Веселовский Алексей Николаевич
Отрывки из старой переписки

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    с пояснениями Алексея Веселовского.

Отрывки изъ старой переписки
съ поясненіями Алексѣя Веселовскаго.

   "Я получилъ вчера любопытнѣйшее письмо отъ Салтыкова. Вотъ я сейчасъ его вамъ покажу",-- и, прищуривая глаза, Юрьевъ пытался разглядѣть, не лежитъ ли гдѣ-нибудь среди вороха бумагъ, газетъ, корректуръ и книгъ желанный почтовый листочекъ. Конечно, онъ, какъ на зло, не подвертывался подъ руку. Тогда начиналось выдвиганіе многочисленныхъ ящиковъ стола, и все съ тѣмъ же результатомъ. "Ну, да я найду его непремѣнно", говорилъ С. А.,-- и зная, что къ этой заключительной фразѣ сведется дѣло, бывало остановишь поиски въ самомъ началѣ просьбой показать письмо "въ другой разъ", тѣмъ болѣе, что содержаніе его тутъ же прекрасно передавалось по памяти.
   Переписываться прежде любили гораздо больше нашего, но не всегда умѣли сберегать письма, этотъ любопытный матеріалъ для характеристики людей и времени. Въ ётомъ былъ повиненъ и С. А. Писалъ онъ множеству лицъ, столько же отвѣтовъ получалъ отъ нихъ, а оставшаяся послѣ него корреспонденція далеко не охватываетъ всѣхъ его сношеній. Не сохранилось наприм. слѣдовъ его близости къ старшимъ славянофиламъ въ пятидесятыхъ годахъ, нѣтъ переписки съ нимъ чешскихъ политическихъ дѣятелей, слишкомъ мало писемъ отъ лицъ, съ которыми онъ былъ близокъ до самой смерти.
   Но и пересматривая то, что уцѣлѣло и образуетъ нѣсколько связокъ, подобранныхъ теперь по именамъ корреспондентовъ, получаешь въ извѣстной степени наглядное представленіе и о характерѣ отношеній Юрьева къ нимъ, и объ нихъ самихъ. Вотъ нѣсколько записокъ, выдѣляющихся крупнымъ, почти дѣтскимъ почеркомъ, дружескихъ по тону, незамысловатыхъ по содержанію и только разъ покидающихъ этотъ складъ для запутаннаго оправданія, почему новый романъ отданъ не въ юрьевскій журналъ, а въ "Огонекъ",-- это рука Писемскаго. Многочисленныя, всѣхъ цвѣтовъ и Форматовъ, записочки и посланія Гилярова-Платонова воспроизводятъ многолѣтнія сношенія обоихъ пріятелей, переписывавшихся обо всемъ, о вчерашней передовой статьѣ, о прочитанной книгѣ, о разговорѣ не доведенномъ наканунѣ до конца, о вопросахъ философіи и политики. Юрьевъ иногда бывалъ раздраженъ статьей Гилярова въ "Современныхъ Извѣстіяхъ" и, очевидно, подъ первымъ же впечатлѣніемъ писалъ ему обширное письмо съ рѣзкимъ разборомъ его мнѣній; отвѣтъ шагъ за шагомъ отражаетъ обвиненія и порою переходитъ въ тонъ интимной profession de foi. Иной разъ, напротивъ, изъ нѣсколькихъ словъ гиляровской записочки видно, что онъ только-что получилъ отъ Юрьева посланіе, полное сочувствія и благодарности, одно изъ тѣхъ ласковыхъ писемъ, которыя производили впечатлѣніе крѣпкаго дружескаго рукопожатія.
   Много писемъ Н. А. Чаева, давнишняго друга Юрьева; облеченныя въ прихотливую форму, то въ прозѣ, то въ стихахъ, они отъ патетическаго тона переходятъ къ шутливому, отъ мистическихъ толкованій "вселенской истины" къ мѣткому сужденію о дѣлахъ и людяхъ нашего времени; въ нихъ послѣдовательно выступаютъ литературные замыслы автора,-- сборы его къ историческимъ пьесамъ, для которыхъ онъ съ увлеченіемъ изучалъ старину,-- зарожденіе и развитіе его романовъ, непродолжительная дѣятельность въ театральномъ управленіи, гдѣ ему предстояло замѣнить Островскаго.
   Уцѣлѣло лишь нѣсколько писемъ гр. Л. Н. Толстого; личныя и письменныя сношенія Юрьева съ нимъ начались, сколько мнѣ извѣстно, со временъ, гдѣ помѣщенъ былъ разсказъ "Богъ правду видитъ, да не скоро скажетъ". Къ той же порѣ относилось сближеніе С. А. съ профессоромъ А. Градовскимъ; въ ихъ перепискѣ обсуждались одинаково волновавшіе обоихъ національный вопросъ, задачи иностранной политики, соціальныя нужды; это, очевидно, было продолженіемъ и развитіемъ того, что высказывалъ Градовскій въ своихъ статьяхъ, считавшійся въ нихъ съ условіями печати, на письмѣ же непринужденно высказывавшійся. Для его біографа они могли бы послужить любопытнымъ матеріаломъ, отражая въ себѣ послѣдовательные переходы во взглядахъ и мучительное исканіе истины.
   Съ И. С. Тургеневымъ Юрьевъ увидался въ первый разъ, когда Тургеневъ проѣзжалъ черезъ Москву подъ свѣжимъ еще впечатлѣніемъ разгрома Франціи въ прусскую войну и потянувшагося вслѣдъ затѣмъ безцвѣтнаго режима Тьера и Макъ-Магона. Юрьевъ, конечно, поспѣшилъ завести разговоръ о судьбѣ Франціи и потомъ передавалъ мнѣ, какое болѣзненное впечатлѣніе произвелъ на него безнадежный пессимизмъ, съ которымъ тогда Тургеневъ смотрѣлъ на будущность Французскаго народа. Нечего и говорить, что С. А. принялъ подъ свою защиту французовъ, много и горячо ратовалъ въ этотъ вечеръ за нихъ.
   Потомъ сношенія съ Тургеневымъ возобновились передъ изданіемъ "Русской Мысли"", при содѣйствіи М. М. Ковалевскаго предполагалось привлечь его къ сотрудничеству въ журналѣ. H. С. отвѣчалъ слѣдующимъ письмомъ:
   
   Bougival. Les Frênes. Chalet.
   (Seine et Oise).
   Воскресеніе 2 нояб./21 окт. 79.
   
   Многоуважаемый С. А. Спѣшу отвѣтить на ваше любезное письмо. Общій нашъ пріятель Ковалевскій вѣроятно не такъ меня понялъ: вотъ уже скоро три года, какъ я не писалъ ни одной строчки, за исключеніемъ небольшаго отрывка изъ моихъ "литературныхъ и житейскихъ воспоминаній", подъ заглавіемъ "Человѣкъ въ сѣрыхъ очкахъ", который появится въ первомъ томѣ новаго (Салаевскаго) изданія моихъ сочиненій.-- Два, три сюжета вертятся у меня въ головѣ, но не вышли оттуда и врядъ ли выйдутъ.-- Пожалуйста, вѣрьте мнѣ: я слишкомъ уважаю васъ, чтобъ говорить что-нибудь противное истинѣ. Я очень обрадовался, когда узналъ, что вы становитесь во главѣ новаго журнала, и душевно былъ бы радъ содѣйствовать, по мѣрѣ силъ, его успѣху, такъ какъ заранѣе увѣренъ въ его честности и дѣльности... но что же дѣлать, когда мошна пуста, хоть вытряси!-- Продолжительное литературное бездѣйствіе сдѣлало то, что мнѣ теперь даже какъ-то дико браться за перо, чтобъ сочинить что нибудь. Могу только завѣрить васъ въ одномъ: еслибы, паче чаянія, у меня вышло что-нибудь достойное вашего журнала, я съ величайшею готовностью предоставлю эту вещь вамъ -- и даже постараюсь заставить себя приняться за работу: но больше этого ничего обѣщать не въ состояніи.-- Вотъ вамъ послѣднее доказательство справедливости моихъ "ловъ,-- если только вы въ этомъ нуждаетесь: "Вѣстникъ Европы", съ которымъ я болѣе 8 лѣтъ нахожусь въ постоянныхъ и близкихъ сношеніяхъ, ничего не ждетъ отъ меня и ничего уже и не спрашиваетъ.
   Нынѣшней зимой я прибуду въ Россію,-- и конечно увижу васъ въ Москвѣ.
   А до тѣхъ поръ желаю вамъ всего хорошаго -- и какъ человѣку и какъ издателю -- и дружески жму вашу руку. Преданный вамъ Ив. Т.
   P. S. Прошу васъ передать Ковалевскому, что онъ на дняхъ получитъ отъ меня письмо о памятникѣ Гоголю.

-----

   Дѣйствительно, они часто видѣлись и слѣдующей зимой, и въ началѣ лѣта, когда Юрьевъ весь отдался приготовленіямъ къ пушкинскимъ празднествамъ. Слѣдующія три письма носятъ слѣды этихъ приготовленій. Тургеневъ занятъ былъ "оставленіемъ своей рѣчи, которую, по первоначальному замыслу Сергѣя Андреевича, вмѣстѣ съ другими важнѣйшими рѣчами, предполагалось напечатать въ большомъ количествѣ экземпляровъ и безплатно раздавать на память о торжествѣ, для объясненія народной массѣ его значенія. Первое письмо имѣетъ въ виду именно эту часть праздничной программы.

С. Спасское-Лутовиново. (Орловской губ. г. Мценскъ).

   Суббота, 11-го мая 1880.
   
   Любезнѣйшій Сергѣй Андреевичъ, я вчера кончилъ свою рѣчь, сегодня принялся ее переписывать, а во вторникъ перешлю ее къ вамъ.-- Изъ первыхъ же словъ вы убѣдитесь, что эта вещь немыслимая для народнаго чтенія -- и слѣд. для безплатнаго изданія и т. п. Но, прочтя ее съ часами въ рукахъ, я съ ужасомъ увидалъ, что она продолжается 30 минутъ, а потому, такъ какъ ни одна публика этого не вынесетъ, да и надо же оставить мѣсто другимъ, то я и сдѣлалъ вырѣзы на цѣлыхъ 10 минутъ, которые и обвелъ карандашомъ. Вы ихъ просмотрите, и когда мы свидимся 23-го утромъ,-- то мы и рѣшимъ дѣло: можетъ быть, вы укажете на другія мѣста, а эти сохраните... Объ этомъ мы обо вамъ потолкуемъ. А что это вышло -- Господъ знаетъ! Не очень-то я способенъ къ такимъ обобщеніямъ.
   Жму дружески вашу руку и до свиданія. Вашъ И. Т.
   P. S. Прошу васъ оставить мнѣ 2 мѣста на чтеніи, если возможно.

-----

   Спасское-Лутовиново. Суббота, 17-го мая 80.
   
   Любезнѣйшій С. А.! Посылаю вамъ при семъ мою рѣчь. Позволяю себѣ просить васъ имѣть ее въ сохранности, ибо у меня другаго списка нѣтъ; а также не читать ея иначе какъ en petit comité -- и не давать списывать ни въ цѣломъ, ни по частямъ, такъ какъ она обѣщана "Вѣстнику Европы", гдѣ появится 1-го іюня.
   Что же касается до весьма для меня лестныхъ возраженій, сдѣланныхъ вами въ ващемъ письмѣ на счетъ сокращеній, то я полагалъ -- вы сами найдете нѣкоторыя изъ обведенныхъ карандашомъ мѣстъ неудобными", во всякомъ случаѣ я придерживаюсь той мысли, что 20 минутъ цифра почтенная -- и что не надо рисковать утомить публику^ впрочемъ мы еще успѣемъ объ этомъ потолковать.
   Будьте такъ добры, напишите мнѣ, какой именно день мнѣ придется читать* если только 27-го или 28-го, то я могу остаться здѣсь до субботы 24-го. У меня здѣсь дѣла. Если же я читаю 25-го, то я выѣду 23-го.
   Извѣстите также о полученіи этого письма.
   До скораго свиданія, жму вамъ крѣпко руку и остаюсь преданный вамъ И. Т.

-----

   Спасское-Лутовиново, середа, 21-го мая 1880.
   
   Многоуважаемый С. А.! Я выѣзжаю отсюда въ субботу 24-го утромъ (раньше было невозможно) -- и къ 7 часамъ вечеромъ я въ Москвѣ, у Маслова, въ Удѣльной Конторѣ.-- Я получилъ здѣсь письма отъ В. Гюго, Теннисона и Ауербаха, которыя привезу съ собою.-- Не будете ли вы такъ любезны и не пріѣдете ли въ субботу вечеромъ къ Маслову, чтобы намъ сговориться? (я бы вамъ тогда и письма вручилъ). Я также получилъ письмо отъ И. Ѳ. Золотарева, котораго Славянскій комитетъ въ С.-Петербургѣ назначилъ депутатомъ вмѣстѣ съ Достоевскимъ.-- Онъ бы желалъ получить пригласительные билеты на самое открытіе памятника и всѣ имѣющія быть собранія, а также на обѣды. Всѣ обращаются ко мнѣ за этимъ. Полагаю, что, какъ депутатъ, онъ все это получитъ.
   До скораго свиданія. Жму вамъ дружески руку. Преданный вамъ И. Т.

-----

   Слишкомъ два года отдѣляютъ эти письма отъ послѣдняго и самого замѣчательнаго. Оно включено въ "Первое собраніе писемъ Тургенева", но такъ характеризуетъ отношенія И. С. къ Юрьеву, что мы приводимъ его вполнѣ, съ подлинника, въ которомъ кое-что, къ тому же, было очевидно неразобрано. Въ первыхъ письмахъ отражалась веселая суетливость и возбужденность праздничнаго кануна,-- оно же писано больнымъ, осужденнымъ на затворничество, уже близкимъ къ смерти и сознающимъ это. Гуманная натура Тургенева и его любовь къ Россіи живо сказались въ этомъ письмѣ. На Юрьева оно произвело большое впечатлѣніе.
   
   Парижъ. 50, rue de Douai.
   14/26-го дек. 82.
   
   Многоуважаемый С. А.! Отъ времени до времени я порывался написать вамъ слова два, памятуя наши добрыя московскія отношенія... да такъ и остался при одномъ намѣреніи. Болѣзнь моя -- и пр. и пр. мнѣ помѣшали. Вотъ теперь наконецъ пишу вамъ... Кстати у меня есть до васъ просьба. Начну прямо съ нея.-- Вы на дняхъ получите рукописный, впрочемъ, очень хорошо сдѣланный переводъ одной повѣсти П. Гейзе -- Getheiltes Herz.-- Вамъ вовсе не нужно помѣщать ее въ "Русской Мысли", если она вамъ не приглянется; но напишите мнѣ, что вы ее приняли и со временемъ помѣстите и даже готовы деньги выслать впередъ... Все это придумано мною для одного здѣсь живущаго Русскаго, который лежитъ въ больницѣ, не только какъ неизлѣчимый, но какъ умирающій... онъ и 6 недѣль не проживетъ.-- Денегъ у него, разумѣется, ни гроша, а онъ гордъ (вообще онъ очень хорошій человѣкъ) и никакого вспомоществованія не принимаетъ.-- Вотъ я и придумалъ эту ріа fraus; деньги я ему выдамъ какъ будто полученныя за переводъ; но вы пожалуйста, съ своей стороны, не выдайте меня и согласитесь разыграть роль въ этой маленькой и печальной комедіи.-- Напишите, что вы даете 200 франковъ.-- Вполнѣ надѣясь на ваше доброе сердце, я придумалъ это средство ужь точно "in extremis".-- Самую же повѣсть вамъ, можетъ быть, удастся куда-нибудь помѣстить; но дѣло, какъ видите, вовсе не въ этомъ, а въ возможности доставить деньги умирающему.
   Я подписался на вашу "Русскую Мысль"; но, по глупости, распорядился такъ, что буду получать ее только съ будущаго года.-- Я много слышалъ о ней хорошаго; да вы и не можете стоять во главѣ нехорошаго журнала.
   Дайте мнѣ о себѣ вѣсточку.
   Что касается до меня, то я едва ли не похеренный человѣкъ.-- Недугъ мой оказывается неизлечимымъ -- и состоитъ въ невозможности ходить или стоять. Когда я лежу или сижу, то болей почти нѣтъ -- и спать я могу; но чуть только приведу себя въ перпендикулярное положеніе, въ груди и въ плечѣ просыпаются боли очень несносныя, въ родѣ зубной. Эта мерзость называется: angina pectoralis nervosa;-- и по медицинскимъ учебникамъ относится къ разряду morboruin incurabilium, что я могу подтвердить собственнымъ опытомъ -- и съ чѣмъ я, впрочемъ, совершенно примирился.-- Только мучитъ меня мысль, что я, пожалуй, не увижу больше Россіи.
   А впрочемъ -- довольно о семъ. Будьте здоровы, поклонитесь всѣмъ знакомымъ и отвѣтьте мнѣ. Крѣпко жму вамъ руку. Преданный вамъ Ив. Тургеневъ.

-----

   Сношенія С. А. съ Достоевскимъ начались во время изданія Бесѣды. Юрьевъ обратился къ нему съ письмомъ, приглашая къ сотрудничеству. Но, несмотря на то, что Достоевскій любезно отвѣтилъ на этотъ вызовъ, и, кажется, свидѣлся потомъ съ С. А., впослѣдствіи онъ самъ не могъ уже припомнить ни одной подробности этого ранняго періода своихъ сношеній съ Юрьевымъ. Все сгладилось въ слабѣвшей постепенно памяти автора "Преступленія и Наказанія". Сношенія возобновились лѣтомъ 1878 года, когда и къ Достоевскому послано быто приглашеніе участвовать въ "Русск. Мысли". Затѣмъ пушкинскія празднества, во время которыхъ Достоевскій произнесъ рѣчь, произведшую сильное впечатлѣніе, дали новый поводъ сначала къ перепискѣ, потомъ и къ личнымъ свиданіямъ. Не разъ бесѣдовали они въ Москвѣ объ общихъ вопросахъ, и Юрьевъ долго вспоминалъ объ одномъ изъ такихъ разговоровъ, сочувствуя многому изъ того, что говорилъ его гость, но удивляясь болѣзненной туманности нѣкоторыхъ его взглядовъ.
   Сохранилось только четыре письма Достоевскаго; если три изъ нихъ преимущественно дѣловыя, за то одно особенно любопытно въ автобіографическомъ отношеніи.
   
   Петербургъ, 27 октября 1871 г.
   
   Милостивый государь Сергѣй А--чъ. Извините, вопервыхъ, что, не зная вашего отчества, ограничиваюсь буквою. Справиться въ настоящую минуту не у кого, а замедлить отвѣтомъ не хочу.-- Вчера, зайдя случайно въ магазинъ Базунова, получилъ письмо ваше отъ октября. Еслибъ не зашелъ, то пролежало бы у Базунова сколько угодно, хотя имъ и извѣстенъ мой адресъ.
   Спѣшу отвѣтить вамъ по пороку. Письма вашего ко мнѣ въ Дрезденъ я не получалъ совсѣмъ и вчера только въ первый разъ узналъ отъ васъ, что вы мнѣ уже писали.-- Быть сотрудникомъ вашего журнала считаю за большое удовольствіе, а обращеніе ваше ко мнѣ съ приглашеніемъ сотрудничества -- весьма для себя лестнымъ. Но въ настоящую минуту я весь занятъ работою въ Русскомъ Вѣстникѣ и до окончанія этой работы долженъ отказать себѣ въ удовольствіи прислать повѣсть въ прекрасный журналъ вашъ, который доставилъ мнѣ много пріятныхъ часовъ. Если и не соглашаешься иной разъ съ иными приводимыми мыслями (впрочемъ, очень рѣдко), то все-таки всякую статью читаешь съ любопытствомъ, а иныя статьи обратили на себя вниманіе всеобщее и запомнятся.
   Пишу для того, что вы сами, въ письмѣ вашемъ, какъ бы поощряете меня высказать мое мнѣніе. Оно искренно и каждую книгу Бесѣды, передъ появленіемъ ея, я (да и всѣ) ожидаю съ большимъ любопытствомъ.
   Къ Рождеству я, можетъ быть, буду въ Москвѣ и въ такомъ случаѣ надѣюсь лично засвидѣтельствовать вамъ мое уваженіе.
   Съ совершеннымъ почтеніемъ имѣю честь быть, м. г., вашимъ покорнѣйшимъ слугою, Ѳедоръ Достоевскій.
   Адресъ мой: С.-П-бургъ, Серпуховская улица, домъ No 15.

-----

   Старая Русса, 11-го іюля 78.
   
   М. Г. Сергѣй Андреевичъ! Я получилъ ваше письмо третьяго дня, 9 іюля. Я узналъ васъ и сталъ васъ уважать съ того времени, какъ начала издаваться редактированная вами. "Бесѣда". Съ тѣхъ поръ я слышалъ отъ нѣкоторыхъ, что и вы отзывались обо мнѣ съ симпатіей. Я очень бы радъ былъ съ вами познакомиться лично. Въ письмѣ вашемъ прочелъ выраженіе, что я сохранилъ о васъ мое мнѣніе, "несмотря на то, что мы съ Вами такъ давно уже не видѣлись". Но развѣ мы съ вами когда-нибудь видѣлись и были лично знакомы? Вы не повѣрите, какъ часто подобныя напоминанія тяжело на меня дѣйствуютъ. Дѣло въ томъ, что у меня, уже двадцать пять лѣтъ, падучая болѣзнь, пріобрѣтенная въ Сибири. Эта болѣзнь отняла у меня мало-помалу память на лица и на событія до такой степени, что я (буквально) забылъ даже всѣ сюжеты и подробности моихъ романовъ, и такъ какъ иные не перечитывалъ съ тѣхъ поръ, какъ они напечатаны, то они остаются мнѣ буквально неизвѣстны. И потому не разсердитесь, что я забылъ тѣ обстоятельства и то время, когда мы были знакомы и когда встрѣчались съ вами. Со мной это часто бываетъ и относительно другихъ лицъ. Если будете столь любезны, напомните мнѣ, хотя бы когда при случаѣ, о времени и обстоятельствахъ нашего прежняго знакомства.
   На счетъ моего романа, вотъ вамъ вся полная истина, въ отвѣтъ на ваше лестное приглашеніе:
   Романъ {Вѣроятно, "Братья Карамазовы".} я началъ и пишу, но онъ далеко не доконченъ, онъ только-что начатъ. И всегда у меня такъ было, я начинаю длинный романъ (NB. Форма моихъ романовъ 40--45 листовъ) съ середины лѣта и довожу его почти до половины къ новому году, когда обыкновенно является въ томъ или другомъ журналѣ, съ января, первая часть. За тѣмъ печатаю романъ съ нѣкоторыми перерывами въ томъ журналѣ, весь годъ до декабря включительно, и всегда кончаю въ томъ году, въ которомъ началось печатаніе. До сихъ поръ еще не было примѣра перенесенія романа въ другой годъ изданія.
   Когда я послѣ долгаго сотрудничества въ "Русскомъ Вѣстникѣ" напечаталъ мой романъ "Подростокъ" у Некрасова, по предложенію послѣдняго, хотя ждалъ этого романа "Р. Вѣстникъ",-- я увѣдомилъ М. Н. Каткова, что все-таки считаю себя преимущественно его сотрудникомъ. Вотъ почему на счетъ теперешняго романа у вошелъ въ сношеніе съ Мих. Никифоровичемъ и даже взялъ изъ ихъ редакціи 2000 руб. впередъ (какъ и всегда прежде бралъ впередъ). Тѣмъ не менѣе о романѣ моемъ мы съ нимъ окончательно не рѣшили, по причинамъ, которыя, по подробностямъ ихъ, трудно умѣстить въ письмѣ, но которыя, въ сущности ихъ, заключаются въ обстоятельствахъ постороннихъ, до литературной сущности романа не относящихся, но могущихъ случиться и быть разъясненными лишь въ концѣ сентября или въ октябрѣ сего 1878 года.
   Такимъ образомъ я и могу дать вамъ совершенно точный отвѣтъ на ваше предложеніе помѣстить мой романъ въ "Русской Думѣ" лишь въ октябрѣ мѣсяцѣ, если сами вы къ тому времени будете находиться въ Москвѣ. Тогда именно объяснится, гдѣ я буду печатать мой романъ.
   Что же касается до "Русск. Думы", то извѣстіе объ ея началѣ я принялъ съ чрезвычайнымъ и искреннимъ сочувствіемъ, помня "Бесѣду", и всегда буду считать для себя лестнымъ ей по мѣрѣ силъ служить.
   Если найдете нужнымъ меня о чемъ нибудь увѣдомить, то я до 25-го августа здѣсь въ Старой Руссѣ.

-----

   Петербургъ, Апрѣля 9-го 1880.
   
   Глубокоуважаемый С. А. Я дѣйствительно здѣсь громко говорилъ, что ко дню открытія памятника Пушкина нужна серьезная о немъ (Пушкинѣ) статья въ печати. И даже мечталъ, въ случаѣ еслибъ возможно мнѣ было пріѣхать ко дню открытія въ Москву,-- сказать немъ нѣсколько словъ, но изустно, въ видѣ рѣчи, предполагая, что рѣчи въ день открытія непремѣнно въ Москвѣ будутъ (въ своихъ мѣстахъ) произнесены. Но въ настоящее время я такъ связанъ моею нескончаемою работой по роману, который печатаю въ Р. Вѣстникѣ, что врядъ ли найду сколько-нибудь времени, чтобы написать что-нибудь. Написать же -- не то, что сказать. О Пушкинѣ нужно написать что-нибудь вѣское и существенное. Статья не можетъ умѣститься на немногихъ страницахъ, а потому потребуетъ времени, котораго у меня рѣшительно нѣтъ. Впослѣдствіи можетъ быть. Во всякомъ случаѣ ничего не въ состояніи, къ чрезвычайному сожалѣнію моему, обѣщать положительно. Все будетъ зависѣть отъ времени и обстоятельствъ, и если возможно будетъ, то и на майскую книжку Р. Мысли пришлю. Журналъ вашъ читаю съ большимъ любопытствомъ и искренно желаю вамъ наибольшаго успѣха. Благодарю за присылку его. Сотрудничать же въ немъ сочту за великое удовольствіе,-- вотъ только было бы время. Простите ради Бога за помарки, не сочтите за небрежность.

-----

   Петербургъ.
   5 мая 80. Понедѣльникъ.
   
   Глубокоуважаемый С. А.! Отвѣчаю разомъ на оба ваши столь любезныя письма.
   Я хоть и очень занятъ моей работой, а еще больше всякими обстоятельствами, но, кажется, рѣшусь съѣздить въ Москву по столь внимательному ко мнѣ приглашенію вашему и глубокоуважаемаго Общества Любителей Русской Словесности. И развѣ только какое нибудь внезапное нездоровье или что-нибудь въ этомъ родѣ задержитъ. Однимъ словомъ, постараюсь пріѣхать къ 25 числу навѣрно въ Москву и явлюсь 25-го же числа къ вамъ, чтобъ узнать о всѣхъ подробностяхъ, а главное повидаться съ вами, ибо давненько ужь мы не видались и уже конечно накопилось много о чемъ переговорить.
   На счетъ же "слова" или рѣчи отъ меня, то объ этомъ еще не знаю какъ сказать. По вашему письму вижу, что рѣчей будетъ довольно и все такими выдающимися людьми. Если скажу что-нибудь въ память величайшаго нашего поэта и великаго русскаго человѣка, то боюсь сказать мало, а сказать побольше (конечно въ мѣру), то послѣ рѣчей Аксакова, Тургенева, Островскаго и Писемскаго найдется ли для меня время? Впрочемъ это дѣло рѣшимъ при свиданіи съ вами. Но вотъ что главное и весьма любопытное: у насъ здѣсь въ Петербургѣ на самомъ невинномъ литературномъ чтеніи (а чтенія всю зиму страшно были въ модѣ) непремѣнно всякая строка, хотя бы и 20 лѣтъ тому написанная, поступала на предварительное разрѣшеніе къ прочтенію къ попечителю учебнаго округа. Какъ же будетъ у васъ въ Москвѣ? Я, напримѣръ, если скажу что-нибудь, то по писанному, или руководствуясь написаннымъ. Неужели же разрѣшатъ читать вновь написанное безъ предварительной чьей-нибудь цензуры? Аксаковъ, Тургеневъ и проч. какъ будутъ читать: съ цензурой или безъ цензуры, à vive voix или по написанному? Если же съ цензурой, то я наприм. если пріѣду къ 25-му, то поспѣютъ ли мои нѣсколько словъ въ цензуру? Обо всемъ этомъ весьма прошу васъ, глубокоуважаемый Сергѣй Андреевичъ, меня заранѣе увѣдомить, чтобъ уже знать и быть готовымъ. Я на дняхъ (въ среду, я думаю) выѣзжаю изъ Петербурга съ моей семьею на лѣто въ Старую Руссу, а потому, если захотите мнѣ теперь написать, то адресуйте прямо: Въ Старую Руссу, Новгородской губерніи. Ѳ. М-чу Достоевскому (Это самый полный адресъ).
   Вчера вечеромъ было у насъ общее собраніе членовъ славянскаго Благотворительнаго Общества. Предсѣдатель Бестужевъ-Рюминъ, узнавъ отъ меня, что я отправляюсь на открытіе памятника въ Москву, немедленно провозгласилъ Обществу предложеніе: выбрать меня уполномоченнымъ (депутатомъ) отъ Славянскаго Благотворительнаго Общества участвовать въ московскихъ торжествахъ по открытію памятника, какъ представителю Общества, на что послѣдовало немедленное и горячее всеобщее согласіе. Итакъ, если я пріѣду, то какъ выборный отъ Общества представитель его. Орестъ Ѳедоровичъ Миллеръ говорилъ мнѣ вчера же, въ этомъ засѣданіи, что и онъ отъ васъ получилъ приглашеніе. Вѣроятно, онъ самъ вамъ отвѣтитъ, но мнѣ сообщилъ, что до того заваленъ дѣлами, что кажется не поѣдетъ.
   Участвовать въ вашемъ журналѣ -- повторяю еще и еще разъ -- сочту за весьма лестное мнѣ удовольствіе. Итакъ, всего вѣроятнѣе до свиданія. А отвѣтовъ на вопросы буду ждать въ Старой Руссѣ.
   Съ истиннымъ къ вамъ почтеніемъ и глубокою преданностью остаюсь и проч.

-----

   М.Е. Салтыковъ родился всего въ семи верстахъ отъ села Воскресенскаго, родины Юрьева. Дружба ихъ, начавшаяся въ дѣтствѣ, еще болѣе скрѣпилась въ школѣ; оба они учились сначала вмѣстѣ въ Дворянскомъ институтѣ, въ Москвѣ. Потомъ пути ихъ разошлись: Салтыковъ перешелъ въ Александровскій лицей, Юрьевъ -- въ Московскій университетъ. Служба будущаго сатирика въ Петербургѣ и годы ссылки въ Вяткѣ еще дальше, казалось, развели ихъ. Но возвращеніе Салтыкова къ литературной дѣятельности и нѣсколько новыхъ попытокъ его служить опять скрѣпили старыя отношенія. Оба друга видѣлись и въ Москвѣ, куда Салтыковъ прежде часто заѣзжалъ, также и въ Твери, гдѣ онъ одно время служилъ, наконецъ въ Петербургѣ. Вѣроятно, и прежде они обмѣнивались письмами, но дошедшія до насъ относятся уже къ петербургскому періоду жизни Салтыкова, и именно, за исключеніемъ одного, очевидно писаннаго въ 1871 году, и другого, по всей вѣроятности 1880 г. (всѣ они безъ обозначенія года), къ порѣ послѣ прекращенія "Отечественныхъ Записокъ".
   Салтыковъ до послѣднихъ дней своихъ сохранилъ необыкновенно ласковое, я бы прямо сказалъ -- нѣжное, отношеніе къ другу своего дѣтства. Иной разъ и на его счетъ вырывалась у него шутка, вспоминался какой-нибудь анекдотъ, но въ нихъ выступали лишь сильная впечатлительность, сказочная разсѣянность, обильное краснорѣчіе и неистощимая способность Юрьева увлекаться идеею,-- и въ остроумной шуткѣ слышалось сочувствіе мечтателю. Это замѣтно и въ письмахъ Салтыкова, откровенный тонъ которыхъ показываетъ, какимъ близкимъ человѣкомъ былъ ему Юрьевъ.
   Зная это, друзья С. А., задумывая изданіе настоящаго сборника, рѣшили обратиться къ Салтыкову съ просьбой написать для него хоть нѣсколько отрывочныхъ воспоминаній о школьныхъ годахъ въ Дворянскомъ институтѣ. "Пошехонская Старина" съ ея несомнѣнно-автобіографическимъ фономъ располагала, казалось, къ припоминанію всѣхъ частностей прошлаго; работа подобнаго рода, думалось намъ, была бы всего менѣе утомительною для больного.
   Когда въ первыхъ числахъ Февраля 1889 года я вошелъ въ кабинетъ Салтыкова, я засталъ его одиноко сидѣвшимъ въ глубокомъ креслѣ: ноги были заботливо закутаны плэдомъ; на столикѣ виднѣлось нѣсколько стклянокъ съ лекарствомъ; на исхудавшемъ лицѣ, въ недвижномъ взорѣ застыло неотвязное, безсмѣнное страданіе. Ни души въ сосѣднихъ комнатахъ, ни звука; все было уныло и мертво. Съ первыхъ же словъ Салтыковъ сталъ увѣрять, будто я "одинъ изъ немногихъ, которые о немъ еще помнятъ"; затѣмъ рѣчь зашла о Юрьевѣ -- и на страдальческомъ лицѣ мелькнула добрая улыбка. Нѣсколькими штрихами обрисовалъ онъ тутъ же характеръ умершаго товарища, его вѣчную страсть къ театру, Мочалову, Шекспиру, но отъ писанія воспоминаній рѣшительно уклонился. "Не могу ничего припомнить связнаго, говорилъ онъ,-- да и голова совсѣмъ не работаетъ; за нѣсколько недѣль вотъ все, что я написалъ",-- и онъ указалъ на лежавшій передъ нимъ листъ писчей бумаги; первая страница была далеко не вся исписана, и многія строки зачеркнуты (это была рукопись Забытыхъ словъ). Но я все еще не терялъ надежды.-- "Вѣроятно у васъ не мало было курьозныхъ педагоговъ,-- говорилъ я, наводя разговоръ опять на прежнюю тему,-- вѣдь старая школа была полна оригиналами".-- "Да,-- отвѣчалъ онъ,-- теперь такихъ уже не бываетъ,-- небритые, вѣчно пьяные, ходили въ фризовыхъ шинеляхъ" -- и онъ сталъ какъ будто вглядываться во-что то и продолжалъ говорить, не отрывая глазъ отъ сцены, которая въ эту минуту, вѣроятно, живо представлялась его воображенію. Я зналъ, что затѣмъ послѣдуетъ безподобная комическая импровизація, и не ошибся въ ожиданіяхъ. Забывъ, что за нѣсколько минутъ онъ печалился, что ничего не можетъ припомнить, Салтыковъ разсказалъ въ лицахъ картинку изъ прежней школы. На слушателя пахнуло стариной, съ допотопными учителями, патріархальными средствами исправленія, битьемъ линейками по рукамъ, надѣваніемъ колпака съ огромными ушами. Героемъ разсказа былъ учитель русской словесности Суриновъ, никогда не являвшійся въ классъ въ трезвомъ состояніи и не замѣчавшій, что во время его урока ученики чуть не на головахъ ходили. Но вотъ однажды шумъ сталъ до того оглушительнымъ, что онъ рѣшилъ положить ему предѣлъ. На самой дальней скамейкѣ увидалъ онъ Юрьева въ рукопашной схваткѣ со своимъ сосѣдомъ и, чтобы застичь его въ расплохъ, устремился къ нимъ, шагая прямо по класснымъ столамъ, выволокъ Юрьева на середину комнаты, поставилъ на колѣни и украсилъ его голову страшнымъ колпакомъ. "Вотъ какъ сейчасъ вижу эту сцену", закончилъ свой разсказъ Салтыковъ, и закашлялся.
   Нѣсколько разъ, мимоходомъ, М. Е. выводилъ (по его же словамъ) нѣкоторыя черты Юрьева въ своихъ произведеніяхъ (наприм. въ Пестрыхъ Письмахъ въ лицѣ Семена Семеныча), и указалъ мнѣ на только-что явившуюся тогда въ "Вѣстникѣ Европы" главу изъ "Пошехонской Старины", гдѣ всего полнѣе характеризовалъ его. Въ героѣ разсказа, Валентинѣ Бурмакинѣ, говорилъ онъ, много юрьевскаго, хотя обстоятельства его жизни, его женитьба и т. д. съ умысломъ измѣнены и расходятся съ дѣйствительностью.
   Но воспоминаній своихъ Салтыковъ все-таки не согласился написать, и, желая сдѣлать свой.вкладъ въ сборникъ, предложилъ четыре свои сказки, ходившія въ свое время по рукамъ,-- все, что у него было въ эту минуту законченнаго и не напечатаннаго.
   То была прежде всего сказка "Медвѣдь на воеводствѣ", распадающаяся на три отдѣльныхъ разсказа, надписанныхъ именами ихъ героевъ. Введеніемъ служатъ нѣсколько строкъ, заключающихъ въ себѣ "сихъ басенъ мораль" и поясняющихъ, что "злодѣйства крупныя и серьезныя нерѣдко именуются блестящими и въ качествѣ таковыхъ заносятся на скрижали исторіи. Злодѣйства же малыя и шуточныя именуются срамными, и не только исторію въ заблужденіе не вводятъ, но и отъ современниковъ не получаютъ похвалы". Затѣмъ выступали поочередно медвѣди на воеводствѣ; одинъ изъ нихъ, "старый служака-звѣрь умѣлъ берлоги строить и деревья съ корнями выворачивать,-- слѣдовательно, до нѣкоторой степени и инженерное искусство зналъ", но въ особенности "желалъ во что бы то ни стало на скрижали исторіи попасть, и ради этого всему на свѣтѣ предпочиталъ блескъ кровопролитій". Когда въ дальнемъ лѣсу узнали, что онъ идетъ къ нимъ на воеводство, всѣ встревожились. "Такая въ ту пору вольница между лѣсными мужиками шла, что всякій по-своему норовилъ. Звѣри -- рыскали, птицы -- летали, насѣкомыя -- ползали; а въ ногу никто маршировать не хотѣлъ. Понимали мужики, что ихъ за это не похвалятъ, но сами собой остепениться не могли. Вотъ ужо пріѣдетъ маіоръ, говорили они:-- засыплетъ онъ намъ, тогда мы и узнаемъ, какъ Кузькину тещу зовутъ". Онъ дѣйствительно задумалъ сразу изумить свирѣпствомъ, но подъ пьяную руку, разсердившись на чижика, невинно прыгавшаго по его сонному тѣлу, сгребъ его въ лапы, съѣлъ -- и спохватился: зачѣмъ онъ это сдѣлалъ? Но "административная ошибка" была совершена; лѣсъ наполнился насмѣшливыми криками, до самаго Льва дошла вѣсть о безполезномъ злодѣйствѣ. Воевода старался загладить впечатлѣніе громкими дѣяніями: перерѣзалъ стадо барановъ, ограбилъ бабу, разбилъ печатные станки и "произведенія ума человѣческаго въ яму свалилъ", но ничто не помогло, и Левъ приказалъ "отчислить его по инфантеріи". Неудача эта должна была послужить урокомъ для второго медвѣдя-воеводы, рѣшившаго начать прямо съ крупныхъ поступковъ. Сталъ онъ добираться до умственной дѣятельности лѣсныхъ жителей, но оказалось, что "во ввѣренной ему трущобѣ" таковой не имѣется. "Лѣсные куранты" не существуютъ еще со временъ Магницкаго", распространеніе политическихъ новостей возложено на скворцовъ, которые, летая, разносятъ ихъ по лѣсу. Правда, "дятелъ на древесной корѣ, не переставаючи, пишетъ Исторію лѣсной трущобы, но и эту кору, по мѣрѣ начертанія на ней письменъ, точатъ и растаскиваютъ воры -- муравьи. Такимъ образомъ лѣсные мужики жили, не зная ни прошедшаго, ни настоящаго и не заглядывая въ будущее". Школъ тоже никакихъ не оказалось, потому что Магницкій давно уже предвосхитилъ намѣренія новаго воеводы. "Потужилъ онъ, но въ уныніе не впалъ. Коли душу у нихъ, у мерзавцевъ, за неимѣніемъ, погубить нельзя,-- сказалъ онъ себѣ, стало быть, прямо за шкуру приняться надо". Но въ первую же ночь, когда, забравшись на дворъ къ сосѣднему мужику, онъ задралъ весь его скотъ и сталъ уже разорять избу, онъ не разсчиталъ напора своей туши и повисъ на воздухѣ на обломкѣ крыши* сбѣжавшіеся мужики его "уважили". Умудренный двумя предшествовавшими опытами, третій Топтыгинъ избираетъ правило "laissez passer, laissez faire", и многіе годы проводитъ въ лѣнивомъ благополучіи и бездѣйствіи, и только случайно, выйдя изъ берлоги въ поле^ попадается на встрѣчу "мужикамъ-лукашамъ" и "его постигаетъ участь всѣхъ пушныхъ звѣрей".
   Наконецъ четвертая и самая обширная сказка, выдержки изъ которой уже были въ печати (въ статьяхъ по поводу смерти Щедрина), изображала судьбу вяленой воблы: ее "поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду оставили) и вывѣсили на веревочкѣ на солнцѣ: пускай провялится. Повисѣла вобла денекъ-другой, а на третій у ней и кожа на брюхѣ сморщилась, и голова подсохла, и мозгъ, какой въ головѣ былъ, вывѣтрился, дряблый сдѣлался. И стала она жить, да поживать.-- "Какъ это хорошо," -- говорила она,-- что со мной эту процедуру продѣлали! Теперь у меня ни лишнихъ мыслей, ни лишнихъ чувствъ, ни лишней совѣсти,-- ничего такого не будетъ! Все у меня лишнее вывѣтрили, вычистили и вывялили, и буду я свою линію полегоньку, да потихоньку вести!" У нея даже развивается страсть къ пропагандѣ умѣренности. "Встрѣтится съ кѣмъ нибудь -- непремѣнно въ разговоръ вступитъ; откровенно мнѣніе свое выскажетъ, и всѣхъ основательностью восхититъ. Не рвется, не мечется, не протестуетъ, не клянетъ, а резонно объ резонныхъ дѣлахъ калякаетъ. О томъ, что тише ѣдешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чѣмъ большой тараканъ, что поспѣшишь -- людей насмѣшишь, и т. п. А всего больше о томъ, что уши выше лба не ростутъ". Но широко развившаяся житейская философія воблы не спасаетъ ее отъ недовѣрія и подозрительности", она гибнетъ отъ руки клеветника, усмотрѣвшаго и у нея неблагонамѣренность. "Пестрые люди смотрѣли на это зрѣлище, плескали руками и вопили: да здравствуютъ ежовыя рукавицы! Но Исторія взглянула на дѣло иначе и втайнѣ положила на сердцѣ своемъ: годиковъ черезъ сто я непремѣнно все это тисну!"
   Будемъ надѣяться, что въ одномъ изъ слѣдующихъ собраній сочиненій Салтыкова появятся и эти разсказы вполнѣ. Намъ же хотѣлось хоть при помощи слабой передачи содержанія и немногихъ выдержекъ исполнить желаніе одного изъ ближайшихъ къ Юрьеву людей сдѣлать свой вкладъ въ сборникъ, посвященный его памяти.
   Приводимъ почти всѣ уцѣлѣвшія письма Щедрина къ С. А., (нѣкоторыя пока еще нельзя было бы напечатать) съ немногими, къ сожалѣнію неизбѣжными, сокращеніями:
   
   Многоуважаемый С. А.! Начинаю свое письмо извиненіемъ въ замедленіи отвѣта; но тутъ виноватъ болѣе Унковскій, нежели я. Письмо твое я тотчасъ же ему передалъ и онъ вознамѣрился было обсудить твое предложеніе, но теперь сообщилъ мнѣ, что рѣшительно не имѣетъ возможности отвѣтить на твою просьбу удовлетворительно по тремъ причинамъ,, кои суть: вопервыхъ, онъ по совѣсти не можетъ отрицать заслугъ тѣхъ лицъ, въ пользу которыхъ предполагаются оваціи въ Москвѣ {Теперь трудно опредѣлить, о какихъ оваціяхъ и какой статьѣ шла рѣчь.}. Вовторыхъ, ему кажется неловкимъ писать статью, отчасти рекомендующую публикѣ его самого, хотя бы статья эта появилась въ твоемъ журналѣ и безъ подписи. Втретьихъ, наконецъ, онъ не имѣетъ времени для публицистики, ибо по горло погруженъ въ свое аблакатство.
   Я съ своей стороны, полагаю, что статью, какую ты желаешь, могъ бы удовлетворительно написать И. В. Павловъ {Близкій знакомый обоихъ друзей, Ив. Вас. Павловъ, долгое время бывшій предсѣдателемъ казенной палаты въ Витебскѣ. Юрьевъ высоко цѣнилъ его дарованія и былъ въ постоянной перепискѣ съ нимъ. Уцѣлѣло нѣсколько любопытныхъ писемъ И. В. П., по преимуществу философскаго содержанія.}.
   Я первую книжку "Бесѣды" уже имѣю и разсматриваю съ большимъ интересомъ. Но, признаюсь тебѣ откровенно, чаяній твоихъ насчетъ возможнаго совокупленія философіи съ . . . . . . . . . . . не раздѣляю. Скорѣе можно совокупить ее съ виннымъ откупомъ, какъ это и дѣлалъ А. И. К. / но духа изслѣдованія съ духомъ безусловнаго вѣрованія слить нельзя.
   Впрочемъ, когда буду въ Москвѣ, то непремѣнно тебя посѣщу, и лично осмотрю ту лабораторію, въ которой происходитъ соединеніе философіи съ . . . . . . . . . . .
   Иванъ Вас. Павловъ на эти дѣла мастеръ: онъ докажетъ, что пользоваться общечеловѣческою цивилизаціею значитъ носить чужіе подштанники и сморкаться въ чужой платокъ. Докажетъ, разумѣется, не логическимъ путемъ, а посредствомъ "живыхъ образовъ". Онъ мнѣ самъ недавно все это въ частномъ письмѣ изображалъ и обѣщался, что такъ именно и изобразитъ въ твоемъ журналѣ.
   Впрочемъ, помимо.... есть множество частныхъ вопросовъ въ жизни, къ которымъ, я вполнѣ увѣренъ, журналъ твой отнесется дѣльно и честно.
   Въ ожиданіи удовольствія видѣть тебя лично остаюсь искренно тебя уважающій М. Салтыковъ.

8-го Февраля. Петербургъ.

-----

   Петербургъ. Литейная, 62. 8 мая.
   
   Многоуважаемый С. А.! Сегодня послалъ тебѣ письмо (въ отвѣтъ) на приглашеніе Общества Любителей Словесности {Очевидно, приглашеніе пріѣхать на пушкинскія празднества.} (сегодня же полученное). Не могу я пріѣхать въ Москву,-- нестерпимо боленъ. Задыхаюсь, кашляю и ничего другого не желаю, кромѣ смерти.
   Вѣроятно, я тебѣ обязанъ, что Общество вспомнило обо мнѣ. Теперь мнѣ остается еще одна почесть: чтобы Галаховъ помѣстилъ меня въ Христоматію. Затѣмъ -- нанять факельщиковъ и ѣхать на Волково.
   Цѣлую зиму я надѣялся увидѣть тебя въ Петербургѣ -- и тщетно. Ежели ты былъ и не заѣхалъ ко мнѣ -- грѣхъ это. Ежели же не былъ, то я рѣшительно не понимаю, какъ можно издавать журналъ и время отъ времени не чувствовать потребности (не разобрано) идоламъ.
   Я до 10-го іюля пробуду въ Петербургѣ, даже на дачу не поѣду. Въ субботу отправляю семью за границу, а самъ въ половинѣ іюля, по совѣту Боткина, ѣду въ Эмсъ и оттуда въ Парижъ {Заграничная поѣздка, послѣ которой написано было "За рубежомъ".}. Хоть не много нужно отдохнуть. А ты, вѣроятно, поѣдешь въ Воскресенское, на общую родину.
   До свиданія. Если обстоятельства когда-нибудь загонятъ тебя въ Петербургъ, то не забудь преданнаго тебѣ М. С.

-----

   15-го октября (1884?), Литейная, 62.

Многоуважаемый С. А.!

   Должно быть, воздухъ Москвы имѣетъ усыпляющее свойство. Въ апрѣлѣ я послалъ въ редакцію "Русской Мысли" повѣсть "Дѣло" (въ корректурныхъ листахъ), доставленную мнѣ, болѣе года тому назадъ, Тургеневымъ и мною передѣланную. Я хотѣлъ ее печатать въ "Отеч. Зап.", но она слишкомъ смахиваетъ на "Совр. Ид." (Идиллію) и потому могла бы показаться назойливостью. Да и строгости цензурныя остановили. Разумѣется, я отвѣта никакого не получилъ. Это само собой. Но недавно здѣсь были г-жа Н. и г. Г., и я лично просилъ ихъ справиться, но вотъ прошло больше двухъ недѣль -- и молчокъ. Ужели и это само собою разумѣется?
   Проснись, о сибаритъ! ты спишь!
   Вѣдь меня Тургеневъ почти до послѣднихъ дней пилилъ этою повѣстью. Печатать ее или не печатать -- это другое дѣло, но надо же резонъ какой-нибудь имѣть.
   Я совсѣмъ боленъ. Къ прежнимъ болѣзнямъ, составляющимъ, такъ сказать, неприкосновенный фондъ, присоединяются случайныя: пострѣлъ, флюсъ, болѣзнь сѣдалищнаго нерва. А главная болѣзнь -- "Отеч. Зап."
   Весь твой М. С.
   Я даже нотаріусу Орлову говорилъ, чтобъ онъ разузналъ о "Дѣлѣ". Остается только буйному вѣтру на вашу компанію жаловаться.
   Пиши, ради Христа, адресъ на письмѣ твоемъ.

-----

   11-го ноября (того же года).
   
   Многоуважаемый С. А. Извини, что я вновь обращаюсь съ вопросомъ о судьбѣ статей Фирсова. Я дѣлаю это не для себя, а чтобы отвѣтить Фирсову, который меня понуждаетъ. При томъ же я самъ передалъ его романъ въ редакцію "Рус. Мысли" и слѣдовательно принялъ на себя отвѣтственность за участь его. Прошу тебя на этотъ разъ не оставить меня безъ отвѣта, потому что въ другой разъ даю тебѣ слово никакими рекомендаціями не отягощать редакцію "Р. Мысли". Искренно тебѣ преданный М. С.
   Отчего во вновь открытомъ библіографическомъ отдѣлѣ не говорится, что въ 1884 г. вышло 4 NoNo журнала, называвшагося "Отеч. Записки"? Это многихъ интригуетъ.

-----

   20-го марта (1885?)
   Многоуважаемый другъ С. А.! Извини, что нѣсколько замедлилъ отвѣтомъ на твое письмо. Работалъ надъ одной вещью, да ничего не вышло, такъ и бросилъ. Теперь считаю себя свободнымъ.
   Всѣ описываемыя тобою обстоятельства вполнѣ понимаю, и жалѣю только объ одномъ, что они нашли себѣ разрѣшеніе не въ контрактныхъ условіяхъ, а въ славянскомъ "по душѣ"... Ты не былъ бы вынужденъ писать письмо, которое теперь красуется въ началѣ мартовскаго No. Согласись теперь, что и въ буржуазныхъ порядкахъ бываетъ нѣчто недурное. Напримѣръ, хоть контракты тѣмъ хорошъ, что не затрогиваетъ "человѣка". Впрочемъ, разъ это дѣло прошлое, я душевно радуюсь, что ты развязался...
   Что касается до меня, то я, по обыкновенію, хирѣю. Тебя хоть Барнай интересуетъ, а у меня и этого удовольствія нѣтъ. Но, ради этой болѣзни, я совершенно лишенъ всякихъ развлеченій. Къ тому же, у меня цѣлыхъ 8 недѣль болѣлъ сынъ скарлатиной, и еслибы не вступился Боткинъ, то, вѣроятно, я бы лишился его. Все это время я былъ подъ секвестромъ и никого не видалъ, а въ томъ числѣ и Унковскаго съ Плещеевымъ. Но и теперь, я никого почти не вижу, да оно и понятно: въ отживающихъ старцахъ никому нѣтъ надобности, а прочіе такіе же старцы разлагаются каждый въ своемъ углу, жалуясь на свой спеціальный недугъ: у кого почки болятъ, у кого легкія, и отъ всѣхъ пахнетъ тлѣніемъ. Въ семъ видѣ ничего другого не остается желать, кромѣ смерти, что я и исполняю, только безъ успѣха. Работаю съ великимъ трудомъ и очень часто бросаю не кончивъ, чего со мною прежде не бывало.
   Ежели ты исполнишь свое намѣреніе побывать на Святой въ Петербургѣ, то буду душевно радъ тебя видѣть. Только не вѣрится какъ-то, чтобъ ты пріѣхалъ. Собственно говоря, нѣтъ и особенной радости быть здѣсь: смутно и скучно.
   Во всякомъ случаѣ, до свиданія.
   Желаю тебѣ всего лучшаго, поздравляю съ праздникомъ и остаюсь искренно тебя любящій и преданный М. Салтыковъ.

-----

   Литейная, 62. 10 марта (очевидно 1888 года).
   Любезный другъ С. А. Посылаю тебѣ, по желанію твоему, портретъ съ надписью, и при семъ повторяю, что дружба моя къ тебѣ, начавшаяся съ дѣтства, пребываетъ и доднесь незыблемою.
   Здоровье мое таково, что ежели смерть не стоитъ прямо за плечами, то во всякомъ случаѣ не въ большомъ отдаленіи, а если такое положеніе продолжится, то тѣмъ хуже, ибо я во-истину мученикъ. Въ декабрѣ и въ январѣ выпадали дни, когда я могъ писать (и въ апрѣльской книжкѣ В. Е. будетъ продолженіе "Старины"), но съ февраля даже письмо короткое съ трудомъ могу написать. Память пропадаетъ, выраженій не могу сыскать. Какой тутъ можетъ быть вопросъ о творчествѣ! Цѣлый день дремлю и мучительно кашляю. Если не умру, то выброшусь въ окошко,-- силъ моихъ нѣтъ больше терпѣть. Къ тому же и доктора охладѣли ко мнѣ и почти не оказываютъ помощи на томъ основаніи, что я хроническій больной и меня все равно что лѣчить, что нѣтъ.
   Прощай. Рука отказывается писать. Искренно тебѣ преданный М. С.

-----

   Переписка А. И. Кошелева съ Юрьевымъ очень обширна; онъ затрогивалъ въ своихъ письмахъ множество любопытныхъ вопросовъ внутренней и внѣшней политики, отчасти и литературы, съ большою свободой, напоминающей тонъ извѣстныхъ въ свое время заграничныхъ брошюръ автора. Въ нихъ разсѣяны характеристики административныхъ дѣятелей недавняго прошлаго, критическіе разборы мѣропріятій и т. д. Рядъ писемъ, относящихся ко времени изданія "Бесѣды", отражаетъ въ себѣ пересказанныя выше разногласія и споры, вызванные самостоятельнимъ образомъ дѣйствій Юрьева.
   Изъ Кошелевскихъ писемъ выбираемъ одно изъ позднѣйшихъ, весьма любопытное, такъ какъ оно бросаетъ новый свѣтъ на характеръ писавшаго, до сихъ поръ не вполнѣ объясненный.
   Въ Бесѣду прислалъ онъ протестъ противъ сочувственныхъ отзывовъ о Бѣлинскомъ, и очень недоволенъ былъ, когда Юрьевъ заявилъ ему, что помѣститъ эту замѣтку, и тутъ же напечатаетъ возраженіе на нее. Но въ ту пору Кошелевъ былъ мало знакомъ съ дѣятельностью Бѣлинскаго и взялся за перо лишь по вызову своихъ славянофильскихъ друзей. Прошли годы, и ему пришлось изъ книги А. Н. Пыпина узнать впервые, что за глубоко-симпатичный человѣкъ былъ тотъ непріятный ему противникъ, письма, помѣщенныя въ біографіи, пріохотили его перечитать самыя произведенія Бѣлинскаго, и результатомъ этого поздняго чтенія явилось слѣдующее замѣчательное письмо, откровенно признающее фактъ прежней ошибки {Нѣсколько строкъ изъ этого письма были приведены Юрьевымъ въ некрологѣ Кошелева, напечатанномъ въ "Р. Мысли".}:
   (Лакашъ) 8-го іюля 1877.
   Писалъ къ вамъ съ мѣсяцъ тому назадъ, любезнѣйшій Сергѣй Андреевичъ, но и до сихъ поръ не имѣю отъ васъ ни строчки въ отвѣтъ. Пишу къ вамъ теперь потому, что чувствую потребность покаяться вамъ въ одномъ грѣхѣ, хотя и невольномъ, но тѣмъ не менѣе тяжкомъ.
   Прочелъ я на дняхъ книгу Пыпина: "Бѣлинскій, его жизнь и переписка". Вообще я Пыпина не очень жалую, но въ этой книгѣ важны не слова Пыпина, а пространныя выписки изъ переписки Бѣлинскаго съ Станкевичемъ, Боткинымъ, Кольцовымъ и др. Долженъ теперь сознаться, что я Бѣлинскаго до сихъ поръ вовсе не зналъ и судилъ о немъ по чужимъ словамъ. Дѣятельность Бѣлинскаго была преимущественно въ 1840--1848 годахъ, т.-е. въ то время, когда я, по обстоятельствамъ, утопалъ въ откупахъ и мало имѣлъ времени читать журналы. Возвратившись въ 1850 году къ общественной и литературной дѣятельности, я слышалъ о Бѣлинскомъ самые невыгодные отзывы отъ Погодина, Шевырева и другихъ. Самъ я почти ничего не читалъ изъ сочиненій Бѣлинскаго. Изъ книги, только-что мною прочтенной, вижу, что Бѣлинскій былъ человѣкъ отмѣнно-даровитый, пламенный, что онъ во всю жизнь страстно любилъ истину и искалъ ее неустанно; что всѣ его крайнія выходки исходили изъ самыхъ благородныхъ источниковъ; что онъ безповоротно и съ самоотверженіемъ боролся съ тѣмъ, что считалъ ложью и вреднымъ для человѣчества; наконецъ, что онъ мученикъ въ полномъ смыслѣ слова. Я никакъ не воображалъ, что онъ даже религіозенъ; что разрѣшеніе вопросовъ религіозныхъ и нравственныхъ было для него постоянною и жгучею потребностью, и что онъ былъ соціалистомъ въ хорошемъ и вовсе не въ западномъ смыслѣ.
   Помню, что мы съ вами не разъ спорили насчетъ Бѣлинскаго и что я высказывалъ мнѣнія совершенно противоположныя тѣмъ, которыя имѣю теперь и которыя Вы тогда защищали съ горячностью, и потому считаю долгомъ передъ вами покаяться. Этотъ человѣкъ, конечно, новаго ничего не сказалъ; онъ развивался постоянно и быстро, и вслѣдствіе того часто мѣнялъ свои мнѣнія; но жизни въ немъ было чрезвычайно много и онъ имѣлъ благое вліяніе на ходъ образованія въ нашемъ обществѣ. Конечно, онъ не дошелъ до твердыхъ началъ; конечно не дали ему вполнѣ развиться, но толчокъ онъ далъ значительный, и за это ему спасибо и вѣчная память.
   Газеты читаемъ съ жадностью, но грустно, тяжело ограничиваться теперь только чтеніемъ. Великія событія совершаются; такъ и рвешься принять въ нихъ участіе. Кабы не 71-й годъ, уже конечно не усидѣлъ бы я на мѣстѣ.
   Что дѣлается у васъ? Какъ можете сами? отвѣтьте же хоть словечкомъ. Вамъ преданный А.
   Пишу къ вамъ отъ дочери изъ Лакаша. Прилагаю ея записку. Въ ночь ѣду въ Песочное.

-----

   Закончимъ наши выдержки изъ старой переписки стихотвореніемъ Н. А. Чаева, взятымъ изъ письма его отъ 19-го іюля 1884 г. Еслибъ не продолжительная болѣзнь, Н. А. конечно одинъ изъ первыхъ откликнулся бы на мысль объ изданіи настоящаго сборника. Это стихотвореніе (какъ и все письмо) какъ будто проникнуто предчувствіемъ этой болѣзни, даже думами о смерти; два, три славянизма, къ которымъ авторъ всегда имѣлъ нѣкоторую склонность, не ослабляютъ выразительности этой задушевно-грустной думы:
   
   Близъ рубежа страны, откуда нѣтъ возврата,
   Съ вершины старыхъ лѣтъ я въ прошлое смотрю;
   Надъ пройденнымъ путемъ горятъ лучи заката,
   Румяня предо мной вечернюю зарю.
   Ночь будетъ не длинна, заря съ зарей сойдется;
   Вздохнувъ о дорогихъ, я сброшу лишній хламъ,
   Забудусь, и душѣ избавленной займется
   Заря нездѣшняя, съ весеннимъ утромъ,
   Въ краю, гдѣ нѣтъ ни тучъ свинцовыхъ, ни ненастья,
   Ни фарисейской лжи подъ каскою добра,
   Ни пыльныхъ пузырей, даровъ земного счастья,
   Ни злобы, ни разлукъ у смертнаго одра.
   Орошена дождемъ Господней благодати,
   Озарена лучомъ святой любви, страна
   Благоухаетъ вѣкъ цвѣтами сѣножати
   И нивъ съ колосьями нетлѣннаго зерна.
   Отъ юности душа туда утреневала,
   Какъ птица вольная въ лѣса изъ западни,
   Давно въ семью друзей отшедшихъ зазывала,
   Мечтою уносясь въ былые дѣтства дни.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru