Lib.ru/Классика: Василевский Ипполит Федорович. Рябь и зыбь роднаго прогресса

Рябь и зыбь роднаго прогресса.

Кое-что изъ нашего общественнаго самочувствія.-- Родились-ли мы въ кисейной сорочкѣ или подъ "черною звѣздою"?-- По поводу желѣзно-дорожнаго съѣзда.-- Нефабрикованные люди.-- Проектированное московскимъ земствомъ новое крестьянское устройство.-- Идеальная организація.-- Лестное повышеніе.-- Воевать намъ или не воевать изъ за славянскихъ братцевъ?-- Урокъ изъ прошлаго.-- Вступительный манифестъ г. Чичерина.-- Программа "новыхъ охранителей".-- Еще одна партія.-- Магическія слова вообще и русское магическое слово въ частности.-- Проектъ всеобщей порки.-- "Сборъ плодовъ" съ уфимскихъ полей.-- Скорбный листъ.-- Скобелевскій богатырскій эпосъ.

ДНЕВНИКЪ СОВРЕМЕННИКА.

(съ 20 января по 20-е февраля веденный).

20-го января.

"Самосохраненіе -- вотъ что движетъ теперешнее время! вотъ что опредѣляетъ истинный смыслъ русской жизни".

Этотъ новый символъ, съ восклицательнымъ знакомъ какъ разъ въ срединѣ фразы, напечатанъ сегодня въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ", въ передовой статьѣ, посылающей воздушные поцѣлуи "Руси" и очень довольной тѣмъ, что "Голосъ" весьма скверно обмолвился, забравшись въ область зоологическихъ уподобленій и сравнивъ народъ съ "разнузданнымъ звѣремъ". Эта риторическая фигура уже и потому не выдерживала критики, что она была вполнѣ фантастичною. Никто, вѣдь, нигдѣ и никогда не взнуздываетъ хищныхъ и кровожадныхъ "звѣрей". Навѣрное можно сказать, что ни одинъ изъ сотрудниковъ почтенной газеты никогда не видалъ ни льва въ кавалерійской уздечкѣ, ни волка, въ мундштукѣ. Но эпизодъ этотъ нарочно раздули, да всѣ лады подчеркнули, оповѣстили о немъ на всю Россію, для вящшаго поруганія "прогрессивной печати", которая врядъ ли можетъ быть привлекаема къ отвѣтственности за всѣ обмолвки и фальшивыя ноты "Голоса",-- и въ результатѣ явилось, между прочимъ, и сегодняшнее побѣдоносное славословіе "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей"!

Утверждая, что самосохраненіе -- главный мотивъ "теперешняго времени" и "единственный истинный смыслъ" русской жизни, газета г. Комарова добавляетъ еще, что такъ должны думать всѣ русскіе мыслители, начиная кѣмъ угодно и "кончая послѣднимъ пастухомъ".

Намъ съ вами довольно трудно вникнуть во взгляды и убѣжденія какъ первыхъ, такъ и послѣднихъ пастуховъ, ибо пастухи только на трубахъ играютъ, лапти плетутъ и, если издаютъ свои органы печати, то пока лишь черезъ посредство своихъ сюртучныхъ представителей и уполномоченныхъ. Быть можетъ, впрочемъ, пастухи и одобрили статью "С.-Петербургскихъ Вѣдомостей", безспорно принадлежащую какой-то телячьей головѣ. Но меня она поставила сегодня въ очень затруднительное положеніе. Какъ быть? Кому вѣрить? На чемъ остановиться?

Съ одной стороны, московскій лагерь не можетъ нарадоваться нашею жизнью. Онъ одѣваетъ ее въ парчу, въ цвѣтные атласы и драгоцѣнные каменья. Въ прошломъ для него -- у насъ слава, въ "теперешнемъ времени" -- кроткое и восторженное самосозерцаніе, въ будущемъ -- ослѣпительное сіяніе. Мы родились въ кружевныхъ сорочкахъ и съ маленькими солнышками во лбахъ. У насъ скоро станутъ продавать водку только въ аптекахъ, а мужики зато на фортепіано играть будутъ. Всѣ скверныя слова, и тѣ навѣки вычеркнутся изъ обиходнаго лексикона. Живи, чувствуй, люби, надѣйся и наслаждайся.

Съ другой стороны, тотъ же московскій лагерь вѣщаетъ устами своего петербургскаго вице-консула, что жизнь наша проходитъ какъ бы въ подземельяхъ Дантова ада. У насъ одинъ только "истинный смыслъ" -- и тотъ трагическій, одинъ только двигатель -- и тотъ роковой, стихійный, неизмѣнный. Вся наша историческая задача единственно въ томъ и заключается, чтобы отстаивать во чтобы ни стало свое "самосохраненіе", т. е., чтобы вѣками вести плачевную и тяжкую борьбу за бытіе ради бытія! Терпи, тяни, горюй, плачь и мужайся.

Тамъ русскій человѣкъ -- лихой, насвистывающій Ванька Кудряшъ, въ манчестеровской безрукавкѣ и сафьянныхъ сапожкахъ съ побрякушками; такъ "берррегись" и покрикиваетъ.

Здѣсь -- тотъ же русскій человѣкъ, очумѣлый, поникшій головою факиръ, съ блѣдными губами, растерзанною грудью, потухшимъ взоромъ, съ пустымъ желудкомъ, истомою въ душѣ и мольбою "пощадите, люди добрые" на устахъ.

Какъ выйти изъ этой дилеммы? Счастливѣе мы самыхъ избранныхъ счастливчиковъ или несчастнѣе самыхъ отпѣтыхъ несчастливцевъ? Изъ золотистаго-ли рога изобилія, или изъ мочальнаго куля мусорщика сыплетъ фортуна дары свои на насъ? Кому же мы принадлежимъ: бѣлоснѣжному-ли ангелу, или маскарадному аггелу? Гдѣ тотъ первый и послѣдній пастухъ, который можетъ вывести насъ изъ этого дремучаго лѣса вопросительныхъ знаковъ?

Недурно, однако, наше общественное самочувствіе, если мы даже сами точно, твердо и категорически опредѣлить не можемъ, что у насъ такое происходитъ -- приливы полнокровія или спазмы и обмороки отъ худосочія и собачьей старости?

22-го января.

Есть группа численно небольшая, но чрезвычайно гармоническая и характерная. Думая о ней, я невольно вспоминаю слова покойнаго Достоевскаго, какъ-то обѣщавшаго въ своемъ "Дневникѣ" отдать все человѣчество "за одного настоящаго, нефабрикованнаго, непритворнаго человѣка, который не стыдился бы ни зла, ни добра своего, ни ума, ни простоты своей, никогда не лгалъ бы передъ собою и выходилъ въ люди такимъ, какой онъ есть".

Теперь, по крайней мѣрѣ, на двухъ десяткахъ гнутыхъ стульевъ сидятъ, размышляютъ и рѣчи ведутъ именно такіе нефабрикованные, непритворные люди, а между тѣмъ никто ими не восторгается. Они остаются самими собою съ головы до пятокъ. Они навѣрное не лгутъ, ибо самая задорная ложь потеряла бы всѣ свои краски, въ сравненіи съ ихъ нанискреннѣйшею правдивостью. Они и не стыдятся ни добра, ни ума своего, потому что плавно, спокойно, откровенно проводятъ и отстаиваютъ такія максимы, отъ которыхъ самые дешевые и обстрѣленные моралисты повыскакали бы на улицу изъ бельэтажныхъ оконъ путейскаго зданія. Они только покорнѣйше просятъ своихъ обязательныхъ слушателей: не перебивать, не волноваться, не забѣгать впередъ, не оглашать воздуха безполезными и нетактичными восклицаніями, а терпѣливо, разсудочно, съ философскимъ безстрастіемъ, внимать отголоскамъ, откровеніямъ того недавняго "добраго времени", когда хищникъ былъ кумомъ, благодѣтелемъ и вѣрнѣйшимъ другомъ казнокрада, а казнокрадъ -- посаженнымъ отцомъ, преданнымъ совѣтникомъ и старательнѣйшимъ сотрудникомъ хищника. Эта любопытная компанія истолковывала свое міросозерцаніе на общемъ желѣзнодорожномъ съѣздѣ. Дѣло въ томъ, что желѣзнодорожная коммиссія гр. Э. Т. Баранова, наконецъ, завершила свою энциклопедическую работу, похожую, по объему своему, на Брокгаузовъ "Conversations Lexicon" или на китайскій романъ Чин-шеу "Двѣ двоюродныя сестры", въ 67 томахъ. Если не для критическаго разбора, то для панорамнаго обозрѣнія этого арсенала исписанной бумаги сформированъ былъ особый съѣздъ, весьма разнородный. Въ составъ его вошли и юристы, и экономисты, и статистики, и финансисты, и негоціанты, и предводители, и городскіе головы, и чиновники, и просто разные пріятные господа, ни у какихъ дѣлъ не состоящіе. Для безусловной и законченной полноты персонала желѣзнодорожнаго съѣзда не доставало въ немъ, кажется, только врачей, депутатовъ отъ славянскаго комитета, учителей каллиграфіи и полковыхъ капельмейстеровъ. Само собою разумѣется, однако, что главная дебатирующая и направляющая роль принадлежала на съѣздѣ профессіональнымъ желѣзнодорожникамъ, которые и послали отъ себя цѣлый отрядъ главарей и авторитетовъ,-- Стародумовъ, Златоустовъ, Голіафовъ и Калліостро концессіонерскаго мастерства. Эти то "лучшіе мужи", съ выгнутыми по израилевскому образу носами, съ оттопыренными животами, съ фунтовыми цѣпями изъ шикарнѣйшихъ кусковъ неотдѣланнаго золота, щеголяли слишкомъ въ теченіе двухъ недѣль своимъ непритворствомъ, своею неподдѣльною искренностью.

Они отзывались о законѣ, какъ о птичьемъ пугалѣ, исключительно для однихъ воронъ поставленномъ; говорили о государственной казнѣ, какъ о своемъ домашнемъ полу-семейномъ дѣлѣ; удивлялись, ради чего отдѣлять правительственные интересы отъ частныхъ спекуляцій и манипуляцій, не понимали зачѣмъ отъ добра -- добра искать желаютъ; прямо напирали на всѣ тѣ закулисные гешефты и "обычаи", о которыхъ "умные люди" говорятъ èa. s'comprend, mais èa n'explique pas; просили коммиссію не увлекаться фантастическими теоріями космическаго разума и всемірнаго блага, въ ущербъ "трезвой и здоровой" практикѣ; увѣряли, что есть двѣ справедливости: одна -- справедливость людей, ничего не понимающихъ и очень надоѣдливыхъ, и другая -- справедливость людей, все понимающихъ и весьма полезныхъ; ничуть не скрывали своего взгляда на публику, какъ на живой грузъ, всегда докучливый, часто скандальный. Они очень много смѣялись, когда узнали отъ коммиссіи гр. Баранова, что данныя кредитной канцеляріи о взаимныхъ разсчетахъ министерства финансовъ съ желѣзнодорожными обществами почти ни въ одной цифрѣ не сходятся съ итогами, выведенными неунывающею семейкою правленскихъ бухгалтеровъ; око за око, зубъ за зубъ полемизировали изъ-за своей правленской маккіавельщины, и принимали за личное, тяжкое, съ трудомъ прощаемое оскорбленіе -- малѣйшую попытку коммиссіи гр. Баранова повернуть какъ нибудь къ лучшему нашъ нынѣшній желѣзнодорожный Содомъ, разоряющій средства страны изъ-за китовыхъ аппетитовъ фанаберно-картавящихъ евреевъ и примазавшихся къ нимъ представителей "путейской совѣсти" и путейскаго искусства. Словомъ, на съѣздѣ происходилъ большой и блистательный концертъ наиболѣе заслуженныхъ и извѣстныхъ виртуозовъ по части крупныхъ "срывовъ" и самаго высокаго зскамотажа. Люди медленно, точно на, подвижномъ плато живыхъ картинъ, поворачивались во всѣ стороны, чтобы ни одна черта ихъ индивидуальности не пропала для современниковъ безслѣдно и незамѣтно. Имъ, какъ француженкамъ, катающимся по изгибу елагинской "стрѣлки", очевидно хотѣлось, чтобы на нихъ смотрѣли, чтобы имъ удивлялись. Они сдѣлали изъ словеснаго цинизма особый, совсѣмъ новый вѣроисповѣдный культъ и прослужили ему въ теченіе двѣнадцати дней двѣнадцать парадныхъ молебновъ.

Съ такимъ длиннымъ рядомъ спектаклей -- gala,-- давно не приходилось встрѣчаться. Теперь, по крайней мѣрѣ, извѣстно, что наше русское мирное корсарство вполнѣ окрѣпло и возмужало, что оно не только никогда не дремлетъ, но, наоборотъ, всегда стоитъ подъ боевыми парусами. Меня забавлялъ сегодня другой вопросъ, быть можетъ, весьма праздный, но довольно курьезный. А именно: что случилось бы съ человѣческимъ общежитіемъ, еслибы единственными проповѣдниками, развивателями и авторитетами нравственно-отвлеченныхъ началъ въ этомъ общежитіи, явились только вотъ этакіе моншеры? Куда завели бы они свою паству и что отсюда произошло бы?

Вѣроятно, прежде всего пришлось бы всѣмъ гражданамъ навсегда отпороть свои карманы и навсегда же отказаться отъ этого костюмнаго аксессуара. Иначе сразу же и неминуемо возникла бы гоббесова bellum omnium contra omnes.

25-го января.

Московскія "Современныя Извѣстія" принесли на своихъ столбцахъ обширное воззваніе графа Л. И. Толстаго. Тутъ за одно три сюрприза: во-первыхъ, новое, хотя и бѣглое произведеніе знаменитаго писателя, привлекающаго своимъ именемъ вниманіе и общества и печати, писателя, какъ бы забросившаго уже свою литературную дѣятельность и охотнѣе бесѣдующаго теперь съ дѣтьми въ дѣтскихъ журналахъ, чѣмъ съ отцами въ журналахъ великовозрастныхъ. Во-вторыхъ, появленіе статьи гр. Толстаго въ такой своеобразной газетѣ, какъ "Современныя Извѣстія", которыя, между прочимъ, еще только недавно окончательно справились съ балующимися рязанскими чертями, категорически заявивъ наконецъ, устами своего сотрудника, нѣкоего В. П., что "передвиженіе мебели и исчезновеніе вещей, стукъ, звонъ колокольчиковъ, все это такъ объективно, что нѣтъ возможности усомниться въ реальности этихъ явленій". Наконецъ, третій сюрпризъ -- необыкновенный общій характеръ статьи, являющейся великолѣпною духовною проповѣдью по поводу такого прозаическаго и только одними цифрами говорящаго факта, какъ статистическая перепись населенія Москвы. Все это ново и любопытно.

Въ газетахъ, конечно, появятся выдержки изъ приподнятаго и высоко настроеннаго посланія чистаго и благороднаго человѣка къ чистымъ и благороднымъ чувствамъ общества. Обращеніе написано, какъ и все вышедшее изъ подъ классическаго пера автора "Войны и Мира", мастерски, сильно, горячо, задушевно-просто. Великимъ философскимъ миромъ, сердечною теплотою и свѣжестію, крѣпкою и вѣрующею любовью къ страждущему человѣку, энергіею и энтузіазмомъ вѣетъ отъ этого христіанскаго, широко захватывающаго призыва къ дружной, охочей, коллективной помощи бѣдности и невзгодамъ столичнаго пролетаріата. Статья гр. Толстаго производитъ въ общемъ, послѣ прочтенія ея, такое же мягкое и благоговѣйное, серьезное и меланхолическое впечатлѣніе, какое нисходитъ въ сумеречное время изъ подъ сводчатыхъ высотъ безлюднаго храма. Какъ-то и самого себя лучшимъ чувствуешь, и другимъ даешь большую цѣну, и разлитой въ воздухѣ мерзости меньше обоняешь. Такія поднимающія, обобщающія и связывающія людей воззванія всегда обладаютъ большимъ нравственнымъ вѣсомъ, но хорошее освѣжающее значеніе ихъ особенно сказывается въ то время, когда человѣкъ идетъ на человѣка, когда апатія и утомленіе бьются объ стѣну, утопая во мракѣ, и когда въ обществѣ царствуютъ инстинкты травли, ненависти и заушенія.

Въ статьѣ Л. И. Толстаго разсѣяно много прекрасныхъ отдѣльныхъ мѣстъ и замѣчаній. Умный и даровитый писатель, привыкшій къ обобщеніямъ и освѣщеніямъ, всегда найдетъ сказать что нибудь меткое и самобытное. Кромѣ того, у гр. Толстаго мысль течетъ широко и забираетъ глубоко. Плавный полетъ ея ищетъ воздуха и простора.

Я сдѣлалъ карандашемъ бѣглыя помѣтки. Одна изъ нихъ особенно нуждается въ томъ, чтобы ее обособить и выдѣлить. Нѣсколько ея, вскользь брошенныхъ, мыслей способны замѣнить цѣлый томъ исторической диссертаціи. Графъ Толстой, говоря о милосердіи, о добрыхъ дѣлахъ, о христіанскомъ альтруизмѣ, касается трепещущаго спора о молодомъ поколѣніи. Чьи только грязные пальцы не ощупывали у насъ этого больнаго мѣста? Кто и какъ не пробовалъ врачевать его? Задаваясь вопросомъ, что главнѣйше нужно для общественнаго, нравственнаго и матеріальнаго самоусовершенствованія, гр. Толстой отвѣчаетъ:

"Нужна дѣятельность самоотверженная, нужны люди, которые хотѣли бы дѣлать добро, отдавая не чужіе грѣхи-деньги, а свой трудъ, себя, свою жизнь. Гдѣ же эти люди? А вотъ они, по Москвѣ ходятъ. Это -- самые счетчики-студенты. Я видѣлъ, какъ они записываютъ свои карточки. Онъ пишетъ въ ночлежномъ домѣ на нарахъ у больного. "Чѣмъ боленъ?" "Воспой". И студентъ не морщится и пишетъ. И все это онъ дѣлаетъ для какой-то сомнительной науки. Что же бы онъ сдѣлалъ, еслибы онъ дѣлалъ это для несомнѣннаго своего личнаго добра и добра всѣхъ людей? Какъ дѣтямъ въ веселомъ духѣ хочется хохотать, но они не умѣютъ придумать,.чему бы хохотать, и хохочутъ безъ всякаго предлога, потому что имъ весело,-- такъ эта милая молодежь жертвуетъ собой. Она еще не успѣла придумать, за что бы ей пожертвовать собой, а жертвуетъ своимъ вниманіемъ, трудомъ, жизнью, затѣмъ чтобы записать карточку, изъ которой еще выйдетъ или не выйдетъ что нибудь. Что же бы было, еслибы было такое дѣло, которое того стоило?"

Вы вглядитесь попристальнѣе въ эти простыя слова умнаго и наблюдательнаго писателя. Они кратко обобщаютъ и поясняютъ весьма многое... Изъ-за нихъ виднѣется вся длинная, черная и страшная историческая полоса, переживаемая нами; изъ-за нихъ выступаютъ тысячи хромыхъ, изломанныхъ и разбитыхъ жизнью, тысячи блѣдныхъ, измученныхъ лицъ, тысячи однородныхъ фактовъ безплодной борьбы изъ за миражей, воздушныхъ замковъ и книжныхъ привидѣній. нервныя, увѣренныя въ чистотѣ своей, бродящія избыткомъ неупорядоченныхъ силъ, натуры ищутъ какого нибудь живаго, прикладнаго, идейно-симпатичнаго для нихъ дѣла, а гдѣ и кто давалъ его у насъ? Только и оставался одинъ выборъ: или въ канцелярію, или въ омутъ...

28-го января.

Во всѣхъ нашихъ и въ очень многихъ иностранныхъ газетахъ напечатано извѣстіе,.что г. Каткова ожидаетъ на дняхъ экстраординарное и весьма значительное повышеніе въ чинахъ.

Завидовать грѣшно, но радоваться можно. Слава Богу. Cognovi et animam levavi.

29-го января.

Подробныя вѣсти изъ Таганрога рисуютъ большую и прекрасную картину. Какимъ величіемъ и блескомъ поражали бы насъ при-азовскіе подвиги таганрогскихъ "грекосовъ" и таможенниковъ, еслибы повѣдалъ о нихъ спокойный и возвышенный гомеровскій стихъ! Надо любить дѣйствительно крупное, что маковкою въ облакахъ рѣетъ, и нужно умѣть цѣнить дѣйствительно достопримѣчательное, славу ума или труда составляющее, чтобы не разсѣяться въ пустыхъ подробностяхъ и не усматривать въ эпическомъ приазовскомъ грабежѣ простой и заурядной большой кражи.

Нѣтъ! передъ нами не повседневная кража, только и заслуживающая нѣсколькихъ ювеналовскихъ восклицаній юнаго правовѣдика-прокурора, взобравшагося, ради эффектнаго случая, на каѳедру "возмущеннаго гражданина" и "карающаго соціолога". Передъ нами -- обширная, прочно, многими годами обоснованная, художественно задуманная и художественно исполненная организація воровъ-артистовъ, геніальныхъ въ своей неизвѣстности и великихъ при всей своей скромности. Въ Таганрогѣ не просто крали. Тамъ возвысили кражу до ступени общественной добродѣтели и государственной заслуги; узаконили ее обычнымъ правомъ, согрѣли любовью низшихъ и благословеніями высшихъ; крали денно и нощно, безъ страха и упрека, съ рыцарскимъ прямодушіемъ и откровенностью; крали неторопливо, пропорціонально и цѣлымъ міромъ; крали съ разсчетомъ и осмотрительностію добраго хозяина, понимающаго толкъ въ своемъ дѣлѣ и не желающаго сразу исчерпать, ни обезсилить благодатной, солнышкомъ пригрѣтой нивы; крали, наконецъ, такъ, что и всѣ знали, и никто не зналъ.

Весь секретъ столь совершеннаго искусства и успѣха, единственно въ томъ заключался, что организація воровства смѣло выдерживала какую угодно, хотя бы самую строгую техническую критику, и принадлежала людямъ большаго и безспорнаго практическаго ума и пониманія. Они много поработали надъ ней и потомъ, сидя у очаговъ своихъ, исправно получали должные дивиденды. Съ одной стороны, таганрогская арена стояла на виду, можно сказать, у всего цивилизованнаго, прикосновеннаго къ торговому мореплаванію, міра. Даже заморскіе, иностранные отправители, живущіе въ Палермо, Марсели, Брестѣ, Ливерпулѣ или Дуврѣ, и тѣ надлежаще были просвѣщены насчетъ такихъ "таможенныхъ обрядностей", которыя они должны были совершать, чтобы дружески идти рука объ руку съ гг. таможенниками и "напрасно не расходоваться". Мѣстные же "дѣятели", имѣя во главѣ своей грека Вальяно, бѣглаго матроса, превратившагося въ милліонера, никогда и не подозрѣвали о существованіи у насъ какого либо таможеннаго режима и законодательства. Они всегда дѣйствовали "на вѣру" и по устному преданію, которое сказывалось въ Таганрогѣ даже въ материнскихъ пѣсняхъ у дѣтскихъ колыбелей. Таганрогская таможня не прятала себя. Она, какъ театръ Помпея или циркъ Александра Севера, широко, на виду у всѣхъ, развертывала свои сквозныя колоннады и портики. Всякій имѣлъ полное право прійти туда, отыскать надлежащихъ "сборщиковъ", дать приличную случаю взятку и ввести красное дерево подъ ярлыкомъ еловыхъ брусьевъ или партію шелковыхъ матерій по тарифу джутовыхъ мѣшковъ. Таганрогъ -- бойкій, довольно просвѣщенный приморскій городъ, и тамъ любили публичность и гласность.

Съ другой стороны, на открытой европейски-знаменитой аренѣ копошились и отличались только самые жалкіе и ничтожные фигуранты. Вся же настоящая "серьезная" труппа сидѣла за кулисами, по корридорамъ, уборнымъ, и оставалась для публики незримою. Фигуранты зато были вездѣсущи и всеберущи. У этихъ слизистыхъ бактерій существовалъ, правда, непомѣрно прожорливый, чисто львиный аппетитъ. Они грабили не по чинамъ, восклицая "кошель или законъ!" Но самые жирные, самые соблазнительные "срывы" и не особенно радовали фигурантовъ, и не особенно удивляли заинтересованныхъ лицъ, ибо роль первыхъ была подневольная, пассивная и посредственная. Какъ руки только подаютъ пищу,*а сами не ѣдятъ, такъ и фигуранты только каперствовали на свой страхъ, но не на свой счетъ. Они неутомимо смазывали всю восходящую лѣстницу чиновъ, званій, должностей и обрѣзывали, рукою Далилы, волосы у всѣхъ стоявшихъ на пути Самсоновъ. Каждая ступень этой лѣстницы могла или провалить, или поддержать. Но ступени добросовѣстно исполняли свое прямое, даваемое имъ прикладною механикою, назначеніе и старательно поддерживали. На одной ступени "честно, по купечески" исполняли всѣ обѣщанія фигурантовъ; на другой -- оформливали исполняемое, на третьей -- замазывали и прятали въ архивъ оформленное; на четвертой -- смотрѣли сквозь пальцы; на пятой -- слушали, забивъ ушныя отверстія корабельною паклею; на шестой -- ничего не знали; на седьмой -- ничего не могли думать; на восьмой или десятой -- "не смѣли предполагать, чтобы гдѣ либо мыслимо было малѣйшее отступленіе отъ святой и для всѣхъ обязательной буквы непоколебимаго закона". Такъ дѣйствовалъ весь "таможенный механизмъ", напоминая собою солидные башенные часы, съ ихъ неутомимою работою общаго цѣлаго и незамѣнимымъ взаимодѣйствіемъ составныхъ частей: винтовъ, пружинъ, колесъ, гирь и стрѣлокъ. Указательныя стрѣлки, впрочемъ, помѣщались въ центрѣ всѣхъ центровъ -- въ Петербургѣ, и смотрѣть на нихъ ежегодно ѣздилъ изъ Таганрога особый уполномоченный агентъ таможенной компаніи. Это былъ нѣкій мѣстный "корабельный смотритель", "мальчикъ съ пальчикъ", то же безличная микроскопическая бактерія. Чрезвычайный посланникъ и полномочный министръ "маленькихъ" и "среднихъ", пожаловавъ къ "набольшимъ" въ Петербургъ, обыкновенно нюхалъ, пробовалъ, подслушивалъ, кланялся, локотки лобзалъ, быстро опустошалъ свой дорожный кошель, и потомъ летѣлъ назадъ добрымъ вѣстникомъ мира и надежды отъ прибалтійскаго прибрежья къ приазовской столицѣ.

-- Ну, что, какъ? спрашивали его съ замираніемъ сердецъ таможенные хищники, пугливо выглядывая изъ разныхъ закулисныхъ норъ, ущелій и проваловъ.

-- Ничего, слава Богу. Новости отмѣнно пріятны. Начальство вѣритъ. Начальство не сомнѣвается. Начальство благоволитъ. Чаемъ даже меня угощали и ручку на прощаніе пожаловали. Все идетъ какъ по маслу.

И дѣйствительно, все шло какъ по маслу. Грабили такъ, что даже корабельныя снасти азовскихъ судовъ и тѣ отъ ужаса трещали.

Азовское море -- море-то! стихію!-- ухитрились, какъ помойную кадку, засорить, запоганить, и утащили у казны колоссальную сумму многихъ милліоновъ. Затѣмъ, поджали фалды и попрятались по разнымъ угламъ пустыннымъ. Das ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu.

Но какъ въ природѣ, такъ и въ мірѣ воздаянія, ничто не пропадаетъ. Два таможенные фигуранта, нѣкіе Кузовлевъ и Бойдаковъ, уже задержаны и опущены въ темницу, запертую семью замками. Никакая сила не въ состояніи отнять ихъ у правосудія. Точи свой мечъ, Ѳемида. Ты изловила двухъ левіафановъ!..

1-го февраля.

Очень недурной прожектъ. Именно "прожектъ": благородный, чисто дворянскій, съ явными признаками англоманства и съ самыми отеческими чувствами по отношенію къ "меньшей братіи",-- къ бѣдному "мужику-дураку".

Нынѣшнее крестьянское самоуправленіе выдохлось, извратилось и разложилось. Мужикъ доказалъ свою полную несостоятельность и неспособность, какъ начальникъ самого себя. Въ организаціи крестьянскаго быта нужна реформа и реформа коренная, "подъ нутро забирающая". Полумѣры и передѣлки стараго ничего не помогутъ. Существующія волостныя правленія и крестьянскіе волостные суды совершенно упраздняются. Взамѣнъ ихъ вводится новый хозяйственно-административный порядокъ. Каждый уѣздъ дѣлится на особые крестьянскіе округи. Каждый округъ ввѣряется особому начальнику, получающему отъ земства подобающее жалованье, размѣры котораго соображаются съ тяжелыми экономическими обстоятельствами времени, начальники посылаются въ округа, на уготованныя для нихъ малыя воеводскія сидѣнія; а избраніе новосфабрикованныхъ окружныхъ начальниковъ происходитъ въ земскихъ собраніяхъ, которыя отдаютъ при выборахъ неукоснительное предпочтеніе гг. дворянамъ, дабы теплыя окружныя гнѣздышки не стали предметомъ соискательствъ, какъ со стороны "поповичей", такъ и другихъ низкихъ, "черныхъ" и "подлыхъ" людей.

Задача окружнаго начальника -- сидѣть въ округѣ и отечески учить мужика-дурака уму-разуму, надлежаще "пользуясь всѣми правами, предоставленными существующему крестьянскому самоуправленію".

Организація такого рода, стоя внѣ крестьянскаго безтолковаго строя и нисходя къ нему въ лицѣ людей, обладающихъ соотвѣтственною подготовкою и надѣленныхъ довѣріемъ земской всесословности, "безъ сомнѣнія, отличалась бы и энергіею дѣйствія, и желательною, но теперь недосягаемою, законностью".

Вотъ, въ краткихъ словахъ, прожектъ московскаго губернскаго земскаго собранія по вопросу о предположенныхъ преобразованіяхъ крестьянскаго и, отчасти, земскаго устройства. Ему нельзя уже и потому не похлопать, что, при осуществленіи такого окружнаго опекунства, открылся бы цѣлый рядъ вакантныхъ кормежекъ для великовозрастныхъ земско-дворянскихъ Митрофановъ, вынужденныхъ теперь, при нѣкоторомъ ослабленіи "энергіи дѣйствія", искать себѣ пропитанія даже въ качествѣ архіерейскихъ пѣвчихъ и билліардныхъ маркеровъ. Пучекъ же окружнаго ликтора далеко не то, что билліардный кій. Московскіе "отцы" естественно печалятся о горькой судьбинѣ своихъ дѣтей, профанирующихъ себя разными неблагородными занятіями, и вотъ почему они взываютъ какъ къ "энергіи дѣйствія", такъ и къ желательной, но коварно не дающейся законности. Впрочемъ, быть можетъ, и сами "отцы" московскаго губернскаго земскаго собранія не прочь раздѣлить въ будущемъ бремя практической, народно-просвѣтительной "педагогіи", преимущественно лежащее теперь на бравыхъ, дородныхъ плечахъ усачей-исправниковъ? Кто ихъ знаетъ!..

А мужику-дураку, тѣмъ не менѣе, надо шапку ломать и, хотя переминаясь съ ноги на ногу, но кланяться. Воля ваша: все-таки попеченіе'. Господа заботятся и думаютъ: разсудимте -- какъ лучше?

2-го февраля.

Порохомъ, безъ всякихъ шутокъ, порохомъ пахнетъ. Просто боязно развертывать московскія газеты. Отъ передовыхъ статей, точно отъ полевыхъ орудій, такъ грохотомъ, пламенемъ, клубами дыма и несетъ. По настоящему, еще ничего нѣтъ, а между тѣмъ г. Аксаковъ уже доводитъ до свѣдѣнія своихъ читателей, что онъ и безъ всякаго телефона, "слышитъ тихій подступъ волны" и досадуетъ, что ему "приходится сдерживать" какіе-то молодые "порывы". Сегодня-де сдержу еще, завтра, пожалуй, тоже; но за послѣ-завтрашній день -- ужь никакъ не ручаюсь. Тихій, пробуждающійся подступъ станетъ громкимъ, открытымъ приступомъ; затѣмъ приступъ превратится въ бурный выступъ волнъ и умчитъ всѣхъ насъ прямо въ объятія всеславянскихъ братцевъ, привыкшихъ уже, впрочемъ, къ сюрпризнымъ появленіямъ спасательныхъ "боговъ изъ машины".

Скромный послушникъ г. Аксакова -- г. Гиляровъ-Платоновъ -- тоже въ сильномъ и страстномъ волненіи. Онъ не слышитъ волны, но зато видитъ Россію, всю Россію, и видитъ ее такою, какою она изображается на литографированныхъ картинкахъ: дородною, физически-единоличною особою, въ красномъ сарафанѣ, въ кисейной рубашкѣ и въ голубомъ кокошникѣ съ жемчужинами. Особа эта, можетъ быть, настроена двояко. Быть можетъ, она, затаивъ свои романическія чувства, сдержитъ себя, даже не моргнувъ глазомъ. Тогда пусть ликуютъ и злорадствуютъ тѣ слабоумные выродки славянскаго племени, которые никакъ понять не могутъ, почему чехъ съ жестяными кастрюлями, боснякъ съ обезьяною въ красной фуфайкѣ или герцеговинскій "батя", носоваго платка не признающій, должны быть намъ дороже, ближе и милѣе, чѣмъ развитой человѣкъ изъ нѣмцевъ или "швабовъ". Тогда все пройдетъ благополучно... Ну, а если однако?... "Ну, а если она (особа въ сарафанѣ),-- спрашиваютъ "Современныя Извѣстія",-- не сможетъ остаться спокойною зрительницею? Если съ Россіею случится то, что случается съ г-жею Стрепетовою въ "Горькой Судьбинѣ?" Что тогда"?.. Сказать по правдѣ, я въ первый еще разъ встрѣчаю политическую бесѣду о Россіи, какъ объ актрисѣ, играющей драматическія роли. Выходитъ немножко безсмысленно, но очень наглядно. Слѣдуя однако этому новому пріему, можно договориться до того, что у государства вдругъ окажутся не только слабые нервы, но и обычай спать послѣ обѣда, и страсть къ верховой ѣздѣ, и наклонность къ донжуанству, и долги у портнаго или домовладѣльца, и абонементъ въ итальянской оперѣ.

Въ то же время "Петербургская Москва" -- Москва, полинялая, попугайствующая и прислужничающая, умѣющая пѣть только съ чужаго голоса и подъ команду дирижерской палочки, хоромъ исполняетъ "попури изъ славянскихъ пѣсенъ". Опять пускаются въ обращеніе заѣзженныя, присказочныя, клишироканныя фразы, въ родѣ: "славянское братство", "всеславянское единеніе", "историческая любовь", "историческая задача", "политика чувствъ", "наслѣдіе духа", "духъ наслѣдства", "единородное тяготѣніе", "международная потребность", и прочій запасъ "жупеловъ", временно сданныхъ на храненіе въ музей славянскаго благотворительнаго общества. Опять стали раздаваться совѣты "сливать", "единятъ", "поднимать", "очищать", "отстаивать", "налегать", словомъ вся рецептура алхими-кополитической фармакопеи. Опять слышатся разговоры о томъ, чтобы посылать однимъ братцамъ прозу Ореста Миллера, стихи Майкова и дубленые полушубки, другимъ -- колокола и знамена, третьимъ -- солонки, папиросы и фланелевые набрюшники, четвертымъ -- гражданскія азбуки и "штатскія проповѣди" Тертія Филиппова, а всѣмъ братцамъ безъ различія -- бумажные "дукаты", на которые братцы чрезвычайно падки и которыхъ у насъ такъ много, что страна наша смѣло можетъ занять во всемірной исторіи мѣсто очень большаго "Комитета о нищихъ". Все это прекрасно. Даромъ, что благодѣтельствуемые нами "братцы" -- и Войтѣхи Грдшчки, и Маши Врбицы, и Стеши Іоанновичи, и Саввы Данковы,-- весьма обидно насъ же самихъ третируютъ. Даромъ, что чувства ихъ очень хрупки и, въ родѣ камфорнаго масла, летучи. Даромъ, что шлютъ они къ намъ Кирилла и Меѳодія всегда со сборными тарелками, книжками и кружками. Даромъ, что, возставая противъ швабскихъ и нѣмецкихъ ужасовъ и звѣрствъ, "они почему-то никогда и не подумывали о томъ, чтобы промѣнять свое "чужестранное родство" на гражданскую всеправность туляка или казанца. Это несущественно. "Намъ все равно -- страдать иль наслаждаться". Любовь бываетъ двухъ родовъ: со взаимностью, какъ удовольствіе, и безъ взаимности, какъ предопредѣленіе. Мы любимъ нашихъ братцевъ по предопредѣленію: безъ взаимности, но съ постоянствомъ. Это -- удѣлъ горькій и a la longue довольно скучный, но племенное родство незримо устанавливаетъ неразрывныя узы. Вправѣ ли мы забыть когда-либо, что, при зародышѣ народностей, и у, перваго чеха, серба или болгарина ротъ помѣщался точно такъ же впереди лица, а не на затылкѣ, какъ и у перваго нашего праотца и родоначальника? Вдумайтесь только хорошенько; быть можетъ, и вы услышите тогда какой-нибудь подступъ, приступъ или выступъ какой нибудь волны, что-нибудь одинаково интересное и для фигуральнаго ритора, и для любознательнаго водопроводчика. Нельзя, поэтому, не желать и не требовать хотя бы всемірной войны, изъ за того, что наши босняцкіе и герцеговинскіе братья, предпочитая пастушескій образъ жизни воинственному, не хотятъ дать противнымъ швабамъ ни одного рекрута. Пріятно хоть въ гостяхъ чувствовать себя рыцарями: проводниками гуманизма, защитниками правъ и нравственной силы.

Досадно только одно: что въ славянскомъ мірѣ нѣтъ такихъ, даже и противъ насъ "большихъ", братцевъ, которые дали бы намъ все то, чего мы столь пламенно и безкорыстно желаемъ для неблагодарныхъ племяшей своихъ...

3-е февраля.

Б. Н. Чичеринъ выступилъ передъ московскою думою съ цѣлымъ манифестомъ по поводу своего стремительнаго и благополучнаго избранія въ городскіе головы. Читая его, кажется, что внимаешь новымъ скрижалямъ, снесеннымъ съ горы Синайской. Традиціонныя новогоднія обращенія Наполеона III къ законодательному корпусу обладали такой же нарядною формою и такимъ же плавнымъ, многорѣчивымъ, но неуловимымъ содержаніемъ. Зазванный въ Испанію король Амедей и ниспосланный болгарамъ князь Александръ Баттенбергскій, не взирая на всѣ устроенныя для нихъ привѣтственныя оваціи и иллюминаціи, обращались "къ своимъ народамъ" съ большею скромностью и меньшимъ самоуслажденіемъ, чѣмъ тамбовскій экс-профессоръ, призванный на княженіе и владѣніе городскими бульварами, портомойными плотами и водопроводными кранами. Въ глазахъ своихъ избирателей г. Чичеринъ какъ бы нисходитъ къ нимъ по красному сукну, одновременно поражая думскихъ текинцевъ и возвышенностью слога, и докторальностью тона, и патріотически-философскою глубиною сути.

Манифестъ г. Чичерина распадается на три самостоятельныя части. Первая часть -- самая сладкая и пріятно ликующая. Она состоитъ изъ однихъ комплиментовъ. Г. Чичеринъ, чувствуя себя въ думѣ совсѣмъ en famille, говоритъ комплименты самому себѣ и "вольному городу" Москвѣ. Въ отношеніи къ себѣ, г. Чичеринъ художественно превращаетъ анекдотически-любопытную процедуру своего избранія и "призванія" въ весьма поучительный историческій фактъ, переносящій насъ къ тѣмъ блистательнымъ временамъ могущества и славы городскихъ общинъ, "когда средневѣковые вольные города имѣли обычай постоянно призывать своихъ городскихъ головъ изъ другихъгородовъ". Москва, отнимая г. Чичерина у Тамбова, послѣдовала въ этомъ случаѣ примѣру Франкфурта, одолжавшагося у Кельна, или Вюрцбурга, искавшаго головы для себя въ Аугсбургѣ. Для Москвы это очень лестно. Вотъ какую великую мысль нашелъ г. Чичеринъ въ своемъ маленькомъ, очень маленькомъ, лордмэрскомъ "домикѣ". Затѣмъ, оговорившись насчетъ того, "что бесѣдовать о себѣ и неловко, и непріятно" (?), г. Чичеринъ, тѣмъ не менѣе, тутъ же забываетъ это вступленіе и повѣствуетъ о своемъ я на цѣломъ столбцѣ петита, предоставляя впрочемъ самимъ слушателямъ опредѣлить окончательно, кто такой передъ ними: Кавуръ или Вашингтонъ? Какъ добросовѣстный автобіографъ, онъ не забываетъ упомянуть ни о своемъ дѣтствѣ, ни о студенческомъ житьѣ, ни о своихъ дружественныхъ сношеніяхъ "съ добрыми и благородными именами", и даже посылаетъ прощальный земляческій вздохъ всей Тамбовской губерніи, обѣщая "всегда быть вѣрнымъ" своимъ тамбовскимъ знакомымъ и пріятелямъ.

Собственно Москвѣ г. Чичеринъ салютуетъ двумя главными комплиментами. Онъ отзывается о Москвѣ кратко, но сильно. Передъ нами -- святая святыхъ, спрятанная за таинственною завѣсою. Во-первыхъ, въ Москвѣ, и только въ Москвѣ "можно обрѣсти тѣ крѣпкія основы, то вѣрное пониманіе смысла русской исторіи, то тонкое чутье истинныхъ потребностей народной жизни, которыя предохраняютъ отъ слѣпаго слѣдованія за мимолетными авторитетами". Нигдѣ, какъ въ Москвѣ и только въ Москвѣ, нѣтъ такихъ верстаковъ для безпощаднаго, оптоваго оболваниванія этихъ "мимолетныхъ (читай "западныхъ") авторитетовъ" и нигдѣ, какъ въ Москвѣ, нѣтъ такихъ алхимическихъ лабораторій для изготовленія en gros всеисцѣляющихъ лекарствъ, составъ которыхъ никому опредѣленно неизвѣстенъ, и дѣйствіе которыхъ ни для кого не вѣдомо, но именно потому и безспорно. Необъяснимое обаяніе и почти миѳологическое значеніе Москвы естественно, понятно и законно, ибо -- второй комплиментъ -- "Москва это -- все, что думаетъ и Чувствуетъ въ Россіи и за Россію". Москва въ Москвѣ и на Москвѣ, для Москвы, Москвою и за Москву. Недаромъ и наша пѣснь простяцкая утверждаетъ, не "мимолетнымъ", а уже кореннымъ, незыблемымъ авторитетомъ, "что наша матушка Москва всему свѣту голова". Это -- истинная правда, для всѣхъ очевидная. Г. Чичеринъ счастливъ тѣмъ, что, покинувъ свои тамбовскія пажити, видитъ себя во главѣ лучезарнаго города, и если что "его огорчаетъ, такъ это единственно сознаніе недостаточности своихъ силъ", въ сравненіи "съ тѣми громадными практическими интересами, которыми приходится (бѣдный человѣкъ! совсѣмъ какъ Амедей въ минуту сомнѣнія) управлять въ настоящее время". Эти "громадные интересы" дѣйствительно, вѣдь, были бы по плечамъ развѣ Атласу. Сообразите, напримѣръ, сколько въ Москвѣ однихъ пожарныхъ лошадей, сколько деревъ принадлежитъ городу, сколько жестянокъ выдается извощикамъ и съ какимъ трепещущимъ бдѣніемъ необходимо держать руль обоюдоострой муниципальной политики, когда происходитъ выборъ коммиссіи для осмотра исправности горѣнія пригородныхъ фонарей или предрѣшается судьба запаснаго больничнаго барака, превращаемаго въ аудиторію для воскресныхъ чтеній "съ туманными картинами"!

Но "громадная задача", предстоящая г. Чичерину, тѣмъ облегчается, что онъ разсчитываетъ "на снисхожденіе", даже болѣе чѣмъ на снисхожденіе -- на помощь и содѣйствіе городскихъ гласныхъ. Тутъ и конецъ первой части чичеринскаго манифеста. Я резюмировалъ ее довольно подробно, ибо она очень, характерна. Она прелестно выказываетъ, съ какими пріемами и ужимками подходятъ дебатирующіе жрецы "новыхъ ученій" къ самымъ, повидимому, простымъ, къ самымъ канцелярски-рутиннымъ дѣламъ, и какъ непреклоненъ у нихъ обычай отпускать въ свѣтъ каждую фразу не иначе, какъ съ грохочущими бубенцами "подъ дугою".

Вторая часть вступительной рѣчи г. Чичерина носитъ прямое назначеніе и выказываетъ личный, весьма своеобразный, взглядъ новаго головы на сущность и природныя особенности нашего, такъ называемаго, "городскаго самоуправленія". Г. Чичеринъ не принадлежитъ къ числу чрезмѣрно пламенныхъ и слишкомъ "прямолинейныхъ" поклонниковъ и защитниковъ внѣшней и внутренней самостоятельности города, какъ юридическаго лица и учрежденія. Онъ не хочетъ ни самъ увлекаться, ни другихъ соблазнять книжными отвлеченностями по этому предмету. Конечно, г. Чичерину вполнѣ извѣстно мнѣніе существующаго писаннаго закона. Законъ говоритъ, что "городское общество дѣйствуетъ самостоятельно въ предѣлахъ предоставленнаго ему вѣдомства". Но вѣдь это только простое разговорное попустительство и досужее кокетничанье со стороны закона. Трезвый городской голова и смотрѣть долженъ трезво. Г. Чичеринъ и самъ законникъ -- присяжный, патентованный, ученый законникъ, но это не помѣшаетъ ему находиться съ закономъ въ холодно-вѣжливыхъ отношеніяхъ; онъ не позволитъ закону особенно фамильярничать ни съ самимъ собою, ни со ввѣреннымъ ему городскимъ управленіемъ. Мало-ли что говоритъ законъ! Въ дѣйствительности, по крайнему разумѣнію новаго московскаго премьера, городское общество отнюдь не есть "самостоятельная держава, которая можетъ рѣшать свои внутреннія дѣла по своему усмотрѣнію". Это должно и знать, и помнить. Легко себѣ представить, какое впечатлѣніе должна была произвести "новая" муниципальная теорія г. Чичерина на тѣхъ гласныхъ московской думы, которые не имѣютъ чести принадлежать къ лагерю "текинцевъ". Они, гласные, самостоятельно избраны самостоятельными избирателями, избраны для самостоятельныхъ дѣйствій въ предѣлахъ, отмежеванныхъ закономъ для городской самостоятельности, и они же должны руководиться убѣжденіемъ, что самостоятельно не могутъ рѣшать своихъ внутреннихъ дѣлъ по своему усмотрѣнію. Что же они будутъ дѣлать и зачѣмъ тогда существуетъ дума, какъ общественное, надѣленное не только обязанностями, но и извѣстными правами, учрежденіе, а не какъ простая приходо-расходная канцелярія, на предсѣдательскомъ креслѣ которой сидитъ "штатскій" комендантъ, г. Борисъ Чичеринъ?...

Эта вторая часть манифеста г. Чичерина облегчила душу московскому премьеру, весьма прозрачно намекнула московскому городскому управленію, что впредь разныя "вольности вольныхъ городовъ" должны считаться упраздненнымни, отрекомендовавъ гласнымъ голову, какъ ихъ старшаго инспектора, надѣвающаго бархатныя перчатки на желѣзныя руки, уже позволила затѣмъ перейти къ третьей, послѣдней части вступительной рѣчи. Г. Чичеринъ пожелалъ высказать, въ заключеніе, свою общую политическую profession de foi, справедливо находя, что та общественно-публицистическая партія, къ которой онъ принадлежитъ, не взирая на все ея, вполнѣ невозбранное, велерѣчіе и многогласіе, тѣмъ не менѣе, остается для обыкновенной русской публики чѣмъ-то въ родѣ закрытой и таинственной масонской ложи "Абстрактныхъ Урядниковъ".

Принципіальная исповѣдь г. Чичерина потому-то и интересна, и знаменательна. Передъ нами -- краткій символъ вѣры одного изъ авторитетовъ московской "охранительности". Авторитетъ этотъ безспорно уменъ, начитанъ, даровитъ и весьма дипломатиченъ. Онъ зналъ заранѣе, что всѣ его общія положенія послужатъ предметомъ печатныхъ обсужденій и потому, разумѣется, постарался выказать свое міросозерцаніе съ самой показной стороны. Онъ понималъ еще, что именно ему-то, человѣку съ именемъ и университетскимъ прошлымъ, слѣдуетъ выступить особенно убѣжденнымъ, особенно увлеченнымъ и краснорѣчивымъ ораторомъ. Иначе, и московская дума, и остальная публика никакъ не могли бы понять и усвоить, почему бывшій профессоръ, извѣстный и признанный труженикъ въ научной области, душою которой служитъ вѣчный прогрессъ, вдругъ оказывается въ числѣ видныхъ вожаковъ застоя, народной обособленности, въ ряду противупетровцевъ и сторонниковъ возможно -- санфасоннаго "подтягиванья".

Во имя чего же г. Чичеринъ и самъ отстаиваетъ, и другимъ рекомендуетъ "ѣзду домой"?

Объ одной и той-же "ѣздѣ назадъ" можно говорить, разумѣется, на разные манеры. Можно поварачивать "назадъ" круто и грубо, давя народъ и безбожно ругаясь. Такъ сразу, на мѣстѣ, поворачиваютъ свои оглобли ломовыя телѣги. Такъ, въ упоръ, по жандармски, кричатъ "осадите!" нервные сангвиники ново-охранительной эры, начиная съ ихъ московскаго патріарха и кончая какимъ нибудь кіевскимъ или одесскимъ "отрезвителемъ", по душѣ совѣтующимъ --:закрыть разъ навсегда всѣ учебныя заведенія или запереть всѣхъ молодыхъ людей въ терема съ желѣзными рѣшетками. Дѣло доходитъ въ этой "простодушной" средѣ до того, что еще очень недавно печаталось, въ одномъ изъ провинціальныхъ листковъ, душеспасительное воззваніе противъ страховыхъ обществъ, какъ противъ чисто атеистическихъ учрежденій, которыя, стремясь устранить пожарные убытки, дѣйствуютъ наперекоръ Промыслу, наказывающему огнемъ самомнѣніе, гордость, чревоугодіе и другіе грѣхи извращенной человѣческой природы.

Затѣмъ можно поворачивать "назадъ" и нѣсколько иначе, соблюдая les apparences и не выставляя на своемъ знамени черезчуръ "махровыхъ" абсурдовъ. Можно поворачивать плавно, легко, по большому кругу, никому, въ частности, не нанося никакого членовредительства и не оглашая воздухъ полемическими излишествами. Такъ поварачиваютъ гусарскіе офицеры, молодцовато гарцуя передъ публикою на центральной фешенебельной площади губернскаго города. Это "ѣзда назадъ" съ подходцемъ, съ разсчетомъ и съ граціозными привѣтствіями рукою направо, и налѣво, съ двусмысленными оговорками и мягкою подстилкою.

У г. Чичерина мы встрѣчаемся именно съ такимъ плавнымъ и щегольскимъ поворачиваніемъ назадъ по большому кругу. Г. Чичеринъ навѣки отъѣзжаетъ на своей линейкѣ отъ прогрессистовъ и подкатываетъ къ столбовому крыльцу консерваторовъ.

Историческая жизнь наша бѣжала такъ быстро и ушла такъ далеко, что пора принудить ее, въ интересахъ ея же благоденствія, къ обстоятельной передышкѣ. Г. Чичеринъ и настаиваетъ на этомъ. Онъ охранитель. Пусть будетъ это извѣстно "вольному городу" бѣлокаменному, но пусть знаетъ городъ городовъ и то, что г. Чичеринъ -- не такой охранитель, какъ всѣ охранители, служащіе для очень многихъ воплощеніемъ трагическаго комизма, а охранитель особенный, принципіальный, такъ сказать, высшаго порядка. Онъ не овца изъ стада, онъ самъ идетъ во главѣ. Онъ хладнокровно и критически разобрался въ циклѣ охранительныхъ началъ, и если украшаетъ своимъ присутствіемъ этотъ циклъ, то лишь только потому, что въ немъ все свѣтло, прекрасно, разумно и хорошо обдумано.

Теперь мы подходимъ къ самой сути.

Чѣмъ же соблазнилъ г. Чичерина ковчегъ охранительности? Что нашелъ онъ въ немъ особенно цѣннаго и привлекательнаго?

"Я держусь, говоритъ г. Чичеринъ въ концѣ своей рѣчи, охранительныхъ началъ, не въ томъ, конечно, смыслѣ, въ какомъ нерѣдко принимается у насъ это выраженіе, которое выставляется какимъ-то пугаломъ, означающимъ враговъ всякихъ улучшеній, а въ томъ смыслѣ, какой можетъ придавать ему разумный человѣкъ, любящій свободу, но понимающій необходимость чего нибудь прочнаго въ жизни. Я приверженецъ охранительныхъ началъ въ томъ смыслѣ, что я глубоко и живо чувствую потребность власти и порядка".

Итакъ, г. Чичеринъ потому записывается въ ряды охранителей, что любитъ свободу и глубоко, живо чувствуетъ потребность прочной власти и прочнаго порядка. Эти три завѣтныхъ начала г Чичеринъ какъ-то находитъ въ ковчегѣ охранителей.

Но,-- надо же быть такому странному совпаденію!-- этими же тремя началами всецѣло исчерпывается и программа русскаго прогрессивнаго лагеря. И прогрессисты никогда не желали, никогда не говорили, никогда не мечтали ни о чемъ другомъ, какъ только о разумной свободѣ, о прочной законосообразной власти и о прочномъ узаконенномъ порядкѣ. Они привязаны къ этимъ принципамъ, пожалуй, еще болѣе глубоко и живо, чѣмъ самъ г. Чичеринъ. Какъ же примирить это противорѣчіе, какъ объяснить отстаиваніе истинными консерваторами истинно-либеральныхъ стремленіи? Если г. Чичеринъ искрененъ въ своемъ манифестѣ, то очевидно, что онъ намѣренъ произвести большой расколъ въ станѣ охранителей. Очевидно, что онъ имѣетъ въ виду образовать еще одну, уже совсѣмъ новоявленную, общественную, а пожалуй и публицистическую лигу. Партія г. Чичерина несомнѣнно заручится широкою популярностью и чрезвычайно быстрымъ успѣхомъ. Это будетъ партія весьма прогрессивныхъ ретроградовъ и очень консервативныхъ либераловъ, партія черно-бѣлыхъ неподвижныхъ двигателей, защитниковъ хаоса, ради большаго порядка, и сторонниковъ произвола, ради возвеличенія закона.

Въ такой "разумно-серединной" партіи давно уже чувствуется большая потребность. Фактически она очень распространена теперь во всѣхъ слояхъ общественныхъ и захватываетъ добрую половину нашей, особенно бюрократической и отчасти земской, интеллигенціи. Но у нея не было ни виднаго, надлежаще-почтеннаго вожака, ни обобщающаго отдѣльныхъ членовъ и дисциплинирующаго ихъ кодекса. По крайней мѣрѣ, теперь найденъ спасительный выходъ для многихъ современниковъ. Они сами не знали, что имъ дѣлать и на что рѣшиться: примыкать къ лихой и черезъ-чуръ уже забористой "ѣздѣ назадъ" было какъ-то неловко и даже немножко совѣстно, а оставаться въ рядахъ забитыхъ и перепуганныхъ прогрессистовъ -- невыгодно и несовременно. Колеблющіеся могутъ отнынѣ спокойно сойти съ весьма затруднительнаго перекрестка. Они дождались прекраснаго главаря и проводника. Найденъ способъ двигаться впередъ, стоя на мѣстѣ, и носить модный консерваторскій мундиръ, ничуть не чураясь завѣтовъ либерализма. Enfin, que nous sommes chez soi.

6-го февраля.

Имѣете ли вы понятіе о такъ называемыхъ "магическихъ словахъ"? Знаете вы "абракадабру", таинственное слово, которое писалось треугольниками и обладало въ средніе вѣка способностію излѣчивать лихорадки? Знаете-ли вы греческое фаталистическое "ANAГN", отъ котораго со страхомъ отворачивался суевѣрный ѳивянинъ? Помните незримо изображенную на стѣнѣ, во время вальтасарова пира, фразу "манесъ, тэкелъ, фаресъ"? Знаете "акацію", условный звукъ ливорнскихъ масоновъ, выражавшій мольбу и пожеланіе здоровья, молодости и долгоденствія?

И у насъ есть свое, подобное же, магическое слово. Звучитъ оно все громче и громче, повторяется все большимъ количествомъ вѣрующихъ и быстро переходитъ изъ одной мѣстности въ другую,-- изъ Калуги въ Ветлугу, изъ Симферополя въ Каргополь, изъ Казани въ Рязань.

Это русское магическое слово -- "Поррроть".

Молодыя вѣтви березы вновь начинаютъ манить соотечественниковъ подъ прохладную и освѣжающую сѣнь свою. Какъ мы ни увлекаемся современными вѣяніями, какъ ни сочувствуемъ мечтамъ о благоденствіи мужика, какъ ни скоро обмѣняли мы свои стародворянскія бекеши на ходкія демократическія поддевки, но живая, а не книжная, дѣйствительность беретъ свое и требуетъ своего.

Безполезно было бы закрывать глаза передъ настоятельною и органическою потребностью: русскій народъ любитъ умѣренную порку, русскій народъ желаетъ порки, русскій народъ требуетъ порки. Народу лучше извѣстно, что ему нужно, что доставляетъ ему скромное и недорогое удовольствіе въ его однообразной трудовой жизни, и не намъ, "кабинетнымъ отщепенцамъ отъ мужицкой земли и мужицкой вѣры", заглушить своими малыми голосишками стоустый говоръ "счастливаго въ простотѣ своей сельскаго міра". Чтобы поднять и возвысить мужика, "надобно поселить въ немъ почтеніе къ самому себѣ, къ своей семьѣ, къ своей собственности", а чтобы онъ чувствовалъ почтеніе къ самому себѣ и ко всему прочему, необходимо держать его -- земскимъ-ли, волостнымъ-ли, полицейскимъ-ли властямъ, это совершенно безразлично,-- въ предѣлахъ кротости, послушанія и воздержанія. И вотъ, само собою, безъ всякаго предварительнаго соглашенія, просто и ясно произносится магическое слово.

"Поррроть"! убѣжденно, категорически восклицаютъ въ Москвѣ, и на сторонѣ порки оказывается даже Д. Ф. Самаринъ, главенствующій лидеръ московской думы и очень замѣтный "свѣдущій человѣкъ".

Конечно, г. Самаринъ груститъ за мужика и не безъ нѣкоторой брезгливости говоритъ о розгахъ, но и въ этомъ случаѣ (такіе случаи играютъ теперь роль общаго правила) пришлось отдать предпочтеніе простому, чисто русскому, "снизу идущему" обычаю предъ теоретическими условностями, навязываемыми сверху.

"Поррроть"! одновременно голосятъ симбирскіе земцы, тоже имѣя во главѣ своей "свѣдущаго" человѣка, г. Пазухина, соединяющаго въ своемъ лицѣ простяцкую, немудрствующую рѣчь съ энергіею распорядителя и глубокимъ знаніемъ мѣстной "почвенности".

"Поррроть"!-- отчеканиваетъ и добрая половина тульскаго губернскаго земскаго собранія; отчеканиваетъ такимъ лихимъ и благожелательнымъ тономъ, какимъ, произносится только -- "Гравія желаемъ".

"Поррроть",-- горячо и пространно докладываютъ въ свою очередь и два петербургскіе земца -- представитель остзейской "бѣлой кости", баронъ Медемъ, и "любимый народомъ" царскосельскаго уѣзда, г. Платоновъ. Баронъ разсуждаетъ о нравственномъ значеніи розогъ и о вліяніи ихъ на экономическую жизнь поселянина. Г. Медемъ находить, что существующія мѣры возмездія и укрощенія -- арестъ, штрафъ, общественныя работы -- не достигаютъ своей цѣли и ничуть не пугаютъ крестьянъ. Напротивъ, мужикъ очень доволенъ, когда его посадятъ на казенные харчи, и не умѣетъ дѣлать рѣшительно никакихъ поучительныхъ выводовъ изъ факта лишенія свободы. Розги дѣйствовали бы и скорѣе, и убѣдительнѣе, и памятнѣе. Въ свою очередь г. Платоновъ разсказываетъ изъ житейской практики случаи, достойные размышленія и обобщенія. Къ нему съ поклонецъ являлись многіе крестьяне и просили, чтобы онъ на нихъ "потра филъ" и отечески высѣкъ. Но г. Платоновъ, не желая входить въ столкновеніе съ разными громкими словами существующихъ узаконеній, долженъ былъ, скрѣпя сердце, отказывать крестьянамъ даже въ этомъ скромномъ и недорогомъ удовольствіи. Кстати уже, засѣвъ и разсуждая подъ свѣшивающимся куполомъ изъ молодыхъ березъ, баронъ Медемъ заодно предложилъ земскому собранію и билль о введеніи порки въ учебныхъ заведеніяхъ, а г. Платоновъ высказалъ глубокую увѣренность, что даже "Бисмаркъ, и тотъ былъ сѣченъ въ свое время", откуда слѣдуетъ, что розги отнюдь не служатъ привилегіею одной лишь "меньшей братіи".

Словомъ, нашъ русскій магическій звукъ идетъ не тихимъ под, стуломъ нашептывающей волны, а громкимъ разудалымъ гуломъ земскихъ и дворянскихъ сборищъ.

"Пороть!" "Порроть!" "Поррроть!"

Теоретически мы бы ничего не имѣли противъ новаго примѣненія нашей березовой "акаціи". Нашъ организмъ столь особливъ, сложенъ и загадоченъ, что не нужно брезгать никакими опытами и средствами врачеванія и исцѣленія. Быть можетъ, мы даже выиграли бы, еслибы у насъ началась, въ силу общаго молчаливаго согласія, взаимная и повсемѣстная порка; еслибы генеральная и хроническая порка стала такимъ же всесословнымъ, неизбѣжнымъ гражданскимъ долгомъ всякаго русскаго обывателя, какъ, напримѣръ, всесословная воинская повинность.

Но практически, пока, всѣ выгоды порки только лишь на сторонѣ однихъ мужиковъ: пока, практически, въ городахъ у насъ спорятъ, а въ селахъ порятъ. Разница, повидимому, небольшая, всего только въ одномъ "с", но довольно существенная.

9-го февраля.

Уволенъ отъ службы безъ прошенія и безъ "домашнихъ обстоятельствъ" бывшій правитель канцеляріи оренбургскаго генералъ-губернатора, г. Холодковскій, и бывшій управляющій мѣстными государственными имуществами, г. Ивашинцевъ. Къ обоимъ примѣненъ язвительный "третій пунктъ". Начинается жатва посѣяннаго. Мнѣ приходитъ на память видѣнная мною когда-то въ берлинскомъ новомъ музеѣ картина Аренса: "Сборъ плодовъ съ полей".

Но сколь, однако, печальна участь этихъ отставленныхъ отъ службы чиновниковъ. Куда приклонятъ они свои головы и не пойдутъ-ли по міру ихъ семьи обездоленныя?

12-го февраля.

Уволены отъ службы безъ прошеній: бывшій оренбургскій генералъ-губернаторъ, генералъ Крыжановскій, и управлявшій временнымъ отдѣломъ министерства государственныхъ имуществъ, г. Климовъ. Г. Климовъ уже второй разъ соскакиваетъ съ рельсовъ. Въ 1873 году онъ разстался съ губернаторскимъ воеводствомъ изъ-за самарскаго голода, а теперь съ довольно виднымъ постомъ -- изъ за уфимскаго пира. Итакъ было нехорошо, и этакъ оказалось неладно. Вотъ что значитъ, въ чиновничьемъ мірѣ, "въ тактъ" ножкою не попасть.

14-го февраля.

Уволенъ еще одинъ герой уфимской эпопеи: князь Ливень. Всѣ газеты только и говорятъ объ этой отставкѣ. Въ обществѣ оживленныя бесѣды на ту же тему.

Фотографъ Шапиро несомнѣнно сдѣлалъ-бы прекрасную коммерческую операцію, еслибы снялъ въ одной большой группѣ всѣхъ капитальныхъ уфимскихъ "землепашцевъ и лѣсопромышленниковъ".

15, 16, 17, 18, 19 и 20-го февраля.

Всѣ эти дни, неутомимо искалъ во всевозможныхъ календаряхъ, географіяхъ и справочныхъ книжкахъ, нѣтъ-ли гдѣ какой-либо такой страны, королевства, герцогства или хотя бы княжества, которое называлось-бы: "Генералъ Скобелевъ". Эта воинственная фирма держитъ въ осадѣ почти всю Европу. Въ одномъ мѣстѣ она объявляетъ войну, въ другомъ -- заключаетъ миръ, въ третьемъ -- обязательно предлагаетъ вооруженное союзничество, въ четвертомъ -- подаетъ надежды, въ пятомъ -- мечемъ разсѣкаетъ историческіе гордіевы узлы; кромѣ того, дергаетъ международною телеграфною проволокою по всѣмъ направленіямъ и, судя по газетнымъ извѣстіямъ, сюрпризъ появляется, какъ deus ex machina, то въ Берлинѣ, то въ Лондонѣ, то въ Вѣнѣ и Прагѣ, то, наконецъ, въ Россіи и Тунисѣ! Самъ "генералъ Бумъ" и тотъ не былъ бы способенъ произвести больше эффекта въ столь краткій промежутокъ. По счастію, есть извѣстіе, что генералъ Скобелевъ volens -- nolens возвращается "домой", "назадъ" изъ своего стремительнаго и побѣдоноснаго крестоваго похода. Теперь отдохнутъ и успокоятся всѣ прусскіе и австрійскіе нѣмцы, но зато подвергнутся неописуемой паникѣ всѣ петербургскіе нѣмцы -- булочники, аптекари и переплетчики. Вдругъ генералъ Скобелевъ предложитъ нарубить котлеты изъ приневскихъ тевтоновъ?

Положеніе почтеннаго генерала въ самомъ дѣлѣ весьма обидное: и рубить хочется, и рубить некого. По неволѣ на весь міръ обозлишься.

Буква.

"Наблюдатель", No 3, 1882

Оставить комментарий Василевский Ипполит Федорович (bmn@lib.ru) Год: 1882 Обновлено: 10/02/2025. 61k. Статистика. Статья: Публицистика Публицистика	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Кое-что из нашего общественного самочувствия.- Родились-ли мы в кисейной сорочке или под "черною звѣздою"?- По поводу железнодорожного съезда.- Нефабрикованные люди.- Проектированное московским земством новое крестьянское устройство.- Идеальная организация.- Лестное повышение.- Воевать нам или не воевать из за славянских братцев?- Урок из прошлого.- Вступительный манифест г. Чичерина.- Программа "новых охранителей".- Еще одна партия.- Магические слова вообще и русское магическое слово в частности.- Проект всеобщей порки.- "Сбор плодов" с уфимских полей.- Скорбный лист.- Скобелевский богатырский эпос.

Василевский Ипполит Федорович Рябь и зыбь роднаго прогресса

Рябь и зыбь роднаго прогресса.

Василевский Ипполит Федорович
Рябь и зыбь роднаго прогресса