Успенский Николай Васильевич
Из дневника неизвестного

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Н. В. Успенский

Из дневника неизвестного

   Успенский Н. В. Издалека и вблизи: Избр. повести и рассказы / Сост., вступ. ст. и примеч. С. И. Чупринина.-- М.: Сов. Россия, 1986. (Сел. б-ка Нечерноземья).
   
   Май... В деревню, в деревню! Пора вздохнуть на просторе. Я рассчитывал прожить в деревне, сколько возможно, сняв квартиру у какого-нибудь крестьянина. Въехавши в одно село, я попросил ямщика остановиться у первой хаты. Ко мне вышел мужик; я поклонился ему и спросил:
   -- Не могу ли я у вас нанять квартиру?
   -- Не знаю, родной: у нас есть холодная изба, да понравится ли вам? Вы чьи?
   -- Я из Петербурга. Я не занимаю никакой должности. Мне хотелось пожить в деревне.
   Мужик пригласил меня в избу, наполненную кадушками, пенькою и разным тряпьем.
   -- Мне нравится эта комната,-- сказал я,-- позвольте мне ее занять.
   Бабы начали выбирать из избы рухлядь. Со мной был самовар, который вскоре шумел на столе.
   На другой день я познакомился с семейством хозяина. Изба была набита поросятами и ползающими детьми.
   К вечеру я собрал в деревне до десяти мальчиков и открыл в своей квартире школу.
   Недавно был в одной крестьянской избе: толковали о работе, пряли, ссорились. Все семейство упрекало друг друга, кто сколько поел хлеба; одна больная баба стонала на полатях; парень говорил своей матери-старухе, что нет денег на подушное; старуха говорила, что хлеб на исходе. И это, вероятно, идет каждый день!..
   Июнь... В наших окрестностях живет следующая барыня. Дом ее с заглохшим садом, покосившимися столбами на подъездах и разбитыми рамами.
   Барыня ходит в кацавейке. У ней есть дочь лет двадцати пяти, некрасивая собою; она ничего не читает, больше сидит в девичьей -- играет в носы и вслушивается, не звенит ли колокольчик на улице?
   В кабинете барыни груды холстов, намычек, картофелю. Здесь барыня ведет разные сметы по имению или штопает чулки и поглядывает, не идет ли на ее огород чья-нибудь корова. Заметки свои она не бережет, и мне раз пришлось прочитать из них следующее:
   "...За 18... год. Август, сентябрь.
   Ермолай Антонов: восемь человек семьи, одна корова (пятого августа отелилась); десять кур, два петуха (один из них похож на индюшку). Ржи восемь копен, гречиху поел осенью; хохлатая курица непокойна -- летает на мои огурцы; корова бывает в моем коноплянике..."
   Однажды я разговорился с дочерью барыни:
   -- Читатете ли вы? -- спросил я.
   -- Нет-с, у нас книг нет...
   -- Любите ли вы природу?
   Она молчала. Молчание продолжалось долго. Наконец, она принесла свой альбом и сказала:
   -- Вы, вероятно, скоро уедете, напишите мне что-нибудь -- на память.
   Я взял альбом, исписанный разными руками, и, пока обдумывал, что написать, моим глазам представились следующие заметки:
   "Капитан Пряников. Жал руку в саду, уехал на Кавказ... Жду...
   Поручик Кошкин. Обедал два раза... усы длинные... Изменил!..
   Прапорщик Огнев. Много пьет... подает надежды...
   Поручик Иголкин. Нет надежды..."
   В проливные дожди в разбитые окна барского дома гудит ветер. Барышня кутается в ватное пальто; барыня перебирает мешки и тоже зевает. Но иногда, несмотря на дождь, барыня отправляется куда-нибудь на таратайке и привозит целый воз моркови, репы, и все в доме оживает.
   Иногда несколько горничных вбегают к барыне и кричат:
   -- Барыня! офицер едет!
   -- Офицер едет! -- вскоре раздается по всему дому.
   -- М-ского полка... второй дивизии -- прапорщик Метелкин,-- говорит офицер.
   -- Вы, вероятно, с нами откушаете? -- спрашивает барыня.
   -- С удовольствием,-- отвечает офицер,-- и все садятся за стол.
   -- Ваша деревня очень живописна,-- говорит офицер, проглатывая кусок.
   -- Да-с...
   Раздается звон колокольчика, и через минуту является другой запыленный офицер.
   -- Второго N-ского пехотного батальона -- прапорщик Мочалкин!
   -- Не угодно ли вам с нами откушать?
   Мочалкин садится за стол и проворно набрасывает на колена салфетку.
   -- Вы, должно быть, из Петербурга? -- спрашивает хозяйка.
   -- Нет, из Москвы,-- сухо говорит офицер, осушая рюмку водки.
   -- Не взыщите! -- говорит хозяйка. Все поднимаются.
   Новый гость подходит к углу и начинает подвязывать саблю.
   -- Как, вы уже отправляетесь? -- спрашивает дочь барыни.
   -- Поспешаю догонять товарищей.
   Вскоре звенит колокольчик.
   -- Вы не танцуете?-- спрашивает барышня оставшегося офицера.
   -- Нет, я сейчас уезжаю...
   -- По крайней мере,-- просит грустным тоном барышня,-- напишите мне что-нибудь в альбом.
   Она приносит альбом, и офицер пишет:
   
   Для любви одной природа
   Нас на свет произвела.
   
   Он подвязывает саблю и тоже уезжает...
   
   Никуда не езжу; ученики все читают. Сегодня был у меня становой по поводу моей школы.
   -- Вы не имеете права основывать школ,-- говорил он,-- покажите мне предписание.
   -- Но ведь учат же грамоте сельские дьячки?
   -- Да,-- сказал становой,-- но эти учителя, кроме псалтыря, ничего не смыслят... Вы упускаете из виду наши высшие соображения...
   Пришлось помочь одному семейству, где вопияло зло из-за рубля.
   Был в поле; пахал мужик... вились кое-где вороны... все было грустно, одиноко вблизи стоял дремучий лес, какая-то тихая жалость от песней шумевших деревьев. О чем говоришь ты, прекрасный лес? или плачешь ты? Но он все шумит, никому ничего не говоря; героев ли ты каких оплакиваешь, или всю нашу родную сторону?
   В наших окрестностях живут следующие три сестры девицы.
   Утро. Девицы в белых пеньюарах сидят и зевают: одна держит роман и посматривает на себя в зеркальцо; другая смотрит в окно; а третья лежит на диване, подложив руки под голову. Лакей с угрюмым лицом стоит у двери и говорит:
   -- К чаю пожалуйте.
   -- Не отправиться ли нам сегодня за клубникой?-- лениво говорит одна.
   Другая декламирует:

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем...

   -- Куда же девался поручик Астафьев? --- спрашивает третья.
   Лакей отвечает:
   -- Астафьев на Кавказ давно уехали.
   -- От кого ты слышал?
   -- Это верно, сударыня...
   Длится молчание. Горничная приносит газеты.
   -- Вечная скука!.. пишут о хлебных ввозах..., о торфе...
   Одна закуривает папироску и говорит, пуская дым:

-- Кто меня враждебной властью из ничтожества воззвал?..

   Тихо шуршат листы по комнате...
   -- К чаю пожалуйте! -- нетерпеливо говорит лакей.
   После чаю девицы все в саду. Одна сидит на скамейке, потягивается и говорит как бы про себя:
   -- Ах, теперь бог знает куда уехала бы... в Италию... в Швейцарию. Отчего это к нам никто не едет? -- Она задумывается и поет: "Спи, ангел мой, спи, бог с тобой".
   Другая идет по аллее, щелкая листьями. Появляется мать.
   -- Maman! вы читали "Le Nord"?
   -- Особенного ничего...-- говорит мать и уходит.
   -- Кушать пожалуйте! -- говорит лакей.
   -- Итак, он не воротится,-- тихо рассуждает третья, гуляя по дорожке.-- Отчего грозы так давно нет? хочется грозы. Антон! пришли мне стакан воды. (Она садится.) Какая тишина!..
   -- Какая это у тебя книга, ma shere? {Моя милая? (фр.)}
   -- Все "Маркиз"...
   По саду щебещат птицы, повсюду райская тишина...
   -- Что ж это никто не едет?-- повторяет одна.
   -- Барыня гневаться изволят,-- замечает лакей.
   Завтрак идет так: девицы не садятся за стол; они продолжают гулять по комнатам, изредка подходя к столу и дотрогиваясь вилкой до маленького кусочка, который потом несъеденным лежит где-нибудь на окне.
   После завтрака девицы в платьях находятся в своей комнате: кто над кроватью, кто над стулом читает. Одна сидит в креслах, положив ноги на ближайший стул.
   Упорное молчание, только на улице ревет корова.
   -- Кушать пожалуйте! -- говорит лакей.
   Все молчат. Лакей пожимает плечами.
   -- Дай мне карандаш...-- тихо говорит одна; другая молча дает...
   -- Вот седьмую страницу перевертываю и сама не знаю, что я прочитала,-- говорит третья с глубоким вздохом.
   -- Ах, какая скука!.. у меня ужасно болит голова...-- Она закрывает глаза.
   -- Оттого, друг мой, что ты нагнувшись читаешь.
   -- О чем это люди пишут, хлопочут? Не пойму никак...
   -- Кушать пожалуйте!
   -- Je vous assure {Уверяю вас (фр.)}, ни прогрессам этим, ни новизнам, при всей доброте души моей, ей-богу, не сочувствую... tout ca m'est bien egal... {Все это мне безразлично... (фр.)}
   -- Помилуйте, mon ami {Друг мой (фр.)}, кто ж этого не понимает? Да возможно ли в нашем положении это сочувствие? Что для меня такое -- грамотность вводится? Негров хотят освободить? дороги, канал какой-нибудь проводят?
   -- Я,-- говорит другая, держа перед собой книгу,-- в отношении ко всем этим вещам глуха, слепа и нема.
   Продолжает читать.-- Настает молчание. Одна говорит, качая ногой:

-- Что так жадно глядишь на дорогу...

   -- Кушать подано!
   -- Кажется, гром гремит,-- с радостью говорят все.-- Антон! гром гремит?
   -- Точно так: туча здоровая валит оттудова. Две подходят к окну; сверкает молния.
   -- Барышни! -- кричит вбежавшая горничная,-- какой-то молодой человек приехал.
   -- Кто? откуда?
   -- Из Петербурга... Все несутся в зал.
   Молодой человек раскланивается; начинаются толки о прогрессе, о Петербурге и пр. ...
   Июль... Все по-старому... Опять был становой. Везде неурядица; все досадуют на жизнь, провалиться хотят... Чего-то ждут, будто в дорогу сбираются... Каждый день бедность... Кругом все глухо... непробудно...
   На днях видел следующую деревенскую сцену: у нашего крыльца стояли две телеги с огромными клетками, в которых сидели куры, индейки и гуси; вокруг клеток были прикреплены деревянные желоба с зернами; птицы кричали и пели. В избе моего хозяина сидел мещанин и спрашивал, не продается ли что? Кто показывал старую рубаху, кто ловил под печкой кур. В избу вошел мужик и сказал, что он продает двух цыплят.
   -- Поздние? -- спросил мещанин.
   -- Да, молодые.
   -- А где они у тебя содержались?
   -- Иногда на дворе, иногда в избе,-- сказал мужик.
   -- Когда ты говоришь в избе, гляди сюда: какая же им должна быть цена? ведь все это издохнуть должно, поколеть?
   Мужик был озадачен; хотел что-то говорить, но не мог.
   -- А вот зипун не купишь ли?..-- спросил он, раскрывая полы своей одежды.
   -- Ну, не знаю! Это товар-то плёвый!..
   Вошла в ветхом армяке старушка и сказала, обратившись к курятнику:
   -- Не купишь ли, родной, у меня гусыню избеную?..
   -- Опять избеную! -- сказал курятник.
   -- Только,-- начала старуха,-- я тебе что хочу сказать: есть у ней порок: раз Ванюша, мой сынок, рубил что-то в избе, а эта гусыня и подвернись... Он ее!
   Старуха посмотрела на курятника.
   -- Голову, что ли, отрубил?
   -- Сохрани бог! -- сказала старуха,-- только два переточка отсек...
   -- Ну, это дурацкая гусыня!..-- воскликнул курятник и вышел на улицу, где встретил большую толпу баб и мужиков; кто держал пеньку, холстину, кто цыплят и уток, кто даже привел теленка.
   -- Телят я не покупаю: а что этот стоит?
   -- Что уж дашь...-- говорили ему.
   -- Маловат больно...
   -- Ты что ж дашь, значит? Нам вот на подушное...
   -- Трехрублевый, пожалуй...
   -- Ермил Андроныч! Этому телку уж год...
   -- Что там! пустой теленок! -- сказал курятник.-- Ты послушай меня, ты знаешь, почем ноне скотина?
   -- Почем?
   -- Поди спроси на базаре! Ну, вы что?
   -- Ермил Андроныч! у меня есть свинья.
   -- Небойсь дорога? -- спросил мещанин.-- Ты понимаешь человека благородного? Вот как от души, сейчас помереть: неужели ты думаешь, что я нуждаюсь в свинье? Что я такое? Наше ремесло куры? Ладно! веди свинью...
   -- Ермил Андроныч! не хочешь ли, у меня кобыла есть?
   -- Постой,-- сказал курятник,-- ты сообрази: что я, цыган, что ли? Неужели, промышляя курами, я должен нацеплять к своему возу целый табун лошадей?
   Вскоре завизжали свиньи, и курятник купил всё. Севши на воз, он сказал:
   -- Так-то, братцы!
   А некоторые из мужиков говорили между собой:
   -- Куда ж податься-то!..
   
   Я уезжаю... Прощай, деревня!.. Лежи больной... вся надежда на твой организм...
   -- Прощайте, добрые люди! -- сказал я хозяину и его семье.
   -- Что же ты, родимый, уезжаешь от нас? -- заговорила семья.
   -- Да! живите себе...
   -- Верно, служба тебя требует?
   -- Нет, у меня службы нет... Я буду без дела...
   Я стоял у притолоки и хотел что-то сказать, но только выговорил:
   -- Прощайте!
   -- Прощай, кормилец!
   Дорогой пошел дождь; я едва доехал до станции. Я сидел у окна и смотрел вдаль.
   На горе стояла мокнувшая деревенька, словно заливавшаяся слезами...
   
   1862
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru