Устрялов Николай Васильевич
К вопросу о сущности "национализма"

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Национализм. Полемика 1909--1917
   М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
   

Н. Устрялов

К вопросу о сущности "национализма"

   Проблема "любви к отечеству и народной гордости" приобретает в наши дни особенную жизненную остроту. Когда факт патриотизма становится непосредственно несомненен, осязателен для каждого, естественно, что каждый мыслящий человек стремится так или иначе этот факт осознать, осмыслить, -- выработать определенную теорию патриотизма. Что такое любовь к отечеству, где ее корни, в чем ее смысл? Каким образом ее познать и должно ли ее оправдать или осудить? Если она подлежит оправданию, то в какой форме и в каком отношении? Как возможен истинный национализм? -- Так формулируется "критический" вопрос, на который современность требует ясного и отчетливого ответа.
   В русской публицистике за самое последнее время проблему национализма чрезвычайно остро и ярко поставил г. Д. Муретов своими "этюдами о национализме" {"Этюды о национализме". "Русская Мысль", 1916, кн. I.}. В апрельской книжке "Русской Мысли" помещена в высшей степени интересная полемика между автором этих "этюдов" и кн. Е. Н. Трубецким. Центр полемики -- вопрос о "развенчании национализма" и о смысле "борьбы за национальный эрос".
   Точка зрения г. Муретова сводится к подчеркиванию изначальной иррациональности, внеразумности (или сверхразумности) любви к отечеству Патриотизм есть факт, необъяснимый объективно-моральными качествами любимой родины. "Национальность, -- пишет г. Муретов, -- не говорит о моральном отношении, а именно о той любви, о которой ничего не говорит ни одна моральная заповедь". Национализм говорит, употребляя терминологию К. Н. Леонтьева, не о любви-страдании, а о любви-восхищении. Он говорит: не "ты должен любить свой народ", но просто "я люблю свою народность" {"Русская Мысль", 1916, кн. I, с. 65.}.
   Далее автор цитируемой статьи образно сопоставляет любовь к родине с половой любовью. И там, и здесь он видит Эроса, слепого, не нравственного и не безнравственного, недоброго и не злого; не богатого и не бедного, исступленного, гениального. "Когда объектом такой слепой, выше справедливости идущей любви делается не личность отдельного человека, но исторический народ, тогда возникает вид политического исступления -- национализм" {Там же, с. 67.}.
   Это исступление плодотворно, как плодотворно всякое подлинно эротическое устремление. Ведь еще Платон учил, что Эрос -- дух рождения, гений творчества. Великая любовь-восхищение, любовь-страсть рождает великие ценности. В этой творческой способности -- весь ее смысл. И конечный вывод из такого понимания гласит:
   "Национализм теоретический, т. е. философское учение национализма, может и должно состоять в оправдании этой любви-пристрастия, иначе говоря, оправдании Эроса в политике, как силы творческой, как того состояния, в которое впадает душа народа, когда, одержимая великим гением, она хочет рождать" {Там же, с. 67--68.}.
   Концепция г. Муретова мне представляется заслуживающей серьезного внимания и живого интереса. Кажется, она правильно схватывает самое существо проблемы и намечает верный путь к ее разрешению.
   В самом деле, прежде всего необходимо исходить из факта любви к родине. И значит нужно взять этот факт таким, какой он есть. Если угодно воспользоваться модным ныне философским термином, нужно произвести "феноменологический анализ" этого факта. Иначе непременно получится несообразность -- или простое извращение самой природы вопроса и теоретически ложный ответ на него, либо добродетельное, но в данном случае совершенно излишнее провозглашение некоторых почтенных моральных трюизмов. Или то и другое вместе.
   Ведь нельзя же отрицать, что величия и славы желаешь своей родине не в силу доводов рассудка ("не победит ее рассудок мой"), не на основании зрелого размышления, а просто как-то непосредственно, по неоспоримо ясному предписанию "внутреннего чувства", ранее всяких соображений и рассуждений. И часто поэтому подобные рассуждения и соображения кажутся фальшивыми, натянутыми, искусственного подогнанными разглагольствованиями post factum {Подобные разглагольствования обильно заполняли нашу "военную литературу", особенно в первый год войны. Чем только не старались возвысить себя и унизить врага! Рядом с авторами открыток и фельетонов, посвященных "Вильгельму Кровавому", выступили даже и "серьезные" публицисты, отпускавшие невероятно тяжеловесные остроты на тему о низменности и убожестве германской культуры, о "бескрылом" и тупом "мещанстве" ее духовных вождей...}. Взять хотя бы конкретный пример. Признаюсь откровенно, я очень сомневаюсь в возможности дать ясный, бесспорный ответ в рассудочных и этических категориях на вопрос -- почему мы теперь желаем победы России и поражения Германии, в силу каких объективно-обязательных соображений необходимы слава России и разгром Германии. Мне кажется, г. Муретов глубоко прав, утверждая, что в применении к великим, трагическим столкновениям народов, подобным переживаемой нами войне, "вопрос о правой и виноватой стороне становится комически неуместным" {"Русская Мысль", кн. VI, с. 12.}. Исторические судьбы неисповедимы, а в смысле количества и качества духовных "потенций" наши враги едва ли беднее нас. Почему же все мы так страстно жаждем победы, так мечтаем и молим о ней? Почему каждая победная реляция штаба вызывает в душе такую радость, такое светлое торжество, а каждая неудача -- такую грусть и тоску?.. Конечно, многочисленным и сильным доводам в пользу необходимости русской победы ученый и умный немец сумел бы противопоставить такое же количество таких же солидных (и таких же шатких) доводов в пользу необходимости победы немецкой. И все же заранее несомненно, что русский никогда не убедил бы немца, а немец -- русского: "разумные" доводы здесь мало убедительны. Здесь иная область, не поддающаяся учету логического и морального сознания, не повинующаяся его указке. Здесь иное царство, своеобразное, многообразное, имеющее собственные законы...
   Здесь -- пламень, созидающий культуру, вносящий в мир новые ценности. Сама мораль обогащается этой великой любовью, даже сама логика оплодотворяется и совершенствуется ею. Ибо поистине она -- неиссякаемый источник творчества, вечно свежий родник, вливающий животворящую силу во все сферы бытия.
   Вера в родину покоится не на тех или других внешне очевидных, объективно явленных ее достоинствах. "Идея" нации не есть начало, раз навсегда зафиксированное и поддающееся точному определению. Напротив, она является как бы вечной задачей, процессом, постоянно созидающим самого себя. Как очень метко заметил в свое время И. Б. Струве, "формальная идея национального духа выражает бесконечный -- с точки зрения отдельных личностей и поколений -- процесс, содержание которого постоянно течет, в котором "сегодня" всегда спорит со "вчера" и "завтра", в котором все, как бы оно ни строилось основательно, столь же основательно разрушается и перестраивается" {Петр Струве, "На разные темы", СПБ, 1902, с. 529.}. Да, национальный эрос -- великая разрушительная и вместе с тем творческая сила, мощный стимул всемирно-исторического бытия и развития!
   Однако было бы ошибочным утверждать, что одним лишь подобным указанием на культурно-зиждительную роль национального эроса разрешается вся проблема любви к отечеству и народной гордости. Разумеется, вопрос здесь гораздо сложнее и труднее. Пусть факт патриотизма лежит по ту сторону этики -- теория патриотизма не может с нею не считаться. Пусть эрос сам по себе неразумен -- оценке разума он все же подлежит. Как же совместить любовь -- восхищение перед родиной с требованиями логики и нравственности? Или, может быть, такое совмещение по существу невозможно?
   В этом отношении чрезвычайно поучительно открытое письмо кн. Е. Н. Трубецкого редактору "Русской Мысли", посвященное критике статьи Д. Муретова. Интересно также и ответное письмо последнего.
   Кн. Трубецкой резко подчеркивает необходимость этической оценки, этического критерия при анализе чувства патриотизма. По его мнению, "утверждение такого национализма, который не есть "моральное отношение" к своему народу и к другим народам, есть по самому существу своему принципиальное отрицание национальной совести" {"Русская Мысль", 1916, кн. IV, с. 85.}. Страсть должна подчиняться разуму, регулироваться нормами объективной справедливости. "Именно утверждение внеэтичности половой любви и национального чувства унижает и обесценивает как то, так и другое. Именно этот своеобразный эротический аморализм, низводящий любовь к женщине и к родине до уровня слепой страсти, несовместим с тем духовным подъемом, который озаряет оба эти чувства высшим смыслом и делает их бесконечно дорогими" {Там же, с. 87.}.
   Мне кажется, что в этих замечаниях кн. Трубецкого нельзя видеть опровержения теории национального эроса. Ибо последняя вовсе не отрицает применимости этических категорий к чувству патриотизма. Она лишь полагает, что не этическими категориями означенное чувство конструируется. Г. Муретов, отстаивая свою концепцию, определенно заявляет: "я никогда не говорил, что эроса нельзя ценить с моральной точки зрения, применять к нему категорию доброго и дурного; как и все, что само не вытекает из закона, любовь -- эрос может быть доброй или дурной через подчинение или неподчинение себя закону" {Там же, с. 92.}. Достаточно вспомнить, что и сам Платон в "Федре" делит любовь на "правую" и "левую"...
   Важно, таким образом, не то, что любовь к родине, как и всякое другое чувство, может подлежать нравственному суду, а то, что эта любовь в своей интимнейшей сущности не вытекает из требований нравственного закона. Моральный императив бессилен предписать подобную любовь, она возникает совершенно независимо от него. Если бы какой-либо исследователь захотел познать и "адекватно" формулировать внутренний состав патриотического чувства, то он не мог бы этого сделать, пользуясь лишь категориями системы природы и системы этики. Потребовались бы какие-то другие, высшие категории.
   Однако, не будучи опровержением теории национального эроса, полемическое выступление князя Е. П. Трубецкого плодотворно тем, что оно заставляет эту теорию углубить и продумать до конца даваемую ей трактовку национальной проблемы. Он ставит дальнейший критический вопрос, которого не касался в своих этюдах г. Муретов, но который неизбежно должен встать, -- вопрос о роли нравственных начал в области международных отношений. Здесь действительно возможны крупные трудности. Ибо нельзя отрицать, что нередко "любовь-пристрастие" к отечеству может предъявлять требования, противоречащие нормам отвлеченной этики. Как же тогда быть? Нужно ли порвать с "этикой" или, наоборот, следует подавить в себе непосредственный голос патриотического чувства? Или есть еще какой-либо выход, более удачный? Теория национализма не вправе отказываться от разрешения подобных затруднений. До тех пор, пока она их не разрешит, сомнения кн. Трубецкого естественны и уместны.
   Кроме того, критика Е. И. Трубецкого ценна еще и потому, что она приводит к убеждению в недостаточности понимания национального эроса как чего-то абсолютно иррационального, радикально чуждого какому бы то ни было умозрительному объяснению. В самом деле, ссылка на "иррациональность" анализируемого факта всегда является плохой рекомендацией для соответствующей теории. В сущности, это -- ничто иное как замаскированный отказ от ожидаемого объяснения. Прибегать к такому отказу допустимо лишь в крайнем случае, который должен быть всегда достаточно обоснован.
   Мне представляется истинным утверждение теории национального эроса, что любовь к родине ускользает от формул рассудочно-логических и моральных. Для них она действительно запредельна, "иррациональна". Но бывает, что иррациональное в одной плоскости оценок может стать рациональным, осознанным в другой плоскости, в другом "плане" норм, в области оценок высшего порядка. Так, например, многие "пробелы" логики заполняются этикой, ибо этическая система глубже проникает в материал познания, чем система природы. И если так, то путь исследования должен пройти через все системы возможных оценок и ценностей, чтобы найти наконец такие орудия, при помощи которых можно было бы успешно объяснить данный факт.
   И вот в заключение я позволю себе высказать одно предложение, которое, думается мне, допускает и систематическое обоснование: "родина" есть эстетическая категория. Факт любви к отечеству, необъяснимый ни с точки зрения системы природы, ни с точки зрения системы этики, может быть умозрительно выведен при помощи категорий эстетического познания. Недаром учил Платон, что "Эрос есть рождение в красоте"...
   При таком понимании национальной проблемы вопрос об отношении патриотизма к нравственности превращается в более общий принципиально философский вопрос об отношении эстетического законодательства к этическому. И здесь, быть может, в результате исследования придется прийти к убеждению, что эстетическая система, являясь наивысшей в сфере человеческого познания, содержит в себе и одновременно преодолевает собою ("снимает") принципы системы этической, подобно тому, как эта последняя диалектически вбирает в себя и одновременно отменяет принципы системы природы {См. об этом интересные замечания у Б. Вышеславцева, "Этика Фихте", глава девятая. Глубочайшее значение эстетики в системе философии проводил и Вл. Соловьев.}.
   Красота конкретно осуществляет, но вместе с тем творчески дополняет, "исправляет" нормы отвлеченного Добра. Такое соотношение может иногда порождать некоторый разлад между всеобщим законом этики и конкретным императивом эстетического порядка. Однако "примат" в подобных случаях должен всегда принадлежать последнему, ибо начало Красоты выше и "окончательнее", нежели начало Добра.
   Но, разумеется, развитие и обоснование этого ряда мыслей требует сложной работы, совершенно не входящей в план настоящего очерка.
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Н. Устрялов. К вопросу о сущности "национализма" // Проблемы Великой России. No 18. 10 (23) декабря 1916. С. 9. Переиздается впервые. Николай Васильевич Устрялов (1890-1937).
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru