Вагнер Владимир Александрович
Теория Инстинкта Уильяма Джемса

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Уильям Джемс. Психология. Перев. с английского И. И. Лапшина. Спб. 1901 г.

   

Теорія Инстинкта Уильяма Джемса *).

*) Уильямъ Джемсъ. Психологія. Перев. съ англійскаго И. И. Лапшина. Спб. 1901 г.

   Теорія Джемса представляетъ собою новую попытку объясненія психической природы инстинктовъ и ихъ отношенія къ разумнымъ способностямъ.
   Не смотря на кажущуюся оригинальность пріема, которымъ Джемсъ шелъ къ рѣшенію этой задачи, пріемъ этотъ, по существу своему, оказывается весьма старымъ: это все тотъ же путь разсужденія о явленіяхъ психической жизни животныхъ -- ad hominem. Только психологи школы Вундта мѣрили каждый данный фактъ животной психологіи масштабомъ психологіи человѣка, и считали свой пріемъ единственно возможнымъ и научнымъ; а Джемсъ вовсе не касается частностей и не даетъ фактическаго матерьяла, котораго у него для психологіи животныхъ и нѣтъ; онъ просто переноситъ на животный міръ теорію психологіи инстинкта, какъ она ему представляется по даннымъ психологіи человѣка. Немногіе факты изъ жизни животныхъ берутся имъ изъ вторыхъ я третьихъ рукъ, не въ качествѣ аргументовъ, а главнымъ образомъ, если не исключительно, для иллюстраціи его теоретическихъ соображеній.
   Къ чему долженъ былъ привести такой путь рѣшенія задачи, мы увидимъ изъ разсмотрѣнія основныхъ положеній теоріи Джемса. Начнемъ съ опредѣленія даваемаго Джемсомъ инстинкту.
   

I.
Опредѣленіе инстинкта.

   Инстинктъ, читаемъ мы въ книгѣ Джемса, обыкновенно опредѣляется какъ способность дѣйствовать "цѣлесообразно, но безъ сознательнаго предвидѣнія цѣли и безъ предварительной выучки производить данное цѣлесообразное дѣйствіе. Инстинкты находятся въ функціональной связи съ нашей организаціей".
   Съ этими положеніями, которыя автору собственно не принадлежатъ, и которыя, поэтому, онъ приводитъ какъ мнѣніе третьихъ лицъ, нельзя не согласиться, хотя бы съ нѣкоторыми оговорками и дополненіями. Но тотчасъ же за этими положеніями слѣдуютъ факты, приводимые авторомъ не столько для обоснованія его теоретическихъ разсужденій, сколько для иллюстраціи этихъ разсужденій. Ни съ толкованіемъ этихъ фактовъ, ни съ соображеніями, которыя ими пытается обосновать Джемсъ, согласиться уже невозможно.
   Коротенькая серія этихъ фактовъ начинается съ сообщенія о томъ, будто-бы кошка гонится за мышью, какъ за опредѣленнаго вида добычей, что она бѣжитъ отъ собаки, какъ отъ опредѣленнаго ея врага и т. п. Прекрасныя наблюденія Моргана не оставляютъ ни малѣйшаго сомнѣнія въ томъ, что дѣло обстоитъ вовсе не такъ, какъ это полагаетъ Джемсъ. Циплята бросаются въ разсыпную при видѣ ястреба вовсе не потому, чтобы у нихъ было опредѣленное инстинктивное чувство страха именно къ ястребу, какъ это полагалъ Спальдингъ и, судя по указаннымъ примѣрамъ, думаетъ Джемсъ. Такого опредѣленнаго инстинкта у нихъ не существуетъ, а есть инстинктивный страхъ общаго характера, ко всякому быстро двигающемуся въ воздухѣ предмету, что вовсе не одно и то же. Примѣры, доказывающіе справедливость этого заключенія съ полною очевидностью, читатель найдетъ въ книжкѣ Моргана "Привычка и инстинктъ".
   Кошка бѣжитъ за мышью не потому, чтобы считала ее своей добычей, а по тому-же инстинкту, который заставляетъ котенка, гораздо раньше, чѣмъ онъ принимается за охоту на крысъ и мышей, бросаться на бумажку, которую ребенокъ приводитъ въ движеніе помощью нитки; и бросаться тѣмъ энергичнѣе, чѣмъ скорѣе двигается бумажка. Бѣжитъ котенокъ отъ собаки не потому, разумѣется, чтобы онъ имѣлъ какое-нибудь понятіе о жизни и смерти, о личности и самосохраненіи: какъ справедливо замѣчаетъ Джемсъ, такихъ понятій у животныхъ нѣтъ; но и не потому, чтобы инстинктъ говорилъ котенку что-либо по поводу собаки, какъ его опредѣленнаго врага. Наблюденія Моргана и въ этомъ отношеніи не оставляютъ никакого сомнѣнія. Совершенно расходятся съ фактами, поэтому, нижеслѣдующія соображенія Джемса: "она (кошка) ужъ такъ организована, что чуть завидитъ нѣчто бѣгущее, называемое мышью, такъ сейчасъ же должна броситься за этимъ существомъ; чуть встрѣтится со страшнымъ лающимъ животнымъ, называемымъ собакой, такъ сейчасъ же должна обратиться въ бѣгство, если собака находится въ нѣкоторомъ отдаленіи, или ощетиниться и выпустить когти, если собака находится въ нѣсколькихъ шагахъ".
   Правильно поставленныя наблюденія и опыты доказываютъ, что этого нѣтъ; что тѣ случаи инстинкта, на которые указываетъ Джемсъ, представляются не "опредѣленными", какъ онъ полагаетъ, а лишь весьма общими; въ такой степени общими, что къ нимъ необходимо должны присоединяться еще и личные опыты и наблюденія надъ животнымъ какими бы скромными эти опыты и эти наблюденія ни были. Сдѣланныя Джемсомъ ошибки въ толкованіи инстинкта какъ опредѣленной реакціи на опредѣленный предметъ должны были, разумѣется, повести и къ другимъ ошибкамъ. Предположивъ, что котенокъ обладаетъ инстинктомъ узнавать мышь и собаку, какъ таковыхъ, Джемсъ eo ipso долженъ былъ допустить, что инстинкты у животныхъ могутъ вызываться не только чувственными впечатлѣніями (что совершенно справедливо), но еще и образами, что безусловно ошибочно: инстинктивныя дѣйствія образами вызываться не могутъ.
   Высказавъ эту идею, Джемсъ пишетъ. "На первый взглядъ такая точка зрѣнія должна показаться странной, такъ какъ она предполагаетъ заранѣе заложенными въ организацію животнаго множество приспособленій къ тѣмъ объектамъ, среди которыхъ ему предстоитъ жить. Неужели каждое существо рождается приспособленнымъ къ опредѣленнымъ объектамъ, подобно тому, какъ ключи бываютъ приноровлены къ замкамъ?"
   Какъ, дѣйствительно, ни странна эта идея,-- Джемсъ отвѣчаетъ на поставленный вопросъ утвердительно.
   

II.
Всегда-ли инстинкты "слѣпы?"

   Джемсъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ отрицательно, и полагаетъ, что инстинкты отнюдь не обречены быть неизмѣнно слѣпыми, что бываютъ случаи, когда къ инстинктамъ присоединяется сознаніе, возникающее на почвѣ инстинктивной дѣятельности и вносящее лучъ свѣта въ тьму этой дѣятельности. Появляется сознаніе или, вѣрнѣе, продуцируется оно двумя категоріями случаевъ инстинктивной дѣятельности: во-первыхъ, при повторности инстинктивныхъ актовъ и, во-вторыхъ, когда въ животномъ вызываются къ дѣятельности два противоположныхъ инстинкта, и когда вопросъ о томъ, которому изъ нихъ слѣдовать, рѣшается опытнымъ путемъ.
   И самую идею Джемса о просвѣтленіи инстинктовъ, которые, оставаясь инстинктами, могутъ включать въ себѣ элементы сознанія, и аргументацію этой его идеи я считаю вполнѣ ошибочными и рѣшительно невѣрными.
   Разсмотримъ соображенія автора по тѣмъ двумъ рубрикамъ, въ которыя они сами собой укладываются.
   А) Просвѣтленіе инстинктовъ сознаніемъ, которое продуцируется повторностью инстинктивныхъ дѣйствій.
   Вотъ какъ аргументируетъ эту часть своей задачи авторъ.
   "Всякое инстинктивное дѣйствіе, разъ будучи повторено животнымъ, обладающимъ памятью, должно перестать быть "слѣпымъ", и должно ровно постольку сопровождаться предвидѣніемъ цѣли, къ которой оно ведетъ, поскольку животное ранѣе могло узнать эту цѣль. Насѣкомое, кладущее яйца въ такомъ мѣстѣ, гдѣ оно никогда не наблюдаетъ вылупленія изъ нихъ потомства, должно всегда "слѣпо" класть яйца, но курица, выведшая однажды цыплятъ, едва-ли будетъ высиживать второе гнѣздо яицъ совершенно "слѣпо", не предвидя появленія на свѣтъ цыплятъ. Во всякомъ другомъ случаѣ, аналогичномъ съ даннымъ, у животнаго должна быть извѣстная степень предвидѣнія результатовъ, и поскольку это предвидѣніе касается желательнаго или нежелательнаго результата, постольку оно можетъ способствовать импульсу или задерживать его. Мысль о цыплятахъ, быть можетъ, побуждаетъ курицу терпѣливѣе высиживать яйца; съ другой стороны, воспоминаніе о благополучномъ бѣгствѣ изъ мышеловки, возникши въ умѣ крысы, должно удерживать ее отъ импульса взять приманку, лежащую въ чемъ-нибудь, похожемъ на мышеловку. Если мальчикъ видитъ толстую жабу, въ немъ (особливо въ присутствіи компаніи пріятелей) легко можетъ возникнуть неудержимый импульсъ раздавить ее камнемъ, при чемъ можно предположить, что онъ совершенно слѣпо повинуется этому импульсу. Но видъ умирающей жабы со сложенными лапками можетъ вызвать въ немъ мысль о жестокости его поступка или напомнить ему о томъ, какъ ему раньше говорили, что страданія животныхъ сходны съ его собственными; въ силу этого, когда при видѣ другой жабы онъ снова почувствуетъ соблазнъ раздавить ее, въ его головѣ возникаетъ мысль, которая не только удержитъ его самого отъ жестокости, но даже можетъ вызвать въ немъ добрыя чувства и сдѣлать его защитникомъ жабы предъ его не столь умудренными опытомъ пріятелями".
   Здѣсь цѣлый рядъ психологическихъ явленій, въ такой степени различныхъ, что смѣшеніе ихъ въ одну, якобы однородную, группу, по моему мнѣнію, ставитъ рѣшеніе задачи въ условія неразрѣшимыя.
   Начать съ того, что съ какими-бы оговорками не высказывалъ Джемсъ свою мысль о томъ, что курица, выведшая однажды цыплятъ, едва-ли будетъ высиживать второе гнѣздо яицъ совершенно (?) "слѣпо", предположеніе о томъ, что она можетъ предвидѣть появленіе на свѣтъ цыплятъ, -- все же останется ни на чемъ не основаннымъ и потому рѣшительно не научнымъ предположеніемъ. Что оно ни на чемъ не основано, это слѣдуетъ уже изъ того одного, что такое предположеніе не нужно, отношеніе курицы къ гнѣзду во второй разъ ничѣмъ не отличается отъ ея отношенія къ нему въ первый; если-же для объясненія этого отношенія въ первый разъ самъ Джемсъ находитъ вполнѣ достаточнымъ наличность у курицы соотвѣтствующихъ инстинктовъ, то для чего же ему понадобились предположенія о томъ, что во второй разъ "курица едва-ли будетъ высиживать гнѣздо совершенно (?) слѣпо"?
   Понадобилось это Джемсу, разумѣется, только для того, чтобы обосновать его идею о томъ, что инстинктивныя дѣйствія при ихъ повтореніи могутъ превращаться въ дѣйствія разумныя, что между ними и разумными способностями нѣтъ антагонизма, что это способности генетически между собою связанныя. Для доказательства справедливости этой идеи Джемсу очень важно былобы установить тезисъ, по которому всякое инстинктивное дѣйствіе, разъ будучи повторено животнымъ, обладающимъ памятью, должно перестать быть "слѣпымъ", т.-е. перестать быть инстинктомъ и сдѣлаться разумнымъ. Мы видѣли сейчасъ, однако, что первая попытка доказать это путемъ предположенія, что курица, насиживая во второй разъ, едва-ли насиживаетъ слѣпо, такъ какъ предвидитъ появленіе на свѣтъ цыплятъ,-- не можетъ быть названа удачной.
   Другой "фактъ", имѣющій подтвердить справедливость его догадки, Джемсъ видитъ въ томъ, что воспоминаніе о благополучномъ бѣгствѣ изъ мышеловки, удерживаетъ крысу отъ импульса взять приманку.
   Не трудно убѣдиться въ томъ, во-первыхъ, что этотъ "фактъ" хотя онъ и приводится какъ совершенно однородный съ первымъ ничего общаго съ нимъ не имѣетъ.
   Насиживаніе есть дѣйствіе, въ которомъ опытъ и наученія не играютъ никакой роли, и котораго цѣль не извѣстна исполняющему это дѣйствіе животному; другими словами, -- явленіе насиживанія сплошь инстинктивно, какъ это доказалъ Морганъ.
   Совсѣмъ иное мы видимъ въ фактѣ избѣганія приманки однажды побывавшей въ мышеловкѣ крысой. Въ этомъ явленіи два рода факторовъ: одинъ лежитъ въ унаслѣдованной крысою осторожности; это факторъ инстинктивный и вполнѣ аналогичный инстинкту насиживанія, какъ и всякому другому; но, кромѣ инстинкта, въ дѣйствіи крысы, очевидно, имѣетъ мѣсто и другой факторъ: необходимый для этого личный опытъ, который составляетъ индивидуальное пріобрѣтеніе даннаго животнаго и представляетъ уже актъ не инстинктивный, а разумный.
   Какъ-же могъ возникнуть этотъ разумный актъ изъ инстинкта въ данномъ случаѣ?
   Если руководиться соображеніями Джемса надъ насиживаніемъ курицы,-- вопросъ получаетъ слѣдующее разъясненіе. Крыса идетъ на запахъ пищи, входитъ въ мышеловку и начинаетъ ѣсть. На этомъ мѣстѣ все, что представляло собою результатъ дѣятельности исключительно или отчасти инстинктивной -- кончилось. Затѣмъ мышеловка захлопывается и крыса обнаруживаетъ, что она попала въ ловушку, о чемъ заключаетъ изъ того обстоятельства, что попытка ея уйти изъ мышеловки оказывается невозможной. Но случай спасаетъ ее отъ бѣды, и она рѣшается съ этихъ поръ быть осторожной и ловушки избѣгать.
   Такъ ли шли разсужденія крысы отъ начала до конечнаго ея рѣшенія, или дѣло было гораздо проще, и она начала избѣгать предмета, который однажды ее напугалъ, безъ всякаго размышленія,-- это для насъ въ данномъ случаѣ безразлично. Важенъ для насъ лишь тотъ фактъ, что какъ бы простъ ни былъ психическій процессъ, который дѣлаетъ крысу осторожнѣе, послѣ того какъ она побывала въ ловушкѣ, онъ ни въ какомъ случаѣ не вытекаетъ изъ ея инстинктовъ.
   У насѣдки, по крайней мѣрѣ, возможно предположить появленіе сознанія изъ повторности инстинкта: она насиживала разъ и неожиданно получила цыплятъ, насиживаетъ въ другой -- и ничто (кромѣ опыта и болѣе точныхъ изслѣдованій, конечно) не мѣшаетъ допустить, что она уже понимаетъ, что дѣлаетъ, и ожидаетъ циплятъ.
   А какое же инстинктивное дѣйствіе повторяетъ крыса, однажды побывавъ въ ловушкѣ? какіе инстинкты, вслѣдствіе повторности, имѣютъ превратиться въ акты сознанія и освѣтить ея слѣпой образъ дѣйствій? Былъ инстинктъ разыскивать себѣ пищу, руководясь болѣе или менѣе опредѣленными воздѣйствіями среды, и общій инстинктъ осторожности.
   Первый, разумѣется, остался неизмѣннымъ, и ничего для генезиса разумнаго акта не далъ.
   Остается второй инстинктъ,-- общей осторожности, инстинктъ не связанный ни съ какимъ опредѣленнымъ предметомъ, или, точнѣе, направленный противъ всякаго незнакомаго предмета. Какимъ же образомъ этотъ общій инстинктъ превращается въ разумное избѣганіе опредѣленныхъ предметовъ?
   Какимъ образомъ возникаетъ разумное отношеніе крысы, однажды побывавшей въ ловушкѣ и болѣе въ нее не идущей?
   Явленія, очевидно, происходили въ слѣдующемъ порядкѣ.
   Когда крыса впервые подошла къ мышеловкѣ, то инстинктъ общей осторожности несомнѣнно предостерегалъ ее о могущей произойти опасности, но другой инстинктъ питанія взялъ перевѣсъ, и крыса очутилась въ ловушкѣ. Освободившись изъ нея, крыса, по прошествіи нѣкотораго времени, снова подходитъ къ ловушкѣ; въ ней попрежнему возникаютъ два инстинкта: питанія и осторожности, т. е. повторяются тѣ же самые психическіе процессы, какіе она однажды уже пережила. Если разумный актъ возникаетъ изъ повторности инстинктивныхъ дѣйствій, которые вслѣдствіе этой повторности изъ слѣпыхъ превращаются въ разумные, то вѣдь они оба одинаково повторяются?! Ясно, что этотъ примѣръ, который Джемсъ приводитъ для того, чтобы подтвердить имъ свою идею о возникновеніи разумныхъ актовъ, вслѣдствіе повторности инстинктивныхъ дѣйствій, для такой цѣли не подходитъ и для рѣшенія задачи ничего не даетъ.
   Еще большую ошибку и еще большую путаницу въ рѣшеніе вопроса о слѣпотѣ инстинктовъ вноситъ третій и послѣдній изъ указываемыхъ Джемсомъ фактовъ: разсказъ о мальчикѣ и жабѣ. Въ немъ психическіе процессы еще сложнѣе, и включать ихъ въ одну категорію съ актомъ насиживанія представляется совершенно невозможнымъ.
   Начать съ того, что желаніе убить жабу при видѣ ея вовсе не составляетъ инстинкта, ибо, если у одного мальчика жаба можетъ вызвать такое желаніе, то у другого видъ жабы вызываетъ простое отвращеніе, у третьяго страхъ и бѣгство, у четвертаго желаніе видѣть, какъ она прыгаетъ, или ползаетъ и т. д., и т. д. Затѣмъ всѣ эти желанія -- подъ вліяніемъ фактора, о которомъ Джемсъ не упоминалъ, да и не могъ упоминать въ двухъ предшествующихъ случаяхъ, -- фактора мысли, могутъ замѣниться другими дѣйствіями.
   Изъ сказаннаго слѣдуетъ, что между этимъ фактомъ и двумя другими, ранѣе описанными авторомъ, нѣтъ ничего общаго, и, что соединять ихъ въ одно цѣлое невозможно; а изъ этого въ свою очередь слѣдуетъ, что и того общаго изъ всѣхъ этихъ фактовъ вывода, для которого они приводятся Джемсомъ, невозможно сдѣлать.
   Таковы данныя и заключенія Джемса по вопросу о превращеніи слѣпотствующихъ инстинктовъ въ инстинкты сознательные путемъ повторности инстинктивныхъ дѣйствій.
   Выше было сказано, что къ такому превращенію, кромѣ повторности, ведетъ еще и другой путь; это случай, когда въ животномъ вызываются къ дѣятельности два противоположныхъ инстинкта, и когда вопросъ о томъ: которому изъ нихъ слѣдовать? рѣшается частнымъ опытомъ. Къ разсмотрѣнію аргументаціи Джемса по этому пункту мы теперь и обратимся.
   В) Просвѣтленіе инстинктовъ сознаніемъ, когда эти инстинкты оказываются противоположными.
   "Низшія животныя",-- говоритъ Джемсъ,-- отличаются отъ человѣка тѣмъ, что природа сообщила имъ менѣе совершенную, сравнительно съ нами, организацію, заставляя ихъ дѣлать всегда то, что лишь въ большинствѣ случаевъ цѣлесообразно. Въ природѣ гораздо болѣе червей, свободно ползающихъ, чѣмъ червей, надѣтыхъ на крючки удочекъ: потому природа внушила рыбамъ: "хватайте всякаго червяка, какой только попадется на глаза, рискуя попасться на крючекъ". Но чѣмъ выше животный типъ, чѣмъ цѣннѣе его жизнь (?), тѣмъ менѣе природа заставляетъ его рисковать. Гдѣ тотъ же предметъ начинаетъ казаться то пищей, то опасной приманкой; гдѣ общительный характеръ животнаго заставляетъ его различать въ отдѣльныхъ индивидахъ друзей или соперниковъ, смотря по обстоятельствамъ; гдѣ каждый впервые видимый объектъ разсматривается сразу, какъ нѣчто вредное или полезное,-- тамъ природа влагаетъ въ животное стремленіе реагировать на многіе классы объектовъ прямо противоположнымъ образомъ и предоставляетъ рѣшающее вліяніе въ пользу того или другого импульса мелкимъ частнымъ особенностямъ отдѣльныхъ случаевъ. Такъ, напримѣръ, и въ человѣкѣ, и въ другихъ млекопитающихъ, и въ высшихъ породахъ птицъ, жадность и подозрительность, застѣнчивость и похоть, скромность и тщеславіе, общительность и угрюмость равнымъ образомъ быстро приходятъ во взаимное столкновеніе и равнымъ образомъ находятся въ неустойчивомъ равновѣсіи. Все это -- природные импульсы, первоначально совершенно "слѣпые", порождающіе двигательныя реакціи строго опредѣленнаго типа. Слѣдовательно, каждый изъ нихъ есть инстинктъ, т. е. подходитъ подъ обычное опредѣленіе инстинкта, но всѣ они противоположны другъ другу, и въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ ихъ приложенія тотъ или другой частный "опытъ" дѣлаетъ между ними выборъ. Проявляя ихъ, животное перестаетъ дѣйствовать "инстинктивно" и является, повидимому, существомъ, ведущимъ интеллектуальную жизнь, колеблющимся между различными альтернативами и дѣлающимъ между ними выборъ, не потому, чтобы оно не имѣло вовсе инстинктовъ, но скорѣе потому, что оно обладаетъ такимъ множествомъ инстинктовъ, что они, приходя во взаимное столкновеніе, модифицируютъ конечный результатъ".
   Выходить, стало быть, что эволюція психическихъ способностей представляетъ собою простое возрастаніе количества инстинктовъ, которыхъ, въ концѣ концовъ, накопляется такъ много, что внѣшній факторъ можетъ призывать къ дѣятельности не одинъ какой-нибудь изъ нихъ, а нѣсколько; при чемъ опытъ особи рѣшаетъ: который изъ вызванныхъ къ дѣятельности инстинктовъ долженъ получить приложеніе въ данномъ случаѣ.
   Съ этого момента дѣятельность особи представляется, "повидимому", интеллектуальной, говоритъ авторъ.
   Само собою разумѣется, человѣкъ по такой гипотезѣ долженъ являться существомъ, обладающимъ самымъ большимъ количествомъ инстинктовъ, какимъ только способны обладать живущіе на землѣ существа. Такимъ онъ дѣйствительно и представляется Джемсу. Онъ говоритъ: "мы смѣло можемъ утверждать, что сколь ни кажутся иногда неопредѣленными реакціи человѣка на окружающія условія, сравнительно съ реакціями низшихъ животныхъ, неопредѣленность эта по всей вѣроятности происходитъ не оттого, что послѣднія располагаютъ такими импульсами къ дѣятельности, которыхъ нѣтъ у человѣка. Наоборотъ, человѣкъ располагаетъ всѣми импульсами къ дѣйствію, какія имѣются у животныхъ, и, сверхъ того, еще множествомъ другихъ" {Не забудемъ, что импульсъ по Джемсу понятіе равноцѣнное инстинкту.}.
   Ни одно изъ этихъ утвержденій автора я не могу признать ни справедливымъ, ни доказаннымъ.
   Что касается до идеи Джемса объ инстинктахъ человѣка, то я понимаю, конечно, что безъ этого конечнаго заключенія гипотеза Джемса была бы не законченной. Но именно потому, что авторъ долженъ былъ придти къ этому заключенію, меня и удивляетъ, какъ онъ не замѣтилъ всей несообразности того, къ чему онъ, въ концѣ концовъ, пришелъ, оставаясь послѣдовательнымъ въ своихъ разсужденіяхъ, и какъ не понялъ, что если его конечный выводъ очевидно не вѣренъ, то и предшествующія посылки и самый исходный пунктъ по малой мѣрѣ подлежатъ пересмотру и провѣркѣ. А что его конечное заключеніе представляется совершенно очевидной ошибкой, въ этомъ насъ удостовѣряетъ уже одинъ тотъ фактъ, что и воспринимающія внѣшнія воздѣйствія органы чувствъ огромнаго большинства животныхъ (за исключеніемъ сравнительно маленькой группы позвоночныхъ), и строеніе ихъ нервной системы являются совершенно иными, чѣмъ у человѣка.
   Въ самомъ дѣлѣ, какъ можетъ человѣкъ располагать всѣми инстинктами животныхъ, когда, напримѣръ, обоняніе нѣкоторыхъ насѣкомыхъ, какъ показываетъ опытъ, представляетъ собою нѣчто, чего мы не только приблизительно не испытываемъ, но что превосходитъ даже всякую возможность нашего представленія (опыты надъ шелкопрядомъ въ Америкѣ. и др). Какъ можетъ онъ располагать всѣми инстинктами животныхъ, когда мы до сихъ поръ не знаемъ, какъ видятъ животныя со сложными глазами? Нѣтъ, впрочемъ, надобности (говорить о безпозвоночныхъ, организація которыхъ такъ далека отъ нашей; и позвоночныя животныя доставятъ намъ достаточное число данныхъ, доказывающихъ невѣрность тезиса Джемса. Что, напримѣръ, мы знаемъ о такъ называемомъ шестомъ органѣ чувствъ рыбъ и амфибій? Какъ можемъ мы себѣ представить инстинкты, связанные съ глазами ночныхъ хищныхъ птицъ? или съ органомъ обонянія собакъ? и т. п. Тысячи фактовъ и наблюденій приводятъ насъ къ заключенію, что Прейеръ, на книжку котораго ("Душа ребенка"), какъ на талантливый трудъ, ссылается Джемсъ, и который, вмѣстѣ съ длиннымъ рядомъ изслѣдователей вопроса, утверждаетъ, что человѣкъ одаренъ лишь немногочисленными инстинктивными актами, да и они, за исключеніемъ инстинктовъ, связанныхъ съ половымъ влеченіемъ, трудно подмѣчаются по минованіи ранняго дѣтства -- въ данномъ случаѣ несравненно ближе къ истинѣ, чѣмъ Джемсъ; а съ этимъ вмѣстѣ, разумѣется, и вся аргументація автора въ защиту его положенія падаетъ сама собой.
   Что касается до идеи Джемса о возникновеніи разумныхъ актовъ, какъ слѣдствія количественнаго возрастанія инстинктовъ и ихъ дифференцировки, то постольку, поскольку въ этой идеи заключается истина, она никакого отношенія къ теоріи Джемса не имѣетъ, поскольку же Джемсъ хочетъ сдѣлать изъ нея аргументъ въ пользу своей теоріи -- едва-ли можетъ быть признана основательною. Припомнимъ, что по опредѣленію самого автора инстинктъ представляетъ собою ту именно способность животнаго, которая прирожденно заставляетъ его дѣлать всегда то, что можетъ быть цѣлесообразнымъ лишь въ большинствѣ случаевъ. Изъ сказаннаго само собою слѣдуетъ, что у инстинкта не бываетъ сомнѣній и не бываетъ колебаній въ рѣшеніи вопроса: какъ быть? {Дѣйствительныя колебанія инстинктовъ къ данному случаю не имѣютъ никакого отношенія.}
   Признавъ это опредѣленіе точнымъ, спросимъ теперь: въ какой же моментъ и какъ могутъ возникнуть разумныя способности у животнаго съ двумя противоположными инстинктами?
   Возьмемъ для примѣра конкретный случай изъ жизни не позвоночныхъ, какъ это дѣлаетъ Джемсъ, а безпозвоночныхъ, и предположимъ, напримѣръ, что муравей А встрѣтилъ муравья В. Встрѣча насѣкомыхъ можетъ кончиться или войной, или вполнѣ дружественно,-въ зависимости отъ того: изъ одной они семейной общины, или изъ разныхъ.
   Разсуждая по Джемсу, мы какъ разъ имѣемъ передъ собою случай, въ которомъ "общительный характеръ животнаго заставляетъ его различать въ отдѣльныхъ индивидахъ друзей или соперниковъ, смотря по обстоятельствамъ".
   Что же руководитъ животнымъ при такомъ различеніи, какіе психическіе процессы переживаютъ муравьи А и В, при встрѣчѣ другъ съ другомъ и что даетъ имъ возможность рѣшать вопросъ: какъ быть?
   Если у муравьевъ существуютъ инстинкты, способные рѣшить задачу, то они ее и рѣшаютъ безъ "колебанія и сомнѣній", ибо по Джемсу -- инстинкты всегда дѣлаютъ одно и то же.
   Если же для рѣшенія вопроса однихъ инстинктовъ не достаточно, то, слѣдуя Джемсу, мы должны будемъ допустить, что "природа предоставляетъ рѣшающее вліяніе мелкимъ частнымъ особенностямъ отдѣльныхъ случаевъ". Другими словами, выборъ поступка опредѣляется частнымъ опытомъ индивида.
   Какіе же изъ этихъ двухъ процессовъ имѣютъ мѣсто на самомъ дѣлѣ: инстинктивные или разумные? Вотъ что отвѣчаютъ на это точныя изслѣдованія.
   Муравей, встрѣчая муравья, на одного нападаетъ, другого не трогаетъ, не потому вовсе, что природа вложила въ него противоположные инстинкты, которые частный опытъ призываетъ къ дѣятельности, глядя по тому, кто изъ встрѣтившихся "врагъ и кто другъ", какъ это выходитъ по мнѣнію Джемса. Опыты Бэте сдѣлали разговоры на подобныя темы относительно муравьевъ -- совершенно праздными; и въ томъ случаѣ, когда муравьи встрѣчаются "дружественно", и въ томъ, когда они встрѣчаются "враждебно", они повинуются тому или другому, но только одному инстинкту и никогда никакого выбора между противоположными инстинктами не производятъ. Все дѣло, какъ это теперь уже не подлежитъ сомнѣнію,-- въ запахѣ: одинъ запахъ ведетъ за собою войну, другой -- добрую встрѣчу. Придайте искусственно другой запахъ встрѣтившимся и вы можете наблюдать проявленіе инстинктовъ противоположныхъ, хотя дѣйствующіе герои остаются тѣ же самые, какъ тѣми же самыми останутся въ нихъ и руководящіе ими инстинкты.
   До тѣхъ поръ, пока о дѣятельности муравьевъ судили ad hominem -- она дѣйствительно казалась интеллектуальной. Разсужденія Джемса какъ нельзя лучше подходили бы тогда къ обоснованію внѣшнихъ проявленій муравьиной психологіи гипотетическими соображеніями о многочисленности инстинктовъ и о роли частнаго опыта при рѣшеніи вопроса, какъ поступить въ каждомъ данномъ случаѣ.
   Впрочемъ, оставляя въ сторонѣ данныя опыта и наблюденія надъ муравьями, не трудно убѣдиться въ томъ, что такого рода вопросы даже и мѣста имѣть не могутъ по отношенію къ этимъ животнымъ. Вѣдь частный опытъ, чтобы служить руководствомъ въ поведеніи для будущаго, долженъ практиковаться, по крайней мѣрѣ, хоть одинъ разъ; а между тѣмъ, муравей, однажды ставъ въ необходимость производить опыты, либо ничего не узнаетъ, если будетъ встрѣчаться только съ друзьями, либо неминуемо погибнетъ, если встрѣтится съ врагомъ (борцы обыкновенно гибнутъ оба). Ясно, что опыта быть не можетъ, и что у безпозвоночныхъ животныхъ разумныя способности этимъ путемъ ни возникнуть, ни вмѣшаться въ дѣло инстинктовъ не могутъ.
   Но если это невозможно для безпозвоночныхъ, то, быть можетъ, возможно для позвоночныхъ животныхъ? Съ увѣренностью говорю, что нѣтъ. Ибо у нихъ, какъ и у безпозвоночныхъ животныхъ, инстинктъ болѣе или менѣе опредѣленный, соотвѣтствующій данному явленію, либо есть, либо его нѣтъ. Средняго рѣшенія вопроса быть не можетъ.
   Если инстинктовъ нѣтъ, то и говорить о нихъ, очевидно, нечего. Если же они на лицо, то всегда дѣйствуютъ одинаково и безъ колебаній, давая опредѣленный отвѣтъ на раздраженіе среды. Нужды нѣтъ, что эти инстинкты могутъ быть только общими, напримѣръ, общее чувство осторожности или страха: постольку, поскольку данное дѣйствіе животнаго является актомъ инстинктивнымъ, оно всегда представляетъ собою точно опредѣленный отвѣтъ на раздраженіе среды; все сверхъ этого уже не инстинктъ, а результатъ опыта, разсужденія, мысли, чего угодно, но не инстинкта.
   Хотя это мое заключеніе основывается на такомъ обиліи фактовъ, что я ни минуты не могу сомнѣваться въ его справедливости {См. В. Вагнеръ "Вопросы зоопсихологіи".}, но допустимъ, однако, на минуту, что это невѣрно, что правъ Джемсъ, и что элементы разума вступаютъ въ дѣятельность именно тогда, когда количество инстинктовъ животнаго сдѣлалось очень значительно и когда, поэтому, для рѣшенія вопроса: какому изъ нихъ слѣдовать въ данномъ случаѣ?-- участіе разумныхъ способностей необходимо. Допустимъ это, и постараемся выяснить себѣ, въ какой же моментъ при этихъ условіяхъ получается психическое состояніе, при которомъ можетъ получить мѣсто требуемый опытъ и наступаетъ участіе разумности въ поступкахъ животнаго.
   Возьмемъ для этого позвоночное животное, у котораго, согласно указываемому Джемсомъ случаю противоположныхъ инстинктовъ, были бы на лицо "жадность и подозрительность"; напримѣръ -- волка. Инстинктъ жадности, скажемъ, заставляетъ его наѣдаться до такихъ предѣловъ, которые грозятъ довести его до неспособности уйти отъ опасности, такъ часто ему угрожающей. Противоположный инстинктъ осторожности подсказываетъ ли ему не ѣсть до такихъ предѣловъ? Нѣтъ сомнѣнія, никогда не подсказываетъ: въ каждомъ данномъ случаѣ у позвоночнаго, какъ и у безпозвоночнаго животнаго, всегда дѣйствуетъ только одинъ какой-либо инстинктъ и никогда два; другими словами, никогда не можетъ быть такого момента въ сферѣ инстинктивной дѣятельности, въ которомъ могли бы вмѣститься разумныя способности. Не можетъ быть уже въ силу того одного, что инстинкты возникаютъ путемъ естественнаго отбора наиболѣе цѣлесообразныхъ, и подборъ не могъ бы вызвать и фиксировать такихъ два инстинкта, которые могли бы мѣшать другъ другу и ставить животное въ рискованное положеніе. Я полагаю поэтому, что идея Джемса о возникновеніи разумныхъ способностей, какъ слѣдствія возрастанія числа инстинктовъ и ихъ дифференцированія такъ же далека отъ истины, какъ и его идея о возникновеніи разумныхъ способностей путемъ повторности инстинктивныхъ дѣйствій и вслѣдствіе этой повторности.
   Я полагаю затѣмъ, что разумная дѣятельность возникаетъ при условіяхъ какъ разъ противоположныхъ, т. е. тогда, когда жизнедѣятельность организма становится разнообразнѣе, когда, вслѣдствіе этого, она мало-по-малу начинаетъ совершаться въ условіяхъ, устраняющихъ для нервной системы возможность выработать спеціальныя ко всѣмъ имъ отношенія, а вовсе не тогда, когда эти инстинкты увеличились въ такомъ числѣ, что между ними могутъ происходить "недоразумѣнія", и потому становится необходимымъ выборъ, подъ руководствомъ сознанія.
   Но если вмѣшательство разума невозможно при такого рода "столкновеніи инстинктовъ", на которое указываетъ Джемсъ, то не будетъ ли оно возможно въ случаяхъ иного рода; напримѣръ: насѣкомое ползетъ, разыскивая добычу и наталкивается разомъ на два предмета, присутствіе которыхъ обнаруживаетъ глазами; оба предмета оказываются одинаково подходящей ему добычей, но одинъ изъ нихъ находится направо, другой налѣво. Къ которому идти?
   Или другой случай: насѣкомое обнаруживаетъ на своемъ пути, и тоже въ одно время: помощью органовъ обонянія,-- предметъ для него опасный, а помощью зрѣнія -- предметъ, который оно ищетъ. Какъ поступить: бѣжать ли отъ опасности, или временно пренебречь ею и попытаться схватить искомый предметъ? По теоріи Джемса въ обоихъ случаяхъ, разумѣется, должны выступить разумныя способности насѣкомаго. Тщательныя біологическія изслѣдованія доказываютъ намъ, однако, что допустить и въ этихъ и въ аналогичныхъ имъ случаяхъ участіе разума у животныхъ, за исключеніемъ нѣкоторыхъ птицъ и млекопитающихъ, несравненно менѣе основательно, чѣмъ сомнѣваться въ томъ, напримѣръ, что оселъ, попавши между двумя стогами сѣна,-- умретъ съ голоду, не успѣвши рѣшить вопроса, къ которому изъ стоговъ подойти?
   

IV.
Привычка и инстинктъ.

   Отъ вопроса о "слѣпотѣ" инстинктовъ перейдемъ къ воззрѣніямъ Джемса на роль привычекъ въ области инстинктивной дѣятельности.
   Привычки говоритъ авторъ, оказываютъ задерживающее вліяніе на инстинкты, и ихъ роль въ этомъ отношеніи опредѣляется имъ въ формѣ слѣдующаго "закона": когда объектъ, принадлежащій извѣстному классу, вызываетъ въ животномъ извѣстнаго рода реакцію, то нерѣдко случается, что животное начинаетъ оказывать предпочтеніе первому экземпляру изъ даннаго класса, на который оно реагировало, и впослѣдствіи перестаетъ реагировать на другіе экземпляры даннаго класса.
   Этотъ нѣсколько неясно формулированный "законъ" авторъ выясняетъ слѣдующими примѣрами.
   Между животными, даже низшими видами животныхъ,-- говоритъ онъ,-- "широко распространено стремленіе оказываетъ предпочтеніе опредѣленному углу для житья, опредѣленной самкѣ, опредѣленному пастбищу, опредѣленному виду пищи, вообще, опредѣленнымъ объектамъ среди множества другихъ имъ подобныхъ. Во всѣхъ этихъ случаяхъ животное, предпочитая извѣстный объектъ, относится индифферентно ко всѣмъ другимъ подобнымъ объектамъ, что физіологически можно объяснить только задерживающимъ вліяніемъ прежнихъ импульсовъ, вошедшихъ въ привычку, на новые аналогичные импульсы. Обладая своимъ домомъ, своей женою, мы становимся удивительно индифферентны къ домамъ и женамъ другихъ, какъ бы они ни были привлекательны. Немногіе изъ насъ настолько отважны, чтобы относиться къ любой пищѣ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ: для большинства изъ насъ непривычное меню обѣда представляетъ нѣчто, противное. Мы склонны думать, что незнакомыя намъ лица, особенно пріѣхавшія изъ дальнихъ городовъ, не представляютъ никакого интереса для знакомства. Тотъ первоначальный импульсъ, который побудилъ насъ къ пріобрѣтенію дома, заключенію брака, установленію дружескихъ отношеній, опредѣленнаго образа питанія, въ самомъ началѣ своихъ воздѣйствій на насъ заставилъ насъ истратить весь запасъ энергіи, такъ что новыя, аналогичныя впечатлѣнія не вызываютъ въ насъ никакой реакціи". Представляю самому читателю судить, поскольку приведенныя соображенія Джемса справедливы по отношенію къ человѣку. Мнѣ они кажутся болѣе чѣмъ сомнительными.
   Что же касается до животныхъ, то разсужденія Джемса о нихъ, какъ всегда ad hominem, представляютъ одну сплошную ошибку,-- и является совершенно непонятнымъ: откуда, на какомъ основаніи онъ счелъ себя въ правѣ утверждать, что у животныхъ широко распространено стремленіе оказывать предпочтеніе опредѣленному углу, опредѣленной самкѣ, опредѣленному пастбищу и опредѣленной пищѣ?
   Въ этомъ утвержденіи ровно столько-же правды, сколько правды въ томъ, что человѣкъ, у котораго нѣтъ ничего, кромѣ корки хлѣба, предпочитаетъ корку хлѣба всѣмъ кушаньямъ въ мірѣ.
   Наблюденія надъ жизнью животныхъ прежде всего устанавливаютъ передъ глазами наблюдателя фактъ величайшаго значенія, а именно, что не смотря на кажущійся просторъ -- жить тѣсно: всѣ мѣста заняты. Подъ камнемъ, въ дуплѣ дерева, въ травѣ, на деревьяхъ, даже въ воздухѣ,-- появленіе новаго существа тотчасъ бываетъ замѣчено кѣмъ либо изъ тѣхъ, кто въ этомъ мѣстѣ заинтересованъ. Въ сказанномъ всякій можетъ убѣдиться тысячи разъ. Безъ колебаній можно утверждать, что получить мѣсто въ природѣ много труднѣе, чѣмъ получить его въ канцеляріяхъ какихъ угодно вѣдомствъ, ибо при протекціи, въ случаѣ чего, всегда можно "придумать" новую должность. Въ природѣ новаго мѣста придумать нельзя, и потому однажды занятое и eo ipso удовлетворяющее требованіямъ инстинкта не покидается животнымъ вовсе не потому, чтобы у него было стремленіе оказывать предпочтеніе однажды выбранному,-- ничего подобнаго такому инстинкту у животныхъ не бываетъ,-- а просто потому, что всѣ мѣста уже заняты, и тысячи, милліоны успѣли погибнуть, разыскивая себѣ углы и вступая за нихъ въ борьбу съ тѣми, кто былъ ранѣе ихъ обладателемъ. Немногіе счастливцы, занявъ свое мѣсто, ни о какихъ предпочтеніяхъ, какъ, впрочемъ, и о трудности получить себѣ мѣсто, не знаютъ, а слѣдуютъ строго фиксированному подборомъ инстинкту: держаться однажды полученнаго мѣста, если оно удовлетворяетъ заложеннымъ въ ихъ организмѣ природою требованіямъ.
   Что касается до стремленія оказывать предпочтеніе опредѣленной самкѣ, то если среди высшихъ животныхъ такіе факты иногда и встрѣчаются, то они имѣютъ совершенно аналогичное объясненію тому, которое я далъ факту предпочтенія однажды занятаго угла: когда самокъ меньше самцовъ, и послѣднимъ, вслѣдствіе того, приходится вести за нихъ борьбу, тогда "предпочтеніе" опредѣленной самки наблюдается иногда тѣмъ яснѣе выраженнымъ, чѣмъ сильнѣе и опаснѣе борьба. Левъ предпочитаетъ однажды выбранную самку потому, что своими боками убѣдился, что перемѣна эта обойдется не дешевле, чѣмъ пріобрѣтеніе, а пріобрѣтеніе иногда обходится весьма дорого. О предпочтеніи однажды выбранныхъ самцами самокъ у низшихъ животныхъ я никогда не слыхалъ; наоборотъ, наблюденія показываютъ, что если самецъ переживаетъ спариваніе, то никогда не оказываетъ однажды выбранной самкѣ предпочтенія передъ другими, уже потому, что узнаваніе особей тамъ не существуетъ, и самцы не могутъ даже знать -- встрѣчалась имъ когда-нибудь данная самка, или никогда не встрѣчалась.
   Не стану останавливаться на "предпочтеніи" пастбища, пищи и пр., всѣ эти указанія одинаково невѣрны; всѣ расходятся съ фактами и я не знаю ни одного, которое можно было бы (особенно по отношенію къ низшимъ животнымъ) привести въ пользу идеи Джемса, съ тѣмъ толкованіемъ, по крайней мѣрѣ, которое онъ имъ дѣлаетъ.
   Само собою разумѣется, что съ этимъ вмѣстѣ падаетъ и устанавливаемый Джемсомъ тезисъ, по которому привычки будто-бы оказываютъ задерживающее вліяніе на инстинкты вслѣдствіе стремленія оказывать предпочтеніе "первому экземпляру изъ даннаго класса".
   Совершенно такъ же не основательны разсужденія Джемса и о томъ, будто привычки оказываютъ задерживающее вліяніе на инстинкты, "въ томъ случаѣ, когда тотъ же классъ объектовъ вызываетъ прямо противоположные инстинктивные импульсы".
   Убѣждаютъ насъ въ неосновательности этой догадки Джемса, тѣ самые факты, которые онъ указываетъ.
   "Если,-- говоритъ онъ,-- собака, при первой попыткѣ ребенка погладить ее, оскалитъ зубы или укуситъ его, и тѣмъ сильно испугаетъ его, то можетъ случиться, что цѣлые годы пройдутъ, прежде чѣмъ ребенокъ снова почувствуетъ импульсъ приласкать собаку. Съ другой стороны, величайшіе враги по своей природѣ, если ихъ воспитывать съ ранняго дѣтства вмѣстѣ и держать въ строгой дисциплинѣ, въ результатѣ образуютъ тѣ "счастливыя семейства" друзей-животныхъ, которыя показываютъ въ нашихъ звѣринцахъ".
   Факты эти, разумѣется, вѣрны, но смыслъ ихъ вовсе не тотъ, который въ нихъ предполагаетъ Джемсъ. Желаніе ребенка приласкать собаку прежде всего вовсе не инстинктъ, и потому не можетъ быть противополагаемо инстинктамъ животныхъ, враждебно относящихся другъ къ другу. Прейеръ {Die Seele des Kindes, гл. VII.} свидѣтельствуетъ, что многія дѣти боятся собакъ и кошекъ, не будучи никогда ими укушены или оцарапаны. Съ другой стороны, извѣстны случаи, когда и укушенные собакой дѣти собакъ не боялись.
   Это во-первыхъ, а во-вторыхъ, тотъ фактъ, что животныя, враждебно относящіяся другъ къ другу, при воспитаніи ихъ вмѣстѣ (левъ и собака, напримѣръ), образуютъ "счастливыя семейства", доказываетъ вовсе не существованіе въ нихъ двухъ разныхъ инстинктовъ, изъ которыхъ тотъ будетъ руководящимъ, который первымъ будетъ призванъ къ дѣятельности, и такимъ образомъ образуетъ привычку, потомъ задерживающую проявленіе другого, противоположнаго инстинкта, а нѣчто, ничего съ этими соображеніями общаго не имѣющее.
   Указываемый Джемсомъ фактъ доказываетъ только то, что у животныхъ, о которыхъ онъ говоритъ здѣсь и говорилъ выше, нѣтъ вовсе опредѣленнаго инстинкта, фиксированнаго съ опредѣленнымъ предметомъ. Морганъ, Хетсонъ и другіе точные излѣдователи жизни животныхъ, привели въ доказательство этого послѣдняго положенія столько фактовъ, что говорить о нихъ вновь не стоитъ труда. Теперь извѣстно, что птенцы не боятся даже своихъ безпощадныхъ враговъ -- змѣй, напримѣръ, если тѣ приближаются къ нимъ медленно и въ отсутствіи родителей. Ясно, что тутъ дѣло вовсе не въ двухъ "прямо противоположныхъ инстинктахъ", какъ это ошибочно полагаетъ Джемсъ, а въ томъ, что у нихъ нѣтъ ни одного изъ предполагаемыхъ имъ двухъ инстинктовъ.
   Изъ сказаннаго слѣдуетъ, что явленія, принимаемыя Джемсомъ за вліяніе привычекъ на инстинкты (изъ которыхъ одни, благодаря этому развиваются, а другіе подавляются), на самомъ дѣлѣ не что иное, какъ случаи, когда дѣятельность одного изъ имѣющихся на лицо инстинктовъ, вслѣдствіе благопріятно для этого сложившихся обстоятельствъ, находитъ уреимущественное приложеніе передъ другими, также, однако, имѣющимися на лицо инстинктами. Если, напримѣръ, птица, которой инстинктъ позволяетъ дѣлать гнѣздо въ мѣстахъ a, b и c, сдѣлавъ его однажды въ мѣстѣ а, сдѣлаетъ его тамъ же и во 2-й и въ 3-й разъ, то это вовсе не значитъ, что она пріобрѣла привычку (когда же бы она у ней успѣла сложиться?), которая будто бы подавила въ ней инстинкты b и c; ничего подобнаго здѣсь нѣтъ: инстинкты у ней какіе были такіе и остались; руководитъ ея дѣятельностью не привычка, а одинъ изъ имѣющихся у ней инстинктовъ; руководитъ именно онъ, а не другой только потому, что вслѣдствіе трудностей борьбы за существованіе, птицы, какъ и подавляющее большинство животныхъ, кромѣ многихъ частныхъ инстинктовъ имѣютъ еще одинъ общій: держаться однажды добытаго угла, если онъ удовлетворяетъ ихъ инстинктивному спросу.
   Изъ сказаннаго по поводу "закона" Джемса о задерживающемъ вліяніи привычекъ на инстинкты слѣдуетъ, что такихъ явленій, которыми доказывалась бы эта идея автора -- нѣтъ, и что такого вліянія, какое за привычками предполагаетъ авторъ -- не существуетъ.
   Это послѣднее обстоятельство даетъ намъ право заранѣе ожидать, что и воззрѣнія Джемса по вопросу гораздо болѣе важному, о роли привычекъ въ области инстинктивной дѣятельности въ качествѣ фактора, способнаго не только задерживать и подавлять, но и измѣнять инстинкты,-- окажутся невѣрными. Невѣрными, впрочемъ, они являются и сами по себѣ, независимо отъ всякихъ другихъ соображеній.
   Законъ измѣнчивости "инстинктовъ" говоритъ Джемсъ, можно формулировать такъ: многіе инстинкты созрѣваютъ въ извѣстномъ возрастѣ и затѣмъ мало-по-малу исчезаютъ.
   Результатомъ этого закона является то, что, сталкиваясь въ періодъ наибольшей способности къ развитію даннаго инстинкта съ соотвѣтствующими этому инстинкту объектами, мы пріобрѣтаемъ привычку реагировать на эти объекты опредѣленнымъ образомъ, привычку, которая сохраняется въ насъ и тогда, когда первоначальный инстинктъ уже исчезъ; если же намъ не случается придти въ столкновеніе съ соотвѣтствующими данному инстинкту объектами, то въ насъ не образуется никакой. привычки; и впослѣдствіи, сталкиваясь въ жизни съ этими объектами, и животныя, и люди не реагируютъ на нихъ такъ, какъ они инстинктивно реагировали бы въ болѣе раннюю пору жизни.
   Все это разсужденіе, какъ видитъ читатель, хотя и имѣетъ въ виду животныхъ, построено, однако, не на данныхъ біологіи, а сплошь -- ad hominem. Отсюда рядъ недоразумѣній.
   Прежде всего для меня, напримѣръ, совершенно неясно, какую группу явленій имѣетъ въ виду Джемсъ. Изъ устанавливаемаго имъ закона измѣнчивости инстинктовъ, который формулированъ словами: "многіе инстинкты созрѣваютъ въ извѣстномъ возрастѣ и затѣмъ мало-по-малу исчезаютъ",-- слѣдуетъ, что подъ измѣнчивостью инстинктовъ Джемсъ разумѣетъ возрастную смѣну однихъ инстинктовъ другими.
   Въ существованіи такой смѣны, такъ же какъ и смѣны возрастныхъ морфологическихъ признаковъ однихъ другими, никто изъ представителей новѣйшей школы зоопсихологовъ не сомнѣвается. Также несомнѣнно, однако, и то, что факты возрастной смѣны инстинктовъ -- это одно; измѣненіе инстинктовъ, согласно существующимъ въ этомъ смыслѣ законамъ -- это другое; а измѣненіе инстинктовъ подъ вліяніемъ привычекъ -- это уже третье, и спору нѣтъ, ничѣмъ не доказанное предположеніе.
   Молодые паучки Ереіга angulata, напримѣръ, въ ранній періодъ жизни держатся обществами и мирно сидятъ одинъ возлѣ другого; позднѣе они обнаруживаютъ другъ къ другу такую же враждебность, какъ и ко всякой другой добычѣ. Тѣ же паучки въ ранній періодъ жизни бываютъ всѣ одного цвѣта; позднѣе цвѣтъ этотъ измѣняется, и у тѣхъ, которые уцѣлѣютъ въ борьбѣ за существованіе, окраска будетъ совпадать съ окраской предмета, на которомъ они держатся. Ближайшія изслѣдованія этихъ фактовъ и многаго множества другихъ аналогичныхъ доказываютъ, что между первоначальными и слѣдующими за ними инстинктами ни связи, ни преемственности не существуетъ. Первоначальные инстинкты (какъ и морфологическіе признаки) не обусловливаютъ появленія послѣдующихъ; тѣ и другіе прирожденно заложены въ животное и смѣняютъ другъ друга, какъ смѣняютъ одна другую декораціи въ театрѣ, по мѣрѣ движенія драмы. Изъ чего слѣдуетъ, что смѣшивать возрастныя смѣны инстинктовъ съ дѣйствительными измѣненіями ихъ, какъ явленій, подлежащихъ біологической эволюціи, представляетъ крупную ошибку.
   Джемсъ дѣлаетъ, однако, еще большую ошибку, такъ какъ полагаетъ, что образовавшаяся въ извѣстный періодъ жизни привычка можетъ измѣнить инстинктъ. Идея эта не только ничѣмъ не доказана, но доказано какъ разъ противное {См. мою статью въ "Научномъ Обозрѣніи": "Привычка и инстинктъ".}. Никакой инстинктъ привычкою измѣненъ быть не можетъ. Факты, которые приводитъ Джемсъ въ доказательство своей идеи о способности къ такой измѣнчивости инстинктовъ -- толкуются имъ не вѣрно, и доказываютъ не то, что онъ полагаетъ.
   Вотъ эти факты (ихъ всего два).
   1. Спальдингъ, наблюдая цыплятъ, которые росли въ сторонѣ отъ матери, замѣтилъ, что, по истеченіи 8 дней, они относятся къ призывному крику матери, какъ къ постороннему звуку, а по истеченіи 10 дней одинъ цыпленокъ дичился матери.
   2. Другой фактъ: инстинктъ сосанія у млекопитающихъ исчезаетъ, если ребенокъ первые дни кормится съ ложечки. Тоже наблюдалось и надъ телятами.
   Джемсъ видитъ въ этихъ фактахъ явленіе измѣнчивости инстинктовъ подъ вліяніемъ замѣняющихъ ихъ и образовавшихся вслѣдствіе случайныхъ обстоятельствъ привычекъ.
   Легко доказать, что это не вѣрно.
   И у цыплятъ, и у млекопитающихъ съ ихъ рожденія уже заложены тѣ два инстинкта, изъ которыхъ одинъ въ свое время замѣнитъ другой: хожденіе за матерью смѣнится у цыпленка самостоятельною жизнью; сосаніе млекопитающаго -- другимъ способомъ принятія пищи. Періоды дѣятельности инстинктовъ смѣняемыхъ непродолжительны; искусственныя условія, въ которыя поставлено ихъ развитіе, дѣлаютъ эти періоды еще болѣе краткими. Вотъ и все, что представляютъ собою приводимые Джемсомъ факты. Для рѣшенія вопроса объ измѣненіи инстинктовъ въ нихъ нѣтъ абсолютно ни единаго элемента.
   Извѣстно, напримѣръ, что развитіе листовыхъ побѣговъ у растеній предшествуетъ развитію побѣговъ цвѣтковыхъ, что способности производить тѣ и другія, будучи прирожденными у растеній, смѣняютъ другъ друга во времени; извѣстно вмѣстѣ съ тѣмъ, однако, что растеніе, поставленное въ искусственныя условія, начинаетъ проявлять свою вторую способность гораздо раньше, чѣмъ это совершается въ обычныхъ нормальныхъ условіяхъ, и первый періодъ развитія можетъ быть очень значительно сокращенъ. Подрѣзая деревьямъ корни или сажая въ горшки, ихъ заставляютъ приносить плоды совсѣмъ маленькими; другими словами, ставя ихъ въ искусственныя условія, садовникъ можетъ сократить у нихъ періодъ вегетативнаго развитія и раньше времени вызвать къ дѣятельности ихъ способность къ развитію цвѣтковыхъ побѣговъ. Накладывая "кольца", садовникъ получаетъ тѣ же явленія на отдѣльныхъ вѣтвяхъ, вызывая на нихъ появленія цвѣтковыхъ побѣговъ тогда, когда на остальныхъ развиваются побѣги листовые.
   Значитъ-ли это, что садовники измѣняютъ способность этихъ деревьевъ, искусственно превращая ее во что-то новое, чего растенія эти не имѣли? Разумѣется, нѣтъ: обѣ способности остаются сполна неизмѣнными, и ни о какихъ измѣненіяхъ этихъ способностей рѣчи быть не можетъ. Измѣнился только періодъ времени, въ теченіе котораго проявляется одна изъ нихъ и вступаетъ на очередь другая. Но это уже совершенно иной вопросъ, который никакого отношенія къ "закону измѣнчивости" этихъ способностей не имѣетъ. Онѣ измѣняются, конечно, но явленія, въ которыхъ эти измѣненія выражаются, и законы, которымъ они слѣдуютъ, лежатъ въ совершенно другой области біологіи. Измѣняются, конечно, и инстинкты, но законы измѣнчивости ихъ никакого отношенія къ тѣмъ, о которыхъ трактуетъ Джемсъ, не имѣютъ.
   Къ сожалѣнію, именно этой-то важнѣйшей стороны вопроса авторъ не касается вовсе, да по существу его воззрѣній и не можетъ касаться.
   А между тѣмъ, вопросъ этотъ представляетъ собою одинъ изъ коренныхъ вопросовъ сравнительной психологіи; ему посвящена огромная литература. Морганъ, напримѣръ, написалъ по его поводу интереснѣйшую монографію "Привычка и инстинктъ". Въ рецензіи, которую я написалъ въ свое время по поводу этой его книги, я, между прочимъ, говорилъ {"Научное Обозрѣніе". 1899 г. No 3.} слѣдующее: "свой взглядъ на предметъ Морганъ формулируетъ такимъ образомъ: "частое повтореніе дѣйствій пріобрѣтенныхъ вызываетъ другого рода автоматизмъ -- автоматизмъ привычки, который слѣдуетъ отличать отъ первоначальнаго автоматизма инстинкта". И далѣе: "мы не имѣемъ убѣдительныхъ доказательствъ того, что автоматизмъ привычки передается по наслѣдству и порождаетъ, такимъ образомъ, автоматизмъ инстинкта".
   Эти выводы устанавливаются авторомъ путемъ очень тщательно разсмотрѣннаго и очень разнообразнаго матеріала, которымъ онъ пользовался.
   Не могу сказать, чтобы я присоединился къ этому выводу, такъ какъ раньше Моргана, сначала на страницахъ журнала "Вопросы философіи и психологіи", потомъ "Научнаго Обозрѣнія" и, наконецъ, въ книжкѣ: "Вопросы зоопсихологіи" я высказывалъ тотъ же взглядъ на этотъ вопросъ; но не могу, разумѣется, не привѣтствовать этихъ заключеній въ литературѣ нашей науки.

-----

   Подводя конечные итоги сказанному о попыткѣ Джемса дать отвѣтъ на нѣкоторые основные вопросы сравнительной психологіи, я скажу, что попытка эта не внушаетъ довѣрія уже по одному тому, что необходимыхъ для обоснованія его теоріи біологическихъ данныхъ у него нѣтъ; личныхъ изслѣдованій въ этой области онъ не дѣлалъ; тѣ же немногіе факты, которыми онъ иллюстрируетъ свою аргументацію, заимствованы имъ изъ вторыхъ рукъ и толкуются имъ ad hominem. Его взглядъ на инстинктъ какъ на психическую способность животныхъ опредѣленно реагировать на опредѣленныя предметы среды,-- расходится съ результатами добытыми экспериментальнымъ путемъ и болѣе точно сдѣланными біологическими наблюденіями въ нормальныхъ условіяхъ жизни животнаго. Его идея о томъ, что "слѣпые" инстинкты могутъ просвѣтляться сознаніемъ, возникающимъ на почвѣ инстинктивной дѣятельности и ею самой продуцируемой -- не выдерживаетъ критики данныхъ, предлагаемыхъ для ея обоснованія самимъ же Джемсомъ. Наконецъ, ученіе Джемса о привычкахъ и ихъ роли въ области инстинктивной дѣятельности представляетъ столько недоразумѣній, что за ихъ устраненіемъ отъ этой части его ученія въ сущности ничего не остается.

Владиміръ Вагнеръ.

"Русское Богатство", No 7, 1902

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru