиться сегодня утромъ.
   -- Какъ!-- воскликнулъ Мэнистей.-- Неужели она разсчитывала на какое нибудь тайное сборище въ собственномъ городѣ папы? (Въ Маринатѣ находилась папская вилла, бывшая нѣкогда любимой лѣтней резиденціей папъ).
   -- Нѣтъ; но она думала, что могла бы поѣхать въ Римъ, а между тѣмъ пропустила поѣздъ. Я нашла ее блуждающей по гостиной въ страшномъ безпокойствѣ и повидимому алчущей духовной пищи.
   -- Это голодъ преходящій! Сердце у меня черствое, вы знаете. А вотъ вашъ колоколъ и замолчалъ... Элиноръ! удивляюсь, зачѣмъ ходите вы на эти церемоніи?
   Онъ обернулся, чтобы лучше видѣть ее. Въ ею красивыхъ, проницательныхъ глазахъ сквозила легкая иронія.
   -- Потому что мнѣ это нравится.
   -- Вамъ нравится это только въ мечтѣ. Когда же вы приходите туда, дѣйствительность оказывается совсѣмъ не по вашему вкусу. Полъ тамъ прегрязный, музыка скверная, маленькій попикъ читаетъ въ носъ, мальчишки дерутся между собою. Лучше оставайтесь-ка дома и помогите мнѣ прославлять святую римскую церковь на благородной дистанціи отъ нея.
   -- Какимъ лицемѣромъ сочли бы васъ люди, если бы они могли слышать, когда вы говорите такимъ образомъ!-- сказала она, вспыхивая.
   -- А потомъ сообразили бы, что это несправедливо. Я только не желаю дѣлать изъ себя дурака, вотъ и все.
   -- Дураки самые счастливые люди,-- сказала она тихимъ голосомъ.-- Есть что-то общее между ними и... Ахъ! впрочемъ, не стоитъ говорить!
   Она постояла еще минуту, слегка опираясь руками на каменную баллюстраду и глядя вдаль, черезъ озеро. Мэнистей молча наблюдалъ за ней, продолжая покуривать сисю сигару.
   -- Ну, я очень скоро возвращусь,-- сказала она, собирая свой зонтикъ и молитвенникъ.-- Не будетъ ли нашей обязанностію пригласить потомъ миссъ Фостеръ съ собой на прогулку?
   -- Почему бы не предоставить ее моей тетушкѣ?
   Она прошла мимо нею, слегка кивнувъ ему на прощанье головой. И вотъ, сквозь пролеты баллюстрады Мэнистей могъ видѣть, какъ она взбиралась вверхъ по улицѣ деревни, слегка приподнимая платье надъ своими изящно обутыми ножками, а толпа ребятишекъ слѣдовала за ней по пятамъ, выпрашивая себѣ полпенни.
   Онъ видѣлъ, какъ она остановилась въ нерѣшительности, затѣмъ раскрыла маленькій бархатный мѣшечекъ, висѣвшій у ея пояса, и бросила горсть сольди въ толпу ребятишекъ. Они, съ криками и толкая другъ друга, кинулись на эти монетки.
   Миссисъ Бургоинъ посмотрѣла на нихъ съ улыбкой и вмѣстѣ съ сожалѣніемъ, покачала головой и пошла дальше.
   -- О, Элиноръ, какъ вы малодушны!-- проговорилъ Мэнистей, съ беззвучнымъ смѣхомъ откидываясь на спинку своего кресла. Онъ хорошо зналъ, что, подъ покровительствомъ его самого или его тетки, миссисъ Бургоинъ еще могла пройти мимо этихъ маленькихъ бродягъ и даже мимо тѣхъ несчастныхъ безрукихъ или безногихъ, которые попадались на Альбанской дорогѣ,-- пройти мимо, строго придерживаясь шотландскихъ взглядовъ миссъ Мэнистей на нищенство. Но сама по себѣ она не могла отказать,-- она не могла выносить, чтобы на нее хмурились, даже хотя бы одну минуту. Она должна давать -- должна предоставить себѣ роскошь быть всѣми любимой. Тоже самое соображеніе лежало въ основѣ этой щедрости ея по отношенію всѣхъ служителей, привратниковъ, кэбменовъ, этихъ раздаваемыхъ ею подарковъ, этой доброты, которую она за послѣдніе три дня проявляла къ американской дѣвушкѣ. Черезчуръ ужъ много доброты! Или это было отсутствіе воли?
   Мэнистей возвратился къ своимъ газетамъ. Покончивъ съ ними, онъ поднялся и началъ ходить по каменной террасѣ, наклонивъ, по обыкновенію, впередъ свою большую голову, какъ будто тяжесть ея была непосильною для плечъ. Газеты снова привели его въ безпокойство, нарушили его хорошее утреннее настроеніе, вызванное, быть-можетъ, теплой апрѣльской погодой и тѣмъ ощущеніемъ, которое именуется bien-être.
   -- Бездѣльничать тутъ въ этой виллѣ, въ обществѣ двухъ женщинъ,-- съ горечью сказалъ онъ себѣ,-- между тѣмъ какъ совершаются всѣ эти вещи!
   Газеты были полны новостей -- о потерянныхъ и выигранныхъ сраженіяхъ, о вопросахъ, съ которыми онъ нѣкогда былъ такъ тѣсно связанъ. Пробѣгая эти столбцы, онъ раза два повстрѣчалъ и свое собственное имя; цитировалось его мнѣніе, но только, какъ мнѣніе человѣка, покинувшаго поле битвы, человѣка прошлаго и умершаго для политики.
   Когда онъ стоялъ тутъ такимъ образомъ, въ своей обычной позѣ, глядя на Альбанское озеро, съ его берегами, поросшими дрокомъ, имъ внезапно овладѣло страшное томленіе по Лондону съ его раскаленными улицами, съ его магазинами, клубами, парками. Ему живо представился рабочій кабинетъ въ одномъ изъ этихъ клубовъ, всѣ эти столь знакомые ему люди, собиравшіеся въ этомъ кабинетѣ, всѣ эти толки объ утреннихъ новостяхъ, болтовня палаты общинъ; онъ представлялъ самого себя въ качествѣ близкаго члена этого тѣснаго кружка и вновь ощутилъ влеченіе къ этимъ скоропреходящимъ радостямъ, которыя даются сознаніемъ власти, связанной съ общественнымъ положеніемъ. И не то, чтобы онъ дорожилъ этими радостями хотя въ половину настолько, какъ другіе люди. Соглашаться съ другими значило быть на полпути къ сомнѣнію -- противорѣчіе было его характеромъ.
   Тѣмъ не менѣе, теперь, когда онъ, одинокій и забытый, былъ лишенъ этого, когда игра была для него вполнѣ недосягаемой,-- теперь все это минутами казалось ему нестерпимо привлекательнымъ.
   Ничего не было у него теперь впереди въ теченіе этихъ долгихъ дней на Альбанской виллѣ, за исключеніемъ часовъ работы вмѣстѣ съ Элиноръ, прогулокъ вмѣстѣ съ Элиноръ, завтраковъ и обѣдовъ съ теткой и Элиноръ -- а тутъ еще, для вящшаго разнообразія, миссъ Фостеръ. Въ немъ заговорило мужское безпокойство. Онъ такъ спѣшилъ въ эту виллу, въ эти мирные холмы, съ тѣмъ, чтобы скорѣе привести къ концу свою давно откладываемую книгу?.. И что же? Здѣсь, взамѣнъ разговоровъ и развлеченій Рима, тысячи непріятностей и сомнѣній скопилось надъ его головой. Въ Римѣ онъ былъ еще силой. Не смотря на его странное изолированное положеніе, было извѣстно, что онъ состоялъ защитникомъ римско-католическаго строя, панегеристомъ Льва XIII, апологетомъ папскаго значенія въ Италіи. А этого было достаточно, чтобы передъ нимъ раскрылись сокровенныя стороны католической жизни. Ихъ квартира въ Римѣ, къ великому оскорбленію шотландскихъ инстинктовъ миссъ Мэнистей, посѣщалась духовными лицами всевозможнаго рода и сана. Кардиналы, итальянскіе и иностранные, пили послѣобѣденный чай, разливаемый ручками миссисъ Бургоинъ; черныя и бѣлыя одѣянія доминиканцевъ, коричневыя рясы францисканцевъ, черныя мантіи іезуитовъ -- все это видѣла лѣстница въ "Via Sistina". Свѣдѣнія, большею частью не обыденнаго значенія, были въ полномъ распоряженіи Мэнистея. Онъ чувствовалъ біеніе и вихрь великой католической организаціи, когда всѣ ея нервныя нити собираются къ мозговому центру въ Ватиканѣ. Мало того -- онъ имѣлъ два случая свободно поговоритъ съ самимъ Львомъ XIII.
   И все это онъ нетерпѣливо оттолкнулъ отъ себя для того, чтобы скорѣе закончить свою книгу и нанести свой "ударъ". И вотъ, неужели, въ тиши этихъ холмовъ, онъ начинаетъ терять вѣру въ эту книгу и въ то удовлетвореніе, которое она ему принесетъ? Онъ былъ способенъ на самую чрезмѣрную гордость и на самое безграничное временное отвращеніе къ своимъ мыслямъ и поступкамъ. Подобное-то отвращеніе, казалось, начинало закипать во всѣхъ его жилахъ, отнимая всякій вкусъ къ жизни и къ работѣ. Вѣроятно такъ и будетъ до конца: человѣкъ политики въ немъ достаточно силенъ, чтобы побороть литератора; а литераторъ тоже всегда готовъ отвлечь и парализовать политика. Что же касается книги, то, подобно своему автору, чѣмъ же была она -- рыбой-ли, мясомъ-ли, или какой-нибудь дичью? Какой выводъ могъ сдѣлать изъ нея обыкновенный смертный? А въ наше время эти обыкновенные смертные рѣшаютъ все.
   Ну, что-же!-- если книга потерпитъ крушеніе, то не онъ одинъ будетъ страдать... Бѣдная Элиноръ!-- бѣдная, добрая, преданная Элиноръ!
   Однако, когда мысль о ней промелькнула среди его размышленій, къ ней примѣшалось какое-то чувство досады. Что, если она способствовала тому, чтобы удерживать его въ раю дураковъ, затемняя отъ него истину этой нѣжной завѣсой своей привязанности?
   Мысль его остановилась на этихъ вопросахъ только мимоходомъ, и затѣмъ онъ отбросилъ ихъ прочь съ чувствомъ угрызенія. Наряду съ поверхностнымъ себялюбіемъ въ его сложной натурѣ были широкіе, великодушные элементы. И притомъ, ничто не могло устоять передъ воспоминаніемъ о той милой, самоотверженной преданности, которая расточалась ему и его работѣ въ теченіе всей зимы! Какое право имѣлъ онъ это принимать? Что должно было это означать? Куда могло повести?
   Онъ достаточно вѣрно угадывалъ предположенія друзей и знакомыхъ, видавшихъ ихъ вмѣстѣ въ Римѣ. Элиноръ Бургоинъ всего 30 лѣтъ; она такъ привлекательна и приходится ему дальней родственницей. Что касается его самого, то онъ хорошо зналъ, что, согласно мнѣнію всего свѣта, начиная съ мнѣнія его собственной тетушки, его обязанностью было жениться и жениться скорѣе. Онъ былъ еще молодъ, у него была собственность, требовавшая наслѣдника, и ветхій домъ, для котораго будетъ лучше, если въ немъ поселится хозяйка. Онъ былъ почти увѣренъ, что тетя Патти уже имѣла виды на Элиноръ для этой роли.
   Ну, если такъ, то тетя Патти была менѣе проницательна, нежели обыкновенно. Женитьба?.. Одно представленіе о ея путахъ и бремени было для него ненавистно теперь не менѣе, чѣмъ въ 20 лѣтъ. Что будетъ онъ дѣлать съ женой, тѣмъ болѣе съ сыномъ? Мысль о продолженіи его собственной жизни въ другомъ существѣ наполняла его отвращеніемъ. Какой былъ смыслъ вселять въ другого тотъ ядъ, который отравлялъ его собственное существо? А что, если это будетъ дочь -- да еще съ глазами его безумной сестрицы Алисы? Или же сынъ -- со всѣми противорѣчіями и слабостями, но безъ талантовъ своего отца? Люди различнымъ образомъ представляютъ себѣ будущее. Но тотъ особый образъ, который именуется родительскимъ званіемъ -- никогда, даже въ минуты самаго крайняго оптимизма, не привлекалъ Мэнистея.
   И, разумѣется, Элиноръ понимала его! Да онъ и не былъ у нея въ долгу. Нѣтъ!-- онъ зналъ достаточно хорошо, что обладаетъ способностью доставить женщинѣ много пріятныхъ часовъ. Зима эта была для Элиноръ счастливой зимой: и здоровье ея, и душа одинаково ожили. Дружба, которая у нихъ возникла, была вещью рѣдкой и изысканной. Понятно, когда книга будетъ закончена, отношенія должны нѣсколько измѣниться. Но друзьями -- хорошими, близкими друзьями -- они должны остаться навсегда.
   Для этого рода утонченныхъ чувствъ было достаточно мѣста и досуга въ его жизни. Дни сильныхъ страстей для него миновали. Въ ранней молодости онъ имѣлъ одно-два приключенія, на которыя могъ оглянуться съ полуторжествующимъ сознаніемъ, что ни одинъ человѣкъ не проникалъ дальше въ глубину чувства, безумнѣе и утонченнѣе не упивался страстью, нежели онъ. Приключенія эти имѣли мѣсто въ періодъ между 20-го и 30-го годами, который прошелъ для него въ путешествіи, въ охотѣ, въ писательствѣ, въ смѣлой прихотливой погонѣ за возможно болѣе обширнымъ опытомъ. Но все это прошло.
   Прошло-ли? Да! Но когда онъ отвелъ глаза отъ озера, передъ его внутреннимъ взоромъ промелькнули апельсинныя рощи Гренады, рѣзныя украшенія Альгамбры, нѣжный взглядъ сверкающихъ глазъ, развѣвающееся легкое бѣлое платье...

"Память, скорѣе твои скрижали!"

   А затѣмъ снова, тамъ высоко -- въ окнѣ венеціанскаго дворца -- это изящное блѣдное лицо съ его полупрезрительнымъ выраженіемъ и золотымъ ореоломъ волосъ вокругъ миніатюрной головки, и въ довершеніе всего, это самое лицо, эта высокая стройная фигура уже совсѣмъ близко, около него, на террасѣ Бургундскаго замка... Гибкія руки заломлены въ гордой печали, слезы текутъ по нѣжнымъ щекамъ, которыхъ уже не коснутся его губы.
   -- Ахъ!-- онъ вздохнулъ всею грудью и снова зашагалъ по балкону.-- Все это дѣла давно минувшія!.. Они имѣли отношеніе къ совсѣмъ другому человѣку и изъ другого совсѣмъ міра. Политика, честолюбіе овладѣли имъ съ той поры, а женщины затрогивали теперь въ немъ иные инстинкты -- скорѣе инстинкты дипломата и интригана, нежели любовника. Въ теченіе послѣднихъ лѣтъ онѣ были его друзьями и орудіями, но не орудіями недостойныхъ дѣйствій. Онѣ восхищали его, и власть его надъ ними была основана на естественномъ сочувствіи, и взаимномъ пониманіи. Все это, быть можетъ, было наслѣдственно: отецъ его обладалъ такимъ же даромъ. Къ чему скрывать, что, какъ отецъ, такъ и онъ, были многимъ обязаны женщинамъ? Чего же тутъ стыдиться? Отецъ былъ однимъ изъ талантливѣйшихъ и уважаемыхъ людей своего времени; а сынъ его, поскольку дѣло касалось англійскаго общества, не имѣлъ на своей совѣсти даже тѣни какого-бы то ни было скандала.
   Насколько понимала его Элиноръ? Онъ съ улыбкой пожалъ плечами: вѣроятно она знала его лучше, чѣмъ онъ зналъ себя самъ. Къ тому же она не была наивной дѣвочкой, полной иллюзіи и мечтаній о любовныхъ дѣлахъ. Святыя небеса! Почему не зналъ онъ ее, почему не встрѣтилъ въ тѣ времена, когда она еще была подъ тираніей этого невыносимаго супруга! Онъ могъ бы тогда нѣсколько облегчить ей это бремя, могъ бы нѣкоторымъ образомъ служить ей защитой -- какъ это можетъ сдѣлать дальній родственникъ... Тогда оба они были моложе... Но нѣтъ... лучше, что нѣтъ!
   Что же касается настоящаго, то дайте ему только выбраться изъ этой путаницы, въ которую онъ попалъ, дайте найти обратный путь къ дѣятельности и къ мѣсту, ему по праву принадлежащимъ -- и тогда многія вещи примутъ для него совсѣмъ иной видъ. Быть можетъ -- какъ это знать?-- въ будущемъ, когда молодость будетъ еще болѣе забыта ими обоими,-- быть можетъ онъ и Элиноръ въ концѣ концовъ еще подадутъ другъ другу руку, присядутъ у одного и того же очага, а теперешняя дружба ихъ перейдетъ въ привязанность иного характера. Это вполнѣ возможно, только....
   Внезапный грохотъ стеклянной двери заставилъ его оглянуться. То была миссъ Фостеръ, торопливо направлявшаяся черезъ крытый коридоръ, ведущій къ наружной лѣстницѣ. Она не разсчитала силы вѣтра въ сѣверной сторонѣ дома, и стеклянная дверь смежной библіотеки выскользнула у нея изъ рукъ. Она прошла мимо Мэнистея съ нѣсколько испуганнымъ и виноватымъ видомъ, торопливо растворила наружную дверь и сбѣжала съ лѣстницы.
   Мэнистей слѣдилъ, какъ она повернула въ садъ. Тѣни отъ дубовыхъ листьевъ переливались на ея соломенной шляпкѣ, на ея простой черной накидкѣ и на бѣломъ платьѣ. Ея темныхъ волосъ въ это утро не коснулись причудливыя ручки Элиноръ, и они были плотно приколоты на затылкѣ. Ея простой зонтикъ и черныя шведскія перчатки были олицетвореніемъ опрятности -- воскресной опрятности средняго класса.
   Мэнистей съ легкой насмѣшкой вернулся къ мыслямъ, занимавшимъ его полчаса назадъ. Онъ размышлялъ о "женщинахъ", о прелести "женщинъ", о своей врожденной склонности къ ихъ обществу. Но Боже, какъ узокъ міръ каждаго изъ насъ!
   Это "Изъ насъ" относилось, разумѣется, къ тому небольшому высшему космополитическому классу, который порождаетъ типы, подобные Элиноръ Бургоинъ. А тутъ появилась эта дѣвушка, чтобы напомнить ему, чѣмъ была, въ дѣйствительности, средняя добродѣтельная женщина Стараго или Новаго свѣта.
   Несмотря на все, однако, она выступала хорошо и голову несла замѣчательно красиво, во всѣхъ ея движеніяхъ чувствовалась свобода первой молодости. Онъ невольно слѣдилъ за этими движеніями взглядомъ, привыкшимъ подмѣчать подобныя вещи, между тѣмъ какъ она проходила тамъ, между старыми деревьями и разбросанными по землѣ обломками греко-романской скульптуры.

-----

   Въ это послѣ-обѣда Льюси Фостеръ сидѣла одна въ саду виллы. Въ рукахъ у нея была книга проповѣдей знаменитаго бостонскаго проповѣдника, и она то углублялась въ нее, то смотрѣла кругомъ. Миссъ Мэнистей сообщила ей, что между четырьмя и пятью часами изъ Рима вѣроятно пріѣдутъ нѣкоторые посѣтители, и дѣйствительно, совсѣмъ близко отъ нея маленькій служитель, бѣгая взадъ и впередъ съ волненіемъ, поспѣшностью и увлеченіемъ, которыя не удостоилъ бы выказать англійскій слуга,-- разставлялъ стулья, чайные столики и накрывалъ чайные приборы.
   Затѣмъ этотъ самый Альфредо на ципочкахъ приблизился къ молчаливой лэди, сидѣвшей подъ деревьями.
   Не будетъ ли синьорина такъ добра, чтобы придти посмотрѣть на столики? Синьора -- такъ вся домашняя прислуга называла миссъ Мэнистей -- дала указанія, но онъ, Альфредо, не былъ увѣренъ, все ли хорошо, а было бы такъ грустно, еслибы синьора пришла и осталась недовольна!
   Льюси встала и пошла взглянуть. Она замѣтила, что гдѣ-то недостаетъ сахарныхъ щипцовъ. Альфредо съ быстротою вѣтра устремился на поиски за этими щипцами; онъ бѣжалъ вдоль аллеи маленькими проворными шажками, между тѣмъ какъ фалды его фрака развѣвались вслѣдъ за нимъ.
   "Вѣчное дитя!" А между тѣмъ, онъ пять лѣтъ состоялъ въ кавалеріи; онъ былъ прекрасно воспитанъ; почеркъ у него былъ лучше, нежели даже у самого Мэнистея, и по окончаніи срока своей службы на виллѣ, благодаря своимъ познаніямъ, онъ уже былъ приглашенъ въ качествѣ управляющаго на фабрику фейерверковъ въ Римѣ.
   Льюси съ ласковой улыбкой смотрѣла вслѣдъ коротенькой бѣгущей фигуркѣ служителя. Какой умный и милый народъ! Впродолженіи тѣхъ трехъ дней, которые она провела въ виллѣ, она уже пріобрѣла друзей, поскольку это позволяли ея застѣнчивость и плохой итальянскій языкъ:-- подружилась съ высокой статной дѣвушкой, которая ей прислуживала и которая своимъ видомъ и манерой держать себя напоминала королеву, а затѣмъ съ Маддаленой, "donna di servizio", приходившей изъ деревни помогать по утрамъ -- женщиной лѣтъ 50, болтливо-любезной и необыкновенно преданной. Она слѣдовала за Льюси изъ комнаты въ комнату, подбирая за ней платки, книги, бросалась опрометью затворять окна и порою, когда заставала Льюси одну, присаживалась около нея на полу и допрашивала, неизвѣстно ли синьоринѣ, довольна ли синьора здѣшней прислугой вообще, а ею, Маддаленою, въ частности? Затѣмъ былъ еще бѣдный старый привратникъ, едва державшійся на ногахъ 75-лѣтній ветеранъ. Онъ прослужилъ у Маластрини цѣлыхъ пятьдесятъ лѣтъ и теперь способенъ былъ только приподнимать свою шляпу передъ постояльцами, когда они входили или выходили изъ виллы,-- обязанность, которую онъ тѣмъ не менѣе исполнялъ съ неподражаемымъ усердіемъ. А потомъ этотъ человѣкъ, который везъ ее со станціи и дорогой отечески давалъ ей уроки итальянскаго языка? А этотъ прелестный мальчуганъ съ блестящими глазами, который прошлымъ вечеромъ показывалъ ей дорогу черезъ лѣсныя тропинки къ монастырю на отдаленномъ концѣ озера? А тѣ угольщики, которыхъ они повстрѣчали на пути?.. И еще много другихъ?
   Что было дурного въ этомъ народѣ и почему мистеръ Мэнистей не находилъ ни однаго добраго слова ни объ ихъ учрежденіяхъ, ни объ ихъ исторіи, ни объ ихъ общественныхъ дѣятеляхъ? Какъ это несправедливо! Впрочемъ, онъ противорѣчилъ самъ себѣ въ этомъ случаѣ: всегда такой молчаливый съ миссисъ Бургоинъ и миссъ Мэнистей,-- онъ всегда находилъ улыбку или пріятную фразу для туземныхъ жителей. Слуга обожали его, а вдоль всей длинной улицы Маринаты его встрѣчали дружескими взорами. По итальянски онъ говорилъ свободно; его красивая наружность, а также, быть можетъ, этотъ смѣлый, повелительный видъ придавали ему какое-то королевское величіе въ глазахъ этой впечатлительной расы.
   Но жить съ народомъ и улыбаться ему затѣмъ, чтобы выставить его на позоръ передъ Европой, изобразить какимъ-то илотомъ между націями,-- въ этомъ было своего рода предательство! Льюси Фостеръ припомнились нѣкоторые толки и впечатлѣнія, вызванные въ Америкѣ посѣщеніемъ Мэнистея и выразившіеся въ нѣсколькихъ лекціяхъ, враждебныхъ англичанамъ. Она раздѣляла эти чувства. Она все еще была сердита, и вся ея молодая неопытность и симпатія вооружились въ защиту Италіи. Кто и что былъ этотъ критикъ, который осмѣливался такъ щедро порицать и хвалить такъ скупо?
   Мистеръ Мэнистей конечно еще не повѣрялъ ей своихъ взглядовъ. Ей казалось даже, что она едва ли говорила съ нимъ съ того перваго вечера по ея пріѣздѣ. Но ей пришлось слышать дальнѣйшія части книги, прочитанныя вслухъ и относившіяся на этотъ разъ къ существу предмета, а не къ украшеніямъ. Вся вилла, дѣйствительно, была озабочена этой книгой, а миссисъ Бургоинъ блѣднѣла и худѣла надъ нею.
   Миссисъ Бургоинъ! Дѣвушка впала въ задумчивость. Лэди эта была отдаленной кузиной мистеру Мэнистею; она потеряла мужа и ребенка во время вдкого-то ужаснаго несчастія; сна не была невѣстой Мэнистея, или, по крайней мѣрѣ, никто объ этомъ не говорилъ; и хотя она посѣщала церковь, но не была католичкой, а даже наоборотъ, по своему рожденію, принадлежала къ шотландскимъ пресвитеріанамъ, такъ какъ была дочерью шотландскаго лорда старинной фамиліи, нѣкоего генерала Делафильдъ Мьюира.
   -- Она очень добра ко мнѣ,-- думала Льюси Фостеръ въ порывѣ признательности, смѣшанной съ недоумѣніемъ.-- Не знаю, почему она такъ обо мнѣ заботится? Она такъ непохожа на меня -- такая... такая аристократическая, такая опытная! Я не могу быть для нея нисколько интересной. А между тѣмъ она очень ласкова со мной, да и со всѣми, правда. Но...
   И снова Льюси углубилась въ размышленія надъ отношеніями мистера Мэнистея къ своей кузинѣ. Ей никогда не случалось встрѣчать что-нибудь подобное, и уже одно сосѣдство съ этимъ смущало ее, она сама не знала почему. Была ли это тѣсная дружба -- духовная и умственная связь? Они такъ походили на повѣнчанныхъ -- только послѣдніе какъ-то сдержаннѣе, скрытнѣе. Впрочемъ, разумѣется, это одна только дружба: миссъ Мэнистей говорила, что племянникъ ея и миссисъ Бургоинъ были "большими друзьями". Вотъ, въ книжкахъ такія вещи попадаются иногда,-- но встрѣчать ихъ въ дѣйствительной жизни приходится не часто.
   Звукъ приближающихся шаговъ заставилъ ее поднять глаза.
   То былъ не Альфредо, а молодой человѣкъ, повидимому англичанинъ, который направлялся къ ней. Волосы у него были бѣлокурые, онъ улыбался, шляпу держалъ подъ рукой и былъ одѣтъ въ сюртукъ съ розой въ петлицѣ -- вотъ все, что она успѣла подмѣтить, прежде нежели онъ очутился около нея.
   -- Могу я представиться? Я долженъ это сдѣлать. Миссъ Мэнистей приказала мнѣ васъ отыскать. Я -- Реджи Бруклинъ, другъ миссисъ Бургоинъ. Развѣ вы не слыхали обо мнѣ? Моя обязанность заботиться о ней, когда Мэнистей не исполняетъ этой обязанности. Я-то именно и поведу васъ всѣхъ въ церковь св. Петра на слѣдующей недѣлѣ.
   Льюси подняла глаза и увидала прелестное лицо, освѣщенное самыми голубыми изъ всѣхъ глазъ и украшенное небольшими свѣтлыми усами; выраженіе его было довѣрчивое и вмѣстѣ вызывающее.
   Не это ли тотъ "очаровательный мальчикъ" изъ посольства, о которомъ говорила ей миссисъ Бургоинъ? Безъ сомнѣнія это онъ! Краска слегка прилила къ ея щекамъ. Она не привыкла къ такимъ манерамъ и обращенію молодыхъ людей;
   -- Не угодно ли вамъ присѣсть?-- Она спокойно указала ему на другой конецъ скамьи.
   Онъ тотчасъ же сѣлъ и, обмахиваясь шляпой, украдкой посматривалъ на нее.
   -- Вы вѣдь американка, не правда-ли? Вы не сердитесь, на меня за этотъ вопросъ?
   -- Ничуть. Да, я изъ Америки, и вотъ въ первый разъ въ Европѣ.
   -- Что-же, Италія, вѣдь, недурна, не правда-ли? Прекрасное мѣсто Римъ, какъ бы то ни было. Вы не чувствуете себя нѣсколько подавленной всѣмъ этимъ? Я испыталъ это на себѣ, когда пріѣхалъ.
   -- Я здѣсь еще только четыре дня.
   -- И разумѣется, тутъ никто не имѣлъ времени свести васъ куда бы то ни было? Я это прекрасно угадываю! Ну, какъ подвигается эта книга?
   -- Я не знаю,-- сказала она, и глаза ея слегка засмѣялись; эта неудержимая улыбка, какъ молнія, освѣтила ея серьезное лицо.
   Ея собесѣдникъ посмотрѣлъ на нее съ одобреніемъ.
   -- По чести она хороша собой,-- думалъ онъ въ эту минуту,-- хотя одѣта безвкусно, точно школьная учительница.
   На самомъ дѣлѣ все произошло такъ: миссисъ Бургоинъ приказала ему, чтобы онъ шелъ къ Льюси и постарался быть пріятнымъ, а онъ привыкъ слушаться приказаній, исходящихъ отъ этого начальства.
   -- Развѣ онъ не читаетъ вамъ эту книгу день и ночь?-- спросилъ молодой Бруклинъ:-- таковъ вѣдь его обычай.
   -- Я слышала небольшіе отрывки... это очень интересно.
   Молодой человѣкъ пожалъ плечами.
   -- Странная вещь -- эта книга. Мой здѣшній начальникъ очень недоволенъ ею, какъ и многіе англичане. Зачѣмъ понадобилось англичанину пріѣзжать сюда и писать книгу противъ Италіи?.. И притомъ англичанину, участвовавшему въ правительствѣ!.. Все, что онъ скажетъ, будетъ понято особеннымъ образомъ. Вѣдъ мы друзья Италіи и всегда ее защищали. Когда я подумаю о томъ, что онъ пишетъ и какой шумъ все это произведетъ -- мнѣ, клянусь, дѣлается стыдно смотрѣть въ лицо итальянскимъ друзьямъ. И въ особенности теперь, когда они такъ угнетены своей неудачей.
   Это была година абиссинскаго бѣдствія,-- со времени рѣзни подъ Адовой еще не прошло двухъ мѣсяцевъ.
   Выраженіе лица Льюси свидѣтельствовало объ ея сочувствіи.
   -- Что-же заставляетъ его?..
   -- Избирать окольный путь? Ахъ Боже мой! да что заставляетъ Мэнистея вообще дѣлать все, что онъ дѣлаетъ? Понятно, мнѣ не слѣдовало бы этого говорить. Я вѣдь только подчиненный, а онъ человѣкъ геніальный... болѣе или менѣе... мы всѣ это знаемъ. Но что заставило его поступить такъ, какъ онъ поступилъ въ прошломъ году? Либералы покончили съ нимъ во всякомъ случаѣ, и консерваторы не желаютъ его также. Онъ совершенно непрактиченъ, всегда ведетъ свою собственную линію и гордъ, какъ Люциферъ. Я однажды слышалъ, какъ онъ говорилъ одному изъ моихъ друзей, что не знаетъ, какъ это повиноваться кому нибудь -- и никогда этому не научится. Это все потому, что его не посылали въ общественную школу... Это чистое несчастіе... дѣло рукъ его матери, я такъ полагаю. Она считала его такимъ необыкновенно умнымъ!.. Нельзя же было относиться къ нему, какъ къ другимъ людямъ. Вы не находите, что это большая ошибка?
   -- Что?
   -- Да вотъ, предпочитать тропинки, когда можешь держаться торной дороги?
   Льюси подумала, затѣмъ улыбка снова озарила ея лицо.
   -- Мнѣ кажется, я за тропинки!
   -- А!-- это потому, что вы американка. Слѣдовало ожидать, что вы такъ отвѣтите. Всѣ тамъ у васъ стараются быть одинъ лучше другого. Но увѣряю васъ, что у англичанъ это не такъ: ихъ необходимо впречь въ ярмо,-- таково мое наблюденіе. Разумѣется, очень жалко, что Мэнистей когда бы то ни было состоялъ въ парламентѣ. Видите ли, онъ провелъ лѣтъ семь-восемь за границей, всюду водился съ видными людьми и притомъ реакціонерами. Послѣдняя вещь въ мірѣ, въ которой онъ что либо смыслилъ, была англійская политика. Но отецъ его былъ либералъ и долгое время состоялъ министромъ. Когда Мэнистей возвратился домой и одинъ изъ представителей, принадлежавшій къ партіи его отца, умеръ,-- не отрицаю, это было вполнѣ естественно, что они помѣстили туда Мэнистея. А онъ представляетъ изъ себя такую странную смѣсь, что вѣроятно и самъ не зналъ, какой онъ партіи. Но скажу вамъ только одну вещь...
   Онъ медленно покачалъ головой съ видомъ будущаго дипломата.
   -- "Къ какой партіи присталъ -- съ той и обѣдай",-- это не громко, но имѣетъ большое значеніе. А вотъ, Мэнистей всегда обѣдалъ съ противной стороной. Всѣ высокопоставленныя лэди изъ торіевъ, всѣ очаровательныя дамы и мужчины съ католическими взглядами... а все это доложу вамъ премилыя личности!.. всѣ они ухватились за него. А потомъ, вопросъ коснулся этихъ противныхъ школъ... Ну развѣ вы не желаете, чтобы онѣ всѣ провалились на дно моря? Потомъ начальникъ его былъ болѣе несносный, чѣмъ обыкновенно (ахъ, у него было множество дѣлъ на рукахъ въ это время -- и онъ не годился въ либералы!)... а друзья его говорили ему... и такимъ образомъ... Ахъ! вотъ и они!
   И поднявъ свою шляпу кверху, молодой человѣкъ помахалъ ею по направленію миссисъ Бургоинъ, которая, вмѣстѣ съ Мэнистеемъ и тремя-четырьмя другими спутниками, только что показалась на дальнемъ концѣ дубовой аллеи, простиравшейся отъ ихъ каменной скамьи до самой виллы.
   -- Какъ, и патронъ мой тутъ!-- воскликнулъ Бруклинъ.-- Я не думалъ, что онъ будетъ здѣсь сегодня. А что, вы знакомы съ моимъ начальникомъ?
   И онъ обернулся къ ней съ самымъ яснымъ и довѣрчивымъ видомъ, какъ будто они были друзьями дѣтства.
   -- Который изъ нихъ вашъ начальникъ?-- спросила Льюси, поставленная втупикъ.-- Тотъ высокій джентльменъ съ бѣлыми волосами?
   -- Ну да, это и есть посланникъ! Я такъ радъ, что вы его увидите. Онъ прелестный человѣкъ, мой начальникъ! А его дочь держитъ въ рукахъ весь домъ. Я скажу вамъ одну вещь, если вы обѣщаете хранить ее въ секретѣ,-- Бруклинъ нагнулся къ ней.-- Онъ любитъ миссисъ Бургоинъ... разумѣется, вѣдь всѣ отъ нея безъ ума!.. но Мэнистея онъ цѣнитъ не по его собственной "мэнистеевской" оцѣнкѣ. Я слышалъ, что онъ давалъ хорошіе совѣты Мэнистею; и знаете, врядъ ли человѣкъ могъ бы перенести такіе совѣты... Но кто же это тамъ, по другую сторону?
   Онъ на минуту приложилъ руку къ глазамъ, затѣмъ разразился смѣхомъ.
   -- Вотъ какъ! Тутъ значитъ и другой литераторъ -- Беллазисъ. Вы, вѣроятно читали нѣкоторыя изъ его поэмъ и театральныхъ пьесъ. Римъ едва былъ въ состояніи выдержать ихъ въ теченіе этой зимы. Это еще хуже, нежели археологи. Миссисъ Бургоинъ всегда старается быть съ нимъ любезной для того, чтобы онъ не дѣлалъ нелюбезныхъ замѣчаній по адресу Мэнистея. А что, развѣ вы не находите, что она восхитительна?
   Онъ понизилъ голосъ, но глаза его свѣтились, когда онъ обернулся къ своей собесѣдницѣ.
   -- Миссисъ Бургоинъ?-- спросила Льюси.-- Да, дѣйствительно! Она такая... такая добрая.
   -- О, она такая милая, эта Элиноръ Бургоинъ! И я имѣю право называть ее такъ, потому что, вы знаете, я довожусь ей кузеномъ, какъ разъ, какъ Мэнистей, только съ другой стороны. Я пробовалъ-таки заботиться о ней нынѣшнюю зиму въ Римѣ,-- сама она никогда о себѣ не заботится. А между тѣмъ, она такая слабенькая. Вы, разумѣется, знаете ея исторію?
   Онъ многозначительно, по юношески, еще болѣе понизилъ голосъ и заговорилъ почти шопотомъ, хотя приближающаяся компанія была еще далеко. Льюси отрицательно покачала головой.
   -- Ну, это ужасная повѣсть, только мнѣ осталась всего одна минута времени. Мужъ ея, видите-ли, страдалъ пневмоніей. Они были вмѣстѣ въ Швейцаріи, онъ простудился во время одной прогулки и разъ ночью пришелъ въ состояніе безумія... вы понимаете, безумія подъ вліяніемъ жара и бреда. Бѣдная Элиноръ сама была такъ больна, что ее отдѣлили отъ мужа и помѣстили на другомъ концѣ отеля. А нянька у нихъ была пьяница... это положительно ужасно, не правда-ли?.. И пока эта нянька спала, какъ убитая, мистеръ Бургоинъ, въ своемъ безумномъ состояніи, направился, такъ что никто этого не слыхалъ, въ сосѣднюю комнату, гдѣ спалъ ребенокъ, вынулъ его спящаго изъ колыбели, вернулся съ нимъ обратно къ себѣ въ спальную, гдѣ окна были растворены, и вмѣстѣ съ мальчикомъ на рукахъ выбросился изъ окна. Отель былъ высокій и одной стѣной выходилъ на скалу, у подножія которой текла рѣка. Въ это время было много дождей, рѣка разлилась и въ теченіе нѣсколькихъ дней не могли розыскать тѣла. Когда несчастная Элиноръ проснулась, у нея уже ничего не оставалось въ мірѣ. Надо сказать, что, когда прошло первое сотрясете, она не столько сходила съ ума о мужѣ,-- онъ далеко не дѣлалъ ее счастливой... Но ребенокъ!..
   Онъ остановился: уже можно было разслышать веселый голосъ миссисъ Бургоннъ, которая теперь была близко. Можно было разсмотрѣть все изящество ея наряда -- блескъ брилліантовъ на шеѣ, цвѣты у пояса. Глаза Льюси Фостеръ, затуманенные внезапными слезами, невольно остановились на этой стройной приближающейся фигурѣ.
  

IV.

   Общество размѣстилось вокругъ чайныхъ столиковъ. Миссисъ Бургоинъ ласково положила свою руку на руку миссъ Фостеръ и представила ей двухъ-трехъ изъ новопріѣзжихъ.
   Потомъ, пока миссъ Мэнистей, нѣсколько въ сторонѣ, внимала болтовнѣ посланника, который сидѣлъ около нея, опираясь своими старчески блѣдными руками на палку съ золотымъ набалдашникомъ, миссисъ Бургоинъ занялась мистеромъ Беллависомъ и его чаемъ, такъ какъ джентльменъ этотъ боялся пропустить поѣздъ и имѣлъ въ своемъ распоряженіи очень мало времени.
   Это былъ высокій, крѣпко сложенный господинъ съ обрюзглымъ блѣднымъ лицомъ и съ копной черныхъ волосъ, зачесанныхъ въ высокій хохолъ, напоминавшій птичій гребень. Вниманіе, которое ему расточала миссисъ Бургоинъ, онъ принималъ съ нѣсколько принужденнымъ достоинствомъ, хотя и не безъ пріятной улыбки. Мэнистей, между тѣмъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ покачивался на своемъ креслѣ, находясь въ одномъ изъ своихъ необузданныхъ настроеній. Вокругъ него столпилось нѣсколько молодыхъ людей, носившихъ громкія римскія фамиліи. Всѣ они принадлежали къ "Guardia Nobile" и были одѣты въ костюмы отъ англійскихъ портныхъ. Двое изъ нихъ, кромѣ того, имѣли матерей-англичанокъ. Они смѣялись и шутили, повременамъ обращаясь къ хозяину дома. Но онъ едва отвѣчалъ, занимаясь тѣмъ, что отрывалъ одинъ за другимъ стебельки окружающаго газона, разгрызалъ ихъ на кусочки и бросалъ прочь,-- его обычная манера, когда онъ былъ раздосадованъ или не въ духѣ.
   -- И такъ, вы изволили прочесть мою книгу?-- съ пріятностью говорилъ мистеръ Беллазисъ, обращаясь къ миссисъ Бургоинъ, подававшей ему чашку чая. Книга, о которой шла рѣчь, была объемистая и въ ней возрождалась повѣствовательная лирика нашихъ прадѣдовъ; несмотря на всѣ старанія извѣстной клики, свѣтъ не удостоивалъ ее вниманія.
   -- Ну да, разумѣется! Она такъ насъ заинтересовала. Но, кажется, въ своемъ письмѣ къ вамъ я уже высказывала тогда наше мнѣніе о ней?
   И она бросила взглядъ на Мэнистея, какъ бы прося поддержки. Но онъ, повидимому, не слыхалъ того, что она сказала. Мистеръ Беллазисъ тоже оглянулся по его направленію; но все было напрасно. Лицо поэта затуманилось.
   -- Смѣю спросить, что именно вы теперь читаете?-- спросилъ онъ, принимаясь снова за свой чай.
   -- Что читаемъ?-- миссисъ Бургоинъ смутилась.
   -- Читали вы ее болѣе одного раза?
   Она покраснѣла.
   -- Нѣтъ... боюсь, что...
   -- А! ну, мои римскіе друзья говорили, что книгу эту можно оцѣнить, только прочтя ее второй или третій разъ.
   Миссисъ Бургоинъ испуганно подняла глаза, такъ какъ цѣлый ливень песку посыпался на ихъ чайный столикъ. Мэнистей въ эту минуту кликнулъ своего большого ньюфаундленда, лежавшаго на песчаной дорожкѣ; песъ вскочилъ на зовъ своего хозяина и, казалось, поднялъ съ собою весь щебень.
   Мистеръ Беллазисъ нетерпѣливо стряхнулъ нѣсколько песчинокъ съ своего сюртука и добавилъ:
   -- Я только что получилъ цѣлую кипу лучшихъ журналовъ. Дѣйствительно, критика становится нынче совсѣмъ нелѣпой. Вы просматривали "Sentinel"?
   Миссисъ Бургоинъ помедлила немного.
   -- Да, я видѣла, тамъ что-то говорилось по поводу стиля.
   -- Стиля!-- Мистеръ Беллазисъ откинулся на своемъ стулѣ и громко засмѣялся.-- Да вѣдь стиль отдѣланъ, такъ сказать, подъ увеличительнымъ стекломъ! Нѣтъ ни одной фразы, ни одного слова, за которыя я не могъ бы ручаться.
   -- Мистеръ Беллазисъ,-- послышался любезный голосъ посланника:-- вы съ этимъ поѣздомъ думаете ѣхать?
   Великій человѣкъ посмотрѣлъ на свои часы.
   -- Ну да, разумѣется,-- мнѣ никоимъ образомъ нельзя опоздать!-- воскликнулъ литераторъ. Онъ поднялся и, отвѣшивая поклонъ миссисъ Бургоинъ, проговорилъ какъ бы про себя, но тѣмъ не менѣе такъ, чтобы было слышно вѣмъ:
   -- Сегодня вечеромъ я читаю свою пьесу -- только что законченную -- г-жѣ Сальвисъ.
   Элиноръ улыбнулась и принесла ему свои поздравленія. Онъ распростился, и Мэнистей въ неловкомъ молчаніи проводилъ его до половины аллеи.
   Затѣмъ, возвратившись, онъ со вздохомъ облегченія бросился въ кресло вблизи отъ Льюси Фостеръ и молодого Бруклина.
   -- Нестерпимый оселъ!-- проговорилъ онъ шопотомъ, какъ бы совершенно забывая о присутствіи свидѣтелей.
   Молодой человѣкъ посмотрѣлъ на Льюси глазами, которые такъ и прыгали отъ сдержаннаго смѣха.
   -- Кто эта молодая лэди у васъ?-- спросилъ посланникъ.
   Миссъ Мэнистей пояснила.
   -- Американка? Въ самомъ дѣлѣ? Я совершенно утратилъ чутье. Но теперь я вижу, я вижу! Позвольте, я сейчасъ вамъ скажу: она изъ Новой Англіи, не изъ Бостона, а изъ провинціи. Я теперь какъ разъ припоминаю этотъ типъ. Въ тотъ годъ, когда и былъ въ Вашингтонѣ, я прожилъ для поправленія здоровья нѣсколько недѣль въ деревнѣ, въ холмахъ Мэна. Тамошнія женщины показались мнѣ солью земли. Не могу ли я съ ней поговорить?
   Миссъ Мэнистей провела его мимо остального общества къ Льюси и представила ей посланника.
   -- Не соблаговолите-ли вы свести меня на террасу и показать мнѣ св. Петра? Я знаю, онъ видѣнъ отсюда,-- проговорилъ посланникъ пріятнымъ изысканнымъ тономъ.
   Льюси поднялась смущенная, но въ тоже время съ улыбкой удовольствія, которая была ей очень къ лицу. Между тѣмъ, какъ она шла рядомъ съ этимъ старикомъ, въ головѣ ея промелькнула мысль, что дядѣ Бэну пріятно было бы услыхать объ этомъ! Льюси питала то особое "уваженіе къ личности", которое проистекаетъ не изъ снобизма, а изъ непосредственной симпатіи. Постъ, занимаемый этимъ человѣкомъ -- вотъ что приводило ее въ трепетъ, а не его титулъ.
   Проницательные глаза посланника окинули ея лицо и вообще всю внѣшность, стараясь уловить характерные признаки. Затѣмъ онъ вступилъ въ разговоръ, разсыпаясь передъ нею такъ, какъ не разсыпался даже передъ принцессой, которая въ это утро завтракала за его столомъ. И такъ какъ онъ былъ большимъ чародѣемъ въ свое время и слылъ за такового при многихъ дворахъ обоихъ полушарій, то Льюси Фостеръ прошла этотъ короткій путь съ большимъ удовольствіемъ. Являлось только одно неудобство. Она слышала, какъ другіе члены общества называли его "ваше превосходительство", а это никакъ не шло съ ея языка. Между тѣмъ, этотъ старикъ былъ такъ добръ и такъ величавъ, что, кажется, не было знака почтенія, котораго она не оказала бы ему, если бы только знала, какъ это сдѣлать.
   Наконецъ они вышли на каменную террасу въ концѣ сада, обращенную къ Кампаньи.
   -- А, вотъ и онъ!-- сказалъ посланникъ, проходя въ крайній уголъ террасы и указывая на сѣверъ.
   Тутъ, заключенный въ рамку двухъ высокихъ сосенъ, въ легкой синевѣ отдаленія, виднѣлся великій храмъ.
   -- Развѣ это не производитъ на васъ потрясающаго впечатлѣнія?-- спросилъ онъ, улыбаясь ей.-- Когда я впервые очутился на этихъ холмахъ, я написалъ поэму, предметомъ которой былъ этотъ храмъ,-- очень плохую поэму. Тутъ кроется какое то чудо. Куда бы вы ни пошли, этотъ храмъ слѣдуетъ за вами всюду. Какой бы ни шелъ ливень, какой бы ни поднимался туманъ -- все кругомъ исчезаетъ изъ вида, а онъ остается. Крестьяне, живущіе на этихъ холмахъ, питаютъ натэтотъ счетъ какое-то суевѣріе. Они смотрятъ на этотъ храмъ, какъ на солнце. Когда онъ имъ невидимъ, они приходятъ въ уныніе, ожидая для себя какого-нибудь бѣдствія. Въ этомъ есть какой-то символъ, какая-то идея,-- а такого рода вещи не могутъ насъ не трогать. Я представляю себѣ,-- и онъ обернулся къ ней съ улыбкой,-- что объ этомъ будетъ рѣчь въ книгѣ мистера Мэнистея.
   Глаза ихъ обмѣнялись молчаливымъ согласіемъ.
   -- Да, есть символы!.. Этотъ храмъ заставляетъ биться мое старое сердце, потому что говоритъ такъ много... онъ говоритъ почти о цѣлой исторіи всей нашей расы. Но, обращаясь къ прошлому, я вспоминаю еще и о другомъ символѣ. Въ 74 г. я былъ въ Гарвардѣ, и мнѣ вспоминается, какъ я впервые увидалъ эти таблицы -- вы помните?-- въ "Memorial Hall'ѣ",-- на которыхъ записаны имена героевъ Гарварда, которые пали въ битвѣ?
   Краска прилила къ лицу Льюси. Глаза ея наполнились слезами.
   -- Ахъ, да, да,-- проговорила она поспѣшно и робко въ тоже время.-- Отецъ мой потерялъ тогда двухъ братьевъ; тамъ стоятъ имена ихъ обоихъ.
   Посланникъ обратилъ на нее ласковый взглядъ.
   -- Ну вотъ, вы и должны этимъ гордиться!.. должны гордиться! Эта стѣна, этотъ рядъ именъ, эта молодость и смерть -- все это запечатлѣлось въ моей душѣ, какъ символы другого несравненнаго величія въ мірѣ! Первое изъ нихъ -- онъ указалъ на храмъ -- это религія. Другое -- отечество. И вотъ, объ отечествѣ-то и забываетъ мистеръ Мэнистей, не правда-ли?
   Старикъ покачалъ головой и углубился въ молчаніе, глядя вдаль, на подернутую дымкой Кампанью.
   -- Ахъ, да,-- произнесъ онъ, поднимаясь,-- мнѣ, вѣдь пора отправляться. Не пожелаете ли вы меня посѣтить? Дочь моя вамъ напишетъ.
   Пять минутъ спустя, посланникъ быстро катился по направленію къ Риму въ своемъ экипажѣ, довольный и собою, и этимъ днемъ. Въ это утро онъ отправилъ одну депешу, мастерски составленную, какъ онъ это справедливо сознавалъ, а въ это послѣ обѣда онъ доставилъ молодому существу нѣсколько счастливыхъ минутъ и тоже сознавалъ это вполнѣ.
   Мэнистей не могъ проводить посланника до его экипажа,-- онъ былъ занятъ другимъ гостемъ. Миссисъ Бургоинъ, молодой Бруклинъ и Льюси оказали за него это необходимое вниманіе.
   Когда они вернулись, то застали на террасѣ новую группу. Центръ ея составляли сѣдой кардиналъ и Мэнистей.
   Льюси съ изумленіемъ посмотрѣла на хозяина дома. Какое превращеніе! Человѣкъ, который зѣвалъ въ теченіе всего послѣ обѣда, не обращая вниманія ни на что и ни на кого,-- человѣкъ этотъ казался теперь совсѣмъ другимъ существомъ. Часъ тому назадъ, это былъ человѣкъ средняго возраста -- теперь это былъ молодой, красивый, любезный господинъ, оживлявшій разговоръ и дававшій ему направленіе съ привычнымъ искусствомъ и легкостью человѣка, сознающаго себя учителемъ. Кто же совершилъ это колдовство? Кардиналъ?.. Кардиналъ сидѣлъ по правую руку Мэнистея, и одна изъ его морщинистыхъ рукъ покоилась на головѣ ньюфаундленда. Это было типическое итальянское лицо, широкое, съ добрыми глазами, нѣсколько сонными, но не лишенными ума. Изъ подъ его отороченной краснымъ рясы виднѣлись тоже красные чулки. Изящной работы крестъ и цѣпочка, красный кушакъ и широкая лента, окаймлявшая его шляпу съ большими полями -- всѣ эти живые цвѣта производили пріятное впечатлѣніе въ тѣни деревьевъ.
   Онъ былъ кардиналомъ куріи, но на самомъ дѣлѣ принадлежалъ къ конірегаціи "Index'а".
   Непосвященные думали, что онъ живетъ на этихъ холмахъ для своего здоровья; посвященные же знали, что онъ привезъ съ собою на эти высоты сочиненія одного германскаго католическаго профессора, которому угрожали всѣ громы Ватикана. И это было дѣло, требовавшее досуга и спокойствія.
   Однако, когда онъ сидѣлъ, прихлебывая чай, предложенный ему миссъ Мэнистей, никто бы и не подумалъ о тѣхъ зловредныхъ латинскихъ страницахъ, за которыми онъ оставилъ своего секретаря. Онъ имѣлъ видъ человѣка, находившагося въ мирѣ со всѣмъ свѣтомъ -- едва ли даже сознающаго весь блескъ своего амфитріона.
   -- Опять Италія!-- шепнулъ Реджи Бруклинъ на ухо Льюси.-- Бѣдная старая Италія! Можно быть увѣреннымъ, что рѣчь идетъ о ней, когда видишь около себя одного изъ этихъ черныхъ джентльменовъ.
   Кардиналъ дѣйствительно далъ Мэнистею тему. Онъ принесъ сообщеніе о новомъ вандализмѣ правительства: постройки одного стараго Умбрійскаго монастыря были обращены въ пользованіе правительства; нѣсколько знаменитыхъ картинъ исчезли при этомъ и, какъ предполагали, были переданы одному парижскому торговцу, благодаря потворству подкупленнаго должностного лица.
   Исторія эта довела Мэнистея до бѣлаго каленія. Это недостойное обращеніе съ монастырскими зданіями, это опустошеніе ихъ сокровищъ явилось для него неисчерпаемымъ предметомъ. Подзадоренный медлительной улыбкой кардинала, смѣхомъ и одобреніемъ молодыхъ людей, онъ избралъ исторію одного монастыря въ горахъ Орвіето, давно и хорошо ему знакомую, и разсказалъ ее съ такими варьяціями, съ такою страстью и ироніей, на которыя способенъ былъ онъ одинъ... Льюси Фостеръ, которая, пылая негодованіемъ, сидѣла около миссъ Мэнистей; вполнѣ поняла наконецъ всю тайну славы и вліянія въ свѣтѣ этого человѣка.
   Постепенно на исторіи этого монастыря и его уничтоженія нѣсколькими итальянскими чиновниками онъ построилъ характерную, образную, соотвѣтствующую его идеямъ картину Новой Италіи -- мелкой, дерзкой, продажной, оскорбляющей и расхищающей Старую Италію,-- почтенную, прекрасную и беззащитную. А затѣмъ естественный поворотъ мысли, толчекъ, данный кѣмъ-то изъ окружающихъ, перенесъ его къ скандалу, связанному съ абиссинской кампаніей -- къ обвиненіямъ въ некомпетентности и продажности, которыя каждый радикальный органъ обращалъ теперь противъ правительства Крисни. Онъ разсказалъ послѣднія сплетни, неумолимо освѣщая ихъ, какъ лишній симптомъ закоренѣлой болѣзни, дѣлая сопоставленіе между людьми прошлаго и людьми настоящаго и забрызгивая одинаковой грязью рѣшительно все, пока итальянскій либерализмъ, начиная отъ Кавура и до Крисни, не предсталъ передъ слушателями во всемъ своемъ безобразіи и наготѣ, лишенный всей славы и оправданія, которыя нѣкогда выдвинули его впередъ на страницахъ исторіи.
   Въ заключеніе, съ искусствомъ истиннаго оратора, онъ перешелъ къ этимъ холмамъ, къ уединенному монастырю, къ этой горсти монаховъ, забытыхъ въ старомъ святилищѣ, хранящихъ завѣты прошлаго, ожидающихъ будущаго,-- наслѣдниковъ того общества, которое разрушитъ и переживетъ Новую Италію, какъ послѣдняя разрушила и пережила Старый Римъ,-- приносящихъ свою ежедневную жертву среди ропота и уединенія лѣсовъ,-- довѣрчивыхъ, мирныхъ, непорочныхъ, между тѣмъ, какъ тамъ, внизу, въ долинѣ, новые люди расхищаютъ, продажничаютъ, копошатся и изнемогаютъ въ тинѣ безполезнаго и безцѣльнаго разврата.
   И все это лилось не плавной и многословной рѣчью, но яркими отрывистыми фразами, рядомъ парадоксовъ, насмѣшекъ и порывовъ печали, прерываемыхъ порою возраженіями и отвѣтами на вопросы молодыхъ итальянцевъ, а также спокойными замѣчаніями кардинала. И, тѣмъ не менѣе, конечный образъ постепенно возникалъ такимъ, какимъ желалъ его передать Мэнистей, а очарованные слушатели почувствовали, какъ среди этого весенняго дня пронеслось, такъ сказать, дуновеніе острой горечи и ненависти, окружающей безобразный призракъ раззореннаго и осужденнаго государства. Кардиналъ говорилъ мало. Время отъ времени онъ прибавлялъ отъ себя какой-нибудь извѣстный ему фактъ, черту характера, сочувственную фразу, которая звучала ядовитѣе, нежели глумленія Мэнистея, или же только улыбался, слегка покачивая головой. Порою, когда Мэнистей обращался къ молодымъ людямъ, его рѣзко очерченные морщинами глаза останавливали испытующій взглядъ на этомъ англичанинѣ, но всего лишь на одно мгновеніе. Вся осмотрительность римскаго духовенства -- наслѣдіе вѣковъ -- сказывалась въ этомъ взглядѣ.
   Никто однако не замѣчалъ этого быстраго и скрытаго взгляда, за исключеніемъ одной пожилой лэди, сидѣвшей въ тревожномъ молчаніи возлѣ миссъ Мэнистей. Льюси Фостеръ замѣтила ее, какъ новое лицо, и ей помнилось, что ее называли мадамъ Варіани.
   Что касается Элиноръ Бургоинъ, то она сидѣла по лѣвую руку отъ Мэнистея, когда онъ говорилъ. Замѣчательно, что для нея всегда находилось мѣсто возлѣ него! Головку она слегка наклонила въ его сторону и не отводила своихъ блестящихъ глазъ отъ его лица. Сила, которой вѣяло отъ него, проникала ея хрупкое существо, заставляя скорѣе биться всѣ ея жизненные пульсы. Она не критиковала и не соглашалась съ тѣмъ, что онъ говоритъ. Поразительная жизненность этого человѣка,-- вотъ что ее покоряло и порабощало.
   Между тѣмъ, она одна только знала нѣчто, о чемъ никто другой не подозрѣвалъ. Въ началѣ разговора Мэнистей помѣстился за старымъ каменнымъ столомъ овальной формы съ широкимъ основаніемъ,-- такихъ столовъ было много на террасѣ. Вокругъ стола росли высокія травы, которыя сами посѣялись тугъ по щелямъ, между камнями террасы. Такимъ образомъ, когда разсказчикъ небрежно облокотился на доску этого стола, изъ всей его фигуры можно было видѣть только эту великолѣпную, величественную голову и статныя могучія плечи.
   Если бы кто нибудь подмѣтилъ этотъ эффектъ,-- то счелъ бы его за счастливую случайность. Одна Элиноръ Бургоинъ знала, что это было сознательно. Она не могла ошибиться, потому что слишкомъ часто видѣла, какъ практиковались та же поза и та же уловка. Но это не могло уменьшить того очарованія, которымъ она была охвачена. Маленькія тщеславныя стороны и слабости натуры Мэнистея были ей всѣ извѣстны, но, увы!-- она не желала бы измѣнить ни одной изъ нихъ.
   Когда кардиналъ поднялся, чтобы уходить, двѣ молодыя итальянскія дѣвушки, пріѣхавшія со своимъ братомъ, графомь Цезалечи, устремились впередъ и, присѣдая, приложились къ кольцу кардинала. А когда онъ шелъ къ выходу въ сопровожденіи Мэнистея, садовникъ, переходившій въ это время аллею, увидавъ эту высокую, опоясанную краснымъ кушакомъ фигуру, опустился на (колѣни и исполнилъ тотъ же церемовіалъ. Кардиналъ разсѣянно кивнулъ ему головой, улыбнулся и прошелъ дальше.
   -- Ахъ, я задыхаюсь!-- воскликнула мадамъ Варіани, бросаясь къ миссъ Мэнистей.-- Дайте мнѣ еще чашку чаю, моя дорогая. Нѣтъ, вашъ племянникъ слишкомъ золъ! Пускай онъ покажетъ намъ другую націю, которая создалась бы въ теченіе 40 лѣтъ и которой предстояло выработать свое новое поколѣніе,-- пускай онъ намъ ее покажетъ! О, вы, англичане, со всѣми вашими преимуществами и гордыми сердцами... быть можетъ и въ васъ мы открыли бы какіе-нибудь недостатки!..
   Въ своемъ раздраженіи, она энергично обмахивалась вѣеромъ. Молодые люди столпились вокругъ нея, убѣждая ее успокоиться и подшучивая надъ нею. Она была очень любима въ Римѣ, и какъ уроженка Франціи, и какъ вдова одного флорентійскаго литератора; занимала довольно независимое положеніе и состояла въ дружбѣ съ самыми разнообразными кружками.
   -- Ну, а вы, молодая лэди, что вы объ этомъ думаете?-- сказала она, опуская широкую ладонь на колѣни Льюси Фостеръ.
   Льюси вздрогнула и посмотрѣла въ блестящіе черные глаза, которые были такъ близко отъ ея собственныхъ глазъ.
   -- Я?-- повторила она,-- я именно "жаждала" услыхать противоположную сторону.
   -- А!-- и вы услышите ее, моя милая, вы ее услышите!-- воскликнула м-мъ Варіани. Не правда-ли?-- сказала она, обращаясь къ миссъ Мэнистей.-- Дайте намъ спровадить всѣхъ этихъ поповъ, и тогда мы выскажемъ свое мнѣніе. О! и вы туда же,-- сказала она, и съ материнской строгостью погрозила молодымъ людямъ.-- Ну, что вы можете намъ объ этомъ сказать, синьоръ маркизъ? Если бы не было "Guardia Nobile", вамъ бы не пришлось носить этотъ изящный мундиръ. Вотъ кто любитъ папу -- это вы!
   Маркизъ Виталони,-- прелестный мальчикъ лѣтъ двадцати двухъ, высокій, съ блѣднымъ задумчивымъ лицомъ, засмѣялся и отвѣсилъ поклонъ.
   -- Сударыня, папѣ слѣдовало бы учредить должность какихъ-нибудь "dames d'honneur"; тогда всѣ лэди были бы тоже на его сторонѣ.
   -- О, Боже мой!-- этихъ сторонницъ у него достаточно и безъ того!-- воскликнула мадамъ Варіани.-- Но вотъ, идетъ мистеръ Мэнистей; я должна приняться за свой чай и придержать свой языкъ. Мнѣ предстоитъ сегодня вечеромъ быть на обѣдѣ, а если разгорячишься и разозлишься,-- это вредно отзовется на цвѣтѣ лица.
   Мэнистей шелъ своей обычной скорой походкой и наклоняя голову впередъ.
   Молодой Виталони подошелъ къ нему.-- А! Карло!-- произнесъ Мэнистей, бросая на него ласковый взглядъ.-- Милый другъ! пойдемте, пройдемтесь со мною.
   И, продѣвъ свою руку подъ руку молодого маркиза, онъ увелъ его съ собой. Можно было разслышать взрывы ихъ смѣха, который доносился изъ глубины дубовой аллеи. Мадамъ Варіани откинулась на своемъ стулѣ для того, чтобы лучше слѣдить за ними.
   -- А! племянникъ вашъ можетъ быть также "bon enfant", когда захочетъ,-- сказала она, обращаясь къ миссъ Мэнистей;-- я этого не отрицаю. Но когда онъ говоритъ о бѣдныхъ итальянцахъ, онъ золъ, рѣшительно золъ!
   Что касается Льюси Фостеръ, то, когда Мэнистей исчезъ изъ вида, она все еще чувствовала, какъ сердце ея билось совершенно новымъ ощущеніемъ страстной враждебности или даже скорѣе ненависти.
   За нѣсколько времени до бѣда Мэнистей и миссисъ Бургоинъ затворились въ библіотекѣ. Льюси изъ гостиной было слышно, какъ онъ ходилъ взадъ и впередъ и диктовалъ своимъ полнымъ голосомъ.
   Потомъ миссисъ Бугоинъ пришла въ гостиную и, не замѣчая присутствія дѣвушки, которую скрывала большая ваза съ букетомъ дрока, бросилась на диванъ съ глубокимъ вздохомъ утомленія. Льюси могла видѣть на фонѣ подушки это блѣдное лицо съ закрытыми глазами. Предоставленная такимъ образомъ себѣ и въ этой позѣ изнеможенія, фигура эта, несмотря на всю ея грацію, имѣла въ себѣ что-то, вызывавшее необыкновенное состраданіе.
   И вотъ, это-то чувство состраданія внезапно охватило всю душу дѣвушки. Она тихо выбралась изъ своего скрытаго уголка, взяла на одномъ изъ стульевъ лежавшій тутъ шерстяной пледъ и подошла къ миссисъ Бургоинъ.
   -- Позвольте мнѣ укрыть васъ вотъ этимъ. Быть можетъ вы заснете передъ обѣдомъ?.. А я затворю окно,-- становится холодно.
   Миссисъ Бургоинъ съ удивленіемъ раскрыла глаза и пробормотала нѣсколько словъ благодарности. Льюси прикрыла ее, затворила окно и готовилась удалиться, когда миссисъ Бургоинъ протянула руку и слегка удержала ее.
   -- Это очень мило съ вашей стороны позаботиться обо мнѣ.
   Она привлекла дѣвушку къ себѣ, взяла ея руку въ свои руки, крѣпко пожала и затѣмъ выпустила снова... Льюси тихо вышла изъ комнаты.
   Потомъ до самаго обѣда она просидѣла, читая свой Новый Завѣтъ и стараясь, но довольно неуспѣшно, напомнить себѣ, что день былъ воскресный. Тамъ, далеко, въ деревнѣ Новой Англіи, звонилъ колоколъ, призывая къ вечернему собранію. Льюси закрыла глаза, и ей почудилось, что она вдыхаетъ этотъ весенній ароматъ тропинокъ, пролегающихъ вокругъ церкви, слышитъ гудѣніе вступительнаго гимна. Какой то неизъяснимый мистическій покой овладѣлъ всѣмъ ея существомъ, когда ей припомнилась служба; великія слова: "спасеніе", "справедливость", какъ ихъ понимаетъ евангеліе -- зазвучали въ ея сердцѣ Затѣмъ, когда она поднялась, чтобы одѣваться, ея глазамъ представилось черезъ раскрытое окно зарево заката надъ Кампаньей, съ залитымъ пурпуромъ храмомъ посрединѣ. И при этомъ зрѣлищѣ ей пришло на память все сегодняшнее послѣобѣда, вмѣстѣ съ Мэнистеемъ и кардиналомъ.
   Часто, въ эти первые дни, испытывала она такое чувство, какъ будто душа ея страдала подъ вліяніемъ новыхъ мыслей, словно чего то подавляющаго и болѣзненнаго. Въ томъ домѣ въ Новой Англіи, въ которомъ она выросла, уголокъ стараго кабинета былъ отведенъ подъ книги ея дѣда, профессора богословія. То была небольшая коллекція, содержаніемъ которой являлся все одинъ и тотъ же предметъ: нападеніе на Римъ и его изобличеніе. Подобно многимъ другимъ протестантамъ-фанатикамъ, старый профессоръ такъ долго размышлялъ надъ этими преступными и жестокими гоненіями, что его собственная кровь закипѣла въ жилахъ. Какъ хорошо помнила Льюси эти книги съ ихъ полинялыми коричневыми или сѣрыми корешками и съ ихъ ужасными заглавіями! Большинство изъ нихъ, однако, ей никогда не позволяли прочесть, и когда она хотѣла выбрать себѣ книгу, то всегда съ безотчетнымъ ужасомъ проходила мимо этой полки. Все, что совершалось или допускалось Римомъ, хотя-бы совершалось или допускалось въ прошломъ,-- все это, повидимому, не должна была знать чистая дѣвушка. И вотъ, взглядъ ея переходилъ отъ книгъ къ изображенію ея дѣда, висѣвшему надъ ними, къ строгому, но въ тоже время пріятному лицу стараго кальвиниста, съ его высокимъ лбомъ, съ бѣлымъ шейнымъ платкомъ, повязаннымъ подъ острымъ подбородкомъ,-- и сердце ея стремилось къ нему, страстно раздѣляя эту горячую ненависть ко всякому насилію и тираніи.
   Она выросла съ тѣхъ поръ, а вмѣстѣ съ нею выросла и ея страна; пуританизмъ Новой Англіи былъ уже не тѣмъ, чѣмъ былъ раньше, и католическая вѣра распространилась въ этой странѣ. Но въ тихой семьѣ дяди Бэна и въ ея собственныхъ чувствахъ перемѣны совершались слабо и непримѣтно. Ненависть постепенно уступала мѣсто жалости.
   Но эти старыя слова "патеръ" и "мэсса" все еще звучали въ ея ушахъ, какъ символы всего, что человѣкъ изобрѣлъ для извращенія и искаженія чистоты христіанства.
   А въ чемъ заключалась эта чистота -- объ этомъ у нея сохранились такія трогательныя, опредѣленныя традиціи. Мать ея была мистической христіанкой -- "прелестнѣйшей женщиной", кроткой въ домашней жизни, какъ голубка, но тѣмъ не менѣе способной на самое пылкое религіозное рвеніе наподобіе какого-нибудь провѣдника или миссіонера. Постоянно она собирала простыхъ земледѣльцевъ въ сараяхъ или на перекресткахъ, горячо изъясняя имъ святое слово. И это-то постоянное духовное напряженіе, повидимому, состарило ее и даже свело прежде времени въ могилу. Льюси постоянно видѣла передъ собою эти глаза, всегда, казалось, смотрѣвшіе сквозь какую-то дымку, эти тонкія трепетныя губы, эти изящно очерченныя брови. Въ годы ея дѣтства, эти двѣ таинственныя силы: "спасеніе" и "святой Духъ" были для нея дѣйствительностью, рѣшающей властью, какъ въ дѣлѣ сильныхъ религіозныхъ волненій, такъ и въ самыхъ мелочныхъ случаяхъ обыденной жизни -- вродѣ, напр., составленія письма, приглашенія гостя, предпринимаемой поѣздки. Душа должна быть обнажена передъ Богомъ; она не должна нуждаться ни въ какой тѣлесной поддержкѣ, не должна отвлекаться никакимъ внѣшнимъ церковнымъ обрядомъ, строго отстаивая свою собственную свободу, какъ божественный залогъ. На этихъ-то главныхъ идеяхъ пуританизма была она воспитана и до сихъ поръ еще онѣ, несмотря на незамѣтныя видоизмѣненія, оставались руководящими стимулами ея существа.
   Въ этой католической странѣ она уже всюду чувствовала нѣчто, оскорблявшее ее и отталкивавшее. Между тѣмъ, ей предстояло жить между двухъ людей, для которыхъ католицизмъ хотя и не составлялъ личнаго вѣрованія, но былъ -- объ этомъ она не могла думать безъ негодованія -- предметомъ страстнаго восхищенія и который они цѣнили, какъ искусство, какъ музыку или какъ театральное зрѣлище. Можно было ни во что не вѣрить и, однако, исписывать цѣлыя страницы, прославляя папу и литургію и пренебрегая всѣмъ остальнымъ, а также оправдывая всякій родъ тиранніи, разъ это касалось папства и католической "церкви".
   Она наклонилась изъ окна, чтобы лучше любоваться закатомъ, и ей припоминались фраза за фразой изъ разговора на террасѣ,-- и мысленно она съ ненавистью оспаривала ихъ всѣ.
   Между тѣмъ ею овладѣло какое-то новое возбужденіе. Человѣкъ, говорившій такимъ образомъ, не былъ совершенно чужимъ для нея: въ его существѣ не могло не крыться чего-нибудь общаго съ тѣми мыслями и чувствами, которыя такъ глубоко затронули ее въ его книгѣ, такъ какъ эта магическая глубина взгляда, эта привлекательность...
   Ахъ!-- быть можетъ она не поняла его книги, поняла ее не болѣе, нежели понимаетъ теперь его самого. Сознаніе ея собственнаго невѣжества удручало ее! Неужели же нѣтъ на свѣтѣ ничего совершенно истиннаго, совершенно опредѣленнаго?
   Такимъ образомъ, сильная и простая натура дѣвушки подготовлялась къ обычной неизбѣжной борьбѣ. И, когда она стояла тутъ, съ пылающимъ лицомъ и крѣпко сжатыми руками, ощущая во всемъ своемъ существѣ наплывъ совсѣмъ новыхъ представленій,-- она напоминала собою корабль, который покидаетъ гавань для того, чтобы пуститься въ открытое море и впервые испытываетъ на себѣ всю мощь неизмѣримаго океана -- "infcerfuso nitentes... aequora Cycladas".
   И весь этотъ наплывъ чувствъ, все это возбужденіе, эта рознь и антагонизмъ -- все это слилось для нея въ одинъ образъ, въ одинъ символъ -- лицо Эдварда Мэнистея.
  

V.

   Между тѣмъ какъ Мэнистей, совершенно того не вѣдая, возбуждалъ столько новыхъ чувствъ въ душѣ своей гостьи,-- самъ онъ, послѣ перваго, мимолетно непріятнаго ощущенія, вызваннаго ея пріѣздомъ, едва теперь помнилъ о ея существованіи. Онъ былъ постоянно занятъ окончаніемъ своей книги, работая надъ нею съ ранняго утра до поздней ночи, порою съ увлеченіемъ и даже экстазомъ; но въ общемъ, по обыкновенію, онъ былъ полонъ унынія и разочарованія.
   Элиноръ Бургоинъ работала съ нимъ или, для него по нѣскольку часовъ каждый день. Ея обычная блѣдность стала еще замѣтнѣе. Она мало ѣла и еще меньше спала,-- такъ, покрайней мѣрѣ, предполагала миссъ Мэнистей. Престарѣлая лэди, дѣйствительно, начинала безпокоиться, повременамъ протестовала и увѣщевала самого Мэнистея, угрожая даже написать "генералу". А Элиноръ на это только улыбалась и своимъ упорствомъ преодолѣвала все. Мэнистей же, несмотря на тревожный взглядъ своей тетки и ея порой очень настойчивые совѣты, снова возвращался къ привычному положенію вещей; онъ весь былъ въ зависимости отъ своей кузины, не чувствуя себя способнымъ работать безъ нея. Льюси Фостеръ находила его крайне эгоистичнымъ и неосмотрительнымъ, и это давало ей лишній поводъ быть имъ недовольной.
   Дружба ея съ миссисъ Бургоинъ росла постепенно и прочно. Чѣмъ болѣе выяснялось, что Мэнистей не желаетъ обращать вниманія на миссъ Фостеръ и ни на минуту не беретъ на себя труда развлекать ее,-- тѣмъ больше, казалось, Элиноръ старалась сдѣлать для молодой американки жизнь у нихъ какъ можно пріятнѣе. И безъ того всегда любезная, она стала въ отношеніяхъ къ Льюси какъ-то естественнѣе и веселѣе. Чувствовалось, какъ будто она внутренно порѣшила какой-то вопросъ и порѣшила его безусловно въ пользу Льюси Фостеръ.
   Немного, впрочемъ, можно было сдѣлать для молодой дѣвушки, пока работа Мэнистея была въ разгарѣ. Тетя Патти раза два пріободрилась, разыскала свои путеводители и брала съ. собой свою гостью, чтобы показать ей всѣ достопримѣчательности Рима. Но маленькую лэди такъ замѣтно утомили эти экспедиціи, что Льюси, полная раскаянія, просила, чтобы на будущее время ее предоставили самой себѣ. Развѣ недостаточно хороши были садъ и озеро, и лѣсныя тропинки къ Рока-ди-Папа, и дороги къ Альбано?
   Такимъ образомъ, теперь ей случалось много часовъ проводить одной въ саду, раскинувшемся на холмахъ, и имѣя всю Кампанью у своихъ ногъ. Для ея молодой фантазіи садъ этотъ скоро сдѣлался символомъ Италіи,-- всѣ элементы ея, все ея очарованіе были тутъ на лицо. Вдоль верхней окраины всего сада пролегала обширная, мѣстами разрушенная стѣна, продѣланная въ самомъ холмѣ; громадныя дубовыя деревья, перевѣсившись черезъ кирпичные обломки стѣны, образовали собою длинный непрерывный навѣсъ, который не пропускалъ свѣта на дорожку, пробѣгавшую внизу. Внутри этой толстой стѣны -- еще въ тѣ дни, когда въ этомъ смутно-рисующемся надъ долиною Римѣ живы были люди, помнившіе голосъ и черты Павла изъ Тарса,-- еще въ тѣ времена, по повелѣнію Домиціана, были продѣланы ниши и фонтаны; а надъ террасой, которая теперь была скрыта за большими дубовыми вѣтвями, была наброшена кровля, которую поддерживали капители и колонны изъ блестящаго мрамора. Затѣмъ, въ нишахъ, вокругъ прозрачныхъ фонтановъ; онъ приказалъ разставить изящныя статуи, до сихъ поръ еще поражающія тонкостью работы; здѣсь были щедро разбросаны повсюду розовый, желтый и бѣлый мраморы, а на мозаичномъ полу переливались тѣни листьевъ и фонтановъ въ роскошномъ, отраженномъ освѣщеніи сада и раскинувшейся за нимъ Кампаньи; мѣстами сквозь самый хребетъ холма были пробиты прохладные корридоры туннелей, въ пролеты которыхъ, не выходя изъ сада, можно было видѣть голубое озеро, сверкавшее какъ будто на ихъ противоположномъ концѣ.
   И эти ниши, и всѣ эти утолки сохранились, но громадная полуразрушенная кирпичная стѣна, выведенная нѣкогда съ такимъ удивительнымъ искусствомъ и отдѣланная мраморомъ, поддерживалась теперь только распростертыми вѣтвями дубовъ. Корридоры туннелей тоже остались,-- только ихъ завалило землею, и озеро уже не синѣло въ ихъ зіяющихъ темныхъ пролетахъ. А на искрошившейся поверхности стѣны чьи-то дерзкія руки наставили обломковъ нѣкогда царившихъ тутъ Цезарей и богинь, безжалостно перемѣшавъ ихъ съ кусками бѣлаго карниза, нѣкогда вѣнчавшаго портикъ, обрубками акантовъ съ давно не существующихъ капителей или сиротливыхъ дельфиновъ исчезнувшей Афродиты.
   Руина эта была прекрасна, какъ всѣ руины Италіи, когда онѣ предоставлены только природѣ. Она то пряталась во мракѣ нависшихъ деревьевъ, то исчезала за ниспадающими покровами плюща, то, испещренная дрокомъ и ракитникомъ, отливала золотомъ въ густой тѣни. У подножія стѣны, на всемъ ея протяженіи пролегалъ низкій мраморный каналъ, гдѣ еще сохранялась чистѣйшая свѣжая вода. Тутъ кругомъ росли ландыши, распространяя въ полусумракѣ свое благоуханіе, между тѣмъ какъ на другой сторонѣ дорожки, обращенной къ саду, трава была вся усѣяна длинностебельчатыми фіалками и остроконечными головками цикламена. А немного далѣе изъ чащи той же травы поднималась отягченная цвѣтами высокая многолѣтняя камелія, осыпавшая своими бѣлыми и красными лепестками окружающій газонъ. И надъ всѣмъ возвышались знаменитыя сосны этой виллы, уходившія высоко къ небу и глядѣвшія съ высоты на море и на долину.
   Какъ старо было все это!.. И вмѣстѣ какой весенней свѣжестью вѣяло тутъ отовсюду. По утрамъ, по крайней мѣрѣ, весна царила во всей силѣ, и подъ ея вліяніемъ смолкала жалоба оскорбленной красоты, которая, какъ-будто, постоянно раздавалась въ этомъ пріютѣ, не смотря на все ликованіе расцвѣтающей природы. Воды, цвѣты, соловьи, тѣни и солнечные лучи -- все это по утрамъ было особенно полно жизни и силы. Только вечерами Льюси избѣгала этой тропинки, потому что въ эти часы отовсюду -- отъ поверхности земли и съ вершины разрушенной стѣны,-- прокрадывалась сдержанная, на время старая острая печаль, и сердце Льюси билось и сжималось, когда ей въ такія минуты случалось проходить тутъ или присѣсть на какой нибудь скамьѣ. Марината не отличалась маляріей; но съ приближеніемъ ночи, въ почвѣ старинныхъ тѣнистыхъ пріютовъ Италіи всегда кроется что-то враждебное для человѣческой жизни. Несчастные призраки поднимаются изъ земли, мучимые завистью къ тѣмъ, кто еще слѣдуетъ по согрѣтому солнцемъ жизненному пути.
   Зато, именно вечерами, когда Стѣна Фонтановъ гнала дѣвушку отъ себя,-- центральный "жаркій" поясъ сада былъ особенно прелестенъ со своими розами, сиренями, птицами, со своимъ изящнымъ газономъ, оживляемымъ блестящими ящерицами и усыпаннымъ, точно драгоцѣнными каменьями, всевозможными цвѣтами, издававшими разнообразнѣйшіе ароматы. И въ довершеніе всего -- эта старая терраса на концѣ сада съ ея баллюстрадами, расположенная надъ Кампаньей и господствующая надъ долиной, надъ моремъ и надъ горизонтомъ съ его несравненными закатами. Поэтому Льюси каждый вечеръ можно было найти на каменныхъ перилахъ этой террасы съ какой нибудь книгой, съ помощью которой она въ эти тихіе часы пыталась воскресить передъ собою древнюю римскую жизнь; порой она размышляла о томъ, сколько драгоцѣннѣйшихъ мраморныхъ обломковъ было -- какъ это утверждали археологи -- погребено тамъ внизу, у ея ногъ, подъ шелестѣвшими оливами и еще безлистыми виноградными лозами; порою же она просто, безъ всякой мысли, только вдыхала этотъ чудный воздухъ, любуясь на медленно опускавшееся солнце, между тѣмъ какъ слухъ ея невольно ловилъ стрекотанье кузнечиковъ, звонкія ноты соловьевъ или полетъ удода, подобно какой нибудь сказочной жаръ-птицѣ перепархивавшаго изъ одной густой садовой тѣни въ другую.
   Однако, садъ не всегда былъ въ распоряженіи одной Льюси и птицъ. Возвращавшіеся изъ Альбано или съ оливковыхъ плантацій крестьяне часто сокращали себѣ путь къ Маринатѣ, проходя черезъ садъ; появлялись смуглолицые садовники въ синихъ полотняныхъ одеждахъ, снимавшіе остроконечныя шляпы передъ незнакомой лэди; порой десятка два юныхъ, одѣтыхъ въ черное учениковъ сосѣдней семинаріи внезапно наполняли аллеи веселыми криками и смѣхомъ, предаваясь дѣтскимъ забавамъ: они бѣгали взапуски, насколько позволяли длинно-полые костюмы, причемъ ихъ развѣвающіяся полы и красные кушаки такъ и мелькали вокругъ разбитаго и безносаго бюста Домиціана, который возвышался въ концѣ длинной дубовой аллеи. Въ эти минуты, Льюси пряталась за сирени и арбутусы и сквозь листву слѣдила изъ засады за этими итальянскими мальчиками въ неудобныхъ женственныхъ нарядахъ, слегка презирая въ душѣ ихъ зависимое положеніе и въ то же время скорбя о предстоящей имъ судьбѣ.
   Случалось, что Мэнистей, работу котораго нарушалъ этотъ шумъ, выходилъ на террасу, блѣдный и нахмуренный; но, при видѣ учениковъ и стараго священника, надзиравшаго за ними, его раздраженіе смягчалось. Онъ направлялся къ нимъ, и, остановившись съ непокрытой головой и откинутыми съ высокаго лба черными кудрями, шутилъ и смѣялся съ мальчиками; затѣмъ Льюси могла видѣть, какъ онъ послѣ этого прохаживался со старымъ священникомъ взадъ и впередъ по дубовой аллеѣ, ораторствуя и жестикулируя, между тѣмъ какъ старикъ съ пріятнымъ удивленіемъ смотрѣлъ черезъ свои очки на этого англичанина и, то нѣсколько смущенный, то впадая въ фанатическое увлеченіе, время отъ времени бросалъ отъ себя какое-нибудь восклицаніе или одобреніе. "Онъ говоритъ о книгѣ",-- думала про себя въ такихъ случаяхъ Льюси, и душа ея негодовала и возмущалась.
   Однажды, разставшись съ мальчиками, онъ неожиданно направился мимо ея скрытаго убѣжища и, при видѣ дѣвушки, остановился.
   -- Мѣшаютъ вамъ эти мальчуганы?-- спросилъ онъ, бросая взглядъ на ея книгу и говоря съ той неловкой отрывистостью, которая у него часто моментально смѣняла развязность и веселое настроеніе.
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ -- нисколько!
   Онъ продолжалъ стоять, обрывая листья съ арбутуса, подъ которымъ она сидѣла.
   -- Этотъ старый священникъ, который съ ними приходитъ, премилый человѣкъ,-- проговорилъ онъ.
   Ея робость исчезла.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? Онъ, правда, смотритъ за ними, точно старая нянюшка. Они такія еще дѣти -- эти большіе мальчики.
   Его глаза загорѣлись.
   -- А вы желали бы, чтобъ они были посамостоятельнѣе и погрубѣе? Вы предпочитаете Гарвардовскую или Іельскую партію футболя съ убитыми и ранеными на полѣ битвы?
   Она засмѣялась, въ первый разъ осмѣливаясь отстаивать себя.
   -- Нѣтъ. Я не хочу крови. Но, вѣдь, тутъ должна быть середина. Какъ бы то ни было...
   Она колебалась. А онъ смотрѣлъ на нее полудосадливо, полуулыбаясь.
   -- Пожалуйста, продолжайте.
   -- Имъ не принесла бы никакой пользы самостоятельность, не правда-ли?..
   -- Принимая во вниманіе, что скоро они сдѣлаются рабами на всю жизнь?.. Вы, вѣдь, именно это подразумѣвали?
   Она подняла на него свои искренніе голубые глаза. Онъ моментально почувствовалъ нѣчто холодное и критическое въ ея манерѣ по отношенію къ нему. Вполнѣ возможно, что онъ сознавалъ это и раньше, чѣмъ, быть можетъ, и объяснялось то обстоятельство, что онъ ее избѣгалъ. Переживая этотъ кризисъ мысли и творчества, онъ боялся малѣйшаго соприкосновенія съ противорѣчіемъ и недовѣріемъ. Достаточно было и того, что онъ не довѣрялъ самому себѣ. Казалось, будто онъ носилъ въ себѣ какія-нибудь тяжкія раны, касаться которыхъ было дозволено только нѣжнымъ рукамъ Элиноръ. Между тѣмъ, онъ угадалъ съ перваго же вечера, что въ этой американской дѣвушкѣ съ ея сдержанной наивностью и съ ея твердыми протестантскими убѣжденіями, кроются элементы, ему враждебные.
   На его вопросъ, однако, она отвѣтила тоже вопросомъ, опять-таки относившимся къ этимъ воспитанникамъ семинаріи:
   -- Не затѣмъ-ли они и берутъ ихъ на воспитаніе съ такихъ раннихъ лѣтъ, чтобы уничтожить въ нихъ всякую волю?
   -- Ну, что же? Развѣ такъ уже печально отрѣшиться отъ своей воли ради идеи, ради дѣла?
   Она засмѣялась тихимъ, застѣнчивымъ, но музыкальнымъ смѣхомъ, который вызвалъ въ немъ совсѣмъ новое представленіе о ней.
   -- Этого стараго священника вы называете идеей?
   При этомъ, воображенію ихъ обоихъ представилась полная, дышавшая здоровьемъ фигура упомянутой личности. Мэнистей невольно улыбнулся.
   -- Старый священникъ есть просто символъ.
   Она отрицательно покачала головой.
   -- Онъ есть именно то, чего объ немъ не знаютъ. Онъ отдаетъ приказанія, они повинуются, а вскорѣ наступитъ очередь другого отдавать имъ приказанія...
   -- Пока не придетъ, наконецъ, время, когда они сами станутъ приказывать? Ну, что же можно было бы возразить противъ этого?
   Онъ смотрѣлъ на нее пристально и съ любопытствомъ:
   -- Укажите мнѣ нѣчто лучшее.
   Она покраснѣла.
   -- Развѣ не лучше, если... иногда... человѣкъ повелѣваетъ самъ собою?..-- проговорила она тихо.
   Мэнистей засмѣялся.
   -- Короче сказать, когда ему предоставляется свобода дѣлать изъ себя дурака!.. Безъ сомнѣнія, это великая современная панацея.
   Онъ остановился и продолжалъ смотрѣть на нее разсѣянными блестящими глазами. Затѣмъ онъ заговорилъ снова:
   -- Прекрасно! Значитъ, вы презираете моихъ маленькихъ попиковъ? А приходило ли вамъ когда нибудь въ голову разобраться, что болѣе прочно: ихъ ли идея человѣческой жизни, которая, какъ бы то ни было, уже выдержала тысячу девятьсотъ лѣтъ и все такъ же сильна и дѣйствительна, какъ и была; или же тотъ сортъ идей, который распространяютъ здѣсь ихъ враги? Загляните въ исторію абиссинской войны: всѣмъ тутъ предоставлена свобода дѣлать изъ себя дураковъ -- и въ Римѣ, и въ Африкѣ -- и они исполняютъ это великолѣпно. Личныя мнѣнія, личныя цѣли -- повсюду, начиная съ Криспи и кончая послѣднимъ поручикомъ. Результатъ -- универсальное крушеніе и грязь, тысячи загубленныхъ жизней, посрамленная нація! Затѣмъ, посмотрите вокругъ, на то, что происходитъ здѣсь въ эту недѣлю, на этихъ холмахъ. Это Святая Недѣля. Всѣ они постятся, всѣ ходятъ къ обѣднѣ -- весь этотъ народъ, работающій въ полѣ, всѣ наши служители и этотъ славный старый попикъ. Завтра Чистый Четвергъ. Съ этой минуты и до воскресенья никто здѣсь не станетъ ничего ѣсть, кромѣ маленькаго хлѣбца и нѣсколькихъ маслинъ. Завтра перестанутъ звонить колокола. Если бы между завтрашней обѣдней и субботней службой хотя единый колоколъ прозвонилъ внезапно въ Римѣ, надъ этой долиной, надъ этими горами, словомъ, на протяженіи всей Италіи,-- цѣлая нація почувствовала бы горе и оскорбленіе. А потомъ, въ субботу,-- какой чудный символъ!-- внезапно раздается звонъ. Это, ударяютъ разомъ, какъ только начнется "Sanctus" -- всѣ колокола Италіи... А въ воскресенье, посмотрите вы на церкви. Что же это, если не "одна общая волна мысли и любви" Матью Арнольдса? По моему, это и есть именно то, что приводитъ въ движеніе машину жизни. Сдѣлайте сравненіе,-- и мои маленькіе глупенькіе попики съ ихъ глупымъ послушаніемъ окажутся совсѣмъ ужъ не такими плохими.
   Безсознательно онъ спустился на скамью подлѣ нея и смотрѣлъ ей въ глаза проницательнымъ и властнымъ взглядомъ. Она смутно сознавала, что все это онъ говоритъ не для нея, а для гораздо болѣе обширной аудиторіи,-- что онъ на самомъ дѣлѣ еще весь находится подъ впечатлѣніемъ "книги". Но то обстоятельство, что онъ, какъ бы то ни было, сказалъ съ нею подрядъ такое количество послѣдовательныхъ фразъ послѣ многихъ дней абсолютнаго пренебреженія и невниманія къ ней,-- это обстоятельство подѣйствовало на нее возбуждающимъ образомъ. Пульсъ ея забился сильнѣе; но отъ этого самообладаніе ея не только не уменьшилось, а даже скорѣе окрѣпло.
   -- Ну, хорошо, если это единственный путь, которымъ приводится машина въ движеніе...-- я подразумѣваю путь католицизма...-- слова сходили съ ея устъ поспѣшно и прерывисто,-- то я не понимаю, какъ же въ такомъ случаѣ существуемъ "мы"?
   -- Вы? Америка?
   Она сдѣлала утвердительный знакъ.
   -- Да развѣ вы "существуете" -- въ томъ смыслѣ, о которомъ идетъ рѣчь?
   Онъ смѣялся, говоря это, но его тонъ разсердилъ ее. Она слегка подняла голову и внезапно сдѣлалась серьезной.
   -- Разумѣется, мы знаемъ, что вы насъ не любите.
   Онъ нѣсколько смутился.
   -- Какъ можете вы это знать?
   -- О, мы прочли то, что вы о насъ говорили.
   -- Меня плохо истолковали,-- сказалъ онъ, улыбаясь.
   -- Совсѣмъ нѣтъ!-- настойчиво проговорила она.-- Но сами вы ошибались во многомъ... очень, очень ошибались. Вы судили слишкомъ поспѣшно.
   Онъ поднялся, между тѣмъ, какъ около его губъ блуждала скрытая улыбка; въ ней сказывалась снисходительность политика и дѣлового человѣка къ ничтожной деревенской дѣвочкѣ, которая воображала вывести его изъ заблужденія.
   -- Намъ слѣдовало-бы договориться до конца,-- сказалъ онъ.-- Я вижу, что мнѣ придется защищаться, но я боюсь, что миссисъ Бургоинъ уже ожидаетъ меня...
   И, приподнявъ свою шляпу съ нѣсколько преувеличенной почтительностью, которая у него такъ быстро могла замѣнять рѣзкость и невниманіе, Мэнистей удалился.
   Щеки Льюси Фостеръ пылали.
   Она слѣдила за нимъ, пока онъ не скрылся въ аллеѣ, ведущей къ дому; затѣмъ, порывистымъ движеніемъ взяла книгу, которая лежала около нея на скамьѣ, и принялась ее читать съ особеннымъ усердіемъ, почти со страстью. То было жизнеописаніе одного изъ героевъ гарибальдійскаго движенія 1860-- 61 года.
   Незадолго передъ этимъ, она -- черезъ посредство библіотеки въ Римѣ, въ которую Мэнистей имѣли доступъ -- окружила себя книгами по вопросу итальянскаго "Risorgimento" {Возрожденіе.}, этого великаго движенія, этого героическаго созиданія націи, къ которому отцы наши относились съ такимъ горячимъ интересомъ, и которое теперь превратилось въ тусклое далекое прошедшее не только для молодыхъ англійскихъ умовъ, но и для молодыхъ умовъ самой Италіи.
   Но у Льюси, которая читала эту исторію, имѣя передъ глазами римскую долину и св. Петра, воображеніе которой постоянно разжигалось разговорами м-ра Мэнистея съ миссисъ Бургоинъ или съ кѣмъ-нибудь изъ случайныхъ гостей,-- у нея всѣ эти поразительные образы Кавура, Гарибальди, Мадзини, всѣ эти мечты о свободѣ, о мести и объединеніи -- всѣ эти безсмертныя имена, дѣла и страсти приводили въ трепетъ свѣжее поэтическое чувство дѣвушки и овладѣвали всѣми ея симпатіями. Дѣйствительно ли Италія создалась черезчуръ скоро? Неужели ни къ чему была вся эта длинная борьба, всѣ эти страданія? Ну, если такъ, то чья же это вина, если не вина католическаго духовенства?-- этихъ черныхъ, интригующихъ предателей Италіи съ папствомъ во главѣ, которое, за исключеніемъ одного короткаго момента въ сороковыхъ годахъ, всегда поддерживало всякую тираннію, а всякую свободу обагряло кровью, помогало открыто Бурбонамъ, а теперь снова раздирало на части Италію, за созданіе которой положили жизнь столько доблестныхъ людей.
   Духовенство!-- Читая исторію Карла Альберта или Меттерниха и неаполитанскихъ Бурбоновъ, она удивлялась, какъ, вообще, могла Италія допускать, чтобы такое невѣжественное, тиранническое племя жило и благоденствовало въ ея предѣлахъ; какимъ образомъ хоть одинъ іезуитъ могъ свободно прогуливаться по итальянскимъ улицамъ, какимъ образомъ могла нація забыть и простить такія преступленія противъ своей внутренней жизни, какими являлись преступленія этихъ іезуитовъ? И дѣвушка долго стояла на концѣ террасы, стискивая въ рукахъ свою книгу и пристально глядя передъ собою, на этотъ отдаленный храмъ, обрамленный соснами сада. Книга ея начиналась описаніемъ испытаній одного неаполитанскаго мальчика въ неаполитанской школѣ въ годы правленія духовенства, когда австрійскіе штыки послѣ возстанія 1821 года возвратили власть Бурбонамъ и іезуитамъ и задушили молодую, только что нарождавшуюся свободу, какъ какой-нибудь жестокій мальчишка могъ бы задушить юнаго птенца. "Чему могли мы научиться,-- восклицаетъ авторъ этой книги,-- при этомъ монашескомъ воспитаніи, которое мѣшало развитію нашего ума и нашего тѣла? Сколькихъ людей приходилось мнѣ встрѣчать въ позднѣйшей жизни, которые жаловались на свое невѣжество и изливали проклятія на семинарію или коллегію, гдѣ они потеряли столько годовъ и не научились ничему!"
   "Это монашеское воспитаніе одновременно мѣшало росту и нашего ума, и нашего тѣла"...-- Льюси повторила про себя эти слова, бросая ихъ какъ вызовъ тому символу, который царилъ въ этой лучезарной дали. И тамъ -- этотъ старикъ, окруженный своими кардиналами!.. Льюси думала о немъ съ молодымъ возмущеніемъ и, тѣмъ не менѣе, не безъ нѣкотораго трепета воображенія. Ну вотъ, черезъ нѣсколько дней -- въ слѣдующее воскресенье -- она увидитъ его и произнесетъ надъ нимъ свой собственный судъ!

-----

   Въ это время посѣтители почти не допускались на виллу, и она погрузилась почти въ монастырскій покой: въ теченіе недѣли или дней десяти книга, быть можетъ, будетъ закончена. Съ приближеніемъ кризиса миссъ Мэнистей слѣдила внимательнымъ окомъ за миссисъ Бургоинъ. Она постоянно опасалась переутомленія для этой слабой здоровьемъ женщины, и когда засѣданія въ библіотекѣ затягивались нѣсколько долѣе, она имѣла теперь храбрость нарушать ихъ, увлекая музу Мэнистея изъ ея грота въ садъ для отдыха.
   Такимъ образомъ, когда тѣни становились длиннѣе, Льюси различала звукъ легкихъ, хотя и медленныхъ шаговъ и черезъ нѣсколько минутъ уже видѣла передъ собою нѣжное, блѣдное лицо, улыбавшееся ей навстрѣчу.
   -- Ахъ, какъ вы, должно быть, утомились!-- восклицала она, вскакивая со своей скамьи.-- Позвольте уступить вамъ мѣсто здѣсь, подъ деревьями.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Пройдемтесь немного! Я устала сидѣть.
   И онѣ отправлялись ходить взадъ и впередъ вдоль террасы или по оливковой рощѣ, расположенной надъ нею, причемъ миссисъ Бургоинъ, опираясь на руку Льюси, болтала и смѣялась съ видимымъ облегченіемъ послѣ напряженнаго состоянія, за которымъ крылось умственное и физическое утомленіе.
   Льюси всегда поражало,-- какою изящной и прекрасной появлялась она послѣ этихъ часовъ непосильной умственной работы. Бѣлый или, вообще, какой-нибудь свѣтлый, свѣжій нарядъ, нѣсколько почти незамѣтныхъ драгоцѣнностей на рукахъ и около ворота, вьющіяся или подколотыя массы свѣтлыхъ волосъ -- все это, по мнѣнію Льюси, неизмѣнно представляло образецъ совершенства. Никогда, кажется, не являлась она въ большей степени женщиной моды и большого свѣта, какъ послѣ этого утренняго труда, который даже на сильномъ челрвѣкѣ непремѣнно оставилъ бы свои слѣды. Глаза ея блестѣли подъ горячимъ впечатлѣніемъ тѣхъ "идей", относительно которыхъ такъ удобно было "совѣщаться" съ нею.
   Но за то, какъ быстро сбрасывала она съ себя этотъ обликъ, обращаясь къ заботливой и симпатичной Льюси Фостеръ... Всякая нерѣшительность исчезала, смутныя тревоги засыпали, и она ощущала потребность отдаться этой роскоши,-- очарованію этой спокойной молодой дѣвушки, наряду съ простымъ очарованіемъ окружающаго -- служителей, животныхъ, деревенскихъ дѣтей... Въ натурѣ Элиноръ заключалась неизсякаемая жажда любви, выражавшаяся въ тысячѣ незначительныхъ мелочей. Она рѣшительно не могла "не забрасывать своихъ крючечковъ", и рѣдко случалось, чтобы ея обаяніе не достигало своей цѣли. По отношенію Льюси Фостеръ, впрочемъ, она скоро поняла, что всякія нѣжности непригодны: онѣ были естественны съ ея стороны, и разъ или два она какъ-то пробовала поцѣловать свѣжую щечку дѣвушки и обнять ее рукой за талію. Но Льюси отнеслась къ этому довольно неловко: когда ее поцѣловали, она вся вспыхнула и продолжала стоять пассивно; вообще, во всей ея манерѣ было что-то натянутое и суровое, хотя, послѣ одной изъ подобныхъ выходокъ, миссисъ Бургоинъ была, наконецъ, вознаграждена маленькимъ вниманіемъ со стороны Льюси: оно выразилось въ придвинутомъ стулѣ, въ принесенной накидкѣ и въ новой мягкости взгляда этихъ ясныхъ глазъ дѣвушки. Элиноръ никогда и не претендовала на этотъ недостатокъ взаимности,-- въ этомъ была даже своего рода прелесть. Господствующій этой зимою въ Римѣ американскій типъ былъ крайне экспансивенъ, и манеры Льюси по сравненію съ нимъ напоминали, если можно такъ выразиться, освѣжающую живительную погоду. "Если уже она приласкаетъ",-- говорила себѣ Элиноръ, "то сдѣлаетъ это отъ всей души. Въ этомъ можно быть увѣреннымъ".
   Повременамъ миссисъ Бургоинъ случайно обращала свое вниманіе на разбросанную повсюду мадзиніевскую литературу. Она перелистывала книжки, прочитывала заглавія, и глаза ея загорались легкой досадой, такъ какъ она угадывала тутъ со стороны дѣвушки неодобреніе Мэнистею и своимъ собственнымъ взглядамъ. Но она никогда не вступала съ Льюси въ разсужденія. Она была слишкомъ утомлена этимъ предметомъ и такъ всегда спѣшила отдохнуть на этихъ разговорахъ о птицахъ, о видахъ, о людяхъ и о "тряпкахъ"...
   Или, быть можетъ, она была слишкомъ счастлива для того, чтобы предаваться спорамъ?.. Всѣ эти дни передъ Пасхой, она, такъ сказать, парила въ воздухѣ. Книга созрѣвала, Мэнистей былъ доволенъ, и его обращеніе стало настолько пріятнымъ, насколько это можетъ сдѣлать надежда на близкій успѣхъ. "Нэмійскій жрецъ" былъ, дѣйствительно, исключенъ изъ содержанія, которое представляло теперь одно слитное, могучее и цѣльное соціально политическое разсужденіе. Но эту маленькую "пьеску" предполагалось переплести, спеціально для Элиноръ, вмѣстѣ съ нѣсколькими эскизами озера и храма, которые она набросала въ началѣ весны. А въ тотъ день, когда книга будетъ закончена,-- приблизительно такъ недѣли черезъ двѣ,-- предполагалась грандіозная прогулка въ Нэми,-- въ этотъ дивный и благословенный уголокъ!
   Элиноръ не ощущала теперь никакой усталости и всегда была готова болтать съ Льюси о мелкихъ женскихъ дѣлишкахъ. Когда ее особенно поражала красота молодой дѣвушки, она стремилась привести въ исполненіе тѣ планы насчетъ преобразованія ея нарядовъ, прически, обуви и шляпокъ, которые она и миссъ Мэнистей повѣряли другъ другу.
   Но Льюси была застѣнчива, и на нее трудно было подѣйствовать въ этомъ направленіи. Посѣтителей на виллѣ оказалось меньше, чѣмъ она ожидала. Даже обѣщанное приглашеніе изъ посольства до сихъ поръ не приходило; говорили, что дочь посланника уѣхала во Флоренцію. А для тихой жизни въ саду и прогулокъ по окрестнымъ дорожкамъ ея платья казались ей вполнѣ удовлетворительными. Чувство неловкости, вызванное въ ней изяществомъ ея флорентійскихъ знакомыхъ, теперь исчезло, и она нашла бы неправильнымъ и эксцентричнымъ понапрасну тратить деньги. Итакъ, она совершенно перестала думать о своихъ нарядахъ, а голубыя и бѣлыя клѣтки опять часто появлялись, къ отчаянію Элиноръ. Объ одномъ только сожалѣла Льюси, это,-- зачѣмъ она написала дядѣ Бэну то письмо изъ Флоренціи. Онъ могъ не такъ понять его, могъ сдѣлать что-нибудь безразсудное.
   И дядя Бэнъ, повидимому, дѣйствительно, сдѣлалъ нѣчто безразсудное, такъ какъ изъ Бостона пришло письмо, на другой день послѣ нашествія на садъ семинаристовъ. Льюси, послѣ нѣсколькихъ часовъ мученій и колебаній, пришлось таки сообщить миссъ Мэнистей его содержаніе -- что она, впрочемъ, сдѣлала очень неохотно. Эта лэди, улыбаясь съ видимымъ удовольствіемъ, позвала миссисъ Бургоинъ, а та, въ свою очередь, позвала свою горничную, и начались безконечныя обсужденія.
   Въ субботу, рано утромъ, въ комнатѣ миссисъ Бургоинъ царила суматоха, доставлявшая удовольствіе всѣмъ, кромѣ Льюси. Мэнистей уѣхалъ въ Римъ на цѣлый день, и Элиноръ пользовалась отдыхомъ. Никогда еще не выглядѣла она болѣе хрупкой -- съ этимъ румянцемъ цвѣта розовыхъ лепестковъ на щекахъ -- и въ то же время никогда, кажется, не испытывала большаго довольства, такъ какъ, въ концѣ концовъ, съ ней такъ-же удобно было "совѣщаться" о нарядахъ, какъ и объ идеяхъ.
   -- Мари!-- сказала она своей горничной,-- ангелъ мой! ступайте позовите скорѣе Бенсонъ! Мы должны призвать на помощь всѣ свои таланты. Если намъ не удастся лифъ, то вѣдь и все платье не будетъ идти къ миссъ Фостеръ.
   Мари побѣжала исполнять приказаніе. Между тѣмъ, передъ огромнымъ зеркаломъ, краснѣющая и смущенная, стояла Льюси Фостеръ, облаченная въ парижское платье миссисъ Бургоинъ. Элиноръ повела дѣло съ большимъ тактомъ, и вотъ Льюси была теперь вся въ ея власти.
   -- Наступаетъ кризисъ, моя дорогая,-- шепнула миссъ Мэнистей на ухо Элиноръ, подмигивая ей своими маленькими глазками, когда онѣ выходили изъ за завтрака.-- Вопросъ теперь только въ томъ, удастся-ли намъ сдѣлать изъ нея красавицу? Да ужъ вамъ-то, разумѣется, удастся!
   Элиноръ во всякомъ случаѣ дѣлала со своей стороны все, что только могла. Она принесла свои новѣйшія платья, и Льюси покорно примѣряла ихъ одно за другимъ. Элиноръ была прежде всего занята слѣдующимъ общимъ соображеніемъ: каковъ, собственно, былъ истинный стиль этой дѣвушки?
   -- Когда я нападу на настоящій путь, тогда мы позовемъ нашихъ мастерицъ. Разумѣется, вамъ можно было бы всѣ эти вещи сдѣлать въ Римѣ; но, такъ какъ у насъ есть модели, а этимъ двумъ дѣвушкамъ рѣшительно нечего дѣлать, то почему не доставить себѣ удовольствія и не заняться этимъ здѣсь?
   "Удовольствія"?..-- Льюси Фостеръ широко раскрыла глаза. А между тѣмъ этотъ нелѣпый чекъ отъ дяди Бэна былъ налицо вмѣстѣ съ рѣшительнымъ приказаніемъ пріобрѣсти себѣ все, рѣшительно все, что носятъ другія дѣвушки. Для чего,-- спрашивалъ онъ въ своемъ письмѣ,-- она была такъ экономна передъ своимъ отъѣздомъ? Все это одна глупость и непослушаніе! Ему теперь все разсказали: и про ея нелѣпыя колебанія, и про эту заслуживающую порицанія бережливость. И вотъ, сама же она осталась въ проигрышѣ, не такъ-ли? Пускай она немедленно пріобрѣтетъ себѣ все необходимое, или же онъ, не смотря на свою старость, сейчасъ же садится въ вагонъ, а тамъ на пароходъ -- и... пріѣдетъ, чтобы распорядиться по своему!
   Вообще, она не отличалась покорностью,-- далеко нѣтъ! Но чтеніе письма дяди Бэна привело ее въ кроткое настроеніе и ей даже захотѣлось плакать.
   Подумалъ-ли дядя Бэнъ о томъ, какъ не хорошо тратить на себя такъ много денегъ и такъ много думать обо всемъ этомъ? Ихъ совмѣстная жизнь отличалась полнѣйшей простотой, и подобные вопросы никогда не поднимались между ними. Само собою разумѣется, что всегда требовалось быть опрятной и порядочной, сообразуясь въ нарядахъ съ его вкусомъ. Но...
   Она молча стояла передъ большимъ зеркаломъ, между тѣмъ, какъ миссисъ Бургоинъ и швеи болтали подкалывали и закалывали. Потомъ ее попросили пройтись до конца комнаты и обратно, и Льюси прошлась; когда ей предлагали сдѣлать выборъ и высказать чему-нибудь предпочтеніе, она старалась исполнить ихъ желаніе; и по мѣрѣ того, какъ ее облекали въ одно восхитительное платье за другимъ, она становилась все болѣе и болѣе чувствительной къ красотѣ этихъ нѣжныхъ тканей, къ той изобрѣтательности и причудливости, съ какою онѣ были скомбинированы, къ этой утонченности ихъ розовыхъ, сѣрыхъ, голубыхъ, лиловыхъ и желтоватыхъ оттѣнковъ. Наконецъ, миссисъ Бургоинъ остановилась на одномъ платьѣ изъ бѣлаго крепа съ блѣдно-зеленымъ жилетомъ и узенькими черными каемками, расположенными съ большимъ знаніемъ дѣла и чисто художественнымъ искусствомъ. Когда высокая фигура Льюси была облачена въ этотъ нарядъ, всѣ три присутствовавшія женщины невольно отступили и разомъ вскрикнули отъ удовольствія.
   -- О, Боже мой!-- произнесла миссисъ Бургоинъ, испуская глубокій вздохъ облегченія:-- теперь вы видите, Мари,-- я вѣдь говорила вамъ: вотъ настоящій покрой. И посмотрите только, до чего это просто и какъ удачно! Это все зеленый цвѣтъ! Да, дѣйствительно, когда Матильда захочетъ, она бываетъ прямо божественна! Все, что вамъ слѣдуетъ сдѣлать, Мари, это -- только скопировать. Матеріалъ -- пустяки!.. Въ какіе-нибудь полчаса вы все это получите на Корсо.
   -- Могу я теперь снять это?-- спросила Льюси.
   -- Ну что же, хорошо, снимите,-- неохотно согласилась миссисъ Бургоинъ:-- только это очень жаль. А что касается еще одного верхняго платья, юбки,-- она отсчитывала на своихъ гибкихъ пальчикахъ,-- одного послѣобѣденнаго костюма, одного вечерняго платья, то, мнѣ кажется, я уже знаю, какъ это слѣдуетъ сдѣлать...
   -- Довольно для одного утра,-- не правда-ли?-- спросила Льюси, полуулыбаясь, полупросительно.
   -- Да, да,-- разсѣянно отвѣтила м-съ Бургоинъ,-- между тѣмъ какъ мысли ея были полны дальнѣйшихъ замысловъ.
   Платья были унесены, и горничная тети Патти отправлена, за покупками. Затѣмъ, когда Льюси въ своемъ бѣломъ капотѣ направлялась въ свою комнату, м-съ Бургоинъ удержала ее за руку.
   -- А помните,-- сказала она ей,-- какъ жестока я была въ тотъ вечеръ, когда вы пріѣхали?.. какъ я привела въ безпорядокъ ваши волосы? Если бы вы знали, какъ страшно мнѣ хочется сдѣлать это и теперь! Вы знаете, вѣдь всѣ эти платья доставятъ мнѣ нѣкоторыя хлопоты... Правда, хлопоты, которыя мнѣ нравятся,-- но тѣмъ не менѣе, я полагаю, что вы должны меня за нихъ вознаградить. Вознаградите-же меня разрѣшеніемъ сдѣлать опытъ надъ вашей прической. Мнѣ хочется распустить ваши волосы, а затѣмъ причесать ихъ такъ, какъ нужно. Вы не знаете, какъ я искусна въ этомъ. Ну, позвольте-же, прошу васъ!
   И прежде, нежели сконфуженная дѣвушка успѣла возразить, она уже была усажена на стулъ передъ туалетомъ м-съ Бургоинъ, и пара опытныхъ рукъ принялась за работу.
   -- Судя по вашему виду, не могу сказать, чтобы это доставляло вамъ удовольствіе,-- сказала Элиноръ, распуская туго заплетенныя косы; высвобожденные волосы длиннымъ шелковистымъ покрываломъ ложились по плечамъ дѣвушки. Неужели вы считаете предосудительнымъ, если волосы ваши будутъ убраны покрасивѣе?
   Льюси принужденно засмѣялась.
   -- Меня не учили много размышлять объ этомъ. У моей матери были очень строгіе взгляды.
   -- А!-- проговорила Элиноръ съ самой скромной интонаціей.-- Но, видите-ли, тутъ въ Римѣ, право-же, лучще поступать такъ, какъ поступаетъ весь Римъ. Если не жить такъ, какъ другіе, этимъ можно только обратить на себя вниманіе, и васъ заподозрятъ въ самомнѣньи. Матушка ваша этого не предвидѣла.
   Послѣдовало молчаніе, между тѣмъ какъ проворные бѣлые пальчики продолжали плести, перевязывать и подготовлять основаніе.
   -- Начинаетъ складываться восхитительно,-- прошептала художница: -- только вотъ тутъ, справа, необходимо, чтобы волосы были поволнистѣе -- надо чуть-чуть притронуться кое-гдѣ. Скорѣе, Мари! Принесите грѣлку, щипцы и двѣ-три самыя тоненькія шпильки.
   Горничная бросилась стремглавъ, зараженная рвеніемъ своей хозяйки. Затѣмъ онѣ вдвоемъ принялись за работу и, когда онѣ выпустили, наконецъ, свою жертву, то оказалось, что, благодаря ихъ соединеннымъ усиліямъ, эта темноволосая головка приняла величественный и прекрасный, совершенно фешенэбельный видъ: Роскошные волосы мелкими шелковистыми волнами приподнимались надъ бѣлымъ лбомъ. Маленькіе легкіе локоны были искусно распредѣлены на вискахъ, какъ бы для того, чтобы завершить изящество этого прелестнаго овала; а на затылкѣ, эти черныя массы, скрѣпленныя жемчужнымъ гребнемъ м-съ Бургоинъ, были собраны и перевиты въ корону, которая даже самой Артемидѣ придала бы еще болѣе царственный видъ.
   -- Неужели мнѣ, дѣйствительно, слѣдуетъ ихъ такъ оставить?-- воскликнула Льюси, глядя на себя въ зеркало.
   -- Ну, разумѣется! ну, конечно!..-- и м-съ Бургоинъ инстинктивно придержала руки дѣвушки, опасаясь, какъ бы надъ ея произведеніемъ не совершили какого-нибудь насилія.-- И сегодня вечеромъ вы должны надѣть свою "старенькую" бѣлую кофточку,-- не "клѣтчатую", а ту, мягкую, которую вычистили, съ розовымъ кушакомъ. Боже мой, какъ скоро идетъ время! Мазонъ, бѣгите и скажите м-съ Мэнистей, чтобы она меня не ждала; я догоню ее въ деревнѣ.
   Дѣвушка вышла. Льюси взглянула на м-съ Бургоинъ. "Вы очень добры ко мнѣ",-- сказала она, между тѣмъ какъ губы ея слегка дрожали отъ волненія. Ея голубые глаза подъ черными бровями свѣтились чувствомъ, которое она не умѣла выразить.
   -- А! эти вещи -- моя слабость. Если у меня есть какое-нибудь дарованіе, такъ это по части "тряпокъ".
   -- Какое-нибудь дарованіе!-- повторила Льюси съ удивленіемъ:-- но вы такъ много дѣлаете для м-ра Мэнистея!..
   М-съ Бургоинъ пожала плечами.
   -- Ну, что это! Ему хотѣлось имѣть секретаря -- вотъ я и попала случайно на это мѣсто,-- проговорила она сдержаннымъ тономъ.
   -- М-съ Мэнистей разсказывала мнѣ, какъ вы помогали ему зимой. И она, и м-ръ Бруклинъ говорили мнѣ также и другія вещи,-- сказала Льюси; но тутъ она остановилась, густо покраснѣла и робко перевела взглядъ на фотографіи, стоявшія на столѣ миссисъ Бургоинъ.
   Элиноръ поняла.
   -- Ахъ! они говорили вамъ и про это?..-- Она слегка поблѣднѣла...-- И вотъ, вы удивляетесь, не правда-ли?-- что я могу разсуждать о кофточкахъ и прическахъ для другихъ?
   Она отошла отъ Льюси; чувство холоднаго оборонительнаго достоинства изгладило всю мягкость и нѣжность ея обращенія.
   Льюси послѣдовала за ней и взяла ея руку.
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ!-- сказала она,-- это только такъ мужественно, такъ великодушно съ вашей стороны,-- что вы еще можете... интересоваться...
   -- Да развѣ я интересуюсь!-- презрительно проговорила Элиноръ, съ какимъ-то отчаяніемъ протягивая впередъ свою свободную руку и снова ее опуская.
   Льюси молчала. Минуту спустя, Элиноръ обернулась, спокойно взяла со стола фотографію ребенка и протянула ее къ дѣвушкѣ.
   -- Ему тутъ ровно два года... Его рожденіе было какъ разъ за четыре дня до того, какъ сняли эту фотографію. Я больше всего ее люблю, потому что въ послѣдній разъ видѣла его именно такимъ,-- въ этой ночной рубашечкѣ. Я была очень больна въ ту ночь; мнѣ не позволили оставаться при моемъ мужѣ; но послѣ того, какъ меня увели, я вернулась потихоньку и стала качать ребенка... поднимала его изъ кроватки, прижималась къ нему лицомъ. Сонный онъ былъ всегда такой тепленькій, нѣжный... Прикосновеніе къ нему, его запахъ,-- его дорогое дыханье... и его кудри... и эти влажныя ручки,-- все это порой опьяняло меня, давало мнѣ жизнь, какъ вино. Вотъ и въ ту ночь... я испытывала то же самое.
   Голосъ ея не дрожалъ, а изъ глазъ Льюси тихо прокрадывались слезы. И вдругъ, она внезапно наклонилась и крѣпко и долго прижалась губами къ рукѣ м-съ Бургоинъ.
   Элиноръ улыбнулась, затѣмъ, въ свою очередь, наклонилась впередъ и слегка поцѣловала щеку дѣвушки.
   -- Ахъ! я не заслужила ни того, чтобы его имѣть, ни того, чтобы потерять его!-- сказала она съ горечью.
   Послѣдовала маленькая пауза. Элиноръ нарушила ее, проговоривъ:
   -- Ну, теперь намъ, дѣйствительно, слѣдуетъ идти къ тетѣ Патги, не правда-ли?
  

VI.

   -- А! Вотъ вы гдѣ! Пожалуйста, не торопитесь, времени у насъ много. Слушайте! Вотъ ударили въ колоколъ,-- это восемь часовъ: теперь они растворяютъ двери. Боже мой! Взгляните на эту толпу!.. А эти итальянскіе мальчуганы, которымъ хочется поспѣть за долговязыми священниками!
   Льюси умѣрила шагъ, и мистеръ Реджи взялъ ее на свое попеченіе, между тѣмъ какъ м-ръ Мэнистей исчезъ впереди съ м-съ Бургоинъ; на долю тети Патти пришелся м-ръ Ванбругъ Ниль, пожилой человѣкъ, высокій, тонкій и съ чрезвычайно изящными манерами; онъ присоединился къ нимъ на "Піацца" и былъ, повидимому, стариннымъ другомъ м-ра Мэнистея.
   Торжественный день наступилъ, и вотъ они въ это раннее свѣжее апрѣльское утро приняли вмѣстѣ со всѣмъ Римомъ участіе въ папской церемоніи въ церкви св. Петра. Компанія Мэнистея провела предшествующую ночь въ Римѣ для того, чтобы пораньше утромъ быть уже у входа въ соборъ.
   Льюси оглянулась кругомъ. Прежде, нежели колоколъ успѣлъ ударить восемь часовъ, площадь св. Петра сплошь покрылась толпами людей, которые всходили одни за другими по ступенямъ храма. Когда заговорили колокола, произошла внезапная давка: толпа молодыхъ священниковъ и семинаристовъ, въ черныхъ, развѣвающихся кафтанахъ, хлынула черезъ свободный проходъ на ступени паперти.
   -- Это мнѣ напоминаетъ,-- смѣясь, сказалъ Реджи черезъ плечо одному своему товарищу, слѣдовавшему позади,-- натискъ воспитанниковъ Гарроускаго колледжа, когда они осаждали павильонъ... вы видѣли это?.. еще тогда побѣдилъ тотъ крошечный мальчуганъ!.. Смотрите-ка: они прорвали цѣпь солдатъ, и кто-нибудь непремѣнно будетъ задавленъ!
   И дѣйствительно, аттакующее духовенство на мгновеніе оттѣснило итальянскихъ солдатъ, которые такъ великодушно охраняли и направляли папскихъ гостей отъ входа на "Піацца" до самыхъ дверей собора. Но маленькіе человѣчки -- какими они представлялись глазамъ Льюси -- тотчасъ-же возвращались обратно, храбро кидались на эту черную армію и принуждали ее выстраиваться въ линію, пока все не приходило снова въ возможный порядокъ, и такимъ образомъ предотвращался опасный натискъ у главнаго входа.
   Тѣмъ временемъ, Льюси была поспѣшно проведена впередъ вмѣстѣ съ привилегированною толпою, направлявшеюся на трибуны, при входѣ въ ризницу съ южной стороны.
   -- Догонимъ скорѣе м-съ Бургоинъ,-- сказалъ молодой человѣкъ, глядя впередъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- На Мэнистея нечего надѣяться. Онъ начнетъ городить чепуху и совершенно забудетъ объ Элиноръ. Ужъ я вамъ говорю!... Нѣтъ, посмотрите все-таки на зданія и на это небо! Ну, развѣ это не поразительно!
   Они на ходу окинули поспѣшнымъ взглядомъ эти великолѣпныя стѣны, своды и карнизы, съ ихъ золотомъ, слоновою костью и фигурами на голубомъ фонѣ. Бѣлые голуби кружились у нихъ надъ головами; апрѣльскій вѣтеръ обдавалъ щеки Льюси и игралъ ея черной мантильей. Всѣ ея угрызенія исчезли. За эти дни уединенной жизни въ саду виллы она начала глубоко сознавать все величіе Рима и его очарованіе; и, не смотря на ея сдержанный и нѣсколько горделивый видъ, юное сердце дѣвушки билось и трепетало отъ удовольствія.
   -- Какъ эти черныя кружевныя ткани идутъ ко всѣмъ вамъ, женщинамъ!-- сказалъ Реджи Бруклинъ, бросая важный и одобрительный взглядъ на нее и на свою кузину Элиноръ, когда они; нагнали ее и остановились въ толпѣ, передъ дверями ризницы. Льюси только покраснѣла нѣсколько ярче обыкновеннаго; ей даже показалось пріятнымъ сознаніе, что молодой человѣкъ любуется ею въ это чудное апрѣльское утро, хотя съ своей стороны она не особенно интересовалась Реджи Бруклиномъ.
   Передъ упомянутыми дверями молодой человѣкъ окончательно овладѣлъ м-съ Бургоинъ, между тѣмъ какъ Мэнистей съ видомъ невольнаго облегченія остался позади.
   -- А вы, миссъ Фостеръ, держитесь поближе: мой сюртукъ весь въ вашемъ распоряженіи,-- онъ выдержитъ какой угодно натискъ. Не давайте только отбивать себя, а за миссисъ Бургоинъ я ручаюсь.
   Такимъ образомъ, они поспѣшно подвигались дальше, увлекаемые этимъ моремъ людей вдоль переходовъ и корридоровъ, составляя часть этой смѣявшейся, толкавшейся и болтавшей толпы: тутъ было собраніе всѣхъ типовъ, кишѣвшихъ въ улицахъ Рима: англійскіе и американскіе туристы, ирландскіе, нѣмецкіе или англійскіе пасторы, монахи въ бѣлыхъ или коричневыхъ одѣяніяхъ, высокія молодыя дѣвушки, съ очевиднымъ удовольствіемъ носившія свои черныя покрывала, которыя придавали новую прелесть ихъ свѣтлымъ волосамъ и ослѣпительному цвѣту лица; а рядомъ съ ними престарѣлыя женщины, которымъ, наоборотъ, эти темные уборы придавали видъ какого-то необычайнаго мира и спокойствія; казалось, будто бы онѣ сразу получили возможность стать самими собою и отказаться отъ борьбы съ годами.
   Реджи Бруклинъ все время продолжалъ оживленно болтать, главнымъ образомъ на счетъ Мэнистея. Элиноръ Бургоинъ сперва смѣялась на его шутки, затѣмъ, когда общее движеніе замедлилось, она слегка повернула голову и стала всматриваться въ тѣснившую ихъ толпу. Глаза Льюси послѣдовали за ея взглядомъ: тамъ, далеко позади, пассивно увлекаемый этой толпой и предоставляя обгонять себя при всякомъ удобномъ случаѣ, шелъ Мэнистей. Прекрасное выразительное лицо его было слегка обращено кверху; глаза были полны мысли; онъ казался одновременно и рабомъ, и властелиномъ этой толпы.
   По лицу Элиноръ пробѣжала слабая, чуть примѣтная улыбка, выражавшая и нѣжность, и гордость: она знала и понимала его,-- она одна!
   Наконецъ, двери были пройдены. Они находились теперь въ обширномъ, огороженномъ и раздѣленномъ на части пространствѣ, гдѣ уже двигались и гудѣли тысячи людей, съ "Tu es Petrus" впереди. Реджи Бруклинъ хотѣлъ было поскорѣе провести дамъ по теченію этого людского потока къ трибунамъ. Но м-съ Бургоинъ удержала его движеніемъ руки. "Нѣтъ,-- намъ не слѣдуетъ раздѣляться",-- сказала она тономъ, не допускавшимъ возраженія, и въ теченіе нѣсколькихъ минутъ Реджи съ отчаяніемъ слѣдилъ за тѣмъ, какъ толпа неслась мимо него и наполняла первыя мѣста на трибунѣ подъ литерой Д. Наконецъ, показался Мэнистей и съ досадливымъ удивленіемъ приподнялъ свои брови при видѣ нетерпѣнія молодого человѣка; затѣмъ они тоже послѣдовали за другими.
   Наконецъ-то, они находились въ третьемъ ряду трибуны Д., у той черты, гдѣ долженъ былъ проходить папа, и около того помоста, съ котораго онъ преподаетъ свое апостольское благословеніе. Недовольный Реджи Бруклинъ ворчалъ, что имъ слѣдовало бы сидѣть впереди, но Элиноръ и тетя Патти были очень довольны. Всѣ ихъ знакомые оказались тутъ-же, по близости. Всюду кругомъ слышался шелестъ вѣеровъ и ропотъ разговора. Но вотъ, всѣ вскочили на свои мѣста, глядя внизъ, на быстро наполнявшуюся церковь. Съ "Піацца" черезъ Атріумъ и восточныя двери валила тысячами менѣе привилегированная публика -- цѣлое море людей разстилалось за двумя необозримыми линіями швейцарской папской гвардіи, и море это такъ быстро и неустанно волновалось, что отъ него положительно рябило въ глазахъ.
   Льюси эти три часа ожиданія показались мгновеніемъ. Передъ ея глазами проходили сановники въ великолѣпныхъ костюмахъ временъ Тюдоровъ или Валуа. Кругомъ она слышала громкія имена "Колонна", "Барберини", "Савелли", "Боргезе", которыя м-съ Бургоинъ, знавшая всѣхъ, по крайней мѣрѣ въ лицо, болтая и смѣясь, указывала своему сосѣду -- м-ру Нилю; безпрестанно появлялись новыя процессіи:-- каноники и монсиньоры въ своихъ кружевныхъ и мѣховыхъ пелеринахъ, красные кардиналы со своими свитами; затѣмъ послѣдовала "Guardia Nobile", великолѣпная, въ своихъ крылатыхъ ахиллесовскихъ шлемахъ, вѣнчающихъ полугреческую, полуфранцузскую форму -- эти полу-боги и полу-дэнди -- самая дорогая и самая безразсудная игрушка, какую только выставлялъ какой-нибудь дворъ; и наконецъ, между тѣмъ какъ время все подвигалось, по церкви разносился трепетный ропотъ, возвѣщавшій, повидимому, великій моментъ, который однако все еще не наступалъ. Мелочи этого рода какъ-бы подгоняютъ минуты, изглаживая изъ памяти сознаніе времени.
   Между тѣмъ Льюси,-- положительная и такъ хорошо владѣвшая собрю,-- тоже не можетъ удержаться, чтобы не слѣдовать общему импульсу: подобно всѣмъ окружающимъ, она вскакиваетъ на стулъ, вытягиваетъ свою бѣлую шейку, таращитъ глаза. Вотъ проходитъ красивый камергеръ и движеніемъ руки выражаетъ кроткій протестъ, обращенный къ дамамъ. "De grâce, mesdames, mesdames, de grâce". А вотъ раздается досадливый шопотъ тѣхъ немногихъ, которые не имѣютъ ни храбрости, ни ловкости, чтобы вскарабкаться на свои мѣста: "Giu Giu! Садитесь же, сударыня! Что это за манеры"? И Льюси, вся пунцовая, сконфуженная, поспѣшно опускается, между тѣмъ какъ позади нея раздается голосъ добродушно улыбающагося ирландскаго священника, который поощряетъ ее словами: "Пускай ихъ! Не обращайте на нихъ вниманія! Никому вы не мѣшаете!" И въ своемъ возбужденіи, она хватается за его слова -- потому что кому же лучше знать, какъ не священнику? Съ этой рискованной высоты она взираетъ иногда на Мэнистея, удивляясь, гдѣ же его возбужденіе и его сочувствіе? Ихъ нѣтъ и слѣда! Изъ всей толпы ему одному только, очевидно, страшно надоѣло долгое ожиданіе. Онъ сидѣлъ, откинувшись на своемъ стулѣ, со скрещенными руками, и пристально глядѣлъ на потолокъ, зѣвая и переминаясь на своемъ мѣстѣ. Наконецъ, онъ вынулъ изъ кармана маленькую греческую книгу и, склонившись надъ ней, погрузился въ чтеніе. Одинъ только разъ, когда процессія низшаго духовенства проходила мимо, онъ пристально посмотрѣлъ на нее, затѣмъ, обернувшись къ м-съ Бургоинъ, выразительно замѣтилъ: "Противныя физіономіи, не правда-ли?.. И вѣдь почти у всѣхъ безъ исключенія?"
   Однако, Льюси могла видѣть, что даже и тутъ, въ этой громадной толпѣ, среди этого шума и суеты, съ нимъ считались, о немъ еще помнили. Сановники подходили поболтать съ нимъ, перегнувшись черезъ канатъ; дипломаты останавливались и привѣтствовали его мимоходомъ, направляясь къ своимъ оффиціальнымъ мѣстамъ, по ту сторону исповѣдальни. Въ отвѣтъ на всѣ эти знаки вниманія, онъ не проявлялъ, однако, съ своей стороны любезности. Льюси находила его манеры безжизненными и холодными. Ее поражало различіе между его настроеніемъ въ этотъ день и тѣмъ горячимъ благоговѣніемъ, которое онъ расточалъ старому кардиналу тамъ, въ саду виллы. Что за измѣнчивый человѣкъ! На этотъ разъ это былъ онъ, "qui tendait la joue"... холодный, сдержанный, задумчивый,-- онъ, казалось, относится къ этому величественному зрѣлищу и его значенію или совсѣмъ индифферентно, или прямо враждебно...
   Разъ только Льюси видѣла, что онъ встрепенулся, выказалъ проблескъ оживленія. Сѣдовласый священникъ -- весь проникнутый изящнымъ достоинствомъ, на минуту остановился у канатнаго барьера въ ожиданіи товарища. Мэнистей перегнулся къ нему и притронулся къ его рукѣ. Старикъ обернулся. Лицо его напоминало пергаментъ, щеки ввалились; но въ голубыхъ глазахъ свѣтилась несравненная наивность и молодость души.
   Мэнистей улыбнулся ему. Въ его обращеніи сказывалась особенная, почти дѣтская почтительность.
   -- Вы, вѣдь, присоединитесь къ намъ потомъ, во время завтрака?-- спросилъ онъ.
   -- Какъ-же, какъ-же!-- Старый священникъ просіялъ и закивалъ головой; но тутъ появился его товарищъ и увлекъ его съ собою.
   -- Четверть одиннадцатаго,-- сказалъ Мэнистей, зѣвая и глядя на свои часы.-- А, слушайте!
   Онъ вскочилъ на ноги. Въ одну минуту всѣ, находившіеся на трибунѣ литера Д., стояли уже на своихъ стульяхъ, Льюси и Элиноръ въ ихъ числѣ. Гулъ пронесся по церкви, странный, непередаваемый гулъ. Льюси затаила дыханіе.
   Вотъ, вотъ онъ, этотъ старый человѣкъ... Окруженный цѣлымъ потокомъ солнечнаго свѣта, который протянулся съ юга на сѣверъ черезъ весь храмъ до самыхъ дверей часовни Св. Даровъ, показался папа. Бѣлая фигура тамъ, высоко надъ толпою, наклоняется изъ стороны въ сторону; приподнятая рука раздаетъ благословенія. Хрупкая и безтѣлесная сама по себѣ, фигура эта становилась еще болѣе хрупкой и безтѣлесной въ этихъ солнечныхъ лучахъ. Точно видѣніе парила она надъ этимъ безчисленнымъ множествомъ народа...-- трудно было даже представить себѣ, что это было живое существо. Нѣтъ, это олицетвореніе мысли, исторіи, религіи... Гулъ поднимается все выше и охватываетъ трибуны. "Слышали вы"?-- говоритъ мистеръ Мэнистей м-съ Бургоинъ, съ улыбкой приподнимая брови, когда нѣсколько папистовъ крикнуло: "Viva il Papa Re!" {Да здравствуетъ папа -- король!} -- такъ что голоса ихъ выдѣлились изъ числа другихъ. Элиноръ обернула къ нему свое блѣдное лицо, озаренное сочувственнымъ возбужденіемъ; Но она видѣла все это раньше. Ея глаза инстинктивно и безпрестанно обращались къ Мэнистею, заимствуя окраску и выраженіе его собственныхъ глазъ. Не самое зрѣлище имѣло для нея значеніе -- бѣдная Элиноръ!.. Одно біеніе сердца, одна улыбка, человѣка, сидѣвшаго рядомъ съ нею, перевѣшивали все это. А онъ, выведенный, наконецъ, изъ своей безпечности, наблюдалъ, насторожившись, какъ соколъ, за движеніемъ каждой фигуры въ этой толпѣ и мысленно пробѣгалъ извѣстныя страницы своей книги, исправляя въ одномъ мѣстѣ, усиливая въ другомъ.
   Только Льюси -- чужестранка и пуританка Льюси -- отдавалась настроенію безусловно. Правда, она ничѣмъ не выдавала себя, за исключеніемъ слегка раскрытыхъ губъ и легкаго трепета покрывала, сколотаго на ея груди; но чувствовалось, что все ея существо расплавлялось въ пылу этого момента. Это ея первое соприкосновеніе съ рѣшающими центральными вопросами; впервые присутствуетъ она при великомъ міровомъ зрѣлищѣ, какое только Европа знавала и въ которомъ только принимала участіе, по крайней мѣрѣ, со временъ Карла Великаго.
   Однако, между тѣмъ какъ глаза Льюси смотрятъ на величавую картину, въ памяти ея встаетъ другая: она видитъ передъ, собою навѣсъ незатѣйливаго, крытаго тесомъ дома, и подъ нимъ, съ трубкой и газетой въ рукахъ, сидитъ и грѣется на апрѣльскомъ солнышкѣ ея старый дядя. Она проходитъ мимо него и заглядываетъ въ строгую, пропитанную запахомъ листвы столовую...-- Вотъ, на стѣнѣ, вставленное въ рамку, виситъ Объявленіе Независимости, у камина сложена вязанка свѣжихъ вѣтвей, на столѣ библія, передъ очагомъ старый коверъ. Она вдыхаетъ въ себя атмосферу этого дома, его строгую независимость и простоту; а тамъ, впереди,-- когда глаза ея на минуту отвлекаются отъ зрѣлища, которое происходитъ передъ ней,-- она какъ бы слышитъ голоса своей родины, такіе юные, необработанные и сильные; она чувствуетъ біеніе этой жизни, которая старается пробиться и выработать свою индивидуальность. Она сознаетъ также всю ея неприглядность и вульгарность. Затѣмъ, съ гордымъ униженіемъ -- какъ человѣкъ, сознающій себя чуждымъ и только терпимымъ -- она снова вся сосредоточивается на несравненномъ зрѣлищѣ... Вотъ это Св. Петръ... тутъ храмъ Микель-Анджело, а тамъ, окруженный красными мантіями своихъ кардиналовъ, моремъ гвардейцевъ и колеблющимися опахалами,-- какъ будто глядя только на нее одну и ей одной посылая благословеніе этими восковыми перстами,-- тамъ приближается къ ней облаченный въ бѣлое и увѣнчанный тройной короною папа.
   Она со страхомъ всматривается въ это видѣніе, стараясь проникнуть въ него, овладѣть имъ; но оно ускользаетъ отъ нея... Какая-то протестующая внутренняя сила готова прокричать ему въ слѣдъ, что она не покорится, что она враждуетъ съ нимъ. А это видѣніе, не внимая ничему, торжественное, великое, надвигается все ближе и ближе... Вотъ уже теперь оно совсѣмъ близко отъ нея... Толпа опускается на свои мѣста, головы склоняются, какъ колосья подъ налетѣвшимъ вѣтромъ. Льюси склоняется тоже. Папское кресло, несомое на плечахъ гвардіи, теперь уже только въ нѣсколькихъ шагахъ разстоянія. Въ головѣ Льюси проносится смутное удивленіе, какимъ образомъ этотъ старый человѣкъ можетъ удерживать свое равновѣсіе, опираясь одной своей хрупкой рукой о ручку кресла, а другую безпрестанно поднимая для благословенія. Она улавливаетъ самый взглядъ и выраженіе этихъ глазъ, эту рѣзкую линію сжатыхъ, тонкихъ губъ. Это духъ, это призракъ, олицетворяющій прошлое и носящій въ себѣ ключъ къ будущему.
   -- "Jeux de police!" -- шепнулъ со смѣхомъ Реджи м-съ Бургоинъ, когда процессія миновала.-- Вы развѣ не знаете?... они именно такъ и выражаются.
   Мэнистей наклонился впередъ. Краска возбужденія еще не исчезла съ его лица, но онъ сдѣлалъ маленькій знакъ Бруклину: колкая шутка доставила ему удовольствіе.
   Льюси испустила глубокій вздохъ, и очарованіе было нарушено. Да оно уже и не возобновлялось въ той же формѣ: папа и его кортежъ исчезли позади исповѣдальни и главнаго алтаря, и теперь Льюси, какъ ни вытягивала шею въ правую сторону, едва могла различать въ самомъ отдаленіи, на фонѣ арокъ и подъ каѳедрой Св. Петра, кресло Льва ХІІІ-го, а въ немъ этотъ бѣлый призракъ, неподвижный и выпрямившійся, среди своихъ кардиналовъ и дипломатовъ. Что же касается службы, которая затѣмъ послѣдовала, то и она минутами поражала дѣвушку своей красотой, минутами же утомляла или приносила разочарованіе. Съ рѣшетчатыхъ хоръ, расположенныхъ въ одномъ изъ большихъ простѣнковъ собора, раздавалось пѣніе, нѣжное, гибкое, выразительное -- точно одинъ голосъ свободно лившійся въ этомъ громадномъ пространствѣ; а тамъ, передъ главнымъ престоломъ, кардиналы и епископы сходились, перекрещивались, опускались на колѣни и поднимались снова, окруженные клубами ладана. Длинныя паузы смѣнялись пѣніемъ нѣсколькихъ словъ, которыя немедленно охватывались и поддерживались разроставшейся волною "Gloria" или "Sanctus".
   И, наконецъ, возношеніе даровъ! При ударѣ колокола вся безконечная двойная линія гвардейцевъ, начиная отъ папскаго кресла и западныхъ дверей и до восточныхъ, съ бряцаніемъ оружія, которое разнеслось съ одного конца храма до другого, опустилась на одно колѣно, салютуя. Затѣмъ,-- новое бряцаніе!-- и столь же одновременно все поднялось снова, и всѣ эти бѣлые блестящіе рейтузы и увѣнчанные орлами каски "Guardia Nobile", красные и желтые цвѣта швейцарцевъ, красные и голубые папскихъ гвардейцевъ,-- все застыло въ своей прежней неподвижности. То было словно движеніе какой-то гигантской игрушки. Но кто же тутъ обращалъ на это вниманіе? Даже ирландскій патеръ позади Льюси едва наклонялъ голову; никто не опускался на колѣни. Правда, Элиноръ Бургоинъ закрыла лицо длинными нѣжными пальцами. Мэнистей, откинувшись на своемъ стулѣ, взглянулъ впередъ, при звукѣ, изданномъ оружіемъ гвардейцевъ, а затѣмъ, въ какой-то полудремотѣ снова углубился въ свою греческую книгу. Между тѣмъ, Льюси чувствовала, какъ билось ея сердце. Сквозь канделябры главнаго престола ей видны были эти движущіяся фигуры епископовъ, клубы поднимающагося ладана. Снова показалось лицо священнодѣйствующаго кардинала: согласно католическому догмату -- великій актъ мессы совершился: тѣло и кровь предстояли тутъ,-- Богъ снизошелъ и сталъ осязаемъ въ Св. Дарахъ.
   А между тѣмъ,-- кому было дѣло до этого? Льюси оглядывается вокругъ себя и видитъ только добродушные, индифферентные, разсѣянные или любопытные взгляды необъятной толпы, наполняющей всю среднюю часть храма, и душа ея возстаетъ въ порывѣ протестующаго изумленія.
   Былъ, однако, еще одинъ "моментъ", отличный отъ великаго момента появленія, но все-таки прекрасный. Служба окончена, и между исповѣдальней и средней частью храма воздвигается временная платформа. Папу помѣщаютъ на эту платформу, и онъ готовится преподать апостольское благословеніе.
   Старикъ этотъ теперь въ 30-ти футахъ разстоянія отъ Мэнистея, который сидитъ ближе всѣхъ къ барьеру. Красный кардиналъ держитъ богослужебную книгу; группы гвардейцевъ, духовенства и высшихъ чиновъ, каждая подробность роскошнаго папскаго одѣянія, болѣе того -- каждая черта этого морщинистаго лица, безплотныя руки,-- все теперь такъ явственно различаетъ взоръ Льюси. Дрожащій голосъ ясно раздается среди молчанія, внезапно охватившаго храмъ Св. Петра. Пятьдесятъ тысячъ народу затаиваютъ малѣйшее движеніе, настараживаютъ ухо, чтобы слышать.
   Ахъ, какъ слабъ этотъ голосъ! Очевидно, усиліе это слишкомъ велико для столь ослабѣвшаго и престарѣлаго организма. Не слѣдовало бы допускать это... Слухъ Льюси мучительно ждетъ неизбѣжнаго перерыва. Но нѣтъ: папа испускаетъ глубокій вздохъ утомленія ("Ah, poveretto!" -- говоритъ какая-то женщина рядомъ съ Льюси въ порывѣ участія),-- затѣмъ, снова продолжаетъ пѣніе, снова вздыхаетъ и снова поетъ. Лицо Льюси смягчается и покрывается румянцемъ; глаза наполняются слезами. Ничего не можетъ быть трогательнѣе и торжественнѣе этой слабости и этой настойчивости. Утомленное, но непреклонное лицо, увѣнчанное папской короной... Подъ взорами пятидесяти тысячъ людей папа вздыхаетъ, какъ ребенокъ, потому что онъ слабъ и старъ, а бремя его служенія велико; но въ этомъ вздохѣ онъ сохраняетъ неподражаемую простоту, достоинство и мужество. Онъ ни минуты не пытается скрыть эту слабость, но также ни минуты не желаетъ уклониться... Онъ поетъ до конца, и весь храмъ Св. Петра внимаетъ ему съ нѣжнымъ замираніемъ.
   Затѣмъ, повидимому, слѣдуетъ минутный упадокъ силъ. Длинныя тонкія губы сжимаются еще плотнѣе. Вѣки закрываются. Изнуренная фигура какъ-то вся опускается, но гвардейцы поднимаются -- и папа выведенъ изъ своей летаргіи. Онъ раскрываетъ глаза и пріободряется для послѣдняго усилія. Бѣлѣе, нежели та пышная мантія, которая падаетъ вокругъ него, поднимается онъ, придерживаясь за кресло, поднимаетъ высохшіе, какъ у скелета, пальцы своей прозрачной руки и пронизываетъ взглядомъ толпу. Льюси падаетъ на колѣни, въ горлѣ у нея стоитъ рыданіе...
   Когда папа прослѣдовалъ дальше, какая-то сила заставила ее оглянуться, и она встрѣтилась съ глазами Мэнистея. Онъ отвелъ ихъ немедленно,-- но не прежде, чѣмъ сквозившая въ нихъ смѣсь насмѣшки и торжества вызвала яркую краску на щекахъ дѣвушки.

-----

   Затѣмъ на "Піацца", среди высыпавшей изъ храма многотысячной толпы, Мэнистей нагналъ ее своимъ крупнымъ шагомъ.
   -- Ну, что-же, произвело это на васъ впечатлѣніе?-- сказалъ онъ, пристально смотря на нее.
   Тонъ его нѣсколько уязвилъ гордость дѣвушки.
   -- Да, только на меня произвелъ болѣе впечатлѣнія старый человѣкъ, нежели папа,-- быстро проговорила она.
   -- Надѣюсь, что нѣтъ,-- сказалъ онъ съ удареніемъ:-- иначе, вы не уловили-бы главнаго.
   -- Почему? Развѣ нельзя сознавать, что это было патетично, трогательно?..
   -- Нѣтъ, ни въ какомъ случаѣ,-- сказалъ онъ нетерпѣливо.-- Что значитъ человѣкъ самъ по себѣ и его возрастъ?-- Это только внѣшность! Что дѣлаетъ эти церемоніи такими потрясающими, это отожествленіе этого человѣка съ Петромъ; это то, что кости и прахъ если не самого Петра, то во всякомъ случаѣ людей, которые могли знавать Петра, находятся тутъ -- смѣшаны съ землей подъ его ногами; что онъ признанъ цѣлой половиной цивилизованнаго міра за намѣстника Петра, и есть много вѣроятностей, что еще пятьсотъ, тысячу лѣтъ спустя, въ храмѣ святого Петра будетъ все также служить папа, на основаніи тѣхъ же традицій и съ тѣми-же правами.
   -- Но если не признавать ни традицій, ни правъ,-- почему все-таки нельзя испытывать просто интересъ къ человѣку?
   -- А! разумѣется, если вы желаете держаться самаго вульгарнаго, приходскаго взгляда,-- взгляда какого-нибудь грошеваго интервьюера!.. Ну, что-же, какъ вамъ угодно!-- сказалъ онъ почти съ гнѣвомъ, пожимая плечами.
   Глаза Льюси засверкали. Въ немъ всегда было что-то, напоминавшее большого разсерженнаго ребенка, когда онъ хотѣлъ опровергнуть какое-нибудь мнѣніе или чувство, ему не нравившееся. Ей-бы хотѣлось пройтись съ нимъ еще дальше и продолжать этотъ споръ, такъ какъ великая церемонія привела ее въ возбужденное состояніе, которое сдѣлало ея рѣчь свободнѣе; но въ эту минуту впереди послышался голосъ м-съ Бургоинъ:
   -- Какое счастье! Вотъ экипажъ, а Реджи добылъ еще другой. Эдвардъ, проводите тетю Патти, а мы уже позаботимся о себѣ сами.
   Скоро все общество покатило въ двухъ маленькихъ викторіяхъ черезъ улицу позади Капитолія и, обогнувъ основаніе Палатинскаго холма, направилось къ Авентину. Оказалось, что они должны были завтракать тутъ, въ устроенной на открытомъ воздухѣ "траторіи", которую рекомендовалъ м-ръ Бруклинъ.
   М-съ Бургоинъ, Льюси и мистеръ Ванбругъ очутились вмѣстѣ. М-съ Бургоинъ и м-ръ Ниль бесѣдовали дорогой о церемоніи, а Льюси, послѣ нѣсколькихъ робкихъ выраженій признательности и удовольствія, примолкла и стала слушать. Но она скоро замѣтила, что м-съ Бургоинъ говорила разсѣянно. Въ этомъ черномъ одѣяніи, ниспадавшемъ вокругъ ея высокой тонкой фигуры, она выглядѣла еще болѣе хрупкой и блѣдной, чѣмъ когда-либо, и Льюси казалось, что глаза ея потемнѣли отъ усталости, не имѣвшей, впрочемъ, ничего общаго съ утренней церемоніей. Внезапно она, дѣйствительно, наклонилась впередъ и, понижая голосъ, сказала м-ру Нилю:
   -- Вы читали ее?
   Онъ тоже наклонился съ улыбкой, въ которой сказывалось нѣкоторое замѣшательство.
   -- Да, я читалъ, и мнѣ придется сдѣлать нѣсколько критическихъ замѣчаній. Вы ничего противъ этого не имѣете?
   Она всплеснула руками.
   -- Развѣ это необходимо?
   -- Мнѣ кажется, что да... для пользы самой книги,-- сказалъ онъ неохотно.-- Очень возможно, что я совершенно ошибаюсь. Я могу разсматривать ее только, какъ одинъ изъ публики. Но это именно то, чего онъ и желаетъ,-- чего желаете вы оба,-- не правда-ли?
   Она сдѣлала утвердительный знакъ. Затѣмъ, повернувъ голову въ другую сторону, стала смотрѣть изъ окна кареты и не сказала больше ни слова. Но лицо ея въ одно мгновеніе какъ-то омрачилось, осунулось; линіи, проведенныя на немъ горемъ и недугомъ уже много лѣтъ назадъ, проступили съ особой внезапной ясностью.
   Человѣкъ, сидѣвшій противъ нея, носилъ въ себѣ почти столько-же изящества, какъ она. У него было продолговатое лицо съ высокимъ лбомъ, обрамленное сѣдѣющими волосами, а линіи рта и подбородка отличались необыкновенною утонченностью, какъ и вообще все это лицо. Единственное, что Льюси знала объ немъ -- это, что онъ былъ важнымъ лицомъ въ Кэмбриджѣ, человѣкомъ крайне свѣдущимъ въ классической археологіи, старымъ другомъ и наставникомъ м-ра Мэнистея. Она слышала, какъ на виллѣ при ней нѣсколько разъ вспоминали его имя и всегда съ особымъ удареніемъ, выдѣлявшимъ его изъ ряда другихъ именъ. И, по различнымъ примѣтамъ, она догадалась, что прежде выпуска въ свѣтъ своей книги, м-ръ Мэнистей пожелалъ воспользоваться пріѣздомъ своего стараго друга въ Римъ для того, чтобы спросить его мнѣнія на этотъ счетъ.
   Какъ великолѣпенъ былъ этотъ апрѣльскій день на высокой террасѣ Авентинской "траторіи"!
   Когда Льюси и тетя Патти стояли вмѣстѣ у маленькаго парапета и сквозь побѣги банксіи, уже образовавшей бѣлый навѣсъ надъ столиками ресторана, смотрѣли отсюда, то глазамъ ихъ представлялись крутые склоны и величественныя развалины Палатина, несравненная группа храмовъ на Делійскомъ холмѣ, небольшіе, застроенные виллами отроги холмовъ, терявшіеся въ Кампаньи; а тамъ, въ совершенной дали голубыя Сабинскія горы, "залитыя солнечнымъ воздухомъ" -- который съ одинаковой лаской лился и на пріютъ Горація, и на ораторію св. Бенедикта. Какъ рѣзко выдѣлялись контуры зданій и деревьевъ на фонѣ перламутроваго неба! Какъ лучезарна была зелень въ сосѣднихъ садахъ! Какое разореніе повсюду... а вмѣстѣ, какая могучая, неукротимая жизнь!
   Подъ ними, на нижней террасѣ прохаживались, бесѣдуя, Мэнистей и м-ръ Ванбругъ Нилъ.
   -- Онъ такой умный человѣкъ,-- со вздохомъ проговорила тетя Патти, глядя на бесѣдующихъ.-- Но я надѣюсь, что онъ не обезкуражитъ Эдварда.
   При этомъ, однако, она взглянула не на Мэнистея, а на Элиноръ, которая сидѣла около нихъ и дѣлала видъ, что разговариваетъ съ Реджи Бруклиномъ; въ дѣйствительности же она слѣдила за разговоромъ внизу.
   Тутъ прибыли другіе гости, и между ними -- высокій священникъ съ прекраснымъ лицомъ, который разговаривалъ съ Мэнистеемъ въ церкви св. Петра. Онъ вошелъ очень застѣнчиво. Элиноръ Бургоинъ пошла къ нему навстрѣчу, усадила его около себя и взяла его на свое попеченіе, пока не появится Мэнистей. Но онъ, повидимому, чувствовалъ себя неловко съ дамами. Онъ запряталъ руки въ рукава своей рясы и почти не давалъ никакихъ отвѣтовъ, кромѣ да или нѣтъ.
   -- Ему скоро предстоятъ большія хлопоты,-- шепнула тетя Патти на ухо Льюси:-- я хорошо этого не понимаю, но только онъ написалъ книгу, которая должна подвергнуться осужденію. Эдвардъ говоритъ, что книга совершенно справедливая,-- но тѣмъ не меніе, и они имѣютъ полное право его осудить... Это очень запутанно.
   Когда Мэнистей и м-ръ Ниль, позванные къ завтраку, поднимались по ступенькамъ, ведущимъ къ открытому ресторану, то у м-ра Ниля былъ нѣсколько смущенный видъ человѣка, который хотя и исполнилъ свой долгъ, но тѣмъ не менѣе чувствуетъ, что вмѣшался въ чужія дѣла. Самый завтракъ прошелъ не весело. Мэнистей или сердито молчалъ, или же вступалъ со старымъ священникомъ, отцомъ Бенеке, въ обсужденіе извѣстныхъ событій или обстоятельствъ, связанныхъ съ однимъ южно-германскимъ университетомъ, которыя въ послѣднее время вызвали толки среди католиковъ. Онъ почти не говорилъ съ дамами и меньше всѣхъ -- съ м-съ Бургоинъ. Она и тетя Патти должны были прилагать величайшія усилія, чтобы завтракъ прошелъ оживленнѣе; тетя Патти нервно болтала, какъ бы боясь допустить минутное молчаніе, между тѣмъ какъ Элиноръ весело шутила съ молодымъ Бруклиномъ и была необыкновенно любезна съ другими гостями, которыхъ пригласилъ Мэнистей. Это былъ, напримѣръ, извѣстный французскій журналистъ, членъ англійскаго парламента съ дочерью и итальянскій сенаторъ съ женою англичанкой. Тѣмъ не менѣе, когда завтракъ, наконецъ, окончился, Реджи, который по временамъ бросалъ на Элиноръ тревожные взгляды, приблизился къ Льюси Фостеръ и сказалъ ей пониженнымъ голосомъ, досадливо покручивая свой усъ:
   -- М-съ Бургоинъ утомилась. Не можете ли вы позаботиться о ней?
   Льюси, нѣсколько испуганная такой отвѣтственностью, сдѣлала все, что могла. Она убѣдила тетю Патти не везти м-съ Бургоинъ съ послѣобѣденными визитами, заручилась раннимъ поѣздомъ для возвращенія въ Маринато и всѣмъ этимъ заслужила одобрительную улыбку со стороны м-ра Реджи, когда онъ собственноручно усадилъ всѣхъ трехъ дамъ въ вагонъ и приподнялъ шляпу, провожая ихъ на платформѣ. Мэнистей и м-ръ Ниль должны были послѣдовать за ними съ позднѣйшимъ поѣздомъ.
   Какъ только поѣздъ выѣхалъ въ Кампанью, Элиноръ откинулась въ уголъ съ невольнымъ глубокимъ вздохомъ.
   -- Дорогая моя, вы очень утомились!-- воскликнула м-съ Мэнистей.
   -- Нѣтъ!
   М-съ Бургоинъ сняла съ головы шляпу, которая замѣнила теперь ея утренній черный уборъ, и закрыла глаза. Эта поза ея тронула душу Льюси своей грустной безпомощностью, какъ это уже было однажды. И ее внезапно осѣнила мысль, что это не простая физическая усталось, но глубокій упадокъ духа и сердца. Объ истинныхъ источникахъ этого упадка Льюси могла только догадываться, но она догадывалась во всякомъ случаѣ, что они находились такъ или иначе въ связи съ мистеромъ Мэнистеемъ и его книгой. И она опять негодовала,-- сама едва сознавая, на что. Положеніе ей рисовалось такъ: безграничная, плохо вознаграждаемая преданность, глубокая дружба, которою сильный человѣкъ съ тираническимъ характеромъ пользуется самымъ эгоистическимъ образомъ. Почему онъ держитъ себя такъ, какъ будто все, неудавшееся въ его книгѣ, является виною м-съ Бургоинъ? Почему онъ предъявляетъ права на ея время и силы, мучитъ ее работой, а потомъ дѣлаетъ ее отвѣтственной, если что нибудь оказывается не такъ? Все это вытекаетъ изъ прихотливаго эгоизма его характера! М-съ Мэнистей слѣдовало вступиться въ это дѣло...

-----

   Печальные дни послѣдовали на виллѣ.
   Оказалось, что м-ръ Ванбругъ Ниль дѣйствительно выставилъ нѣсколько критическихъ возраженій противъ аргументаціи цѣлаго отдѣла книги, и Мэнистей не былъ въ состояніи отразить ихъ. Оба господина цѣлыми часами ходили взадъ и впередъ по дубовой аллеѣ,-- м-ръ Ниль тихій, миролюбивый, но непоколебимый, Мэнистей -- раздраженный, возбужденный, но подъ конецъ всегда готовый сдаться. Онъ отстаивалъ съ упрямствомъ свою точку зрѣнія, защищалъ ее съ чувствомъ какой-то оскорбленности въ теченіе одного послѣ-обѣда, но затѣмъ сдавался внезапно и безусловно. Льюси съ нѣкоторымъ удивленіемъ открыла, что, наряду съ его наружной самоувѣренностью, онъ въ дѣйствительности подчинялся мнѣнію двухъ-трехъ людей: и однимъ изъ нихъ былъ м-ръ Ниль. Зависимость эта доходила до крайности. Онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы слѣдовать собственной идеѣ, но въ концѣ концовъ написанное имъ должно непремѣнно нравиться его друзьямъ и извѣстной части публики. Слѣдовательно, въ сущности, онъ былъ только краснобаемъ, писавшимъ для этой публики, рабомъ похвалъ, жаждущимъ только извѣстности?.. И вотъ почему онъ былъ совершенно равнодушенъ къ тому, что думали люди о его наиболѣе выдающихся поступкахъ. Онъ жилъ для своего удовольствія,-- писалъ для того, чтобы его читали, и находилъ основательнымъ довѣрять оцѣнкѣ нѣсколькихъ друзей,-- Ванбругу Нилю въ томъ числѣ...
   Надо, правда, отдать ему справедливость: наряду съ зависимостью отъ мнѣнія Ванбруга, была еще зависимость болѣе привлекательная, вызываемая симпатіей. Мистеръ Ниль, повидимому, былъ ревностнымъ англиканцемъ и въ высшей степени искренно набожнымъ. Въ общемъ онъ соглашался съ тезисами книги Мэнистея; но между ними обоими была та разница взглядовъ, которая существуетъ между человѣкомъ, для котораго религіозные вопросы имѣютъ глубокое личное значеніе, и человѣкомъ, который пользуется ими просто, какъ марками въ карточной игрѣ. Мэнистей, напримѣръ, желалъ сдѣлать изъ католицизма и англиканизма великія силы, вносящія благоустройство въ міръ. Онѣ должны были пещись о "соціальной солидарности",-- его любимое выраженіе; онѣ должны были гарантировать законъ и порядокъ и поддерживать между націями тотъ этическій идеалъ, къ которому сама цивилизація относилась почти по варварски.
   На эту тему онъ могъ ораторствовать до безконечности -- съ саркастическимъ краснорѣчіемъ, увлекаемый собственными фразами, между тѣмъ какъ Ванбругъ Ниль, со своими сѣдѣющими кудрями и прелестными блѣдно голубыми глазами, сидѣлъ передъ нимъ, непреклонный, не смотря на свою учтивость, и всегда готовый разбить всякое излишество или неискренность какимъ либо обоюдоострымъ словомъ, которое заставляло Мэнистея краснѣть и запинаться, или же своей непоколебимой сдержанностью и какой нибудь мѣткой шуткой; за которой иногда скрывалось чувство, слишкомъ смѣлое для того, чтобы его высказать. Онъ особенно ясно подчеркивалъ ту великую бездну, которая существуетъ между литературнымъ и практическимъ христіанствомъ.
   Однако оба товарища любили другъ друга,-- это было очевидно. Ванбругъ тоже имѣлъ свои слабости,-- слабости человѣка, который долго жилъ одинъ, въ силу чего у него выработалась свойственная старымъ дѣвамъ постоянная забота о своемъ здоровья и о своихъ нервахъ. У него были свои причуды,-- часто неожиданныя и разстраивавшія всякіе замыслы. Такъ, въ иной день онъ не могъ гулять, въ другой -- не могъ ѣсть; о ѣздѣ не могло быть и рѣчи, а солнца слѣдовало избѣгать какъ чумы. Но затѣмъ снова наступалъ чередъ моціона, холодныхъ душей, здороваго питанія. Только все это выходило у него крайне мило, такъ что капризы его были гораздо пріятнѣе, чѣмъ капризы другихъ людей. Можно было бы опасаться, что причуды со стороны друга должны были надоѣсть человѣку такого нрава, какъ Мэнистей. Ничуть не бывало: онъ былъ въ этихъ случаяхъ само терпѣніе и добродушіе.
   -- Ну, развѣ онъ у насъ не "bon enfant"?-- сказалъ однажды мистеръ Ниль миссисъ Бургоинъ въ присутствіи Льюси, съ внезапнымъ выраженіемъ нѣжности и волненія по случаю того, что Мэнистей рѣшилъ отмѣнить какой-то планъ, составленный на данное послѣ обѣда, и сдѣлалъ это съ истиннымъ терпѣніемъ.
   -- Онъ научился баловать васъ,-- сказала Элиноръ съ мимолетной улыбкой и тотчасъ же перемѣнила разговоръ. Льюси взглянула на нее, и сердце ея слегка сжалось.
   Ничто не могло быть удивительнѣе той перемѣны, которая произошла въ обращенія Мэнистея въ отношеніи самаго преданнаго изъ товарищей и секретарей.
   Онъ отказался отъ всякой дальнѣйшей работы надъ своей книгой, говорилъ объ отсрочкѣ этой работы на неопредѣленное время, и, казалось, что съ измѣненіемъ плана миссисъ Бургоинъ совершенно была отстранена отъ этого дѣла. Онъ дѣйствительно почти пересталъ съ ней совѣтоваться; теперь онъ за этими совѣтами обращался къ мистеру Нилю. Послѣдній, движимый внутреннимъ чувствомъ, часто настаивалъ на томъ, чтобы она была привлечена къ этимъ совѣщаніямъ, но Мэнистей тотчасъ-же становился раздраженнымъ, молчаливымъ, выказывалъ какое-то замѣшательство. И какимъ характернымъ и многозначительнымъ выходило у него это замѣшательство! Выходило, какъ будто онъ имѣлъ противъ нея какую-то обиду, которую однако не могъ ни формулировать самъ для себя, ни высказать ей.
   Съ другой стороны, быть можетъ въ силу реакціи, онъ началъ болѣе обращать вниманія на Льюси Фостеръ и находить спасеніе въ разговорѣ съ нею. Его теперь забавляло вынуждать ее къ разговору, а предметовъ для послѣдняго было болѣе чѣмъ достаточно. Она теперь была менѣе застѣнчива, и то неодобреніе, которое она въ тайнѣ къ нему питала, придавало ей смѣлости въ разговорѣ. Ея вызовы и возраженія составляли главную тему дня. Миссъ Мэнистей и мистеръ Ниль начинали прислушиваться съ полусдержанной улыбкой; имъ начинали нравиться эта искренность дѣвушки и ея живыя умныя шутки, которыя у нея теперь прорывались свободнѣе, такъ какъ она чувствовала себя болѣе дома.
   -- А какіе она сдѣлала успѣхи! Это именно въ духѣ всѣхъ американцевъ: они такъ умѣютъ приноравливаться...-- думала порою миссъ Мэнистей, наблюдая, какъ по вечерамъ ея племянникъ поддразнивалъ, спорилъ, доказывалъ что-нибудь Льюси Фостеръ,-- между тѣмъ какъ она сидѣла тутъ, такая юная, свѣжая, съ этой новой, граціозной, придуманной Элиноръ прической, которая еще болѣе выдѣляла правильность овала лица и такъ прекрасно обрамляла ея чистый лобъ и большіе глаза. Руки ея были крѣпко сжаты на колѣняхъ, а въ своихъ тонкихъ пальчикахъ она вертѣла какой-нибудь цвѣтокъ, вынутый изъ за корсажа. Черты этого дѣвственнаго лица дышали достоинствомъ и силой. Она казалась олицетвореніемъ самой Америки, которая отстаиваетъ себя, отвергая вліяніе надменной старой Европы.
   Между тѣмъ Элиноръ продолжала неуклонно быть любезной съ Льюси и съ другими, хотя, быть можетъ, эта любезность имѣла въ себѣ порою оттѣнокъ отчужденности и того изысканнаго "высокомѣрія", которое находится всегда въ распоряженіи каждой свѣтской женщины. Она столько же, какъ и прежде,-- быть можетъ даже больше -- заботилась о фасонахъ для платьевъ Льюси. Дѣвушку постоянно терзала совѣсть и стыдъ по этому поводу. Стоила-ли она того, чтобы миссисъ Бургоинъ, такая изящная, знатная особа отдавала ей столько времени и заботъ! Но иногда она не могла не сознавать, что миссисъ Бургоинъ была рада этимъ заботамъ. Прежде дни ея были переполнены до краевъ,-- теперь они были пусты. Она ничего не говорила; она доставала новыя книги, бесѣдовала о нихъ, давала инструкціи швеямъ; но Льюси угадывала тайное страданіе.
   Однажды вечеромъ, около недѣли спустя по пріѣздѣ мистера Ниля на виллу, Мэнистей находился въ болѣе уныломъ настроеніи, чѣмъ обыкновенно. Онъ сдѣлалъ нѣсколько попытокъ передѣлать свою книгу, которыя однако его не удовлетворили. Бесѣдуя объ этомъ съ Ванбрутомъ въ гостинной послѣ обѣда, онъ съ нѣкоторымъ отвращеніемъ отозвался о потерѣ времени, посвященнаго извѣстной части работы въ теченіе зимы. Оба друга сидѣли въ концѣ этой громадной комнаты, а Мэнистей говорилъ въ полголоса... Но голосъ его отличался той же пронизывающей силой, какъ и вся его личность вообще, и вотъ Элиноръ Бургоинъ поднялась и тихо подошла къ миссъ Мэнистей. "Милая тетя Патти, вы не вставайте,-- сказала она, склоняясь надъ нею: -- а я, видите ли, устала, и пойду спать".
   Мэнистей, который обернулся при ея движеніи, вскочилъ и направился къ ней.
   -- Элиноръ! мы утомили васъ сегодня этой длинной прогулкой?
   Она улыбнулась, но ничего не возразила. Онъ засуетился, собирая ея вещи, зажегъ свѣчи на сосѣднемъ столѣ.
   Когда она проходила мимо него, направляясь къ дверямъ, онъ бросилъ на нее украдкой мимолетный взглядъ и наклонилъ голову. Потомъ онъ сжалъ ея руку и сказалъ такъ, что только она одна могла его слышать:
   -- Мнѣ, быть можетъ, слѣдовало оставить при себѣ свои сожалѣнія?
   Она покачала головой съ легкой ироніей.
   -- Во всякомъ случаѣ это было бы еще впервые.
   Рука ея выскользнула изъ его руки, и она скрылась въ дверяхъ. Мэнистей, разстроенный, возвратился на свое мѣсто. Онъ не могъ отдѣлаться отъ тайнаго мучительнаго чувства, вызваннаго совѣстью. Онъ испытывалъ сожалѣніе, ему хотѣлось бы ей это сказать. И тѣмъ не менѣе, эта самая нѣжность, эта деликатная безропотность съ ея стороны, казалось, только еще болѣе развивали его собственную строптивость и мелкій эгоизмъ.
   Въ этотъ же вечеръ, пока на дворѣ шелъ дождь и бушевалъ сирокко,-- Элиноръ записывала въ свой дневникъ:
   "Окончитъ ли онъ когда нибудь свою книгу? Очень возможно, что все это была одна ошибка. Между тѣмъ, когда онъ ее начиналъ, онъ былъ въ своей сферѣ. Что бы ни произошло, во всякомъ случаѣ она была его спасеніемъ.
   "Да, я думаю, что онъ ее окончитъ. Онъ не можетъ отказаться отъ того эфекта, который она -- въ этомъ онъ почти увѣренъ -- должна произвести. Но онъ станетъ кончать ее съ нетерпѣніемъ и отвращеніемъ; онъ разлюбилъ ее и все то, что съ нею связано. Все, о чемъ онъ говорилъ сегодня вечеромъ, было именно та доля книги, въ которой я принимала участіе, тѣ самыя главы, которыя насъ болѣе всего сблизили! Какъ мы были счастливы, когда работали надъ ними! И какъ все измѣнилось теперь!
   "Замѣчательно, съ какимъ оживленіемъ онъ начинаетъ теперь говорить съ Льюси Фостеръ. Какъ мало отдаетъ она себѣ отчета, что значитъ разговаривать съ нимъ, пользоваться его вниманіемъ. Сколько женщинъ пожелали бы быть на ея мѣстѣ! Впрочемъ, теперь она уже менѣе застѣнчива: не приходитъ въ смятеніе и относится къ нему, какъ къ равному... Если бы это не было смѣшно,-- право, можно было бы разсердиться.
   "Онъ ей не нравится, она относится къ нему критически, и онъ никогда съ ней не столкуется, не заслужитъ ея симпатіи. Но она выручаетъ его въ этомъ непріятномъ настроеніи. Какъ онъ гордъ и пренебрежителенъ съ женщинами! Но и какъ золъ и своенравенъ! Часто мнѣ хотѣлось видѣть его болѣе великодушнымъ, болѣе мягкимъ...
   "... Черезъ три недѣли годовщина -- девятая. Зачѣмъ я еще жива? Какъ часто, задавала я себѣ этотъ вопросъ. Гдѣ мое мѣсто? Кому я нужна? Бэби мой -- если онъ только существуетъ -- онъ тамъ одинъ, а я все еще здѣсь. Ахъ, если бы у меня хватило мужества пойти къ нему. Доктора, обманываютъ меня, они заставляютъ меня предполагать, что это долго не продлится. А между тѣмъ, мнѣ теперь лучше, значительно лучше. Если бы я была счастлива, я чувствовала бы себя совсѣмъ хорошо.
   "Какая скучная эта итальянская весна! Этотъ вѣчный безпокойный вѣтеръ, эти знойныя облака, которыя постоянно надвигаются съ Кампаньи. "Que vivre est difficile à mon coeur fatigué!" {Какъ трудно жить моему усталому сердцу.}.
  

VII.

   -- Мнѣ кажется, что это вышло очень мило,-- сказала Льюси смущеннымъ голосомъ.-- И я, право, не знаю, какъ васъ благодарить... рѣшительно не знаю.
   Она стояла въ дверяхъ комнаты м-съ Бургоинъ, облеченная въ бѣлое креповое платье съ блѣднозелеными и черными полосками, придуманное для нея самой Элиноръ. Безконечное изящество этого наряда дѣлало ее чуждой самой себѣ. Къ тому же двѣ камеристки, которыя ее наряжали, приложили всѣ старанія, чтобы довести ея костюмъ до полнаго и неоспоримаго совершенства. Шляпу ея совершенно передѣлали; бѣлыя перчатки, восхитительный зонтикъ, букетикъ розъ у пояса -- все рѣшительно было предусмотрѣно; но сама она не имѣла голоса въ этомъ совѣтѣ. Результатъ получился необычайный. Еще наканунѣ она представляла изъ себя самый обыкновенный типъ свѣженькой провинціальной дѣвушки, какихъ встрѣчаешь по всему бѣлому свѣту,-- въ Бургундіи какъ и въ и Іоркширѣ, какъ и въ Вермонтѣ. Но сегодня она превратилась въ нѣчто образцовое -- въ тотъ "преходящій цвѣтокъ", который, "достигнувъ своего совершенства, цвѣтетъ одинъ только день", какъ, безъ сомнѣнія, выразились бы молодыя дѣвушки, знакомыя съ произведеніями м-ра Клафа.
   И благодаря этой, свойственной ея націи, способности приспособляться, которую открыла въ ней миссъ Мэнистей, Льюси, хотя и смущенная этимъ новымъ уборомъ, не казалась въ немъ, однако, неловкой. Она, такъ сказать, усвоивала себѣ свои новые наряды, какъ усвоила уже такъ много другихъ вещей за эти недѣли своего пребыванія на виллѣ: манеру разговора, умственныя перспективы и т. д.
   Безсознательно она копировала движенія и голосъ м-съ Бургоинъ; она научилась понимать парадоксы Мэнистея и маленькія слабости тети Патти. Она, очевидно, стала болѣе культурной, но не менѣе индивидуальной. Ея провинціализмъ стушевался; характеръ, быть можетъ, только начиналъ обрисовываться.
   -- Нравится ли вамъ это?-- сказана она робко, когда м-съ Бургоинъ пригласила ее войти. Она подошла къ этой лэди, которая въ эту минуту надѣвала передъ зеркаломъ свою шляпу.
   Элиноръ, не опуская приподнятыхъ рукъ, обернулась къ ней, и на губахъ ея появилась улыбка.-- Очаровательно! Вы дѣлаете честь тому, кто вами занимается. А что, не лучше ли тетѣ Патти?
   Льюси моментально почувствовала нѣкоторую натянутость въ обращеніи. М-съ Бургоинъ.проявляла къ ней столько доброты и дружескаго чувства все время, пока замышлялось и фабриковалось это платье, что дѣвушка естественно ждала съ ея стороны болѣе живого интереса къ этому вполнѣ законченному теперь произведенію.
   И съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ она отвѣчала:
   -- Боюсь, что миссъ Мэнистей не будетъ въ состояніи ѣхать. Голова у нея все еще сильно болитъ. Я только что видѣла Бенсонъ.
   -- А!-- разсѣянно проговорила Элиноръ, разбираясь въ своихъ перчаткахъ:-- этотъ сирокко всегда дѣйствуетъ на нее.
   Льюси немного заминалась, стоя около туалетнаго стола и перебирая на немъ одну бездѣлушку за другой. Наконецъ, она проговорила:
   -- Вы не разсердитесь, если я у васъ спрошу одну вещь?
   М-съ Бургоинъ съ удивленіемъ оглянулась на нее.
   -- Ни въ какомъ случаѣ! Чѣмъ я могу вамъ быть полезной?
   -- Не можете ли вы сказать, слѣдуетъ ли мнѣ здѣсь оставаться? Миссъ Мэнистей такъ добра, она желаетъ, чтобы я оставалась, пока вы еще тутъ; а затѣмъ хочетъ, чтобы я сопровождала ее въ Виломброзу въ слѣдующемъ мѣсяцѣ, но...
   -- Почему же "но"....-- сказала м-съ Бургоинъ, продолжая собирать свои кольца, носовой платокъ, вѣеръ,-- если только мы не надоѣли еще вамъ окончательно?
   Дѣвушка улыбнулась.
   -- Этого никакъ не могло случиться. Но я думаю, наоборотъ... я думаю, не надоѣла ли я вамъ черезчуръ сама? А отъ Портерсовъ я слышала, что во Флоренціи есть очень тихій пансіонъ, гдѣ нѣкоторые изъ ихъ друзей думаютъ прожить до средины іюля. И они устроили-бы меня тамъ, пока не пріѣдутъ за мной.
   Послѣдовала минутная пауза прежде, нежели Элиноръ отвѣчала.
   -- Тетя Патти была бы очень огорчена. Я знаю, что она разсчитываетъ на васъ, чтобы вмѣстѣ ѣхать въ Виломброзу. Я въ началѣ іюня уѣду домой, а м-ръ Мэнистей, кажется, отправляется въ Парижъ.
   -- А какъ же книга?-- не могла удержаться Льюси; но тотчасъ же сильно пожалѣла, зачѣмъ задала этотъ вопросъ.
   -- Я не понимаю, что вы хотите этимъ сказать?-- проговорила м-съ Бургоинъ, разыскивая свои ботинки для гулянья.
   -- Я не знала... я не знала, будетъ ли она закончена къ лѣту?
   -- Никто этого не знаетъ, разумѣется, даже ни самъ авторъ. Но меня-то это ни въ какомъ случаѣ не касается.
   -- Какъ можетъ она быть закончена безъ васъ?-- произнесла Льюси съ удивленіемъ. Бю овладѣло то чувство приверженности къ Элиноръ, которое за послѣднее время развилось въ ея душѣ, хотя она и не была вполнѣ увѣрена, слѣдовало-ли это выражать.
   Въ манерѣ м-съ Бургоинъ ясно чувствовалась нѣкоторая натянутость.
   -- Думаю, что она будетъ закончена безъ меня. Къ счастью, меня и не желаютъ, но если бы и пожелали, то у меня, все равно, въ теченіе этого лѣта не было бы времени на иныя заботы, кромѣ заботъ о моемъ отцѣ.
   Льюси молчала. М-съ Бургоинъ застегнула, наконецъ, свои ботинки, послѣ чего поднялась и весело проговорила:
   -- Ну, Богъ съ ней, съ этой книгой! Въ ней необходимы перемѣны, вотъ меня и замѣнили. Теперь м-ръ Ниль выведетъ ее изъ затрудненія.
   Льюси пошла проститься съ тетей Патти передъ отправленіемъ. Оставшись одна, Элиноръ одну минуту стояла въ задумчивости у туалетнаго стола. "Ей меня жаль", сказала она себѣ и внезапно какъ-то горделиво выпрямила свою хрупкую фигуру.

-----

   Это былъ день Неми -- день фестиваля, задуманнаго двѣ недѣли тому назадъ съ цѣлью отпраздновать благополучное окончаніе книги. Этотъ день долженъ былъ быть исключительно днемъ Элиноръ -- символомъ счастливой удачи, которую она принесла своему кузену и его работѣ.
   А теперь? Зачѣмъ ѣхали они?-- Элиноръ едва это сознавала. Она пробовала предотвратить эту поѣздку. Но Реджи Бруклинъ былъ уже приглашенъ, а также дочь посланника. При этомъ Ванбругъ Ниль непремѣнно желалъ видѣть Неми. Мэнистей, который забылъ, что долженъ былъ нѣкогда обозначать этотъ день, покорился этой экспедиціи -- онъ, ненавидѣвшій всякія экспедиціи, покорился ей только потому, что "этого желалъ Ниль". Все, что говорилось по этому поводу за эти послѣдніе нѣсколько дней, могло только уязвить Элиноръ, вызвать горечь въ ея душѣ. Она думала, что знаетъ все, на что способно это мужское себялюбіе, теперь какъ бы вновь съ каждымъ часомъ все сильнѣе ощущала уколы этихъ случайныхъ замѣчаній Мэнистея.
   Между ними какъ будто воздвигалась какая-то все болѣе и болѣе непроницаемая преграда. Она знала, что причиной этого было отчасти суевѣріе, съ какимъ онъ, обыкновенно, относился къ себѣ самому и своей книгѣ и которое она такъ часто въ немъ подмѣчала. Если случалось, напримѣръ, что какой-нибудь товарищъ, какое-нибудь опредѣленное мѣсто или такой-то столъ наконецъ, даже хотя бы извѣстное перо -- по его замѣчанію, приносили ему удачу, то онъ непремѣнно прибѣгалъ къ нимъ снова съ особой порывистостью. Но разъ выходило наоборотъ,-- она была свидѣтельницей, какъ онъ съ одинаковой рѣшительностью покидалъ друга, какъ и какое-нибудь злополучное перо.
   Теперь, насколько она могла это уловить, поскольку онъ самъ касался этого предмета вообще -- м-ръ Ниль выставилъ свои возраженія именно по отношенію къ тѣмъ частямъ книги, гдѣ ея вліяніе сказалось особенно сильно.
   Губы ея дрогнули. Самодовольства въ ней не было или было его очень мало. Весьма возможно, что м-ръ Ниль былъ вполнѣ правъ въ своей критикѣ, а ея совѣты дѣйствительно были плохи. Когда же она думала объ этихъ счастливыхъ дняхъ совѣщанія, объ этой живой симпатіи мыслей, которая возникла между ними и придала такую прелесть тѣмъ днямъ въ Римѣ... когда она думала о безчисленныхъ знакахъ глубокой личной симпатіи и расположенія съ его стороны....
   Но все это теперь исчезло, исчезло! Та душевная печаль, которую она въ себѣ носила, гордо скрывая ее отъ другихъ,-- печаль эта точила ее непрестанно, какъ физическій недугъ. Между тѣмъ, какъ онъ... Ничто не казалось ей болѣе изумительнымъ, какъ эти отступленія отъ простой благовоспитанности, которыя позволялъ себѣ Мэнистей. Въ случаѣ надобности онъ былъ способенъ проявлять самое утонченное, самое нѣжное чувство. Но разъ только затрогивалось его основное себялюбіе,-- онъ способенъ былъ на самое невѣроятное обращеніе. Посредствомъ самыхъ обыденныхъ поступковъ или упущеній онъ умѣлъ, если того желалъ, выказать такую черствость души, передъ которой содрогалась женщина.
   Неужели онъ, дѣйствительно, хотѣлъ дать ей понять, что она была непрошенной, навлекшей неудачу соучастницей его работы и его интеллектуальной жизни, и что слѣдовало ей совершенно отказаться отъ малѣйшей изъ тѣхъ дорогихъ надеждъ, которыя она, быть можетъ, основывала на ихъ товарищескихъ отношеніяхъ?
   Такъ стояла тутъ Элиноръ, охваченная этимъ внезапнымъ наплывомъ оскорбленной гордости и отчаянія, къ которымъ примѣшивалось странное и горькое недоумѣніе. Каждый изъ насъ создаетъ себѣ извѣстный духовный образъ своей личности -- типическій, характерный, какъ мы полагаемъ, такъ или иначе задрапированный, смотря по фантазіи каждаго, и вокругъ котораго мы группируемъ всѣ жизненныя событія. Элиноръ всегда видѣла себя женщиной гордой; впрочемъ, никто изъ насъ не прочь облекать себя въ этотъ нарядъ. Надменно безмолвная и терпѣливая въ годы своего замужества, гордая въ нравственномъ, соціальномъ и интеллектуальномъ отношеніи,-- она находила въ своей непреклонности единственный оплотъ противъ неприглядной дѣйствительности повседневной жизни. Постольку же гордая въ своемъ одиночествѣ и печали -- гордая именно этою печалью, а также умѣніемъ ее переносить, она не подавала вида, что у нея внутри происходила тайная работа; такъ жила она близь своего стараго отца, который, въ мелкомъ тщеславіи знатнаго и богатаго человѣка, такъ мало обращалъ вниманія на свою дочь.
   А теперь казалось ей -- она уже начинала пить изъ чаши униженія, предвидя въ будущемъ только еще болѣе полные глотки этого униженія. Она, которая никогда ни о чемъ не просила, готова была теперь смотрѣть на все свое существованіе, какъ на какой-то отвергнутый даръ. Она принесла въ даръ Эдварду Мэнистею всѣ свои чувства, всѣ свои способности, а онъ безжалостно оттолкнулъ все это. Блѣдныя щеки Элиноръ вспыхнули яркимъ румянцемъ. Да, да, все это была правда!-- Она надоѣла ему, она его утомила, и онъ хочетъ избавиться отъ нея, отъ Элиноръ Бургоинъ! Она, очевидно, не знала сама себя. Ея сокровенное представленіе о своемъ "я" было поколеблено.
   Одну минуту она прислонилась къ переплету раствореннаго окна, изъ котораго разстилался видъ на всю Кампанью, и закрыла глаза. Чувство возмущенія жгучей волной охватило все ея существо. Вѣчно подчиняться, терпѣть, безмолствовать -- и такъ до конца! Но есть минуты, когда женщина должна пробудиться, должна бороться и ратовать за свою судьбу, а не принимать эту судьбу такою, какъ ее преподносятъ ей другіе.
   Ревность! Неужели эта недостойная, позорная вспышка закралась также и въ ея душу? Неужели она видитъ для себя опасность и оскорбленіе въ томъ, что эти вечера, которые тянутся теперь такъ невыносимо медлительно,-- онъ ихъ проводитъ въ разговорахъ съ этой дѣвушкой,-- этой милой простой дѣвушкой, развитіемъ которой сама же она просила его заняться и по отношенію которой она разыграла роль какой-то благодѣтельной волшебницы, превративъ ее, такъ сказать, въ красавицу? Самая мысль объ этомъ была безуміемъ и нелѣпостью, унижавшими ее въ собственныхъ глазахъ. И кромѣ того, это опять свидѣтельствовало объ ея незнанія самой себя. Какъ! Она уступитъ его при первой угрозѣ, при первомъ поползновеніи со стороны другой завладѣть имъ?.. Ее пугали и изумляли эти страстные порывы ея собственнаго сердца.
   Въ гостиной пробили часы. Она встрепенулась и подошла къ зеркалу, чтобы расправить вуаль. Что принесетъ ей это послѣ обѣда? А нѣчто оно во всякомъ случаѣ должно ей принести. Зимніе дни въ Неми слишкомъ ярко хранились въ памяти -- и каждый изъ нихъ, окруженный своимъ ореоломъ. И вотъ, она должна приложить всю свою силу, должна сдѣлать это теперь же, пока еще не слишкомъ поздно, пока онъ еще не ускользнулъ отъ нея слишкомъ далеко.
   Бѣдное сердце билось усиленно подъ кружевомъ платья.
   Что имѣла она въ виду, на что надѣялась? Она знала только одно, что это было для нея послѣднимъ шансомъ, что дни бѣжали, и минута разлуки приближалась. Все существо ея томилось жаждой -- самой неукротимой жаждой чего-то... только сама она не знала чего. Между тѣмъ, что-то говорило ей, что въ этихъ перемѣнахъ настроенія заключались для нея послѣднія надежды... заключалось счастье или несчастье ея жизни.

-----

   -- Прошу васъ, мэ'мъ, не зайдете ли вы на минуту къ миссъ Мэнистей?
   То былъ голосъ Бенсонъ, которая поджидала м-съ Бургоинъ въ гостиной.
   Элиноръ повиновалась. Въ полумракѣ комнаты съ опущенными занавѣсками она различила блѣдное лицо тети Патти.
   -- Элиноръ! Что вы объ этомъ думаете?
   Элиноръ поспѣшно подошла къ ней. Миссъ Мэнистей протянула ей телеграмму, гдѣ значилось слѣдующее:
   "Письмо пришло слишкомъ поздно -- не возможно измѣнить сдѣланныя распоряженія. Пріѣзжаю завтра... двѣ или три ночи -- надо переговорить.

Алиса."

   Элиноръ опустила руку, въ которой держала телеграмму, и обѣ лэди посмотрѣли другъ на друга со смущеніемъ.
   -- Но вы, вѣдь, говорили ей, что не можете принять ее здѣсь?
   -- Сколько разъ! Эдвардъ будетъ въ отчаяніи. Какимъ образомъ устроимся мы съ ней, когда у насъ миссъ Фостеръ? Ея манера держать себя за послѣдніе два мѣсяца была слишкомъ эксцентрична.
   Тетя Патти съ тоской откинулась на горку своихъ подушекъ. Элиноръ имѣла почти столь же безнадежный видъ.
   -- Говорили вы Эдварду?.
   -- Нѣтъ,-- отвѣчала тетя Патти плачевно и прикладывая руку къ своей больной головѣ, какъ бы для того, чтобы оправдать недостатокъ мужества.
   -- Должна я ему это сказать?
   -- Было бы слишкомъ не великодушно возлагать на васъ подобныя порученія.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ничего! Только я не скажу ему этого теперь. Это можетъ испортить весь дейь. Я скажу потомъ, передъ самымъ вечеромъ.
   На лицѣ тети Патти выразилось нѣкоторое облегченіе.
   -- Дѣлайте, какъ найдете лучшимъ, моя дорогая. Это такая доброта съ вашей стороны.
   -- Нисколько! Бога ради, милая тетя, лежите спокойно. Ахъ, кстати, есть ли съ нею кто-нибудь?
   -- Ея горничная -- единственный человѣкъ, который вообще умѣетъ съ нею справляться. Та бѣдная лэди, которая, вы знаете, попробовала поступить къ ней въ компаньонки, разумѣется, скоро отказалась. И куда мы ее помѣстимъ?
   -- Есть двѣ комнаты на востокъ. Сказать Адріэнѣ, чтобы она ихъ приготовила?
   Тетя Патти изъявила свое согласіе скорѣе стономъ, нежели словами.
   -- Развѣ нѣтъ уже ни малѣйшей возможности задержать ее?-- спросила Элиноръ, готовясь удалиться.
   -- Въ телеграммѣ не выставлено никакого адреса, кромѣ станціи "Ортъ",-- сказала тетя Патти усталымъ голосомъ,-- она, по всей вѣроятности, отправила ее съ дороги.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ нужно быть готовыми. Вы только не пугайтесь, тетя Патти; ужъ мы васъ выручимъ.

-----

   Въ гостиной Элиноръ одну минуту стояла въ раздумьи.
   Несчастная! Въ теченіе многихъ лѣтъ эта эксцентрическая, необузданная сестра Мэнистея составляла тайное бремя жизни его и тети Патти. Элиноръ была свидѣтельницей, какимъ угнетающимъ образомъ подѣйствовало на него извѣстіе, что Алиса находится въ Италіи. Она знала о попыткахъ, которыя были сдѣланы для того, чтобы удержать ее вдали отъ виллы.
   Онъ придетъ въ отчаяніе отъ этого неожиданнаго испытанія. Что касается самой Элиноръ, то она воспрянула духомъ.
   Она направилась къ дверямъ гостиной и услыхала звукъ подъѣзжавшаго экипажа, который долженъ былъ везти ихъ въ Неми. Черезъ растворенную дверь комнаты Мэнистея она видѣла, какъ онъ, откинувшись въ креслѣ, курилъ въ ожиданіи дамъ. Голубое озеро со своими зелеными берегами сверкало тамъ внизу, передъ этимъ балкономъ, на которомъ онъ сидѣлъ. День былъ такой лучезарный!.. Ну, разумѣется, всякія дурныя вѣсти слѣдуетъ пока отложить!

-----

-----

   Когда они проѣзжали вдоль "Gualleria di Sotto", Мэнистей казался озабоченнымъ. Поданный экипажъ засталъ его за чтеніемъ длиннаго письма, которое онъ и теперь еще продолжалъ держать скомканнымъ въ своей рукѣ.
   Наконецъ, обращаясь къ Элиноръ, онъ отрывисто проговорилъ:
   -- Книга въ "Index'ѣ". На слѣдующей недѣлѣ это будетъ объявлено.
   -- Книга отца Бенеке?
   -- Да. Онъ пишетъ мнѣ раздирающее душу письмо.!
   -- Ахъ, бѣдный онъ, бѣдный! Это все дѣло іезуитовъ!.. М-ръ Ниль разсказалъ мнѣ всю эту исторію.
   -- Ну, разумѣется, это тираннія. Книга представляетъ по содержанію не болѣе, какъ извѣстную долю истины... Есть нѣкоторая дарвинистская закваска, которая, однако, поднимаетъ цѣлую глыбу теологіи. Но они совершенно правы по своему. Они не могутъ поступать иначе.
   Элиноръ взглянула на Льюси Фостеръ и засмѣялась.
   -- Опасно говорить подобныя вещи при миссъ Фостеръ.
   -- Развѣ мисъ Фостеръ извѣстно что нибудь объ этомъ?-- спросилъ онъ равнодушно.
   Льюси поспѣшила отречься отъ какого бы то ни было знакомства съ отцомъ Бенеке и его дѣлами.
   -- Они очень просты, эти дѣла,-- сказалъ Мэнистей.-- Отецъ Бенеке -- священникъ, а также и профессоръ. Онъ написалъ нѣсколько либеральную книгу, самую умѣренно-либеральную... какую-то эволюцію, какую-то библейскую критику... всего лишь слабая попытка... Но тутъ въ значительной мѣрѣ заключается протестъ противъ того способа, которымъ іезуиты подрываютъ католическое университетское образованіе въ Германіи. Этого было достаточно для того, чтобы власти пришли въ движеніе. Онѣ помѣстили его книгу въ Index'ѣ и на слѣдующій день его заставятъ подписать актъ отреченія.
   -- Кто это "они"?-- спросила Льюси.
   -- Конгрегація Index'а или люди, которые ее подстрекаютъ.
   -- А что-же, развѣ это дурная книга?
   -- Совершенно наоборотъ.
   -- И вы всѣмъ этимъ довольны?
   -- Я думаю, что папство поддерживаетъ дисциплину и пока еще, повидимому, господствуетъ во всей силѣ.
   Онъ повернулся къ ней со своимъ вызывающимъ смѣхомъ и при этомъ ему бросилось въ глаза ея новое изящество. Куда-же дѣвалась эта "учительница воскресной школы"? Неужели она превратилась за эти пять недѣль въ это видѣніе, которое онъ видитъ тутъ передъ собой? Дѣйствительно, женщины удивительный народъ!.. И въ душѣ его при этомъ даже шевельнулось нѣчто въ родѣ презрѣнія къ этой пластичности женской породы.
   -- Онъ спрашивалъ вашего мнѣнія?-- продолжала развивать Льюси данный предметъ.
   -- Да. И я сказалъ ему, что книга его превосходна, приговоръ надъ нею неизбѣженъ.
   Льюси закусила губы.
   -- Кто-же все это сдѣлалъ?
   -- Іезуиты, по всей вѣроятности.
   -- И вы ихъ защищаете?
   -- Разумѣется. Это единственные джентльмэны въ Европѣ, которые безусловно знаютъ свое дѣло.
   -- Хорошо дѣло!-- воскликнула Льюси, чуть не задыхаясь отъ волненія:-- набрасываться на малѣйшее проявленіе истины затѣмъ, чтобы сейчасъ-же его потушить.
   -- Какъ это вообще дѣлается со всякимъ опаснымъ горючимъ веществомъ... ваше сравненіе превосходно.
   -- Опаснымъ!-- Она откинула голову.-- Но для кого-же?-- для слѣпыхъ и хромыхъ!..
   -- Которые составляютъ большинство среди человѣчества. Это неоспоримо.
   Она колебалась одну минуту, затѣмъ не могла сдержаться.
   -- Но васъ-то это развѣ не смущаетъ?
   -- Меня? Боже мой. Я не боюсь фейерверковъ. Къ тому-же я не католикъ.
   -- Какъ это похвально!.. стоять въ сторонѣ отъ рабства и превозносить его!
   -- Почему же нѣтъ? если это соотвѣтствуетъ моимъ планамъ.
   Дѣвушка молчала. Мэнистей взглянулъ на Элиноръ. Глаза его смѣялись недобрымъ смѣхомъ. Она уловила это выраженіе и отвѣчала ему тѣмъ-же. То былъ прежній товарищескій обмѣнъ взглядовъ. И жизнь внезапно болѣе горячей, болѣе живой волной закипѣла въ ея жилахъ: ея тонкая безсильная фигурка выпрямилась и приняла бодрую осанку, и она впервые ощутила всѣмъ своимъ существомъ, сколько физическаго наслажденія заключается въ этомъ майскомъ солнцѣ, въ этомъ живительномъ освѣжающемъ воздухѣ, въ быстромъ движеніи экипажа.
   Какъ быстро, дѣйствительно, завоевала весна эти холмы! Густые лѣса, тянувшіеся по лѣвую сторону отъ большого віадука Ариціи, черезъ который они проѣзжали,-- лѣса эти уже совершенно скрывали теперь глубокій оврагъ за цѣлымъ моремъ своей свѣтло-зеленой листвы; а обширную равнину, разстилавшуюся направо, по направленію Ардеи, Лавиніума и моря, пробуждающаяся весна съ каждымъ днемъ одѣвала все болѣе и болѣе яркимъ покровомъ всевозможныхъ травъ и виноградной лозы. Когда они подъѣзжали къ Генцано, ихъ осадили нищіе, какъ, безъ сомнѣнія, они осаждали Горація и Мецената; а затѣмъ, когда они миновали длинныя и разоренныя улицы этого городка съ его низкорослымъ, сухопарымъ, смуглолицымъ населеніемъ, съ его гамомъ ребятишекъ и топотомъ муловъ, съ его цирюльнями и винными погребками, когда они миновали этотъ городокъ, то передъ ними снова развернулась эта изумрудно-зеленая Кампанія и эти прозрачные туманы надъ моремъ; а впереди возвышалась увѣнчанная цитаделью гора Монте-Джіове. Они пересѣкли "Wia Appia" и повернули къ Нэми. Тамъ, въ вышинѣ разстилалось это дивное небо съ бѣгущими въ немъ легкими прозрачными облаками. Всякіе слѣды сирокко исчезли, вѣтеръ перемѣнился, и благословенное животнорное солнце проливало свои лучи на пробужденную землю. Повсюду живописныя развалины, призраки великаго прошлаго, проникнутыя этимъ полнымъ жизни и дѣятельнымъ настоящимъ.
   Вотъ они поднялись теперь на высокій хребетъ, возвышающійся надъ озеромъ и вдоль котораго вьется дорога къ Нэми, къ этому Нэми съ его Орсиніевской башней, высокой и мрачной, поднимающейся на крѣпостной стѣнѣ, надъ кручею озера и бывшей нѣкогда "Нэмусомъ" богини, который скрывалъ за собою ослѣпительную бѣлизну таинственнаго храма.
   -- Смотрите,-- сказала Элиноръ, притрогиваясь въ рукѣ Льюси:-- вотъ она, эта стѣна съ нишами, а вотъ -- террасса самого храма.
   Льюси поспѣшно обернулась и увидала по ту сторону озера большое углубленіе въ отвѣсныхъ скалахъ кратера, все заросшее и затѣненное деревьями, а передъ нимъ ровное пространство съ единственнымъ зданіемъ посрединѣ.
   Внѣ кратера, какъ разъ позади того мѣста, гдѣ находился храмъ, зіяла черная вертикальная разсѣлина. Элиноръ указала Мэнистею въ эту сторону.
   -- Помните, намъ ни разу не удалось туда пробраться? Но именно тамъ долженъ быть источникъ... этотъ источникъ Эгеріи?
   Мэнистей лѣниво отвѣчалъ, что онъ не знаетъ.
   -- Не думайте, пожалуйста, что вы отдѣлаетесь,-- сказала Элиноръ, смѣясь:-- это было отложено на сегодня, и мы непремѣнно вскарабкаемся туда послѣ чая.
   -- Вы увидите, что это окажется дальше, нежели вы полагаете,-- сказалъ Мэнистей, измѣряя глазами разстояніе.
   -- Такъ это гдѣ-нибудь на той террасѣ умеръ этотъ бѣдный жрецъ?-- проговорила Льюси задумчиво. Мэнистей, который шелъ рядомъ съ коляской, обернулся въ сторону дѣвушки. Ея маленькая фраза польстила ему. Но онъ только засмѣялся.
   -- Желалъ бы я знать, сколько дохода приносило это мѣсто на чистыя деньги?-- сказалъ онъ Затѣмъ язвительно:-- Нѣтъ сомнѣнія, что въ этомъ и заключалось все его обаяніе.
   Льюси невольно улыбнулась. Теперь они поднимались по очаровательной дорожкѣ, высоко надъ озеромъ, къ которому, начинаясь отъ этой дорожки, спускались виноградники и оливковые сады, между тѣмъ какъ по другую ея сторону, совсѣмъ надъ ними, взбѣгали къ самому небу свѣтлые, едва опушенные зеленью лѣса. Въ виноградникахъ, между безконечными рядами уже начинавшихъ развертываться лозъ, сквозила свѣжая красно-бурая земля; подъ деревьями пестрѣли маргаритки, а внизу, на прибрежномъ утесѣ, возвышалась громадная дикая вишня, которая простирала надъ темносиней бездною озера свои осыпанныя серебристо-бѣлыми цвѣтами вѣтви.
   А тамъ, на самомъ отдаленномъ концѣ, высокая стѣна кратера съ ея углубленіями -- великолѣпная и мрачная, поднималась надъ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ нѣкогда былъ расположенъ храмъ. Какой бѣлизной, какой несравненной бѣлизной долженъ онъ былъ сіять!-- думала Льюси. Исторія жреца овладѣла ея воображеніемъ. Она, видѣвшая Нэми теперь на самомъ дѣлѣ впервые, какъ будто уже раньше была съ нимъ знакома. Она бросила робкій взглядъ на человѣка, шедшаго рядомъ съ коляской. Какъ странно! Онъ уже не былъ ей настолько непріятенъ, какъ прежде, и ей уже не казалось болѣе невозможнымъ, чтобы онъ написалъ ту книгу, которая была ей такъ дорога. Было-ли это вызвано тѣмъ, что за послѣднее время она видѣла его такимъ угнетеннымъ, такимъ измѣнившимся, что убѣдилась въ сравнительной безобидности его тщеславія, въ его добротѣ и терпѣніи по отношенію къ другу? Ахъ, нѣтъ! Если онъ былъ добръ къ одному изъ друзей, то за это былъ такъ нестерпимъ и невеликодушенъ по отношенію къ другому. Блѣдность лица Элиноръ, рѣзкая синева вокругъ ея печальныхъ глазъ -- все это являлось обвиненіемъ противъ него. Но и тутъ, въ глубинѣ души, дѣвушка начинала колебаться и недоумѣвать. Собственно говоря, достаточно-ли хорошо знала она -- да и знала-ли вообще -- ихъ настоящія отношенія?
   Во всякомъ случаѣ, въ это послѣ-обѣда онъ являлся неподражаемымъ товарищемъ и собесѣдникомъ. То выраженіе, которое Ниль Ванбругъ примѣнилъ однажды къ нему въ присутствіи Льюси и которое сперва показалось ей такимъ нелѣпымъ, въ концѣ концовъ, положительно казалось справедливымъ: онъ на самомъ дѣлѣ являлся "bon enfant" по отношенію къ Элиноръ и къ ней самой въ это радужное послѣобѣда. Онъ вспомнилъ, что Элиноръ любила дрокъ, и принесъ ей цѣлую связку этихъ цвѣтовъ, которые нарвалъ по крутымъ склонамъ; онъ добродушно подтрунивалъ надъ привычками Ниля и разсыпался въ самыхъ живыхъ, восторженныхъ и яркихъ замѣчаніяхъ по поводу распускающейся красоты природы и весны,-- словомъ, своимъ присутствіемъ онъ давалъ все время чувствовать окружающимъ то нѣчто сильное, горячее, гуманное, что было свойственно его душѣ, не смотря на всѣ его непріятныя стороны и на тотъ элементъ необщительности и чего-то необъяснимаго, которымъ постоянно вѣяло отъ него. Элиноръ принимала все болѣе и болѣе счастливый видъ, какъ-то помолодѣла вся -- такою ея не видали давно. А Льюси не могла надивиться, почему этотъ продолжительный подъемъ на Нэми доставлялъ такое наслажденіе? почему сирокко какъ будто совершенно не чувствовался въ воздухѣ, въ которомъ отливали такой божественной пурпуровой окраской и эти горы, и озеро, и дать?
   Когда они пріѣхали въ Нэми, Мэнистей, по обыкновенію, выказалъ полнѣйшее невѣдѣніе по части практическихъ распоряженій, касавшихся даннаго дня и которыя за него всегда дѣлали другіе.
   -- Что же я буду дѣлать со всѣмъ этимъ?-- сказалъ онъ въ отчаяніи, протягивая руки къ корзинамъ съ провизіей, которыя находились въ коляскѣ.-- Дальше ѣхать мы не можемъ, и какимъ образомъ встрѣтимся мы съ остальными? Когда они пріѣдутъ? Почему ихъ нѣтъ?
   Въ совершенномъ нетерпѣніи онъ обратился къ Элиноръ. Она успокоительно положила свою руку на его и указала ему на толпу крестьянъ сосѣдняго городка, которая уже собралась вокругъ экипажа.
   -- Позовите двоихъ изъ этихъ молодыхъ людей, чтобы они несли корзины. А съ остальными членами нашей компаніи мы встрѣтимся около храма. Они придутъ по дорогѣ отъ Генцано.
   Лицо Мэнистея мгновенно прояснилось, какъ у ребенка. Онъ направился къ толпѣ и, свободно болтая по итальянски, завладѣлъ двумя подростками, одинъ изъ которыхъ былъ статенъ, гибокъ и красивъ, какъ молодой Вакхъ, и носилъ благородное имя Аристодемо. Затѣмъ, сопровождаемый цѣлою ордою маленькихъ попрошаекъ, избавиться отъ которыхъ можно было только постепенно, они начали спускаться съ крутого утеса, на которомъ стоялъ Нэми. Тропинка шла внизъ зигзагами. Слѣдуя по ней, они встрѣчали цѣлыя вереницы женщинъ, которыя поднимались вверхъ, неся на своихъ повязанныхъ бѣлыми платками головахъ большія плоскія корзины съ той мелкой лѣсной земляникой или "fragole", которая составляетъ главную жатву Нэми и его полей.
   Красивыя женщины, роскошный красный цвѣтъ этихъ ягодъ, ихъ благоуханіе, которое распространялось по всей тронникѣ, а также чудные майскіе лучи, которые заливали эту плодородную землю съ ея пробивающейся повсюду зеленью и листвой, наконецъ, ощущеніе жизни, которая кипѣла вокругъ такимъ могучимъ ключомъ -- все это заставляло сердце Льюси трепетать отъ наслажденія. Она отстала съ мальчиками-проводниками, робко пробуя объясняться съ ними на своемъ нетвердомъ итальянскомъ языкѣ, между тѣмъ какъ Элиноръ и Мэнистей шли впереди.
   Но Мэнистей не забылъ про нее. Когда они были уже на полпути, онъ вернулся, чтобы освѣдомиться объ ней, и увидалъ, что она несетъ въ рукахъ свой легкій ватерпруфъ, навязанный ей во что бы то ни стало тетей Патти изъ опасенія, какъ бы сирокко не разрѣшился дождемъ. Мэнистей попросилъ ее отдать ему эту вещь. Льюси воспротивилась.
   -- Это я могу снести,-- настаивалъ онъ нетерпѣливо:-- вѣдь, это не корзины.
   -- Но вы могли бы снести и корзины, я не сомнѣваюсь,-- вскричала Льюси со смѣхомъ.
   -- Зачѣмъ же дѣлать это самимъ, когда есть на свѣтѣ вотъ эти мальчуганы и мелкая монета? Но я непремѣнно хочу эту накидку, прошу васъ...-- Тонъ былъ повелительный, и она уступила. Онъ поспѣшилъ присоединиться къ Элиноръ неся на рукахъ накидку Льюси и, по своей обычной неловкости, волоча ее временами по землѣ; при видѣ этого Льюси, очень аккуратная, испытывала настоящія страданія и очень раскаивалась, зачѣмъ она уступила. Тѣмъ не менѣе, эта услуга и вниманіе съ его стороны были дѣломъ, не лишеннымъ пріятности, быть можетъ потому, что для нея это было такъ ново и неожиданно.
   Теперь они находились на одномъ уровнѣ съ поверхностью озера, и юные проводники повели ихъ по узкой каменистой тропинкѣ къ тому мѣсту, гдѣ былъ храмъ, или, какъ называютъ его крестьяне, къ "Giardino del Lago".
   То было плоское продолговатое пространство, на которомъ высилась двухъ этажная постройка, часть которой представляла изъ себя кирпичную кладку первыхъ временъ имперіи. Къ сѣверу и востоку тянется испещренная нишами стѣна, въ которой, глубоко подъ наслоившейся землею, лордъ Сесиль обрѣлъ великаго Тиверія и тѣ затерянные бюсты, которые ждали, пока заступъ и лопата агличанина не извлекутъ ихъ оттуда. Что касается стѣнъ храма, которыя тоже открылъ этотъ англійскій лордъ, траншей, которыя онъ откопалъ, и того жертвеннаго алтаря, который онъ извлекъ изъ подъ земли,-- то земля эта, какъ лучшій хранитель, приняла ихъ снова къ себѣ. Земляника выросла поверхъ ихъ, и только какія-то странныя возвышенія и углубленія почвы на этомъ мѣстѣ заставляютъ путешественника останавливаться въ недоумѣніи. Земля какъ будто говоритъ ему: "тутъ, дѣйствительно, есть тайны и сокровища, только не про тебя. Я достаточно уже была ограблена. Умершее -- мое. Оставьте его въмоихъ нѣдрахъ. А ты ступай своимъ путемъ, который освѣщаетъ солнце".
   Они направились черезъ земляничныя поля, посматривая не видать-ли товарищей, которые должны были присоединиться къ нимъ -- Реджи Бруклина, мистера Ниля и двухъ лэди. Но ихъ нигдѣ не было и слѣда. Между тѣмъ, имъ слѣдовало бы уже давно быть тутъ въ ожиданіи остальныхъ.
   -- Какъ несносно!-- проговорилъ Мэнистей съ своимъ обычнымъ раздраженіемъ, которое всегда было у него наготовѣ.-- Реджи, дѣйствительно, могъ бы лучше повести дѣло. А это что за субъектъ?
   То былъ "padrone" или арендаторъ "Giardino", который вышелъ къ нимъ навстрѣчу для переговоровъ.-- Да, синьоры могутъ поставить свои корзины и устроить чай. Онъ указалъ скамью позади навѣса.-- "Forestieri" приходятъ сюда ежедневно. Затѣмъ "padrone" равнодушно удалился.
   Тѣмъ временемъ женщины и дѣвушки, собиравшія землянику, поднялись отъ своей работы, чтобы посмотрѣть на компанію, и, сверкая зубами, улыбались на Аристодемо, который, очевидно, слылъ между ними за "bel esprit". Онѣ хихикали, когда онъ проходилъ мимо, онъ же отвѣчалъ на это однимъ презрѣніемъ. Толпа молодыхъ дѣвушекъ, распѣвавшихъ пѣсни, закидала его шутками и вопросами, но онъ только гордо выпрямился и, бросивъ имъ нѣсколько жестокихъ взглядовъ и словъ, прошелъ мимо съ гордымъ видомъ юнаго короля. Тогда онѣ снова грянули ему въ слѣдъ пѣсню, которую отъ смѣха едва могли продолжать -- то была пѣсня про влюбленнаго, котораго покинула его любезная. Аристодемо притворился глухимъ, но насмѣшливая пѣсня, распѣваемая рѣзкими итальянскими голосами, казалось, наполняла собою все ущелье, отражаемая эхомъ крутыхъ склоновъ кратера. Послѣобѣденное солнце, ударявшее съ холмовъ Генцано, наполняло котловину и обливало своими лучами стѣну храма. Льюси, стоя неподвижно подъ этими лучами и глядя кругомъ себя, такъ сказать, вся погружалась въ Италію. Благодаря сдержанности, свойственной ей, какъ жительницѣ новой Англіи, она ничѣмъ себя не выдавала, но подъ этимъ наружнымъ спокойствіемъ юное пылкое сердце билось навстрѣчу природѣ и веснѣ.
   Она пошла впередъ, чтобы поближе посмотрѣть на эту стѣну съ нишами, между тѣмъ, какъ Мэнистей и Элиноръ остались около фермы и обсуждали съ Аристодемо, какъ бы устроить чай. Внезапно она услыхала за собою шаги и быстро обернулась въ ихъ сторону.
   -- Мальчикъ сидѣлъ именно на этомъ деревѣ,-- сказала она, указывая на громадную оливу, которая простирала свои вѣтви надъ цѣлыми грудами развалинъ, нѣкогда, вѣроятно, представлявшихъ изъ себя часть ограды вокругъ той стѣны, которая заключала въ себѣ статуи.
   -- Вы такъ полагаете?-- сказалъ Мэнистей съ улыбкой удивленія.-- Что же, вамъ лучше знать. Вы слишкомъ добры къ этой ничего не стоющей вещицѣ.
   Она колебалась.
   -- Быть можетъ; -- произнесла она, наконецъ,-- вы знаете, чѣмъ она мнѣ такъ особенно дорога? Она напоминаетъ мнѣ нѣкоторыя вещи изъ другой вашей книги.
   -- Изъ "Писемъ о Палестинѣ"?-- сказалъ Мэнистей, частью забавляясь, частью недоумѣвая.
   -- Васъ, вѣроятно, удивляетъ, какъ могла я познакомиться съ этой книгой? Но мы очень много читаемъ тамъ, въ нашей странѣ. У насъ читаютъ всѣ, кончая послѣдними чернорабочими, которые не имѣютъ возможности тратить на себя лишней копѣйки. Книгу эту мнѣ далъ дядя Бенъ, Обзоръ ея былъ помѣщенъ въ "Springfield Republican"... они, вѣроятно, вамъ его присылали. Но...-- голосъ ея зазвучалъ болѣе робко,-- вы помните ту часть, гдѣ говорится о бракѣ въ Канѣ... гдѣ вы рисуете себѣ, какъ народъ возвращается домой по тропинкѣ, пролегающей въ холмахъ, какъ они бесѣдуютъ между собою и какія чувства испытываютъ при этомъ?..
   -- Да, я вспоминаю что-то въ этомъ родѣ,-- отвѣчалъ Мэнистей.-- Я писалъ это въ Назаретѣ, весною. Я увѣренъ теперь, что это вышло прескверно.
   -- Я не понимаю, зачѣмъ вы такъ говорите!-- Она слегка нахмурила брови.-- Какъ только я закрывала глаза, мнѣ казалось, точно я иду тамъ вмѣстѣ съ ними. То же и съ вашимъ нэмійскимъ пастушкомъ. Я увѣрена, что это именно то самое дерево,-- повторила она, снова указывая на большую оливу, и ясная улыбка опять освѣтила ея лицо.-- А роща была вотъ тутъ, и народъ сбѣгался вотъ отсюда изъ деревни, которая тамъ, на утесѣ.-- Она показала рукой на Нэми.
   Мэнистей снова былъ польщенъ, и польщенъ тѣмъ болѣе, что дѣвушка, очевидно, не имѣла ни малѣйшаго намѣренія ему льстить, а просто отдавалась удовольствію собственной мысли. Онъ продолжалъ идти рядомъ съ нею, заглядывая въ ниши и минутами развивая передъ ней нѣкоторыя изъ тѣхъ мыслей и фантазій, которыя зародились въ его головѣ во время этихъ зимнихъ посѣщеній Нэми, которыя они совершили вмѣстѣ съ Элиноръ.
   Послѣдняя медленно шла позади, наблюдая за собирательницами земляники.-- Имъ слѣдовало бы быть здѣсь съ ближайшимъ поѣздомъ, приблизительно черезъ часъ,-- думала она про себя, испытывая въ душѣ глубокое уныніе.-- Какъ это глупо со стороны Реджи.
   Когда она подняла глаза, то взору ея представились Мэнистей и Льюси, продолжавшіе идти рядомъ; онъ разсказывалъ ей что-то, она обратила къ нему свое сіяющее юное лицо, а ея бѣлое платье казалось такимъ ослѣпительнымъ въ этомъ яркомъ солнечномъ освѣщеніи.
   Мимолетная мысль, мимолетное ощущеніе стрѣлой пронеслось въ головѣ Элиноръ. Она даже вскрикнула внутренно -- это былъ крикъ отчаянія. Ей казалось, что озеро разступается передъ ней.
  

VIII.

   Они устроились со своимъ чаемъ въ тѣни зданія фермы которое состояло изъ чердака въ верхнемъ этажѣ и изъ большой темной комнаты внизу, гдѣ были составлены плоскія земляничныя корзины, уже наполненныя ягодами, приготовленными для рынка.
   Льюси находила маленькій фестиваль очаровательнымъ, хотя, собственно, все развлеченіе заключалось въ томъ, что онѣ составляли аудиторію для Аристодемо и Мэнистея. Красивый и смѣлый юноша, вызванный на разговоръ англійскимъ господиномъ, разошелся и, о чудо! вмѣсто простого крестьянина передъ ними оказался художникъ и знатокъ. Не извѣстно ли ему чего объ этихъ углубленіяхъ и развалинахъ?-- Еще бы, да Аристодемо знаетъ рѣшительно все! И онъ принялся болтать имъ, выказывая изумительныя знанія и проницательность, и болталъ около получаса. Сдержанность, добродушіе, хорошія манеры -- всѣмъ этимъ онъ обладалъ безусловно. Легко можно было замѣтить, что онъ былъ сыномъ старинной расы, выработанной цѣлыми столѣтіями городской цивилизованной жизни.
   Аристодемо не лишенъ (былъ, правда, нѣкотораго хвастовства. Онъ также нашелъ голову статуи, роясь въ огородѣ своего отца.
   -- Мужскую или женскую?-- спросила м-съ Бургоинъ.-- Женскую.-- И красивую?-- Самую красивую, какую только когда либо видали.-- И вполнѣ сохранившуюся?-- Совершенно.-- И даже съ уцѣлѣвшимъ носомъ, напримѣръ?-- Аристодемо презрительно встряхнулъ головой.-- Ну разумѣется, съ носомъ! Неужели синьоры могутъ предполагать, чтобы онъ обратилъ вниманіе на безносое существо?
   Тутъ онъ поднялся и, улыбаясь, сдѣлалъ знакъ Льюси и Элиноръ, чтобы онѣ шли за нимъ. Онѣ послѣдовали черезъ большую проходную комнату, гдѣ въ полусвѣтѣ алѣла земляника въ своихъ плоскихъ корзинахъ, и поднялись по лѣстницѣ со скрипучими ступенями на чердакъ. Тутъ, на полу стоялъ старый ящикъ, а въ ящикѣ лежало нѣсколько десятковъ головъ и разныхъ обломковъ -- мелкая терракотта, которую крестьяне каждую зиму выпахиваютъ плугами или выкапываютъ между оливковыми деревьями. Изящныя женскія фигурки, головки Артемидъ въ коронахъ, головы крылатыя или покрытыя фригійскими шапками, медальоны съ портретами дѣвушекъ или дѣтей съ тонкими профилями и еще настолько сохранившіяся, что казалось, будто художникъ совсѣмъ недавно, а не двадцать два столѣтія тому назадъ коснулся ихъ послѣдній разъ своимъ рѣзцомъ.
   Льюси, въ порывѣ восхищенія, склонилась надъ этимъ ящикомъ и молча съ блестящими глазами перевертывала въ рукахъ эти вещицы.
   -- Вы бы желали ихъ имѣть?-- спросилъ Мэнистей, который послѣдовалъ сюда за дамами и остановился около нея съ сигарой въ рукахъ.
   -- Ахъ, нѣтъ!-- сказала Льюси поспѣшно и поднимаясь въ смущеніи.-- Пожалуйста, не пріобрѣтайте ихъ для меня.
   -- Пойдемте отсюда!-- сказала Элиноръ, смѣясь:-- никогда не слѣдуетъ вмѣшиваться между покупателемъ и продавцомъ.
   И дѣйствительно, въ эту минуту показался "padrone"; Мэнистей отослалъ дамъ внизъ, и торгъ начался.
   Когда, десять минутъ послѣ этого, онъ спустился съ лѣстницы, у него въ одной рукѣ была маленькая корзиночка, которую онъ поднесъ Льюси, а другую руку онъ протянулъ Элиноръ. Въ этой рукѣ были только два осколка, но высочайшей цѣнности: одинъ -- изящная головка Артемиды въ коронѣ Цибелы, а другой -- простая маска лица отъ лба до подбородка, драгоцѣнный образецъ тончайшей греческой работы.
   Элиноръ приняла ихъ съ восторгомъ и произнесла надъ ними свой судъ. Высказанныя ею замѣчанія свидѣтельствовали объ ея вкусѣ и знаніи. Она бросила ихъ слегка, безъ малѣйшей тѣни педантизма, но Мэнистей едва обратилъ на нихъ вниманіе. Онъ поспѣшилъ къ Льюси Фостеръ, робкая, искренняя благодарность которой и опасеніе, не истратилъ ли онъ слишкомъ много денегъ, а также и то, что она открыто возстала противъ его любезности -- все это, очевидно, являлось для него привлекательнымъ. Онъ постарался увѣрить ее, что пріобрѣлъ корзинку за самые пустяки. Они помѣстились на скамьѣ позади дома и принялись разсматривать эти осколки, причемъ онъ давалъ различныя объясненія, а изъ тѣхъ коротенькихъ замѣчаній, которыя Льюси временами вставляла отъ себя, онъ не могъ не заключить, что она получила прекрасное воспитаніе у своего стараго дяди-кальвиниста. Греческая и латинская окраска этого воспитанія, которая казалась такой отталкивающей издали, представлялась совершенно въ иномъ видѣ теперь, когда, благодаря ей, онъ могъ дать волю своему краснорѣчію въ этой бесѣдѣ о классическомъ искусствѣ; благодаря ей же, безъ сомнѣнія, она такъ цѣнила произведенія этого искусства: лицо ея носило трогательное выраженіе признательности, которое къ ней такъ шло. Въ концѣ концовъ, эта пуританская чопорность лежала, быть можетъ, только на поверхности. И какъ много подалась она уже подъ уроками Элиноръ! Онъ даже испытывалъ желаніе взять эти уроки на себя, самому испробовать эту прославленную гибкость натуры американскихъ женщинъ.
   Этимъ временемъ Элиноръ прошла немного впередъ, по дорожкѣ, ведущей къ Генцано, которая извивалась отъ виллы Сфорца Цезарини до "Giardino" и то виднѣлась, то исчезала за изгибами берега.
   Внезапно до Мэнистея и Льюси долетѣло ея восклицаніе:
   -- Наконецъ-то! И о чемъ только думалъ Реджи?
   -- Идутъ?-- спросилъ Мэнистей.
   -- Да, благодареніе Создателю. Очевидно, они пропустили первый поѣздъ. Но теперь вотъ всѣ четверо спускаются съ холма -- два господина и двѣ лэди. Я увѣрена, что одинъ изъ нихъ Реджи.
   -- Ну, для практическаго человѣка онъ не особенно-то отличился на этотъ разъ,-- замѣтилъ Мэнистей, закуривая другую сигару.
   -- Теперь я ихъ больше не вижу,-- они скрылись за тѣмъ поворотомъ. Минутъ черезъ десять они, я думаю, будутъ здѣсь. Эдвардъ! Остается какъ разъ достаточно времени, чтобы осмотрѣть то ущелье, пока они будутъ пить чай! Такимъ образомъ, мы уже покончимъ -- осмотримъ все, рѣшительно все до послѣдняго въ этомъ миломъ Нэми! Кто знаетъ, увидимъ-ли мы его опять?
   Она говорила веселымъ тономъ, но, быть можетъ, помимо ея воли, въ ея голосѣ звучала скорбная нота. Льюси виновато опустила глаза и внутренно горячо желала не быть здѣсь въ эту минуту. Но Мэнистей воспротивился.
   -- Вы очень устанете, Элиноръ: это гораздо дальше, нежели вы думаете, а теперь очень жарко.
   -- Ахъ, нѣтъ, это совсѣмъ не далеко; а солнце уже такъ скоро будетъ садиться. Вы, вѣдь, не станете бояться? Они сейчасъ же будутъ здѣсь,-- сказала она, обращаясь къ Льюси.-- Я увѣрена, что это они.
   -- Пожалуйста, не безпокойтесь обо мнѣ!-- воскликнула Льюси,-- я буду чувствовать себя прекрасно. Поставлю опять чайникъ на огонь и приготовлю все для нихъ. Аристодемо меня постережетъ.
   Элиноръ обратилась къ Мэнистею.
   -- Пойдемте,-- сказала она.
   На этотъ разъ она скорѣе приказывала, нежели просила. Во всей ея осанкѣ была какая-то изящная величавость,-- ея полутраурное платье, сѣрое съ чернымъ, ея темная шляпка, жестъ ея руки, выражавшій такъ много,-- всѣ эти признаки воспитанія, соціальнаго положенія и опыта такъ отличали се отъ Льюси съ ея очаровательной незрѣлостью...
   Мэнистей нелюбезно поднялся. Когда онъ такимъ образомъ слѣдовалъ за своей кузиной вдоль узенькой тропинки, пролегающей между земляничныхъ бороздъ, выраженіе его лица не было пріятнымъ. Если бы Элиноръ оглянулась, она, быть можетъ, упала-бы духомъ... но она спѣшила впередъ.
   Льюси, оставшись одна, поставила разогрѣвать воду и стала приготовлять свѣжій чай, между тѣмъ, какъ Аристодемо со своимъ товарищемъ отошли въ тѣнь и, прислонившись къ стѣнѣ, болтали между собою. Голоса Элиноръ и Мэнистея постепенно затихли въ рощицѣ, позади "Giardino". Но голоса со стороны Генцано, наоборотъ, стали приближаться. Было четверть шестого. Имъ оставалось мало времени, чтобы отдохнуть и напиться чаю; а затѣмъ сейчасъ же придется ѣхать въ обратный путь на виллу, гдѣ миссъ Мэнистей ожидала все общество обѣдать къ восьми часамъ. Былъ-ли это голосъ мистера Бруклина? Льюси не могла видѣть приближающихся, но ей былъ слышенъ ихъ разговоръ на узкой заросшей тропинкѣ, ведущей отъ озера къ развалинамъ.
   Какъ странно! четыре особы вступили, наконецъ, въ "Giardino", продолжая шумно смѣяться и говорить, но Льюси но узнавала никого!
   Оба господина, изъ которыхъ одинъ по росту и фигурѣ несомнѣнно походилъ на м-ра Бруклина, были ей совершенно незнакомы, и она была также увѣрена, что обѣ эти лэди, полныя и немолодыя, не имѣли ничего общаго съ м-съ Эліотъ, замужней сестрой м-ра Реджи, ни съ дочерью посланника. Она смотрѣла на нихъ съ удивленіемъ. То были англичане-туристы, повидимому, изъ Фраскати, судя по ихъ разговорамъ. Они очень спѣшили. Прогулка задержала ихъ долѣе, нежели они предполагали, а времени у нихъ оставалось немного. Они бросали небрежные взгляды на стѣну съ нишами и на навѣсъ съ корзинами земляники, и Льюси слышала, какъ они, между прочимъ, замѣтили, что "смотрѣть тутъ рѣшительно не на что и идти такъ далеко не стоило труда". Затѣмъ они прошли дальше, бросивъ мимоходомъ нѣсколько любопытныхъ взглядовъ на эту одинокую англійскую барышню съ чайнымъ приборомъ; мужчины при этомъ приподняли шляпы. Наконецъ, и они скрылись изъ вида, и звуки ихъ шаговъ мало-по-малу смолкали въ тишинѣ майскаго вечера:
   Оставшись снова одна, Льюси почувствовала себя нѣсколько заброшенной и немного смутилась. Вкорѣ она замѣтила, что всѣ женщины, работавшія въ поляхъ "Giardino", уже ушли домой. Аристодемо и его товарищъ устремились въ догонку за дѣвушками, и вдали слышались ихъ нестройныя восклицанія и смѣхъ, перемѣшанные съ другими голосами, пѣвшими "Ave Maria"... То пѣли женщины и дѣвушки, которыя, взявшись за руки, поднималась по извилистой тропинкѣ къ Нэми.
   Вечерняя тишина, подобно кроткой, но неудержимой волнѣ, постепенно наполняла собою это обширное углубленіе. Время отъ времени голоса крестьянъ, возвращавшихся по домамъ, доносились съ невидимыхъ дорожекъ, но потомъ все затихало снова. Лучи заката, проливавшіеся съ Кампаньи, ударяли въ окна высоко расположенныхъ домовъ Нэми, и окна эти пылали, какъ зарево, на этомъ утесѣ. "Ave Maria, gratiae plena" -- теперь эта пѣснь звучала уже далеко итакъ нѣжно, такъ красиво! Пѣвицы, очевидно, приближались уже къ своимъ домамъ въ томъ горномъ мѣстечкѣ.
   Льюси оглянулась кругомъ: никого въ "Giardino", никого въ окружающихъ поляхъ, никого по дорогѣ въ Генцано. Она, повидимому, была совершенно одна. Оба ея компаньона, правда, должны быть гдѣ-нибудь недалеко, и мальчики тоже, безъ сомнѣнія, вернутся за корзинами, но въ данную минуту не было видно и слышно ни души.
   Солнце скрылось за холмами Генцано, и въ воздухѣ моментально похолодѣло. Она ощущала эту свѣжесть одновременно съ чувствомъ какой-то усталости. Быть можетъ, тутъ по близости свирѣпствовали лихорадки? Потому-то, вѣроятно, всѣ жилища и были выстроены на возвышенности, исключая домика рыбака на полпути къ Генцано. Льюси поднялась и стала искать свою накидку, но м-ръ Мэнистей въ разсѣянности унесъ ее на своей рукѣ. Затѣмъ она стала укладывать чайный приборъ... Что такое случилось съ этимъ обществомъ изъ Рима?
   Очевидно, прошло больше часа. Быть можетъ этотъ подъемъ къ весеннему источнику занялъ у нихъ болѣе времени, нежели они ожидали. Какъ быстро погасалъ день, этотъ роскошный итальянскій день, который такъ спѣшилъ поскорѣе исчезнуть, требуя себѣ всего, или ничего!
   Дѣвушкой начало овладѣвать смутное безпокойство и страхъ. Правда, она привыкла бродить одна вокругъ альбанскаго озера и завязывать дружбу съ деревенскими жителями. Но во всякомъ случаѣ "carabinieri" не стерегли бы такъ тщательно здѣшнихъ дорогъ, если бы на нихъ все было такъ же покойно, какъ въ Вермонтѣ, или Миддльсексѣ, а среди англійскихъ туристовъ и даже среди самого народа не ходило бы столько тревожныхъ разсказовъ. Вѣдь вотъ, не прошло и мѣсяца съ тѣхъ поръ, какъ экипажъ съ какими-то германскими "royalties" былъ остановленъ и ограбленъ замаскированными крестьянами на дорогѣ къ "Rocca di Papa". А всего день тому назадъ одинъ римскій старожилъ разсказывалъ ей, что, отправляясь гулять по этимъ тропинкамъ вокругъ озера, онъ всегда освобождаетъ свои карманы отъ денегъ и нагружаетъ ихъ сигарами для того, чтобы здѣшніе угольщики только любили его, но не грабили. И потомъ, когда нѣкоторые ихъ друзья ѣздили въ Кори и Нинфа, то ихъ всю дорогу сопровождали конные полицейскіе.
   Всѣ эти разсказы мало дѣйствовали на нее, когда она бродила при дневномъ свѣтѣ по дорогамъ, пролегающимъ близь виллы; но теперь она была совсѣмъ одна, приближалась ночь, и мѣсто ей казалось такимъ пустыннымъ. Разумѣется, они сейчасъ же вернутся! Не пойти-ли ей къ нимъ навстрѣчу? Это просто жара и утомленіе нѣсколько разстроили ей нервы -- вотъ и все. А быть можетъ также, невѣдомо для -нея самой, всѣ эти новыя впечатлѣнія и волненія привели въ возбужденное состояніе эту необыкновенно стойкую и замкнутую натуру.
   Она примѣтила дорожку, по которой они отправились, и сама направилась вдоль нея. Дорожка эта оказалась очень крутой, каменистой и темной отъ нависшихъ надъ нею деревьевъ. Льюси осторожно пробиралась по ней, окликая повременамъ своихъ товарищей. Но вотъ, послышались шаги и звуки подковъ. Она взглянула вверхъ и увидала двухъ нагруженныхъ муловъ, а съ ними двухъ рослыхъ молодцовъ, которые пробирались внизъ по этой скалистой тропинкѣ. Свернуть было рѣшительно некуда, и она прошла мимо нихъ насколько возможно скорѣе. Тѣмъ не менѣе они остановились и посмотрѣли на нее -- на эту элегантную лэди въ ея бѣломъ платьѣ, которая была тутъ одна. Потомъ они пошли дальше, послѣ чего она почувствовала облегченіе, тѣмъ болѣе, что при ней не было ни денегъ, ни сигаръ.
   Но тутъ внезапно позади нея раздался скрипъ шаговъ и, когда она обернулась, то увидала одного изъ погонщиковъ, который протягивалъ руку.
   -- Signora! Un soldino!
   Она пошла быстрѣе и отрицательно покачала головой.
   -- Non ho niente! Niente.
   Онъ слѣдовалъ за нею, продолжая просить, причемъ въ его жалобномъ голосѣ начинали звучать болѣе дерзкія ноты. Льюси пошла еще скорѣе. Но тутъ внезапно послѣдовало молчаніе, и шаги затихли; она рѣшила, что ему надоѣло ее преслѣдовать и онъ вернулся назадъ къ тому мѣсту, гдѣ остался дожидаться его товарищъ съ мулами. Но вдругъ, гдѣ-то въ сторонѣ послышалось движеніе. Льюси съ легкимъ крикомъ подняла руку. Что-то ударило ее въ щеку... опять!-- другой камень попалъ ей по рукѣ. Кровь полила изъ ранки. Она бросилась бѣжать, спотыкаясь въ темнотѣ и съ ужасомъ думая о томъ, какъ она будетъ защищаться, если они вернутся и аттакуютъ ее вдвоемъ. Къ счастью, дорожка дѣлала поворотъ, и ея бѣлое платье не могло уже представлять для нихъ мишени. Она продолжала бѣжать, какъ вдругъ различила отверстіе въ низкой оградѣ, окаймлявшей тропинку, а какъ разъ надъ ней группу фиговыхъ деревьевъ... Она бросилась туда и притаилась между ними. Этотъ ушибъ, это одиночество, мучительное сознаніе жестокости къ ней этихъ парней -- все это подняло рыданье въ ея груди. Зачѣмъ товарищи оставили ее?... это было не любезно съ ихъ стороны! Слѣдовало-ли имъ ее покидать, пока не убѣдятся, что люди, шедшіе по дорогѣ, были именно тѣ, которыхъ они ожидали? Щека, казалось, была только слегка оцарапана, но на рукѣ былъ глубокій порѣзъ. Она туго перевязала ее своимъ носовымъ платкомъ, но кровь скоро опять закапала на ея хорошенькое нарядное платье. Не зная, что дѣлать, она сорвала нѣсколько молодыхъ фиговыхъ листковъ и приложила ихъ къ ранѣ.
   Нѣсколько минутъ спустя, Мэнистей и Элиноръ торопливо спускались по той же тропинкѣ. Подъемъ оказался гораздо длиннѣе и болѣе труденъ, нежели полагалъ даже Мэнистей и они потеряли счетъ времени за разговоромъ у источника Эгеріи -- разговоромъ, послѣ котораго они возвращались къ Льюси совсѣмъ иными существами, стоявшими совсѣмъ въ иныхъ отношеніяхъ другъ къ другу. Что должно было означать это дурное настроеніе Мэнистея и эта блѣдная улыбка на, лицѣ Элиноръ, которая придавала ей еще болѣе хрупкій видъ, чѣмъ когда-либо?
   -- Слышали вы этотъ крикъ?-- сказалъ Мэнистей, останавливаясь.
   Крикъ повторился, и оба они узнали голосъ Льюси Фостеръ, который исходилъ откуда-то совсѣмъ близко отъ нихъ, изъ густо-заросшаго склона, поднимавшагося надъ тропинкой. Мэнистей окликнулъ въ свою очередь и побѣжалъ впередъ, потомъ остановился, прислушался снова, снова окликнулъ и вдругъ увидалъ тутъ, у самой дорожки, одѣтую въ бѣлое, дрожащую дѣвушку, которая пробиралась, опираясь о камни стѣны и съ перевязанной рукой, которую она держала передъ собою, чтобы кровь не капала ей на платье.
   Мэнистей поднялся къ ней въ страшномъ смущеніи.
   -- Что случилось? Какимъ образомъ вы здѣсь? Гдѣ остальные?
   Она отвѣтила вскользь, затѣмъ прибавила, дѣлая слабую попытку улыбнуться:
   -- Если бы вы могли дать мнѣ что-нибудь...-- чѣмъ бы перевязать вотъ это!
   -- Элиноръ!-- прогремѣлъ голосъ Мэнистея сверху дорожки. Затѣмъ онъ принялся съ отчаяніемъ шарить въ собственныхъ карманахъ, но вспомнилъ, что какъ разъ передъ уходомъ завернулъ въ свой платокъ драгоцѣнную терракоту Элиноръ и сверточекъ этотъ положилъ въ корзинку миссъ Фостеръ, а всѣ эти вещи, вѣроятно, находятся тамъ внизу, вмѣстѣ съ чайнымъ приборомъ.
   Элиноръ тоже поднялась къ нимъ.
   -- Зачѣмъ мы ее оставили?-- запальчиво воскликнулъ Мэнистей, обращаясь къ своей кузинѣ.-- То были вовсе не Реджи со своей компаніей. На нее напалъ кто-то изъ этихъ животныхъ, деревенскихъ жителей. Смотрите, какъ течетъ кровь!
   Что-то въ тонѣ его голоса вызвало неловкое чувство въ великодушной душѣ Льюси, даже несмотря на ея слабость.
   -- Это пустяки,-- сказала она.-- Какъ вы могли бы этому помѣшать? Все это такъ глупо съ моей стороны. Я такая сильная, и вдругъ какой-то порѣзъ или просто царапина вызываютъ во мнѣ слабость. Если бы только можно было остановить кровь то я чувствовала бы себя отлично.
   Элиноръ наклонилась, чтобы посмотрѣть рану, насколько это позволялъ свѣтъ, и стала ощупывать руку своими пальчиками, холодными, какъ ледъ. Мэнистей слѣдилъ за ней съ безпокойствомъ. Онъ очень цѣнилъ ея искусство въ уходѣ за больными.
   -- Кровь скоро остановится; намъ слѣдуетъ только покрѣпче перевязать руку.
   Изъ оказавшагося на лицо лишняго платка и длиннаго кисейнаго шарфа, который она сняла у себя съ шеи, Элиноръ тотчасъ же сдѣлала возможно лучшую перевязку.
   -- Бѣдное мое платье,-- сказала Льюси, полусмѣясь, полупечально.-- Что скажетъ мнѣ за это Бенсонъ?
   М-съ Бургоинъ, казалось, не слыхала ея словъ.
   -- Теперь намъ нужна перевязь,-- сказала она, говоря сама съ собою, и сняла легкую шелковую шаль, которая была накинута у ней на плечахъ.
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, пожалуйста не дѣлайте этого,-- проговорила Льюси:-- становится такъ холодно!
   И тутъ только оба они замѣтили, что она дрожала съ головы до ногъ.
   -- Боже мой!-- воскликнулъ Мэнистей, обращая взглядъ на нѣчто, висѣвшее у него на рукѣ.-- А я еще унесъ съ собою ея накидку! Какой милый способъ заботиться о васъ!
   Между тѣмъ Элиноръ, не смотря на увѣщанія Льюси, обратила свою шаль въ перевязь. Мэнистей, съ своей стороны, не сдѣлалъ на это никакихъ возраженій. Когда рукѣ была, наконецъ, дана надлежащая поддержка, Льюси съ помощью большихъ усилій воли, пріободрилась и объявила, что можетъ идти теперь совсѣмъ хорошо.
   -- Но намъ, вѣдь, предстоитъ ней эта дорога вокругъ озера, чтобы попасть въ Генцано,-- сказалъ Мэнистей,-- или же надобно подняться по этой крутизнѣ къ Нэми. Элиноръ, будетъ-ли она въ состояніи это сдѣлать?
   -- Дайте ей попробавать,-- сказала Элиноръ.-- Это самое лучшее. А теперь пускай она возьметъ вашу руку.
   Льюси взглянула на м-съ Бургоинъ.-- Благодарю васъ! Благодарю! Ахъ, сколько безпокойства я вамъ доставляю!
   Она протянула свою здоровую руку, но м-съ Бургоинъ какъ будто слегка отстранилась, и руку эту принялъ м-ръ Мэнистей, продѣвъ ее подъ свою.
   Они медленно стали спускаться и, какъ только выступили изъ густой темноты дорожки на открытое пространству "Giardino", въ смѣшанное освѣщеніе вечерней зари и луннаго свѣта, то услыхали голоса, которые заставили ихъ. остановиться въ недоумѣніи.
   -- Реджи!-- проговорилъ Мэнистей,-- и Ниль съ нимъ! Слышите, Боже мой! это они, безъ сомнѣнія.
   И въ самомъ дѣлѣ, тамъ, въ полусвѣтѣ, позади фермы, столпившись вокругъ чайныхъ корзинокъ, смѣясь и весело болтая съ Аристодемо, находилась вся пропадавшая компанія -- обѣ лэди и оба господина, а немного въ сторонѣ человѣкъ держалъ подъ уздцы бѣлую лошадь подъ дамскимъ сѣдломъ.
   Мэнистей окликнулъ новоприбывшихъ. Они обернулись и, увидѣвъ идущихъ, закричали отъ радости.
   -- Ну,-- воскликнулъ Реджи, всплескивая руками при видѣ Мэнистея и шагая черезъ земляничныя гряды къ нему навстрѣчу:-- вотъ, скажу я вамъ, путаница-то! Есть ли на свѣтѣ другая такая страна? Никогда больше не скажу ни единаго слова въ ея защиту. По случаю мая мѣсяца все росписаніе на этой проклятой дорогѣ было измѣнено, и никого не предупредили! А старые поѣзда были всѣ пропечатаны по обыкновенію; какой-то несчастный добавочный листокъ запрятали Богъ знаетъ куда, гдѣ никто не могъ его видѣть и, разумѣется, не видалъ. Къ 2 ч. 45 м. станція полна народа! Одинъ изъ поѣздовъ отмѣненъ, и до 4 ч. 45 м. ничего! Никогда въ жизни не видывалъ подобнаго безпорядка! И при этомъ "capostazione" грубъ, до послѣдней степени...-- Но, скажите, Бога ради! Что такое случилось?
   Онъ сразу остановился передъ ними.
   -- Мы все вамъ разскажемъ, милый другъ,-- сказалъ Мэнистей рѣшительно;-- но теперь помогите намъ доставить миссъ Фостеръ домой. Какое счастье, что вы догадались привести лошадь.
   -- Какъ!.. я привелъ ее для м-съ Бургоинъ,-- проговорилъ молодой человѣкъ въ удивленіи и оглядываясь на свою кузину.-- Мы застали экипажъ у воротъ Сфорца Цезарини, гдѣ онъ васъ дожидается, и кучеръ сказалъ намъ, что вы запоздали на цѣлый часъ противъ назначеннаго времени... Ну, вотъ, я и подумалъ, что Элиноръ, вѣроятно, смертельно устанетъ, и отправился къ тому человѣку, вы помните, у котораго мы раньше брали лошадь.
   Но Мэнистей, не слушая, что говоритъ Бруклинъ, поспѣшно провелъ Льюси впередъ; сама же она испытывала такое головокруженіе отъ усталости и потери крови, что положительно не соображала того, что говорилось вокругъ. Реджи въ отчаяніи вернулся къ м-съ Бургоинъ.
   -- Элиноръ, что такое съ вами случилось? Что за ужасный кошмаръ это сегодняшнее послѣ обѣда! Скажите, ради всего святого, какимъ образомъ пройдете вы весь обратный путь пѣшкомъ? Что это произошло съ миссъ Фостеръ?
   -- Какой-то дерзкій мальчишка бросилъ въ нее камнемъ, и у нея сильно порѣзана рука. Эдвардъ хочетъ свезти ее въ Генцано, найти тамъ доктора и потомъ вернется съ ней домой. Мы поѣдемъ впередъ и пришлемъ за ними другой экипажъ. Какой вы ангелъ, Реджи, что позаботились о лошади!
   -- Но я позаботился о ней для васъ, Элиноръ!-- сказалъ молодой человѣкъ, глядя съ отчаяніемъ на эту слабую женщину, къ которой онъ питалъ такое искреннее и постоянное расположеніе.-- Миссъ Фостеръ сильна, какъ Самсонъ, или, во всякомъ случаѣ, должна-бы быть такою. Что такое она тутъ нашалила?
   -- Пожалуйста, Реджи, придержите свой языкъ. Вы можете говорить сколько вамъ угодно глупостей, когда мы поставимъ на ноги этого бѣднаго ребенка.
   И съ этими словами Элиноръ быстро пошла впередъ. Мэнистей, между тѣмъ, устроилъ примитивную подножку изъ какого-то бревна около фермы, а другія двѣ лэди съ своей стороны помогали сколько могли. М-съ Эліотъ обернула дрожавшую Льюси своей накидкой; изъ кармана м-ра Ниля извлекли фляжку съ "бранди", затѣмъ добыли еще носовыхъ платковъ, изъ которыхъ сдѣлали новую, болѣе прочную перевязь для руки. Въ концѣ концовъ, Льюси, оскорбленная въ своей американской гордости тѣми хлопотами, которыя она вызывала своей особой, вынуждена была еще покориться и тому, что м-ръ Мэнистей и м-ръ Бруклинъ почти на рукахъ подняли ее, чтобы посадить на лошадь. Очутившись въ сѣдлѣ, она растерянно оглянулась кругомъ.
   -- Но, вѣдь, эта лошадь назначалась для м-съ Бургоинъ! Ахъ, Боже мой, какъ она устанетъ!
   -- Не безпокойтесь обо мнѣ, я чувствую себя совершенно бодрой,-- проговорилъ голосъ Элиноръ позади нея.
   -- Элиноръ, не уведете-ли вы ихъ всѣхъ впередъ?-- сказалъ Мэнистей нетерпѣливо.-- Мы должны везти ее крайне осторожно, избѣгая всякихъ неровностей.
   Элиноръ увлекла за собою все остальное общество. Мэнистей пошелъ рядомъ съ Льюси. Человѣкъ изъ Генцано повелъ лошадь подъ уздцы.
   Когда они прошли съ четверть часа, въ теченіе которыхъ обмѣнивались разъясненіями по поводу путаницы, происшедшей за это послѣ обѣда, Элиноръ опустилась на минуту на траву, чтобы перевести дыханіе. Оглянувшись назадъ, она увидѣла въ отдаленіи, сквозь голубоватую дымку вечерняго тумана, эти двѣ фигуры -- бѣлую фигуру женщины на лошади и рядомъ, совсѣмъ близко, заботливо охранявшую ее фигуру мужчины.
   Она подавила стонъ, готовый вырваться со дна ея души, внезапно охваченной мучительной тоской. Но она тотчасъ же отвернулась и поспѣшила за всѣми по этой каменистой тропинкѣ съ такой энергіей и торопливостью, которыя вызвали громкій протестъ со стороны Реджи Бруклина. Элиноръ ничего ему не отвѣтила. Кровь въ ея жилахъ стучала съ такой силой, что это потрясало все ея существо. До чего она дошла? Какая перемѣна совершилась въ этой мягкой, всегда полной человѣколюбія натурѣ?
   Между тѣмъ Льюси начинала оживать въ освѣжающей прохладѣ вечерняго воздуха. Ей казалось, будто она проѣзжаетъ какимъ-то сказочнымъ царствомъ, съ блѣдно-изумрудными и розоватыми небесами и золотистой землей, гдѣ воздухъ окрашенъ въ опалы и гдѣ повсюду кругомъ, подобно какимъ-то волнамъ, скользятъ голубыя и пурпурныя тѣни, пропитанныя луннымъ сіяніемъ. Гдѣ кончалось озеро и гдѣ начиналась земля?. Все это тонуло въ той же голубой дымкѣ -- оливы, фиговыя деревья, красноватая земля, осыпанныя бѣлыми цвѣтами вишни, блѣдно-розовыя миндальныя деревья. А впереди, надъ высокимъ утесомъ, блестѣли огоньки Генцано. И все на этой уединенной тропинкѣ было полно безмолвія, отовсюду лился лѣсной ароматъ; нѣжная жимолость, ослѣпительно бѣлыя орхидеи, высокія и стройныя, обдавали своимъ дыханіемъ эту тропинку. Не смотря на физическую боль и усталость, чувства дѣвушки были полны этой окружающей красотой. Какое-то странное спокойствіе и кротость охватили ея душу.
   -- Вамъ лучше?-- произнесъ голосъ Мэнистея вблизи. Тонъ этого голоса былъ серьезенъ и мелодиченъ. Въ немъ чувствовалась несравненная доброта и нѣжность, которая только еще больше растрогала ея душу.
   -- Гораздо, гораздо лучше!, Кровь почти остановилась. Мнѣ думается, что я умнѣе-бы сдѣлала, еслибы подождала васъ... еслибы я не отправилась блуждать одна по этимъ дорожкамъ?
   Въ своей глубоко добросовѣстной душѣ она испытывала великое раскаяніе во всемъ происшедшемъ. Какую массу безпокойствъ она доставляла! Какъ ея неосторожность испортила этотъ маленькій праздникъ! А бѣдная м-съ Бургоинъ принуждена идти пѣшкомъ всю эту длинную дорогу!
   -- Да, быть можетъ, это было-бы лучше,-- сказалъ Мэнистей -- Въ этомъ народѣ никогда нельзя быть увѣреннымъ. Впрочемъ, и для итальянской лэди не было-бы вполнѣ безопасно прогуливаться одной по какимъ нибудь пустыннымъ дорожкамъ Англіи. Вѣдь и одного разбойника уже совершенно достаточно. Но главное въ томъ, что намъ не слѣдовало васъ покидать.
   Она была слишкомъ слаба для того, чтобы протестовать. Между тѣмъ, Мэнистей обратился къ человѣку, который велъ лошадь, и попросилъ его взять немного въ сторону для того, чтобы избѣжать одного каменистаго мѣста дорожки. Вдругъ Льюси, у которой правая рука совершенно застыла отъ холода, выпустила уздечку. Мэнистей быстро подобралъ ее и снова вложилъ въ похолодѣвшіе пальчики; при этомъ движеніи онъ замѣтилъ со страннымъ удовольствіемъ, что и кисть руки и самая рука, хотя не особенно миніатюрныя, были, однако, очень красивой и изящной формы и необыкновенно пропорціональны.
   Когда они совершили, наконецъ, этотъ крутой подъемъ къ лѣсамъ Сфорца Цезарини, онъ принудилъ немного отдохнуть и повернулъ лошадь такимъ образомъ, чтобы дѣвушка могла сидѣть удобнѣе безъ напряженія.
   -- Какъ эта исторія съ камнемъ должна была напугать васъ,-- оказалъ онъ, сдвигая брови.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это совершенные пустяки. Ахъ! посмотрите, какая красота!
   Восклицаніе это вырвалось у нея невольно, когда, взглянувъ передъ собой, она увидала лѣса, окаймлявшіе юго-восточный берегъ озера, надъ которыми теперь уже окончательно поднялась луна. Озеро, на половину залитое этимъ свѣтомъ, другой своей половиной оставалось еще въ тѣни; кудрявыя рощи на склонѣ Монте-Каво своими прозрачными контурами высились въ безконечной синевѣ вечерняго неба, а внизу цѣлые потоки серебристаго свѣта ударяли въ хижину рыбака, ютившуюся у самаго берега, у котораго нѣкогда глубоко затонули разбитые корабли Каллигулы -- драгоцѣнные корабли, которые сосредоточивали на себѣ мечты вотъ уже семидесяти поколѣній нэмійскихъ крестьянъ.
   Когда -- полчаса передъ тѣмъ -- Мэнистей обратилъ ея вниманіе на виднѣвшійся въ полусумракѣ остовъ ближайшаго изъ кораблей, который недавно былъ найденъ и вытащенъ водолазами и лежалъ на краю озера,-- то тутъ же съ большимъ оживленіемъ онъ разсказалъ ей, какъ ему самому за послѣдніе мѣсяцы пришлось видѣть нѣсколько новыхъ трофеевъ, только что извлеченныхъ изъ воды; самымъ драгоцѣннымъ изъ нихъ была бронзовая Медуза, молодая, цвѣтущая, надменно прекрасная, произведеніе самаго благороднаго и самаго тонкаго искусства.
   -- Кто истребилъ эти корабли и почему,-- сказалъ онъ, когда они остановились, глядя внизъ, на озеро,-- на это нѣтъ ни малѣйшаго указанія. Можно только фантазировать. Они были прихотью чудовища и нагружены несмѣтными богатствами мрамора, металловъ, терракотты, оплаченныхъ вѣроятно потомъ и кровью этой страны. Затѣмъ молодой безумецъ, который ихъ построилъ, былъ убитъ на Палатинскомъ холмѣ. Развѣ вы не видите передъ собою этой жаждущей отмщенія толпы, которая устремляется съ крутизны внизъ къ озеру -- какъ она крошитъ, рубитъ эти статуи, эту бронзу -- какъ затѣмъ нагружаетъ добычу на свои запряженныя волами колесницы и какъ, наконецъ, вода постепенно наполняетъ и затопляетъ эти разрушенныя суда. Ну вотъ, это должно было происходить здѣсь; озеро поглотило ихъ и, несмотря на всѣ усилія людей эпохи возрожденія, которые опускали на дно водолазовъ, оно крѣпко хранило ихъ до нашихъ временъ. "Ни единой строки о нихъ нѣтъ ни въ одномъ сколько нибудь извѣстномъ документѣ. Исторія не знаетъ ничего. Но среди народа разсказъ этотъ передается отъ о да къ сыну. Не было ни одного рыбака на берегахъ этого озера за эти восемнадцать сотенъ лѣтъ, который не пытался-бы достигнуть этихъ кораблей. Всѣ они вѣрили и вѣрятъ до сихъ поръ, что корабли эти заключаютъ въ себѣ несмѣтныя богатства. Но озеро ревниво,-- они лежатъ глубоко.
   Льюси наклонилась впередъ, пристально всматриваясь въ синеву озера, какъ бы пытаясь увидать, собственными глазами эти призрачные слѣды прошедшаго. Поэтичность разсказа и этого вечера, тихая возбуждающая рѣчь Мэнистея, его блестящіе глаза -- глаза поэта -- все это невольно дѣйствовало на воображеніе молодой дѣвушки своимъ очарованіемъ; она дышала тихо, но ускоренно. Сквозь это внѣшнее взаимное равнодушіе, Мэнистей внезапно почувствовалъ въ ея темпераментѣ нѣчто сродное своему. И находиться съ ней тутъ, говорить съ ней -- казалось ему необыкновенно пріятнымъ.
   -- Я былъ на берегу,-- сказалъ Мэнистей -- и наблюдалъ за работой водолазовъ въ тотъ день, когда они выловили Медузу; я имъ помогалъ очищать съ нея водоросли и тину, и она все время смотрѣла на меня своими глазами мегеры, какъ будто горѣла желаніемъ отмстить всѣмъ намъ. Достаточно таки времени имѣла она надъ этимъ подумать -- такъ какъ затонула, бытъ можетъ, всего лѣтъ десять спустя послѣ распятія Христа, когда Марія еще жила въ домѣ Іоанна.
   Голосъ его понизился; казалось, онъ грезилъ и трепетъ пробѣжалъ по всему существу Льюси. Тутъ онъ снова повернулъ лошадь по направленію Генцано, и они продолжали путь въ молчаніи. Она, дѣйствительно, была слиткомъ утомлена для того, чтобы много говорить, но охваченная, такъ сказать, впечатлѣніемъ окружающаго, красотою мѣста и вечера, личностью человѣка, который былъ тутъ около нея,-- она какъ бы парила въ какомъ-то чудномъ сновидѣніи, прелесть и интересъ котораго длились безъ конца.
   Продолжая путь, они поровнялись съ маленькой часовенкой, стоявшей въ сторонѣ отъ дороги. Подъ ея навѣсомъ, передъ нарисованной на стѣнѣ Мадонной съ младенцемъ, мерцала маленькая лампадка; вся полка передъ этимъ изображеніемъ была усыпана цвѣтами, начинавшими уже слегка увядать. Мэнистей на минуту остановилъ лошадь. Онъ указалъ сперва на часовню, а затѣмъ на чуть замѣтную тропинку къ ней.
   -- Видите вы эти слѣды, эти обломки? Это остатокъ древней дороги къ храму. Я находился въ компаніи изслѣдователей, когда они несли Медузу и нѣкоторыя другія свои находки по этой дорогѣ мимо часовни. Было уже почти темно. Они не желали, чтобы за ними слѣдили, но я былъ стариннымъ другомъ ихъ распорядителя, и мы шли вмѣстѣ, бесѣдуя. Люди, которые несли эти тяжелыя бронзовыя вещи, порядочно устали. Они поставили свою ношу какъ разъ тутъ, передъ часовней и пошли отдохнуть. Мой товарищъ, желая убѣдиться, все ли въ порядкѣ, подошелъ къ деревяннымъ носилкамъ, раскрылъ Медузу и повернулъ ее къ свѣту отъ лампадки передъ алтаремъ. Вы не можете себѣ представить ничего болѣе страннаго и дикаго, какъ тотъ взглядъ, которымъ она смотрѣла на Мадонну и младенца. "Ахъ! сударыня, сказалъ я ей, міръ принадлежалъ вамъ въ тѣ дни, когда вы изволили потонуть... но теперь онъ принадлежитъ "имъ". Смирите вашу гордость". И тутъ мнѣ вдругъ представилось, что если бы повѣсить ее какъ разъ противъ лампады, снаружи часовни, и потомъ ночью придти внезапно посмотрѣть въ темнотѣ на эту гордую голову со змѣями... какъ станетъ она глядѣть на Христа?
   Льюси вздрогнула и улыбнулась.
   -- Я рада, что Медуза принадлежала не вамъ,-- сказала она.
   -- Почему? Народъ скоро сдѣлалъ бы изъ нея святую и выдумалъ бы о ней легенду. Змѣи превратились бы у него въ орудія пытки, составили бы ея мученическій вѣнецъ. Италія и католичество впитываютъ, усваиваютъ себѣ рѣшительно все... "Santa Medusa"!... увѣряю васъ, что она была бы какъ разъ у мѣста.
   Послѣдовало молчаніе. Затѣмъ она услыхала, какъ онъ добавилъ про себя:
   -- Чудесная, чудесная эта Италія...-- Она обернулась на эти слова и даже слегка вскрикнула невольно.
   -- Но, вѣдь, вы не любите ее! Вы не благодарны къ ней.
   Онъ взглянулъ на нее съ удивленіемъ, затѣмъ разсмѣялся задорнымъ искреннимъ смѣхомъ.
   -- Есть Италія -- и Италія.
   -- Италія есть только одна! Италія Аристодемо... Италія, гдѣ работаютъ крестьяне.-- Льюси обернулась къ нему. Она дышала ускоренно, краска снова появилась на ея блѣдныхъ щекахъ.
   -- Италія, которая только что отправила семь тысячъ своихъ сыновъ на бойню въ эту злополучную колонію, потому что ея проголодавшіеся политики должны стяжать себѣ славу и поддержать свое достоинство. Вы ожидаете, чтобы я любилъ подобную Италію?
   И въ эту новую милую мягкость его тона -- мягкость, которую нельзя было проявлять съ большею утонченностью,-- закралась теперь привычная запальчивая нотка, но -- осторожная, сдержанная,-- въ уваженіе къ ея слабости, къ ея минутной зависимости отъ него.
   -- Вы могли бы быть къ ней великодушны хотя бы на прощанье,-- ради ея прошлаго.
   Она дрожала слегка отъ напряженія, которое дѣлала надъ собой, чтобы говорить, и онъ замѣтилъ это.
   -- Не надобно преній на сегодня -- сказалъ онъ, улыбаясь.-- Подождите, пока вы не наберетесь для этого силъ, а тогда я уже надѣюсь васъ переспорить. Быть можетъ, вы полагаете, что я не знакомъ со всей этой партизанской литературой, которую вы поглощаете?
   -- Всегда слѣдуетъ выслушать и другую сторону.
   -- Развѣ я уже такъ много говорилъ вамъ о первой?-- Они оба разсмѣялись. Затѣмъ онъ пожалъ плечами и заговорилъ съ внезапнымъ одушевленіемъ:
   -- Что вы за нація революціонеровъ тамъ, въ Америкѣ! Хотѣлось бы мнѣ знать, что должна испытывать нація, не имѣющая ни прошлаго, ни традицій.
   -- Какъ?-- воскликнула Льюси: -- да мы всѣ созданы изъ традицій.
   -- Традиція бунта и своеволія не есть традиція,-- сказалъ онъ вызывающимъ тономъ.-- Подчиненіе индивидуальнаго цѣлому,-- вотъ о чемъ вы не имѣете ни малѣйшаго понятія.
   -- Мы узнаемъ это, когда захотимъ. Но это будетъ сознательное подчиненіе, взятое на себя добровольно.
   -- Только священники, конечно, не допускаются?.. О! ужъ будутъ они у васъ -- наживете вы своихъ священниковъ! Ни одна современная нація не можетъ безъ нихъ существовать.
   Они поспорили еще немного. Затѣмъ воинственный духъ Льюси какъ-то мгновенно исчезъ. Она пристально всматривалась впередъ, чтобы убѣдиться, какъ близко они были отъ Генцано. Мэнистей подошелъ къ ней ближе.
   -- Глупости мои развеселили или наоборотъ утомили васъ?-- спросилъ онъ совсѣмъ другимъ голосомъ.-- Но, право, я имѣлъ единственное намѣреніе васъ позабавить. Чу! Слышите вы этотъ звукъ?
   Они остановились. Надъ собою, съ правой стороны дорожки, они увидали маленькую ферму, окруженную виноградникомъ. Какая-то темная фигура внезапно устремилась внизъ по крутой дорожкѣ по направленію къ нимъ. За ней слѣдовали другія фигуры, которыя, казалось, старались ее удержать; слышались какіе-то безпорядочные вопли и крики, среди которыхъ выдѣлялась жалобная нота стонущей женщины.
   -- Ахъ, Боже мой, что это такое?-- воскликнула Льюси, всплескивая руками.
   Мэнистей сказалъ нѣсколько строгихъ словъ человѣку, державшему лошадь, а затѣмъ побѣжалъ по тому направленію, откуда слышались эти звуки и какая-то неясная борьба.
   И что это былъ за крикъ! Онъ раздиралъ душу и совершенно разрушалъ прелесть и спокойствіе вечера. Льюси казалось, что это голосъ какой-то старой женщины, прерываемый другими голосами -- грубыми, бранчливыми голосами мужчинъ. О, зачѣмъ же они такъ дурно съ ней обращаются? И дѣвушка уже готова была сойти съ лошади, чтобы идти самой на этотъ вопль.
   -- No, no, signorina,-- сказалъ проводникъ, совершенно спокойно протягивая руку, какъ бы желая ее остановить. Синьоръ воротится немедленно. Это здѣсь случается такъ часто, такъ часто...
   И дѣйствительно, почти въ ту-же минуту Мэнистей былъ снова около нея, а тѣ звуки наверху начинали затихать.
   -- Вы очень испугались?-- спросилъ онъ тревожно.-- Совершенно не стоило. Какъ странно только, что случилось это именно теперь. Вотъ еще одинъ счетъ, по которому "ваша" Италія должна съ вами расплатиться... "моя" же умываетъ въ этомъ руки.-- И онъ объяснилъ, что это кричала несчастная истеричная женщина, жена хозяина этой маленькой фермы; она потеряла двухъ сыновей въ абиссинской войнѣ при этомъ ужасномъ отступленіи отъ Адовы, и съ той поры, какъ получила эту вѣсть, никакъ не могла придти окончательно въ себя. Какъ только окружающіе ее хоть немного не досмотрятъ за нею, она бросается съ утеса внизъ ко всѣмъ проѣзжимъ и начинаетъ умолять, чтобы за нее заступились передъ правительствомъ,-- чтобы ей отдали ея сыновей и, главное, Нино -- ея младшаго сына и любимца. Она все повторяетъ, что это невозможно, чтобы она потеряла обоихъ, что святая Дѣва этого никогда бы не попустила... Несчастная!-- она бросилась къ моимъ ногамъ и все выкрикивала, сколько она поставила восковыхъ свѣчей и сколько молитвъ принесла Богородицѣ... и тутъ же примѣшивались какія-то проклятія по адресу "Guverno". Я помогъ сыновьямъ отнести ее въ домъ. Они относятся къ ней съ большой добротой.
   Льюси отвернулась, и они продолжали свою дорогу. Она дѣлала всѣ усилія, чтобы овладѣть собою, но ея обычное самообладаніе ослабѣло, и этотъ крикъ отчаянія продолжалъ ее преслѣдовать. Нѣсколько тихихъ слезъ скатились у нея по щекамъ... Она думала, она надѣялась, что ихъ никто не замѣтитъ.
   Но Мэнистей замѣтилъ эти слезы. Онъ не подалъ ни малѣйшаго вида, но тотчасъ же началъ говорить о другихъ вещахъ и совершенно въ иномъ духѣ. Несмотря на обычную насмѣшливую подкладку его рѣчи, она не могла въ данную минуту не чувствовать той новой, утонченной нѣжности, которую онъ проявлялъ по отношенію къ ней; казалось, она относилась одновременно какъ къ ея физической усталости, такъ и къ тому тяжелому впечатлѣнію, которое долженъ былъ вызвать въ ней только что происшедшій случай. Ея внезапныя слезы -- слезы усталаго ребенка,-- и это деликатное чувство съ его стороны, равно какъ все путешествіе вообще, положили между ними какое-то новое отношеніе, какую-то связь, которую оба они сознавали и поддавались ей съ смутнымъ и робкимъ удовольствіемъ.
   Для Мэнистея, когда она такимъ образомъ сидѣла тутъ, высоко надъ нимъ, на сѣдлѣ, слегка наклоняясь къ нему,-- для Мэнистея въ этой общей физической и моральной свѣжести и чистотѣ ея присутствія заключалось какое-то совсѣмъ новое ощущеніе, которое самымъ страннымъ образомъ начинало закрадываться въ его душу. Казалось, что теперь исчезли нѣкоторыя преграды, зарождалась какая-то симпатія, не зависѣвшая отъ разницы лѣтъ и національностей, отъ національныхъ и интеллектуальныхъ свойствъ ихъ обоихъ. Какъ это случилось, что она такъ полюбила его книгу о Палестинѣ? Ему начинало казаться, будто онъ какимъ-то таинственнымъ образомъ бесѣдовалъ съ нею вотъ уже въ теченіе многихъ лѣтъ, быть можетъ, съ самаго начала ея нѣжной незрѣлой юности.
   Затѣмъ, даже сквозь все свое безграничное себялюбіе, онъ внезапно ощутилъ всю непростительную сторону своего поведенія. Цѣлыхъ пять недѣль провела она съ ними на виллѣ а черезъ двѣ недѣли имъ всѣмъ предстояло разбрестись въ разныя стороны, и -- какъ воспользовался онъ временемъ, проведеннымъ съ нею! Какимъ добрымъ, какимъ любезнымъ, какимъ проницательнымъ выказалъ онъ себя!
   Однако, вызванное этимъ сознаніемъ непріятное чувство вскорѣ изгладилось подъ наплывомъ того новаго неожиданнаго импульса, который такъ властно возвращалъ его къ молодости. Съ нетерпѣніемъ и вмѣстѣ со страстью, отвергая всякія другія узы и права, онъ отдался этому процессу изученія и распознаванія, который, такъ сказать, составляетъ главную суть высшихъ отношеній между мужчинами и женщинами и неизбѣжно заканчивается или любовью, или трагедіей.

-----

   Они нашли ожидавшій ихъ экипажъ у воротъ Сфорца Цезарини, и въ немъ м-съ Эліотъ, любезную сестру Реджи Бруклина. Льюси повели къ доктору, и онъ перевязалъ ей рану. Часовъ около девяти она снова была подъ кровлею виллы. Миссъ Мэнистей встрѣтила ее съ соболѣзнованіями и разспросами, но Льюси, едва державшаяся на ногахъ, была черезъ чуръ утомлена, чтобы даже хорошенько разслышать ея слова. Это яркое освѣщеніе, этотъ безпорядочный говоръ, среди которыхъ она очутилась, и всѣ эти соболѣзнованія и заботы окончательно ошеломили дѣвушку, и ее поспѣшили увести и уложить въ постель.
   М-съ Бургоинъ не послѣдовала за нею. Она ожидала въ библіотекѣ мистера Мэнистея и, когда онъ показался въ дверяхъ, она тотчасъ же пошла къ нему на встрѣчу.
   -- Эдвардъ, я имѣю сообщить вамъ одну непріятную вѣсть.
   Онъ сразу остановился.
   -- Сестра ваша Алиса будетъ здѣсь завтра.
   -- Сестра моя?.. Алиса?-- повторилъ онъ, будто не довѣряя.
   -- Она телеграфировала сегодня утромъ, что ей нужно съ вами повидаться. Тетя Патти спрашивала моего совѣта. Въ телеграммѣ не было выставлено никакого адреса... просто говорилось, что она пріѣзжаетъ завтра... на два -- на три дня.
   Мэнистей широко раскрылъ глаза отъ ужаса; но затѣмъ, засунувъ руки въ карманы, принялся быстро ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Когда пришло это извѣстіе?
   -- Сегодня утромъ, передъ нашимъ отъѣздомъ.
   -- Элиноръ! Почему же вы этого не сообщили мнѣ?
   -- Я не хотѣла портить вамъ день!-- Слова эти были сказаны самымъ очаровательнымъ, мелодическимъ голосомъ, на какой только была способна Элиноръ.-- И тамъ не стояло никакого адреса,-- вы все равно не могли бы ее задержать.
   -- Я бы уже зналъ, что надо сдѣлать,-- сказалъ Мэнистей, въ досадѣ и нетерпѣніи ударяя рукой по столу, около котораго стоялъ.
   Элиноръ не стала защищаться. Она только попыталась нѣсколько смягчить его, обѣщая, по обыкновенію, что облегчитъ ему по возможности это угрожающее посѣщеніе. Но на этотъ разъ онъ не обратилъ вниманія на ея уговоры. Онъ продолжалъ сидѣть въ своемъ креслѣ, погруженный въ мрачное раздумье и, когда Элиноръ покончила, наконецъ, съ своими увѣщаніями, у него какъ-бы невольно вырвалось восклицаніе:
   -- Это несчастное дитя! Послѣ всѣхъ сегодняшнихъ испытаній -- и вдругъ, напустить на нее Алису. Я богъ знаетъ что далъ бы, чтобы этого не случилось.
   -- Вы говорите о миссъ Фостеръ?-- сказала Элиноръ небрежно.-- О, она это прекрасно перенесетъ.
   -- Такъ я и зналъ!-- воскликнулъ Мэнистей съ внезапнымъ гнѣвомъ.-- Мы всѣ ошибались и судили ее самымъ непростительнымъ образомъ. Она въ высшей степени чуткое существо, одаренное самой утонченной душой. Я ни за что въ мірѣ не желалъ бы подвергать ее малѣйшей непріятности.
   Въ эту минуту его позвала тетя Патти, и онъ бурно вышелъ изъ комнаты. Элиноръ слегка улыбнулась, глядя ему вслѣдъ,-- но какая тусклая, странная была эта улыбка...
  

IX.

   -- Миссъ Фостеръ еще не вставала? Какъ она себя чувствуетъ?
   -- Кажется, это тетя Патти уговорила ее полежать до завтрака, что, впрочемъ, было довольно трудно. Тетя Патти думала, что она все еще не оправилась отъ своего потрясенія.
   Бесѣдующіе, такимъ образомъ, были Мэнистей и м-съ Бургоинъ. Элиноръ сидѣла въ густой тѣни аллеи, окаймлявшей наружную сторону сада. Между вѣтвистыми стволами просвѣчивали залитыя солнцемъ пространства Кампаньи, утопавшія въ горячемъ блескѣ Средиземнаго моря. Новый томикъ французскихъ мемуаровъ, въ которомъ, однако, не было разрѣзано ни одной страницы, лежалъ на колѣняхъ Элиноръ.
   Мэнистей, который вышелъ въ садъ, чтобы посовѣтоваться съ кузиной, стоялъ тутъ же около нея, прислонившись къ дереву.
   -- Элиноръ,-- проговорилъ онъ съ какой-то особой горячностью,-- мы должны защитить эту дѣвушку. Вы понимаете, что я подразумѣваю. Вы мнѣ въ этомъ поможете.
   -- Чего же вы опасаетесь?
   -- Боже мой! я и самъ не знаю -- чего. Только намъ слѣдуетъ держать Алису вдали отъ миссъ Фостеръ. Она не должна съ нею ни гулять, ни сидѣть,-- словомъ, не слѣдуетъ допускать, чтобы она надоѣдала ей чѣмъ бы то ни было. Я буду внѣ себя отъ безпокойства, если Алиса, чего добраго, возымѣетъ къ ней расположеніе.
   Элиноръ колебалась одну минуту. Слабая краска прилила къ ея щекамъ, чего, однако, нельзя было замѣтить, благодаря широкой шляпѣ, бросавшей тѣнь на ея лицо.
   -- Знаете, если вы дѣйствительно опасаетесь, то миссъ Фостеръ могла бы уѣхать во Флоренцію. Она говорила мнѣ вчера, что у Портерсовъ есть тамъ друзья, къ которымъ она можетъ присоединиться.
   Мэнистей замялся.
   -- Ну, я думаю, это едва ли необходимо. Будетъ очень жаль, если она пропуститъ Валломброзу. Я надѣялся устроить ихъ тамъ съ тетей Патти около половины іюня.
   Элиноръ сдѣлала внезапное движеніе, отъ котораго книга упала съ ея колѣнъ.
   -- Вы ѣдете въ Валломброзу, а я думала, что вамъ необходимо быть дома въ началѣ іюня.
   -- Такъ это и было бы, если книга появилась до конца мѣсяца. Но теперь...
   -- Теперь, когда она не появится вовсе, вы считаете, что нѣтъ необходимости торопиться.
   -- Я не считаю вашу догадку особенно удачной. Разумѣется, книга будетъ закончена -- если не въ іюнѣ, то въ октябрѣ. А отсюда понятно, что торопиться нечего.
   Холодный отрывистый смѣхъ, съ которымъ Элиноръ произнесла свои предыдущія слова, внезапно замеръ на ея губахъ. Она сорвала какой-то стебелекъ и обкусывала его въ замѣшательствѣ.
   -- Вы понимаете, что я такой человѣкъ, котораго легко можно разочаровать!-- проговорилъ онъ на этотъ разъ.
   -- Вы такъ странно относитесь къ совѣтамъ: то съ крайнимъ неодобреніемъ, то, наоборотъ, съ невозможной снисходительностью.
   -- Я не могу иначе! Такимъ ужъ я созданъ. Когда человѣкъ начинаетъ критиковать мою работу, я сперва ненавижу его, а затѣмъ внезапно весь становлюсь на его точку зрѣнія.
   -- Я знаю,-- сказала Элиноръ нетерпѣливо.-- Но авторъ тогда только и хорошъ, когда онъ всѣхъ своихъ критиковъ выпроваживаетъ за дверь.
   -- Бѣдный Ниль!-- сказалъ Мэнистей со своей внезапной веселой улыбкой,-- плохо бы ему пришлось въ такомъ случаѣ. Однако,-- возвращаясь къ миссъ Фостеръ,-- нѣтъ никакой надобности удалять ее, если мы станемъ за ней присматривать. Вы вѣдь намъ въ этомъ поможете, не правда ли, Элиноръ?
   Онъ опустился на каменную скамью подлѣ нея. Набѣжавшее, было, облако пронеслось мимо. Онъ былъ снова тѣмъ обаятельнымъ человѣкомъ, какимъ онъ одинъ только умѣлъ быть. Трепетъ пробѣжалъ по всему существу Элиноръ. Мысль ея вернулась къ вчерашнему дню -- она сравнивала лучезарную мягкость этого лица, что было теперь передъ нею, это выраженіе братской довѣрчивости и призыва, съ тѣмъ выраженіемъ суровой непреклонности, съ которой вчера онъ встрѣчалъ всѣ попытки несчастной женщины возобновить прежнюю дружбу, снова заключить прежній союзъ. Ей вспомнилась вся мука сегодняшней ночи, проведенной безъ сна. И вотъ теперь они сидѣли тутъ, въ этой бесѣдѣ, и какъ будто бы для нихъ не существовало иного интереса, кромѣ одной заботливости о спокойствіи духа миссъ Фостеръ. Что скрывалось за этимъ, повидимому, искреннимъ выраженіемъ лица? За взглядомъ этихъ блестящихъ сѣроголубыхъ глазъ? Мэнистей всегда могъ, если только хотѣлъ, являться загадкой даже для тѣхъ, кто зналъ его наиболѣе коротко. Она внутренно глубоко вздохнула, чувствуя неумолимость насилія, тяготѣющаго надъ порядочной женщиной, которой дозволяется только поддерживать игру, между тѣмъ какъ мужчина ведетъ и заканчиваетъ ее по своему усмотрѣнію.
   -- Я не знаю, что я могу сдѣлать,-- проговорила она медленно.-- Вы думаете, что Алисѣ нисколько не лучше?
   Мэнистей отрицательно покачалъ головой и окинулъ Элиноръ острымъ, недовѣрчивымъ взглядомъ, какъ бы испытывая ее, и затѣмъ, понижая голосъ, проговорилъ:
   -- Я думаю, я знаю, что могу на васъ положиться: у меня есть причины предполагать, что въ Венеціи было сдѣлано покушеніе на самоубійство; но ея горничная не допустила этого, о чемъ она и намекнула мнѣ въ своемъ письмѣ. Мы вѣдь постоянно переписываемся съ этой дѣвушкой, хотя Алиса даже не подозрѣваетъ этого.
   -- Еще пріѣдетъ ли она сюда вообще -- вотъ вопросъ?-- сказала Элиноръ послѣ небольшого молчанія.
   -- Я думалъ объ этомъ... Я хотѣлъ караулить всѣ поѣзда и вернуть ее обратно. Но вы знаете ея упрямство. Пока она въ Римѣ, а мы -- тутъ, мы никоимъ образомъ не можемъ оградить себя и эту виллу отъ нея. Есть тысяча путей, по которымъ можно къ намъ нагрянуть неожиданно. Лучше уже пускай она пріѣзжаетъ и выяснитъ то, что ей нужно, а тамъ можно ее умиротворить и отослать обратно. Я не боюсь за насъ самихъ, включая сюда и васъ, Элиноръ. Намъ она не сдѣлаетъ вреда, надоѣстъ только немного своимъ присутствіемъ -- вотъ и все. Но миссъ Фостеръ...
   Элиноръ посмотрѣла на него испытующимъ взглядомъ.
   -- Одинъ изъ сильнѣйшихъ признаковъ ея ненормальнаго состоянія,-- продолжалъ Мэнистей, сдвигая свои брови,-- это -- та пылкая симпатія, которою она загорается къ молодымъ дѣвушкамъ, гораздо моложе себя. По этому поводу получалась масса всевозможныхъ недоразумѣній въ отеляхъ, гдѣ она жила. Съ людьми пожилыми -- хотя бы со мною или съ вами, напримѣръ,-- она абсолютно отказывается разговаривать; но если ей только удается залучить какое нибудь совсѣмъ юное существо, она сейчасъ же начинаетъ передъ нимъ изливаться, начинаетъ преслѣдовать, писать письма, приставать, пока не добьется къ себѣ сожалѣнія и сочувствія, по которымъ постоянно томится. Ахъ, бѣдная, бѣдная Алиса!
   Голосъ Мэнистея перешелъ почти въ жалобу. Лицо его выражало искреннее, серьезное чувство.
   -- Слѣдуетъ всегда помнить,-- продолжалъ онъ,-- что она все еще обладаетъ способностью очаровывать постороннихъ. Теперь умъ ея разстроенъ, но раньше онъ представлялъ изъ себя нѣчто крайне утонченное и благородное, отъ чего теперь остались только жалкіе остатки. Все въ ней теперь такое странное, дикое, порывистое... Молодая дѣвушка сперва поддается очарованію, выслушиваетъ все, а затѣмъ начинаетъ бояться и сожалѣетъ. Алиса принимается ее преслѣдовать, заклинаетъ держать все въ тайнѣ и до тѣхъ поръ разсказываетъ ей о какихъ-то врагахъ и гонителяхъ, о людяхъ, которые будто бы желаютъ ея смерти, слѣдятъ за нею, распечатываютъ ея письма,-- пока слушательница, наконецъ, начинаетъ не спать по ночамъ, и ея собственные нервы приходятъ въ разстройство. Нѣчто подобное случилось въ прошломъ году во Флоренціи. Дальгетти -- ея служанка -- должна была силою увезти Алису. Родители молодой дѣвушки грозили, что поднимутъ на ноги всѣхъ докторовъ для того, чтобы Алису помѣстили въ какое нибудь убѣжище.
   -- Разумѣется, это было бы самое правильное!-- воскликнула м-съ Бургоинъ.
   Мэнистей покачалъ головой.
   -- Невозможно!-- произнесъ онъ съ горячностью.-- Не думайте, чтобы я и мои повѣренные не обсуждали этого вопроса со всѣхъ сторонъ. Если только болѣзнь не подвинулась значительно впередъ съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ Алису въ послѣдній разъ, то она всегда можетъ ускользнуть отъ всякаго посягательства помѣстить ее насильно въ какое нибудь лѣчебное заведеніе. Она странна, эксцентрична, страдаетъ меланхоліей; она отравляетъ своего рода нравственнымъ ядомъ тѣхъ людей, которыхъ избираетъ своими жертвами,-- но вы не можете "доказать", что она опасна для себя или для другихъ -- этихъ доказательствъ всегда оказывается недостаточно.
   Онъ помолчалъ. Затѣмъ прибавилъ съ особымъ удареніемъ:
   -- Я говорю не наобумъ: это было испытано.
   -- Но покушеніе въ Венеціи?
   -- Это ни къ чему ни повело. Изъ письма ея служанки явствовало, что Алиса хотѣла лишить себя жизни; но въ то же время говорилось, что доказательствъ не было на лицо.
   Элиноръ слегка наклонилась впередъ.
   -- Ну, а тотъ человѣкъ, ея обожатель?-- спросила она, понизивъ голосъ.
   -- А!-- произнесъ Мэнистей,-- тетя Патти разсказала вамъ про него... Все обстоитъ по прежнему. Кажется, за послѣднее время у нихъ состоялось два свиданія: первое въ Венеціи -- и оно, вѣроятно, находится въ связи съ "покушеніемъ", о которомъ намъ сообщали, второе-же,-- нѣсколько недѣль спустя -- въ Падуѣ. Господинъ этотъ во всѣхъ отношеніяхъ человѣкъ порядочный, хотя, безъ, сомнѣнія, не вполнѣ равнодушный къ тому, что у Алисы есть деньги. Вы знаете, кто онъ?-- французскій художникъ, съ которымъ она повстрѣчалась въ Венеціи. Онъ такъ-же одинокъ, отличается такимъ-же меланхолическимъ, какъ и она, характеромъ. Мнѣ кажется, что онъ искренно къ ней привязанъ. Но послѣ послѣдней исторіи въ Падуѣ, она сказала Дальгетти, что никогда не сдѣлаетъ его несчастнымъ, то есть, не выйдетъ за него замужъ.
   -- Зачѣмъ ѣдетъ она сюда, какъ вы полагаете?
   -- Очень возможно, что затѣмъ, чтобы я сдѣлалъ что-нибудь для этого человѣка. Она не желаетъ быть его женой, но хочетъ быть его провидѣніемъ. Мнѣ, вѣроятно, придется пообѣщать ей что-нибудь взамѣнъ того, чтобы она скорѣе вернулась въ Венецію или въ Швейцарію, гдѣ она тоже часто проводитъ лѣто. До тѣхъ поръ, пока она будетъ съ миссъ Фостеръ подъ одной кровлей, я не буду знать ни минуты покоя. Она такъ легко переходитъ отъ безумной любви къ безумной ненависти.
   Элиноръ откинулась назадъ въ своемъ креслѣ. Она молчала, но взглядъ ея выдавалъ тѣ горькія мысли, которыя проносились теперь въ ея головѣ,-- мысли, вызванныя не столько тѣмъ, что Мэнистей говорилъ, какъ тѣмъ, чего онъ не досказывалъ. Всѣ тревоги, все вниманіе сосредоточено на одномъ пунктѣ: ничто и никто другой не принимается въ разсчетъ!
   Но она снова поборола въ себѣ эту пробуждавшуюся мучительную тоску, не желая ей поддаваться, не желая вѣрить своимъ опасеніямъ. Другое чувство могучей волной охватило ея душу. Съ ея стороны было такъ естественно любить его, помогать ему.
   -- Разскажите мнѣ, какъ вы предполагаете дѣйствовать. Разумѣется, мы всѣ должны позаботиться объ этомъ ребенкѣ.
   Онъ придвинулся къ ней ближе, его блестящіе глаза смотрѣли ей въ лицо съ какимъ-то напряженіемъ.
   -- Никогда не оставляйте ее одну съ миссъ Фостеръ. Наблюдайте за ней. Если вы замѣтите малѣйшую тѣнь преслѣдованія съ ея стороны и сами не сможете этому воспрепятствовать,-- то сейчасъ же предупредите меня. Но я, разумѣется, надаю Алисѣ всевозможныхъ обѣщаній. Мы можемъ отправить миссъ Фостеръ въ Римъ на какой-нибудь день, даже на два хотя-бы. А! тсс!-- вотъ она идетъ.
   Элиноръ оглянулась. Льюси, дѣйствительно, показалась въ прохладной тѣни аллеи. Она шла медленно, съ усталой граціей, слегка волоча свое бѣлое платье. Свою прежнюю застѣнчивую простоту, свой прежній дышащій неподдѣльнымъ здоровьемъ видъ она или окончательно утратила, или же онъ временно только перешелъ въ нѣчто болѣе утонченное и болѣе привлекательное. Юность ея тоже никогда еще не говорила за себя такъ, какъ въ эту минуту. Прежде она была какъ-то черезчуръ сильна, черезчуръ самостоятельна. Прикосновеніе физической слабости какъ-бы вновь превратило ее въ ребенка.
   Затѣмъ, обернувшись снова къ Мэнистею, Элиноръ увидала какую-то особую нѣжность на его лицѣ,-- а во всей позѣ его чувствовалась напряженность ожиданія.
   -- Какой чудный контуръ головы и лица!-- чуть слышно проговорилъ онъ не то про себя, не то обращаясь къ м-съ Бургоинъ.-- Знаете, Элиноръ, что она мнѣ напоминаетъ?
   Элиноръ отрицательно покачала головой.
   -- Ту маленькую головку -- или, вѣрнѣе, самое лицо этой головки -- что я далъ вамъ тамъ, въ Нэми. Развѣ вы этого не видите?
   -- Я всегда говорила, что она похожа на вашъ греческій бюстъ,-- сказала Элиноръ мед денно.
   -- А! это было въ ея первой, архаической стадіи! Но теперь, когда она чувствуетъ себя у насъ свободнѣе -- вы видите -- какъ разъ та же самая чистота линій, только еще болѣе нѣжная, смягченная. Точно превращеніе изъ мрамора въ терракоту, не правда-ли?
   Ему понравилось его собственное сравненіе, и онъ обернулся къ ней съ улыбкой, ища сочувствія. Затѣмъ, онъ вскочилъ и пошелъ навстрѣчу Льюси.
   -- Нѣтъ, у него рѣшительно нѣтъ ничего затаеннаго. Онъ не могъ бы со мной такъ говорить, такъ смотрѣть, такъ улыбаться мнѣ,-- подумала Элиноръ со страстнымъ облегченіемъ.
   Когда они приблизились, она встала и съ любезной заботливостью убѣдилала Льюси сѣсть на ея мѣсто подъ тѣмъ предлогомъ, что сама она возвращается на виллу.
   Льюси съ признательностью пожала ей руку.
   -- Я не знаю, что такое со мной случилось,-- проговорила она задумчиво и въ то же время слегка улыбаясь,-- мнѣ еще никогда въ жизни не приходилось завтракать въ постели. Въ Грейриджѣ подумали-бы, что я сошла съ ума.
   Элиноръ съ удивленіемъ освѣдомилась: неужели въ Америкѣ считается обязательнымъ признакомъ сумасшествія, если человѣкъ завтракаетъ въ постели? Льюси не могла на это отвѣтить; она знала только одно -- что рѣшительно никто не дѣлаетъ этого, кромѣ серьезно больныхъ.
   -- Я бы ни на что не годилась,-- проговорила она съ такой энергіей, что даже краска прилила къ ея щекамъ,-- если бы меня дома баловали такъ же, какъ балуете вы меня здѣсь.
   Элиноръ съ улыбкой махнула рукой и пошла по направленію виллы.
   Она удалялась отъ нихъ все дальше и дальше вдоль аллеи, но она все время видѣла ихъ передъ собой, хотя и не оглянулась ни одного раза -- она слышала его пытливые горячіе вопросы и робкіе отвѣты дѣвушки. Движимая гордостью, она предоставила ихъ самимъ себѣ...
   Согласно только что полученной телеграммѣ, Алису Мэнистей ожидали не ранѣе, какъ послѣ завтрака. Мэнистей разсказывалъ Льюси о своей сестрѣ настолько хладнокровно и искренно, насколько считалъ это необходимымъ.
   -- Она очень странная и очень тяжелаго характера. Теперь она мало бываетъ съ нами. Всякому обществу она предпочитаетъ свое собственное. Но въ ранней молодости, мы съ ней были большими друзьями. Мы воспитывались въ старомъ Іоркширскомъ домѣ и представляли изъ себя преоригинальную пару. Меня не посылали ни въ какую школу, и я всегда верховодилъ надъ своими воспитателями. Алиса тоже была крайне необузданна, и мы большую часть времени проводили въ томъ, что бездѣльничали, гуляли, читали, сколько намъ было угодно. Каждый изъ насъ половину дня предавался грезамъ и мечтаніямъ. Но меня отъ этихъ мечтаній отрывала охота и рыбная ловля. Алиса же -- послѣ смерти нашей матери -- жила только своими фантазіями и съ каждымъ днемъ становилась все менѣе похожею на другихъ людей. Въ паркѣ было нѣчто вродѣ бесѣдки -- уединенное заросшее мѣстечко. Туда мы уносили свои книги и, обыкновенно, цѣлыми недѣлями жили тамъ вмѣстѣ съ Алисой, въ этой бесѣдкѣ. Это было какъ разъ передъ моимъ отъѣздомъ за граничу. Алисѣ было шестнадцать лѣтъ. Я какъ сейчасъ вижу ее, какъ она сидитъ на порогѣ этой бесѣдки, закинувъ одну руку за голову, и цѣлыми часами смотритъ въ чащу парка, подобно какой-то сомнамбулѣ. Одинъ разъ какъ-то я спросилъ у нея:-- "Алиса, о чемъ ты думаешь?" -- "Сама о себѣ",-- говоритъ. Я на это засмѣялся, а потомъ сталъ дразнить. Она же совершенно спокойно отвѣчала:-- "Я знаю, что это дурно, но я не могу иначе."
   Льюси слушала съ широко раскрытыми глазами.
   -- Но вамъ слѣдовало дать ей какое-нибудь занятіе... изучать что-нибудь. Развѣ нельзя было помѣстить ее въ какое-нибудь учебное заведете или найти для нея друзей?
   -- Ахъ, я знаю, что мнѣ слѣдовало сдѣлать тысячу разныхъ разностей,-- сказалъ Мэнистей нетерпѣливо.-- Но я никогда не былъ образцовымъ братомъ, какъ и вообще образцомъ чего бы то ни было. Я росъ самъ по себѣ и полагалъ, что и Алиса можетъ дѣлать то же самое. Вы не одобряете этого?
   Онъ посмотрѣлъ на нее своимъ проницательнымъ, вызывающимъ взглядомъ, такъ что Льюси даже немного отстраниласъ.
   -- Я не смѣю...-- сказала она, улыбаясь.-- Я слишкомъ мало въ этомъ понимаю. Но мнѣ, во всякомъ случаѣ очень грустно за вашу сестру.
   -- О чемъ думали вы, когда вамъ было шестнадцать лѣтъ?
   Ея нѣжный взоръ слегка затуманился.
   -- У меня тогда была мама,-- сказала она просто.
   -- А! въ такомъ случаѣ, я позволю себѣ сказать, что вы не имѣете права изрекать надъ нами своего приговора. У насъ съ Алисой не было матери и вообще никого, кромѣ самихъ себя. Разумѣется, всѣ наши родственники и друзья осуждали насъ. Но вѣдь это обыкновенно никогда не оказываетъ желаемаго дѣйствія ни на кого изх насъ. Вамъ, напримѣръ, развѣ это не безразлично? вамъ развѣ не все равно, хвалятъ ли васъ люди или осуждаютъ? Какое можетъ быть дѣло до того, что думаютъ другіе? кто можетъ знать насъ больше, нежели мы сами? Не такъ ли?
   Онъ ставилъ свои вопросы торопливо, одинъ за другимъ и принялся за свой неизбѣжный стебелекъ. Льюси, по обыкновенію, испытывала передъ нимъ какой-то страхъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ дѣйствовалъ на нее обаятельно.
   -- Я увѣрена, что намъ слѣдуетъ считаться съ тѣмъ, что о насъ думаютъ люди,-- сказала онъ съ жаромъ.-- Это намъ полезно, это заставляетъ насъ поступать правильно.
   Глаза его засверкали.
   -- Вы такъ полагаете? Въ такомъ случаѣ, мы съ вами расходимся вполнѣ, абсолютно расходимся! Я не желаю никакихъ одобреній. Я желаю быть счастливъ. Мнѣ никогда не приходитъ въ голову судить другихъ людей. Для чего же они будутъ судить меня?
   -- Но... но...-- и она внезапно разсмѣялась, вспомнивъ о его книгѣ и его поступкѣ по отношенію къ своей политической партіи.-- Но развѣ вы не постоянно осуждаете другихъ?
   -- Сражаюсь съ ними -- да! Это другое дѣло! Но я не принимаю при этомъ вида превосходства. Я не осуждаю, я только люблю... и ненавижу.
   Она пристально, съ возрастающимъ интересомъ смотрѣла на это смуглое выразительное лицо, съ его смѣлыми контурами и столь изящное въ своихъ деталяхъ.
   -- Мнѣ кажется, что вы ненавидите больше, нежели любите.
   Онъ подумалъ немного.
   -- Очень возможно. Міръ вѣдь не особенно привлекателенъ. Но я ненавижу не сразу: ненависть просыпается во мнѣ медленно и постепенно. Если, напримѣръ, кто нибудь меня оскорбитъ, то я сперва даже этого почти не чувствую, и мнѣ кажется это совершеннымъ пустякомъ! Но затѣмъ обида разростается въ моемъ умѣ, постепенно превращается во что-то угнетающее -- въ какой-то палящій огонь и вытѣсняетъ собой все остальное. Напримѣръ, въ настоящее время я гораздо сильнѣе ненавижу извѣстныхъ людей въ Англіи, нежели ненавидѣлъ ихъ въ прошломъ году.
   Ея сжатыя губы и блестящіе глаза говорили о томъ, что она не согласна съ нимъ и едва удерживается, чтобы не высказать этого.
   -- Почему вы ихъ ненавидите?-- Я слышала...
   -- Что слышали?-- спросилъ онъ рѣшительно и опять наклонился къ ней. Она вздрогнула слегка и продолжала:
   -- Что -- крайне жаль, зачѣмъ вы утратили своё вліяніе.
   -- Я пріобрѣту его снова,-- сказалъ онъ отрывисто.
   -- Помощью вашей книги?
   -- Это будетъ только одно средство изъ числа многихъ другихъ. Вопросъ настолько важенъ, что оружіе почти не имѣетъ значенія.
   -- Что вы подразумѣваете подъ "вопросомъ"?
   -- Все реакціонное, безсмысленное, суевѣрное,-- сказалъ онъ горячо и злостно.-- Все, что смѣшиваетъ мудрое съ умнымъ, все, что ваши пуританскіе предки предавали анаѳемѣ, все, что протестанская Англія и Америка ненавидитъ и презираетъ, хотя именно этимъ и держится міръ, въ которомъ процвѣтаетъ эта протестанская Англія и Америка.
   Она ничего не отвѣтила, но ея лицо говорило за нее.
   -- Вы считаете меня сумасшедшимъ?
   Она молча обрывала вѣточки цикламена, росшаго около нея.
   -- Не искреннимъ?
   -- Нѣтъ. Но вы любите ошеломить человѣка, разсердить.
   Онъ небрежно пожалъ плечами.
   -- Нисколько! Есть только извѣстнаго рода удовольствіе въ томъ, чтобы подставить человѣку ножку именно тамъ, гдѣ онъ чувствуетъ себя наиболѣе безопаснымъ.
   -- Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда для него это серьезно, а для васъ....
   -- Только шутка? Говорите прямо! Я приготовленъ,-- сказалъ онъ, улыбаясь.
   Она посмотрѣла на него своими глубокими глазами, въ которыхъ свѣтился внутренній огонь.
   -- Вы, напримѣръ, разсуждаете такъ, какъ будто бы вы были католикомъ; а между тѣмъ вы -- не только не католикъ, даже не вѣрующій,-- проговорила она и остановилась, какъ бы пораженная собственной смѣлостью.
   -- Вы совершенно правы,-- сказалъ онъ съ горячностью.
   На ея лицѣ выразилось все ея возмущеніе и замѣшательство.
   -- Тогда какъ же? Почему?...
   -- Вполнѣ просто. Потому, что міръ не можетъ существовать безъ нравственности, а католицизмъ, а также англиканизмъ -- короче, первенствующія религіи -- суть великіе хранители нравственности. Они представляютъ изъ себя связующія силы,-- силы, ведущія къ солидарности. А вашъ безподобный протестанизмъ есть сила разлагающая, ведущая къ разрушенію. Что для протестанта мое личное убѣжденіе или его для меня? А между тѣмъ, изъ за этихъ убѣжденій, онъ готовъ все разрушить и уничтожить. Разумѣется, вы могли бы сказать мнѣ, и съ вашей стороны это вполнѣ послѣдовательно...-- Говоря это, онъ смотрѣлъ куда-то въ сторону, какъ бы. забывъ о присутствіи дѣвушки, и съ раздраженіемъ и горячностью обращаясь къ воображаемому оппоненту:-- вы могли бы сказать, какое значеніе имѣетъ нравственность? почемъ вы знаете, что міровое современное понятіе о нравственности представляетъ изъ себя конечную ретину? Ну, хорошо,-- онъ пожалъ плечами,-- черное можетъ на самомъ дѣлѣ казаться бѣлымъ, бѣлое -- чернымъ; но я не допускаю этого. Это поставило бы меня въ слишкомъ глупое положеніе. У меня есть собственный взглядъ на нравственность. И если вы предписываете мнѣ нравственность, то должны дать мнѣ ту единственную силу, которая ее болѣе или менѣе гарантируетъ, т. е. католицизмъ съ его догматами, обрядами, суевѣріями, которыя связываютъ между собою человѣчество, поддерживаютъ его въ этой жизни и даютъ надежду на будущую.
   Она сидѣла, не говоря ни слова, съ крѣпко сжатыми губами, но возбужденная и полная страстнаго негодованія и протеста. Въ головѣ ея быстро и смутно проносились воспоминанія о домѣ, о тѣхъ бодрыхъ и сильныхъ фермерахъ методистахъ, которыхъ она знала, о тѣхъ гимнахъ, которые распѣвались на религіозныхъ собраніяхъ, и о той глубокой задушевной вѣрѣ и раскаяніи, которыми дышали эти гимны. Внезапно она поднесла руки къ лицу, чтобы скрыть тотъ легкій смѣхъ, который готовъ былъ у нея вырваться.
   -- Все это васъ забавляетъ?-- спросилъ онъ съ нѣсколько ускореннымъ дыханіемъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Я просто вспомнила о нашихъ друзьяхъ и о своемъ дядѣ. Все, что вы сказали о протестантахъ, показалось мнѣ такъ странно, такъ смѣшно.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ Мэнистей.-- Будьте осторожны! Я видѣлъ васъ однажды католичкой... въ теченіе трехъ минутъ.
   -- Когда же?
   -- Въ церкви св. Петра!-- Въ его надменныхъ улыбающихся глазахъ свѣтилось сознаніе своего торжества.-- Простите меня! Но я видѣлъ тогда, что вы были побѣждены. Великая традиція увлекла васъ: вы опустились на колѣни наряду съ другими.
   Она молчала. Далеко въ глубинѣ души она ощутила какой-то трепетъ и перевела разговоръ на другой предметъ.
   -- Я надѣюсь, что вы докончите книгу,-- заговорила она поспѣшно,-- что вы сдѣлаете это ради миссисъ Бургоинъ.
   Выраженіе его лица измѣнилось. Облокотившись на руку, онъ растянулся во всю свою длину на мраморной скамьѣ возлѣ Льюси. Густыя кудри его черныхъ волосъ свѣсились на его нѣсколько нахмуренное лицо. Но хмурость эта являлась только нервной привычкой, ц, когда онъ заговорилъ, улыбка опять засвѣтилась на его губахъ.
   -- Вы полагаете, что миссисъ Бургоинъ такъ объ этомъ печалится?
   -- Она такъ много работала для этой книги!-- воскликнула Льюси, испытывая негодованіе противъ чего-то, что сказывалось въ его манерѣ, хотя она собственно не могла бы опредѣлить, противъ чего именно. Душа ея, дѣйствительно, была полна смутныхъ и великодушныхъ опасеній за миссисъ Бургоинъ. Сперва она сердилась на мистера Мэнистей за то, что казалось ей пренебреженіемъ и неблагодарностью. Теперь она испытывала какое-то недовольство собой.
   -- Она работала слишкомъ много,-- проговорилъ Мэнистей серьезно.-- И хорошо, что съ нея снято это бремя. Поняли вы, однако, миссъ Фостеръ, какая замѣчательная женщина моя кузина?
   Онъ посмотрѣлъ на нее своимъ острымъ испытующимъ взглядомъ.
   -- Да, я постоянно удивляюсь ей!-- воскликнула Льюси съ жаромъ.
   -- И справедливо,-- медленно проговорилъ Мэнистей,-- вполнѣ справедливо. Знаете вы ея исторію?
   -- М-ръ Бруклинъ разсказывалъ мнѣ.
   -- Онъ не можетъ знать многаго. Хотите я вамъ разскажу?
   -- Если вы имѣете право, если миссисъ Бургоинъ ничего не имѣетъ противъ,-- проговорила Льюсси поспѣшно и съ колебаніемъ: краска то приливала, то отливала отъ ея лица. Въ душѣ дѣвушки Шевельнулось рыцарское сознаніе, что она была слишкомъ мало знакома съ этими людьми, чтобы имѣть право выслушивать тайны ихъ дружбы, а Мэнистей, со своей стороны, не имѣетъ права о нихъ говорить. Но онъ этого не примѣтилъ. Съ полузакрытыми глазами, какъ человѣкъ, смотрящій въ прошедшее, принялся онъ описывать свою кузину -- сперва какъ молодую дѣвушку въ домѣ отца, потомъ какъ замужнюю женщину, безмолвную, несчастную, кроткую; затѣмъ въ мрачные годы ея рокового горя и, наконецъ, въ послѣдней фазѣ ея интеллектуальной и духовной энергіи, которая впервые открыла ему настоящую Элиноръ.
   Онъ говорилъ медленно, съ замѣчательной утонченностью и точностью подбирая выраженія, и съ такимъ глубокимъ пониманіемъ рисовалъ жизнь и характеръ Элиноръ Бургоинъ, что слушательница внимала ему, какъ очарованная. Многіе факты всплывали и отпечатывались сами собою въ изумленномъ и трепетномъ воображеніи дѣвушки: его любовь къ кузинѣ, его охлажденіе и въ особенности его необыкновенная тонкость и проницательность въ сужденіяхъ о женщинахъ. Много разъ Льюси чувствовала, какъ горячая краска приливала къ ея лицу.
   -- Неужели онъ угадываетъ такъ много изъ того, что есть во всѣхъ, во всѣхъ насъ?-- спрашивала она себя съ тайнымъ возбужденіемъ.
   Вдругъ Мэнистей вскочилъ и совершенно другимъ тономъ проговорилъ:
   -- Короче сказать, миссъ Фостеръ, кузина моя Элиноръ -- одна изъ способнѣйшихъ и прелестнѣйшихъ женщинъ, и мы съ ней безусловно понапрасно этой зимой отнимали другъ у друга время.
   Льюси взглянула на него съ изумленіемъ.
   -- Сказать вамъ почему? потому что мы были слишкомъ добры другъ къ другу.
   Онъ выжидалъ, изучая выраженіе лица своей собесѣдницы, съ непріятной загадочной улыбкой на своихъ губахъ.
   -- Элиноръ затратила на мою книгу слишкомъ много симпатіи, тогда какъ для нея требовалась суровость. Она надорвала свои силы, а книга все равно попала въ передѣлку. Лучшее, что я могъ сдѣлать для насъ обоихъ -- это порвать разомъ. Крайне неприглядно, не правда-ли, сѣтовать на снисходительность?
   Льюси хранила неловкое молчаніе. Мысленно она переносилась къ тому первому вечеру, когда обсуждался разсказъ о Нэми, и мисиссъ Бургоинъ въ сдержанныхъ, но милыхъ выраженіяхъ произнесла надъ нимъ свое сужденіе, чѣмъ вызвала очевидную досаду со стороны автора. Мэнистей пристально наблюдалъ за дѣвушкой и, вѣроятно, угадалъ ея мысли.
   -- Не стоитъ объ этомъ говорить,-- сказалъ онъ съ нетерпѣніемъ, пожимая своими широкими плечами.-- Я не созданъ для совмѣстной работы. Одно слово порицанія приводитъ меня въ уныніе, а всякая похвала сбиваетъ съ толку. Все было однимъ недоразумѣніемъ. Если бы только Элиноръ могла понять, что тутъ моя собственная ошибка, и что я хорошо сознаю эту ошибку -- и не считала бы меня несправедливымъ и злымъ, миссъ Фостеръ.
   Льюси подняла на него глаза. Въ томъ взглядѣ, который она при этомъ встрѣтила, она прочла, какія усилія дѣлалъ надъ собой этотъ твердый и своевольный человѣкъ, который теперь стоялъ передъ нею.
   -- Если Элиноръ будетъ вамъ объ этомъ говорить...
   -- Она никогда этого не сдѣлаетъ.
   -- Но она можетъ это сдѣлать,-- сказалъ Мэнистей -- да, она можетъ! И вотъ, если она заговоритъ, убѣдите ее въ моемъ преклоненіи передъ нею, въ моей признательности. Скажите ей, что я хорошо знаю, какъ я не достоинъ ея помощи. Всякаго другого человѣка ея вдохновеніе привело бы къ успѣху. Въ данномъ же случаѣ этого не случилось только потому, что я былъ именно я. Я не люблю разочаровываться и разубѣждаться въ томъ, что я разъ усвоилъ себѣ такъ горячо. Но человѣкъ долженъ сознавать свои ошибки, долженъ бичевать себя за собственные промахи. Она была слишкомъ добра, чтобы это сдѣлать,-- и вотъ я призвалъ Ниля для исполненія этой обязанности. Понимаете вы меня?
   Она поднялась, полная сомнѣній и колебаній, но въ то же время вся охваченная его вліяніемъ, а также сочувствіемъ къ миссисъ Бургоинъ.
   -- Я поняла весьма немногое,-- сказала она, обращая къ нему свои невинные прелестные глаза,-- но я никогда еще не встрѣчала человѣка, къ которому почувствовала бы въ короткое время столько расположенія, какъ миссисъ Бургоинъ.
   -- Ну и любите ее!-- проговорилъ онъ уже инымъ голосомъ и съ инымъ выраженіемъ,-- и продолжайте ее любить! Она нуждается въ этомъ!
   Они пошли вмѣстѣ по направленію къ виллѣ, такъ какъ на балконѣ показался Альфредо, дѣлавшій имъ знакъ, что завтракъ готовъ.
   Дорогой Мэнистей обернулся въ ея сторону и проговорилъ?
   -- Теперь вамъ предстоитъ быть послушной. Вы не должны обращать вниманія на мою сестру. Она не изъ счастливыхъ людей, но вамъ не слѣдуетъ о ней печалиться. Понять ее вы не можете, и я попрошу, чтобы вы и не пытались этого дѣлать. Пожалуйста, предоставьте ее самой себѣ. Могу я на васъ положиться?
   -- Не лучше-ли будетъ отправить меня въ Римъ?-- сказала Льюси со смѣхомъ и вмѣстѣ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Я то же все время объ этомъ думалъ,-- сказалъ Мэнистей лаконически.

-----

   Около пяти часовъ прибыла Алиса Мэнистей въ сопровожденіи пожилой дѣвушки. Льюси прежде, нежели скрыться въ садъ, успѣла разглядѣть очень высокаго роста даму, съ суровымъ выразительнымъ лицомъ, черными глазами и длинной худощавой фигурой. Эти черные глаза съ какимъ-то безпокойнымъ блескомъ, при входѣ ея въ гостиную, поспѣшно остановились на братѣ, но въ нихъ не отразилось ни малѣйшей радости. Льюси видѣла, какъ она поцѣловала его съ холодной небрежностью, отвѣтила поклономъ на привѣтствіе миссъ Мэнистей и затѣмъ удалилась. Миссисъ Бургоинъ проводила этотъ день, въ Римѣ.
   Но за обѣдомъ всѣ опять сошлись вмѣстѣ, и Льюси могла удовлетворить естественному любопытству, которое ею овладѣло. Алиса Мэнистей была одѣта въ черный атласъ и кружево и держала себя съ достоинствомъ. Волосы, цвѣта воронаго крыла, какъ и у брата, хотя и прорѣзанные тамъ и сямъ серебристыми нитями, были поразительной густоты, и она носила ихъ высоко приподнятыми вокругъ головы, благодаря чему особенно ярко выступалъ блескъ и безпокойное выраженіе ея глазъ, сверкавшихъ изъ подъ массы этихъ волосъ. Рядомъ съ нею Элиноръ, хотя тоже скорѣе высокаго, нежели низкаго роста, какъ-то совершенно стушевывалась. То грустное изящество, которое составляло всю прелесть выраженія и манеры Элиноръ, на этотъ разъ казалось незамѣтнымъ передъ трагическимъ великолѣпіемъ Алисы Мэнистей.
   Обѣдъ не отличался пріятностью. Мэнистей, очевидно, былъ не въ духѣ и кипѣлъ внутренней досадой; миссъ Мэнистей имѣла видъ испуганной мыши; Алиса не говорила ничего и ничего не ѣла, за исключеніемъ яицъ въ смятку, которыя она, повидимому, заказала себѣ передъ обѣдомъ; Элиноръ, болтавшей о проведенномъ ею въ Римѣ днѣ, приходилось выносить все на своихъ плечахъ, иногда при помощи Льюси.
   Уже на первыхъ порахъ Мэнистей, къ своему неудовольствію, замѣтилъ, что сестра его обращаетъ вниманіе на миссъ Фостеръ. Почти единственныя слова, сказанныя ею за столомъ, были обращены къ молодой дѣвушкѣ, сидѣвшей напротивъ ея, и ея блуждающіе глаза безпрестанно устремлялись къ свѣжему, спокойному личику Льюси.
   По окончаніи обѣда, Мэнистей послѣдовалъ за дамами въ гостиную и попросилъ у своей тетушки разрѣшенія выкурить съ ними сигару.
   Льюси размышляла надъ тѣмъ, что бы такое могло произойти между нимъ и его сестрою въ теченіе этого утра. Онъ былъ вѣжливъ съ нею, и тѣмъ не менѣе ей казалось, что. въ ихъ отношеніяхъ уже была нѣкоторая натянутость.
   Когда Льюси, занятая какою-то вышивкой, сидѣла на одномъ изъ диванчиковъ, стоявшихъ вдоль стѣны гостиной, она вдругъ почувствовала приближеніе Алисы. Новопріѣзжая подсѣла около нея, наклонилась посмотрѣть ея работу и задала ей нѣсколько вопросовъ своимъ тихимъ, глубокимъ голосомъ. Ея странные глаза остановились на ней и какъ бы всматривались въ нее.
   Въ одно мгновенье Мэнистей очутился тутъ же и съ сигарой въ рукахъ остановился передъ ними. Онъ отвлекъ вниманіе сестры какимъ-то вопросомъ, а Элиноръ, сидѣвшая за роялемъ, подозвала Льюси къ себѣ.
   -- Не хотите-ли перелистывать мнѣ ноты? Я не могу сыграть имъ этого наизусть.-- Льюси подивилась на этотъ разъ недостатку музыкальной памяти Элиноръ Она, умѣвшая такъ часто играть цѣлыми часами безъ нотъ, не могла теперь почему-то обойтись безъ нихъ и при этомъ настаивала, чтобы ихъ перевертывала Льюси и непремѣнно только Льюси.
   Между тѣмъ Мэнистей присѣлъ около сестры и продолжалъ курить, перекидывая то правую ногу на лѣвую, то лѣвую на правую, пытаясь поддержать разговоръ.
   Алиса Мэнистей едва отвѣчала; она сидѣла неподвижно, склонивъ свою всклокоченную черную голову, глядѣла въ одну точку и съ безсознательной силой сжимала своими длинными худыми руками ручки креселъ.
   -- О чемъ думаетъ она?-- пронеслось въ головѣ Льюси.
   Когда настало время расходиться спать, Мэнистей зажегъ дамамъ свѣчи. Желая Льюси доброй ночи, онъ прибавилъ почти шепотомъ:
   -- Вы говорили, что хотите видѣть Лютеранскій музей, такъ завтра тетя Патти пошлетъ съ вами Бенсонъ.
   Въ тонѣ его не слышалось вопроса, въ немъ слышалось приказаніе.
   Затѣмъ, когда Элиноръ приблизилась къ нему, онъ сдѣлалъ плечами движеніе, которое видѣла только она одна, и отвелъ ее нѣсколько шаговъ въ сторону, въ слабо освѣщенную переднюю, гдѣ были поставлены свѣчи.
   -- Она желаетъ самыхъ невозможныхъ вещей, моя дорогая лэди,-- тихо и съ отчаяніемъ проговорилъ онъ,-- я не могу исполнить ея просьбу, какъ не могу влѣзть на луну.
   -- Эдвардъ,-- сказала его сестра въ открытую дверь гостиной,-- я желала бы поговорить съ тобою прежде, чѣмъ уйти спать.
   Мэнистей съ недовольнымъ видомъ проводилъ свою тетку и Элиноръ до ихъ комнатъ, а затѣмъ вернулся, чтобы отдать себя въ распоряженіе Алисы. Онъ былъ человѣкомъ, почти непризнававшимъ родственныхъ отношеній. Его раздражали малѣйшія узы, если только онъ не избиралъ ихъ для себя самъ. Между тѣмъ Элиноръ была того мнѣнія, что, принимая во вниманіе темпераментъ Мэнистея, послѣдній являлся далеко не дурнымъ братомъ по отношенію къ своей сумасбродной сестрѣ. Онъ вкладывалъ много чувства и мысли въ свои заботы о ней, и въ основѣ его отношеній къ сестрѣ угадывалось глубокое и мучительное сожалѣніе.
   Какъ ни обширны были покои этой виллы, но всѣ они находились въ одномъ этажѣ, а двери притворялись плохо. И вотъ Льюси долго слышала сквозь сонъ отдаленный гулъ голосовъ, тихихъ и сдержанныхъ, которые только по временамъ возвышались и становились рѣзкими, какъ будто ихъ обладатели забывали про поздній часъ. Она помнила, что послѣднее, что она подъ утро услышала, было внезапное рыданіе гдѣ-то очень вдалекѣ -- а затѣмъ все смолкло.
   На другой день Льюси подъ покровительствомъ Бенсонъ и вооруженная книгами, которыми снадбилъ её Мэнистей, принялась бродить между памятниками искусства и надписями древне-христіанскаго Рима. Невыразимо усталая, она возвращалась домой черезъ залитую лучами Камланью, всю испещренную макомъ, викой и ноготками; и когда, послѣ палящей жары, которая царила въ долинѣ, она поднялась на Альбанскіе склоны, то тутъ только, въ свѣжемъ воздухѣ холмовъ, почувствовала себя бодрѣе.
   Миссисъ Бургоинъ, поджидая ее, стояла, облокотившись на перила террасы. Льюси поспѣшно подбѣжала къ ней, удивляясь, почему на нее вдругъ повѣяло такой привѣтливостью отъ этого большого, ярко освѣщеннаго солнцемъ, дома.
   Элиноръ была блѣдна и имѣла утомленный видъ, но дружески пожала руку дѣвушкѣ.
   -- Вы должны всѣ свои разсказы поберечь къ обѣду,-- сказала она ей послѣ того, какъ онѣ обмѣнялись привѣтствіями.-- Это насъ выручитъ. Сегодня выдался довольно таки тяжелый день.
   На лицѣ Льюси выразилось сочувствіе и вмѣстѣ желаніе о чемъ-то спросить, но она, не рѣшалась.
   -- Да, весь день у насъ происходили споры!-- сказала Элиноръ съ утомленіемъ.-- Она желаетъ, чтобы мистеръ Мэнистей распорядился ея собственностью, какъ она хочетъ, чего онъ, какъ ея опекунъ, сдѣлать не можетъ. У нея вообще такія дикія мысли: она положительно сумасшедшая. А когда ей въ чемъ нибудь противорѣчатъ, она просто страшна.
   За обѣдомъ Льюси дѣлала все возможное, чтобы разрѣдить атмосферу: она была огорчена за своихъ друзей, удрученныхъ предстоящей имъ задачей. Но ея милая дѣвическая болтовня какъ будто витала надъ бездной раздора и смятенія, ежеминутно готовой ее поглотить.
   Алиса Мэнистей, однако, откликнулась на ея старанія. Она отбросила свою молчаливость и заговорила о Римѣ; но говорила только исключительно съ одной Льюси, выказывая въ разговорѣ большой запасъ знанія, много тонкаго вкуса, и только временами проявляла какую-то запальчивость и эксцентричность. Глаза ея горѣли какимъ-то мучительнымъ напряженіемъ, и раза два въ нихъ положительно сверкнулъ огонь, когда Мэнистей обратился къ ней съ вопросомъ. Она вся дышала какою-то трагическою рѣшимостью и гнѣвомъ, который, очевидно, едва могла сдерживать. Льюси замѣтила, что она не говорила и не отвѣчала своему брату, когда только этого можно было избѣжать.
   Послѣ обѣда гостья нѣсколько разъ обращалась къ Льюси съ крайне затруднительными разспросами. Но тутъ всякій разъ выступалъ Мэнистей, сперва какъ бы незамѣтно, а потомъ прямо и рѣзко. Въ концѣ концовъ, Алиса, выведенная изъ терпѣнія, вскочила со своего мѣста, взяла съ бокового столика одну изъ свѣчей и исчезла изъ комнаты, чтобы болѣе не возвращаться. Мэнистей, его тетка и миссисъ Бургоинъ столпились въ углу гостиной и тихими, встревоженными голосами обсуждали событія дня. Льюси сочла себя лишней и удалилась спать.
   Послѣ нѣсколькихъ часовъ крѣпкаго сна, Льюси проснулась, разбуженная какимъ-то шумомъ. Съ наступленіемъ жаркой погоды, ее перевели въ комнату на восточной сторонѣ виллы, въ одинъ изъ двухъ флигелей, выступавшихъ изъ фасада. Дверь она заперла, но боковое окно, выходившее на балконъ со стороны озера, было открыто, и на этомъ балконѣ слышались легкіе шаги. Льюси вскочила съ постели и тихонько пробралась къ окну. Деревянные ставни были задвинуты только на половину, и въ скважину Льюси увидѣла странную картину.
   На порогѣ стеклянной двери, ведущей изъ дома на террасу, сидѣла Алиса Мэнистей.- Голова ея была откинута къ стѣнѣ, а руки сжаты на колѣняхъ. Ея великолѣпные волосы разсыпались по плечамъ, и въ этомъ странномъ смѣшанномъ освѣщеніи зари и луннаго свѣта еще сильнѣе выдѣлялась рѣзкая бѣлизна ея лица и длинныхъ исхудалыхъ рукъ, которыя выступали изъ ея чернаго пеньюара.
   Спала ли она? Льюси пристально всматривалась въ нее, затаивъ дыханіе. Нѣтъ!-- большіе глаза были широко раскрыты, хотя Льюси казалось, что они ничего не видятъ.
   Минута проходила за минутой. Фигура сидѣла на террасѣ неподвижно. По обѣимъ сторонамъ ея высились двѣ статуи -- пара разбитыхъ нимфъ, луна придавала имъ грацію и поэзію, которыхъ недоставало имъ при дневномъ освѣщеніи. Казалось, онѣ кротко и съ удивленіемъ смотрѣли на женщину у своихъ ногъ, на существо, столь не похожее на нихъ самихъ; а между тѣмъ изъ сада лилось благоуханіе, насыщенное запахомъ розъ и влагою росы.
   Вдругъ Льюси почудилось, что неподвижное лицо съ его безпокойными глазами точно пробудилось, глаза обернулись къ ней, пронизываютъ комнату -- преслѣдуютъ ее. Фигура зашевелилась, и послышался звукъ тихо произнесенныхъ словъ. Окно Льюси было недосягаемо съ террасы; но подъ вліяніемъ паническаго ужаса, она бросилась къ ставнямъ, затворила ихъ и заперла на задвижки такъ тихо, какъ только могла, хотя и не безъ нѣкотораго шума. Затѣмъ она поспѣшила къ своей кровати и спряталась въ нее. Сердце ея усиленно билось отъ страха, который она не могла ни объяснить себѣ, ни побороть.
  

X.

   -- Дорогая лэди, съ ней рѣшительно ничего нельзя подѣлать. Она не желаетъ уступить ни одной Іоты, и я тоже не могу. Одно только для меня теперь ясно: недугъ прогрессируетъ и, къ несчастью, прогрессируетъ очень сильно.
   Мэнистей увлекъ свою кузину въ садъ, и они прохаживались по аллеямъ. Съ послѣдними словами онъ обернулся къ ней съ серьезнымъ многозначительнымъ выраженіемъ.
   Поводомъ посѣщенія Алисы оказалось именно то, что предполагалъ Мэнистей. Сестра пріѣхала въ Маринату затѣмъ, чтобы убѣдить своего брата, какъ одного изъ опекуновъ, ходатайствовать о переведеніи нѣкоторой части ея денегъ на имя французскаго художника Октава Вашеро, съ которымъ, какъ она спокойно призналась, ея связываетъ неразрывное расположеніе, хотя она и не намѣревается никогда не только выходить за него замужъ, но даже видаться съ нимъ особенно часто. "Я никогда не окажу ему плохой услуги -- сдѣлаться его женой,-- объявила она, глядя на брата своими широко раскрытыми печальными глазами.-- Но для меня деньги безполезны. А онъ молодъ и можетъ употребить ихъ въ дѣло". Мэнистей освѣдомился, извѣстно ли этому джентльмену то, что она предполагаетъ сдѣлать. Алиса отвѣчала, что если деньги будутъ формально утверждены за нимъ, то онъ, вѣроятно, приметъ ихъ: гордость не позволяетъ ему постоянно брать небольшія суммы непосредственно изъ ея рукъ. Если перевести на него извѣстную сумму, то онъ возьметъ ее, какъ даръ своему генію. Это будетъ даръ обществу, а не ему. Его великія идеи получатъ возможность осуществленія. Хотя Мэнистею, который былъ въ своемъ родѣ столь же горячъ, какъ и сестра, было крайне трудно сдерживать себя, выслушивая все это, тѣмъ не менѣе онъ выказалъ терпѣніе, приводилъ сестрѣ всевозможные доводы, предлагалъ даже собственныя деньги для временнаго удовлетворенія нуждъ г-на Вашеро. Но все это ни къ чему не повело и кончилось тѣмъ, что онъ отказался отъ всякаго содѣйствія ея плану, который, такимъ образомъ, рушился самъ собой. Отецъ ихъ, прекрасно сознававшій всю эксцентричность своей дочери, сдѣлалъ въ завѣщаніи распоряженіе, чтобы ея часть находилась въ рукахъ двухъ опекуновъ, изъ которыхъ однимъ являлся ея братъ, безъ согласія котораго она не могла бы касаться капитала.
   -- Она всегда считала это распоряженіе чудовищнымъ,-- сказалъ Мэнистей,-- и я теперь понимаю, какъ ее оскорбляетъ и задѣваетъ за живое необходимость прибѣгать ко мнѣ въ этомъ дѣлѣ. Я не удивляюсь этому, но не могу ничего сдѣлать: тутъ, къ несчастью, вопросъ долга, который мнѣ пришлось взять на себя ради отца. Да къ тому же, если бы даже я и согласился, то другой опекунъ -- одинъ нашъ старый кузенъ -- никогда бы не далъ своего согласія. Такимъ образомъ, отъ меня одного ей мало пользы. Тѣмъ не менѣе меня приводитъ въ страшное отчаяніе, когда я вижу, какое дѣйствіе производить на нее сопротивленіе съ моей стороны.
   -- Я видѣла вчера: она, должно быть, плакала вечеромъ,-- сказала Элиноръ.
   Ея слова вызвали волненіе въ Мэнистеѣ.
   -- Она начала плакать еще во время нашего разговора. И думаю, что проплакала большую часть ночи,-- проговорилъ онъ съ искренней грустью.-- Такое животное -- этотъ Вашеро!
   -- Почему она не выходитъ за него замужъ?
   -- По самымъ благороднымъ побужденіямъ. Она знаетъ, что разсудокъ ея, не совсѣмъ нормаленъ, и не хочетъ подвергать риску человѣка.
   Глаза ихъ встрѣтились въ быстромъ сочувственномъ взглядѣ. Она видѣла, что его поэтическая чуткость, всѣ его романтическіе и драматическіе элементы пробуждены, приведены въ движеніе положеніемъ его сестры. Какимъ тонкимъ, глубоко проницательнымъ критикомъ могъ онъ быть по отношенію всѣхъ на свѣтѣ, за исключеніемъ лишь одного лица!
   -- Это самое странное помѣшательство,-- сказалъ Мэнистей.-- Многіе сочли бы, что это не болѣе, какъ сумасбродство воображенія, если бы только не знали того, что знаю я. Въ прошлый вечеръ она сказала мнѣ, что представляетъ изъ себя не одно лицо, а цѣлыхъ два, и это другое есть ея братъ, который ничуть не похожъ на меня и постоянно подсказываетъ ей, что она должна дѣлать и чего не должна. Она совершенно спокойно называетъ его "мой братъ Джонъ" или "мой небесный братъ" Она говоритъ, что очень часто онъ продѣлываетъ крайне странныя вещи, которыхъ она не понимаетъ; что онъ повѣряетъ ей удивительныя тайны и что онъ величайшій поэтъ изъ всѣхъ, какіе только нынѣ существуютъ. Она говоритъ, что впервые увидала его такимъ образомъ, отдѣльно отъ себя, однажды въ Венеціи, когда одна изъ ея подругъ пришла навѣстить ее въ отелѣ. Она вышла изъ дому съ этой подругой, или ей только показалось, что она вышла, но затѣмъ вдругъ замѣтила, что лежитъ на своей постели, а другая Алиса,-- Джонъ. И собой онъ совсѣмъ какъ она, за исключеніемъ глазъ. Надо видѣть загадочность ея лица, когда она такъ говоритъ, но выражается она часто необыкновенно поэтично. Я даже завидую ея выбору словъ, ея фразамъ. Раза два мнѣ даже пришла въ голову мысль, что она обладаетъ именно всѣмъ тѣмъ, чѣмъ я желалъ бы обладать въ этомъ отношеніи. Если бы человѣкъ могъ произвольно сходить съума, онъ былъ бы способенъ писать великолѣпныя книги.
   Онъ обернулся къ своей собесѣдницѣ съ какимъ-то дикимъ блескомъ въ голубыхъ глазахъ, который, будучи сопоставленъ съ предметомъ разговора и съ его физическимъ сходствомъ съ сестрой, вызвалъ какой-то непріятный трепетъ во всемъ существѣ Элиноръ. Тѣмъ не менѣе, какъ она хорошо знала, въ самой основѣ существа Мэнистея былъ заложенъ громадный запасъ нормальныхъ свойствъ, или вѣрнѣе -- запасъ непоколебимаго здраваго смысла, который до сей поры не давалъ развиваться тому началу, которое въ немъ самомъ сказалось сумасбродствомъ, а въ сестрѣ его -- сумасшествіемъ.
   И какъ разумно и горячо и съ какой добротой заговорилъ онъ дальше о сестрѣ! Онъ повѣрилъ кузинѣ, что взглядъ его на общее состояніе Алисы измѣнился; что тѣ симптомы, о которыхъ его ранѣе предупреждали, совѣтуя держаться на сторожѣ,-- что симптомы эти, по его мнѣнію, теперь появились; вслѣдствіе этого онъ написалъ въ Римъ къ одному спеціалисту и просилъ его пріѣхать посмотрѣть Алису на слѣдующій же день. Онъ надѣется безъ особой борьбы уговорить ее подчиниться на извѣстное время медицинскому надзору и лѣченію.
   -- Я сознаю, что это какъ бы заговоръ противъ нея,-- сказалъ онъ не безъ волненія,-- но зашло слишкомъ далеко: она. не безопасна для себя и для другихъ. Самое тревожное -- это ночныя блужданія, которыя она себѣ усвоила. Слышали вы сегодняшнюю ночь?
   -- Сегодняшнюю ночь?-- проговорила Элиноръ съ изумленіемъ.
   -- Меня предупредила объ этомъ Дальгетти,-- сказалъ Мэнистей.-- И между тремя и четырьмя часами мнѣ показалось, что я слышу шаги гдѣ-то въ направленіи Альбанской террасы. Я прокрался черезъ гостиную въ библіотеку и увидалъ Алису сидѣвшей, на порогѣ стеклянной двери, съ такимъ видомъ, какъ будто она превратилась въ мраморъ и при этомъ пристально смотрѣла на комнату миссъ Фостеръ. Къ своему облегченію, я, впрочемъ, разсмотрѣлъ, что окна и ставни у миссъ Фостеръ были плотно затворены. Но я чувствовалъ, что мнѣ не слѣдовало оставлять Алису тутъ. Я нарочно стукнулъ чѣмъ-то въ библіотекѣ, чтобы предупредить ее о моемъ присутствіи, и затѣмъ вышелъ къ ней. Она не выказала никакого удивленія, равно какъ и я. Я пригласилъ ее посмотрѣть на восходъ солнца, разливавшійся надъ Кампаньей; она не противилась, и я повелъ ее черезъ свою комнату и черезъ гостиную на другой балконъ. Зрѣлище было, дѣйствительно, великолѣпное и. сначала доставило ей удовольствіе -- она сказала по этому поводу нѣсколько фразъ со своей обычной изысканностью и силой выраженія. Затѣмъ, въ одно мгновеніе, какъ будто пелена спустилась ей на глаза. Опять вернулся этотъ безумный, отчаянный взглядъ, она вспомнила, что ненавидитъ меня, что я сталъ ей поперекъ дороги. Однако, мнѣ удалось уговорить ее вернуться къ себѣ въ комнату. Я пообѣщалъ, что сегодня буду имѣть съ ней болѣе длинный разговоръ. И когда она притворила за собой дверь въ эту стеклянную галлерею -- вы знаете?-- я отыскалъ ключъ отъ этой двери и заперъ ее накрѣпко съ наружной стороны. Это единственный къ ней доступъ; другой входъ черезъ комнату, гдѣ спала Дальгетти; я дорого бы далъ тогда, чтобы, предупредить Дальгетти, но побоялся на это рискнуть. Она не слыхала, какъ Алиса прошла черезъ галлерею; но раньше она говорила мнѣ, что малѣйшій шумъ въ ея собственной комнатѣ будитъ ее. Такимъ образомъ, я успокоился и отправился спать. Элиноръ! какъ вы думаете, видѣлъ или слышалъ что нибудь этотъ ребенокъ?
   -- Льюси Фостеръ? Я ничего не замѣтила.
   Это имя, произнесенное даже ею самою, коснулось Элиноръ, какъ грозный голосъ судьбы. Ей казалось теперь, какъ будто каждый разговоръ ведетъ къ ней,
   -- Она сегодня сама на себя не похожа, развѣ вы не находите?-- спросилъ Мэнистей съ безпокойствомъ.
   -- Очень возможно, что она схватила небольшую лихорадку въ Нэми. Но она скоро пройдетъ.
   -- Ну, хорошо, а теперь,-- сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія,-- какъ устроимся мы сегодня? Мнѣ предстоитъ другая сцена съ Алисой, я полагаю. Я не вижу возможности этого избѣжать. А вы этимъ временемъ не задержите ли миссъ Фостеръ здѣсь,-- онъ указалъ на садъ,-- гдѣ-нибудь въ сторонѣ?
   -- Мнѣ слѣдуетъ подумать и о тетѣ Патти,-- сказала Элиноръ поспѣшно.
   -- Ахъ, милая тетя Патти!-- да, захватите и ее съ сюда. Я прекрасно вижу, что Алиса уже замѣтила миссъ Фостеръ. Она задала мнѣ нѣсколько вопросовъ по ея поводу. Невинность и свѣжесть этой дѣвушки притягиваютъ на себѣ, какъ магнитъ, ея душу, измученную печалью и тоскою. Моя бѣдная Алиса! Если бы только я могъ сдѣлать для нея что либо больше! Если бы я это могъ.
   Онъ разсѣянно прохаживался по аллеѣ, заложивъ руки за спину, и на его лицѣ отражалась мучительная работа.
   Элиноръ была растрогана. Она сдѣлала все, что могла, чтобы только разсѣять его опасенія, обѣщала ему свою помощь, не съ прежней горячностью, но съ родственной добротой. И его подвижная, какъ ртуть, натура скоро перешла въ другое настроеніе -- онъ весь ободрился надеждами, что докторъ все прекрасно уладитъ, что Алиса согласится отдать себя подъ надлежащее попеченіе,-- словомъ, кризисъ разрѣшится благополучно и не далѣе какъ въ двадцать четыре часа.
   -- Ну, а пока все это устроится, чего намъ слѣдуетъ держаться въ теченіе этого дня?-- сказала Элиноръ.
   -- О! нами должны руководить обстоятельства. А другъ друга мы вѣдь понимаемъ? Элиноръ! какая вы для меня поддержка! какая добрая помощница!
   Она внутренно содрогнулась. Дѣйствительно, это была правда: она прошла черезъ много непріятныхъ часовъ съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхала Алиса Мэнистей, которую нѣсколько разъ оставляли на ея попеченіи, между тѣмъ какъ она втайнѣ питала невыразимый страхъ передъ сумасшедшими. Однако, до сей поры Мэнистей не выказывалъ ей особой благодарности, и его теперешняя признательность оказалась ей немного запоздалой. Она улыбнулась и, такъ сказать, отложила ее въ сторону.
   Мэнистей въ это утро снова велъ споры съ сестрой, а другія три леди, всѣ три молчаливыя и встревоженныя, работали и читали въ саду. Льюси мысленно обсуждала, слѣдуетъ ли ей разсказать о томъ, что она видѣла прошлую ночь. Ея инстинктъ подсказывалъ, что не слѣдуетъ причинять другимъ ненужныхъ хлопотъ. Что, въ самомъ дѣлѣ, была за бѣда сидѣть на открытомъ воздухѣ въ итальянскую майскую ночь? Нѣтъ, она не станетъ увеличивать общей тревоги. Къ тому же она испытывала какую-то странную слабость и боязнь передъ всякимъ усиліемъ -- даже усиліемъ говорить. Какъ угадала Элиноръ, она получила легкую лихорадку въ Нэми, симптомы которой, какъ, это обыкновенно бываетъ въ Италіи, носили малярійный характеръ. Она ощущала маленькій ознобъ и истому и какое-то непреодолимое желаніе лежать или сидѣть покойно. Тетя Патти прописала ей хининъ и слѣдила за ней материнскимъ окомъ. По ея мнѣнію, не было ничего, о чемъ бы слѣдовало тревожиться.
   По прошествіи двухъ часовъ, Мэнистей вышелъ изъ своего кабинета, крайне разстроенный, а Алиса заперлась въ своей комнатѣ. Мэнистей пригласилъ Элиноръ пройтись съ нимъ по одной изъ отдаленныхъ аллей.
   Когда подали завтракъ, Алиса не явилась. Дальгетти пришла передать ея извиненіе, которое Мэнистей выслушалъ молча.
   Тетя Патти пошла, было, освѣдомиться, все ли имѣетъ ихъ гостья, что для нея нужно, но почти въ ту же минуту вернулась обратно съ нервно дрожащими губами.
   -- Алиса не пожелала меня видѣть,-- сказала она Мэнистею.
   -- Намъ слѣдуетъ оставить ее въ покоѣ,-- сказалъ онъ поспѣшно.-- Дальгетти позаботится о ней.
   Завтракъ прошелъ подъ гнетомъ тревоги. Впервые Мэнистей старался поддержать разговоръ, но безъ успѣха.
   Когда дамы покидали столовую, онъ остановилъ Льюси.
   -- Не будетъ для васъ теперь слишкомъ жарко въ саду? Вы ничего не имѣете противъ того, чтобы туда вернуться?
   Льюси сходила за своей шляпой. Ей надо было пройти только одну коротенькую, залитую солнцемъ тропинку, которая непосредственно вела въ густую тѣнь дубовъ, куда въ. это время дня уже начинало проникать первое дуновеніе морского вѣтра съ западной стороны. Мэнистей помогъ ей отнести книги и поставилъ для нея стулъ. Затѣмъ онъ оглянулся кругомъ, есть ли кто по близости. Два садовника косили траву въ центральной части сада и всегда могли услышать ея зовъ.
   -- Тетушка моя и миссисъ Бургоинъ скоро къ вамъ присоединятся,-- сказалъ онъ.-- Вы не боитесь остаться одна?
   -- Пожалуйста, не безпокойтесь обо мнѣ!-- воскликнула Льюси.-- Я такъ боюсь, что васъ стѣсняю!
   -- Завтра все устроится,-- произнесъ онъ, слѣдуя теченію своихъ мыслей.-- Могу я просить васъ, чтобы вы теперь побыли здѣсь?
   Онъ наклонился къ ней съ самой изысканной и обаятельной любезностью.
   Оставшись одна, она принялась раздумывать надъ многими вопросами и, между прочимъ, надъ этими новыми къ ней отношеніями хозяина дома,-- отношеніями, которыя совершенно изгладили изъ памяти ея первыя впечатлѣнія; затѣмъ мысли ея направились къ Алисѣ Мэнистей съ какой-то неотвязностью, которой вѣроятно способствовала удушливая жара и ея собственное легкое лихорадочное состояніе, и сосредоточились на событіяхъ сегодняшней ночи и на томъ, что могли означать собою состояніе и поведеніе этой бѣдной леди? Выраженіе миссисъ Бургоинъ "сумасшедшая" она поняла въ общемъ смыслѣ, подъ которымъ подразумѣвалась эксцентричность и вообще извѣстный темпераментъ. Но было очевидно, что всѣ они весьма встревожены и все вообще въ высшей степени странно и таинственно. Воспоминаніе объ обращенномъ къ ней при лунномъ освѣщеніи лицѣ Алисы заставило ее содрогнуться. Она старалась не думать о немъ, но оно какъ бы преслѣдовало ее.
   Нервы ея находились не въ нормальномъ состояніи, и здѣсь, въ прохладномъ полусвѣтѣ, смутные парализующіе страхи закрадывались въ ея существо, хотя она и стыдилась этихъ страховъ. Одну минуту ей ужасно захотѣлось вернуться къ своимъ друзьямъ на виллу и помочь чѣмъ нибудь. Но въ слѣдующій моментъ она сообразила, что лучшую помощь, какую она можетъ имъ оказать -- это остаться здѣсь. Она хорошо видѣла, что являлась для нихъ заботой, налагающей отвѣтственность.
   -- Если это продолжится, я должна уѣхать,-- сказала она себѣ твердо:-- разумѣется, должна уѣхать!
   Но при мысли объ отъѣздѣ, слезы подступили къ ея глазамъ. Самое большее оставалось какихъ-нибудь двѣ недѣли, какъ ихъ общество само собою разстроится, и онѣ съ тетей Патти поѣдутъ въ Валломброзу.
   Она взяла книгу, лежавшую у ней на колѣняхъ. Это была изящная поэма на римскомъ діалектѣ, гдѣ описывался безсмертный Гарибальди послѣ 49 года. Но, пробѣжавъ нѣсколько строкъ безъ всякаго вниманія, она снова опустила книгу. Одна изъ причинъ, побудившихъ ее приняться за чтеніе подобныхъ вещей -- горячій протестъ и антагонизмъ -- казалось, теперь совершенно исчезла.
   Въ это время тетя Патти, Элиноръ и Мэнистей держали совѣтъ въ диванной тети Патти, маленькой комнаткѣ въ юго-западномъ углу дома: Она выходила въ гостиную, окна же были обращены на Кампанью.
   А въ сѣверо-восточной сторонѣ виллы горничная Алисы Мэнистей, Дальгетти, сидѣла и шила въ проходной комнатѣ, изъ которой одна дверь вела въ ту стеклянную галлерею, о которой Мэнистей говорилъ Элиноръ, а рядомъ съ этой дверью находилась другая, которая была полуоткрыта и вела въ библіотеку Мэнистея. Стеклянный корридоръ или оранжерея вела къ выходной лѣстницѣ и въ садъ, какъ разъ мимо оконъ библіотеки.
   Дальгетти была особа среднихъ лѣтъ, крѣпко сложенная шотландка, съ высокимъ лбомъ и песочнаго цвѣта волосами, причесанными очень фешенебельно. Лицо у нея было худощавое, покрытое веснушками, и носило выраженіе не то проницательности, не то самодовольства. Она, очевидно, думала о чемъ-то другомъ, а не о (своемъ шитьѣ. Глаза ея постоянно переходили отъ одной двери къ другой, а губы были крѣпко поджаты, что выражало извѣстную озабоченность.
   Мысли ея, дѣйствительно, были сосредоточены на непріятныхъ вопросахъ. Прежде всего она размышляла надъ свойствами снадобья, рекомендованнаго недавно, какъ успокоивающее средство, для ея госпожи. Дальгетти казалось, что дѣйствіе этого лѣкарства было скорѣе плохое, нежели хорошее, или же оно дѣйствовало различно: то возбуждало, то успокоивало. Тѣмъ не менѣе, миссъ Алиса принимала его. Возвратившись въ свою комнату послѣ разговора съ братомъ, она сперва разразилась рыданіями, затѣмъ, послѣ долгаго безпокойнаго хожденія взадъ и впередъ, схватилась руками за голову, какъ бы въ припадкѣ отчаянія, и попросила Дальгетти дать ей новаго лѣкарства.-- Я должна лечь и заснуть... непремѣнно "заснуть" -- сказала она,-- иначе... И остановилась, глядя на Дальгетти съ такимъ страдальческимъ безумнымъ выраженіемъ, что сердце служанки замерло. Однако, она попробовала припрятать новое лѣкарство, но миссъ Алиса вошла въ такую необузданную ярость отъ того, что ей противорѣчили, что ничего больше не оставалось, какъ уступить. Когда въ ея комнатѣ все затихло, Дальгетти возымѣла надежду, что, быть можетъ, на этотъ разъ лѣкарство окажетъ услугу, и бѣдная леди проснется болѣе спокойной.
   Ей, безъ сомнѣнія, становилось хуже -- значительно хуже. Служанка старалась угадать истину по разговорамъ м-ра Мэнистея и предчувствовала приближеніе какого-то важнаго момента. Очень возможно, что ее скоро разлучать съ ея госпожей; мысль эта угнетала ее, и не только потому, что она успѣла полюбить свою жалкую обязанность, а потому еще, что была женщиной нѣсколько лѣнивой и небрежной. Съ миссъ Алисой было, разумѣется, трудно справляться; но въ то же время она не была взыскательна, какъ относительно времени, такъ и качества работы; кромѣ того, у нея всегда была пропасть денегъ, и она любила переѣзжать съ мѣста на мѣсто. Всѣ эти условія соотвѣтствовали вкусамъ служанки, и она знала, что не скоро ей удастся найти постъ, столь подходящій.
   Раздался электрическій звонокъ. Альфредо ввелъ посѣтителя, и Дальгетти увидала высокаго священника, который вошелъ и остановился въ библіотекѣ. Это былъ старикъ, съ прекрасными голубыми глазами и, какъ показалось Дальгетти, крайне застѣнчивый и нервный на видъ.
   Альфредо пошелъ спросить у м-ра Мэнистея, можетъ ли онъ принять его. Незнакомецъ продолжалъ стоять, потирая свои длинныя костлявыя руки и оглядываясь кругомъ съ робостью птицы.
   Альфредо возвратился и повелъ священника въ гостиную.
   Не прошло пяти минутъ, какъ показался м-ръ Мэнистей. Онъ шелъ черезъ библіотеку и остановился въ дверяхъ той проходной комнаты, гдѣ сидѣла служанка.
   -- Все ли въ порядкѣ, Дальгетти?-- спросилъ онъ шепотомъ и наклоняясь къ ней.
   -- Мнѣ кажется... я надѣюсь, что она спитъ, сэръ,-- сказала служанка ему на ухо.-- Я ничего не слышу, вотъ уже съ полъ часа.
   Мэнистей какъ будто весь оживился; онъ повторилъ свой наказъ о бдительности и вернулся въ гостиную. Дальгетти слышала его голосъ въ отдаленіи, уже смѣшаннымъ съ голосами священника и м-съ Бургоинъ.
   Немного погодя, раздался другой звонокъ. На этотъ разъ оказалось, что эта была какая-то леди изъ Рима, старый другъ и родственница тети Патти.
   Тетя Патти, очень блѣдная и растерянная, суетливо вышла ей на встрѣчу.
   Поздоровавшись съ гостьей, миссъ Мэнистей притворила дверь въ корридоръ, гдѣ сидѣла Дальгетти за своимъ шитьемъ, и за разговоромъ этихъ лэди ей уже не было слышно голосовъ въ гостиной.
   Теперь ей ничего не оставалось для развлеченія, кромѣ стеклянной двери, ведущей на балконъ съ видомъ на озеро. Было жарко и она устала шить; а балконъ былъ въ глубокой тѣни и съ озера туда доносилась пріятная прохлада. Дальгетти взглянула на дверь комнаты своей хозяйки и одну минуту прислушивалась. Все было тихо.
   Она положила свою работу и прокралась черезъ стеклянную галлерейку на обширный каменный балконъ.
   Тутъ до слуха ея донеслись съ дороги смѣшанные звуки пѣнія и возгласовъ, а изъ столовой выбѣжалъ Альфредо и присоединился къ ней.
   -- Pesta!-- сказалъ онъ, кивая ей съ дружескимъ покровительствомъ и такимъ тономъ, какъ бы говорилъ съ ребенкомъ:-- Festa!
   И взору Дальгетти представилась тянувшаяся вдоль дороги цѣлая вереница повозокъ, украшенныхъ зелеными вѣтвями и наполненныхъ поющими людьми. Въ каждой повозкѣ сидѣла цѣлая толпа дѣвушекъ, одѣтыхъ ярко -- въ красное, бѣлое, оранжевое, голубое и т. д.
   Альфредо пытался объяснить ей, что это римляне, которые, посѣтивъ церковь "Madone del Divine amore" въ долинѣ, ѣдутъ теперь веселиться въ Альбаано, гдѣ проведутъ весь вечеръ. По его мнѣнію, дѣло тутъ было не столько въ "divine amore", какъ въ "amore di vini", и ему страшно хотѣлось, чтобы англичанка поняла его каламбуръ. Она смѣялась, притворяясь, что понимаетъ, и пускала въ ходъ весь свой скудный запасъ итальянскихъ словъ. Она находила Альфредо пресмѣшнымъ, но хорошенькимъ маленькимъ человѣчкомъ, чѣмъ-то въ родѣ заводной игрушки, механизмъ которой ей непонятенъ. Но какъ ни какъ, онъ все-таки былъ мужчина -- и время проходило незамѣтно.
   Прошло минутъ десять. Она вдругъ вспомнила о своихъ обязанностяхъ и устремилась черезъ стеклянную галлерейку на свой прежній постъ. Она приложила ухо къ дверямъ миссъ Элисъ; тамъ не было слышно ни звука, и она принялась за свое шитье.
   Между тѣмъ Мэнистей и Элиноръ были заняты отцомъ Бенеке. Бѣдный священникъ явился полный мучительной тревоги, которая перешла всякіе границы, какъ только рука Мэнистея очутилась въ его рукѣ.
   -- Вы получили мое письмо?-- проговорилъ онъ поспѣшно.-- Ну, вотъ: я покорился два дня тому назадъ. Они предложили мнѣ написать письмо на томъ условіи, что ничего не будетъ опубликовано, кромѣ факта самаго отреченія. Иначе -- я не соглашался. Они обѣщали мнѣ, что письмо будетъ носить частный характеръ. Сами же они ничего не напишутъ отъ себя. Я написалъ требуемое письмо: подобно сыну отдалъ себя въ руки святого отца. И что же?-- сегодня утромъ вижу свое письмо -- все цѣликомъ -- въ "Osservatore Romano"! Завтра -- объ этомъ я и пришелъ вамъ оказать -- я беру его назадъ. Я отрекаюсь отъ своего отреченія!
   Онъ поднялся, его голубые глаза блестѣли. Видно было, что глаза эти опухли отъ усталости и безсонныхъ ночей, и вообще на всемъ этомъ человѣкѣ отразилось гибельное дыханіе скорби и годовъ послѣ того дня, какъ они видѣлись въ церкви св. Петра.
   Мэнистей съ минуту молча смотрѣлъ на него, затѣмъ сказалъ:-- Мнѣ очень грустно, сердечно, сердечно грустно!
   Элиноръ подумала, что, быть можетъ, они оба желали бы остаться одни, и повернулась, чтобы уйти. Священникъ замѣтилъ это.
   -- Не покидайте насъ, сударыня, изъ за меня! У меня нѣтъ секретовъ, и я знаю, что вамъ къ тому же извѣстно кое что изъ моей несчастной исторіи; но, быть можетъ, я, съ своей стороны, явился не во время, быть можетъ, я васъ стѣсняю?
   Онъ растерянно и въ смущеніи оглядывался кругомъ. Элиноръ ясно видѣла, что онъ явился къ Мэннетею въ состояніи, подобномъ лунатизму, когда человѣкъ не сознаетъ окружающаго. Съ своей стороны, она и Мэнистей, стоя передъ нимъ, положительно забыли, что видятъ передъ собою тѣлесное существо: они ощущали только угнетающее впечатлѣніе его оскорбленнаго духа, который борется со смертоноснымъ зломъ.
   -- Пойдемте и сядемъ,-- сказала она ему и отвела его въ кресло. Затѣмъ она вышла въ сосѣднюю комнату, налила чашку кофе и принесла ему. Онъ принялъ эту чашку своей дрожащей рукой и оставилъ ее нетронутою возлѣ себя. Онъ поднялъ глаза на Мэнистея и началъ въ подробностяхъ разсказывать все, что случилось съ нимъ, со времени того письма, въ которомъ онъ сообщалъ своему другу о неизбѣжности своего осужденія.
   Ничто не могло быть трогательнѣе того, какъ онъ безраздѣльно былъ поглощенъ своимъ горемъ, совершенно не допуская, чтобы онъ могъ не встрѣтить полнаго сочувствія въ Мэнистеѣ. Элиноръ, сопоставляя его трагическую простоту съ плохо скрытымъ нетерпѣніемъ и раздраженностью Мэнистея, не могла не жалѣть ихъ обоихъ. Надо же было этому бѣдному отцу Бенеке придти со своимъ горемъ къ Мэннетею именно въ этотъ ужаснѣйшій изо всѣхъ дней!
   Не было возможности не принять его. Онъ пришелъ къ нимъ изъ Рима, какъ на богомолье, и нельзя было отослать его обратно. Но она хорошо знала, что слухъ Мэнистея все время ловилъ каждый звукъ со стороны комнаты сестры; его тревога, дѣйствительно, сказывалась въ каждомъ его движеніи, когда, онъ повертывалъ голову, чтобы лучше прислушаться.
   Наконецъ, онъ всталъ и, проговоривъ торопливо: "извините меня на минуту",-- оставилъ комнату.
   Отецъ Бенеке замолчалъ, губы его слегка дрожали. Его нѣсколько смущало, что онъ остался одинъ съ м-съ Бургоинъ. Онъ сидѣлъ, расправляя себѣ рясу на колѣняхъ и давая лишь односложные отвѣты на вопросы, которые ему задавала Элиноръ. Но ея сочувствіе, быть можетъ, совершенно невѣдомо для него самого, заставило раскрыться его душу. Когда Мэнистей возвратился, отецъ Бенеке уже говорилъ быстро и свободно -- къ нему вернулось его обычное краснорѣчіе. Онъ былъ родомъ изъ южной Германіи, но говорилъ на изысканномъ литературномъ англійскомъ языкѣ. Его легкія запинки и небольшіе промахи порой имѣли у него особую прелесть, подобно тому, какъ иногда недостатки яснѣе говорятъ о чистотѣ души, нежели самыя ея добродѣтели. Волненіе его достигло апогея.
   -- Мое отреченіе, видите ли, т. е. самый фактъ его, совершенно не касался обстоятельствъ моего дѣла. Но письмо обязательно будетъ невѣрно истолковано: оно выдастъ всѣ обстоятельства. А на это я не имѣю права. Вы понимаете? Я думалъ о папѣ -- объ этомъ старомъ человѣкѣ; они сказали, что онъ крайне огорченъ, что святой отецъ страдаетъ, не спитъ ночей -- изъ за меня! И вотъ, я написалъ отъ всего сердца -- какъ сынъ.И вдругъ, сегодня утромъ это письмо! Посмотрите, я принесъ вамъ Osservatore Romano.-- Это безсовѣстно! жестоко!-- не по отношенію ко мнѣ -- нѣтъ! для меня все это лестно,-- но для истины, для нашей идеи. Я не могу этого вынести! Я беру его назадъ. Я беру на.себя всѣ послѣдствія.
   И дрожащими руками онъ вынулъ скомканное письмо изъ своего кармана и подалъ его вмѣстѣ съ газетой Мэнистею.
   Мэнистей прочелъ письмо и возвратилъ его, нахмуривъ брови.
   -- Да, съ вами, безъ сомнѣнія, возмутительно поступили. Но разсчитали ли вы, чего это будетъ вамъ стоить? Вы знаете мою точку зрѣнія. Для меня это не болѣе, какъ большая игра, а самъ я -- только зритель. Интеллектуально я весь на вашей сторорѣ; стратегически же -- я за нихъ. Они не могутъ ничего уступить. Малѣйшая брешь -- и потокъ прорвется. А затѣмъ получится хаосъ.
   -- Но вѣдь это потокъ истины!-- сказалъ старикъ, поднимая глаза на Мэнистея. На его исхудалыхъ щекахъ горѣлъ большимъ пятномъ нѣжный румянецъ. Горячій пылъ свѣтился въ его глазахъ.
   Мэнистей пожалъ плечами, опустилъ глаза въ землю и одну минуту сидѣлъ молча въ угрюмомъ размышленіи. Элиноръ смотрѣла на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ. Никогда еще не видѣла она его такимъ.
   Странно было, однако, что самъ отецъ Бенеке нисколько не былъ пораженъ видомъ Мэнистея. Съ самаго начала онъ инстинктивно прибѣгалъ въ немъ не какъ къ памфлетисту, а къ человѣку. Мэнистей былъ искрененъ съ нимъ, даже жестокъ. Но тѣмъ не менѣе, чуткій и сильный разумомъ старикъ немедленно постигъ основную суть мыслей этого англичанина. Также было ясно, что его собственное абсолютное безкорыстіе, его поэтическое и страстное уклоненіе отъ всего, что связано съ личнымъ чувствомъ и честолюбіемъ, дѣлало изъ него какое-то чудо въ глазахъ Мэнистея, съ его менѣе чистой и двойственной натурой. Между ними съ самаго начала зародилось какое-то мистическое влеченіе другъ къ другу, такъ что Мэнистей, даже въ минуты своего наиболѣе сварливаго настроенія, проявлялъ что-то сыновнее въ своемъ обращеніи съ этимъ старикомъ.
   Элиноръ и на себѣ часто испытывала это очарованіе. Однако, сегодня оба они -- и она, и Мэнистей -- испытывали въ душѣ столько скрытаго, лихорадочнаго безпокойства, что чистый идеализмъ стараго священника и его душевная трагедія казались почти невыносимыми. Ни одинъ изъ нихъ, по различнымъ и затаеннымъ причинамъ, не находилъ отвѣтовъ, и для нихъ обоихъ было безконечнымъ облегченіемъ, когда старикъ поднялся, чтобы уйти.
   Они проводили его черезъ библіотеку въ стеклянную галлерею.
   -- Извѣщайте меня обо всемъ,-- сказалъ Мэнистей, пожимая ему руку,-- и напишите, если окажется, что я могу въ чемъ нибудь помочь.
   Элиноръ тоже сказала ему на прощаніе нѣсколько сочувственныхъ словъ. Въ отвѣтъ на это священникъ поклонился ей со степенной учтивостью.
   -- Все совершится такъ, какъ захочетъ Господь,-- сказалъ онъ кротко и удалился въ печальной задумчивости.
   Элиноръ осталась одна. Она подняла руки и крѣпко прижала ихъ къ своей груди.-- Его заставляютъ страдать такіе возвышенные вопросы,-- сказала она себѣ съ страстной тоской,-- между тѣмъ какъ я?...
   Мэнистей торопливо вернулся съ подъѣзда и прошелъ черезъ библіотеку въ прилегающую къ ней комнату. Когда онъ увидалъ тамъ Дальгетти, все еще мирно сидѣвшую за своимъ шитьемъ, то его тревожный взглядъ снова прояснился.
   -- Все ли благополучно?-- спросилъ онъ у нее.
   -- Она ни разу не пошевелилась, сэръ. Давно уже миссъ Алиса такъ не спала. Въ концѣ концовъ, это лѣкарство, кажется, начинаетъ ей приносить пользу.
   -- Ну, что же, Элиноръ, не пойти-ли намъ посмотрѣть на миссъ Фостеръ?-- сказалъ онъ, вернувшись къ ней.
   Они вышли въ садъ съ бодрымъ видомъ. Тайное опасеніе немедленнаго и бурнаго взрыва, которое тяготѣло надъ Мэнистеемъ съ утра, теперь улеглось, и онъ съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя свѣжій воздухъ.
   Однако, когда они повернули въ аллею съ разбитымъ бюстомъ Домиціана, Мэнистей внезапно поднесъ руку къ глазамъ. Онъ остановился и вскрикнулъ:
   -- Великій Боже! Она тамъ!
   И дѣйствительно, тамъ, подъ тѣнью густыхъ дубовъ, Элиноръ увидала двѣ фигуры -- одну бѣлую, другую черную -- и совсѣмъ близко другъ отъ друга.
   Она схватила Мэнистея за руку.
   -- Не торопитесь! Не надо ее раздражать!-- И они направились дальше спокойнымъ шагомъ.
   Когда они подошли ближе, то увидали, что Льюси была все еще въ томъ же креслѣ, гдѣ ее оставилъ Мэнистей. Голова ея была откинута на подушки, а лицо казалось мертвенно блѣднымъ въ томъ горячемъ полусвѣтѣ, который царилъ подъ вѣтвями деревьевъ.
   Около нея на колѣняхъ, держа въ своихъ рукахъ эти безсильно распростертыя ручки и склоняясь надъ нею съ какимъ-то страстнымъ торжествомъ, стояла Алиса Мэнистей
   При звукѣ шаговъ по щебню, она оглянулась и, увидѣвъ брата, медленно выпустила руки, которыя держала, и медленно поднялась. Ея высокая худощавая фигура выпрямилась съ какимъ-то вызовомъ; глаза горѣли ненавистью.
   -- Алиса,-- сказалъ Мэнистей, подходя къ ней,-- мнѣ нужно сказать тебѣ нѣчто весьма важное. Я поразмыслилъ надъ нашимъ утреннимъ разговоромъ и хочу тебѣ объ этомъ сообщить. Пойдемъ со мной въ библіотеку и давай снова разберемъ дѣло.
   Онъ говорилъ съ мягкостью, дѣйствуя на нее добротой своего взгляда. Она дрожала и колебалась, глаза ея блуждали. Затѣмъ она вдругъ разразилась потокомъ безсвязныхъ словъ, произнесенныхъ въ полголоса. Менистей взялъ ея подъ руку.
   -- Пойдемъ,-- сказалъ онъ и повернулъ къ дому.
   Она съ досадой вырвалась отъ него.
   -- Ты обманываешь меня,-- сказала она.-- Я не хочу съ тобой идти.
   Но Мэнистей снова овладѣлъ ея рукой.
   -- Да, да, мы должны съ тобой поговорить,-- сказалъ онъ рѣшительно, но весело,-- а то вечеромъ не будетъ времени.
   Она начала осыпать его страстными упреками, продолжая говорить низкимъ, почти беззвучнымъ голосомъ.
   Онъ отвѣчалъ ей, что могъ, она возражала снова и, такимъ образомъ, получался разговоръ -- успокоительный съ его стороны и бурный со стороны Алисы. Льюси, которая теперь очнулась отъ своего обморока, сидѣла, ухватившись обѣими руками за ручки кресла, и пристально смотрѣла на брата и сестру. Глаза Элиноръ не замѣчали никого, кромѣ Мэнистея. Никогда еще не видала она его владѣющимъ собой въ такомъ совершенствѣ
   Онъ одержалъ верхъ. Алиса, печально понуривъ голову, дала себя увести. Тогда Элиноръ обратилась къ Льюси, и дѣвушка съ потрясающимъ рыданіемъ прижалась къ ея плечу и разразилась неудержимыми слезами.
   -- Долго она была тутъ?-- спросила Эдиноръ, ласково проводя рукой по ея чернымъ волосамъ.
   -- Около часу, я думаю. Но это казалось безконечнымъ! Она разсказывала мнѣ о своихъ врагахъ, о своихъ несчастьяхъ: какъ всѣ ея письма распечатываются, какъ всѣ ее ненавидятъ, особенно м-ръ Мэнистей. Въ Венеціи ее преслѣдовали люди, замышлявшіе ее убить. Одной ночью -- такъ она разсказывала -- она отправилась въ своей гондолѣ по темному каналу, и вдругъ тамъ оказался человѣкъ съ кинжаломъ и бросился на нее. Она едва могла отъ него спастись. Было и еще много другихъ случаевъ, такихъ-такихъ ужасныхъ,-- сказала Льюси, закрывая глаза.-- Навѣрное,-- проговорила она рѣшительно,-- навѣрное, она сумасшедшая?
   Элиноръ взглянула на нее и молча кивнула головой.
   -- Завтра пріѣдетъ докторъ,-- проговорила она почти шепотомъ.
   Льюси вздрогнула
   -- Но намъ предстоитъ еще провести ночь,-- добавила Элиноръ.
   -- Ахъ! если ночью увидать ее около себя,-- проговорила Льюси,-- можно умереть отъ страха! Я нѣсколько разъ пробовала отстранить ее отъ себя, но это было невозможно.
   Она старалась овладѣть собою, не жаловаться больше, но вся дрожала съ головы до ногъ. Было очевидно, что она находилась подъ какимъ-то подавляющимъ впечатлѣніемъ, которое совершенно нарушило ея силу воли, расшатало, разбила въ конецъ ея нервы. Элиноръ успокаивала ее, какъ могла.
   -- Дальгетти и Мэнистей будутъ смотрѣть за ней сегодняшнюю ночь,-- сказала она.-- А завтра ее отправятъ уже подъ спеціальное наблюденіе. Какимъ образомъ ускользнула она сегодня изъ своей комнаты, я не могу представить: мы всѣ трое были насторожѣ.
   Льюси ничего не говорила. Она прижалась къ рукѣ Элиноръ. Изъ груди ея вылетали долгіе, глубокіе, но постепенно затихавшіе вздохи, какъ будто ее медленно оставляла какая-то нахлынувшая на нее сила.
  

XI.

   Послѣ того, какъ Мэнистей увелъ сестру, Элиноръ и Льюси, изрѣдка перекидываясь словами, продолжали сидѣть въ саду, пока солнце не начало спускаться къ Остіи и Средиземному морю.
   -- Вамъ слѣдуетъ идти въ комнаты,-- сказала Элиноръ, опуская свою руку на руку дѣвушки,-- начинаетъ свѣжѣть.
   Льюси поднялась, снова ощущая легкое лихорадочное головокруженіе, и онѣ пошли по направленію къ дому. Когда онѣ были на полдорогѣ, Льюси съ энергіей проговорила:
   -- Какъ-бы я хотѣла опять быть собою. Мнѣ слѣдовало бы помогать вамъ во всѣхъ этихъ заботахъ, а я являюсь только обузой.
   Элиноръ улыбнулась.
   -- Вы отвлекаете наши мысли,-- сказала она.-- Все равно ничто не могло бы сгладить испытанія, какимъ является посѣщеніе Алисы.
   Она говорила очень любезно, но съ той утонченной холодностью въ отвѣтѣ на горячее сочувствіе Льюси, которая, казалось, впервые зародилась въ день прогулки въ Нэми.
   Льюси съ той поры никогда не чувствовала себя съ ней вполнѣ свободно, и въ душѣ, надо сказать правду, это слегка огорчало ее. Она знала только, что между ними встало нѣчто неуловимое, разъединяющее, и что она чувствуетъ себя какой-то неловкой, невѣжественной дѣвочкой въ сравненіи съ этой получившей высшее воспитаніе женщиной, на чье довѣріе и дружбу она, разумѣется, не имѣетъ никакого права. Она уже начинала испытывать теперь нѣчто вродѣ стыда при мысли о своихъ новыхъ нарядахъ и о томъ участіи, которое миссисъ Бургоинъ въ нихъ принимала. Неужели, въ концѣ концовъ, она только незванная и непрошенная гостья, причиняющая однѣ хлопоты? Благодаря головокруженію, общему недомоганію и упадку духа, она вся поддалась этимъ сомнѣніямъ и опасеніямъ.
   Тетя Патти встрѣтила ихъ на самомъ верху того длиннаго ряда каменныхъ ступеней, которыя вели изъ сада въ первый этажъ. Она стояла, приложивъ палецъ къ губамъ.
   -- Не хотите ли вы пройти черезъ мои комнаты?-- проговорила она шепотомъ.-- Эдвардъ и Алиса въ библіотекѣ.
   Онѣ пошли въ обходъ, такъ какъ почти каждая изъ комнатъ сообщалась съ другой, и пробрались черезъ диванную тети Патти въ гостиную. Льюси слегка знобило; она сидѣла въ комнатѣ тети Патти у камина, который та велѣла развести, какъ только увидала молодую дѣвушку; другія двѣ лэди шепотомъ переговаривались между собою въ гостиной.
   Обильный и яркій свѣтъ со стороны Кампаньи заливалъ комнату; но день быстро погасалъ, и сюда постепенно прокрадывалась какая-то странная тишина. Женщины, работавшія внизу, между деревьями, разошлись по домамъ. Со стороны Маринати не доносилось ни звука, и только потрескиванье угольевъ въ каминѣ нарушало покой, да еще, время отъ времени, когда наступало молчаніе, слышался какой-то равномѣрный звукъ: повидимому чтеніе вслухъ. Одинъ разъ голосъ чтеца былъ внезапно прерванъ смѣхомъ, страннымъ непріятнымъ смѣхомъ, отъ котораго Льюси вздрогнула.
   Тетя Патти шепотомъ сообщала Элиноръ:
   -- Онъ былъ неподражаемъ, безусловно неподражаемъ! Я никогда не думала, что бы онъ могъ...
   -- Онъ можетъ все рѣшительно, чего захочетъ. Теперь онъ повидимому читаетъ ей вслухъ?
   -- Да! дорогая моя, онъ читаетъ тѣ стихотворенія, которыя она написала въ Венеціи. Она дала ему ихъ просмотрѣть въ тотъ же день, какъ пріѣхала. Позволю себѣ сказать, что поэмы эти совершенная безсмыслица, но онъ читаетъ и разсуждаетъ о нихъ, какъ будто это нѣчто крайне талантливое, и она этимъ очень довольна -- бѣдная, бѣдная Алиса! Но прежде всего онъ успокоилъ ее относительно денегъ. Я слушала нѣкоторое время за дверью. Она повидимому совершенно съ нимъ помирилась.
   -- Какъ бы тамъ ни было, я бы желала, чтобы сегодняшняя ночь скорѣй миновала и скорѣй пріѣхалъ докторъ,-- сказала Элиноръ, и миссъ Мэнистей, выражая на это сочувствіе, всплеснула руками съ такой энергіей, какую только ея маленькое существо способно было вложить въ это движеніе.
   Одѣваясь къ обѣду, Льюси почувствовала, что не въ силахъ будетъ высидѣть за столомъ, и что она сдѣлаетъ лучше, если ляжетъ въ постель. Она послала предупредить объ этомъ миссъ Мэнистей и легла въ постель. На противоположной сторонѣ комнаты въ широко раскрытое окно виднѣлись Монте-Каво и озера, всѣ залитыя луной. Окно съ лѣвой стороны и выходившее на балконъ она собственноручно закрыла и Заперла его съ особенной тщательностью. Затѣмъ она лично удостовѣрилась, находится-ли дверной ключъ на своемъ мѣстѣ, и, какъ только миссъ Мэнистей и Элиноръ пожелали ей доброй ночи, она хотѣла запереться совсѣмъ; но тутъ пришла тетя Патти освѣдомиться, поданъ ли ей супъ и приняла ли она хининъ. Маленькая старая леди не стала говорить съ Льюси про свою племянницу. Ея фамильная гордость, какъ ни глубоко она была затаена въ ея душѣ, почти не допускала возможности повѣрять семейныя непріятности и причинять затрудненія человѣку, сравнительно мало знакомому, какъ бы она ни была расположена къ нему. Тѣмъ не менѣе, по всему было видно, что она очень сокрушалась о случившемся. Она не сочла бы для себя обременительными никакія заботы и хлопоты относительно дѣвушки, которая находилась на ея попеченіи и испытала непріятность отъ одного изъ членовъ семейства Мэнистей, когда ея собственные покровители были далеко.
   -- Бенсонъ придетъ и позаботится для васъ рѣшительно обо всемъ, дорогая моя,-- сказала старушка, не безъ нѣкотораго достоинства.-- Вы запрете вашу дверь и, я надѣюсь, проведете ночь очень хорошо.
   Полчаса спустя пришла миссисъ Бургоинъ. Свѣча Льюси погасла; масляная лампочка въ одномъ изъ угловъ комнаты слабо мерцала. Открытое окно было задернуто кисейной занавѣской для защиты отъ летучихъ мышей и ночныхъ бабочекъ. Но лунный свѣтъ пробивался скозь кисею и ложился пятнами на каменный полъ. Въ этомъ неясномъ освѣщеніи Льюси могла различить только темное очертаніе глазъ Эли- норъ, поразительную воздушность ея фигуры и густыя волны ея волосъ.
   -- Вы можете быть вполнѣ благонадежны,-- сказала Элиноръ, наклоняясь къ ней и говоря почти шепотомъ,-- она значительно спокойнѣе. Ей дали сильное усыпительное средство и заперли всѣ двери, за исключеніемъ двери въ комнату Дальгетти, которая нарочно поставила свою кровать поперекъ двери: если Алиса попытается пройти, то обязательно разбудитъ этимъ Дальгетти, а та достаточно сильна, чтобы удержать ее. Къ тому же Мэнистей явится въ одно мгновеніе при первой необходимости. Вы можете быть совершенно спокойны, совершенно благонадежны.
   Льюси поблагодарила ее.
   -- Ну, а вы какъ себя чувствуете?-- проговорила она съ участіемъ и сжимая руку Элиноръ.
   Элиноръ на мгновеніе поддалась ласкѣ, затѣмъ освободила руку и слегка отодвинулась.
   -- Благодарю васъ, я буду спать превосходно. Мною Алиса, увы! не интересуется. Скажите, не можемъ ли мы для васъ сдѣлать еще что нибудь?
   Она говорила сдержаннымъ тономъ, который, казалось Льюси, исходилъ отъ человѣка, стоявшаго далеко, далеко отъ нея.
   -- Благодарю васъ! У меня есть рѣшительно все.
   -- Бенсонъ принесетъ вамъ молока и лимонада. Завтра я первымъ дѣломъ пришлю Мари освѣдомиться о васъ. Вы знаете, она спитъ какъ разъ надъ вами, а чтобы добраться до меня, вамъ стоитъ только перейти столовую. Спокойной ночи! Спите хорошенько!
   Когда Элиноръ затворила за собою дверь, Льюси почувствовала, что у нея какъ-то странно сжалось сердце. Миссисъ Бургоинъ нѣкогда сама сдѣлала первый шагъ къ ихъ дружбѣ. Льюси вспомнила ея два-три поцѣлуя, на которые она по своей застѣнчивости не рѣшилась отвѣтить. Теперь ей трудно было даже представить, что это когда-то было, что миссисъ Бургоинъ проявляла къ ней ласку, выказывала себя нѣжной веселой, дружественной, какъ въ тѣ первыя недѣли, когда всѣ развлеченія Льюси на этой виллѣ зависѣли отъ нея. Что же случилось? что такое сдѣлала она?
   Она лежала, опустивъ на руки свое разгоряченное лицо, размышляла надъ этими протекшими недѣлями, и мысли эти и образы проносились въ ея головѣ съ той быстротой и непослѣдовательностью, какія являлись результатомъ ея лихорадочнаго состоянія. Какъ много повидала она, какъ многому научилась за эти быстро пролетѣвшіе дни! Ей часто казалось, что свое прежнее "я" она сбросила съ себя вмѣстѣ съ своими старыми платьями. Она мысленно вернулась къ тѣмъ временамъ, когда она терпѣливо приспособлялась къ невниманію и пренебреженію мистера Мэнистея, какъ вообще стала бы приспособляться къ какому бы то ни было условію на этой виллѣ. Она не дѣлала надъ собой усилій. Ей казалось простымъ требованіемъ хорошихъ манеръ принять его, какъ оно есть, это нежеланіе сблизиться съ ней короче. Конечно, для ея врожденнаго американскаго чувства, для нея, какъ для приглашенной гостьи, было странно и неловко, что хозяинъ дома не обращаетъ на нее почти никакого вниманія. Но она скоро съ этимъ примирилась. Въ концѣ концовъ, что такое былъ онъ для нея или она для него?
   На нее вдругъ нахлынулъ цѣлый рой воспоминаній. Въ полусвѣтѣ, наполнявшемъ комнату, передъ нею проносились образы, то радужные, то мучительные: насмѣшливый взглядъ мистера Мэнистея тамъ на площади церкви св. Петра, его нелюбезность съ кузиной, его нѣжность по отношенію къ другу, затѣмъ этотъ видъ его, то живой и почти ребяческій, то властный и обаятельный, какимъ онъ отличался въ Нэми, и какого она никогда еще не видала ни у кого. Ей все представлялось его лицо, когда онъ шелъ тогда рядомъ съ нею, между тѣмъ какъ она со своей лошадью карабкалась по скалистой тропинкѣ; необыкновенная выразительность этого лица, та цѣльность и горячность натуры, о которыхъ оно говорило; постепенное пониманіе его индивидуальности, полной недостатковъ, и тѣмъ не менѣе занимательной, вызывающей къ себѣ то симпатію, то антипатію,-- всѣ эти чувства и мысли по отношенію къ хозяину дома пульсировали въ головѣ Льюси съ такой энергіей, съ какой она была безсильна справляться.
   Наконецъ, ей удалось снова овладѣть собой и заглушить въ себѣ эти мысли и воспоминанія, которыя только возбуждали и раздражали ее, наполняя собой, словно назойливыми призраками, тревожную тишину ночи.
   Что было правдой въ отношеніяхъ, мистера Мэнистея и его кузины? Льюси тщательно старалась разгадать это своей невинной душой и своимъ только что пробудившимся чутьемъ. Та интимность между ними, которую она подмѣтила вначалѣ; тотъ тонъ, которымъ мистеръ Мэнистей говорилъ о миссисъ Бургоинъ; сотни чуть уловимыхъ признаковъ, свидѣтельствующихъ о глубокомъ внутреннемъ отчаяньи Элиноръ и о твердо установившемся равнодушіи съ его стороны -- во всѣхъ этихъ подробностяхъ Льюси блуждала, какъ въ потемкахъ, и въ то же время съ трепетомъ и смутной тоской въ душѣ.
   Ея безпокойныя грезы были внезапно прерваны какимъ-то звукомъ. Вся дрожа, она поднялась на постели. Ей почудился какой-то сердитый голосъ въ отдаленьи. Не доносился ли онъ изъ той комнаты, что была по ту сторону балкона? Нѣтъ! это былъ говоръ нѣсколькихъ человѣкъ, проходившихъ по дорогѣ. Она продолжала дрожать, не будучи въ состояніи себя сдерживать.-- Что подумалъ бы обо мнѣ дядя Бенъ?-- подумала она съ отчаяньемъ,-- дядя Бенъ, который любилъ въ женщинахъ спокойствіе и самообладаніе и часто хвалилъ ее за то, что она не была ни малодушной, ни безразсудной, какими онъ въ своемъ уединенія неженатаго человѣка считалъ многихъ молодыхъ дѣвушекъ.
   Она посмотрѣла на свою перевязанную руку. Рана еще горѣла отъ того дикаго пожатія, отъ котораго она никакъ не могла освободиться. Льюси сама обладала силой здоровой молодости, которая, однако, оказалась ничѣмъ въ сравненіи съ силой рукъ Алисы Мэнистей. А взглядъ ея черныхъ глазъ?-- столь сходныхъ съ глазами брата, но безъ ихъ блеска и гуманнаго и умиротворяющаго выраженія, полныхъ угрюмаго и подавляющаго отчаянья? быть можетъ, дядя Бенъ не счелъ бы ее уже за такую трусиху? Когда она, такимъ образомъ, сидѣла на своей постели, охвативъ колѣни руками, мучительная тоска по дому овладѣла всѣмъ ея существомъ; Майскій ароматъ розъ, который вливался изъ сада въ открытое окно, напомнилъ ей весну на ея собственной родинѣ -- весну не съ этими одуряющими ароматами Италіи, а съ ея нѣжнымъ сѣвернымъ благоуханіемъ сирени и лавенды, хвойныхъ лѣсовъ и муравы. Ей чудилось, будто она сидитъ тамъ на откосѣ позади стараго дома, будто видитъ всѣ эти разбросанныя тамъ внизу фермы, группы зеленѣющихъ кленовъ, въ дали -- поросшіе травой и взбѣгающіе одни надъ другими холмы, синѣющія озера; а въ самой глубинѣ этой милой знакомой картины -- голубые контуры остроконечныхъ горныхъ вершинъ. Она опустила голову на колѣни и ей казалось, что она слышитъ даже всѣ эти знакомые звуки: блеянье и мычанье стада, кудахтанье куръ; ей видѣлась мелькавшая между деревьями крыша "meeteng house'а", а по дорожкамъ группы людей, спѣшившихъ къ часу молитвы -- престарѣлыя женщины въ шерстяныхъ платьяхъ и соломенныхъ шляпахъ, сухопарые загорѣлые мужчины.
   Стукъ въ дверь разсѣялъ ея миражъ -- то была Бенсонъ. Она принесла молоко и лимонадъ, причесала на ночь длинные волосы Льюси и вообще все привела въ порядокъ.
   Покончивъ со своими обязанностями, она взглянула на дверь, а потомъ на Льюси.
   -- Миссъ Мэнистей приказала мнѣ позаботиться, миссъ, чтобы ключъ былъ у васъ подъ руками,-- сказала она.-- Ну вотъ, ключъ-то здѣсь на своемъ мѣстѣ, только на счетъ дверей несовсѣмъ ладно. Никогда въ жизни я не видывала ничего болѣе непрочнаго, какъ всѣ здѣшнія двери.
   И Бенсонъ, полная нескрываемаго презрѣнія къ итальянскому уму и талантамъ, осмотрѣла обѣ половинки.
   -- Задвижка ни одна не держится, личины всѣ шатаются -- вотъ горе-то! Должно быть люди, которымъ принадлежала эта вилла, споконъ вѣка не тратили ни одного шиллинга на починку всего этого. До какой вещи здѣсь ни дотронись, она сейчасъ разваливается на куски.
   -- Ничего, Бенсонъ,-- сказала Льюси, вздрагивая.-- Я увѣрена, что все будетъ отлично. Благодарю васъ, спокойной ночи.
   Онѣ обѣ избѣгали смотрѣть другъ на друга. Дѣвушка эта была слишкомъ хорошо выдержана, чтобы говорить о томъ, о чемъ ее не спрашивали. Когда она удалилась, Льюси соскользнула съ кровати и сама плотнѣе задвинула шпингалеты и повернула ключъ. Правда, отверстія въ кирпичномъ полу почти совсѣмъ истерлись, а личина, казалось, едва держалась въ гниломъ деревѣ. Всѣ деревянныя издѣлія на, этой виллѣ были не только ветхи и источены червями, но самой странной и неудобной формы и предназначались повидимому только для лѣтняго времени. Маластрини, который воздвигнулъ эту виллу надъ долиной Камланьи въ концѣ семнадцатаго вѣка, не имѣлъ лишнихъ денегъ на хорошо притворяющіяся двери и окна: онъ истратилъ ихъ на лѣпныя украшенія и арабески по стѣнамъ и потолкамъ; и вотъ двери, окна, а равно и ставни, сморщенныя, покоробленныя и созженныя солнцемъ, которое опаляло ихъ въ теченіе двухсотъ лѣтъ, приходили въ окончательное разрушеніе.
   Возня съ испорченными личинами снова пробудила паническій страхъ въ душѣ Льюси: что, если Алиса Мэнистей или вѣтеръ, который уже начиналъ подниматься, одновременно сдѣлаютъ на нее нападеніе? Она взглянула свой ночной нарядъ и босыя ноги. Ну что же, она, по крайней мѣрѣ, не дастъ себя застать врасплохъ. И Льюси достала изъ гардероба свой бѣлый халатъ изъ тонкой шерстяной матеріи, накинула его на себя; затѣмъ продѣла ноги въ туфли и съ минуту стояла, прислушиваясь. Все было тихо. Она легла и натянула на себя одѣяло.
   -- Я не буду спать, не буду ни за что,-- говорила она себѣ.
   Послѣдній звукъ, который она слышала, засыпая, былъ крикъ ночной совы -- и такъ близко, какъ будто у нея подъ окномъ.

-----

   -- Вы чувствуете себя несчастной?-- послышался голосъ около ея.
   Льюси вздрогнула и съ страшнымъ усиліемъ выбраться изъ темной и смутной бездны сковывающаго ее сна открыла глаза. Кто-то склонялся надъ нею. Ее охватилъ невыразимый ужасъ. Ея предчувствія оправдались: передъ нею было то, что она предвидѣла. Въ окружающемъ ее полумракѣ она различила склоненную фигуру и снова ей бросилась въ глаза эта рѣзкая бѣлизна рукъ и лица, выступавшихъ изъ чернаго одѣянія.
   -- Да!-- сказала она, приподнимаясь на локтѣ,-- да! Чего же вы хотите?
   -- Вы плакали во. снѣ,-- произнесъ голосъ,-- я знаю, почему вы несчастны. Мой братъ начинаетъ васъ любить... Вы могли бы любить его тоже, но есть нѣкто, кто стоитъ между вами и будетъ стоять тутъ вѣчно. Для васъ нѣтъ надежды, пока я не укажу вамъ исхода.
   -- Миссъ Мэнистей! вамъ не слѣдуетъ здѣсь быть,-- сказала Льюси, поднимаясь выше и пытаясь говорить съ полнымъ самообладаніемъ.-- Не вернетесь ли вы лучше къ себѣ въ постель? Не позволите ли, я васъ провожу?
   И она сдѣлала движеніе. Но въ эту минуту къ ней протянулась рука и схватила ее за руку сперва слегка, а потомъ съ непреодолимой силой.
   -- Не говорите, не говорите этого,-- произнесъ голосъ,-- это раздражаетъ меня и... и огорчаетъ.
   Алиса Мэнистей поднесла другую руку къ своей головѣ какимъ-то страннымъ движеніемъ. Льюси поразило это движеніе руки, которая что-то прятала.
   -- Я не хочу васъ раздражать,-- сказала она, стараясь говорить кротко и сдержать волненіе своего сердца,-- но для васъ вредно не спать. Вы слабаго здоровья, вамъ слѣдуетъ имѣть отдыхъ.
   Рука, сжимавшая руку Льюси, слегка разжалась.
   -- Я не отдыхаю теперь,-- послышался тоскливый вздохъ въ темнотѣ.-- Я сплю порою, но не отдыхаю. А когда-то все складывалось такъ счастливо -- спала ли я или не спала, безразлично. Я была замѣчательно счастлива всю зиму въ Венеціи. Однажды у насъ вышла ссора съ Октавомъ. Онъ сказалъ, что я сумасшедшая; его, казалось, это очень огорчало; онъ держалъ мои руки, и я видѣла, что онъ плакалъ. Но это было совершенное недоразумѣніе: тогда я не была несчастной. Братъ мой Джонъ всегда былъ со мной и разсказывалъ мнѣ дивныя тайны, которыхъ не знаетъ никто. Октавъ никогда не могъ его видѣть -- и это было такъ странно; я видѣла его совершенно свободно. И мать моя, и мой отецъ были тутъ же; меня рѣшительно ничто не раздѣляло съ умершими существами. Я могла ихъ видѣть и говорить съ ними, какъ только этого хотѣла. Люди толкуютъ о разлукѣ съ умершими, но этой разлуки не существуетъ -- они всегда съ нами. И когда вы съ ними бесѣдуете, вамъ становится яснымъ, что вы такъ же безсмертны, какъ и они, только вы на нихъ не похожи. Вы все еще помните про этотъ міръ, вы знаете, что вамъ придется еще сюда вернуться. Разъ ночью Джонъ взялъ меня съ собой. Мы какъ будто проходили между облаками, сквозь маленькія волны бѣлаго пламени, и я увидала городъ свѣта, полный духовъ -- самый прекрасный городъ. Души мужчинъ и женщинъ свѣтились, какъ пламя, сквозь ихъ прозрачныя тѣла. Всѣ они были такіе добрые, улыбались мнѣ, говорили со мной. Но я сама горько плакала, потому что знала, что не могу съ ними остаться въ ихъ странномъ, прекрасномъ мірѣ, что я должна вернуться, вернуться ко всему, что ненавижу, ко всему, что подавляетъ меня, мѣшаетъ мнѣ...
   Голосъ умолкъ на минуту. А въ головѣ Льюси все отдавались нѣкоторыя изъ произнесенныхъ имъ и столь невѣроятныхъ словъ. Они раздавались въ ея душѣ, какъ смутный шепотъ, и она хорошо понимала, что только полная ясность мысли можетъ спасти ее.
   Она еще выше поднялась на своихъ подушкахъ.
   -- И, что же, эти мысли доставляютъ вамъ удовольствіе?-- спросила она почти спокойно.
   -- Онѣ составляютъ мое счастье,-- произнесъ медленно тягучій голосъ.-- Иные жалѣютъ меня:-- бѣдное созданіе! она сумасшедшая?-- я слышала, говорятъ они. И это заставляетъ меня улыбаться, потому что я обладаю властью сдѣлать, чтобы они ничего про меня не знали. Я могу переходить изъ одного міра въ другой, съ одного мѣста на другое. Я могу видѣть въ живомъ человѣкѣ душу другого, давно умершаго. И все, все окружающее говоритъ со мною: движеніе листьевъ на деревѣ, глаза животныхъ... Другіе люди ничего этого не замѣчаютъ. Для меня же все живое -- все рѣшительно. Порою я чувствовала себя такою счастливой, доходила до такого экстаза, что почти задыхалась отъ счастья. Тѣ люди, которые жалѣли меня, казались жалкими пресмыкающимися существами. Если бы только они это знали! Но теперь...
   Глубокій вздохъ послышался въ темнотѣ. Это былъ вздохъ невыразимой печали. И Алиса снова поднесла свою руку къ головѣ.
   -- Теперь все стало иначе. Когда приходитъ Джонъ, онъ холоденъ и неласковъ, онъ уже не хочетъ раскрывать передъ мной прежніе прекрасные горизонты. Вмѣсто этого, онъ говоритъ мнѣ о вещахъ, которыя наполняютъ меня печалью, убиваютъ меня. Мозгъ мой омрачается, силы его угасаютъ. Это значитъ, что я должна оставить эту жизнь,-- перейти въ другую. Чья нибудь другая душа должна вмѣстить меня въ себѣ. Понимаете вы?
   Алиса придвинулась къ ней ближе. Льюси различала ея блѣдное лицо и смутно мерцавшіе глаза; она чувствовала, что задыхается; но не смѣла сдѣлать ни одного движенія изъ страха передъ ея рукой и передъ тѣмъ, что она въ себѣ скрывала.
   -- Нѣтъ, я не понимаю,-- сказала она слабымъ голосомъ,-- но я убѣждена, что намъ не можетъ принести блага то, что причиняетъ зло другому.
   -- Какое же это будетъ зло? Вы начинаете любить, а любовь никогда не сдѣлаетъ васъ счастливой. Братъ мой похожъ на меня. Онъ не сумасшедшій; но онъ совсѣмъ особенное существо. Если вы льнете къ нему, онъ васъ отталкиваетъ; если вы его любите, это ему надоѣдаетъ. Онъ всегда любилъ только для собственнаго удовольствія -- для того, чтобы чѣмъ нибудь заполнить жизнь. Что есть въ васъ такого, что для него нужно? Мысли его теперь полны вами, всѣ его чувства затронуты; но черезъ три недѣли ему все это наскучитъ, и онъ будетъ васъ презирать. Къ тому же вы знаете -- вы хорошо знаете -- что это не все. Тутъ есть другая женщина, жизнь которой вамъ придется разбить; но вы не созданы для этого изъ достаточно крѣпкаго матеріала. Нѣтъ! для васъ нѣтъ надежды въ этомъ мірѣ -- въ этой оболочкѣ. Вѣдь смерти не существуетъ, смерть только переходъ изъ одной формы существованія въ другую. Откажитесь отъ жизни, какъ отказываюсь отъ нея я. Мы исчезнемъ вмѣстѣ. Я буду руководить вами; путь мнѣ извѣстенъ -- мы обрѣтемъ безконечную радость, безконечную власть! Тогда я могу быть съ Октавомъ, какъ и когда захочу; а вы можете быть съ Эдвардомъ. Идемъ!
   Лицо Алисы склонилось ниже, рука дѣвушки очутилась какъ въ желѣзныхъ тискахъ. Льюси лежала, отвернувшись лицомъ и съ закрытыми глазами. Она едва дышала. Въ головѣ ея проносились слова молитвы, образъ престарѣлаго дяди, ея второгб отца, покинутаго въ одиночествѣ и удрученнаго печалью.
   Вдругъ около нея произошло движеніе. Сердце ея отчаянно забилось, она раскрыла глаза. Алиса Мэнистей быстро вскочила, подошла къ окну и откинула кисейную занавѣску. При лунномъ освѣщеніи Льюси могла видѣть теперь совершенно ясно дикую энергію ея взгляда и движеній, безпорядочно растрепанные волосы.
   -- Я знала, что конецъ наступитъ сегодня,-- торопливо произнесъ голосъ.-- Когда я направлялась къ вамъ вдоль террасы, солнце совсѣмъ потухло; я видѣла, канъ оно въ одно мгновенье сдѣлалось совсѣмъ чернымъ тамъ, надъ Кампаньей, и я тутъ же подумала про себя: что будетъ дѣлать міръ безъ солнца? Какъ будетъ онъ существовать? А теперь вы видите?-- она подняла свою руку, и Льюси одну минуту видѣла ея темное очертаніе на фонѣ окна и могла уловить потрясающее величіе ея жеста.-- Вы видите, луна теперь не одна, а ихъ нѣсколько. Посмотрите на нихъ! какъ быстро бѣгутъ онѣ среди облаковъ -- одна за другой! Вы понимаете, что это значитъ? а быть можетъ, и не понимаете, потому что ваше зрѣніе не такое, какъ у меня. Но я-то прекрасно знаю. Это значить, что земля сошла со своей орбиты, что мы блуждаемъ, блуждаемъ въ пространствѣ, подобно кораблю, лишенному снастей! Насъ бросаетъ туда и сюда, то ближе къ звѣздамъ, то опять дальше отъ нихъ. Вотъ почему онѣ и кажутся сперва маленькими, а потомъ все больше. Но крушеніе должно, наконецъ, наступить -- гибель для всего міра, гибель для всѣхъ насъ.
   Руки ея безсильно опустились, лѣвая продолжала что-то сжимать; голова склонилась, голосъ, который сначала былъ хриплый, словно пересохшій отъ лихорадочнаго жара, перешелъ теперь въ жалобную ноту. Льюси поднялась тихо, она измѣрила взглядомъ разстояніе между собою и дверью и между дверью и этой безумной женщиной. О Боже! неужели дверь заперта? Глаза ея старались проникнуть въ темноту. Какъ крѣпко, должно быть, она заснула, что не слышала ничего. Льюси готова была уже откинуть покрывавшее ее одѣяло, какъ вдругъ ее остановилъ раздавшійся смѣхъ, отталкивающій, жесткій смѣхъ, исходившій, казалось, отъ совершенно иного, новаго существа. Алиса Мэнистей поспѣшно вернулась къ ней, встала между кроватью и стѣной, и Льюси инстинктивно почувствовала, что съ ней произошла какая-то ужасная перемѣна.
   -- Дальгетти думала, что все крѣпко заперто; такъ думалъ и Эдвардъ. И дѣйствительно, замки всѣ въ порядкѣ, я осмотрѣла ваши сегодня, послѣ обѣда, пока Мэнистей разговаривалъ со священникомъ. Но мои не поддавались. И мнѣ пришлось таки повозиться съ Дальгетти.-- Она остановилась и затѣмъ прошептала:-- Я пріобрѣла это средство въ Венеціи у одного аптекаря, близь Ріальто. Она могла бы его найти, да не сумѣла: она вѣдь очень глупа. Вреда я ей, кажется, не сдѣлала. Но если это и убьетъ ее, то смерть ничего не значитъ, рѣшительно ничего: это только врата жизни. Идемъ! Докажемъ это!
   Рука протянулась къ ней, какъ змѣя, готовая ужалить, Льюси бросилась въ сторону какъ разъ во время; она кинулась къ двери и рванула ее съ отчаянной силой. Дверь съ трескомъ подалась, такъ какъ задвижка была уже сломана. Куда ей бѣжать, направо или налѣво? Въ комнату служанки миссисъ Бургоинъ или въ библіотеку мистера Мэнистея? Она устремилась направо. У нея было лишь нѣсколько секундъ въ распоряженіи, пока кровать отдѣляла ея врага отъ двери. Но если, которая нибудь изъ другихъ дверей окажется запертой -- все пропало! она уже слышала за собой ужасный крикъ: она знала, что ее преслѣдуютъ. Она кинулась черезъ площадку. Дверь въ столовую была отворена. Она вбѣжала туда и съ отчаянной силой захлопнула дверь передъ Алисой.
   -- Мистеръ Мэнистей! помогите!
   Полный смертельнаго ужаса, ея голосъ разнесся по безмолвнымъ комнатамъ. Изъ библіотеки послышался стукъ отодвинутаго стула, затѣмъ возгласъ, и дверь распахнулась настежъ. Въ. ея освѣщенномъ пространствѣ показался Мэнистей.
   Въ одинъ мигъ онъ очутился подлѣ нея. Его сила пришла ей на выручку. Верхняя часть двери была стеклянная и имъ обоимъ была видна въ слабомъ освѣщеніи разсвѣта, падавшаго сюда изъ оранжереи, темная, тяжело дышавшая фигура по ту сторону стекла.
   -- Ступайте,-- сказалъ онъ.-- Ступайте черезъ мою комнату! Найдите Элиноръ!
   Она побѣжала, но, очутившись въ его комнатѣ, пошатнулась и упала на стулъ, только что оставленный Мэнистеемъ. Потрясающая дрожь охватила всѣ ея члены, силы оставили ее, и она потеряла сознаніе.
   Между тѣмъ, по всей виллѣ поднялась тревога. Первою на мѣсто дѣйствія явилась та рослая, сильная дѣвушка, которая занимала мѣсто горничной; она нашла Алису Мэнистей распростертой на полу въ стеклянной галлереѣ; братъ ея стоялъ около нея на колѣняхъ со слѣдами борьбы на платьѣ и рукахъ,-- борьбы со страшнымъ припадкомъ безумія этой несчастной. Вслѣдъ за Адреаной появился Альфредо, а затѣмъ послышались мягкіе поспѣшные шаги Элиноръ Бургоинъ.
   Съ выраженіемъ ужаса на лицѣ, держа въ рукѣ лампу, она остановилась при входѣ въ галлерею. Мэнистей передалъ свою сестру на попеченіе Альфредо и подошелъ къ Элиноръ.
   -- Ради самого Бога,-- проговорилъ онъ шепотомъ:-- подите и посмотрите, что случилось съ Дальгетти!
   Онъ разсчитывалъ, что Льюси нашла себѣ убѣжище у Элиноръ. Она не задала ему никакихъ вопросовъ, и послѣ его словъ поспѣшно устремилась въ комнату Дальгетти. Когда она растворила дверь, ее обдало запахомъ хлороформа. На кровати лежала несчастная служанка, только что начинавшая приходить въ себя и слегка стонавшая подъ пропитаннымъ хлороформомъ платкомъ, который привелъ ее въ безсознательное состояніе.
   Положеніе ея требовало усиленныхъ заботъ. Мэнистей и Адріэнна были заняты перенесеніемъ Алисы, находившейся въ безпомощномъ состояніи изнеможенія, въ ея комнату, Альфредо побѣжалъ въ Маринату за докторомъ. Элиноръ же и тетя Патти пытались насильно влить вино сквозь стиснутые зубы Дальгетти и вообще дѣлали вср, что могли, чтобы вернуть ея тѣло къ жизни.
   Онѣ были еще заняты своими хлопотами, когда прибылъ пожилой итальянецъ, бывшій одновременно докторомъ и аптекаремъ въ Маринатѣ. Человѣкъ дѣятельный и скромный, онъ, не задавая лишнихъ вопросовъ, сейчасъ же углубился въ свое дѣло. Среди всѣхъ этихъ хлопотъ и суеты появился Мэнистей, глубоко встревоженный.
   -- Не слѣдуетъ ли ему также посмотрѣть миссъ Фостеръ?-- сказалъ онъ съ волненіемъ, обращаясь къ миссъ Бургоинъ.
   Элиноръ взглянула на него съ удивленіемъ. Подавленное восклицаніе вырвалось изъ его груди, и онъ бросился вонъ изъ комнаты въ библіотеку, въ которую -- онъ видѣлъ -- прошла Льюси.
   Холодный бѣлый свѣтъ начиналъ смѣнять ночныя тѣни. Онъ проникалъ сквозь деревянные ставни библіотеки и перемѣшивался съ угасавшимъ освѣщеніемъ лампы, которую Мэнистей зажегъ, чтобы читать ночью, но у которой, не смотря на всѣ свои усилія, все-таки крѣпко заснулъ съ приближеніемъ утра.
   Тутъ въ этомъ призрачномъ освѣщеніи онъ увидалъ Льюси, лежавшую въ его глубокомъ креслѣ. Лица ея онъ не могъ видѣть, такъ какъ она спрятала его въ подушку; ея черные волосы разсыпались по бѣлымъ складкамъ ея капота; одну руку она прижимала къ себѣ, другую же безпомощно опустила съ колѣнъ.
   Полный смертельнаго ужаса, онъ приблизился къ ней и назвалъ ее по имени. Она слегка пошевелилась, сдѣлала усиліе приподняться и подняла руку. Но рука снова упала и недоговоренное слово замерло на губахъ. Ничто не могло быть трогательнѣе ея безпомощности, она была прелестна: полна достоинства, дышала юностью и чистотой. Безумная мысль шевельнулась въ душѣ Мэнистея; но тотчасъ же, пристыженная, замерла.
   Но слова, которыя придаютъ неизмѣнную форму чувству,-- слова эти вырвались у него невольно: онъ зналъ, что теперь она ихъ не услышитъ.
   -- Льюси! Льюси! дорогая Льюси, моя красавица!
   Онъ склонился надъ нею въ страстномъ молчаніи, и взглядъ его дышалъ тѣмъ благоговѣніемъ, которое лежало въ основѣ этой страсти; рука его не смѣла коснуться даже складки ея наряда. Между тѣмъ, дверь, ведущая въ галлерею, безшумно отворилась. Взошла Элиноръ Бургоинъ. Но Мэнистей ея не замѣтилъ. Онъ все стоялъ, склонившись надъ Льюси въ нѣжномъ созерцаніи и, обращаясь къ ней, произносилъ слова, которыя сталъ бы говорить ребенку; звалъ ее, успокаивалъ, пытаясь разбудить. Голосъ его былъ полонъ чарующей нѣжности и постепенно призывалъ ее къ жизни. Не сознавая того, что онъ говорилъ, она какъ бы давала отвѣты: вѣки ея затрепетали; она пошевелилась въ креслѣ; глубокій вздохъ поднялъ ея грудь.
   Въ эту минуту дверь выскользнула изъ рукъ Элиноръ и захлопнулась съ шумомъ. Мэнистей откинулся назадъ и оглянулся:
   -- Элиноръ! это вы?
   Элиноръ медленно выступила впередъ. Она взглянула сперва на Льюси, потомъ на Мэнистея. Глаза ихъ встрѣтились.
   Мэнистей первый нарушилъ неловкое молчаніе.
   -- Взгляните на нее, Элиноръ! Бѣдное дитя! Алиса, вѣроятно, напала на нее въ ея комнатѣ. Она спаслась какимъ-то чудомъ. Когда я боролся съ Алисой, я нашелъ вотъ что въ ея рукѣ.
   Онъ вынулъ изъ кармана маленькій хирургическій ножикъ и весь содрогнулся при взглядѣ на его острое и кривое лезвіе.
   Элиноръ тоже вздрогнула. Она опустила руку на плечо Льюси, между тѣмъ, какъ Мэнистей отступилъ въ неосвященный уголъ комнаты.
   Льюси поднялась съ большимъ усиліемъ. Ея первымъ инстинктивнымъ движеніемъ было броситься въ объятія женщины, стоявшей около нея. Но когда она яснѣе разглядѣла, кто передъ ней, когда къ ней вернулось сознаніе, желаніе это погасло.
   -- Не поможете ли вы мнѣ?-- сказала оно просто, протягивая руку и едва удерживаясь на ногахъ.
   Внезапный проблескъ естественнаго чувства освѣтилъ блѣдное, какъ полотно, и словно застывшее лицо Элиноръ. Она обвила рукой талію Льюси, и, тѣсно прижавшись другъ къ другу, онѣ прослѣдовали передъ глазами Мэнистея.
  

XII.

   Солнце уже покинуло восточную сторону виллы, когда утромъ послѣ упомянутыхъ событій, Льюси пробудилась отъ своего тревожнаго сна и увидала стоящую подлѣ себя Бенсонъ. Послѣдняя провела у нея въ комнатѣ остальную часть ночи. Благодаря естественной силѣ молодости, къ Льюси вполнѣ вернулось сознаніе и, хотя еще слабая, но освѣженная сномъ и почти не испытывая болѣе лихорадочныхъ симптомовъ, она теперь совершенно владѣла собой. Когда она приподнялась на своей постели, чтобы выпить чаю, который принесла Бенсонъ, и когда глазамъ ея представились въ открытое окно увѣнчанная монастыремъ вершина и поросшіе лѣсами склоны Монте-Каво, залитые обильнымъ солнечнымъ свѣтомъ, она вдругъ ощутила странное сознаніе перемѣны, она почувствовала, что "вчера" безповоротно отдѣлено отъ "сегодня".
   Бенсонъ не торопила Льюси покидать постель.
   -- Право же, если смѣю сказать, миссъ, вамъ будетъ гораздо лучше остаться. Ожидаютъ доктора изъ Рима.
   Бенсонъ смотрѣла на Льюси съ любопытствомъ. Все, что было извѣстно прислугѣ о происшедшемъ -- это то, что миссъ Алиса Мэнистей убѣжала изъ своей комнаты ночью, послѣ того, какъ связала руки Дальгетти и накинула ей на лицо смоченный хлороформомъ носовой платокъ; что миссъ Фостеръ была разбужена и напугана этимъ; что мистеръ Мэнистей, явившійся на выручку, усмирилъ свою сестру съ помощью сильной Адріенны. Вотъ все, что знала достовѣрнаго прислуга.
   Льюси, со своей стороны, тоже не проявила общительности. Когда служанка раскрывала ставни и отдергивала занавѣски, молодая дѣвушка слѣдила за тѣмъ, какъ утренніе лучи постепенно наполняли комнату, вызывая въ ея душѣ какія-то трепетныя воспоминанія.
   -- А какъ себя чувствуетъ миссъ Бургоинъ?-- спросила она поспѣшно.
   -- Она давно на ногахъ, миссъ,-- отвѣтила горничная.-- Но видъ у нея такой болѣзненный, что просто жалость смотрѣть. Часъ тому назадъ она кушала кофе вмѣстѣ съ мистеромъ Мэнистеемъ и помогала ему во всѣхъ распоряженіяхъ. Будетъ чистымъ благословеніемъ, когда эту бѣдную лэди отправятъ, наконецъ, отсюда. Она лишаетъ васъ всякаго покоя.
   -- Уѣдетъ она сегодня, Бенсонъ?-- тихо спросила Льюси.
   Бенсонъ отвѣтила, что повидимому таково рѣшеніе мистера Мэнистея, что онъ заказалъ экипажъ и вмѣстѣ съ докторомъ ожидаетъ еще двухъ сидѣлокъ. Служанка, съ своей стороны, освѣдомилась, не можетъ ли она передать добрыя вѣсти о миссъ Льюси миссъ Мэнистей.
   Льюси попросила передать, что она чувствуетъ себя совсѣмъ хорошо, и чтобы никто не безпокоился за нее. Бенсонъ бросила скептическій взглядъ на блѣдное личико Льюси и удалилась.
   Нѣсколько минутъ спустя, послышался легкій стукъ въ дверь, и вошла Элиноръ Бургоинъ.
   -- Ну что, заснули-ли вы? лучше-ли вы себя чувствуете?-- спросила она, останавливаясь у кровати Льюси.
   -- Мнѣ безконечно совѣстно, что вы удѣляете мнѣ столько заботъ,-- произнесла дѣвушка.-- Я бы уже давно встала, если бы не Бенсонъ. Она говорила, что мнѣ слѣдуетъ остаться здѣсь.
   -- Да,-- сказала Элиноръ спокойно,-- совершенно вѣрно!-- Черезъ минуту она добавила:-- если вы услышите что нибудь непріятное -- не пугайтесь. Будетъ докторъ и сидѣлки. Впрочемъ, сегодня она совершенно спокойна, совершенно разбита, несчастное созданіе! Мои родственники проводятъ ее до Рима. Учрежденіе, гдѣ ее помѣстятъ, находится на Монте Маріо. Эдвардъ хочетъ лично убѣдиться, все ли тамъ благоустроено и хорошо поставлено. Тетя Патти тоже желаетъ съ нимъ ѣхать.
   Въ головѣ дѣвушки промелькнула мысль: "слѣдовательно, намъ весь день придется провести однѣмъ" -- и сердце ея сжалось при этой мысли. Она не смѣла взглянуть въ усталые глаза миссисъ Бургоинъ. Воспоминаніе о тѣхъ словахъ, которыя говорили ей тамъ въ темнотѣ, воспоминаніе о томъ выраженіи, которое она уловила на лицѣ Элиноръ въ ту минуту, когда очнулась отъ своего обморока въ библіотекѣ,-- все это вдругъ воскресило передъ ней тотъ кошмаръ, среди котораго она жила послѣднее время. Съ бьющимся сердцемъ снова почувствовала она, что блуждаетъ среди какихъ-то потемокъ и сѣтей.
   Но и другое чувство одновременно съ этимъ поднялось въ ея душѣ, усиленное чувство нѣжности, полной угрызеній, которое овладѣвало ею уже въ теченіе многихъ дней. Она взяла руку Элиноръ и робко поднесла ее къ губамъ.
   -- Въ такомъ случѣ я буду оберегать васъ,-- сказала она, стараясь улыбнуться.
   -- Не экипажъ ли подъѣхалъ?-- поспѣшно проговорила Элиноръ. Она прислушалась.-- Да, дѣйствительно, экипажъ,-- и она быстро удалилась.
   Льюси, оставшись одна, могла слышать чьи-то шаги въ стеклянной галлереи и звукъ какихъ-то странныхъ голосовъ, принадлежавшихъ мужчинамъ, только не мистеру Мэнистею.
   Она взяла книгу со своего стола и попробовала не слушать; но никакъ не могла отвлечь мысли отъ той сцены, которая, какъ она рисовала себѣ, должна была происходить тамъ -- консультація докторовъ, настроеніе брата.
   Какъ поступилъ мистеръ Мэнистей съ сестрой въ предшествовавшую ночь? какое оружіе находилось въ рукѣ Алисы? Льюси не помнила ничего послѣ того, какъ Мэнистей у двери столовой бросился къ ней на помощь и велѣлъ ей идти къ миссисъ Бургоинъ. Самъ онъ, очевидно, не потерпѣлъ никакого вреда, иначе миссисъ Бургоинъ сказала бы ей объ этомъ. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ былъ очень добръ къ своей сестрѣ, хотя ему и пришлось употребить силу. Глаза ея наполнились слезами; она вспомнила, въ какомъ новомъ свѣтѣ являлся онъ передъ ней въ теченіе этихъ ужасныхъ дней пребыванія его сестры, вспомнила, что на его раздражительную, требовательную натуру была наложена узда; вспомнила, какъ онъ заботился объ Алисѣ, какъ по рыцарски относился къ ней самой. Для другого человѣка такое поведеніе было бы вполнѣ естественнымъ. Но со стороны Мэнистея являлось такимъ неожиданнымъ, что оно трогало и покоряло. Она была несправедлива къ нему, и онъ, того не вѣдая, отмстилъ теперь за себя.
   Первый экипажъ отъѣхалъ и на его мѣсто былъ поданъ другой. Прошло около часу времени. Затѣмъ топотъ шаговъ и хлопанье дверями нарушило тишину, воцарившуюся было надъ виллой. Голоса и шаги приближались и перешли въ галлерею. Льюси вскочила. Бенсонъ оставила раскрытымъ окно, выходившее на балконъ и галлерею, но задвинула его снаружи ставнемъ. И Льюси свободно могла наблюдать за всѣмъ сквозь деревянныя перекладины.
   Ахъ! какая печальная процессія! Мэнистей первый показался на балконѣ. Онъ велъ подъ руку свою сестру, одѣтую въ черное и подъ вуалью. Она едва подвигалась, порою замедляя шагъ и останавливаясь, и Льюси могла разсмотрѣть подъ вуалью ея дикіе глаза, которые блуждали изъ стороны въ сторону. Мэнистей склонилъ къ ней свою красивую голову; онъ говорилъ ей что-то нѣжно и весело. Позади нихъ слѣдовала тетя Патти, такая маленькая и страшно блѣдная, въ сопровожденіи одной изъ сидѣлокъ. Затѣмъ шли два господина, изъ которыхъ въ одномъ Льюси узнала доктора изъ Маринаты, и вторая сидѣлка. Шествіе завершалъ Альфредо съ багажемъ.
   Всѣ они быстро скрылись изъ вида. Но выходная дверь приходилась какъ разъ подъ балкономъ и Льюси могла болѣе или менѣе слѣдить слухомъ за ихъ отъѣздомъ. На балконѣ, перегнувшись черезъ перила, стояла миссисъ Бургоинъ, и Мистеръ Мэнистей, остановившійся передъ ней, о чемъ-то разговаривалъ. Вдругъ Льюси почудилось, что она услышала собственное имя, и быстро отскочила назадъ, досадуя на себя за то, что какъ бы подслушивала.
   Раздался звукъ колесъ, звукъ растворяемыхъ желѣзныхъ воротъ, какое-то перекрикиванье между Альфредо и Адріенной, и все смолкло. Надъ виллой снова воцарилась тишина.
   Льюси выпрямилась во весь ростъ съ чувствомъ гордаго самоуничиженія. Что ожидаетъ она еще услышать? чего жаждетъ она? почему внезапно образовалась такая пустота съ той минуты, какъ умолкъ его голосъ?
   Она упала на колѣни около постели. Съ ея стороны было вполнѣ естественно молиться, прибѣгать къ укрѣпляющей силѣ религіи. Молитва у такого рода людей не представляетъ изъ себя непосредственной просьбы о какой либо опредѣленной милости; она скорѣе безмолвное стремленіе къ той волѣ, которая не есть наша собственная, страстное желаніе отдаться этой волѣ, чтобы ни случилось и какія бы бури ни волновали наши чувства.
   Часъ спустя, Льюси входила въ гостиную какъ разъ въ то время, когда Альфредо, посланный за нею, шелъ доложить, что завтракъ поданъ. Миссисъ Бургоинъ сидѣла у окна, окруженная своими рисовальными принадлежностями. Съ запада поднимались небольшія облака и нѣсколько умѣряли ту палящую жару, которою начался день.
   Элиноръ открыла ставни и заканчивала одинъ изъ своихъ снимковъ съ Нэми, сдѣланныхъ ею въ теченіе зимы.
   При видѣ Льюси, она поднялась.
   -- Испытываешь такое отдохновеніе, когда отдаешься рисованію,-- сказала она и взглянула на свою работу.-- Ну, а у васъ какое любимое занятіе? какой вашъ конекъ?
   Льюси была счастлива хотя на время забыться отъ трагедіи, которая разыгрывалась въ теченіе этой недѣли. Она тотчасъ же поняла намекъ и отвѣчала, смѣясь;
   -- Я занимаюсь починкой домашняго бѣлья, затѣмъ варю варенье. Вы слыхали мою игру на фортепьяно,-- слѣдовательно, знаете, что въ этомъ я не искусна! А что касается живописи, то я, право, не могла бы нарисовать даже стогъ сѣна.
   -- Играете вы очень хорошо,-- сказала Элиноръ смущенно, направляясь въ столовую.
   -- Какъ разъ настолько хорошо, чтобы усыплять дядю Бена, когда онъ чувствуетъ усталость. Для этой цѣли я и изучала музыку. Не сыграете ли вы потомъ что нибудь для меня?
   -- Съ удовольствіемъ,-- сказала Элиноръ нѣсколько церемонно.
   Какимъ долгимъ показался для Льюси завтракъ! Элиноръ, имѣвшая видъ призрака въ своемъ черномъ прозрачномъ платьѣ, ничего не ѣла и, слегка постукивая вилкой, жаловалась на черезчуръ длинные промежутки между блюдами. Льюси попробовала напомнить ей, что отъ кухни до столовой не менѣе 50 шаговъ. Но Элиноръ, казалось, не слышала ея словъ; она, очевидно, забыла собственное замѣчанье и теперь разсѣянно смотрѣла передъ собой. Потомъ она заговорила объ іюньскомъ сезонѣ. Она обѣщала одной юной, только что "дебютирующей" кузинѣ вывозить ее на балы. О своихъ планахъ она говорила небрежно и вяло, но при этомъ все-таки сказывалась женщина, чувствующая себя въ большомъ свѣтѣ, какъ дома, имѣющая знакомства среди знатнѣйшихъ фамилій и доступъ во всѣ салоны. На Льюси это произвело такое впечатлѣніе, что она еще больше ушла въ себя. Мисиссъ Бургоинъ говорила раньше объ ихъ будущей встрѣчѣ въ Лондонѣ. Но сегодня она ничего про это не упоминала, и Льюси чувствовала, что сама никогда не рѣшится объ этомъ напомнить.
   Несвязный разсказъ Элиноръ оставилъ по себѣ и другое, болѣе сложное впечатлѣніе. Льюси стало ясно, какое великое значеніе имѣетъ въ глазахъ англичанъ богатство и происхожденіе. Мэнистей и Элиноръ Бургоинъ составляли часть великой "клики", имѣющей свои традиціонныя права. Они никогда объ нихъне упоминали; смотрѣли на нихъ какъ на нѣчто признанное: извѣстное соціальное положеніе, извѣстный вѣсъ въ обществѣ и преимущество передъ другими. Недѣль шесть тому назадъ малѣйшее проявленіе англійской надменности заставило бы Льюси широко раскрыть свои глаза отъ удивленія или презрѣнія: не такъ понимали жизнь женщины ея типа. Но теперь силы ея были разбиты и надорваны. Она сидѣла съ опущенными глазами, принужденно слушая и временами давая отвѣты. Нѣтъ! совершенная правда -- Мэнистей не изъ ея міра. У него отношенія, дѣла, дружескія связи, совершенно ей чуждыя, не имѣющія для нея никакого значенія. Съ кузиной его естественно связываетъ кровь и положеніе. Пускай онъ теперь съ нею нелюбезенъ и невнимателенъ; но она имѣетъ въ своихъ рукахъ тысячи путей вернуть его обратно.
   Когда обѣ женщины возвратились въ гостиную, между ними установился родъ нравственнаго отчужденія. Льюси была молчалива, Элиноръ неспокойна.
   Альфредо подалъ кофе. Когда онъ удалился, м-ссъ Бургоинъ взглянула на часы.
   -- Половина второго,-- сказала она, какъ бы соображая.-- Теперь они вѣроятно уже успѣли все устроить.
   -- Они вернутся къ чаю?
   -- Едва-ли,-- вѣрнѣе къ обѣду. Бѣдная тетя Патти! Она измучается до полусмерти.
   -- Ее развѣ потревожили сегодня ночью?-- спросила Льюси тихо.
   -- Только подъ конецъ. Къ счастью, оца ничего не слыхала, пока Алису не перенесли въ ея комнату.-- Глаза Элиноръ пристально остановились на Льюси До сихъ поръ она еще не разспрашивала ее о происшедшемъ.
   -- Она, кажется, взломала вашу дверь?-- проговорила она съ нѣкоторой рѣзкостью.
   -- Полагаю, что такъ. Я спала въ это время.
   -- Вы были страшно испуганы, когда увидали ее около себя?
   Говоря все это, Элиноръ предполагала, что Льюси ничего не знаетъ о томъ оружіи, которое Мэнистей нашелъ въ рукѣ Алисы. Въ то время, какъ она помогала молодой дѣвушкѣ раздѣться и лечь въ постель, Льюси оставалась вѣрна своему обычному спокойствію и сдержанности. Вмѣсто того, чтобы преувеличить, она, наоборотъ, скорѣе умалила то, что случилось. Миссъ Алиса Мэнистей явилась къ ней въ комнату, вела себя очень странно и она, Льюси, бросилась звать на помощь и разбудила въ библіотекѣ мистера Мэнистея. Безъ сомнѣнія, она могла бы поступить благоразумнѣе, какъ тогда утромъ. Твердо рѣшивъ не поднимать никакого возбуждающаго разговора, она отвернула свое блѣдное лицо отъ свѣта и приготовилась спать, давая тѣмъ понять миссисъ Бургоинъ, что она можетъ ее оставить и въ свою очередь отдохнуть.
   Однако, послѣдній вопросъ Элиноръ нарушилъ самообладаніе Льюси: настолько живо напомнилъ онъ ей весь ужасъ этой ночи. Ей пришлось переломить себя, чтобы дать отвѣтъ на этотъ вопросъ.
   -- Да, я испугалась. Но не думаю, чтобы она могла сдѣлать мнѣ какой нибудь вредъ. Мнѣ слѣдовало быть болѣе твердой, когда дѣло дошло до борьбы.
   -- Благодареніе Богу, что Эдвардъ былъ тутъ!-- воскликнула Элиноръ.-- Гдѣ онъ васъ нашелъ?
   -- Въ столовой около двери. Я не могла дольше выдержать. Онъ сказалъ мнѣ, чтобы я шла къ вамъ. И я пробовала это сдѣлать. Но я могла только добраться до кресла въ библіотекѣ.
   -- М-ръ Мэнистей нашелъ васъ въ глубокомъ обморокѣ.
   Внезапная краска залила щеки Льюси.
   -- М-ръ Мэнистей! Развѣ онъ былъ тамъ? Я надѣялась, что онъ ничего не знаетъ. Я видѣла только васъ.
   Изъ всего этого Элиноръ вывела заключеніе, которое принесло ей мало утѣшительнаго. Она круто оборвала разговоръ и, жалуясь на жару, направилась къ роялю.
   Льюси сидѣла и слушала съ книгой на колѣняхъ. Все казалось ей какимъ-то страннымъ и не реальнымъ среди этой знойной тишины, царившей надъ виллой -- и эти высокіе покои съ ихъ разрисованными стѣнами, и дивный пейзажъ, который просвѣчивалъ между скважинами задвинутыхъ ставень, и сама она, и ея собесѣдница. М-ссъ Бургоинъ играла отрывки изъ Брамса и Шопена, но часто запиналась противъ обыкновенія: вниманіе ея, очевидно, было поглощено чѣмъ-то другимъ.
   Какъ-то невольно воспоминанія дѣвушки все возвращались къ тѣмъ несообразностямъ, которыя говорила Алиса Мэнистей. Тщетно сдерживала она себя, тщетно здравый смыслъ подсказывалъ ей, что самое лучшее выбросить изъ головы всѣ эти фантазіи сумасшедшей женщины. Но здравый смыслъ на этотъ разъ оказывался безсильнымъ передъ той тревогой, которая волновала ея душу. Оно могла только говорить себѣ съ твердой рѣшимостью, что ей лучше будетъ не ѣхать въ Валломброзу, а, по возможности, скорѣе присоединиться къ своимъ друзьямъ во Флоренціи и отправиться съ ними въ Швейцарію.
   Чтобы развлечься, она придвинула къ себѣ раскрытый портфель съ рисунками Элиноръ, который лежалъ на столѣ. Большую часть этихъ рисунковъ она видала раньше, и м-ссъ Бургоинъ не разъ говорила ей, что она можетъ перелистывать ихъ, когда ей угодно.
   Она разглядывала ихъ теперь то безсознательно, то съ внезапнымъ наплывомъ чувства. Тутъ была украшенная нишами стѣна Нэмійскаго храма и вся котловина, поросшая дубомъ, фиговыми деревьями и терновникомъ; этюдъ озера при вечернемъ освѣщеній; лѣсистыя высоты Генцано, залитыя закатомъ, потомъ, сдѣланный по памяти эскизъ, изображающій Аристодемо, поддразнивающаго дѣвушекъ. Подъ этимъ послѣднимъ рисункомъ лежалъ другой, на которомъ представлено было нѣсколько фигуръ. Льюси выдернула его и смотрѣла на него съ изумленіемъ. Внизу была подпись: "Убійца и убитый". Льюси припомнился первый вечеръ на этой виллѣ и легенда о жрецѣ. Рисунокъ дѣйствительно представлялъ двѣ фигуры: одну гордо выпрямившуюся, торжествующую, другую -- распростертую на землѣ. Эта лежащая фигура была обернута плащемъ, прикрывавшемъ ей голову и лицо. Юный побѣдитель съ мечемъ въ рукѣ стоялъ надъ побѣжденнымъ врагомъ.
   Но былъ ли то мужчина? Льюси всматривалась ближе; ея похолодѣвшая рука, лежавшая на рисункѣ, дрожала. Неопредѣленная, классическая одежда не говорила ничего. Но лицо -- чье это лицо?-- и эти длинные черные волосы? Она подняла глаза къ старомодному зеркалу, висѣвшему на" противоположной стѣнѣ, и снова опустила ихъ на рисунокъ -- ее охватилъ ужасъ: она узнала! А эта жалкая фигура на землѣ съ этой нѣжной женственной рукой? У Льюси захватило дыханье; казалось, будто тотъ ударъ, что Мэнистей отвратилъ отъ нея сегодня ночью, поразилъ ее въ эту минуту.
   Поднявъ глаза, она увидала, что Элиноръ обернулась на своемъ стулѣ и слѣдила за ней.
   -- Я смотрѣла на этотъ странный рисунокъ,-- сказала она. Лицо ея вспыхнуло. Она отодвинула отъ себя эскизъ и пыталась улыбнуться.
   Элиноръ встала и направилась къ ней.
   -- Я такъ и думала, что вы его увидите,-- сказала она.-- Я хотѣла, чтобы вы его увидали.
   Голосъ ея былъ глухой, въ немъ слышалась дрожь. Она стояла напротивъ Льюси, опираясь на мраморный столъ.
   Краска исчезла съ лица Льюси; она сдѣлалась такъ же блѣдна, какъ Элиноръ.
   -- Это предназначалось для меня?
   Она указала на фигуру жреца-побѣдителя. Элиноръ сдѣлала утвердительный знакъ.
   -- Я нарисовала это въ тотъ вечеръ, когда мы вернулись изъ Нэми,-- проговорила она, слегка задыхаясь,-- мнѣ тогда вдругъ представилось такое сочетаніе насъ обѣихъ.
   Льюси вздрогнула. Положивъ руки на столъ, она спрятала въ нихъ свое лицо. Голосъ ея превратился въ тревожный шепотъ, который едва долеталъ до слуха Элиноръ.
   -- Я бы желала... Ахъ! какъ бы желала -- никогда сюда не пріѣзжать!
   Элиноръ колебалась одну минуту, затѣмъ проговорила ласково и даже нѣжно:
   -- Вамъ не въ чемъ себя упрекать. Изображеніе это сдѣлано не для обвиненія кого бы то ни было: оно просто рисуетъ будущее, которое никто не въ силахъ ни отвратить, ни измѣнить, кромѣ васъ.
   -- Прежде всего,-- сказала Льюси, не поднимая головы, чтобы скрыть тѣ горячія слезы, которыя туманили ей глаза,-- что это должно означать? Почему я убійца? А вы... а вы... убитая мною? Что я такое сдѣлала? Чѣмъ заслужила такой эскизъ?
   Голосъ измѣнилъ ей. Элиноръ подошла нѣсколько ближе.
   -- Не вы это сдѣлали, а судьба. Вы отняли у меня послѣднее, что оставалось для меня на землѣ! Я имѣла одинъ только шансъ на счастье -- и собственно единственный во всю мою жизнь до с.ей поры. Мальчикъ мой умеръ... уже 8 лѣтъ прошло... И вотъ, наконецъ, еще разъ мнѣ какъ будто улыбалось счастіе, но проходитъ семь недѣль... и вы... вы отнимаете его у меня!
   Льюси отшатнулась отъ стола, какъ будто отъ врага.
   -- М-ссъ Бургоинъ!
   -- Вы этого не знаете,-- сказала Элиноръ спокойно.-- О, я это понимаю. Вы слишкомъ добры... Вотъ потому-то я такъ и говорю съ вами. На это можно рѣшиться только, хорошо зная душу того, съ кѣмъ имѣешь дѣло. Ахъ, временами я испытывала къ вамъ такое дурное, недостойное чувство!.. Когда я сѣла за рояль, я рѣшила про себя: скажу ей все. Она найдетъ рисунокъ, и я все скажу. У нея возвышенная чистая душа. Она пойметъ! Почему же не попробовать человѣку спасти самого себя? Это такой естественный законъ природы. Живутъ, вѣдь, только одинъ разъ.
   На одну минуту она поднесла руку въ глазамъ и подавила рыданіе, готовое было прервать ея слова.
   Затѣмъ она подошла еще ближе къ Льюси.
   -- Видите,-- проговорила она какъ-то просительно,-- вы были очень ласковы и нѣжны со мною однажды. Очень легко притвориться, что печалишься о другихъ, потому что считаешь это своей обязанностью, или потому, что за это любятъ. Я всегда притворяюсь въ этомъ отношеніи. Но вы -- нѣтъ: вы не говорите того, чего не чувствуете, а чувствовать вы умѣете. Это такая рѣдкость, и вамъ придется пострадать за это въ жизни. Вамъ встрѣтятся другіе, поступающіе такъ же, какъ и я, которые положатся на васъ, будутъ довѣрять вамъ. Вы жалѣли меня за то, что я потеряла своего мальчика. Но вы не знали, вы не могли представить себѣ, насколько безцвѣтна и безрадостна была моя жизнь безъ него. Зимой,-- голосъ ея измѣнился и задрожалъ,-- для меня опять выглянуло солнце. Я цѣлые годы томилась голодомъ и жаждой, и вотъ, казалось, для меня -- даже для меня!-- наступитъ праздникъ и удовлетвореніе. Мнѣ нужно было такъ не много!.. Я не молода, какъ вы, и не прошу многаго. Только -- быть его другомъ, секретаремъ, товарищемъ, а со временемъ, быть можетъ, его женой, когда онъ начнетъ ощущать потребность въ домашнемъ очагѣ, въ спокойной жизни, а чтобы доставить ему все это, никого нѣтъ ему ближе и дороже меня. Онъ понималъ меня, я понимала его -- мысли наши сходились. Тутъ не было необходимости, какъ это говорятъ, влюбляться. Слѣдовало только день за днемъ все болѣе входить въ жизнь одинъ другого; мнѣ -- помогать ему, ему -- привыкать къ той атмосферѣ, которой я могла его окружить, къ той любви, которую я могла дать ему,-- пока привычка не проникнетъ настолько глубоко въ его плоть и кровь, что онъ былъ бы не въ силахъ отъ нея оторваться. Рука его помимо его воли, помимо его вѣдѣнія соединилась бы съ моею... И я сумѣла бы сдѣлать его счастливымъ. Я сумѣла бы сгладить его недостатки, возбудить его энергію. Это было моей мечтой за всѣ эти послѣдніе мѣсяцы, и съ каждой недѣлей, онъ, казалось, становился благоразумнѣй, податливѣй... Но пріѣхали вы...
   Она опустилась на стулъ около Льюси, положивъ свои руки на его спинку, и въ ея позѣ сказывалась одновременно и энергія, и какое-то изнеможеніе. Вся прелесть безпомощности исчезла -- то была надменность голубки, то былъ эгоизмъ слабаго существа. Каждая черта, каждый нервъ этой хрупкой фигуры говорилъ о невыносимомъ страданіи и неестественно напряженной волѣ. Льюси склонилась подъ этой бурей. Она продолжала лежать головой на столѣ, спрятавъ лицо въ ладони и сознавая только вблизи себя этотъ обличающій голосъ, да еще слышала она, какъ тамъ надъ нижней дорогой, между орѣховыми кустами соперничали между собою два соловья.
   Элиноръ на минуту остановилась, на минуту закрыла глаза, какъ бы призывая спокойствіе, и затѣмъ продолжала:
   -- Пріѣхали вы. Онъ не обращалъ на васъ вниманія. Онъ былъ рѣзокъ и небреженъ съ вами: его раздражало, что могутъ мѣшать нашей работѣ. Однако, его подзадорило то обстоятельство, что вы представляете изъ себя нѣчто столь отличное отъ его представленій и теорій. Онъ не отличается терпимостью. Какъ только онъ чувствуетъ противорѣчіе, у него сейчасъ же является желаніе побороть, разрушить, побѣдить. Среди женщинъ онъ привыкъ особенно быть центромъ, властелиномъ. А вы сопротивлялись... Это возбудило его, завлекло. Затѣмъ послѣдовали затрудненія съ книгой и пріѣздъ мистера Ниля. Онъ отличается самымъ страннымъ суевѣріемъ. Тутъ была простая неудача, а онъ приписалъ все мнѣ. Онъ началъ охладѣвать ко мнѣ, избѣгать меня. Вы были тутъ, ни чѣмъ не напоминали ему о его неуспѣхѣ, и онъ находилъ успокоеніе въ разговорѣ съ вами. Его дурное настроеніе скоро бы исчезло, какъ досада ребенка, если бы не... Впрочемъ...
   Она подняла руку съ глубокимъ вздохомъ и безсильно опустила ея снова.
   -- Не думайте, что я осуждаю кого нибудь. Вы были такъ свѣжи, такъ молоды -- все это такъ естественно. Тѣмъ не менѣе, я ничего не опасалась. Послѣ перваго же вечера я чувствовала себя спокойной. Я находила совершенно естественнымъ, чтобы вы нравились... чтобы васъ любили. И что могло быть общаго между нимъ и вами? Затѣмъ, въ день нашей прогулки въ Нэми я позволила себѣ упрекнуть его -- напомнить ему прежнія времена, представить всю глубину моей раны... заставить его объясниться. О! всѣ эти выраженія слишкомъ, слишкомъ сильны въ сравненіи съ тѣмъ, что я сказала на самомъ дѣлѣ. Кто же могъ когда нибудь рѣшиться сдѣлать ему сцену?-- этимъ можно только утомить его, опротивѣть ему. Разумѣется, я обмолвилась всего словомъ или двумя, такъ, между прочимъ. Но онъ понялъ меня и далъ надлежащій отвѣтъ. Ахъ, сколько униженій можетъ перенести женщина отъ одной фразы, улыбки... и ничѣмъ этого не высказать!..
   Лицо ея теперь горѣло. Она поднесла платокъ къ глазамъ, чтобы смахнуть съ нихъ двѣ медленно и противъ воли катившіяся слезы. Льюси смотрѣла на нее изъ своей засады. Брови дѣвушки были сдвинуты, губы слегка раскрыты. Она молчала, и въ этомъ молчаніи сказывался какой-то страхъ, безсознательный, но очевидный.
   -- Въ тотъ день, когда вы и онъ гуляли между развалинами, меня вдругъ осѣнило это сознаніе. Впрочемъ, мнѣ кажется, я и раньше это предвидѣла. Я чувствовала себя несчастной задолго до этого. Но пока человѣкъ можетъ скрывать отъ себя извѣстные факты, они кажутся какъ бы неправдоподобными, кажется, какъ будто еще въ нашей волѣ задержать ихъ ходъ. Но въ тотъ день, послѣ нашей прогулки, когда мы вернулись отъ источника и нашли васъ на склонѣ холма... Чѣмъ были вы тутъ виноваты? Однако я почти готова была вѣрить, что вы все это выдумали, всю эту исторію съ мальчиками и камнями. Разумѣется, онъ ни на минуту не пощадилъ меня! Онъ видѣлъ и слышалъ только васъ однѣхъ. Когда онъ привезъ васъ домой, всѣ его мысли были только о васъ; ему не было дѣла ни до чьей усталости, ни до чьего удобства. То же было и относительно Алисы; всѣ его страхи и опасенія были за васъ. Когда онъ узналъ, что она ѣдетъ, онъ нисколько не тревожился ни за тетю Патти, ни за меня -- васъ только слѣдовало охранять, васъ только слѣдовало спасать отъ всего непріятнаго, шокирующаго. Онъ взялъ на себя прошлою ночью обязанность оберегать васъ и услыхалъ васъ даже сквозь свой сонъ...
   Голосъ ея оборвался. Элиноръ сидѣла, глядя въ золотистый полусумракъ комнаты, испуганная тѣмъ, что сказала, инстинктивно ожидая того дѣйствія, которое все это произведетъ на Льюси.
   Льюси выпрямилась во весь ростъ.
   -- Миссисъ Бургоинъ, развѣ это любезно, развѣ выносимо все, что вы говорите мнѣ Я не заслужила! Нѣтъ! нѣтъ! Я не заслужила! Какое право вы имѣете? Я не могу себя защитить; я не могу избѣжать васъ, но...
   Голосъ ея дрогнулъ. Въ немъ слышалось негодованіе, тоска одиночества и еще нѣчто совсѣмъ новое, только что зародившееся.
   -- Какое право?-- проговорила Элиноръ медленно и какъ бы съ удивленіемъ. Она обернулась къ своей собесѣдницѣ.-- Право голоднаго, право бѣдняка, право человѣка, отстаивающаго свою послѣднюю собственность, свою послѣднюю надежду.
   Льюси молчала. Страсть этой зрѣлой женщины подавляла ее, и протестъ ея юной застѣнчивости показался ей такимъ неумѣстнымъ, такимъ пустякомъ. Элиноръ опустилась на колѣни. Лицо ея приняло нѣжное выраженіе. Необыкновенное достоинство сказывалось въ линіяхъ ея рта, когда она схватила руку дѣвушки и прижала ее къ своей груди.
   -- Развѣ запрещено кричать отъ боли, когда горе и страданіе переходитъ за предѣлы? Нѣтъ! Я этого не думаю. Я не могу строить козней противъ васъ или васъ ненавидѣть. Это не въ моей натурѣ. Я не такъ создана. Но кто запретитъ мнѣ придти къ вамъ и сказать: -- Я страшно страдала. Жизнь моя была крайне печальна. Вышла я замужъ, по невѣдѣнію, за человѣка, который сдѣлалъ меня несчастной. Но когда родился мой мальчикъ, онъ вознаградилъ меня за все. Послѣ этого я никогда не роптала, никогда не завидовала другимъ людямъ... Мнѣ казалось, что я имѣю теперь все, что заслужила, и притомъ еще гораздо, гораздо болѣе, чѣмъ имѣютъ другіе! Потомъ, когда въ тотъ день въ Швейцаріи я проснулась безъ него -- одно только обстоятельство дало мнѣ тогда силы перенести потерю: я подслушала, какъ мой докторъ сказалъ моей служанкѣ -- онъ былъ добрый старикъ и очень меня жалѣлъ,-- онъ сказалъ, что мое собственное здоровье настолько слабо, что мнѣ не долго придется томиться въ этой жизни безъ своего мальчика. Но, Боже мой! чего мы только не можемъ перенести! Я вернулась къ своему отцу и въ теченіе восьми лѣтъ ни разу не заснула безъ слезъ, безъ того, чтобы мысленно не прижимать образа своего ребенка къ своей груди. И всякій разъ я неизмѣнно просыпалась въ такомъ возбужденьи, что мнѣ чувствовались его кудри около моихъ губъ.
   Глубокое рыданье потрясло все ея существо. Льюси теряла голову отъ жалости, пытаясь высвободить руки, чтобы обнять Элиноръ, но она только крѣпче сжала ихъ и торопливо заговорила дальше:
   -- Но съ прошлаго года во мнѣ зародилась надежда. Всѣ думали, что я очень плоха: доктора толковали объ этомъ очень серьезно, и даже папа не высказалъ никакого противорѣчія, когда тетя Патти попросила меня пріѣхать въ Римъ. Въ Римъ я пріѣхала въ странномъ состояніи, какъ человѣкъ, который смотритъ на все и любуется всѣмъ въ послѣдній разъ передъ предстоящимъ долгимъ путешествіемъ. А потомъ -- ну, потомъ все началось! Новая жизнь для меня, новое здоровье. Все было полно счастья... только вотъ мой мальчикъ... но это уже будетъ всегда стоять передо мною. Я не обманываю себя! Я знаю, что Мэнистей не испытывалъ того, что я. Но я не прошу многаго. Я знала, что онъ отдалъ лучшую свою любовь другимъ женщинамъ, давно уже давно... Но прежнія увлеченія всѣ погасли. И я была почти признательна имъ. Онѣ сберегли его для меня,-- думала я,-- укротили его, утомили настолько, что я, какъ ни жалка и безцвѣтна въ сравненіи съ ними, все-таки могла закрасться въ его сердце, двери котораго оставались теперь открытыми, и онъ могъ принять меня туда, хотя бы просто отъ скуки.
   Она выпустила руки Льюси, поднялась и стала ходить взадъ и впередъ по обширной комнатѣ, откинувъ голову назадъ: чувства ея были всѣ сосредоточены на воспоминаніяхъ прошлаго.
   Льюси слѣдила за ней съ смущеніемъ. Затѣмъ и она тоже встала и приблизилась къ миссисъ Бургоинъ.
   -- Когда слѣдуетъ мнѣ уѣхать?-- спросила она просто.-- Вы должны помочь мнѣ устроить все съ миссъ Мэнистей. Можно бы сдѣлать это завтра. Найти предлогъ было бы легко.
   Элиноръ повернула къ ней свое взволнованное лицо.
   -- Это ничему не поможетъ, ничему -- сказала она! Онъ только догадается, что это сдѣлала я.
   -- Что же могу я сдѣлать?-- жалобно воскликнула Льюси
   -- Я не имѣю права ожидать, чтобы вы что нибудь дѣлали,-- проговорила Элиноръ безнадежно.-- Я сама не знаю, чего я хотѣла, когда начала этотъ разговоръ.
   Она снова ступила впередъ, опустивъ глаза въ землю; Льюси шла рядомъ съ ней.
   Молодая дѣвушка взяла руку миссисъ Бургоинъ. На щекахъ ея были слезы, но она размышляла и казалась спокойной.
   -- Я увѣрена, вполнѣ увѣрена,-- сказала она, наконецъ, почти твердо,-- что всѣ ваши опасенія совершенно, совершенно напрасны. Мистеръ Мэнистей не испытываетъ ко мнѣ ничего, кромѣ небольшого расположенія, да онъ и не могъ бы испытывать ничего иного. Все снова къ вамъ возвратится, и не я отняла у васъ его чувство. Но чтобы вы ни сказали мнѣ, чего бы вы ни попросили -- я сдѣлаю...
   Элиноръ перевела духъ и обвила рукой шею дѣвушки.
   -- Останьтесь,-- прошептала она едва слышно,-- останьтесь еще на нѣсколько дней. Не надо никакихъ рѣзкихъ перемѣнъ, которыя могли бы броситься ему въ глаза. А потомъ удалитесь какъ нибудь -- только, чтобы онъ не зналъ, куда,-- и знайте, что есть на свѣтѣ женщина, которая будетъ хранить самую горячую память о васъ въ своей душѣ, которая будетъ молиться за васъ самой искренней, самой святой молитвой!..
   Онѣ упали въ объятія другъ другу. Льюси съ материнской нѣжностью, которая скорѣе подобала бы Элиноръ, прижала свои губы къ горячей головѣ, прислоненной къ ея груди, и шептала слова утѣшенія, обѣщаній и слова укоризны самой себѣ: все существо ея было переполнено страстной жалостью и участіемъ къ Элиноръ.

-----

   Всѣ они должны были отправиться съ 12-ти-часовымъ поѣздомъ въ Римъ.
   Наконецъ-то, посланникъ, которому пришлось пройти черезъ цѣлый рядъ непріятностей политическаго и домашняго характера, въ числѣ которыхъ первое мѣсто занималъ бунтъ со стороны его неаполитанскаго повара, наконецъ-то, онъ могъ привести въ исполненіе свою причуду. Для молодой американки, овладѣвшей его воображеніемъ, былъ устроенъ завтракъ. Во главѣ его дома въ это время находилась его замужняя дочь, Мери, пріѣхавшая изъ Индіи провѣдать своихъ малютокъ и своего отца. Когда послѣдній попросилъ ее составить списокъ гостей для этого завтрака, она съ добродушнымъ удивленіемъ только приподняла брови.
   -- Дорогая моя,-- сказалъ посланникъ,-- мы цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ исполняли свои обязанности, и я нахожу это, наконецъ, скучнымъ.
   Онъ, дѣйствительно, Выдержалъ цѣлый рядъ утомительныхъ пріемовъ разныхъ царственныхъ особъ и министровъ, и дочь поняла его настроеніе.
   Въ характерѣ ея отца крылся своего рода элементъ непокорности, который она слишкомъ хорошо знала для того, чтобы его затрогивать.
   И вотъ приглашенія были разосланы.
   -- Подбери для нея интересное общество, дорогая моя,-- сказалъ посланникъ,-- и всякаго типа понемногу.
   Лэди Мэри сдѣлала все отъ нея зависящее. Она пригласила одну итальянскую маркизу, о которой отецъ ея отзывался, какъ о "самой умной женщинѣ въ Римѣ", между тѣмъ, какъ сама она знала ее только за женщину, самую изящную и популярную; позвала одного молодого ломбардскаго землевладѣльца, состоявшаго раньше во флотѣ, имѣвшаго большія связи при дворѣ и необыкновенно красивые голубые глаза; одного датскаго профессора и ученаго, человѣка очень богатаго и собирателя различныхъ доисторическихъ памятниковъ; двухъ-трехъ художниковъ; американскаго монсиньора, человѣка очень вліятельнаго и не лишеннаго остроумія; Реджи Бруклина, само собой разумѣется, и его сестру; затѣмъ г-жу Варіани, которая могла помѣшать мистеру Мэнистею говорить слишкомъ много несообразностей, и, наконецъ, одного мрачнаго англійскаго адмирала съ женой -- гостей оффиціальныхъ, которыхъ посланникъ зачислилъ въ списокъ въ послѣднюю минуту и съ нѣкоторой досадой, какъ своего рода представителей той суровой тиранніи долга, которая посягаетъ на его краткое удовольствіе.
   -- А мистера Белазиса?-- спросила лэди Мэри, останавливаясь съ перомъ въ рукѣ и мужественно готовая встрѣтить всевозможныя крайности.
   -- О, Боже мой, только не его!-- поспѣшно проговорилъ посланникъ.-- Я дважды отъ него отдѣлался, а на этотъ разъ мнѣ уже навѣрно пришлось бы его прочесть.

-----

   И вотъ, мистеръ Мэнистей курилъ, сидя на балконѣ виллы въ ожиданіи дамъ. Миссъ Мэнистей, которая уже опять успѣла расхвораться подъ вліяніемъ жары, не ѣхала съ ними. Обстоятельство это не способствовало хорошему настроенію Мэнистея. Трое не составляютъ веселаго общества, какъ всѣмъ извѣстно.
   Если лэди Мэри устраивала завтракъ только потому, что принуждена была это сдѣлать, то Мэнистей, со своей стороны, отправлялся на него съ еще болѣе непріятнымъ чувстомъ принужденія. Ничто теперь не имѣло привлекательности въ его глазахъ, ничто не казалось ему желательнымъ, или имѣющимъ значеніе, кромѣ того разговора съ Льюси Фостеръ, который онъ имѣлъ намѣреніе завести, но который она, въ свою очередь, очевидно, постарается отклонить.
   Душа его была переполнена обидой. Въ теченіе всего предыдущаго дня, когда онъ устраивалъ свою несчастную сестру, затѣмъ по пути въ Римъ и обратно, передъ нимъ въ самой глубинѣ всѣхъ его мыслей вставалъ образъ Льюси, облеченной въ бѣлое платье, безпомощной и прелестной Льюси, лежавшей безъ чувствъ тамъ, въ его креслѣ.
   Вечеромъ на станціи онъ едва могъ сдерживать въ приличныхъ границахъ свою поспѣшность усадить въ экипажъ измученную маленькую старушку-тетку, чтобы самому достичь скорѣе виллы прямой, сокращенной дорогой. Быть можетъ, заслышавъ его шаги внизу, она выйдетъ къ нему навстрѣчу на балконъ, утомленная, разбитая, но тѣмъ не менѣе съ робкой признательностью въ своихъ ясныхъ, нѣжныхъ глазахъ?
   Но на этомъ балконѣ онъ не нашелъ никого, и весь вечеръ этого нестерпимаго дня явился сплошнымъ разочарованіемъ. Элиноръ оставалась въ своей комнатѣ, очевидно, утомленная событіями предыдущей ночи; а миссъ Фостеръ, хотя и появилась за обѣдомъ, но послѣ исчезла немедленно и, такимъ образомъ, не представилось случая для иного разговора, кромѣ самаго обыденнаго.
   Она, съ своей стороны, разумѣется, сказала все, что ей подобало сказать, вродѣ слѣдующаго: "надѣюсь, что все удалось устроить такъ, какъ вы желали". "Миссисъ Бургоинъ и я были крайне огорчены!" "Бѣдная миссъ Мэнистей, вѣроятно, провела очень тяжелый день".
   Онъ не могъ представить себѣ, чтобы молодая дѣвушка была способна говорить такъ оффиціально и небрежно съ человѣкомъ, который всего двадцать четыре часа назадъ спасъ ее отъ нападенія сумасшедшей женщины. Потому что вѣдь на самомъ дѣлѣ было такъ. Знала ли она, что произошло? или же подъ вліяніемъ обморока все совершенно исчезло у нея изъ памяти? Въ душѣ его шевельнулось сознаніе, что было бы по рыцарски по отношенію къ ней и болѣе великодушно по отношенію къ сестрѣ, если бы онъ не поднималъ надъ этимъ завѣсы и не упоминалъ болѣе ни словомъ объ ея испугѣ, о грозившей ей опасности и объ ея обморокѣ.
   Но Мэнистей не привыкъ поддаваться сомнѣніямъ людей болѣе стойкихъ или болѣе робкихъ. Онъ страстно желалъ достичь желаемаго конца, т. е. минуты взаимнаго пониманія и задушевнаго обмѣна чувствъ.
   А потомъ?
   Что, на самомъ дѣлѣ, станетъ онъ дѣлать потомъ? Онъ стоялъ съ сигарой въ рукахъ, безсознательно глядя въ садъ и мысленно вопрошая себя.
   Внезапно ему припомнились тѣ впечатлѣнія и чувства, которыя овладѣли имъ тогда, въ первое воскресенье, которое Люси Фостеръ проводила на виллѣ: это отвращеніе передъ малѣйшимъ представленіемъ объ женитьбѣ, это удивленіе, что кто нибудь могъ предполагать о его женитьбѣ на миссисъ Бургоинъ, эта небрежная, досужая мечта, съ какою онъ слѣдилъ тогда за Льюси, какъ она шла вдоль аллеи въ своемъ топорномъ платьѣ...
   Съ той поры онъ узналъ нѣсколько горькихъ минутъ разочарованія. Недавнія честолюбивыя надежды, казалось, растаяли въ воздухѣ. Казалось, что, въ концѣ концовъ, его горячій темпераментъ и фатальное непостоянство вовлекли его въ цѣлую бездну какихъ-то запутанныхъ обстоятельствъ и неудачъ.
   Хорошо, но вѣдь изъ этой бездны можно было еще выбраться. Острый приливъ твердой воли и смутнаго желанія охватилъ его душу. Что если на самомъ дѣлѣ избитые пути являются наилучшими?

"То the old paths, my soul!"

   Внезапно раздавшійся голосъ поразилъ его слухъ. То Элиноръ звала Льюси изъ гостиной. Ахъ, Элиноръ? Наплывъ чувства не то великодушнаго, не то горделиваго овладѣлъ его существомъ. Онъ зналъ, что причинилъ ей огорченія въ Нэми. Онъ поступилъ буквально, какъ животное, какъ неблагодарное животное! Женщины, подобныя Элиноръ, обладаютъ крайне восторженными и утонченными идеалами дружбы. Чего ждала она отъ него? Во всякомъ случаѣ не того, чего ждали всѣ эти вульгарные невѣжественные зрители -- въ этомъ онъ былъ увѣренъ. И тѣмъ не менѣе, ея требованія наскучили ему, хотя онъ не могъ не сознавать, что его неудовольствіе по поводу книги не имѣло оправданія.
   Пускай же онъ теперь все это исправитъ, а потомъ пускай на самомъ дѣлѣ относится къ ней, какъ другъ. И мысль смутно рисовала ему, какъ онъ такъ или иначе снова возвратитъ себѣ ея довѣріе, снова призоветъ ея помощь и расположеніе.
   Любовь между нею и миссъ Фостеръ, казалось, становилась все крѣпче. Онъ думалъ объ этомъ съ безпокойствомъ -- это вовсе не входило въ его планы; это являлось препятствіемъ на его пути. Съ нѣкоторымъ угрызеніемъ совѣсти и въ то же время не безъ ироніи онъ сознавалъ, что Элиноръ знала его слишкомъ хорошо.

-----

   -- Ахъ, дорогая моя лэди,-- говорилъ посланникъ,-- какъ мало въ этомъ мірѣ вещей, которыя могутъ доставлять удовольствіе. Но быть съ вами -- есть одно изъ нихъ!
   Льюси вспыхнула отъ чувства молодого и вполнѣ естественнаго удовлетворенія. Она сидѣла по лѣвую сторону посланника, и онъ на минуту съ очаровательной отеческой фамильярностью опустилъ свою руку на ея руку.
   -- Ну, весело-ли вы проводили время? Подарили-ли вы ваше сердце Италіи?-- говорилъ старикъ, наклоняясь къ своей собесѣдницѣ. Его занимала происшедшая съ нею перемѣна -- этотъ красивый нарядъ, эта распустившаяся красота.
   -- Я чувствовала себя будто въ сказочномъ царствѣ,-- сказала Льюси, робко поднимая на него свои широко раскрытые голубые глаза.-- Никогда я не встрѣчу болѣе ничего подобнаго.
   -- Это потому, что намъ никогда не можетъ быть два раза въ жизни двадцать лѣтъ,-- проговорилъ старикъ, вздыхая.-- А еще двадцать лѣтъ спустя, вы будете удивляться, откуда бралось все это волшебство. Пусть!!-- но теперь-то, во всякомъ случаѣ, міръ представляетъ для васъ прелестную диковинку.
   Онъ остановилъ на ней болѣе внимательный взглядъ и ему показалось, что, хотя она и стала красивѣе, но за то какъ будто менѣе счастлива. Онъ не находилъ уже въ ней того трепета юности, того молодого веселья, которыми вѣяло отъ нея раньше, а вокругъ ея прекрасныхъ глазъ обозначались теперь какіе-то темные круги. Что же случилось? ужъ не встрѣтила ли она "того", кто былъ предназначенъ ей судьбою? Инстинктивно онъ взглянулъ черезъ столъ на Мэнистея и миссисъ Бургоинъ. Въ теченіе зимы онъ составилъ свое собственное особое заключеніе объ этой парочкѣ. Бѣдная миссисъ Бургоинъ! Ему не разъ приходилось встрѣчать на свѣтѣ подобные случаи. Она принадлежала къ тѣмъ женщинамъ, которымъ не достаетъ того высшаго плѣнительнаго дара, благодаря которому другія женщины достигаютъ возможной высоты всѣхъ своихъ стремленій. Такія женщины, какъ Элиноръ, обладаютъ всей привлекательностью, всѣми достоинствами и тѣмъ не менѣе всегда любятъ болѣе, нежели бываютъ любимы. "Мужчинамъ они слишкомъ легко даются" думалъ посланникъ. Затѣмъ вниманіе его привлекла его сосѣдка.
   -- Дорогая лэди,-- сказалъ старикъ,-- вы очень молоды, а я скоро буду древнимъ старикомъ. Позвольте мнѣ воспользоваться обстоятельствомъ и дать вамъ маленькій совѣтъ Всѣ мы должны пройти черезъ различныя невзгоды и превратности жизни; и вотъ этотъ-то совѣтъ поможетъ вамъ легче перенести большинство ихъ.
   Онъ остановился и наблюдалъ за нею. Его добрые, веселые глаза свѣтились сквозь побѣлѣвшія рѣсницы. Льюси опустила свою вилку и оглянулась на него съ улыбкой ожиданія.
   -- Учитесь "персидскому языку",-- проговорилъ старикъ наставительнымъ тономъ,-- и твердите словарь наизусть!
   Льюси продолжала глядѣть на него съ удивленіемъ.
   -- Сегодня утромъ я кончилъ,-- проговорилъ посланникъ ей на ухо.-- Завтра же начну снова. Дочь моя ненавидитъ самый видъ этого занятія. Она говоритъ, что я переутомляю себя, а что старые люди всегда должны немного отдохнуть послѣ того, какъ окончатъ свою работу. Но я знаю, что если бы не мой словарь, я уже давно бы все бросилъ. По вечерамъ, когда у меня обѣдаетъ слишкомъ много надоѣдливыхъ людей, или когда они тащатъ меня изъ дому, я прохожу столбецъ. Но обыкновенно мнѣ достаточно и половины столбца... хорошихъ трудныхъ персидскихъ корней, а не какихъ нибудь пустяковъ. Я, разумѣется, могу читать Гафиза, Омара Кейяма и тому подобное. Но это уже, такъ сказать, взбитыя сливки. Это не идетъ въ счетъ. Тутъ требуется нѣчто твердое для зубовъ. Латинскіе стихи хороши въ такихъ случаяхъ. Въ прошломъ году я половину Тома Мура переложилъ гендикасилабами. Но когда мой младшій сынъ, который учится въ Оксфордѣ, отказался выдать ихъ за свой трудъ,-- я бросилъ это дѣло. Я полагаю, что математики имѣютъ что нибудь болѣе подходящее подъ руками. Но такъ или иначе, всегда слѣдуетъ изучать словарь. Послѣ садоводства я ставлю этотъ трудъ на первое мѣсто. Теперь, относительно мистера Мэнистея -- чѣмъ онъ занимается?
   Его внезапный вопросъ засталъ Льюси врасплохъ, и отъ него не ускользнуло, какъ ея нѣжныя щечки моментально вспыхнули.
   -- Я полагаю, что у него есть своя книга?-- сказала она, улыбаясь.
   -- О, это ни къ чему не ведетъ! Со своей книгой можно дѣлать, что угодно. Но со словаремъ вы не можете дѣлать того, что вамъ хочется. Вы должны или заниматься толкомъ, или совсѣмъ бросить. Вотъ почему это дѣйствуетъ такъ успокоительно. И вотъ, если бы меня спросили, я могъ бы найти нѣсколько персидскихъ источниковъ для Мэнистея, которыеслѣдуетъ просматривать ежедневно.
   Льюси взглянула черезъ столъ. Глаза ея опустились, и она проговорила своимъ тихимъ глубокимъ голосомъ, которому старикъ внималъ съ наслажденіемъ:
   -- Я полагаю, вы хотѣли бы отправить его домой?
   Посланникъ сдѣлалъ утвердительный знакъ.
   -- Отправить его въ деревню, къ его арендаторамъ, родамъ, провинціальнымъ собраніямъ... "Персидскій языкъ", конечно, интереснѣе; но и это можетъ пригодиться.-- Онъ остановился на минуту затѣмъ подъ прикрытіемъ общаго громкаго говора серьезно добавилъ:-- Онъ напрасно тратитъ время, дорогая лэди -- въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
   Льюси все еще не поднимала глазъ; но поза ея непримѣтно измѣнилась.-- Этотъ предметъ интересуетъ ее,-- подумалъ старикъ.
   -- Тысячу разъ достойно сожалѣнія,-- продолжалъ онъ, съ осторожностью, замаскированной ловкостью дипломата,-- что онъ выступилъ здѣсь въ припадкѣ раздраженія; онъ ложно смотритъ на вещи -- и, по сколько я слышалъ, книга его представляетъ изъ себя сплошную ошибку. Италія -- не Англія, и англиканская церковь не есть папство. Его притчи хромаютъ, его иллюстраціи неприложимы. А тѣмъ временемъ онъ упускаетъ для себя всѣ шансы. Я зналъ его отца. Мнѣ непріятно видѣть, что сынъ его толчетъ воду. Если вы имѣете на него какое нибудь вляініе,-- сказалъ старикъ, улыбаясь,--отправьте его домой... Или пускай это сдѣлаетъ миссисъ Бургоинъ. Онъ когда-то имѣлъ обыкновеніе ее слушаться.
   Мучительная тоска сжала сердце Льюси.
   -- Мнѣ кажется, онъ всегда дѣлаетъ только по своему,-- произнесла она съ трудомъ.-- Мистеръ Ни ль подаетъ ему иногда совѣты.
   Посланникъ на минуту остановилъ на ней свой пристальный взглядъ и, не сказавъ больше ни слова, отвернулся.
   -- Реджи,-- обратился онъ къ молодому Бруклину,-- вы, кажется, нехорошо обращаетесь съ м-мъ Варіани Не слѣдуетъ ли мнѣ вступиться?
   Реджи и его собесѣдница, которые находились въ самомъ разгарѣ болтовни и смѣха, обернулись въ его сторону.
   -- Сэръ,-- сказалъ Бруклинъ,-- м-мъ Варіани нападаетъ на моего лучшаго друга.
   -- Многіе изъ насъ находятъ это занятіе пріятнымъ,-- сказалъ посланникъ.
   -- А! Но она переходитъ на личности,-- продолжалъ Реджи, играя двоимъ бананомъ.-- Она бранитъ его за то, что онъ не женатъ и называетъ его фатомъ-эгоистомъ. Вотъ и я тоже не женатъ и протестую противъ подобныхъ общихъ классификацій. Къ тому же другъ мой имѣетъ самый убѣдительный отвѣтъ.
   -- Я жду его,-- сказала м-мъ Варіани.
   Реджи принялся осторожно чистить свой бананъ.
   -- Прекрасно. Кто-то изъ насъ спросилъ его однажды, почему онъ не женится, и онъ на это отвѣтилъ: "Милый другъ," дѣлалъ предложеніе всѣмъ хорошенькимъ женщинамъ, какихъ я только знаю; но онѣ не желаютъ за меня выходить". Ну вотъ!
   Послѣдовалъ всеобщій смѣхъ, среди котораго Реджи продолжалъ:
   -- Я считалъ такое положеніе заслуживающимъ полнаго участія, но у м-мъ Варіани каменное сердце...
   М-мъ Варіани взглянула на него, но оставалась непоколебимой. Она и этотъ очаровательный мальчикъ были большими друзьями.
   -- Держу съ вами пари, что онъ никогда ни за кого не сватался,-- проговорила она спокойно.
   Реджи попробовалъ протестовать.
   -- Нѣтъ, онъ никогда не сватался, я увѣрена; теперь англичане уже болѣе не дѣлаютъ женщинамъ предложенія.
   -- Дайте м-мъ Варіани доказать свою точку зрѣнія,-- сказалъ посланникъ, протягивая впередъ руку, какъ бы желая всѣхъ призвать къ молчанію, а другую прикладывая къ уху, чтобы лучше слышать:-- это, дѣйствительно, въ высшей степени интересное преніе.
   -- Но это уже всѣмъ извѣстно, что англичане болѣе не женятся!-- воскликнула м-мъ Варіани.-- Я читала недавно въ одномъ романѣ, что вашему англійскому обществу очень вредитъ то обстоятельство, что очаровательнѣйшія молодыя дѣвушки все время находятся въ напрасномъ ожиданіи, такъ какъ никто не хочетъ на нихъ жениться.
   -- Прекрасно,-- вотъ здѣсь нѣтъ, кажется, ни одной молодой англійской дѣвушки среди присутствующихъ,-- сказалъ посланникъ, окидывая взглядомъ столъ:-- такъ какъ же вы объясняете себѣ этотъ фактъ, сударыня?
   -- У васъ въ Англіи слишкомъ много развелось французскихъ поваровъ,-- сказала м-мъ Варіани, пожимая своими полными плечами.
   -- Но что, скажите на милость, имѣютъ общаго повара съ нашимъ вопросомъ?-- воскликнулъ посланникъ.
   -- Ваши молодые люди чувствуютъ себя слишкомъ комфортабельно,-- отвѣчала лэди, указывая спокойнымъ движеніемъ руки въ сторону Реджи Бруклина.-- Такъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, говорили. Спрашиваю я одну англійскую лэди, жену одного англійскаго генерала, который знаетъ хорошо и Францію, и Англію -- и она говоритъ: наши молодые люди имѣютъ такой хорошій обѣдъ въ своихъ клубахъ и полкахъ, а спортъ доставляетъ имъ столько удовольствій и наслажденій и стоитъ имъ такъ дорого, что они положительно не хотятъ никакихъ женъ! Молодыя дѣвушки не представляютъ для нихъ больше никакого интереса. Въ этомъ заключается разница между ними и французами. Французъ еще интересуется женщинами. Французъ еще послѣ обѣда испытываетъ желаніе побесѣдовать съ дамами, а англичанинъ -- нѣтъ!.. Вотъ почему французы все еще намъ пріятны.
   Маленькіе черные глазки говорившей засверкали; но въ общемъ она только съ вызывающимъ спокойствіемъ посматривала на окружавшихъ ее англичанъ и американцевъ. Г-жа Варіани, энергичная, умная, безпристрастная, среднихъ лѣтъ женщима, занимала въ Римѣ особое положеніе. Она состояла корреспонденткой одной передовой французской газеты; у нея было много друзей среди англичанъ, и она, наравнѣ съ маркизой Фадзолани, сидѣвшей по правую сторону посланника, дѣлала положительныя чудеса при уходѣ на больными и ранеными итальянцами въ несчастную Адбвскую кампанію.
   -- Прячу свою дряхлую голову!-- воскликнулъ посланникъ, прикрывая обѣими руками свои сѣдые кудри,-- но все, что мнѣ извѣстно -- это то, что въ теченіе одного только этого года я разослалъ двадцать свадебныхъ подарковъ, и что состояніе моихъ банковыхъ счетовъ находится въ полнѣйшемъ несоотвѣтствіи съ этой теоріей.
   -- Ахъ! вы составляете исключеніе,-- сказала м-мъ Варіани.-- Только сегодня утромъ еще я выслушала разсказъ объ одномъ англійскомъ джентельмэнѣ изъ числа моихъ добрыхъ знакомыхъ. Ему около сорока лѣтъ; у него есть большое помѣстье; его мать и сестры на колѣняхъ умоляютъ его жениться, такъ какъ иначе все должно перейти къ какому-то кузену. А онъ -- ни за что на свѣтѣ! Ему дѣла нѣтъ до того, что случится съ помѣстьемъ... Намъ дана только одна жизнь,-- говоритъ онъ,-- и вотъ онъ не желаетъ ее портить... Вашимъ женщинамъ это причиняетъ, разумѣется, неудовольствіе! Женщинамъ всегда скучно, когда мужчины за ними не ухаживаютъ.
   Всѣ разсмѣялись... Льюси окинула взглядомъ столъ, и первое, что бросилось ей въ глаза, это лицо Элиноръ Бургоинъ, а тамъ дальше черноволосая голова Мэнистея и его разсѣянная улыбка. И юной душой дѣвушки вдругъ овладѣло сознаніе той настоящей и ужасной дѣйствительности, которая скрывалась за веселыми лицами и разговорами собесѣдниковъ за этимъ столомъ. Ей чудилось, что она все еще слышитъ раздирающій сердце голосъ Элиноръ: "Ахъ! я никогда не мечтала, чтобы онъ могъ чувствовать то же, что я. Я просила такъ не много"!
   Она боялась дать волю своимъ мыслямъ. Ей казалось, что страданія миссисъ Бургоинъ должны обнаружиться передъ цѣлымъ свѣтомъ, и минутами дѣвушка испытывала чувство горячаго стыда, какъ бы за самую себя. На ея взглядъ даже эта самая перемѣна общаго внѣшняго вида и выраженія, проглядывающая сквозь изящество и тщательность наряда, была уже сама по себѣ ужасна.
   О! зачѣмъ пріѣхала она въ Римъ! и почему такъ измѣнился свѣтъ? Въ ея собственной душѣ тоже какъ будто что-то билось, и она всѣми силами старалась сдерживать это біеніе, чтобы его никто не увидалъ и не замѣтилъ.
   Она написала дяди Бену и Портерсаагь. Завтра она объяснитъ тетѣ Патти, что не можетъ ѣхать въ Валломброзу, а должна поспѣшить въ Англію. Чистая совѣсть дѣвушки уже испытывала мученіе передъ мыслью о тѣхъ мотивахъ, которые ей при этомъ предстоитъ изобрѣсти А потомъ болѣе ни слова, пока мистеръ Мэнистей не будетъ окончательно на пути къ назначенію въ Ватиканъ, противъ котораго онъ уже началъ роптать и отъ котораго отклонился бы, если бы только могъ. Но, благодареніе небу, для него нѣтъ возможности отказаться.
   Глаза Льюси снова встрѣтились съ глазами Мэнистея. Со своей обычной горячностью онъ велъ споръ на другомъ концѣ стола по поводу какого-то политическаго вопроса. Тѣмъ не менѣе ей показалось, что онъ не перестаетъ наблюдать за ней, не теряетъ ее изъ виду.
   Какой холодной и неблагодарной должна была показаться она ему въ прошлый вечеръ! Сегодня за завтракомъ, а такъ же и въ вагонѣ онъ почти не говорилъ съ нею.
   Между тѣмъ Льюси въ тайнѣ души чувствовала, что ей что-то грозитъ. Слова Алисы Мэнистей въ ту ужасную ночь продолжали ее преслѣдовать. Ея похолодѣвшая рука дрожала на колѣняхъ. Голосъ посланника даже и тотъ тревожилъ ее.
   Послѣ завтрака гости размѣстились группами на обширной тѣнистой лужайкѣ посольскаго сада.
   Хозяинъ дома познакомилъ Льюси съ голубоглазымъ ломбардцемъ Фіоранчини, между тѣмъ какъ самъ, понуждаемый, увы! безжалостнымъ долгомъ, посвятилъ себя на время женѣ знаменитаго англійскаго адмирала, который за завтракомъ былъ сосѣдомъ лэди Мэни. Посланникъ слѣдилъ за дамой своими полузакрытыми глазами, пока они направлялись въ, домъ, гдѣ онъ предложилъ ей посмотрѣть его картины. Это была изящная фешенебельная женщина съ очень бѣлыми и ровными вставными зубами. Она имѣла какой-то условный кроткій видъ. Посланникъ вяло шелъ рядомъ съ нею, скрестивъ на груди руки и опустивъ сѣдую голову въ широкополой войлочной шляпѣ, которую онъ обыкновенно носилъ въ саду.
   Между тѣмъ галантный, украшенный бакенбардами, адмиралъ пытался овладѣть вниманіемъ Мэнистея, но Мэнистей рѣшительно уклонился отъ него, и адмиралъ отступилъ къ миссисъ Бургоинъ и американскому монсиньору, которые слѣдовали позади. Мэнистей приблизился къ Льюси, шедшей со своими новыми знакомыми, графомъ Фіоранчини и г-жей Варіани. Голосомъ, который не могли слышать другіе, онъ проговорилъ ей:
   -- Около фонтана есть скамейка совершенно въ тѣни. Не присядете ли вы тамъ?
   Она поспѣшно взглянула на своихъ спутниковъ.
   -- Кажется, мы шли посмотрѣть на розовую аллею?-- отвѣтила она.
   -- А! въ такомъ случаѣ я поищу что нибудь попрохладнѣе этой аллеи,-- сказалъ Мэнистей съ сердитымъ смѣхомъ. Онъ стремительно удалился, но при этомъ наткнулся на датскаго профессора Іенсена, который завладѣлъ имъ, не обращая вниманія на его рѣзкость, такъ какъ считалъ ее столь же естественной для англичанина, какъ и дневной свѣтъ. И вотъ этотъ ученый съ волосами льняного цвѣта вскорѣ уже съ наслажденіемъ излагалъ передъ своимъ нелюбезнымъ слушателемъ содержаніе послѣдняго "Бюлютеня" академіи.
   Между тѣмъ Льюси, повидимому, не замѣчая всѣхъ красотъ посольскаго сада, слѣдовала съ своими спутниками и скоро очутилась сидящей между ними на каменной скамьѣ подъ развѣсистымъ дубомъ. Передъ ними разстилалась цѣлая чаща розъ; позади этой чащи высились остатки старой стѣны романской архитектуры, а на голубомъ небѣ надъ этой стѣной, между двумя темными кипарисами, обрисовывалась стройная маленькая колокольня; вдали же, въ самой глубинѣ, смутно виднѣлись Сабинскія горы. Воздухъ былъ напоенъ ароматомъ розъ, лѣтнимъ зноемъ, предвѣщавшимъ близость іюня, и тѣмъ неизъяснимымъ волшебствомъ, которымъ вѣетъ отъ Рима.
   Льюси склонила голову и молчала. Но молодой графъ Фіоранчини не принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые способны понимать удрученное состояніе другихъ. Онъ сидѣлъ, сдвинувъ шляпу на затылокъ, покуривалъ, игралъ тростью и старался придавать самое выгодное выраженіе своимъ лазурно-голубымъ глазамъ, сіявшимъ изъ подъ темныхъ, какъ смоль, кудрей, которыя создали ему такую популярность въ Римѣ. Его неправильное, но крайне оживленное лицо говорило объ извѣстной талантливости и своенравіи. Мадамъ Варіани ему нравилась, а молодую американку онъ находилъ красивою. Но ему было безразлично, съ кѣмъ говорить; онъ былъ способенъ болтать даже съ древеснымъ пнемъ. Онъ былъ переполненъ мелочными интересами и радостями жизни.
   -- Давно знаете вы мистера Мэнистея?-- спросилъ онъ у Льюси, слѣдя веселымъ взоромъ за профессоромъ и его плѣнникомъ.
   -- Я провела у нихъ шесть недѣль въ Маринатѣ.
   -- Какъ?-- ради того, чтобъ онъ окончилъ книгу?-- сказалъ онъ, смѣясь.
   -- Мистеръ Мэнистей надѣялся ее кончить.
   Графъ разсмѣялся еще громче, еще добродушнѣе и покачалъ головой.
   -- Ну, ему не окончить ее. Книга чистый вздоръ! И я прекрасно это знаю, потому что заставилъ его прочесть изъ нея кое-что себѣ и своей сестрѣ. Нѣтъ, странная эта исторія съ Мэнистеемъ. У большинства англичанъ мозгъ двусторонній, тогда какъ насъ, у латинянъ, онъ односторонній. Но у Мэнистея, подобно намъ, мозгъ имѣетъ тоже одну сторону. Придетъ ему въ голову какая нибудь фантазія -- и онъ старается провести ее повсюду, желаетъ, чтобы весь свѣтъ съ нимъ соглашался. Но свѣтъ непреклоненъ -- "et èa ne marche pas!" Мы не можемъ себя погубить для его удовольствія. Италія и не воображаетъ распадаться на кусочки -- ничуть не бывало! Война была дѣйствительно отвратительнымъ дѣломъ, но мы оправимся понемногу. И никакой революціи у насъ не будетъ. Быть можетъ, на короткое время народъ и не будетъ привѣтствовать короля и королеву, но вы увидите, что и на будущій годъ Савойскій домъ будетъ царствовать по прежнему. Потомъ онъ полагаетъ, что наши священники вредятъ намъ. Ничуть не бывало. Мы умѣемъ управлять ими.
   Госпожа Варіани жестомъ выразила свое несогласіе. Ея полное, красивое лицо, обращенное къ говорившему, имѣло нѣсколько сонный видъ, быть можетъ, подъ вліяніемъ подавляющей жары; но тому, кто зналъ ее, эти слегка сдвинутыя брови говорили о живомъ вниманіи съ ея стороны.
   -- Да, мы это можемъ, я вамъ говорю!-- воскликнулъ графъ, ударяя себя по колѣну.-- Къ тому-же борющіяся партіи сгруппированы совершенно не такъ, какъ представляется Мэнистею. Есть разнаго рода священники; напр., въ томъ уголкѣ свѣта, гдѣ я живу, старые священники совсѣмъ хорошіе люди. Мы, землевладѣльцы, идемъ вмѣстѣ съ монархіей и прекрасно обходимся безъ нихъ. Къ тому же нашъ старый епископъ такой милашка; но вотъ эти, только что окончившіе семинарію, могу васъ увѣрить, составляютъ истинное зло. Они роятся надъ нами вродѣ саранчи и готовы всячески вредить правительству. Но правительство возьметъ свое. Италія одержитъ верхъ. Мэнистей съ самаго начала принималъ все слишкомъ трагически. Онъ не замѣчаетъ, что здѣсь, наоборотъ, разыгрывается комедія. Мы итальянцы, прекрасно понимаемъ другъ друга Вотъ Ватиканъ теперь кричитъ и бранится. А между тѣмъ, такъ мнѣ на дняхъ разсказывалъ префектъ, между полицейскимъ управленіемъ и извѣстнымъ окномъ въ Ватиканѣ установленъ сигналъ, благодаря которому насъ можно немедленно вызвать на помошь противъ народа, если онъ взбунтуется. А послѣ той церемоніи въ церкви св. Петра, на которой я имѣлъ удовольствіе васъ увидѣть, сударыня,-- онъ отвѣсилъ поклонъ Льюси,-- первое, что сдѣлалъ Ватиканъ -- это отправилъ правительству благодарность за то, что оно такъ прекрасно защищало и охраняло его. Нѣтъ, Мэнистей находится въ заблужденіи. Мы все время наполовину разыгрываемъ комедію. Клерикалы должны имѣть свою политику, какъ и всякіе другіе люди, только они называютъ ее Индіей.
   -- Но ваши несчастные крестьяне умираютъ отъ голода, а вашъ упадокъ нравственности, ваши народныя бѣдствія?-- сказала Льюси.
   Она говорила съ горячностью, слегка нахмуривъ брови, какъ будто ее раздражало что-то. "Она напоминаетъ красивую монахиню", подумалъ молодой человѣкъ, глядя съ восхищеніемъ на ея строгое, очаровательное лицо.
   -- О, мы справимся со всѣмъ этимъ!-- сказалъ онъ хладнокровно.-- Война была большой гадостью и несчастьемъ. Но намъ это послужитъ урокомъ. Она не погубитъ насъ, какъ снѣговая буря губитъ посѣвы на поляхъ. Мэнистей, подобно всѣмъ другимъ мудрымъ иностранцамъ, отпѣваетъ насъ; онъ не чувствуетъ того жизненнаго пульса, который бьется въ жилахъ Италіи, какъ это чувствуемъ мы.-- И онъ драматически всплеснулъ руками.-- Подите, поживите съ нами въ теченіе одного лѣта на одной изъ нашихъ большихъ фермъ близь Мантуи -- и вы увидите! Моя земля приноситъ ровно вдвое противъ того, что она приносила моему отцу и крестьяне наши также стали вдвое состоятельнѣе. Вотъ вамъ умирающая съ голоду Италія -- и это на сѣверѣ разумѣется, какъ вы, вѣроятно, и предполагали.
   Онъ откинулся назадъ, неистово продолжая курить.
   -- Оптимистъ!-- проговорилъ женскій голосъ.
   Они оглянулись и увидали надъ собой маркизу Фатзолани. Она стояла, улыбаясь и съ пахитоской въ рукахъ. Это была высокая, еще молодая женщина, хотя и мать пятерыхъ рослыхъ дѣтей. Черное, плотно облегавшее станъ, платье на подобіе амазонки; сѣрыя перчатки съ крагами, натянутыми до локтей; небольшая круглая шляпа съ перомъ; живость и грація всей манеры, блескъ ясныхъ черныхъ глазъ -- все это вмѣстѣ взятое какъ бы говорило о здоровой жизни на открытомъ воздухѣ, о здоровьѣ тѣла и духа: въ ней чувствовалась личность сильная, бодрая, благородная.
   -- Присмотритесь къ ней хорошенько,-- сказалъ посланникъ, обращаясь къ Льюси, когда они, по окончаніи завтрака, отправлялись въ садъ.-- Это одна изъ матерей новой Италіи. На то, что она дѣлаетъ здѣсь для будущаго, въ Англіи потребовалось бы не менѣе двадцати женщинъ. Она обладаетъ всѣмъ практическимъ смысломъ сѣвера и всей утонченностью юга. Она одна изъ тѣхъ людей, которые даютъ мнѣ чувствовать, что между Италіей и Англіей существуетъ извѣстное таинственное сродство, которое современемъ скажется въ исторіи. Мнѣ кажется, что я могъ бы угадывать ея мысли, а она мои, если бы только ей это было нужно. Она католичка и либералка. Она обладаетъ всѣми инстинктами, чувствами и традиціями высшаго правящаго класса; но когда она находится въ деревнѣ, то положительно живетъ со своими крестьянами, говоритъ ихъ языкомъ, и они обожаютъ ее. Она лучшая изъ женъ и матерей, и нѣтъ такихъ тонкостей въ литературѣ и искусствѣ, о которыхъ вы не могли бы съ ней побесѣдовать. Подобныхъ ей даже въ Англіи мало найдете. Не думаю также, чтобы и Америка создавала подобныхъ. Въ ней есть нѣчто изъ самаго стараго мірового матеріала. Она, правда, принадлежитъ къ націи, которая еще только создается, но нація эта въ первоначальномъ своемъ видѣ уже носила въ себѣ всѣ зачатки европейской исторіи!
   И Льюси, глядя на ея доброе, оживленное лицо, какъ-то безсознательно почувствовала се$я бодрѣе и спокойнѣе въ присутствіи этой женщины. Она подвинулась, чтобы дать около себя мѣсто маркизѣ.
   Но маркиза заявила, что она должна отправиться домой, чтобы вытащить на прогулку одного изъ своихъ мальчугановъ, который готовится къ экзамену.
   -- Ахъ, эти экзамены просто ужасъ!-- воскликнула она, всплескивая руками.-- Эти несчастные мальчики! При этомъ у нихъ нѣтъ даже тѣхъ игръ, которыми пользуются англійскія дѣти. Но вы говорили о войнѣ, о нашей бѣдной Италіи...
   Она замолчала и, положивъ руку на плечо Льюси, заглянула въ лицо дѣвушки. Глаза ея на минуту затуманились, какъ будто передъ нею пронеслись мрачныя видѣнія -- бѣдствія и кровопролитія войны. Но затѣмъ они снова прояснились и засверкали.
   -- Увѣряю васъ, миссъ Фостеръ,-- медленно заговорила она на своемъ не свободномъ, но живописномъ англійскомъ языкѣ.-- То, что совершила. Италія въ теченіе сорока лѣтъ -- прямо колоссально! Трудно повѣрить даже! Вы американцы, употребили сотню годовъ на созданіе націи, вы выдержали большую гражданскую войну. А здѣсь сорокъ лѣтъ всего и то неполныхъ прошло со смерти Кавура. И все это время Италія представляетъ изъ себя тотъ котелъ,-- вы помните сказку?-- въ которомъ варили стараго человѣка, чтобы онъ сдѣлался молодымъ. И вотъ, все кипѣло и бродило; пѣна все поднималась и поднималась. Поднимается она и до сихъ поръ, котелъ продолжаетъ кипѣть. Въ концѣ концовъ все-таки получится молодая сильная Италія. А мистеръ Мэнистей -- ахъ! Я очень люблю мистера Мэнистея, но только онъ замѣчаетъ одну копоть и шипѣніе этого котла. Онъ не имѣетъ представленія...
   -- О, Мэнистей!-- воскликнулъ молодой графъ, бросая свою папиросу.-- Онъ позёръ и только! Но его итальянскіе друзья не обращаютъ на это никакого вниманія. У него есть своя англійская рыбка, которую ему надо поджаривать. А безъ этого...
   Онъ наклонился впередъ, пристально глядя на Льюси съ юношескимъ разсѣяннымъ вниманіемъ, въ которомъ не было ничего невѣжливаго, между тѣмъ, какъ шляпа еще ниже соскользнула назадъ съ его кудрявой головы. Вся его поза выражала безпечное добродушіе, въ которомъ, однако, чувствовалась нѣкоторая примѣсь южной горячности.
   -- Да, его итальянскіе друзья не обращаютъ на это вниманія,-- сказала мадамъ Варіани.-- Но его англійскимъ друзьямъ слѣдовало бы объ немъ позаботиться. Каждый человѣкъ бываетъ чѣмъ-нибудь недоволенъ -- это даже полезно, но мистеръ Мэнистей не доволенъ черезчуръ многимъ. Это уже глупо, одна потеря времена.
   -- Книга его великій промахъ,-- сказалъ Фіоранчини рѣшительно.-- Когда она выйдетъ въ свѣтъ, она покажется настоящимъ абсурдомъ. Онъ говоритъ, что мы сдѣлались атеистами, потому что не допускаемъ нашихъ священниковъ творить свою волю. Ба! да мы знаемъ этотъ народъ лучше, чѣмъ онъ. Вотъ отецъ мой былъ сторонникомъ похода противъ Рима -- онъ былъ членомъ перваго правленія послѣ 1870 года -- онъ не уступилъ бы клерикаламъ ни одной іоты тамъ, гдѣ не видѣлъ пользы страны. Но онъ былъ самымъ религіознымъ человѣкомъ, котораго я когда либо зналъ. Онъ никогда не игнорировалъ ни одного изъ обрядовъ, въ которыхъ былъ воспитанъ. И насъ онъ училъ тому-же. Каждое воскресенье послѣ обѣдни онъ читалъ намъ по-итальянски Евангеліе. А когда умиралъ, то послалъ за своимъ старымъ духовникомъ, который имѣлъ обыкновеніе предавать его анаѳемѣ съ каѳедры, но въ душѣ все-таки очень любилъ. И, пожалуйста, не дѣлайте изъ этого тайны,-- сказалъ онъ мнѣ.-- Позовите его открыто, пускай весь свѣтъ это видитъ. "Non erubesco evangelium!"
   Молодой человѣкъ замолчалъ и покраснѣлъ, нѣсколько сконфуженный собственнымъ краснорѣчіемъ.
   Но г-жа Варіани все съ тѣмъ-же видомъ проницательной, но дремлющей на солнцѣ кошечки проговорила:
   -- Всѣ вы, англосаксонцы, таковы. Сѣверъ никогда не пойметъ юга, никогда! Вы считаете католицизмъ тиранніей и думаете, что мы должны или допустить притѣсненіе духовенства, или вовсе выбросить за бортъ. Но нѣтъ ничего подобнаго. Мы пользуемся тѣмъ, что намъ нужно, остальное откладываемъ въ сторону. Если вы переходите въ нашу вѣру,-- дѣло обстоитъ совершенно иначе. Вамъ приходится все проглотить и начать съ самаго начала -- отъ Адама и Евы!
   -- Но вотъ чего я не могу понять,-- сказалъ Фіоранчини съ жаромъ:-- какъ могла миссисъ Бургоинъ допустить это? Она должна была дать книгѣ другое направленіе и могла это сдѣлать. Она необыкновенно умная женщина. Она хорошо знаетъ, что каррикатура -- не аргументъ.
   -- Но что такое случилось съ миссисъ Бургоинъ?-- сказала маркиза, обращаясь къ Льюси.-- Такая перемѣна! Я прямо въ отчаяніи.
   -- Вы находите, что у нея больной видъ?-- торопливо спросила Льюси.
   Ея смущенный взоръ почти съ мольбою обратился къ добрымъ и яснымъ глазамъ, которые смотрѣли на нее сверху. Инстинктивно это юное существо, находившееся здѣсь вдали отъ дома, подъ гнетомъ затаенной мучительной тоски, прибѣгало теперь къ материнскому участію, которымъ вѣяло отъ этой зрѣлой женщины. "Ахъ, если бы только я могла вамъ все разсказать? Если бы вы могли дать мнѣ добрый совѣтъ?" -- говорилъ умоляющій взглядъ дѣвушки.
   -- По моему, видъ у нея страшно больной,-- проговорила маркиза серьезно.-- А зимой она такъ хорошо поправилась. Мы ее всѣ здѣсь полюбили. Это такъ прискорбно. Должно быть что нибудь неладно тамъ, на вашей виллѣ, миссъ Фостеръ!

-----

   Льюси поспѣшно шла, направляясь обратно къ лужайкѣ, чтобы присоединиться къ своимъ спутникамъ. Движенія какъ будто нѣсколько облегчали тоску, наполнявшую ея душу. Собственное сознаніе, подкрѣпленное словами маркизы, заставляло ее терзаться еще больше. Она чувствовала себя какой-то убійцей.
   Огибая чащу розовыхъ кустовъ, Льюси вдругъ очутилась передъ Элиноръ Бургоинъ, которая, оживленно болтая, была окружена небольшой толпой пожилыхъ мужчинъ, находившихъ ее сегодня, какъ и всегда, самой обворожительной и изысканной изъ собесѣдницъ.
   Льюси порывисто подошла къ ней.
   Боже! какъ она блѣдна и какой у ней утомленный видъ! Какая печаль заволакиваетъ эти глаза!
   -- Не пора ли намъ отправляться домой?-- прошептала Льюси ей на ухо.-- Я увѣрена, что вы страшно устали.
   Элиноръ поднялась. Она взяла руки дѣвушки въ свои и, крѣпко сжимая ихъ обратилась съ улыбкой къ своему сосѣду Дэну:
   -- Мы должны отправиться на виллу Боргезе, наши друзья ожидаютъ тамъ. Поѣздъ же нашъ не пойдетъ еще очень, очень долго.
   -- Да развѣ римскіе поѣзда ходятъ когда нибудь,-- сказалъ Іенсенъ, поглаживая свою бороду цвѣта соломы.-- Зачѣмъ насъ покидать, сударыня? чѣмъ этотъ садъ хуже другихъ садовъ? Скажите, какія чары должны мы изобрѣсти, чтобы удержать васъ здѣсь?
   Онъ отвѣсилъ низкій поклонъ, слегка улыбаясь и прикладывая руку къ сердцу. Это былъ ученнѣйшій въ свѣтѣ человѣкъ, который, однако, не придавалъ никакого значенія своей учености. Единственной репутаціи, какой онъ добивался это -- репутаціи человѣка, "страшнаго для женщинъ". Это былъ парадоксъ его существованія.
   Элиноръ механически разсмѣялась и обернулась къ Льюси.
   -- Пойдемте!-- шепнула она ей.
   Они отправились. Элиноръ шла съ полузакрытыми глазами и Льюси казалось, что она даже слегка задыхается отъ усталости; но она весело проговорила:
   -- Милый, забавный старичекъ! Онъ разсказывалъ мнѣ, какъ недавно послѣ цѣлыхъ тридцати лѣтъ онъ опять вернулся въ Петербургъ, почитать въ библіотекѣ Эрмитажа. И какъ тамъ въ одной книгѣ, которую никто не раскрывалъ послѣ него, онъ нашелъ листокъ бумаги съ нѣсколькими словами, нацарапанными имъ карандашомъ, когда онъ былъ еще совсѣмъ юношей: "Моя несравненная душечка". А спросите, говоритъ, у меня теперь, кто была эта "душечка" -- рѣшительно не припомню!
   Элиноръ громко разсмѣялась и вдругъ пошатнулась. Льюси схватила ее за руку Элиноръ тяжело оперлась на нее.
   -- Дорогая миссисъ Бургоинъ,-- съ ужасомъ воскликнула молодая дѣвушка,-- вамъ не хорошо? Пойдемте въ какой нибудь отель, гдѣ вы могли бы совершенно свободно отдохнуть до отхода поѣзда, или пойдемте къ кому нибудь изъ вашихъ хорошихъ знакомыхъ.
   По лицу Элиноръ было видно, какое она дѣлала усиліе, чтобы овладѣть собою; она провела рукой по глазамъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я совершенно здорова,-- сказала она поспѣшно.-- Это все солнце виновато, и потомъ за завтракомъ я ничего не могла ѣсть. Новый поваръ посланника меня не соблазнилъ. А затѣмъ -- она такъ посмотрѣла на Льюси, что послѣдняя невольно вздрогнула -- затѣмъ я ненавижу себя. Былъ одинъ часъ вчера, который бы я желала вычеркнуть изъ своей жизни, вернуть его обратно. Я отказываюсь отъ всего, отъ всего рѣшительно!
   Онѣ продолжали идти вдоль обширной лужайки. Навстрѣчу къ нимъ шелъ посланникъ съ миссисъ Суитингемъ. Посланникъ, наскучивъ своей собесѣдницей, съ удовольствіемъ смотрѣлъ на эти двѣ приближающіяся фигуры, на Элиноръ въ ея бѣломъ платьѣ, которое слегка волочилось по травѣ, и съ распущеннымъ чернымъ кружевнымъ зонтикомъ, на фонѣ котораго такъ изящно обрисовывались ея граціозная головка и шея.
   Но Элиноръ и Льюси видѣли только другъ друга. При послѣднихъ словахъ своей спутницы дѣвушка вспыхнула и гордо выпрямилась.
   -- Вы не можете отказываться отъ того, чего не берутъ обратно, чего не желаютъ взять,-- произнесла она съ горячностью. Затѣмъ уже другимъ тономъ добавила:-- но, Бога ради, пожалуйста, позвольте мнѣ позаботиться о васъ! будетъ лучше, если мы не пойдемъ на виллу Боргезе!.
   Она почувствовала, какъ ея руку сжали страстнымъ пожатіемъ и выпустили снова.
   -- Право, мнѣ совсѣмъ хорошо,-- сказала Элиноръ почти обыкновеннымъ тономъ.-- Eccelensa! мы должны проститься съ вамъ. Не видали ли вы нашего джентельмэна?
   -- Да вотъ онъ идетъ,-- отвѣчалъ посланникъ, который въ эту минуту приблизился къ нимъ въ сопровожденіи итальянскаго монсиньора.-- Пускай онъ сейчасъ же уведетъ васъ отъ этого солнца -- оно, повидимому, васъ порядкомъ удручаетъ.
   Мэнистей, однако, приближался весьма медленно, бесѣдуя дорогой со своимъ спутникомъ. Его нахмуренный, нетерпѣливый видъ не могъ не обратить на себя вниманія группы, сосредоточившейся вокругъ посланника. Подойдя къ нимъ, онъ сказалъ, обращаясь къ патеру:
   -- Вы знаете, онъ взялъ назадъ свое отреченіе?
   -- Вотъ какъ!-- сказалъ монсиньоръ, приподнимая брови.-- Бѣдный дружище!
   Смѣшанное выраженіе участія и равнодушія, которое слышалось въ тонѣ говорившаго, придавало его словамъ нѣкоторую язвительность.
   Мэнистей вспыхнулъ.
   -- Я слышалъ, что ему было обѣщано снисхожденіе?
   -- Въ такомъ случаѣ онъ, навѣрное, и получилъ его,-- отвѣтилъ монсиньоръ, улыбаясь.
   -- Ему сказали, что письмо его не предназначено для опубликованія. А между тѣмъ на слѣдующее утро оно появилось въ "Osservatore Romane".
   -- О, нѣтъ,-- это невозможно; ваши факты не вѣрны.-- Монсиньоръ засмѣялся съ невозмутимымъ добродушіемъ. Но когда смѣхъ умолкъ, лицо его приняло жестокое и нѣсколько грозное выраженіе, подобно скалѣ, отъ которой отхлынула скрывшая было ее волна. Одну минуту онъ молча смотрѣлъ на Мэнистея.
   -- Гдѣ онъ?-- спросилъ Мэнистей отрывисто.
   -- Вы говорите объ отцѣ Бенеке?-- вмѣшался посланникъ.-- Я вчера только что слышалъ о немъ. Онъ уѣхалъ въ деревню, но адреса своего мнѣ не оставилъ. Онъ, видно, желалъ, чтобы его не безпокоили.
   -- Разумное рѣшеніе,-- сказалъ Мэнистей, протягивая руку посланнику.-- Ваше превосходительство должны извинить меня. Мнѣ назначена аудіенція у его святости въ три часа.
   Онъ простился съ дамами. Посланникъ внимательно посмотрѣлъ на Мэнистея и вмѣстѣ съ Льюси нѣсколько отсталъ отъ общества.
   -- Придется сегодня вечеромъ зубрить новый столбецъ,-- сказалъ онъ съ уныніемъ.-- Почему вы не остались со мной? я показывалъ миссисъ Суитенгемъ свои картины, сокровища, которыя я собиралъ въ теченіе двадцати лѣтъ и которыя послѣ моей смерти получитъ національная галлерея, если только будетъ вести себя хорошо. А она вдругъ спрашиваетъ у меня, оригиналы ли это, и принимаетъ моего Луими за Рафаэля! Да, непремѣнно придется заучить столбецъ,-- задумчиво проговорилъ посланникъ. Затѣмъ съ быстрой перемѣной настроенія онъ взглянутъ на Льюси и взялъ ея руку, которую она протянула.
   -- Прощайте, прощайте! Вы не забудете меня и моего совѣта?-- проговорилъ старикъ, улыбаясь и ласково трепля ее по рукѣ.-- И помните!-- онъ нагнулся къ ней и, понижая голосъ, въ которомъ слышался авторитетъ и нѣжность, добавилъ:-- посылайте Мэнистея домой!
   Онъ почувствовалъ, какъ рука дѣвушки вздрогнула въ его рукѣ, и обернулся, отыскивая глазами Мэнистея.
   -- А, Мэнистей, вотъ вы гдѣ. Такъ дамы ваши непремѣнно желаютъ насъ покинуть?
   Мэнистей раскланялся еще разъ и увелъ Льюси. По дорогѣ къ дому онъ не проронилъ ни слова и, когда молодая дѣвушка осмѣлилась, наконецъ, поднять на него взглядъ, то почувствовала надвигающуюся бурю въ этихъ сдвинутыхъ бровяхъ и плотно сжатыхъ губахъ.
   -- Мы отправляемся на виллу Боргезе, не правда ли?-- робко спросила она,-- но хорошо ли это будетъ для миссисъ Бургоинъ?
   -- Мы должны отправиться куда нибудь, я полагаю,-- сказалъ онъ, быстро шагая впередъ: -- не можемъ же мы оставаться на улицѣ.
  

XIV.

   На обратномъ пути на Маринату обществу (предстояло провести 2 часа въ галлереѣ и саду виллы Боргезе. Но не о картинкахъ и статуяхъ дворца, не о морѣ зелени, не о знаменитыхъ пихтахъ у Льюси не осталось впослѣдствіи никакихъ воспоминаній. Она пзмнила только, что съ ея стороны было желаніе обратиться въ бѣгство, а со стороны Мэяистея была большая настойчивость, и, въ концѣ концовъ, онъ восторжествовалъ, и она очутилась въ безвыходномъ положеніи.
   Въ тѣнистомъ уголкѣ громаднаго сада, гдѣ цѣлый лѣсъ какихъ-то душистыхъ желтыхъ кустарниковъ свѣшивался надъ бассейномъ фонтана, окруженнаго рядомъ дремлющихъ нимфъ, Льюси вдругъ очутилась лицомъ къ лицу съ мистеромъ Мэнистеемъ, сознавая, что ей придется, въ концѣ концовъ, покориться своей участи.
   -- Я не понимаю, какимъ образомъ я не нашла здѣсь миссисъ Бургоинъ,-- проговорила она, торопливо отыскивая, глазами свою спутницу.
   Дэзи Бруклинъ только что разсталась съ нею, чтобы присоединиться къ брату и отправиться съ нимъ домой, сама Льюси должна была встрѣтиться съ Элиноръ и съ мистеромъ Биллемъ въ этомъ мѣстѣ.
   Мэнистей смотрѣлъ на нее своимъ сверкающимъ рѣшительнымъ взглядомъ.
   -- Вы не застали ее потому, что я ее удалилъ.
   Льюси невольно оступила назадъ при его словахъ, но онъ продолжалъ:
   -- Я не могу понять, миссъ Фостеръ, почему вы такъ упорно отказывались весь вчерашній вечеръ и весь сегодняшній день удѣлить мнѣ минуту, которой я просилъ? вѣдь и у меня есть воля,-- и она теперь проснулась.
   -- Я васъ не понимаю,-- сказала Льюси, бѣдная какъ полотно.
   -- Въ такомъ случаѣ, позвольте объяснить вамъ,-- оказалъ Мэнистей холодно:-- Миссъ Фостеръ, два дня тому назадъ вы подверглись нападенію, опасности, находясь подъ моимъ кровомъ, на моемъ попеченіи. Какъ хозяину дома, вы должны позволить мнѣ отдать вамъ отчетъ и извиниться за это, если только возможно. Но вы избѣгаете меня. Вы не даете мнѣ случая разсказать вамъ, что я сдѣлалъ, чтобъ защитить васъ, не даете выразить своего безконечнаго огорченія и сожалѣнія. Я могу только предположить одно: что вы слишкомъ оскорблены нашей нерадивостью по отношенію къ вамъ, что
   вы не хотите говорить объ этомъ, что вы не въ состояніи простить!
   -- Простить!-- воскликнула Льюси, застигнутая врасплохъ.-- Что мнѣ прощать, мистеръ Мэнистей? что хотите вы этимъ сказать?
   -- Объясните мнѣ въ такомъ случаѣ,-- сказалъ онъ рѣшительно,-- почему у васъ не нашлось для меня ни одного добраго слова, ни одного добраго взгляда съ тѣхъ поръ, какъ это все случилось? Пожалуйста? присядьте, миссъ Фостеръ.-- Онъ указалъ на мраморную скамью подлѣ нея.-- А я останусь здѣсь. Всѣ остальные далеко. Вы должны подарить мнѣ десять минутъ -- всего десять минутъ требую я!
   Льюси сѣла на скамью, сдѣлавъ надъ собой страшное усиліе, чтобы сохранить свое достоинство и присутствіе духа.
   -- Боюсь, что я дала вамъ о себѣ крайне дурное представленіе,-- сказала она ему, обращаясь къ нему съ робкой улыбкой.-- Само собою разумѣется, что мнѣ нечего прощать кому бы-то ни было... Я знаю, что вы сдѣлали все, отъ васъ зависящее, чтобы оградить меня отъ непріятностей. И благодаря именно вамъ -- со мной не случилось ничего дурного.-- Она слегка отвернула голову, съ трудомъ выговаривая слова. Передъ ними обоими промелькнула въ эту минуту та отчаянная борьба у дверей столовой, самое воспоминаніе о которой уже было слишкомъ ужасно.
   -- Вы знали...-- проговорилъ онъ съ жаромъ и подступая къ ней ближе.
   -- Я знала, что я была въ опасности, что если бы не вы, быть можетъ, ваша несчастная сестра...
   -- Ахъ! не говорите объ этомъ,-- сказалъ онъ, вздрогнувъ.
   И облокотившись на пьедесталъ одной изъ статуй вблизи нея, онъ молча устремилъ пристальный взглядъ въ зеленую воду бассейна.
   -- Вотъ вы не хотите объ этомъ говорить,-- съ трепетомъ произнесла Льюси:-- Ну, таково было и мое желаніе. Зачѣмъ же станемъ мы опять объ этомъ вспоминать? Для васъ это должно быть такъ страшно тяжело. А я, со своей стороны, ничѣмъ не могу помочь ни вамъ, ни миссъ Мэнистей. Совсѣмъ было бы другое дѣло, если бы я могла...
   -- Вы можете. Вы должны позволить мнѣ высказать, что я сдѣлалъ для вашей безопасности въ ту ночь,-- проговорилъ онъ настойчиво, перебивая ее.-- Я сдѣлалъ такія распоряженія и отдалъ такое строгое приказаніе Дальгетти -- женщинѣ очень сильной физически -- ни подъ какимъ видомъ не выпускать мою бѣдную сестру, что я никоимъ образомъ не могъ себѣ представить, чтобы вамъ или кому нибудь изъ нашего общества могла угрожать опасность. Когда въ тотъ вечеръ тетушка моя, уходя спать, выразила опасеніе, что дверь ваша недостаточно надежна, я даже разсмѣялся и сказалъ ей, что это не имѣетъ никакого значенія -- настолько я былъ увѣренъ! Я просидѣлъ въ креслѣ всю ночь и нисколько не тревожился; полагаю, именно благодаря этому-то, и заснулъ, въ концѣ концовъ. Понятно, фатальнымъ явилось то обстоятельство, что никто изъ насъ не зналъ о хлороформѣ, который она спрятала.
   Льюси томилась отчаяньемъ.
   -- Прошу васъ, прошу васъ, не говорите такъ, будто кто нибудь виноватъ, будто тутъ было нѣчто, въ чемъ слѣдуетъ извиняться.
   -- Но какъ же могло бы быть иначе? Васъ потревожили, васъ испугали, на васъ сдѣлали нападете. Вы могли бы...
   Онъ перевелъ дыханіе. Затѣмъ, наклоняясь къ ней, онъ тихимъ голосомъ спросилъ:
   -- Скажите, она ворвалась къ вамъ въ комнату?
   Льюси колебалась.
   -- Зачѣмъ вы хотите говорить объ этомъ?-- произнесла она съ безнадежностью.
   -- Я имѣю право это знать.
   Подъ его настойчивымъ, властнымъ, повелительнымъ взглядомъ не оставалось возможности выбора. Она чувствовала надъ собой его власть и покорилась. Въ самыхъ простыхъ словахъ, запинаясь, но сдержанно разсказала она всю исторію. Мэнистей слѣдилъ за каждымъ словомъ, затаивъ дыханіе.
   -- Боже мой!-- произнесъ онъ, когда она умолкла:-- Боже мой!
   И онъ на одну минуту поднесъ руку къ своимъ глазамъ.
   -- Вы знали, что у нея было оружіе?-- спросилъ онъ.
   -- Я такъ предполагала,-- отвѣчала она спокойно.-- Все время, пока она была у меня въ комнатѣ, она что-то прятала въ своей бѣдной рукѣ.
   Въ своей бѣдной рукѣ!-- эта маленькая фраза показалась Мэнистею необыкновенно трогательною. Послѣдовало минутное молчаніе, послѣ котораго онъ горячо заговорилъ:
   -- Клянусь, это было великолѣпнымъ заключеніемъ всего предыдущаго! Миссъ Фостеръ, когда вы отправлялись къ намъ, вы вѣроятно думали, что ѣдете къ друзьямъ. Вы знали о насъ очень немного; но послѣ того радушнаго пріема, какой оказали намъ, мнѣ и моей тетушкѣ ваши друзья и родственники въ Бостонѣ, не говоря уже о гостепріимствѣ вообще, вы могли ожидать, по меньшей мѣрѣ, что мы встрѣтимъ васъ теплѣе, что мы сдѣлаемъ для васъ все возможное, покажемъ вамъ все, достойное вниманія?
   Льюси покраснѣла, затѣмъ разсмѣялась.
   -- Я совершенно не знаю, для чего вы все это говорите, мистеръ Мэнистей? Я знала, что вы будете со мной любезны, и, разумѣется, разумѣется, вы были очень добры.
   Она съ отчаяньемъ взглянула на узенькую тропинку, ведущую отъ фонтана, и перевела глаза на него. Своимъ взглядомъ она, казалось, умоляла его или отпустить ее, или же говорить о чемъ нибудь другомъ.
   -- Только уже во всякомъ случаѣ не я проявилъ эту "доброту",-- сказалъ онъ рѣшительно.-- Признаюсь, что съ той минуты, поры, какъ появилась Алиса, вы были моей главной мыслью и заботой. Но до этого момента, миссъ Фостеръ, я относился къ вамъ съ такой нелюбезностью и невниманіемъ, что забыть этого вы не можете, вы не должны. Я ничего не дѣлалъ для вашего развлеченія, я не удѣлялъ вамъ ни минуты своего времени. Послѣ первой вашей поѣздки въ Римъ, я предоставилъ вамъ изо дня въ день скучать въ этомъ душномъ саду, совершенно забывая о васъ, и сердился, если даже миссисъ Бургоинъ принималась о васъ заботиться. Чтобы быть уже совершенно, совершенно искреннимъ, признаюсь, что я досадовалъ вообще на то, что вы къ намъ пріѣхали. Между тѣмъ я былъ хозяиномъ дома, вы были на моемъ попеченіи: я самъ пригласилъ васъ. Не думаю, чтобы существовалъ на свѣтѣ болѣе непростительный невѣжа, нежели я. Ну, вотъ, миссъ Фостеръ, это моя исповѣдь. Можете ли вы простить меня? хотите ли дать мнѣ случай загладить свою вину?
   Онъ стоялъ такъ близко около нея, его широкая грудь тяжело поднималась отъ волненія, которое помимо ея воли сообщалось ей самой. Она не могла удержаться, она протянула ему руку, взглядъ ея выражалъ нѣжность, она улыбалась, какъ будто просила о чемъ нибудь. Онъ взялъ было эту руку, но она тотчасъ же отняла ее и проговорила убѣдительно:
   -- Мнѣ рѣшительно нечего, нечего прощать! Вы всѣ были со мной такъ милы. А что касается миссисъ Бургоинъ и тети Патти, то онѣ были прямо ангелами доброты!
   Мэнистей покрутилъ свои усы.
   -- Я не завидую имъ, что онѣ показались ангелами; но я желалъ бы имѣть пару собственныхъ крыльевъ. Вы хотите еще двѣ недѣли провести съ нами -- не такъ ли?-- Льюси вздрогнула и опустила глаза.-- Вотъ въ эти-то двѣ недѣли, миссъ Фостеръ, я могъ бы искупить свою вину, я могъ бы сдѣлать ваше пребываніе пріятнымъ. Теперь стоитъ жара; но мы могли бы забыть про жару. У меня здѣсь много ходовъ, много друзей, у которыхъ есть ключи къ вещамъ, не для всѣхъ доступнымъ. Довѣрьтесь мнѣ. Возьмите меня своимъ проводникомъ, учителемъ, курьеромъ! Словомъ, я хочу сдѣлать для васъ время пріятнымъ.
   Онъ улыбался ей своей нетерпѣливой, деспотической улыбкой. Это было такъ на него похоже -- въ одну минуту исправить всѣ свои прежнія ошибки, принести быстрое энергическое раскаяніе! Она едва удерживалась, чтобы не разсмѣяться; сердце ея невольно рвалось къ нему, но сдерживалось печальнымъ сознаніемъ дѣйствительности.
   Она отвернулась отъ его прекраснаго лица, отъ котораго вѣяло чѣмъ-то вѣчно ребяческимъ, что ее такъ трогало и такъ нравилось въ немъ.
   Перебирая у себя на колѣняхъ какіе-то стебельки, она проговорила со смущеніемъ:
   -- Могу ли я вамъ сказать, что вамъ слѣдуетъ сдѣлать въ эти двѣ недѣли?
   -- Скажите,-- сказалъ Мэнистей, наклоняясь къ дѣвушкѣ. Счастье для нея, что она не видала выраженія восторга, съ которымъ онъ встрѣтилъ ея дѣвическую ласку и простоту.
   -- Не слѣдуетъ ли вамъ окончить свою книгу? Вы могли бы это сдѣлать, не правда ли? И миссисъ Бургоинъ такъ огорчена. На нее положительно грустно смотрѣть.
   Собственныя слова придали ей храбрости. Она взглянула на него снова серьезнымъ, дружественнымъ взглядомъ. Мэнистей внезапно выпрямился. И послѣ небольшого молчанія совершенно инымъ голосомъ проговорилъ:
   -- Мнѣ казалось, что я уже раньше объяснялъ вамъ, что я и моя книга достигли, такъ называемаго, "cul-de-sac", и что я уже болѣе не зналъ, что съ ней дѣлать?
   Льюси вспомнились тѣ отзывы объ этой книгѣ, которые она слышала въ посольствѣ, и хранила неловкое молчаніе.
   -- Миссъ Фостеръ!-- произнесъ Мэнистей съ какой-то рѣшительностью.
   Сердце Льюси замерло.
   -- Мнѣ кажется, что я вижу ту мысль, которая теперь у васъ въ головѣ. Прогоните ее прочь. Въ Римѣ ходили слухи, которымъ, быть-можетъ, даже тетушка моя вѣрила. Только слухи эти невѣрны какъ относительно меня, такъ и Элиноръ. Она первая можетъ вамъ это засвидѣтельствовать.
   -- Разумѣется,-- поспѣшно воскликнула Льюси,-- разумѣется!-- и не знала, что ей дальше сказать, терзаясь своимъ пуританскимъ страхомъ передъ ложью и естественнымъ женскимъ опасеніемъ выдать Элиноръ.
   -- Нѣтъ, я вижу, вы все еще сомнѣваетесь! До васъ дошла какая нибудь сплетня, и вы ей вѣрите.
   Онъ отбросилъ сигару, которую вертѣлъ въ рукѣ, и опустился подлѣ нея на мраморную скамью.
   -- Я считаю, что вы должны меня выслушать,-- сказалъ онъ съ той мужской силой выраженія и спокойствіемъ, которыя такъ шли къ нему.-- Дружба между мною и моей кузиной была не совсѣмъ обыкновеннаго характера, я это знаю. Дружба эта была такой, какая понятна скорѣе французамъ, нежели англичанамъ, потому что для французовъ литература и бесѣды -- вещи серьезныя, а не пустяки, не идущія въ счетъ, какъ для насъ. Она была по отношенію ко мнѣ олицетвореніемъ нѣжности и доброты; но я предполагаю, что подобно очень многимъ, она тоже, въ концѣ концовъ, нашла меня невыносимымъ человѣкомъ, непригоднымъ для совмѣстной работы.
   -- Она такъ больна и утомлена,-- тихо проговорила Льюси.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ Мэнистей смущенно.-- Она, правда, никогда не могла выносить жары. Она поправится, какъ только вернется въ Англію. Но допуская всю тяжесть моихъ проступковъ, скажите, что мнѣ слѣдуетъ дѣлать? Какимъ образомъ могу я успокоить Элиноръ?-- и потомъ, долженъ ли я измѣнить свою книгу для удовлетворенія Нилля, или же смиренно похоронить ее? Негодная вещь!-- стоить ли она хоть десятой доли тѣхъ волненій, которыя она доставила мнѣ и Элиноръ? Хотя тамъ есть и замѣчательно хорошіе взгляды!-- прибавилъ онъ инымъ тономъ.
   -- Ну, а если бы вы ее похоронили,-- сказала Льюси, слегка улыбаясь и въ то же время стараясь набраться мужества, чтобы исполнить совѣтъ посланника:-- что стали бы вы послѣ этого дѣлать? вы вернулись бы въ Англію? и... и... въ ваше помѣстье?
   -- А! этотъ милѣйшій старичекъ уже успѣлъ вамъ наговорить?-- сказалъ онъ.-- Я такъ и думалъ! Онъ за послѣднее время уже раза два-три принимался ругать меня и мои взгляды. Но я не обращаю на это вниманія: онъ одинъ изъ привилегированныхъ. Такъ, значитъ, посланникъ находить, что мнѣ слѣдуетъ ѣхать домой?
   Онъ закинулъ одну руку за спинку скамьи и устремилъ на дѣвушку смѣлый взглядъ.
   -- Развѣ у васъ въ Англіи не считаютъ это такъ же необходимымъ?
   -- Да, нѣкоторые считаютъ,-- сказалъ онъ, какъ бы обдумывая.-- Послѣднее время меня бомбардировали письмами по поводу политики, общаго положенія дѣлъ и послѣднихъ выборовъ. Одинъ откровенный другъ пишетъ мнѣ сегодня утромъ: "Чортъ побери итальянцевъ! что тебѣ до нихъ за дѣло. Англичане должны бояться только собственныхъ домовыхъ. Возвращайся домой, ради самого Бога! Близится великолѣпная борьба, и ты будешь непростительнымъ глупцомъ, если не примешь въ ней участія".
   -- Я, разумѣется, не смѣю быть настолько откровенной,-- сказала Льюси сдержано, хотя мускулы ея лица вздрагивали: отъ смѣха.
   Они обмѣнялись взглядомъ, полнымъ неудержимаго веселья. Но Мэнистей тотчасъ же уныло откинулся на скамью.
   -- Что меня ожидаетъ дома?-- рѣзко проговорилъ онъ, снова принимая свой мрачный видъ.
   Настроеніе Льюси тоже мгновенно измѣнилось. Она ждала.
   Лицо Мэнистея слегка осунулось, горькая дума туманила его глаза, устремленные въ дальнюю просѣку сада.
   -- Я ненавижу свой старый домъ,-- проговорилъ онъ медленно.-- Онъ вызываетъ во мнѣ мучительное воспоминаніе. Отецъ мой былъ замѣчательный человѣкъ и имѣлъ много друзей; но мы, его дѣти, почти никогда не видѣли его и не имѣли особенныхъ основаній его любить. Моя мать умерла въ этомъ домѣ отъ недуга, о которомъ даже ужасно подумать. Нѣтъ, нѣтъ -- это былъ не тотъ недугъ, что у Алисы,-- глухо добавилъ онъ.-- Ну, а теперь сама Алиса?-- мнѣ въ каждомъ углу сталъ бы видѣться ея призракъ!
   Льюси внимала ему, какъ очарованная. Каждая нота этого необыкновеннаго голоса,каждый жесть его живописной фигуры имѣлъ уже такое значеніе для этого бѣднаго ребенка, что вспоминаніе объ этихъ минутахъ неизгладимо запечатлѣлось въ ея памяти.
   -- О, я увѣрена, что она поправится!-- проговорила она съ нѣжностью и безсознательно наклоняясь къ нему.
   -- Нѣтъ! она никогда не поправится -- никогда! А если бы такъ случилось, то мы съ нею давно уже перестали быть товарищами и друзьями. Нѣтъ, миссъ Фостеръ, ничто не призываетъ меня домой... за исключеніемъ политики. Я могъ бы, конечно, занять квартиру въ Лондонѣ; что же касается того, чтобы разыгрывать помѣщика,-- онъ разсмѣялся и пожалъ плечами.-- Нѣтъ, я сбѣжалъ бы'оттуда при первой возможности. Во всякомъ случаѣ я никогда не вернусь туда одинъ.
   Онъ быстро обернулся къ ней. Тонъ, которымъ онъ произнесъ послѣднее слово, пристальный горячій взглядъ, которымъ оно сопровождалось, какъ бы всколыхнули знойный майскій воздухъ.
   Мучительное сознаніе опасности, невыразимое угрызеніе совѣсти охватили душу Льюси. Это придало ей силу.
   Она перемѣнила позу и заговорила съ полнымъ самообладаніемъ, собирая свои перчатки и зонтикъ.
   -- Намъ, въ самомъ дѣлѣ, слѣдуетъ, наконецъ, разыскать остальныхъ, мистеръ Мэнистей. Какой забавный этотъ графъ Фіоранчини!
   Съ этими словами она поднялась. Мэнистей вздохнулъ всей грудью и продолжалъ сидѣть, наблюдая за нею. Ея холодное достоинство говорило ему, что его или совсѣмъ не поняли, или, наоборотъ, поняли слишкомъ ясно. Въ обоихъ случаяхъ ему приходилось отступить и перемѣнить тему. Но все же ему доставляло нѣкотораго рода удовольствіе сознаніе, что она оказалась ужъ не черезчуръ податливой.
   -- А! я видѣлъ, въ какомъ обществѣ вы находились послѣ завтрака,-- сказалъ онъ небрежно и снова закуривая свою сигару.-- Не много хорошаго могли вы тамъ услыхать обо мнѣ и о моей книгѣ -- да?
   -- Они всѣ мнѣ очень понравились!-- сказала она съ жаромъ.-- Они любятъ свою страну и вѣрятъ въ нее. Скажите, мистеръ Мэнистей, гдѣ вы оставили мистера Нилля и миссъ Бургоинъ?
   -- Я сейчасъ покажу вамъ,-- сказалъ онъ, слѣдуя рядомъ съ нею.-- Они въ такой части сада, которой вы не знаете. Боже мой, какъ тутъ хорошо!
   Онъ оглянулся кругомъ, вдыхая въ себя ароматъ травы и цвѣтовъ и легкое дыханіе прохладнаго западнаго вѣтерка. Они поднялись на вершину небольшого возвышенія и тутъ между стволами деревьевъ передъ ними запестрѣли храмы и башни города, точно роскошная вышивка на блѣдно-голубомъ фонѣ неба.
   Оба они въ тайнѣ испытывали чувство какого-то недоумѣнія. Неужели всего минута прошла, какъ онъ произнесъ свое слово, какъ онъ посмотрѣлъ на нее своимъ взглядомъ? Какая странная вещь -- человѣческая жизнь! На минуту онъ предался забвенью.
   -- Они любятъ свою страну, говорите вы?-- проговорилъ онъ затѣмъ,-- что же? я допускаю, что у этой исключительной группы людей руки не запятнаны, что они не расхищаютъ жизненныхъ соковъ своей родины, какъ это дѣлаютъ другіе, на сколько я это знаю. Мнѣ, однако, они представляются милыми мечтателями, которые попусту хлопочутъ надъ ничтожными реформами, между тѣмъ какъ подъ ними рушится фундаментъ. Но какъ бы тамъ ни было, они понравились вамъ -- и этого довольно. А теперь, скажите, когда и какимъ образомъ начнемъ мы нашъ походъ? Куда хотите вы отправиться? что желаете вы посмотрѣть? на чемъ бы вы ни остановились -- я не стану противорѣчить. Я готовъ допустить все, что вамъ угодно, что Ватиканъ представляетъ изъ себя одну сплошную святую простоту, что патріоты не лишены религіи, что священники большіе политики! Мы будемъ смотрѣть на вещи прямо и правильно. Хотите вы увидать склепъ св. Петра?-- на это нужно только распоряженіе кардинала. Желаете вы осмотрѣть "Villa Albano", недоступную для публики съ тѣхъ поръ, какъ правительство наложило свои руки на картины Боргезе?-- передъ вами она раскроется. Желаете вы посѣтить садъ Ватикана и видѣть папу на его прогулкѣ? Отдавайте только мнѣ приказанія, и будетъ крайне странно, если я окажусь не въ состояніи привести ихъ въ исполненіе!
   Онъ смотрѣлъ на нее веселымъ дружескимъ взглядомъ. Но она молчала, и онъ видѣлъ, что она спѣшила, что глаза ея измѣряли разстояніе, а щеки пылали. Но, почему? что новаго сказалъ онъ ей, чтобы она такъ смутилась, такъ встревожилась? Волненіе овладѣло его душой. И онъ кротко и убѣдительно, какъ бы обращаясь къ какому нибудь прелестному, своевольному ребенку, проговорилъ ей:
   -- Согласны вы мнѣ довѣриться? позволите ли вы мнѣ исправить, искупить свои проступки?
   -- Я думала,-- сказала Льюси нерѣшительно,-- что вы отправляетесь домой въ началѣ іюня. Ахъ, мистеръ Мэнистей, пожалуйста, взгляните, не миссисъ ли Бургоинъ это?
   Мэнистей сдвинулъ брови.
   -- Они находятся не въ этомъ направленіи. А что касается моего отъѣзда домой, миссъ Фостеръ, то у меня нѣтъ такихъ обязательствъ, которыя я не могъ бы нарушить.
   Въ тонѣ его ясно слышалось оскорбленное чувство. Это больно отозвалось въ душѣ дѣвушки.
   -- Я съ удовольствіемъ повидала бы все это,-- сказала она неопредѣленно, все еще стараясь, какъ ему казалось, опередить его и разглядѣть знакомыя фигуры въ отдаленіи:-- но... но... такъ трудно заранѣе дѣлать планы. Ахъ, вотъ онъ, вотъ мистеръ Ниллъ!
   Она почти побѣжала къ нему навстрѣчу, и Мэнистей могъ разслышать, какъ она, едва переводя духъ, освѣдомлялась о миссисъ Бургоинъ.
   Мэнистей остановился и, когда они къ нему приблизились, онъ проговорилъ:
   -- А, Нилль! добро пожаловать! не проводишь ли ты этихъ лэди на станцію? или во всякомъ случаѣ, не посадишь ли ихъ въ экипажъ? Имъ пора на поѣздъ. А я обѣдаю въ Римѣ.
   Онъ церемонно приподнялъ шляпу передъ Льюси, повернулся и пошелъ своей дорогой.

-----

   Ночь спустилась надъ виллой.
   Элиноръ сидѣла въ своей комнатѣ, въ той комнатѣ на западной сторонѣ, откуда были видны оливковыя рощи Кампаньи и гдѣ Льюси помѣщалась нѣкоторое время по своемъ пріѣздѣ.
   Прошло около получаса съ тѣхъ поръ, какъ Элиноръ слышала стукъ подъѣхавшаго экипажа Мэнистея и голосъ послѣдняго въ библіотекѣ, отдававшій приказанія Альфредо. Она, Льюси Фостеръ и тетя Патти уже разошлись по своимъ комнатамъ. Странно было, что онъ обѣдалъ въ городѣ. Еще по дорогѣ между ними было условлено, что онъ проводитъ ихъ на виллу.
   Элиноръ сидѣла въ низкомъ креслѣ передъ столомъ, на которомъ горѣла парафиновая лампа. Позади находилось окно, которое было раскрыто, но задвинуто ставнями снаружи, а изнутри были плотно задернуты обѣ занавѣски. На колѣняхъ у Элиноръ лежала тетрадь съ дневникомъ, которую она разсѣянно перелистывала, пробѣгая глазами, которые едва ли что нибудь видѣли. Голова ея съ ореоломъ распущенныхъ волосъ была откинута на спинку кресла, и рѣзкій свѣтъ лампы съ безжалостной ясностью обрисовывалъ всѣ обострившіяся черты лица. Она была женщина уже не молодая, больная и одинокая.
   Благодаря всему тому, о чемъ повѣствовалось въ дневникѣ, она и пережила еще эту зиму.
   Какъ живо, какъ ощутительно близко все это казалось -- прямо не вѣрилось, что это было такъ недавно,-- а между тѣмъ теперь все это исчезло, какъ Цезари на Палатинѣ!
   Вотъ, напримѣръ:
   Ноября 22.-- Сегодня мы хорошо поработали. Три часа утромъ и почти три послѣ обѣда. Финансовое обозрѣніе, начиная съ 1870 года, почти окончено. Я бы не могла выдержать такъ долго, если бы не его рвеніе, такъ какъ у меня болитъ голова: всю прошлую ночь мнѣ казалось, что по всему Риму звонятъ колокола, а часы бьютъ, не переставая.
   Но какъ его пылъ увлекаетъ и какъ искренно и трогательно признателенъ онъ бываетъ за все, что для него сдѣлаютъ! Иногда я переписываю и поправляю, иногда онъ диктуетъ; иногда же я предоставляю ему говорить, пока у него не сложится въ опредѣленную форму цѣлая страница или даже цѣлый отдѣлъ. Глупо говорить, какъ говорятъ его враги, будто у него нѣтъ опредѣленныхъ плановъ. Я видѣла, какъ за послѣднія недѣли ему приходилось возиться съ очень тяжелой и запутанной работой, и онъ съ изумительной легкостью и быстротой обработалъ все въ нѣчто совершенно стройное. И работать съ нимъ -- наслажденіе. Онъ взвѣшиваетъ и обсуждаетъ все, что я говорю, и не изъ ложной любезности. Если ему что не нравится, онъ хмурить брови, закусываетъ губы и разбиваетъ меня въ прахъ. Но очень часто случается, что я одерживаю верхъ, и никто не умѣетъ уступать съ большей граціею, нежели онъ. Люди говорятъ объ его тщеславіи; я не отрицаю его, но мнѣ кажется, что оно-то, быть можетъ, и составляетъ часть его очарованія.
   Онъ слишкомъ обо мнѣ заботится, слишкомъ, слишкомъ много!
   Декабря 16.-- Завтракъ у маркизы. Были тамъ Фіоранчини и нѣсколько католиковъ-либераловъ. Мэнистея атаковали со всѣхъ сторонъ. Сперва онъ былъ молчаливъ и нѣсколько дулся: его не всегда легко увлечь. Затѣмъ онъ воспламенился, и прямо изумительно было слушать, какъ онъ велъ съ ними споръ почти на такомъ же свободномъ итальянскомъ языкѣ, какъ его собственный.
   Разумѣется, мнѣ иногда хочется, чтобы все это было у него убѣжденіемъ, а не простой политикой. Но, быть можетъ, это и вѣрно, какъ онъ говоритъ, что человѣкъ видитъ яснѣе со стороны. А затѣмъ его главное убѣжденіе состоитъ въ томъ, что люди образованные и люди необразованные всегда говорятъ на различныхъ нравственномъ и умственномъ языкахъ; но это не должно быть причиной, чтобы образованные относились враждебно къ единственному языку, понятному необразованнымъ, т. е. къ церкви и религіи. Численностью необразованныхъ больше, а потому-то и имѣетъ въ дѣйствительности большое значеніе то, что они думаютъ и что дѣлаютъ. Какъ бы то ни было, надо такъ устроить, чтобы они вели себя прилично: иначе общество распадается. Достигнуть этого можно только посредствомъ религіи.
   Какое поэтому безуміе со стороны Италіи и Франціи, что онѣ ссорются съ единственной организаціей, которая можетъ управлять массами!
   Люди, которые возстаютъ противъ католическихъ мелочныхъ обрядовъ, или глупцы, или педанты. Вы вѣдь не желаете быть убитыми въ своихъ постеляхъ? Ну, и оставьте патеровъ всѣхъ церквей въ покоѣ. Они немного требуютъ за все то, что дѣлаютъ.
   Ахъ, какъ онъ чувствуетъ всю поэзію обрядовъ и какъ заставляетъ ее чувствовать меня!
   Декабря 23.-- Сегодня я была свидѣтельницей прелестнаго поступка съ его стороны. На ступеняхъ Trinita Dei Monti оказался ребенокъ, оставленный здѣсь родителями, которые бросились смотрѣть на что-то, происходившее на верхней улицѣ. Маленькое существо въ лохмотьяхъ надрывалось отъ плача. Мы въ это время поднимались по ступенямъ, и Мэнистей поднялъ ребенка. Я думала, что съ тѣмъ сдѣлается припадокъ. Сперва онъ былъ совершенно парализованъ страхомъ. Но Мэнистей началъ съ нимъ говорить на его жаргонѣ и съ торжествомъ тащилъ его вверхъ. Малютка улыбался и протягивалъ свою грязную ручонку желая схватить его за лицо. Наверху онъ разыскалъ въ толпѣ его родителей и, повидимому, съ трудомъ отдѣлался отъ мальчугана, который ни за что не хотѣлъ съ нимъ разстаться. Затѣмъ онъ вернулся ко мнѣ въ самомъ оживленномъ настроеніи и всю дорогу дурачился, какъ мальчикъ. Въ немъ есть какая-то наивность, благодаря которой онъ никогда не можетъ скрыть ни своего довольства, ни недовольства собою.
   Рождество.-- Мы ходили къ ночной службѣ въ Santa Maria Maggiore. На этихъ церемоніяхъ онъ обыкновенно или скучаетъ до полусмерти, или весь проникается энтузіазмомъ и умиленіемъ. Въ прошлый вечеръ толпа раздражала его, и я очень жалѣла, зачѣмъ мы пошли. Но когда мы возвращались домой по освѣщеннымъ луною улицамъ, наполненнымъ народомъ, который спѣшилъ въ церкви или изъ церквей, черными и бѣлыми монахинями, коричневыми монахами и вереницами семинаристовъ въ ярко-красныхъ одѣяніяхъ,-- ой" вдругъ сталъ пѣть рождественскіе гимны.
   Мы проходили черезъ Monte Cavallo, мимо статуй двухъ божественныхъ всадниковъ, которые спасли древній Римъ; свѣтъ падалъ на фонтаны, и казалось, что эти двѣ фигуры, полныя молодого пыла и мощи, вотъ-вотъ сейчасъ пустятся на своихъ коняхъ.
   Мэнистей остановился, чтобы посмотрѣть на нихъ...-- А мы говоримъ, что міръ живетъ наукой!-- сказалъ онъ.-- Безумцы! Когда же онъ жилъ чѣмъ либо инымъ, какъ не мечтами -- и въ Афинахъ, и въ Римѣ, и въ Іерусалимѣ?
   Мы еще постояли у фонтана и поговорили. Когда мы пошли дальше, я сказала: -- Какъ странно въ мои годы наслаждаться Рождествомъ въ первый разъ въ жизни!-- Онъ посмотрѣлъ на меня съ такимъ выраженіемъ, какъ будто я своими словами доставила ему удовольствіе, и сказалъ съ самой очаровательной улыбкой:-- Кому же другому слѣдуетъ больше наслаждаться жизнью, какъ не вамъ, добрая, хорошая Элиноръ!
   Когда мы вернулись домой, я прошла къ себѣ въ комнату и растворила окна настежъ. Наша квартира на концѣ Via Sistina и изъ нея дивный видъ на Римъ. Свѣтила роскошная луна -- Св. Петръ, холмы, каждая церковь и башня, залитые лучезарнымъ свѣтомъ, выдѣлялись такъ отчетливо. И вотъ, постепенно мнѣ начало казаться, что я уже не жалкая, никому не нужная изгнанница, что во всей этой красотѣ есть доля и для меня.
   Сколько мира и покоя заключаетъ въ себѣ ночь!
   Февраля 20.-- Какъ прелестно это перое дыханіе весны. Миндальныя деревья въ Кампаньи совсѣмъ розовыя. Снѣгъ на Сабинскихъ горахъ постепенно исчезаетъ. "Piazza di Spagna" вся загромождена цвѣтами: анемонами, розами, нарциссами. И и первые въ моей жизни я ощущаю это томленіе весны. И это въ двадцать девять-то лѣтъ!
   Марта 24.-- Святая недѣля.-- Я была сегодня на одной свадьбѣ въ англійской церкви. Право, какъ будто рушилась какая-то преграда, раздѣлявшая меня съ жизнью. Невѣста -- милѣйшая дѣвушка, которая зимой часто бывала моимъ юнымъ товарищемъ, поцѣловала меня, отправляясь перемѣнить свой нарядъ. Я обняла ее съ особымъ порывомъ радости. Другія женщины переживаютъ все это, быть можетъ, на десять лѣтъ раньше, нежели я; но все это не теряетъ своей прелести отъ того, что наступаетъ позднѣе, что проникаетъ въ сердце, изсушенное горемъ.
   Марта 26.-- Сегодня мое рожденье. Изъ окна, которое выходитъ на "Piazza", я сейчасъ видѣла, какъ Мэнистей велъ переговоры съ цвѣточницей. Эти сирени и гвоздики для меня -- я это знаю. Онъ уже успѣлъ подарить мнѣ маленькій изумрудъ, который у меня на часовой цѣпочкѣ. На немъ вырѣзанъ маленькій геній съ факеломъ въ рукахъ. Онъ сказалъ, что я должна принять его, какъ генія нашей дружбы.
   Я перемѣнила сегодня распоряженіе относительно своего костюма. Я замѣтила, что черное ему положительно непріятно. Матильдѣ придется изобрѣсти что нибудь другое.
   Апрѣля 25.-- Онъ уѣхалъ во Флоренцію, а я работаю за него надъ труднымъ вопросомъ по поводу какихъ-то уничтоженныхъ монастырей. Я просила графа Б., который знаетъ объ этихъ вещахъ, помочь мнѣ, и работаю очень усердно. Мэнистей вернется черезъ четыре дня.
   Апрѣля 29.-- Сегодня онъ возвратился. Какой веселый вечеръ! Когда онъ увидалъ, что я успѣла сдѣлать, онъ взялъ обѣ мои руки и горячо поцѣловалъ ихъ.-- Элиноръ, царица надъ всѣми кузинами!-- А теперь мы немедленно отправляемся на виллу. Тамъ ничто уже не будетъ прерывать нашей работы; гости пріѣзжать не будутъ. Смотрѣть за всѣмъ будетъ тетя Патти. Мнѣ кажется, что книга закончится въ іюнѣ. Конечно, въ ней есть нѣсколько сомнительныхъ мѣстъ. Но она должна произвести большой эффектъ.
   Какъ необыкновенно хорошо я чувствую себя послѣднее время! Докторъ на прошлой недѣлѣ посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ. Онъ думалъ, когда увидѣлъ меня въ первый разъ, что я скоро превращусь въ тѣнь! Я надѣюсь, что холмы будутъ такъ же вдохновлять Мэнистея, какъ его вдохновляетъ Римъ. Перемѣна мѣста заставляетъ меня тревожиться. И для чего намъ эта перемѣна? Милый, обожаемый Римъ! Уѣхать отъ тебя даже за четырнадцать миль -- и то раздираетъ мнѣ сердце!

-----

   Да, вотъ онѣ, всѣ эти записи, теперь полныя ироніи для нея и на вѣки неизгладимыя. Когда она перечла ихъ, перебирая въ головѣ всѣ вызванныя ими воспоминанія, то надъ ними, подобно суровому и холодному вихрю, уничтожающему весенній цвѣтъ, пронеслось послѣднее воспоминаніе о томъ нестерпимомъ мучительномъ днѣ! Но неужели Мэнистей такъ безусловно забылъ ее, покинулъ такъ окончательно? Быть можетъ, дѣйствительна; съ его стороны это только нѣсколько преувеличенная вѣжливость? Но женскій инстинктъ подсказывалъ ей, что никогда еще она не значила для него такъ мало, какъ теперь: онъ просто-на-просто пересталъ совершенно о ней думать. Она снова сдѣлалась для него такою же чужой, какою была въ первое время своего пріѣзда въ Римъ. Нѣтъ, болѣе того: потому что, когда люди встрѣчаются впервые, то съ обѣихъ сторонъ испытывается тайное восхитительное ожиданіе чего-то неизвѣстнаго, неизвѣданнаго. Что же остается тогда, когда все уже извѣстно и все исчерпано?
   Что произошло между нимъ и Льюси Фостеръ? Разумѣется, она хорошо понимала, что онъ преднамѣренно устроилъ встрѣчу съ нею. Но когда Льюси и она возвращались вмѣстѣ домой, онѣ почти не сказали другъ съ другомъ ни слова. Она живо видѣла передъ собою ихъ двѣ безмолвныя фигуры въ вагонѣ, какъ онѣ сидѣли, прижавшись другъ къ другу, и Льюси держала ея руку въ своей рукѣ. И при этомъ Льюси была такая блѣдная, печальная, съ приподнятыми бровями,-- что свидѣтельствовало объ усиленной работѣ мысли.
   Не наступилъ ли уже кризисъ? Она отказала ему?-- Элиноръ не смѣла спросить.
   Внезапно она поднялась со своего кресла. Она заломила руки надъ головой и принялась ходить взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Въ этомъ существѣ, столь нѣжномъ, любящемъ, столь полнымъ чувства и печали, мало-по-малу поднималось сознаніе личнаго права, созрѣвало твердое, почти жестокое рѣшеніе. Она могла еще поколебаться, проявить слабость, какъ тамъ, въ посольскомъ саду; но слабость эта скоро пройдетъ. Ревность, настолько подавляющая, что заглушала рѣшительно все другое, овладѣла ею съ какой-то демонической силой. Не было ли это послѣдней попыткой самосохраненія, послѣднимъ протестомъ живого человѣка противъ собственнаго уничтоженія?
   Ей принадлежать онъ не будетъ; но это зло, эту измѣну она должна предотвратить.
   Она представляла себѣ Льюси въ объятіяхъ Мэнистея, и это сводило ее съ ума. Она сознавала, что съ ея стороны это безуміе, непростительное, унижающее ея достоинство. Но это сознаніе не могло поколебать ея рѣшенія.
   Было ли затронуто собственное сердце Льюси? Надъ этимъ вопросомъ Элиноръ терзалась уже въ теченіе двухъ дней. Но если и такъ, то это только преходящее увлеченіе. Тѣмъ необходимѣе оградить дѣвушку отъ этого человѣка. Мэнистей, олицетвореніе прихоти и своеволія, никогда не можетъ сдѣлать счастливою женщину, подобную Льюси. Она надоѣстъ ему, и онъ броситъ ее. И что же останется Льюси съ ея чистой, прямой, глубокой душой? Ничего, кромѣ разбитаго сердца.
   Элиноръ разсѣянно остановилась передъ зеркаломъ, вглядѣлась въ себя и вздрогнула отъ ужаса. Такое лицо -- и вдругъ соперничать съ Льюси!
   На туалетномъ столѣ лежали двѣ терракотовыя головки изъ Нэми -- Артемида и греческій образчикъ съ чистымъ благороднымъ лбомъ и гладкими прядями волосъ, съ проборомъ по серединѣ -- та головка, въ которой Мэнистей нашелъ столько сходства съ Льюси. Элиноръ припомнились его слова въ саду, его улыбка и взглядъ, когда къ нимъ приближалась дѣвушка. Да, сходство было несомнѣнное. Та же нѣжная молодая сила, та же несравненная округлость контуровъ юнаго лица.
   И эту-то красоту развила сама же Элиноръ, сдѣлала ее вдвое примѣтнѣе, какъ брилліантъ, когда его очистятъ отъ земли.
   Безумный порывъ охватилъ на мгновеніе ее существо,-- порывъ того чувства, которое имѣетъ нѣчто общее съ преступленіемъ и которое иногда зарождается въ самыхъ великодушныхъ и благородныхъ натурахъ.
   Она взяла тарракотовую головку и, подойдя къ окну, отдернула занавѣски и распахнула ставни. Ночь хлынула на нее изъ окна, звѣздная ночь, нависшая надъ безбрежными пространствами моря и Камланьи. На западѣ небо еще слегка алѣло. По равнинѣ тамъ и сямъ мелькали огоньки, быть можетъ, то были костры, разведенные пастухами для предохраненія отъ маляріи. На самой же дальней окраинѣ западнаго берега сверкалъ огонь маяка, освѣщавшій кораблямъ путь по Средиземному морю. И никакихъ другихъ признаковъ жизни! Внизу черная непроглядная тѣнь скрывала за собой оливковые сады, дорогу и небольшіе холмы.
   Элиноръ казалось, будто она стоитъ тутъ одна въ цѣломъ мірѣ со своей мучительной тоской, окруженная безмолвіемъ, среди котораго еще больнѣе чувствовалась эта тоска. Она протянула руку, наклонилась впередъ и съ силой бросила маленькую головку въ разстилавшуюся внизу темную бездну. Вилла стояла высоко надъ оливковыми садами, а сами сады росли по крутому скату. Статуеткѣ приходилось Летѣть очень далеко. Элиноръ показалось, что среди глубокой тишины она слышитъ, какъ камень ударяется о толстыя вѣтви оливъ. Съ дикимъ торжествомъ слѣдила она мысленно за тѣмъ, какъ разбивалась терракота, какъ разсыпались въ дребезги эти изящные черепки и смѣшивались съ землею. Съ глубокимъ вздохомъ, шатаясь, она отошла отъ окна и снова опустилась въ кресло. Чувство остраго недомоганія овладѣло ею; ей казалось, что она задыхается.-- Если бы я только могла достать свое лѣкарство тамъ на столѣ!-- думала она, но достать его была не въ силахъ и продолжала лежать въ полномъ изнемноженіи...
   Вдругъ дверь отворилась.
   Что, развѣ это былъ сонъ? развѣ это ей только чудилось, что она борется противъ страшныхъ бушующихъ волнъ, стараясь пристать къ берегу?
   Послышался слабый крикъ. Легкіе поспѣшные шаги раздались по комнатѣ. Льюси Фостеръ опустилась на колѣни подлѣ нея и обхватила ее руками.
   -- Дайте мнѣ... тѣ капли... на моемъ столѣ,-- съ трудомъ выговорила Элиноръ.
   Льюси не произнесла ни слова. Спокойной, твердой рукой она принесла и дала ей лѣкарства. Это было сильное средство для возбужденія сердечной дѣятельности, и оно оказало свое дѣйствіе. По мѣрѣ того, какъ силы возвращались къ Элиноръ, у нея появлялась дрожь, и Льюси поспѣшила закрыть окно.
   Сама она была почти такъ же блѣдна, какъ Элиноръ. На глазахъ ея были слѣды слезъ, а на лицѣ все та же дума, которая туманила ей голову въ вагонѣ на пути изъ Рима.
   Она снова опустилась около Элиноръ.
   -- Я пришла провѣдать васъ, потому что не могла заснуть и хотѣла предложить вамъ одинъ планъ. Мнѣ въ голову не приходило чтобы вы такъ сильно больны,-- вамъ слѣдовало позвать меня раньше.
   Элиноръ протянула свою слабую руку. Льюси взяла ее съ нѣжностью и прижалась къ ней своей щекой. Она не могла понять, почему Элиноръ была на ногахъ предъ открытымъ окномъ въ такомъ состояніи нездоровья и изнеможенія.
   Она наклонилась впередъ и сказала нѣсколько словъ на ухо Элиноръ.
   Мало-по-малу къ послѣдней окончательно возвратилось сознаніе, и она могла отвѣчать на вопросы. Обѣ женщины сидѣли теперь рядомъ, рука съ рукой, склонившись головами другъ къ другу, и отрывистый шепотъ ихъ голосовъ болѣе часу нарушалъ безмолвіе комнаты.
   Разъ только Льюси поднялась, чтобы взять путеводитель со стола Элиноръ. А другой разъ -- для того, чтобы раскрыть указанный ей ящикъ и вынуть изъ него кожаную книжку съ какими-то итальянскими замѣтками. Она настояла, наконецъ, чтобы Элиноръ легла въ постель, и сама помогла ей раздѣться. Едва Элиноръ успѣла опуститься на подушки, какъ послышался какой-то шумъ въ библіотекѣ, который заставилъ ихъ вздрогнуть. Элиноръ испуганно оглянулась кругомъ.
   -- Это, должно быть, мистеръ Мэнистей,-- поспѣшила сказать Льюси.-- Его не было въ домѣ, когда я шла черезъ стеклянную галлерею. Всѣ двери были раскрыты и у него горѣла лампа. Мнѣ кажется, что я даже слышала изъ своей комнаты, какъ онъ отпиралъ выходную дверь. Мнѣ придется теперь подождать, пока онъ уйдетъ.
   Онѣ стали ждать, и Элиноръ пристально всматривалась въ темноту комнаты, пока неоднократно растворялись и затворялись двери, и пока, наконецъ, все не затихло снова.
   Обѣ женщины обнялись страннымъ объятіемъ: съ полной искренностью со стороны Льюси и съ чувствомъ невыразимаго стыда со стороны Элиноръ. Молодая дѣвушка тихо прокралась къ себѣ въ комнату.
   -- Его не было дома -- онъ былъ въ саду?-- говорила себѣ Элиноръ съ замѣшательствомъ. И съ этимъ вопросомъ на губахъ, съ лихорадочнымъ чувствомъ жара въ крови и съ угрызеніемъ совѣсти на душѣ, пролежала она безъ сна до самаго утра, все чего-то ожидая.

-----

   Мэнистей тоже провелъ нѣсколько часовъ подъ покровомъ ночи, пытаясь умѣрить свою страсть и сомнѣнья въ ея прохладной тишинѣ.
   При свѣтѣ звѣздъ онъ все ходилъ и ходилъ взадъ и впередъ по террасѣ, пытая и спрашивая сердце, въ которомъ теперь подъ вліяніемъ любви было больше мужества и благодарства, нежели за эти послѣдніе годы.
   Что стояло у него на пути? Его отношенія къ кузинѣ? онъ угадывалъ, какое добросовѣстное чувство наполняло нѣжную, чуткую душу дѣвушки, и со своей стороны могъ отвѣчать на него только искренностью и великодушіемъ -- поручить себя Элиноръ.
   Она-то уже знала, чѣмъ были ихъ отношенія; она не откажетъ ему въ этомъ благодѣяніи -- выяснить ихъ отношенія молодой дѣвушкѣ.
   Но что, если?.. На одно мгновеніе имъ овладѣлъ приливъ совершенно новыхъ страховъ. Ему припомнилась та минута въ библіотекѣ послѣ борьбы съ Алисой, когда Льюси только что начала приходить въ сознаніе, и къ нимъ вошла Элиноръ. Слышала ли она? онъ помнилъ, что и тогда еще въ головѣ его пронеслось подозрѣніе, что она могла все слышать.
   Неужели она дѣйствовала противъ него, мстила за его пренебреженіе, оказывая вліяніе на Льюси?
   Вся душа его загорѣлась протестомъ. Вотъ она, наконецъ, та сильная страсть, которую ему суждено было извѣдать. Пусть будетъ, что будетъ, но онъ не допуститъ, чтобы Элиноръ становилась для него преградой!
   Безсознательно онъ направился вдоль маленькой тропинки, ведущей отъ террасы внизъ, и вскорѣ очутился на травянистыхъ дорожкахъ подъ оливами. Старая вилла высилась надъ ними, какъ темная крѣпость. Теперь это не была уже ея комната, тамъ, въ западномъ углу? нѣтъ! Онъ хорошо помнилъ, что ее перевели на восточную сторону около библіотеки, позади стеклянной галлереи. Теперь это должно быть окна Элиноръ.
   А! Что это за свѣтъ? Онъ съ удивленіемъ откинулъ голову назадъ. Одно изъ оконъ, на которое онъ смотрѣлъ, растворилось, и въ яркомъ свѣщеніи лампы показалась чья-то фигура. Она подалась впередъ. Элиноръ! Что-то упало совсѣмъ близко около него. Онъ слышалъ, какъ треснула вѣтка при этомъ паденіи какой-то вещи.
   Въ изумленіи онъ продолжалъ стоять, глядя на окно, которое все еще оставалось открытымъ. Вдругъ кто-то показался въ немъ снова, только не та, прежняя фигура. Трепетъ восторга пробѣжалъ по его жиламъ. И въ темнотѣ ночи онъ послалъ Льюси свой привѣтъ, свое благоговѣніе.
   Но окно затворилось, свѣтъ исчезъ и все снова погрузилось во мракъ.
   Онъ зажегъ сничку и сталъ смотрѣть подъ деревомъ, которое было около него. Да, вѣтка была, дѣйствительно, сломана. Но что же ее сломало? Онъ зажигалъ спичку за спичкой, свѣтя себѣ лѣвой рукой, а правой раздвигая ножомъ сухую траву. Наконецъ, онъ увидалъ горсть какихъ-то каменныхъ осколковъ, смѣшанныхъ съ землей. Онъ собралъ ихъ и положилъ на уголъ старой стѣны тутъ, около дерева. Онъ разсматривалъ эти осколки при помощи своего жалкаго освѣщенія и увидалъ, что это были куски терракоты. Глазъ его, столь опытный въ этихъ вещахъ, сейчасъ же распозналъ: это были части головки, которую онъ далъ Элиноръ въ Нэми. Верхняя часть головы и лба уцѣлѣли, а равно и дивный контуръ щеки.
   Онъ зналъ эту головку, зналъ ее сходство съ Льюси. Онъ помнилъ тѣ слова, которыя Элиноръ сказала тогда въ саду.
   Продолжая держать осколки въ своей рукѣ, онъ медленно пошелъ обратно къ террасѣ.
   Выброшены, выкинуты изъ окна ночью рукой Элиноръ? Почему? Онъ все думалъ и раздумывалъ... Мрачное сознаніе тяготѣвшей надъ нимъ судьбы постепенно овладѣвало имъ среди ночной темноты, когда онъ рисовалъ себѣ двухъ женщинъ, которыя сидѣли теперь вмѣстѣ въ полуночномъ безмолвіи, между тѣмъ какъ онъ бродилъ здѣсь одинъ. И въ душѣ его поднималась отвага только что зарождавшейся страсти, а въ головѣ созрѣвало твердое рѣшеніе человѣка который чувствуетъ, что ему что-то угрожаетъ, но что главный источникъ опасности заключается не въ могуществѣ какого-нибудь внѣшняго врага, а въ самой добродѣтели той женщины, которую онъ любитъ.
  

XV.

   -- Въ силахъ-ли вы перенести эту жару?-- съ безпокойствомъ спросила Льюси.
   -- Вѣроятно, скоро сдѣлается прохладнѣе,-- вяло проговорила Элиноръ.
   Она и Льюси сидѣли рядомъ въ просторномъ старинномъ ландо; напротивъ нихъ помѣщалась горничная миссисъ Бургоинъ, Мари Вефуръ. Послѣдняя имѣла нѣсколько нахмуренный видъ и все время хранила молчаніе. На козлахъ, рядомъ съ кучеромъ, возсѣдалъ щеголевато одѣтый юноша съ блестящими глазами, который сопровождалъ этихъ лэди въ "Forte Amiata".
   Они только что покинули расположенный между холмами городокъ Орвіето, быстро спустились въ долину, лежавшую къ юго-западу отъ этихъ косматыхъ высотъ, и теперь снова поднимались съ противоположнаго ея конца. Между тѣмъ какъ они взбирались все выше и выше, Льюси, вниманіе которой было на время поглощено Работой объ сидѣвшей подлѣ нея утомленной и хрупкой женщинѣ, начала сознавать, что тѣ ландшафты, среди которыхъ они проѣзжали, отличались замѣчательной красотой. Глаза ея, до этого полные тревоги, повеселѣли. Она смотрѣла теперь вокругъ себя съ возрастающимъ удовольствіемъ.
   Дорога извивалась къ востоку. По лѣвую руку отъ нихъ раскинулся городъ, который путешественники, видавшіе Палестину, сравнивали съ Іерусалимомъ,-- настолько высоки и отвѣсны ярко коричневыя и оранжевыя скалы, на которыхъ онъ стоитъ, настолько сливается съ массами этихъ скалъ самый городъ, настолько бросается въ глаза и выдѣляется среди прочихъ зданіе большого собора; положительно кажется, будто видишь передъ собою Сіонъ.
   Этд было 6 іюня, и былъ крайне жаркій день. Дорога была вся покрыта густымъ слоемъ бѣлой пыли. Фиговыя деревья и виноградники, покрывавшіе вершины, достигли уже почти полнаго расцвѣта; цѣлыя миріады пунцоваго мака пестрѣли въ поляхъ между колосьями;'а по пыльнымъ окраинамъ дороги дикія розы, необыкновенно яркихъ и густыхъ оттѣнковъ, голубые цвѣты "love-in-the-nust" и кое-гдѣ стрѣлочки гладіолисовъ поражали глазъ сѣвернаго жителя.
   Затѣмъ, когда дорога сдѣлала новый поворотъ,-- обширная долина раскинулась на западѣ по ту сторону Орвіето -- долина Пагліи; по обѣимъ ея сторонамъ взбѣгали холмы, покрытые голубовато-зелеными лѣсами, среди которыхъ мелькалъ небольшой городокъ со своими стройными колоколенками и пролегающія повсюду извилистыя тропинки; а на всемъ ея протяженіи долину пересѣкала полноводная темная рѣка со своими безконечными изгибами и поворотами. И все кругомъ было какъ бы пропитано этой іюньской жарой: ослѣпительно бѣлыя стѣны построекъ, молодая зелень винограда, желтѣющіе хлѣба, красивые загорѣлые ребятишки, которые босикомъ и съ непокрытыми головами бѣжали рядомъ съ коляской, крестьяне, которые работали въ виноградникахъ, понурившія головы лошади, красно-коричневое лицо возницы.
   -- Если бы м'эмъ осталась въ Орвіето!-- прошептала Мари, оглядываясь на городъ, а потомъ на свою госпожу.
   Элиноръ слабо улыбнулась и потрепала дѣвушку по рукѣ.
   -- Успокойтесь, Мари! Помните, какъ скоро мы вполнѣ комфортабельно устроились на виллѣ.
   Мари покачала своей кудрявой головкой. Боже мой! Если пришлось употребить три мѣсяца, чтобы сдѣлать Маринату хоть сколько нибудь обитаемой, то неужели изъ этого слѣдуетъ, что надо снова ѣхать въ другую пустыню?
   Льюси въ свою очередь тоже испытывала опасенія. Номинально значилось, что она путешествуетъ подъ покровительствомъ Элиноръ Бургоинъ. На самомъ же дѣлѣ именно она-то и являлась покровительницей всей ихъ компаніи и въ душѣ испытывала сознаніе серьезной отвѣтственности. Имъ пришлось уже цѣлую недѣлю провести въ Орвіето, благодаря состоянію Элиноръ, которая слегла въ постель. Опаснаго не было ничего, но тѣмъ не менѣе нельзя было не имѣть подъ руками доктора и аптеки и забираться въ глушь, въ пустыню. Онѣ пріютились въ маленькой гостиницѣ на одной изъ отдаленныхъ улицъ и кое-какъ скоротали эти дни.
   Быть можетъ, и этотъ душный вечеръ, и эта ветхая коляска, и эта пыльная дорога,-- все это окажется только непріятнымъ сномъ, отъ котораго она сейчасъ очнется снова, когда очутится въ Маринатѣ, въ своей комнаткѣ, обращенной на Монте Каво?
   Между тѣмъ, какъ мысль эта проносилась въ головѣ Льюси, она почувствовала на своемъ лицѣ свѣжее дуновеніе вѣтра, которое живо напомнило ей то раннее утро, когда онѣ съ Элиноръ поспѣшно спускались съ холма Маринаты, озареннаго первыми солнечными лучами, затѣмъ миновали улицы Альбано, уже оживленныя и полныя рабочаго люда, обогнули странный зеленый кратеръ, обращенный къ большому віадуку "Ріо Novo" и достигли Цечины, желѣзнодорожной станціи въ долинѣ.
   Бѣгство!.. Да, это было настоящее бѣгство, задуманное наканунѣ вечеромъ, когда твердый и здравый смыслъ Льюси повторялъ ей, что единственное средство для ея собственнаго спокойствія и для спокойствія Элиноръ -- удалиться немедленно, прервать всякое дальнѣйшее развитіе отношеній и избѣгнуть какой-бы то ни было новой сцены съ Мэнистеемъ.
   Она вспомнила и другія подробности: письмо, оставленное тетѣ Патти, въ которомъ говорилось, что онѣ уѣзжаютъ въ Римъ пораньше, чтобы сдѣлать кое-какія покупки до жары; затѣмъ "срочная" телеграмма, отправленная въ тотъ день, когда, какъ онѣ въ томъ предварительно удостовѣрились, Мэнистей уѣхалъ въ Римъ къ своимъ клерикальнымъ и ультрамонтанскимъ друзьямъ, которымъ онъ обѣщалъ свое участіе въ избирательной агитаціи, и, наконецъ, пріѣздъ смущенной и ошеломленной тети Патти и ея совѣщанія сперва съ Элиноръ, а потомъ съ нею самою, съ Льюси.
   Странная маленькая лэди -- эта тетя Патти! Угадала ли она дѣйствительность? Что произошло между нею и миссисъ Бургоинъ? Когда въ концѣ всѣхъ разговоровъ она и Льюси стояли, держа другъ друга за руки, молодая дѣвушка своей чуткой душой сейчасъ же замѣтила извѣстную натянутость и охлажденіе вмѣсто той доброты, которую старушка постоянно проявляла въ отношеніи къ своей гостьѣ. Осуждала ли ее тетя Патти? Лелѣяла ли она въ сердцѣ своемъ особые виды и надежды относительно племянника и мистриссъ Бургоинъ? Находила ли она, что Льюси безъ вся-! каго на то права дерзко разрушила эти планы и надежды?
   Во всякомъ случаѣ Льюси угадала ея намекъ: "вамъ слѣдовало ободрить его!" Впрочемъ, за этими словами, быть можетъ, скрывалась тайная, неискоренимая семейная и свѣтская гордость, въ силу которой эта дѣвушка не считалась подходящей партіей для Эдварда Мэнистея. Льюси до сихъ поръ внутренно содрогалась при воспоминаніи о томъ получасѣ, который она провела съ тетей Патти.
   Тогда она казалась спокойной и подъ конецъ совѣщанія маленькая лэди нѣжно поцѣловала ее со слезами на глазахъ. "Это очень большая доброта съ вашей стороны. Вы позаботитесь о бѣдной Элиноръ, не правда ли?" -- сказала она при этомъ.
   Молодой дѣвушкѣ до сихъ поръ слышался свой собственный отвѣтъ: "Разумѣется, разумѣется, я сдѣлаю все, что только могу!" -- На эти слова у тети Патти вырвался невольный крикъ: "Ахъ, если бы только кто нибудь научилъ меня, что мнѣ съ нимъ теперь дѣлать!"
   Потомъ ей вспомнилось еще, какъ она, по уходѣ тети Патти, продолжала стоять въ недоумѣніи и смотрѣть въ окно, обращенное въ узенькій переулокъ. Почему тутъ была "большая доброта" съ ея стороны? И почему тѣмъ не менѣе перемѣна всѣхъ этихъ плановъ оказывалась ея виною и она являлась отвѣтственной за все -- даже съ собственной точки зрѣнія? Одну минуту ей показалось смѣшнымъ, что все вдругъ такъ сразу перемѣнилось. Но затѣмъ сердце мучительно затрепетало въ груди: она вспомнила тотъ вечеръ, тѣ слова, которыя Элиноръ говорила ей въ своемъ отчаяніи: "Напрасно увѣрять, что вы ничего не знаете, что онъ не сказалъ вамъ ничего. Я знаю все это лучше. Если вы останетесь, онъ не дастъ вамъ покоя: воля его необузданна. Но если вы уѣдете, онъ сейчасъ же догадается, что я тутъ замѣшана. Я не буду въ состояніи это скрыть, а онъ можетъ быть жестокимъ человѣкомъ, когда ему сопротивляются! Что мнѣ дѣлать? Я бы сейчасъ же уѣхала домой, но... я... могу умереть дорогой..."
   Льюси никакъ не могла забыть весь ужасъ этого разговора. Онѣ сидѣли тогда рядомъ и она держала руки Элиноръ въ своихъ рукахъ, и'передъ нею постепенно поднималась завѣса, за которой скрывалась ея собственное горе.
   Между тѣмъ терпѣливыя и вспотѣвшія лошади все поднимались и поднимались. Скоро путешественники очутились на самомъ гребнѣ холма, откуда они могли бросить послѣдній взглядъ на Орвіето. Затѣмъ они выѣхали на широкое плоскогорье, пустынную припекаемую солнцемъ мѣстность, гдѣ громадныя стада овецъ и бѣлыхъ, черныхъ и коричневыхъ козъ блуждали, подъ охраной оборванныхъ пастуховъ, по выжженнымъ и безводнымъ пастбищамъ. Мѣстами попадалась также и пахатная земля, гдѣ группами работали крестьяне, совершенно терявшіеся въ этихъ обширныхъ пространствахъ; раза два попалась имъ "остерія", съ ея обычной вывѣской и залитыми виномъ столиками, разставленными въ тѣни. Фермы почти не встрѣчались; разъ только проѣхали они мимо одного большаго строенія, на подобіе фабрики, расположеннаго среди обширныхъ, опаляемыхъ солнцемъ полей. "Ессо! la fattoria!" сказалъ возница, указывая на это зданіе. Затѣмъ миновали рядъ какихъ-то подземныхъ жилищъ, дымовыя трубы которыхъ находились на одномъ уровнѣ съ поверхностью земли, и откуда выскочила цѣлая ватага ребятишекъ, чтобы посмотрѣть на проѣзжавшій экипажъ и выпросить себѣ нѣсколько "soldi".
   Главную красоту этой выжженной солнцемъ возвышенности составлялъ дрокъ. Порою они углублялись въ густо заросшія дорожки, напоминавшія англійскіе проселки, съ тою только разницею, что тутъ по обѣимъ сторонамъ высились цѣлыя стѣны этихъ золотистыхъ цвѣтовъ; порою выѣзжали на обширныя, совсѣмъ обнаженныя равнины, гдѣ тотъ же дрокъ застилалъ своими стеблями почву, отливая золотомъ подъ ослѣпительными небесами. Огромные ястреба кружились въ вышинѣ; весело и громко распѣвали соловьи и другія птицы въ изрѣдка попадавшихся лѣсахъ. Въ общемъ эта была жаркая безлюдная страна -- сердце Италіи, гдѣ скалы испещрены могилами старинной этрусской расы, этого Мельхисидека между націями, пришедшаго невѣдомо откуда и неимѣющаго ни матери, ни отца; страна, къ западу отъ которой тянутся пропитанная лихорадкой Маррема и высоты Аміатскихъ горъ, а къ югу -- лѣсистая мѣстность Витербо.
   Элиноръ смотрѣла на дорогу и поля глазами, которые едва ли что замѣчали, а сердце ея, какъ всегда, сжималось мучительной тоской о прошломъ. Она сама предложила эту поѣздку. Однажды, въ концѣ ноября, она, тетя Патти и Мэнистей провели два или три дня въ Орвіето съ нѣсколькими итальянскими друзьями. Часть обратнаго пути въ Римъ они совершали съ "vetturino" и, выѣхавъ изъ Орвіето на Больсьену и Витербо, ночевали дорогой въ уединенномъ мѣстечкѣ, которое отличалось очаровательной красотой и произвело на Элиноръ глубокое впечатлѣніе. Побывать здѣсь имъ пришлось благодаря итальянскимъ друзьямъ, которые были знакомы съ богатымъ владѣльцемъ помѣстья, управляющій котораго предложилъ всей компаніи остановиться у него на ночь. И вотъ теперь, когда они тащились по іюньской жарѣ, Элиноръ съ горькой тоской вспоминала тотъ свѣжій ноябрьскій день, чудный горный воздухъ, опадающую листву и восторгъ, въ который приводили Мэнистея эта странная незнакомая мѣстность, эти дубовые лѣса надъ Пагліей и прелестная церковь въ Монте Фіасконе.
   Но не въ тотъ домъ управляющаго, не въ то мѣсто ихъ прежней остановки везла она теперь Льюси. Когда они тогда съ Мэнистемъ, въ ожиданіи экипажа, спѣшили совершить раннюю прогулку, то, обходя часть густого дубоваго лѣса, набрели на какой-то заброшенный монастырь, въ одномъ изъ уголковъ котораго ютилась крестьянская семья, и на разрушенную часовенку, въ которой оказалось нѣсколько фресокъ работы Пинтуричіо.
   Какъ живо рисовалось ей негодованіе Мэнистея противъ тѣхъ, кто расхитилъ этотъ монастырь и разорилъ часовню! Расхаживая по опустошенному убѣжищу, онъ приходилъ въ бѣшенство противъ "савойскихъ разбойниковъ", исчисляя, во что можетъ обойтись, если откупить обратно это мѣсто у мошенническаго Орвіетскаго "Municlpio", которому оно теперь принадлежало, и возвратить его прежнимъ владѣльцамъ-кармелитамъ. А Элиноръ тѣмъ временемъ болтала съ женой фермера и узнала отъ нея, что въ монастырѣ есть еще нѣсколько жилыхъ комнатъ, и что лѣтомъ небогатые люди пріѣзжаютъ сюда иногда изъ Орвіето подышать прохладой, такъ какъ плоскогоріе это расположено на три тысячи футовъ надъ уровнемъ моря. Элиноръ освѣдомилась, пріѣзжаютъ ли когда-нибудь англичане.
   -- Inglesi no! mai Inglesi,-- отвѣчала на это Женщина съ удивленіемъ.
   Элиноръ записала названіе и всѣ особенности этого мѣстечка, въ приливѣ восторга передъ его красотой и уединеніемъ. "Представьте себѣ, что въ одинъ прекрасный день мы отправляемся сюда писать!" -- мимоходомъ замѣтилъ тогда Мэнистей, оглядываясь съ сожалѣніемъ кругомъ, когда они ужъ собрались въ обратный путь. И вотъ, съ той минуты самое названіе "Torre Amiata" сдѣлалось сладостнымъ для Элиноръ.
   Можно ли было допустить, чтобы онъ со своей стороны помнилъ объ этомъ уголкѣ, чтобы онъ пустился по ихъ слѣдамъ? Едва ли. Онъ, вѣроятно, предполагаетъ, что въ такую жару онѣ направятъ путь свой на сѣверъ. Ему и въ голову не придетъ искать ихъ въ Италіи!
   Между тѣмъ, какъ экипажъ катился все далѣе, Элиноръ тоже не могла рѣшительно думать ни о чемъ другомъ, какъ только о послѣднихъ сценахъ на виллѣ и въ Римѣ. Въ головѣ ея проносились фразы изъ ея собственнаго письма къ Мэнистею. Не превратился ли онъ теперь подъ вліяніемъ этихъ фразъ въ ея вѣчнаго врага? При этой мысли кровь застывала въ ея жилахъ,-- послѣднія силы падали; но въ ея теперешнемъ состояніи ревнивой страсти такая мысль была все-таки выносимѣе, нежели другое представленіе -- представленіе о томъ, что Льюси сдалась, что она теперь на ея мѣстѣ!
   "Льюси Фостеръ со мною, писала она. Мы желаемъ побыть немного вмѣстѣ передъ ея отъѣздомъ въ Америку, и чтобы быть совершенно однимъ, мы предпочитаемъ не сообщать нашего адреса въ теченіе нѣсколькихъ недѣль. Папа я написала, что уѣзжаю на нѣкоторое время съ одной изъ своихъ подругъ отдохнуть и возстановить свои силы. Вы и тетя Патти легко могли бы устроить, чтобы на этотъ счетъ не было никакихъ толковъ, ни сплетенъ. Я думаю и надѣюсь, что вы это сдѣлаете. Само собой разумѣется, что если мы очутимся въ какомъ-либо затрудненіи, то немедленно извѣстимъ своихъ друзей".
   Какъ принялъ онъ все это? Порой она съ ужасомъ и отчаяніемъ представляла себѣ его гнѣвъ; порою же эта мысль вызывала какое-то злорадное возбужденіе, которое наполняло ядомъ все ея существо. Кротость и мягкость переходили въ ненависть и жестокость -- и не отъ этого ли пожирающаго ее чувства, а не отъ того сердечнаго недуга, которому доктора давали длинныя названія, угасала теперь Элиноръ Бургоинъ?..
   Они выѣхали на обширное открытое пространство, перерѣзанное кое-гдѣ желѣзными изгородями. Мѣстность представляла частью скудное пастбище, частью же -- песчаную И каменистую равнину. На алѣющемъ западѣ, куда они направляли свой путь, окрашенныя пурпуромъ вершины поднимались надъ далекой окраиной обширнаго плоскогорія; а на югѣ и на востокѣ громадные лѣса замыкали горизонтъ.
   Коляска свернула съ большой дороги и направилась по плохо проторенной тропинкѣ, очевидно, проложенной черезъ какое-то частное владѣніе.
   -- Ахъ! Я вспоминаю теперь!-- воскликнула Элиноръ, внезапно выпрямляясь:-- сейчасъ будетъ "palazzo" и деревня.
   И дѣйствительно, передъ ними выростала старая вилла эпохи возрожденія, съ ея длинными плоскими кровлями, изящными "loggia" и расположенными террасами виноградниками. Неуклюжая деревня, составлявшая какъ будто часть тѣхъ туфовыхъ скалъ, отъ которыхъ она начиналась, тѣснилась вокругъ виллы, наполняя собою ея оливковые сады и подползая къ самымъ ея стѣнамъ. Земля становилась мягче и плодороднѣе. Виноградныя лозы и фиговыя деревья густо росли между полями зеленыхъ хлѣбовъ и цвѣтущей люцерны; крестьяне, возвращавшіеся съ работы -- мужчины на мулахъ, женщины съ малютками на рукахъ, попадались на встрѣчу и останавливались поглазѣть на экипажъ и перекинуться словами съ проѣзжими.
   Вдругъ изъ рва, окаймляющаго дорогу, выскочили двѣ воинственнаго вида фигуры.
   -- Carabinieri!..-- воскликнула Льюси съ восторгомъ. Она свела дружбу со многими членами этого молодецкаго отряда на тщательно охраняемыхъ дорогахъ Альбанскаго озера и, увидавъ ихъ теперь здѣсь, сразу ощутила какое-то чувство благонадежности.
   Перегнувшись черезъ дверцы коляски, она кивнула головой этимъ двумъ красивымъ загорѣлымъ молодцамъ, и тѣ въ свою очередь отвѣтили ей улыбкой.
   -- Какъ далеко до "Santa Trinita"?-- спросила она.
   -- Un miglio grassa (добрая миля), signorina! Е tutto! Но вы запоздали. Васъ тамъ ожидали еще часъ тому назадъ.
   Кучеръ принялъ это за упрекъ и, какъ-бы въ оправданіе, указалъ на своихъ лошадей, отъ которыхъ валилъ паръ. "Carabinieri" засмѣялись и, выйдя на поле, слѣдили за коляской, пока она не приблизилась къ деревнѣ.
   -- Право, мы какъ будто возвращаемся домой!-- съ удивленіемъ воскликнула Льюси. И дѣйствительно, коляску ихъ окружило все населеніе деревни, только что возвратившееся съ полей и, дружески смѣясь и болтая, указывало путникамъ дорогу. Santa Trinità -- Ессо!-- Santa Trinità!-- раздавалось совсѣхъ сторонъ и сопровождалось жестами цѣлаго лѣса рукъ.
   -- Какъ могли они узнать?-- сказала Элиноръ, глядя тревожными глазами на эту маленькую толпу.
   Льюси перемолвилась нѣсколькими словами съ молодымъ человѣкомъ, сидѣвшимъ рядомъ съ кучеромъ.
   -- Они знали уже вчера, какъ только была заказана коляска,-- сказалъ онъ.-- Видите! Вотъ телеграфныя проволоки. О вашемъ пріѣздѣ теперь уже извѣстно во всей окрестности! Они очень рады пріѣзду "forestieri", особенно въ это время года.
   -- Боже мой! намъ нельзя здѣсь оставаться!-- сказала Элиноръ съ легкимъ стономъ, сжимая руки.
   -- Но вѣдь здѣсь никого нѣтъ, кромѣ этого деревенскаго люда,-- проговорила Льюси, нѣжно взявъ одну изъ ея рукъ въ свою.-- Развѣ вы видѣли "контессу", когда пріѣзжали сюда въ первый разъ?
   И она окинула взглядомъ громадную желтую массу "палаццо", возвышавшагся надъ мѣстечкомъ. Лучи заходившаго солнца заливали яркимъ свѣтомъ весь западный фасадъ этого зданія.
   -- Нѣтъ. Она была въ отсутствіи. А "fattore", который насъ принималъ, уѣхалъ отсюда въ январѣ. На его мѣстѣ теперь другой господинъ.
   -- Въ такомъ случаѣ все безопасно,-- воскликнула Льюси по французски. Своими добрыми, выразительными глазами она увѣренно смотрѣла на Элиноръ, какъ бы безмолвно ободряя и поддерживая ее.
   Элиноръ безсознательно прижала руку къ груди и смотрѣла кругомъ со всей мукою внезапно пробудившагося воспоминанія прошлаго. Вотъ они уже проѣхали деревню, спустились съ возвышенности и углубились въ лѣсъ, вотъ и бѣлыя стѣны монастыря, и пустыя окна въ разоренной части его корпуса, а у воротъ убогаго фермерскаго двора улыбающаяся во весь ротъ жена фермера, крѣпкая женщина съ грубоватыми чертами, которую Элиноръ хорошо помнила.
   Она тоскливо ступила на пыльную дорогу. Когда нога ея послѣдній разъ касалась этой земли, Мэнистей былъ тутъ съ -нею рядомъ, и обновляющая сила любви и счастья наполняла всѣ фибры ея существа.
  

XVI.

   -- Можете вы со всѣмъ этимъ помириться? Удобно-ли вы будете себя здѣсь чувствовать?-- говорила Льюси съ нѣкоторымъ разочарованіемъ.
   Онѣ находились въ одной изъ тѣхъ четырехъ или пяти комнатъ, которыя были Имъ предоставлены. Кровать съ соломеннымъ матрацомъ, два сломанныхъ стула и остатки какой-то другой источенной червями мебели составляли все убранство этого ряда бывшихъ келій, расположенныхъ въ верхнемъ корридорѣ. Полъ былъ кирпичный и крайне грязный. Изодранный холстъ, съ лубочнымъ изображеніемъ святого Лаврентія, висѣлъ вдоль стѣны, все еще напоминая собою прежнее назначеніе этихъ комнатъ.
   Путешественники распорядились, чтобы имъ привезли изъ Орвіето нѣкоторыя необходимыя вещи; но повозка, которая должна была ихъ доставить, еще не прибыла. Между тѣмъ, въ сосѣдней комнатѣ Мари заливалась слезами, "contadina" стояла и смотрѣла на нее съ удивленіемъ и съ нѣкоторой досадой. Люди, пріѣзжавшіе изъ Орвіето, никогда не жаловались. Чѣмъ же недовольны эти лэди?
   Элиноръ оглядывалась кругомъ съ улыбкой.
   -- Ничего, не безпокойтесь,-- сказала она тихимъ голосомъ. Затѣмъ взглянула на Льюси.
   -- Какъ хорошо мы заботимся о васъ! Какъ прекрасно. васъ оберегаемъ!-- И она закрыла лицо руками въ припадкѣ истерическаго смѣха, близкаго къ рыданью.
   -- Ахъ, Боже мой!-- воскликнула Льюси,-- какъ будто я не могу спать гдѣ угодно и ѣсть все, что придется! Вы -- другое дѣло! Когда пріѣдетъ повозка, мы можемъ устроить васъ нѣсколько лучше. Но какъ быть на сегодняшнюю ночь?
   И, нахмуривъ брови, молодая дѣвушка обвела глазами пустую комнату.
   -- Съ этимъ рѣшительно ничего не устроишь, а то бы я съ охотой сейчасъ же принялась за дѣло.
   -- Ессо, signora!-- проговорила жена фермера. Она съ тріумфомъ несла старое разшатанное кресло -- единственный, повидимому, предметъ роскоши, которымъ могъ снабдить монастырь.
   Элиноръ поблагодарила ее. Женщина, опершись руками въ бока, продолжала стоять и наблюдать за пріѣзжими. Брови ея были слегка сдвинуты, такъ какъ она усиленно размышляла, какъ бы снискать милость этихъ странныхъ существъ, снабженныхъ, повидимому, большимъ запасомъ лиръ.
   -- Ахъ!-- воскликнула она вдругъ,-- да вѣдь лэди-то не видали еще нашихъ bella vista! нашихъ loggia! Santa Маdona! да никакъ я вовсе разсудокъ потеряла! Синьорина! veÀga -- venga lei!.
   И сдѣлавъ знакъ Льюси, она распахнула незамѣченную раньше дверь въ углу комнаты. Льюси и Элиноръ послѣдовали за ней. Даже Элиноръ присоединила свой возгласъ восхищенія къ восторженному крику Льюси.
   -- Ессо!-- сказала фермерша съ гордостью, какъ будто весь открывшійся ландшафтъ былъ ея собственностью.-- Монто Аміата! Сельвапенденто-Паглія,-- а видѣли синьоры мостъ тамъ внизу?-- veda lei, подъ Сельвапенденто? Вотъ тѣ лѣса, что тамъ на горѣ -- всѣ они принадлежатъ къ Casa Guerrini-- tutto, tutto!, на сколько далеко синьорина можетъ видѣть! А этотъ маленькій домикъ на холмѣ -- эта casa di сассіа -- онъ принадлежалъ бѣдному Дону Эмиліо, который былъ убитъ на войнѣ.
   И она продолжала болтать на своемъ "patois", не всегда понятномъ даже для привычнаго уха Элиноръ; разсказывала про овдовѣвшую контессу, про ея дочь и сына, про новыя дороги, которыя донъ Эмиліо проложилъ черезъ лѣса; про передѣлки и перестройки на Villa Guerrini, которыя съ его смертью всѣ пріостановились; про семейства Синдако и Сельвапенденте, которыя часто пріѣзжаютъ сюда на лѣто; про монахинь въ новомъ монастырѣ, только что выстроенномъ подъ холмомъ, и про ихъ "fattore", сынъ котораго находился при донъ Эмиліо, когда онъ былъ раненъ и когда бѣдный молодой человѣкъ умолялъ пристрѣлитъ его и тѣмъ положить конецъ его мученіямъ, и какъ онъ оставался съ нимъ до минуты его смерти и потомъ привезъ контессѣ его часы и записную книжку.
   -- А contessa теперь находится здѣсь?-- спросила Элиноръ, глядя на женщину напряженнымъ, испуганнымъ взглядомъ, который становился у нея теперь обычнымъ, какъ будто каждая малѣйшая новость могла только увеличить ей тяжесть жизненнаго бремени.
   Ну, разумѣется, contessa тутъ! Она и донна Терреза постоянно находились въ виллѣ. Прежде онѣ, бывало, проводили часть года въ Римѣ и Флоренціи, но теперь уже больше не уѣзжаютъ!
   Внезапный гвалтъ раздался внизу, слышались крики дѣтей, собачій лай; женщина всплеснула руками.
   -- Что такое тамъ?-- воскликнула она и съ этими словами исчезла изъ комнаты.
   Льюси вернулась за принесеннымъ кресломъ. Она захватила также два толстыхъ флорентійскихъ покрывала, которыя оказались у нихъ между пледами, и разостлала ихъ по кирпичамъ "loggia"; затѣмъ отыскала какой-то убогій столикъ въ комнатѣ Элиноръ, ея дорожный мѣшокъ и шаль.
   -- Ахъ, не причиняйте себѣ столько хлопотъ изъ за меня!-- проговорила Элиноръ жалобно, пользуясь услугами Льюси, которая усадила ее въ кресло, накинула ей на колѣни шаль и разложила передъ ней нѣсколько книжекъ. Молодая дѣвушка ласково усмѣхнулась, наклонилась къ ней и поцѣловала ее.
   -- Ну, а теперь я должна пойти осушить слезы Мари. Потомъ я спущусь внизъ и разыщу кухню. Они говорятъ, что нашли кухарку; обѣдъ будетъ скоро готовъ. Развѣ не прелестно? И повозка, я въ этомъ увѣрена, сейчасъ же пріѣдетъ!.. Это самое красивое мѣсто, какое я только видала въ своей жизни!-- сказала Льюси, сжимая руки съ обычнымъ жестомъ и обертываясь къ обширной панорамѣ горъ, лѣса и рѣки.-- И это такъ странно -- странно все! Точно другая Италія! Ну, вотъ, хоть эти лѣса,-- совершенно такіе же видала я въ Мэнѣ. Только не видно ни одного виноградника. А воздухъ -- какова свѣжесть? развѣ онъ не безподобенъ? развѣ не чувствуется, что мы сейчасъ на высотѣ трехъ тысячъ футовъ? Я совершенно увѣрена, что мы васъ прекрасно устроимъ. Какъ только повозка пріѣдетъ, я сейчасъ же пошлю ее обратно въ Орвіето за цѣлой массой вещей. И вы скоро поправитесь тутъ, будете себя чувствовать гораздо, гораздо лучше, чѣмъ когда нибудь. Ну, скажите же, будетъ такъ?
   Дѣвушка опустилась на колѣни передъ Элиноръ и взяла обѣ ея прозрачныя руки. Лицо ея, нѣсколько откинутое назадъ, утратило недавнюю веселость, губы дрожали.
   Но Элиноръ встрѣтила сухо нѣжный порывъ дѣвушки. Въ сотый разъ въ теченіе этого дня она задавала себѣ лихорадочный, мучительный вопросъ: любитъ ли она его?
   -- Разумѣется, я здѣсь поправлюсь,-- отвѣтила она, наконецъ, разсѣянно и разглаживая рукой волосы дѣвушки,-- а если и нѣтъ, то что за бѣда?
   Льюси покачала головой.
   -- Вы должны, вы непремѣнно должны поправиться,-- проговорила она медленнымъ, рѣшительнымъ тономъ: -- и все должно пойти хорошо.
   Элиноръ молчала. Въ глубинѣ души она съ каждымъ часомъ все безповоротнѣе убѣждалась, что для нея ничто не можетъ измѣниться къ лучшему. Но какъ сказать Льюси, что всѣ ея мысли и чувства сосредоточены теперь не на какой нибудь надеждѣ для себя, а на твердомъ рѣшеніи не оставлять ее для Мэнистея?
   Льюси тяжело вздохнула, поднялась и пошла выполнять свои хозяйственныя обязанности.
   Элиноръ осталась одна. Глаза ея, горѣвшіе лихорадочнымъ блескомъ, но ничего не видѣвшіе, были устремлены на озаренное закатомъ небо, на которомъ выдѣлялись голубыя вершины незнакомыхъ горъ.
   Снизу доносились веселые голоса возившихся дѣтей и крикливые возгласы женщинъ. Затѣмъ послышался отдаленный звукъ колесъ и, наконецъ, показалась повозка изъ Орвіето, сопровождаемая всей деревней. Любопытные наблюдали за ея распаковкой, награждая щедрыми коментаріями каждый предметъ и оспаривая мѣсто другъ у друга въ переднемъ ряду для лучшаго наблюденія. Даже патеръ и докторъ, проходившіе въ это время но дорогѣ, и тѣ остановились посмотрѣть. Льюси, порхавшая взадъ и впередъ, мелькомъ различила молодого улыбающагося патера въ плоской широкополой шляпѣ и рясѣ съ капюшономъ, а рядомъ съ нимъ глубокомысленную и пасмурную фигуру доктора, который стоялъ, широко разставивъ ноги, и пускалъ дымъ своей сигары точно изъ дымовой трубы.
   Но у Льюси не было времени наблюдать за толпой. Она суетилась, указывая рабочимъ, куда поставить привезенную изъ Орвіето плиту, которую надо было помѣстить въ полуразвалившейся кухнѣ подвальнаго этажа монастыря; подивилась милоходомъ на "risotto" и "pollo", приготовленіемъ которыхъ занималась мѣстная артистка, т. е. ихъ новая кухарка, сестра фермерши, не имѣя, повидимому, подъ руками ни огня, ни кухонныхъ принадлежностей. Потомъ повела переговоры съ ихъ маленькой служанкой Цекко, которая, быть можетъ, съ меньшимъ изяществомъ, нежели Альфредо, но не съ меньшей готовностью угодить пріѣзжимъ лэди бѣгала взадъ и впередъ, стараясь разыскать достаточное количество ножей и вилокъ для приборовъ. И между всѣми этими дѣлами Льюси успѣвала то пошутить, то ободрить Мари, которая была убѣждена, что Италія -- какой-то адъ, а Toppe ли Аміата самая глубокая изъ его пропастей.
   Въ этотъ мягкій, прохладный вечеръ все это забытое и разрушенное зданіе снова наполнилось оживленнымъ шумомъ и весельемъ, повсюду раздавались: топотъ людей, переносившихъ багажъ, шаловливые голоса дѣтей, перекрикиваніе кухарки и Цекко и нѣжный голосокъ Льюси съ ея неувѣреннымъ итальянскимъ языкомъ. Только Элиноръ была одна, совершенно одна!
   Безжизненно опустивъ руки, она продолжала сидѣть тамъ, гдѣ ее оставила Льюси. Она всегда отличалась худобой; но за послѣднюю недѣлю превратилась въ положительную тѣнь. Ея наряды утратили прежнее совершенство, хотя въ самой небрежности ихъ была какая-то инстинктивная грація -- грація женщины, которая даже въ горѣ и отчаяніи не можетъ безъ привычнаго изящества въ движеніи накинуть какую-нибудь шаль или простую шляпку. Прозрачность и худоба лица теперь далеко уже не отвѣчали требованіямъ красоты, онѣ говорили о болѣзни и вызывали жалость въ проходившихъ мимо.
   Ея одиночество тяготило ее невыразимо, проникало мучительно все ея существо, преслѣдовало ее. Она не могла съ нимъ примириться. Она боролась противъ одиночества, отталкивала его, какъ ребенокъ отталкиваетъ настигающую его волну прилива. Еще нѣсколько недѣль тому назадъ она была счастлива, такъ богата друзьями; міръ казался ей такимъ добрымъ и привѣтливымъ!
   Теперь ей казалось, что у нея нѣтъ болѣе ни одного друга -- нѣтъ никого, къ кому бы она могла обратиться; ей никого не хотѣлось видѣть, за исключеніемъ этой дѣвушки, которую она знала всего какихъ-нибудь два мѣсяца,-- дѣвушки, которая сдѣлала ее такой несчастной.
   Она вспоминала о зимнихъ собраніяхъ въ Римѣ, полныхъ для нея остраго удовольствія; о тѣхъ женщинахъ, которыя любили ее, которымъ она тоже отвѣчала расположеніемъ и которымъ такъ нравилась въ ней неукротимая жажда привязанности. Но наряду съ внѣшней нѣжностью къ нимъ, она носила въ себѣ какую-то гордую и часто неожиданную сдержанность. Она не сдѣлала своей "повѣренной" ни одной изъ своихъ подругъ. Что ея отношенія къ Мэнистею были угаданы и признаны въ Римѣ; что на нихъ смотрѣли, какъ на романъ, который всѣ добрыя сердца желаютъ видѣть законченнымъ такъ, какъ обыкновенно кончаются романы этого рода,-- Элиноръ знала все это Она гордилась мѣстомъ, которое занимала подлѣ него, гордилась тѣмъ, что Римъ безмолвно признавалъ ея права надъ нимъ. Но сердца своего она не раскрыла никому. Ея бурная сцена съ Льюси была единственной, безпримѣрной въ исторіи ея жизни.
   Теперь она никого не желала видѣть -- никого рѣшительно. Съ инстинктомъ побитаго животнаго, она отвертывалась отъ себѣ подобныхъ. Ея отецъ? Чѣмъ былъ онъ для нея когда бы то ни было? Тетя Патти? Но уже въ силу самаго ея участія и расположенія, Элиноръ была рада, что уѣхала отъ нея. Другіе ея родственники или родственницы? Нѣтъ, нѣтъ! Счастливая, она могла ихъ любить; несчастная, она не интересовалась ни кѣмъ изъ нихъ. Ея несчастное замужество привело ее въ какое-то оцѣпенѣніе и наложило на нее печать молчанія на многіе годы. И скованные этимъ холодомъ источники жизни распустились только для того, чтобы изсякнуть теперь окончательно.
   Вся ея душа представляла собою одну сплошную рану. Въ тотъ моментъ, когда она стояла тогда въ полусвѣтѣ комнаты, какъ заколдованная, видя передъ собою Мэнистея, который склонился надъ лежавшей безъ сознанія Льюси и нашептывалъ ей слова любви,-- въ тотъ моментъ опустился мечъ, занесенный надъ ея головой, и разрубилъ надвое самый корень ея существованія.
   А теперь -- странная иронія! Единственное сердце, къ которому ей хотѣлось прильнуть, единственная рука, на которую ей хотѣлось опираться, были рука и сердце Льюси!
   -- Для чего, для чего мы здѣсь?-- мысленно воскликнула она съ тоской, перемѣняя положеніе. Бѣгство ихъ не было ли просто безуміемъ, униженіемъ для нея самой, разъ оно выдавало то, чего не должна выдавать ни одна женщина?
   Къ тому же все это такъ смѣшно, такъ безполезно въ смыслѣ тормаза для Мэнистея. Развѣ онъ откажется отъ Льюси изъ-за того, что ей удастся спрятать ее на нѣсколько недѣль? Развѣ его страстная воля покорится когда нибудь минутному пораженію, которое она ему нанесла? Предположить, что ей даже удастся переправить Льюси въ Америку, не допустивъ между ними дальнѣйшаго свиданія,-- такъ развѣ нѣтъ пароходовъ и поѣздовъ, которые могутъ доставить нетерпѣливыхъ влюбленныхъ къ желаемой цѣли? Какое ребяческое безразсудство весь этотъ поступокъ!
   Да и удастся ли ей выполнить все это? Развѣ онъ не можетъ и теперь напасть на ихъ слѣды? Легко можетъ случиться, что онъ вспомнитъ про этотъ утолокъ, про его уединеніе и про то, сколько удовольствія они испытали здѣсь "тогда! Она вздрогнула и приподнялась на своемъ креслѣ. Ей казалось, что она уже слышитъ его шаги на дорогѣ.
   Но опять мысль ея воспрянула съ гордымъ торжествомъ, съ какимъ-то ликованіемъ, которое потрясло все ея слабое существо. Она въ безопасности! Она, если такъ можно выразиться, окружена окопами въ сердцѣ самой Льюси. Никогда эта натура не воспользуется собственнымъ удовольствіемъ насчетъ несчастія другого. Нѣтъ! нѣтъ! она не влюблена въ него!-- настойчиво твердилъ бѣдный взволнованный разсудокъ. Она была заинтересована, возбуждена. Онъ всегда можетъ покорить женщину, если захочетъ. Но время и перемѣны скоро разсѣять эти первыя мечты юности. Между ними нѣтъ настоящаго соотвѣтствія и не можетъ быть его никогда, никогда...
   Но, предположивъ даже, что она ошибается, что Льюси будетъ тронута настойчивостью Мэнистея,-- даже въ этомъ случаѣ Элиноръ можетъ быть спокойной. Она хорошо знаетъ, какое дѣйствіе произвела на нѣжное сердце Льюси ея болѣзнь и отчаяніе, и насколько еще сильнѣе окажется это впечатлѣніе теперь. Уже единственно тѣмъ, что она будетъ находиться на глазахъ у Льюси, она достигнетъ желаемаго результата. Съ самаго начала она угадала основныя свойства этой сильной и вмѣстѣ кроткой дѣвушки. Она разсчитывала именно на то, чего, со своей стороны, опасался Мэнистей.
   Порою, на одну минуту, съ тѣмъ чувствомъ, которое человѣкъ испытываетъ, заглядывая въ пропасть, она рисовала себѣ,-- что вотъ покоряется, призываетъ Мэнистея, отказывается отъ своихъ правъ и устраняетъ ту преграду, которую воздвигла подъ вліяніемъ мстительной агоніи. Мысль быстро перебирала подробности, могущія послѣдовать за этимъ: упорное сопротивленіе Льюси, пылкая настойчивость Мэнистея, его обаяніе, та атмосфера очарованія и вниманія, которою онъ ее окружитъ, а потомъ всѣ эти сцены раздоровъ, въ которыхъ Льюси, со своей сдержанностью и красотой, можетъ вызвать къ себѣ со стороны этого человѣка всю нѣжность, на которую онъ только способенъ, и затѣмъ, въ концѣ концовъ, неизбѣжное смягченіе кроткой стойкости золотого сердца Льюси.
   Нѣтъ! Льюси не ощущаетъ страсти!-- она непремѣнно высказалась бы съ лихорадочною запальчивостью. И какъ могла бы она ужиться съ Мэнистеемъ -- съ его постоянными переходами отъ возбужденія къ упадку духа? съ его крайностями и перемѣнами?
   И среди призраковъ прошедшей зимы передъ Элиноръ промелькнулъ образъ ея самой: вотъ она сидитъ за столомъ, занятая писаніемъ, а Мэнистей склоняется надъ нею; его рука водитъ ея перомъ, плечо его касается ея плеча. Рука эта была такая сильная, нервная, безпокойная, какъ весь онъ самъ, и это-то соединеніе капризной прихотливости и силы такъ плѣняло романтическое воображеніе Элиноръ. И когда пальцы его касались ея собственныхъ гибкихъ пальчиковъ, она съ трудомъ удерживалась, чтобы не вложить ихъ довѣрчиво въ его мощную руку. Изъ боязни, какъ бы не выдать себя какимъ нибудь невольнымъ движеніемъ, она поспѣшно отстранялась, между тѣмъ какъ въ разгоряченной головѣ проносилась смѣлая мысль: что, если сейчасъ прижаться къ его груди и высказать ему все, все порѣшить въ одну минуту! А что послѣдуетъ затѣмъ -- блаженство восторга или отчаяніе -- все равно!
   Могла ли Льюси осмѣлиться на такую мечту? Дикая ревность Элиноръ тайно отомститъ этой юной дѣвственной холодной сдержанности, надъ которой нѣкогда смѣялся Мэнистей. Какъ невѣроятно, чтобы она могла его обворожить! Вся незрѣлость Льюси, всѣ ея недостатки проходили передъ анализирующимъ воображеніемъ Элиноръ.
   Одну минуту она мысленно смотрѣла на дѣвушку съ той непріязнью и холодностью, съ какими могъ бы на нее смотрѣть только врагъ.
   Затѣмъ она быстро прогнала это чувство; ею овладѣло отвращеніе къ себѣ, внезапный ужасъ передъ новой низостью, которая закрадывалась въ ея душу, отнимая у ней ея собственное "я" и все то, что она въ себѣ любила, что любили въ ней люди; такъ какъ она на самомъ дѣлѣ знала, что была именно тѣмъ, чѣмъ считали ее другіе -- добрымъ и кроткимъ существомъ съ нѣжной душою.
   Въ концѣ концовъ, все завершилось наплывомъ удручающей нѣжности къ Льюси и раскаяніемъ, что, однако, не принесло ей облегченія, такъ какъ ни на минуту не ослабляло того мучительнаго напряженія, которое таилось за всѣмъ этимъ.
   Серебристая ночь прокрадывалась вслѣдъ за закатомъ, поглощая и претворяя всѣ золотистыя и пурпурныя окраски запада въ своемъ собственномъ блѣдно-голубомъ сіяніи.
   Элиноръ была уже въ постели; искусныя руки Льюси сдѣлали изъ ея комнаты чудо, и теперь Элиноръ, съ своей стороны, движимая угрызеніемъ совѣсти, давала поспѣшныя распоряженія Мари, чтобы та позаботилась объ удобствѣ миссъ Фостеръ и объ ея вещахъ.
   Льюси, наконецъ, выбралась изъ комнаты, загроможденной сундуками и платьями. Она взяла шляпку, набросила на себя легкую накидку и скользнула въ широкій корридоръ, по обѣимъ сторонамъ котораго тянулся рядъ маленькихъ комнатъ, бывшихъ нѣкогда кельями кармелитовъ. Только тѣ четыре-пять комнатъ съ западной стороны, т. е. то убогое помѣщеніе, которое онѣ занимали, еще оставалось цѣлымъ и невредимымъ. Съ половины же корридора, какъ успѣла замѣтить Льюси, уже начинались покои, гдѣ окна были безъ стеколъ, штукатурка по стѣнамъ осыпалась, потолки провалились и, на половину разрушенные, свѣшивались книзу. Въ восточномъ концѣ корридора находилось большое окно съ выступомъ, въ которое за послѣднее время, ради удобства квартирантовъ, вставили стекла. Всходившая луна бросала сквозь это окно свои лучи на унылыя грязныя стѣны и полъ, а свѣжій горный вѣтеръ начиналъ дуть и завывать въ пустыхъ, лишенныхъ окошекъ, кельяхъ. Даже Льюси и та слегка вздрогнула. Не удивительно, что француженка-горничная приходила въ возмущеніе.
   Льюси тихо спустилась по старой каменной лѣстницѣ въ нижній этажъ. Тутъ былъ такой же длинный корридоръ съ комнатами по обѣимъ сторонамъ, но только въ еще болѣе плачевномъ состояніи, чѣмъ наверху. Въ отдаленномъ концѣ этого корридора видѣнъ былъ отблескъ какого-то свѣта и слышался гулъ голосовъ, исходившихъ изъ того угла зданія, гдѣ помѣщалась семья "contadino" и ихъ собственная кухня. Между тяжелой дверью, которую Льюси пришлось отворить, и свѣтомъ въ отдаленіи было большое пространство съ землянымъ поломъ, изобиловавшее трещинами и ямами, а по обѣимъ его сторонамъ шли какія-то мрачныя пещеры -- старые винные и маслянные погреба, монастырскія кухни и дровянники, имѣвшіе теперь видъ какихъ-то логовищъ, и совершенно темные даже среди бѣлаго дня, благодаря заколоченнымъ окнамъ. Въ корридорѣ пахло конюшней, такъ какъ въ одной изъ дальнихъ пещеръ, какъ это было уже извѣстно Льюси, содержались мулъ и оселъ "contadino".
   -- Можемъ ли мы здѣсь остаться?-- спросила она себя не то со смѣхомъ, не то съ недоумѣніемъ.
   Она откинула тяжелый засовъ, которымъ замыкалась старая двойная дверь, и очутилась на дворѣ монастыря, часть котораго тянулась ниже дороги, круто сбѣгавшей къ деревнѣ, а другая -- выше ея.
   Льюси сдѣлала нѣсколько шаговъ направо.
   Какъ восхитительно!
   Передъ нею открылся маленькій монастырь съ двойной колоннадой, поддерживающей романтическія арки; позади этой колоннады виднѣлась часовня съ миніатюрной колокольней. Подъ волшебнымъ луннымъ освѣщеніемъ отчетливо выдѣлялись малѣйшая линія, малѣйшее украшеніе; гипсъ и кирпичъ превращались въ слоновую кость и серебро. Кругомъ царило полное безмолвіе, несравненная чистота воздуха, и все было проникнуто прелестью и красотою ночи. Льюси живо представились разрушенныя фрески этой заброшенной часовни и лица ангеловъ и святыхъ, смотрѣвшихъ съ ея стѣнъ въ тишинѣ.
   Она поднялась вверхъ по дорогѣ и опять спустилась внизъ по направленію къ лѣсу, который виднѣлся повсюду.
   Не была ли это другая часть монастыря?-- его крыло, идущее вправо отъ главнаго зданія, въ которомъ онѣ помѣщались, и заключавшее въ себѣ тоже нѣсколько жилыхъ комнатъ? Въ самомъ крайнемъ изъ оконъ виднѣлся свѣтъ и мелькавшая мимо него фигура,-- высокая черная фигура -- по всей вѣроятности, священникъ. Дѣйствительно, когда фигура подошла ближе къ окну, то Льюси явственно различила тонсуру и рясу.
   Какъ странно! Она ничего не слыхала отъ "massaja" о какомъ-либо постояльцѣ. Эта высокая сухощавая фигура не имѣетъ ничего общаго съ маленькимъ улыбавшимся патеромъ, котораго она видѣла въ толпѣ.
   Удивленная, она направилась дальше.
   Лѣса подобно гигантскимъ неподвижнымъ облакамъ спускались внизу надъ блестящей полосой рѣки и поднимались снова по другую ея сторону. То были дубовые лѣса, такъ живо говорившіе Льюси о сѣверѣ Англіи и Америки; только нѣжные мелкіе кустарники вереска и арбутуса, которые можно было различить при свѣтѣ мѣсяца, снова возвращали воображеніе въ "блаженную страну".
   А тамъ голубые, воздушно-прозрачные, какъ мечты, горныя вершины отпечатывались на горизонтѣ, и надо всѣмъ ясное, чистое лучезарное небо!
   Вотъ засвистали соловьи, зазвучала грустная нотка маленькой совы, которая поселилась въ оливковыхъ рощахъ Маринаты. Льюси затаила дыханіе. Слезы затуманили ей глаза: то были слезы, вызванныя воспоминаніемъ, наплывомъ томительной тоски.
   Но она сдержала эти слезы. Стоя среди небольшого расчищеннаго пространства, вблизи дороги, откуда передъ ней открывалась вся ночная панорама, она ушла въ поэтическую грусть, которой можно было отдаться безъ угрызеній совѣсти, и которая не могла обезсилить ея волю. Какъ далеко, какъ страшно далеко была она отъ дяди Бэна и крытаго гонтомъ домика въ Вермонтѣ! Была уже почти середина лѣта, и всѣ англичане и американцы бѣжали изъ южной Италіи; Италія же чувствовала себя уютно и удобно у себя дома, живя собственной богатой воспоминаніями жизнью, ничего не зная и не думая объ иностранцѣ. Нѣтъ, ни на этихъ плоскогоріяхъ, ни въ этихъ лѣсахъ не думала она о немъ, хотя тамъ внизу, въ долинѣ пролегала старая проѣзжая дорога, ведущая изъ Флоренціи въ Римъ, по которой Гете и Винкельманъ совершали свой путь въ Вѣчный Городъ. Льюси испытывала такое чувство, какъ будто она, вчерашняя путешественница и незнакомка, теперь, подобно ребенку, закралась въ чужую семью.
   Но чувства уносятся быстро и далеко помимо нашей воли, и вскорѣ оказалось, что она не въ силахъ ихъ остановить. Эти недѣли потрясающихъ перемѣнъ развязали ей душу и языкъ, если можно такъ выразиться. Въ этотъ вечеръ, какъ могла бы она поговорить обо всемъ съ тѣмъ, кто былъ теперь отдѣленъ отъ нея, быть можетъ, навсегда! какъ внимательно сталъ бы онъ ее слушать, проявляя порой свое обычное нетерпѣніе! Какъ бы посмѣялся надъ нею и какъ сталъ бы съ нею спорить! а потомъ наступило бы внезапное смягченіе! Его прекрасные глаза загорѣлись бы блескомъ. Ахъ! сколько власти и нѣжности въ этой тиранніи, сколько въ ней обаянія для женщины и вмѣстѣ какое желаніе бороться противъ нея вызываетъ она собой!
   И тѣмъ не менѣе тяжела была мысль о Мэнистеѣ. Льюси чувствовала себя пристыженной, униженной. Этимъ бѣгствомъ она признавала за собой то, чего, не смотря на всѣ подозрѣнія Элиноръ, онъ не говорилъ ей никогда, никогда! и чему она не имѣла права вѣрить. Гдѣ былъ онъ теперь? Что онъ думалъ? Одну минуту, сердце ея рвалось къ нему навстрѣчу, какъ рвется пойманная птичка; но она поспѣшила себя обуздать. Стоя тутъ, въ ночномъ полусвѣтѣ, надъ этими лѣсами и глядя на смутно бѣлѣвшіе утесы Монте Аміата, она чувствовала себя какъ бы поставленной лицомъ къ лицу съ требованіями духа и тѣхъ внутреннихъ голосовъ предостереженія и состраданія, которые поднимались изъ самой глубины ея существа.
   Съ глубокимъ вздохомъ облегченія, какъ человѣкъ, сбросившій съ себя большую тяжесть, она подняла вверхъ свои молодыя руки, затѣмъ медленно поднесла ихъ къ глазамъ, словно желая скрыть отъ себя и эти картины, и это чувство. А губы ея невольно прошептали:
   -- Мама, дорогая мама, если бы ты могла теперь быть со мною хотя бы на одинъ только часъ.
   Она собрала всѣ силы своей души.
   -- Помоги же мнѣ ты, Господи!-- проговорила она и содрогнулась отъ сознанія, какое напряженіе приняли ея мысли.
   Она прошла еще нѣсколько шаговъ по дорогѣ, съ намѣреніемъ заглянуть въ лѣсъ съ его благоуханіемъ и тишиной. Ночь была такъ хороша, что ей положительно не хотѣлось съ ней разставаться.
   Вдругъ она увидѣла какую-то свѣтящуюся точку и различила запахъ табаку.
   Съ окраины дороги поднялся человѣкъ. Льюси остановила шагъ и собиралась уже уйти, какъ услышала веселое обращеніе.
   -- Buona sera, segnorina!-- Она узнала голосъ, слышанный ею послѣ обѣда. То былъ красивый карабинеръ. Льюси весело ступила впередъ.
   -- Я вышла погулять, потому что погода такая прелестная,-- сказала она.-- А вы еще находитесь на своемъ посту? Гдѣ же вашъ товарищъ?
   Онъ улыбнулся и показалъ на лѣсъ.
   -- У насъ есть тамъ хижинка. Сперва выспится Руджіерри, а затѣмъ пойду спать я. Мы не часто посѣщаемъ эту дорогу; но когда есть пріѣзжіе, мы должны дѣлать осмотръ.
   -- Развѣ тутъ есть разбойники?
   Онъ сверкнулъ своими бѣлыми зубами.
   -- Я однажды подстрѣлилъ двоихъ вотъ этимъ самымъ ружьемъ,-- сказалъ онъ.
   -- Но не тутъ именно,-- не правдали-ли?-- сказала Льюси смущенно.
   -- Нѣтъ, тамъ, за горами -- въ Марѳммѣ.-- Онъ сдѣлалъ неопредѣленное движеніе рукой по направленію къ западу и покачалъ головой.-- Плохая страна, дурной народъ въ этой Марѳммѣ.
   -- Да, я знаю!-- сказала Льюси, смѣясь.-- Если только здѣсь случается что-нибудь дурное, то вы сейчасъ же говорите, что это изъ Марѳммы. Когда сегодня у насъ дорогой порвалась упряжь, нашъ кучеръ сказалъ: ее дѣлали въ Марѳммѣ! Скажите, кто живетъ въ той части монастыря, вотъ тамъ?
   И, обернувшись назадъ, она показала на освѣщенное окно, виднѣвшееся вдали.
   Карабинеръ не отвѣтилъ ничего и только сплюнулъ на дорогу; затѣмъ онъ, не спѣша, снова набилъ свою трубку и только тогда медленно проговорилъ:
   -- Тоже пріѣзжій, синьорина.
   -- Вѣдь онъ священникъ, неправда-ли?
   -- И священникъ, и не священникъ,-- сказалъ карабинеръ послѣ небольшого молчанія и разсмѣялся съ итальянской беззаботностью.-- Патеръ, который не служитъ обѣдни! странный сортъ священниковъ, неправда-ли?-- произнесъ онъ.
   -- Я не понимаю, что вы говорите,-- сказала Льюси.
   -- Per dio, что можетъ значитъ?-- сказалъ итальянецъ, смѣясь.-- Здѣшній народъ не сталъ бы утруждать своей головы... Но вы понимаете, синьорина?-- онъ нѣсколько понизилъ голосъ,-- священники -- большая сила, molot! molot! Донъ Теодоро, здѣшній патеръ, основалъ кассу. Если рабочему нужны деньги для посѣва, или на свадьбу дочери, на покупку телѣги или вола, онъ идетъ къ патеру. Съ тѣхъ поръ какъ пошли эти новые банки, деньги стали у священниковъ. Если вамъ нужны деньги, вы должны спрашивать у нихъ; вы понимаете, синьорина, что не выгодно съ ними ссориться. Нужно тоже любить ихъ друзей.-- Его жестъ и выраженіе лица закончили фразу.
   -- Но въ чемъ же дѣло,-- спросила Льюси съ удивленіемъ.-- Развѣ онъ совершилъ какое нибудь преступленіе?-- Она съ любопытствомъ взглянула на монастырское окно.
   -- Онъ лишенъ сана, синьорина.
   -- Лишенный сана?-- Слово было ей незнакомо и она задумалась.
   -- Отлученъ отъ церкви,-- сказалъ карабинеръ со смѣхомъ.
   -- Отлученъ отъ церкви?
   Она ощутила приливъ жалости, смѣшанной съ ужасомъ.
   -- Почему? что онъ сдѣлалъ?
   Карабинеръ засмѣялся снова. Смѣхъ его былъ отвратителенъ, но она уже была знакома съ страннымъ инстинктомъ итальянскаго низшаго класса, инстинктомъ, который заставляетъ смѣяться надъ несчастіемъ ближняго. У нихъ есть страсти, но нѣтъ чувства; они инстинктивно ненавидятъ все патетическое.
   -- Che so, синьорина? Онъ кажется совсѣмъ старымъ человѣкомъ. Мы строго за нимъ слѣдимъ; онъ не причинитъ никакого вреда. Онъ взялъ, было, привычку давать дѣтямъ конфекты, но матери запретили имъ брать. Вотъ этотъ Джіанни,-- онъ указалъ на монастырь, и Льюси поняла, что онъ подразумѣвалъ "contadino",-- ходилъ къ дону Теодоро спрашивать, не слѣдуетъ ли его прогнать? Донъ Теодоро не сказалъ ни да, ни нѣтъ. Платитъ онъ хорошо, но вся деревня желаетъ, чтобы онъ удалился. Они говорятъ, что онъ приносить несчастіе ихъ жатвѣ.
   -- А патеръ разговариваетъ съ нимъ?
   Антоніо засмѣялся.
   -- Когда онъ попадается ему на дорогѣ, тотъ какъ будто не видитъ его, синьорина. Такъ и всѣ другіе священники. Когда онъ имъ встрѣчается, у нихъ словно нѣтъ глазъ. Это епископъ отдалъ такое приказаніе.
   -- И всѣ здѣсь дѣлаютъ то, что имъ приказываютъ священники?
   Въ тонѣ Льюси слышалось инстинктивное недоброжелательство, которое питаетъ пуританинъ къ правящему и господствующему католицизму.
   Антоніо засмѣялся снова. То былъ смѣхъ человѣка, который сознаетъ, что не стоитъ труда объяснять извѣстныя дѣла иностранцамъ.
   -- Они хорошо знаютъ свое дѣло!-- бьніъ его отвѣтъ.-- И богаты же они, эти патеры,-- продолжалъ онъ:-- За послѣдніе годы столько банковъ, столько разныхъ кассъ, столько обществъ! Этимъ лучше дѣйствовать на народъ, чѣмъ молитвой.
   Возвращаясь домой, Льюси невольно обратила взоръ на освѣщенное окно. Священникъ въ немилости? и иностранецъ? Зачѣмъ ему скрываться здѣсь, въ этомъ отдаленномъ уголкѣ департамента, который, какъ ей говорили въ Орвіето былъ католическимъ до фанатизма?
   Утро вставало надъ горою и лѣсами, свѣжее, величественное.
   Элиноръ слѣдила за полосами свѣта, которыя, проникая сквозь деревянные ставни, ложились на оштукатуренныя стѣны и разгорались все ярче и ярче. Она была крайне утомлена проведенной ночью. Старое зданіе было полно странныхъ звуковъ, какими-то шепотами, шорохами, и все это страшно напрягало нервы. Комната ея сообщалась съ комнатою Льюси. Двери ихъ были снабжены задвижками, новизна которыхъ только говорила о страхахъ прежнихъ квартирантовъ. Элиноръ всю ночь испытывала различные ужасы, и всѣ долгіе часы прошли для нея въ нравственной борьбѣ и физическомъ безпокойствѣ.
   На деревенской колокольнѣ пробило семь. Элиноръ спустилась съ кровати. У нея подъ руками лежалъ на готовѣ одинъ изъ ея мягкихъ, элегантныхъ капотовъ, совсѣмъ свѣжій, недавно выписанный изъ Парижа, глядя на который, Льюси не разъ удивлялась, какъ можно тратить такъ много денегъ на подобныя вещи.
   Элиноръ, разумѣется, ни минуты не испытывала ни, малѣйшаго угрызенія совѣсти въ этомъ отношеніи. Красивые и дорогіе наряды были для нея второй натурой; она никогда объ этомъ даже не думала. Но въ это утро, когда она надѣла это старательно сдѣланное шелковое платье, на которое положили столько головного и ручного труда блѣдныя дѣвушки въ душныхъ мастерскихъ Парижа, а затѣмъ взглянула на свое собственное лицо и плечи въ надтреснутое зеркало, висѣвшее на стѣнѣ,-- то ею овладѣло какое-то ужасное предчувствіе, подъ впечатлѣтіемъ котораго она нѣсколько времени, словно окаменѣлая, неподвижно стояла въ полусвѣтѣ, вся дрожа въ своихъ дорогихъ кружевахъ и блондахъ. Конецъ! конецъ для нея всѣмъ маленькимъ женскимъ радостямъ! Было ли у нея хотя одно платье, которое такъ или иначе не говорило бы ей о Мэнистеѣ, которое не было бы втайнѣ задумано сообразно его вкусамъ и требованіямъ, знакомыхъ ей теперь едва ли не больше своихъ собственныхъ?
   Ей вспомнилось выраженіе лица доктора въ Орвіето и тѣ слова, которыя готовы были сорваться съ его губъ, но которыя она сама удержала изъ боязни ихъ услышать. Внезапный ужасъ смерти овладѣлъ всѣмъ ея существомъ. Умереть съ этимъ навѣки не высказаннымъ крикомъ души! Умереть нелюбимой, неудовлетворенной, невознагражденной,-- ей, которая отдавалась вся, всѣмъ своимъ существомъ! Какъ можетъ Богъ обрекать человѣческія существа на такую судьбу?
   А тутъ опять таже дивная картина природы, эта панорама скалъ, лѣса и воды, это великолѣпіе радужныхъ облаковъ, золотистыя пшеничныя поля, цвѣты, пестрѣющіе между травами -- вся эта красота, между тѣмъ, какъ человѣческія сердца разбиваются, человѣческія жизни угасаютъ, и на кладбищѣ, которое раскинулось тамъ на холмѣ, все тѣснѣе и тѣснѣе становятся ряды металлическихъ крестовъ, украшенныхъ вѣнками...
   Вдругъ, съ небольшого луга по ту сторону дороги донеслась пѣсня. Молодой человѣкъ, высокій и стройный, работалъ на этомъ лугу. Валы скошеннаго сѣна быстро ложилась передъ нимъ; каждое движеніе молодого косца говорило объ увѣренной жизнерадостной силѣ. Онъ пѣлъ рѣзко и пронзительно, какъ обыкновенно поютъ въ Италіи, отчетливо и нѣсколько въ носъ выговаривая слова.
   Мало-по-малу Элиноръ могла уловить смыслъ пѣсни: молодая дѣвушка прощалась съ своимъ возлюбленнымъ, который уходилъ на зиму работать въ Марѳмму.
   Молодой человѣкъ пѣлъ пѣсню небрежно, заурядно, нисколько не думая о словахъ и время отъ времени прерывая себя, чтобы наточить косу, и затѣмъ принимался пѣть снова. Звуки эти казались Элиноръ голосомъ утра, эхомъ вопля той разлуки, которая тянется -- для кого день, для кого цѣлое время года, а для кого и вѣчно.
   На душѣ у нея было слишкомъ неспокойно, чтобы наслаждаться "loggia" и видомъ, или чтобы снова вернуться въ постель. Она растворила дверь въ комнату Льюси и увидала, что молодая дѣвушка крѣпко спитъ. Но на лѣстницѣ слышались шаги и голоса. Фермерская семья уже въ теченіе нѣсколькихъ часовъ отсутствовала.
   Элиноръ совершила наскоро свой туалетъ, взяла шляпу и прокралась внизъ по лѣстницѣ. Когда она растворила наружную дверь, дѣти тотчасъ же окружили ее со всѣхъ сторонъ, тараща на нее свои большіе глазенки и засунувъ пальцы въ ротъ. Она направилась къ часовнѣ и къ маленькому монастырю, которые запечатлѣлись въ ея памяти. Дѣти съ восклицаніями кинулись обратно къ старому зданію. Но когда Элиноръ приблизилась къ дверямъ часовни, они снова нагнали ее, и одинъ изъ мальчугановъ протянулъ ей руку съ ключомъ.
   Элиноръ взяла ключъ и повела съ дѣтьми переговоры. Они должны оставить ее одну, совершенно одну. Потомъ, когда она вернется, они получатъ сольдо.
   Дѣти плутовски улыбнулись, всей толпой устремились обратно въ уголъ монастыря и стали наблюдать, что послѣдуетъ дальше.
   Элиноръ вошла. Изъ одного изъ круглыхъ оконъ наверху лился холодный утренній свѣтъ, играя и переливаясь въ маленькомъ пространствѣ съ оштукатуренными стѣнами. По обѣимъ сторонамъ двѣ фрески, насчитывающія каждая по пятисотъ лѣтъ, были какимъ-то чудомъ пощажены штукатуркой. Онѣ казались какими-то нѣжными цвѣтками на этихъ грубыхъ свѣтло-желтыхъ стѣнахъ и представляли одна -- страданія Св. Екатерины, а другая -- распятіе Христа. Нѣжные голубые и лиловые тона, яркіе зеленые и свѣтлокрасные цвѣта составляли утонченную гармонію съ общей опрятностью и чистотой этой покинутой часовни. Убогій маленькій алтарь съ нѣсколькими уцѣлѣвшими на немъ принадлежностями, полуразрушенная отъ времени исповѣдальня и нѣсколько стульевъ -- было все ея убранство.
   Элиноръ опустилась на колѣни подлѣ одного изъ стульевъ. Когда она оглянулась кругомъ, то, вѣроятно, подъ вліяніемъ физической слабости и концентраціи мыслей на одномъ предметѣ, на одной личности, она на одну минуту сдѣлалась жертвой иллюзіи, поразительной по своей жизненности и остротѣ.
   Мэнистей, какъ живой, стоялъ передъ нею въ своемъ платьѣ изъ грубаго шотландскаго сукна, которое было на немъ въ то ноябрьское утро; одной рукой, державшей шляпу, онъ опирался въ бокъ; его кудрявая голова была откинута назадъ, а глаза, только что обращенные къ картинѣ, смотрѣли теперь на нее со своимъ обычнымъ выраженіемъ довѣрчивости.
   -- Школа Пинтуричіо, разумѣется; только мѣстная работа,-- слышался ей его голосъ:-- Та же рука -- неправда ли?-- что и въ той маленькой часовнѣ въ соборѣ. Вы помните, Элиноръ?
   Она вздрогнула и закрыла лицо руками; глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди. Боже мой! неужели теперь ее вѣчно будутъ преслѣдовать эти галлюцинаціи слуха и зрѣнія?
   Она начала снова молиться, порывисто, съ отчаяніемъ, какъ молилась за послѣднія недѣли. Это было страстное возмущеніе противъ судьбы, жестокой и несправедливой, и въ ея порывѣ не чувствовалось самоотреченія, наоборотъ, было бурное, настойчивое отстаиваніе своихъ правъ, принимавшее характеръ какого-то безумія: настолько чуждо оно было всѣмъ свойствамъ ея души.
   -- Чтобы онъ послѣднія минуты пользовался мною, а затѣмъ прогналъ на всѣ четыре стороны! чтобы я уступила свое мѣсто и тѣмъ помогла ему въ достиженіи его цѣли, а затѣмъ покорно исчезла бы съ его пути! Нѣтъ! Онъ тоже долженъ испытать страданіе! и онъ долженъ знать, что все это сдѣлала Элиноръ, что это Элиноръ преграждаетъ ему дорогу!-- Но въ тоже время въ самой глубинѣ ея души вставало горькое сознаніе, что вѣдь сама она съ самаго начала позволяла цѣнить себя слишкомъ низко, что она была уже такъ счастлива -- ахъ! слишкомъ, слишкомъ счастлива -- всѣмъ, что ему угодно было ей давать; что, если бы она требовала больше, если бы выказывала меньше деликатности и утонченности въ своей любви, то онъ сталъ бы дорожить ею, придавать ей болѣе значенія.
   Вдругъ она услыхала за собой, что дверь часовни растворилась; но въ тотъ же моментъ почувствовала, что лицо ея залито слезами, и не посмѣла оглянуться. Она опустила вуаль и прибодрилась, на сколько могла.
   Человѣкъ, находившійся сзади, тоже, повидимому, опустился на колѣни. Судя по его поступи и движеніямъ, это былъ человѣкъ непоротливый, грузный: вѣроятно, какой-нибудь крестьянинъ,-- подумала она.
   Но какъ не рада она была этому сосѣду! Часовня перестала теперь быть для нея убѣжищемъ, гдѣ можно дать волю своимъ чувствамъ. И она моментально поднялась и направилась къ двери. Слабый возгласъ вырвался изъ ея груди. Человѣкъ, стоявшій на колѣняхъ у входа, съ удивленіемъ тоже поднялся и пошелъ къ ней навстрѣчу.
   -- Сударыня!
   -- Отецъ Бенеке! Вы? Здѣсь?-- проговорила Элиноръ, прислоняясь къ стѣнѣ, чтобы удержаться на ногахъ: такую слабость почувствовала она вдругъ, настолько поражена была этимъ внезапнымъ появленіемъ человѣка, котораго въ послѣдній разъ видѣла на порогѣ стеклянной галлереѣ въ Маринатѣ не болѣе двухъ недѣль тому назадъ.
   -- Боюсь, сударыня, что я васъ обезпокоилъ,-- произнесъ патеръ, глядя на нее въ смущеніи:-- Я сейчасъ же удалюсь отсюда.
   -- Нѣтъ, нѣтъ,-- проговорила Элиноръ, протягивая руку. Къ ней отчасти вернулись ея прежній голосъ и прежняя улыбка.-- Я только была удивлена... это такъ неожиданно. Кто могъ бы подумать, что мы встрѣтимся здѣсь, отецъ Бенеке?
   Патеръ ничего не отвѣтилъ на это. Они вмѣстѣ оставили часовню. Толпа дѣтей, ожидавшая около монастыря, при видѣ Элиноръ, разразилась веселыми криками и кинуласъ было къ ней навстрѣчу. Но какъ только увидѣла ея спутника, она остановилась, какъ вкопанная. Маленькія лица омрачились, нахмурились, черные глаза засвѣтились злобой. Вдругъ мальчишки подняли съ земли цѣлую горсть каменьевъ и съ криками: "Bestia! bestia!" запустили каменьями въ отца Бенеке, послѣ чего, сбивая съ ногъ одинъ другого, въ безпорядкѣ бросились бѣжать и изчезли изъ вида.
   -- Гадкіе, маленькіе бѣсенята!-- воскликнула Элиноръ съ негодованіемъ.-- Что съ ними сдѣлалось? я обѣщала имъ сольдо. Не задѣли ли они васъ, отецъ Бенеке?
   Она остановилась, пораженная видомъ его лица.
   -- Они?-- спросилъ онъ подавленнымъ голосомъ: -- Вы подразумѣваете дѣтей? О, нѣтъ, они не сдѣлали мнѣ никакого вреда.
   Что случилось съ нимъ съ тѣхъ поръ, какъ они видѣлись въ послѣдній разъ на виллѣ? Безъ сомнѣнія, онъ находится въ распрѣ со своимъ начальствомъ и со своей церковью. Не былъ ли онъ уже лишенъ сана, отлученъ отъ церкви? Но онъ до сихъ поръ носитъ рясу!
   Но тутъ внезапное опасеніе за себя овладѣло ея душой и заглушило всѣ другія чувства. Всѣ планы ея теперь были разрушены. Отецъ Бенеке, вѣроятно, уже былъ или же каждую минуту могъ очутиться въ сношеніяхъ съ Мэнистеемъ. Боже мой, Боже мой! какая незадача!
   Они продолжали идти вмѣстѣ по дорогѣ. Элиноръ мысленной составляла фразу за фразой, но не могла произнести ни одной. Наконецъ, какимъ-то жалобнымъ тономъ она проговорила:
   -- Это такъ удивительно, отецъ, что вы находитесь здѣсь!
   Патеръ отвѣтилъ не сразу. Онъ шелъ какой-то странной, нерѣшительной походкой. Элиноръ замѣтила, что ряса его разорвана и въ пыли, и что онъ давно не подстригалъ себѣ волосъ. Та особая трогательная прелесть, которою нѣкогда вѣяло отъ контраста между тѣлесной мощью, унаслѣдованной имъ отъ сабинской крестьянской расы, и необыкновенной нѣжностью кожи и очертанія лица съ дѣтской ясностью и кротостью взгляда,-- прелесть эта теперь значительно померкла. Онъ былъ удрученъ и разбитъ. Его можно было теперь принять за неуклюжаго, неопрятнаго старика, забитаго горькой нуждой и лишеніями.
   -- Вы помните, что я говорилъ вамъ и мистеру Мэнистею въ Маринатѣ?-- проговорилъ онъ, наконецъ, съ трудомъ.
   -- Да, я помню: вы взяли назадъ свое письмо.
   -- Я взялъ его. Затѣмъ я пріѣхалъ сюда. У меня есть тутъ старинный другъ, канонникъ въ Орвіето. Онъ однажды разсказывалъ мнѣ про этотъ уголокъ.
   Элиноръ взглянула на него со своей вновь пробудившейся добротой и состраданіемъ.
   -- Боюсь, что вы пережили очень, очень много тяжелаго, святой отецъ,-- сказала она задумчиво.
   Священникъ остановился. Рука его, опиравшаяся на палку, дрожала.
   -- Я не долженъ задерживать васъ, сударыня,-- проговорилъ онъ съ какой-то робкой формальностью.-- Вы, вѣроятно, желаете поскорѣе вернуться къ себѣ. Я слышалъ, что ожидаютъ двухъ англійскихъ лэди, но никоимъ образомъ не могъ предположить...
   -- Разумѣется, вы этого не могли!-- поспѣшно проговорила Элиноръ:-- Но я нисколько не спѣшу. Еще очень рано. Не разскажете ли вы мнѣ подробно, что съ вами произошло? Вы, безъ сомнѣнія, разсказали бы все... мистеру Мэнистею?
   -- Ахъ! мистеръ Мэнистей!-- сказалъ патеръ съ глубокимъ и тяжкимъ вздохомъ.-- Надѣюсь, что онъ хорошо себя чувствуетъ, сударыня?
   Элиноръ вспыхнула.
   -- Я надѣюсь. Онъ и миссъ Мэнистей еще въ Маринатѣ. Отецъ Бенеке...
   -- Сударыня?
   Элиноръ слегка отвернулась и подталкивала зонтикомъ камушки на дорогѣ.
   -- Вы сдѣлаете мнѣ великое одолженіе,-- проговорила она,-- если нѣкоторое время не будете говорить о нашемъ пребываніи здѣсь никому изъ нашихъ друзей въ Римѣ -- рѣшительно никому. Прошлой осенью мнѣ пришлось проѣзжать мимо этого мѣстечка, и я нашла его необыкновенно красивымъ. И вотъ, мы рѣшились съ миссъ Фостеръ -- вы помните ту американскую лэди, которая у насъ гостила?-- рѣшили поѣхать сюда. На виллѣ стало ужасно жарко и... и были еще другія причины. А теперь намъ хочется побыть совершенно однѣмъ нѣкоторое время, удалиться даже отъ своихъ друзей. Я увѣрена, что вы уважите наше желаніе?
   Она подняла на него глаза, дыханіе ея было ускорено. Вся краска исчезла съ ея лица. Ея тревога и возбужденіе были очевидны. Патеръ сдѣлалъ низкій поклонъ.
   -- Я буду скроменъ, сударыня,-- произнесъ онъ съ естественнымъ достоинствомъ своего сана.-- Смѣю просить васъ, чтобы вы извинили меня. Я долженъ пойти въ Сельвапенденте для полученія одного письма.
   Онъ приподнялъ свою плоскую войлочную шляпу, снова поклонился и пошелъ своею дорогой большими шагами. Элиноръ почувствовала -- точно ее оттолкнули. Она поспѣшила вернуться въ монастырь. Дѣти ожидали ее у дверей и, когда увидали, что она одна, то рѣшились взять свои сольдо, хотя и съ оттѣнкомъ нѣкотораго неудовольствія. Дверь отворила ей Льюси.
   -- Бѣглянка!-- воскликнула дѣвушка съ легкимъ упрекомъ и обвила руками талію Элиноръ.-- Да развѣ вы имѣете право уходить безъ кофе? все для васъ приготовлено на террасѣ. Гдѣ вы были? Что случилось?
   Элиноръ разсказала ей новость, пока онѣ поднимались въ комнаты
   -- А, такъ вотъ кто былъ тотъ священникъ, котораго я видѣла вчера вечеромъ!-- воскликнула Льюси.-- Я только что собиралась разсказать вамъ свои приключенія. Отецъ Бенеке! какъ это безконечно странно и какъ дасадно! Вотъ почему у васъ такой утомленный видъ!
   И не давая Элиноръ разсказывать дальше, Льюси усадила ее въ кресло, въ глубокой тѣни "loggia", принесла кофе, хлѣбъ и фрукты съ маленькаго стола, на которомъ она сама разставляла все съ помощью Цекко, и не отходила отъ Элиноръ, пока послѣдняя не выпила, наконецъ, чашку; кофе и не съѣла маленькаго хлѣбца. Затѣмъ она принесла свой собственный кофе и усѣлась на коврѣ у ногъ Элиноръ.
   -- Я знаю, о чемъ вы думаете!-- воскликнула она, глядя на нее съ своей нѣжной улыбкой.-- Вы замышляете уѣхать, немедленно же!
   -- Можемъ ли мы на него положиться?-- проговорила Элиноръ съ уныніемъ:-- Эдвардъ не знаетъ въ настоящее время, гдѣ мы находимся, но отецъ Бенеке, разумѣется, можетъ каждую минуту ему написать.-- Она отвернула отъ Льюси свое лицо; всякое упоминаніе имени Мэнистея вызывало болѣзненную краску на ея лицѣ, краску стыда за этотъ позоръ,-- жить по милости побѣдителя.
   -- Конечно, онъ можетъ это сдѣлать,-- сказала Льюси, размышляя.-- Но если бы вы его попросили? Впрочемъ, нѣтъ, я не думаю, чтобы онъ это сдѣлалъ. Я увѣрена, что душа его такъ же прекрасна, какъ и лицо.
   -- Ахъ! несчастный отецъ Бенеке! Вы не можете себѣ представить, до какой степени онъ измѣнился.
   -- Да, да! Антоніо разсказывалъ мнѣ вчера вечеромъ. Онъ отлученъ отъ церкви,-- чуть слышно проговорила Льюси.
   И она передала свой разговоръ съ красивымъ Антоніо. Элиноръ, съ своей стороны, разсказала про выходку дѣтей.
   -- И все это изъ за его книги!-- сказала Льюси, сдвигая брови:-- Какая тираннія!
   Онѣ обѣ молчали нѣкоторое время. Льюси думала о поѣздкѣ въ Нэми, о взглядахъ и словахъ Мэнистея; Элиноръ вспоминала послѣднее посѣщеніе патера на виллѣ и про ту тайную душевную бурю, которая овладѣла ею, когда она прощалась съ нимъ въ тотъ день. Но когда Льюси заговорила о томъ, что бы такое могло произойти съ несчастнымъ патеромъ, Элиноръ едва отвѣчала на ея вопросы. Она впала въ какое-то дремотное молчаніе, отъ котораго ее нужно было пробудить. Для Льюси было очевидно, что личное положеніе отца Бенеке интересовало ее весьма мало. Въ ея мысляхъ не было для него мѣста! То, что поглощало ее теперь -- былъ лихорадочный вопросъ: могутъ ли онѣ впредь считать себя безопасными въ Торре-Аміата, или же имъ слѣдуетъ сняться съ якоря и ѣхать дальше?
  

XVII.

   День становился все жарче. Элиноръ видимо страдала, хотя воздухъ, не смотря на зной, оставался чистымъ и свѣжимъ, и Льюси, сидѣвшей подъ навѣсомъ широкой террасы, эта палящая жара и ослѣпительный солнечный блескъ доставляли одно физическое наслажденіе.
   По окончаніи завтрака Льюси опять усѣлась на внѣшней стѣнѣ "loggia", откуда была видна дорога къ монастырю, и вдругъ замѣтила какую-то фигуру, поднимавшуюся въ гору.
   -- Отецъ Бенеке!-- воскликнула она, обращаясь къ Элиноръ.-- Какъ трудно ему, должно быть, взбираться по такой жарѣ! Кажется, онъ ходилъ въ Сальвепенденте? Несчастный старикъ! какой у него измученный видъ! И ко всему еще тащитъ тяжелый узелъ!
   Отойдя въ сторону, чтобы быть не замѣченной, она стала наблюдать за патеромъ. Въ эту минуту онъ остановился въ тѣни, чтобы передохнуть отъ длиннаго подъема. Положивъ на камень свой узелъ, онъ вынулъ цвѣтной носовой платокъ, съ глубокимъ вдохомъ вытеръ съ лица выступившій потъ и оглянулся кругомъ. Недалеко отъ него была маленькая часовенька съ обычной аляповатой фреской и изображеніемъ сидящей на тронѣ Мадонны за рѣшеткой. Патеръ направился къ этой часовенькѣ и опустился на колѣни передъ образомъ Св. Дѣвы.
   Черезъ нѣсколько минутъ онъ вернулся и поднялъ свой узелъ. Когда онъ вошелъ въ ворота монастыря, Льюси замѣтила, какъ онъ сталъ нервно оглядываться по сторонамъ. Но былъ часъ сізсты, и его утреннихъ враговъ не было видно.
   Въ узлѣ, который развязался, было какое-то одѣяніе.
   -- Бѣдный отецъ Бенеке!-- сказала она Элиноръ.-- Неужели онъ не могъ найти мальчика, который донесъ бы ему его вещи!.. Какъ мнѣ хочется предложить ему отдохнуть и напоить его кофе! Не послать ли намъ Цекко пригласить его сюда?
   Элиноръ отрицательно покачала головой.
   -- Лучше не посылать. Онъ все равно не пойдетъ. Его нужно приручать, какъ птицу.
   Время шло. Лучи съ запада стали прокрадываться на террасу. Пустыя кельи на восточный сторонѣ начинали наполняться прохладой; но онѣ выходили окнами на монастырскій дворъ, гдѣ играли дѣти и вообще кипѣла фермерская жизнь, и не представляли удобствъ для спокойствія Элиноръ, которая избѣгала шума и всякихъ зрителей. Она замѣтно чувствовала себя все болѣе и болѣе утомленной отъ дневного жара. Льюси предложила ей пройтись въ лѣсъ.
   Онѣ пересѣкли раскаленную солнцемъ дорогу и по маленькой тропинкѣ, которая вела внизъ черезъ густую чащу вересковъ и арбутуса, углублялись, какъ казалось, въ самыя нѣдра лѣсовъ. Но вдругъ очутились передъ маленькой калиткой и за ней увидали широкую, содержимую въ порядкѣ, дорожку, которая шла зигзагами по склону лѣсистаго холма.
   -- Это, должно быть, частное владѣніе,-- сказала Элиноръ, поглядывая въ нерѣшительности на калитку'.-- А тамъ вотъ, видите, и само "Palazzo Guerrini".
   Она указала на вершину холма, гдѣ дѣйствительно виднѣлось громадное желтое строеніе, къ которому снизу поднимались густые лѣса и вверху обступали его со всѣхъ сторонъ.
   -- Но это не должно насъ останавливать,-- сказала Льюси.-- Если и частное владѣніе, то не прогонятъ же насъ отсюда. Я не могу допустить, чтобы вы возвращались по солнцу.-- И она пошла впередъ, выбирая тѣнистый уголокъ, гдѣ бы можно было отдохнуть.
   Вдругъ она вскрикнула отъ удивленія и остановилась: передъ ней неожиданно развернулась изумительно прелестная картина.
   -- Я знаю теперь!-- воскликнула Льюси.-- Женщина въ монастырѣ пробовала растолковать мнѣ, но я никакъ не могла понять ее. Она говорила мнѣ, что мы должны посмотрѣть "Sassetto", что это настоящее чудо, и что тамъ необыкновенно прохладно!
   Съ самой вершины горы, вѣроятно еще въ незапамятныя времена, до появленія на землѣ человѣка, гигантской силой какого-нибудь первобытнаго сотрясенія былъ низвергнутъ потокъ лавы изъ расплавленныхъ скалъ къ самому ложу Нэми. Потокъ этотъ сохранился и до сихъ поръ въ видѣ каменнаго каскада изъ громадныхъ базальтовыхъ скалъ, футовъ двѣсти въ ширину, и пересѣкалъ весь лѣсъ отъ самой вершины до подошвы холма.
   Мрачный и суровый видъ носила бы эта каменная рѣка, если бы не Италія и не силы итальянской почвы. Лѣса съ прелестными чащами, кустарниками, ползучими растеніями, папоротниками и барвинками поросли по застывшей лавѣ, покрыли и скрасили собою ея дикія формы; появились дубы и сосны между базальтовыхъ глыбъ и унизали всѣ щели и трещины свѣтлой и перистой зеленью. Такимъ образомъ, все, что нѣкогда нагоняло страхъ въ этомъ лѣсномъ полумракѣ, теперь манило къ себѣ мягкостью и извѣстной граціей: природа превратила свою причуду въ поэтическій уголокъ.
   Во всемъ Sassetto царила пріятная прохлада, какое-то смѣшанное дыханіе лѣса и горъ. Та ровная дорожка, по которой шли Льюси и Элиноръ, извивалась между оригинальными скалистыми массами и видимо была проложена цѣною большихъ усилій и денегъ. Вскорѣ начали попадаться часто разставленныя скамьи изъ сѣраго камня, которыя указывали направленіе дороги.
   -- Мы непремѣнно должны здѣсь посидѣть!-- воскликнула Льюси въ восхищеніи.-- Дайте, я разстелю для васъ плэдъ... вотъ здѣсь въ виду рѣки!
   Онѣ обогнули дорожку, и въ то время, какъ одна любовалась голубой далью по направленію Орвіето, другая увидѣла отца Бенеке, который поднимался съ ближайшей скамейки. Отъ неожиданно торопливаго возгласа Элиноръ дрожь пробѣжала по членамъ Льюси.
   Патеръ стоялъ передъ ними съ видомъ нерѣшительности и смущенія. Яркая краска горѣла на его впалыхъ щекахъ. Льюси замѣтила, что на немъ уже не было священническаго одѣянія; онъ былъ въ платьѣ изъ сѣраго альпага, и легкая соломенная шляпа съ черной широкой лентой покрывала его голову. Нѣкоторое время обѣ лэди почти боялись заговорить съ нимъ.
   Льюси первая выступила впередъ. Ея щеки пылали, какъ зарево, глаза были влажны и сверкали.
   -- Какъ поживаете, отецъ Бенеке?.. Вы, можетъ быть, забыли меня; но я была представлена вамъ, когда мы завтракали вмѣстѣ,-- помните, на Авентинѣ?
   Патеръ взялъ протянутую ему руку и взглянулъ на Льюси съ удивленіемъ.
   -- Да, я помню, вы были съ миссъ Мэнистей.
   -- Зачѣмъ вы не позвали меня сегодня утромъ!-- воскликнула дѣвушка.-- Я помогла бы вамъ подняться въ гору съ вашимъ узломъ. Онъ былъ слишкомъ тяжелъ для васъ въ такую жару.
   Лицо ея выражало нѣжное и горячее участіе: то былъ протестъ юности противъ несправедливаго забвенія и оскорбленія старика. При видѣ возбужденія всегда чопорной, сдержанной Льюси, Элиноръ была удивлена не менѣе отца Бенеке.
   Патеръ сдѣлалъ надъ собою усиліе, чтобы сохранить спокойствіе, и улыбнулся, принимая обратно свою руку.
   -- Вамъ показался бы этотъ путь очень долгимъ, синьорина! Я пробовалъ найти мальчика въ Сельвапенденте, но никто не пожелалъ оказать мнѣ услугу,
   Онъ замолчалъ. Затѣмъ, опустивъ въ землю глаза, съ какимъ-то страстнымъ отвращеніемъ добавилъ:
   -- Я отрѣшенъ отъ должности священника... Орвіетскій епископъ сообщилъ объ этомъ фактѣ своему духовенству. Новость скоро стала извѣстна всему департаменту, и теперь народъ, кажется, ненавидитъ меня. Они не хотятъ ничего для меня сдѣлать. Болѣе того: если бы только могли, они охотно наносили бы мнѣ ежедневно оскорбленія.
   Краска исчезла съ его старческихъ щекъ. Онъ стоялъ передъ лэди съ обнаженной головой, и его нѣжное лицо, обрамленное густыми бѣлыми кудрями, точно изваяніе изъ слоновой кости, выдѣлялось на темной зелени "Sassetto".
   -- Отецъ мой, присядьте и разскажите намъ все, что случилось къ вами?-- привѣтливо проговорила Элиноръ.-- Вѣдь тогда на виллѣ, помните, вы ничего не имѣли противъ моего присутствія.
   Патеръ вздохнулъ. Онъ колебался.
   -- Ужъ не знаю, сударыня, зачѣмъ мнѣ безпокоить васъ своей жалкой исторіей?
   -- Это не будетъ безпокойствомъ. Къ тому же я кое-что уже знаю.
   Она указала на скамью, на которой онъ только что сидѣлъ,
   -- А я пойду за книгой, которую забыла въ "loggia",-- сказала Льюси.-- Отецъ Бенеке, миссисъ Бургоинъ не особенно здорова; она прошлась болѣе чѣмъ достаточно. Не уговорите ли ее посидѣть, пока я вернись?
   Она смотрѣла на него добрыми, молящими глазами. Участіе и привѣтъ обѣихъ женщинъ произвели свое дѣйствіе на старика. Лицо его нѣсколько прояснилось.
   Льюси торопливо спускалась по извилистой тропинкѣ. Она горѣла гнѣвомъ и состраданіемъ: эти надломленныя силы, эта поруганная старость -- развѣ не ясное доказательство могущества той традиціи, за которую ратовалъ Мэнистей,-- могущества безжалостнаго, тиранническаго!
   И за что такая кара? за "умѣренно-либеральную" книгу, за "частицу истины"! Она, какъ сейчасъ, слышала ироническій голосъ Мэнистея, когда они ѣхали въ Нэми. Если бы онъ видѣлъ теперь своего стараго друга, сталъ ли бы онъ все еще оправдывать, защищать? И мысленно она вошла съ нимъ въ горячее состязаніе...

-----

   Между тѣмъ сдержанность отца Бенеке постепенно исчезала. Долгимъ смущеннымъ взглядомъ онъ посмотрѣлъ на Элиноръ и, наконецъ, произнесъ:
   -- Сударыня, вы видите передъ собой человѣка съ разбитой душой!
   Тутъ онъ остановился и съ грустью опустилъ глаза. Элиноръ поспѣшила сказать ему нѣсколько ободряющихъ словъ. Онъ овладѣлъ собою и продолжалъ:
   -- Вы помните, что мое письмо было отправлено въ "Osservatore Romano" послѣ того, какъ мнѣ было дано ручательство, что опубликуютъ только самый фактъ моего отреченія, т. е. ту простую формулу, которой сопровождалось мое желаніе взять обратно изъ Index'а помѣщенную туда книгу. Появилось мое письмо, и сразу все раскрылось. Я не могу растолковать вамъ, но со мною произошло то же, что со Св. Павломъ: "Placuit Domino ut revelart filium suum in me!" Душа моя возмутилась: "Ты предалъ истину!-- сказала она.-- "Тгаdidisti Sanctum et Iustum". Послѣ того, какъ я разстался съ вами, я написалъ, что беру обратно и свое письмо, и свое отреченіе, и копію съ послѣдняго заявленія отправилъ въ одну изъ либеральныхъ газетъ. Сердце мое было отравлено, я укорялъ себя. Одинъ изъ кардиналовъ обошелся со мною съ большой добротой. Я написалъ ему, я пробовалъ объяснить, что я сдѣлалъ. Я писалъ потомъ и другимъ въ Ватиканѣ, жалуясь на то, какъ со мной поступили. Но никакого отвѣта, рѣшительно никакого! Все безмолвствовало, какъ будто я уже умеръ. Я попробовалъ повидать своихъ прежнихъ друзей. Никто не принялъ меня. Всѣ гнали меня отъ своихъ дверей... Я оставилъ Римъ. Вы понимаете, сударыня, что должно было послѣдовать: факультетъ долженъ былъ отставить меня отъ должности профессора теологіи, потому что подчиняется епископу, а епископы Святѣйшему Престолу!... Я вспомнилъ про этотъ уголокъ, оставилъ въ Римѣ свой адресъ, пріѣхалъ сюда и сталъ ждать. Ахъ, не долго пришлось ждать этого!
   Онъ выпрямился и горько улыбнулся.
   -- Два дня спустя послѣ моего пріѣзда сюда, я получилъ одновременно два письма: одно отъ моего епископа, другое отъ теологическаго факультета; оба отрѣшали меня отъ пастырскихъ и академическихъ обязанностей. Со слѣдующей почтой прибыло и распоряженіе отъ епископа здѣшней епархіи, воспрещающее мнѣ совершать таинства.
   Онъ замолчалъ. Пересказъ его дѣла вызвалъ въ немъ уже пережитыя было волненія и душевныя муки. Элиноръ прошептала ему нѣсколько словъ участія. Онъ посмотрѣлъ на нее съ горячей благодарностью.
   -- Я ожидалъ этого, сударыня,-- сказалъ онъ,-- но когда все совершилось на самомъ дѣлѣ, я былъ ошеломленъ, пришибленъ къ землѣ... Еще черезъ нѣсколько дней я получилъ анонимное письмо,-- полагаю, изъ Орвіэто,-- въ которомъ мнѣ напоминали, что патеръ, отрѣшенный отъ должности, не имѣетъ права носить рясу. "Пускай измѣнникъ,-- говорилось въ письмѣ,-- сложитъ съ себя то одѣяніе, которое онъ опозорилъ, пускай, по крайней мѣрѣ, въ немъ найдется столько благопристойности, чтобы это сдѣлать". Въ своемъ волненіи я совершенно забылъ объ этой необходимости. Я написалъ въ Римъ, чтобы выслали мнѣ платье.
   Глаза Элиноръ наполнились слезами. Она представила себѣ одинокаго старика взбирающимся на пыльную гору подъ тяжестью непріятной ноши. Съ какимъ-то замѣшательствомъ оглядывалъ онъ себя въ новой одеждѣ.
   -- И за что же?-- тихо прошепталъ онъ, какъ бы про себя,-- за то, что я сказалъ истину, которую признаетъ каждый образованный человѣкъ въ Европѣ.
   -- Отецъ мой,-- сказала Элиноръ, горячо желавшая найти хоть какое-нибудь слово утѣшенія,-- вы страшно много выстрадали, будете и еще страдать,-- но вѣдь все это ради другихъ...
   Онъ покачалъ головой.
   -- Сударыня, передъ вами человѣкъ, томимый голодомъ и жаждой! Онъ не можетъ обманывать себя красивыми словами. Онъ умираетъ отъ этого голода.
   Она не поняла его.
   -- Въ теченіе сорока двухъ лѣтъ,-- произнесъ онъ тихимъ патетическимъ голосомъ,-- встрѣчалъ я своего Господа изо дня въ день, безпрерывно. А теперь "унесли Господа моего и не знаю, гдѣ положили Его".
   Сколько печали было при этомъ въ его тонѣ и взглядѣ! Элиноръ поняла. Она и раньше встрѣчала душевное томленіе этого рода. Ей вспомнился монастырь въ Римѣ, гдѣ монахи въ дни Великой Пятницы прямо заболѣваютъ отъ безпокойства вслѣдствіе того, что Св. Дары въ теченіе двадцати четырехъ часовъ отсутствуютъ на алтарѣ.
   Подъ вліяніемъ ея сочувственнаго и благоговѣйнаго молчанія онъ мало-по-малу оправился. Съ большой деликатностью, съ большимъ выборомъ словъ она пробовала ободрить его, упирая на сходство его судьбы съ судьбою всѣхъ мучениковъ міра и указывая на помощь и поддержку новыхъ друзей, которые, безъ сомнѣнія, скоро замѣнятъ ему старыхъ. И по мѣрѣ того, какъ она говорила, въ душѣ ея загоралась страшная зависть къ нему и непреоборимое желаніе броситься къ его ногамъ и открыть ему свое собственное сокрушенное сердце.
   Онъ -- мученикъ идеи, терзается утратой общенія съ христіанскимъ міромъ; она -- горитъ страстью, готовой питаться мукой любимаго человѣка или ни въ чемъ неповинной дѣвушки, потому что ей отказано въ личномъ эгоистическомъ удовлетвореніи!
   Одну минуту она считала себя даже недостойной дышать съ нимъ однимъ воздухомъ. Блѣдная, съ мрачнымъ, выраженіемъ глазъ, она пристально смотрѣла на него, прижимая руку къ груди, какъ бы изъ страха, чтобы онъ не услышалъ усиленнаго біенія ея сердца.

-----

   Но вотъ рука ея опустилась, внутреннее волненіе улеглось, и въ ту же минуту послышался звукъ приближающихся шаговъ.
   Изъ-за отдаленнаго поворота тропинки показались двѣ лэди, направлявшіяся къ нимъ. Обѣ онѣ были одѣты въ глубокій трауръ. Шедшая впереди женщина была преклонныхъ лѣтъ, но крѣпкаго сложенія. Ея сѣдые волосы поднимались въ видѣ короны изъ-подъ простого чернаго чепца, обрамляя широкій, замѣчательно умный лобъ. Черные глаза и, вообще, всѣ черты дышали энергіей и вмѣстѣ добротой. Она была очень блѣдна и выраженіе ея лица говорило о преобладающей грусти. Она шла одиноко, опережая на нѣсколько шаговъ свою спутницу. Элиноръ замѣтила, что рука, которою она подбирала шлейфъ своего чернаго платья, была безъ перчатки,-- явное пренебреженіе къ внѣшности. Позади нея шла лэди, болѣзненная и сухощавая, особа лѣтъ тридцати, очень тонкая и очень высокая.
   Когда онѣ проходили мимо Элиноръ и Бенеке, старшая изъ дамъ бросила пристальный взглядъ на чужестранцевъ, и въ ея испытующемъ взорѣ сказалось нѣчто повелительное. Младшая лэди прослѣдовала, опустивъ въ землю глаза.
   Элиноръ и отецъ Бенеке хранили молчаніе, пока дамы не скрылись изъ виду. Но едва Элиноръ возобновила разговоръ, какъ услыхала, что къ ней обращается кто-то на французскомъ языкѣ.
   Она съ удивленіемъ подняла глаза и увидала, что передъ ней стоитъ старая лэди.
   -- Сударыня, позвольте къ вамъ обратиться?-- сказала она.
   Элиноръ отвѣтила поклономъ.
   -- Вы помѣстились въ "Santa Trinità"?
   -- Да, сударыня, мы пріѣхали туда вчера.
   Взглядъ графини, острота котораго смягчалась вѣжливостью, не могъ не подмѣтить той утонченности, которою отличалась какъ сама Элиноръ, такъ и ея туалетъ.
   -- Я боюсь, сударыня, что вы помѣстились крайне неудобно. Тамъ не привыкли къ англійскимъ лэди. Я живу здѣсь со своею дочерью. Если мы можемъ чѣмъ-нибудь служить вамъ, пожалуйста, распоряжайтесь нами.
   Элиноръ не ощущала ничего, кромѣ досадливаго нетерпѣнія: неужели даже въ этомъ отдаленномъ уголкѣ онѣ не могутъ быть предоставлены самимъ себѣ?
   -- Вы очень добры, сударыня,-- тѣмъ не менѣе отвѣчала она со своей обычной граціей.-- Я полагаю, что говорю съ графиней Guerrini, не правда-ли?-- Младшая лэди6 сдѣлала утвердительный знакъ.-- Мы привезли съ собою кое-что изъ Орвіэто и пробудемъ здѣсь нѣсколько недѣль. Мнѣ кажется, у насъ есть все необходимое. Я очень благодарна за вашу любезность и вниманіе.
   Въ манерѣ ея, однако, не чувствовалось большой признательности. Слова ея не были, пожалуй, даже соотвѣтствующимъ отвѣтомъ. Графиня поняла. Она поговорила еще нѣсколько минутъ, дала нѣкоторыя указанія относительно наилучшихъ тропинокъ и points de vue, особенно отмѣтила поѣздку за Сельвапенденте, раскланялась и удалилась.
   Свой поклонъ она, однако, не распространила на патера. Но онъ этого не замѣтилъ. Пока лэди бесѣдовали между собою, онъ стоялъ въ сторонѣ, придерживая кончиками пальцевъ свою шляпу, которая, повидимому, жгла ему руки, и взглядъ его, полный смутной тревоги, былъ сосредоточенъ на какомъ-то внутреннемъ созерцаніи.

-----

   Прошло три недѣли. Элиноръ ничего не говорила о дальнѣйшемъ путешествіи. Въ теченіе нѣсколькихъ дней она находилась въ какомъ-то особомъ волненіи и вздрагивала при малѣйшемъ шумѣ. Наконецъ, какъ показалось Льюси, она побожилась на скромность отца Бенеке, чему отчасти содѣйствовали и сознаніе собственной физической слабости, и печальная потребность въ отдыхѣ.
   Теперь, когда уже миновали первые дни іюля, онѣ, разумѣется, рисковали меньше, чѣмъ прежде. Мэнистей, очевидно, забылъ про Torre Amiata, и, вѣроятно, покинулъ Италію. Съ каждымъ днемъ Элиноръ всѣ болѣе убѣждалась, что онѣ въ безопасности.
   Что касается жары, то солнце продолжало царить во всей силѣ въ этой центральной части Италіи, хотя на высокомъ плоскогорья Torre Amiata температура рѣдко бывала удручающей. Льюси узнала отъ своего друга карабинера, что въ долинѣ и южныхъ областяхъ Больсены господствуетъ малярія, а на ихъ плоскогорьѣ распространяется между рабочими пневмонія, которая вызывается ежедневными переходами ихъ изъ накаленной солнцемъ мѣстности внизу къ рѣзкой ночной прохладѣ на вершинахъ. Хотя жара не была изнурительной, тѣмъ не менѣе Элиноръ становилось все хуже, она блѣднѣла и слабѣла. Льюси ухаживала за ней съ постоянно возраставшей тревогой. Наконецъ, она не вытерпѣла и стала настаивать на отъѣздѣ и необходимости измѣнить ихъ первоначальный планъ. Было безуміемъ оставаться на югѣ. Почему не отправиться въ Швейцарію или Тироль?
   Элиноръ покачала головой.
   -- Не могу я оставить васъ здѣсь!-- воскликнула Льюси съ отчаяніемъ. И подойдя ближе, она опустилась на свое любимое мѣсто на полу loggia и положила голову на руки Элиноръ.-- Вамъ слѣдуетъ вернуться домой,-- сказала она тихимъ, убѣдительнымъ тономъ, ласково поглаживая руку Элиноръ.-- Меня отошлите къ дядѣ Бэну. Я могу вернуться во всякое время. Вамъ же надо быть въ Шотландіи. Позвольте мнѣ написать миссъ Мэнистей!
   Элиноръ закрыла ей ротъ рукой.
   -- Вы забыли свое обѣщаніе!-- сказала она со своей обычной улыбкой.
   -- Но я не могу допустить, чтобы вы подвергались риску. Съ моей стороны это... это... невеликодушно.
   -- Я рѣшительно ничѣмъ не рискую. Я чувствую себя здѣсь такъ же хорошо, какъ чувствовала бы въ другомъ мѣстѣ. Орвіэтскій докторъ не имѣлъ ничего противъ моего пребыванія здѣсь, по крайней мѣрѣ, на мѣсяцъ.
   -- Отправьте меня домой,-- снова прошептала Льюси, нѣжно цѣлуя ей руку.-- Я совершенно не знаю, зачѣмъ я вообще пріѣхала.
   Элиноръ вздрогнула. Губы ея сжались, и вокругъ нихъ образовалось горькая складка.
   -- Дайте мнѣ провести здѣсь назначенныя шесть недѣль. Все, что мнѣ нужно,-- это ваше общество и спокойствіе.-- И она жалобно протянула обѣ руки, которыя Льюси поспѣшила крѣпко сжать въ своихъ.
   Элиноръ покорила, но не убѣдила ее.
   -- Если бы со мной, дѣйствительно, случилось что-нибудь, я увѣрена, что вы могли бы прибѣгнуть къ помощи старой графини. У нея лицо матери Израиля.
   -- Здѣшніе жители, кажется, у нея въ рукахъ,-- сказала Льюси, поднимаясь.-- Она устраиваетъ большую часть ихъ дѣлъ... Но бѣдная, бѣдная старушка! Видѣли вы сегодняшній номеръ "Tribuna"?
   Голосъ дѣвушки понизился, какъ будто предметъ, котораго она коснулась, былъ тяжелой темой для разговора.
   Въ глазахъ Элиноръ блеснуло участіе. Въ утреннемъ номерѣ "Tribuna", которую имъ ежедневно приносилъ почтальонъ, было помѣщено описаніе погребенія -- по прошествіи трехъ мѣсяцевъ послѣ событія -- останковъ воиновъ, погибшихъ въ Адовской рѣзнѣ 1-го марта. Въ теченіе" трехъ мѣсяцевъ тысячи труповъ убитыхъ итальянцевъ. были жертвами африканскаго солнца и хищныхъ птицъ, прежде чѣмъ Италія получила отъ своего побѣдоноснаго врага разрѣшеніе отдать послѣднія почести воинамъ. На полѣ битвы могли бѣлѣть и кости юнаго графа, кумира матери, который, вообще, оставилъ по себѣ память необыкновенно энергичнаго и добраго человѣка. Одна мысль о такой возможности уже была невыносимой.
   Льюси сошла внизъ, чтобы распорядиться по хозяйству. Около десяти часовъ утра у наружныхъ дверей постучался почтальонъ изъ Сельвапенденте, и Мари принесла письма.
   Четыре или пять писемъ было для Льюси, которая не скрыла отъ дяди Бэна своего адреса, но попросила его держать нѣкоторое время ея адресъ въ секретѣ. Вслѣдствіе этого, онъ отправилъ прямо отъ себя письма, которыя теперь и лежали на столѣ. Тутъ же, около нихъ лежали и письма, приготовленныя Льюси для отправки. Почтальонъ, разносившій почту по деревнѣ, долженъ былъ вернуться и захватить ея корреспонденцію.
   Когда, Мари удалилась, Элиноръ быстро вскочила съ дивана и, съ пылавшимъ лицомъ и дикимъ выраженіемъ глазъ, принялась разсматривать письма Льюси.
   Нѣтъ-ли тутъ опасности? Нѣтъ-ли у Льюси тайныхъ замысловъ, не обманываетъ-ли она ее? Всѣ письма были въ Америку, за исключеніемъ одного, адресованнаго въ Парижъ -- вѣроятно, съ заказомъ какому-нибудь торговцу. Но Льюси ничего не говорила, и это письмо вызвало въ душѣ Элиноръ безумное подозрѣніе, которое она не въ силахъ была подавить.
   -- Боже мой! Этого только не доставало! Я перестаю походить на лэди,-- сказала она, стискивая зубы, и, отойдя отъ стола, стала ходить по террасѣ.
   Но когда вернулась Льюси, Элиноръ различными путями все-таки сумѣла вывѣдать отъ нея назначеніе всѣхъ писемъ. Послѣ этой провѣрки ею овладѣло мучительное угрызеніе совѣсти, и все остальное утро она была самой нѣжной товаркой и обворожительной собесѣдницей.
   По обыкновенію онѣ никогда не говорили о Мэнистеѣ. Во всемъ обращеніи Льюси сказывалось сознаніе, что она невольно причинила неудовольствіе Элиноръ, и что она въ Torre Amiata именно затѣмъ, чтобы исправить все прошлое, вообще, вся къ услугамъ Элиноръ.
   О себѣ самой Льюси не позволяла ничего говорить. За ея нѣжностью Элиноръ угадывала лишь естественную и непреодолимую гордость; дальше этого миссисъ Бургоинъ проникнуть не могла.
  

XVIII.

   Элиноръ находила для себя нѣкоторое развлеченіе въ бесѣдахъ съ отцомъ Бенеке.
   Бѣдному патеру постепенно возвращалось его обычное спокойствіе. Обѣ лэди явились для него великой поддержкой. Онѣ пріобрѣли популярность въ деревнѣ, гдѣ за различныя услуги сорили деньгами гораздо щедрѣе, чѣмъ всѣ предшествовавшіе имъ гости, не исключая даже самихъ "Sindaco" изъ Сельвапенденте. Онѣ являлись, однако, и невинной причиной нѣкотораго зла. Орвіэтскій докторъ предписалъ Элиноръ пить козье молоко. Джентльмэнъ, который принялъ отъ фермерши заказъ на молоко, положительно рисковалъ жизнью, такъ какъ на него черезчуръ косо смотрѣли два другіе джентльмэна, которымъ не посчастливилось стать поставщиками. Но въ общемъ лэди все-таки вносили благоденствіе, и населеніе привѣтствовало ихъ улыбками. Когда стало извѣстно, что онѣ знакомы съ таинственнымъ священникомъ я неуклонно намѣрены поддерживать съ нимъ дружбу, въ деревнѣ завязалась борьба партій. Въ данный моментъ господствовали клерикалы, которые, хотя и признавали отца Бенеке измѣнникомъ и еретикомъ, но въ то же время не могли открыто нападать на друга щедрыхъ лэди, изъ опасенія, какъ бы не выгнать ихъ самихъ изъ Torre Amiata. Иное поведеніе съ ихъ стороны было бы прямо безразсуднымъ вызовомъ доброму провидѣнію. Даже дѣти, и тѣ понимали положеніе вещей, и отецъ Бенеке могъ совершать свои прогулки, не подвергаясь прежнимъ оскорбленіямъ. При встрѣчѣ съ нимъ одни только бросали кислые взгляды, а другіе отвертывали свою физіономію.
   Между тѣмъ отецъ Бенеке былъ занятъ корректурой для новаго изданія своей книги. Этотъ пересмотръ собственнаго положенія, если можно такъ выразиться, подѣйствовалъ на него успокоительно. Соприкосновеніе съ массой добросовѣстныхъ и многолѣтнихъ изслѣдованій, итогомъ которыхъ являлась его книга, возвратило ему сознаніе собственнаго достоинства, подняло его изъ бездны униженія, въ которую онъ будто упалъ, и дало ему силы къ дальнѣйшему сопротивленію. Духовныя же лишенія, которыя вызывались его положеніемъ, могли иногда забываться. Бывали, дѣйствительно, моменты, когда душу его жгло точно желѣзомъ... Въ пять часовъ утра, когда начиналъ звонить колоколъ маленькой приходской церкви, старикъ всегда уже былъ въ своемъ уголкѣ около церковныхъ дверей. Крестьяне, при входѣ въ церковь, подозрительно косились на яеро, но онъ не замѣчалъ ихъ: онъ былъ или весь погруженъ въ то, что совершалось въ алтарѣ, или же мучительно завидовалъ священнодѣйствовавшему патеру,-- и въ такія-то минуты испытывалъ всѣ страданія, какія только могъ пожелать ему какой-нибудь "ватиканецъ".
   За то, какъ только онъ возвращался къ своимъ книгамъ, на него широкою волной вѣяло новое и странное чувство свободы. Когда онъ впервые писалъ свое философское сочиненіе, которое привело его къ конфликту съ церковью, онъ испытывалъ робость, стѣсненіе. Постоянный страхъ передъ духовной цензурой, постоянное недоумѣніе относительно границъ, допускаемыхъ католицизмомъ -- все это держало его въ рабствѣ. Что онъ можетъ сказать? о чемъ слѣдуетъ умолчать?.. Онъ превосходно сознавалъ, что гипотезу нельзя выдать за истину. Но обширное накопленіе біологическихъ фактовъ, съ одной стороны, а съ другой -- историческая критика, сдѣлавшаяся достояніемъ научно-развитаго ума,-- какъ можно все это втиснуть въ рамки католицизма? Онъ писалъ подъ страхомъ, какъ человѣкъ, бродящій по раскаленнымъ угольямъ. Религія была его жизнью; но въ тоже время онъ обладалъ острымъ умомъ и темпераментомъ уроженца Швабіи. Онъ боялся коллизіи, которая наступила въ концѣ концовъ, но не могъ остановить свой умственный процессъ.
   Теперь, съ окончаніемъ послѣдняго акта борьбы, хотя и при тяжелыхъ условіяхъ, но для него наступило чудесное освобожденіе духа. Въ 60 лѣтъ онъ чувствовалъ себя какъ бы новорожденнымъ, нагимъ и слабымъ, но тѣмъ не менѣе имѣющимъ передъ собою какую-то перспективу новой жизни и роста.
   Книга его, вмѣсто того, чтобы быть только просмотрѣнной, должна быть совсѣмъ заново написана. Теперь нѣтъ нужды трепетать за каждую фразу. Пускай истина выскажется вполнѣ! Онъ снова погрузился въ свои прежнія изслѣдованія, и міръ идей встрѣтилъ его искреннимъ и дружескимъ привѣтомъ. Со всѣхъ сторонъ видѣлся притокъ и сіяніе новаго свѣта,-- но какъ далеко онъ долженъ слѣдовать за нимъ и подчиняться, этого еще не сознавала его душа. Въ данный моментъ онъ испытывалъ только какое-то странное и мучительное возбужденіе подъ впечатлѣніемъ сознанія, что подпорки отняты, и стѣны рушились.
   Это освобожденіе, однако, привело его къ странному конфликту съ собственнымъ характеровъ. У него былъ темпераментъ аскета и религіознаго мечтателя; умъ же, по своей гибкости и проницательности, имѣлъ много общаго съ умомъ другого уроженца южной Германіи, какъ и отецъ Бенеке, автора "Жизни Іисуса Христа". Что же касается характера, то онъ являлся продуктомъ темперамента и привычекъ и часто шелъ въ разрѣзъ съ быстрой игрою его ума.
   Напримѣръ, въ обыденной жизни онъ былъ строгимъ и самымъ набожнымъ священникомъ, который жилъ одинъ съ своей старой сестрой, такой же молчаливой и набожной, какъ онъ самъ, и почти ничего не зналъ о женщинахъ внѣ своей исповѣдальни. Къ своему удивленію, однако, онъ былъ очень популяренъ, какъ духовникъ, хотя въ общежитіи очень мало зналъ о своихъ духовныхъ дѣтяхъ; они были для него только "душами", умственными образами, которые онъ изучалъ съ рвеніемъ врача. Маленькая недвижимость, которою онъ располагалъ въ своемъ южномъ германскомъ городкѣ, его университетскія лекціи и работа надъ собственными изслѣдованіями поглощали его совершенно. Отсюда получалась его большая наивность и то, что называется "не отъ міра сего", но одновременно и крайняя строгость къ себѣ и къ другимъ. Требованія его были очень не велики, чувственныя желанія давно умерли въ его душѣ. Относительно женщинъ онъ испытывалъ чувство страннаго безсознательнаго высокомѣрія, какое является самымъ существеннымъ и основнымъ элементомъ католицизма. Какъ духовный отецъ, онъ проявлялъ въ обращеніи -- съ ними ту безличную нѣжность, которая составляетъ опять таки особенность католической традиціи; но онъ часто пугалъ ихъ своей несокрушимой твердостью, которая соединялась у него съ участіемъ.
   И вотъ, когда онъ столкнулся съ двумя лэди, нарушившими его уединеніе; когда Льюси съ изысканной любезностью стала обнаруживать передъ нимъ свое благоговѣніе; когда Элиноръ стала приглашать его на кофе и разспрашивать объ его книгѣ и тѣхъ вопросахъ, которыхъ она касалась,-- старый патеръ сразу почувствовалъ какое-то удивленіе и смущеніе. Какимъ образомъ могла эта лэди знать о подобныхъ вещахъ? Онъ понималъ, что она могла быть помощницей мистера Мэнистея; но чтобы она помогала ему въ качествѣ товарища,-- это никогда не приходило ему въ голову.
   Сперва разсужденія миссисъ Бургоинъ отталкивали его, и онъ отвѣчалъ молчаніемъ. Онъ ощущалъ въ себѣ протестъ мужчины, о которомъ говоритъ Св. Павелъ, и нѣкоторое время старался отстраняться.
   При первой встрѣчѣ съ миссисъ Бургоинъ въ Torre Amiata, онъ находился подъ впечатлѣніемъ удара, который сломилъ его обычную сдержанность. На самомъ же дѣлѣ сдержанность была все той же. Элиноръ съ удивленіемъ подмѣтила въ немъ даже нѣкоторыя деспотическія черты на ряду съ изысканной учтивостью. Порой она прямо отчаивалась приручить его когда-нибудь.
   Теперь старый священникъ удивлялся и молчалъ, когда Элиноръ совѣтывала ему обнародовать его дѣло въ какомъ-нибудь нѣмецкомъ періодическомъ изданіи; когда нѣсколько сказанныхъ ею мимоходомъ фразъ доказывали ему знакомство этой женщины съ положеніемъ Германіи и германской литературы; когда по нѣкоторымъ ея намекамъ, улыбкамъ и указаніямъ онъ видѣлъ, что она прекрасно знаетъ слабыя мѣста его книги (книга всегда лежала около нея), понимаетъ, что они вызваны уваженіемъ къ авторитету и требованіями цензуры, или, наконецъ, когда она указывала какія нужны исправленія, чтобы книга имѣла успѣхъ въ европейскомъ обществѣ. Мало-по-малу онъ сталъ поддаваться ея вліянію, началъ говорить, спорить, критиковать, приводить аргументы. Умъ его входилъ въ свои права, а характеръ отступалъ. Элиноръ выиграла сраженіе.
   Онъ началъ посѣщать ихъ часто. Онъ приносилъ Элиноръ каждую статью, каждое письмо чуть не прямо съ почты, совѣщался съ ней о каждой новой фазѣ въ полемикѣ о немъ лично или объ его книгѣ,-- полемикѣ, которая загорѣлась теперь въ нѣкоторыхъ католическихъ кружкахъ и газетахъ. Онъ горячился, порой забывался, становился даже требовательнымъ.
   Льюси стала пугаться утомленія, которое вызывали въ Элиноръ эти бесѣды. Для Льюси онъ продолжалъ быть тѣмъ же учтивымъ и отечески добрымъ патеромъ; для Элиноръ, подобно Мэнистею, постепенно превращался въ товарища: ихъ шпаги скрещивались въ равной борьбѣ, и онъ иногда забывалъ даже уваженіе къ ней, какъ къ женщинѣ, подъ вызывающимъ дѣйствіемъ ея критики.
   Когда Элиноръ окончательно приручила его, сознаніе этого факта вызвало въ ея душѣ только безграничную боль и пустоту.
   -- Вотъ это мнѣ всегда удавалось!-- тоскливо сказала она однажды, покидая террасу, гдѣ вмѣстѣ съ отцомъ Бенеке и Льюси только что пила кофе.

-----

   Отецъ Бенеке привлекалъ ее къ себѣ не какъ соперникъ и писатель, а какъ патеръ, аскетъ и христіанинъ.
   Терзаемая страстью и разными опасеніями, она угадывала въ немъ руководителя, испытавала къ нему то чувство, которое такъ часто питаютъ женщины къ священнику, какъ къ таинственному существу. Она видѣла въ немъ олицетвореніе совѣсти, нравственнаго судью, который равнодушенъ къ ней, какъ къ женщинѣ, и видитъ въ ней только душу. Это всегда привлекаетъ и привлекало женщину искони вѣковъ. Ея потребность въ руководительствѣ и подчиненіи обусловливается отчасти этимъ тайнымъ и гордымъ сознаніемъ, что въ ней видятъ не только человѣка, но и безсмертный духъ. Подъ вліяніемъ мучительной ревности и злой воли. Элиноръ искала помощи, которой ищетъ слабый и одинокій человѣкъ. Покаяться, выслушать надъ собою судъ, быть направленной на истинный путь -- вотъ чего непрестанно жаждала ея душа, даже въ то время, когда она бесѣдовала съ отцомъ Бенеке, напр., объ еврейскомъ вліяніи въ Баваріи или о послѣднемъ номерѣ "Civilita Cattolica".

-----

   Однажды вечеромъ, въ началѣ іюля, Элиноръ и Льюси были застигнуты въ лѣсу грозовымъ ливнемъ и сильнымъ вѣтромъ. Температура вдругъ понизилась и, когда онѣ поднимались въ гору по направленію къ монастырю, Элиноръ въ своемъ легкомъ бѣломъ платьѣ сильно прозябла.
   Результатомъ этой прогулки явилась простуда и лихорадка. Льюси и Мари ухаживали за ней, какъ толькб могли; но силы ея, повидимому, быстро падали, и былъ одинъ вечеръ, когда молодой дѣвушкой овладѣло мучительное безпокойство: не пригласить-ли мѣстнаго врача?
   Муниципалитетъ Сельвапенденте платилъ этому врачу восемьдесятъ фунтовъ въ годъ, и хотя онъ пользовалъ всю общину Torre Amiata, но не былъ любимъ населеніемъ. Внѣшній видъ его тоже не былъ привлекателенъ, и Льюси сомнѣвалась, удастся ли ей убѣдить Элиноръ принять его.
   Но вдругъ ее осѣнила мысль, и, не посовѣтовавшись съ миссисъ Бургоинъ, она отправилась въ палаццо графини Guerrini. Но послѣдней не было дома, и Льюси пришлось оставить ей записку, въ которой она спрашивала: можно-ли найти доктора въ Сельвапенденте или нужно послать въ Орвіэто?
   Не успѣла она вернуться домой, какъ уже послѣдовалъ отвѣтъ графини, которая крайне сожалѣла, что миссъ Фостеръ не застала ее дома. Въ Сельвапеденте есть хорошій врачъ, и графиня съ величайшимъ удовольствіемъ пошлетъ за нимъ верхового. Въ деревнѣ имѣется прекрасная аптека. Она очень огорчена нездоровьемъ madame и почти увѣрена, что, при болѣзненномъ состояніи миссисъ Бургоинъ, лэди будутъ чувствовать себя очень неудобно въ Torre Amiata. Въ заключеніе графиня освѣдомлялась, не готово ли у миссъ Фостеръ письмо къ доктору; въ такомъ случаѣ посланный отправится съ нимъ немедленно.
   Льюси была искренно признательна и втайнѣ нѣсколько удивлена. Она вынуждена была разсказать все Элиноръ. Послѣдняя пришла въ нѣкоторое смущеніе; но, чувствуя себя слишкомъ нехорошо, не въ силахъ была протестовать.
   Докторъ пріѣхалъ и оказался очень свѣдущимъ. Лихорадка была прервана, и Элиноръ стала скоро поправляться. Между тѣмъ, изъ палаццо ежедневно присылались цвѣты, фрукты и различныя тонкія лакомства, а сама графиня дважды подъѣзжала въ своей маленькой викторіи къ дверямъ монастыря справляться о здоровьѣ больной. За оба эти раза графиня произвела на. Льюси впечатлѣніе доброй, полной достоинства и нѣсколько властной женщины, угнетенной недавнимъ горемъ, но тѣмъ не менѣе живо проникнутой, по старой барской привычкѣ, сознаніемъ правъ каждаго иностранца на покровительство мѣстныхъ грандовъ. Ее, казалось, особенно привлекало то обстоятельство, что Льюси -- американка, а Элиноръ -- уроженка Англіи.
   -- Я дважды посѣтила Англію,-- сообщила она на вполнѣ правильномъ, хотя немного грубоватомъ англійскомъ языкѣ.-- Мужъ мой научился тамъ многому по части сельскаго хозяйства... Но меня удивляетъ, миссъ Фостеръ, что вы пріѣхали къ намъ въ такое время года!
   Льюси засмѣялась и покраснѣла. Она сказала, что пріятно повидать Италію, когда нѣтъ въ ней иностранцевъ,-- это все равно, что застать птицу въ гнѣздѣ. Но говоря это, она замялась, и графиня замѣтила ея замѣшательство.
   Когда Элиноръ настолько поправилась, что была въ состояніи выходить, за ней былъ присланъ экипажъ, и обѣ лэди не нашли возможымъ отказаться.
   Онѣ ѣхали, то спускаясь, то поднимаясь по зигазаг, амъ дороги, которую Донъ Эмиліо проложилъ черезъ лѣса по обѣимъ сторонамъ рѣки для соединенія Palazzo Guerrini съ casa di сассіа, находившейся на противоположной горѣ. Дорога была пустынна и начинала уже заростать травою. Крестьяне почти не пользовались ею, предпочитая старинныя крутыя тропинки и проселки, принадлежавшіе имъ искони вѣковъ. Маленькія, изящныя лошадки, позванивая сбруей, весело бѣжали впередъ. Элиноръ, сидя рядомъ съ своей спутницей, хрупкая и томная болѣе чѣмъ когда либо, безсознательно глядѣла на окружавшій ее міръ красоты, и онъ ничего уже не говорилъ ея душѣ.
   Графиня просила обѣихъ лэди оказать честь ей и ея дочери откушать съ ними чай въ Palazzo.
   "Мы въ глубокомъ траурѣ и не принимаемъ гостей, говорилось въ письмѣ,-- но если madame и ея подруга пожелаютъ посѣтить насъ запросто, то доставятъ намъ большое удовольствіе. И кстати, полюбуются отсюда видомъ на прекрасную мѣстность".
   Элиноръ поморщилась, но согласилась.

-----

   Палаццо имѣлъ видъ внушительной громады въ стилѣ семнадцатаго столѣтія, съ наглухо заколоченными нижними окнами и съ цѣлымъ рядомъ на верху граціозныхъ террасокъ по сѣверному и западному фасаду, что придавало ему изящный и жилой видъ. Съ сѣверо-восточной стороны деревни лѣса, перерѣзанные каменнымъ водопадомъ Sassetto, круто спускались къ рѣкѣ, а съ противоположной стороны деревни подступали виноградники къ самымъ дверямъ палаццо. Большія ворота внѣшней стороной были обращены на грязную деревенскую улицу, гдѣ кишѣли ребятишки подъ надзоромъ своихъ болтливыхъ матерей, а внутренней -- на большой дворъ съ цвѣтущими олеандрами и журчащими фонтанами. У этихъ воротъ гостей величественно встрѣтилъ старый мажордомъ въ сопровожденіи двухъ лакеевъ, державшихъ на готовѣ переносное кресло. Элиноръ понесли на верхъ по длинной каменной лѣстницѣ и затѣмъ черезъ обширный и пустатный рядъ просторныхъ покоевъ съ кирпичнымъ поломъ и огромными каминами. Все убранство этихъ покоевъ состояло изъ нѣсколькихъ старинныхъ шкафовъ и комодовъ, коллекціи французскихъ гравюръ послѣдняго столѣтія и незначительныхъ картинъ. Въ нѣкоторыхъ комнатахъ стѣны были покрыты фресками въ легкомъ стилѣ XVIII вѣка, изображавшими охотничьи сцены или сцены изъ домашней жизни. Кой-гдѣ попадались старинные обои и персидскіе ковры. Въ общемъ, не смотря на свою обширность, палаццо производило впечатлѣніе стариннаго англійскаго дома, владѣльцы котораго отличаются извѣстнымъ вкусомъ, но не настолько богаты, чтобы поддерживать его въ прежнемъ видѣ. И палаццо, подъ вліяніемъ годовъ, приняло нѣсколько обветшалый и безобразный видъ, сохраняя, однако, всѣ традиціи и громкое имя прошлаго: обширные, холодные покои дышали стариннымъ достоинствомъ, увѣреннымъ въ себѣ и не имѣющимъ нужды въ такъ называемой показной сторонѣ.
   Графиня и ея дочь находились въ маленькой и убранной болѣе по современному гостиной, обращенной окнами къ рѣкѣ и къ лѣсу. Элиноръ усадили въ низкое кресло у открытаго окна. Хозяйка дома не могла удержаться, чтобы не бросить нѣсколько любопытныхъ взглядовъ на ея тонкое, изысканное лицо и замѣтила общій изнуренный видъ гостьи, который не могло скрыть все изящество ея чернаго костюма.
   -- Насколько я поняла, сударыня,-- сказала графиня послѣ того, какъ Элиноръ выразила свою благодарность съ горячностью, какая была ей свойственна,-- вы прошлою осенью были въ Torre Amiata?
   Элиноръ вздрогнула. "Значитъ, фермерша все разболтала",-- рѣшила она. Ей было крайне непріятно, но благовоспитанность заставила ее быть откровенной.
   -- Да, я была здѣсь съ моими друзьями, и вашъ арендаторъ любезно предложилъ намъ свое гостепріимство на одну ночь.
   Графиня взглянула съ удивленіемъ.-- А,-- сказала она,-- вы были здѣсь съ семействомъ Д.?
   Элиноръ подтвердила.
   -- И зиму провели въ Римѣ?
   -- Только часть зимы... Ахъ, какой видъ отсюда!-- неожиданно воскликнула Элиноръ и обернулась къ обширному ландшафту, разстилавшемуся у ея ногъ.
   Графиня поняла.
   "Какая она болѣзненная,-- подумала она,-- и вмѣстѣ съ тѣмъ сколько изящества"!
   Элиноръ, нервно болтая и быстро переходя съ одного предмета на другой, тоже невольно наблюдала за хозяйкой дома. Строгое, правильное лицо графини съ опухшими, красными отъ постоянныхъ слезъ вѣками, было блѣдно и удручено. горемъ. Ея худощавая болѣзненная дочь смотрѣла застѣнчиво и печально.
   Изъ словъ графини Элиноръ заключила, что онѣ живутъ въ строжайшемъ затворничествѣ, ни съ кѣмъ не видятся. "Зачѣмъ-же въ такомъ случаѣ заговорила она съ нами въ Sàssetto,-- подумала Элиноръ.-- И зачѣмъ принимаетъ насъ теперь?.. А! вотъ и портретъ"!
   Около графини на столикѣ, спеціально для того предназначенномъ, она увидала фотографію въ широкой рамѣ, задрапированной въ трауръ. Фотографія представляла высокаго молодого человѣка въ артиллерійской формѣ. Лицо было красиво и энергично, но задумчиво. Оно выражало нетерпѣливый и независимый характеръ, сдерживаемый однако сильной волей. Внутренно содрогаясь, Элиноръ вспомнила ужасныя событія войны и слышанный отъ фермерши разсказъ о раненомъ молодомъ человѣкѣ и его страданіяхъ.
   Сердце ея забилось участіемъ къ несчастной матери. Она снова разговорилась и до сумерекъ проболтала съ графиней о странѣ, о крестьянахъ, о развитіи земледѣлія въ Италіи, о старомъ монастырѣ и его исторіи.
   Но о войнѣ не было сказано ни слова а также ни слова и объ ихъ- сосѣдѣ по квартирѣ, объ отцѣ Бенеке. По нѣкоторымъ признакамъ Элиноръ вывела заключеніе, что блѣдная дочка графини -- порядочная ханжа и настоящая монашенка, но мать -- совершенно иного закала. Во всякомъ случаѣ, это была женщина высоко образованная, о чемъ свидѣтельствовали книги, которыя были всюду разбросаны по столамъ. Въ то же время въ ней сказывались проницательность, трезвость взгляда и пріятная домовитость, которыя отличаютъ хорошаго дѣлового человѣка. Было очевидно, что скорѣе она, нежели ея управляющій, завѣдуетъ имѣніемъ, и что она хорошо понимаетъ дѣло. Между обѣими женщинами зародилась тайная и сильная симпатія.
   Въ послѣдующіе дни онѣ стали встрѣчаться очень часто.
   Графиня уже не задавала вопросовъ по поводу прошлаго или будущихъ плановъ своихъ посѣтительницъ. Но стороной, не выдавая своихъ новыхъ друзей, она наводила, справки въ Римѣ. Одинъ изъ членовъ семейства Д. писалъ ей слѣдующее:
   "Тѣ англійскіе гости, которыхъ мы привозили съ собою въ прошломъ году въ ваше прелестное Torre Amiato, были -- джентльменъ и двѣ лэди. Джентльмэнъ былъ нѣкій мистеръ Мэнистей, бывшій членъ англійскаго парламента, обращавшій на себя вниманіе въ Римѣ въ прошлую зиму своей дружбой съ Ватиканомъ и враждебнымъ отношеніемъ къ итальянскому режиму. Большая часть общества находила, что онъ рисуется; но такъ какъ онъ и его тетушка люди старинной фамиліи и очень богаты, а самъ мистеръ Мэнистей, если бы захотѣлъ, могъ быть блестящимъ ораторомъ, то ихъ всюду принимали радушно, и Римъ порядкомъ ихъ чествовалъ, разумѣется. Лэди, гостившая у нихъ, была нѣкто миссисъ Бургоинъ, крайне изящная и привлекательная женщина, которую рѣшительно всѣ полюбили. Было совершенно ясно, что между нею и мистеромъ Мэнистеемъ существуютъ какія-то близкія отношенія,-- но подъ этимъ я не разумѣю ничего шокирующаго. Боже избави! никому даже въ голову не приходило ничего подобнаго. Но, какъ мнѣ кажется, всѣ знавшіе ихъ близко признавали, что было бы вполнѣ естественно и правильно, если бы онъ на ней женился. Она была трогательно предана ему, замѣняла ему секретаря и крайне увлекалась его рѣчами. Весною они уѣхали въ горы, и туда къ нимъ пріѣхала гостить одна молоденькая американка, какъ говорили, настоящая красавица, но нѣсколько неотесанная. Я столько наслышалась о ея красотѣ отъ мадамъ Варіани, что мнѣ страшно хотѣлось ее повидать. Миссъ Мэнистей обѣщала привезти ее сюда, но, повидимому, общество ихъ разстроилось, и мы больше ихъ не видали.
   Полагаю, что я разсказала вамъ все самое главное. Меня удивляетъ только, почему вы спрашиваете объ нихъ? Съ своей стороны я часто думаю о бѣдной миссисъ Бургоинъ и надѣюсь, что когда нибудь и она будетъ счастлива. Не могу, однако, сказать, чтобы мистеръ Мэнистей казался мнѣ подходящимъ для нея мужемъ! Тѣмъ не менѣе, я ужасно сожалѣю, что васъ не было дома прошлою осенью. Онъ могъ бы вамъ не понравиться, но вы непремѣнно нашли бы его пикантнымъ и производящимъ сильное впечатлѣніе. У него самая красивая голова, какую только можно представить: голова бога,-- правда, на нѣсколько неуклюжихъ плечахъ".
   "Счастлива"! Что бы ни случилось впослѣдствіи, но теперь-то во всякомъ случаѣ эта лэди не была счастлива. Въ этомъ графиня Guerrini удостовѣрилась послѣ перваго же разговора съ нею. Среди грызущаго ее собственнаго горя, она находила нѣкоторое отвлеченіе, какъ въ наблюденіи за этимъ печальнымъ и хрупкимъ созданіемъ, такъ и въ тѣхъ размышленіяхъ, которыя она невольно вызывала... Ясно, что миссъ Фостеръ была именно той молодой американкой, о которой ей писали. Почему онѣ тутъ вмѣстѣ въ такую жару и вдали отъ своихъ друзей?..
   Однажды Элиноръ сидѣла съ графиней на одной изъ террасокъ палаццо, обращенной на Radicolani. Былъ прохладный и нѣсколько пасмурный вечеръ послѣ душнаго и жаркаго дня. Лакей доложилъ о приходѣ его преподобія, Дона Теодоро. Вслѣдъ за нимъ покйзался молодой священникъ, стройная фигура котораго производила пріятное впечатлѣніе. Стоя у двери, завѣшанной портьерами, онъ глядѣлъ на обѣихъ дамъ съ выраженіемъ нѣкоторой робости и довѣрія.
   На привѣтствіе графини онъ отвѣтилъ съ большимъ чувствомъ, низко склонившись къ ея протянутой рукѣ. Когда же хозяйка дома представила его англійской лэди, онъ поклонился снова, но довольно сухо. Въ его голубыхъ глазахъ исчезла прежняя улыбка, видъ сдѣлался натянутымъ. Элиноръ вспомнила объ отцѣ Бенеке, и ей стало все ясно.
   При разговорѣ съ графиней къ нему, однако, скоро вернулась юношеская привлекательность, которая казалась ему присущей. Элиноръ наблюдала за нимъ съ восхищеніемъ и не могла не подмѣтить, что за всей простотой его манеры сквозила тонкая проницательность, свойственная итальянцамъ. Напримѣръ, сейчасъ было видно, что онъ находится въ домѣ, гдѣ царитъ глубокій трауръ: всѣ его движенія и самый голосъ были полны сдержанности и сочувствія. Трауръ, однако, перешелъ уже во вторую стадію и, слѣдовательно, можно было допускать въ разговорѣ обыденные предметы,-- и онъ перешелъ къ нимъ съ самымъ изысканнымъ тактомъ. Въ палаццо онъ явился по двумъ причинамъ: во-первыхъ, для того, чтобы сообщить о своемъ назначеніи передъ Рождествомъ на постъ проповѣдника въ хорошо извѣстную церковь въ Римѣ; во-вторыхъ, чтобы поручить вниманію графини одного мѣстнаго поэта, человѣка очень даровитаго, но бѣднаго, Орвіетскаго уроженца, музу котораго духовенство имѣетъ много основаній поощрять.
   Графиня поздравила его съ назначеніемъ, и священникъ глубоко и безмолвно поклонился.
   Затѣмъ онъ вынулъ книгу и своимъ полнымъ, молодымъ голосомъ съ неподражаемой простотой и наивностью принялся читать стихи. Окончивъ чтеніе, онъ слегка вздохнулъ и опустилъ глаза, точно ребенокъ, вымаливающій прощеніе.
   Элиноръ была отъ него въ восторгѣ, а графиня, которой, казалось, было труднѣе понравиться, только слегка улыбалась. Тереза, ея набожная дочь, находилась вмѣстѣ съ Льюси въ Sassetto. Повидимому, она была, большимъ другомъ маленькаго патера, потому что онъ сразу замѣтилъ ея отсутствіе и освѣдомился о причинѣ.
   -- Нѣкоторыя строки этихъ стихотвореній напомнили мнѣ Кардучи,-- сказала графиня, обращаясь къ Элиноръ,-- я видѣла его въ первый разъ нынѣшней весной на академическомъ собраніи въ Римѣ... Тамъ было нѣчто необычайное: въ присутствіи короля и королевы происходило чтеніе научно-религіозной статьи Мадзоли. Быть можетъ, вы не помните этого имени? Онъ былъ нашимъ министромъ внутреннихъ дѣлъ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.
   Элиноръ не разслышала этихъ словъ: ея вниманіе было отвлечено внезапной перемѣной, происшедшей въ священникѣ. Голубь превратился въ ястреба. Юное лицо моментально утратило свою свѣжесть, сдѣлалось старымъ, рѣзкимъ и злобнымъ.
   -- Мадзоли!-- воскликнулъ онъ, когда графиня замолчала -- Вѣдь онъ еврей, ваше сіятельство!
   Графиня нахмурилась.
   -- Да, еврей, но честный человѣкъ, и рефератъ его представлялъ большой интересъ, такъ какъ являлся доказательствомъ возрожденія религіозныхъ идей въ тѣхъ кругахъ, которые долго стояли внѣ религіи.
   Губы патера задрожали отъ гнѣва. Онъ считалъ этотъ случай настоящимъ скандаломъ: присутствуютъ король и королева, а еврей осмѣливается передъ ними отстаивать необходимость "новой религіи -- и это въ Италіи, гдѣ католицизмъ признается національной религіей первымъ параграфомъ статута!
   Графиня съ нѣкоторою сухостью возразила, что Мадзоли говорилъ, какъ философъ, но патеръ съ горячностью сталъ настаивать, что не можетъ быть истинной философіи внѣ церкви. Графиня засмѣялась и бросила на молодого человѣка полный негодованія взглядъ.
   -- Пускай церковь,-- сказала она,-- присоединитъ къ своей философіи немного любви къ народу, мой отецъ: ее будутъ болѣе цѣнить тогда.
   Но Донъ Теодоро отразилъ этотъ ударъ.
   -- Извините, ваше сіятельство. Я римлянинъ, и вы тоже.-- сказалъ онъ.
   -- Я итальянка, мой отецъ, и вы итальянецъ, но вы ненавидите свою страну.
   Оба собесѣдника поблѣднѣли.
   -- Я не имѣю ничего общаго съ Италіей 20-го сентября,-- сказалъ патеръ, съ нервнымъ возбужденіемъ потирая тонкіе пальцы.-- Эта Италія отличается тремя признаками отъ Европы и по нимъ ее всегда можно узнать.
   -- Какіе же это признаки?-- спросила графиня вызывающимъ тономъ.
   -- Долги, ваше сіятельство, голодъ и кровавыя преступленія!
   Онъ бросилъ на нее негодующій взглядъ. Вся его юношеская прелесть исчезла. Увидя его раздраженіе, Элиноръ живо представила себѣ, въ какого конспиратора и агитатора онъ превратится по прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ.
   -- Но,-- произнесла графиня, и краска досады бросилась ей въ лицо,-- развѣ не было того же самаго въ прежнихъ папскихъ владѣніяхъ при Бурбонахъ и Австрійцахъ?.. О! мы прекрасно понимаемъ, что вы погубили бы насъ, если бы только могли!
   -- Графиня, Іисусъ Христосъ и его намѣстникъ явились на землю ранѣе Савойскаго дома!
   -- Погубите насъ и увидите, что вы этимъ выиграете!
   -- Всѣмъ правитъ Господь, ваше сіятельство!
   -- Прекрасно! Прекрасно!.. Но что же? Разбить яйца -- очень легко. Но придется ли яичница вамъ по вкусу?
   Оба противника улыбнулись.
   -- Это наши вѣчныя баталіи,-- сказала графиня, качая головой.-- Но... простите, я должна сдѣлать кое-какія распоряженія.-- Къ отчаянію Элиноръ, она поднялась и вышла изъ комнаты.
   Оставшись одинъ съ незнакомой лэди, молодой патеръ проявилъ было смущеніе, но смущеніе скоро улеглось. Съ минуту онъ сидѣлъ смирно, опустивъ глаза и скрестивъ руки на колѣняхъ, затѣмъ кротко сказалъ:
   -- Вы, быть можетъ, незнакомы съ картинами палаццо, сударыня? Могу я предложить вамъ свои услуги?
   Элиноръ выразила благодарность, и они пошли бродить по пустыннымъ комнатамъ, разсматривая сомнительныя произведенія искусства.
   Когда они вернулись, въ гостиную, Элиноръ замѣтила на стѣнѣ старинную копію Рафаелевской Св. Цециліи въ Болоньи. Оригиналъ былъ поврежденъ и совершенство копіи поразило ее, а въ то же время охватило и жгучее воспоминаніе о томъ днѣ въ Болонской галлереѣ, который она провела тамъ съ Мэнистеемъ.
   Она приблизилась въ картинѣ. Патеръ послѣдовалъ за ней.
   -- Ахъ, это работа Микель Анжело, сударыня!-- сказалъ онъ съ энтузіазмомъ.
   Элиноръ посмотрѣла на него съ удивленіемъ.
   -- Какъ! Да это копія, святой отецъ, копія со Св. Цециліи въ Болоньи, очень интересная и давнишняя копія.
   Донъ Теодоро нахмурился. Онъ подошелъ къ картинѣ, ближе, съ видомъ недовѣрія и нѣсколько отставивъ впередъ свою нижнюю губу.
   -- О, нѣтъ, сударыня,-- сказалъ онъ съ мягкой учтивостью, но настойчиво:-- извините меня, вы ошибаетесь. Это -- оригинальная работа великаго Микель Анжело.
   Элиноръ ничего не отвѣтила.
   Хозяйка дома вернулась. Элиноръ достала томикъ французскаго перевода греческой антологіи, взятый ею наканунѣ, и, возвращая маленькую изящную книжку, стала перечислять свои излюбленныя стихотворенія.
   Лицо патера вытянулось.
   -- Ахъ, это съ греческаго!-- сказалъ онъ, скромно опуская глаза, когда графиня подала ему книгу.-- Я провелъ пять лѣтъ за изученіемъ греческаго языка и...-- онъ слегка пожалъ плечами и, переводя глаза съ одной лэди на другую, добавилъ съ просительной улыбкой:-- могъ бы, конечно, вамъ кое-что разъяснить, могъ бы указать, откуда, напримѣръ, происходятъ нѣкоторыя слова въ итальянскомъ языкѣ: математика...-- онъ произнесъ греческое слово съ гордымъ самоуниженіемъ и дѣлая удареніе на каждомъ слогѣ:-- экономія, теократія, аристократія.
   Онъ говорилъ, какъ будто дававъ дѣтямъ урокъ. Однако онъ самъ не былъ твердо увѣренъ въ правильности своего произношенія, поправилъ себя раза два и откинулъ голову назадъ съ нѣкоторымъ самодовольствомъ.
   Дамы избѣгали смотрѣть на него и другъ на друга.
   Элиноръ невольно думала объ отцѣ Бенеке: какое бремя учености отягощаетъ его сѣдую голову, и тѣмъ не менѣе онъ отлученъ отъ церкви, а этотъ юноша на пути къ повышеніямъ!
   Когда онъ удалился, графиня всплеснула руками.
   -- И такой человѣкъ назначенъ проповѣдникомъ въ одну изъ извѣстнѣйшихъ церквей Рима!.. Но не думайте, сударыня, обо всѣхъ такъ,-- прибавила она съ нѣкоторой чопорностью,-- у насъ есть ученые священники, и даже очень много.
   Элиноръ поспѣшила согласиться. Съ какимъ жаромъ Мэнистей въ прошлую зиму старался убѣдить ее признать католическое ученіе цѣлесообразнымъ въ предѣлахъ, установленныхъ самимъ католицизмомъ!
   -- А во всемъ виновато ихъ жалкое семинарское воспитаніе!-- со вздохомъ проговорила графиня.-- Можетъ-ли одна половина націи понять другую, когда онѣ Говорятъ на разныхъ языкахъ? Представьте себѣ наше научное образованіе, съ одной стороны, и ихъ ужасную наивность -- съ другой. А между тѣмъ вѣдь всѣ мы жаждемъ религіи, всѣ жаждемъ хоть какого-нибудь утѣшенія въ загробной жизни...
   Ея голосъ оборвался. Она отвернулась, чтобы скрыть свои слезы, и Элиноръ могла видѣть только ея величественный профиль, обрамленный кольцами сѣдыхъ волосъ.
   Миссисъ Бургоинъ придвинула свой стулъ ближе къ графинѣ. Молча и робко опустила она свою руку на ея колѣни.
   -- Не могу понять,-- сказала она тихимъ голосомъ,-- откуда у васъ берутся силы для вниманія и столькихъ заботъ о насъ въ теченіе этихъ недѣль?
   -- Знаете-ли, почему я все это дѣлаю?-- сказала графиня, снова повернувшись къ ней и уже не скрывая слезъ, которыя текли по ея благородному, старческому лицу.
   -- Нѣтъ! Объясните, пожалуйста!
   -- Все потому, что мой Эмиліо любилъ вашу Англію. Однажды онъ провелъ тамъ счастливое лѣто. Я не знаю, было-ли у него какое-нибудь увлеченіе, но онъ всегда вспоминалъ объ этомъ лѣтѣ съ глубокимъ чувствомъ... Онъ всегда готовъ былъ дѣлать всевозможное для каждаго уроженца Англіи, а особенно, когда они попадали въ нашу глушь. Я знаю, что онъ часто доходилъ въ этихъ заботахъ до крайности, до сумасбродства, но ничто не могло его остановить. И вотъ, когда я увидала васъ въ Sassetto, я сейчасъ же представила себѣ, какъ поступилъ бы въ этомъ случаѣ мой Эмиліо. Вы смотрѣли такой слабенькой, нѣжной, а я хорошо знала, какъ все грубо и примитивно въ монастырѣ. Съ того момента, какъ пришло это... печальное извѣстіе, я почти ни съ кѣмъ не разговаривала, кромѣ Терезы... Съ вами я не могла не заговорить...
   Элиноръ сжала ея руку. Послѣ небольшого молчанія она съ участіемъ спросила:
   -- Вашъ сынъ былъ съ генераломъ Аримонди, неправда-ли?
   -- Да, съ Аримонди. Вы помните, тамъ было три колонны. Онъ находился именно въ той, которая, казалось, должна была побѣдить. Я узнала всѣ подробности только на прошлой недѣлѣ отъ одного его товарища-офицера, который находился въ плѣну до конца іюня. Эмиліо вмѣстѣ съ другими считалъ, что позиція взята и побѣда за ними. Онъ уже поднялъ свою каску и воскликнулъ: да здравствуетъ король! да здравствуетъ Италія!-- какъ вдругъ, въ ту же минуту непріятель устремился на нихъ цѣлымъ потокомъ. Они были смяты. Завязался рукопашный бой. Подъ градомъ пуль Эмиліо все время старался ободрять своихъ людей. Многіе слышали, какъ онъ говорилъ своимъ солдатамъ: "смѣлѣй, молодцы, смѣлѣе! Командиръ вашъ умретъ съ вами! Впередъ! впередъ! Да здравствуетъ Италія!" Вдругъ его поразилъ смертельный ударъ и... вы, быть можетъ, слышали въ деревнѣ этотъ разсказъ?..-- Несчастная мать снова отвернула свое лицо:-- онъ сказалъ солдату, который стоялъ около него: "Федериго, возьми свое ружье и покончи со мной". Онъ боялся, ненаглядный мой, что попадетъ въ руки непріятеля! Они уже растоитали подъ собою такъ много тяжело раненыхъ! Солдатъ отказался исполнить его просьбу. "Ваше сіятельство, сказалъ онъ, я не могу это сдѣлать; но мы васъ унесемъ отсюда, или умремъ вмѣстѣ съ вами". Затѣмъ побѣда какъ бы снова перешла на нашу сторону. Всѣ думали, что непріятель отраженъ. Офицеръ видѣлъ, какъ два солдата подняли Эмиліо, и мой сынъ подозвалъ его къ себѣ.-- "Вы должны быть моимъ духовникомъ"!-- сказалъ онъ, улыбаясь. Онъ далъ ему порученія ко мнѣ и къ Терезѣ, сдѣлалъ кое-какія распоряженія относительно своихъ дѣлъ и спросилъ: "Что это -- побѣда или нѣтъ? Выиграли мы, въ концѣ концовъ?" Товарищъ не въ силахъ былъ сказать ему истину и отвѣтилъ: да!-- "Вы клянетесь въ этомъ?" -- сказалъ Эмиліо.-- "Клянусь!.." Мой мальчикъ перекрестился, еще разъ проговорилъ: "да здравствуетъ Италія!" и скончался... Они похоронили его въ ту же ночь подъ маленькимъ кустомъ... Благодарю Бога, что ему не пришлось остаться на проклятомъ полѣ!
   Графиня поднесла платокъ къ губамъ, чтобы скрыть, какъ онѣ дрожали. Элиноръ молчала. Она только склонила свое лицо на руки, которыя не снимала съ колѣнъ графини.
   -- У него былъ несчастный характеръ,-- продолжала бѣдная мать.-- Онъ постоянно волновался, сомнѣвался. Мнѣ иногда приходило въ голову, что это вліяніе Леопарди, котораго онъ всегда цитировалъ. У насъ это часто, случается съ молодыми людьми. Впрочемъ, Эмиліо былъ искренно вѣрующій христіанинъ... Лучше было бы, еслибы онъ женился, но онъ всѣ свои чувства отдавалъ мнѣ и Терезѣ, а затѣмъ этому уголку и своему народу. Мнѣ слѣдовало бы продолжать его дѣло, ноя стара и очень устала... И зачѣмъ только молодежь умираетъ раньше времени?.. Противъ войны у меня нѣтъ на сердцѣ горечи. Правда, эта война была ужасной ошибкой, она унизила насъ, какъ націю, но націи вѣдь создаются столько же пораженіями, сколько и побѣдами. Эмиліо всегда находилъ, что Италія "создалась слишкомъ скоро", что мы не пережили еще главнаго періода испытаній и упадка... Все такъ, но... Боже милостивый!... зачѣмъ онъ оставилъ мнѣ еще столько жизни!
   Элиноръ подняла голову.
   -- И я тоже,-- проговорила она почти шопотомъ,-- я тоже потеряла сына. Но мой былъ еще мальчикъ.
   Графиня взглянула на нее съ изумленіемъ и залилась слезами.
   -- Значитъ, мы съ вами обѣ -- несчастныя женщины!-- сказала она съ отчаяніемъ.
   Элиноръ прижалась къ ней съ мучительнымъ сознаніемъ, что она недостойна ея сочувствія. Она сознавала себя лицемѣркой: и въ мысляхъ, и въ воображеніи мальчикъ ея уже былъ только блѣдной тѣнью въ сравненіи съ Мэнистеемъ. Любовь, которая теперь подтачивала ея жизнь, была не святой любовью матери.
   Возвращаясь домой съ Льюси, Элиноръ продолжала работать надъ своей упорной, безконечной думой. Время отъ времени она бросала украдкой виноватый взглядъ на молодую дѣвушку, и мимолетный ужасъ охватывалъ ея душу. Не стала ли Льюси печальнѣе?-- блѣднѣе? Не увеличилась ли синева вокругъ ея нѣжныхъ глазъ? Не потускнѣла-ли ея красота съ тѣхъ поръ, какъ она увидала ее впервые? И если такъ,.-- то чья рука дѣйствовала разрушительно, кто виноватъ въ этомъ?
   Нѣсколько разъ сердце Элиноръ мучительно сжималось отъ угрызеній совѣсти, которыя, однако, такъ же скоро затихали, какъ и зарождались.
   А эта мужественная и умная женщина, съ, которой она только что бесѣдовала! Было что-то такое въ атмосферѣ ея личности, что заставляло Элиноръ живѣе сознавать, что во всѣхъ случаяхъ: по отношенію къ отцу Бенеке, къ Льюси и къ самой къ себѣ она могла только чувствовать себя униженной высшими страданіями, которыя облагораживаютъ и возвышаютъ эту женщину.
   Ночью съ подавленнымъ крикомъ ужаса она проснулась отъ тревожнаго сна. Въ своемъ сновидѣніи она боролась съ Мэнистеемъ, дѣлая отчаянныя усилія, чтобы оттолкнуть его своими слабыми руками. Но онъ вдругъ самъ освободился изъ ея объятій, и она видѣла, какъ онъ прошелъ мимо нея сіяющій и торжествующій. А вдали, ожидая его, стояла легкая бѣлая фигура дѣвушки и протягивала къ нему свои стройныя молодыя руки!
   "Нѣтъ, нѣтъ! Все ложь, ложь! она не любить его, не любитъ!" -- раздалось безумнымъ воплемъ въ ея душѣ. Она поднялась на постели, съ лихорадочной дрожью и дикимъ выраженіемъ въ глазахъ. Черезъ минуту она прокралась въ сосѣднюю комнату. Льюси спала мирнымъ сномъ, свѣсивъ съ кровати свою стройную руку. Элиноръ опустилась около спящей дѣвушки и жадно всматривалась въ нее.
   "Развѣ могла бы она такъ спать, если-бы... если-бы... тосковала о немъ"?-- задала она себѣ вопросъ и, почувствовавъ успокоеніе, внутренно засмѣялась надъ своими тревогами. Она прикоснулась губами къ рукѣ дѣвушки и ощутила въ своей душѣ приливъ горячей нѣжности, которая, какъ освѣжающая роса, спустилась на ея разгоряченную душу. Затѣмъ она снова вернулась къ своей кровати, и изъ глазъ ея полились слезы.
   Она горько плакала, а на небѣ все сильнѣе и сильнѣе разгоралась золотистая заря.
  

XIX.

   Дни проходили. Привязанность между Элиноръ и Льюси все крѣпла, дѣлалась тѣснѣе, Глубже, но и мучительнѣе. Ни одна изъ нихъ не была съ другой вполнѣ откровенна. Въ Элиноръ все болѣе разросталось сознаніе мелочности и безобразія своего поступка, и это усиливало сдержанность.
   Она часто наблюдала за своей подругой съ живымъ и тревожнымъ любопытствомъ. Что находилъ Мэнистей неотразимымъ? Что такъ привлекало его въ ней, почему утонченное изящество ея самой утратило для него всякую цѣну? Льюси была въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ проста, даже первобытна, какъ выражался Мэнистей. Элиноръ знала, что этотъ типъ пересталъ уже быть зауряднымъ въ Америкѣ, которая посылаетъ всѣхъ своихъ молодыхъ дѣвушекъ въ колледжъ и отыскиваетъ по всѣмъ уголкамъ міра чего-нибудь новаго. Глубина и сила натуры Льюси обѣщали широкое развитіе въ будущемъ. Она все еще была дочерью Новой Англіи, надѣленною многими отличительными ея чертами, но эти черты теперь быстро исчезали, и для нея начиналось то космополитическое перерожденіе, которому женщины ея расы такъ легко поддаются.
   И въ этомъ несомнѣнно сказывалось вліяніе Мэнистея. Элиноръ съ отчаяніемъ замѣчала это вліяніе. Большая часть тѣхъ интересовъ и вопросовъ, на которыхъ такъ долго сосредоточивалась мысль Мэнистея, становилась теперь достояніемъ Льюси. Онѣ регулярно получали книги изъ Рима, и Элиноръ часто поражалась ея выборомъ, пока не открыла разгадки.
   Дѣвушка, дѣйствительно, твердо и молчаливо прокладывала себѣ путь въ совершенно новыя для себя области мысли и чувства. Она читала, размышляла, наблюдала деревенскихъ жителей, даже посѣщала ихъ скромную церковь, но никогда не ходила съ Элиноръ къ воскресной обѣднѣ: отъ этого ее удерживалъ какой-то внутренній непреодолимый инстинктъ.
   Въ общемъ, ея личные взгляды и привычки, безкорыстные, твердые и нѣсколько строгіе,-- казалось, оставались совершенно неизмѣнными, только принимали иную окраску и современенъ несомнѣнно должны были совершенно видоизмѣниться. По существу, взгляды эти никогда не могли служить преградой между нею и Мэнистеемъ. Элиноръ вполнѣ это сознавала. Льюси была способна отстаивать свое мнѣніе крайне горячо, доходить въ защитѣ даже до безразсудства, но она не принадлежала къ тѣмъ людямъ, которые ставятъ жизнь въ зависимость отъ убѣжденій. По натурѣ, она была склонна къ свободѣ, терпимости и снисхожденію. Основную черту ея натуры составляла способность глубоко чувствовать, и никакое различіе взглядовъ не могло помѣшать ея чувству найти для себя естественный исходъ. Себѣ самой Льюси казалась безнадежно невѣжественной и неразвитой, особенно въ обществѣ Элиноръ.
   -- Ахъ, я совершенная невѣжда!-- сказала она однажды съ улыбкой и вмѣстѣ со вздохомъ, когда Элиноръ начала ее разспрашивать объ ея дѣтствѣ и воспитаніи.-- Меня слѣдовало бы помѣстить въ колледжъ. Всѣ мои знакомыя дѣвочки учились въ колледжѣ. Но тогда дядѣ Бэну пришлось бы остаться въ совершенномъ одиночествѣ. Такъ я и осталась безъ колледжа.
   -- Но вы знаете многое, чего не знаютъ другія молодыя дѣвушки.
   Льюси пожала плечами.
   -- Я знаю чуть-чуть по-латыни, по-гречески и кое-что изъ другихъ предметовъ, чему могъ обучить меня дядя Бэнъ. Но, Боже мой! какой дурочкой я сознавала себя въ Бостонѣ.
   -- Вы находили себя отставшей отъ вѣка?
   -- Повидимому, не было даже ничего общаго между мною и вѣкомъ. Я подвигалась медленно, тогда какъ другія шли быстрымъ шагомъ. Американецъ, который неповоротливъ, медлителенъ, не имѣетъ права на существованіе. Вы обязаны знать послѣднюю новость, прочесть послѣднюю книгу, иначе васъ станутъ считать совершенно лишнимъ членомъ общества.
   -- Удивляюсь, почему вы можете казаться неповоротливой?-- сказала Элиноръ тономъ, который для Льюси всегда казался непонятнымъ, благодаря странной, непріязненной ноткѣ, которая совершенно неожиданно и, повидимому, безъ всякой причины начинала звучать, не смотря на всю мягкость ея голоса.-- Вспомните, какъ быстро вы усвоили итальянскій языкъ, манеру одѣваться и сотни другихъ вещей.
   Она улыбнулась и погладила головку Льюси.
   Льюси покраснѣла, ниже склонилась надъ своимъ шитьемъ и ничего не возразила.
   Какъ всегда, и это утро онѣ проводили на террасѣ за чтеніемъ и работой. Льюси очень искусно владѣла иголкой, и та изящная вышивка, надъ которой она теперь трудилась, значительно подвинулась впередъ со времени-ихъ пріѣзда въ Toppe Аміата.
   Втайнѣ она задавала себѣ иногда вопросъ, неужели ей придется кончить эту вышивку здѣсь? Малѣйшее упоминаніе о перемѣнѣ мѣста пугало Элиноръ, и Льюси, великодушно принявшая на себя бремя ухода и заботъ, была въ неизвѣстности, когда ей будетъ дозволено сложить съ себя это бремя. Несла она его покорно, съ любовью, которая усиливалась подъ вліяніемъ угрызеній совѣсти. Но въ скоромъ времени она непремѣнно получить серьезный упрекъ отъ дяди Бэна. А потомъ эти Портерсы, съ которыми она поступила такъ странно? Они, безъ сомнѣнія, возвратятся въ Америку въ сентябрѣ, если не ранѣе,-- развѣ ей не слѣдуетъ ѣхать съ ними?
   Наконецъ, послѣ іюля въ Toppe Аміата наступитъ жара, положительно невыносимая для сѣвернаго жителя. Онѣ уже теперь проводятъ большую часть дня въ комнатахъ съ затворенными дверями и окнами, и Элиноръ сдѣлалась блѣднѣе тѣхъ колокольчиковъ, которые покрываютъ только что скошенный лугъ.
   Какой милый, какой добрый и рыцарски великодушный этотъ дядя Бэнъ! Она просила его довѣрять ей, и онъ, дѣйствительно, выказалъ довѣріе, хотя изъ его писемъ ясно, что онъ встревоженъ и смущенъ. "Я не могу сказать вамъ всего,-- писала она,-- иначе мнѣ пришлось бы выдать чужую тайну; но, увѣряю васъ, я дѣлаю то, что считаю правильнымъ, и что вы сами -- я въ этомъ убѣждена -- одобрили бы, если бы только знали все. Миссисъ Бургоинъ очень слаба и очень дорожитъ моимъ присутствіемъ. Не могу объяснить -- какъ и почему, но это такъ. Теперь мнѣ приходится за ней ухаживать... Мѣстечко, гдѣ мы находимся, прелестно, даже жара не особенно удручаетъ. Сообщать о себѣ буду каждую недѣлю. Только, пожалуйста, говорите всѣмъ, что я прошу посылать мнѣ письма черезъ васъ, такъ какъ долго не буду въ состояніи дать опредѣленный адресъ".
   Онъ же писалъ:
   "Дорогое дитя, все это очень таинственно; я этого не люблю, и странно было бы предполагать, чтобы я могъ относиться иначе. Но, конечно, не для того я довѣрялъ своей Льюси въ теченіе 14 лѣтъ, чтобы теперь преслѣдовать ее за то, что она не можетъ выдать мнѣ какой-то тайны. Только я предупреждаю тебя, что если ты не станешь писать мнѣ каждую недѣлю, то мое великодушіе, какъ ты говоришь, можетъ изсякнуть, и я отправлю кого-нибудь на розыски твоей тайны... Не надо-ли тебѣ денегъ? Признаюсь, питаю надежду, что съ іюлемъ кончатся, наконецъ, твои приключенія".
   Сбудется-ли его надежда? Голова Льюси была полна тревожныхъ мыслей. Элиноръ же все продолжала читать ей вслухъ.
   Вдругъ оказалось, что въ корзинкѣ Льюси нѣтъ шелка, который ей нуженъ для вышиванія. Она повернулась поискать его въ старомъ рабочемъ ящикѣ съ инкрустаціей, который стоялъ- подлѣ нея; но шелка не оказалось и тамъ.
   -- Пожалуйста, подождите минутку,-- сказала она Элиноръ,-- мнѣ придется сходить въ другую комнату за моточкомъ.
   Льюси быстро встала и при этомъ движеніи опрокинула шаткій бамбуковый столикъ. Ящикъ съ грохотомъ упалъ на полъ, и все его содержимое покатилось. Льюси испустила крикъ ужаса:
   -- Ахъ! моя терракота, моя бѣдная терракота!
   Элиноръ вздрогнула и невольно тоже поднялась на ноги.
   Передъ ними на полу лежали осколки маленькихъ эмійскихъ статуэтокъ, которые Мэнистей подарилъ Льюси и которые были тщательно обернуты въ тонкую бумагу и спрятаны на днѣ рабочаго ящика.
   Элиноръ помогла подобрать ихъ, но нота остраго отчаянія въ голосѣ Льюси продолжала звучать въ ея ушахъ.
   -- Къ счастью, они не очень пострадали,-- сказала она. Когда Льюси собрала, наконецъ, всѣ кусочки у себя на колѣняхъ, то дѣйствительно оказалось, что, благодаря мягкой бумагѣ, только кое-гдѣ поотбились маленькіе краешки. Но и ничтожныхъ поврежденій изящной греко-романской терракоты было достаточно, чтобы причинить страданіе ихъ обладательницѣ: Льюси склонилась надъ ними, лицо ея пылало отъ досады, и она пересматривала и снова завертывала свои сокровища.
   -- Не завернуть ли ихъ въ хлопчатую бумагу?-- проговорила она озабочено.-- Какимъ образомъ вы сохраняете свои два рельефа?
   Но не успѣли эти слова сорваться съ ея губъ, какъ она почувствовала, что было бы лучше не произносить ихъ.
   Густой румянецъ залилъ исхудавшее лицо Элиноръ.
   -- Я не особенно о нихъ заботилась,-- проговорила она, поспѣшно.
   Нѣкоторое время царило молчаніе. Льюси продолжала держать на, колѣняхъ свои сокровища.
   -- Я пойду отдохнуть до завтрака,-- сказала Элиноръ.-- Мнѣ кажется, что я могу заснуть.
   Она провела ночь очень безпокойно, и Льюси взглянула на нее съ нѣжнымъ участіемъ. Она осторожно отложила въ сторону свою терракоту и пошла съ Элиноръ, чтобы "устроить" ее удобнѣе и комфортабельнѣе.
   Но, оставшись одна съ своей комнатѣ, съ тщательно опущенными гардинами, Элиноръ ни на минуту не сомкнула глазъ. Она лежала и терзалась воспоминаніями, снова переживая послѣдній вечеръ на виллѣ: какъ живо представился ей Мэнистей въ темномъ саду и ея собственный сумасбродный поступокъ.
   Вдругъ съ террасы донесся до нея слабый звукъ. Она быстро обернула голову. Послышались рыданія Льюси.
   Сердце замерло въ груди Элиноръ. Она соскользнула съ кровати. Дверь изъ ея комнаты на террасу была отворена настежъ. Наполовину стекляная, дверь была снаружи закрыта зелеными жалюзи, а изнутри завѣшана прозрачной шторой. Элиноръ приблизилась къ двери. Черезъ скважины ей было хорошо видно профиль и руки Льюси.
   Какъ неподвижно, спокойно сидѣла она, и тѣмъ не менѣе, трудно было представить болѣе краснорѣчивую позу! Въ рукахъ, сложенныхъ на колѣняхъ, она держала одну изъ терракотъ. Элиноръ прекрасно видѣла головку статуэтки, нѣсколько похожую на ту, которую она разбила, но меньшаго размѣра и съ болѣе грубыми чертами,-- головку Артемиды въ коронѣ Цибелы. Въ головѣ Элиноръ мелькнуло воспоминаніе о томъ, какъ Мэнистей, сидя съ молодой дѣвушкой позади земляничнаго домика, объяснялъ ей значеніе этихъ вещицъ; она живо представила себѣ ея темнокудрую голову, наклоненную впередъ въ пылу разговора, нѣжное выраженіе глазъ и неподдѣльное удовольствіе на лицѣ.
   Теперь у Льюси не было собесѣдника, кромѣ собственныхъ думъ. Лицо ея было приподнято, прелестныя губки дрожали отъ усилія сохранить спокойствіе. Она всегда такъ умѣла владѣть собой, но въ эту минуту повидимому ей не удавалось справиться съ своей тоской и печалью. На лицѣ ея отразилась минутная борьба, и опять... послышалось тихое рыданіе. Элиноръ видѣла, какъ она подняла терракоту, какъ лицо ея склонилось надъ нею, и она крѣпко прижалась къ ней губами. Въ этомъ движеніи сказалось какъ бы послѣднее прости, порывъ ребенка, въ которомъ заговорило сердце женщины.
   Элиноръ, шатаясь, отошла отъ двери. Долго и неподвижно сидѣла она въ полутьмѣ на краю своей постели, пока звонъ посуды въ столовой не оповѣстилъ ее, что часамъ ея уединенія наступилъ конецъ.
   Вечеромъ Элиноръ сидѣла на обычномъ мѣстѣ у скалы, а Льюси, чувствуя потребность въ движеніи, предприняла прогулку черезъ лѣсъ къ первому мосту на Пагліи. Элиноръ весь день была очень утомлена и впервые казалась раздражительной. Въ тайнѣ онѣ обѣ почувствовали облегченіе, когда остались однѣ.
   Мистриссъ Бургоинъ сидѣла въ своемъ длинномъ креслѣ въ тѣни. Кругомъ нея высились поросшія мохомъ скалы, увѣнчанныя старыми и молодыми деревьями. Въ просвѣтѣ между вѣтвями виднѣлось далекое, радужное, залитое золотомъ небо, которое разстилалось надъ воздушною цѣпью Аміаты. Легкій вѣтерокъ проносился между деревьями; птицы безмолвствовали, но маленькія зеленыя ящерицы проворно скользили взадъ и впередъ, придавая жизнь этому прохладному, тѣнистому уголку.
   Графиня должна была придти къ Элиноръ около шести часовъ, но прислала записку съ извиненіемъ, что ее задержали пріѣхавшіе къ ней родственники.
   Около шести часовъ послышались чьи-то шаги и, не смотря на ихъ отдаленность, Элиноръ узнала, что это шаги отца Бенеке. За него она была рада, что визитъ графини не состоялся. Донна Тереза, встрѣчая патера въ деревнѣ, такъ быстро стушевывалась, что, казалось, будто одинъ видъ его приноситъ ей проклятіе. Подъ вліяніемъ испуга и отвращенія ея сухощавая фигура и худое лицо становились еще сухощавѣе и худѣе. Элиноръ давно подмѣтила это и удивлялась.
   Впрочемъ, и сама графиня никогда ничего не находила сказать Бенеке.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! C'est plus fort que moi!-- сказала она однажды Элиноръ, когда ей пришлось нечаянно встрѣтить ихъ вмѣстѣ. Этими словами она хотѣла оправдать свое неловкое обращеніе съ патеромъ.
   -- Какъ вы, такъ и я -- мы можемъ имѣть собственное мнѣніе, не правда ли? Господь знаетъ, что я не особенно богомольна. Тереза даже приходитъ въ отчаяніе за меня.-- Сильная женщина подавила вздохъ, говорившій многое.-- Я беру изъ нашей религіи то, что мнѣ нравится, а до остального мнѣ нѣтъ дѣла. Эмиліо поступалъ точно такъ же. Но священникъ, оказывающій неповиновеніе,-- дезертируетъ... Тутъ другое дѣло. Я не могу даже говорить объ этомъ: у меня дѣлаются спазмы въ горлѣ. Тутъ какой-то инстинктъ, какая-то наслѣдственность,-- назовите, какъ хотите,-- но въ этомъ случаѣ я испытываю то же, что и Тереза: я прямо способна бѣжать при видѣ его.
   Разумѣется, отецъ Бенеке не доставлялъ ей случая бѣгать. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ оправился отъ своего перваго потрясенія, вызваннаго въ немъ отлученіемъ отъ церкви, къ нему снова вернулось сознаніе собственнаго достоинства, и блѣдный, погруженный въ свои думы, какъ истинный отшельникъ, онъ бродилъ по тропинкамъ Torre Amiata, не глядя ни на кого и никого не замѣчая. Онъ ни съ кѣмъ не разговаривалъ въ монастырѣ, за исключеніемъ Элиноръ и Льюси и той старой женщины, которая довольно неохотно прислуживала ему въ маленькомъ полуразвалившемся домикѣ у самой рѣки, куда онъ, ради еще большаго уединенія, недавно переселился съ своими книгами. Элиноръ понимала, что ему не хотѣлось бы вернуться къ прежней жизни въ Германіи, къ своимъ нѣмецкимъ друзьямъ, пока онъ не закончитъ пересмотра своей книги и пока не совершится въ немъ полная эволюція мысли. Она имѣла также основаніе предполагать, что онъ смотритъ на свое изгнаніе и на враждебное къ нему отношеніе итальянскихъ сосѣдей, какъ на необходимое испытаніе, которое слѣдуетъ переносить безъ ропота.
   Когда его шаги приблизились, она выпрямилась и сбросила съ себя тяжелую думу, въ которую была погружена. Видно было даже, что она прислушивалась къ его шагамъ съ какимъ-то тайнымъ волненіемъ.
   Патеръ, наконецъ, показался и поздоровался съ ней со свойственной ему сдержанной и вмѣстѣ дружественной манерой. Онъ принесъ ей статью одного нѣмецкаго журнала, которая говорила о немъ и объ его процессѣ и такъ возмутила его своей рѣзкостью, что онъ написалъ возраженіе, черновикъ котораго тоже захватилъ съ собою.
   Элиноръ взяла статью и стала ее перелистывать. Какой-то внутренній голосъ шепталъ ей, что она уже не можетъ играть роль критика и совѣтника.
   -- Я отправилъ свое возраженіе на судъ мистеру Мэнистею,-- сказалъ отецъ Бенеке.-- Мнѣ хотѣлось бы показать вамъ, что онъ пишетъ.
   Элиноръ откинулась въ своемъ креслѣ.
   -- Вы знаете, гдѣ онъ находится!-- воскликнула она. Ея изумленіе было такъ велико, что она не могла скрыть его.
   Отецъ Бенеке поднялъ глаза отъ бумаги, которую держалъ въ рукахъ.
   -- Я писалъ ему на дняхъ черезъ его банкира. Я всегда замѣчалъ, что письма, адресованныя такимъ образомъ, доходятъ вѣрнѣе.
   Онъ остановился въ совершенному смущеніи. Миссисъ Бургоинъ все еще не удавалось овладѣть собою, и его разсѣянный, пророческій взоръ впервые усмотрѣлъ въ ней человѣческое существо. Онъ понялъ, что передъ нимъ была очень больная, очень несчастная женщина, и только что сказанныя имъ слова причинили ей мучительную тревогу, справиться съ которой она положительно не въ силахъ по своей физической слабости.
   Ему самому краска бросилась въ лицо.
   -- Сударыня! позвольте мнѣ поспѣшить увѣрить васъ, что я въ точности исполнилъ вашу просьбу. Вы говорили, что не желаете сообщать кому бы то ни было о вашемъ пребываніи здѣсь. Я не обмолвился объ этомъ ни однимъ словомъ ни мистеру Мэнистею, ни другимъ моимъ корреспондентамъ... Позвольте вамъ показать его письмо?
   Онъ протянулъ ей письмо. Элиноръ взяла его дрожащей рукой.
   -- Ваше упоминаніе о мистерѣ Мэнистеѣ было такъ неожиданно,-- сказала она послѣ небольшого молчанія.-- Миссъ Фостеръ и я, мы такъ давно ничего не слыхали о своихъ друзьяхъ...
   Она склонилась надъ исписаннымъ листкомъ. Ей казалось, что даже чернила не успѣли еще высохнуть, что письмо хранитъ еще въ себѣ теплоту его руки. Судя по датѣ, письмо было написано всего три дня тому назадъ. Откуда оно отправлено? Изъ Козенцы, изъ Калабріи? Значитъ, онъ еще въ Италіи?
   Она подала письмо обратно отцу Бенеке.
   -- Не прочтете ли вы сами? У меня сегодня болитъ голова.
   Онъ началъ читать письмо смущеннымъ голосомъ. Нѣкоторыя фразы, едва замѣченныя имъ при первомъ чтеніи, приходили теперь на память. Элиноръ лежала въ креслѣ, закрывъ глаза подъ своей широкополой соломенной шляпкой. Она дѣлала страшныя усилія, чтобы скрыть дрожь своихъ похолодѣвшихъ рукъ.
   Странное чувство гордости разгоралось въ ея душѣ при чтеніи письма. То было простое, хорошее письмо, въ которомъ чувствовалось много симпатіи къ старику, гораздо больше, чѣмъ Мэнистей обыкновенно позволялъ себѣ проявлять. Письмо было достойно автора, дышало той свободой и граціей изложенія, которыя съ поразительной живостью воскресили въ воображеніи Элиноръ голосъ, движенія, идеи и симпатіи Мэнистея.
   Въ концѣ письма слѣдовалъ обычный "мэнистеизмъ":
   "И тѣмъ не менѣе,-- писалъ онъ,-- отвѣтъ ихъ хорошъ. Всякая система должна или рушиться, или преуспѣвать. Они, разумѣется, предпочитаютъ послѣднее. Но если система поддерживается людьми, подобными вамъ,-- она не можетъ преуспѣвать. Ихъ инстинктъ никогда не ошибается; онъ всегда угадываетъ вѣрно".
   "Не знаю, право,-- слѣдовало далѣе,-- какъ ухитрился я написать это письмо, при всей его ничтожности. Умъ мой не занятъ ни философіей, ни политикой. На эту ночь я пріютился на склонѣ горы, густо поросшей буковымъ лѣсомъ, въ отдаленной калабрійской деревушкѣ, гдѣ, впрочемъ, съ прошлаго года какая-то предпріимчивая особа построила маленькое "лѣчебное заведеніе", куда пріѣзжаютъ посѣтители изъ Неаполя и даже изъ Рима. Лѣса обширные, народъ крайне дикій. Разбойниковъ нѣтъ или скоро совсѣмъ не будетъ. Электрическій свѣтъ въ изобиліи. Я пріѣхалъ сегодня утромъ и завтра уѣзжаю. Я странствую по Италіи уже въ теченіе шести недѣль. Куда бы праздный людъ ни скрывался отъ жары долинъ, туда отправляюсь и я. Но я преслѣдую иную цѣль, нежели они, а равно и не вашу, дорогой другъ. На свѣтѣ много стремленій, и мое принадлежитъ къ самымъ древнѣйшимъ, какія только извѣстны человѣку. Сердце мое работаетъ безъ устали; въ концѣ концовъ, я достигну цѣли".
   Послѣднія фразы патеръ читалъ торопливо, неувѣреннымъ голосомъ. Съ каждымъ словомъ онъ все яснѣе видѣлъ, какое электрическое дѣйствіе производили они на Элиноръ; но онъ все-таки дочиталъ письмо до конца изъ боязни, какъ бы она не подумала, что онъ пропустилъ что-нибудь.
   Когда онъ кончилъ, его руки тоже дрожали. Наступило молчаніе.
   Элиноръ медленно и съ усиліемъ приподнялась въ креслѣ, откинула шляпу со лба и обратила къ патеру свое блѣдное, исхудавшее лицо.
   -- Отецъ мой -- сказала она, наклоняясь къ нему.-- Вы вѣдь священникъ и духовникъ, не правда ли?
   Лицо его измѣнилось.
   -- Да, сударыня,-- послѣ нѣкотораго молчанія отвѣтилъ онъ твердо и съ достоинствомъ.
   -- Но теперь вы не можете исполнять обязанности священника, а я къ тому же и не католичка. Но я все же человѣкъ, имѣющій душу, если только у людей есть вообще душа. По своимъ годамъ вымогай бы быть мнѣ отцомъ и при томъ вы такъ много пережили. Согласитесь ли вы выслушать мою исторію, какъ исповѣдь, и сохранить ее въ такой же тайнѣ?
   Она остановила на немъ свой взоръ. Выраженіе лица его измѣнилось: сразу проснулась вся осторожность духовника. Онъ посмотрѣлъ на нее пристально и съ соболѣзнованіемъ:
   -- Развѣ нѣтъ никого, кому бы вы съ большей пользой для себя могли сдѣлать эту исповѣдь, никого, кто имѣлъ бы на это больше правъ, чѣмъ я?
   -- Никого, мой отецъ!
   -- Въ такомъ случаѣ я не въ правѣ уклониться,-- сказалъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.-- Я долженъ выслушать всякаго, кто находятся въ затрудненіи, и помочь, на сколько могу. Но позвольте замѣтить вамъ: въ этомъ случаѣ будетъ не настоящая исповѣдь, а только бесѣда между двумя друзьями.
   Она закрыла глаза рукой.
   -- Для меня это будетъ исповѣдь, иначе я не въ состояніи говорить. Я не стану просить отпущенія грѣховъ. Меня это не облегчило бы,-- прибавила она съ какимъ-то страннымъ смѣхомъ.-- Все, чего я желаю, это получить совѣтъ отъ человѣка, привыкшаго видѣть людей цъ ихъ настоящемъ свѣтѣ и говорить имъ правду. Скажите же: да, отецъ. Вы, быть можетъ, держите судьбу трехъ людей въ своихъ рукахъ.
   Ея молящіе глаза были устремлены на него. Онъ молчалъ въ теченіе нѣсколькихъ минутъ. Затѣмъ опустилъ глаза и сложилъ руки.
   -- Говорите, дитя мое, все, что хотите сказать,-- произнесъ онъ.
   Эти пастырскія слова придали ей мужества.
   Она глубоко вздохнула, промедлила минуту, собираясь съ мыслями, и начала тихимъ голосомъ, въ которомъ слышалась дрожь и усиліе овладѣть собою:
   -- То, что я желаю знать, отецъ мой -- это, какъ долго слѣдуетъ бороться, отстаивая себя и свои права? Я не буду называть именъ... Прошлую зиму, послѣ многихъ лѣтъ несчастія, я имѣла основаніе предполагать, что жизнь моя измѣнилась къ лучшему. Я отдала все сердце, всю душу...
   Слова вырывались у нея съ трудомъ, какъ будто вмѣстѣ съ ними она утрачивала часть своихъ силъ.
   -- Я думала, что на мое чувство мнѣ отвѣчаютъ истинной любовью, что меня цѣнятъ, и другъ мой привязанъ ко мнѣ болѣе, чѣмъ къ кому бы то ни было, со временемъ же будетъ принадлежать мнѣ безраздѣльно... Я, по крайней мѣрѣ, на это надѣялась. Я дѣлала все, чтобы заслужить его расположеніе; онъ былъ многимъ мнѣ обязанъ... подъ этимъ я, конечно, не подразумѣваю того ничтожнаго труда, которымъ онъ пользовался... я отдавала ему любовь, всѣ свои мысли, заботы...
   Она склонила голову на руки. Священникъ сидѣлъ неподвижно. Возбужденная исповѣдью, она продолжала:
   -- Не одна я такъ думала и надѣялась; то же самое думали и другіе. Съ моей стороны это не было безуміемъ и самонадѣянностью... Но... обычная исторія!
   Она остановилась, съ тоскою сжимая руки.
   Священникъ не поднималъ глазъ. Онъ сидѣлъ спокойно, съ холоднымъ и суровымъ видомъ, которымъ какъ бы выражалъ порицаніе ея волненію. Она нѣсколько овладѣла собой:
   -- Вы, конечно, догадываетесь... Появилась другая... другая, моложе и гораздо привлекательнѣе меня... Все произошло въ какія-нибудь пять недѣль, и того меньше. Я полагаю, что дѣло тутъ было вовсе не въ сродствѣ душъ и характеровъ, а все совершилось въ одинъ моментъ подъ вліяніемъ красиваго личика... Нельзя было ожидать, чтобы я перенесла это спокойно, сразу примирилась съ утратой всего, что придавало цѣну моей жизни, изъ-за чего только и стоило жить. Не правда ли, мой отецъ, это было невозможно?-- страстно проговорила она.
   Патеръ все не поднималъ своихъ глазъ.
   -- Вы старались помѣшать сближенію?-- спросилъ онъ.
   -- Да, и небезуспѣшно,-- отвѣтила она, задыхаясь отъ волненія.-- Я разлучила ихъ. Дѣвушка, вытѣснившая меня изъ его сердца, была нѣжная, добрая, милая. Она жалѣла меня, и я воспользовалась ея добротой и увезла ее отъ него... И я не вижу въ этомъ ничего худого. Зачѣмъ постоянно уступать, жертвовать собою? Такое требованіе мнѣ всегда казалось жестокимъ, суровымъ, безчеловѣчнымъ! Я знала, что моя собственная жизнь разбита, я не могла перенести его безсердечія, не могла простить такого оскорбленія... не могла... не могла! Я увезла ее, и моя власть достаточно сильна и будетъ всегда сильна, чтобы разъединить этихъ двухъ людей, если я захочу.
   Она прижала руки къ груди, какъ бы желая остановить біеніе своего сердца. Когда она произносила слово "уступать", въ голосѣ ея прозвучала нота такого гнѣва и ненависти, что лицо патера измѣнилось. Она умолкла. Онъ нѣкоторое время сидѣлъ погруженный въ раздумье. Когда же поднялъ глаза, она вся встрепенулась, приготовляясь выслушать суровый приговоръ. Но онъ задалъ только одинъ вопросъ:
   -- А счастье молодой дѣвушки, вашей подруги, не было при этомъ разбито?
   Элиноръ вздрогнула и отвернулась.
   -- Сначала я думала,-- нѣтъ.-- Голосъ ея перешелъ почти въ шопотъ.
   -- А теперь?
   -- Не знаю. Подозрѣваю...-- проговорила она съ горечью.-- Но если бы это и было такъ, то вѣдь она молода, у нея все впереди. Что можетъ убить меня, то для нея только отсрочитъ день, который долженъ наступить: она рождена быть любимой.
   Она снова повернула къ нему свое лицо, искаженное усиліемъ овладѣть собою; въ глазахъ ея блестѣли слезы. Она казалась своенравнымъ ребенкомъ, который молитъ о прощеніи.
   Глубокіе и ясные глаза священника выражали состраданіе, но онъ твердо произнесъ:
   -- Господь оказываетъ вамъ великую милость, дитя мое!
   Она посмотрѣла на него съ недоумѣніемъ, какъ бы ища разгадки этихъ словъ.
   -- Не многихъ Господь призываетъ такъ явно, какъ васъ. Не все ли равно, гдѣ слышится его голосъ -- среди терній или цвѣтовъ? Я даже не помню, чтобы Господь когда-нибудь бесѣдовалъ съ людьми среди цвѣтовъ; но какъ часто, о! какъ часто слышимъ мы его въ пустынѣ и въ дикой глуши! Его обращеніе къ вамъ есть актъ величайшаго милосердія, и вы должны скорѣе отозваться на Его призывъ и отдать себя и все, что имѣете, въ Его руки!
   Элиноръ отвернулась. Безсознательно она ощипывала мохъ съ дерева, возлѣ котораго сидѣла. Слезы капали изъ ея глазъ на колѣни.
   Все, что говорилъ священникъ, было призывомъ только къ ея религіозному чувству. И это придало ей силы.
   -- Отецъ мой, вы говорите, какъ священникъ, какъ христіанинъ. Я понимаю, конечно, что такова и должна быть христіанская точка зрѣнія.
   -- Я не могу говорить иначе,-- отвѣтилъ онъ просто.
   Наступило молчаніе.
   -- Хорошо. Взгляните на это съ иной точки зрѣнія,-- началъ онъ.-- Вы говорите, что отказались отъ надежды на личное счастіе. Чего же въ такомъ случаѣ вы желаете? Неужели страданія и униженія другихъ? Но развѣ къ этому долженъ стремиться человѣкъ, будь то -- мужчина или женщина, язычникъ или христіанинъ? Тотъ, кто сказалъ: "Люди существуютъ одинъ для другого", вѣдь не былъ христіаниномъ. Подумайте: два человѣческихъ существа, ваши друзья совершенно невольно, сами того не зная, причинили вамъ зло... Одинъ изъ нихъ, по крайней мѣрѣ молодая дѣвушка, какъ вы говорите, была съ вами добра и нѣжна, выказывала участіе и не замышляла противъ васъ ничего дурного. И вы вдругъ желаете наказать ее ради удовлетворенія своего самолюбія. Она молода. Вы старше ея годами и болѣе способны управлять собою. Развѣ не слѣдуетъ вамъ быть для этой молодой дѣвушки скорѣе старшей сестрой, матерью, чѣмъ соперницей?
   Онъ говорилъ спокойно и властно, и душа его постепенно загаралась протестомъ.
   Элиноръ вспыхнула негодованіемъ.
   -- Вы не поняли меня!-- воскликнула она съ отчаяніемъ.-- Вѣдь я сказала вамъ вначалѣ, что мнѣ остается нѣсколько мѣсяцевъ, много -- годъ жизни. Если я отдамъ этихъ людей другъ другу, это отравитъ мнѣ мои послѣдніе дни, послѣдніе часы, отниметъ всякую возможность вѣрить и надѣяться?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, бѣдное дитя!-- сказалъ онъ, глубоко растроганный.-- Съ вами произойдетъ то же, что со Св. Іоанномъ: "Теперь мы знаемъ, что перешли отъ смерти къ жизни, ибо возлюбили братьевъ своихъ".
   Элиноръ пожала плечами.
   -- Я не вѣрю этому.
   Глаза его вспыхнули и приняли почти повелительное выраженіе.
   -- Вы на себя клевещете. Развѣ вы обратились бы ко мнѣ, если бы Господь уже не вошелъ въ вашу душу, и грѣхъ вашъ не былъ бы на половину побѣжденъ?
   Она отшатнулась точно отъ удара. Щеки ея горѣли.
   -- Грѣхъ?!-- произнесла она съ оттѣнкомъ презрѣнія.
   -- Всякое эгоистическое желаніе есть грѣхъ,-- отвѣтилъ спокойно патеръ,-- всякое желаніе, при которомъ забывается Богъ и которое ведетъ ко вреду ближняго. Вы уже рѣшились отогнать его отъ себя. Внутри васъ уже началась борьба, я она обратитъ васъ въ христіанку.
   -- Отецъ мой, ваши догматы не имѣютъ для меня значенія.
   -- Быть можетъ... Но развѣ и религія вообще для васъ ничего не значитъ?
   -- О! я слабая женщина,-- проговорила она дрожащимъ голосомъ.-- Я хватаюсь за все, что обѣщаетъ мнѣ утѣшеніе. Когда я вижу монахинь, проходящихъ внизу по этой дорожкѣ, я часто думаю: вотъ единственный исходъ -- католическая церковь и монастырь, вотъ гдѣ я найду успокоеніе на тѣ немногіе дни, которые остаются для меня въ будущемъ.
   -- Другими словами,-- проговорилъ онъ послѣ небольшого молчанія,-- Богъ указываетъ вамъ одинъ путь, а вы желаете избрать другой. Что-жъ? Господь предоставилъ Давиду выбрать лозу, которой онъ желалъ бы себя бичевать. Но мнѣ всегда казалось, что этотъ выборъ только увеличилъ наказаніе. Я не сталъ бы выбирать, я предоставилъ бы все Его Божественной волѣ! Крестъ вашъ содѣланъ не вами,-- онъ исходитъ отъ Бога. И развѣ уже въ этомъ не видно явнаго доказательства Его любви къ вамъ? Онъ требуетъ отъ васъ того, что могутъ перенести только самые сильные люди, даетъ вамъ возможность послужить Ему наравнѣ съ самыми избранными. Развѣ не этимъ отмѣчаетъ Онъ Своихъ избранниковъ?
   Элиноръ сидѣла молча, опустивъ голову.
   -- Вы говорите,-- продолжалъ священникъ измѣнившимся тономъ,-- что вѣра и церковные догматы -- для васъ ничто. Какъ изгнанный изъ лона церкви, я не могу ни обличать васъ, ни возлагать отвѣтственность на вашу совѣсть. Я Morÿ только, какъ простой смертный, предложить вамъ, чтобы вы сами задали себѣ вопросъ: дѣйствительно-ли Христосъ и Голгоѳа не имѣютъ никакого значенія?
   Онъ остановился, глядя на нее своими ясными, сосредоточенными глазами. Чувство глубокаго убѣжденія все больше и больше разгоралось въ немъ подъ вліяніемъ собственной недавно пережитой душевной борьбы.
   ' -- Скажите,-- продолжалъ онъ, медленно и убѣжденно произнося каждое слово,-- почему этотъ Божественный образъ живетъ если не во всѣхъ сердцахъ, то у всѣхъ въ представленіяхъ? Почему въ современномъ мірѣ, при всей его любви къ золоту, жаждѣ знаній и наслажденій, все еще живетъ и горитъ яркимъ пламенемъ...-- онъ протянулъ впередъ крѣпко сжатыя, дрожащія руки, какъ бы держалъ въ нихъ человѣческое сердце,-- горитъ эта странная потребность жертвы, жажда страданія и обожаніе Христа? Почему, какъ бы ни раздѣляли насъ вѣрованія и церковныя различія, глубже всего насъ трогаетъ, крѣпче всего связываетъ повѣсть объ этой ужасной смерти, которая, по словамъ очевидцевъ, была добровольной, была принята съ радостью Невинной Жертвой, какъ искупленіе Своихъ братьевъ,-- смерти, черезъ которую тѣ, кто были ея свидѣтелями, получили на самомъ дѣлѣ новую жизнь?.. И теперь эта Божественная тайна возобновляется на нашихъ глазахъ изо дня въ день въ тысячахъ человѣческихъ существъ. Спросите себя: откуда такое стремленіе въ нашемъ мірѣ похотей и страстей? Какъ можетъ человѣкъ объяснить его себѣ иначе, если не видитъ въ немъ ключа къ міровой загадкѣ? Ахъ, дочь моя, думайте, что хотите о мотивахъ, руководившихъ Распятымъ, но только обращайте свои взоры къ Христу, Который долженъ служить намъ примѣромъ. Не смущайтесь никакими вѣрованіями, но углубитесь въ исторію Страданій Богочеловѣка и въ ихъ воздѣйствіе на этотъ міръ. Попытайтесь распространить это воздѣйствіе и на себя. Въ васъ кроется корень злого духа, злого желанія, которое удаляетъ васъ отъ Бога. Положите его къ подножію Распятаго и радуйтесь, радуйтесь, говорю, что вы имѣете нѣчто отдать вашему Господу, прежде нежели Онъ отдастъ вамъ Самого Себя!
   Голосъ старика дрогнулъ и оборвался.
   Элиноръ ничего не отвѣчала. Ея способность чувствовать притупилась. Нервы и мозгъ были черезчуръ утомлены. Черезъ нѣсколько минутъ она поднялась и протянула руку.
   -- Благодарю васъ отъ всего сердца,-- сказала она,-- слова ваши глубоко трогаютъ, но ихъ значеніе кажется мнѣ чѣмъ-то невозможно далекимъ. Дайте мнѣ подумать надъ ними. Я не чувствую сейчасъ достаточно силъ, чтобы продолжать этотъ разговоръ.-- И, пожелавъ ему доброй ночи, она удалилась.
   Медленными, слабыми шагами поднималась она по тропинкѣ скалы, и прошло не мало времени, прежде чѣмъ ея стройная фигура въ бѣломъ платьѣ скрылась за деревьями.

-----

   Когда отецъ Бенеке остался одинъ, на него нахлынулъ цѣлый потокъ противорѣчивыхъ мыслей. Часъ разговора и для него былъ полонъ страннаго волненія и душевной тревоги. На почвѣ установившихся правилъ католической исповѣди ему было бы очень легко дать то, чего у него просили. Но при данныхъ условіяхъ, онъ былъ вынужденъ справляться съ новыми пріемами, которые теперь, когда разговоръ кончился, вызывали въ его душѣ мучительныя сомнѣнія и угрызенія совѣсти. Внѣ привычной системы онъ все еще не чувствовалъ себя ни простымъ человѣкомъ, ни патеромъ, блуждающимъ въ потемкахъ.
   А эта бѣдная женщина? Онъ сознавалъ, что ея разсказъ возбуждалъ въ немъ гнѣвъ и досаду: такъ страстно и беззастѣнчиво отстаивала она свой эгоизмъ. Не смотря на свой продолжительный опытъ, онъ видѣлъ передъ собой нѣчто чудовищное! Но выказалъ-ли онъ достаточно мягкости и терпѣнія?
   Главнымъ образомъ смущало его сознаніе, что передъ нимъ была не только кающаяся женщина, но женщина хрупкая, со слабымъ здоровьемъ, съ разбитымъ сердцемъ и, быть можетъ, со страхомъ относящаяся къ смерти. Тѣ сомнѣнія, которыхъ онъ не испытывалъ раньше, находясь подъ властью строгихъ католическихъ правилъ, охватили теперь его душу. Въ полусвѣтѣ надвигавшейся ночи передъ нимъ все мучительнѣе и безсвязнѣе выступала человѣческая судьба. Ясная картина католическаго міровоззрѣнія, которая разстилалась нѣкогда передъ нимъ, теперь была облечена туманомъ.
   Изумительна исторія человѣческой судьбы! Внѣшнія обязанности священника были у него отняты, и все-таки отъ него требовали исполненія обязанностей чисто духовнаго характера.

-----

   Онъ вспомнилъ все, что зналъ объ отношеніяхъ миссисъ Бургоинъ и Мэнистея, и умъ его, воспитанный въ тонкостяхъ нравственнаго пониманія, воспроизвелъ всю картину. Ясно, что американская лэди, живущая теперь вмѣстѣ съ миссисъ Бургоинъ, такая деликатная и внимательная къ нему, и есть третье дѣйствующее лицо въ этой трагедіи.
   Онъ предчувствовалъ, что мистрисъ Бургоинъ снова обратится къ нему, не смотря на то, что разсталась съ нимъ такъ холодно. Она открыла ему свою душевную слабость и смятеніе, которыя раньше маскировались ея умственной силой и высокимъ развитіемъ, и отношенія между ними приняли иной видъ. Онъ забылъ свою снисходительность и смиреніе и принялъ на себя руководительство, священника, какъ эксперта нравственности. У нея не было вѣры, а между тѣмъ вѣра спасла бы ее. Она блуждала во тьмѣ и тѣмъ губила себя и другихъ. Она обратилась къ нему, и старый священникъ со странной горячностью взялся за выполненіе задачи: умиротворить ее, излѣчить ея душу, привести къ вѣрѣ, къ самопожертвованію, къ Богу. Всѣ главныя свойства его натуры были затронуты здѣсь. И онъ обнаружилъ рвеніе солдата, который стремится искупить свое ослушаніе какимъ-нибудь спеціальнымъ и тяжелымъ подвигомъ.
   Но развѣ она такъ близка къ смерти, эта бѣдная лэди? Можетъ быть, тутъ простое заблужденіе, самообманъ, поводъ къ самосожалѣнію? Но онъ вспомнилъ исхудавшее лицо Элиноръ, фигуру, кашель, усталую походку, всѣ опасенія миссъ Форстеръ и нѣкоторые толки, случайно слышанные имъ въ деревнѣ. Что, если она умретъ не примиренной? Неужели нельзя ничѣмъ помочь ей со стороны, побудить ее къ дѣйствію, не теряя времени?
   Онъ взвѣшивалъ этотъ вопросъ со всей проницательностью казуиста и со всей наивностью отшельника. Теперь, когда ему приходилось отказаться отъ прежнихъ пріемовъ, даже самая манера мыслить и дѣйствовать, которая дѣлается второй натурой священника,-- даже она была поколеблена. Если бы Элиноръ повѣрила ему свою тайну на католической исповѣди, онъ, быть можетъ, ни единымъ словомъ, ни взглядомъ не напомнилъ бы ей о томъ, что произошло между ними, а тѣмъ болѣе не сталъ бы дѣйствовать на основаніи полученныхъ свѣдѣній. Подъ давленіемъ той-же традиціи, связывающей католическаго священника, онъ не испытывалъ бы и самаго отдаленнаго искушенія къ тому, что его церковь считаетъ гнуснѣйшимъ изъ грѣховъ.
   Даже больше: если бы Элиноръ, какъ его духовная дочь, внѣ исповѣди -- въ письмѣ или въ разговорѣ разсказала ему свою исторію, то добросовѣстное отношеніе къ обязанностямъ священника не позволило бы ему нарушать даже такую тайну.
   Теперь же, когда онъ былъ лишенъ авторитета духовныхъ лицъ и могъ руководствоваться только авторитетомъ собственной совѣсти, данный случай представился ему въ совершенно иномъ видѣ. Ему вспомнились вопросы нравственной теологіи, съ которыми онъ познакомился еще студентомъ. Современныя правила исповѣдальной тайны въ общемъ болѣе строги, нежели тѣ, которыя существовали. въ средніе вѣка. Такъ, съ точки зрѣнія св. Ѳомы считается иногда вполнѣ законнымъ для исповѣдника воспользоваться тѣмъ, что онъ слышалъ на исповѣди, съ цѣлью устранить какія-нибудь препятствія къ нравственному совершенствованію кающагося.
   Въ глазахъ Бенеке въ данную минуту этотъ аргументъ св. Ѳомы вдругъ пріобрѣлъ большое значеніе и убѣдительность.
   Онъ долго размышлялъ надъ этимъ вопросомъ. Онъ думалъ о своемъ другѣ Мэнистеѣ, къ которому въ его любящемъ сердцѣ жило чувство глубокой признательности; представлялъ себѣ, какъ онъ блуждаетъ по Италіи въ тщетныхъ поискахъ за дѣвушкой, которую у него похитили; думалъ и о дѣвушкѣ, и объ ея любви, которую даже мистрисъ Бургоинъ, при всей безумной ревности, не рѣшилась отрицать. Думалъ и о самой мистриссъ Бургоинъ съ ея мучительной, безплодной борьбой.
   Между тѣмъ становилось темно. Когда патеръ достигъ послѣдняго поворота извилистой дорожки и передъ нимъ показался его крошечный домикъ, стоявшій у самаго берега, онъ вдругъ увидѣлъ свѣтъ въ одномъ изъ своихъ оконъ.
   Онъ остановился и тяжело оперся на свою палку, охваченный страннымъ волненіемъ подъ тяжестью сознанія, что въ его рукахъ судьба трехъ человѣческихъ жизней, о которыхъ говорила мистрисъ Бургоинъ.
   -- Боже, помоги мнѣ!-- воскликнулъ онъ съ порывомъ смиренія и въ то же время какой-то отваги.
   Разумѣется, ни слова ни мистеру Мэнистею, ни кому о пребываніи мистриссъ Бургоинъ въ "Torre Amiata"...
   Но... "Развѣ я не могу пріютить у себя какого-нибудь путника, гостя, какъ это дѣлаютъ другіе отшельники?" -- подумалъ онъ про себя.
  

XX.

   Душный вечеръ смѣнился ночью. Элиноръ и Льюси сидѣли на террасѣ.
   Черезъ амбразуру стѣны, отъ которой вела лѣстница къ прежнему монастырскому саду, Элиноръ было видно, какъ свѣтящіяся мошки мелькали на фонѣ отдаленныхъ деревьевъ, а дальше, надъ темной полосою лѣса тонули въ звѣздномъ сіяніи воздушныя террасы блѣдно-лазурнаго цвѣта, и на склонахъ горъ еще алѣло небо, мѣстами перерѣзанное грозовыми тучами. Если бы Элиноръ приподнялась немного, она могла бы видѣть еще, какъ на далекомъ разстояніи, за предѣлами лѣса медленно плыли бѣлые туманы, которые по ночамъ поднимаются съ обширнаго лона Больсены.
   А тамъ, внизу, вдоль дороги тянулись вереницы возвращавшихся съ поля деревенскихъ жителей: мужчины ѣхали верхами на мулахъ или ослахъ, женщины шли пѣшкомъ, съ какой-нибудь ношей на головѣ или волоча за руки своихъ дѣтишекъ. Всѣ эти фигуры, смутно виднѣвшіяся въ голубомъ вечернемъ освѣщеніи, отличались граціей древней классической жизни Италіи,-- Италіи съ ея хлѣбами и виноградниками, орѣховыми деревьями и бликами. Льюси перегнулась черезъ балконъ и глядѣла на проходившихъ, махая иногда рукой какому-нибудь ребенку или матери, которыхъ узнавала среди надвигавшейся темноты. То было обычное вечернее зрѣлище, которое никогда ей не надоѣдало. Ея душа лежала къ этому трудовому люду, который она идеализировала съ оптимизмомъ ранней юности. Чувствуя въ себѣ избытокъ молодой силы, она втайнѣ завидовала ихъ первобытному обязательному труду. Она не побоялась бы ихъ тяжелой роботы и простая пища ихъ не причинила бы ей вреда. Что въ ихъ жизнь также входятъ болѣзни, старость, порокъ, жестокость, смерть -- это она лишь смутно представляла себѣ. Сердце ея не признавало того, что порою угадывалъ умъ, тѣмъ болѣе, что натура ея заключала въ себѣ задатки рѣдкой любви къ людямъ, которая должна была когда-нибудь найти себѣ примѣненіе. Когда ей случалось иногда наталкиваться на различныя дурныя стороны жизни, она для успокоенія своихъ сомнѣній, обыкновенно говорила себѣ: "Господь вѣдаетъ!", напоминая собою ребенка, который, испугавшись темноты, спѣшитъ подъ защиту матери.
   Льюси отошла отъ балкона и снова присѣла около Элиноръ, стараясь развлечь ее передачей своего разговора съ однимъ каменоломомъ, который участвовалъ въ сраженіи при Ментонѣ.
   Элиноръ разсѣянно слушала, но при этомъ не переставала наблюдать за молодой дѣвушкой, вглядываясь въ ея простой бѣлый нарядъ, въ изящную головку и строгія, граціозныя движенія; она вслушивалась въ ея голосъ, столь выразительный и полный самообладанія, не смотря на его веселость. Внезапно въ головѣ ея мелькнула мысль:
   "Что, если бы сейчасъ разсказать ей, что я сегодня видѣла только что полученное отъ него письмо, что онъ въ Италіи, что онъ отыскиваетъ ее день и ночь! Что сказала бы она, если бы я вдругъ выболтала ей все это? Какъ бы она это приняла?"
   Но ни одного слова не сорвалось съ ея губъ. Она опять принялась разъяснять себѣ значеніе его письма. Почему поѣхалъ онъ ихъ искать въ Абруццію?
   И тутъ она припомнила все.
   Однажды, на виллѣ, ихъ итальянскіе друзья, молодой депутатъ и его жена, описывали лѣто, проведенное ими въ дикомъ уголкѣ Абруцціи. Разсказчикъ краснорѣчиво описывалъ дикость и вмѣстѣ наивность обитателей; обширные буковые и орѣховые лѣса, гдѣ не ступала еще человѣческая нога; разсказывалъ, какъ медленно проникала туда цивилизація, и лишь недавно только былъ проложенъ первый желѣзнодорожный путь, который крестьяне считали какимъ-то враждебнымъ, прожорливымъ чудовищемъ, которое увлекаетъ на рынокъ ихъ овощи, а ихъ сыновей увозитъ въ армію; онъ рисовалъ контрасты между старой и новой Италіей, прелести лѣта въ горахъ, гдѣ непрерывные лучи солнца такъ пріятно нагрѣваютъ холодный воздухъ,-- и все это рисовалъ съ легкостью, свойственной итальянцу, отрывистыми, смѣлыми штрихами современнаго импрессіониста. Онъ удивлялся, почему итальянцы все стремятся на сѣверъ, къ озерамъ или въ Швейцарію и Тироль, когда въ ихъ собственной странѣ, въ Абруцціи и далѣе къ югу въ Вольскихъ и Калабрійскихъ горахъ есть прохладныя ожидающія только культуры мѣста? Тамъ можно найти всю прелесть первобытной жизни, слѣды старинныхъ городовъ и крѣпостей, старинныя вѣрованія и крестьянскій міръ, совершенно невѣдомый большинству итальянцевъ и заслуживающій, между тѣмъ того, чтобы съ нимъ познакомиться, чтобы съ нимъ сдружиться.
   Всѣ они внимали этому разсказу, какъ очарованные. Льюси въ особенности. Мысль о картинахъ, которыя такъ рѣдки и такъ близки отъ нихъ, казалось, необыкновенно дѣйствовала на воображеніе дѣвушки: во всемъ этомъ она видѣла нѣчто общее между ея Новымъ Свѣтомъ и страною Цезарей.
   -- И тамъ вездѣ можно проѣхать?-- спросила она, поднимая глаза на разсказчика.
   -- Рѣшительно вездѣ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ я непремѣнно отправлюсь туда,-- сказала она, чертя карандашемъ какія-то фигурки на клочкѣ бумаги, лежавшемъ передъ ней; въ глазахъ ея свѣтилось необыкновенное удовольствіе, какъ-будто она строила какіе-то чудные планы.
   Итальянецъ далъ ей цѣлый списокъ различныхъ мѣстъ, гдѣ можно было устроиться и гдѣ начали уже воздвигаться простые отели, благодаря которымъ иностранцы могли теперь изучать эту новую и вмѣстѣ столь старую страну.
   Мэнистей находился тутъ же; онъ стоялъ, покуривая сигару и любуясь граціозной головкой дѣвушки и ея прелестной ручки, которая старательно записывала всѣ эти названія.
   И вотъ къ прежнимъ мучительнымъ воспоминаніямъ въ душѣ Элиноръ присоединилось еще новое: "Torre Amiata" было имъ забыто, и минутная прихоть Льюси дала направленіе, по которому онъ устремился въ горы на свои безплодные розыски.

-----

   -- Мнѣ кажется,-- проговорила Льюси, беря руку Элиноръ,-- что вы не такъ много кашляли сегодня?
   Ея голосъ былъ полонъ нѣжности и безпокойства.
   Элиноръ улыбнулась.-- Я чувствую себя очень хорошо,-- сказала она сухо. Но озабоченное выраженіе не исчезло съ лица Льюси. Этотъ кашель былъ для нея новой тревогой. Элиноръ мало обращала на него вниманія; но Мари говорила Льюси объ этомъ кашлѣ въ такихъ выраженіяхъ, которыя приводили въ ужасъ дѣвушку, никогда не имѣвшую дѣла съ больными, за исключеніемъ случая болѣзни своей матери.
   "Что нибудь непремѣнно приведетъ его сюда,-- продолжала размышлять Элиноръ.-- Онъ пишетъ отцу Бенеке, тотъ пишетъ ему. Наступитъ день, настанетъ часъ, когда произойдетъ какая-нибудь случайность. Ну, что-же -- пусть пріѣзжаетъ!"
   Ея руки были холодны, какъ ледъ, не смотря на теплую шаль, которою окутала ее Льюси. Безумное, гордое сознаніе своей власти охватило это слабое существо. Льюси принадлежала ей. То печальное зрѣлище, свидѣтельницей котораго она была въ теченіе шести недѣль, сдѣлало свое дѣло. Пусть пріѣзжаетъ.
   Его письмо не говорило, чтобы онъ чувствовалъ себя несчастнымъ -- далеко нѣтъ! Она ощущала безконечную горечь при воспоминаніи, какимъ пыломъ дышало его письмо -- пыломъ влюбленнаго, которому всѣ эти усиленные розыски доставляли удовольствіе, уступающее только удовольствію обладанія.
   Но наступитъ день, когда онъ будетъ несчастливъ, если только ея воля выдержитъ. А что выдержитъ -- въ этомъ нѣтъ сомнѣнія.
   Къ тому же вѣдь она не проситъ многаго. Жить ей остается, быть можетъ, только до зимы, или какой-нибудь годъ, самое большее; во всякомъ случаѣ она недолго будетъ помѣхой счастью Льюси и Мэнистея. Пускай же они подождутъ немного.
   Полная душевной тревоги, она задала молодой дѣвушкѣ нѣсколько вопросовъ по поводу ея прогулки.
   -- Я встрѣтила на холмѣ сестеръ-монахинь изъ Сельвапенденте,-- сказала Льюси.-- Какія прелестныя лица у нѣкоторыхъ изъ нихъ!
   -- Я не нахожу этого,-- сказала Элиноръ какъ-то сердито.-- Я тоже видѣла вчера двухъ. Онѣ вамъ улыбаются, на у нихъ самые черствые, безсердечные глаза. Мнѣ было бы очень тяжело переносить ихъ состраданіе.
   Нѣсколько минутъ спустя Льюси ушла, чтобы дать какое-то порученіе Мари.
   "Эти христіане жестоки, положительно жестоки",-- мысленно рѣшила Элиноръ, закрывая свои усталые глаза.
   Правильно-ли, напримѣръ, взвѣсилъ отецъ Бенеке ея положеніе, ея жалобу? Ни въ какомъ случаѣ. Его отвѣтъ -- стереотипный отвѣтъ священника, проповѣдника. Онъ, повидимому, вовсе не тронулся ея физическимъ состояніемъ. Она чувствовала себя униженной. Ея худыя щеки горѣли досадой и стыдомъ. звонъ надтреснутаго колокола, возвѣщавшій часъ обѣда, донесся до гостиной.
   Элиноръ медленно поднялась на ноги и остановилась у парапета, глядя въ ночную темноту.
   "Такъ я кашляю меньше?-- думала она.-- Почему? мнѣ съ каждымъ днемъ дѣлается хуже, но я должна дѣлать усилія, чтобы умереть какъ можно тише, не причиняя хлопотъ. Мнѣ и сейчасъ хотѣлось бы не существовать, я такъ страшно измучена, такъ разбита страданіями. Какъ это мнѣ удается все скрывать отъ этого ребенка! И что за польза -- прожить какимъ-нибудь днемъ или часомъ дольше?"
   Она была сердита на отца Бенеке, но все-таки постаралась увидѣться съ нимъ снова. Она написала ему записку по поводу одного пункта статьи, которой онъ былъ занятъ, и это заставило его придти.
   Они встрѣтились безъ малѣйшаго намека на разговоръ, который произошелъ между ними. Онъ разспрашивалъ о ея литературныхъ воззрѣніяхъ съ той же простотой и наружнымъ почтеніемъ, какъ и раньше. Передъ нимъ была опять изящная женщина, если не писательница сама, то, во всякомъ случаѣ, рожденная быть другомъ и музою писателя. Точно такъ же, какъ и раньше, она давала ему чувствовать неловкость какой-нибудь фразы, наивность какого-нибудь воззрѣнія.
   И, однако, въ дѣйствительности между ними все измѣнилось. Разговоръ развивался, уходилъ все глубже; но вдругъ отъ полемики науки съ Ватиканомъ, отъ положенія древнихъ католиковъ или торжества ультрамонтановъ во Франціи, неизвѣстно какъ и почему онъ переходилъ на какое-нибудь ничтожное явленіе или ощущеніе, связанное, однако, съ самыми важными, глубокими вопросами человѣческихъ страстей и желаній. При этомъ глаза патера кротко и пристально останавливались на ней, слова лились отъ всего сердца, и какимъ-нибудь невольнымъ, хотя и сдержаннымъ словомъ онъ выдавалъ тайну собственнаго настроенія, которое было теперь единственной поддержкой его въ изгнаніи.
   Она чувствовала, что за ней пристально наблюдаютъ, и это сознаніе вызывало въ ней страхъ и вмѣстѣ доставляло удовольствіе. Она просила его быть ея руководителемъ и -- отвергла его совѣтъ. Она пробовала убѣдить его въ своемъ безвѣріи, скептицизмѣ. Онъ не считалъ этотъ вопросъ поконченнымъ. Она угадывала, что имъ руководитъ рвеніе христіанина и, быть можетъ, проницательность духовника. Часто случалось, что она не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бесѣдовать съ нимъ, и тогда онъ начиналъ читать ей тѣ книги, выборъ которыхъ она предоставила ему самому. Путемъ цѣлаго ряда косвенныхъ и постепенныхъ наступленій, онъ окружалъ ее засадой, но какъ только она начинала чувствовать, что сердце ея трепещетъ въ его рукѣ, она тотчасъ же въ страхѣ отступала съ твердымъ рѣшеніемъ не сдаваться. Однако онъ угадывалъ, что въ ея чувствахъ долженъ скоро наступить кризисъ. Казалось, она и сама это подозрѣвала и пыталась отстранить его наступленіе. На ряду съ этимъ онъ замѣчалъ, какая трогательная любовь существуетъ между ней и Льюси, и приходилъ въ изумленіе.
   Изо дня въ день онъ все продолжалъ колебаться. Но однажды вечеромъ, въ отсутствіе Льюси, онъ нашелъ Элиноръ такой блѣдной, такой измученной и безсильной не только помочь себѣ самой, но даже обратиться за помощью къ другимъ,-- что колебаніе его исчезло.
   Когда онъ возвращался домой, вся его душа была охвачена молитвой. И когда долгая и жаркая молитва была окончена, рѣшеніе было принято.
   Въ тѣ дни, которые за этимъ послѣдовали, Элиноръ часто замѣчала, что онъ взволнованъ и какъ-то неловко себя чувствуетъ. Ее поражало также его отношеніе къ Льюси. Онъ наблюдалъ за миссъ Фостеръ съ робкой тревогой, пытаясь проникнуть въ ея характеръ, угадать, каковы въ настоящее время ея чувства къ Мэнистею. Миссисъ Бургоинъ онъ не боялся, но порою боялся этой дѣвушки съ ясными, невинными глазами. Многія проявленія ея свѣжей молодости, ея американскихъ привычекъ и чувствъ онъ понималъ съ трудомъ. Она выказывала ему свою дружбу тысячью самыхъ разнообразныхъ способовъ; онъ же относился къ ней то съ необыкновенною горячностью, то съ какимъ-то замѣшательствомъ.
   Вскорѣ онъ сталъ даже пренебрегать своими утренними занятіями и отправлялся за мостъ бродить вдоль дороги, поджидая почтальона. Но когда почтальонъ проходилъ мимо, бросая на ходу свое "нѣтъ", патеръ возвращался домой, почти довольный, что еще на одинъ день отсрочивается та минута, когда ему придется прочитать на лицѣ Льюси приговоръ совершенному имъ поступку. Средина іюля миновала. Миновалъ и праздникъ Богоматери съ его церемоніями, музыкой и торжественнымъ перенесеніемъ Мадонны подъ золотымъ балдахиномъ въ маленькую покинутую часовенку на вершинѣ холма.
   Холоднымъ, недоброжелательнымъ взглядомъ наблюдала Элиноръ съ террасы толпу съ хоругвями, облеченную въ красную мантію "Compagni di Gèsu", бѣлыхъ патеровъ и окутанныхъ покрывалами дѣвушекъ. Льюси невольно вспоминала Маринату и то добродушное удовольствіе, съ которымъ Элиноръ нѣкогда смотрѣла на эти пестрыя зрѣлища католическихъ церемоній. Теперь онѣ ее утомляли и раздражали. Льюси съ безпокойствомъ видѣла, что она была тревожнѣе, чѣмъ когда-либо. Казалось, она не замѣчала настоящаго и вся жила въ будущемъ, надѣясь, прислушиваясь, ожидая. Ея движенія и выраженіе глазъ, говорившія объ извѣстномъ настроеніи души, производили странное впечатлѣніе. Льюси иногда казалось, будто ее преслѣдуетъ какое-то невидимое лица Физическое здоровье, быть можетъ, не было хуже. Но нравственное состояніе вызывало все большее участіе, и въ душѣ Льюси день это дня росло состраданіе.
   Она твердо порѣшила, не оставаться на августъ въ "Torre Amiata"; придется, конечно, употребить настойчивость, но настойчивость эта необходима.
   Какъ-то утромъ, спустя дня два послѣ праздника Богоматери, Льюси пошла погулять передъ обѣдомъ. Съ утра шелъ сильный дождь и небо еще было покрыто густыми грозовыми тучами.
   Льюси сразу очутилась точно въ какомъ-то вымытомъ и освѣженномъ мірѣ. Давно томимая жаждой земля однимъ глоткомъ выпила весь дождь. Холмъ, по которому только-что бѣжали цѣлые потоки воды, теперь обсохъ, деревья въ лѣсу уже не роняли дождевыхъ капель, и повсюду чувствовалось освѣжающее, возстановляющее дѣйствіе грозы; природа, казалось, дышала полною грудью, и, разметавъ свои пышные кудри въ чистомъ, опьяняющемъ воздухѣ, внимала музыкѣ вновь заговорившей рѣки, которая бѣжала внизу.
   Льюси почти бѣгомъ сбѣжала съ холма.
   На ней было простенькое голубое платье, плотно облегавшее ея молодую фигуру. Вокругъ шеи, граціозно выступавшей изъ кружевного воротничка, придуманнаго для нея Элиноръ и казавшагося самой Льюси очень элегантнымъ для утренняго часа, было надѣто кораловое ожерелье, красная полоска котораго такъ красиво мелькала среди чернаго цвѣта роскошныхъ волосъ и нѣжно-голубой окраски платья. Шляпка съ широкими полями изъ итальянской соломы и съ приколотой на ней розой прелестно оттѣняла ея нѣжныя и строгія черты. Она казалась теперь красивѣе, нежели въ тотъ моментъ, когда разставалась съ дядей Беномъ на платформѣ бостонскаго вокзала. Но эта красота вызвала бы въ его старомъ любящемъ сердцѣ представленіе о радости...
   Она повернула къ скалѣ и поднялась по ея нагроможденнымъ между деревьями камнямъ къ той скамьѣ, откуда открывался видъ на рѣку и горы.
   Приближаясь къ ней, она была вся погружена въ раздумье о томъ, что ожидаетъ въ будущемъ Элиноръ, и глаза ея разсѣянно смотрѣли въ землю.
   Вдругъ какой-то знакомый и странный запахъ привлекъ ея вниманіе, и на дорожкѣ передъ скамьей она увидала еще не потухшую сигару, а на самой скамейкѣ -- книгу.
   Она моментально остановилась и опустилась на скамью, не спуская глазъ съ лежащей на ней книги.
   То былъ французскій романъ въ стереотипной желтой оберткѣ; сверху ея было написано имя, при видѣ котораго она вздрогнула.
   "Его" книга! "Его сигара! Отецъ Бенеке никогда не куритъ, а также не читаетъ французскихъ романовъ.
   Позади скамейки тропинка развѣтвлялась: одна вела вверхъ къ замку, другая -- внизъ къ рѣкѣ. Она поднялась и, наклонясь надъ обрывомъ, стала пристально всматриваться въ нагроможденныя внизу скалы и деревья. Она ничего не увидала, но ей показалось, что она слышитъ въ отдаленіи голоса, которые постепенно удалялись.
   Они оставили скамью какъ разъ во-время, чтобы избѣжать встрѣчи съ нею. Мистеръ Мэнистей забылъ свою книгу. Порывистость и небрежность -- какъ хорошо знала она эти черты! Но онъ спохватится и вернется за книгой.
   Она встала, пытаясь собраться съ мыслями. Если онъ былъ здѣсь, то непремѣнно съ отцомъ Бенеке. Значитъ, священникъ выдалъ тайну, которую обѣщалъ мистрисъ Бургоинъ хранить въ секретѣ?
   Нѣтъ, нѣтъ! это невозможно. Тутъ простая случайность, несчастная, неблагопріятная случайность,-- думала она, и тѣмъ не менѣе, невольно закусила губы отъ страха и волненія, сердце ея бушевало на подобіе Пагліи послѣ грозы, тяжело поднималось и усиленно стучало въ груди.
   -- Ахъ! что же, что стану я дѣлать?-- проговорила она про себя, прижимая руку къ глазамъ.
   Затѣмъ она повернулась и быстро пошла по направленію къ дому. Элиноръ не должна ничего знать, не должна его видѣть. Молодой дѣвушкой овладѣлъ паническій ужасъ при мысли, какое ужасное дѣйствіе можетъ оказать на мистрисъ Бургоинъ какое-нибудь неожиданное потрясете.
   Спустившись до половины холма, она невольно остановилась, съ тоской сжимая руки. Мысль, что Мэнистей здѣсь, въ какой-нибудь полумили отъ нея, что онъ такъ близко -- эта мысль налетѣла на нее, какъ вихрь на молодое деревцо.
   -- Ахъ, нѣтъ! я не должна, не должна радоваться!-- воскликнула она, подавляя рыданія и ощущая въ душѣ ненависть, даже презрѣніе къ себѣ. Она поспѣшно пошла дальше.
   Съ каждымъ шагомъ ея досада противъ отца Бенеке все разгоралась. Въ лучшемъ случаѣ можно было еще допустить, что онъ выказалъ небрежность, невниманіе. Но человѣкъ, дѣйствительно деликатный, не только сохранилъ бы тайну, но сталъ бы даже ихъ оберегать. Что онъ буквально исполнилъ свое обѣщаніе -- это доказывалось тѣмъ обстоятельствомъ, что мистеръ Мэнистей еще не проникъ въ монастырь. Что могло означать его долгое пребываніе въ Италіи, какъ не усиленные поиски, погоню за ними? Ея лицо вспыхнуло виноватымъ румянцемъ передъ этой увѣренностью. Но если такъ,-- то что же другое, какъ не невѣдѣніе могло бы удержать его необузданную волю. Очевидно, онъ не зналъ, что онѣ находятся здѣсь.
   Итакъ, есть еще время -- какое счастье! Быть можетъ, отецъ Бенеке самъ застигнутъ врасплохъ и теперь находится въ затрудненіи, что ему дѣлать съ мистеромъ Мэнистеемъ. Не написать ли ей патеру? или достаточно держа гь Элиноръ въ комнатамъ и быть все время на сторожѣ?
   При мысли объ Элиноръ молодая дѣвушка дала волю своему негодованію и возмущенію. Они отвлекли ее отъ личныхъ чувствъ и придали силы. Каково это? послѣ безграничной преданности, за такую неизмѣримую услугу и быть такъ скудно, такъ плохо вознагражденной: неужели здоровье и спокойствіе мистрисъ Бургоинъ снова пострадаетъ отъ руки ея кузена?

-----

   Къ счастью, Элиноръ въ это утро не выказала никакого желанія покидать свою софу. Гроза взволновала ее, вызвала головную боль, и она могла схватить лихорадку, выйдя на воздухъ.
   Послѣ завтрака Льюси уговорила ее остаться въ одной изъ внутреннихъ комнатъ, гдѣ былъ каминъ, откуда не было видно дороги и куда не доносилось никакого шума. Мари развела огонь въ давно заброшенномъ каминѣ. Дрова весело трещали, а на дворѣ снова полилъ дождь, ударяя въ окно.
   Послѣ обѣда Льюси безпрестанно принималась то за книгу, то за шитье, все время прислушиваясь съ тайной тревогой, и малѣйшій звукъ въ корридорѣ, малѣйшее движеніе на лѣстницѣ поднимали въ ней цѣлую бурю.-- Что такое съ вами?-- спрашивала Элиноръ, ласково трепля Льюси по щекѣ и цѣлуя ее.-- Вполнѣ естественно, что меня, бѣдную калѣку, можетъ разстроить, взволновать гроза, но васъ?.. Впрочемъ, какъ бы то ни было, гроза возвратила вамъ румянецъ. У васъ сегодня превосходный видъ.
   И она, слегка закусивъ губу, заглядывала въ лицо дѣвушки, съ тѣмъ безмолвнымъ жалобнымъ выраженіемъ, которое Льюси была не въ силахъ переносить.
   -- Проясняется, наконецъ!-- сказала Элиноръ, когда онѣ вышли изъ-за стола и остановились у открытаго окна.-- Но для меня теперь уже поздно выходить: слишкомъ сыро.
   Часъ спустя, гроза, дѣйствительно, ушла далеко, очистилось небо и надъ лѣсомъ загорѣлись ясныя, холодныя звѣзды.
   -- Теперь я понимаю сказки тети Пати у камелька въ Сорренто въ августѣ мѣсяцѣ,-- сказала Элиноръ, присаживаясь къ камину.-- Эта пламенная Италія можетъ, если захочетъ, заключить васъ въ самыя холодныя объятія. Бѣдные крестьяне!.. Ярче ли горятъ сегодня ихъ очаги? Дождь былъ жестокій, но, къ счастью, безъ града. Внизу жатва, говорятъ, уже окончена, а здѣсь начнется только на будущей недѣлѣ. Гроза была сильная. Въ прошломъ году въ сентябрѣ градомъ побило всѣ винограникй, доходовъ было на половину меньше, и народъ нуждался въ теченіе всей зимы. Теперь они будутъ увѣрены, что все обошлось благополучно, благодаря ихъ молебнамъ и хоругвямъ,-- помните, третьяго дня? Если и сборъ винограда будетъ хорошъ, то они, пожалуй, сошьютъ Мадоннѣ новое одѣяніе. Какъ все это просто! И какъ легко ихъ удовлетворить.-- Она наклонилась къ пылавшимъ углямъ со своей задумчивой улыбкой; теплота доставляла ей физическое удовольствіе, и она болтала охотнѣе и чувствовала себя лучше, чѣмъ всѣ послѣдніе дни. Льюси глядѣла на нее, и сердце ея ускоренно билось. Какою хрупкой и въ то же время какою прелестной казалась ей Элиноръ въ этомъ полусвѣтѣ!
   Но вдругъ Элиноръ обернулась къ дѣвушкѣ и протянула къ ней руки. Льюси поспѣшно опустилась подлѣ нея на колѣни, боясь взглядомъ или словомъ, выдать свою тайну. Элиноръ привлекла дѣвушку къ себѣ и нѣжно прижалась щекой къ ея темной головкѣ.
   -- Очень вамъ недостаетъ вашей мамы?-- сказала она съ нѣжностью, цѣлуя ее въ волосы.-- Я знаю, что недостаетъ, я часто это замѣчаю.
   Глаза Льюси наполнились слезами; ничего не отвѣтивъ, она сжала руку Элиноръ. Онѣ прижались другъ къ другу и сидѣли молча, каждая думая свою думу, невѣдомую для другой. Но лицо Элиноръ прояснилось: хоть нѣкоторое время отдыхала она и тѣломъ, и душой. Въ объятіяхъ Льюси ей казалось, что впервые со времени давно минувшихъ дней на виллѣ, она чувствуетъ себя не только любящей, но и любимой.

-----

   Элиноръ рано легла спать. Льюси, накинувъ теплую шаль, стала ходить взадъ и впередъ по террасѣ, но ее потянула, внизъ маленькая деревянная лѣсенка, которая вела къ монастырскому саду, гдѣ въ былое время монахи этого суроваго ордена прогуливались, когда чувствовали себя больными, или же отдыхали на солнышкѣ, когда старческіе годы мѣшали имъ принимать участіе въ полевыхъ трудахъ своихъ собратьевъ.
   Теперь садъ былъ въ запустѣніи и только по самой серединѣ его росла цѣлая чаща олеандровъ и миртъ. Высокая ограда была еще цѣла, а равно и деревянная калитка, которая была въ ней продѣлана на сторонѣ, обращенной къ лѣсу. Къ саду примыкала открытая лужайка, которая спускалась къ входу въ развалины и съ одной стороны окаймлялась дорогой. Льюси блуждала взадъ и впередъ по этой лужайкѣ, полная самыхъ бурныхъ ощущеній. Въ разстояніи какой-нибудь полумили сидѣлъ теперь съ отцомъ Бенеке Мэнистейи, быть можетъ, уже сорвалъ ихъ несчастную тайну съ неосторожныхъ устъ патера. Съ какой орлиной быстротой устремится онъ по первому указанію! Какимъ торжествомъ загорятся его темные глаза! Какое непреодолимое давленіе онъ произведетъ на волю ихъ обѣихъ!..
   Но, чу! Она затаила дыханіе.
   Голоса! Двое людей спускались внизъ по дорогѣ. Она плотнѣе прижалась къ стѣнѣ, чтобы нельзя было замѣтить ея бѣлаго платья. Всѣ чувства ея были напряжены.
   Вотъ черкнули спичкой, легкій запахъ фосфора пронесся въ воздухѣ и послышалось восклицаніе:
   -- Отецъ мой, подождите минуту! Дайте зажечь. Эти спички совершенно отсырѣли. Да къ тому же мнѣ хочется еще разъ взглянуть на этотъ старинный уголокъ.
   Шаги раздавались уже не на дорогѣ, а гораздо ближе, возлѣ садовой стѣны. Она еще крѣпче прижалась къ стѣнѣ; дрожь овладѣла всѣми ея членами. Одна только дверь отдѣляла ее отъ "нихъ". Она не смѣла пошевелиться; но удерживала ее не одна только боязнь быть открытой: безумная, безотчетная радость горячимъ полымемъ охватила все ея существо.
   -- Вотъ еще одно преступленіе со стороны вашей Италіи,-- сказалъ Мэнистей.-- Что такое сдѣлали эти бѣдняки, что ихъ выпроводили отсюда? Вы слышали, что говорилъ жандармъ?-- Они обрабатывали половину этого плоскогорья, а теперь взгляните. У меня такое чувство, какъ будто я вижу на землѣ гнѣздо дроздовъ, разоренное какимъ-нибудь мальчишкой, и у меня является страшное желаніе расправиться съ этимъ негодяемъ.
   -- Мальчишка, быть можетъ, скажетъ въ свое оправданіе,-- отвѣтилъ Бенеке,-- что дроздовъ слишкомъ много, а плодовъ и такъ не хватаетъ. Но что скажемъ мы въ свое оправданіе, оставаясь долго въ такой сырости?-- Голосъ звучалъ совсѣмъ тихо, но Льюси различила замѣшательство въ его тонѣ.
   -- Одну минуту. Вы помните, я былъ уже здѣсь раньше, въ ноябрѣ. Лѣтняя ночь производитъ совершенно иное впечатлѣніе. Какой чистый, дивный воздухъ!-- Льюси было слышно, какъ говорившій вздохнулъ полною грудью.-- Мнѣ смутно припоминается, что я приходилъ сюда читать, и проводникъ разсказывалъ мнѣ, что на лѣто они отдаютъ комнаты пріѣзжимъ...А! вонъ, я вижу огоньки въ верхнихъ окнахъ.
   -- Да, здѣсь есть жилыя комнаты. Мои находились въ томъ дальнемъ флигелѣ и едва предохраняли отъ дождя,-- торопливо проговорилъ патеръ тѣмъ же пониженнымъ голосомъ.
   -- Вотъ уголокъ, гдѣ можно хорошо отдохнуть или спрятаться отъ людей,-- сказалъ Мэнистей съ особымъ удареніемъ на послѣднихъ словахъ.-- Завтра утромъ я попрошу привратницу показать мнѣ все зданіе. А послѣ завтра, часовъ въ двѣнадцать, отправлюсь въ дальнѣйшій путь.
   -- Такъ скоро! Вы очень обидите этимъ мою старую Франческу. Она почти примирилась со мной, благодаря тому, что вы похвалили ея яичницу.
   -- А! Фраческа -- настоящій артистъ. Но, какъ я вамъ уже говорилъ, теперь я странникъ и пилигримъ. Мы съ вами отлично поболтали, пожали другъ другу руки, повеселили одинъ другого, "скоротали денекъ" и... дальше!
   Голосъ Мэнистея былъ полонъ выраженія. Льюси услышала печальный вздохъ, который послѣдовалъ за этими словами.
   Они ушли. Легкій вѣтерокъ приносилъ ей струйки табачнаго дыма, звуки ихъ голосовъ и затѣмъ все смолкло.
   Невольнымъ, отчаяннымъ движеніемъ она схватилась руками за дверь.
   -- Ушли! ушли!-- прошептала она. Руки безсильно опустились и она стояла неподвижно съ поникшей головой, пока волненіе постепенно не затихло въ ея крови.
  

XXI.

   -- Мазо, посмотри-ка сюда,-- сказала Льюси, обращаясь къ маленькому мальчику, который вмѣстѣ съ своимъ братомъ гналъ по дорогѣ козъ.
   Она достала изъ корзинки, которую держала въ рукахъ, нѣсколько сладкихъ пирожковъ, плитку шоколада и цѣлую горсть сольди.
   -- Ты знаешь хижину у рѣки, гдѣ живетъ тетка Бригита?
   -- Знаю!-- Мальчикъ посмотрѣли на нее изъ-подлобья своими острыми глазенками.
   -- Такъ вотъ, отнеси это письмо къ ней. Если подождешь тамъ немного, то тебѣ въ обмѣнъ дадутъ другое письмо, и если принесешь его мнѣ, то получишь все это.
   И она разложила передъ нимъ лакомства. Мальчикъ нахмурилъ физіономію. Домикъ у рѣки не пользовался популярностью, благодаря его квартиранту. Но искушеніе имѣло сатанинскую силу: мальчуганы взяли письмо и со всѣхъ ногъ побѣжали подъ гору, гоня передъ собою своихъ козъ.
   Льюси тоже спустилась немного внизъ, обогнувъ два-три зигзага дороги. Слѣва возвышался небольшой скалистый пригорокъ. Въ просвѣтѣ между деревьями открывался видъ на лучезарно-голубую цѣпь Аміаты подъ восхитительнымъ небомъ, и только мѣстами обрывки облаковъ окутывали еще самыя высокія вершины. Льюси присѣла на одинъ изъ поросшихъ мохомъ камней, повернувшись лицомъ къ дорогѣ, которая взбѣгала изъ подъ горы. Нѣсколько кустовъ высокаго вереска и разбросанныхъ кругомъ арбутусовъ образовали передъ нею родъ легкой ограды. Сама она прекрасно видѣла все; ее же нельзя было замѣтить, если не подойти совсѣмъ близко. Въ ожиданіи мальчиковъ она сидѣла въ нѣсколько напряженной позѣ, скрестивъ руки на колѣняхъ.
   Въ головѣ ея проносились фразы изъ ея собственнаго письма. Оно было коротко и просто:
   "Добрѣйшій отецъ Бенеке, я имѣю основаніе предполагать, что мистеръ Мэнистей здѣсь, и что онъ остановился у васъ. Миссисъ Бургоинъ пока ничего не знаетъ, но я очень боюсь, какъ бы ей не сказали объ этомъ. Она желаетъ, какъ вы сами знаете, быть здѣсь совершенно одной, и если бы хотѣла видѣть своихъ родственниковъ, то, разумѣется, написала бы имъ сама. Она слишкомъ больна, чтобы ее чѣмъ-нибудь пугать или тревожить. Не можете-ли вы оказать намъ великое одолженіе: убѣдить мистера Мэнистея уѣхать потихоньку, не извѣщая мистрисъ Бургоинъ о томъ, что онъ былъ здѣсь. Пожалуйста, попросите его передать миссъ Мэнистей, что мы долго здѣсь не останемся, что у насъ очень хорошій докторъ, и что, благодаря тому, что Torre Amiata расположена на холмахъ, жара здѣсь бываетъ рѣдко удручающей".
   Время шло, мысли ея снова вырывались на волю, и она чувствовала, что начинаетъ поддаваться волненію. Она рѣшительно взяла книгу, лежавшую въ ея корзинкѣ, и начала читать.
   Но вотъ съ дороги послышался топотъ козъ и возгласы мальчиковъ.
   Они стремительно подбѣжали къ ней и подали письмо. Льюси вручила имъ обѣщанную награду и вскрыла конвертъ.
   "Милостивая государя,-- писалъ отецъ Бенеке.-- Дѣйствительно, мистеръ Мэнистей здѣсь. Я тоже очень опасаюсь, какъ бы миссисъ Бургоинъ не была этимъ встревожена. Но, къ сожалѣнію, я не довѣряю собственной дипломатіи, хотя и не сообщилъ ему о вашемъ пребываніи здѣсь, согласно обѣщанію, данному мною мистрисъ Бургоинъ. Не повидаетесь-ли вы сами съ мистеромъ Мэнистеемъ, не переговорите-ли съ нимъ? Онъ хотѣлъ отправиться сегодня утромъ осматривать старый монастырь. Я не могу задержать его, не выдавъ ему того, что обязанъ скрывать. Въ настоящую минуту онъ сидитъ и куритъ въ саду. Но часа черезъ два долженъ прибыть экипажъ, заказанный имъ въ Сельвапенденте. Если онъ рѣшитъ идти на гору, вамъ легко будетъ его перехватить. Если же вы его не встрѣтите, это будетъ значить, что онъ уѣхалъ въ Орвіето".
   Съ краской въ лицѣ и слегка нахмуривъ брови, прочла Льюси это письмо. Ее поразило, что оно не было просто: патеръ, повидимому, знаетъ многое, больше замѣшанъ въ дѣло, нежели признается въ этомъ.
   Она угадывала, что между нимъ и мистрисъ Бургоинъ произошелъ серьезный разговоръ, и что Элиноръ все еще была во власти мрачнаго чувства обиды и раздраженія, которое въ Маринатѣ сломило ея врожденную сдержанность и самообладаніе.
   Щеки ея пылали. Она не отличалась уваженіемъ къ пасторскому сану, который производилъ такое впечатлѣніе на Элиноръ. Одной мысли о томъ, что старый патеръ желаетъ распоряясаться ея судьбой, было уже достаточно, чтобы вся ея душа вспыхнула негодованіемъ.
   Но опасность была неизбѣжна. Льюси ясно видѣла, что ей слѣдуетъ дѣлать, и приготовилась къ этому просто, безъ малѣйшихъ колебаній.
   Маленькіе пастухи удалились, уплетая пирожное и оглядываясь по временамъ на нее съ дѣтскимъ любопытствомъ. Хорошенькая лэди въ голубомъ платьѣ продолжала сидѣть на томъ же мѣстѣ, гдѣ они ее оставили, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дороги, подъ тѣнью густого дуба.
   Между тѣмъ, отецъ Бенеке, покинувшій Мэнистея на нѣсколько минутъ, чтобы написать Льюси письмо, нашелъ своего гостя на берегу Паліи, которая послѣ вчерашняго дождя стремительно катила свои бурыя волны. Вокругъ нихъ и надъ ними, по обѣимъ сторонамъ рѣки и дальше по склонамъ горъ, разстилались дубовые лѣса, потомки тѣхъ обширныхъ лѣсовъ, гдѣ нѣкогда укрывались первые враги Рима.
   -- Если бы не эта жара, можно было бы подумать, что находишься въ Валлисѣ,-- сказалъ Мэнистей, оглядываясь кругомъ и закуривая новую сигару.
   Отецъ Бенеке ничего не отвѣчалъ. Онъ присѣлъ на камень около самой воды и, казалось, погрузился въ размышленія. Его изящная сѣдая голова была обнаяшна; въ позѣ было какое-то смиреніе и вмѣстѣ достоинство.
   -- Удивительная страна!-- продолжилъ Мэнистей.-- Я думалъ, что знаю ее достаточно хорошо. Но послѣдніе полтора мѣсяца дали мнѣ о ней совершенно новое представленіе. Лѣса, правда, отчасти вырублены; но -- Боже мой! какіе это еще лѣса! И что это за чудная горная область, наполовину только извѣстная кое-кому изъ крестьянъ да пастухамъ! Что за рѣки! какое плодородіе! какой климатъ! А индустрія и народъ? Заставьте-ка англійскаго фермера сдѣлать то, что итальянскій крестьянинъ дѣлаетъ безропотно изъ года въ годъ! Взгляните на все побережье къ югу отъ Неаполя: вѣдь нѣтъ почти ни одного ярда, который не былъ бы обработанъ человѣческими руками. Посмотрите на эти горные города и подумайте, сколько человѣческаго труда ушло на ихъ созиданіе и поддержку съ тѣхъ поръ, какъ стоитъ міръ!..
   И Мэнистей показалъ вдоль рѣки на три-четыре виднѣвшихся въ отдаленіи городка, которые пріютились на вершинѣ и казались блѣдными украшеніями на пурпурномъ фонѣ скалъ и лѣсовъ.
   -- Такими видѣлъ ихъ Виргилій. Такими увидятъ ихъ и наши потомки, увидятъ пріютами самой трудолюбивой расы въ мірѣ, о которой мы толкуемъ, ничего не понимая.
   Патеръ взглянулъ на него съ озабоченной, слегка лукавой улыбкой.
   -- Я слушаю васъ съ нѣкоторымъ изумленіемъ,-- сказалъ онъ.-- Мнѣ помнятся проявленія иныхъ чувствъ съ вашей стороны.
   Мэнистей слегка покраснѣлъ и покачалъ своей темной головой, какъ бы протестуя.
   -- Я никогда не говорилъ дурно собственно объ Италіи и итальянцахъ. Я осуждалъ только тѣхъ, которые ихъ губятъ, и правительство, которое ихъ эксплуатируетъ. Я доказывалъ, что Пьемонтъ и Сѣверъ обнаружили слишкомъ большую алчность: они черезчуръ быстро набросились на Югъ и затѣяли этотъ несчастный раздоръ съ церковью, не предвидя, чѣмъ онъ грозитъ имъ. И, вотъ теперь не смотря на подкупы, они очутились безъ людей и безъ денегъ, необходимыхъ для того, чтобы привести въ дѣйствіе свои великія новыя идеи. Церковь же по-прежнему непоколебима и стала еще сильнѣе, чѣмъ когда либо; только теперь она врагъ, съ которымъ уже невозможно сговориться. Это и поразило меня, какъ хорошій наглядный урокъ, и мнѣ захотѣлось прокричать всѣмъ народамъ, управляемымъ свѣтской властью, включая сюда и англичанъ: придите сюда и посмотрите, что дѣлаетъ ваша политика, когда ее доводятъ до крайнихъ предѣловъ! Вотъ что значитъ отдѣлять церковь отъ государства, вырывать пропасть между религіозной и свѣтской жизнью! Вотъ страна, гдѣ никто не можетъ быть одновременно патріотомъ и добрымъ христіаниномъ, гдѣ католики не подаютъ голоса въ парламентѣ, а государственныя школы не обучаютъ закону Божьему, гдѣ нація раздѣлена на два обширныхъ лагеря, ненавидящихъ другъ друга и побивающихъ одинъ другого всякимъ оружіемъ, какое только даетъ имъ жизнь. Всмотритесь хорошенько! Что обѣщаетъ это въ будущемъ? Неужели вы и Англію поставите въ такое же положеніе?.. Признайтесь, отецъ мой, вѣдь вы всегда соглашались, что предметъ моей книги заслуживаетъ вниманія?
   Патеръ улыбнулся съ нѣкоторой грустью.
   -- Превосходный предметъ. Только мнѣ всегда казалось, что вы въ тутъ совершенно не отвѣтственны.
   Мэнистей кивнулъ головой и засмѣялся.
   -- Что мое дѣло сторона? Пожалуй, это вѣрно. Но, какъ романтикъ и артистъ, я держу сторону церкви. Новое государство и люди, которые руководятъ имъ, казались мнѣ какимъ-то безобразнымъ, на-скоро сколоченнымъ зданіемъ, въ сравненіи съ папствомъ и со всѣмъ, что къ нему стремилось. Но потомъ...
   Онъ откинулся на своемъ стулѣ и сталъ обрывать и ощипывать листья съ ближайшихъ кустовъ по свойственной ему привычкѣ къ разрушенію.
   -- А потомъ дѣйствительные факты начали, по обыкновенію, развертывать передо мною другую сторону вопроса. Прежде всего, когда поживешь въ Италіи подольше, то начинаешь прозрѣвать давность раздора между церковью и государствомъ. Это тотъ же раздоръ Гвельфовъ и Гибелиновъ, только подъ новымъ названіемъ. А потомъ начинаешь видѣть и другую Италію позади той, которую знаешь и которую знаетъ исторія. Слышатся голоса изъ нѣдръ земли, какъ сказалъ бы Гете, гдѣ покоятся созидающія и генеративныя силы страны. Странствуя по здѣшнимъ мѣстамъ, особенно въ теченіе послѣднихъ полутора мѣсяцевъ, я болталъ съ разными людьми объ ихъ бѣдности, о налогахъ, объ испорченности и некомпетентности ихъ вождей, о безуміи раздора съ церковью,-- и тутъ я почувствовалъ, что все это идетъ еще съ глубокой древности и до сихъ поръ надо всѣмъ господствуетъ и всѣмъ управляетъ. Въ Италіи живы силы земли и расы, которыя только теперь получили свободу, и по мѣрѣ того, какъ будутъ смѣняться поколѣнія, они обновятъ и церковь, и государство. Порою мнѣ кажется, что Италія самая молодая страна въ Европѣ, что ея будущее такъ же свѣжо и полно надеждъ, какъ будущее Америки. А въ другое время она представляется мнѣ обширнымъ кладбищемъ -- до того она переполнена прахомъ и костями людей! Папа и Криспи -- двѣ волны на океанѣ жизни, которая ихъ породила и обоихъ направитъ къ своей цѣли, а не къ той, къ которой они сами стремятся.
   Мэнистей улыбнулся собственному краснорѣчію и сноба взялся за свою сигару. Патеръ все время слушалъ его съ тѣмъ же грустнымъ и нѣсколько смущеннымъ выраженіемъ въ лицѣ.
   -- Эта перемѣна должна имѣть свою причину,-- проговорилъ онъ медленно, когда Мэнистей замолчалъ,-- не правда-ли? Мнѣ помнятся разговоры совсѣмъ иного рода,-- разговоры полные мрачнаго предвидѣнія.
   -- Боже милосердый! да я могу дать вамъ цѣлую массу книгъ, говорящихъ тоже самое, если вы этимъ интересуетесь,-- сказалъ Мэнистей.-- Что я пріѣхалъ сюда съ предвзятой мыслью, я, конечно, не отрицаю. Католицизмъ имѣлъ для меня большую привлекательность, не утратилъ ее и теперь, пока съ меня не требуютъ, чтобы я подставилъ собственную шею подъ его ярмо! Но самый Римъ вызываетъ разочарованіе. Да и кромѣ Рима... Въ продолженіе этихъ послѣднихъ двухъ мѣсяцевъ я бесѣдовалъ съ каждымъ патеромъ, какого только встрѣчалъ въ тѣхъ отдаленныхъ мѣстахъ, гдѣ приходилось идти. Молодежь, выходящая теперь цѣлыми стаями изъ семинарій, представляетъ собою явленіе, надъ которымъ нельзя не задуматься! Эдакіе черные дьяволята!-- простите, отецъ; это вырвалось у меня невольно. Говоря откровенно, они составляютъ просто политическую милицію. Ихъ ненависть къ Италіи -- это ядъ, вошедшій въ ихъ кровь, а сами они созданы для духовной тиранніи, которую никто не въ состояніи терпѣть. И когда подумаешь о прежнихъ патерахъ, о Росмини, Джіоберти... и обо всѣхъ, сложившихъ головы на миланскихъ баррикадахъ въ сорокъ восьмомъ году...
   Его собесѣдникъ тихо кивнулъ головой въ знакъ согласія.
   Мэнистей продолжалъ курить, погрузившись въ раздумье, и, наконецъ, проговорилъ, какъ бы найдя мысль, которую искалъ:
   -- Выходитъ такъ: Италія -- страна католическая, потому что не имѣетъ достаточно вѣры, чтобы создать ересь, и антиклерикальная потому, что ея назначеніе -- быть націей.
   Патеръ улыбнулся съ нѣкоторой грустью и, вынувъ часы, повернулъ голову, какъ бы прислушиваясь къ чьимъ-то шагамъ. Однако, въ его глазахъ, наблюдавшихъ за Мэнистеемъ, не было унынія; наоборотъ, кроткое и умное лицо его рѣдко носило на себѣ болѣе спокойное выраженіе.
   -- Да, это великая игра,-- снова сказалъ Мэнистей,-- и конца ея предвидѣть нельзя. Скажите, какъ отнеслись къ вамъ здѣшніе патеры?
   Бенеке вздрогнулъ и слегка отшатнулся.
   -- Я не могу пожаловаться,-- сказалъ онъ кротко.-- Они, кажется, вполнѣ хорошіе люди.
   Мэнистей продолжалъ курить молча.
   Затѣмъ, какъ бы подводя итогъ собственнымъ мыслямъ, проговорилъ:
   -- Нѣтъ, впереди масса опасностей. Война поколебала "Sabaudisti" въ данный моментъ. Соціализмъ -- вещь серьезная. Сицилія также. Экономическія затрудненія -- вещь не менѣе серьезная. Савойскій домъ, быть можетъ, черезчуръ легкій челнъ для того, чтобы переплыть всѣ потоки, которые могутъ нахлынуть. Но Италія -- въ безопасности. Нельзя передѣлать того, что уже сдѣлано, какъ нельзя ребенка снова вложить въ утробу матери. Рожденіе совершилось. Организма, еще слабъ, но онъ живетъ. И таящіяся въ немъ силы гораздо могущественнѣе, чѣмъ это думаетъ Ватиканъ.
   -- Великое отреченіе,-- замѣтилъ отецъ Бенеке.
   Мэнистей сдвинулъ брови и минуту молчалъ. Потомъ внезапно бросилъ свою сигару.
   -- Вы подозрѣваете въ этомъ отреченіи какую-нибудь другую причину?-- спросилъ онъ уже другимъ тономъ.
   Патеръ, улыбаясь, смотрѣлъ ему прямо въ глаза, ничего не отвѣчая.
   -- Что же,-- произнесъ Мэнистей спокойно,-- я не стану лицемѣрить. Я уже говорилъ вамъ, отецъ мой, что бродилъ по Италіи не для здоровья, не изъ благочестія и не для археологическихъ изслѣдованій. Ну, а какъ вы полагаете -- для чего?
   -- Разумѣется, у васъ была какая-нибудь цѣль.
   -- И знаете, я бы уже давно побывалъ въ Torre Amiata если бы не вы.
   -- Если бы не я? Вы говорите загадками.
   -- Очень просто. Въ вашихъ письмахъ могло бы проскользнуть извѣстіе нужное для меня, а между тѣмъ тамъ ничего не говорилось. Но если бы что-нибудь было, вы сообщили бы мнѣ, безъ сомнѣнія. Поэтому я вычеркнулъ Torre Amiata изъ своего списка и рѣшилъ, что ѣхать сюда нѣтъ надобности.
   Патеръ хранилъ молчаніе.
   Мэнистей поднялъ голову. Глаза его горѣли, губы слегка дрожали, какъ бы съ трудомъ сдерживая просившіяся съ нихъ слова.
   -- Отецъ мой, помните ту молодую дѣвушку, тамъ... на виллѣ?
   Патеръ сдѣлалъ утвердительный знакъ.
   -- Такъ вотъ, изъ за нея я исколесилъ всю Италію. И голосъ этой дѣвушки не переставалъ раздаваться въ моихъ ушахъ; глазамъ представлялись странныя видѣнія. Я ищу ее цѣлыя недѣли. Она спряталась отъ меня, но я ее найду, теперь или потомъ, не здѣсь, такъ въ другомъ мѣстѣ.
   -- И тогда?
   -- Тогда?.. ну, я узнаю, по крайней мѣрѣ, что значитъ жизнь, полная приключеній.
   -- И вы надѣетесь на успѣхъ?
   -- Надѣюсь ли?-- спросилъ Мэнистей страстно.-- Я живу болѣе, чѣмъ надеждой!
   Патеръ приподнялъ брови.
   -- Вы такъ увѣрены?
   -- Я долженъ быть увѣренъ,-- сказалъ Мэнистей, понизивъ голосъ,-- иначе мои мученія будутъ безграничны. Я предпочитаю увѣренность.
   Его лицо омрачилось и, за грустнымъ и разстроеннымъ видомъ своего собесѣдника, Бенеке впервые увидѣлъ человѣка, доселѣ ему неизвѣстнаго,-- человѣка, говорившаго съ благородствомъ и со сдержанной простотой истинной страсти.
   Благородство? А голосъ и выраженіе Элиноръ Бургоинъ?.. Въ старческомъ сердцѣ священника невольно шевельнулась непріязнь къ гостю и недовѣріе къ собственному плану.
   -- Какъ же объясняете вы исчезновеніе молодой лэди?-- спросилъ онъ послѣ небольшого молчанія.
   Мэнистей засмѣялся, но въ смѣхѣ слышалась горькая нотка.
   -- Отецъ мой, я заставлю ее самою объяснить мнѣ это.
   -- Она одна?
   -- Нѣтъ, съ ней моя кузина, мистрисъ Бургоинъ.
   Бенеке невольно любовался его мощной фигурой.
   -- Я имѣю свѣдѣнія изъ Рима,-- проговорилъ патеръ,-- свѣдѣнія очень печальныя о здоровьи мистрисъ Бургоинъ.
   На лицѣ Мэнистея блеснуло какое-то странное, неопредѣленное выраженіе.
   -- Она всегда была хрупкая,-- сказалъ онъ отрывисто, даже съ непріязнью.
   -- Что заставляетъ васъ искать ихъ именно въ Италіи?
   -- Разныя причины. Онѣ думаютъ, что въ это время года лучше, чѣмъ гдѣ бы то ни было, могутъ укрыться отъ своихъ англійскихъ друзей въ Италіи. Кромѣ того, у меня есть кое-какія другія указанія.
   Послѣдовало небольшое молчаніе, послѣ котораго Мэнистей быстро вскочилъ на ноги.
   -- Часа полтора остается до пріѣзда экипажа?
   -- Пожалуй, менѣе,-- отвѣтилъ патеръ неохотно, вынимая свои часы.-- Вамъ надо положить часа три, чтобы доѣхать до Орвіето...
   -- Времени достаточно. Я пойду посмотрю еще разъ на фрески и поболтаю съ той женщиной. Вы, пожалуйста, не безпокойтесь. Я возвращусь черезъ полчаса.
   -- Я пока напишу одно письмо,-- сказалъ патеръ. И, остановившись на порогѣ своей маленькой хатки, онъ нѣкоторое время слѣдилъ за удалявшимся Мэнистеемъ.
   Мэнистей бодро взбирался на холмъ, что-то напѣвая про себя. Мощь, изящество и оживленіе, сквозившія во всей его манерѣ, невольно приковывали къ себѣ глаза стараго патера.
   -- Какъ-то они встрѣтятся?-- проговорилъ онъ про себя.
  

XXII.

   Элиноръ вставала теперь, по обыкновенію, очень поздно. Льюси оставила ее въ постели.
   Было 9 часовъ утра. Но окна съ южной стороны были еще плотно притворены и задвинуты ставнями; дверь же, ведущая на террасу, стояла отворенной, такъ какъ солнце не проникало туда ранѣе полудня. Свѣжій вѣтерокъ, который, казалось, оставила по себѣ гроза, слегка подувалъ въ эту раскрытую дверь. Въ рамѣ желтыхъ арокъ террасы виднѣлись два кипариса, рѣзко выдѣлявшіеся своими черными контурами на сверкающей лазури неба, а передъ ними поднимался изъ своей глиняной вазы вѣтвистый стебель олеандра, осыпанный букетами розовыхъ цвѣтовъ. Издали доносились пѣсни рабочихъ, а на террасѣ, изъ-подъ растворенной двери, порою выглядывала зеленая головка юркой ящерицы.
   Элиноръ хотя проснулась, но все еще оставалась въ какомъ-то забытьи. У нея сохранилось смутное сознаніе чего-то происходившаго во снѣ, какія-то странныя волненія и ощущенія. Сердце билось быстро, и когда она поднялась на постели и увидала собственное отраженіе въ надтреснутомъ зеркалѣ туалетнаго стола, то, пораженная, невольно поднесла руку къ своимъ горѣвшимъ щекамъ.. Онѣ были влажны отъ слезъ.
   -- Какъ, неужели я плакала!-- проговорила она съ изумленіемъ.-- Что мнѣ снилось? и почему я испытываю такое странное чувство? Что со мной?
   Минуты двѣ спустя она позвонила, и вошла горничная.
   -- Мари, мнѣ сегодня такъ хорошо, я чувствую себя такой сильной! Принесите все, что нужно, мнѣ хотѣлось-бы встать.
   Дѣвушка, опасаясь выговора отъ Льюси, попробовала было возразить, но госпожа настояла на своемъ.
   -- Причешите меня, какъ вы обыкновенно меня причесываете,-- сказала Элиноръ, когда сидѣла уже въ своемъ бѣломъ капотѣ передъ убогимъ зеркаломъ туалета.
   Мари была поражена.
   -- Это утомитъ васъ, сударыня.
   -- Нѣтъ, нѣтъ. Только поскорѣе.
   Съ самаго пріѣзда въ Torre Amiata Элиноръ оставила свои разнообразныя, изысканныя прически, въ которыхъ имѣла обыкновеніе появляться на виллѣ. Теперь она допускала только самый простой и самый быстрый способъ уборки волосъ, чѣмъ Мари была втайнѣ очень недовольна, опасаясь, какъ-бы рука ея не утратила навыка и ловкости.
   Тѣмъ охотнѣе принялась она завивать и переплетать волосы своей госпожи. Элиноръ смотрѣла на себя и улыбалась.
   -- Право, Мари, вы настоящая волшебница. Конечно, ни зеркало, ни Torre Amiata не достойны такого великолѣпія. Но не бѣда, надо всегда высоко держать свое знамя.
   -- Дѣйствительно, сударыня, видъ у васъ сегодня гораздо лучше.
   -- Потому что я выспалась. Но какъ случилось, что я заснула? Впрочемъ, Torre Amiato совсѣмъ уже не такъ плохо, не правдали, Мари?-- И, смѣясь, она слегка потрепала по щекѣ свою молоденькую камеристку.
   Мари слегка нахмурилась.
   -- Пожалуй, сударыня, вы согласились-бы жить тутъ до самой смерти,-- сказала она почти сердито. Но не успѣли эти слова сорваться съ ея губъ, какъ она уже готова была откусить себѣ языкъ за то, что произнесла ихъ. Она была искренно привязана къ своей госпожѣ и хорошо знала, что Элиноръ не принадлежитъ къ мнимо-больнымъ.
   Элиноръ измѣнилась въ лицѣ.
   -- Ахъ, вы глупенькая дѣвочка! Мы скоро уѣдемъ отсюда, успокойтесь... Нѣтъ, нѣтъ, только не это старое платье! Взгляните на прическу и сообразите!
   И черезъ нѣсколько минутъ Элиноръ стояла передъ зеркаломъ въ самомъ изысканномъ, но простомъ, свѣтломъ нарядѣ для прогулки; легкая черная шляпка красиво обрамляла пушистыя кудри ея свѣтлыхъ волосъ.
   -- Какъ все это виситъ на мнѣ,-- сказала она, захватывая своей исхудалой рукой передъ широкаго ей теперь лифа.
   На лицѣ Мари выразилось участіе и сожалѣніе.
   -- Правда, сударыня, слѣдовало бы немного ушить.
   -- Надо подложить ваты. Знаете, Мари, въ одинъ прекрасный день можетъ случиться, что будутъ ходить только мои платья, а сама я превращусь въ ничто.
   Она улыбнулась. Дѣвушка ничего не отвѣтила. Стоя на колѣняхъ передъ госпожей, она застегивала ей ботинки.
   -- Ну, вотъ и готово! Отнесите всѣ эти книги на террасу и поставьте тамъ кресло, я сейчасъ выйду.
   Горничная ушла. Элиноръ присѣла, чтобы отдохнуть отъ усталости, вызванной одѣваніемъ.
   -- Какая я слабая, слабѣе, нежели мѣсяцъ назадъ. А черезъ мѣсяцъ слабость еще усилится, потомъ еще, потомъ наступятъ страданія, быть можетъ невыносимыя, и въ одинъ прекрасный день мнѣ уже совсѣмъ нельзя будетъ подняться: жалкое тѣло откажется служить, какъ разбитая посуда. А потомъ, быть можетъ, наступитъ полное успокоеніе, если только умирать такъ легко, какъ это кажется съ виду. Ни терзаній, ни тоски, ни сожалѣній... Одно дуновеніе -- и погаснетъ свѣтъ,-- или спокойно погрузишься въ какую-то глубину, безъ страданія, безъ боли... Сегодня, почему-то все это меня мало пугаетъ.
   Около нея стоялъ налой со скамеечкой, старый и шаткій, какъ все въ этомъ монастырѣ, а надъ нимъ висѣлъ портретъ ея ребенка. Она опустилась на колѣни, какъ дѣлала каждое утро и вечеръ, по привычкѣ, усвоенной съ дѣтства. Но мысли ея не складывались въ молитву. Въ этой позѣ она отдыхала физически, и душевная слабость, казалось, тоже находила себѣ какую-то невидимую поддержку.
   -- Но что-же это со мной сегодня?-- снова спросила она себя съ изумленіемъ.-- Не признакъ-ли это чего-нибудь, не предзнаменованіе-ли? Всѣ оковы какъ будто спали, какъ-то легче дышать. Почему вчера я чувствовала себя такой несчастной? Мнѣ хотѣлось, чтобы онъ пріѣхалъ и въ то-же время я такъ боялась, такъ боялась этого! А сегодня мнѣ все равно, рѣшительно все равно!..
   Она сѣла и стала смотрѣть на портретъ. Изящная гирлянда изъ мирты и вереска окружала рамку. Ребенокъ, казалось, тянулся и шелъ къ ней своей нетвердой поступью, съ испуганными, но довѣрчивыми глазками.
   -- Дѣточка!-- проговорила она шопотомъ, улыбаясь ему.-- Дѣточка моя!
   Съ глубокимъ вздохомъ она поднялась и слабыми шагами побрела на террасу. Мари ждала ее. Но Элиноръ отказалась лечь на диванъ и сѣла у наружной стѣны, любуясь сквозь арки террасы на разстилавшуюся передъ ней дорогу и горы.
   -- Какъ долго нѣтъ миссъ Фостеръ,-- сказала она, обращаясь къ Мари.-- Теперь слишкомъ жарко, чтобы быть на воздухѣ... Какъ странно! Экипажъ графини и сама графиня въ такой ранній часъ. Бѣгите скорѣе, Мари, и скажите ей, что я буду въ восторгѣ отъ ея посѣщенія. И принесите для нея еще другое кресло, поудобнѣе.
   Графиня поднималась по каменнымъ ступенямъ своей характерной тяжелой поступью.
   -- Можно?-- спросила она, останавливаясь на порогѣ,-- въ такой необычный часъ...
   Элиноръ радушно привѣтствовала ее. Величественная графиня опустилась въ кресло съ невольнымъ жестомъ утомленія.
   -- Чѣмъ это вы занимались?-- спросила Элиноръ,-- ужъ не помогали ли жнецамъ? Я протестую!
   И смѣясь, она положила руку на колѣни графини. Ей всегда казалось, что графиня гораздо больше знаетъ о дѣлахъ и работахъ своихъ крестьянъ, чѣмъ ея великолѣпный управляющій. Она постоянно была съ ними: иногда ссорилась и распекала ихъ, владѣя мѣстнымъ нарѣчіемъ такъ же хорошо, какъ и они сами. Она прекрасно знала и видѣла всѣ ихъ плутни и, какъ хищная птица на добычу, устремлялась на провинившихся. Тѣмъ не менѣе, она заботилась о нихъ и объ ихъ интересахъ болѣе, чѣмъ о чемъ либо другомъ, съ тѣхъ поръ какъ не стало ея сына. Крестьяне терпѣливо сносили ея правленіе и не выказывали активной неблагодарности къ ея благодѣяніямъ. По мнѣнію графини богатый и не могъ требовать большаго отъ бѣднаго, пока въ мірѣ не наступитъ новая эра.
   Шуточное замѣчаніе Элиноръ вызвало въ графинѣ нѣкоторое смущеніе.
   -- Я лѣчила вола,-- отвѣтила она рѣзко, какъ бы оправдываясь.-- Онъ заболѣлъ прошлою ночью, и за мной прислали.
   -- Нѣтъ, право, вы удивительная женщина!-- воскликнула Элиноръ:-- вы готовы заботиться обо всѣхъ: и о больныхъ животныхъ, и о больныхъ людяхъ, вродѣ меня.
   Графиня улыбнулась и слегка отвернула голову.
   -- Это была слабость моего сына. Онъ зналъ всѣхъ животныхъ въ округѣ. Въ полку его называли "нашъ ветеринаръ": онъ всегда лѣчилъ больныхъ и разбитыхъ муловъ. Одно изъ послѣднихъ его порученій ко мнѣ была забота о старой больной лошади. Онъ кое-чему научилъ меня, и мнѣ случается быть иногда полезной... Я пришла, однако, за тѣмъ,-- рѣзко оборвала себя графиня.-- чтобы разсказать вамъ о себѣ самой. Тереза рѣшила меня покинуть.
   -- Ваша дочь?-- воскликнула^Элиноръ съ изумленіемъ.-- Она выходитъ замужъ?
   Графиня отрицательно покачала головой.
   -- Она готовится поступить въ монахини Санъ-Франческо. Ея искусъ начнется съ октября. А теперь она поѣхала погостить въ монастырь на нѣсколько недѣль.
   -- И она рѣшается оставитъ васъ одну?
   Графиня сдѣлала утвердительный знакъ.
   -- И вы одобряете это?
   -- У нея призваніе къ этому,-- отвѣчала графиня со вздохомъ.
   -- Но у нея вѣдь есть мать!-- воскликнула Элиноръ.
   -- Ахъ, дорогая, вы протестантка. У насъ же это въ крови. Когда мы такъ набожны, какъ Тереза, мы смотримъ на монастырь, какъ на преддверіе рая. А такія маловѣрныя, какъ я, хотя и ропщутъ, но покоряются.
   -- Вы останетесь совершенно однѣ въ этой глуши,-- проговорила Элиноръ взволнованнымъ голосомъ.
   Графиня засмѣялась. Она принадлежала къ людямъ, которые неохотно принимаютъ сожалѣніе.
   -- У меня такъ много дѣла,-- отвѣтила она отрывисто. Будь я на десять лѣтъ старше, все было бы прекрасно,-- прибавила она голосомъ, въ которомъ слышалось утомленіе отъ долгой душевной борьбы.
   Элиноръ взяла ея руку и поднесла къ губамъ.
   -- Развѣ вы никогда не пробовали дѣйствовать иначе?-- спросила она -- Развѣ вы никогда не говорили себѣ: я такъ хочу и мое желаніе должно быть исполнено. Я имѣю такое же право на это, какъ и другіе. Развѣ вы никогда не пробовали этого такъ дѣйствовать относительно Терезы?
   Графиня широко раскрыла глаза.
   -- Я не тиранъ,-- сказала она, съ оттѣнкомъ презрѣнія
   Элиноръ вздрогнула.
   -- Въ нашемъ распоряженіи такъ мало времени для жизни и счастья,-- произнесла она тихимъ голосомъ, какъ бы защищая себя.
   -- А мнѣ кажется иначе,-- медленно проговорила графиня:-- я вѣрю въ будущую жизнь.
   -- И считаете, что не хорошо быть эгоистомъ?
   Графиня улыбнулась.
   -- Не столько не хорошо, сколько безполезно, моя дорогая.
   Элиноръ откинулась въ своемъ креслѣ. Графиня смотрѣла на нее, вглядываясь въ ея блѣдность и худобу, оттѣненную еще рѣзче прелестнымъ туалетомъ. Ей вспомнилось письмо ея подруги и "синьоръ Мэнистей", который долженъ былъ жениться на этой "грустной, очаровательной женщинѣ"... и не исполнилъ своего намѣренія.. Было совершенно ясно, что не только болѣзнь, но и глубокое душевное горе разрушало здоровье мисиссъ Бургоинъ. По своимъ лѣтамъ графиня могла бы быть ей матерью: дочь, которую она потеряла ребенкомъ, была бы теперь одного возраста съ Элиноръ.
   -- Дорогая моя, позвольте мнѣ дать вамъ маленькій совѣтъ,-- сказала она, неожиданно беря руку Элиноръ въ обѣ свои руки.-- Уѣзжайте отсюда. Это мѣсто для васъ нездорово и помѣщеніе слишкомъ неудобно. Или позвольте мнѣ перевезти васъ къ себѣ, чтобы я могла за вами ухаживать.
   Элиноръ вспыхнула.
   -- Мнѣ здѣсь очень хорошо,-- проговорила она, слегка задыхаясь.-- Сегодня я чувствую себя гораздо, гораздо лучше.
   Сердце графини дрогнуло. И отъ другихъ больныхъ приходилось слышать такія же увѣренія. Слова Элиноръ прозвучали въ ея ушахъ, какъ погребальная пѣсня. Онѣ поговорили еще немного, и графиня встала. Элиноръ тоже поднялась, не смотря на протестъ гостьи.
   Въ душѣ старой, но сильной женщины, вдругъ вспыхнула глубокая нѣжность къ этому слабому и хрупкому созданію. Вмѣсто того, чтобы, по своему обыкновенію, обмѣняться лишь простымъ рукопожатіемъ, она быстро обвила руками мисиссъ Бургоинъ, прижала ее къ своей широкой груди и поцѣловала.
   Элиноръ прильнула къ ней съ глубокимъ вздохомъ.
   -- Меня никакое бы призваніе не оторвало отъ васъ!-- сказала она съ нѣжностью.
   И онѣ разстались.
   Элиноръ перегнулась черезъ перила и слѣдила за отъѣздомъ графини. Когда маленькія лошадки тронулись, позванивая бубенчиками и помахивая хвостами, на дорогѣ показался приходскій священникъ. Онъ снялъ шляпу передъ графиней и, замѣтивъ мистриссъ Бургоинъ на террасѣ, робко, но улыбаясь, привѣтствовалъ и ее. Его стройная молодая фигура и мечтательный видъ очень гармонировали съ прекраснымъ ландшафтомъ.
   -- Ему не достаетъ только библейскаго посоха. Онъ такъ хорошо подходилъ бы къ этой рясѣ,-- подумала Элиноръ.
   Но тутъ она замѣтила другую фигуру, которая приближалась со стороны лужайки, примыкавшей къ саду. То былъ отецъ Бенеке, очутившійся на дорогѣ какъ разъ передъ приходскимъ священникомъ. Старый патеръ снялъ шляпу. Элиноръ видѣла его трогательный взглядъ и тихое смущенное движеніе. Но священникъ прошелъ мимо, упорно глядя впередъ. Вся прелесть его гибкой молодой фигуры мгновенно исчезла. Она смѣнилась какой-то ледяной непреклонностью. Элиноръ улыбнулась со вздохомъ.
   -- Бѣдный старикъ!.. Онъ, кажется, идетъ сюда?
   Она сѣла на диванъ, прикрыла ноги плэдомъ и стала ждать.
   Мари ввела отца Бенеке.
   -- Войдите, отецъ мой, войдите,-- сказала Элиноръ, дружески протягивая руку.-- И вы тоже не боитесь солнца? Не встрѣтили ли вы мисиссъ Фостеръ? Хоть бы она скорѣе вернулась! Слишкомъ жарко, для прогулки.
   -- Я шелъ. не по дорогѣ, а по скалистой тропинкѣ, и никого не встрѣтилъ.
   -- Пожалуйста, садитесь, отецъ мой. Не бойтесь, у этого стула всѣ ноги цѣлы, онъ привезенъ изъ Орвіето.
   Но патеръ не сразу принялъ приглашеніе. Онъ находился въ какомъ-то колебаніи и молча смотрѣлъ на Элиноръ. Встревоженная его молчаніемъ, она почувствовала, что у нея захватило дыханіе. Рука невольно схватилась за сердце, и въ глазахъ появилось умоляющее выраженіе.
   Но его нерѣшительность уже исчезла, и натеръ присѣлъ около нея.
   -- Сударыня,-- началъ онъ,-- вы выказали столько участія ко мнѣ, что, быть можетъ, позволите показать вамъ письмо, которое я получилъ сегодня. Одинъ изъ главныхъ представителей старо-католической общины приглашаетъ меня пріѣхать посовѣтоваться съ общиной, прежде чѣмъ рѣшать мою дальнѣйшую судьбу. Но тутъ является много препятствій: прежде всего я имъ не симпатизирую; женатое духовенство, которое у нихъ теперь допускается, по моему, духовенство, лишенное своей силы. Но приглашеніе сдѣлано такъ любезно, по-братски, что не ѣхать нельзя.
   Патеръ наклонился впередъ, опустивъ глаза на кирпичный полъ террасы. Элиноръ произнесла нѣсколько словъ участія,-- но чувствовала, что онъ сказалъ ей еще не все.
   -- Я получилъ также письмо отъ сестры. Она не желаетъ больше вести мое хозяйство; ея раздраженіе противъ того, что я сдѣлалъ, такъ велико, что она не въ силахъ его побороть и хочетъ переселиться въ Баварію, гдѣ у насъ есть родные въ деревнѣ. У нея есть небольшая рента, и она не будетъ нуждаться.
   -- А вы же, чѣмъ будете жить?-- поспѣшно спросила Элиноръ.
   -- Мнѣ надо искать себѣ работу. Книга моя, говорятъ, дастъ мнѣ кое-что, это поможетъ мнѣ обдумать мое положеніе. Иначе, разумѣется, я буду нуждаться, такъ какъ лишенъ всего. Впрочемъ, мое образованіе всегда дастъ мнѣ возможность добыть себѣ кусокъ хлѣба, а больше мнѣ ничего не нужно.
   Глаза Элиноръ выражали глубокое участіе.
   -- И вы такъ же стары и одиноки, какъ графиня!-- прошептала она.
   Онъ не слыхалъ этихъ словъ; онъ слѣдовалъ теченію собственныхъ мыслей и вдругъ поднялся съ мѣста. Никогда еще его сѣдовласая голова и открытый, благородный лобъ не производили болѣе величественнаго впечатлѣнія. Но Элиноръ поразила какая-то не рѣшительность, свѣтившаяся въ его глазахъ.
   -- Итакъ, сударыня, нашимъ пріятнымъ бесѣдамъ наступаетъ конецъ. Черезъ нѣсколько дней я долженъ уѣхать. Не буду пытаться выразить вамъ, какъ много обязанъ я вашему вниманію, вашей несравненной добротѣ и снисходительности. Мнѣ кажется, что именно эти бесѣды съ вами и оживили мой духъ, поддержали меня въ мрачныя минуты жизни, пока я не выбрался, наконецъ, на должный путь. Въ дружескомъ общеніи съ вами я почерпнулъ такъ много новыхъ мыслей. Смиренно сознаюсь, что съ этой поры буду совершенно иначе думать о женщинахъ и объ отношеніяхъ, которыя возможны между мужчиной и женщиной. Затѣмъ...
   Онъ остановился. Элиноръ видѣла, какъ задрожали его руки, сложенныя на колѣняхъ.
   Она приподнялась на локтѣ.
   -- Отецъ Бенеке, вы хотите мнѣ что-то сказать!
   Онъ торопливо продолжалъ:
   -- Какъ-то недавно вы позволили мнѣ помѣняться ролью съ вами. До этого вы были мнѣ поддержкой, а тутъ вы сами обратились ко мнѣ за помощью. Ахъ, сударыня, оказалъ ли я вамъ какую-нибудь пользу? Удалось ли мнѣ хоть сколько-нибудь укрѣпить ваше сердце, какъ вы укрѣпили мое?
   Его горячій вдохновенный взоръ успокоилъ ее. Она снова откинулась на подушки, и слеза скатилась съ ея темныхъ рѣсницъ; она смахнула ее рукой.
   -- Не знаю, отецъ мой, право, не знаю. Но сегодня, по какимъ-то таинственнымъ причинамъ, мнѣ кажется, что я снова почти счастлива. Я проснулась съ такимъ чувствомъ, будто съ меня свалились, наконецъ, всѣ горы и скалы, подъ которыми я была погребена, какъ будто окончился тяжелый бредъ, которымъ я была охвачена. Мнѣ кажется, что ничто меня больше не заботитъ, ничто не печалитъ. Иногда, знаете, бываетъ съ людьми, которые сильно больны: на нихъ вдругъ находитъ какое-то оцѣпѣнѣніе. Но я вовсе не оцѣнѣнѣла... Я чувствую рѣшительно все. Быть можетъ, отецъ мой,-- и она обернулась къ нему съ своей прежней граціей,-- быть можетъ, вы молились за меня?
   Она улыбнулась ему какой-то робкой улыбкой, но онъ не замѣтилъ этого. Голова его склонялась все ниже и ниже.
   -- Благодареніе Богу!-- проговорилъ онъ съ жаромъ, полнымъ глубокаго смиренія.-- Теперь, сударыня, быть можетъ, вы найдете въ себѣ силы... простить меня...
   Слова эти были произнесены тихимъ, но твердымъ голосомъ; Элиноръ вскочила на ноги.
   Отецъ Бенеке! что вы сдѣлали? Неужели мистеръ Мэнистей здѣсь?
   Она ухватилась за балюстраду, чтобы не упасть. Патеръ, съ полнымъ отчаяніемъ мучимый угрызеніями совѣсти, смотрѣлъ на ея страшно поблѣднѣвшее лицо.
   Онъ пріѣхалъ ко мнѣ прошлой ночью,-- быстро произнесъ онъ.
   Взоры ихъ встрѣтились, какъ взоры враговъ. Въ нихъ выражались сотни вопросовъ, сотни отвѣтовъ. Она первая нарушила молчаніе.
   -- Гдѣ же онъ?-- спросила она повелительно.-- А! теперь я знаю, знаю!
   Она опустилась на диванъ и смотрѣла на него, почти задыхаясь.
   -- Миссъ Фостеръ не со мной, мистеръ Мэнистей не съ вами, выводъ отсюда ясный... И вы устроили все это, вы взяли... вы осмѣлились взять на себя такъ много?..
   Онъ ничего не отвѣчалъ. Онъ только склонился, какъ тростникъ подъ налетѣвшей бурей.
   -- Никто не можетъ быть смѣлѣе святого,-- сказала Элиноръ съ горечью,-- никто не можетъ быть болѣе жестокъ, чѣмъ ангелъ! Чего я не рѣшилась бы сдѣлать по отношенію къ самымъ близкимъ своимъ друзьямъ, то вы, совершенно чужой, сдѣлали съ легкимъ сердцемъ.-- Это чудовищно, чудовищно!
   Она сдѣлала движеніе головой, какъ будто ее давила газовая оборочка, которая была у нея вокругъ шеи.
   -- Совершенно чужой?-- повторилъ онъ медленно, и его кроткій, но пристальный взглядъ встрѣтился съ ея взглядомъ.
   -- Вы, кажется, намекаете на мое признаніе, которое ни одинъ человѣкъ, честный и съ сердцемъ, не нашелъ бы возможнымъ выдать,-- проговорила она страстно.-- Да, вы очень предусмотрительно предупредили меня, что то была не настоящая исповѣдь! Но слѣдовало бы также предупредить меня и о дальнѣйшемъ...
   Блѣдность ея исчезла, щеки пылали. Патеръ видѣлъ, что она внѣ себя, и терзаемый мучительными сомнѣніями и предчувствіями, понялъ, что ему слѣдуетъ бороться, защитить себя.
   -- Сударыня, вы несправедливы ке мнѣ,-- сказалъ онъ поспѣшно.-- Я ничего не говорилъ, ничего не выдавалъ. Когда, часъ тому назадъ, я разстался съ мистеромъ Мэнистеемъ, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго представленія о томъ, что вы здѣсь. По его словамъ, послѣ перваго же моего письма къ нему, онъ отказался отъ мысли ѣхать въ Торре-Аміата такъ какъ былъ увѣренъ, что я непремѣнно написалъ бы ему, если бы вы находились здѣсь.
   "Это увертка!" мысленно воскликнула она. Затѣмъ вслухъ спросила:
   -- Вы, значитъ, просили его пріѣхать?
   -- Въ этомъ-то и заключается мое преступленіе,-- сказалъ онъ съ горькимъ и вмѣстѣ мучительнымъ смиреніемъ.-- Вашъ гнѣвъ меня крайне удручаетъ. Но вспомните: судьбу трехъ людей вы отдали въ мои руки. Я нашелъ васъ безпомощной, вы просили помочь вамъ. День это дня я видѣлъ васъ все болѣе смущенной, встревоженной и, какъ мнѣ казалось, все болѣе склонной къ великодушію и миру. Я чувствовалъ, о! чувствовалъ всѣмъ сердцемъ, что всего одна ступень отдѣляетъ васъ отъ счастья, которое въ стократъ вознаградитъ васъ за все, что вы перенесли. Вы говорите, что я молился за васъ -- да, я молился часто и горячо. И вотъ, въ послѣднія наши бесѣды, мнѣ казалось, я подмѣтилъ въ васъ такое расположеніе къ милосердію, такое дивное настроеніе души, что, будь вамъ снова дана возможность дѣйствовать, вы нашли бы въ себѣ силы принять то благо, которое посылаетъ вамъ Господь. Какъ-то вечеромъ я нашелъ васъ въ особенно мучительной тревогѣ. И я "осмѣлился" -- какъ вы говорите. Въ письмѣ къ мистеру Мэнистею, который писалъ мнѣ, что путь направляетъ свой къ сѣверу, я прибавилъ: "Если Toppe Аміата не стоитъ внѣ вашего пути, то загляните сюда, чтобы повидаться со мной". Ни ваше имя, ни имя миссъ Фостеръ не сорвалось съ моихъ губъ. Но съ того вечера я живу въ страшной душевной тревогѣ и смятеніи.
   Элиноръ засмѣялась.
   -- Неужели всѣ патеры такіе прекрасные казуисты, какъ вы, мой отецъ?
   Вѣки его слегка дрогнули, какъ будто слова укололи его. Но онъ ничего не отвѣтилъ.
   Послѣдовало молчаніе. Элиноръ обернулась къ парапету и, наклонившись впередъ, смотрѣла на дорогу и лѣсъ. Глаза и лицо ея свѣтились необыкновеннымъ оживленіемъ, губы были слегка раскрыты, какъ бы для того, чтобы было легче дышать.
   Вдругъ она отошла отъ перилъ, взоръ ея обратился къ отцу Бенеке, и она протянула ему обѣ рукѣ.
   -- Отецъ мой, я прощаю васъ, между нами миръ!
   Онъ пожалъ ея маленькіе пальчики своею широкою рукою съ какой-то милой неловкостью.
   -- Не знаю, однако,-- проговорилъ онъ съ глубокимъ смущеніемъ,-- могу ли я отпустить себѣ грѣхи.
   -- Вы скоро это узнаете,-- отвѣчала она почти весело.-- Вполнѣ возможно, "-- она сдѣлала рукой порывистый ребяческій жестъ,-- вполнѣ возможно, что завтра я буду у вашихъ ногъ просить, чтобы вы наложили на меня епитимью за мои рѣзкія слова. Съ другой стороны... вы не нашли во мнѣ, отецъ мой, особенно покорной дочери.
   -- Я вѣрилъ въ ваше исправленіе,-- сказалъ онъ смиренно.-- И если оно совершилось, мнѣ большаго и не нужно.
   Она встала и взяла перчатки съ маленькаго стола, стоявшаго возлѣ дивана.
   -- Видите ли,-- начала она торопливо,-- я англичанка, а моя раса не изъ покорныхъ. Въ этой деревнѣ я многое подмѣтила и многое узнала изъ разсказовъ фермерши. Прошлою ночью, напримѣръ, на улицѣ произошла драка. ли а человѣка бросились другъ на друга съ ножами. Приходскій священникъ прислалъ имъ сказать, чтобы они немедленно явились къ нему для покаянія, и они пошли. Есть тутъ одна дѣвушка, живетъ она у сестры, мужъ которой пользуется дурной репутаціей. Приходскій священникъ приказалъ дѣвушкѣ оставить этотъ домъ, и дѣвушка ушла. Потомъ есть еще мальчикъ, который въ день процессіи въ честь Мадонны позволилъ себѣ какія-то богохульства на улицѣ. Священникъ наложилъ на него епитимью, и онъ повиновался. Все это факты не въ англійскомъ духѣ.
   Онъ слегка нахмурился, но сохранилъ спокойствіе.
   -- Но мнѣ кажется, сударыня, что даже англійская женщина можетъ иногда испытывать потребность въ иномъ мнѣніи, кромѣ своего собственнаго.
   Элиноръ улыбнулась. Все время, пока она говорила о деревнѣ, она не спускала глазъ съ дороги. Было очевидно, что мысль ея только наполовину занята предметомъ ея бесѣды. Нѣжная краска въ лицѣ, изящный нарядъ и роскошный ореолъ изъ свѣтлыхъ волосъ -- все это какъ бы возвратило ей молодость и красоту. Патеръ смотрѣлъ на нее съ изумленіемъ.
   -- А!-- проговорила она съ живостью,въ которой слышалась запальчивость:-- наконецъ, и она! Отецъ мой, прошу васъ!..
   И повелительнымъ движеніемъ руки она пригласила его отступить въ глубину террасы вмѣстѣ съ собой, чтобы ихъ не было видно съ дороги. Приближавшаяся фигура была прекрасно видна имъ обоимъ.
   Льюси поднималась въ гору медленными и усталыми шагами. Глаза ея были опущены въ землю. Вся ея юная фигура, казалось, изнемогала отъ жары и тяжести мыслей, угнетавшихъ ее, можетъ быть, болѣе, нежели жара. Казалось, все какъ-то потускнѣло отъ ея грусти: и ослѣпительный блескъ солнца, и яркая зелень лѣсовъ.
   Когда она скрылась за группой деревьевъ у входа на монастырскій дворъ, миссисъ Бургоинъ быстро перешла террасу и сказала своей камеристкѣ:
   -- Мари, будьте добры, передайте миссъ Фостеръ, когда она вернется, что я вышла погулять, чтобы она не безпокоилась обо мнѣ, я скоро вернусь; скажите еще, что я чувствую себя сегодня необыкновенно здоровой и крѣпкой.
   И, обернувшись къ отцу Беяеке, она прибавила:
   -- Пройдемте здѣсь, отецъ мой.
   Она повела его внизъ по маленькой лѣсенкѣ, по которой наканунѣ вечеромъ спустилась въ садъ Льюси. Сойдя съ лѣсенки, Элиноръ остановилась: со двора имъ было слышно, какъ Льюси разговаривала съ фермершей.
   -- Скорѣй,-- торопила Элиноръ,-- скорѣй, пока она насъ не замѣтила!
   Отворивъ садовую калитку съ помощью патера, она вышла въ поле и круто повернула направо, чтобы ихъ нельзя былў видѣть съ террасы.
   -- Дорогая мистрисъ бургоинъ,-- сказалъ натеръ съ какимъ-то испугомъ.-- Что вы дѣлаете? Это слишкомъ утомительно для васъ!
   Но Элиноръ не обратила вниманія на его слова. Всего нѣсколько дней тому назадъ она едва передвигала ноги, а теперь неслась по жарѣ черезъ вспаханное поле. Патеръ едва поспѣвалъ за нею. Она остановилась только тогда, когда они очутились въ самомъ центрѣ развалинъ.
   -- Бога ради, объясните, что мы дѣлаемъ?-- умоляюще спросилъ патеръ, едва переводя духъ.
   Она прислонилась къ дереву, сильно утомленная.
   -- Вы сказали; что мистеръ Мэнистей уѣзжаетъ сегодня послѣ полудня?
   -- Такъ вы желаете его увидать?-- воскликнулъ онъ.
   -- Да, я рѣшилась съ нимъ повидаться,-- проговорила она чуть слышно, закусывая губы.
   Она снова устремилась впередъ, и ея бѣлое платье замелькало между деревьями прохладнаго зеленаго царства развалинъ.
   Они вышли, наконецъ, на опушку лѣса, гдѣ между молодой зарослью бѣлѣлъ маленькій, накаленный солнцемъ домикъ.
   Вдали слышался звукъ колесъ экипажа изъ Сельвапенденте, который переѣзжалъ мостъ черезъ Палію.
   Мистриссъ Бургоинъ съ минуту молча смотрѣла на домикъ. Затѣмъ, прикрывшись широкимъ бѣлымъ зонтикомъ, обогнула его со стороны рѣки.
   Тутъ въ тѣни сидѣлъ Мэнистей, опершись локтями въ колѣни и опустивъ голову на руки.
   Онъ не сразу услыхалъ шаги мистриссъ Бургоинъ, которая остановилась въ нѣкоторомъ отдаленіи. Она была одна. Патеръ не пошелъ за нею.
   Когда она снова ступила впередъ, шорохъ ея платья или звукъ экипажа пробудилъ Мэнистея отъ задумчивости. Онъ поднялъ глаза, вздрогнулъ и вскочилъ на ноги.
   -- Элиноръ!
   Глаза ихъ встрѣтились. Она тоже задрожала. Въ глазахъ его стояли слезы и безмолвный вопросъ, вызванный неожиданнымъ появленіемъ кузины.
   Элиноръ первая заговорила:
   -- Вы долго странствовали,-- сказала она спокойно,-- но Toppe Аміата не приходила вамъ на память, хотя вы сами восхваляли этотъ уголокъ, даже предлагали поселиться въ монастырѣ.
   Онъ не сводилъ съ нея изумленныхъ глазъ.
   -- Элиноръ, во имя всего святого,-- вырвалось у него,-- скажите, что все это означаетъ, чѣмъ объяснить безразсудное ваше поведеніе?
   Она слегка пошатнулась и прислонилась къ стѣнѣ дома
   -- Дайте мнѣ, пожалуйста, стулъ, прежде чѣмъ мы начнемъ нашъ разговоръ. Это вашъ экипажъ? Велите ему подождать. Онъ отвезетъ меня въ гору, когда кончится наше объясненіе.
   Онъ съ трудомъ сдержалъ себя и пошелъ распорядиться. Она приложила руку къ глазамъ, какъ бы съ цѣлью изгнать изъ своего воспоминанія выраженіе его лица.
   "Она отказала ему,-- проговорила она про себя,-- и заставила его повѣрить своей искренности".
   Скоро раздались его шаги, и Элиноръ прислушивалась къ нимъ съ такимъ видомъ, какъ будто во всей природѣ съ ея рокочущей рѣкой и шелестѣвшими лѣсами это былъ единственный звукъ, достигавшій ея слуха. Когда онъ вернулся, онъ увидалъ ее спокойно ждавшей возвращенія, одѣтой даже въ этой глуши съ той изящной тщательностью, которая могла бы сдѣлать честь Лондону или Парижу. Щеки ея горѣли живымъ румянцемъ, на губахъ играла улыбка. Больна! Да онъ рѣдко видалъ у нея лучшій видъ,-- пронеслось въ его головѣ. Развѣ она не отличалась всегда хрупкостью и эфирностью одуванчика. Одно преувеличеніе, все пустяки!-- сказалъ онъ себѣ съ раздраженіемъ, мысленно возвращаясь къ нѣкоторымъ выраженіямъ Льюси, которыя еще звучали въ его ушахъ.
   Онъ, однако, не расположенъ былъ улыбаться. Элиноръ присѣла бокомъ на принесенный стулъ и, опершись на его спинку, свѣсила кисти своихъ изящныхъ рукъ. Поза была выразительная, но ему она показалась однимъ изъ обычныхъ пріемовъ свѣтской женщины.
   Она тотчасъ же замѣтила, что онъ находится въ такомъ сильномъ возбужденіи, что ему трудно будетъ говорить. Тогда она начала сама съ такимъ спокойствіемъ, которое привело его въ негодованіе.
   -- Вы просили меня, Эдвардъ, объяснить вамъ наше бѣгство?
   Онъ поднялъ на нее свои сверкавшіе глаза.
   -- Что вы можете объяснить? какъ можете объяснить?-- произнесъ онъ рѣзко.-- Развѣ разскажете, почему моя кузина, мой другъ и товарищъ ненавидитъ меня, злоумышляетъ противъ меня? Почему она нанесла мнѣ оскорбленіе, возстановивъ противъ меня сердце женщины, которую я люблю?
   Онъ видѣлъ, какъ она вздрогнула. Неужели въ немъ снова заговорилъ инстинктъ жестокости и онъ потерялъ разсудокъ отъ горя и гнѣва и не въ состояніи этого скрыть?
   Она недоумѣвала. Когда онъ опустилъ голову, сердито глядя на траву, ей вдругъ захотѣлось погладить его черные кудри и широкія мощныя плечи. Онъ не принадлежитъ ей, но въ минувшіе дни -- кто лучше ея умѣлъ укрощать, сдерживать его гнѣвъ?..
   -- Этого я, конечно, не могу вамъ сказать,-- проговорила она послѣ небольшого молчанія.-- Я не могу говорить о томъ, чего не существуетъ.
   Про себя она подумала:-- О, мнѣ слѣдуетъ лгать, лгать и лгать, какъ злѣйшему врагу, если это понадобится!
   -- Чего не существуетъ?-- повторилъ онъ презрительно ея слова.-- Желаете вы выслушать отъ меня простую, неприкрашенную исторію того, что случилось? Вы и миссъ Фостеръ были моими гостями. Я не могъ скрыть очарованія, которое начала производить на меня миссъ Фостеръ, оказывалъ ей самое пустое, самое обыкновенное вниманіе. Когда я впервые созналъ свое чувство, я уже зналъ, что вы противъ меня, что вы возстановляете Дьюси...-- имя сорвалось съ его губъ съ нѣжностью и съ какимъ-то отчаяніемъ. Когда я началъ понимать свое сердце, заглядывать въ будущее съ надеждой, вмѣшались вы -- вы, мой лучшій другъ! Молча вы разстраиваете наше общество, увозите миссъ Фостеръ и отнимаете у меня единственный шансъ на счастье. Вы и она исчезаете и предоставляете мнѣ, какъ угодно, переносить свою обиду и оскорбленіе. Вы огорчаете и приводите въ отчаяніе всѣхъ своихъ друзей. Отецъ вашъ, который вообще спокоенъ, и тотъ начинаетъ тревожиться. А тетя Патти буквально чувствуетъ себя несчастной. Что касается меня...
   Онъ всталъ и началъ ходить взадъ и впередъ, пытаясь преодолѣть свое негодованіе; затѣмъ остановился передъ нею и снова продолжалъ:
   -- Послѣ того, какъ я исколесилъ всю Италію, я нахожу, наконецъ, васъ здѣсь, въ этомъ отдаленномъ углу, благодаря простой случайности. Отецъ Бенеке не сказалъ мнѣ ни одного слова. Но какую роль онъ игралъ во всемъ этомъ, я все-таки не понимаю. Черезъ какіе-нибудь полчаса я могъ снова пуститься въ путь и снова обратился бы въ самаго невозможнаго дурака, какой только существуетъ на свѣтѣ. За что все это, Элиноръ, за что? Что я вамъ сдѣлалъ?
   Онъ стоялъ передъ ней, преображенный страстью, и казался воплощеніемъ энергіи и красоты.
   -- Элиноръ, объясните мнѣ, зачѣмъ сдѣлали вы все это? И, Богъ мой!-- онъ снова зашагалъ взадъ и впередъ, заложивъ руки въ карманы,-- съ какимъ успѣхомъ вы дѣйствовали! Льюси была въ вашихъ рукахъ въ продолженіи цѣлыхъ шести недѣль. Ясно, что отсюда послѣдовало. Сегодня на этомъ самомъ холмѣ...-- онъ приложилъ руку къ глазамъ, какъ-будто къ нему вернулось все впечатлѣніе чуднаго момента,-- въ чащѣ этихъ деревьевъ передо мною вдругъ мелькнуло ея лицо! Что я говорилъ -- этого я никогда не буду въ состояніи припомнить. Когда человѣкъ испытываетъ то, что испытываю я, онъ не можетъ думать о томъ, что говоритъ... А она? Одна холодность, нетерпѣніе, отвращеніе! Мнѣ не было дозволено сказать ни одного слова о моихъ странствованіяхъ, о той нестерпимой обидѣ, которая была мнѣ нанесена, какъ хозяину дома, какъ ея временному покровителю! Вы бѣжали отъ меня, какъ будто я не былъ достоинъ быть вашимъ собесѣдникомъ. Даже между прислугой поднялись толки. Тетѣ Патти и мнѣ пришлось изобрѣтать всякую ложь, иначе Богъ знаетъ, до чего дошли бы эти толки. Чѣмъ я заслужилъ это униженіе? И когда я снова встрѣчаюсь съ миссъ Фостеръ, она ведетъ себя такъ, какъ будто бы ничѣмъ рѣшительно передо мною не виновата. Весь ея разговоръ только о васъ и о вашемъ здоровьѣ. Она требовала, чтобы я немедленно уѣхалъ, потому что, если вы меня увидите, это васъ можетъ испугать и разстроить. Она попросила отца Бенеке употребить свое вліяніе, чтобы я не настаивалъ на свиданіи съ вами, чтобы я не посѣщалъ монастыря. Это было удивительнѣе всего. Что же это значитъ, чортъ возьми? Съ ума что-ли вы всѣ сошли?
   Она все продолжала молчать. Уже одинъ звукъ его голоса и столь привычный для ея слуха потокъ словъ доставляли ей, повидимому, такое наслажденіе, что она совершенно не слушала того, что онъ именно говоритъ; ей довольно было одного сознанія, что онъ передъ нею, живой, всѣмъ своимъ существомъ, и подобно Сиднею, ей хотѣлось крикнуть ему: "говори, говори и, если ты кончилъ, говори сначала".
   По онъ желалъ получить отвѣть и подошелъ ближе.
   -- Элиноръ, мы были товарищами, друзьями, мы вмѣстѣ работали. Вы узнали меня такъ, какъ, быть можетъ, не знала меня еще ни одна женщина, Я обнаружилъ передъ вами всѣ мои недостатки, всѣ слабыя стороны. Вы имѣете право презирать меня, какъ непостояннаго, эгоистичнаго, себялюбиваго глупца, который тратилъ ваше время и трудъ для собственной прихоти. Вы имѣете право считать меня неблагодарнымъ за ту великодушную помощь, которую вы мнѣ оказывали. Какъ другъ миссъ Фостеръ, вы имѣете право, на основаніи моего прошлаго, требовать отъ меня всякихъ доказательствъ и гарантій. Вы имѣете право предостеречь ее, но вы не имѣете нрава причинять мнѣ такое страданіе, такую душевную муку, какую я испыталъ за эти полтора мѣсяца! Я отрицаю это право, Элиноръ, вполнѣ отрицаю. Постигшая меня кара и испытаніе превышаютъ и ваши права, и мои проступки!
   Онъ немного успокоился.
   -- Время разсчета наступило, Элиноръ,-- сказалъ онъ сдержанно:-- Я прошу васъ расплатиться.
   Она глубоко вздохнула.
   -- Вы должны дать мнѣ время подумать,-- отвѣтила она.
   Онъ отошелъ съ выраженіемъ нетерпѣнія.
   Она закрыла глаза.-- Теперь, рѣшила она про себя,-- теперь наступило время лгать. Это необходимо. Прочь всякія сомнѣнія!
   -- Вы понимаете,-- обратилась она къ Мэнистею,-- что миссъ Фостеръ и я очень привязаны другъ къ другу.
   -- Да, понимаю.
   -- Что она очень сочувствовала мнѣ во всей вашей неудачной исторіи съ книгой и очень жалѣла меня, быть можетъ, даже черезчурѣѣлагодаря моей немощи и недугамъ. Она самое нѣжное, самое любящее существо, какое только есть на свѣтѣ.
   -- Но какъ это объясняетъ то обстоятельство, что вы бѣжали отъ меня, какъ отъ чумы?-- угрюмо спросилъ онъ.
   -- Разумѣется, не объясняетъ, но изъ этого можете вы видѣть, что Льюси готова была сдѣлать все, что могло быть для меня пріятно. Все это понятно до сихъ поръ, неправда-ли?
   Она вопросительно склонила голову немного на бокъ.
   Онъ молчалъ и продолжалъ стоять передъ нею, пристально глядя на нее и заложивъ руки въ карманы.
   -- Между тѣмъ,-- краска залила ей лицо,-- я самымъ невиннымъ образомъ вдругъ сдѣлалась шпіономъ.
   -- Въ тотъ вечеръ?-- спросилъ онъ съ нетерпѣливымъ движеніемъ. И такъ и думалъ.
   -- Вы не были достаточно осторожны, насколько это слѣдовало, принимая во вниманіе окружающихъ, и я все слышала.
   Онъ ждалъ, весь превратившись въ слухъ. Но она замолчала и, перегнувшись черезъ спинку своего стула, какъ будто принялась считать листья на маленькой мирточкѣ, которая росла у ея ногъ.
   -- Я разсчитывала, что доля истины сдѣлаетъ ложь убѣдительной; но она не дѣйствуетъ,-- подумала она про себя.
   -- Ну, такъ вотъ, видите-ли,-- она снова откинула голову и смотрѣла ему въ лицо:-- мнѣ пришлось задуматься. Какъ вы сами сказали, я знаю васъ больше, чѣмъ кто-либо другой. У васъ все совершилось замѣчательно быстро, едва-ли вы станете это отрицать. Двѣ недѣли вы не обращали вниманія на Льюси. Потомъ началось тяготѣніе къ ней и внезапно... Впрочемъ, намъ нечего распространяться объ этомъ: при вашемъ характерѣ было ясно, что вы на этомъ не остановитесь, что вы не дадите ей времени подумать, забывая всякое благоразуміе и осторожность, въ одинъ прекрасный день натребуете отъ Льюси Фостеръ рѣшенія, къ которому она вовсе не подготовлена. Было бы ошибкой вообще требовать отъ нея какого бы то ни было рѣшенія. Я стала ея лучшимъ другомъ и такимъ образомъ взяла отвѣтственность на себя. Отсрочка была желательна для васъ обоихъ, потому-то и не было никакой надобности давать вамъ адресъ,-- развѣ вы не согласны съ этимъ?-- поспѣшно добавила она тономъ ребенка, который хочетъ склонить въ свою пользу приговоръ старшаго, требующаго у него отчета въ поведеніи.
   Онъ стоялъ совершенно растерянный отъ всей этой мистификаціи. Что за нелѣпая, что за безсвязная исторія! Онъ подошелъ къ ней ближе, пытаясь найти разгадку на ея лицѣ. И тутъ внезапное ощущеніе ужаса овладѣло всѣмъ его существомъ. Первоначальный румянецъ сошелъ съ лица Элиноръ, его замѣнила страшная блѣдность, вызванная ея усиліемъ надъ собой и возбужденіемъ. Боже мой, во что превратилась она! какой-то призракъ! Мэнистей смотрѣлъ на нее, на ея полные вызова и недовѣрія глаза, на дрожащія губы, на которыхъ она усиленно старалась удержать улыбку.
   Въ одно мгновеніе онъ понялъ все. Краска волной залила ему лицо и даже шею. Онъ мысленно перенесся къ прошлой зимѣ съ ея работой, бесѣдами, размышленіями и всегда неразлучно съ Элиноръ, съ ея утонченнымъ умомъ и нѣжной душой, о которые онъ, такъ сказать, оттачивалъ свой собственный умъ и свои способности. Ему вспомнилось, какъ онъ ненавидѣлъ преграды, которыя создаютъ себѣ люди холодные и осторожные. Ему необходима была интимность, раздѣленное чувство, настроеніе, которое граничитъ со страстью. Только при такихъ условіяхъ его даръ слова, его художественное пониманіе могли развиваться и достигать полной ясности и утонченности, какъ распускается цвѣтокъ въ благотворной для него атмосферѣ.
   Для него это было лишнее приключеніе, а для нея? Онъ припомнилъ, какъ въ своихъ мечтахъ онъ рисовалъ себѣ, какъ съ теченіемъ времени онъ, быть можетъ, вознаградитъ свою кузину, когда все прошлое будетъ забыто...
   Потомъ случилась эта траги-комедія съ книгой, его разочарованіе въ ней и раздражающее сознаніе, что зимняя совмѣстная работа давала нѣкоторымъ образомъ Элиноръ поводъ считать, что она имѣетъ надъ нимъ какія-то права; и вотъ, въ своемъ эгоизмѣ онъ не стѣснялся молчаніемъ или словами наносить ея нѣжному сердцу чувствительные уколы.
   Но какъ могъ онъ удержаться, чтобы не наносить ихъ? Льюси явилась, всколыхнула самую глубину его души, къ тому же онъ никогда серьезно не относился къ чувству Элиноръ. Съ одной стороны, онъ видѣлъ въ ней только умъ, слѣдовательно, почти не женщину; а съ другой -- считалъ ее слишкомъ мягкой, слишкомъ нѣжной и чувствительной для того, чтобы доходить въ чемъ-нибудь до крайности. Разумѣется, бѣгство обѣихъ и письмо Элиноръ открыли ему глаза. Онъ понялъ, что оскорбилъ Элиноръ, оскорбилъ ее и какъ друга, и какъ умную женщину.
   Острое мучительное угрызеніе совѣсти и ужасъ охватили было его душу; но ихъ тотчасъ же смѣнило раздраженіе, протестъ противъ отвѣтственности, безпокойство за себя и возмущеніе противъ Элиноръ. Неужели ему придется лишиться Льюси, изъ-за того только, что она неправильно поняла его? Нѣтъ сомнѣнія, что она успѣла вложить въ душу Льюси все то, что ей хотѣлось. Неужели же въ самомъ дѣлѣ все погибло, совсѣмъ и навсегда?
   Но вдругъ опять чувство жалости и стыда нахлынули на его душу съ неудержимой силой. Онъ не осмѣливался поднять глаза на лицо Элиноръ, занечатлѣнное страданіемъ. Онъ старался изгнать изъ своей головы мысль объ истинной причинѣ этого страданія. Само собою разумѣется, онъ долженъ признать ея господство и руководительство, признать скорѣе и покончить игру такъ, какъ она этого желаетъ. Да, она теперь госпожа положенія.
   Онъ взялъ складной стулъ и сѣлъ рядомъ съ нею.
   -- Ну, вотъ это мнѣ кое-что объясняетъ,-- сказалъ онъ болѣе мягко.-- Я не могу сѣтовать на то, что не кажусь чудомъ благоразумія, не могу удивляться, что вы желали защитить миссъ Фостеръ, если... если находили, что она нуждается въ защитѣ. Но вы взялись за это съ излишней горячностью и, посмотрите, что вы сдѣлали съ собою?
   Онъ смотрѣлъ на нее съ укоромъ и съ душевнымъ участіемъ, чѣмъ главнымъ образомъ очаровывалъ женщинъ. Элиноръ вздрогнула.
   -- О, я чувствую себя нездоровой,-- сказала она,-- слишкомъ нездоровой, чтобы волноваться по этому поводу. Это было бы лишней тратой силъ.
   -- Но, согласитесь, это убѣжище совсѣмъ неподходящее для васъ. Развѣ вы пользуетесь какми-нибудь удобствами въ этихъ развалинахъ? Элиноръ! вѣдь это безразсудство безуміе!
   Онъ подошелъ къ ней ближе, и Элиноръ затрепетала подъ нѣжной укоризной его взгляда и голоса. Онъ имѣлъ свойство какъ-то всегда. казаться правымъ. Неужели ему удастся и теперь сдѣлать съ нею то, что ему угодно? Вѣдь отъ этого она и бѣжала главнымъ образомъ.
   -- Нѣтъ,-- сказала она,-- нѣтъ. Мнѣ здѣсь такъ же хорошо какъ было бы и въ другомъ мѣстѣ. Не станемъ говорить объ этомъ.
   -- Но я долженъ объ этомъ говорить. Вы приносите себѣ вредъ, и Богъ видитъ, какъ огорчаете этимъ меня. Элиноръ, когда я возвращался съ засѣданія, въ тотъ день, когда вы покидали виллу, я рѣшилъ разсказать вамъ все. Я зналъ, что вы другъ миссъ Фостеръ, но думалъ, что вы и мой другъ, и, не смотря на всѣ мои безразсудства съ книгой, вы выслушаете меня, дадите добрый совѣтъ!..
   -- Съ какого времени стали вы думать о Льюси?
   Она приникла головой къ спинкѣ стула и эта поза не позволяла ему видѣть то горячее, страстное любопытство, которое выражалось; теперь на ея лицѣ.
   Но онъ почуялъ опасность и приготовился дѣйствовать осмотрительно.
   -- Это началось послѣ Нэми, совершенно неожиданно.. Я не могу этого объяснить, да и не поддается такое чувство объясненію.
   -- Что заставляетъ васъ жениться на ней? Есть ли хоть малѣйшее соотвѣтствіе между вами?
   Онъ засмѣялся съ замѣшательствомъ.
   -- Зачѣмъ спрашивать объ этомъ? Самое чувство является уже отвѣтомъ.
   -- Но я желаю знать, каковы шансы Льюси?
   -- Шансы на что?
   -- На счастье.
   -- Великій Боже!-- воскликнулъ онъ съ нетерпѣніемъ.-- Вы говорите, какъ-будто она собирается его испытать.
   -- Допустимъ, что это такъ. Вы не новичекъ въ этихъ дѣлахъ, вы сами это знаете. Развѣ можно быть увѣреннымъ, что вы не играете съ Льюси, какъ играли съ книгой, не перейдете къ другой игрѣ, которая вамъ больше понравится.
   -- Что вы разумѣете?-- воскликнулъ онъ съ негодованіемъ:-- игру въ политику?
   -- Политику, честолюбіе -- что вамъ угодно. Предположите, что Льюси окажется брошенной на подобіе книги, когда интересъ къ ней изсякнетъ...-- Она отняла руки отъ лица и смотрѣла на него пристальнымъ, холоднымъ взглядомъ. Такой Элиноръ онъ еще не зналъ.
   Онъ вскочилъ и началъ снова шагать взадъ и впередъ.
   -- Если вы такъ плохо думаете обо мнѣ,-- проговорилъ онъ съ укоризной,-- то я не вижу, какая польза можетъ получиться отъ нашего разговора.
   Наступило молчаніе.
   -- Дали вы ей хоть какъ-нибудь понять ваши чувства до сегодняшняго дня?-- спросила Элиноръ другимъ тономъ.
   -- Я сдѣлалъ эту попытку въ саду Боргезе,-- произнесъ онъ неохотно.-- Если бы она тогда протянула мнѣ хоть кончикъ своего пальчика... но она этого не сдѣлала, и я поступилъ, какъ дуракъ. Я слишкомъ, слишкомъ поспѣшилъ, хотя она не дала мнѣ ни малѣйшей возможности идти далѣе. А потомъ...-- Онъ замолчалъ. Въ головѣ его мелькнуло воспоминаніе о той ночи, когда онъ блуждалъ по саду и его такъ поразила разбитая терракота. Украдкой онъ смотрѣлъ на Элиноръ, и выраженіе лица ея подсказало ему, что лучше не поминать стараго.-- Потомъ я обо всемъ поразмыслилъ и рѣшилъ пойти къ вамъ, какъ я уже говорилъ, за совѣтомъ. Я видѣлъ, что вашей добротѣ ко мнѣ наступилъ конецъ и многаго вы мнѣ не скажете. Но я думалъ, что мы, такіе старые друзья, понимаемъ другъ друга, и вы поможете мнѣ, если я объ этомъ васъ попрошу. Какъ бы то ни было, вы никогда бы не отказали.
   Голосъ его измѣнился. Она нѣкоторое время ничего не говорила и снова заслонила руками отъ него свое лицо. Наконецъ, у нея вырвался вопросъ:
   -- Ну, а теперь что же случилось?
   -- Боже мой! если бы я только самъ могъ что-нибудь понять!-- проговорилъ онъ съ воплемъ отчаянія.-- Я пытался разсказать ей, какъ я объѣхалъ всю Италію, отыскивая ее, какъ жаждалъ получить хоть какое-нибудь извѣстіе о васъ. А она?.. она отнеслась ко мнѣ, какъ къ назойливому нахалу, какъ къ какой-нибудь надоѣдливой собаченкѣ, которую стоитъ только отогнать палкой.
   Элиноръ слегка улыбнулась. Его сердцу и гордости былъ нанесенъ ударъ. Несомнѣнно ему было на что жаловаться. Она опустила руки и выпрямилась.
   Когда она сидѣла такимъ образомъ, погруженная въ глубокую задумчивость, роковая перемѣна, происшедшая въ ней, стада еще замѣтнѣе. Мэнистей не могъ отвести отъ нея глазъ. Неужели тутъ его вина? Онъ видѣлъ ужасный результатъ своей вины и въ то же время испытывалъ чувство раздраженія. Неужели мужчина долженъ всегда взвѣшивать свои дѣйствія и слова изъ опасенія, какъ бы женщина не приняла ихъ слишкомъ серьезно? Онъ раскаивался, но въ то же время находилъ, что наказаніе непропорціонально его винѣ.
   Элиноръ заговорила снова.
   -- Я должна вернуться къ тому, что сказала раньше. И манера, и привычки, и все прошлое миссъ Фостеръ совершенно не соотвѣтствуютъ вашимъ. Предположите, что она стала вашей женой. Вы берете ее въ Лондонъ, въ разсчетѣ, что она будетъ тамъ совершенно на мѣстѣ, въ вашемъ большомъ свѣтѣ. Предположите далѣе, что она потерпитъ неудачу. Какъ вы устроитесь тогда?
   -- Элиноръ, неужели вы считаете меня самодуромъ?
   -- Нѣтъ. Но вы разсѣяны, требовательны, деспотичны. Вы способны на тысячи ладовъ разбить сердце дѣвушки, прежде чѣмъ это замѣтите. Вы никогда ничего не даете, а только берете.
   -- А вы -- бьете больно!-- проговорилъ онъ шопотомъ, продолжая ходить.
   Она сидѣла блѣдная, какъ полотно, и спокойная; но глаза ея сверкали. Онъ снова подошелъ къ ней; на его лицѣ выражалось сильнѣйшее волненіе.
   -- Ну, если я не способенъ любить, если я недостоинъ ея,-- проговорилъ онъ подавленнымъ голосомъ,-- если таковъ вашъ приговоръ и если все это вы говорили ей, то мнѣ лучше уѣхать. Я знаю вашу власть надъ нею. Я не оспариваю вашего права произнести рѣшеніе. Я удаляюсь. Экипажъ ждетъ. Прощайте.
   Элиноръ быстрымъ движеніемъ обернулась къ нему.
   -- Она васъ любитъ,-- сказала она просто.
   Мэнистей отступилъ съ невольнымъ крикомъ. Все существо Элиноръ было переполнено какимъ-то страннымъ, восторженнымъ чувствомъ освобожденія. Она была собственнымъ палачомъ, но тутъ была не смерть, а возвращеніе къ жизни.
   Она встала и обыкновеннымъ голосомъ, съ улыбкой проговорила:
   -- Я должна вернуться къ Льюси; она, вѣроятно, безпокоится обо мнѣ. Но что же станемъ мы теперь дѣлать?
   Онъ подошелъ къ ней въ замѣшательствѣ.
   -- У меня дыханіе захватило отъ вашихъ словъ... Вы перенесли меня изъ ада въ чистилище,-- заговорилъ онъ, стараясь сохранить спокойствіе.-- Я не могу строить никакихъ плановъ для себя, не могу питать никакой надежды,-- вѣдь вы не видали... не слыхали ея теперь! Но я все отдаю въ ваши руки. Что другое могу я сдѣлать?
   -- Да -- сказала она спокойно:-- для васъ ничего иного не остается.
   Возмущеніе снова было вспыхнуло въ его душѣ отъ такого поспѣшнаго признанія ею своей власти надъ судьбой Льюси и его. Но онъ подавилъ это чувство и ничего не возразилъ.
   Они повернули за уголъ дома,
   -- Вашъ экипажъ, можетъ быть, отвезетъ меня на гору,-- сказала Элиноръ.-- Вы должны просить гостепріимства у отца Венеке еще на нѣкоторое время. А обо мнѣ вы услышите сегодня вечеромъ.
   Они вмѣстѣ направились къ экипажу, который ожидалъ не вдалекѣ. Дорогой Мэнистей, снова погрузившись въ сомнѣнія. которыя терзали его передъ появленіемъ Элиноръ, проговорилъ:
   -- Но что же, скажите на милость, извѣстно изъ всего этого отцу Венеке? Почему онъ ни разу не упомянулъ о вашемъ пребываніи здѣсь, а только пригласилъ посѣтить его. Почему посылалъ меня сегодня къ монастырю, о которомъ я, признаться, совершенно забылъ, и заставилъ меня идти.
   Элиноръ вздрогнула и отвѣтила, покраснѣвъ:
   -- Мы взяли съ него слово, что онъ будетъ молчать; но всѣ патеры -- іезуиты; не правда ли? даже самые лучшіе? Кажется, онъ полагалъ, что мы поссорились, и онъ заставитъ насъ помириться. Онъ очень добрый, но нѣсколько романтичный.
   Мэнистей ничего не сказалъ, но не удовлетворился ея объясненіемъ.
   Они остановились около экипажа. Кучеръ, сойдя съ козелъ, поправлялъ что-то.
   Мэнистей протянулъ руку и крѣпко сжалъ руку своей спутницы.
   -- Элиноръ! Элиноръ!-- проговорилъ онъ съ мольбой.
   Это губы не могли произнести больше ни слова, но глаза говорили за него. Въ нихъ выражалось то, чего ни одинъ изъ нихъ не могъ бы выговорить; они молили о прощеніи за всѣ причиненныя обиды.
   Элиноръ тоже посмотрѣла ему въ глаза, но ея взгляда, былъ безконечно грустный, полный достоинства, взгляда, человѣка, который тихо и постепенно отдаляется отъ всего земного. Ему показалось, что эти ясные, темные глаза на минуту затуманились слезами и затѣмъ опустились, занавѣсъ упалъ навѣки.
   Оба вздрогнули и разошлись. Кучеръ взобрался на козлы.
   -- До вечера!-- крикнула она, улыбаясь и махая рукой.-- До сегодняшняго вечера!
   -- Впередъ!-- крикнулъ кучеръ, и лошади начали медленно подниматься въ гору.
  

XXIII.

   -- Сапфира была ничто въ сравненіи со мной,-- размышляла Элиноръ, откидываясь на спинку стараго, истертаго ландо, измученная физической усталостью, которая, однако, не уменьшала ея душевнаго напряженія.
   Разсѣянно глядѣла она на деревья вокругъ нея, на безчисленныя извилины дороги. Итакъ, роковая встрѣча совершилась! Разразились было упреки Мэнистея, но стихли. Съ его вѣдома и по его смиренной просьбѣ, она держитъ теперь его судьбу въ своихъ рукахъ.
   Для нея снова наступило странное ощущеніе счастья и душевной легкости. Она даже содрогнулась отъ ужаса передъ этимъ неожиданномъ ощущеніемъ.
   Она вдругъ вспомнила изреченіе одного французскаго мыслителя, гласившее, что единственное удовлетвореніе для человѣка заключается въ томъ, чтобы жить въ согласіи съ природой, борясь вмѣстѣ съ нею, но не противъ нея.
   На нѣкоторое время она сосредоточилась было на этой мысли, но затѣмъ снова вернулась къ Мэнистею, новому, смиренному Мэнистею, охваченному страстью и опасеніями, которыя были такъ несовмѣстимы съ его мелкимъ тщеславіемъ, такъ хорошо извѣстнымъ Элиноръ. Происшедшая въ немъ перемѣна свидѣтельствовала, какъ ничтожно было ея собственное вліяніе на него и какъ безконечно было ея самообольщеніе.
   Экипажъ достигъ, наконецъ, вершины горы и остановился у монастыря. Гдѣ же Льюси? Элиноръ искала ее глазами.
   Дѣвушка стояла на краю дороги. Элиноръ наклонилась впередъ и поспѣшно проговорила:
   -- Дорогая, видите, я не устала! Не правда-ли, какъ хорошо, что я встрѣтила этотъ экипажъ.
   Льюси ничего не отвѣтила. Лицо ея было мрачно, глаза красны отъ слезъ. Она молча помогла Элиноръ выйти изъ экипажа.
   Когда онѣ очутились въ прохладныхъ и тѣнистыхъ комнатахъ и Элиноръ растянулась на своей постели, чтобы отдохнуть, Льюси остановилась передъ ней съ взволнованнымъ лицомъ и спросила:
   -- Сказали вы ему, чтобы онъ уѣхалъ немедленно? Вы, разумѣется, видѣли его.
   -- Отецъ Бенеке предупредилъ меня о его пріѣздѣ,-- отвѣтила Элиноръ.
   -- Отецъ Бенеке!-- воскликнула дѣвушка, закусывая губы.
   -- Дорогая, возьмите вошь тотъ низенькій стулъ и сядьте возлѣ меня,-- сказала Элиноръ послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Вы не должны говорить!-- сказала Льюси запальчиво,-- вы должны отдохнуть, по крайней мѣрѣ, нѣсколько часовъ. И для чего ему понадобилось безпокоить насъ такимъ недостойнымъ, непростительнымъ образомъ -- не могу себѣ объяснить!
   Она казалась теперь точно выше ростомъ и болѣе величественной, чѣмъ Элиноръ видѣла ее раньше. Все ея существо было проникнуто негодованіемъ и твердой волей.
   -- Подите же сюда!-- проговорила Элиноръ, протягивая руку. Льюси неохотно повиновалась.
   Элиноръ повернулась къ ней. Лица ихъ были рядомъ, и прозрачная блѣдность одной оттѣняла возбужденную красоту другой.
   -- Дорогая моя, выслушайте меня. Въ теченіе двухъ мѣсяцевъ я походила на человѣка въ бреду, точно подъ вліяніемъ какого-то внушенія, какъ говорятъ гипнотизеры. Я не была собой. Тутъ было какое-то дьявольское навожденіе. Сегодня утромъ, еще до встрѣчи съ Эдвардомъ, я почувствовала, что демонъ уже вышелъ изъ меня. И въ результатѣ... Дайте сюда ваше ушко.
   Льюси наклонилась.
   -- Единственно, чего я теперь желаю, прежде чѣмъ умереть... Не вздрагивайте, вы сами хорошо знаете, что жигъ мнѣ недолго,-- единственное мое желаніе теперь, говорю я, это, чтобы вы и Эдвардъ были счастливы и простили меня.
   Ея голосъ заглушили рыданія. Льюси стремительно бросилась къ ней и поцѣловала ее.
   -- Я никогда не выйду замужъ за мистера Мэнистея,-- сказала она, поднимаясь.-- Необходимо сказать вамъ это сразу.
   -- Но почему?-- Элиноръ схватила ее за руку.
   -- Почему? почему?... да потому, что не желаю за него выходить, потому, что скорѣе соглашусь отрубить себѣ руку, чѣмъ стать его женой.
   Элиноръ крѣпко обняла ее и глядѣла на нее обличающимъ взоромъ.
   -- Двѣ недѣли тому назадъ вы сидѣли на террасѣ одна. Я видѣла васъ изъ своей комнаты, Льюси! я видѣла, какъ вы цѣловали терракоту, которую онъ подарилъ вамъ... Неужели это ничего не значитъ, рѣшительно ничего и въ особенности -- съ вашей стороны?.. Ахъ, вы, милое, милое мое дитя! Я знала это съ самаго начала, я хорошо это знала, только была не въ своемъ разсудкѣ.
   Льюси поблѣднѣла, какъ полотно, но стояла твердая и непреклонная.
   -- Я не могу быть отвѣтственной за то, что вамъ кажется. Я могу отвѣчать только за свои дѣйствія и поступки... И я никогда, никогда не выйду за мистера Мэнистея.
   Элиноръ все не выпускала ея рукъ.
   -- Дорогая моя, вы помните ту ночь, когда Алиса напала на васъ? Я вошла въ библіотеку такъ тихо, что вы оба меня не замѣтили. Вы еще лежали безъ сознанія и не могли ничего слышать вообще. А онъ наклонился надъ вами, и я слышала, что онъ шепталъ вамъ, я видѣла его лицо... Льюси! страшно рисковано доводить человѣка, съ такимъ темпераментомъ, до отчаянія! Вы знаете, насколько онъ живетъ чувствами, воображеніемъ -- знаете, что у него натура художника-поэта. Если подлѣ него будетъ кто-нибудь, кто его понимаетъ, поддерживаетъ, онъ способенъ создать много великаго. Если же нѣтъ, онъ даромъ загубитъ свою жизнь. И какъ горько, какъ безконечно горько будетъ это видѣть!
   Элиноръ прижалась лицомъ къ рукѣ Льюси и дѣвушка чувствовала на ней ея слезы.
   Льюси дрожала съ ногъ до головы и повторяла тихимъ, но рѣшительнымъ голосомъ:
   -- Не могу, не могу. Не требуйте этого отъ меня.
   -- То же вы сказали и ему?
   -- Я не помню, что ему говорила; я знаю только, что требовала спокойствія для васъ и немедленнаго его отъѣзда.
   -- А онъ что говорилъ вамъ?
   -- Этоне имѣетъ никакого значенія,-- воскликнула Льюси.-- Я, во всякомъ случаѣ, не давала ему повода говорить то. что онъ сказалъ. Я не поощряла его проводить эти недѣли въ поискахъ за нами, никогда!
   -- Ему не нужно поощренія,-- сказала Элиноръ;-- Онъ любитъ... быть можетъ, впервые въ своей жизни. Если вы не дадите ему никакой надежды, онъ кончитъ плохо.
   Лицо Льюси омрачилось еще болѣе.
   -- Какъ можете вы говорить мнѣ все это?-- спросила она съ жаромъ:-- какъ можете вы!
   Элиноръ вздохнула,
   -- Да, я не имѣю права говорить это, я знаю,-- сказала она тихо.-- Я отравила даже самый звукъ этихъ словъ для вашего слуха.
   Льюси молча стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Я никогда, никогда не прощу отцу Бенеке,-- вдругъ проговорила она рѣшительно.
   -- Развѣ онъ тутъ замѣшанъ?
   -- Я знаю,-- сказала Льюси.-- Это онъ пригласилъ сюда мистера Мэнистея. Онъ же послалъ его на гору, чтобы тотъ встрѣтился со мной. Самое возмутительное, непрошенное вмѣшательство! Только патеръ могъ сдѣлать что-нибудь подобное.
   -- Ахъ, вы пуританка! Подойдите-ка сюда, моя дикая кошечка, дайте мнѣ сказать вамъ кое-что.
   Льюси неохотно приблизилась, и Элиноръ опять обняла ее.
   -- Скажите мнѣ: развѣ въ вашу философію не входитъ, чтобы одинъ человѣкъ дѣлалъ что-нибудь для другого?
   -- Я не вѣрю ни въ обязанности, ни въ права,-- сурово сказала Льюси.
   -- Дорогая моя, это ученіе...
   -- Развѣ вы... слѣдуете ему?-- спросила дѣвушка съ видимымъ усиліемъ.
   Элиноръ ничего не отвѣтила. Она лежала, закрывъ глаза руками. Когда Льюси нагнулась къ ней, она вдругъ проговорила съ рыданіемъ:
   -- Неужели вы не понимаете! Я видѣла подлѣ себя два горя съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхала сюда: горе его и горе графини,-- и мое собственное не выдержало сравненія...
   -- Отецъ Бенеке не имѣлъ права брать въ свои руки мою судьбу,-- сказала Льюси непреклонно.
   -- Мнѣ кажется, онъ боялся, какъ бы я не умерла въ грѣхахъ,-- проговорила Элиноръ съ убѣжденіемъ,-- и, какъ апостолъ, взялъ на себя апостольское право.
   Льюси нахмурилась.
   -- Льюси! что сдѣлало васъ такой черствой?
   -- Я совсѣмъ не черствая, но я не желаю больше видѣть мистера Мэнистея. Я хочу довести благополучно васъ до Англіи, а затѣмъ ѣхать домой къ дядѣ Бену, къ моимъ близкимъ.
   Голосъ ея говорилъ о глубокомъ волненіи. Отчаяніе овладѣло Элиноръ. Что могъ онъ сказать или сдѣлать, чтобы довести эту нѣжную натуру до крайности? Если бы не то, чему она сама была свидѣтельницей на террасѣ, то Элиноръ готова была подумать, что сердце дѣвушки дѣйствительно не затронуто, и что Мэнистей напрасно будетъ домогаться ея взаимности. Но возможно, ли это предполагать?
   Она углубилась въ свои мысли, Льюси продолжала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
   Цекко принесла завтракъ, и Элиноръ пришлось хотя немного поѣсть, чтобы успокоить тревогу Льюси. Дѣвушка, не переставая, наблюдала за ней, и Элиноръ не смѣла выказать ни усталости, ни разборчивости въ кушаньяхъ изъ опасенія, какъ бы каждый недоѣденный кусокъ не уменьшилъ шансовъ Мэнистея.
   Послѣ завтрака она еще разъ удержала дѣвушку.
   -- Милое дитя,-- сказала она,-- я не могу его заставить уѣхать немедленно для вашего удовольствія.
   -- Такъ вы желаете, чтобы онъ остался?-- сказала Льюси останавливаясь въ отдаленіи.
   -- Какъ бы то ни было, но онъ мой родственникъ. Есть много вопросовъ, о которыхъ надо переговорить, многое выяснить.
   -- Прекрасно. Но для меня вѣдь нѣтъ необходимости принимать въ этомъ участіе?
   -- Разумѣется, разъ вы этого не желаете. Но, Льюси, я буду чувствовать себя глубоко несчастной, если вы будете невнимательны къ нему. Вы заставили его страдать, ну и довольно съ васъ, дорогая моя: онъ не изъ особенно кроткихъ и покорныхъ.
   -- Я буду съ нимъ вѣжлива,-- сказала дѣвушка, отворачивая голову.-- Но вы будете очень скоро въ состояніи отправиться въ путь, не правда ли?
   Элиноръ дала какой-то неопредѣленный отвѣтъ, и разговоръ прекратился.
   Послѣ обѣда Мари отнесла въ котеджъ на берегу рѣки такого рода записку:
   "Попросите отца Бенеке, чтобы онъ разрѣшилъ вамъ побыть у него еще нѣсколько дней. Дѣла обстоятъ плохо. Что такое вы говорили? Если нападали на меня, то это вамъ только повредило".

-----

   Передъ Льюси были закрыты теперь и лѣсъ, и дорога, и деревня, благодаря присутствію Мэнистея, и она затворилась у себя въ комнатѣ, въ самомъ трагическомъ настроеніи, на которое способна только молодость, и изо всѣхъ силъ старалась укрѣпиться въ своемъ рѣшеніи и привести въ порядокъ свои мысли.
   Она нарочно принялась за какую-то безконечную ручную работу, но часто руки ея подолгу оставались въ бездѣйствіи на колѣняхъ, голова откидывалась на спинку стула, и только сердце билось съ невыразимой быстротой, терзаясь воспоминаніями.
   Моментъ, когда она вышла изъ лѣса на дорогу, одно это воспоминаніе заставляло ее блѣднѣть и чувствовать холодъ. А потомъ его взглядъ, его возгласъ, внезапная радость на его лицѣ, которое передъ этимъ было мрачнымъ и скорбнымъ: Миссъ Фостеръ! Льюси!
   Слово это вырвалось у него въ порывѣ радости, когда онъ почти бросился къ ней на встрѣчу. Она же вдругъ почувствовала, что у нея подкосились ноги, и потемнѣло въ глазахъ.
   Что еще могла она припомнить? Порывистые вопросы, его крѣпкое рукопожатіе, свои собственныя невнятныя отрывистыя фразы, въ которыхъ она упомянула объ Элиноръ, и которыя ей самой казались такими безсвязными, неопредѣленными, оскорбительными, когда она ихъ произносила, а потомъ его все болѣе возраставшее изумленіе, его крѣпко стиснутыя губы, мрачное лицо и, наконецъ, надменный взглядъ, съ которымъ онъ отступилъ назадъ, весь потрясенный оскорбленіемъ.
   -- Почему моя кузина можетъ отказать мнѣ въ свиданіи? Какой уважительный предлогъ къ этому можете указать вы или она?
   Въ своемъ волненіи она искала подходящаго отвѣта и не находила его. Она могла только убѣдительно просить его уйти, потому что миссисъ Бургоинъ больна, докторъ за нее очень боится, и что ее не слѣдуетъ ничѣмъ тревожить и волновать. За ней приходится такъ тщательно слѣдить. Быть можетъ, это не долго продолжится, черезъ недѣлю, много двѣ мистриссъ Бургоинъ, вѣроятно, уѣдетъ въ Англію, а она, Льюси, вернется въ Америку съ Портесами. Но въ настоящее время ей необходимъ абсолютный покой.
   Послѣ этого наступило молчаніе, потомъ онъ задалъ нѣсколько торопливыхъ саркастическихъ вопросовъ, на которые трудно было отвѣчать. Выраженіе его лица становилось все грознѣе и мрачнѣе, хотя все же было необыкновенно красиво. Дрожь охватила ея члены. Наконецъ, въ ушахъ ея раздался потокъ рѣзкихъ, жестокихъ словъ, который прорвался, какъ молнія изъ грозовой тучи... Тутъ было что-то о "безуміи и причудахъ", въ которыхъ ни одинъ разумный человѣкъ не въ состояніи разобраться.
   -- Ахъ! я была отвратительна, отвратительна!-- думала она, закрывая лицо руками, и тотъ негодующій отвѣтъ, который за этимъ послѣдовалъ, казалось, продолжалъ еще звучать въ ея ушахъ.
   -- И вы въ самомъ дѣлѣ ждете, что я спокойно исполню ваше желаніе, разыграю глупѣйшую роль, оставлю мою кузину въ этихъ дебряхъ, въ такое время года, когда при томъ здоровье ея находится въ такомъ ужасномъ состояніи, какъ вы говорите; допущу, чтобы вы но этой жарѣ предприняли обратное путешествіе безъ удобствъ, безъ всякой помощи! Слишкомъ большую отвѣтственность, миссъ Фостеръ, вы берете на себя по отношенію къ ней и по отношенію ко мнѣ! Я не могу предоставить вамъ эту отвѣтственность до тѣхъ поръ, пока вы не обдумаете ее хорошенько. Я могу дать вамъ нѣкоторое время. Я пробуду здѣсь еще нѣсколько часовъ. Если вы измѣните свое рѣшеніе, пришлите мнѣ сказать къ отцу Бенеке. Если же нѣтъ, то прощайте! Но предупреждаю васъ, что я не желаю быть предметомъ дальнѣйшихъ мистификацій. Я сейчасъ же напишу генералу Мюиру и тетушкѣ. Я думаю, что моей обязанностью будетъ тоже войти въ переписку съ вашими друзьями въ Лондонѣ и Бостонѣ.
   -- Мистеръ Мэнистей! прошу васъ оставить мои личныя дѣла въ покоѣ!
   Она снова почувствовала краску досады на своемъ лицѣ, какъ и въ тотъ моментъ тоски и облегченія, которое она ощутила, когда онъ повернулся и ушелъ.
   Ахъ, какъ по дѣтски, какъ неловко вела она себя!
   Съ самаго начала, вмѣсто того, чтобы успокоить его, она только его раздражала. Но какимъ образомъ можно было вообще придумать для ихъ исчезновенія благоразумное объясненіе': Въ этомъ-то и заключалось роковое затрудненіе. Лицо ея снова вспыхнуло, когда она представила себѣ, что онъ могъ думать, предполагать, когда вспоминала отблескъ мимолетнаго торжества на его лицѣ, какъ только онъ ее увидѣлъ, такъ какъ не могла не понимать, какія мысли занимали его за эти недѣли. Все равно, пусть думаетъ, что угодно! Она продолжала сидѣть въ надвигавшихся сумеркахъ, чувствуя себя подъ давленіемъ какого-то нравственнаго гнета и мысленно переживая всѣ впечатлѣнія этого ужаснаго получаса.
   Нѣтъ ничего удивительнаго, что онъ разсердился.
   "Льюси"! Теперь имя ея будетъ всегда пріятно звучать для ея слуха, Онъ казался измученнымъ и усталымъ, но духомъ бодръ. Никогда, кажется, онъ не производилъ болѣе властнаго, порабощающаго впечатлѣнія.
   Увы! какая женщина отказывалась когда либо любить человѣка изъ за того только, что онъ любитъ самого себя? Наоборотъ, природа, по ей одной извѣстнымъ тайнымъ причинамъ, какъ будто окружаетъ эгоистовъ особеннымъ очарованіемъ для того, чтобы ихъ любили и были имъ преданы.
   Льюси отдала бы свою руку Мэнистею, не задумываясь, хорошо предвидя всѣ терніи, которые могутъ ее ожидать -- отдала бы, если бы это было возможно.
   Но это было немыслимо. Она никогда не будетъ сознательнымъ добровольнымъ предателемъ. Сама Элиноръ даже не въ состояніи ее убѣдить. Элиноръ умирала отъ того, что она, Льюси, похитила у нея любовь непостояннаго друга. Развѣ съ этимъ можно помириться?-- никогда. Дѣвушка содрогнулась отъ ужаса при одномъ представленіи о такомъ низкомъ, краденомъ счастьи.
   На слѣдующее утро, когда Льюси вошла въ комнату Элиноръ, послѣдняя давала порученія своей камеристкѣ.
   -- Скажите фермершѣ, что на слѣдующей недѣлѣ въ пятницу мы уѣзжаемъ. Растолкуйте ей это хорошенько.
   -- Слушаю, сударыня,-- и Мари удалилась.
   На лицѣ Льюси выразился испугъ.
   -- Какъ, еще цѣлыхъ десять дней?!
   Элиноръ слегла потрепала ее по щекѣ, поцѣловала и разсмѣялась.
   -- Развѣ вы такъ торопитесь?
   -- Ахъ, зачѣмъ обо мнѣ! Сами же вы обѣщали мнѣ уѣхать до августа.
   Она опустилась на колѣни передъ Элиноръ, взявъ ея руки въ свои и глядя на нее съ мольбой своими темно-голубыми глазами.
   -- Но вѣдь это всего нѣсколькими днями позднѣе, -- виновато проговорила Элиноръ.-- Будемъ собираться постепенно. Такъ непріятно торопиться съ укладкой. Посмотрите сколько вещей!
   И она съ отчаяніемъ повела рукой вокругъ маленькой комнаты, загроможденной разнообразными ящиками и картонками; потомъ, положивъ обѣ руки на плечи Льюси, она улыбнулась ей заискивающей улыбкой ребенка.
   Льюси скоро убѣдилась, что всякое дальнѣйшее настаиваніе безполезно и что ей слѣдуетъ сразу покориться, если только она не хочетъ взволновать Элиноръ и вызвать у нея сердечный припадокъ.
   И, скрѣпя сердце, она покорилась.
   -- Значитъ, въ пятницу, черезъ недѣлю, но это будетъ уже самый послѣдній день! А какъ же мистеръ Мэнистей?
   Она поднялась съ колѣнъ и стояла, не спуская глазъ съ Элиноръ. Щеки ея раскраснѣлись, и Элиноръ невольно залюбовалась ея величественной осанкой.
   -- О, мы должны удержать Эдварда -- пусть онъ будетъ нашимъ курьеромъ. Достаточно хлопотъ надѣлала я вамъ по дорогѣ сюда.
   Сердце Льюси невольно сжалось. Она вдругъ почувствовала, что, не смотря на всю нѣжность къ ней, Элиноръ производитъ надъ ней нѣкоторое насиліе. Она вышла на балконъ, гдѣ былъ поданъ завтракъ, и стала приготовлять кофе для Элиноръ.
   -- Это, дѣйствительно, нѣсколько грубовато,-- думала между тѣмъ Элиноръ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ.-- Милая птичка!-- сѣти разставлены черезчуръ уже замѣтно. Но что можно сдѣлать, имѣя впереди такъ мало времени, такъ мало шансовъ на успѣхъ. Разъ они будутъ разлучены -- игра окончательно проиграна!
   И она снова деспотично злоупотребила своей слабостью и болѣзненнымъ состояніемъ. Но на этотъ разъ уже не въ своихъ интересахъ.
   Положеніе, которое она сама же создала, было, дѣйствительно, достаточно затруднительнымъ. Мэнистей согласно ея приглашенію явился послѣ полудня. Онъ засталъ ихъ на террасѣ. Льюси привѣтствовала его съ холоднымъ самообладаніемъ. О томъ, что произошло наканунѣ, разумѣется, не было упомянуто ни слова. Вообще, прошлаго касались такъ мало, что положительно можно было подумать, что эти трое людей только что наканунѣ разстались въ Маринатѣ. Элиноръ съ раскраснѣвшимся лицомъ, одѣтая въ свой изящный свѣтлый нарядъ и французскую шляпку, говорила много и быстро -- разсказывала о деревенскихъ жителяхъ, о приходскомъ священникѣ, о графинѣ. Льюси смотрѣла на нее съ тревогой, опасаясь утомленія. Но съ Элиноръ трудно было сладить:-- она желала поступать по своему.
   Мэнистея, однако, тоже нельзя было обмануть. Льюси замѣтила нѣсколько взглядовъ, брошенныхъ имъ на кузину, и то безпокойство, которое въ нихъ отразилось, дало молодой дѣвушкѣ чувство горькаго удовлетворенія. Она оставила ихъ однихъ. Послѣ ея ухода, Элиноръ обернулась къ Мэнистею съ улыбкой.
   -- Ради вашего самосохраненія -- ни слова ей больше пока я вамъ не разрѣшу.
   Онъ пожалъ плечами, но не сказалъ ничего. Въ отсутствіи Льюси и въ этотъ разъ, и въ послѣдующіе дни, онъ, впрочемъ, даже не пытался сдерживать свое уныніе, и Элиноръ скоро принялась развлекать и ободрять его по своей прежней привычкѣ. Не прошло и двухъ сутокъ, какъ ихъ отношенія снова приняли, повидимому, прежній характеръ самой тѣсной дружбы. Опираясь на его руку, она спускалась по дорогѣ къ скаламъ, между тѣмъ, какъ Льюси ѣхала съ графиней. Или же Мэнистей читалъ ей въ слухъ на террасѣ, а Льюси въ это время, сидя на монастырскомъ дворѣ, болтала съ гурьбой деревенскихъ ребятишекъ, въ воображеніи которыхъ представленіе о ея бѣломъ платьѣ и нѣжныхъ чертахъ какъ-то связывалось съ образомъ Мадонны.
   Разговоръ между Мэнистеемъ и Элиноръ всегда вращался около Льюси или будущаго самого Мэнистея. Сперва онъ выназывалъ нѣкоторое смущеніе, но она дѣйствовала настойчиво, и, въ концѣ концовъ, онъ сталъ высказываться такъ откровенно, какъ никогда не высказывался даже въ дни ихъ первоначальной дружбы. При немъ Элиноръ при всѣхъ своихъ душевныхъ мученіяхъ вполнѣ владѣла собой и получала за это награду. Ни одного горькаго слова не было произнесено между ними. Прошлое было погребено, и завязались новыя узы. Подавленные упреки, тайное нетерпѣніе и скрытая мука послѣднихъ недѣль въ Маринатѣ миновали безслѣдно. Мэнистей, освобожденный отъ гнета тѣхъ правъ надъ нимъ, которыхъ онъ не признавалъ, и которыя его отталкивали, являлся теперь для своей кузины совершенно инымъ человѣкомъ. Онъ началъ къ ней относиться, какъ относился къ своему другу Нилю, съ такой же любовной снисходительностью, съ такой же довѣрчивой нѣжностью, не смотря на всѣ терзанія, которыя его заставляла переживать Льюси. "Безпокойный любовникъ, превосходный другъ", аттестовалъ его нѣкогда одинъ человѣкъ, знавшій его хорошо. Любовникъ исчезъ, а другъ ожилъ въ немъ съ новой силой, и въ качествѣ влюбленнаго въ Льюси онъ былъ гораздо преданнѣе Элиноръ, нежели въ тѣ дни, когда она властвовала одна.
   Однажды вечеромъ, когда онъ нашелъ ее слабѣе обыкновеннаго, онъ сталъ ее умолять, чтобы она разрѣшила ему пригласить доктора изъ Рима, прежде чѣмъ они рискнутъ пуститься въ свое путешествіе.
   -- Нѣтъ,-- сказала она,-- нѣтъ. Если окажется необходимымъ, я отправлюсь въ Орвіето; тамъ есть очень хорошій врачъ. Но въ Римъ вы можете написать, если хотите, Реджи Видѣли вы его на прошлой недѣлѣ?
   -- Разумѣется, видѣлъ, у него теперь какъ разъ начинаются каникулы.
   -- Напишите ему, чтобы онъ пріѣхалъ.
   -- Только, пожалуйста, напишите, чтобы онъ пріѣхалъ, не позднѣе четверга,-- спокойно проговорила Льюси, находившаяся тутъ же.
   -- Ахъ вы, маленькій деспотъ!-- сказала Элиноръ, поднимая на нее глаза.-- Неужели мы привязаны къ пятницѣ?-- Льюси улыбнулась и покачала головой.
   Когда она вышла, Мэнистей продолжалъ сидѣть въ мрачномъ молчаніи, пристально глядя въ землю.
   -- Она не балуетъ васъ ничѣмъ,-- проговорила Элиноръ.
   Мэнистей улыбнулся.
   -- Кромѣ щелчковъ,-- сказалъ онъ съ горечью.
   -- А вы не должны ихъ вызывать.
   -- Какъ же себя вести? При иныхъ обстоятельствахъ мое пребываніе здѣсь было бы оскорбленіемъ, на которое она, дѣйствительно, могла бы жаловаться. Вчера я сказалъ ей, что я уѣхалъ бы, если бы не ваша болѣзнь.
   -- Когда вы ей это сказали?
   -- Я засталъ ее здѣсь одну за нѣсколько минутъ до обѣда.
   -- Ну и что же?
   Мэнистей сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
   -- О, она очень спокойно меня выслушала, ничто изъ того, что я ей говорю, не приводитъ ее въ волненіе. Она замѣтила только, что я могу быть полезенъ, и выразила надежду, что тетя Патти встрѣтитъ насъ въ Лондонѣ, чтобы ей самой можно было 10-го отправиться въ Нью-Іоркъ, если ея друзья выѣдутъ тогда же. Она имъ уже написала.
   Элиноръ молчала.
   -- Нѣтъ, я вижу, что мнѣ слѣдуетъ отказаться отъ всякой надежды!-- продолжалъ Мэнистей какъ бы про себя. Въ волненіи онъ всталъ и началъ ходить взадъ и впередъ. Лицо его покрылось блѣдностью.
   -- Подождите, пока я не скажу вамъ,-- проговорила Элиноръ просительно.-- Я все время помню свои обязанности. Предоставьте все мнѣ.
   Онъ подошелъ и остановился передъ нею. Она протянула ему руку, которую онъ взялъ въ свои.
   -- Вы развѣ все еще вѣрите въ то, что мнѣ сказали?-- спросилъ онъ рѣзко.
   Элиноръ подняла на него глаза и улыбнулась.
   -- Вѣрю и даже въ тысячу разъ больше,-- сказала она чуть слышно,-- въ тысячу разъ!
   Но тутъ разговоръ оборвался. Мэнистей не могъ отвѣтить: "Но тогда почему -- Боже мой, почему же она такая?" -- такъ какъ самъ зналъ "почему". Съ каждымъ часомъ онъ все яснѣе сознавалъ, какъ всецѣло держала его Элиноръ въ своихъ рукахъ. Положеніе было возмутительное. Но ея нѣжность, а также угрызеніе собственной совѣсти обезоруживали его. Быть безпомощнымъ и ласковымъ -- вотъ, повидимому, все, что ему оставалось. Единственный разъ удостоила Льюси бросить на него милостивый взглядъ въ теченіе этихъ двухъ дней -- это въ награду за то, что онъ починилъ для Элиноръ софу, которая пришла въ окончательное разрушеніе.
   Онъ вернулся на свое мѣсто, улыбаясь.
   -- Ну, что дѣлать: не я одинъ въ немилости. Замѣтили вы, какъ относится она къ отцу Бенеке?
   -- Она его избѣгаетъ.
   -- Она никогда не говоритъ съ нимъ, если только можно этого избѣжать, и я знаю, что онъ это чувствуетъ.
   -- Онъ добровольно подвергъ себя наказанію,-- сказала Элиноръ со смѣхомъ,-- и долженъ его переносить.-- Затѣмъ уже другимъ тономъ, и съ большой нѣжностью прибавила:-- Бѣдное дитя!
   Но Мэнистето это выраженіе показалось совсѣмъ неподходящимъ. Изъ всѣхъ своихъ отношеній съ женщинами, онъ не могъ припомнить болѣе царственнаго и менѣе дѣтскаго хладнокровія, чѣмъ то, которое Льюси выказывала по отношенію къ нему со времени сцены на горѣ. Это значительно измѣнило его представленіе о ней и тѣмъ болѣе возбуждало его страсть и дѣлало Люси болѣе привлекательной. Онъ представлялъ, въ какую женщину большого свѣта она обратится подъ вліяніемъ его честолюбивыхъ, умѣлыхъ и искусныхъ стараній.
   Если бы только Элиноръ говорила правду.
   На слѣдующее утро Мэнистей, возвращаясь съ поздней прогулки съ отцомъ Бенеке, засталъ Льюси на террасѣ, гдѣ она сидѣла одна съ своей вышивкой въ рукахъ.
   Она не слыхала, какъ онъ вошелъ, и не могла скрыть нѣкотораго волненія. Она поднялась и съ замѣшательствомъ начала собирать свой шелкъ и наперстокъ.
   -- Я не стану вамъ мѣшать,-- сказалъ Мэнистей церемонно.-- Развѣ Элиноръ не вернулась?
   -- Элиноръ ѣздила кататься съ графиней и послѣ этого легла отдохнуть.
   -- Пожалуйста, не прерывайте вашей работы изъ-за меня,-- проговорилъ онъ снова и бросилъ взглядъ на ея пальчики, которые какъ-то нерѣшительно перебирали мотки, и на лицо, склоненное надъ рабочей корзинкой.
   -- Я желалъ бы, если возможно, скрыть отъ своей кузины очень дурныя вѣсти,-- произнесъ онъ отрывисто.
   Льюси вздрогнула и подняла глаза. Теперь онъ видѣлъ передъ собою все ея милое лицо, милые молящіе глаза.
   -- Сестра моя очень больна. Былъ другой припадокъ. Меня могутъ вызвать каждую минуту.
   -- О!-- проговорила она, слегка вздрагивая и безсознательно сдѣлавъ шагъ къ нему. Въ одно мгновеніе она превратилась въ прежнюю кроткую Льюси, полную робкаго участія и расположенія.
   -- Вы получили письмо?-- спросила она.
   -- Да, сегодня утромъ. Я видѣлъ ее проѣздомъ въ Римъ. Она узнала меня, но это совершенно разбитое существо. У нея пораженъ весь организмъ. Иногда наступаютъ улучшенія, но они такъ рѣдки. И каждый острый припадокъ все больше и больше ее ослабляетъ.
   -- Это ужасно, ужасно!..
   Она стояла передъ нимъ въ своемъ бѣломъ платьѣ, въ этомъ полусвѣтѣ сумерекъ, и въ его воображеніи промелькнулъ ея образъ, когда она лежала съ закрытыми глазами въ его креслѣ, въ Маринатѣ. Ему вспомнился его собственный безумный порывъ, подъ вліяніемъ котораго онъ схватилъ на руки эту безпомощную, лишившуюся чувствъ дѣвушку.
   Мэнистей отошелъ отъ нея и, чтобы чѣмъ нибудь заняться, заглянулъ въ. ея открытую рабочую корзинку.
   -- Кажется, это одна изъ терракотовыхъ статуэтокъ Нэми, неправда ли?-- Онъ пробормоталъ эти слова просто подъ вліяніемъ своего смущенія, но тотчасъ же пожалѣлъ, зачѣмъ задалъ такой вопросъ.
   Льюси вздрогнула. Она совершенно забыла, что въ мягкой постелькѣ изъ разноцвѣтныхъ шелковъ, заботливо обернутая, но такъ, что видна была головка и корона, лежала маленькая Артемида. Остальныя фигурки были на днѣ корзинки. Артемида, для большей безопасности, была положена отдѣльно, при чемъ лицо у нея было затянуто легкой кисеей. Но когда онъ появился на террасѣ, она въ своемъ смущеніи какъ-то нечаянно сдвинула это покрывало, и головка оказалась на виду.
   -- Да, это Артемида,-- сказала она, стараясь удержать охватившее ее волненіе.
   Мэнистей молча нагнулся и взялъ статуэтку въ руки. Глядя на нее, онъ вспомнилъ о другой, еще болѣе изящной головкѣ, имѣвшей съ Льюси необыкновенное сходство, черенки которой лежали въ углу его дорожнаго чемодана, совершивъ съ нимъ вмѣстѣ странствованіе по горамъ Италіи.
   Что касается Льюси, то ей казалось, будто маленькая головка, которую онъ держалъ въ рукѣ, носитъ еще себѣ жаръ ея поцѣлуевъ и можетъ выдать ея тайну, точно онъ держалъ въ своей рукѣ часть ея сердца.
   -- Пожалуйста, позвольте я ее уберу!-- проговорила она торопливо.-- Мнѣ нужно идти къ Элиноръ. Уже пора обѣдать.
   Онъ молча подалъ ей терракоту. Она уложила ее на мѣсто, прикрыла работой и шелками и закрыла корзинку. Его присутствіе, его мрачный видъ и наблюдавшіе за нею все время глаза вызвали въ ней какое-то возбужденіе. Никогда еще она не была такъ близка къ потерѣ самообладанія.
   Но мысль объ Элиноръ успокоила ее.
   -- Вы вѣдь не будете сообщать ей печальную вѣсть о миссъ Мэнистей, не... не посовѣтовавшись со мною?-- спросила она съ большимъ смущеніемъ.
   Онъ поклонился.
   -- Не лучше ли вообще ничего ей не говорить, пока мнѣ не понадобится уѣхать?
   -- Да... тогда надо будетъ сказать.
   Потомъ слегка дрожащимъ, торопливымъ голосомъ она добавила:-- мнѣ такъ безконечно, такъ безконечно жаль миссъ Мэнистей.
   -- Благодарю васъ. Она часто объ васъ спрашиваетъ.
   Онъ говорилъ съ оффиціальной любезностью, съ обычной свѣтской манерой.
   Проблескъ чувства, который онъ въ ней подмѣтилъ, далъ ему сознаніе своего преимущества, вернулъ ему самоувѣренность.
   Льюси исчезла въ дверяхъ, слегка шелестя своимъ бѣлымъ платьемъ, а онъ началъ ходить взадъ и впередъ, предаваясь то надеждамъ, то отчаянію. Онъ такъ же хорошо, какъ и Элиноръ, сознавалъ, что эти дни были роковые. Если онъ потеряетъ ее теперь, она будетъ потеряна для него навсегда. Она принадлежала къ тѣмъ натурамъ, въ которыхъ время развиваетъ только сомнѣніе. Она никогда не возьметъ того, что должно было принадлежать Элиноръ. А какъ можно было теперь увѣрять ее, что Элиноръ не имѣла никакого права считать себя оскорбленной.
   Онъ чувствовалъ себя связаннымъ тысячью мельчайшихъ и деликатнѣйшихъ обязательствъ и ничего не могъ сдѣлать. Одна Элиноръ могла ему помочь.
   На слѣдующій день онъ встрѣтилъ Льюси, когда она возвращалась изъ деревни, куда ходила за свѣжими фигами къ завтраку Элиноръ. Было еще только 8 часовъ, но солнце уже начинало печь.
   -- Сегодня, кажется, будетъ страшная жара,-- послѣ оффиціальнаго привѣтствія сказала она, оглядывась съ безпокойствомъ на ослѣпительно бѣлѣвшую дорогу и на покрытые пылью виноградники.-- Мистеръ Мэнистей! вы настоите на томъ, чтобы Элиноръ выѣхала въ слѣдующую пятницу? Вы не дадите ей отложить отъѣздъ?
   Она съ мольбой обернула къ нему свое лицо, покрытое нѣжнымъ румянцемъ.
   -- Я сдѣлаю, что могу. Я понимаю ваше нетерпѣніе,-- сказалъ онъ сухо.
   Она отворила калитку во дворъ и прошла впередъ. Когда онъ поровнялся съ ней, она спросила тихимъ голосомъ:
   -- Имѣете ли вы еще какія-нибудь извѣстія?
   -- Да, я нашелъ вчера письмо на свое имя въ Сельвапенденте. Положеніе нѣсколько лучше. Не надо будетъ тревожить Элиноръ, по крайней мѣрѣ, теперь.
   -- Какъ я рада за нее,-- проговорила она поспѣшно; затѣмъ, помолчавъ немного, добавила съ усиліемъ:-- И, разумѣется, рада и за васъ.
   Одъ ничего не сказалъ, и онл молча дошли до дверей. Когда они останавились на порогѣ, онъ вдругъ сказалъ:
   -- Вы -- преданный другъ.
   Она взглянула на него съ удивленіемъ, уловивъ скорѣе непріязнь, нежели похвалу въ его тонѣ, и въ томъ движеніи, съ какимъ онъ закинулъ нѣсколько назадъ свою красивую голову. Она гордо выпрямилась.
   -- Въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, разъ это касается Элиноръ.
   Ея тонъ больно укололъ его.
   -- Ничего удивительнаго, конечно, со стороны женщины. Вы несете знамя такъ высоко, что мужчины не могутъ слѣдовать за вами.
   Онъ стоялъ блѣдный и мрачный и подергивалъ свои усы. Она принужденно засмѣялась, и онъ видѣлъ, какъ высоко поднималась ея грудь подъ голубымъ лифомъ ея лѣтняго платья.
   -- Это не вѣрно. Когда дѣло касается серьезныхъ вопросовъ, то намъ всегда приходится прибѣгать къ вамъ. Элиноръ очень довольна, что вы хотите проводить ее до дому.
   -- Конечно, я могу быть надежнымъ проводникомъ, если захочу,-- сказалъ онъ раздражительно.-- Смѣю надѣяться, вы тоже не отрицаете этого.
   -- Разумѣется,-- отвѣчала она съ улыбкой.-- Я знаю, что ваше присутствіе будетъ очень цѣнно. Прошу васъ, мистеръ Мэнистей, позвольте мнѣ пройти, я должна отнести фрукты.
   Онъ все продолжалъ стоять, загораживая ей дорогу.
   -- Въ такомъ случаѣ, миссъ Фостеръ, признайте еще, что я не являюсь непрошеннымъ, обременительнымъ гостемъ, за котораго вы меня приняли.
   Въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ движеніи сказывалась горечь.
   Льюси поблѣднѣла.
   -- Ради Элиноръ, я очень рада, что вы пріѣхали,-- сказала она, стараясь сохранить спокойствіе. Въ ея отвѣтѣ чувствовалось столько гордаго достоинства, что онъ не посмѣлъ сдѣлать ни одного шага дальше, поклонился и далъ ей дорогу.
   При данныхъ обстоятельствахъ, очень полезной оказалась графиня. Она какъ-то вмѣстѣ и любила, и ненавидѣла Мэнистея. Онъ постоянно вызывалъ ее на различныя разсужденія духовнаго и нравственнаго характера: они безпрестанно вступали въ препирательства, и это сокращало время. Тереза только что покинула ее, и графиня стала чаще посѣщать деревню, больше разъѣзжала по окрестностямъ, разбирала дѣла, лѣчила людей и животныхъ, усердно читала газеты.
   Подобно маркизѣ Фадзолани она не относилась пессимистически къ Италіи, хотя и смотрѣла на вещи съ практической стороны.
   -- Я признаю, что налоги тяжелы и что наши чиновники и банкиры не безупречны относительно восьмой заповѣди,-- говорила она.-- Но чего можно ожидать отъ націи, созданной лишь вчера? Когда ваша королева вступала на престолъ, развѣ англичане были ужъ такъ безупречны? Вы говорите о нашихъ соціалистахъ,-- но, скажите на милость, развѣ наши смуты были сильнѣе, чѣмъ у васъ въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ? Приходскій священникъ говоритъ мнѣ изо дня въ день: "Африканская война погубила Италію!" Но это только потому, что ему хочется, чтобы было такъ. Механизмъ приведенъ въ движеніе, и народъ платитъ налоги, но земледѣліе процвѣтаетъ съ каждымъ годомъ, не смотря ни на что. Мѣсяцъ или два назадъ, газеты были полны нападокъ и негодованія по поводу отправки солдатъ въ Эритрею. И, однако, если бы вы спустились въ "Campo de Fiori", вы увидѣли бы тамъ грошевыя поэмы, которыя читаются только народомъ и которыя были полны патріотизма, какъ самъ бѣдный король.
   -- Ахъ, я знаю,-- сказалъ Мэнистей,-- нѣкоторыя я видѣлъ: самыя наивныя вещи, размѣръ Тассовскій, мысли совсѣмъ дѣтскія, и только кое-гдѣ проглядываютъ иногда поэтическія нотки.
   И онъ продекламировалъ нѣсколько строфъ изъ этихъ воинственныхъ виршей на звучномъ, музыкальномъ итальянскомъ языкѣ.
   Они сидѣли на террасѣ на сѣверо-западной сторонѣ палаццо. Терраса выходила въ садъ, гдѣ били фонтаны, стояли статуи, а въ самомъ концѣ -- кипарисы, совершенно черные въ розовато-голубомъ вечернемъ освѣщеніи, рѣзко оттѣняли нѣжную синеву далекихъ горъ и придавали еще болѣе живости яркому фону изъ гераней, настурцій и олеандровъ.
   Элиноръ лежала въ покойномъ креслѣ, чувствуя себя очень хорошо, и улыбка часто мелькала на ея губахъ. Льюси сидѣла нѣсколько въ сторонѣ, занятая своей вышивкой. Она очень рѣдко принимала участіе въ разговорѣ, но ни одно движеніе Элиноръ, ни одно ея желаніе не ускользало отъ ея вниманія.
   -- Я не могу допустить, чтобы вы видѣли во мнѣ ка.кого-то противника.-- сказалъ Мэнистей графинѣ, продолжая разговоръ.-- Когда вы говорите объ этой странѣ и объ ея будущемъ, получается впечатлѣніе, будто вы меня убѣждаете.
   -- Я думала, что вы Іона нашихъ дней,-- сказала она со своей неожиданной и нѣсколько презрительной улыбкой.
   Мзнистей засмѣялся -- Іона, которому, во всякомъ случаѣ, не приходится жаловаться на то, что Ниневія кается въ грѣхахъ охотно.
   -- А гдѣ же ваша проповѣдь?-- спросила она.
   -- Въ корзинѣ ненужныхъ бумагъ,-- сказалъ Мэнистей, отбрасывая свою сигару.-- Въ нынѣшнія времена, повидимому, сами пророки начинаютъ раскаиваться.
   Невольно глаза его обратились къ Льюси; но ее не было видно за работой.
   -- О, пожалуйста, продолжайте вашу проповѣдь!-- воскликнула графиня.-- Выньте снова вашу книгу, напечатайте ее. Мы вполнѣ способны понять.
   Мэнистей засунулъ обѣ руки въ карманы, отыскивая спички для новой сигары.
   -- Книга моя, сударыня,-- сказалъ онъ спокойно,-- пережила то удовольствіе, которое дается автору. Моя кузина была ея добрымъ геніемъ, но даже она не могла донести благополучно до пристани этотъ грузъ... Не правда-ли, Элиноръ?
   Онъ сорвалъ нѣсколько цвѣтковъ съ растущаго но близости олеандра и положилъ ихъ ей на колѣни. Элиноръ съ нѣжностью сжала ихъ въ своихъ прозрачныхъ рукахъ и съ улыбкой подняла на него глаза. Графиня отвернула голову.
   -- А кромѣ того...-- сказалъ Мэнистей.
   Онъ продолжалъ курить, устремивъ взглядъ на отдаленныя горы.
   -- Я жду,-- сказала графиня.
   -- Ваша Италія -- чародѣйка,-- сказалъ онъ. Глаза его загорѣлись, а голосъ зазвучалъ какъ-то сильнѣе,-- и такъ много людей ее любятъ.
   Льюси ниже склонилась надъ своей работой.
   Графиня поднялась и ушла съ террасы.
   Элиноръ лежала неподвижно съ закрытыми глазами, скрестивъ на колѣняхъ руки. Мэнистей и Льюси думали, что она заснула, такъ какъ въ послѣднее время ей часто случалось впадать на короткое время въ забытье отъ всякаго утомленія. Въ такія минуты окружающіе обыкновенно молча и заботливо сторожили ея покой, объединяясь, такъ сказать, въ общемъ попеченіи о ней.
   Нѣсколько минутъ спустя, однако, Мэнистей, слегка перегнувшись въ сторону Льюси, проговорилъ тихимъ голосомъ:
   -- Вы настаивали на томъ, чтобы я окончилъ свою книгу. А она сказала мнѣ недавно, что очень признательна мнѣ за то, что я этого не сдѣлалъ.
   Онъ смотрѣлъ на дѣвушку хорошо знакомымъ ей взглядомъ, въ которомъ свѣтилась и нѣжность, и раздраженіе.
   -- Разумѣется,-- сказала Льюси,-- такъ было гораздо лучше.
   Она поднялась и склонилась надъ Элиноръ.
   -- Дорогая, уже поздно; мнѣ кажется, нужно велѣть подать экипажъ.
   -- Позвольте это сдѣлать мнѣ,-- сказалъ Мэнистей и всталъ, досадливо закусивъ губы.
   -- Благодарю васъ,-- сказала Льюси церемонно.-- Кучеру, впрочемъ, уже дано распоряженіе, чтобы онъ подалъ къ семи.
   Когда Мэнистей вернулся, Льюси пошла въ домъ за шалью и плэдами. Элиноръ раскрыла глаза, въ которыхъ свѣтилось оживленіе, а на губахъ играла улыбка.
   -- Послушайте,-- сказала она,
   Мэнистей наклонился.
   -- Теперь вы можете показать, будто сердитесь. Это нисколько не повредитъ.
   Онъ сѣлъ возлѣ нея, низко склонивъ голову, и молча слушалъ, пока не вернулась Льтоси.

-----

   Но намекъ онъ принялъ къ свѣдѣнію и призывалъ всю свою гордость и необыкновенную способность играть, чтобы въ своей драмѣ взять ту роль, которую ему угодно. И онъ игралъ ее съ энергіей и отчаяніемъ, считая каждый часъ, приближавшій его къ моменту, когда Льюси исчезнетъ за дверями Лортерсовъ, въ Лондонѣ, отдавъ, быть можетъ, приказаніе не принимать нежеланныхъ посѣтителей; а вскорѣ затѣмъ въ газетахъ появится сообщеніе о благополучномъ отплытіи ея парохода въ Нью-Іоркъ.
   Онъ пересталъ искать ея расположенія, отбросилъ всякую застѣнчивость; онъ игнорировалъ ее, превратился въ свѣтскаго человѣка, интересы и отношенія котораго стоятъ внѣ пониманія какой-нибудь неопытной дѣвочки изъ Вермонта. Никогда еще онъ не являлся болѣе блестящимъ, болѣе внимательнымъ, пріятнымъ собесѣдникомъ для Элиноръ, для графини, для Бенеке, для всѣхъ, за исключеніемъ одной Льюси. Онъ описывалъ имъ свои странствованія по Калабрійскимъ горнымъ высотамъ, рисовалъ деревенскихъ жителей, патеровъ, и крупныхъ землевладѣльцевъ юга съ ихъ полуфеодальными помѣстьями; заставлялъ Элиноръ смѣяться до слезъ или дрожать отъ страха разсказами про разбои; съ пониманіемъ художника говорилъ о греческихъ памятникахъ и преданіяхъ Тарентинскаго побережья; затѣмъ переходилъ къ англійской политикѣ, къ своимъ собственнымъ планамъ и корреспонденціи. Графиня перестала съ нимъ ссориться. Красивый англичанинъ съ Тиціановскимъ цвѣтомъ лица и классическими чертами, съ своимъ краснорѣчіемъ, пылкостью, остроуміемъ и привлекательностью, скрашивалъ и сокращалъ ея скучные часы. Трагедія жизни Элиноръ стала ясна для этой старой женщины, и душа ея переполнилась сожалѣніемъ. Что касается Льюси Фостеръ, то графиня наблюдала ее своимъ проницательнымъ взглядомъ съ еще большимъ уваженіемъ: до какого акта была доведена игра и какъ она кончится?
   Только одной Льюси Мэнистей не доставлялъ ничего пріятнаго. Онъ церемонно вставалъ при ея входѣ, подавалъ ей стулъ,-- словомъ, соблюдалъ относительно ея всю необходимую вѣжливость, но никогда не обращался къ ней въ разговорѣ. Это не было, однако, то пренебреженіе и невниманіе, которое онъ выказывалъ въ Маринатѣ, это было нѣчто, гораздо болѣе холодное и язвительное.
   Льюси ничего не говорила. Она по прежнему отдавалась своимъ ежедневнымъ занятіямъ, дѣлая всѣ приготовленія къ отъѣзду и постоянно заботясь объ Элиноръ. Время отъ времени она была вынуждена совѣтоваться съ Мэнистеемъ относительно различныхъ пунктовъ путешествія. Они разговаривали, какъ простые знакомые, и никогда дольше, чѣмъ это было нужно. Оставаясь одна, она погружалась въ молчаливое размышленіе, думая о дядѣ, о своихъ обязанностяхъ и о дальнѣйшемъ теченіи своей жизни. Быть можетъ, зимою она займется преподаваніемъ. Многіе въ Грейриджѣ выражали желаніе воспользоваться ея услугами.
   Пока она, такимъ образомъ, старалась побороть свое чувство, Мэнистей бродилъ по лѣснымъ тропинкамъ, предаваясь усиленному куренію и тоскѣ, разбираясь въ разныхъ моментахъ дня, неистовствуя, сомнѣваясь и страдая такъ, какъ никогда еще не страдалъ ни отъ одной женщины. Чѣмъ больше онъ отчаявался, тѣмъ сильнѣе желалъ обладать ею. Присутствіе въ ней такой нравственной энергіи было для него открытіемъ и являлось какъ бы вызовомъ всѣмъ силамъ его собственнаго существа. Онъ не привыкъ считаться съ такой силой въ женщинахъ. Это придавало ей новую цѣнность рѣдкости и дѣлало въ его глазахъ побѣду надъ ней единственнымъ достойнымъ предметомъ въ жизни, который вытѣснилъ всѣ другія страсти и желанія. Она любитъ его. Элиноръ знаетъ и сказала ему. И тѣмъ не менѣе, еще десять дней, и она скажетъ: "Прощайте, мистеръ Мэнистей", и скажетъ это съ тѣмъ спокойнымъ выраженіемъ въ лицѣ, въ которомъ онъ уже заранѣе видѣлъ оскорбленіе и поруганіе надъ своей любовью. Но такъ или иначе заставить затуманиться эти дорогіе глаза, заставить ее плакать и смотрѣть самому на гти слезы... о! какъ страстно онъ этого желаетъ!..
  

XXIV.

   -- Го-го! Мэнистей, это вы? Сюда-ли я попалъ?
   Говорившій былъ Реджи Бруклинъ, который сходилъ со своего велосипеда у монастырскихъ воротъ, сопровождаемый шумной толпой деревенскихъ мальчишекъ, слѣдовавшихъ за нимъ подъ гору.
   -- Что за заколдованное мѣсто!-- сказалъ Реджи, оглядываясь кругомъ.-- И что заставило Элиноръ пріѣхать сюда?
   Онъ вопросительно смотрѣлъ на Мэнистея, вытирая потъ со лба, обрамленнаго красивыми кудрями.
   -- Мы были здѣсь въ прошломъ году, когда совершали маленькое путешествіе съ семействомъ Д.,-- отвѣчалъ Мэнистей.-- Элиноръ тогда очень понравилось это мѣстечко, и когда стало жарко, она пріѣхала сюда, разсчитывая, что здѣсь будетъ прохладнѣе.
   -- Но десять дней тому назадъ вы сами не знали, гдѣ она,-- сказалъ юноша, глядя на него съ недоумѣніемъ,-- Генералъ Мюиръ тоже этого не зналъ, какъ я слышалъ отъ одного человѣка, видѣвшаго его на прошлой недѣлѣ.
   Мэнистей засмѣялся.
   -- Какъ бы то ни было, теперь она здѣсь,-- сказалъ онъ сухо.
   -- И миссъ Фостеръ тоже здѣсь?
   Мэнистей сдѣлалъ утвердительный знакъ.
   -- Вы говорите, что Элиноръ больна?
   Молодой человѣкъ смотрѣлъ на него подозрительно.
   Мэнистей, который стоялъ, постукивая палкой о землю, поднялъ глаза. Бруклинъ подался назадъ.
   -- Она очень больна!-- проговорилъ онъ съ глубокимъ огорченіемъ.-- И никто этого не зналъ?
   -- Она все скрывала,-- сказалъ Мэнистей медленно и съ авторитетомъ человѣка, взявшаго на себя всѣ заботы, прибавилъ:-- теперь мы дѣлаемъ все, что можемъ. Въ пятницу мы выѣзжаемъ и въ Генуѣ возьмемъ сидѣлку. Когда пріѣдемъ домой, то, разумѣется, пригласимъ лучшихъ докторовъ. Она часто бываетъ необыкновенно весела и совершенно такая-же, какъ прежде. О! мы ее выходимъ. Но не утомляйте ее, не оставайтесь здѣсь слишкомъ долго.
   Они пошли вмѣстѣ въ монастырь: Бруклинъ, горя нетерпѣніемъ,-- Мэнистей нахмуренный и недовольный.
   -- Реджи! добро пожаловать!-- послышался необыкновенно веселый голосъ Элиноръ изъ глубины террасы, густо отѣненной виноградной зеленью. Бруклинъ сѣлъ подлѣ кузины, глядя на нее своими смущенными голубыми глазами. Мэнистей спустился въ садъ и сталъ ходить взадъ и впередъ, куря сигару за сигарой и предаваясь самымъ непріятнымъ размышленіямъ.
   Полчаса спустя, Реджи вышелъ къ монастырскимъ воротамъ посмотрѣть, не подъѣхалъ-ли дилижансъ, который долженъ былъ привезти изъ Орвіето его багажъ.
   Къ нему торопливо подошла Льюси Фостеръ.
   -- Какъ поживаете, мистеръ Бруклинъ?
   Онъ быстро обернулся, и она увидала его страшно разстроенное лицо.
   Одну минуту они молча смотрѣли другъ на друга. Онъ съ удивленіемъ замѣтилъ, какъ похорошѣла она икакъизмѣнилось выраженіе ея лица. Но грусть, которая сквозила въ ея взглядѣ и линіяхъ рта, вызвала въ его душѣ новыя опасенія.
   -- Что съ нею?-- спросилъ онъ отрывисто, выпуская ея робко протянутую руку.
   -- Ея старая болѣзнь, главнымъ образомъ, сердце,-- проговорила Льюси съ усиліемъ,-- но мнѣ кажется, что и легкія у нея не въ порядкѣ.
   -- Зачѣмъ она пріѣхала сюда? зачѣмъ вы это допустили?
   Рѣзкость тона и блескъ его глазъ заставили ее отступить.
   -- Казалось, что это лучшее, что можно было сдѣлать,-- отвѣчала она послѣ небольшого молчанія.-- И, разумѣется, это было сдѣлано только по ея настоянію.
   -- Ея родные очень недовольны этой поѣздкой.
   -- Она объ этомъ не думала.
   -- Но здѣсь, въ этой глуши, при такой жарѣ, какъ могли вы надѣяться ее уберечь?-- проговорилъ молодой человѣкъ съ горячностью.
   -- Мы дѣлали все, что могли,-- сказала дѣвушка смиренно.-- Графиня Гверрини очень помогала намъ. Мы постоянно пробовали убѣждать ее вернуться домой, но она была не въ силахъ пуститься въ путь.
   -- Это было безуміе,-- проговорилъ онъ сквозь зубы.-- А теперь у нея такой видъ, точно она при смерти.
   Онъ застоналъ отъ досады и горя. Льюси отошла въ сторону и, опершись рукой о монастырскую калитку, прижалась головкой къ рукѣ. Поза была очень трогательная, но Бруклинъ смотрѣлъ на дѣвушку съ слѣпымъ негодованіемъ и думалъ про себя: "И зачѣмъ только она сюда пріѣхала? Чтобы посѣять раздоръ и похитить у Элиноръ то, что ей принадлежало! Тотъ, кого она добивалась, правда, довольно жалкое существо, но почему же бы ей не владѣть имъ въ мирѣ и покоѣ. Зачѣмъ она пріѣхала и вмѣшалась во все это?"
   Въ это время калитка отворилась, и Мэнистей вышелъ во дворъ. Бруклинъ взглянулъ на Мэнистея, потомъ на Льюси съ презрительно сжатыми губами и пытливымъ взоромъ.
   Онъ наблюдалъ за тѣмъ, какъ они встрѣтятся. Онъ видѣлъ, какъ Льюси моментально измѣнила позу, и лицо ея приняло холодное, спокойное выраженіе. Мэнистей подошелъ къ ней, и они заговорили о предстоящемъ путешествіи холоднымъ тономъ обыкновенныхъ знакомыхъ. Ни въ манерѣ, ни въ словахъ обоихъ не проглядывало ни малѣйшей интимности, за исключеніемъ вынужденнаго сближенія между людьми, занятыми выполненіемъ общей обязанности.
   Когда разговоръ окончился, Мэнистей пробормоталъ что-то насчетъ того, что отецъ Бенеке зоветъ его обѣдать къ себѣ. Онъ не сталъ ждать молодого человѣка и ушелъ впередъ своей характерной тяжелой походкой, нѣсколько сгибая плечи, какъ-бы подъ тяжестью своей красивой головы. Бруклинъ и Льюси смотрѣли ему въ слѣдъ. Реджи порывисто обернулся.
   -- Я думаю, что его негодная книга отчасти уходила Элиноръ. Что онъ сдѣлалъ съ книгой?
   -- Онъ, кажется, отказался отъ нея. Я слышала, по крайней мѣрѣ, отъ Элиноръ.
   -- А теперь, вѣроятно, опять снизойдетъ до политики.
   -- Я рѣшительно ничего не знаю о дѣлахъ мистера Мэнистея.
   Молодой человѣкъ взглянулъ на нее сперва съ недовѣріемъ, потомъ болѣе мягко и дружественно. Они вмѣстѣ направились въ монастырь, и Льюси дорогой охотно отвѣчала на его разспросы о мѣстности, о населеніи, о графинѣ и т. д.
   Позади нихъ послышались торопливые и мягкіе шаги.
   То былъ отецъ Бенеке, который хотѣлъ съ ними поздороваться. Когда, разговаривая съ Бруклиномъ, онъ стоялъ подъ большой смоковницей, росшей на монастырскомъ дворѣ, вся его фигура съ обнаженной сѣдой головой производила крайне внушительное впечатлѣніе. Онъ снова носилъ теперь священническую одежду, не рясу, а обыкновенный длинный черный сюртукъ не-католическихъ странъ. Льюси почти не говорила съ нимъ. Въ его обращеніи было много мягкости и чувствовалось какъ бы сознаніе своей вины. Но миссъ Фостеръ, стоявшая въ сторонѣ, повидимому, не одобряла ни его обращенія, ни его самого. Когда онъ вышелъ, Реджи воскликнулъ:
   -- Ну, а этотъ какъ сюда попалъ? Нѣтъ, это самая неслыханная путаница! Что онъ здѣсь дѣлаетъ?
   Онъ кивнулъ въ сторону монастыря, стѣны котораго, казалось, были еще пропитаны дневными солнечными лучами: такимъ ослѣпительнымъ блескомъ отливали онѣ подъ вечернимъ небомъ на фонѣ лѣса, окаймлявшаго монастырь.
   -- Онъ приходитъ читать съ Элиноръ почти каждый вечеръ.
   Молодой человѣкъ раскрылъ съ удивленіемъ глаза.
   -- Развѣ она собирается перейти въ католичество?
   Льюси улыбнулась.
   -- Вы, вѣрно, забыли, что отецъ Бенеке отлученъ отъ церкви.
   -- Ахъ, да, правда! Мой патронъ еще страшно возмущался по этому поводу. Ну, да старикъ, я увѣренъ, не останется у нихъ въ долгу,-- сказалъ молодой человѣкъ съ жаромъ.-- Эти попы дѣлаютъ все, чтобы довести страну до отчаянія. За то они же первые и пострадаютъ, если это имъ удастся. Такъ это отецъ Бенеке вызвалъ сюда Мэнистея?
   Невольное движеніе Льюси заставило его почувствовать, что вопросъ былъ болѣе чѣмъ неумѣстенъ.
   -- Кажется, такъ,-- сказала она холодно.-- Доброй ночи, мистеръ Бруклинъ, мнѣ пора. А вотъ спускается и вашъ дилижансъ.
   Реджи велѣлъ кучеру сложить багажъ въ домикѣ у рѣки, а самъ сталъ спускаться съ горы вслѣдъ за дребезжащимъ экипажемъ, заложивъ руки въ карманы своей голубой фланелевой куртки.
   -- Она не пойдетъ за него! держу пари, что не пойдетъ! Это женщина иного сорта, настоящій кремень,-- говорилъ себѣ Реджи, яростно толкая ногой камешки, которые катились внизъ вслѣдъ за исчезавшимъ дилижансомъ,-- Такъ вотъ какой видъ у женщины съ разбитымъ сердцемъ. О, Боже мой! Элиноръ! моя бѣдная, бѣдная Элиноръ!
   И прежде, чѣмъ онъ могъ дать себѣ отчетъ, что съ нимъ дѣлается, юноша уже сидѣлъ въ темнотѣ на краю дороги, обливаясь слезами, которыя удивили и сконфузили его самого.

-----

   Слѣдующій день удивилъ его еще больше. Элиноръ было настолько лучше, что онъ готовъ былъ презирать себя за вчерашнія слезы подъ звѣзднымъ небомъ. Таково было его первое впечатлѣніе. Второе -- Мэнистей взялъ на себя всѣ заботы о ней. Они вмѣстѣ сидѣли, гуляли, читали съ утра до ночи. Никогда еще ихъ отношенія не были болѣе нѣжными и задушевными.
   Тѣмъ не менѣе, не прошло и сутокъ, какъ молодой человѣкъ, благодаря своей проницательности, не могъ не замѣтить, что съ Элиноръ произошла какая-то великая духовная перемѣна. И тотчасъ же онъ понялъ всю глубину разыгрывавшейся трагедіи. Элиноръ стояла одинокой, въ сторонѣ это всѣхъ. Чѣмъ неустаннѣе, нѣмъ внимательнѣе были заботы Мэнистея, чѣмъ нѣжнѣе была преданность Льюси, тѣмъ очевиднѣе становилось для Бруклина то таинственное, трагическое одиночество, которое, казалось, уже вносила смерть въ ихъ маленькій кружокъ.
   И горе охватило юношу съ удесятеренной силой. Въ теченіи семи или восьми лѣтъ онъ видѣлъ въ Элиноръ Бургоинъ идеальную женщину. По ней онъ судилъ обо всѣхъ другихъ женщинахъ. Одно представленіе о возможности влюбиться въ нее показалось бы ему нелѣпымъ. Но если бы только онъ когда-нибудь позволилъ себѣ такую роскошь, какъ женитьба, то его жена должна была непремѣнно походить на Элиноръ. Въ то же время онъ самымъ наивнымъ, самымъ ребяческимъ образомъ былъ ей преданъ.
   Теперь, при видѣ ея на краю смертельной опасности, сердце молодого человѣка переполнилось новой мучительно обостренной привязанностью. Онъ испытывалъ къ Элиноръ безграничную жалость, а противъ Мэнистея такое сильное негодованіе, что почти не въ состояніи былъ его сдерживать. Хорошо ему теперь заботиться о ней, когда она угасаетъ! Каково бы ни было его истинное отношеніе къ этой американкѣ, ясно только то, что передъ ней всѣ шансы на жизнь и счастье, между тѣмъ какъ Элиноръ отдала свое сердце, душу и силы эгоисту для того только, чтобы получить взамѣнъ черную неблагодарность и смертельные плоды "забытыхъ благодѣяній".
   Больше всего раздражало молодого человѣка то, что ему такъ мало приходилось быть съ Элиноръ: Мэнистей всегда находился при ней. Наконецъ, дня два спустя послѣ пріѣзда, ему удалось провести съ нею наединѣ около часу, такъ какъ Мэнистей и Бенеке отправились гулять, а Льюси бесѣдовала съ графиней.
   Онъ началъ торопливо разспрашивать ее о будущемъ. Съ кѣмъ и гдѣ проживетъ она конецъ этого года?
   -- Съ отцомъ и тетей Патти, разумѣется,-- сказала Элиноръ, улыбаясь.-- Сначала мы будемъ въ Шотландіи, думаю, до ноября, а потомъ переѣдемъ въ Лондонъ.
   Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ молча. Потомъ, взявъ ея руку и крѣпко ее сжимая, онъ въ самыхъ пылкихъ, свойственныхъ ему выраженіяхъ торжественно просилъ ее сдѣлаться его ягеной. Онъ не достоинъ ея, конечно. Но онъ сумѣетъ окружить ее заботами, будетъ ея слугой, ея спутникомъ, сидѣлкой, рабомъ... Онъ умолялъ ее выслушать его.-- Чѣмъ былъ для нея ея отецъ?-- говорилъ онъ съ откровенностью.-- Развѣ онъ цѣнилъ ее когда-нибудь такъ, какъ она того заслуживаетъ? Пусть только она довѣрится ему, Бруклину, и никогда, никогда ей не придется раскаяваться въ томъ, что она окажетъ ему эту великую честь. Къ чорту дипломатическую службу! У него есть небольшія средства, а вмѣстѣ съ тѣмъ, что имѣетъ Элиноръ, имъ будетъ совершенно достаточно. Онъ повезетъ ее въ Египетъ или въ Капштадтъ. Это возвратитъ ей силы и здоровье.
   Элиноръ слушала его спокойно.
   -- Милый, милый мой мальчикъ!-- сказала она, когда онъ, наконецъ, остановился.-- Вы напоминаете мнѣ прелестную исторію лорда Джаффорда и лэди Дефферинъ, помните? Только тамъ, наоборотъ, онъ былъ при смерти, и она вышла за него, умирающаго, для того, чтобы оставаться при немъ до послѣдней минуты. Со стороны женщины это вполнѣ понятно. Быть сестрой милосердія для нея естественно. Но неужели вы думаете, что я позволю вамъ погубить вашу карьеру для того только, чтобы сидѣть и няньчится со мной? Ахъ, вы мой глупенькій Реджи!
   Но онъ продолжалъ ее умолять, и она стала волноваться.
   -- Одно только въ мірѣ вы можете для меня сдѣлать,-- сказала она и, протянувъ руку съ дивана, она открыла ящикъ маленькаго столика и вынула двойную фотографію, сложенную вмѣстѣ.-- Вотъ! Помогите мнѣ соединить этихъ двухъ людей, Реджи, и мое сердце будетъ принадлежать вамъ еще больше, нежели теперь.
   Молча и слегка раскрывъ ротъ отъ изумленія, онъ смотрѣлъ на ея нѣжное, внутренно освѣщенное лицо.
   -- Ну, подите сюда,-- сказала Элиноръ, привлекая его къ себѣ:-- подите сюда и потолкуемъ.

------

   Между тѣмъ, Мэнистей и отецъ Бенеке подымались въ гору, возвращаясь съ прогулки. Между ними не было прежней откровенности. Гордость Мэнистея не допускала этого. Онъ испытывалъ чувство остраго униженія при воспоминаніи о томъ, съ какой увѣренностью онъ говорилъ тогда съ Бенеке на берегу рѣки.
   Теперь, когда они оставались вдвоемъ, Мэнистей говорилъ съ патеромъ о его дѣлахъ, о томъ, думаетъ ли онъ принять предложеніе католической общины, которое ему было сдѣлано. Бенеке не обижался на небрежную манеру его разговора, на полувниманіе, съ которымъ онъ его слушалъ. Старикъ вполнѣ понималъ, что катастрофа его жизни не могла имѣть существеннаго интереса для человѣка, поглощеннаго собственными чувствами, какимъ былъ Мэнистей. И онъ мирился съ тѣмъ, что его дѣла избирались предметомъ разговора лишь для препровожденія времени.
   -- Ахъ, дорогой другъ,-- говорилъ Мэнистей со свойственной ему широкой жестикуляціей, когда они уже приближались къ вершинѣ: -- разумѣется, вамъ слѣдуетъ ѣхать въ Боннъ, вы должны сдѣлать то, чего они желаютъ. Они поручатъ вамъ достойное васъ дѣло. Все могло окончиться гораздо хуже.
   -- Правда, они очень добры ко мнѣ. Но въ 66 лѣтъ очень тяжело переселяться,-- кротко проговорилъ патеръ, думая въ эту минуту о своемъ домикѣ въ маленькомъ баварскомъ городкѣ, о своихъ ученикахъ, которыхъ онъ, быть можетъ, никогда больше не увидитъ, и о старой сестрѣ, которая его покинула.
   -- Ваша книга имѣла успѣхъ,--" сказалъ Мэнистей, какъ бы съ досадой.-- Вы сказали въ ней то, что хотѣли сказать. Что касается меня... ну, да все равно!-- Онъ сорвалъ придорожный стебелекъ, разгрызъ его и отбросилъ въ сторону.-- Я, впрочемъ, нисколько не сожалѣю объ этомъ. Само по себѣ это дало мнѣ нѣсколько пріятныхъ моментовъ, и если я проигралъ битву здѣсь, то, наученный горькимъ опытомъ, тѣмъ лучше буду биться въ Англіи.
   Патеръ взглянулъ на его красивое, безпечное лицо со смѣшаннымъ чувствомъ расположенія и непріязни. Ему иногда приходило въ голову, что кондотьеры, эти наемные борцы за чужіе интересы, еще существуютъ, и Мэнистей одинъ изъ такихъ борцовъ. Они бываютъ разнаго сорта, грубые и утонченные. Мэнистей былъ, несомнѣнно, богато одаренный человѣкъ, и если бы можно было смягчить нѣкоторыя черты его характера, то передъ нимъ могла бы открыться блестящая карьера. Сравнивая его съ собою, патеръ глубоко сознавалъ, насколько безцвѣтнѣе и скромнѣе была его собственная судьба. Смиренный служитель небеснаго отечества и вѣчной истины, онъ не пара этому высоко развитому искателю приключеній. Но онъ скорѣе согласился бы умереть, чѣмъ помѣняться съ нимъ удѣломъ.
   Когда они были уже въ виду монастыря, Мэнистей остановился.
   -- Вы зайдете повидаться съ Элиноръ?-- спросилъ онъ.
   Патеръ сдѣлалъ утвердительный знакъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, я приду позднѣе.-- Они разстались, и отецъ Бенеке одинъ вошелъ въ монастырь.
   -- Остается еще пять дней!--думалъ онъ.-- Выяснится ли что-нибудь за это время или нѣтъ? Уязвленная гордость Мэнистея заставляетъ его держаться съ нимъ холодно. Миссъ Фостеръ не можетъ ему простить; но патеръ зналъ сердце Элиноръ, а то, чего не зналъ, онъ угадывалъ. Все зависѣло теперь отъ молодой дѣвушки, отъ ея оскорбленнаго чувства, отъ этой прямой, независимой натуры, которую натеръ, какъ онъ искренно себѣ признавался, совсѣмъ не понималъ.
   Но миссисъ Бургоинъ? Тутъ, по крайней мѣрѣ, его старанія не были напрасны. И онъ думалъ о ней съ самымъ нѣжнымъ благоговѣніемъ, съ самой свѣтлой радостью. Да, Господь не отнялъ у него божественнаго дара!
   На лѣстницѣ, которая вела въ комнаты миссъ Бургоинъ, онъ встрѣтилъ Реджи Бруклина, спускавшагося внизъ. Лицо молодого человѣка было блѣдно и сильно взволновано. Патеръ обратился къ нему съ какимъ-то вопросомъ, но юноша пробѣжалъ мимо, ничего не отвѣтивъ.

-----

   Поздно вечеромъ, когда всѣ гости разошлись, Элиноръ казалась необычайно оживленной. Она встала съ дивана и принялась ходить взадъ и впередъ по маленькой гостиной, давая распоряженія Мари относительно предстоящаго путешествія, и, наконецъ, весело и рѣшительно заявила, что завтра она рано отправится въ Орвіето къ доктору, который лѣчилъ ее въ іюнѣ. Льюси протестовала и умоляла; но вскорѣ увидала, что всѣ распоряженія уже сдѣланы, и Элиноръ твердо рѣшила поставить на своемъ. Она отправится одна съ Мари въ экипажѣ графини и выѣдетъ на зарѣ, чтобы избѣжать зноя; самую жаркую часть дня она проведетъ въ Орвіето, а подъ вечеръ вернется домой. Льюси настаивала, чтобы ей, по крайней мѣрѣ, было дозволено ѣхать вмѣстѣ съ Элиноръ. Того же, повидимому, желала и графиня. Но Элиноръ отказалась отъ той и отъ другой.
   -- Я выѣзжаю почти ежедневно и это не приноситъ мнѣ вреда,-- сказала она почти съ раздраженіемъ -- Оставьте меня, пожалуйста, въ покоѣ!..
   Вечеромъ, когда она вернулась, Элиноръ нашла Мэнистея бродившимъ подъ деревьями во дворѣ, въ ожиданіи ея. Онъ провелъ скучный и безцѣльный день. Терпѣніе его истощилось, и онъ почти не въ силахъ былъ справляться со своимъ отчаяніемъ. Все это Элиноръ прочла на его лицѣ, когда вышла изъ экипажа. Льюси, караулившая ея возвращеніе послѣ обѣда, въ эту минуту какъ разъ зачѣмъ-то ушла съ Реджи въ деревню.
   Элиноръ, опираясь на руку Мари, побрела черезъ дворъ. У дверей монастыря силы ей измѣнили. Она обернулась къ Мэнистею.
   -- Я не могу подняться на лѣстницу,-- сказала она.-- Не можете ли вы меня донести? Я совсѣмъ легонькая.
   Охваченный внезапнымъ волненіемъ, Мэнистей взялъ ее на руки. Она покорилась, какъ усталый ребенокъ. Его поразило, съ какой легкостью онъ ее поднялъ. Голова ея опустилась къ нему на грудь, глаза закрылись, и онъ подумалъ, что она въ обморокѣ. Онъ отнесъ ее въ комнату и положилъ на диванъ. Но тутъ онъ увидѣлъ, что она въ сознаніи и глазами слѣдила за нимъ. Когда онъ уже собирался оставитъ ее на попеченіи Мари, которая была чѣмъ-то занята въ комнатѣ Льюси, она притронулась къ его рукѣ.
   -- Завтра вы можете опять съ ней поговорить,-- сказала она, кивая ему съ дружеской улыбкой.
   Лицо его радостно оживилось подъ вліяніемъ этого разрѣшенія. Онъ нѣжно сжалъ ея руку.
   -- Что сказалъ вамъ докторъ?-- спросилъ онъ.
   -- Сказалъ, что хорошо... хотя какъ-то не вѣрится, чтобы рецептъ на итальянскомъ языкѣ былъ также хорошъ, какъ на англійскомъ.
   -- Онъ не нашелъ у васъ ухудшенія?
   -- Развѣ онъ скажетъ, если бы даже и нашелъ?-- отвѣчала она уклончиво.-- Никто не можетъ знать этого лучше, чѣмъ знаешь самъ... А! вотъ и Льюси. Ну, вамъ придется теперь пожелать намъ доброй ночи. Я слишкомъ устала, чтобы говорить.
   Когда онъ вышелъ, Элиноръ въ какомъ-то блаженствѣ откинулась на подушки, заложивъ обѣ руки за голову.
   -- Первый и единственный разъ мое сердце билось у его сердца, мои руки обвивали его шею,-- думала она.-- Должно быть, такія впечатлѣнія переживаютъ всѣ остальныя. Я постараюсь подъ конецъ жизни вытѣснить изъ памяти всѣ, кромѣ этого.
   Когда вошла Льюси, Элиноръ сказала, что не особенно утомлена. О томъ же, что сказалъ докторъ, она умолчала.
   Ночью, когда Льюси уже лежала въ постели, хотя и не могла уснуть подъ вліяніемъ тревоги и горя, дверь къ ней отворилась, и вошла Элиноръ. Она была въ своемъ обычномъ бѣломъ капотѣ; свѣтлыя волосы, теперь уже значительно подернутые сѣдиной, были распущены по плечамъ.
   -- Ахъ, я вамъ, вѣрно, нужна? Помочь вамъ что-нибудь?-- съ безпокойствомъ воскликнула Льюси, вскакивая съ постели. Элиноръ подошла и, положивъ ей руку на плечо, попросила лежать смирно и придвинула для себя стулъ. Она поставила принесенную съ собою свѣчу на столъ, и Льюси хорошо могла разсмотрѣть волненіе на ея лицѣ.
   -- Долго ли,-- сказала она, наклоняясь къ дѣвушкѣ,-- долго ли еще будете вы терзать сердце мнѣ и ему?
   Слова эти были произнесены съ энергіей, которая потрясла все ея хрупкое существо.
   Льюси вскочила, пытаясь ее обнять, но Элиноръ оттолкнула дѣвушку.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! надо съ этимъ покончить. Взгляните!-- она разстегнула капотъ и показала Льюси свою похудѣвшую шею и обострившіяся плечи; потомъ вытянула руки -- и привела ее въ ужасъ: руки были, правда, бѣлы и нѣжны, но напоминали скелетъ.
   -- Какъ можете вы, глядя на все это, оскорблять меня отказомъ выйти замужъ за человѣка, котораго любите,-- горячо прошептала она.-- Вы не желаете забыть, что и я любила его когда-то! Но вѣдь это оскорбленіе -- соединять подобныя мысли со мною: какъ-будто можно видѣть соперника въ человѣкѣ, стоящемъ на краю могилы. Меня мучитъ и терзаетъ сознаніе, что въ вашей головѣ живутъ такія мысли. Это не даетъ мнѣ успокоиться и привязываетъ меня къ землѣ.
   -- Элиноръ!-- воскликнула дѣвушка съ мольбой, ловя ея руки. Но Элиноръ твердо стояла на своемъ.
   -- Скажите мнѣ,-- сказала она настойчиво,-- отвѣчайте чистосердечно, какъ слѣдуетъ отвѣчать людямъ въ моемъ положеніи,-- любите ли вы его? Если бы меня не было здѣсь, если бы я не стояла на вашей дорогѣ, вы не оттолкнули бы его, вы вышли бы за него замужъ?
   Льюси склонила голову къ ней на колѣни.
   -- Какъ могу я отвѣтить на это? Я не могу думать о немъ иначе, какъ о человѣкѣ, который причинилъ вамъ страданія.
   -- Нѣтъ, дорогая, можете!-- сказала Элиноръ, бросаясь на колѣни передъ Люси и заключая ее въ свои объятія.-- Вы можете. Не его вина, что я дошла до такого состоянія, не его! Докторъ сказалъ мнѣ сегодня, что улучшеніе, которое наступило въ прошломъ году, было только кажущееся. Недугъ остался во мнѣ и конецъ его строго опредѣленъ. Всѣ мои мечты и разочарованія, всѣ глупыя женскія фантазіи разлетѣлись теперь, какъ дымъ. Не осталось ничего, рѣшительно ничего. Осталась только любовь къ вамъ и къ нему. Но не прежняя любовь, нѣтъ!-- сказала она съ жаромъ, стараясь, повидимому, убѣдить въ этомъ не только Льюси, но и самою себя,-- отъ той не осталось и слѣда. Эта любовь страдаетъ и вашими, и его страданіями, не даетъ покоя и убиваетъ меня преждевременно!
   Она порывисто начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ. Льюси вскочила, накинула на себя платье и постепенно уговорила ее вернуться къ себѣ. Когда Элиноръ, страшно измученная, снова была въ постели, Льюси склонила надъ ней свое залитое слезами лицо.
   -- Скажите же мнѣ, что я должна сдѣлать? Развѣ я отказывала вамъ въ чемъ-нибудь?

-----

   Утро взошло ясное и радужное надъ деревней и лѣсомъ. Обширные склоны горъ были еще погружены въ густой туманъ; рѣка, снова превратившаяся въ небольшой потокъ, слегка журчала, пробираясь по камнямъ. Льюси окунулась въ этотъ прохладный міръ, уже весь кипѣвшій жизнью.
   На горѣ она встрѣтила отца Бенеке, который шелъ къ обѣднѣ. Она вспыхнула, но остановилась, чтобы поговорить съ нимъ.
   -- Вы рано вышли сегодня, сударыня.
   -- Только въ эти часы и можно гулять.
   -- Да, вы совершенно правы.
   Какая-то внезапная мысль заставила патера вздрогнуть и опустить глаза; но на этотъ разъ, по крайней мѣрѣ, онъ былъ ни въ чемъ неповиненъ.
   -- Вы придете къ намъ сегодня пить чай, отецъ мой?
   -- Если вы сдѣлаете мнѣ честь своимъ приглашеніемъ...
   Дѣвушка засмѣялась.
   -- Мы будемъ васъ ждать,-- Льюси протянула ему руку, взглянула на него своими робкими прекрасными глазами и пошла своей дорогой. Она простила его, и патеръ повеселѣлъ душой. Дѣвушка направилась въ рощицу, отыскала густо поросшее травой мѣстечко, гдѣ скалы образовали родъ естественной скамьи, и присѣла. Вверху, надъ ея головой, извивалась тропинка, съ которой ее легко можно было замѣтить; но кто можетъ ходить здѣсь въ такой ранній часъ? Ее охватили воспоминанія и страхъ. Какъ далеко она заѣхала отъ своей родины!
   -- Неужели всегда такъ путешествуютъ по Европѣ?-- спросила она себя со смѣхомъ, въ которомъ, слышалась грусть.
   Она попробовала заглянуть въ свое будущее. Она думала о Мэнистеѣ и душа ея страстно просилась къ нему, но въ то же время испытывала тревогу: она боялась этой богатой, непонятной, необузданной натуры со всей ея причудливостью и своенравіемъ, прихотливыми требованіями и недостатками; ее пугали и блестящія дарованія, и безразсудство этого человѣка. Она представила себѣ всю тяжесть отвѣтственности, если бы сдѣлалась его женой, и почувствовала, что такая отвѣтственность свыше ея силъ. Одну минуту онъ показался ей настолько выше и совершеннѣе ея, что ей стало даже смѣшно, какъ онъ могъ спуститься до нея. Въ концѣ концовъ, какъ было бы хорошо, если бы она никогда сюда не пріѣзжала, никогда не видала Элиноръ...
   Она откинула голову на поросшій мохомъ выступъ скалы. Глаза ея заволоклись слезами. Съ вершины донесся грохотъ проѣзжавшей повозки и возгласы возницъ.
   Но въ тоже время еще ближе послышались мужскіе шаги. И прежде, нежели она успѣла надѣть сброшенную шляпку и скрыть слезы, Мэнистей былъ около нея.
   Она встала и смотрѣла на него въ смущенномъ молчаніи. Онъ тоже молчалъ, но она видѣла, какъ усиленно дышала его грудь.
   Затѣмъ онъ заговорилъ.
   -- Я не стану вамъ мѣшать,-- сказалъ онъ надменнымъ я сдержаннымъ тономъ,-- уйду сейчасъ же, если вы прикажете.
   Она продолжала молчать, онъ подошелъ ближе.
   -- Вы не прогоняете меня?
   Она безсильно опустила руки, точно говоря: "не могу".
   -- Льюси!-- сказалъ онъ страстно -- позвольте мнѣ, наконецъ, заговорить.
   Но она отвѣтила ему только взоромъ, полнымъ нѣжности и печали.
   -- Вы слушаете меня,-- продолжалъ онъ тихимъ, подавленнымъ голосомъ,-- но думаете, что слушать меня -- предательство.
   -- Какъ могу я этого не думать?-- воскликнула она съ рыданіемъ.-- Зачѣмъ, зачѣмъ я пріѣхала сюда! Я виновата, что она умираетъ, единственно я.
   И она приникла лицомъ къ скалѣ съ такой душевной мукой, что онъ положительно пришелъ въ отчаяніе. Онъ сразу овладѣлъ собою, подавилъ страсть и сосредоточилъ всѣ свои мысли.
   -- Вы самый преданный и нѣжный ея другъ. И это ея именемъ я говорю:-- Льюси, будьте великодушны, не бойтесь полюбить меня.
   Она протянула руку и показала на пространство земли, которое ихъ раздѣляло.
   -- Тутъ,-- проговорила она шопотомъ,-- тутъ вижу я ее, она лежитъ мертвая между нами!
   Его охватилъ ужасъ при мысли, подъ какимъ страшнымъ гнетомъ должна была находиться эта здоровая, простая натура, чтобы у нея вырвалось такое восклицаніе. Онъ сѣлъ возлѣ нея и почти силой взялъ ея руку.
   -- Льюси, я знаю, что вы подъ этимъ подразумѣваете. Я не стану притворяться, что не понимаю этого. Вы думаете, что я долженъ былъ жениться на своей кузинѣ; что, если бы вы не явились, я бы и женился на ней. Совершенная правда: не теперь, но нѣсколько позднѣе, это, быть можетъ, и случилось бы. Но развѣ это сдѣлало бы Элиноръ счастливой? Вы видѣли меня въ Маринатѣ, каковъ я есть. Вы хорошо знаете, что даже въ качествѣ друга я постоянно ее огорчалъ. Надъ нами какъ-будто тяготѣлъ какой-то рокъ, который меня побуждалъ ее мучить и огорчать, когда я менѣе всего хотѣлъ этого. Я не защищаю себя -- видитъ Богъ!-- и не осуждаю Элиноръ. Я убѣжденъ, что въ этихъ вопросахъ лежитъ; какая-то тайна, что здѣсь скорѣе дѣло темперамента, нежели воли. Я былъ глубоко, искренно привязанъ къ Элиноръ; но когда вы пріѣхали, передо мной скоро открылась вся ложь нашего положенія. А тутъ еще эта книга. Мнѣ иногда казалось, что единственный способъ вывести всѣхъ насъ изъ затрудненія -- это уничтожить эту книгу и... и все, что съ нею связано или можетъ казаться связаннымъ,-- добавилъ онъ торопливо.-- О, мнѣ вамъ нечего говорить, что я былъ взбалмошнымъ, эгоистичнымъ безумцемъ! Я не могу позировать передъ вами, если бы даже и хотѣлъ. Только не Элиноръ должна удалять васъ отъ меня, Льюси, только не Элиноръ! Отвѣчайте мнѣ! вы вѣдь это знаете?-- Онъ почти грубо схватилъ ея руки, съ мучительной тревогой всматриваясь въ ея лицо. Губы ея жалобно зашевелились, произнося какія-то слова, которыхъ онъ не могъ разобрать. Ея руки безжизненно лежали въ его рукахъ, и онъ поспѣшно продолжалъ:
   -- Съ извѣстнаго вамъ вечера въ Нэми, Льюси, я сдѣлался новымъ человѣкомъ. Я не хочу васъ увѣрять, что я никогда не любилъ ни одной женщины до встрѣчи съ вами. Но я скажу искренно, что всѣ чувства, которыя я когда-нибудь знавалъ въ своей ранней молодости, кажутся мнѣ лишь подготовленіемъ къ тому, чтобы любить васъ. Вы стали моей жизнью, моей душой. Если еще можно что-нибудь сдѣлать изъ такого существа, какъ я, то только вы одна, Льюси, вы одна способны на это... О, дорогая, не отворачивайтесь отъ меня! Моими устами говоритъ сама Элиноръ, выслушайте же насъ обоихъ!
   Кровь то приливала, то отливала отъ ея лица. Она безсознательно склонилась къ нему, очарованная его голосомъ, побѣжденная, наконецъ, утомленіемъ отъ собственной душевной борьбы. Мэнистей замѣтилъ ея безсиліе; глаза его загорѣлись; рука обвилась вокругъ ея стана.
   -- Мною руководилъ какой-то инстинктъ, какое-то предвидѣніе,-- тихо говорилъ онъ ей почти на ухо,-- когда сегодня я вышелъ изъ дома. Занимавшійся день обѣщалъ сдѣлаться для меня священнымъ днемъ. Солнце точно было другое, земля точно обновленная. Я будто снова пустился отыскивать Льюси, какъ искалъ ее всѣ эти послѣднія недѣли. И все направляло меня куда слѣдовало -- и вѣтеръ, и птицы, и лѣсъ. Всѣ они были со мной заодно. Они жалѣли меня; они подсказали мнѣ, гдѣ моя Льюси.
   Тихій потокъ словъ на минуту смолкъ. Мэнистей взглянулъ на дѣвушку и снова взялъ обѣ ея руки.
   -- Одного только они не могли мнѣ сказать,-- прошепталъ онъ:-- они не могли сказать, какъ ей угодить, чѣмъ вызвать ея довѣріе къ себѣ. Льюси, къ кому идти мнѣ за этимъ совѣтомъ?
   Она отвернула лицо и высвободила руки.
   Мэнистей почти не дышалъ, пока она не заговорила, наконецъ, дрожащими губами, прерывая по временамъ свои слова рыданіями:
   -- Все это такъ странно для меня, такъ странно и такъ невѣроятно! Если бы только здѣсь былъ кто-нибудь изъ моихъ близкихъ, кто могъ бы мнѣ посовѣтовать. Благоразумно-ли это съ вашей стороны, со стороны насъ обоихъ? Вы знаете, я такъ непохожа на васъ, и, можетъ быть, потомъ вы будете находить все больше и больше несоотвѣтствія между нами. А если-бы это случилось, вы стали бы мною недовольны, я рѣшительно не была бы способна приноровиться къ вамъ. Я такъ воспитана, что... что... со мною не всегда также легко и пріятно, какъ съ другими дѣвушками. Я очень упряма. Предположите, что черезъ нѣсколько лѣтъ...
   Ея глаза снова обратились къ нему, глядя съ вопросомъ и мольбой въ устремленный на нее взоръ, который, казалось, обнималъ все ея существо.
   Что увидалъ Мэнистей на ея взволнованномъ лицѣ? чего не могла она больше скрывать?-- Онъ не сталъ отвѣчать на ея вопросы словами, далъ отвѣтъ на иномъ языкѣ... Онъ страстно и слабо вскрикнулъ, протянулъ къ ней руки,-- и Льюси очутилась въ его объятіяхъ...
   Когда она высвободилась изъ нихъ, лицо ея было залито слезами. Она взяла его руку и безсознательно поднесла ее къ своимъ губамъ Но душа ея была съ Элиноръ и ея голосъ, повелительный и оправдывающій, раздавался теперь въ ея ушахъ.
   Когда они возвращались домой, Мэнистей былъ въ самомъ бурномъ и радостномъ настроеніи. Онъ не хотѣлъ и слышать, что положеніе Элиноръ безнадежно.
   -- Мы съ вами увеземъ ее домой. Мы посовѣтуемся съ лучшими докторами. Ей не можетъ быть, не должно быть такъ худо, какъ вы думаете.
   И подъ вліяніемъ реакціи, смѣнившей муку послѣднихъ недѣль, она повѣрила ему, она снова надѣялась. Онъ принялся обсуждать свое путешествіе въ Америку, которое долженъ предпринять, чтобы познакомиться съ дядей Бэномъ.-- Хорошее ли я произведу впечатлѣніе? Какъ меня тамъ примутъ? Я увѣренъ, что вы аттестовали меня самымъ нелестнымъ образомъ.
   -- Я думаю, что дядя Бэнъ будетъ судить на основаніи, собственныхъ впечатлѣній,-- сказала она, краснѣя и съ благодарностью воспоминая, что среди старыхъ неизмѣнныхъ привычекъ дяди самой характерной была уничтожать всѣ письма, за небольшимъ исключеніемъ.-- Онъ читалъ всѣ рѣчи, которыя вы произносили. Вамъ придется подумать, какъ изъ этого вывернуться.
   -- Ну, что-жъ, вѣдь вы заставили же меня преклонить колѣна предъ Италіей. Быть можетъ, мнѣ слѣдуетъ теперь совершить паломничество къ могилѣ Вашингтона?
   Она посмотрѣла на него съ легкой улыбкой, которая напомнила ему прежнюю Льюси въ Маринатѣ.-- Вы, повидимому, впадаете иногда въ ошибки, неправда ли?-- сказала она ласково.-- Не смотря на свою неопытность, она изучила человѣка, которому отдавала свое сердце, гораздо болѣе, нежели онъ могъ себѣ это представить. Неужели ея любовь къ нему явилась результатомъ тайнаго сознанія своего призванія, глубокаго предчувствія, что онъ безгранично нуждается въ любви такого человѣка, какъ она?
   Между тѣмъ, Элиноръ, Реджи и отецъ Бенеке ожидали обѣда на терассѣ. Всѣ они находились въ возбужденіи, и безпокойствѣ. Элиноръ забыла свою софу. Она бродила по террасѣ, то посматривая на дорогу, то дѣлая букетики изъ блѣдно-розовыхъ цвѣтовъ олеандра къ своему бѣлому платью. Тихо шелестя шелковыми юбками, полная радостнаго возбужденія, съ легкимъ румянцемъ на щекахъ, ходила она взадъ и впередъ и такою запечатлѣлась навсегда въ воспоминаніи своихъ двухъ собесѣдниковъ.
   Мэнистей, какъ оказалось, пилъ кофе съ отцомъ Бенеке часовъ въ шесть, а затѣмъ, закуривъ сигару, отправился по тропинкѣ, ведущей къ скаламъ. Льюси ушла изъ дому, какъ только зазвонилъ первый колоколъ. Отецъ Бенеке сообщилъ о своей встрѣчѣ съ нею на дорогѣ.
   Элиноръ выслушала его съ какой-то сдержанной радостью.
   -- Да, я знаю,-- сказала она, кивая головой.-- Я знаю... Реджи, въ вазѣ около монастыря есть великолѣпный кустъ гвоздики -- спросите у хозяйки, не можемъ ли мы его взять. Отнесите ей лиру для ея малютки. Мнѣ хотѣлось бы имѣть эти цвѣты къ обѣду.
   Вскорѣ маленькій, накрытый бѣлой скатертью обѣденный столикъ, съ приборами и фруктами, оживился букетъ, и на каждомъ приборѣ лежало по вѣточкѣ гвоздики. Терраса была украшена по праздничному; утренніе лучи, пробиваясь сквозь виноградную листву, играли на разубранномъ столикѣ и на каменномъ полу.
   -- Вотъ, вотъ они! Реджи, отецъ Бенеке, оставьте меня на одну минуту! Скорѣе, скорѣе спуститесь въ садъ! Мы сейчасъ же васъ позовемъ.-- И когда Реджи, спускаясь съ садовой лѣстницы, оглянулся назадъ, то увидалъ, какъ Элиноръ перегнулась черезъ перила, махая носовымъ платкомъ; утренній вѣтеръ слегка развѣвалъ кружево и кисею ея легкаго наряда.
   Они поднялись. Льюси вошла первая.
   Она остановилась на порогѣ, глядя на Элиноръ нѣжнымъ и жалобнымъ взоромъ. Затѣмъ подбѣжала, протянула руки, и Элиноръ съ нѣжностью матери, радующейся за своего ребенка, прижала ее къ груди.

-----

   Съ частыми отдыхами Мэнистей и Льюси довезли мистриссъ Бургоинъ до Англіи. Въ августѣ Льюси вернулась въ Америку со своими друзьями, а въ сентябрѣ она и Мэнистей повѣнчались. Мистрисъ Бургоинъ пережила осень, а въ ноябрѣ ее такъ страшно потянуло на югъ, что ее съ большими усиліями перевезли въ Римъ. Тутъ она помѣстилась въ домѣ графини Гверрини, которая окружила ее заботами и любовью, на какія только была способна.
   Элиноръ еще разъ побывала на Альбанскихъ холмахъ, еще разъ взглянула на склоны Маринаты и на бѣлую вершину Монте Каво; римское солнце еще разъ пролило на нее свои благотворные лучи. Въ декабрѣ ожидали Мэнистея и Льюси; но за недѣлю до ихъ пріѣзда Элиноръ не стало.
   Одинъ нѣмецкій старо-католическій патеръ пріѣхалъ изъ маленькаго швейцарскаго городка на ея похороны, а нѣсколько дней спустя, тѣ два существа, которыхъ она любила, стояли у ея могилы. Они имѣли много серьезныхъ основаній не забывать о ней; но главнымъ образомъ -- за безумное бѣгство въ Toppe Аміата, единственный эгоистическій поступокъ всей ея жизни. Она навсегда осталась въ сердцѣ Льюси самымъ любимымъ существомъ.

КОНЕЦЪ.

"Русское Богатство", NoNo 2--12, 1900

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru