Утин Евгений Исакович
Франция и французы после войны

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Типы партий в национальном собрании.

   

ФРАНЦІЯ и ФРАНЦУЗЫ ПОСЛѢ ВОЙНЫ.

Изъ путешествія.

III *).
Типы партій въ національномъ собраніи.

*) См. выше: апр. 864; май, 317 стр.

   Въ какомъ болѣзненномъ, раздражающемъ ожиданіи томилась разбитая, пораженная Франція въ тѣ суровые дни, когда переговоры о злополучномъ мирѣ велись въ гордой резиденціи Лудовика XIV-го, превратившуюся въ резиденцію новаго германскаго императора! Свидѣтельница стараго, хотя и недобраго, величія Франціи становилась теперь самою близкою свидѣтельницею ея приниженія, ея бѣдствія. Переговоры велись въ глубокой тайнѣ, ничто не проникало наружу; но вмѣстѣ съ тѣмъ возбужденіе было такъ велико, желаніе что-нибудь узнать поскорѣе было такъ безгранично, что оно должно было находить себѣ удовлетвореніе и находило его въ тѣхъ безчисленныхъ слухахъ, которые съ неимовѣрною быстротою распространялись среди населенія. Десять разъ на день отчаяніе смѣняло надежду; чувство. злобы, негодованія, уступало мѣсто болѣе спокойному, великодушному отношенію къ побѣдителю; десять разъ на день происходила крутая перемѣна въ настроеніи людей; нельзя было не удивляться, съ какою изумительною легкостью, быстротою, происходило это колебаніе въ мысляхъ и чувствахъ. Очевидно было, что впечатлительность сдѣлалась первенствующимъ, поглощающимъ свойствомъ французовъ и достигла своего высшаго предѣла.
   -- Вы слышали, раздавалось вдругъ среди печали, мы сохраняемъ Эльзасъ, сохраняемъ Лотарингію, и платимъ только денежную контрибуцію! И радость при этомъ сіяла на лицѣ. Часъ спустя вы могли услышать отъ того же самаго человѣка:
   -- У насъ все берутъ, берутъ Эльзасъ, Страсбургъ, Метцъ, насъ хотятъ поработить, задушить! И при этомъ вы ясно видѣли, что только два чувства борятся въ этомъ человѣкѣ и не могутъ пересилить другъ друга, эти два чувства -- отчаяніе и ненависть.
   Раздавались и другіе голоса, распространялись и другіе слухи.
   -- Мы не теряемъ ни Эльзаса, ни Лотарингіи, но мы и не сохраняемъ ихъ; въ Версалѣ порѣшено нейтрализовать ихъ, точно также, какъ нейтрализовать и Ниццу съ Савоіей, чтобы мы были со всѣхъ сторонъ окружены нейтральными государствами. Они хотятъ заключить Францію въ какой-то cercle de fer! Этотъ слухъ находилъ себѣ всего болѣе вѣрующихъ, и какъ ни тяжело было съ нимъ примириться, но подъ угрозою окончательной потери двухъ областей; на этотъ планъ смотрѣли, если не съ особенною радостію, за то и безъ особенной печали.
   Нельзя перечислить всѣхъ слуховъ, всѣхъ плановъ, всѣхъ "вѣрныхъ" свѣдѣній, которыя также быстро рождались, какъ быстро и умирали. Внезапно они возникали, облетали улицы, площади, café, клубы, находили пріютъ въ безчисленныхъ газетахъ, и затѣмъ внезапно опять исчезали и давали мѣсто новымъ слухамъ, новымъ планамъ, еще болѣе вѣрнымъ извѣстіямъ. Французовъ весьма мало безпокоила мысль о контрибуціи; рѣдко, почти никогда не сокрушались они о томъ несмѣшномъ количествѣ золота, котораго требовали нѣмцы.
   -- Пускай, говорили они, пускай берутъ пять, шесть, десять милліардовъ; Франція богата, мы поправимся, лишь бы только они не требовали отъ насъ уступки Эльзаса и Лотарингіи!
   Едва ли вообще кто-нибудь ясно отдавалъ себѣ отчетъ, что значитъ такая баснословная сумма, какъ пять, шесть милліардовъ, всѣ думали только объ одномъ, это -- о территоріальныхъ условіяхъ мира. Нельзя было не видѣть, что французы легко помирились бы съ ударами свирѣпой войны, помирились бы со всевозможными послѣдствіями, и весьма скоро чувство ненависти уступило бы мѣсто болѣе спокойному чувству къ побѣдителю, еслибы только онъ не хотѣлъ оторвать отъ Франціи ея двухъ областей. Только когда рѣчь заходила о Страсбургѣ или Метцѣ, ярость ихъ не знала себѣ предѣловъ, и всѣ, даже горячіе сторонники мира, которые ни о чемъ не хотѣли слышать, прислушивались къ тому, что говорилось въ коммиссіяхъ, на которыя разбилось національное собраніе, съ цѣлію выслушать мнѣніе компетентныхъ лицъ, объ общемъ положеніи Франціи и о возможности или невозможности для нея продолжать войну.
   -- Слышали, слышали? повторялъ одинъ голосъ за другимъ:-- Шанзи говорилъ въ коммиссіи, говорилъ два часа подъ-рядъ и рѣшительно высказался за продолженіе войны, говоря, что если наступательная война болѣе невозможна, за то оборонительная, партизанская, une guerre négative, совершенно возможна!
   Это, не былъ одинъ пустой слухъ, какъ многіе другіе; Шанзи дѣйствительна въ коммиссіи горячо отстаивалъ продолженіе войны, и какъ мнѣ передавалъ тогда одинъ изъ депутатовъ, присутствовавшій-именно въ этой коммиссіи, произвелъ на всѣхъ сильное впечатлѣніе.
   Среди этого мучительнаго ожиданія, сторонники мира приходили въ ужасъ, въ отчаяніе, каждый разъ, что пробѣгалъ слухъ о черезъ-чуръ тяжелыхъ условіяхъ, предлагаемыхъ Тьеру; за то сторонники войны не скрывали при этомъ своей радости. Они желали, чтобы нѣмцы предложили такія условія, которыя, должны были быть отвергнуты, несмотря на всю жажду мира со стороны "деревенскаго большинства" и несмотря на всю готовность подчиниться самымъ надменнымъ требованіямъ побѣдителя, лишь-бы освободиться отъ республиканскаго правительства Гамбетты, съ каждымъ днемъ становившагося болѣе "революціоннымъ", такія условія, которыя даже это деревенское большинство не посмѣло бы принять.
   -- Чѣмъ хуже, тѣмъ лучше! много разъ приходилось мнѣ слышать, и это не было одною пустою фразою, нѣтъ,-- въ этомъ "чѣмъ хуже" истинные республиканцы видѣли единственное спасеніе Франціи.
   -- Пускай, говорили они, непріятельскія арміи пройдутся вдоль и поперегъ Франціи, пускай сельское населеніе, вотировавшее столько разъ за имперію и теперь вотировавшее за все, что есть самаго гнилого во Франціи, пускай оно испытаетъ всѣ ужасы войны; быть можетъ, тогда оно пойметъ всѣ благодѣянія всевозможныхъ монархій: Бонапартовской, Орлеанской или Бурбонской, и не станетъ больше лѣзть подъ ярмо того или другого интригана. Что дѣлать, съ грустью прибавляли истинные республиканцы, есть извѣстныя болѣзни, бываютъ въ организмѣ такіе гнилые наросты, которые приходится вырѣзать съ корнемъ, выжигать раскаленнымъ желѣзомъ; оно больно, заставляете невѣроятно страдать, но вмѣстѣ съ тѣмъ спасаетъ жизнь. Пускай же Франція лучше перенесетъ всевозможныя страданія, пускай лучше испытаетъ отчаянныя муки, пускай здоровое ея тѣло подвергнется вмѣстѣ съ больными, зараженными частями мучительной операціи -- все лучше, чѣмъ допускать эту гниль распространяться по всему тѣлу, и изъ-за того или другого поврежденнаго члена разлагаться цѣлому организму.
   -- Все это очень хорошо, приходилось много разъ возражать мнѣ; но вы не должны забывать, что ваше радикальное. средство, что-называется, о двухъ концахъ; бываетъ, разумѣется, что операціи оканчиваются счастливо, что разорванное операціею мѣсто мало-по-малу возвращается въ нормальное положеніе, рана излечивается и со временемъ даже исчезаетъ слѣдъ съ того мѣста, на которомъ прежде было такое гноеніе; но бываетъ и иначе, бываютъ и смертельныя операціи, когда организмъ мертвѣетъ подъ самымъ ножемъ, когда онъ до такой степени разслабленъ долгою изнурительною болѣзнію, что въ немъ не хватаетъ уже той жизненной силы, благодаря которой можно переносить величайшія страданія. Радикальныя средства хороши, когда организмъ настолько силенъ, чтобы вынести ихъ, а я боюсь, чтобы изнуренная всѣми тѣми экспериментами, которые производила надъ собою....
   -- Не бойтесь, я знаю, что вы хотите сказать; Франція производила надъ собою столько экспериментовъ, что она обезсилѣла и не въ состояніи будетъ перенести операцію раскаленнымъ желѣзомъ. Вы ошибаетесь; Франція больна, это правда, и слѣпъ тотъ, который этого не видитъ, но еще болѣе слѣпъ тотъ, который не видитъ, что въ ней живетъ еще много силы, что жизнь бьетъ въ ней могучимъ ключемъ. Мы, республиканцы, менѣе чѣмъ кто-либо заблуждаемся относительно всего того, что произошло за послѣдніе мѣсяцы. Мы вовсе не желаемъ сваливать нашего безпримѣрнаго пораженія на судьбу, мы вовсе не говоримъ, что насъ преслѣдовала какая-то Немезида, что мы были биты и биты вслѣдствіе случайнаго совпаденія несчастныхъ обстоятельствъ, нѣтъ; судьба, случай, Немезида тутъ ни при чемъ, все это пустяки, и, говоря по совѣсти, во всѣхъ бѣдахъ мы должны винить только себя. Но вмѣстѣ съ тѣмъ мы, которые были вмѣстѣ и зрителями и дѣйствующими лицами въ этой драмѣ, мы не можемъ не сознавать, что нація, и далеко еще не вся нація, а только незначительная часть ея, которая, будучи застигнута въ расплохъ, безъ оружія, безъ людей, съ достаточной подготовкой, пріобрѣтаемой мало-по-малу, а не съ часа на часъ, чтобы руководить, организовать, съумѣла все-таки выказать такое сопротивленіе впродолженіи пяти мѣсяцевъ колоссальной и отлично вымуштрованной нѣмецкой арміи,-- такая нація не можетъ быть названа безсильною, слабою, неспособною перенести суровую операцію. А операція необходима. Двѣ трети Франціи не испытали нашествія, наводненія непріятельскихъ армій, и это очень жаль, потому что сельское населеніе поняло бы тогда, что значатъ обѣщанія мира и благоденствія, которыя дѣлаются различными Наполеонами. Оно научилось бы недовѣрять всѣмъ подобнымъ спасителямъ, и для него, быть можетъ, сдѣлалось бы яснымъ, что лучше самимъ управлять своими дѣлами, чѣмъ отдавать себя въ опеку какому-нибудь Лудовику, Генриху, Наполеону, будь они всѣ двадцать разъ геніями и клянись они сто разъ въ любви и преданности народу. Нашествіе враговъ для способной перенести его націи, это, безъ сомнѣнія, дорогая школа, но вѣрьте мнѣ, хорошая школа; она не научаетъ читать, но когда чадъ этого нашествія, страхъ его проходитъ, научаетъ хоть немного размышлять и отдавать себѣ отчетъ въ своемъ истинномъ положеніи...
   Я не былъ увѣренъ въ томъ, чтобы нашествіе чужеземцевъ было вѣрнымъ средствомъ для просвѣщенія народа, но я твердо сознавалъ, что это -- печальное средство, которое разоряетъ народъ, высасываетъ изъ него всю его кровь и на много лѣтъ дѣлаетъ его матеріально разслабленнымъ.
   -- Но вы не думаете развѣ, возражалъ я, чтобы это нашествіе обратилось противъ васъ и противъ того идеала, который вы преслѣдуете, противъ республики искренней, честной?
   -- Нѣтъ никакого сомнѣнія, что именно это и составляетъ одну изъ главныхъ причинъ, отчего "деревенское большинство" желаетъ мира во что бы то ни стало. Они сказали себѣ: пускай война кончится теперь, пускай миръ будетъ подписанъ республикою, пускай республика протянетъ свое антипатичное существованіе нѣсколько мѣсяцевъ, чтобы всѣ первыя впечатлѣнія позорнаго мира вслѣдствіе позорной войны обрушились на республику -- это одно изъ лучшихъ средствъ погубить ее въ глазахъ народа. Національное собраніе надѣется, что народъ скажетъ, вспоминая о послѣднихъ роковыхъ мѣсяцахъ въ жизни Франціи: у насъ была несчастная война, у насъ свирѣпствовалъ голодѣ, мы подверглись нашествію, платили разорительныя контрибуціи, наконецъ заключили унизительный миръ, потеряли Эльзасъ, Лотарингію, обременили Францію неслыханнымъ долгомъ, однимъ словомъ, мы перенесли страшное разрушеніе, и все это во время республики, все это сдѣлала республика, мы не хотимъ больше республики!
   -- Но вы надѣетесь конечно, что весь этотъ старый хламъ, изъ котораго состоитъ національное собраніе, ошибется въ своемъ разсчетѣ?
   Какъ вамъ сказать, не очень! Народъ, т.-е. entendonsnous, мы говоримъ о сельской массѣ, столько разъ уже давалъ блистательныя доказательства своей политической слѣпоты и невѣжества, что быть можетъ они и правы, быть можетъ онъ еще разъ поймается на такую удочку. У французскаго народа есть какая-то фатальная особенность: онъ никакъ не умѣетъ различать кто ему другъ, кто ему врагъ. Послѣдняго онъ чуть не носитъ на рукахъ, про перваго кричитъ: распни, распни его! Потому-то именно, что этотъ несчастный народъ можетъ попасть на эту удочку, потому-то тѣмъ болѣе мы хотимъ, чтобы война продолжалась, но война не такая, какою она была до сихъ поръ; война не правильная, не большими массами, не стотысячными арміями, а война партизанская, разсыпная, оборонительная, война чисто народная!
   Я нѣсколько разъ слышалъ это требованіе народной войны, требованіе, которое, мнѣ казалось, не совсѣмъ мирилось съ откровеннымъ заявленіемъ, что народъ не хочетъ войны, что сельскія массы враждебны ей.
   -- Какъ же добьетесь вы, приходилось спрашивать, этой народной войны, безъ желанія самого народа воевать? Что это будетъ за народная война, когда въ массахъ нѣтъ того воодушевленія, той страсти, безъ которой она немыслима?
   -- Народная война начиналась уже во Франціи, народная война была уже въ сѣверныхъ департаментахъ, она была во всѣхъ разоренныхъ врагомъ, во всѣхъ захваченныхъ мѣстностяхъ, она неминуемо распространилась бы по всей Франціи, когда врагъ проникъ бы до самаго юга. Наконецъ, и это конечно самое главное, для того, чтобы вызвать народную войну, для того, чтобы организовать ее необходимо было употреблять революціонныя мѣры.-- Что намъ нужно, слышалъ я много разъ, это -- хорошую, откровенную революцію; une franche-et bonne révolution намъ просто необходима, безъ нея мы ни на шагъ не подвинемся впередъ, только она развяжетъ многіе затянувшіеся узлы, или вѣрнѣе, только она разсѣчетъ ихъ, потому что никто, къ несчастью, не умѣетъ да главное и не хочетъ развязать ихъ; напротивъ, враждебные другъ другу элементы только стараются ихъ затягивать крѣпче и крѣпче.
   Республиканская партія разсуждала такимъ образомъ. Революція и серьезная революція неизбѣжна; не сегодня такъ завтра она должна разыграться въ силу необходимости, въ силу того, что различныя партіи и не столько еще партіи, сколько сословія, отчасти не желая, отчасти не понимая необходимости сдѣлать уступки, пришли въ такое положеніе, которое требуетъ исхода. Не находя мирнаго исхода главнымъ образомъ вслѣдствіе слѣпоты до сихъ поръ стоявшихъ во главѣ, и въ политическомъ и въ соціальномъ отношеніи, классовъ, не желающихъ дать рядомъ съ собою почетнаго мѣста рабочему городскому сословію, къ которому они относятся съ какимъ-то враждебнымъ страхомъ, натянутое положеніе между различными, элементами въ государствѣ должно разрѣшиться путемъ тернистымъ -- путемъ революціи. Пускай же, разсуждала эта партія, революція будетъ вызвана теперь, а вызвать ее нѣтъ ничего легче, и тогда первый ея взрывъ обрушится на враговъ, ея увертюрою будетъ отчаянная борьба уже всѣми средствами съ непріятелемъ, и тогда есть надежда, что революція восторжествуетъ надъ нашествіемъ и сломитъ его. Сломитъ -- торжество республики обезпечено; не сломитъ -- хуже, чѣмъ въ данную минуту, все-таки не будетъ. Если революція, говорилось, неотвратима, то пусть по крайней мѣрѣ она окажетъ еще ту услугу, что поможетъ освободить Францію отъ вражескихъ армій, а вмѣстѣ съ тѣмъ, въ силу этого одного факта, сословія привилегированныя будутъ значительно ослаблены для борьбы внутренней.
   Но взывать къ революціи для борьбы съ внѣшнимъ врагомъ было уже поздно, антиреволюціонное начало въ лицѣ національнаго собранія сдѣлалось какъ бы maître de la situation, и напрасно было надѣяться, что это собраніе рѣшится на крайнія средства, требуемыя положеніемъ страны. Республиканская партія понимала это, но вмѣстѣ съ тѣмъ говорила: тѣмъ хуже! если весь этотъ старый хламъ Франціи дрожитъ передъ революціонными мѣрами, передъ революціею, направленною на борьбу съ внѣшнимъ врагомъ, то вся ея сила направится на борьбу съ внутреннимъ врагомъ, который и есть никто иной, какъ этотъ самый старый хламъ національнаго собранія со всѣмъ тѣмъ "цивилизованнымъ" слоемъ, который стоитъ на его сторонѣ. Неизбѣжная революція, не прорвавшись во время войны прорвется послѣ, черезъ сколько времени, никто конечно не брался опредѣлять, но мало кто съ увѣренностью не произносилъ: мы должны перейти черезъ новую революцію!
   Еслибы только національное собраніе, разсуждала республиканская партія, было настолько политически проницательно, чтобы видѣть и понимать то, что видитъ и понимаетъ чуть не всякій ребенокъ, т.-е. что революція представляется неизбѣжнымъ исходомъ для разрѣшенія натянутаго положенія между сословіями, то, безъ всякаго сомнѣнія, оно не приняло бы никакихъ унизительныхъ мирныхъ условій и рѣшилось бы продолжать ту guerre à outrance, которую требовала республиканская партія. Но оно не имѣетъ этой проницательности, и будучи калифомъ на часъ, воображаетъ себя полнымъ и безусловнымъ распорядителемъ судебъ французскаго народа.
   Оно горько ошибется въ своихъ предположеніяхъ и планахъ.
   Боязни, опасенія революціи почти никакихъ.
   -- Мы слишкомъ наказаны, приходилось мнѣ слышать, за нашу боязнь революціи. Еслибы мы ее меньше опасались, еслибы та же буржуазія смѣлѣе смотрѣла ей въ глаза, то мы давно съумѣли бы повалить имперію и были бы, такимъ образомъ, избавлены отъ послѣдней войны и отъ всѣхъ ея тяжелыхъ послѣдствій. Мы боялись ее, приходили въ ужасъ отъ словъ: кровь будетъ пролита, дѣла остановятся, какъ будто во сто разъ больше не было пролито крови, какъ будто во сто разъ больше Франція не разорена войною, которая была въ значительной степени результатомъ нашего опасенія революціи. Имперія держалась страхомъ революціи, обуревавшимъ буржуазію. Если развитіе, историческій ходъ Франціи таковъ, что она не можетъ двигаться впередъ безъ революцій, то пускай лучше эти революціи приходятъ во-время. Отсрочка ихъ усиливаетъ кризисъ.
   -- Но кто вамъ сказалъ, не могъ я не возражать, что революція обратится въ вашу пользу; отчего вы знаете, что эта революція не будетъ раздавлена, и господство тѣхъ классовъ, противъ которыхъ вы боретесь, и которыя въ свою очередь поддерживаются невѣжествомъ сельскаго населенія, не укрѣпится еще болѣе?
   -- Если вы такимъ образомъ станете смотрѣть, то вы всегда будете ошибаться, было мнѣ отвѣтомъ. Смотрите шире, глубже. Спросите, на чьей сторонѣ будущее, на чьей сторонѣ справедливость: на той ли, которая отказываетъ народу въ его требованіяхъ, въ его правахъ, въ возможности самому знать, что ему нужно, и самому защищаться отъ всякаго авантюриста, захватывающаго власть, или той, которая имѣетъ въ виду только интересы привилегированныхъ сословій и всѣми силами препятствуетъ развитой части народа, т.-е. рабочему сословію, занять должное мѣсто въ управленіи страною и путемъ политическихъ преобразованій въ общемъ строѣ государства достигнуть измѣненія своего положенія въ соціальномъ отношеніи. Спросите, на чьей сто онѣ прогрессъ: на сторонѣ ли реакціи, которая хочетъ возстановленія всего стараго и отжившаго во всѣхъ областяхъ народной жизни; въ области ли религіозной, желающей возстановить католицизмъ во всемъ его прежнемъ значеніи; въ области-ли политической, стремящейся вернуться къ тому началу монархической власти, которая причинила Франціи столько вреда; въ области соціальной, думающей, что народъ, "чернь" создана только для того, чтобы работать въ потѣ лица, а привилегированные классы аристократіи, духовенства и буржуазіи пользоваться только этимъ трудомъ и жить въ свое удовольствіе,-- или прогрессъ на сторонѣ "революціи", которая хочетъ уничтоженія католицизма, легитимистскаго, орлеанскаго или бонапартовскаго монархизма, и устраненія такого порядка, при которомъ является невозможною даже сколько-нибудь равная борьба между крупною собственностью, капиталомъ съ одной стороны и трудомъ съ другой. Результатъ, конечный исходъ борьбы долженъ быть на сторонѣ демократіи, на знамени котораго написано одно слово: впередъ! впередъ во всѣхъ отрасляхъ народной жизни. Демократія одолѣетъ, въ этомъ мы не сомнѣваемся, весь вопросъ только заключается въ срокѣ, который трудно опредѣлить. Когда кругъ развитого населенія расширится, когда онъ выйдетъ изъ предѣловъ однихъ большихъ городовъ, тогда борьба съ истинною демократіею сдѣлается невозможна, она будетъ торжествовать. Но и теперь уже этотъ слой развитого населенія достаточно силенъ, чтобы бороться, хотя быть можетъ и не достаточно силенъ, чтобы побѣдить.
   Революція представлялась республиканской партій какъ бы лавиной, которая стремительно катится внизъ, безъ того, чтобы кто-нибудь имѣлъ возможность, силу ее остановить. но какъ никто не въ силахъ ее остановить, такъ никто не въ состояніи сказать, гдѣ остановится революція и каковъ будетъ ея исходъ.
   -- У насъ мало надежды, высказывалась эта партія, чтобы грядущая революція доставила торжество народу; весьма вѣроятно, что реакція снова выйдетъ побѣдительницею, но торжество ея во всякомъ случаѣ будетъ не прочно. Торжествуя свою побѣду, она должна будетъ, въ тоже самое время, готовиться къ новой борьбѣ, потому что побѣжденный народъ не положитъ своего оружія до тѣхъ поръ, пока онъ не побѣдитъ. Въ каждомъ пораженіи онъ видитъ залогъ будущей окончательной побѣды, потому что каждое пораженіе достается привилегированнымъ классамъ все дороже и дороже, и вмѣстѣ съ тѣмъ народъ становится все опытнѣе и опытнѣе въ дѣлѣ борьбы. Еслибы реакціонные элементы Франціи, изъ которыхъ состоитъ національное собраніе, понимали эти неизбѣжности революціи, еслибы они сознавали также, какъ сознаемъ мы, что прекращеніе войны, которая въ послѣдніе дни начинала принимать революціонный оборотъ и стала пользоваться революціонными средствами, не только не остановитъ взрывъ революціи, но будетъ содѣйствовать ей, то безъ всякаго сомнѣнія, между ними и республиканскою партіею, требующей войны до крайности, произошло бы соглашеніе. Къ несчастью, они этого не понимаютъ, они примутъ самыя унизительныя условія, заключатъ миръ, но что будетъ послѣ никто не можетъ сказать. Очевидно одно -- спокойно разойтись настоящій кризисъ не можетъ, Франція не такая страна, чтобы вся поднятая на ноги, могла тотчасъ опять успокоиться и начать жить обыкновенною жизнью. Никто не можетъ сказать, какія бѣдствія ждутъ Францію въ будущемъ, вѣрно только одно, что реакція не утвердится безъ боя...
   Подобныя пророчества дѣлались слишкомъ часто, онѣ превратились почти-что въ общія мѣста, и потому теперь, когда онѣ начали оправдываться, не нужно имъ удивляться. Чтобы предвидѣть за мѣсяцъ, за два то, что должно случиться, если такія; то и такія обстоятельства совершатся, для этого вовсе не нужно особенной проницательности, и потому нельзя вовсе ставить въ заслугу республиканской партіи, что она такъ вѣрно предсказывала событія. По всей вѣроятности, люди и другихъ партій ясно видѣли собравшіяся надъ головою революціонныя тучи; едва ли въ самомъ дѣлѣ можно предположить, чтобы посѣдѣвшіе въ государственныхъ дѣлахъ люди реакціи не понимали и не видѣли того, что такъ хорошо понимали и видѣли республиканцы; но они говорили себѣ: если революція должна вспыхнуть, то ужъ лучше скорѣе, пока страна изнурена и не въ силахъ будетъ оказывать долгаго и упорнаго сопротивленія законной власти; мы укротимъ эту вспышку и по крайней мѣрѣ снова надолго будемъ спокойны. Можетъ быть реакція и не совсѣмъ ошибалась разсуждая такимъ образомъ, по крайней мѣрѣ относительно возможности подавленія революціи. Весь вопросъ только въ томъ, долго ли реакція въ состояніи будетъ пользоваться покоемъ, и въ этомъ отношеніи надо полагать, что она обманется въ своихъ ожиданіяхъ. Бѣда монархическихъ партій во Франціи, мнѣ кажется, заключается въ томъ, что они все еще держатся старыхъ воззрѣній на свое взаимное положеніе, они думаютъ, что въ 1871-мъ году политическая борьба должна будетъ вертѣться по прежнему вокругъ старыхъ, истрепанныхъ знаменъ, и не замѣчаютъ, что послѣдняя война, двадцатилѣтняя имперія и ея паденіе повлекли за собою значительную перемѣну въ понятіяхъ, стремленіяхъ и требованіяхъ французовъ. Не замѣчая этой перемѣны, и думая, что они по прежнему стоятъ на одномъ и томъ же мѣстѣ, они помимо своей воли должны подчитаться тому новому обороту, который произошелъ въ политическомъ состояніи Франціи. Что рѣзкая перемѣна въ воззрѣніяхъ и стремленіяхъ дѣйствующихъ на политической аренѣ партій произошла во Франціи и во французахъ, въ этомъ нельзя было не убѣдиться изъ разговоровъ, споровъ, происходившихъ на улицахъ, площади, въ частныхъ домахъ, въ café и въ клубахъ.
   Мнѣ удалось быть собственно въ одномъ только клубѣ, клубѣ республиканскомъ, въ которомъ появлялись каждый день различные депутаты лѣвой стороны, не исключая Гамбетты, Луи Блана и другихъ выдающихся личностей передового слоя Франціи. Въ этомъ республиканскомъ клубѣ буквально цѣлый день шли оживленные дебаты, касавшіеся прошедшаго, настоящаго и будущаго страны. Не было вопроса, который не дѣлался бы предметомъ обсужденія среди этого безпрерывнаго спора, въ которомъ мѣнялись только участвующія въ немъ лица. Люди и учрежденія подвергались тутъ самой безпощадной критикѣ, и объ одномъ и томъ же дѣятелѣ приходилось на день выслушивать по десяти различныхъ мнѣній. "Тутъ высказывались часто самыя затаенныя мысли, въ цѣломъ потокѣ горячихъ, страстныхъ словъ выливалось нерѣдко отчаяніе; тутъ попадались умы всевозможныхъ направленій, отъ самыхъ пессимистическихъ, до самыхъ оптимистическихъ. Посѣщеніе этого клуба, гдѣ "la chose publique" была постоянно на очереди, было не только-интересно, но оно во многомъ облегчало пониманіе настроенія цѣлой Франціи въ ту минуту, когда, вся окровавленная и разоренная, она вышла изъ лютаго побоища. Я искалъ другихъ клубовъ, гдѣ могъ бы встрѣтиться съ орлеанистами, легитимистами, бонапартистами, встрѣтиться такъ, чтобы они высказывались откровенно, не подозрѣвая того, что въ ихъ средѣ находится иностранецъ, хотя и любящій и преданный дѣлу Франціи, но тѣмъ не менѣе иностранецъ. Какъ ни близко приходилось сходиться со многими французами, но меня постоянно преслѣдовала мысль, не потому ли они такъ говорятъ, что говорятъ съ иностранцемъ, и такъ ли искренно они высказываются, какъ высказываются съ французомъ.
   Для того, чтобы составить себѣ вѣрное пониманіе той картины, которую представляла собою Франція въ данный моментъ, нужно было говорить съ людьми, которые ничего не прикрашивали бы и ничего не скрывали. Въ клубахъ эта цѣль достигается превосходно, и потому я усердно искалъ клуба, гдѣ молча присутствовалъ бы при спорахъ и разговорахъ людей, принадлежащихъ къ монархической Франціи. Къ сожалѣнію такого клуба, по крайней мѣрѣ, такъ говорили мнѣ, въ Бордо не существовало. Мнѣ приходилось бывать еще въ такъ-называемомъ "Cercle alsacien", тоже родъ клуба, но тутъ весь интересъ до того былъ поглощенъ Эльзасомъ и Лотарингіею, разговоры такъ исключительно были направлены на одну тему, что несмотря на то, что въ этотъ cercle являлись люди всевозможныхъ партій, отъ республиканцевъ до самыхъ рѣшительныхъ монархистовъ, тутъ никогда не заводилось такого спора, изъ котораго можно было бы увидѣть различіе въ политическихъ и соціальныхъ стремленіяхъ этихъ людей. У нихъ было одно горе -- насильственное отторженіе двухъ провинцій отъ ихъ общей родины, которую теперь, когда она была вся изранена и искалѣчена, они еще болѣе кажется стали любить. Если ненависть, заклятая вражда къ Пруссіи была велика вообще у всѣхъ французовъ, то тутъ, среди этихъ людей она достигала высшихъ предѣловъ. Только съ бѣшенствомъ, съ пѣною у рта могли они говорить о своихъ новыхъ, возмущавшихъ ихъ своимъ звѣрствомъ, своею жестокостью, побѣдителяхъ. Въ разговорѣ съ этими людьми для меня еще болѣе, если было возможно, уяснилось то негодованіе, которое должно возбуждать во всѣхъ сколько-нибудь развитыхъ людяхъ захватъ, насильственное присоединеніе части одного народа къ другому.
   Итакъ, я искалъ другихъ клубовъ, кромѣ республиканскаго, опасаясь односторонности впечатлѣнія, но мнѣ скоро сдѣлалось яснымъ, что опасеніе это излишне. Не говоря о томъ, что въ газетахъ, брошюрахъ, частныхъ домахъ, случайныхъ встрѣчахъ приходилось сплошь и рядомъ сталкиваться съ мнѣніями и стремленіями лагеря, прямо противоположнаго республиканскому, но въ самомъ республиканскомъ клубѣ высказывались такія противорѣчивыя воззрѣнія, что односторонности бояться было нельзя. Невольно приходилось спрашивать себя: какъ объяснить себѣ, что въ этой средѣ республиканцевъ господствуетъ такое разнообразіе понятій, воззрѣній, желаній и даже стремленій; вопросъ этотъ тѣмъ болѣе приходилъ на умъ, что въ этотъ клубъ допускались только одни республиканцы и выборъ дѣлался довольно строго. Вотъ примѣръ. Я помню очень хорошо, какъ президентъ этого клуба, почтенный старецъ, обратился ко мнѣ съ вопросомъ, когда я просилъ позволенія ввести туда одного моего русскаго пріятеля.
   -- Скажите, спросилъ онъ меня, вашъ другъ республиканецъ, вы можете отвѣчать за то, что c'est un bon et vrai républicain?
   Я остановился на минуту, и какъ ни хотѣлось мнѣ разсмѣяться,-- до того вопросъ, обращенный ко мнѣ, русскому, показался мнѣ наивнымъ, но я, сохраняя всю серьезность, отвѣчалъ, быть можетъ нѣсколько преувеличивая либеральныя стремленія моего друга:
   -- Oui, c'est un vrai et bon républicain!
   И все же, несмотря на то, что сюда принимались только "хорошіе и истинные" республиканцы, приходилось часто выслушивать отъ являвшихся сюда депутатовъ, журналистовъ,-- провинціальныхъ и парижскихъ,-- военныхъ, различныхъ employés правительства народной обороны, такія противорѣчивыя мнѣнія и присутствовать при такихъ раздражительныхъ спорахъ, что становилось довольно ясно, что республиканская партія не сформирована еще окончательно, и что планъ дѣйствій, планъ борьбы этой партіи съ другими партіями находится въ какомъ-то неопредѣленномъ состояніи. Несформированной она казалась мнѣ потому, что "республика" перестала быть лозунгомъ, соединяющимъ всѣхъ республиканцевъ. Мало теперь было произнести это слово, мало было сказать: я желаю республики,-- чтобы знать, съ кѣмъ вы имѣете дѣло. Теперь было столько различныхъ понятій о томъ, что такое республика и что такое республиканецъ, что эти слова безъ всякихъ комментаріевъ потеряли какъ бы свой смыслъ. Еслибы вы ограничились однимъ поверхностнымъ знакомствомъ съ положеніемъ Франціи и съ стремленіями старыхъ партій, то вы должны были бы, волей-неволей, придти къ заключенію, что всѣ французы -- республиканцы и что всѣ говорятъ только о республикѣ, и замѣтьте, вы глубоко бы ошиблись. Дѣйствительно, у всѣхъ на языкѣ было это слово, но не у всѣхъ оно означало одно и тоже. Нужно близкое знакомство съ положеніемъ партій, чтобы васъ не обмануло это слово "республика", и чтобы врага ея вы не приняли за ея друга. Одинъ говоритъ вамъ:
   -- Я ничего не имѣю противъ республики, я охотно ее принимаю!
   Отъ другого вы слышите:
   -- Я желаю, чтобы у насъ установилась честная республика!
   Третій, наконецъ, вамъ сдѣлаетъ такое признаніе:
   -- Я не хочу іезуитской и буржуазной республики, я хочу настоящей республики!
   Вотъ вамъ трое, которые произносятъ это слово, но всѣ эти трое не выносятъ другъ друга, между этими тремя должна неминуемо разгорѣться борьба. Кто же эти трое, спросите вы, къ какимъ же они принадлежатъ партіямъ, чего они хотятъ и каковы ихъ стремленія? Эти три человѣка, по моему мнѣнію, если только я не ошибаюсь, резюмируютъ все положеніе Франціи, и его нужно хорошо понять, нужно вникнуть въ роль каждаго изъ этихъ троихъ, чтобы будущее Франціи не представлялось какимъ-то невѣроятнымъ хаосомъ.
   Кто эти трое? спрашиваете вы. Эти трое принадлежатъ различнымъ эпохамъ. Они представляютъ собою аристократію съ клерикализмомъ, tiers-état и "четвертое" рабочее сословіе. Первый изъ нихъ преимущественно видитъ идеалъ въ эпохѣ до 89-го года, хотя онъ и готовъ сдѣлать, нѣкоторыя уступки своему времени; второй, главнымъ образомъ, принадлежитъ смутной эпохѣ отъ 89-го до настоящаго дня, съ перерывомъ 48-го года, и, наконецъ, третій не хочетъ ничего изъ прошедшаго и желаетъ будущее сдѣлать своею собственностью. Этотъ послѣдній остается равнодушенъ къ такой республикѣ, которая не обезпечивала бы ему возможности болѣе или менѣе широкаго соціальнаго преобразованія общества.
   Вотъ собственно три типа, между которыми распредѣляются, приблизительно, французскія политическія партіи; къ первому можно отнести легитимистовъ, ко второму орлеанистовъ, бонапартистовъ и умѣренныхъ республиканцевъ, и къ третьему, наконецъ, рѣшительныхъ республиканцевъ, которые не заботятся только объ одномъ политическомъ устройствѣ, но стремятся сдѣлать его какъ бы основой болѣе справедливаго соціальнаго порядка вещей. Я съ умысломъ употребилъ слово "приблизительно", такъ какъ строгое размѣщеніе въ эти рамки приверженцевъ монархіи во всей ея чистотѣ, опирающейся на католицизмъ, сторонниковъ примирительной монархіи, какою была іюльская, затѣмъ имперіи на ложно-демократической подкладкѣ и республиканцевъ различныхъ оттѣнковъ, было бы далеко не безусловно вѣрно. Если къ первому типу по преимуществу принадлежатъ легитимисты, то это все-таки не мѣшаетъ встрѣтить здѣсь и бонапартистовъ и орлеанистовъ; точно также ко второму типу, къ которому главнымъ образомъ принадлежатъ орлеанисты, бонапартисты, нельзя не отнести многихъ умѣренныхъ республиканцевъ. Одинъ третій типъ остается безъ примѣси, хотя и въ немъ, рядомъ съ рѣшительными республиканцами-соціалистами, встрѣчаются одинаково рѣшительные республиканцы, но не соціалисты.
   Всѣ мои личныя наблюденія, все, что я видѣлъ и слышалъ, всѣ разговоры и споры, которыхъ я былъ свидѣтелемъ, привели меня къ одному убѣжденію, что старое политическое распредѣленіе французовъ между различными партіями, которыя именовались легитимистскою, орлеанистскою, бонапартисткою и республиканскою, болѣе никуда не годится, что это распредѣленіе отжило свой вѣкъ, и что эти наименованія сохранились только какъ пустыя слова безъ содержанія. Время сдѣлало свое дѣло и разрушило тѣ политическіе заборы, которые отдѣляли каждую изъ этихъ партій. Легитимисты поняли въ значительной степени всю невозможность возстановленія монархіи Лудовика XIV-го; орлеанисты, никогда особенно не отличавшіеся вѣрностью своему знамени, перестали смотрѣть на орлеанскую династію какъ на единственный якорь спасенія; бонапартисты, принципомъ которыхъ всегда служилъ девизъ: кто больше дастъ!-- всегда готовы промѣнять любого изъ Наполеоновъ на всякаго диктатора, на всякаго новаго властителя, который покажетъ только ихъ жаднымъ глазамъ груду золота, должностей и всяческихъ почестей. Наконецъ, даже старая умѣренно-республиканская партія, повторяющая по прежнему, своимъ уже нѣсколько старческимъ и обезсиленнымъ голосомъ: хочу свободы! забывая, что "свобода" -- слово весьма растяжимое, и которымъ поэтому уже такъ много злоупотребляли, легко можетъ поддаться увѣренію, что и монархія не только не лишитъ желаемой ими свободы, но еще ее обезпечитъ,-- вспомнитъ слова стараго, но вѣчно юнаго Тартюфа: avec le ciel on trouve des accommodements! и безропотно покорится замѣнѣ республики какою-нибудь иною формою, говоря про себя съ легкимъ вздохомъ: лучше монархія, чѣмъ революція и демагоги! Безъ сомнѣнія, и теперь существуютъ и легитимисты, и бонапартисты, и умѣренные республиканцы, и орлеанисты, но нѣтъ болѣе этихъ партій, онѣ стерлись, перемѣшались, какъ бы слились между собою.
   Для вѣрнаго опредѣленія политическаго состоянія Франціи, для вѣрнаго опредѣленія политическихъ партій, старыя имена болѣе не годятся, нужны новыя наименованія. Старые ярлыки могутъ сбивать только съ толку и затемнять еще болѣе и безъ того не особенно ясное положеніе Франціи, но какъ, спрашивается, опредѣлить положеніе существующихъ партій, какія наименованія должны быть даны имъ? Бесѣдуя однажды съ однимъ французомъ, который далъ уже мнѣ не одно доказательство глубины своего ума и проницательности, бесѣдуя съ нимъ въ одинъ изъ тѣхъ трепетныхъ, томительныхъ дней, которые предшествовали возвращенію Тьера изъ Версаля, я высказалъ ему мое мнѣніе о той перемѣнѣ, которая, по-моему, произошла въ политическомъ положеніи различныхъ партій, борящихся между собою во Франціи.
   -- Да, вы правы, отвѣчалъ онъ мнѣ, немного подумавъ; вы, какъ иностранецъ, какъ человѣкъ горячо сочувствующій Франціи и вмѣстѣ съ тѣмъ стоящій въ сторонѣ, не касаясь нашихъ внутреннихъ "раздираній", вы вѣрно подмѣтили то, что для многихъ изъ насъ еще, въ пылу борьбы, не совсѣмъ ясно. Ваша правда, что легитимизмъ, орлеанизмъ, бонапартизмъ, даже республиканизмъ сдѣлались словами безъ содержанія, что они стерлись, и что въ настоящую минуту идетъ борьба вовсе не между этими партіями. Нѣтъ, не легитимисты, не орлеанисты, не бонапартисты и не республиканцы борятся между собою,-- борьба идетъ между реакціею, либерализмомъ и революціей.
   -- Названія партіямъ найдены, прервалъ я моего собесѣдника, вы мѣтко опредѣлили то, надъ чѣмъ я напрасно ломалъ себѣ голову. Я не могъ найти наименованій тѣмъ партіямъ, которыя заступили мѣсто отжившихъ партій, между тѣмъ теперь для меня ясно, что партизаны легитимизма, орлеанизма, бонапартизма и республиканизма распредѣлились теперь между тремя партіями: партіею реакціи, партіею либерализма и партіею революціи.
   Въ партію реакціи вошли всѣ ярые легитимисты, закоренѣлые бонапартисты, клерикалы, незначительное число орлеанистовъ, озлобленныхъ паденіемъ іюльской монархіи, наконецъ тѣ неразвитые политически люди, которыхъ удалось запугать словами: spectre rouge, коммунизмъ! однимъ словомъ, всѣми тѣми кличками, что постарались изобрѣсти друзья реакціи. Въ партію либерализма, едва ли не самую многочисленную изъ всѣхъ, вошло значительное число орлеанистовъ, умѣренныхъ легитимистовъ, мирящихся болѣе или менѣе съ требованіями времени, нѣсколько раскаявшихся бонапартистовъ и, наконецъ, тѣ умѣренные республиканцы, которые, отчасти забитые старыми неудачами, печальнымъ исходомъ двухъ первыхъ республикъ, отчасти опереженные временемъ, идеями, платонически желаютъ установленія республики, свободы, но больше всего боятся революціи, предъ которою ощущаютъ какой-то инстинктивный страхъ. Подъ давленіемъ этого страха они, въ случаѣ надобности и даже съ большею или меньшею готовностью, подадутъ свой голосъ за того или другого кандидата на опустѣвшій французскій престолъ. Наконецъ послѣдняя партія, партія революціи, состоитъ изъ рѣшительныхъ и искреннихъ республиканцевъ, которые ни за что не пойдутъ ни на какой монархическій компромиссъ. Эта партія не желаетъ, не вызываетъ революціи, но не отступается передъ ней, и даже высказываетъ открыто, не стѣсняясь, что революція едва ли не сдѣлалась неизбѣжна, и что многіе затянутые во Франціи узлы не могутъ быть развязаны, но должны быть разсѣчены революціею. Про эту партію нельзя сказать, чтобы она представляла стройное цѣлое, хотя нельзя сказать, чтобы между сторонниками ея шла открытая борьба. Нѣтъ, въ минуту опасности для республиканскаго дѣла эта партія всегда будетъ дѣйствовать вмѣстѣ, хотя и избирая при этомъ различные пути.
   Яблокомъ раздора среди этой партіи служитъ не вопросъ политики, всѣ они желаютъ самой рѣшительной, послѣдовательной и искренней, республики,-- но вопросъ соціальный. Одни говорятъ: "Не трогайте пока этой жгучей почвы, вы возбудите противъ себя все сельское населеніе, вызовете союзъ и крѣпкій союзъ между партіями реакціи и либерализма и погубите еще разъ республиканскія учрежденія. Дадимъ имъ утвердиться, и тогда тѣ соціальныя преобразованія, которыя должны быть введены въ современное общество, пройдутъ-безъ особеннаго потрясенія". Другіе отвѣчаютъ на это: "Двѣ. революціи были погублены, потому что въ основѣ ихъ не лежалъ соціальный переворотъ; если мы произведемъ третью республику и не провозгласимъ соціальныхъ реформъ, то мы не сомнѣваемся, что и эта третья революція обратится противъ насъ, какъ обратилась іюльская, какъ обратилась февральская. Чтобы революція теперь одержала побѣду, нужно, чтобы она была энергически поддерживаема рабочимъ сословіемъ всѣхъ городовъ; рабочее же. сословіе только тогда станетъ съ рѣшительностью на сторону революціи, когда оно скажетъ себѣ: мы не проливаемъ опять нашу кровь безплодно для насъ самихъ, мы не служимъ болѣе жалкимъ орудіемъ какого-нибудь интригана, у насъ есть за что бороться и мы знаемъ за что мы боремся, мы всѣ хотимъ одного -- освобожденія отъ ига привилегированныхъ сословій и главнымъ. образомъ -- третьяго сословія, освобожденія нашего труда отъ подавляющей и покровительствуемой государствомъ силы капитала".
   -- Этотъ разладъ среди партіи революціи, говорилъ мнѣ тотъ, который самъ принадлежалъ къ этой партіи, крайне прискорбенъ; прискорбенъ тѣмъ болѣе, что въ основѣ его лежитъ недоразумѣніе, непониманіе, я готовъ сказать, продолжалъ онъ, одни слова. Развѣ политическая революція такъ рѣзко отдѣлена отъ соціальной, что въ одной не заключается вмѣстѣ и другой. А этого именно и не хотятъ понимать весьма многіе. Никто, замѣтьте, среди этой партіи революціи, за исключеніемъ, можетъ быть, нѣсколькихъ человѣкъ, неимѣющихъ никакой силы, никакого вліянія, не желаетъ насильственнаго соціальнаго переворота, т.-е. никто не думаетъ, никому не приходитъ въ голову мысль объ уничтоженіи собственности, распредѣленіи богатствъ, никто не помышляетъ о коммунизмѣ. Все это басня, распространяемая партіею реакціи, чтобы запугать населеніе и вызвать ненависть въ партіи, которая одна искренно заботится о народномъ благосостояніи. Люди неразвитые, безсмысленные, невѣжды повторяютъ и разносятъ эту дикую клевету и тѣмъ только уве личиваютъ зло, возбуждая антагонизмъ между рабочимъ сословіемъ и сельскимъ населеніемъ...
   -- Въ сущности, къ чему сводятся требованія партіи революціи? продолжалъ онъ. Эта партія желаетъ перемѣщенія центра тяжести управленія страною изъ среды привилегированныхъ классовъ въ среду рабочаго сословія, которое одно изъ не-привиллегированныхъ классовъ обладаетъ пока такимъ политическимъ смысломъ, чтобы справиться съ задачею управленія. Сельское населеніе, пока оно находится въ такомъ невѣжественномъ состояніи, какъ теперь, очевидно не можетъ и не должно имѣть рѣшительнаго вліянія на управленіе страною, такъ какъ горькій опытъ послѣднихъ двадцати лѣтъ долженъ былъ убѣдить, что сельское населеніе не понимаетъ даже истинныхъ народныхъ интересовъ, не понимаетъ, что содѣйствуетъ благосостоянію народа, и что его губитъ. Что будетъ тогда, когда сельское населеніе, проникнутое образованіемъ, достигнетъ того развитія, которое позволитъ ему принять прямое участіе въ управленіи страною -- это другой вопросъ. Быть можетъ и завяжется борьба между городскимъ рабочимъ сословіемъ и сельскимъ населеніемъ изъ-за обладанія политическими правами, хотя это и трудно предположить, такъ какъ рабочее сословіе борется и требуетъ себѣ власти не въ силу исключительнаго права, а въ силу общаго, народнаго права. Но, во всякомъ случаѣ, это еще впереди, это предположеніе, мы же говоримъ о дѣйствительности. Затѣмъ, чего же требуетъ еще партія революціи, помимо этого перемѣщенія центра тяжести управленія страною? Она требуетъ уничтоженія все еще фактически существующихъ сословныхъ преимуществъ, сословныхъ дѣленій, она хочетъ полнаго и безусловнаго отдѣленія церкви отъ государства, совершеннаго изъятія народнаго образованія изъ рукъ всевозможныхъ клерикаловъ и іезуитовъ -- однимъ словомъ, такихъ перемѣнъ, которыя ни въ чемъ не должны разъединять людей партіи революціи. Стремленіе этой партіи -- радикальнымъ образомъ измѣнить систему налоговъ, перенести тяжесть ихъ съ бѣдныхъ на богатыхъ, освободить отъ нихъ трудъ и обременить ими капиталъ, что одно уже произведетъ нѣкоторое уравненіе между тѣмъ и другимъ, желаніе ея -- измѣнить законы о наслѣдованіи, которые клонились бы къ его значительному ограниченію, что представляется важнымъ для того, чтобы уменьшить по возможности классъ людей, свободныхъ отъ всякаго труда; наконецъ -- образованіе такихъ банковъ, при помощи которыхъ трудъ могъ бы стать въ болѣе независимое положеніе не столько отъ капитала, сколько отъ класса капиталистовъ, и цѣлый рядъ подобныхъ мѣръ, направленныхъ къ переустройству общества въ соціальномъ отношеніи -- все это вмѣстѣ входитъ въ общую систему той революціи, которая должна вырвать господство надъ страною привилегированныхъ классовъ и не должна никакимъ образомъ поселять раздора между республиканцами партіи революціи. Всѣ стремленія этой партіи могутъ быть осуществлены безъ всякаго насильственнаго переворота и они неминуемо осуществятся, какъ только центръ тяжести управленія будетъ перемѣщенъ изъ среды аристократіи, клерикаловъ и главнымъ образомъ tiére-etat въ среду четвертаго сословія. Если до сихъ поръ привилегированные классы, управлявшіе страною, установляли всѣ законы въ своихъ интересахъ, ради своихъ выгодъ, то теперь четвертое сословіе, которое должно взять верхъ, возстановитъ справедливость и постановитъ такіе законы, которые будутъ служить интерессамъ не ничтожнаго меньшинства, а большинства населенія страны. Вотъ почему грядущая революція, которая своею цѣлію должна имѣть расширеніе правъ четвертаго сословія, будучи по внѣшности своей революціею чисто политическою, по существу своему будетъ революціею также и соціальною, такъ какъ четвертое сословіе, которое получитъ преобладающее вліяніе, должно будетъ неизбѣжно, если захочетъ удержать свое значеніе, съ одной стороны цѣлымъ рядомъ мѣръ сбить привилегированные классы съ ихъ укрѣпленной позиціи, съ другой провести такія соціальныя преобразованія, которыя дали бы ему возможность опереться и вести болѣе равную борьбу съ тѣми, которые такъ долго надъ нимъ господствовали надъ въ силу своихъ политическихъ правъ, такъ и въ силу своего капитала. Очевидно поэтому, что разладъ среди партіи революціи, разладъ, происходящій изъ желанія однихъ прежде всего громко провозгласить и поднять знамя соціализма, и желанія другихъ дѣйствовать во имя политическаго переворота, сводится къ одному недоразумѣнію, къ спору изъ-за словъ. Въ сущности же эта партія революціи болѣе всѣхъ другихъ компактная, болѣе другихъ единая. Таковы разсужденія партіи революціи, ея надежды и ожиданія.
   Эти три партіи, т.-е. реакціи, либерализма и революціи, и вошли, только далеко не въ равномъ числѣ, въ составъ того національнаго собранія, которое должно играть такую большую роль на страницахъ исторіи Франціи. Интересно спросить теперь себя, каково взаимное положеніе этихъ партій и на какой взаимный образъ дѣйствія рѣшились они въ такую критическую минуту для цѣлаго народа? Я говорилъ уже о томъ, какъ высказалось "деревенское большинство" въ первыя засѣданія національнаго собранія. Реакціонный характеръ этого большинства бросался въ глаза, его антиреспубликанскія стремленія были слишкомъ очевидны, чтобы кто-нибудь въ нихъ могъ сомнѣваться, и несмотря на это, все-таки нельзя сказать, чтобы партіи реакціи въ этомъ собраніи принадлежало полное торжество. Въ дѣйствительности торжествовала, хотя быть можетъ и кратковременно, партія либерализма, которая и поставила во главѣ правительства людей своего лагеря. Ни Тьеръ, ни Жюль Фавръ, ни Жюль Симонъ, ни даже Пикаръ не принадлежатъ къ партіи реакціи; всѣ они примкнули къ партіи либерализма, которая имѣетъ съ партіею реакціи одно -- общее это ненависть къ партіи революціи. Эта-то именно ненависть и сдѣлала то, что на первыхъ порахъ соединила самыми крѣпкими узами -- узами ненависти, партію реакціи съ партіею либерализма для общей борьбы съ партіею революціи. Одержать побѣду надъ партіею революціи въ національномъ собраніи, гдѣ; благодаря вліянію сельскаго населенія, огромное большинство было обезпечено за партіею либерализма и партіею реакціи, было немудрено, и скоро на самомъ дѣлѣ положеніе искреннихъ и честныхъ республиканцевъ сдѣлалось невыносимо.
   -- Что же будетъ, приходилось мнѣ спрашивать, послѣ того, что въ національномъ собраніи представители передовой Франціи будутъ побиты и обречены на самую пассивную роль?
   -- Будетъ то, что борьба изъ національнаго собранія, благодаря нетерпимости "деревенскаго большинства", перенесена будетъ на улицу, и здѣсь эта партія революціи не окажется такъ слаба, такъ безсильна, какъ оказалась она въ національномъ собраніи.
   -- Вы развѣ не допускаете, что и на улицѣ вы потерпите фіаско, и что партія реакціи въ соединеніи съ партіей либерализма одержитъ верхъ?
   -- Къ несчастью, было мнѣ отвѣтомъ, этого нельзя не допустить...
   -- Значитъ, все, что случилось въ послѣднее время, пройдетъ какимъ-то метеоромъ и не оставитъ послѣ себя никакого слѣда; значитъ, всѣ послѣднія событія не послужили для васъ полезнымъ урокомъ и послѣ минутной вспышки, послѣ гигантскихъ усилій, которыя совершены были во имя республики, вы снова впадете въ то жалкое состояніе, въ которомъ вы валялись по шею въ грязи всѣ послѣдніе двадцать лѣтъ.
   -- Нѣтъ, это вовсе не то значитъ, что вы говорите, это значить только одно, что во Франціи прольется еще много крови, что мы дадимъ вамъ еще не одинъ разъ отвратительное зрѣлище междоусобной войны, прежде чѣмъ наступитъ торжество истинной республики и истинно честныхъ людей. Но что это торжество наступитъ, въ этомъ вы не должны отчаиваться.
   -- Да; но гдѣ же гарантіи, гдѣ доказательства того, что ваши пророчества осуществятся; кто мнѣ поручится, что Франція не находится въ періодѣ своего упадка; кто мнѣ отвѣтитъ, что метаясь во всѣ стороны, то возвышаясь на какую-то идеальную высоту, то падая слишкомъ низко, вы не скатитесь наконецъ въ ту пропасть, гдѣ покоится уже столько народовъ. Скажите сами, развѣ не правы тѣ, которые качаютъ головою, когда имъ говоришь про будущее Франціи; развѣ не правы тѣ, въ душу которыхъ закрадывается отчаяніе въ жизненныхъ силахъ вашего народа?
   -- Нѣтъ, не правы тѣ, которые качаютъ головою, не правы тѣ, которые отказываютъ намъ въ будущемъ. Вы спрашиваете гдѣ гарантіи, гдѣ ручательство того, что Франція не отжила своего вѣка, что Франція достигнетъ того идеала, къ которому стремится вотъ уже болѣе 80-ти лѣтъ. Скажите, развѣ справедливы эти требованія, развѣ возможно сказать: вотъ вамъ залогъ того, что мы сильны, что мы достигнемъ нашей цѣли! Вы осуждаете, вы вините насъ за то, что мы не достигли еще такого политическаго устройства, которое дѣлало бы каждаго человѣка вполнѣ свободнымъ, полноправнымъ; но отчего же вы не осуждаете, отчего вы не вините за тоже самое всѣ другіе народы континентальной Европы, которые точно также не достигли еще свободнаго политическаго устройства, и которые въ дѣлѣ политической свободы остаются далеко позади насъ. Народъ, который хотя минутами находитъ въ себѣ силы стряхнуть съ себя накопляющуюся годами грязь и подняться на значи.тельную высоту, тотъ народъ не истратилъ еще своихъ жизненныхъ силъ. Назовите мнѣ хоть одно серьезное движеніе въ Европѣ, которое, если даже не исходя изъ самой Франціи, не нашло бы въ ней широкаго развитія, не вызвало бы сочувствія. Къ чему и когда Франція оставалась глуха? Народъ, который способенъ принимать новыя идеи, который способенъ немедленно проводить ихъ въ жизнь, не можетъ быть названъ народомъ отжившимъ. Спросите, какой вопросъ стоитъ на очереди въ Европѣ, къ которому бы Франція относилась безучастно! Malheur au vaincu! мы это давно знаемъ и мы приготовлены къ тому, что всѣ отвернутся отъ насъ и станутъ бросать въ насъ каменьями; но вы не должны быть несправедливы, вы не должна забывать, что значеніе Франціи не только въ ея прошедшемъ, ной въ ея настоящемъ! Назовите хоть одинъ такой вопросъ, въ сферѣ ли религіозной, въ сферѣ ли политической или соціальной, въ которомъ Франціи не принадлежалъ бы починъ, не принадлежала бы роль предвозвѣстницы, въ которомъ она не принимала бы на себя обязанность пропаганды. Вѣрьте мнѣ, продолжалъ съ воодушевленіемъ мой собесѣдникъ, я давно уже такъ не говорилъ, и не сталъ бы говорить такъ съ французомъ. Самовосхваленіе намъ не пристало въ такую минуту и я радуюсь, что оно исчезло у насъ. Читайте газеты, брошюры и книги, говорите съ мужчиною, женщиной, юношей, вы всюду услышите только одно, это -- ожесточеніе противъ самихъ себя. И я, который говорю такимъ образомъ, я, который защищаю передъ вами мою бѣдную Францію, мою страну, мой народъ,-- я лучше, чѣмъ кто-нибудь, сознаю всѣ ея недостатки, всѣ пороки, и я не скрылъ и не скрываю отъ васъ того зла, тѣхъ испорченныхъ элементовъ, которые гнетутъ Францію. Я говорю все это только для того, чтобы сказать вамъ, что Франція не истратила своихъ жизненныхъ силъ, и что временный упадокъ и въ этихъ силахъ не означаетъ ихъ полнаго истощенія. Называйте это пророчествомъ, ежели хотите, но я утверждаю, и я не ошибаюсь, что наша партія, партія революціи восторжествуетъ, а ея торжество будетъ-означать для насъ новую эру.
   -- Вы сами же говорите, прервалъ я его, что ваша партія, та, въ которой вы основательно или неосновательно, но видите спасеніе, побита теперь въ національномъ собраніи и можетъ быть будетъ побита внѣ его, на улицѣ!
   -- Что же изъ этого? да, я говорю, что она будетъ побита, но на долго ли? нашему торжеству помогутъ наши же враги, какъ ни тяжело называть ихъ врагами. Мы численно, физически слабы, они слабы нравственно; у насъ недостатокъ молодости, отъ котораго съ каждымъ днемъ мы станемъ освобождаться, потому что каждый день наша партія, партія революціи вырастаетъ въ числѣ и мужаетъ, у нихъ недостатокъ старости, который съ каждымъ днемъ толкаетъ ихъ къ могилѣ. У нихъ недостаетъ нравственной силы, и вотъ этотъ-то недостатокъ сдѣлается для нихъ смертеленъ. Знаете, спросилъ онъ меня, что станется съ этими партіями реакціи и либерализма послѣ окончательной побѣды надъ партіею революціи?
   -- Нѣтъ не знаю, скажите!
   -- Они скоро начнутъ грызться между собою. Они ладятъ, когда нужно бороться съ нами, но какъ только они вообразятъ, что они полные господа Франціи, между ними пробѣжитъ черная кошка, согласіе кончится и стремленія каждаго изъ нихъ начнутъ ярко обозначаться. Тотъ, у кого стремленія болѣе опредѣленныя, рѣшительныя, тотъ всегда одолѣваетъ. Пока партія либерализма будетъ колебаться между республикою à la Тьеръ и какою-нибудь монархіею, партія реакціи будетъ пользоваться каждымъ удобнымъ случаемъ, чтобы рѣзче и рѣзче заявлять свою волю вернуть Францію къ тому блаженному времени абсолютизма съ одной стороны, клерикализма съ другой, когда поди этой партіи чувствуютъ себя какъ рыба въ водѣ.
   -- И вы думаете что эта партія можетъ восторжествовать, и вы думаете, слѣдовательно, что во Франціи возможны и Лудовики XIV, и Наполеоны I, и Карлы X, и Наполеоны III -- спрашивалъ я съ умысломъ.
   -- Когда реакція торжествуетъ, возможно все и всѣ, а что она будетъ торжествовать -- въ этомъ трудно сомнѣваться. Весь вопросъ заключается только въ томъ: надолго ли? Мы, люди партіи революціи, не только надѣемся, но твердо увѣрены, что мы уже настолько сильны, чтобы не дать существовать долгое время партіи реакціи, и я думаю, мы не ошибаемся.. Когда реакція восторжествуетъ, тогда многіе изъ партіи либерализма опомнятся и, быть можетъ, раскаятся въ той ожесточенной борьбѣ, которую они вели противъ партіи революціи. Теперь же положеніе для насъ ясно. Наша партія, потерпѣвъ пораженіе въ національномъ собраніи, потерпитъ быть можетъ пораженіе и на улицѣ. Партія либерализма, господствующая въ настоящую минуту, ничего не выиграетъ отъ своего союза съ реакціею, которая будетъ толкать ее все дальше и дальше до того момента, пока эта партія реакціи не почувствуетъ себя въ силахъ занять господствующее положеніе партіи либерализма. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что эта послѣдняя выиграла бы несравненно болѣе, если бы, не бросаясь въ объятія партіи реакціи, постаралась жить въ мирѣ съ партіею революціи. Этотъ миръ былъ возможенъ, потому что мы готовы были сдѣлать невозможныя уступки, лишь бы сохранить республику, хоть бы съ Тьеромъ во главѣ, и лишь бы намъ даны были гарантіи, но въ одинъ прекрасный день мы не проснемся и не узнаемъ о какой-нибудь французской имперіи или королевствѣ. Этихъ гарантій не дали, партія либерализма предпочла союзъ съ реакціей союзу съ революціей, союзъ съ прошедшимъ -- союзу съ будущимъ. Тѣмъ хуже для нея; она показала этимъ; что въ ней также мало нравственной силы, какъ и въ партіи реакціи. Тѣмъ ближе наше конечное торжество, хотя до него прольется еще много крови и Франція переживетъ не одинъ тяжелый кризисъ...
   Такого рода разговоры, споры, значительно помогли мнѣ, чтобы выяснить взглядъ на положеніе Франціи и на состояніе тѣхъ партій, которыя борятся въ настоящую минуту въ этой странѣ. Если для меня съ каждымъ днемъ становилась все виднѣе роль трехъ партій: реакціи, либерализма и революціи, все болѣе уяснялся образъ дѣйствій этихъ партій, за то все болѣе и болѣе стушевывалось то понятіе о легитимистахъ, орлеанистахъ, бонапартистахъ, съ которымъ я пріѣхалъ во Францію. Ни одна изъ этихъ старыхъ партій не смѣетъ громко заявлять о своемъ существованіи, каждая изъ нихъ чувствуетъ, что она потеряла почву подъ ногами, каждая, взятая порознь, сознаетъ свою слабость. Мы знаемъ, чѣмъ выразилась партія реакціи въ національномъ собраніи -- страшною нетерпимостью, крикомъ и гвалтомъ каждый разъ, что произносились слова: république, citoyen, но мы не знаемъ, чѣмъ выразилась партія легитимизма -- ни одного слова не было произнесено о Генрихѣ V. Также безцвѣтны, также трусливы оказались прежніе орлеанисты, которые не имѣли даже храбрости требовать, чтобы избранные депутатами герцогъ Омальскій и князь Жоанвильскій были допущены въ національное собраніе. Обиліе монархическихъ партій и обиліе претендентовъ принесло ту выгоду Франціи, что они, поглощенные взаимною ревностью, кончили тѣмъ, что подорвали силы другъ друга. Воспоминанія объ ихъ старой преданности той или другой династіи сдѣлали только то, что затруднили достиженіе французскаго престола тому или другому претенденту. Если партія реакціи, напр., желаетъ имѣть короля, то лишь только возбудится вопросъ о томъ, кто долженъ быть королемъ, то немедленно въ этой самой реакціонной партіи произойдетъ расколъ, такъ какъ каждый будетъ тянуть въ сторону своихъ прежнихъ симпатій.
   -- Какъ это вамъ ни покажется странно, приходилось мнѣ слышать отъ нѣкоторыхъ республиканцевъ-оптимистовъ, но существованіе прежнихъ династическихъ партій только поможетъ утвержденію республики.
   Если я позволялъ себѣ выражать сомнѣніе въ этомъ отношеніи, то мнѣ говорили:
   -- Посмотрите, какъ это просто. Теперь они всѣ ненавидятъ республику и желаютъ возстановить монархію. Но пускай попробуетъ лѣвая партія сказать: пусть будетъ по вашему, пускай республика будетъ свергнута и монархія провозглашена! Вы бы посмотрѣли, какая буря началась бы въ національномъ собраніи, какъ всѣ эти старцы захотѣли бы съѣсть другъ друга а какъ скоро передрались бы они всѣ на развалинахъ республики. Теперь всѣ хотятъ уничтоженія республики, и реакція и партія либерализма; но возьмите каждаго изъ нихъ поодиночкѣ, отведите въ сторону и спросите его: вы хотите монархіи?-- "да, хочу"! отвѣтитъ онъ вамъ съ заносчивостью;-- "хорошо, желаніе ваше будетъ исполнено, завтра будетъ приглашенъ герцогъ Оыальскій".-- "Я не хочу его, это интриганъ, c'est une maudite race!" и т. д. и т. д. Призовите другого и скажите ему потихоньку: "Желаніе ваше будетъ удовлетворено, завтра на престолѣ будетъ сидѣть Генрихъ V". "C'est impossible, c'est un idiot"! и вашъ тихій разговоръ перейдетъ въ крикъ и шумъ. Такъ закричатъ орлеанисты и бонапартисты. Наконецъ, вы призовете третьяго и скажете ему: "въ самомъ дѣлѣ, республика невозможна, нужно призвать если не Наполеона III, то IV-го съ регентствомъ"!-- "Comment, ce brigand, ce traître, ce parjure"! и цѣлый потокъ подобныхъ эпитетовъ! Ну, согласитесь сами, развѣ возможно при этомъ установленіе монархіи, и развѣ не правъ я, когда утверждаю, что республика одна выиграетъ отъ соперничества всѣхъ этихъ старыхъ партій,, и что республика сдѣлается общею ихъ наслѣдницею. Въ концѣ концовъ, легитимистъ болѣе ненавидитъ орлеаниста, нежели республику, орлеанистъ гораздо скорѣе помирится съ республиканскимъ правленіемъ, нежели съ правленіемъ Генриха У-го, а о бонапартистахъ нечего и говорить: они потому только предпочтутъ республику, что будутъ надѣяться всегда эскамотировать ее точно также, какъ зскамотировали вторую республику. Вы видите, кто имѣетъ болѣе всѣхъ шансовъ. Съ республикой повторится исторія Сандрильоны...
   Мнѣ удавалось нѣсколько разъ обливать холодной водой горячій оптимизмъ, говоря:-- да, ваша правда, старыя партіи и старые претенденты болѣе невозможны, они отжили свои вѣкъ; но такъ какъ вы сами соглашаетесь, что партія реакціи жаждетъ монархіи, а партія либерализма не прочь отъ нея, то отчего не предположить, что найдется какой-нибудь ловкій, еще неизвѣстный генералъ, который воспользуется этимъ расположеніемъ въ монархіи и не провозгласитъ себя сначала диктаторомъ, а потомъ императоромъ французовъ или королемъ Франціи. Правда, это не будетъ ни Бурбонъ, ни Орлеанъ, ни Бонапартъ, но это будетъ все вмѣстѣ и такимъ образомъ онъ всѣхъ примиритъ.
   -- Ah, oui! vpus avez raison! мы заслужили это предположеніе -- было мнѣ горькимъ отвѣтомъ на мое тоже горькое, но, къ несчастью, возможное предположеніе.
   Не одни, впрочемъ, республиканцы-оптимисты смотрѣли такимъ образомъ на эту внутреннюю распрю въ лагерѣ реакціи и либерализма между орлеанистами, легитимистами и бонапартистами. Мнѣніе, что какъ ни шатка республика, но она все-таки утвердится, хотя и противъ воли, благодаря невозможности придти къ соглашенію относительно лица, которое должно было бы занять тронъ, было довольно распространено и находило поддержку не только среди республиканцевъ, но и среди враждебныхъ имъ партій. Какъ бы послѣднее погребальное слово надъ легитимистами, орлеанистами и tutti quanti, было произнесено въ одной очень интересной статьѣ, подписанной: Marquis de Noailles и появившейся въ газетѣ "Gironde" во время перерыва въ засѣданіяхъ національнаго собранія, что помогло ей обратить на себя вниманіе.
   Съ этой статьей стоитъ, мнѣ кажется, познакомиться ближе. Одно изъ эолъ, способствовавшихъ, по мнѣнію автора, бѣдствіямъ, пораженію Франціи, заключается въ томъ невѣжественномъ индифферентизмѣ, которымъ заражено все сельское населеніе. Французскій крестьянинъ, будучи, съ одной стороны, собственникомъ, съ другой, обладая всѣми политическими правами, полагаетъ, что болѣе не должно существовать ни войнъ, ни политическихъ волненій, ни революцій. "Его поле сдѣлалось для него отечествомъ, внѣ его онъ ничего не видитъ". Крестьянинъ не понимаетъ, что если общественныя дѣла идутъ дурно, то также дурно должны идти его частныя дѣла; онъ не понимаетъ, что если правительство дурно управляетъ страною и ведетъ безумную политику, то его хозяйство будетъ разорено и все его благосостояніе держится на волоскѣ. "Къ несчастію, говоритъ авторъ статьи, наше сельское населеніе пріучили ненавидѣть, какъ вредныхъ людей, всѣхъ тѣхъ, кто желаетъ контролировать правительственную политику. Имъ говорили: не слушайте этихъ болтуновъ и отвѣчайте да на все, что мы васъ спрашиваемъ. Сельское населеніе съ точностью слѣдовало этой программѣ. Не понимая даже того, о чемъ ихъ спрашивали, они всегда говорили да; они избирали своими представителями, не зная вовсе тѣхъ кандидатовъ, которыхъ имъ указывали префекты. То, что сѣяли, было индифферентизмъ въ политикѣ, то, что пожали, было нашествіе и война". Какъ же помочь горю, спрашиваетъ авторъ? Всѣ отвѣчаютъ: нужно хорошее правительство, но этимъ и. ограничиваются, предпочитая оставлять неразрѣшеннымъ, какая форма, какое правительство дастъ то, что понимаютъ подъ словами: "lе bon gouvernement". Республика или монархія -- вотъ тѣ два термина, которые возбуждаютъ такіе споры.
   Вы полагаете, быть можетъ, что маркизъ de Noailles долженъ возвысить свой голосъ. въ пользу монархіи. Послушайте его разсужденія, онѣ чрезвычайно любопытны. "Многіе утверждаютъ, что Франція страна монархическая, другіе полагаютъ, что она склонна къ республикѣ. Тѣ и другіе, мнѣ кажется, ошибаются. Франція не есть страна монархическая, не есть также республиканская: справедливо по моему то, что Франція послѣ того, что она была феодальная, ч была потомъ въ высшей степени страною монархическою въ теченіи самаго длиннаго и самаго блестящаго періода своей исторіи; но въ настоящую минуту она перестала быть монархическою, и должна сдѣлаться республиканскою, потому что не можетъ быть болѣе монархическою страною". Численное превосходство, высказывается marquis de Noailles, должно остаться за республикой. Если сегодня, разъясняетъ онъ свою, мысль, на всеобщее голосованіе будетъ отданъ вопросъ: "легитимисткая реставрація или республика"? то можно быть вполнѣ увѣреннымъ, что всѣ орлеанисты массою будутъ вотировать за республику. Имперіалисты поступятъ точно также, слѣдовательно большинство голосовъ будетъ обезпечено за республикой. Тоже самое случится, полагаетъ авторъ, если на разрѣшеніе будетъ поставленъ вопросъ: орлеанскій принцъ или республика. "Такимъ образомъ, въ различныхъ комбинаціяхъ, которыя могутъ представиться, за республикою всегда будетъ обезпечено большинство голосовъ, и въ то время, когда монархическая реставрація способна дать Франціи только правительство одной партіи -- республика, переставая быть политическою формулою меньшинства, сдѣлается истиннымъ правительствомъ народа посредствомъ самого народа".
   Marquis de Noailles произноситъ рѣшительный приговоръ надъ монархіею во Франціи, говоря: "какого бы претендента ни удалось посадить на престолъ, онъ никогда болѣе не будетъ ни королемъ Франціи, ни королемъ французовъ: онъ будетъ только королемъ партіи. Ему можетъ удасться процарствовать фактически нѣсколько лѣтъ; другія партіи станутъ его выносить, пока обстоятельства будутъ помогать ему держаться, но первое дуновеніе вѣтра -- и онъ будетъ сброшенъ съ своего трона, и онъ упадетъ, какъ дерево, которое не пустило корня". Анализъ прошедшаго ведетъ этого представителя древняго рода къ тому заключенію, что Франція перестала быть страною монархическою. Онъ не закрываетъ себѣ глаза на тотъ фактъ, что съ той минуты, когда король Франціи взошелъ на эшафотъ, произошло шесть династическихъ перемѣнъ: сначала первая имперія, потомъ реставрація, Сто дней, царствованіе Лудовика XVIII-го и Карла Х-го, затѣмъ Луи-Филиппъ и снова вторая имперія, и ни одной изъ этихъ династій не удалось утвердиться на престолѣ. "Не странно-ли, спрашиваетъ авторъ, разсуждать такимъ образомъ: ни одна династія не могла утвердиться во Франціи, слѣдовательно Франція страна монархическая". Нѣтъ, онъ приходитъ къ другому заключенію, говоря: династическая идея не имѣетъ болѣе корня въ почвѣ, она превратилась въ воспоминаніе прошедшаго. Республика, правда, тоже появлялась два раза, и тоже не удержалась; но вторая республика 48-го года была такъ кратковременна, что она едва можетъ идти въ счетъ; что же касается до первой республики, то она оказала такое громадное вліяніе на всю страну, она совершенно "измѣнила нашъ умъ такъ, что всѣ наши политическія идеи, наши принципы, наши учрежденія исходятъ отъ нея и впродолженіи шестидесяти лѣтъ мы только и живемъ тою жизнію, которую она вселила въ насъ".
   Если республика, по мнѣнію маркиза de Noailles, оказывается единственною возможною политическою формою во Франціи, если она одна способна, въ концѣ концовъ, болѣе или менѣе примирить враждующія партіи и установить наконецъ прочный порядокъ, то одинаково необходима республика и для того, чтобы поставить Францію на ту высоту, на которой она прежде стояла. Величіе Франціи никогда не заключалось въ ея побѣдахъ, завоеваніяхъ. Она велика, пока она представляетъ собою какую-нибудь идею; какъ только этого нѣтъ, она падаетъ. Для того, чтобы стоять во главѣ народовъ, нужно не войско, не колоссальная армія, нужна идея, къ осуществленію которой стремились бы всѣ народы, идея, которая свѣтила бы и указывала собою новые пути въ исторической жизни народовъ. Въ печальные годы второй имперіи нравственное вліяніе Франціи должно было ослабѣть. Военнымъ могуществомъ ей не получить его обратно. Передъ нею страшная военная сила, представляемая Германскою имперіею: возобновлять съ нею борьбу ея же оружіемъ было бы надолго безумно. "Только одна республика, говоритъ marquis de Noailles, можетъ смѣло смотрѣть въ лицо германскому колоссу; она одна, и не прибѣгая къ оружію, недосягаемымъ могуществомъ идеи можетъ его опрокинуть". Сравнивая республиканскую Францію съ фракціею монархическою, онъ задаетъ себѣ вопросъ, какую роль могъ бы играть "маленькій король Франціи, едва уважаемый собственными подданными, государь конституціонный и буржуазный, родившійся отъ случая, эфемерное существо, которое не имѣло бы другого raison d'étre, какъ только безумную и смѣшную боязнь "красныхъ". Это -- умственное разстройство, отъ котораго Франціи пора бы было излечиться; такъ какъ эта болѣзнь постоянно пораждаетъ среди насъ политическія паники, мѣшающія намъ достигнуть цѣли въ ту самую минуту, когда мы такъ близки уже къ ея достиженію". Французская "монархія" будетъ третируема свысока старыми и прочными монархическими государствами Европы и, вмѣстѣ съ тѣмъ, она отталкиваетъ отъ себя симпатіи тѣхъ народовъ, которые стремятся сами къ республиканскимъ учрежденіямъ; между тѣмъ французская "республика" соединитъ вокругъ себя всю передовую и самую развитую, часть Европы и сдѣлается центромъ нравственной борьбы съ монархическою Европою. Идея, которою только и можетъ жить Франція, снова поставитъ ее на прежнюю высоту. Такъ разсуждаетъ одинъ изъ людей старой легитимистской партіи, ставящій любовь къ Франціи выше любви къ династіи и партіи и вмѣстѣ съумѣвшій сохранить спокойствіе среди окружающей бури. Помимо республики,-- высказывается съ твердою рѣшимостью marquis de Noailles,-- рядомъ съ всеобщей подачей голосовъ возможенъ только тотъ политическій порядокъ, который повергнулъ Францію въ страшную бездну. "Люди порядка, къ какой бы партіи вы ни принадлежали, заключаетъ онъ свою проповѣдь, страна, посредствомъ всеобщей подачи голосовъ, вручила вамъ власть! Если ваши слабыя руки не могутъ ее сохранить, если вы еще разъ повергнете ее къ стопамъ какого-нибудь монарха, знайте, вы погубите Францію".
   Не одинъ маркизъ de Noailles обращался къ національному собранію съ такими словами,-- со всѣхъ сторонъ, со всѣхъ концовъ Франціи слышались голоса, которые кричали имъ:-- Представители несчастной, разоренной Франціи! воодушевитесь патріотизмомъ, любовью къ вашей странѣ, къ вашему народу и съумѣйте возвыситься надъ тѣми мелкими страстями, надъ тою взаимною ненавистью, тою взаимною завистью, которыя причинили Франціи столько вреда, столько бѣдствій! Поймите, что желая спасти во Франціи монархію наперекоръ ея историческимъ требованіямъ, вы кончите тѣмъ, что спасши на-время монархію вы навсегда погубите Францію. Придетъ часъ, когда вы поймете все зло, которое вы причините Франціи, придетъ часъ, когда вы раскаетесь, но берегитесь, тогда уже будетъ поздно! Къ сожалѣнію, національное собраніе, выбранное на скорую руку, среди паники, произведенной цѣлымъ рядомъ тяжелыхъ пораженій, подъ давленіемъ страха, возбужденнаго наплывомъ милліонной нѣмецкой арміи, состояло въ огромномъ большинствѣ изъ такихъ элементовъ, изъ такихъ людей, которые неспособны были воодушевиться патріотизмомъ, которымъ чужда была любовь къ родинѣ, у которыхъ разсудокъ былъ затемненъ тою болѣзнью, о которой говоритъ маркизъ de Noailles, называя ее "безумною и смѣшною боязнью красныхъ".
   Та партія, которая порвала съ прошедшимъ, понимая, что монархическая Франція отжила свое время, и потому, стараясь установить искреннюю республику, т.-е. партія революціи, стояла въ національномъ собраніи одиноко и бѣдно представленная. Тѣ же, которые силятся вернуть Францію, даже подъ угрозою ея окончательнаго паденія, къ прошедшему, и тѣ, которые колеблются между умѣренною республикою и умѣренною монархіею, но болѣе ненавидя революцію, нежели реакцію, составляла то громадное "деревенское большинство", которое, обрадовавшись своему численному превосходству, гордо бросило вызовъ партіи революціи, едва понимая въ какую опасную игру, опасную для жизни Франціи, оно захотѣло играть. Къ несчастью, на вопросѣ войны или мира съ внѣшнимъ врагомъ, эти партіи должны были испробовать свои взаимныя силы. Партія революціи сгруппировалась вокругъ войны до крайности, партія реакціи и либерализма вокругъ мира во что бы ни стало. Не долго уже болѣе нужно было ждать, чтобы узнать численное отношеніе съ одной стороны партіи революціи, съ другой реакціи и либерализма. Но нужно сказать, что численное отношеніе этихъ партій въ національномъ собраніи вовсе не означаетъ, чтобы оно было одинаково въ цѣлой странѣ. Что же касается до численнаго отношенія между партіею реакціи и партіею либерализма, то о немъ можетъ сказать только будущее, но не далекое, а близкое будущее. Oho опредѣлится тогда, когда партія революціи будетъ побѣждена, а партія реакціи, окончательно сбросивъ свою маску, захочетъ безусловно господствовать и начнетъ уже открытую борьбу съ партіею либерализма. Тогда не трудно будетъ сосчитать силы реакціи и силы либерализма, теперь же обѣ эти партіи дѣйствуютъ съ такимъ реакціоннымъ единодушіемъ, что можно было бы подумать, что партіи либерализма вовсе и не существуетъ.
   Быть можетъ, я утомилъ ваше вниманіе, останавливаясь такъ долго на состояніи политическихъ партій и на ихъ стремленіяхъ, но вотъ мое оправданіе: никогда хаосъ среди людей, понятій, стремленій страны не достигалъ такихъ колоссальныхъ размѣровъ какъ во Франціи послѣ паденія имперіи, послѣ несчастной войны. Старый реакціонеръ прикидывался ярымъ революціонеромъ, закоренѣлый легитимистъ попадалъ въ среду республиканцевъ, тотъ, который всю жизнь считался республиканцемъ, сдѣлался вдругъ монархистомъ и. т. д., и. т. д.
   Среди этого хаоса было выбрано національное собраніе, которое можетъ быть распущено сегодня или завтра, и чѣмъ скорѣе тѣмъ, разумѣется, лучше, потому что ничего худшаго быть уже не можетъ; но во всякомъ случаѣ роль, которую оно играло и продолжаетъ играть еще, такъ велика, что оно должно занять важное мѣсто въ исторіи Франціи. Страница, на которой будетъ вписано національное собраніе 1871-го г., навсегда будетъ принадлежать къ самымъ позорнымъ страницамъ въ исторіи Франціи, навсегда останется живымъ укоромъ французскому народу. Собраніе, которое подписало самый унизительный миръ, который когда-нибудь подписывала Франція; собраніе, которое своимъ реакціоннымъ характеромъ вызвало страшную междуусобную войну, которое приходитъ въ шумный восторгъ, при каждомъ извѣстіи о томъ, что нѣсколько сотъ французовъ, жертвующихъ своею жизнью, чтобы отстоять свободу, падаетъ подъ градомъ французскихъ же бомбъ; собраніе, жаждущее крови, разстрѣляній и гильотинъ, бомбардирующее столицу -- такое собраніе, безъ сомнѣнія, заслуживаетъ того, чтобы знать изъ кого оно состоитъ и чего оно хочетъ. Когда бы ни окончило свое существованіе національное собраніе, выбранное 8-го февраля 1871-го г., сегодня или завтра, когда бы оно ни было прогнано силою событій, оно во всякомъ случаѣ долго будетъ жить въ памяти народа, и долго будетъ возбуждать къ себѣ интересъ людей, слѣдящихъ за историческими событіями. Если я только не ошибаюсь, этому собранію суждено имѣть много историковъ, такъ какъ оно служитъ, мнѣ кажется, поворотною точкою въ исторіи Франціи. Оно должно служить преддверіемъ къ новой Эпохѣ, одни говорятъ -- эпохѣ разложенія, паденія Франціи; что же касается меня" то вы знаете, что я болѣе согласенъ думать, что оно будетъ служить преддверіемъ къ. эпохѣ обновленной и мощной жизни французскаго народа. Въ одномъ только случаѣ это національное собраніе, несмотря на весь вредъ, причиненный имъ Франціи, заслужитъ благодарность и современниковъ и потомства: если оно поможетъ открыть глаза сельскому населенію, которое должно было бы понять теперь, что значитъ дѣлать своими представителями реакціонеровъ, и правду ли говорятъ эти люди, когда утверждаютъ, что избраніе ихъ служитъ гарантіею умиротворенія страны.
   Все что вы читаете объ этомъ собраніи,-- говорилъ мнѣ одинъ изъ самыхъ его молодыхъ депутатовъ, принадлежавшій къ крайней лѣвой,-- ничто въ сравненіи съ дѣйствительностью; отчеты о нашихъ засѣданіяхъ не даютъ никакого понятія о томъ, что происходитъ на самомъ дѣлѣ; нѣтъ, нужно быть очевидцемъ, нужно всмотрѣться въ физіономіи большинства, чтобы понять, что это за люди, съ которыми приходится сидѣть рядомъ. Вы должны попасть въ національное собраніе, только тогда вы поймете, что каждый день меня такъ и тянетъ крикнуть имъ: vous êtes tous des lâches! и убѣжать навсегда отъ этой заразы.
   Слова молодого депутата казались мнѣ вызванными страстью, представлялись преувеличеніемъ, но я соглашался съ нимъ, что я долженъ попасть въ національное собраніе и преодолѣть всѣ трудности, какія встрѣчались на пути къ достиженію постояннаго билета для входа въ зданіе "Комедіи".
   -- Если вы находите, что я долженъ попасть въ національное собраніе, чтобы получить о немъ вѣрное понятіе, то помогите же мнѣ добыть себѣ билетъ.
   Нужно сказать, что добыть себѣ билетъ въ національное собраніе было вовсе не шуткой. Депутаты оказались совершенно безсильны въ этомъ отношеніи; имъ по очереди, по алфавитному списку, выдавали по билету, которымъ они могли располагать для своихъ знакомыхъ; Но этой очереди пришлось бы ждать по недѣлямъ, если не по мѣсяцамъ. На депутатовъ слѣдовательно разсчитывать было нечего. Нужно было добиваться инымъ путемъ. Добыть себѣ билетъ въ національное собраніе было" рѣшительнымъ подвигомъ. Зала, гдѣ происходили засѣданія, была невелика, и если принять во вниманіе, что болѣе шестисотъ, пятидесяти мѣстъ было занято депутатами, затѣмъ мѣста, ложи, отведенныя для дипломатическаго корпуса, для главы исполнительной власти, для президента собранія, для старыхъ депутатовъ и т. д.,-- то и выйдетъ, что для всѣхъ остальныхъ смертныхъ оставалось самое большое двѣсти или триста мѣстъ. Между тѣмъ стремившихся попасть въ національное собраніе было разумѣется нѣсколько десятковъ тысячъ человѣкъ. Что дѣлать, какъ, попасть? Если я хочу передать вамъ исторію моихъ похожденій за билетомъ, то только потому, что среди этого разсказа вы: увидите, быть можетъ, нѣкоторыя типическія черты извѣстной минуты, въ которую вся жизнь шла какъ-то ненормально.
   Въ первый же день моего пріѣзда я отправился въ квестуру національнаго собранія, чтобы узнать адрессы какъ тѣхъ двухъ-трехъ депутатовъ, съ которыми я былъ уже знакомъ прежде, такъ и тѣхъ, къ которымъ я получилъ рекомендательныя письма. Толпа народу стояла у входа съ тою же цѣлью, какъ и я; впускали по два, по три человѣка, такъ что когда, простоявъ часа полтора, я приблизился ко входу, пробило уже одиннадцать часовъ, т.-е. часъ, когда квестура была уже закрыта для такого рода справокъ. Нужно было отложить до другого дня и оставить мысль, которую я питалъ тогда, по своей неопытности и самоувѣренности, попасть въ тотъ же день въ національное собраніе. Мнѣ не хотѣлось оставлять этой мысли, и потому я рѣшился обратиться къ какому-нибудь незнакомому депутату а попросить его оказать мнѣ протекцію. Нѣсколько человѣкъ охъ разгуливало около самаго входа въ національное собраніе; я выбралъ одного, наружность котораго внушала мнѣ больше. симпатіи и подошелъ къ нему.
   -- Не будете ли вы такъ добры, обратился я къ нему съ просьбою, помочь мнѣ въ моемъ затруднительномъ положеніи. Я пріѣхалъ изъ Петербурга нарочно для того, чтобы слѣдить за насѣданіями національнаго собранія. Я здѣсь почти никого не знаю, а между тѣмъ не попасть для меня въ національное собраніе было бы крайне обидно.
   -- No crois bien! произнесъ молодой депутатъ съ пріятною физіономіею, да этого и не должно быть, добавилъ онъ. Неправда ли, вы русскій журналистъ?
   Прежде чѣмъ я успѣлъ отвѣтить, онъ попросилъ у меня свою визитную карточку и сказавъ мнѣ, чтобы я подождалъ, куда-то скрылся. Я начиналъ уже думать, что онъ позабылъ о моемъ существованіи, когда онъ возвратился ко мнѣ и сказалъ:
   -- Такъ вы не попадете; но теперь устроился syndicat de lapresse, отправляйтесь туда, предъявите ваши права, и вамъ должны будутъ дать билетъ для входа. Вы имѣете полное право, довольно этого, что вы пріѣхали изъ Петербурга.
   -- Слѣдовательно, сегодня, сказалъ я ему, поблагодаривъ за указаніе, какъ слѣдуетъ поступить мнѣ,-- нечего и думать, чтобы попасть въ національное собраніе.
   -- Еслибы у меня былъ билетъ, я съ удовольствіемъ бы далъ вамъ, но къ сожалѣнію у меня на сегодня нѣтъ билета. Впрочемъ подождите, я спрошу нѣтъ ли у кого-нибудь изъ моихъ друзей.
   Я видѣлъ какъ онъ подошелъ къ двумъ, тремъ депутатамъ, но на мое несчастье и у тѣхъ не было билетовъ. Дѣлать было нечего, я отправился въ синдикатъ. Только-что пріѣхавъ въ Бордо, ничего и никого не зная, я и не подозрѣвалъ, что могло быть два синдиката прессы, что былъ синдикатъ консервативный, въ которомъ предсѣдательствовалъ главный редакторъ консервативнаго же парижскаго бонапартовскаго журнала "lе Constitutionnel", и синдикатъ радикальный, во главѣ котораго стоялъ редакторъ "Жиронды" и одинъ изъ сыновей Виктора Гюго. На мое горе я попалъ въ синдикатъ консервативный. Дней пять или шесть каждое утро и каждый вечеръ я являлся въ этотъ синдикатъ и каждый разъ получалъ одинъ и тотъ же отвѣтъ: demain, monsieur, probablement vous aurez votre billet! Нѣсколько разъ я выходилъ изъ этого синдиката уже вполнѣ увѣренный, и слѣдовательно довольный, что завтра у меня будетъ билетъ. Но "завтра".я получалъ тотъ же отвѣтъ* какой и вчера, съ нѣкоторою варіаціею на ту тему, что это не, зависитъ отъ синдиката, что президентъ національнаго собранія не выбралъ еще трибуны для журналистовъ, но что сегодня вечеромъ monsieur Gibiat, т.-е. редакторъ "Constitutionnel'а", непремѣнно получитъ билеты, что онъ поставилъ свой ультиматумъ президенту, что ему нужно столько-то и столько билетовъ, и что завтра я непремѣнно, непремѣнно получу билетъ. Терпѣніе пропадало, а дѣлать было нечего, нужно было подчиняться, въ надеждѣ добиться все-таки билета. Я ждалъ. Наконецъ, на шестой или седьмой день, отправившись, можетъ быть, въ десятый или въ двѣнадцатый разъ въ этотъ синдикатъ, вполнѣ убѣжденный, что это "завтра" уже превратилось въ "сегодня" и я получу въ концѣ концовъ мой билетъ, я вдругъ, безъ всякихъ приготовленій, услышалъ такого рода фразу: c'est désolant, mais. nous ne pouvons pas vous donner un billet, ce n'est pas notre faute и т. д., и т. д. Я имѣлъ всѣ основанія придти въ негодованіе. Я потребовалъ свиданія съ monsieur Gibiat, но мнѣ отвѣтили, что monsieur Gibiat занятъ и не можетъ никого принять.
   -- Я хочу видѣть monsieur Gibiat, настаивалъ я до тѣхъ поръ, пока маленькій секретарь monsieur Gibiat, убѣдившись, что моя настойчивость не такого рода, чтобы отъ нея можно было скоро отдѣлаться, не отправился извѣстить monsieur Gibiat, что какой-то "journaliste russe" во что бы то ни стало хочетъ лично съ нимъ говорить.,
   Monsieur Gibiat съ красной ленточкой въ петлицѣ, съ жирнымъ и самодовольнымъ лицомъ, съ нахмуренными бровями вышелъ ко мнѣ, безъ всякаго сомнѣнія съ цѣлью обрушить на меня нотокъ упрековъ, что я смѣю безпокоить его публицистическое вдохновеніе, которое такъ недавно еще служило для того, чтобы восхвалять мудрость генія Наполеона III.
   -- Monsieur Gibiat, обратился я къ нему съ рѣчью, вотъ ужъ пять, шесть дней, какъ меня заставляютъ приходить къ вамъ каждый день, обѣщая билетъ; я давалъ себѣ этотъ трудъ и вмѣстѣ дѣлалъ себѣ эту непріятность вовсе не для того, чтобы получить въ концѣ концовъ отвѣтъ, что я не получу билета.
   -- Не вы одни, прервалъ онъ меня...
   -- До другихъ мнѣ нѣтъ дѣла, потому я говорю только о себѣ и нахожу, что вы могли не заставлять меня ходить сюда два фаза въ день, а должны были съ самаго начала сказать мнѣ, что можетъ быть билетъ будетъ, можетъ быть нѣтъ, и тогда я не потратилъ бы столько времени на посѣщеніе вашего синдиката.
   Я говорилъ такимъ образомъ потому, что физіономія monsieur Gibiat мнѣ крайне не нравилась; я не могъ отдѣлаться отъ мысли, что вижу предъ собою одного изъ представителей той шайки продажныхъ журналистовъ, къ которымъ, гдѣ-бы я ихъ ни встрѣтилъ, въ Москвѣ или въ Бордо, я чувствую такое. глубокое презрѣніе.
   -- Обращайтесь съ вашими жалобами къ президенту національнаго собранія. Онъ выдалъ всего пять билетовъ для представителей иностранной прессы, и такъ какъ "Times" и другіе обратились прежде, то они и получатъ.
   -- Я и обращусь къ президенту, отвѣтилъ я ему, и сейчасъ же, отъ васъ я отправлюсь къ нему.
   -- Сдѣлайте одолженіе, только можете быть увѣрены, что, юнъ васъ не приметъ.
   -- Посмотримъ! сказалъ я ему, и отъ него тотчасъ же отправился къ президенту, думая дорогой о той печати наглости, которую наложилъ бонапартовскій режимъ на всѣхъ его служителей.
   Я подошелъ къ дому, гдѣ жилъ президентъ національнаго собранія. У воротъ стояло два солдата.
   -- Où allez vous monsieur?
   -- Chez monsieur le président, отвѣтилъ я, проходя въ "воротахъ и сталъ подниматься по лѣстницѣ.
   Въ передней дожидалось нѣсколько человѣкъ. Я сказалъ одному изъ служителей) что мнѣ нужно видѣть президента.
   Онъ занятъ въ настоящую минуту, и назвалъ при этомъ одного изъ министровъ; но если вамъ угодно будетъ вернуться въ другой разъ, то...
   Я не имѣлъ терпѣнія. Я сказалъ, что мнѣ хотѣлось бы видѣть его тотчасъ же и вынулъ свою карточку, на которой приписавъ: journaliste russe, просилъ ее снести президенту. Я палисадъ еще на карточкѣ, что прошу monsieur le président удѣлить мнѣ нѣсколько минутъ своего времени.
   Человѣкъ возвратился и сказалъ, что monsieur le président проситъ немножко подождать и какъ только освободится, сейчасъ приметъ меня. Въ самомъ дѣлѣ не прошло и четверти часа, какъ изъ кабинета вышелъ Греви и произнесъ мою фамилію. Я вошелъ къ нему въ кабинетъ и объяснилъ мою исторію съ билетомъ.
   -- Но зачѣмъ же вы обратились,-- было первымъ его словомъ,-- въ тотъ синдикатъ, зачѣмъ вы не пошли въ синдикатъ. "Жиронды"!
   Я объяснилъ ему, что попалъ въ синдикатъ monsieur Gibiat совершенно случайно, совершенно не зная о существованіи другого радикальнаго синдиката. Я чувствовалъ, что я точно извиняюсь, что попалъ въ синдикатъ, гдѣ предсѣдательствовалъ старый бонапартистъ.
   -- Что же мнѣ дѣлать, продолжалъ Grevy, я роздалъ всѣ постоянные билеты и у меня буквально не осталось ни одного.
   -- Но вы не были великодушны къ намъ, иностранцамъ, прибавилъ я улыбаясь: на всѣхъ насъ, вы дали всего пять билетовъ.
   -- Кто это вамъ сказалъ?
   -- Monsier Gibiat.
   -- Ce n'est pas vrai! произнесъ онъ рѣзко, я далъ пятнадцать, билетовъ. Ступайте же, добавилъ онъ, въ синдикатъ "Жиронды", предъявите ваши права, вы должны получить билетъ. Они поймутъ, что, пріѣхавъ нарочно изъ Петербурга, вы должны попасть въ національное собраніе.
   -- А если нѣтъ! произнесъ я, если они всѣ билеты уже роздали?
   -- Тогда приходите ко мнѣ. Я не обѣщаю вамъ постояннаго билета, но я буду давать вамъ свой билетъ и постараюсь, давать почаще.
   Мнѣ оставалось только поблагодарить президента національнаго собранія и поспѣшить удалиться, чтобы не отнимать у него, времени. Хотя я не достигнулъ своей цѣли, но тѣмъ не менѣе я остался очень доволенъ своимъ посѣщеніемъ Греви. Оно убѣдило меня на практикѣ, что доступъ къ такому значительному лицу, какъ президентъ національнаго собранія, какъ нельзя болѣе легокъ и простъ. Такая простота нравовъ, при моей непривычкѣ къ ней, не могла не произвести на меня самаго благопріятнаго впечатлѣнія.
   Я отправился отъ Греви прямо въ синдикатъ "Жиронды", но увы! получилъ отвѣтъ, что всѣ билеты, назначенные для представителей иностранной прессы, уже розданы, и что мнѣ слѣдовало обратиться прежде.
   -- Впрочемъ, добавилъ мнѣ тотъ, который объяснялся со мною, приходите сегодня вечеромъ. У "насъ будетъ общее собраніе всѣхъ. Журналистовъ, какъ французскихъ, такъ и иностранныхъ, которое собственно и должно распредѣлять билеты. Приходите, можетъ быть вамъ и удастся добиться себѣ билета.
   Надежды однако было у меня мало, и озлобленный на monsieur Gibiat, я вышелъ изъ синдиката "Жиронды". Встрѣтившись съ однимъ господиномъ, который принималъ участіе въ томъ, чтобы добыть мнѣ билетъ, я разсказалъ ему свои неудачныя похожденія. Онъ предложилъ мнѣ отправиться еще къ одному господину, который могъ "что-нибудь сдѣлать".
   -- Нѣтъ, довольно, я не хочу больше странствовать отъ одного къ другому, чтобы постоянно выслушивать одинъ и тотъ же отвѣтъ: "какъ жаль! но я ничего не могу сдѣлать". Если хотите, и главное, если вы можете, дайте мнѣ письмо къ кому-нибудь, кто дѣйствительно можетъ имѣть вліяніе, а то лучше не давайте.
   -- Я дамъ вамъ письмо въ X., хотите?
   -- Къ нему да, давайте, я съ удовольствіемъ отправлюсь. Если онъ ничего не сдѣлаетъ, тогда останется обратиться только къ Тьеру.
   X., къ которому я получилъ письмо, занималъ довольно важное мѣсто въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ. Я отправился. Ко мнѣ вышелъ человѣкъ уже пожилой, но не старый, и первыя его слова были: "я право удивляюсь, что васъ послали ко мнѣ; если бы я желалъ кому-нибудь доставить билетъ, то я именно адресовалъ бы chez ces messieurs. Я долженъ вамъ сказать, что у меня у самого есть одинъ только билетъ, такъ что отъ меня это нисколько не зависитъ". Я выразилъ сожалѣніе, но дѣлать было нечего.
   -- Но однако это невозможно, прибавилъ онъ, чтобы вы, пріѣхавъ нарочно изъ Петербурга, не получили билета. И наконецъ, это наша прямая выгода, чтобы представители иностранной прессы сами видѣли и слышали, что у насъ дѣлается. Какъ ни дурно, все-таки пусть лучше знаютъ правду, чѣмъ ложь, изобрѣтаемую нашими врагами.
   -- Вы правы, отвѣчалъ я; тѣмъ болѣе, что лжи распространяютъ на вашъ счетъ такъ много.
   -- Мы это знаемъ, но что же дѣлать. Скажите, насъ очень не любятъ у васъ, прибавилъ онъ.
   -- Какъ кто? Я не знаю о комъ вы спрашиваете. Если вы говорите о нашемъ правительствѣ, то вы, какъ дипломатъ, должны знать лучше меня, какъ оно къ вамъ относится. Я стою такъ далеко отъ сферы правительственной, такъ чуждъ міру дипломатическому, что все, что я ни сказалъ бы, не имѣло никакого значенія. Я журналистъ и знаю только то, что дѣлается въ журналистикѣ и что говорится въ массѣ общества.
   -- Объ этомъ именно я, главнымъ образомъ, и спрашиваю. Симпатіи народныя, симпатіи общества мѣняются далеко не такъ быстро, какъ симпатіи одного правительства къ другому правительству. На это столько причинъ. Поэтому я и думаю, что гораздо болѣе слѣдуетъ обращать вниманія и дорожить симпатіями общества, чѣмъ симпатіями правительства.
   -- Когда между ними существуетъ разладъ, добавилъ я.
   -- Вы хотите слѣдовательно сказать, что между симпатіями вашего правительства и симпатіями вашего общества разлада не существуетъ.
   -- Я этого вовсе не сказалъ и не могъ сказать, потому что я се знаю симпатій нашего правительства. Я оффиціальнымъ образомъ знаю только то, что оно объявило себя нейтральнымъ. Что же касается общества, то я, не ошибаясь, могу сказать вамъ, что значительное большинство стояло на вашей сторонѣ и съ горячимъ участіемъ слѣдило за всѣми вашими бѣдствіями, за всѣмъ, что дѣлалось у васъ. Наша печать высказала по этому случаю рѣдкое единодушіе, единодушіе, которое подчасъ было далеко не пріятно, такъ какъ приходилось сходиться въ мнѣніяхъ съ людьми, съ которыми бы никогда и ни въ чемъ не хотѣлось сталкиваться.
   -- Наполеонъ І-й былъ дурнымъ политикомъ, было мнѣ отвѣтомъ, но иногда ему удавалось вѣрно угадывать. Я думаю, что юнъ былъ правъ, когда сказалъ, что еслибы Россія и Франція жили въ тѣсномъ союзѣ, то онѣ могли бы диктовать законы цѣлому міру и раздѣлить между собою Европу. Дѣлить Европы мы, конечно, не станемъ, но вѣрно одно, что еслибы между Франціею и Россіею установился тѣсный союзъ, то въ Европѣ можетъ быть не совершалось бы столько насилій. И этотъ союзъ долженъ установиться. У насъ собственно нѣтъ ничего, за что мы могли бы ссориться, напротивъ, мы можемъ жить какъ нельзя болѣе дружно, у насъ нѣтъ такихъ интерессовъ, которые должны были бы приводить насъ къ враждебнымъ столкновеніямъ. Я не вѣрю, говорю вамъ это прямо, въ союзъ Россіи съ Пруссіею, вы живете слишкомъ близко другъ отъ друга; пока Пруссія была какъ бы въ подчиненномъ отношеніи, тогда нѣтъ спора, но теперь, когда она будетъ считаться чуть не первою державою въ Европѣ, ваше согласіе скоро кончится, ревность вступитъ въ свои права. Вы-то увидите навѣрно, и можетъ быть еще и я, какъ черная кошка пробѣжитъ между Россіею и Пруссіею. Но помимо всего этого, сколько мнѣ ни приходилось имѣть дѣла съ русскими, между нами и вами есть много общаго въ характерѣ. Ботъ отчего я и говорю, что симпатіями общества слѣдуетъ дорожить болѣе, нежели симпатіями правительства...
   -- Хотя, докончилъ я, симпатіи послѣдняго всегда бываютъ болѣе полезны, чѣмъ симпатіи перваго. Правда, это не въ первый разъ, что практика расходится съ теоріею.
   Я не отвѣчаю, разумѣется, за то, чтобы все эти говорилось въ томъ порядкѣ, въ которомъ я привожу разговоръ; но таковъ былъ общій его смыслъ, таково впечатлѣніе, которое оставилъ онъ въ моей памяти.
   -- Во всякомъ случаѣ, сказалъ мнѣ мой собесѣдникъ, когда а уходилъ, я напишу вамъ, или быть можетъ вы зайдете ко мнѣ завтра, и тогда я скажу вамъ, что отвѣтитъ мнѣ Grevy, котораго я увижу сегодня и сегодня же попрошу у него для васъ билета. Быть можетъ онъ и не откажетъ. Я не могу допускать мысли, чтобы вы не попали въ національное собраніе.
   Разумѣется, я былъ бы слишкомъ наивенъ, еслибы относилъ всю эту любезность лично къ себѣ, къ человѣку совершенно имъ незнакомому, котораго они видѣли въ первый разъ въ жизни. Нѣтъ, эта любезность относилась къ журналисту, но нужно сказать, что русскій журналистъ пользовался ею не благодаря самому себѣ, а благодаря тому понятію о журналистѣ, которое существуетъ вообще въ западной Европѣ журнализмъ вездѣ является силою, такъ какъ вездѣ существуетъ общественное мнѣніе, которому онъ служитъ представителемъ Серьезное же общественное мнѣніе, существующее опять-таки тамъ, гдѣ есть серьезная" общественная жизнь, неизбѣжнымъ образомъ вліяетъ на правительственную политику, а потому-то, что говорится въ журналистикѣ, то что требуется въ прессѣ, говорится и требуется на безплодно, а имѣетъ, въ большинствѣ случаевъ, серьезные результаты. Не такъ у насъ. На требованія заявляемыя въ журналистикѣ у насъ никто не обращаетъ вниманія, а если и обращаютъ, то вовсе не для того, чтобы слѣдовать указаніямъ, дѣлаемымъ въ прессѣ, а прямо съ противоположною цѣлію. А если подчасъ и, случается, что дѣлается такъ, какъ хотѣлось того общественному мнѣнію, то опять-таки вовсе не потому дѣлается, что хотѣлось такъ общественному мнѣнію, а потому, что общественному мнѣнію посчастливилось попасть въ тактъ. Однимъ словомъ, ни Западѣ пресса самостоятельна, у насъ она не пользуется большими гражданскими правами; тамъ она сила, у насъ нуль или почти что нуль; тамъ она предвозвѣщаетъ ту или другую правительственную мѣру, ту или другую правительственную политику, у насъ же она только служитъ отраженіемъ той или другой мѣры, той или другой политики; на Западѣ она имѣетъ голосъ рѣшительный, у насъ же только совѣщательный, а еще чаще никакого -- вотъ почему на Западѣ пресса пользуется уваженіемъ и съ нею обращаются какъ равный съ равнымъ, у насъ же уваженіемъ она не пользуется, и обращаются съ ней свысока.
   Такія грустныя мысли одна за другою смѣнялись въ моей головѣ, когда я выходилъ отъ французскаго дипломата, и обидна мнѣ была его любезность, потому что я сознавалъ, что любезность эту я узурпировалъ, что она не принадлежала мнѣ по праву, что она относилась вообще къ европейскому журналисту, а вовсе не къ русскому журналисту.
   Поиски за несчастнымъ билетомъ въ національное собраніе доставили мнѣ случай быть въ собраніи журналистовъ, происходившемъ въ редакціи газеты "la Gironde". Получивъ приглашеніе въ это собраніе, я отправился, въ надеждѣ тронуть его моимъ длиннымъ и труднымъ путешествіемъ. Собралось человѣкъ до пятнадцати. Шумъ и безпорядокъ долго не унимались. Всѣ требовали порядка и своими требованіями только производили величайшій безпорядокъ. Наконецъ, предсѣдателю кое-какъ удалось успокоить собраніе, и начались дебаты по поводу билетовъ. Два, три журнала получили по одному билету, съ тѣмъ, чтобы они чередовались.
   -- Я требую себѣ билета! раздается голосъ.
   -- Какой вы журналъ собою представляете?
   Оказывалось, что господинъ, заявлявшій требованіе, представлялъ собою нѣсколько маленькихъ провинціальныхъ журналовъ.
   -- Ваши журналы не имѣютъ никакого вліянія! слышалось ему.
   -- Всѣ ваши журналы не представляютъ и тысячи читателей!
   Восклицаніе горячаго негодованія раздавалось въ собраніи, которое покрывало это негодованіе смѣхомъ или апплодисментами, смотря, по тому, остроумно или нѣтъ выражалось это негодованіе.
   Очередь дошла и до иностранной прессы. Предсѣдатель прочелъ списокъ тѣхъ странъ, которыя имѣютъ право получить билетъ. Къ моему ужасу, имя Россіи не было упомянуто въ этомъ спискѣ. Я хотѣлъ уже заявить о такомъ нелюбезномъ упущеніи, какъ раздалось нѣсколько голосовъ:
   -- Et la Russie, et la Russie! oui, la Russie.
   La Russie была помѣщена въ списокъ; лучъ надежды промелькнулъ въ моихъ глазахъ. Но это было еще не все, нужно было отстоять свое право.
   Явился какой-то безконечно длинный и сухощавый англичанинъ, который на ломанномъ французскомъ языкѣ обратился съ рѣчью къ собранію: "Messieurs.... citoyens!... вы хотите дать билеты Times'у, Daily News и другимъ и въ тоже время отказываете Standard'у, который одинъ защищалъ дѣло Франціи и боролся съ Times'омъ и другими, которые рабски служили Пруссіи. Это съ вашей стороны несправедливо, нашимъ сочувствіемъ вашему дѣлу мы заслужили...." рѣчь его была прервана громкими апплодисментами, и собраніе немедленно постановило: выдать билетъ Standard'у и отказать Daily News! Каждый такимъ образомъ защищалъ свои права, собраніе обсуждало, и смотря потому, важенъ ли журналъ, сочувственно ли онъ относился къ Франціи, много ли онъ имѣлъ читателей -- рѣшало, долженъ онъ имѣть билетъ или нѣтъ. Когда обсужденіе дошло до Россіи, я попросилъ слова; но едва я успѣлъ произнести первую фразу о томъ, что хотя никто изъ нихъ и не знаетъ и не читаетъ по-русски, но что я сожалѣю о томъ, такъ какъ часто они встрѣтили бы въ русской прессѣ голосъ сочувствія къ Франціи, какъ со всѣхъ сторонъ раздались крики: oui, oui, la presse russe doit être représentée! и немедленно было постановлено дать русской прессѣ и не одинъ, а два билета. Меня закидывали въ этотъ вечеръ вопросами о Россіи, и что меня не-сказанно удивляло -- это теплота, съ которою относились къ русскимъ. Я невольно себя спрашивалъ, чѣмъ можно объяснить это сочувствіе къ странѣ, которую они и мало знаютъ и съ которою никогда не были въ особенной дружбѣ.
   -- Скажите, говорили мнѣ, насъ очень бранятъ у васъ.
   Когда я отвѣчалъ отрицательно, мнѣ говорили:
   -- Мы вовсе не въ претензіи на Россію, что она не помогла намъ; это такъ естественно, мы всегда напротивъ думали, что Россія будетъ противъ насъ, не потому, чтобы вы не любили насъ, а потому, что ваше правительство очень дружно съ Пруссіей. Вотъ Англія, Италія -- дѣло другое: что онѣ не помогли намъ -- это стыдно, позорно.
   -- Правда ли, спрашивали меня, и этотъ вопросъ я слышалъ довольно часто во Франціи, что у васъ въ высшихъ сферахъ происходитъ расколъ, что одни горячо стоятъ на сторонѣ Пруссіи, другіе напротивъ съ полнымъ сочувствіемъ относятся къ тамъ?
   Я промолчалъ.
   -- Это такъ, это такъ, здѣсь всѣ это знаютъ, неужели вы ничего не слышали объ этомъ? говорили французы, и при этомъ разсказывали такія подробности, которыхъ никто, я думаю, не могъ знать.
   -- Ахъ, приходилось мнѣ слышать и въ этотъ вечеръ, еслибы только у васъ разгорѣлась война съ Пруссіею, вотъ когда бы мы сдѣлались вашими союзниками; и нашъ союзъ былъ бы проченъ, намъ нечего дѣлить.
   -- No ne sais pas pourquoi mais j'aime les russes! говорилъ, мнѣ одинъ юный журналистъ и при этомъ до боли пожималъ мнѣ руку.
   Это наивное признаніе, которое дѣлалъ мнѣ молодой французъ, я слышалъ очень часто, и я не думаю, чтобы оно было притворно. Трудно конечно представить на это доказательства, но ихъ симпатія чувствовалась какъ-то во всѣхъ сношеніяхъ, которыя мнѣ когда-нибудь приходилось имѣть. Я привелъ эту исторію съ билетомъ; потому что она только подтверждаетъ мои слова. Это сочувствіе не было вызвано разсчетомъ, потому что они знали, что русская пресса не имѣетъ ни большого значенія, ни большого вліянія; не было оно вызвано и личными отношеніями, такъ какъ во всемъ этомъ собраніи я зналъ только одного человѣка. Я не могъ слѣдовательно отнести этого сочувствія на свой счетъ. На другой день послѣ этого собранія журналистовъ я получилъ билетъ. Пора было, потому что на слѣдующій день должно было послѣдовать публичное засѣданіе національнаго собранія, въ которомъ оно должно было выслушать за цѣлую Францію мирныя условія, предложенныя побѣдителемъ.
   Вамъ знакомо то затишье, которое бываетъ передъ бурей. Въ немъ есть что-то роковое, зловѣщее. Въ такомъ минутномъ затишьи оставалось все населеніе Бордо весь канунъ памятнаго дня 28-го февраля. Никому положительно не были извѣстны предварительныя условія мира; но всѣ знали, всѣ журналы объявили, что эти условія крайне тяжелы. Слухи, толки, новости смолкли, "вѣрныя" извѣстія болѣе не появлялись, наступилъ моментъ высшей сосредоточенности. Глубокая печаль, болѣзненная скорбь вышла наружу и рѣзко бросалась въ глаза. Все было пасмурно и угрюмо. Всѣ избѣгали разговоровъ, предпочитая молчаніе, да и о чемъ, въ самомъ дѣлѣ, говорить въ такія тяжелыя историческія минуты.
   -- Пообѣдаемъ сегодня вмѣстѣ, сказалъ мнѣ одинъ депутатъ, принадлежавшій къ умѣренной лѣвой; глупое положеніе и разговоръ не клеится и говорить не хочется, а вмѣстѣ съ тѣмъ тяжело оставаться одному. Хоть-бы поскорѣй ужъ что-нибудь было рѣшено, такъ или иначе, а то эта неопредѣленность, эти сомнѣнія.... и онъ не кончилъ своей мысли.
   Мы отправились въ одинъ ресторанъ, гдѣ сходились обѣдать нѣкоторые депутаты и журналисты. Такъ было и въ этотъ разъ. За столомъ уже сидѣло нѣсколько человѣкъ, двое парижскихъ депутатовъ,одинъ провинціальный, два-три литератора и самый близкій секретарь Гамбетты. Я поминутно смотрѣлъ на часы и думалъ про себя: Боже, какъ медленно тянутся минуты! Скучно не было. Скучно бываетъ только тогда, когда чувствуешь и внутри себя и кругомъ себя какую-то пустоту. Тутъ же было прямо противоположное пустотѣ. Но тутъ было какое-то томительное, натянутое молчаніе, точно каждый опасался дать волю высказаться всему, что накипѣло такъ и наболѣло на сердцѣ.
   -- Вы долго еще останетесь здѣсь, обратился одинъ изъ сидѣвшихъ за столомъ къ моему сосѣду, человѣку лѣтъ пятидесяти, который покинулъ Францію послѣ декабрьскаго переворота и занялъ каѳедру исторіи въ Женевѣ, гдѣ и жилъ до 4-го сентября, т.-е. до провозглашенія республики. Это былъ одинъ изъ извѣстныхъ французскихъ историковъ.
   -- Я уѣзжаю сегодня, отвѣчалъ онъ.
   -- Куда?
   -- Въ Женеву!
   -- Надолго?
   -- Кто знаетъ, можетъ быть навсегда. Мнѣ больше здѣсь дѣлать нечего. Приходится опять ѣхать въ добровольную ссылку. Для борьбы я уже болѣе негоденъ. Я возвратился во Францію, когда провозглашена была республика, и надѣялся прожить здѣсь до конца жизни. Я еще все-таки не такъ старъ, чтобы мнѣ не позволительно было иногда, ну хоть въ торжественныя минуты увлекаться. Я воображалъ, продолжалъ онъ съ какимъ-то озлобленіемъ, что республика утвердится во Франціи; вы видите, какъ недолго продолжалось мое заблужденіе. Вы завтра, обратился онъ къ депутатамъ, будете хоронить республику,-- что же мнѣ дѣлать? Служить же Франціи не-республиканской я не хочу, да и не могу. Они меня не потерпятъ, да и я ихъ не потерплю. Лучше уѣхать!
   Послѣ этого горькаго признанія наступило опять нѣсколько минутъ молчанія. Въ этомъ "лучше уѣхать" такъ явно слышалось разбитое сердце, разбитая вѣра и надежды, что я невольно спросилъ его:
   -- Неужели-же вы думаете, что если республика уничтожена, то уже все погибло, что Франція не подымется снова на ноги и что надъ нею долженъ быть поставленъ печальный могильный крестъ?
   -- Какъ вамъ отвѣтить. Да, для меня, я думаю, все погибло. Мнѣ уже болѣе не увидѣть разсвѣта, для этого нужно новое поколѣніе людей. "Они, сказалъ онъ, указывая на болѣе молодыхъ, они увидятъ, я надѣюсь, лучшее время. Они подъ старость, не должны будутъ обрекать себя на добровольную ссылку. Республика погибла уже de facto, хотя и сохранено ея имя. Когда, во главѣ правительства становится само воплощеніе монархическихъ традицій, тогда смѣшно говорить о республикѣ. Мнѣ тяжело, и я уѣзжаю. Но между тѣмъ, что я говорю, и вашимъ могильнымъ крестомъ лежитъ цѣлая бездна. Я этого никогда не говорилъ, не скажу и теперь; несмотря на все мое отчаяніе, несмотря на разрушенныя иллюзіи. Франція, я въ этомъ, убѣжденъ, поднимется, но когда.... когда меня уже не будетъ въ живыхъ. Вы видите, что я правъ, когда говорю, что для меня все погибло.
   -- Скажите, обратился къ нему одинъ изъ молодыхъ журналистовъ, знавшихъ его старую дружбу съ Кинэ: -- что же Кинэ, также мрачно смотритъ на дѣло какъ и вы?
   -- Почти, но не совсѣмъ, онъ все еще надѣется, ему не хочется разставаться съ взлелѣянными мечтами; онъ надѣялся, отправляясь во Францію, произнести слова: нынѣ отпускаешь, Господи, раба твоего! и теперь онъ колеблется. Вы его услышите, добавилъ онъ, вы увидите, какая удивительная ясность взгляда, сохранилась въ немъ; онъ написалъ уже свою рѣчь, которую онъ хочетъ произнести въ пользу продолженія войны, и вы увидите всю его силу!
   -- Какъ продолжать войну! со вздохомъ сказалъ одинъ изъ сидѣвшихъ за столомъ.
   -- А какъ заключать миръ! рѣзкимъ голосомъ произнесъ другой.
   -- Что-жъ дѣлать! развѣ вы находите, что это стыдъ быть разбитымъ?
   -- Нѣтъ, разразился первый цѣлымъ потокомъ страстныхъ словъ, я не называю стыдомъ быть разбитымъ, но я называю стыдомъ входить въ переговоры съ такимъ наглымъ побѣдителемъ; я называю стыдомъ подписывать унизительный и вмѣстѣ глубоко безнравственный миръ; я называю стыдомъ допустить, оторвать у васъ то, что въ васъ есть самаго лучшаго, самаго благороднаго въ то время, когда во Франціи есть еще люди, есть оружіе, есть деньги. Я называю стыдомъ, я называю позоромъ отказываться отъ борьбы въ то время, когда двѣ трети Франціи еще не тронуты, когда есть руки, способныя держать, оружіе, когда есть деньги, на которыя можно купить это оружіе. Мы поправимся, говорятъ вамъ; вздоръ, не вѣрьте, вы никогда не поправитесь, вамъ никогда не смыть этого позора, который погубитъ Францію....
   Когда онъ выбрасывалъ изъ себя эти слова, голосъ его дрожалъ, грудь его видимо колыхалась, въ глазахъ блестѣли слезы;' долѣе онъ говорить не могъ, онъ задыхался отъ этого прилива отчаянія и злобы и чуть слышно произнесъ, опускаясь на мѣсто: ah! nous sommes lâches, nous sommes tous des lâches!
   Никто не возражалъ ему. Всѣ понимали его, всѣ сочувствовала ему, даже тѣ, которые не соглашались съ нимъ, и точно спрашивали себя: неужели правъ онъ, неужели оправдаются его пророчества о погибели Франціи? Въ этомъ раздумьи прошло нѣсколько минутъ -- такихъ минутъ, которыя даже вчужѣ долго не забываются. Этотъ обѣдъ, эта сцена рѣзко врѣзались въ моей памяти; впечатлѣніе было сильно, но какъ передать его?.. На другой день думы должны были получить болѣе опредѣленный характеръ, сомнѣнія должны были исчезнуть, вся Франція должна была въ одинъ голосъ сказать: вотъ до чего дошли мы!
   Неопредѣленность, сомнѣнія почти всѣхъ тяготили, всѣ почти стремились вырваться изъ неизвѣстности; но когда горькая дѣйствительность во всей ея наготѣ предстала передъ французами, какъ многіе пожалѣли и тяготившую неизвѣстность и измучившія сомнѣнія въ тотъ день, когда эта завѣса, скрывавшая горькую дѣйствительность, была отдернута старческою рукою Тьера: національное собраніе выслушало предварительныя условія мира!

Евг. Утинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 6, 1871

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru