Утин Евгений Исакович
Франция и французы после войны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    На пути в Бордо.

   

ФРАНЦІЯ И ФРАНЦУЗЫ ПОСЛѢ ВОЙНЫ.

Изъ путешествія.

I.
На пути въ Бордо.

   Вы не забыли еще, конечно, того вечера,-- это было такъ недавно -- когда мы, сидя въ вашемъ кабинетѣ, толковали о политическихъ дѣлахъ нашей "старой наставницы" Европы. Тихая бесѣда не замедлила перейти въ оживленный споръ, какъ только рѣчь зашла о той кровавой, возмутительной трагедіи, разыгравшейся на Западѣ, свирѣпыя сцены которой одна за другой проходили передъ нашими глазами. Цѣлый лѣсъ труповъ, цѣлое море крови -- вотъ декораціи той трагедіи, которая не скоро изгладится изъ памяти человѣчества.
   Когда до нашего слуха долетаютъ вопли милліоновъ семействъ, рыданія женъ, матерей и сиротъ; когда наше сердце сжимается при мысли о нечеловѣческихъ страданіяхъ безвинно гибнущихъ людей; когда вся наша "гуманность" возмущена до послѣдней степени при одномъ представленіи о той варварской рѣзнѣ, той повальной бойнѣ, которая совершается въ силу прихоти однихъ и какой-то грубо-невѣжественной покорности другихъ,-- тогда трудно сохранять въ спорѣ спокойствіе, объективность, невольно является горячность, и наружу выползаютъ личныя симпатіи, привязанности, а отсюда неизбѣжно и пристрастіе. Чтобы дѣло шло иначе, нужно, чтобы въ жилахъ текла не кровь, а какая-то вода, сыворотка или что-нибудь подобное.
   Пока разговоръ касался общихъ вопросовъ, пока онъ не касался войны "вообще", между нами не было спора, мы совершенно были согласны въ томъ, что война, это есть не что иное, какъ печальное наслѣдство эпохи варварства; мы соглашались, что западное общество горько заблуждается, воображая, что оно достигло высшей степени развитія, цивилизаціи, въ то время, когда этой цивилизаціи можетъ быть такъ легко нанесенъ роковой ударъ по желанію, по произволу одного или нѣсколькихъ человѣкъ. Мы соглашались, что цивилизацій не достигла еще своего высшаго развитія, если народы продолжаютъ играть роль гладіаторовъ, обрекаются на растерзаніе и всякія муки ради прихоти какого-нибудь Бонапарта.
   Но лишь только этотъ вопросъ о войнѣ перешелъ изъ общаго въ частное, какъ только разговоръ коснулся тѣхъ двухъ народовъ, которые, въ продолженіи почти 8-ми мѣсяцевъ, посвящаютъ всѣ свои усилія, все свое умственное развитіе, все свое богатство знанія, науки, всю свою цивилизацію на усовершенствованіе способа наилучшаго, наиболѣе скораго и вѣрнаго взаимнаго истребленія,-- наше согласіе кончилось, и мы быстро очутились на двухъ противоположныхъ концахъ. Насъ разъединялъ вопросъ, кто правъ, кто виноватъ въ этой лютой, гигантской и вмѣстѣ безумной нѣмецко-французской войнѣ 1870-го года: виновата ли или права побѣдоносная Германія, или виновата въ ней Или правй несчастная побѣжденная Франція. Съ этимъ вопросомъ было связано нѣсколько другихъ, и первымъ изъ нихъ представлялся -- какое вліяніе окажетъ побѣда Германіи съ одной стороны и примиреніе Франціи съ другой на общій ходъ политическихъ дѣлъ Европы, и будетъ ли имѣть исходъ настоящей войны вредное или благотворное дѣйствіе на внутреннюю политику каждой страны, въ томъ числѣ, разумѣется, и нашей -- Россіи. Изъ за этого вопроса выступалъ впередъ другой, предоставлявшій широкое поле для горячихъ споровъ и разсужденій, вопросъ о томъ -- вліяніе котораго изъ этихъ двухъ народовъ, французскаго или нѣмецкаго, благотворнѣе можетъ дѣйствовать на другіе народы, который изъ нихъ оказалъ и можетъ оказать больше услугъ человѣчеству, наконецъ, которой изъ этихъ двухъ странъ, Франціи или Германіи, принадлежитъ историческое первенство?
   Вы, по обыкновенію, горячо отстаивали Германію, я также горячо и также по обыкновенію отстаивалъ Францію.
   Не будучи сторонникомъ той теоріи, въ силу которой всѣ совершающіяся событія разумны и отвѣчаютъ требованіямъ прогресса, такъ какъ иначе пришлось бы оправдывать величайшіе политическіе абсурды, я никакъ не могъ согласиться съ вами, чтобы одна только побѣда, одно торжество Германіи надъ Франціею доказывало, что первая обладаетъ большими нравственными силами, нежели послѣдняя. Сколько разъ исторія,-- зачѣмъ ходить далеко,-- наша собственная исторія давала намъ самыя блистательныя опроверженія. Кто изъ насъ можетъ сказать, положа руку на сердце, что наши побѣды всегда бывали побѣдами нравственной силы, кто изъ насъ, за исключеніемъ ультра-патріотовъ по ремеслу или по невѣжеству, не сознается съ грустію, что въ большинствѣ случаевъ наши побѣды были побѣдами гораздо болѣе физической, нежели нравственной силы? Прогрессъ вовсе не двигайся впередъ спокойнымъ, ровнымъ путемъ, онъ идетъ зигзагами, часто сворачиваетъ съ прямой дороги, отодвигая общество назадъ; сколько было уже историческихъ моментовъ, когда, казалось, что вотъ-вотъ намѣченная цѣль будетъ достигнута... не тутъ-то было, событія отбрасывали далеко назадъ, и то, что было уже почти въ рукахъ, становилось опять предметомъ величайшихъ усилій, мучительнаго напряженія. Не одна Франція можетъ подтвердить это своею исторію. Вотъ отчего я думаю, что только тотъ фактъ, что Германія въ этой войнѣ побѣдила Францію, вовсе не доказываетъ, чтобы нѣмецкій народъ обладалъ большими нравственными силами, нежели французскій.
   На этой почвѣ готоваго, голаго факта, на одномъ результатѣ французско-нѣмецкой войны никакой споръ не былъ бы возможенъ, вопросъ былъ бы, такъ сказать, предрѣшенъ. Нужно было обратиться къ другимъ доводамъ, къ другимъ аргументамъ, споръ неизбѣжно обобщался, и оставляя относительно узкія рамки войны, переходилъ въ споръ о преимуществахъ той или другой націи. Споръ безплодный, могутъ сказать иные, безполезный,-- пожалуй, да, если подъ пользою понимать только то, что даетъ осязаемую выгоду; но споръ, во всякомъ случаѣ, келшпенный интереса, такъ какъ онъ заставляетъ выяснять воззрѣнія людей на то, что зовется преимуществомъ одной націи передъ другой. Для одного -- преимущество заключается въ томъ, чтобы народъ жилъ спокойною, безмятежною жизнію, хотя бы жизнь эта и была лишена того элемента, изъ-за котораго другая нація мечется, борется, кидается во всѣ стороны, падаетъ и возвышается, возвышается и падаетъ, жертвуя своею кровью, своимъ спокойствіемъ, своею безмятежною жизнію. Элементъ этотъ -- политическая свобода націи. Для другого -- преимущество заключается именно въ этой борьбѣ, въ этомъ лихорадочномъ стремленіи усвоить тотъ элементъ политической свободы, хотя самая борьба можетъ быть и неудачна и часто остается безъ немедленнаго результата. Вотъ это-то различіе въ воззрѣніяхъ на то, что составляетъ преимущество одного народа передъ другимъ, и объясняетъ, почему въ данную минуту, большею частью, всякіе споры оканчиваются ничѣмъ. Только время, событія оправдываютъ одну спорящую сторону, и показываютъ другой, что она ошибалась. Но что именно будущія событія должны оправдать? они должны рѣшить, если споръ касался войны между двумя націями, побѣды одной надъ другой* было лк торжество побѣдителя выгодно не только для одной страны, но для общаго движенія человѣчества впередъ, или скорѣе, торжество это задержало развитіе общества и даже попятило его назадъ.
   Безъ сомнѣнія, для того, чтобы рѣшить, подвинулся ли данный народъ или данное общество впередъ, или напротивъ, попятилось, нужно установить мѣрило для сужденія о томъ, что назвать большимъ или меньшимъ развитіемъ, нужно установить, такъ сказать, признаки этого развитія. Едва ли можно долго спорить о томъ" что лучшимъ мѣриломъ движенія общества впередъ или назадъ можетъ служить большая или меньшая. правоспособность общества" т.-е. насколько общество можетъ располагать собою, дѣйствовать самостоятельно сообразно своимъ интересамъ, насколько оно можетъ выражать свободно свою волю, свои, желанія, насколько оно имѣетъ возможность осуществлять эту волю, эти желанія и т. д., однимъ словомъ, насколько общество пользуется политическою свободою. Если о политической свободѣ нельзя сказать, чтобы она была альфою и омегою народной жизни, такъ какъ достиженіемъ ея не исчерпывается задача человѣческаго общества, то во всякомъ случаѣ она является тѣмъ оплотомъ, на который опирается истинная цивилизація; такъ что безъ нея не можетъ быть и помину о цивилизованной жизни. Чѣмъ полнѣе общество можетъ располагать своею судьбою, управлять своими интересами, тѣмъ, очевидно, оно пользуется большею политическою свободою; чѣмъ болѣе, напротивъ, оно отдаетъ свои интересы" свою судьбу въ опеку тому или другому лицу, или чѣмъ больше позволяетъ оно захватывать власть надъ собою, тѣмъ меньше, очевидно, оно пользуется этимъ основнымъ элементомъ цивилизованной жизни и обнаруживаетъ, слѣдовательно, меньшее развитіе. Очевидно, что страна, въ которой больше политической свободы, будетъ имѣть болѣе благодѣтельное вліяніе на все человѣческое общество, а страна, въ которой ея меньше или вовсе нѣтъ, будетъ имѣть меньшее вліяніе, а подчасъ и просто вредное вліяніе.
   Не затягивая спора, мы могли согласиться только въ одномъ, что за послѣднія двадцать лѣтъ здоровой политической свободы, такой" какая существуетъ въ Англіи или въ Америкѣ, не было ни въ Германіи, ни во Франціи. Истинная свобода не выноситъ одинаково ни Бисмарковъ, ниБонапартовъ, людей, которые, въ сущности, принадлежатъ къ одной и той же категоріи. Весь вопросъ, и вопросъ, нужно сказать, первостепенной важности, заключается только въ томъ, чтобы опредѣлить, гдѣ больше шансовъ для торжества политической свободы -- въ Германіи или во Франціи. Этотъ вопросъ не иначе можетъ быть разрѣшенъ, какъ на основаніи общихъ свойствъ того или другого народа, на основаніи ихъ исторіи, ихъ прошедшаго, на основаніи того, что сдѣлано было уже въ прошломъ для достиженія этой свободы, тѣмъ или другимъ народомъ. Не вдаюсь въ подробности, не воспроизвожу всѣхъ частностей нашего спора, это завлекло бы меня слишкомъ далеко. Я долженъ только сказать, что ваши доводы въ пользу Германіи не лишены были значительной силы. Вы указывали мнѣ на такія событія въ исторической жизни Германіи, какъ реформація, вы говорили о глубинѣ нѣмецкаго образованія, о его распространенности, о томъ, что въ этой странѣ всякій умѣетъ и читать и писать; вы останавливались на богатой нѣмецкой литературѣ и произносили имена Лейбница и Канта, Лессинга и Гердера, Шиллера и Гёте, Гегеля и Штрауса, Гейне и Бёрне. Да, безъ сомнѣнія, все это великія событія, все это великія имена; но развѣ Франція не записала на своихъ скрижаляхъ такихъ же великихъ событій, какъ реформація, такихъ же громкихъ именъ, какъ имена нѣмецкихъ свѣтилъ? Развѣ Франція не дала міру великой революціи, этой могущественной реформаціи въ области свѣтской жизни, въ области понятій, идей, всего строя человѣческаго общества? Развѣ Франція не можетъ гордиться своею литературою, столько же, если не больше, чѣмъ Германія, и развѣ она не можетъ выставить такихъ именъ, какъ Декарта и Мойтеня, Рабле и Мольера, Вольтера и Руссо, Дидро и д'Аламбера, съ цѣлою плеядою энциклопедистовъ, Кондорсе и Кондильяка, Бальзака, Фурье, Конта, Прудона и т. д. Но что дороже именъ, это -- тотъ духъ, тѣ традиціи, то политическое развитіе, которому Франція дала уже столько доказательствъ.... и которое, добавили вы, привело ее къ Наполеону III!
   О, безъ сомнѣнія, еслибы Наполеонъ былъ послѣднимъ словомъ въ исторій Франціи, тогда не о чемъ было бы и сйорить; но дѣло въ томъ, что Бонапартъ Явился во Франціи и держался впродолженіи 20-тя лѣтъ не въ силу принципа, а въ силу торжества одной партіи надъ другими. Во все время его пагубнаго господства другія партіи боролись, пропагандировали, работали для его сверженія, и насколько работа ихъ была успѣшна, видно было по тѣмъ уступкамъ, на которыя должно было идти правительство, и всегда противъ воли, всегда съ заднею, съ скрытою мыслію возвратиться къ блаженному времени 52-го, 53-го годовъ. Бонапартъ никогда не господствовалъ во имя права, какъ господствуетъ, напр., въ Германіи Бисмаркъ, и въ этомъ заключается коренное различіе между двумя странами. Кто мнѣ сказалъ, что послѣ Наполеона III-го не явится Наполеонъ IV-ый, или Генрихъ V-й, или Лудовикъ-Филиппъ ІІ-й?-- въ этомъ заключается постоянная аргументація всѣхъ, кто нападаетъ на Францію и восхваляетъ Германію.-- ^Смотрите, сказали вы мнѣ, Германія идетъ спокойнымъ, мѣрнымъ шагомъ къ достиженію своихъ политическихъ цѣлей, между тѣмъ какъ Франція постоянно мечется, она обезсилена революціями, она не въ силахъ выработать себѣ свободы, она два раза имѣла уже республику и каждый разъ кончала какимъ-нибудь властелиномъ.-- Все это правда, и на дѣйствительно существующее нельзя закрывать глазъ. Да, появленіе Бонапартовъ грустно, обидно, недостойно, но что же дѣлать, нужно принимать каждый народъ и каждую исторію такъ, какъ они есть -- Франція постоянно идетъ скачками, она стремится достигнуть слишкомъ высокаго идеала, и потому часто у нея силъ не хватаетъ, и, поднявшись на минуту высоко при помощи энтузіазма, воодушевленія, страшнаго напряженія энергіи, она въ безсиліи падаетъ, и падаетъ тѣмъ ниже, чѣмъ выше она поднялась, и впродолженіи нѣсколькихъ историческихъ часовъ лежитъ ниже, нежели она заслуживаетъ. Франція, въ концѣ прошлаго столѣтія, намѣтила слишкомъ высокую цѣль, повторяю, цѣль не по силамъ, непропорціональную нравственнымъ средствамъ цѣлаго народа, и съ тѣхъ поръ она постоянно борется за достиженіе этой цѣли -- политической свободы. Ея горе, и вмѣстѣ съ тѣмъ ея слава, ея великое значеніе и ея несчастье заключается въ томъ, что, не достигнувъ еще одной цѣли, она въ нетерпѣніи задается уже другою цѣлію -- разрѣшенья соціальнаго вопроса, и эти двѣ цѣли она дѣлаетъ предметомъ своихъ постоянныхъ заботъ и стремленій, несмотря на то, что одна до-сихъ-поръ постоянно мѣшаемъ осуществленію другой. Борьба ея "а достиженіе политической свободы еще далеко не кончилась; но справедливо ли, скажите мнѣ, изъ-за того бросать камнемъ въ эту несчастную и вмѣстѣ великую страну. Сколько сокровищъ разбросала она. среди этой борьбы по цѣлой Европѣ, и какая, пусть кто-нибудь отвѣтитъ, какая страна не воспользовалась разсѣянными Франціей жемчужинами. Но Франція, сама Франція, отвѣчаютъ обыкновенно на это, не воспользовалась ими,-- она, которая щедрою рукою, осыпала благолѣпіями почти всѣ народы, къ несчастію, не облагодѣтельствовала себя, и это ей ставятъ въ тяжелую укоризну. Это неправда. Франція сама воспользовалась отдѣльными результатами своей борьбы, и что составляетъ ея силу, это -- тотъ духъ независимости, то сознаніе правъ своей личности, которое такъ поражаетъ во Франціи каждый разъ, что возвращаешься въ среду французскаго общества. Ея сила -- отсутствіе той безотчетной боязни, того безсознательнаго страха, того -- зачѣмъ не высказать всей мысли,-- того рабства, которое такъ поражаетъ въ неразвитыхъ политическихъ обществахъ во всѣхъ отдѣльныхъ личностяхъ.
   Что борьба за обладаніе политическою свободою не кончилась во Франціи, съ этимъ невозможно несогласиться. Третья республика также легко можетъ установиться и установиться надолго, какъ легко можетъ погибнуть и уступить свое мѣсто монархіи. Какова эта будетъ монархія, будетъ ли во главѣ ея кто-нибудь изъ Орлеановъ или наконецъ какой-нибудь X, все это такіе вопросы, на которые никто не въ состояніи отвѣтить ни утвердительно, ни отрицательно. Безспорно только одно, что Бонапарты не существуютъ для Франціи. Позоръ седана слишкомъ великъ, Эта неувѣренность въ будущемъ Франціи, эта непрекращающаяся борьба,-- вотъ что заставляетъ такъ многихъ относиться скептически къ Франціи и даже вовсе отказывать ей въ будущемъ и. не имѣть никакой вѣры въ ея нравственныя силы. Событія, развертывающіяся на нашихъ глазахъ, начиная даже только съ начала войны 1870-го г., чтобы не идти слишкомъ далеко, и до настоящей минуты, когда въ Парижѣ, Ліонѣ, Марсели вспыхнула новая революція, всѣ эти событія какъ будто бы оправдываютъ такое недовѣріе къ нравственнымъ силамъ Франціи. "Хороша ваша Франція, хороша ваша республика, хорошо ваше хваленое политическое развитіе Франціи, можете вы сказать; продолжая нашъ споръ, когда въ такую страшную минуту, какова настоящая, когда врагъ стоитъ у дверей Парижа, когда онъ занимаетъ еще чуть не треть цѣлой Франціи, французы даютъ удивленному міру возмутительное зрѣлище гражданской войны, внутреннихъ междоусобій. Развѣ мыслима республика при такомъ положеніи?" -- Ради-Христа, оставьте огульныя нападенія, отбросьте безаппелляціонные приговоры, вникните, всмотритесь въ состояніе "страны, и то, что вамъ кажется чудовищнымъ, непонятнымъ, сдѣлается для васъ ясно, и вмѣсто ужаса и отвращенія вамъ станетъ только тяжело и больно за этотъ народъ, въ которомъ вы встрѣчаете такую удивительную амальгаму элементовъ невѣжества, гнилости, созданной второю имперіею, и вмѣстѣ съ тѣмъ того удивительнаго, совершеннаго элемента, который составляетъ неимовѣрную нравственную силу Франціи и заключаетъ въ себѣ все, что необходимо, чтобы доставить торжество политической свободѣ. Я говорю объ элементѣ, состоящемъ въ рабочемъ классѣ, въ мелкой буржуазіи, и наконецъ въ той образованной массѣ; къ которой примыкаютъ люди такъ-называемыхъ либеральныхъ профессій. Элементъ невѣжества -- это сельское населеніе, элементъ гнилости -- это бюрократія и всѣ высшія военныя лица, созданныя отчасти имперіею, отчасти унаслѣдованные отъ предыдущихъ режимовъ. Борьба между этими партіями, неминуема была, и она не заставила себя ждать. Это правда. Она вспыхнула въ. печальную минуту, это тоже правда, какъ и то, что лучше было бы, еслибы борьба возобновилась не прежде, чѣмъ чужеземцы покинули бы почву Франціи. Но вопросъ другой, должна ли быть послѣдняя революціонная сцена поставлена на счетъ республики? Для того, чтобы отвѣтить на этотъ вопросъ, нужно было близко видѣть Францію настоящей минуты и проникнуть во всѣ стремленія ея различныхъ элементовъ. Какъ ни печально это послѣднее движеніе, оно нисколько не доказываетъ, чтобы Франція неспособна была къ политической свободѣ; скорѣе, напротивъ, оно доказываетъ, что лучшіе ея элементы никогда не въ состояніи будутъ сносить лицемѣрнаго правительства, въ какой бы формѣ оно ни являлось. Имъ дана республика, говорятъ, и все-таки они недовольны, и все-таки революціи! Да, республика; но нужно знать, какая республика? Прежде, чѣмъ правительство третьей республики обнаружилось въ дѣйствіяхъ, можно было уже впередъ сказать, что республика съ "маленькимъ" Тьеромъ во главѣ никогда не будетъ искреннею республикою. Ея неискренность сдѣлала именно то, что такъ скоро обнаружился расколъ между республиканцами à la Тьеръ и à la Пикаръ, съ искренними республиканцами. Но положимъ, можно возразить, что новая республика не искренняя республика, что она служитъ только ширмой, временно маскирующей какого-нибудь претендента, и всё-таки, развѣ эта республиканская, эта красная, какъ ее называютъ, партія не доказала своей политической неспособности, выбравъ для борьбы такую неудобную минуту? Затѣмъ идетъ цѣлый радъ нареканій на Францію вообще и на республиканскую партію въ особенности. Справедливы ли эти нареканія, справедливы ли эти обвиненія? Я, не отвѣчу вамъ ни да, ни нѣтъ, я постараюсь дать вамъ только объясненіе совершающихся, событій. Я тѣмъ болѣе доволенъ возможностью отвѣтить на эти укоры по поводу послѣднихъ событій, что въ нашемъ спорѣ, когда мы только могли предчувствовать будущія неурядицы, вы жестоко нападали на республиканскую партію и доказывали ея несостоятельность. Я могъ бы отвѣчать вамъ, беря примѣры въ прошлыхъ событіяхъ, но предпочитаю послѣднія, такъ какъ онѣ представляютъ больше, интереса. Проявилась ли въ самомъ дѣлѣ въ послѣднихъ событіяхъ политическая несостоятельность республиканской партіи, и должна ли вся вина мартовской революціонной вспышки, которая, вѣроятно, только служить началомъ конца, быть приписана главнымъ образомъ этому слою Франціи? Я не думаю. Мнѣ приходилось, въ моемъ путешествіи по Франціи въ эти послѣдніе мѣсяцы, довольно близко сталкиваться въ клубахъ, обществахъ, литературныхъ кружкахъ съ людьми, принадлежащими къ этой партіи, людьми, которые весьма близко стоятъ къ главнымъ дѣятелямъ настоящаго движенія. Я ихъ видѣлъ, я ихъ слышалъ. Эти люди говорятъ громко, безъ боязни, и высказываются не стѣсняясь. Истинно республиканская партія, когда она увидѣла, что Тьеръ явился во главѣ новой республики, поняла сразу, макъ эфемерно, какъ непрочно существованіе подобной республики. Она ясно увидѣла, что республика была принята національнымъ собраніемъ потому, что ничто другое не было мыслимо въ данную минуту. Республика провозглашена была этимъ собраніемъ съ легкою гримасою, которая служила только слабымъ отраженіемъ весьма сильной внутренней корчи. Партія антиреспубликанская, избирая Тьера главою исполнительной власти, этимъ самимъ выражала свою тайную" задушевную мысль: пусть будетъ теперь республика, но при первомъ удобномъ случаѣ пусть она будетъ замѣнена монархіей. Кто же лучше, какъ не старый монархистъ Тьеръ можетъ удобрить почву и мало-помалу, безъ особенныхъ потрясеній, подрѣзать это колючее растеніе и вмѣсто него посадить другое, болѣе старое, болѣе тѣнистое, подъ покровомъ котораго могла бы успокоиться Франція и залечить раны, нанесенныя ей "революціями"? На склонѣ лѣтъ Тьеръ очутился, такимъ образомъ, президентомъ республики, первымъ лицомъ въ государствѣ, положеніе на столько хорошее, чтобы не мѣнять его на другое. Республиканская партія слышала, что всюду этотъ старецъ высказываетъ свое истинное расположеніе къ республикѣ и желаніе не мѣнять ее ни на какую иную форму правленія. Республиканская партія легко повѣрила Тьеру, личные его интересы были ей такъ понятны, и въ свою очередь сказала: республика съ Тьеромъ во главѣ -- это жалкая республика, это, главное, неискренняя республика, но все-таки пусть лучше будетъ такая, чѣмъ монархія Орлеана или Шамбора, и потому твердо рѣшилась если не помогать Тьеру и новому правительству, то во всякомъ случаѣ не создавать ему никакихъ затрудненій. Такимъ образомъ, безъ словъ, безъ объясненій между новымъ правительствомъ и республиканскою партіею явился компромиссъ, установилось тайное соглашеніе. Казалось, можно было сказать: и волки сыты и овцы цѣлы. Къ несчастью, это тайное соглашеніе продолжалось не долго. Тьеръ истинно былъ привязанъ къ республикѣ, но подъ однимъ условіемъ -- быть ея президентомъ. Возможность быть смѣщеннымъ, возможность другого правительства, въ которомъ онъ не былъ бы главою, заставила бы его немедленно перейти въ лагерь монархистовъ, гдѣ ему всегда было обезпечено мѣсто перваго министра. Такъ по крайней мѣрѣ разсуждали люди республиканской партіи, понимавшіе очень хорошо, какъ не проченъ порядокъ, когда онъ держится только личными разсчетами. Если, съ одной стороны, Тьеръ сознавалъ, что для прочности новой республики, въ которой онъ явился главою" необходимо было, чтобы республиканская партія по крайней мѣрѣ матеріально была расшатана, то съ другой стороны, республиканская партія сознавала одинаково ясно, что для того, чтобы вообще могла, держаться республика, ей необходимо сохранять значеніе той вооруженной силы, какою она сдѣлалась во время войны.
   Республиканская партія, главныя силы которой въ Парижѣ, Марсели" Ліонѣ и другихъ большихъ городахъ, вообще тамъ, гдѣ существуетъ въ массахъ рабочее населеніе, справедливо или несправедливо полагала, что одна изъ главныхъ причинъ двадцатилѣтняго царствованія Бонапарта заключалась въ томъ, что эта партія была безсильна въ военномъ отношеніи, въ томъ, что она, безоружная, всегда должна была стоять лицомъ къ лицу, съ вооруженными силами правительства. Этого больше не должно быть, заговорили республиканцы, мы не должны позволять эскамотировать республику, мы не должны быть послушными овцами въ рукахъ нашихъ пастырей, которымъ мы не имѣемъ ни малѣйшаго основанія слѣпо довѣрять нашу судьбу.-- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что какъ бы ни велика была республиканская партія въ странѣ, будь она многочисленнѣе монархической, но если послѣдняя вооружена, а та нѣтъ, то перевѣсъ, побѣда, торжество всегда будутъ принадлежать этой послѣдней. Разсужденіе республиканцевъ какъ нельзя болѣе просто. Въ странѣ, гдѣ правительство можетъ располагать постоянною арміею, разсуждаютъ во Франціи, хотя бы только въ виду внѣшнихъ столкновеній, тамъ народъ долженъ быть вооруженъ, тамъ должна быть вооруженная національная гвардія на тотъ случай, еслибы правительство захотѣло свою вооруженную силу обратить не на внѣшнихъ враговъ, а на своихъ внутреннихъ противниковъ. Вотъ отчего республиканская партія, понимая неискренность республики и реакціонерныя стремленія народнаго собранія, твердо рѣшилась не давать себя обезоруживать и сохранить національную гвардію въ томъ видѣ, который приняла она во время войны. Двадцать разъ мнѣ приходилось слышать одно и тоже: "республика погибла, если мы позволимъ себя обезоружить, мы постоянна должны быть на сторожѣ". Еслибы республика Тьера была искренняя республика, еслибы правительство, слитое изъ членовъ de l'opposition de Sa Majesté съ членами орлеанской, и легитимистской партія имѣла твердую рѣшимость никогда не уклоняться отъ истинно республиканскаго пути, то ему нечего было бы опасаться вооруженной національной гвардіи, которая всегда являлась бы его лучшею защитницею. Но не будучи искреннимъ и имѣя постоянно заднюю мысль, оно пугалось вооруженной національной гвардіи, и всѣ стремленія ея были направлены къ тому, чтобы обезоружить ее. Какой отличный предлогъ для Тьера обезоружить національную гвардію давало ему національное собраніе, отказавшееся засѣдать въ Парижѣ! И какъ ему было не отказаться, когда самъ "маленькій" Тьеръ каждый день пугалъ его возможностью революціи въ Парижѣ? Нужно уничтожить всякій поводъ у національнаго собранія опасаться движенія въ Парижѣ, и какое для этого лучшее средство, какъ обезоружить національную гвардію? Національная же гвардія" обезоруженная въ Парижѣ, это значитъ національная гвардія, обезоруженная во всѣхъ большихъ городахъ Франціи, потому что если Парижъ возвращаетъ оружіе, то естественно, что Ліонъ, Марсель и другіе возвратятъ его точно также. "Маленькій" Тьеръ настойчивъ: что онъ хочетъ, то и должно быть сдѣлано. Нужна было быть свидѣтелемъ того, съ какимъ грустнымъ искусствомъ подготовлялось обезоруженіе національной гвардіи, чтобы понять, какимъ образомъ дошло наконецъ правительство до того, чтобы вызвать революціонное движеніе въ большихъ центрахъ Франціи.
   За день до вшествія нѣмцевъ въ аристократически часть Парижа, національная гвардія перетащила значительное количество пушекъ частью въ Батиньоль, частью на Монмартръ, частью въ Люксембургскій садъ" однимъ словомъ, во всѣ тѣ части, куда нѣмцы не имѣли права вступать. Пушки были свезены сюда съ одною цѣлью, сохранить ихъ, не отдать въ руки враговъ. Правительство новой республики, безъ умысла или умышленно, испугалось" видя въ этомъ перевозѣ пушекъ прямую себѣ угрозу. Каждый день стали приходить въ Бордо извѣстія, что Парижъ въ волненіи, что отечество въ новой опасности. Козни и злые умыслы прежнихъ республиканцевъ сдѣлались пугаломъ національнаго собранія. Тьеръ почти каждый день появлялся на трибунѣ съ успокоительными словами, но успокоенія президента были хуже всякаго возбужденія.
   Что же на самомъ дѣлѣ происходило въ Парижѣ? Я ѣхалъ туда изъ Бордо, думая найти если не революцію, то по крайней мѣрѣ волненіе, безпорядки, броженіе, однимъ словомъ, сильное возбужденіе, выражающееся въ манифестаціяхъ, демонстраціяхъ и т. п. Вы легко можете себѣ представить мое удивленіе, когда я засталъ Парижъ безусловно спокойнымъ, тихимъ, печальнымъ, безъ всякихъ признаковъ движенія.
   -- Когда же все успокоилось, спрашиваю я?-- "Что успокоилось", въ свою очередь предлагаютъ мнѣ вопросъ.-- Какъ что -- Парижъ! который въ волненіи, въ революціи, который угрожаетъ существованію республики!-- "Кто же вамъ это сказалъ"?-- Кто, въ Бордо, да и не только въ Бордо, въ провинціи только объ этомъ и говорятъ; всѣмъ давно извѣстно, что партія республиканцевъ въ возстаніи, что кровь готова пролиться, національное собраніе ниспосылаетъ на васъ, на Парижъ, да не только на Парижъ, но на всю республику, цѣлое море, цѣлый океанъ проклятій, и искренно желаетъ, чтобы вы захлебнулись въ этомъ океанѣ!-- "Quelle blague, grand Dieu"! было мнѣ отвѣтомъ. Знайте^ что Парижъ никогда не былъ болѣе спокоенъ, чѣмъ въ настоящую минуту, да и вообще, чѣмъ все послѣднее время. Послѣ того, что онъ принесъ очистительную жертву, послѣ того, что на него наложена была страшная эпитимія -- Парижъ спокоенъ. Да, за день, за два до вшествія въ Елисейскія поля нѣмецкой арміи, Парижъ былъ въ волненіи. О, сколько горькихъ, тяжелыхъ минутъ должны, мы были пережить, у всѣхъ было одно опасеніе, что въ этотъ день будетъ страшная рѣзня, и можетъ быть Парижъ падетъ въ развалинахъ. Мы понимали, что разсудокъ, что наше достоинство повелѣвало намъ сохранять величайшее спокойствіе, облечься въ трауръ, который такъ подобаетъ кающимся грѣшникамъ; но развѣ страсть, чувство безконечной ненависти разсуждаетъ? Нѣтъ, мы боялись, мы дрожали, что народъ опьянѣетъ отъ этой злобы, негодованія^ и ненависти и зальетъ кровью мрачныя улицы Парижа. Парижъ сдѣлалъ надъ собою страшное усиліе, страсть была побѣждена, онъ оставался спокоенъ. Но хорошо, что пруссаки вошли только въ аристократическую часть Парижа; кто знаетъ, какія страшныя бѣдствія были тѣмъ предупреждены. Въ этотъ день я благоговѣлъ предъ Парижемъ, съ такимъ достоинствомъ онъ испивалъ до дна чашу горечи. Другого волненія, добавилъ парижанинъ, другого волненія у Насъ не было".-- Но вѣдь вы построили баррикады, забрали пушки, можетъ быть въ тѣхъ кварталахъ было движеніе?-- "Подите и посмотрите сами на это движеніе, и тогда вспомните мои слова. Францію обманываютъ, ее хотятъ оторвать отъ Парижа; Парижъ представляется какимъ-то spectre rouge, въ то время, когда Парижъ -- это сердце и вмѣстѣ голова Франціи... Вотъ за послѣднее-то ее и не любятъ", добавилъ онъ съ грустью.
   Я не довѣрялъ. Мнѣ представлялось невозможнымъ, чтобы люди прибѣгали къ такому политическому плутовству, хотя цѣль его была и понятна. Правительство чувствовало, что если оно является истиннымъ выраженіемъ невѣжественной сельской массы, то городское населеніе, тотъ слой Франціи, который навсегда дѣлаетъ невозможнымъ прочное существованіе всякаго иного порядка, кромѣ искренняго республиканскаго, что этотъ слой недовѣряетъ ему. Тамъ же, гдѣ недовѣріе,-- тамъ опасеніе, страхъ. Правительство дѣлило этотъ страхъ съ національнымъ собраніемъ и, думая обезопасить себя, постановило, во что бы то ни стало, отнять матеріальную силу у національной гвардіи. Но неужели, вертѣлся въ моей головѣ вопросъ, неужели оно не могло избрать другого средства, какъ ложь, запугиваніе, неужели ему нужно было раздувать ту вражду, которая и безъ того слишкомъ ясно выходила наружу въ національномъ собраніи,-- вражду къ Парижу, какъ къ центру высшаго политическаго развитія? Я отправился въ Батиньоль, Монмартръ, отыскивая вездѣ слѣды движенія и революціонной лихорадки. Я скоро набрелъ на улицу, съ двухъ противоположныхъ концовъ которой возвышалось по баррикадѣ съ чернымъ знаменемъ на каждой. Тутъ стояло пушекъ сорокъ или пятьдесятъ. Посторонніе не пропускались въ эту улицу, охранявшуюся двумя національными гвардейцами. Народъ проходилъ мимо, не обращая никакого вниманія на эти пушки, на эти баррикады, къ которымъ онъ такъ привыкъ во время осады.-- "Вотъ и все, сказалъ мнѣ мой спутникъ; въ другихъ мѣстахъ на Монмартрѣ все тоже, нигдѣ вы не встрѣтите ни сборищъ, ни шума, вездѣ величайшій порядокъ".-- И ничего другого не было, повторялъ я свой вопросъ.-- "Ничего, ничего и ничего, какъ это васъ ни удивляетъ".-- Чего же они хотятъ отъ васъ, чего хочетъ правительство?-- "Да неужели вы не понимаете, было мнѣ отвѣтамъ, это такъ просто. Для нихъ, для правительства, которое всего боится, всего опасается, хотя въ настоящую минуту оно могло бы насъ вовсе не бояться, потому что прежде всего мы французы, представляется какою-то угрозою только одно то, что значительное количество пушекъ, отъ ста-пятидесяти до двухъ-сотъ, находится въ нашихъ рукахъ. Мы не видимъ ничего дурного, чтобы пушки находились въ рукахъ національныхъ гвардейцевъ, которые ими никогда не злоупотребятъ. Часто бывали примѣры, что правительства, даже республиканскія, или вѣрнѣе quasi-республиканскія, къ которымъ конечно принадлежитъ и нынѣшнее, направляли пушки противъ народа, но не было еще примѣра, чтобы національная гвардія стрѣляла въ народъ. Никто не въ состояніи лучше охранять порядка, чѣмъ національная гвардія, доказательства тому все послѣднее время".
   Фактъ тотъ, что дѣйствительно въ минуту увоза этихъ пушекъ національная гвардія вовсе не думала завладѣть ими, она хотѣла сдать ихъ въ центральный паркъ, и если не сдѣлала, то только потому, что правительство приняло нѣкоторыя мѣры, которыя имѣли чисто провокаціонный характеръ. Первою такою мѣрою было назначеніе суроваго генерала д'Ореля де-Паладина главою національной гвардіи. Генералъ этотъ пользуется большою непопулярностью, его монархическія тенденціи всѣмъ извѣстны, и не его, конечно, слѣдовало назначать шефомъ самой республиканской національной гвардіи всей Франціи, именно парижской. Правительству очень хорошо было извѣстно, что парижское населеніе вообще не желаетъ назначеннаго шефа и требуетъ себѣ выборнаго начальника. Назначеніе нелюбимаго, непопулярнаго генерала, разумѣется, было не только безсовѣстно, но просто преступно въ такую минуту, когда враги стояли у воротъ Парика, и когда, слѣдовательно, правительство обязано было точно также, какъ и парижское населеніе" не давать никакого повода къ возбужденію волненій. Назначеніе это было принято съ затаеннымъ негодованіемъ. Парижское населеніе поняло, что правительство желаетъ нанести національной гвардіи сильный ударъ и нарочно избрало минуту, когда знало, что парижское населеніе будетъ обезоружено патріотизмомъ. Оно не ошибалось. Въ другое время это назначеніе не прошло бы безъ волненій, національная гвардія отказалась бы его слушаться; теперь населеніе покорилось, но вмѣстѣ съ тѣмъ поняло, что дѣло идетъ объ уничтоженіи національной гвардіи. Въ это то время и составился тотъ центральный комитетъ національной гвардіи, который сдѣлался главою возстанія. На стѣнахъ Парижа появились прокламаціи, въ которыхъ этотъ комитетъ прямо объявлялъ свою цѣль: недопустить правительство до обезоруженія національной гвардіи.
   -- "Мнѣ не очень нравится образованіе этого комитета, говорилъ мнѣ одинъ изъ людей, весьма близко стоявшихъ къ этому комитету, но нужно сознаться, что онъ долженъ былъ образоваться. Нужно было дать противовѣсъ Орелю, потому что всѣ отлично понимаютъ, что мы не можемъ возвратить нашего оружія, что это было бы съ нашей стороны величайшею политическою ошибкою".
   -- Положимъ такъ; но неужели вы не опасаетесь, что отсюда могутъ произойти величайшія бѣдствія, что можетъ вспыхнуть гражданская война, которая снова приведетъ къ вамъ пруссаковъ. Они вѣдь такъ близко, и вѣрьте, что они не задумаются явиться сюда, чтобы водворить порядокъ и вмѣстѣ уничтожить республику.
   -- "Мы это очень хорошо знаемъ, и потому употребляемъ всѣ усилія, чтобы удерживать этотъ комитетъ отъ всякаго дѣйствія, которое могло бы вызвать волненіе. Комитетъ впрочемъ понимаетъ это какъ нельзя лучше и самъ, и мы надѣемся поэтому, что все до поры до времени обойдется тихо, безъ движенія, несмотря на всѣ усилія правительства его вызвать. Но. наше положеніе, положеніе республиканской партіи въ настоящую минуту дѣйствительно ужасно. Съ одной стороны, мы сознаемъ, что всякая внутренняя распря будетъ на-руку пруссакамъ; съ другой стороны, мы видимъ каждый день, что республика ускользаетъ отъ насъ, что національное собраніе ненавидитъ ее и только и думаетъ о томъ, какъ бы замѣнить ее опять какою-нибудь эфемерною монархіею. Мы рѣшились, насколько это зависитъ отъ насъ, недопускать до этого и, надѣюсь, мы не допустимъ".
   -- Значитъ, перебилъ я его, гражданская война!
   -- "Чтожъ дѣлать, это страшное несчастье; но пусть лучше гражданская война, чѣмъ безъ боя уступить республику. Наши требованія умѣренны, мы хотимъ только одного, чтобы Парижъ управлялся выборнымъ муниципалитетомъ, чтобы національная гвардія не была обезоружена, и чтобы мы имѣли право сами избирать начальника національной гвардіи".
   -- Но какое же, скажите, отношеніе имѣютъ ко всему этому ваши пушки, вы ихъ можете Все-таки возвратить?
   -- "Мы ихъ и не думаемъ удерживать; мы не хотимъ отдавать ихъ теперь потому, что мы видимъ, что намъ угрожаютъ, мы хранимъ ихъ какъ залогъ того, что наши желанія будутъ удовлетворены. Мы теперь ясно видимъ, что сегодня они хотятъ отнять пушки, завтра потребуютъ оружіе, а послѣ завтра распустятъ національную гвардію, что будетъ равносильно почти-что уничтоженію республики, и тогда, когда мы будемъ обезоружены, мы будемъ въ рукахъ арміи, въ рукахъ правительства, которое боится республики и слитномъ расположено къ монархіи. И тогда, продолжалъ онъ, вы всѣ, вы, иностранцы, скажете про насъ: этотъ народъ неспособенъ къ республикѣ, республиканская партія безсильна, и изъ-за чего? изъ-за того, что мы имѣли глупость позволить себя обезоружить. Республика у насъ это такое нѣжное растете, которое требуетъ самаго заботливаго ухода, потому что она имѣетъ еще слишкомъ много враговъ въ нашей странѣ, это вы должны знать; и отчего же, скажите, монархіи, имперіи охраняются сотнями тысячъ войскъ, а республика не можетъ быть охраняема противъ ея враговъ вооруженнымъ народомъ?-- "Можетъ быть вы и правы; но какъ хотите, я предвижу въ самомъ близкомъ будущемъ большія бѣдствія.
   -- "Будемъ надѣяться, что нѣтъ; я все-таки думаю, что наше правительство настолько честно, что не захочетъ рѣзкими и ненужными мѣрами вызывать въ народѣ волненіе. Но, разумѣется, мы должны быть на-сторожѣ.
   Дня черезъ два послѣ этого разговора главнокомандующій военными силами Парижа генералъ Винуа запретилъ шесть журналовъ за-разъ, и именно тѣ самые журналы, которые болѣе всего читались въ рабочемъ населеніи. Центральный комитетъ со всѣми своими друзьями употребилъ невѣроятныя усилія, чтобы этотъ новый вызовъ остался безъ всякаго отвѣта. Спокойствіе не было нарушено, хотя вездѣ эта мѣра, принятая, разумѣется, съ согласія Тьера и произвела самое тяжелое впечатлѣніе.
   "Это безчестно, говорили со всѣхъ сторонъ,-- такъ раздражать населеніе, тѣмъ болѣе безчестно, что всѣ эти журналы каждый день говорили одно: да, пушекъ возвращать, быть можетъ, не слѣдуетъ, мы не должны позволять себя обезоруживать; но избави Богъ отъ всякихъ движеній, отъ всякихъ волненій, потому что этими волненіями воспользуются наши враги, чтобы посѣять между нами междоусобную войну".
   Республиканская партія нисколько не заблуждалась относительно исхода подобной войны, она сознавала, и мнѣ приходилось это слышать много разъ, что результатомъ подобной войны былъ бы непремѣнно какой-нибудь Орлеанъ или Шамборъ.-- Мы готовы, говорили люди, имѣющіе вліяніе на рабочее населеніе, мы готовы на всевозможныя жертвы, лишь бы сохранить республику, даже за одно это имя: "республика, мы готовы многое прощать. Мы не любимъ это правительство, мы знаемъ насколько оно неискренно, Но пусть только оно сохранитъ намъ форму, пусть оно пріучитъ къ этому слову и мы будемъ благодарны Тьеру, пускай только они не пробуютъ поступать съ нами такъ, какъ поступали во время имперіи.
   День проходилъ за днемъ, нигдѣ не обнаруживалось ни малѣйшаго движенія; еще нѣсколько дней и безъ сомнѣнія пушки были бы свезены въ центральный паркъ, такъ какъ центральный комитетъ воображалъ, что правительство рѣшилось остановиться и своими мѣрами не бросать болѣе вызова народу. Далѣе, говорили мнѣ наканунѣ моего отъѣзда изъ Парижа, правительство не пойдетъ, по крайней мѣрѣ мы надѣемся, и кажется теперь можно отвѣчать за спокойствіе Парижа, если только оно не рѣшится на какой-нибудь guet-apens. Тогда всѣ наши усилія удержать спокойствіе окажутся тщетны, и кто знаетъ, что можетъ произойти.
   Предводители республиканской партіи въ Парижѣ ошиблись въ разсчетѣ -- правительство, казалось, твердо рѣшилось довести до волненія, чтобы затѣмъ, "водворивъ порядокъ" безъ особенныхъ усилій, оно могло обезоружить національную гвардію. Ночное похищеніе пушекъ съ помощью войска переполнило чашу -- республиканская партія вынуждена была употребить силу. Если ошиблась республиканская партія, то еще болѣе ошиблось правительство, которое полагало, что ему будетъ достаточно выдвинуть войско, чтобы забрать пушки, затѣмъ обезоружить національную гвардію и т. д. Оно не предвидѣло, что войско станетъ брататься съ народомъ. Нѣтъ худа безъ добра, говоритъ пословица, и едва ли она не находитъ себѣ подтвержденія ві послѣднихъ событіяхъ. Печально, конечно, тяжело, что это движеніе іе обошлось безъ кровавыхъ сценъ, въ которыхъ разъяренная страсть "темнила разсудокъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ, быть можетъ, эта событія предупредятъ болѣе ужасную гражданскую войну. Онѣ должны были убѣдить многихъ, что coup d'état нельзя совершить теперь также легко, какъ прежде, и научатъ правительство обходиться болѣе осторожно и не раздражать понапрасну республиканскаго населенія, которое въ свою очередь уже понимаетъ, что умѣренность это главная ея сила.
   Передавая вамъ preludio къ послѣднимъ событіямъ, насколько я лично былъ ихъ свидѣтелемъ, не могу не обратиться къ вамъ съ вопросомъ: скажите, такъ-ли виновата республиканская партія, какъ же обвиняютъ, и доказываетъ ли ея поведеніе ту политическую несостоятельность, на которую вы указали мнѣ въ нашемъ спорѣ, къ которому послѣ довольно длиннаго отступленія я снова возвращаюсь. Я думаю, что подобныя событія, какъ они ни печальны, вовсе не показываютъ отсутствіе политическаго развитія Франціи, и если вы правы, говоря, что Германія не даетъ намъ такихъ тяжелыхъ зрѣлищъ, то это вовсе не потому, чтобы она обладала большимъ политическимъ развитіемъ, а только потому, что въ ней не идетъ еще горячая борьба за политическую свободу, что эта борьба находится еще въ состояніи эмбріона и проявляется пока только въ относительно скромныхъ рѣчахъ Бебелей, Либкнехтовъ и Якоби. Придетъ, конечно, и ея часъ, и ея время. Быть можетъ, вы правы, утверждая, что Германія должна была прежде всего думать о своемъ объединеніи; но я никакъ не могъ и не могу согласиться, чтобы путь, по которому она слѣдовала въ своемъ стремленіи къ объединенію былъ путемъ истиннымъ, путемъ прочнымъ. Германія ниже Франціи въ политическомъ развитіи, ниже же потому, что она не ведетъ за политическую свободу той борьбы, которую ведетъ Франція. Правда, эта борьба въ прошедшемъ приводила ее къ Бонапартамъ, въ будущемъ быть можетъ снова приведетъ ее къ Орлеанамъ или кому-нибудь другому, но за это ее точно также нельзя упрекать, за это ей точно также нельзя отказывать въ будущемъ, какъ нельзя отказывать въ будущемъ Германіи только изъ-за того, что въ ея борьбѣ за единство она два раза платилась водвореніемъ у себя самаго жалкаго произвола. Чѣмъ кончилась ея первая борьба за единство, ея война за освобожденіе, которая въ тоже время была войною за единство -- деспотизмомъ. Чѣмъ кончилась ея борьба за то же единство въ 48-мъ году,-- опять произволомъ. И наконецъ, нему она отдалась въ руки, чтобы достигнуть въ настоящее время этого единства? человѣку, который своимъ девизомъ взялъ: кровь и желѣзо, что составляетъ прямую противоположность высокому политическому развитію. Дай Богъ, чтобы эта новая борьба за единство, какъ называете вы ее, не сдѣлалась источникомъ, быть можетъ, слишкомъ прочнаго порядка, основаннаго только на милитаризмѣ. Во всякомъ случаѣ, вы видите, я уступчивѣе васъ: вы отказывали Франціи въ будущемъ, и не отказывалъ въ немъ Германіи; вы осуждали Францію, я жалѣлъ Германію. Нашъ тогдашній споръ быть можетъ затянулся бы еще на нѣсколько часовъ, если бы онъ не былъ прерванъ, какъ вы помните, появленіемъ новыхъ депешъ (это было въ концѣ нашего января), которыя намъ только-что подали: "Парижъ капитулировалъ, перемиріе заключено, собирается національное собраніе, которое должно разрѣшить вопросъ: миръ или война"? Торжественная минута въ жизни французскаго народа, который никогда еще не находился въ такомъ бѣдственномъ состояніи, какъ то, въ которое бросила его вторая имперія. Увидѣть Францію вблизи въ этотъ критическій моментъ, осязать ея раны, услышать біеніе ея сердца, взглянуть какъ отразился на ней страшный ударъ, нанесенный ей нѣмецкимъ оружіемъ, должно быть полно интереса,-- высказалъ я.-- "Поѣзжайте, въ самомъ дѣлѣ, взгляните и передайте намъ потомъ ваши впечатлѣнія, сказали вы мнѣ, отвѣчая на мои слова.
   -- Я охотно бы это и исполнилъ... только...
   -- Что только?
   -- Я буду писать, вы это знаете, противъ васъ; мои впечатлѣнія, я говорю вамъ впередъ, я въ этомъ увѣренъ, не будутъ отвѣчать вашимъ симпатіямъ къ Германіи.
   -- Вы передадите искренно ваши впечатлѣнія,-- вотъ единственное условіе, и затѣмъ мы будемъ продолжать нашъ споръ...
   Это условіе я принялъ безъ оговорокъ, и теперь" когда мое путешествіе окончено, я не раскаиваюсь, хотя впечатлѣнія эти и не совсѣмъ таковы, какихъ я ожидалъ, хотя искренность въ моемъ разсказѣ подчасъ мнѣ и будетъ не совсѣмъ легка. Но я сдержу свое обѣщаніе, въ этомъ вы можете быть увѣрены -- повторилъ я еще разъ при прощаньи.
   Черезъ два дня послѣ нашего разговора, мои приготовленія къ путешествію были окончены, и я началъ свое странствованіе по пути въ Бордо....

-----

   Гатчина.... Луга.... Псковъ.... одна станція проходитъ за другою, и еслибы не различіе названій, можно было бы подумать, что нашъ поѣздъ все стоитъ на одномъ мѣстѣ и не двигается въ даль, до такой степени все однообразно, все монотонно, всюду холодная снѣжная равнина, всюду непривѣтливая природа, и невольно въ головѣ мелькаетъ мысль: и какъ это здѣсь еще могутъ жить люди! Какъ возможна здѣсь цивилизованная жизнь! Потому-то, быть можетъ,-- работала далѣе мысль,-- развитіе и идетъ здѣсь такъ медленно, потому-то оно и двигается еле-еле, по-черепашьему.... Бѣдный, суровый русскій ландшафтъ: какъ, въ самомъ дѣлѣ, онъ долженъ отвѣчать нравственному состоянію тѣхъ, кто имѣетъ его всегда предъ глазами,-- всѣхъ, это живетъ среди его. Спитъ природа, спятъ люди, а если подчасъ и. встрѣчаешь неспящихъ, то они все-таки сохраняютъ видъ спящихъ. Мысль спитъ, мысль не пробуждена, и вы это чувствуете, когда прислушиваетесь къ разговорамъ въ вагонахъ, когда выходите на станціяхъ, когда спрашиваете газету и вамъ отвѣчаютъ: у насъ нѣтъ, мало спрашиваютъ! И это въ какую минуту! Когда на разстояніи двухъ, трехъ дней разыгрывается одна изъ самыхъ страшныхъ трагедій, когда тамъ, на "другомъ берегу" падаютъ десятки, сотни у тысячъ людей и рѣшаются на многіе годы судьбы, направленіе европейской жизни. Да полно, въ Европѣ ли мы, съ какимъ-то неудомѣніемъ, не то страхомъ спрашиваешь себя, и при этомъ испытываешь самое странное чувство -- да зачѣмъ ты-то, задаешь невольно себѣ вопросъ, зачѣмъ ты интересуешься тѣмъ, что совершается тамъ" на Западѣ, какое тебѣ дѣло до всего этого, живи въ своей норѣ, зани-" майся "своимъ дѣломъ". Свое дѣло! какъ часто слышишь эти слова и, Боже мой, какъ мало въ нихъ смысла. Нѣтъ болѣе тяжкаго приговора, какъ это "свое дѣло": развѣ это не равняется признанію, что дѣло Европы, дѣло цивилизованнаго міра для насъ не "свое дѣло". Обидно и горько становится на душѣ и невольно начинаешь злобно смѣяться, когда вспоминаешь о тѣхъ юродивыхъ, которые силятся доказывать, что роль Запада окончена, что Западъ сгнилъ, и что будущее принадлежитъ одной славянской расѣ, которая, къ несчастію, дала еще такъ мало ручательствъ за свое будущее совершенство. Нѣтъ, виноватъ, не одни юродивые разсуждаютъ подобнымъ образомъ; ту же мысль подчасъ высказываютъ и люди взросшіе на западной цивилизаціи, возложившіе на нее всѣ овой надежды" всѣ свои упованія, потребовавшіе отъ нея осуществленія всѣхъ своихъ идеаловъ, и когда Западъ не далъ имъ этого осуществленія, они отвернулись отъ него, разбили боговъ, которыхъ обожали, и бросились въ объятія юродивыхъ. Это люди раздраженные, больные, люди, которые питаютъ къ Западу ненависть, но ненависть, которая такъ близко граничитъ съ пламенною любовью....
   Благодаря снѣгамъ и метелямъ, болѣе трехъ дней тащились мы до границы, и, трудно повѣрить, въ эти три дня мнѣ ни разу не пришлось услышать толковъ о войнѣ, о мирѣ, разговоровъ о томъ, что творится на Западѣ, нигдѣ не удалось подмѣтить возбужденнаго интереса, какъ будто бы мы были отдѣлены отъ Европы китайскою стѣною, какъ будто бы европейскія дѣла насъ вовсе не касаются, какъ будто бы Россія не принадлежитъ къ Европѣ. Тяжелое впечатлѣніе! Быть можетъ это случай, о! я готовъ охотно этому вѣрить; но скажите, отчего этотъ случай становится невозможенъ, какъ только вы переѣзжаете границу, отчего этого случая я нигдѣ не встрѣтилъ на всемъ остальномъ пути? Какое рѣзкое различіе,-- какъ только вы переѣзжаете границу, отъѣзжаете на нѣсколько станцій, вы находите вездѣ газеты, вы сталкиваетесь въ вагонѣ, на станціяхъ, съ людьми, которые часто вкривь и вкось, но все-таки толкуютъ о той драмѣ, которая зовется войною; вы чувствуете, что эти люди принадлежать къ одной семьѣ, что они не остаются безучастны къ кровавымъ событіямъ, однимъ словомъ, вамъ перестаетъ быть совѣстно, что вы такъ близко принимаете, къ сердцу интересы другого народа, интереса человѣчества, вы чувствуете, что вы поплыли по теченію, что всѣ окружающее васъ идетъ вмѣстѣ съ вами.
   Удары, которые наносятся однимъ народомъ другому народу не изглаживаются такъ быстро, долго остается чувство ненависти, понятнаго озлобленія и одинаково понятнаго чувства мести. Вотъ, разумѣется, что нужно помнить, когда говоришь о томъ повальномъ сочувствіи къ Франціи, которое бросилось мнѣ въ глаза при проѣздѣ моемъ черезъ Австрію. Память Садовы еще слишкомъ свѣжа, чтобы населеніе Австріи, даже и нѣмецкая его часть, могла радоваться успѣху того самаго оружія, которое такъ недавно сломило это государство, но вмѣстѣ съ тѣмъ, нельзя не замѣтить, что въ этой антипатіи къ Пруссіи замѣшано также и другое чувство -- чувство боязни, страха новаго столкновенія, которое легко можетъ родиться изъ притязаній прусскихъ властителей,-- слить во едино все говорящее по-нѣмецки. Куда вы ни зайдете, въ café, въ магазинъ, кого вы ни встрѣтите, къ какому говору ни прислушиваетесь, вездѣ вы слышите только о войнѣ, о мирѣ, о Франціи, о ея несчастіяхъ, вездѣ вы подмѣчаете самое искреннее состраданіе, симпатію къ Франціи, сожалѣніе, что не она вышла побѣдительницею, и чувство озлобленія, ненависти къ Пруссіи.
   -- Какимъ-же образомъ, приходилось мнѣ спрашивать, вы сочувствуете французамъ и такъ не любите пруссаковъ, которые такіе же нѣмцы, какъ и вы сами?
   -- Прошу васъ думать, во-первыхъ, что вовсе не такіе; а потомъ, если бы даже и были такіе, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобы мы были слѣпы къ тому, что можетъ оказать благотворное вліяніе на наше развитіе, на наше спокойствіе, и что оказываетъ самое пагубное вліяніе. Торжество Пруссіи -- это постоянная война впереди: сегодня имъ понадобилось захватить Эльзасъ и Лотарингію, завтра имъ понадобится присоединить къ себѣ насъ, австрійскихъ нѣмцевъ, потомъ кусокъ Швейцаріи, затѣмъ еще кусокъ Даніи, пока, наконецъ, очередь не дойдетъ до васъ, и она пожелаетъ взять подъ свое покровительство вашихъ нѣмцевъ.
   -- Можете быть увѣрены, возразилъ я, что еслибы мы могли выслать въ Пруссію всѣхъ нашихъ нѣмцевъ, то мы нисколько бы этимъ не опечалились, и даже, по секрету скажу вамъ, что касается меня, то я былъ бы какъ нельзя болѣе доволенъ.
   -- О, Пруссія вовсе не такъ глупа; если она возьметъ вашихъ нѣмцевъ, то не возьметъ ихъ безъ земли, ей же такъ нужно округлить свои границы около Балтійскаго моря. Вотъ именно эта наклонность такой державы, какъ Пруссія, которая обязана своимъ могуществомъ военной силѣ, не останавливаться; а идти все впередъ и впередъ, по пути захватовъ, и заставляетъ насъ относиться къ ней вовсе не дружелюбно. Да, наконецъ, въ концѣ концовъ, прежде, чѣмъ быть нѣмцами, мы все-таки люди и мы не можемъ не сочувствовать Франціи, которая, добавилъ онъ нѣсколько сантиментально, такая чудная страна. Смотрите, вотъ разница между Пруссіею и фракціею. Отъ Франціи мы тоже натерпѣлись много, Наполеонъ I сдѣлалъ намъ много вреда, затѣмъ еще недавно мы были побиты фракціею, всего какихъ-нибудь десять лѣтъ назадъ: Маджента, Сольферино еще свѣжи въ нашей памяти, и однако мы не питаемъ къ ней не только ни малѣйшей злобы, но все наше сочувствіе принадлежитъ этой странѣ. Пруссіи же мы не можемъ простить Садовой, и вѣрьте, не скоро ее позабудемъ.
   -- Быть можетъ оттого, что послѣдній ударъ всегда кажется больнѣе и живетъ дольше въ памяти.
   -- О нѣтъ, вовсе не потому. Я не знаю, какъ это вамъ объяснить, только въ побѣдѣ, торжествѣ Пруссіи есть что-то гораздо болѣе отвратительное, болѣе наглое, чѣмъ въ торжествѣ Франціи.
   Слова моего собесѣдника такъ отвѣчали моимъ внутреннимъ симпатіямъ и антипатіямъ, что я не сталъ ему противорѣчить. Меня поразилъ тотъ фактъ, на который онъ указывалъ мнѣ и который прежде никогда не приходилъ мнѣ въ голову: побѣда Франціи не оставляетъ послѣ себя злобнаго чувства въ сердцахъ побѣжденныхъ. Я слышалъ, я видѣлъ, какъ относятся къ Франціи, къ Австріи, которая была такъ недавно еще побѣждена ею,"я знаю, какъ относятся къ Франціи въ Россіи, хотя никто еще не забылъ крымской войны -- ни тѣни мести, ни тѣни озлобленія, напротивъ сочувствіе и состраданіе къ несчастію. Рядомъ съ этимъ, Пруссія умѣетъ такъ обходиться съ побѣжденными, что дѣлаетъ изъ нихъ навсегда для себя злѣйшихъ враговъ. Бѣдная Данія ненавидитъ ее отъ всего сердца, такое же озлобленіе сохраняетъ къ ней Австрія, и наконецъ во Франціи она поселила къ себѣ ненависть совсѣмъ не побѣдами, но грубостію и возмутительнымъ варварствомъ своего обращенія съ побѣжденными, такую безконечную ненавистью такую неопреодолимую жажду мести, что нужны цѣлые вѣка, чтобы изгладить эти чувства.
   Видя, какъ относятся въ Австріи къ враждующимъ-сторонамъ, читая адресы, которые подписывали въ Вѣнѣ съ цѣлію побудить австрійское правительство вступиться за Францію, и вмѣстѣ съ тѣмъ, читаю вѣнскія газеты, нельзя было не замѣтить самаго рѣзкаго противорѣчія. Газеты, журналы писали прямо противоположное тому, что можно было услышать вездѣ, гдѣ собиралось и толковало нѣсколько человѣкъ.
   -- Какъ объяснить, задавалъ я много разъ вопросъ австрійцамъ і преимущественно вѣнцамъ, что отъ вашихъ журналовъ слышишь прямо противоположное тому, что говорите вы.
   -- О, это объяснитъ вамъ всякій уличный мальчишка въ Вѣнѣ! Онъ вамъ скажетъ и скажетъ какъ нельзя болѣе справедливо, что пали газеты нисколько не выражаютъ собою общественнаго мнѣнія; пали газеты -- это биржа, а не политика: онѣ говорятъ не то, что думаетъ и желаетъ общество, а то, что думаетъ и желаетъ биржа, а биржа, вы знаете, желаетъ и думаетъ только то, что ей выгоднѣе.
   -- Это однако грустно!
   -- Что дѣлать! но это такъ.
   Зная настроеніе Вѣны, которое есть и настроеніе всей Австріи, я былъ какъ нельзя болѣе удивленъ, когда услышалъ впослѣдствіи, что австрійскіе нѣмцы устраиваютъ банкеты и демонстраціи въ честь побѣдителей Франціи, банкеты и демонстраціи, которыя запрещались австрійскимъ правительствомъ. Проѣзжая на обратномъ пути черезъ Вѣну, я получилъ объясненіе, которое мнѣ кажется довольно справедливо.
   -- Не думайте, говорили мнѣ, чтобы въ настроеніи австрійскихъ нѣмцевъ произошелъ какой-нибудь volte-face; мы теперь думаемъ точно также, какъ и думали два мѣсяца назадъ, измѣнилось не наше сочувствіе къ Франціи и нелюбовь къ пруссакамъ, измѣнилась только наша внутренняя политика. Новый кабинетъ Гогенварта обратился* намъ спиною и простираетъ объятія чехамъ. Какъ чехи, которые вовсе не особенно васъ любятъ, поютъ ваши національные гимны, итЛ только для того, чтобы досадить правительству и выказывать ему оппозицію; точно также и мы провозглашаемъ тосты за пруссаковъ, нисколько не любя ихъ, чтобы показать правительству, что мы недовольны имъ.
   -- И вы думаете, что васъ понимаютъ?
   -- Будьте спокойны, какъ нельзя лучше.
   Если, проѣзжая по Австріи, вы только-что и слышите разговоры о войнѣ, вы только и чувствуете, что близко, близко совершаются событія первостепенной важности, которыя должны волновать собою всю Европу; если вы проникаетесь какимъ-то токомъ, который съ неудержимою быстротою идетъ съ самаго театра дѣйствій, то, покидая Австрію, переѣзжая швейцарскую границу, вы уже находите слѣды войны, становитесь уже зрителемъ тѣхъ бѣдствій, тѣхъ несчастій, которыя вызваны дикою рѣзнею.
   Изъ Вѣны я проѣхалъ въ Цюрихъ, гдѣ уже встрѣтилъ нѣсколько тысячъ французскихъ плѣнныхъ изъ злополучной арміи Бурбаки. Необыкновенно тяжелое впечатлѣніе производятъ эти бѣдные, измученные, дурно одѣтые, исхудалые солдаты, которые должны были искать себѣ пріюта на нейтральной швейцарской почвѣ. Огромное зданіе около самой желѣзной дороги все наполнено французами; зданіе оказалось недостаточнымъ, и къ нему пристроили деревянные бараки, въ которыхъ размѣстились остальные солдаты. Всѣ офицеры нашли себѣ пріютъ у частныхъ лицъ и вездѣ, нужно сказать къ чести Швейцаріи, ихъ принимали не только дружелюбно, но съ какою-то необыкновенною трогательною нѣжностью и любовью. Кто не любилъ прежде Швейцаріи и швейцарцевъ за какую-то ограниченность и довольство своею, казалось, узкою добродѣтелью, тотъ теперь долженъ былъ покаяться передъ нею. Въ самомъ дѣлѣ, Швейцарія выказала такую гуманность такую теплоту по отношенію къ положившей оружіе арміи, что невольно приковывала къ себѣ и уваженіе и любовь. Я всегда зналъ, что французская Швейцарія какъ нельзя болѣе расположена къ Франціи, хотя и боялась ея правителя, и потому дружественное, теплое отношеніе къ республиканской, да еще несчастной Франціи, меня нисколько бы не могло удивить. Чего я не ожидалъ и что поразило меня -- это настроеніе нѣмецкой Швейцаріи. Съ одной стороны, крайнее нерасположеніе къ Пруссіи, съ другой безграничная симпатія къ Франціи. Что же за причина? можетъ быть спросите вы меня. Причина та же, которая заставляетъ относиться несочувственно къ Пруссіи австрійскихъ нѣмцевъ, та же, которая заставляетъ трепетать Люксембургъ, Голландію -- боязнь, что Пруссія захочетъ подровнять границы Германіи. Шафгаузенъ ей очень нравится, очень улыбается. Но помимо этой причины есть еще и другая. Маленькая Швейцарія -- республика, и во имя политической свободы, которая составляетъ ея силу, она шлетъ проклятіе Бисмарку и привѣтъ дорогой, но слабой и непрочной еще французской республикѣ. Швейцарія рада, что она могла "дѣломъ" заявить свою симпатію Франціи, и она съ какою-то гордостью приноситъ ей матеріальныя жертвы, которыя достаточно чувствительны для маленькой Швейцаріи. Еслибы она могла помочь Франціи своею кровью, своимъ оружіемъ, она бы сдѣлала это чуть не съ восторгомъ. Мнѣ стоило многихъ усилій, чтобы сохранить серьезность и не разсмѣяться, несмотря на все глубокое уваженіе, которое я чувствовалъ въ эту минуту къ свободному духу Швейцаріи, когда я услышалъ отъ одного швейцарскаго нѣмца: "О! еслибы Пруссія захотѣла нарушить нашъ нейтралитетъ и посягнула на клочекъ нашей земли, вся Швейцарія возстала бы какъ одинъ человѣкъ, чтобы отразить врага!"
   Бѣдная маленькая Швейцарія, думалъ я въ это время, какъ легко тебя раздавить и какъ скоро прусская заостренная каска высосала ба изъ тебя всю твою кровь. Бѣдная маленькая Швейцарія!
   Сочувствіе, которымъ проникнуто къ Франціи все населеніе Швейцаріи, выражается очень рѣзко и во всѣхъ почти журналахъ, издаваемыхъ какъ на французскомъ, такъ и на нѣмецкомъ языкѣ. Всѣ они на всевозможные лады говорятъ почти одно и тоже: Франція -- это наша старшая сестра, мы должны доказать ей все наше сочувствіе, всю нашу любовь, и если мы не можемъ не сожалѣть о томъ несчастій, которое постигнуло восточную армію, то мы радуемся, что она вступила на нашу почву, безъ этого мы никогда не имѣли бы возможности доказать дѣломъ нашей дѣйствительной симпатіи. Швейцарская пресса знала, читала, съ какимъ озлобленіемъ относятся нѣмцы къ маленькой республикѣ за ея радушный, дружескій пріемъ плѣннымъ французамъ, но это озлобленіе она принимала съ полнымъ равнодушіемъ: "Мы сохраняемъ строгій нейтралитетъ, отвѣчала пресса, больше отъ насъ требовать нельзя; требовать, чтобы мы не выражали нашего сочувствія къ тѣмъ, кого любимъ, никто не имѣетъ права; мы слишкомъ уважаемъ себя, чтобы обращать вниманіе на дурное расположеніе духа и нахмуренныя брови графа Бисмарка!" Только органъ крупныхъ буржуа "Journal de Genève" не пѣлъ въ униссонъ, находясь въ самыхъ дружественныхъ отношеніяхъ съ прусскимъ правительствомъ, хотя и онъ не смѣлъ громко заявить своего несочувствія къ французамъ, а только впускалъ свой ядъ, выражалъ свое неудовольствіе между строчками. Но за то нужно слышать, съ какимъ презрѣніемъ относятся къ этому органу большинство въ Швейцаріи, который тѣмъ не менѣе читается довольно прилежно.
   Правительство, различныя общества, частныя лица, все соперничало другъ съ другомъ въ заявленіи -- не на словахъ, какъ то бываетъ слишкомъ часто, а на дѣлѣ, что наоборотъ случается слишкомъ рѣдко,-- своего сочувствія дѣтямъ Франціи. Достаточно было проѣхать, перерѣзать насквозь Швейцарію, чтобы убѣдиться въ этомъ.
   Поѣздъ, съ которымъ я ѣхалъ отъ Цюриха до Женевы, тянулся медленно, постоянно останавливаясь, постоянно сталкиваясь съ другими поѣздами, большая часть которыхъ, чтобы не сказать всѣ, была наполнена несчастными французскими солдатами. Ихъ развозили, по различнымъ кантонамъ, по различнымъ городамъ, гдѣ они находили отдыхъ, хорошую пищу и все, что только было необходимо, и даже больше чѣмъ было необходимо. На станціяхъ, на которыхъ приходилось стоять, выбѣгали дамы, мужчины съ подносами, мисками, кофейниками, сигарами, и все это бросалось угощать солдатъ. Одни наливали стаканы, чашки, другіе подавали, и все это видимо дѣлалось съ такимъ добродушіемъ, съ такою готовностью, такъ полно отъ добраго сердца" что посторонній зритель не могъ не быть тронутъ такою картиною. Такая "человѣчность" есть результатъ, какъ хотите, большого нравственнаго развитія. Въ Бернѣ я увидѣлъ нѣсколько французскихъ солдатъ, которые копали землю, работая очень прилежно. Что это, подумалъ я, значитъ ихъ заставляютъ все-таки работать? и сдѣлалъ этотъ вопросъ какому-то швейцарскому работнику.
   -- Oh! non, c'est pour s'amuser! отвѣчалъ мнѣ онъ улыбаясь и добавилъ съ невыразимымъ добродушіемъ: мы ихъ не заставимъ работать! мы ихъ любимъ!
   -- Этого, отвѣчалъ я ему, не нужно и прибавлять, это бросается въ глаза.
   Въ Женевѣ, чтобы выйти со станціи желѣзной дороги, нужно было проходить между цѣлымъ взводомъ швейцарскихъ солдатъ, наблюдавшихъ, чтобы не попадались солдаты изъ французской арміи.
   -- Вы не принадлежите къ французской арміи? почему-то остановили Они меня при проходѣ.
   -- Нѣтъ, не принадлежу.
   -- Bien sûr?
   -- Bien sûr!
   -- Passez! и я прошелъ.
   На стѣнахъ города вы вездѣ встрѣчаете объявленія о концертахъ, театрахъ, различныхъ собраніяхъ въ пользу французовъ. Видно, что весь интересъ страны, все ея вниманіе поглощено только однимъ; какъ бы свой пріютъ сдѣлать болѣе радушнымъ, какъ бы сдѣлалъ болѣе пріятною жизнь французскимъ internes. Швейцарцы заботились не только о матеріальной жизни ихъ французскихъ гостей, они хотѣли, чтобы была удовлетворена и нравственная сторона. Не зная, много ли мало ли времени плѣнные французы останутся въ ихъ землѣ, они тѣмъ не менѣе поспѣшили устроить элементарные курсы для солдатъ, чтобы тѣ, которые не умѣли ни читать, ни писать, могли выучиться грамотѣ, и могли всегда добромъ вспомнить свое пребываніе въ Швейцаріи. Во всѣхъ газетахъ, въ объявленіяхъ, которыя наклеивались на стѣнахъ, дѣлались вызовы всѣмъ тѣмъ, кто желаетъ принять на себя трудъ обученія французскихъ солдатъ. Вызовъ этотъ далеко не остался безъ отвѣта. Тотчасъ нашлось множество учителей, предложившихъ свои услуги. Для тѣхъ же, кто уже умѣлъ и писать, и читать, устраивались чтенія, бесѣды, родъ литературныхъ вечеровъ, имѣвшихъ двоякую цѣль: пользу и вмѣстѣ развлеченіе. Въ этомъ дѣлѣ образованія точно также, рядомъ съ правительствомъ, принимали иниціативу и частныя общества, между прочими и международное общество рабочихъ. Въ тотъ самый вечеръ, когда я пріѣхалъ въ Женеву, мнѣ случилось быть въ публичномъ собраніи одной изъ секцій этого общества, гдѣ обсуждали вопросъ, какъ должно оно дѣйствовать, чтобы и его представители могли оказать нравственную пользу французскимъ плѣннымъ. Въ этомъ собраніи, большею частью состоявшемъ изъ рабочихъ, шла оживленная бесѣда, горячій споръ о средствахъ пріобрѣсти среди французскихъ плѣнныхъ новыхъ адептовъ той идеи, которая соединяла ихъ въ мирную семью. Я молча слушалъ эти горячія слова рабочихъ и думалъ: почему же такъ ратуютъ противъ этого общества, почему же его обвиняютъ въ томъ, что оно хочетъ поколебать весь существующій порядокъ вещей путемъ насилія, чуть не путемъ грабежа; я видѣлъ вблизи этихъ людей и слышалъ ихъ простыя и искреннія рѣчи, и помогъ отказать этимъ людямъ въ самомъ глубокомъ уваженіи, этимъ людямъ, которые, работая по цѣлымъ днямъ, чтобы добыть себѣ и семьѣ своей самое скромное существованіе, находятъ въ себѣ достаточно нравственной силы, достаточно энергіи, чтобы съ такимъ жаромъ отдаваться тому, что называется chose publique; сами нищіе, самы чуть не голодные, они съ такою душою хлопочутъ о своихъ ближнихъ, съ такимъ святымъ рвеніемъ работаютъ надъ распространеніемъ гуманныхъ идей.
   Французы платили Швейцаріи за ея добрый, радушный пріемъ самою глубокою благодарностью, и мнѣ много разъ приходилось слышать отъ плѣнныхъ французовъ, какъ солдатъ, такъ и офицеровъ, такія слова: "О, мы никогда не забудемъ того, что они сдѣлали для насъ; правы тѣ, которые говорятъ, что въ несчастій распознаются друзья, мы никогда не думали, чтобы швейцарцы такъ любили насъ, и право мы этого не стоимъ!"
   Женева -- это послѣдній этапъ передъ тѣмъ, чтобы въѣхать во Францію. Я не въ состояніи передать того лихорадочнаго ощущенія, которое испытывалъ я, спрашивая въ кассѣ: un billet pour Lyon... Черезъ два, три часа мы уже на французской границѣ, черезъ два, три часа я снова увижу ту Францію, которую два" три года назадъ я оставлялъ съ такою любовью, полный вѣры въ ея будущее, спокойный за ея судьбу, полный увѣренности въ неизбѣжномъ и скоромъ внутреннемъ переворотѣ, но переворотѣ безъ крови, безъ большихъ жертвъ, Въ переворотѣ à la 48. И теперь я долженъ ее встрѣтить истерзанною, замученною, Францію въ траурѣ, Францію въ печали, въ страданіи, въ какихъ-то мучительныхъ судорогахъ. Какая перемѣна и какое тяжелое, ненавистное чувство!
   -- Bellegarde! громко прозвучало въ ушахъ. Вотъ и французская граница! да этого впрочемъ и не нужно было говорить, обмануться было невозможно. Вамъ хорошо знакомо то впечатлѣніе, когда вы входите въ какой-нибудь большой домъ, гдѣ кто-нибудь умеръ, умерло дорогое лицо: въ домѣ суета, всѣ бѣгаютъ, на лицахъ печаль, уныніе, всѣ точно чего-то ищутъ, никто не находитъ себѣ мѣста, идутъ мрачныя приготовленія къ послѣдней раздирательной, похоронной ч "сценѣ; одни въ домъ входятъ, другіе выходятъ; одно приносятъ, другое выносятъ; во всемъ домѣ господствуетъ какой-то хаосъ, вамъ становится, жутко, и вы сами не знаете куда прислониться. Вотъ то впечатлѣніе, которое испытываете вы при самомъ первомъ вашемъ вступленіи на французскую почву...

Евг. Утинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 4, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru