Видман Йозеф-Виктор
Редактор

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    С.--Петербургъ. Книгоиздательство Германъ Гоппе. 1888.

Редакторъ.

Повѣсть.

І. В. Виндмана.

С.-Петербургъ.
Книгоиздательство Германъ Гоппе.
1888.

I.

   Нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Севильѣ выходила еженедѣльная газета "La Giralda" {Буквально "флюгеръ", въ Севильѣ же названіе старинной вѣковой башни, съ которой посѣтителю ея открывается прелестный и весьма обширный кругозоръ.}. Названіе это, избранное редакціей въ честь знаменитой колокольни севильскаго собора, льстило національному чувству читателей газеты и вмѣстѣ съ тѣмъ заключало въ себѣ тонкій намекъ на то, что редакція намѣрена открыть своимъ подписчикамъ весьма обширный кругозоръ. Но газета съ столь много обѣщающимъ названіемъ внезапно перестала выходить, и въ обществѣ пронесся слухъ, что въ этомъ дѣлѣ замѣшана какая-то аристократка, которая была непосредственной или косвенной причиной прекращенія газеты. Собственно говоря, газета прекратилась за внезапной смертью ея редактора, и его трагическій конецъ приписывался вышеупомянутой особѣ. Намъ удалось собрать по отношенію къ этому дѣлу нѣкоторыя, болѣе или менѣе достовѣрныя, свѣдѣнія, и мы ими подѣлимся въ нижеслѣдующихъ главахъ съ читателями.
   

II.

   Донъ Пэральта сидѣлъ въ своемъ редакторскомъ кабинетѣ, помѣщавшемся въ первомъ этажѣ зданія, выходившаго, подобно всѣмъ стариннымъ домамъ Севильи, на окруженный стѣною внутренній дворъ. Было время карнавала, но на лицѣ серьезнаго юноши, наклонившагося надъ письменнымъ столомъ, не отражалось веселое настроеніе, которое въ это время года обыкновенно охватываетъ Севилью. На "Plaèa Nueva" бушевала многочисленная толпа, которая шутила, смѣялась, болтала и дурачилась; подобно шуму далекаго моря сквозь узкій корридоръ, соединявшій дворъ съ улицей, гулъ доносился до уединеннаго редакторскаго кабинета, окна котораго стояли открытыми. Донъ Пэральта не обращалъ на него вниманія. Какое ему было дѣло до того, что его земляки въ упоеніи веселья осыпали другъ друга цѣлыми тучами папириллосовъ (пестрыя мелко нарѣзанныя бумажки), что стоявшія на балконахъ женщины и дѣвушки бросали букеты юнымъ всадникамъ, гарцовавшимъ среди толпы на своихъ безстрашныхъ андалузскихъ коняхъ, что каррикатурныя маски, изображавшія китайцевъ, индійцевъ и англичанъ, цѣлыми сборищами, при восторженныхъ восклицаніяхъ легко возбудимой толпы и звукахъ музыки, шли по направленію улицы "Calle de Sierpes"? Ко всему этому вполнѣ безучастно относился человѣкъ, который въ данную минуту былъ самою непопулярною личностью во всемъ городѣ и который долженъ былъ оставаться весьма довольнымъ тѣмъ, что по счастливой случайности этой, въ сущности не злонамѣренной, но только отчасти легкомысленной толпѣ не пришло въ голову нагрянуть въ зданіе редакціи и, быть можетъ, устроить подъ окнами ея кошачій концертъ. Минутъ десять тому назадъ изъ кабинета редактора вышелъ Карлосъ, извѣстный севильскій финансистъ, который и помимо своихъ дружественныхъ отношеній къ дому Пэральта при случаѣ имѣлъ право сказать словечко по поводу направленія газеты, которая безъ его матеріальной поддержки врядъ-ли увидѣла бы свѣтъ Божій. Немало тяжелыхъ упрековъ, хотя высказанныхъ въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ, пришлось выслушать дону Пэральта. Карлосу казалось непостижимымъ, что редакторъ въ еженедѣльномъ изданіи, основанномъ съ литературною и беллетристическою цѣлью, вздумалъ идти противъ извѣстныхъ традиціонныхъ воззрѣній и нравовъ испанскаго народа. Вліятельный финансистъ допускалъ, что донъ Пэральта въ своей газетѣ мѣстами вставлялъ объяснительное словечко въ пользу демократическаго принципа; равнымъ образомъ онъ допускалъ со стороны редактора при случаѣ кой-какіе скрытые нападки на духовенство, но положительно возставалъ противъ того, что редакторъ затронулъ самую чуткую струну въ сердцѣ населенія, затронулъ ея святость, напалъ на народную забаву -- бой быковъ. Упреки Карлоса были справедливы: редакторъ въ написанномъ имъ самимъ разсказѣ, главную роль въ которомъ играла молодая, путешествующая по Испаніи, американка, дѣйствительно сдѣлалъ попытку представить всю жестокость боя быковъ. Положимъ, онъ относительно этой забавы не высказалъ никакого окончательнаго сужденія, но второй актъ такого зрѣлища былъ имъ написанъ намѣренно-отталкивающимъ образомъ. Карлосъ полагалъ, что описаніе этихъ обычныхъ для всѣхъ и каждаго въ воскресные дни зрѣлищъ было "въ газетѣ" совершенно неумѣстно; для кого были нужны тѣ безобразныя сцены, въ которыхъ жалкія клячи съ завязанными глазами помощью ударовъ и толчковъ подводились къ быку? Съ ужасающимъ реализмомъ, по словамъ финансиста, были описаны всѣ тѣ сцены, въ особенности тотъ моментъ, когда быкъ вонзаетъ въ животъ дрожащей лошади свои огромные рога такъ глубоко, что сразу не можетъ ихъ вытащить, и когда между имъ и несчастною лошадью начинается ужасная борьба. Ни о чемъ не умолчалъ редакторъ, описавшій и ту утонченную жестокость, въ силу которой несчастная лошадь, вся израненная и обливающаяся кровью, еще разъ подводится къ взбѣшенному быку при восторженномъ ревѣ толпы. Въ заключеніе редакторъ привелъ стихи стариннаго испанскаго драматурга Тирсо де-Молина, въ которыхъ авторъ говоритъ:
   
   Божественный ревъ! О, можетъ ли Испанія
   Въ забавѣ грубой и жестокой находить восторгъ!
   
   Этимъ заключеніемъ еще яснѣе сдѣлалъ донъ Пэральта всю преднамѣренность своего разсказа.
   -- Такимъ образомъ ты роешь могилу своей газетѣ, -- заключилъ свои упреки Карлосъ, не сталъ и слушать возраженій дона Пэральта, зажалъ себѣ уши и вышелъ изъ дома. Во дворѣ онъ обернулся и въ открытое окно крикнулъ редактору: -- счастіе тебѣ, если ни одинъ изъ нашихъ тореро не обратитъ вниманія на твой разсказъ и не докажетъ тебѣ самымъ нагляднымъ образомъ, что значитъ нападать на священнѣйшія традиціи гордаго народа. Совѣтую тебѣ желѣзную рѣшетку этого двора держать на замкѣ.-- Съ этими словами финансистъ удалился, оставивъ редактора въ самомъ скверномъ настроеніи духа. Донъ Пэральта, вполнѣ преданный своимъ убѣжденіямъ, былъ готовъ пострадать за нихъ, и то обстоятельство, что его не поняли и осыпали горькими упреками его лучшіе друзья, было для него весьма тяжело.
   Донъ Пэральта, впрочемъ, и не думалъ позорно покинуть разъ избранное имъ знамя свободы и прогресса. Отказавшись отъ адвокатской дѣятельности и ставъ журналистомъ, онъ руководился надеждою, что на литературномъ поприщѣ сдѣлаетъ больше для просвѣщенія своего народа, нежели на поприщѣ юридическомъ; онъ былъ убѣжденъ, что въ качествѣ журналиста можетъ существенно содѣйствовать распространенію идей гуманности и свободы въ своемъ отечествѣ. Подобныя идеи были съ молокомъ матери всосаны имъ въ Мексикѣ, гдѣ онъ, будучи единственнымъ сыномъ въ семьѣ, переселившейся изъ Андалузіи, провелъ свое дѣтство и отрочество; участіе въ войнѣ за освобожденіе, результатомъ которой была гибель несчастнаго императора Максимиліана, павшаго жертвою Наполеоновской политики, и примѣръ народнаго героя Хуареса, отразившаго вторженіе французовъ, сдѣлали дона Пэральта республиканцемъ на всю жизнь. Случайныя обстоятельства привели къ тому, что донъ Пэральта послѣ смерти своихъ родителей снова возвратился къ своимъ, жившимъ въ Андалузіи, роднымъ; свое, начатое въ Мексикѣ, юридическое образованіе онъ окончилъ въ одномъ изъ испанскихъ университетовъ, проживъ при этомъ болѣе половины своего довольно значительнаго состоянія. Въ концѣ концовъ онъ поселился въ Севильѣ, гдѣ, какъ уже выше упомянуто, при содѣйствіи своего бывшаго университетскаго товарища Карлоса, человѣка весьма состоятельнаго, основалъ еженедѣльную газету "La Giralda", которая вскорѣ пріобрѣла довольно большое число подписчиковъ. Въ тайнѣ донъ Пэральта намѣревался незамѣтнымъ образомъ пропагандировать свободу и гуманность, и этой задачѣ онъ отдался со всею силою и пыломъ человѣка, которому не минуло еще и тридцати лѣтъ. Редакторъ вспомнилъ то мѣсто изъ поэмы Тасса "Освобожденный Іерусалимъ", гдѣ говорится о горькомъ лѣкарствѣ, которое не желаетъ пить ребенокъ, покуда край красиваго кубка не будетъ покрытъ медомъ. "Такимъ же образомъ этому легкомысленному народу поднесу я въ подслащенномъ кубкѣ горькую истину, которая должна ему служить лѣкарствомъ", сказалъ самъ себѣ донъ Пэральта. Мало по малу, впрочемъ, онъ по пылкости своей натуры, жаждавшей раннихъ плодовъ, позабылъ о своемъ мудромъ намѣреніи, все болѣе и болѣе обнаруживалъ намѣченную имъ себѣ цѣль, сознательнымъ образомъ становился смѣлѣе и, наконецъ, едва не погубилъ и себя, и свою газету. Мы уже видѣли выше, что весь скандалъ былъ вызванъ не нападками на условную мораль, не полемикой, направленной противъ клерикаловъ или монархистовъ, но просто на-просто слишкомъ мало замаскированнымъ порицаніемъ старинной народной забавы -- боя быковъ. "Да иначе и быть не могло", подумалъ редакторъ, "Карлосъ совершенно правъ; тореадоръ долженъ былъ бы убить меня, а во времена инквизиціи я навѣрно погибъ бы на кострѣ". Донъ Пэральта грустно улыбнулся и всталъ. Подойдя къ окну, онъ безучастнымъ взоромъ окинулъ уединенный дворикъ, среди котораго билъ окруженный цвѣтущими растеніями фонтанъ. Вмѣстѣ съ ароматомъ только что распустившейся розы донесся до редактора какой-то тайный голосъ, говорившій ему: "такъ какъ наша жизнь столь недолговѣчна, то почему бы, уклонясь отъ борьбы, безпрепятственно не пользоваться ея радостями"? Но вслѣдъ за тѣмъ онъ безсознательно распростеръ руки подобно бойцу, напрягающему каждый мускулъ для испытанія своей силы, гордо выпрямился и сказалъ: "нѣтъ! именно потому, что жизнь коротка, ею необходимо воспользоваться для того, чтобы сказать людямъ истину".
   

III.

   Въ этотъ самый моментъ во дворикѣ появилась одѣтая въ черномъ женская фигура, которая въ столь уединенномъ мѣстѣ невольно бросилась въ глаза даже всецѣло отдавшемуся своимъ мыслямъ молодому человѣку. Верхняя часть ея лица скрывалась подъ небольшой атласной полумаской. Эластическая прямая поступь, роскошныя бѣлыя руки и юношескій бюстъ, не вполнѣ прикрытый чернымъ кружевнымъ вуалемъ, -- все вмѣстѣ взятое доказывало, что таинственная маска была красавица. Незнакомка скорыми шагами дошла до середины дворика, затѣмъ въ нерѣшимости остановилась, оглядѣла окна и двери выходившаго на дворикъ дома и какъ бы колебалась -- идти ли ей впередъ или вернуться. Въ лѣвой рукѣ она держала небольшой бумажный свертокъ и, крѣпко прижимая его къ себѣ, безпокойно оглядывалась по сторонамъ. Вдругъ незнакомка замѣтила стоявшаго у окна дона Пэральта, и тотчасъ же исчезла вся ея нерѣшительность: очевидно, она сказала себѣ, что теперь, когда ее уже увидѣли, о возвратѣ нечего и думать, слегка приподняла свое платье и быстрыми шагами поднялась по нѣсколькимъ ступенямъ, которыя со дворика вели въ квартиру редактора. Поспѣшно постучавъ слегка въ дверь комнаты и услыхавъ обычное "войдите", маска вошла въ вышеупомянутый, темноватый кабинетъ.
   -- Здѣсь редакція газеты "La Giralda?" -- глубокимъ и мягкимъ голосомъ спросила незнакомка. Редакторъ поклонился и вѣжливымъ движеніемъ руки пригласилъ свою гостью занять мѣсто на стоявшемъ въ глубинѣ комнаты широкомъ, обитомъ черною кожею, диванѣ.
   Маска поблагодарила его граціознымъ движеніемъ головы, но вмѣсто дивана опустилась на плетёный стулъ, стоявшій близъ окна; при этомъ она сѣла къ окну спиною, такъ что весь свѣтъ падалъ на лицо редактора, а незнакомка по возможности оставалась въ тѣни.
   -- Чему долженъ я приписать вашъ столь лестный для меня визитъ, сударыня?-- съ утонченной любезностью, занявъ свое обычное мѣсто у письменнаго стола, спросилъ редакторъ. Донъ Пэральта былъ съ головы до ногъ испанцемъ, сохранявшимъ даже при дѣловомъ разговорѣ извѣстную любезность въ обращеніи; въ данномъ случаѣ любезность эта вполнѣ оправдывалась ослѣпительной бѣлизною юношеской шеи, изящно очерченнымъ подбородкомъ и блескомъ черныхъ глазъ незнакомки. Маска отвѣтила не сразу; грудь ея поспѣшно подымалась и опускалась, и донъ Пэральта при этомъ невольно вспомнилъ о видѣнной имъ нѣкогда въ Мексикѣ только что пойманной благородной дикой лошади, тяжело дышавшей и своими блестящими глазами въ испугѣ безпокойно оглядывавшей незнакомыя лица.
   -- Безъ сомнѣнія я вижу въ васъ автора статьи о боѣ быковъ?-- тѣмъ же благозвучнымъ голосомъ спросила маска.
   При воспоминаніи объ этой злополучной статьѣ, изъ-за которой донъ Пэральта предвидѣлъ для себя не мало хлопотъ, лицо его омрачилось, и онъ коротко отвѣтилъ: -- да, этотъ очеркъ написанъ мною.-- Затѣмъ въ умѣ редактора возникло предположеніе, что это, повидимому столь граціозное, созданіе, вполнѣ ему незнакомое, явилось лишь съ цѣлью упрековъ или оскорбленій; на секунду ему даже представилось, что эта маска -- переодѣтый юноша, явившійся для того, чтобы устроить ему какой-нибудь скандалъ. Донъ Пэральта, впрочемъ, тотчасъ же отвергъ это предположеніе, такъ какъ вся фигура незнакомки, начиная съ миніатюрныхъ ножекъ и кончая обнаженными и вполнѣ женственными руками и плечами, служила доказательствомъ нелѣпости подобнаго подозрѣнія. Сидѣвшая передъ редакторомъ маска была не только женщиной, но и вполнѣ законченнымъ олицетвореніемъ красивой женственности, лучше котораго не могли бы пожелать живописецъ или скульпторъ.
   -- Если авторъ этой статьи -- вы,-- снова заговорила незнакомка, -- то смѣю думать, что ваше состраданіе касается не только несчастныхъ, обреченныхъ на смерть, лошадей и столь же несчастныхъ, приведенныхъ въ искусственное бѣшенство, быковъ, но что оно распространяется... и на другія созданія...
   -- На какія другія созданія?-- спросилъ Пэральта, невольно подумавъ при этомъ, что имѣетъ дѣло съ любительницей собакъ или кошекъ, быть можетъ, предсѣдательницей общества для покровительства животныхъ.
   -- Напримѣръ, -- продолжала незнакомка, -- напримѣръ... на молодыхъ, принадлежащихъ къ аристократіи, испанокъ.
   -- Клянусь Богомъ!-- воскликнулъ редакторъ, крайне пораженный неожиданнымъ оборотомъ разговора, -- клянусь Богомъ! молодыя испанки, принадлежащія къ аристократіи, врядъ-ли нуждаются въ состраданіи! Эти счастливыя созданія, которымъ завидуютъ милліоны ихъ сестеръ, живущихъ въ нищетѣ, безъ сомнѣнія, достойны всего на свѣтѣ, кромѣ состраданія.
   -- Весьма естественно, что вы говорите такъ, -- возразила незнакомка: -- вы -- мужчина и вмѣстѣ съ тѣмъ человѣкъ, вышедшій изъ народа; но именно потому, что вы незнакомы съ извѣстными отношеніями, необходимо, чтобы человѣкъ, глубоко заглянувшій въ сокровенныя тайны аристократическихъ полубогинь земли, доставилъ бы вамъ матеріалъ для разсѣянья того заблужденія, въ которомъ находитесь вы, а съ вами вмѣстѣ и публика. Не для того же, чтобы разсказывать людямъ побасенки, основали вы свою газету?
   Редакторъ окончательно смутился отъ этого новаго, столь неожиданнаго оборота своей бесѣды съ красивой маской. Взглядъ его впервые скользнулъ по бумажному свертку, который маска все еще держала въ лѣвой рукѣ. Незнакомка замѣтила этотъ взглядъ и, не дожидаясь отвѣта редактора, продолжала съ улыбкой:
   -- Вы не напрасно замѣтили этотъ свертокъ; онъ содержитъ въ себѣ небольшую статью для вашей газеты -- статью, которая докажетъ вамъ и вашимъ читателямъ, что въ Испаніи достойны состраданія, сочувствія и защиты не только лошади и быки, но и счастливыя наслѣдницы въ семействахъ, принадлежащихъ къ старинной аристократіи. Угодно-ли вамъ принять эту статью, г. редакторъ?-- Съ этими словами, сказанными полушутя, полусерьезно, незнакомка подала дону Пэральта свертокъ; онъ молча взялъ его изъ рукъ маски, осторожно развязалъ служившую скрѣпленіемъ черную шелковую ленточку, развернулъ рукопись и прочиталъ ея несложное заглавіе: "La condesina" (Молодая графиня). Рукопись оказалась не особенно красиво написанной, и опытный глазъ дона Пэральта тотчасъ же замѣтилъ, что человѣкъ, которому принадлежали эти крупныя безформенныя буквы, былъ весьма плохимъ каллиграфомъ. Статья незнакомки занимала до тридцати листовъ почтовой бумаги большаго формата; перевернувъ страницу за страницей, редакторъ увидѣлъ на послѣдней какую то приписку и, поднявъ голову, сказалъ:-- эта статья не закончена, здѣсь только начало.
   -- Совершенно вѣрно, -- повторила маска: -- но продолженіе статьи можетъ вамъ быть доставлено въ самомъ непродолжительномъ времени, если вы согласитесь въ принципѣ принять эту статью.
   Лицо редактора стало еще серьезнѣе, чѣмъ оно было вначалѣ, когда донъ Пэральта убѣдился, что маска явилась не изъ-за очерка о боѣ быковъ, и онъ сказалъ: -- не прочитавъ этой рукописи, я, само собой разумѣется, не могу знать, что она въ себѣ содержитъ, и въ силу этого не могу и сказать вамъ -- годится ли она для меня или нѣтъ.
   -- Вы можете ознакомиться съ ея содержаніемъ изъ моихъ словъ, -- сказала маска.-- Рукопись, находящаяся въ вашихъ рукахъ, содержитъ въ себѣ исторію дѣтства одной молодой графини или, лучше сказать, картину ея воспитанія въ одномъ изъ устроенныхъ на подобіе монастыря институтовъ, въ которыхъ вообще получаютъ образованіе и воспитаніе наши аристократки.
   -- Дѣло въ томъ, что я совершенно не знаю -- въ какомъ тонѣ написанъ этотъ разсказъ -- и потому...-- возразилъ добросовѣстный редакторъ.
   -- Я и сама не знаю этого, -- съ оттѣнкомъ насмѣшливости въ голосѣ сказала маска, -- но знаю лишь одно, что вы властны поступать съ этою рукописью какъ вамъ будетъ угодно. Въ отношеніи слога прошу васъ не стѣсняться поправками, которыхъ, конечно, будетъ не мало. Статья эта, собственно говоря, есть только матеріалъ, свободная обработка котораго будетъ вполнѣ зависѣть отъ васъ. Съ своей стороны я прошу васъ обратить особенное вниманіе на знаки препинанія.
   При этихъ словахъ незнакомки донъ Пэральта вскинулъ на нее глаза, чтобы, по возможности, въ чертахъ своей гостьи прочесть -- говоритъ ли она въ шутку или серьезно, и въ данную минуту совершенно позабылъ о томъ, что незнакомка была въ маскѣ.
   -- Почему желаете вы, чтобы я особенное вниманіе обратилъ на знаки препинанія?-- спросилъ онъ, думая въ это время совершенно о другомъ.
   -- Потому что я знаю, что въ этой рукописи знаки препинанія разставлены не по правиламъ грамматики, а такъ себѣ, на удачу, служа какъ-бы антрактами для отдыха, когда человѣкъ пишущій переводитъ духъ или вздыхаетъ.
   -- Вы, кажется, въ точности знакомы съ происхожденіемъ этой рукописи, -- поспѣшно сказалъ донъ Пэральта, думая, что настала минута, удобная для исполненія плана, его занимавшаго.
   -- Безъ сомнѣнія, вы сами авторъ этой статьи?
   Незнакомка молчала, и редакторъ продолжалъ: -- я долженъ поставить вамъ на видъ то, что газета, говоря вообще, не можетъ принимать безъимянныхъ статей. Отъ публики, конечно, мы въ большинствѣ случаевъ скрываемъ имена авторовъ нѣкоторыхъ присылаемыхъ намъ статей, но я, какъ отвѣтственный редакторъ, долженъ-же знать имя того лица, произведеніе котораго я принялъ для напечатанія.
   Отчасти холодный, дѣловой тонъ этихъ словъ не совсѣмъ удался редактору; онъ сознавалъ, что эта, сама по себѣ весьма логическая, рѣчь въ данномъ случаѣ была не совсѣмъ умѣстна. Маска слегка наклонила головку къ лѣвому плечу -- очевидно, это было ея обычнымъ движеніемъ въ тотъ моментъ, когда ей приходила въ голову шаловливая мысль -- и затѣмъ сказала:
   -- Итакъ, безъимянныхъ статей вы не принимаете, господинъ редакторъ. Но, позвольте, развѣ ваши собственныя мысли часто не бываютъ также безъимянными? Или, быть можетъ, вы знаете всегда откуда что къ вамъ приходитъ? Откуда являются къ вамъ самыя удачныя мысли, самыя смѣлыя выраженія, самые возвышенные проэкты? Развѣ не существуетъ огромный невидимый, духовный міръ, имѣющій мѣсто вездѣ и всюду, гдѣ въ сердцѣ человѣка горитъ огонь, пылающій въ честь добраго, святаго дѣла? Со всѣхъ концовъ земли и изъ отдаленныхъ міровъ слетаются безъимянные вѣстники, являющіеся намъ во снѣ и на яву; безъ нихъ не могли бы существовать блестящіе ораторы, ничего не написали бы талантливые сочинители. Къ чему же, спрашиваю васъ, эта полицейская справка объ имени и паспортѣ?
   Донъ Пэральта навострилъ уши, услыхавъ эту рѣчь, съ большою легкостью проговоренную незнакомкой, которая съ этой минуты стала для него еще болѣе загадочной.
   -- Судя по вашимъ словамъ, сударыня,-- съ большой искренностью въ тонѣ голоса сказалъ редакторъ: -- въ этой статьѣ должны заключаться прекрасныя и хорошо разработанныя мысли, конечно, при томъ предположеніи, что статью эту писали вы.
   -- Въ чемъ я вамъ не созналась, -- возразила маска.
   -- Но вы могли-бы мнѣ въ этомъ сознаться, -- поспѣшно продолжалъ редакторъ и затѣмъ прибавилъ: -- потому что, предполагая, что авторъ этой статьи вы, все-таки остается еще маска, столь ревностно васъ оберегающая.
   Незнакомка съ минуту колебалась, затѣмъ встала и сказала: -- пусть будетъ по вашему, допустите, что вы не ошиблись въ своемъ предположеніи. Итакъ, вы согласны принять эту статью для вашей газеты?
   Редакторъ закусилъ губу; онъ замѣтилъ, что промахнулся, всталъ и въ очевидномъ смущеніи оглядѣлся кругомъ. Съ минуту не сводилъ онъ глазъ съ случайной таинственной сотрудницы и затѣмъ сказалъ:
   -- Принявъ статью, не зная кѣмъ она написана, не ознакомясь въ точности съ ея содержаніемъ и не имѣя никакой гарантіи въ томъ, что мнѣ своевременно будетъ доставлено обѣщанное въ припискѣ продолженіе, я иду на перекоръ всѣмъ правиламъ журнальнаго дѣла.
   -- О послѣднемъ обстоятельствѣ прошу васъ не безпокоиться, -- подавая руку редактору и тихо отвѣчая на его пожатіе, сказала незнакомка и прибавила: -- я вижу, что вы истый caballero; вы во мнѣ не ошибетесь.
   Съ этими словами маска слегка поклонилась и скрылась за дверью кабинета. Мимо оконъ еще разъ промелькнула ея стройная фигура, и затѣмъ она исчезла въ коридорѣ, который велъ на улицу. Редакторъ остался какъ бы въ какомъ-то оцѣпенѣніи; въ первую минуту онъ хотѣлъ догнать незнакомку, выслѣдить ее или, по крайней мѣрѣ, узнать -- сама ли она доставитъ обѣщанное продолженіе статьи; при этомъ онъ вспомнилъ, что даже не назначилъ ей срока, къ которому должно было быть доставлено это продолженіе. Донъ Пэральта вообще хотѣлъ бы еще многое установить по отношенію къ личности своей таинственной сотрудницы; но, къ сожалѣнію, это было невозможно, такъ какъ она исчезла. "Итакъ это былъ не сонъ", машинально перелистывая оставленную незнакомкой рукопись, мысленно проговорилъ редакторъ. Донъ Пэральта большими шагами, не выпуская рукописи изъ рукъ, заходилъ по своему весьма необширному редакціонному кабинету. На минуту имъ овладѣло крайне веселое настроеніе. Донъ Пэральта живо представилъ себѣ всю прелесть красивой маски, вспомнилъ ея глубокій, благозвучный голосъ, блестящіе глаза, стройную фигуру, роскошный бюстъ, умѣнье вести разговоръ, придавая ему красивые обороты и со всей изящностью сохраняя свое incognito. Съ улыбкой на лицѣ редакторъ сталъ напротивъ того стула, на которомъ за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ сидѣла маска, и охотно повторилъ бы весь свой съ нею разговоръ. Вскорѣ, впрочемъ, это веселое настроеніе исчезло, такъ какъ редакторъ вспомнилъ о томъ, что съ принятіемъ статьи онъ взялъ на себя извѣстное обязательство.
   "Приключеніе, которое можетъ имѣть весьма серьезныя послѣдствія", сказалъ онъ самъ себѣ: "приключеніе весьма изящное, еще не встрѣчавшееся мнѣ въ моей журнальной дѣятельности. Но къ чему поведетъ оно? Безъ сомнѣнія къ борьбѣ съ общественными и религіозными предразсудками моихъ земляковъ, къ борьбѣ, которая въ данную минуту, когда они не слишкомъ то благоволятъ къ моей газетѣ, можетъ только ухудшить ея положеніе. Да и какъ отнесется ко всему этому Карлосъ"? При этомъ редакторъ вспомнилъ, что до сихъ поръ онъ еще и не ознакомился съ содержаніемъ оставленной ему рукописи. Не обращая вниманія на отдаленный шумъ масляничнаго веселья, донъ Пэральта поспѣшно присѣлъ къ своему письменному столу и развернулъ тетрадку, отъ которой исходилъ неопредѣленный ароматъ, неразрывно связанный со всѣми предметами, принадлежащими къ будуару хорошенькой женщины, хотя бы она и не употребляла духовъ.
   

IV.

   Рукопись, оставленная незнакомкой, начиналась слѣдующими словами:
   "Я обращаюсь къ моимъ гордымъ и благороднымъ землякамъ съ просьбою удостоить своимъ вниманіемъ хоть разъ иную графиню, кромѣ графини Альмавива, являющейся въ "Свадьбѣ Фигаро". Конечно, я не могу имъ обѣщать никакого "air de la rose", никакого пажа, переодѣтаго въ женское платье, никакихъ ночныхъ свиданій въ бесѣдкахъ, изъ которыхъ разбѣгаются влюбленныя парочки, испуганныя внезапнымъ свѣтомъ факеловъ. Быть можетъ, впрочемъ, за отсутствіемъ всѣхъ этихъ, безъ сомнѣнія, столь пріятныхъ вещей я своихъ земляковъ вознагражу сообщеніемъ исторіи дѣйствительной, взятой изъ жизни графини самой новѣйшей формаціи, въ чемъ они убѣдятся на страницахъ этой рукописи. Графиня Альмавива находится въ почтенномъ возрастѣ, тогда какъ моей графинѣ едва минулъ двадцатый годъ; она дышетъ тѣмъ же воздухомъ, который вдыхаютъ въ себя и читатели; ея исторія настолько нова, что она еще ни въ какомъ случаѣ не могла получить своего окончанія, и ни одинъ изъ читателей не знаетъ, не суждено ли ему самолично принять участіе въ развязкѣ этого разсказа".
   "Клянусь Богомъ, многообѣщающее начало!" сказалъ про себя редакторъ, прочитавъ это вступленіе. "Можетъ это быть написано женщиною? Неужели эта статья принадлежитъ моей прелестной незнакомкѣ? Вступленіе это обличаетъ извѣстную литературную опытность, даже утонченную спекуляцію, необычную для диллетантовъ. Впрочемъ, несомнѣнно то, что человѣкъ, одаренный истиннымъ, природнымъ талантомъ, всегда напишетъ лучше, чѣмъ самый опытный литераторъ. Будемъ читать далѣе".
   Редакторъ снова взялся за чтеніе рукописи, въ которой говорилось о старинномъ замкѣ въ имѣньѣ, гдѣ протекло дѣтство маленькой графини, названной въ статьѣ именемъ Леокадіи. Первыя страницы были испещрены массою характеристичныхъ эпизодовъ изъ дѣтской жизни, въ которыхъ преимущественно обрисовывались аристократическій духъ воспитанія ребенка и врожденное ему стремленіе идти наперекоръ этой системѣ воспитанія. Леокадія сразу выказала себя, такъ сказать, большой либералкой, такъ какъ она гораздо охотнѣе играла-бы съ грязными цыганятами, подбѣгавшими къ рѣшеткѣ парка, нежели со своими вытянутыми въ струнку кузинами, подъ надзоромъ дуэньи, которая ежеминутно хриплымъ голосомъ приговаривала: "non est decente, non est conveniente" (неприлично), или которая, когда полный жизни ребенокъ увлекался игрою и начиналъ шумѣть, тотчасъ же унимала его своимъ кудахтаньемъ. Пяти лѣтъ Леокадія была накрыта въ тотъ самый моментъ, когда она золотой булавкою проколола себѣ руку для того, чтобы убѣдиться, дѣйствительно ли въ ея жилахъ течетъ аристократическая "голубая" кровь, а не такая же "красная", какъ у всѣхъ простыхъ смертныхъ. Когда же она нашла, что ея кровь по цвѣту ничѣмъ не отличается отъ крови прочихъ людей, то это первое открытіе общественной лжи значительно потрясло ея вѣру во все то, что ей говорили родители и чему ее учила приставленная къ ней воспитательница. Описаніе дѣтскихъ годовъ жизни Леокадіи было изложено такъ хорошо и такъ живо, что редакторъ ни на минуту не усомнился въ реальности выведенныхъ въ описаніи типовъ и долженъ былъ сознаться, что фантазія автора была тутъ не причемъ. Конечно, при чтеніи статьи редактору кое-гдѣ приходилось исправлять неловкіе обороты и совершенно заново разставить всѣ знаки препинанія, въ отношеніи которыхъ авторъ, безъ сомнѣнія, руководился лишь своимъ произволомъ; зрѣлость мыслей, изложенныхъ въ статьѣ, была прямо противополжна почерку, которымъ она была написана, весьма схожему съ почеркомъ начинающихъ учениковъ. По мѣрѣ того, какъ подвигалось чтеніе, редакторъ все менѣе и менѣе уяснялъ себѣ, что же собственно дѣлать ему съ этою рукописью, столь его заинтересовавшей, но оторваться отъ нея онъ не могъ. Читая далѣе, донъ Пэральта узналъ, что Леокадія, когда ей минулъ седьмой годъ, была отдана въ институтъ, устроенный на подобіе монастыря и руководимый бывшими монахинями; институтъ этотъ, повидимому, находился въ небольшомъ провинціальномъ городѣ Испаніи. Именъ въ рукописи встрѣчалось очень мало, и авторъ, очевидно, прибѣгалъ къ нимъ лишь для маскировки дѣйствительныхъ лицъ и мѣстностей. Описаніе пребыванія Леокадіи въ этомъ институтѣ было мѣткою сатирой на узкость кругозора, невѣжество, суевѣріе и отчасти также на безсовѣстность и жестокость, обычныя въ подобныхъ благочестивыхъ учрежденіяхъ. Начальница института пользовалась каждой свободной и удобной для нея минутой, чтобы въ тиши своего кабинета гадать на картахъ, предлагая имъ массу нелѣпыхъ вопросовъ относительно событій своей однообразной жизни, характера своихъ подчиненныхъ и проч. Будучи застигнутой при этомъ занятіи (на что особенной мастерицей была маленькая графиня Леокадія), она быстрымъ движеніемъ сбрасывала карты на колѣни или закрывала ихъ передникомъ. Начальница, впрочемъ, повидимому, страдала размягченіемъ мозга, но этотъ недугъ, какъ съ сарказмомъ замѣчалъ авторъ статьи, при столь маломъ мозгѣ едва ли могъ быть серьезнымъ и имѣть значеніе для ея ожирѣвшаго и грубаго тѣла. Съ неменьшимъ сарказмомъ были описаны ревновавшія другъ къ другу благочестивыя преподавательницы института, и въ статьѣ явственно сквозило, что перомъ автора руководило личное воспоминаніе о долголѣтнемъ рабствѣ и массѣ крупныхъ и мелкихъ оскорбленій. Когда Леокадіи минуло пятнадцать лѣтъ, то ей въ одинъ прекрасный день сообщили, что она должна вернуться въ замокъ своихъ родителей для того, чтобы выйти замужъ.
   На этомъ обрывалась рукопись. Редакторъ отодвинулъ въ сторону прочитанные имъ листы и задумчиво подперъ голову рукою. Его преимущественно занималъ вопросъ о томъ, не представляютъ ли собою эти три женщины -- маска, авторъ статьи и Леокадія -- одно и то же лицо? Несомнѣнно для него было лишь то, что авторъ статьи разсказывалъ свою собственную біографію; что же касается до особы, принесшей ему статью, то донъ Пэральта мысленно возстановилъ ея изящную фигуру, дышавшую столь женственною прелестью, и припомнилъ ея избранную, проникнутую утонченнымъ сарказмомъ, рѣчь. Этотъ же сарказмъ красною нитью проходилъ по всей рукописи. Редакторъ рѣшилъ, что маска, авторъ статьи и графиня Леокадія -- одно и то же лицо, и сказалъ себѣ: "ничего нѣтъ удивительнаго въ томъ, что молодая аристократка, подъ покровомъ маски. лично передала мнѣ (такъ какъ столь важное дѣло она не могла поручить никому другому) написанную ею самою исторію своего дѣтства. Но будетъ ли она также въ состояніи доставить мнѣ продолженіе и окончаніе статьи? Что если она и не явится болѣе?" Донъ Пэральта откинулся на спинку кресла, покачалъ головой и съ легкимъ оттѣнкомъ сознанія собственнаго достоинства продолжалъ: "ну, такъ чтожъ такое, если она болѣе не явится, то неужели во мнѣ не хватитъ умѣнья написать продолженіе и придумать развязку для этого разсказа? Отдадимъ рукопись въ наборъ, и дѣло кончено. Редакторъ позвонилъ. Въ дверяхъ кабинета появился старый мулатъ, еще служившій въ родительскомъ домѣ дона Пэральта, привезенный имъ изъ Мексики. Въ тотъ день онъ былъ единственнымъ слугою, оставшимся въ домѣ, такъ какъ всѣ прочіе справляли масляницу. Типографія не работала: такъ какъ газета "La Giralda" выходила лишь разъ въ недѣлю, то подобный перерывъ не имѣлъ особеннаго значенія. Донъ Пэральта свернулъ листы рукописи и сказалъ мулату:
   -- Снеси эту статью наверхъ, Гомецъ, и положи ее на то мѣсто, гдѣ работаетъ наборщикъ Пастія; погоди, впрочемъ, дай-ка мнѣ ее сюда: я помѣчу, что рукопись должна быть мнѣ возвращена.
   Мулатъ молча взялъ рукопись и вышелъ изъ кабинета.
   "Что скажетъ обо всемъ этомъ Карлосъ?" пробормоталъ по уходѣ его донъ Пэральта. Редакторъ какъ бы смутно предчувствовалъ, что за принятіемъ безъимянной статьи могутъ послѣдовать весьма нежелательныя для него событія; для того, чтобы отдѣлаться отъ этого неблагопріятнаго впечатлѣнія, онъ взялъ шляпу и трость, вышелъ на улицу на "Plaèa Nueva" и вмѣшался въ веселую толпу. День клонился къ вечеру. Донъ Пэральта, вышедшій безъ маски и тотчасъ многими узнанный, вскорѣ убѣдился въ томъ, что его опасенія относительно какихъ-либо непріятныхъ столкновеній были напрасны, что его легкомысленные земляки давно ужъ забыли объ его нападкахъ на народную, освященную традиціями, забаву и что они высыпали на улицу исключительно лишь ради масляничнаго веселья. Мало по малу редакторъ совершенно успокоился и вечеромъ въ пріятельской компаніи, за ужиномъ, съ чисто южнымъ легкомысліемъ окончательно выкинулъ изъ головы всѣ непріятности, связанныя съ профессіей журналиста. Не забылъ онъ лишь одного -- визита красивой маски; засыпая, онъ видѣлъ передъ собою ея стройную фигуру и въ полуснѣ еще слышалъ ея благозвучный голосъ.
   

V.

   Исторія дѣтства графини Леокадіи появилась въ газетѣ "La Giralda" и вездѣ имѣла успѣхъ, насколько въ этомъ отношеніи могли убѣдиться редакторъ и его друзья. Даже финансистъ-дѣлецъ Карлосъ выразилъ по поводу этой статьи свое одобреніе дону Пэральта и пожелалъ ему дальнѣйшаго успѣха. Небольшіе нападки на сословные предразсудки аристократіи понравились прежде всего тѣмъ изъ подписчиковъ газеты, которые (и ихъ было не мало) принадлежали къ республиканскому лагерю, но этимъ нападкамъ посчастливилось также и въ нѣкоторыхъ аристократическихъ семействахъ: въ верхнихъ слояхъ общества люди всегда радуются, когда имъ разсказываютъ анекдоты, которые они по возможности относятъ къ той или другой аристократической семьѣ, въ данную минуту находящейся съ ними во враждѣ. Всѣ владѣльцы севильскихъ палаццо задавали себѣ вопросъ -- кого нужно подразумѣвать подъ именемъ Леокадіи, о какой юной аристократкѣ говорилось въ разсказѣ, и само собой разумѣется, что догадокъ, предположеній и проч. было не мало. Картина воспитанія въ женскомъ институтѣ, руководимомъ монахинями, не возбудила неудовольствія, такъ какъ современные испанцы, хотя и принадлежатъ къ католическому вѣроисповѣданію, но въ сущности довольно безразлично относятся къ религіи; лишь въ самыхъ завзятыхъ клерикальныхъ кружкахъ къ этой картинѣ отнеслись неодобрительно, но при этомъ большую роль играло злорадство, такъ какъ ни одинъ изъ находившихся въ Севильѣ и ея окрестностяхъ женскихъ институтовъ не сознался въ томъ, что эта сатира написана на него; каждый указывалъ на одного изъ своихъ конкурентовъ, болѣе всего имъ ненавидимаго. Лица, которыя въ разсказѣ нашли свои портреты и которыя были задѣты непосредственно, конечно, благоразумно молчали. Въ силу этого безъимянная статья ни въ комъ и нигдѣ не вызвала порицанія, и газетчики, обходя кофейныя, усердно выкрикивали названіе журнала, упоминая при этомъ, что въ немъ помѣщено начало крайне интереснаго разсказа "La condesina". Редакторъ между тѣмъ сидѣлъ, какъ на угольяхъ. Продолженіе разсказа загадочной сотрудницы не получалось, а между тѣмъ донъ Пэральта не могъ же оставить разсказъ неоконченнымъ. Журналистъ долженъ былъ сознаться, что напрасно тогда утѣшалъ онъ себя мыслью въ крайнемъ случаѣ самому написать продолженіе разсказа. На дѣлѣ оказалось, что онъ въ этомъ случаѣ увлекся легкомысліемъ и самодовольствомъ. Когда донъ Пэральта только что принялся за работу, то изъ типографіи во второй разъ прислали за новымъ оригиналомъ. Сидя, на этотъ разъ утромъ, въ своемъ, уже хорошо знакомомъ намъ, кабинетѣ, донъ Пэральта хотѣлъ писать, исписалъ нѣсколько листовъ, перечоркивая, наконецъ порвалъ ихъ и съ досадою бросилъ въ корзину для бумагъ. Написанное имъ продолженіе ни коимъ образомъ не вязалось съ началомъ, вышло вполнѣ непригоднымъ, и редакторъ долженъ былъ сознаться, что одного воображенія недостаточно для достиженія того реализма, который является естественнымъ результатомъ пережитаго.
   Старый мулатъ Гомецъ, во всякое время имѣвшій доступъ въ редакторскій кабинетъ, безшумно вошелъ, положилъ на письменный столъ только что полученныя газеты и письма и также неслышно удалился. Безучастнымъ окомъ окинулъ полученное донъ Пэральта и совершенно машинально, въ силу привычки, сталъ вскрывать конверты, мелькомъ проглядывая ихъ содержимое, пока, наконецъ, въ равнодушномъ настроеніи редактора не вызвалъ перемѣну небольшой конвертикъ съ городскимъ штемпелемъ. Вынутое изъ него письмо донъ Пэральта въ первую минуту хотѣлъ бросить въ корзину, такъ какъ въ этомъ письмѣ не было обычнаго обращенія и подписи, а подобныя письма имъ по принципу оставлялись безъ прочтенія. Донъ Пэральта былъ того убѣжденія, что человѣкъ, не имѣющій достаточно мужества для подписи своего имени, не заслуживаетъ того, чтобы на его сообщеніе было обращено вниманіе. Въ силу этого редакторъ, вскрывая конверты, прежде всего смотрѣлъ -- есть-ли въ письмѣ подпись, и всѣ анонимныя или псевдонимныя сообщенія безъ исключенія отправлялись въ ту корзину, безъ которой въ нашъ "бумажный" вѣкъ не обходится ни одинъ добросовѣстный редакторъ. Но на этотъ разъ безъимянное письмо избѣгло общей участи подобныхъ сообщеній. Почеркъ этого письма былъ тотъ же некрасивый и безформенный, какъ и въ рукописи незнакомки. Записка, несомнѣнно написанная ею, заключала въ себѣ слѣдующее: "приходите завтра въ полдень за городъ. Въ третьей аллеѣ, слѣва отъ фонтана, при вашемъ приближеніи встанутъ со скамьи двѣ дамы, и на ней вы найдете желаемое".
   Въ томъ, что маска приглашала его въ общественный садъ, вблизи Torre d'Or, донъ Пэральта ни мало не сомнѣвался. Здѣсь въ вечерніе часы среди плещущихъ фонтановъ, цвѣтовъ, пальмъ и другихъ тропическихъ растеній обыкновенно гуляли севильцы. Въ полуденный же часъ прибрежье Гвадалквивира, гдѣ расположенъ этотъ паркъ, почти пусто, и на немъ только изрѣдка встрѣчаются экипажи. Редакторъ поспѣшилъ въ типографію, приказалъ, чтобы наборъ разсказа былъ отложенъ до вечера, и затѣмъ взглянулъ на часы: записка незнакомки была получена имъ столь поздно, что ему оставалось очень мало времени для, своего туалета. Донъ Пэральта былъ человѣкомъ молодымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ испанцемъ съ головы до ногъ, а потому, весьма естественно, желалъ при встрѣчѣ съ красивой маскою предстать передъ нею въ наилучшемъ видѣ. Хотя для редактора было ясно, что незнакомка вовсе не желала ни свиданья, ни разговора, но даже въ томъ случаѣ, если она должна была видѣть его лишь издали, онъ стремился къ тому, чтобы произвести на нее впечатлѣніе истаго caballero. При всей своей серьезности и даже наклонности къ глубокомыслію донъ Пэральта, одѣваясь, не забылъ ни объ одной изъ тѣхъ мелочей, на которыя прежде всего обращаютъ вниманіе женщины, и затѣмъ поспѣшилъ въ паркъ. Миновавъ громадную, похожую на казарму, сигарную фабрику, достаточно намъ знакомую по первому акту оперы "Кармэнъ", и палаццо, принадлежащее герцогу де-Монпансье, редакторъ направился къ прибрежью Гвадалквивира и за нѣсколько минутъ до полудня дошелъ до парка. Придя къ фонтану, онъ вскорѣ отыскалъ обозначенную въ запискѣ третью боковую аллею. По одной изъ главныхъ аллей проѣхала парная коляска, катавшіяся въ которой, очевидно, вышли. Издали донъ Пэральта замѣтилъ, что это былъ очень изящный экипажъ, но разсмотрѣть украшавшій его гербъ онъ, конечно, не имѣлъ возможности. Глаза редактора усердно искали тѣхъ двухъ дамъ, о которыхъ писала маска. Дѣйствительно, на скамьѣ, пріютившейся подъ развѣсистой африканской пальмой, сидѣли двѣ дамы. Одновременно съ приближеніемъ дона Пэральта онѣ встали и удалились по такому направленію, что онъ не могъ видѣть ихъ лицъ. Въ одной изъ нихъ, впрочемъ, редакторъ тотчасъ узналъ свою юпую незнакомку. Другая, постарше, была, повидимому, ея дуэньей. Когда дамы удалились, донъ Пэральта остановился, какъ вкопанный, и, окинувъ взглядомъ, увидѣлъ, что на скамейкѣ оставленъ свертокъ. Аллея была совершенно пуста, и потому нельзя было опасаться, чтобы кто либо чужой воспользовался оставленной для редактора вещью. Въ силу этого донъ Пэральта и не спѣшилъ взять свертокъ; взглядъ его былъ устремленъ за удалявшимися дамами. Подобное слѣженье издалека, по мнѣнію редактора, не могло быть сочтено за нескромность. Гордая, спокойная поступь незнакомки невольно его приковала; эта женщина въ дѣйствительности была чуднымъ, художественнымъ созданіемъ, необыкновенно цѣльнымъ, и ея умъ, обнаруженный въ бесѣдѣ, тонъ голоса, фигура, манеры и походка -- все соотвѣтствовало между собой. Чего бы ни далъ донъ Пэральта за то, чтобы хотя на мгновенье видѣть безъ маски ея лицо. Внезапно незнакомка обернулась и движеніемъ руки указала на оставленный ею свертокъ. Донъ Пэральта съ глубокимъ поклономъ поспѣшилъ къ скамьѣ и поспѣшно схватилъ свернутую въ трубочку и перевязанную черной шелковой ленточкой рукопись. Въ тотъ моментъ, когда обернулась незнакомка, редактору показалось, что онъ видѣлъ передъ собою овилъ бѣлоснѣжнаго лица, озареннаго черными чудными глазами, но по отдаленности разстоянія, конечно, не могло быть и рѣчи о какомъ либо запоминаніи наружности незнакомки, и, поднявъ, голову, редакторъ увидѣлъ лишь, что дамы, дойдя до главной аллеи, сѣли въ ожидавшую ихъ коляску и уѣхали изъ парка. Редакторъ опустился на скамью, только что покинутую незнакомкой. Въ типографіи какъ разъ въ это время былъ перерывъ, и редакторъ имѣлъ достаточно времени для того, чтобы до отдачи въ наборъ просмотрѣть рукопись. Сгорая любопытствомъ относительно продолженія разсказа Леокадіи, онъ развязалъ ленточку и развернулъ скатанные въ трубочку листы. При статьѣ не было ни письма, ни записки, и на послѣдней страницѣ стояло лишь краткое: "продолженіе слѣдуетъ". Грустную исторію довелось прочесть редактору. Начиналась она съ описанія того, какъ пятнадцатилѣтняя графиня, выйдя изъ упомянутаго уже института, была выдана замужъ за человѣка, котораго она никогда не видала и даже не знала по имени. Въ данномъ случаѣ описаніе это было изложено потрясающимъ образомъ, и читатель невольно сознавалъ, что жертва подобнаго брака по приличію и авторъ статьи -- одно и то же лицо. Женихъ Леокадіи былъ старикъ, и семья молодой графини, очевидно, ни мало не стѣснялась тѣмъ обстоятельствомъ, что по своимъ годамъ онъ могъ быть ея дѣдомъ. Герцогъ С. (въ этомъ мѣстѣ впервые въ статьѣ, очевидно, была выставлена заглавная буква настоящей фамиліи извѣстнаго лица), несмотря на свою бѣлоснѣжную бороду и почтенную наружность старца, оказывался человѣкомъ далеко не нравственнымъ. Авторъ статьи выставлялъ его человѣкомъ въ умственномъ отношеніи довольно значительнымъ, спеціальнымъ знатокомъ философской литературы энциклопедистовъ прошлаго столѣтія и сочинителемъ, между прочимъ, книги "Объ истинномъ пользованіи жизнью". Въ этомъ сочиненіи герцогъ всю житейскую мудрость сводилъ къ тому, что заботиться о чемъ либо общественномъ слѣдуетъ лишь съ точки зрѣнія личной выгоды, да и даже въ такомъ случаѣ наше участіе должно быть чисто внѣшнимъ, пожалуй, оживленнымъ нашей фантазіей, но никоимъ образомъ не должно быть ни глубокимъ, ни сердечнымъ. Отдѣльное существо, которое въ общественныхъ дѣлахъ принимало бы сердечное участіе, по закону природы должно было бы истощиться. Каждое отдѣльное существо представляетъ собою нѣчто конечное, тогда какъ общественныя дѣла являются чѣмъ то безконечнымъ, т. е. вѣчнымъ. Не было ли бы смѣшнымъ, еслибы мышь или собака иступили свои зубы и окровенили свои лапы для того, чтобы прорыть тунель въ горахъ Сіерра Невада? Таково именно отношеніе индивидуума къ обществу. Весьма умно, конечно, поступаетъ человѣкъ, добивающійся государственнаго поста, если дѣлаетъ видъ, что онъ принимаетъ къ сердцу общее благо, такъ какъ этимъ онъ произведетъ благопріятное впечатлѣніе на ограниченныхъ идеалистовъ, какихъ не мало, въ особенности въ среднихъ слояхъ общества. Въ сущности, каждый человѣкъ не долженъ думать о чемъ либо другомъ, кромѣ хорошаго обѣда, спокойнаго сна и проч., т. е. стремиться къ тому, чтобы ежедневно брать отъ жизни наибольшее количество приносимыхъ ею наслажденій. Все это было изложено весьма красиво и толково, но герцогъ С. (какъ то не ускользнуло отъ наблюдательности автора разсказа "La condesina") своею книгою весьма сильно противорѣчилъ своей собственной теоріи. Человѣкъ, который словесно и печатно распространяетъ свои взгляды, хотя бы то были взгляды крайняго матеріалиста, для того, чтобы найти послѣдователей своему ученію, въ концѣ концовъ есть все-таки идеалистъ. Прямымъ слѣдствіемъ взгляда на жизнь, изложеннаго герцогомъ С., долженъ былъ явиться утонченный эгоизмъ, въ которомъ все клонилось бы къ тому, чтобы ни одинъ часъ земнаго существованія не проходилъ бы безъ наслажденій, и потому довольно страннымъ казался тотъ фактъ, что герцогъ среди обѣдовъ, ужиновъ и интрижекъ съ балетными танцовщицами находилъ еще время для литературныхъ занятій. Впрочемъ, кто имѣетъ возможность заглянуть въ тайники души подобнаго матеріалиста? Быть можетъ, авторъ-философъ былъ удовлетворенъ тѣмъ, что распространеніе его взглядовъ оказалось для него весьма хорошимъ занятіемъ съ точки зрѣнія гигіены, и свою книгу написалъ лишь съ цѣлью продлить жизнь, такъ какъ имѣлъ передъ собою примѣръ многихъ философовъ, дожившихъ за подобною работою до преклоннаго возраста. Въ рукописи этотъ вопросъ оставался неразрѣшеннымъ, но авторъ, во всякомъ случаѣ, обрисовывалъ герпога утояченнымъ эгоистомъ, который своею поздней женитьбой на красивой молодой дѣвушкѣ приложилъ на практикѣ ту теорію, которую защищалъ въ своей книгѣ.
   Весьма трогательнымъ образомъ наряду съ фигурою стараго волтерьянца была описана пятнадцатилѣтняя графиня Леокадія въ моментъ выхода ея изъ института. Молодая дѣвушка была еще совершеннымъ ребенкомъ, котораго прежде всего занимала всякая новинка, всякая смѣна впечатлѣній. Одно то обстоятельство, что она могла покинуть институтъ, въ ея глазахъ уже было счастіемъ. Дома, въ семьѣ гордыхъ и безсердечныхъ своихъ родителей, аристократическія притязанія которыхъ далеко не согласовались съ ихъ болѣе чѣмъ скромнымъ состояніемъ (почему они и спѣшили выдать дочь за богача-герцога), Леокадія черезъ два-три дня уже стала скучать, и въ силу этого она съ восторгомъ отнеслась къ сообщенію о своей скорой свадьбѣ. Когда молодой графинѣ представленъ былъ убѣленный сѣдинами, но при этомъ все еще весьма представительный, чистокровный аристократъ-женихъ, разговоръ котораго блестѣлъ остроуміемъ, то невѣста какъ будто о чемъ-то призадумалась, и радость ея по поводу перемѣны образа жизни слегка отуманилась; впрочемъ, роскошь и блескъ, которыми герцогъ поспѣшилъ окружить свою будущую жену, скоро окончательно вскружили ей голову и заслонили собою образъ дряхлаго старца. Катанье въ великолѣпномъ экипажѣ, запряженномъ столь же великолѣпными лошадьми, празднества, визиты, почетъ, съ которымъ вездѣ встрѣчали жениха, подавляющимъ образомъ подѣйствовали на невѣсту, и эта только что разставшаяся съ институтомъ юница не имѣла ни времени, ни возможности для какого либо раздумья. Лишь въ день свадьбы, когда она уже сидѣла за свадебнымъ обѣдомъ, за которымъ послѣдовалъ балъ, Леокадія впервые усомнилась въ томъ, что все идетъ какъ должно. Наивная дѣвушка задала себѣ вопросъ (къ другимъ она съ нимъ не обращалась), почему ее не выдали за молодаго донъ Жуана де Авендано или за его друга донъ Діэго де Карріацо? Имена эти, очевидно, были взяты изъ разсказа Сервантеса и служили только псевдонимами. Эти стройные съ блестящими глазами молодые люди, на которыхъ безсознательно иногда искоса посматривала герцогиня, нравились ей гораздо болѣе, чѣмъ герцогъ С. Леокадіи бросилось въ глаза еще одно обстоятельство: поздравлявшіе ее въ день свадьбы мужчины относились къ ней съ нескрываемымъ сожалѣніемъ, котораго она не могла себѣ объяснить. Быть можетъ, впрочемъ, она ошибалась. Времени не было для подобныхъ размышленій: часовая стрѣлка продолжала свое безостановочное движеніе, не заботясь о томъ, будетъ ли въ слѣдующую затѣмъ минуту отданъ преступникъ палачу или невинный ребенокъ развратнику.
   "Гдѣ твои рыцари, Испанія?" Съ такимъ вопросомъ въ этомъ мѣстѣ рукописи обращался къ читателю авторъ. "Гдѣ они, тѣ благородные гидальго, сражавшіеся за честь женщинъ и дѣвушекъ, славою которыхъ полны старинныя пѣсни?" О, еслибы на свадьбѣ Леокадіи явилась хотя бы безсмертная фигура изъ романа Сервантеса, осмѣявшаго въ своей живой сатирѣ старинное рыцарство! Помѣшанный, но проникнутый честью съ головы до ногъ, рыцарь печальнаго образа, безъ сомнѣнія, не остался бы безучастнымъ зрителемъ подобнаго преступленія. Донъ Кихотъ, всю свою жизнь сражавшійся съ вѣтряными мельницами въ обширномъ смыслѣ этого слова, конечно, обнажилъ бы свой честный мечъ, и, еслибы его, по обыкновенію, одолѣли, отколотили и выбросили за двери дворца, то все-таки осуществилась бы хотя попытка помѣшать тому, чтобы совершилась столь возмутительная несправедливость. Конечно, въ такомъ случаѣ былъ бы необходимъ честный безумецъ, который нашему обществу, приносящему неслыханныя человѣческія жертвы современному Молоху, крикнулъ бы "стой"!
   На свадьбѣ графини въ числѣ гостей было немало мужчинъ и дамъ весьма добродѣтельныхъ, которые, участвуя въ различныхъ благотворительныхъ кружкахъ, болѣе или менѣе успѣшно боролись съ извѣстными общественными пороками. Здѣсь же на глазахъ у этихъ людей совершалось преступленіе, которое каждый изъ нихъ отлично понималъ въ душѣ, соглашаясь при этомъ, что при разъ заведенномъ порядкѣ иначе и быть не должно. Неужели не произойдетъ землетрясенія или бури, которыя сразу разрушили бы или смели подгнившее зданіе, построенное на лжи общественной морали?"
   "Браво!" воскликнулъ редакторъ, прочитавъ эти строки, и одобрительное восклицаніе это далеко не походило на тѣ возгласы, которые обыкновенно слышатся въ театрѣ послѣ удачно спѣтой пѣвицею аріи. Слово "браво", сказанное дономъ Пэральта въ данномъ случаѣ, дышало злобою и негодованіемъ, которыя давно накопились въ душѣ человѣка, возмущеннаго міровою ложью. Редакторъ снова принялся за чтеніе рукописи; предъ нимъ развернулась потрясающая картина того опустошенія, которое неминуемо долженъ былъ вызвать въ душѣ молодой женщины подобный, ничѣмъ неоправдываемый, бракъ. Герцогъ С. при своемъ умѣ, образованіи, жизненной опытности, философскомъ образѣ мышленія, безпощадномъ и мѣткомъ остроуміи, само собой разумѣется, сразу пріобрѣлъ громадную власть надъ бѣдной, Леокадіей, которая при своей юности и полномъ незнаніи дѣйствительной жизни очутилась въ безвыходномъ положеніи, такъ какъ ни отъ кого не могла ожидать помощи. Нравственное состояніе герцогини было ужасно, и система воспитанія, даннаго ей монахинями, разсказывавшими ей лишь о святыхъ мощахъ, чудотворныхъ иконахъ и проч., въ этомъ случаѣ оказалось непригодною. Леокадія должна была окончательно замкнуться въ своемъ собственномъ "я", въ которомъ не было ни образованія, ни познаній, ни опредѣленнаго взгляда на вещи. Молодая женщина, впрочемъ, наконецъ, нашла себѣ опору. Опора эта явилась не въ лицѣ какого либо домашняго друга, который могъ бы овладѣть довѣріемъ молодой женщины. Герцогъ С. ревниво оберегалъ свое сокровище, весьма искусно удалялъ изъ сцоего дома нежелаемыхъ имъ или сомнительныхъ посѣтителей, такъ что вокругъ Леокадіи скоро образовалась пустыня. Вышеупомянутую опору для себя герцогиня нашла въ громадной, тщательно составленной, библіотекѣ своего мужа.
   "Ага", прошепталъ редакторъ, дойдя до этого мѣста въ рукописи: "теперь объясняется загадка необыкновеннаго образованія Леокадіи". Загадка дѣйствительно объяснилась. Въ своемъ желаніи самозабвенія Леокадія схватилась за книги. Прежде всего взяла она огромное, переведенное съ французскаго языка, медицинское сочиненіе, чтеніе котораго ознакомило ее съ физическимъ строеніемъ человѣка. Сухія описанія скелета, черепа и проч. были прочтены ею съ необыкновеннымъ рвеніемъ. Вслѣдъ за тѣмъ взялась она за сочиненіе по этнографіи, за которымъ послѣдовало знаменитое сочиненіе Гиббона: "О паденіи Западной Римской имперіи". Потомъ герцогиня снова принялась за упомянутое медицинское сочиненіе и въ такомъ же порядкѣ еще разъ просмотрѣла книгу по этнографіи и сочиненія англійскаго историка. Чтеніе этихъ трехъ книгъ было лишь вступленіемъ къ дальнѣйшему самообразованію; большая часть книгъ, прочитанныхъ Леокадіей, принадлежала философіи и поэзіи. Любимымъ писателемъ герцогини остался Мольеръ. Изъ института Леокадія вынесла весьма порядочное знаніе французскаго языка; это было единственное хорошее пріобрѣтеніе, полученное ею отъ воспитательницъ-монахинь, и за это Леокадія была имъ глубоко благодарна, такъ какъ онѣ дали ей возможность ознакомиться въ подлинникѣ съ произведеніями великаго драматурга, который, какъ въ зеркалѣ, показалъ своимъ современникамъ и всѣмъ будущимъ поколѣніямъ всю нелѣпость ихъ собственнаго общественнаго строя. Вглядываясь въ это зеркало, Леокадія начинала понимать жизнь; понятными стали ей и вѣчные компромиссы всѣхъ слабохарактерныхъ людей съ окружающими ихъ отношеніями, и лицемѣрное соглашеніе людей съ обстоятельствами, т. е. молчаливое признаніе сильныхъ міра сего, что ничто существенно не должно быть измѣнено въ органическомъ строѣ тѣхъ учрежденій, которыя созданы для выгоды людей, обладающихъ мощью. Не понимала Леокадія сначала лишь того, почему эти піесы всегда завершаются благополучной развязкой. Какимъ образомъ происходитъ то, что съ Тартюфа срываютъ маску, что талантъ и справедливость одерживаютъ побѣду надъ неразуміемъ и лицемѣріемъ? Въ исторіи дѣйствительной жизни дѣло, повидимому, шло наоборотъ, а въ исторіи своей собственной жизни Леокадія могла отмѣтить лишь униженіе и незаслуженный позоръ. Герцогиня, наконецъ, пришла къ заключенію, что писатель во всякомъ случаѣ желаетъ показать, какимъ образомъ въ концѣ концовъ побѣда по праву должна оставаться за добромъ, что сочинитель, помогая въ своемъ идеальномъ мірѣ добру добраться до благополучнаго исхода, желаетъ по крайней мѣрѣ намѣтить, какъ должна была бы идти дѣйствительная жизнь и какъ она со временемъ, быть можетъ, будетъ идти, когда на смѣну настоящему народится лучшее человѣчество. Съ этой минуты Леокадія поклялась, что сама по мѣрѣ силъ будетъ способствовать всему тому, что можетъ служить для общаго блага, хотя бы ея содѣйствіе и выражалось въ самой незначительной мелочи.
   Дочитавъ продолженіе статьи, редакторъ склонилъ голову; онъ былъ глубоко тронутъ тѣмъ, что нашелъ союзницу и именно въ тѣхъ слояхъ общества, гдѣ онъ менѣе всего ожидалъ ее встрѣтить. Невыразимое блаженство наполнило сердце дона Пэральта, который при этомъ припомнилъ себѣ все то, что пришлось выстрадать бѣдняжкѣ до того момента, когда она, вынесшая столько горя и несправедливости, причиненныхъ ей лично, рѣшилась обратиться къ обществу съ открытой жалобой на испорченность его строя. Припомнилъ донъ Пэральта и тотъ день, когда въ его скромномъ редакторскомъ кабинетѣ явилась загадочная сотрудница, и при этомъ воспоминаніи у него вылетѣлъ вздохъ, который, при всемъ его состраданіи къ незнакомкѣ, былъ вздохомъ упоенія. Редакторъ всталъ со скамьи, бережно свернулъ рукопись и поспѣшилъ въ помѣщеніе редакціи. Дорогою пришло ему въ голову, что напечатанье продолженія разсказа "La condesina", которое заняло бы два фельетона его газеты, допустивъ, что портретъ герцога С. вѣренъ дѣйствительности, можетъ доставить ему, редактору, непріятности. Донъ Пэральта припоминалъ, съ кого изъ испанскихъ аристократовъ могло быть списано это, далеко не лестное, изображеніе, но тщетно. Въ концѣ концовъ редакторъ сказалъ самому себѣ, что задача, возложенная на него довѣріемъ незнакомки, исключала всякое мелочное колебаніе. Рукопись была сдана въ наборъ, и дня черезъ два въ газетѣ "La Giralda" явилось первое продолженіе разсказа "La condesina", которое обрывалось на томъ мѣстѣ, гдѣ авторъ напоминаетъ своимъ землякамъ о забытомъ ими рыцарскомъ долгѣ.
   

VI.

   Первое и второе продолженія автобіографіи графини Леокадіи, которыя появились въ двухъ нумерахъ подрядъ газеты "La Giralda", надѣлали сравнительно еще болѣе шума, чѣмъ начало этого разсказа. Подписка и розничная продажа сразу значительно повысились, и нумера, въ которыхъ печатался разсказъ "La condesina", пришлось выпустить вторымъ изданіемъ. Зашевелилась вся аристократія. Въ Севильѣ, впрочемъ, слышались лишь смутныя предположенія о томъ, кого авторъ разсказа подразумѣвалъ подъ именами графини Леокадіи и герцога С. Въ одномъ только сходились всѣ, принадлежавшіе къ аристократіи или мнившіе себя таковыми, читатели газеты, что оригиналы выведенныхъ въ разсказѣ лицъ необходимо искать въ высшемъ обществѣ. Въ салонахъ Севильи люди собирались кучками, многозначительно помалкивали, лукаво подмигивали, поднимали кверху носъ, прислушивались всюду, гдѣ только слышался подозрительный шепотъ, и были неистощимы въ своихъ догадкахъ, предположеніяхъ и проч. Безъимянный авторъ статьи, повидимому, при составленіи ея проявилъ большую осторожность, и даже самъ редакторъ газеты "La Giralda" какъ то разъ поймалъ себя на мысли, что, въ концѣ концовъ, вся эта мнимая автобіографія есть не что иное, какъ выдумка. Впрочемъ, донъ Пэральта, въ виду реализма подробностей разсказа, тотчасъ же отвергъ это предположеніе и рѣшилъ, что вся эта исторія произошла въ дѣйствительности, но только не въ Севильѣ, а въ Мадридѣ или въ одномъ изъ городовъ сѣверной Испаніи.
   Одинъ только человѣкъ въ Севильѣ обнаружилъ по поводу помѣщеннаго въ газетѣ продолженія разсказа нѣкоторое безпокойство, этотъ человѣкъ былъ Карлосъ, пріятель дона Пэральта.
   -- Скажи на милость, гдѣ ты откопалъ эту исторію? самъ что ли сочинилъ ее?-- Съ обычнымъ своимъ лаконизмомъ въ рѣчи спросилъ онъ дона Пэральта. сидя съ нимъ вмѣстѣ на красиво обставленномъ, уже знакомомъ намъ, "patio" (дворикѣ) того дома, въ которомъ помѣщалась редакція. Эти "patio" въ теплое время года для Севильцевъ служатъ гостиными.
   Редакторъ на оба вопроса своего пріятеля отвѣтилъ съ большой разстановкой:
   -- Разсказъ этотъ написанъ не мною. Вмѣстѣ съ тѣмъ я не могу назвать тебѣ имя сотрудника, отъ котораго я его получилъ.
   -- Не можешь?-- переспросилъ Карлосъ.-- Скажи лучше, что ты этого не хочешь.
   -- Весьма возможно, что я, еслибы даже и могъ, то не захотѣлъ бы,-- возразилъ донъ Пэральта,-- но въ данномъ случаѣ несомнѣнно то, что я не могу назвать тебѣ имя сотрудника.
   -- Per Dios! такъ ты даже не знаешь автора этой статьи!-- воскликнулъ Карлосъ, и лобъ его наморщился.
   -- Да, я его не знаю,-- спокойно и открыто возразилъ донъ Пэральта.-- Вмѣстѣ съ тѣмъ прошу тебя -- не спрашивай болѣе.
   Карлосъ промолчалъ и, повидимому, сильно призадумался, а затѣмъ медленно и съ извѣстной торжественностью проговорилъ:
   -- Будь по твоему -- я болѣе не о чемъ тебя спрашивать не стану. Вижу, впрочемъ, что ты уклонился отъ одного изъ основныхъ правилъ, обычныхъ для всякаго журналиста. Какая нибудь загадочная причина побудила тебя помѣстить на столбцахъ твоей газеты, повидимому, весьма обширную статью безъимяннаго автора. Берегись, чтобы тебѣ не попасть въ западню. Что, если этотъ таинственный сотрудникъ есть не что иное, какъ орудіе твоихъ враговъ? Въ томъ, что у тебя, при твоемъ пылкомъ характерѣ и рѣзкомъ тонѣ твоихъ статей вообще, есть враги, сомнѣваться ты не можешь. Не допускаешь ли ты возможности того, что твои враги, въ разсчетѣ на твой, давно имъ знакомый, либерализмъ могли устроить тебѣ ловушку, приславъ ими же написанную статью, которая, быть можетъ, почему либо нежданно для насъ самихъ вызоветъ серьезныя неудовольствія и навлечетъ на тебя много непріятностей? Быть можетъ, ты, самъ того не подозрѣвая, безсознательно былъ доведенъ до того, что косвеннымъ образомъ оскорбилъ какое либо вліятельное лицо, и оно будетъ вынуждено возбудить противъ тебя преслѣдованіе. Кто такое можетъ быть этотъ герцогъ С.?
   Подобное подозрѣніе еще не возникало въ умѣ дона Пэральта, и слова пріятеля произвели на него тяжелое впечатлѣніе. Редакторъ не успѣлъ отвѣтить Карлосу, потому что въ этотъ самый моментъ въ кабинетъ вошелъ мулатъ Гомецъ, принесшій вечернюю почту. Въ числѣ писемъ и пакетовъ, положенныхъ слугою на письменный столъ, находился завернутый въ коричневую обложку пакетъ, перевязанный розовой ленточкой; редакторъ тотчасъ же вскрылъ его: то была рукопись, заключавшая въ себѣ продолженіе разсказа "La condesina".
   Къ рукописи была приложена особая записочка, слѣдующаго содержанія: "убѣдившись въ томъ, что мое недавнее, посланное по почтѣ, приглашеніе достигло цѣли, посылаю вамъ тѣмъ же путемъ продолженіе разсказа". Несмотря на присутствіе пріятеля, донъ Пэральта искоса просмотрѣлъ первую страницу рукописи: лицо его просвѣтлѣло, и онъ съ прежнимъ спокойствіемъ въ тонѣ голоса, не безъ самодовольства, обратился къ Карлосу:
   -- Твоимъ послѣднимъ вопросомъ былъ вопросъ о томъ, кто такой можетъ быть герцогъ С.?
   -- Ну да, такъ кто же это такой?-- навостривъ уши, спросилъ Карлосъ.
   -- Герцога С. болѣе нѣтъ въ живыхъ, -- дрогнувшимъ отъ радостнаго волненія голосомъ отвѣтилъ редакторъ.-- Послѣ четырехлѣтней супружеской жизни онъ свернулъ себѣ шею, такъ какъ на склонѣ лѣтъ вздумалъ показать женѣ свое искусство въ верховой ѣздѣ. Ты видишь, что этого герцога, по крайней мѣрѣ, мнѣ опасаться болѣе нечего.
   Карлосъ съ удивленіемъ взглянулъ на своего друга, слегка покачалъ головой, покосился на розовую ленточку, листы рукописи и затѣмъ всталъ.
   -- Вижу ясно,-- сказалъ онъ, -- что ты сгораешь... отъ нетерпѣнія, и потому ухожу. Дай Богъ, чтобы въ этой исторіи не свернулъ себѣ шею еще кто либо, кромѣ герцога!-- Съ этими словами Карлосъ ушелъ, а донъ Пэральта, такъ какъ уже наступили сумерки, зажегъ лампу и съ безотчетнымъ восторгомъ принялся, за чтеніе только что полученнаго дальнѣйшаго продолженія исторіи графини Леокадіи. Присланная на этотъ разъ рукопись заключала въ себѣ лишь двѣнадцать страницъ, на которыхъ излагалось описаніе того, какъ молодая женщина, благодаря случаю, который стоилъ жизни герцогу, снова получила свободу. Изложеніе это было написано въ спокойномъ и сдержанномъ тонѣ, въ которомъ, впрочемъ, редактору послышалось нѣчто похожее на щебетанье птичекъ, воспрянувшихъ послѣ долгаго дождливаго времени; въ безъискусственной передачѣ фактовъ донъ Пэральта подмѣтилъ безмолвный восторгъ чистой души, привѣтствующей багряную зарю своего освобожденія. Несмотря на то, что содержаніе рукописи, очевидно, относилось къ прошлому времени, въ изложеніи его вполнѣ отражалось глубокое сознаніе счастья, которымъ была проникнута молодая женщина по расторженіи ненавистнаго для нея союза. Окончивъ чтеніе, донъ Пэральта положилъ на ладонь лѣвой руки снятую имъ съ пакета розовую ленточку и долго съ счастливо-мечтательнымъ выраженіемъ на лицѣ любовался ею. Кругомъ его была тишина, нарушаемая лишь тихимъ плескомъ тонкой струи фонтана, ниспадавшей въ мраморный бассейнъ. Воздухъ былъ напоенъ ароматами весеннихъ цвѣтовъ, среди которыхъ теплилась лампа, свѣтъ которой озарялъ задумчивое лицо редактора. Среди окружавшаго полумрака кое-гдѣ выдѣлялись очертанія фигуръ на картинахъ, висѣвшихъ на стѣнахъ дворика (такъ называемые "patio" почти во всѣхъ домахъ въ Севильѣ украшаются картинами). Донъ Пэрльта окончательно забылъ въ данную минуту, гдѣ онъ находился; ему казалось, что онъ идетъ по мрачному горному ущелью, вдали котораго загорается багряная заря. Редакторъ спрашивалъ себя, куда ведетъ его эта далекая заря, и, не получая отвѣта, все стремился впередъ, къ выходу изъ мрачнаго ущелья, котораго, казалось, никогда ему не достигнуть... На другое утро исчезли, конечно, чудныя видѣнья, представлявшіяся редактору на яву, но вмѣстѣ съ тѣмъ донъ Пэральта сказалъ себѣ: "я хочу ее увидѣть!" Эта мысль значительно ободрила молодаго человѣка, и онъ, насколько позволяли ему его занятія по газетѣ, постоянно думалъ лишь о томъ, чтобы отыскать плѣнившую его незнакомку. Чего собственно онъ отъ нея хотѣлъ -- въ этомъ онъ не отдавалъ себѣ отчета, и когда съ такимъ вопросомъ къ нему обращался его разсудокъ, то онъ отдѣлывался краткимъ отвѣтомъ: "я хочу ее видѣть! видѣть безъ маски!" Редактору казалось, что онъ болѣе ничего не желаетъ, и этого было ему вполнѣ достаточно. Но это скромное желаніе, повидимому, оказывалось неисполнимымъ. Тщетно донъ Пэральта обходилъ всѣ, большія и малыя, искривленныя улицы Севильи; напрасно оглядывалъ онъ балконы тѣхъ палаццо, въ которыхъ, по его предположенію, могла находиться незнакомка. Между тѣмъ въ фельетонахъ газеты "La Giralda" появилось дальнѣйшее продолженіе разсказа "La condesina", а именно: описаніе занятій герцогини въ библіотекѣ мужа, за которыми послѣдовало сообщеніе о несчастномъ случаѣ, стоившемъ герцогу жизни. Въ виду того, что и эта часть разсказа не была отнесена публикой ни на чей счетъ (хотя въ предположеніяхъ недостатка не оказывалось), редакторъ, наконецъ, пришелъ къ полному убѣжденію, что событіе, очевидно послужившее для основы разсказа, произошло гдѣ либо въ другомъ мѣстѣ, быть можетъ, вовсе не въ Испаніи, а въ Португаліи или во Франціи и т. д. Кто могъ это знать? Донъ Пэральта былъ непоколебимо убѣжденъ лишь въ томъ, что авторомъ статьи была незнакомка и что въ ней она разсказывала свою автобіографію.
   Между тѣмъ приближалась Пасха и предстояло оригинальное празднество, ради котораго зашелъ въ соборъ и редакторъ газеты "La Giralda"; занятый съ утра до вечера, онъ вообще не имѣлъ особой склонности къ церковнымъ обрядамъ. Въ началѣ Страстной недѣли передъ главнымъ алтаремъ собора происходитъ знаменитый танецъ los seises. Юноши, принадлежащіе къ самымъ аристократическимъ семействамъ города, въ средневѣковой одеждѣ испанскихъ рыцарей, съ беретами, украшенными перьями, на головахъ, выстраиваются въ два ряда на большомъ коврѣ, разостланномъ передъ главнымъ алтаремъ, освѣщеніе котораго еще ярче выдѣляется среди погруженной во мракъ церкви. По знаку, поданному однимъ изъ духовныхъ лицъ, на хорахъ раздаются звуки оркестра: играется торжественное и весьма выразительное старинное сочиненіе композитора Эслава и начинается весьма граціозный и плавный танецъ юношей, которые вслѣдъ затѣмъ исполняютъ весьма мелодическій хоралъ; по окончаніи его танецъ дѣлается болѣе оживленнымъ и сопровождается звуками кастаньетъ.
   Никогда донъ Пэральта не пропускалъ этого своеобразно-потрясающаго зрѣлища. Чудная музыка, впечатлѣніе, производимое нѣжными голосами мальчиковъ, звучавшими подъ неизмѣримыми сводами собора, эта группа юношей, собравшаяся передъ огромнымъ алтаремъ, ихъ плавныя движенія при танцѣ, серьезность котораго доказывала, что онъ былъ одною изъ формъ поклоненія Божеству, изобрѣтенныхъ южанами-католиками, средневѣковые костюмы танцоровъ и колѣнопреклоненная толпа -- все, вмѣстѣ взятое, обладавшему пылкимъ воображеніемъ редактору всегда казалось воплощеніемъ поэзіи, и его сомнѣнія, нашептываемыя ему раціонализмомъ, не могли устоять передъ этимъ откровеніемъ какъ бы неземной красоты.
   И на этотъ разъ донъ Пэральта въ извѣстный день и часъ былъ въ соборѣ и, какъ всегда, умилялся въ душѣ, слушая дышавшее благочестіемъ пѣніе дѣтей и любуясь ихъ безъискусственно-граціозными движеніями при танцѣ. Мѣста для сидѣнья, устроенныя по обѣ стороны алтаря, были заняты духовными лицами, принадлежавшими къ соборному причту, родителями дѣтей, участвовавшихъ въ танцахъ, и ихъ родственниками; остальныя лица, пришедшія въ соборъ, помѣшались на извѣстномъ разстояніи за толстымъ шелковымъ шнуркомъ, протянутымъ между двумя колоннами. Донъ Пэральта сталъ у одной изъ этихъ колоннъ, а за нимъ случайно столпились лакеи, которые по гербамъ, украшавшимъ ихъ ливреи, должны были принадлежать къ штату дворцовой прислуги герцога де-Монпансье. Лишь только прибыли и заняли свои мѣста различныя почетныя въ городѣ лица, какъ растворились двери ризницы, и изъ нихъ въ стройномъ порядкѣ вышли юноши-танцоры, которые направились къ алтарю, гдѣ они всѣ преклонили колѣни. Въ мрачномъ соборѣ надъ всею собравшеюся толпою царила глубокая тишина. При первыхъ звукахъ раздавшейся съ хоровъ музыки донъ Пэральта поднялъ голову и мгновенно вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ. Взглядъ его встрѣтился со взглядомъ женщины, благороднѣйшее выраженіе лица которой при освѣщеніи алтаря показалось ему какъ бы знакомымъ. Вглядѣвшись въ это лицо, въ эту стройную, облеченную въ черный бархатъ, фигуру, въ эти чудные черные глаза, спокойно смотрѣвшіе на группу танцоровъ, донъ Пэральта мгновенно сказалъ себѣ, что его завѣтное желаніе исполнено: таинственная сотрудница, принесшая ему разсказъ "La condesina", дама, издали видѣнная имъ въ паркѣ, теперь находилась отъ него въ нѣсколькихъ шагахъ. Редакторъ понялъ, что до окончанія танца онъ долженъ оставаться недвижимымъ, и въ силу этого поборолъ охватившее его при неожиданномъ открытіи волненіе. Межъ тѣмъ, какъ онъ не сводилъ глазъ съ молодой женщины, за его спиною послышался довольно оживленный шепотъ, который заставилъ его оглянуться. Вышеупомянутые лакеи герцога де-Монпансье, повидимому, не слишкомъ то увлеклись религіознымъ танцемъ и завели между собою небольшую бесѣду, предметомъ которой, по всей вѣроятности, служили сидѣвшія по обѣимъ сторонамъ алтаря знатныя лица. Прислуга въ аристократическихъ домахъ, какъ всѣмъ извѣстно, считаетъ себя, въ нѣкоторомъ родѣ, тоже частію high life и занимается исключительно лишь тѣмъ, что непосредственно имѣетъ отношеніе къ ея господамъ. Редактору пришла въ голову мысль черезъ этихъ слугъ, по счастливой случайности находившихся за его спиною, по возможности узнать имя и фамилію красивой незнакомки. Въ случаѣ, если бы оказалось, что слуги герцога де-Монпансье знаютъ, кто онъ такой, то въ концѣ концовъ не было ничего удивительнаго въ томъ, что редакторъ газеты пользуется подобнымъ случаемъ для того, чтобы собрать необходимыя ему свѣдѣнія относительно незнакомыхъ ему аристократовъ. Всѣмъ и каждому извѣстно, что прислуга жизнь своихъ господъ иногда знаетъ гораздо лучше и подробнѣе, чѣмъ они сами, а также, что журналистъ, по долгу своего призванія, долженъ быть любопытнымъ; въ силу этого донъ Пэральта быстро сунулъ въ руку стоявшаго близъ него лакея серебряную монету и тихо спросилъ его, можетъ ли онъ назвать ему по имени нѣкоторыхъ изъ числа сидѣвшихъ по обѣимъ сторонамъ алтаря вельможъ.
   -- Къ услугамъ вашимъ, -- вѣжливо отвѣтилъ лакей, не сдѣлавъ при этомъ никакого движенія, которое могло бы обратить на него вниманіе, такъ какъ обычная лакейская прозорливость подсказала ему, что спрашивавшій желаетъ избѣжать какой либо огласки.
   -- Кого прикажете назвать вамъ? Я знаю всѣхъ.
   Донъ Пэральта, само собой разумѣется, обладалъ достаточнымъ тактомъ для того, чтобы не тотчасъ спросить фамилію незнакомки, и сначала освѣдомился о нѣсколькихъ бывшихъ вблизи нея лицахъ для того, чтобы не показалось страннымъ его желаніе узнать и о ней что либо. Лакей герцога де-Монпансье перечислилъ редактору нѣсколько весьма громкихъ фамилій и, наконецъ, на вопросъ редактора: "а кто этотъ господинъ-здоровякъ съ желтоватымъ лицомъ, стоящій рядомъ съ красивой молодой женщиной въ черномъ платьѣ?" отвѣтилъ:
   -- О, эти двое вскорѣ вступятъ въ бракъ между собой. Барыня эта -- вдова герцога С., урожденная графиня З., она нѣсколько недѣль тому назадъ пріѣхала въ Севилью со своими родными, которые хлопочутъ о томъ, чтобы выдать ее за князя Н., что теперь стоитъ съ нею рядомъ.-- Вооружившись всѣмъ своимъ самообладаніемъ, редакторъ при этомъ неожиданномъ открытіи сохранилъ наружно, по возможности, спокойный видъ и тихо сказалъ лакею "благодарю". Слуга, очевидно, гордившійся тѣмъ, что зналъ по имени всѣхъ, находившихся въ церкви, аристократовъ, не дожидаясь его дальнѣйшихъ вопросовъ, сталъ называть ему еще съ полдюжины фамилій, но редакторъ, само собою разумѣется, болѣе его не слушалъ.
   "Итакъ", сказалъ самъ себѣ донъ Пэральта, "Леокадія снова выходитъ замужъ. Кого на этотъ разъ прочатъ ей въ мужья? Князя Н., извѣстнаго всей Андалузіи, самаго зауряднаго жуира, для котораго не существуетъ ничего на свѣтѣ, кромѣ балетныхъ танцовщицъ, боя быковъ, лошадей и собакъ, человѣка, которому по своему нравственному и умственному складу гораздо пригоднѣе было бы жениться на любой наѣздницѣ изъ цирка, чѣмъ на молодой женщинѣ съ благороднымъ характеромъ и утонченнымъ чувствомъ. Неужели подобный союзъ можетъ быть по вкусу самой Леокадіи? Нѣтъ, это немыслимо! Очевидно, это бѣдное молодое созданіе во второй разъ приноситъ въ жертву свою юность; вторично это единственная въ своемъ родѣ, красивая и благородная женщина должна, ради гнусныхъ денежныхъ и сословныхъ предразсудковъ, отказаться отъ своего собственнаго я".
   Подъ мощнымъ наплывомъ этихъ мыслей редакторъ безсознательно сдѣлалъ одно изъ тѣхъ энергическихъ движеній руками, которыми человѣкъ, повидимому, желаетъ сказать: "разорвемъ эти цѣпи"! Стоявшіе за его спиною люди стали переглядываться съ удивленіемъ, и нѣкоторые подумали, что зрѣлище религіознаго танца юношей такъ отразилось на этомъ человѣкѣ, что онъ забылся и въ знакъ восторга замахалъ руками. Движеніе, сдѣланное дономъ Пэральта, впрочемъ, обратило на себя вниманіе и лицъ, сидѣвшихъ въ мѣстахъ, устроенныхъ по обѣ стороны алтаря; три-четыре человѣка на секунду машинально уставились глазами на редактора, но въ слѣдующую секунду, однако, глаза этихъ людей снова стали слѣдить за танцомъ юношей. Не слѣдили за ними въ эту минуту только глаза женщины въ черномъ бархатномъ платьѣ, которая, несмотря на то, что лица, стоявшія за шелковымъ шнуркомъ, оставались въ тѣни, узнала редактора. Читатели, быть можетъ, помнятъ, что незнакомка при своемъ посѣщеніи редакторскаго кабинета сѣла спиною къ окну, такъ что весь свѣтъ падалъ не на нее, а на дона Пэральта. Черты лица редактора были полны выразительности и сохранялись въ памяти всякаго, кто видѣлъ его когда либо; молодая женщина, которая тогда въ чертахъ этого лица старалась прочитать, будетъ ли принята или нѣтъ принесенная ею статья, хорошо запомнила наружность дона Пэральта. Весьма естественно, что въ силу этого она тотчасъ же и безошибочно узнала редактора. Донъ Пэральта видѣлъ, что чудные черные глаза герцогини С. устремлены на него, и съ восторгомъ убѣдился, что она на этотъ разъ не намѣревалась скрыть свое лицо. Встрѣтившись съ редакторомъ столь неожиданно, герцогиня С. поблѣднѣла и сначала дѣйствительно хотѣла, развернувъ свой широкій черный вѣеръ, укрыться за нимъ, но не сдѣлала этого; она подняла вѣеръ лишь до высоты груди, къ ея щекамъ снова прихлынула кровь, и герцогиня спокойно выдержала взглядъ человѣка, оказавшагося до сихъ поръ честнымъ, преданнымъ исполнителемъ ея желаній. По временамъ она, впрочемъ, опускала глаза и затѣмъ снова подымала ихъ съ выраженіемъ молчаливаго, глубокаго участія. Донъ Пэральта, который чувствовалъ на себѣ взглядъ этихъ глазъ, незамѣтнымъ образомъ поднялъ правую руку и положилъ ее на сердце, показывая этимъ, что герцогиня С. можетъ вполнѣ на него разсчитывать. Къ удивленію его на этотъ жестъ тотчасъ же послѣдовалъ вполнѣ для него понятный знакъ, поданный молодой вдовой. Герцогиня С. указательнымъ пальцемъ лѣвой руки тихо провела по нижней части своего раскрытаго громаднаго вѣера; движеніе это она повторила, и донъ Пэральта тотчасъ же понялъ въ чемъ дѣло: подобно пальцу этой нѣжной ручки, медленно двигавшемуся по вѣеру, долженъ былъ онъ пройти мимо того дома, гдѣ жила герцогиня; для испанца этотъ мимическій языкъ исключалъ всякое сомнѣніе, и редакторъ содрогнулся при мысли, что и другія, около него стоявшія, лица могли подмѣтить поданный ему знакъ. Весь вспыхнувъ, онъ медленно наклонилъ голову, желая этимъ дать понять герцогинѣ, что понялъ ее. Когда вслѣдъ за тѣмъ донъ Пэральта снова поднялъ голову, то увидѣлъ, что герцогиня болѣе на него не смотритъ, а, повидимому, съ прежнимъ вниманіемъ слѣдитъ за танцомъ юношей, который близился къ концу. По окончаніи обряда почетныя лица, сидѣвшія по обѣимъ сторонамъ, черезъ особый выходъ удалились изъ собора. Донъ Пэральта, который не могъ за ними слѣдовать этимъ путемъ, поспѣлъ къ главному порталу лишь тогда, когда герцогиня С. уже уѣхала.
   Редакторъ, впрочемъ, утѣшалъ себя мыслею, что еще въ тотъ же день, вечеромъ, онъ, въ силу даннаго ему знака, быть можетъ, увидитъ свою сотрудницу, инкогнито которой для него теперь болѣе не существовало. Черезъ полчаса донъ Пэральта уже зналъ, что палаццо, въ которомъ остановилась герцогиня С., находится вблизи Альказара, т. е. недалеко отъ собора. Безпокойные часы пережилъ молодой человѣкъ, ожидая наступленія полной темноты для того, чтобы незамѣтнымъ образомъ отправиться на назначенное, какъ онъ полагалъ, ему свиданіе. Наконецъ наступила ночь, безлунная, такъ что при мерцаніи звѣздъ можно было различить лишь очертаніе пѣшеходовъ, но нельзя было разглядѣть человѣка въ лицо. Закутанный въ плащъ донъ Пэральта пересѣкъ площадь собора, дошелъ до палаццо и сталъ медленно и тихо ходить взадъ и впередъ мимо стариннаго зданія, внимательно оглядывая его, защищенныя желѣзными рѣшетками, окна {"Cower hierro" буквально "желѣзная ѣда"; этимъ именемъ испанцы обозначаютъ до сихъ поръ существующій въ Андалузіи романическій обычай свиданія съ возлюбленной вечеромъ у окна. Окно это защищено желѣзною рѣшеткою, за которой красавица прислушивается къ клятвамъ своего обожателя. Эта желѣзная рѣшетка, раздѣляющая молодыхъ людей, и дала поводъ къ тому, что любовныя свиданія, устраиваемыя при такихъ условіяхъ, окрещены именемъ "желѣзной ѣды".}. Самыя противоположныя чувства въ данную минуту обуревали душу дона Пэральта: съ одной стороны онъ торжествовалъ надъ тѣмъ обстоятельствомъ, что герцогиня назначила ему это свиданіе, а съ другой -- онъ былъ отчасти разочарованъ, видя, что женщина, въ тайнѣ имъ обожаемая, не брезгаетъ, подобно всѣмъ испанкамъ, такою "игрою въ любовь".
   Редактору было и сладко, и больно при мысли о томъ, что онъ сейчасъ увидитъ свою сотрудницу; сердце его восторженно билось, когда онъ представлялъ себѣ возможность прижать къ своимъ губамъ протянутую ему сквозь желѣзную рѣшетку крошечную, аристократическую ручку, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ сознавалъ, что небесное величіе, которымъ онъ до сихъ поръ окружалъ ставшую для него столь дорогою женщину, теперь согласившуюся на ночное свиданіе, отъ нея ускользало. Самообольщеніе редактора, впрочемъ, вскорѣ было наказано: послѣ того, какъ онъ часа два проходилъ взадъ и впередъ мимо дома и мало по малу въ умѣ своемъ болѣе снисходительнымъ образомъ, чѣмъ вначалѣ, сталъ относиться къ тому обстоятельству, что герцогиня согласилась на это свиданіе, къ ногамъ его съ одного изъ балконовъ зданія, въ которомъ царила тишина, упалъ небольшой свертокъ. Кто его бросилъ -- этого донъ Пэральта не видѣлъ; затѣмъ все по прежнему кругомъ оставалось безмолвно, и ночное приключеніе редактора окончилось. Глубоко пристыженный, донъ Пэральта поднялъ свертокъ и поспѣшно спряталъ его. Для него теперь вполнѣ уяснилось то обстоятельство, что герцогиня С. заставила его придти сюда лишь затѣмъ, чтобы кратчайшимъ путемъ передать ему продолженіе или, быть можетъ, окончаніе разсказа. Къ чувству стыда, которое овладѣло редакторомъ, присоединился и гнѣвъ. "Итакъ", сказалъ самъ себѣ донъ Пэральта: "я для этой женщины не что иное, какъ средство къ опубликованію ея исторіи! Она пользуется мною, какъ простымъ орудіемъ... нѣтъ, хуже этого! Она бьетъ на тѣ чувства, которыя такая необыкновенная, какъ она, красавица, должна возбудить въ душѣ каждаго мужчины, что ей слишкомъ хорошо извѣстно; она пользуется этими чувствами для того, чтобы водить меня, какъ ей угодно, на помочахъ. И я, безумецъ, нѣсколько часовъ тому назадъ полагалъ, что въ ея взглядахъ сквозитъ любовь!"
   Таковы приблизительно были мысли, которыя овладѣли редакторомъ послѣ того, какъ онъ поднялъ свертокъ. Простоявъ около четверти часа на одномъ мѣстѣ, онъ собрался съ духомъ и поспѣшилъ въ свою, бывшую въ недалекомъ разстояніи, квартиру. Уже дорогой гнѣвъ его уходился. Донъ Пэральта созналъ, что въ данномъ случаѣ онъ былъ несправедливъ, и сказалъ самому себѣ: "по какому праву заявляю я притязаніе на любовь этой женщины? Уваженія ея я достоенъ, и, конечно, она мнѣ въ немъ не откажетъ; дала же мнѣ она столь большое доказательство довѣрія, отказавшись отъ своего инкогнито и предложивъ мнѣ придти къ ея дому за продолженіемъ ея разсказа. Но кто говоритъ о любви? Какъ смѣю я требовать любви, да еще отъ несчастной, которая безъ того должна бороться со своей семьею, отражая ея несправедливыя домогательства. Воображая, что эта красивая молодая женщина должна полюбить меня за то лишь, что я ради нея пренебрегъ кое-какими редакціонными обычаями, помѣстилъ въ своей газетѣ ея безъимянныя статьи, которыя принесли моему изданію только честь, я былъ лишь пошлымъ фатомъ. Былъ бы позоръ, еслибъ подобная несчастная даже въ томъ человѣкѣ, которому она довѣрила свою честь, котораго избрала своимъ покровителемъ, встрѣтила бы лишь эгоиста. Нѣтъ, наши отношенія будутъ болѣе идеальными. Съ меня будетъ достаточно, если я явлюсь ея другомъ, помощникомъ, покровителемъ, если нужно, и ея избавителемъ, не воображая при этомъ, что исполненіе подобнаго, весьма естественнаго для каждаго caballero, долга чести можетъ дать мнѣ право на невыразимое счастье". Донъ Пэральта снова сталъ самъ собою. По своей страстной натурѣ онъ впадалъ иногда въ ошибку, которая лицамъ мало съ нимъ знакомымъ могла казаться весьма существеннымъ недостаткомъ его характера, тогда какъ эта ошибка была вызываема лишь воображеніемъ въ связи съ отчасти сангвиническимъ темпераментомъ. Во всякомъ случаѣ заблужденіе дона Пэральта никогда не бывало продолжительнымъ въ силу того, что редакторъ постоянно и добросовѣстно трудился надъ усовершенствованіемъ своего нравственнаго я. Въ подобныхъ случаяхъ онъ всегда читалъ самому себѣ самыя убѣдительныя нотаціи и, такъ сказать, становился противъ зеркала, которое по истинѣ ему не льстило. По понятіямъ дона Пэральта нравственнымъ человѣкомъ былъ не тотъ, который никогда не впадалъ въ заблужденіе, но тотъ, который подобное заблужденіе не оставлялъ безъ должнаго осужденія и не успокоивался до тѣхъ поръ, пока его расшатанный внутренній міръ снова не приходилъ въ равновѣсіе.
   Съ драгоцѣнною рукописью въ карманѣ редакторъ поспѣшилъ въ свой кабинетъ, поспѣшно зажегъ стоявшую на его письменномъ столѣ лампу, также быстро сорвалъ обвитую вокругъ свернутыхъ въ трубочку немногихъ листовъ бархатную ленточку ярко-кроваваго цвѣта и принялся за чтеніе брошеннаго ему съ балкона дальнѣйшаго продолженія разсказа "La condesina".
   Рукопись начиналась такимъ образомъ:
   "Въ то время, когда я начала свой разсказъ, заключающій въ себѣ исторію графини Леокадіи, я дала своимъ читателямъ обѣщаніе, что эта исторія нова, настолько нова, что она еще ни въ какомъ случаѣ не имѣетъ конца. Вмѣстѣ съ тѣмъ я говорила, что никто изъ читателей не знаетъ, не суждено ли ему самому участвовать въ ея развязкѣ. Теперь я доказываю моимъ читателямъ, что тогда я не преувеличила своего обѣщанія. Знайте же, великодушные потомки столь многихъ гордыхъ рыцарскихъ поколѣній, знайте это и вы, простые, но не лишенные чувства мужчины и юноши народа, Леокадія существуетъ въ дѣйствительности, она живетъ въ вашей средѣ, но живетъ лишь для того, чтобы вторично быть заживо похороненной въ объятіяхъ ненавистнаго ей человѣка.
   Видали ли вы, какъ содрогается несчастная лошадь, которая разъ уже была отдана на жертву всѣмъ ужасамъ арены боя быковъ, но тогда отдѣлалась сравнительно болѣе слабымъ ударомъ, такъ какъ быкъ лишь мимоходомъ опрокинулъ ее на песокъ? Видали ли вы, какъ она содрогается, когда, недѣлю спустя, ее снова приводятъ на ту же арену, гдѣ она снова видитъ себя окруженною той равнодушной толпой, среди которой ни одинъ человѣкъ не защититъ несчастное животное въ тотъ моментъ, когда на его грудь направятся ужасные рога? О, да, вы каждое воскресенье присутствуете на этомъ зрѣлищѣ, и ни одинъ изъ васъ не шевельнется. Въ такомъ случаѣ вы вынесете и то, что Леокадія вторично принуждается ко вступленію въ позорный союзъ. Снова ее приносятъ въ жертву. Но только на этотъ разъ она уже не невинное, ничего не подозрѣвающее дитя: она знаетъ теперь напередъ, что ожидаетъ ее. Теперь она знаетъ жизнь, знаетъ, что есть на свѣтѣ счастье, на которое, подобно бѣднѣйшей въ горахъ крестьянки, заявляетъ свое притязаніе, и вновь она приносится въ жертву сплетенію интересовъ политическихъ, клерикальныхъ и общественныхъ. Леокадія, подобно акціи или облигаціи, передаваемой при какомъ-либо финансовомъ маневрѣ, должна перейти изъ рукъ въ руки. Двѣ семьи поклялись въ томъ, что добьются этого. Конечно, на этотъ разъ Леокадія борется, ведетъ эту борьбу со всею силою отчаянья. Но кто знаетъ тѣ средства, которыя находятся въ распоряженіи могущественной родни, ополчившейся на одинокую молодую женщину? Съ утра до вечера Леокадія преслѣдуется слезливыми просьбами, неопредѣленными угрозами, отъ которыхъ нигдѣ не можетъ укрыться, и каждое утро она встаетъ съ постели лишь для того, чтобы начать съизнова ту борьбу, въ которой у нея нѣтъ союзника... Быть можетъ, впрочемъ, есть одинъ, но оружіе, которымъ онъ владѣетъ въ данномъ случаѣ, непригодно. Хотя, положимъ, перо съ успѣхомъ замѣняетъ самую длинную шпагу, такъ какъ короли и императоры дрожатъ передъ этимъ маленькимъ двойнымъ остріемъ, которое скользитъ по бѣлоснѣжной равнинѣ и покрываетъ ее знаками по истинѣ волшебными. Но иногда перо не есть то оружіе, которому несчастная женщина можетъ довѣрить свое спасеніе.
   Редакторъ, дойдя до этого мѣста въ статьѣ, вскочилъ съ кресла и два раза большими шагами прошелъ по кабинету. Съ усиліемъ затѣмъ овладѣвъ собою, онъ снова сѣлъ и продолжалъ прерванное чтеніе. Въ рукописи далѣе говорилось, что на этотъ разъ графиня Леокадія выдается замужъ не за старца-философа, а за человѣка, являющагося олицетвореніемъ грубости. Князь Н., на котораго лакей герцога де-Монпансье указалъ въ соборѣ редактору какъ на будущаго мужа молодой вдовы, въ статьѣ былъ названъ именемъ Дженнаро и прежде всего весьма рѣзкимъ образомъ очерченъ какъ пустоголовый малый, знающій, самое большее, кое-какой толкъ въ лошадяхъ и охотничьихъ собакахъ; при всей своей представительности князь былъ лишенъ всякихъ нравственныхъ правилъ, способности вести правильный образъ жизни, образованія и потребности въ умственной пищѣ. Грубовато-добродушный, онъ былъ при этомъ чрезвычайно надмененъ, всегда рисовался собою и не заключалъ въ себѣ даже намека на утонченное чувство. Статья заканчивалась весьма трогательнымъ описаніемъ того несчастія, которое неминуемо при такомъ союзѣ должно было ожидать Леокадію.
   Одинокая молодая вдова сравнивала свое печальное положеніе съ положеніемъ афинскихъ дѣвушекъ, приносимыхъ въ жертву Минотавру. Леокадія упоминала также о прикованной къ скалѣ Андромедѣ и еще разъ съ грустью спрашивала о томъ, неужели для спасенія безпомощной не явится новый Персей?
   Дочитавъ статью, донъ Пэральта съ глубокимъ волненіемъ всталъ. Этотъ призывъ о помощи несчастной молодой женщины, раздавшійся въ ночной тиши уединеннаго рабочаго кабинета, поразилъ редактора до глубины души. "Обо мнѣ ли", спросилъ себя редакторъ: "говоритъ она, упоминая о союзникѣ, который, быть можетъ, явится къ ней на помощь? Или союзникомъ своимъ она подразумѣваетъ свой собственный изощренный умъ, который будетъ руководить ея перомъ для защиты ея интересовъ? Несомнѣнно одно, что я эту рукопись напечатать не имѣю права: это уже не статья, а воззваніе о помощи и защитѣ, иногда встрѣчаемое въ отдѣлѣ объявленій нашихъ газетъ, во всякомъ случаѣ это не конецъ разсказа; но неужели эта несчастная должна остаться безъ помощи? Удержавъ у себя этотъ страстный вопль отчаянья, не напечатавъ его, я этимъ самымъ отнимаю у несчастной послѣднее оружіе, на которое она надѣялась, становлюсь преградой на ея послѣднемъ пути къ спасенію. Не долженъ ли я въ такомъ случаѣ самолично и другимъ образомъ оказать ей содѣйствіе? Быть можетъ, она именно и ждетъ его отъ меня. То мѣсто въ рукописи, гдѣ говорится о союзникѣ, въ распоряженіи котораго находится лишь перо, въ концѣ концовъ, быть можетъ, касается меня самого!"
   Въ этотъ моментъ взглядъ редактора упалъ на снятую имъ передъ тѣмъ съ рукописи бархатную ленточку ярко-кроваваго цвѣта. "Да", съ возраставшимъ волненіемъ, сказалъ редакторъ: "я понимаю тебя чудная, несчастная женщина. Не напрасно избрала ты кровавый цвѣтъ, для ленты, которою ты перевязала присланные мнѣ тобою послѣдніе листы твоего разсказа. Да, ты права. Иногда перо не есть то оружіе, которому несчастная женщина можетъ, довѣрить свое спасеніе. Не права ты лишь, думая, что эта рука способна владѣть лишь перомъ и что это сердце не знаетъ, какъ въ подобномъ случаѣ долженъ поступить мужчина". Донъ Пэральта всталъ. Черты лица его какъ бы застыли; видно было, что онъ рѣшился на серьезный шагъ. Лобъ дона Пэральта наморщился, и, какъ бы желая скрыть происшедшую на своемъ лицѣ перемѣну, редакторъ поспѣшно загасилъ лампу. Долго еще просидѣлъ въ своемъ темномъ кабинетѣ донъ Пэральта. Мысленно возстановилъ онъ передъ собою все знакомство съ молодой вдовой съ момента ея перваго появленія въ редакціи до настоящаго часа, и чѣмъ болѣе онъ обдумывалъ свое намѣреніе, тѣмъ болѣе созрѣвало въ немъ его рѣшеніе.

VII.

   Утромъ слѣдующаго дня -- въ четвергъ на Страстной недѣлѣ -- въ своемъ палаццо на Plaèa de San Francisco сидѣлъ за завтракомъ князь Н., которому его мажордомъ на серебряномъ подносикѣ подалъ визитную карточку редактора газеты "La Giralda". Князь мелькомъ взглянулъ на нее и сказалъ: "просите". По уходѣ мажордома князь снова принялся за завтракъ, еще разъ искоса поглядѣлъ на карточку и пробормоталъ: "эти такъ называемые представители печати постоянно откапываютъ всевозможныя общеполезныя вещи, для которыхъ они сами приносятъ жертвы лишь на словахъ, а къ намъ они являются за деньгами. Безъ сомнѣнія, и этотъ "рыцарь пера" явился для того, чтобы получить какую либо подачку".
   Предшествуемый мажордомомъ вошелъ донъ Пэральта; блѣдное, какъ полотно, лицо его было столь серьезно, что друзья, знавшіе редактора и видѣвшіе его такимъ, могли бы опасаться худаго. Князь, которому лицо это было вполнѣ незнакомо, въ отвѣтъ на почтительный поклонъ редактора только привсталъ съ дивана и затѣмъ небрежнымъ движеніемъ руки указалъ на роскошно сервированный столъ, проронивъ: -- не составите ли мнѣ компанію, сударь?-- Самая эта фраза и тонъ, которымъ она была сказана, вполнѣ обличали небрежность вельможи, не желающаго, чтобы ему мѣшали наслаждаться завтракомъ и лишь ради этого приглашающаго къ своему столу случайнаго посѣтителя. Донъ Пэральта, однако, не двинулся съ мѣста, поблагодарилъ и заявилъ князю, что охотно подождетъ окончанія завтрака; самъ же онъ отъ него отказался.
   -- Какъ вамъ угодно, -- сказалъ князь и, обратившись къ мажордому, прибавилъ: -- проводи этого господина въ курительную комнату, Мануэль; я скоро туда приду.
   Минутъ пять спустя князь и донъ Пэральта сидѣли другъ противъ друга въ курительной комнатѣ, отдѣланной на англійскій манеръ.
   Князь Н. усѣлся верхомъ на такъ называемый курительный стулъ и спокойно облокотился на его спинку; закуривъ сигару, онъ предложилъ таковую же редактору, который отъ нея такъ-же, какъ ранѣе отъ завтрака, отказался.
   -- Итакъ, чего же вы хотите?-- спросилъ князь.
   Редакторъ тяжело вздохнулъ и въ свою очередь спросилъ: -- вы имѣете намѣреніе жениться на герцогинѣ С., урожденной графинѣ З.?
   -- Да, -- возразилъ князь и, крайне удивленный этимъ вопросомъ, уже хотѣлъ прибавить: -- да вамъ-то что до этого?-- Подъ наитіемъ, впрочемъ, другой, довольно странной мысли, онъ проговорилъ: -- ага, я догадываюсь: вы, вѣроятно, хотите, чтобы извѣщенія о помолвкѣ, обыкновенно разсылаемыя въ подобныхъ случаяхъ, были бы отпечатаны въ типографіи вашей газеты? Потребуется, пожалуй, до пятисотъ экземпляровъ.
   При этихъ словахъ редакторъ измѣнился въ лицѣ и на мгновеніе спросилъ себя: -- есть ли это преднамѣренное глумленіе или же избытокъ добродушной умственной ограниченности?-- Затѣмъ онъ. собравшись съ духомъ, твердымъ тономъ отвѣтилъ: -- вы ошибаетесь, сударь. Я пришелъ сюда для того, чтобы побудить васъ отказаться отъ этого брака.
   -- Тысяча дьяволовъ!-- вскакивая со стула и бросивъ свою сигару о полъ, вскричалъ князь.-- Тысяча дьяволовъ! Отъ кого присланы вы ко мнѣ? Что вы на себя берете?
   Редакторъ также всталъ. Съ большимъ спокойствіемъ и съ извѣстной сердечностью въ тонѣ голоса онъ сказалъ: -- неужели невозможно хоть на минуту отнять тѣ преграды, которыя въ обществѣ раздѣляютъ людей? Неужели не могу я надѣяться, что вы хоть на минуту признаете во мнѣ брата, который, основываясь лишь на связующемъ насъ всѣхъ чувствѣ человѣчности, тихо и кротко проситъ васъ: откажитесь отъ брака съ герцогиней С.! Откажитесь отъ него во имя вашего собственнаго блага и для блага этой особы.
   -- Безъ сомнѣнія, я имѣю дѣло съ сумасшедшимъ,-- пробормоталъ князь достаточно громко, такъ что эта угроза была услышана редакторомъ, который возразилъ: -- вы снова ошибаетесь. Въ настоящую минуту вы имѣете дѣло лишь съ человѣкомъ, болѣе чѣмъ кто либо принимающимъ къ сердцу судьбу герцогини.
   -- Ревнивый любовникъ не лучше сумасшедшаго человѣка, -- сказалъ князь и затѣмъ презрительнымъ тономъ прибавилъ: -- соперникомъ князя Н. является газетный писака. Благодарю, не ожидалъ!
   -- Вы опять таки въ этомъ случаѣ заблуждаетесь,-- возразилъ, не теряя своего спокойствія, донъ Пэральта.-- Герцогиня С. и я, мы люди вполнѣ чуждые другъ другу, и между нами никогда не заходила рѣчь о любви. Но мнѣ извѣстно, что герцогиня съ глубокимъ отвращеніемъ относится къ предполагаемому браку съ вами, а ни одинъ честный человѣкъ не будетъ добиваться союза съ женщиной, которая...
   -- Будетъ вамъ вздоръ молоть!-- съ грубымъ окрикомъ перебилъ говорившаго князь.-- Вы -- нахалъ, котораго я велю моимъ лакеямъ выбросить за дверь.
   Съ этими словами князь направился къ сонеткѣ. Редакторъ, которому стоило большаго труда заставить себя вызвать эту тяжкую сцену, теперь, когда она, согласно задуманному имъ плану, достигла своего апогея, сразу вдругъ какъ-то совершенно успокоился. На минуту онъ смутно надѣялся, что, быть можетъ, будетъ въ состояніи послѣ первой, весьма простительной въ подобныхъ случаяхъ, вспышки князя вступить съ нимъ въ разговоръ, при которомъ съ обѣихъ сторонъ вполнѣ была бы сохранена вѣжливость, и убѣдить его отказаться отъ этого брака. Надежда дона Пэральта въ данномъ случаѣ была вполнѣ неосновательна, но человѣкъ, ставящій на карту свою жизнь, до послѣдняго рѣшающаго момента иногда предается самымъ несбыточнымъ надеждамъ. Теперь же. когда послѣднія слова, сказанныя княземъ, ясно доказали, что тутъ съ уговариваніемъ ничего не подѣлаешь, необходимо было во всякомъ случаѣ бѣшенству вельможи дать такое направленіе, чтобы вся эта тяжелая сцена не оказалась напрасной. Да и къ тому же, какимъ образомъ сталъ бы уговаривать князя редакторъ? Какіе мотивы онъ ему представилъ бы, не компрометируя той особы, за которую вступался? Въ силу этого, не дожидаясь того, чтобы князь позвонилъ, донъ Пэральта съ ледянымъ сарказмомъ сказалъ: -- вы хотите меня велѣть выбросить за дверь. Конечно, во всякомъ случаѣ гораздо удобнѣе позвать лакеевъ или, еще лучше, послать за полиціей тогда, когда человѣкъ не имѣетъ достаточно мужества для того, чтобы встрѣтить шпагу своего противника.
   -- А, такъ вотъ оно что, -- прошипѣлъ князь:-- вы полагаете, что я передъ вами струсилъ? Но могу-ли я принять вашъ вызовъ? Не забудьте того, что я -- князь Н.
   -- А я даже не принадлежу къ обыкновенному дворянству, такъ какъ родился въ семьѣ крестьянина, жившаго въ горахъ Гранады. Впрочемъ, я имѣю чинъ поручика, сражавшагося въ рядахъ побѣдоносной мексиканской арміи.
   -- Подъ начальствомъ индійца Хуареса, -- съ ѣдкой насмѣшкой сказалъ князь и затѣмъ прибавилъ:-- лишь для доказательства того, что князь Н. не трусъ, избѣгающій случая, когда приходится обнажить шпагу, принимаю я вашъ вызовъ. Не забывайте, впрочемъ, одного, что эта дуэль замѣнитъ мнѣ обыкновенное фехтовальное упражненіе: вы же для меня не что иное, какъ неодушевленный предметъ, манекенъ изъ дерева или изъ пакли и кожи. Теперь идите; черезъ часъ у васъ будетъ мой секундантъ.
   Донъ Пэральта спокойно вынесъ, не моргнувъ глазомъ, всѣ эти оскорбленія. Когда для него стало несомнѣннымъ, что князь согласился принять его вызовъ, то онъ охотно готовъ былъ пренебречь всѣми, сопряженными съ этимъ вызовомъ, въ данномъ случаѣ униженіями; онъ отнесся къ нимъ даже съ сознаніемъ, что его ничѣмъ не мотивированное поведеніе заслуживало наказанія. Въ концѣ концовъ, какое право имѣлъ онъ, согласно нравственному кодексу современнаго общества, подобнымъ образомъ вмѣшаться въ частныя отношенія совершенно чуждыхъ ему лицъ? Внутренній голосъ говорилъ редактору, что оправданіемъ ему могло служить безпомощное положеніе молодой вдовы, ввѣрившей ему защиту счастья своей жизни; вмѣстѣ съ тѣмъ редакторъ сознавалъ, что общественныя условія никогда его не оправдаютъ и что князь Н., въ домъ котораго онъ такъ неожиданно вторгся, имѣлъ полное право считать его за полупомѣшаннаго. Въ силу этихъ соображеній донъ Пэральта вышелъ изъ курительной комнаты князя съ глубокимъ поклономъ и даже съ извѣстнымъ убѣжденіемъ, смѣшаннымъ съ досадою на то, что бываютъ въ свѣтѣ положенія, въ которыхъ необходимо бываетъ поступить именно такъ, какъ онъ только что поступилъ. Когда редакторъ вышелъ на улицу, по которой сновали взадъ и впередъ спѣшившіе по своимъ обычнымъ дѣламъ люди, то чувство досады, его охватившее, возрасло и, наконецъ, превратилось въ чувство стыда. Дону Пэральта показалось, что сдѣланный имъ шагъ былъ ничѣмъ инымъ, какъ отпаденіемъ отъ всѣхъ правилъ гуманности, которыми онъ до сихъ поръ руководился: "Я -- редакторъ изданія, посвященнаго прогрессу человѣчества, ухватился за грубое средство, потянулъ къ барьеру человѣка, такъ сказать, вернулся къ средневѣковому кулачному праву, воззвалъ къ суду Божьему, такъ какъ каждый поединокъ въ концѣ концовъ сводится къ надеждѣ, что высшая сила даруетъ побѣду добру..."
   Лицо дона Пэральта пылало отъ стыда и досады; досада эта возрастала по мѣрѣ того, какъ взволнованный редакторъ не находилъ другаго исхода; наконецъ, онъ дошелъ до того убѣжденія, что за это отпаденіе отъ руководившихъ имъ до тѣхъ поръ нравственныхъ правилъ онъ поплатится жизнью. Когда овладѣло имъ это чувство, сердце его облегчилось, и онъ сказалъ самому себѣ: "такимъ образомъ вдвойнѣ уплачу я свой долгъ. Съ одной стороны -- погашу я свой долгъ герцогинѣ тѣмъ, что взялъ на себя защиту ея дѣла; этотъ долгъ есть долгъ чести, а не проступокъ въ смыслѣ нарушенія нравственности; напротивъ того, погашеніе этого долга мною есть добродѣтель. Вмѣстѣ съ тѣмъ я плачу также за отпаденіе отъ моихъ нравственныхъ принциповъ, и эта вина заслуживаетъ серьезнаго возмездія. Быть можетъ, впрочемъ, уплата долга чести оправдываетъ нарушеніе нравственности? Не думаю, однако, чтобъ оно было такъ. Съ мечомъ въ рукѣ иду я противъ своего ближняго, чтобы отъ него добиться того, чего не могъ достичь силою убѣжденія, и въ данномъ случаѣ предпріятіе мое есть роковое. Правое дѣло герцогини заслуживаетъ побѣды, а то обстоятельство, что для его защиты прибѣгнулъ я къ мною же порицаемому средству, достойно смерти". Мрачное смиреніе овладѣло редакторомъ, когда онъ приступилъ къ приготовленіямъ, обычнымъ для каждаго поединка. Прежде всего донъ Пэральта долженъ былъ позаботиться о пріисканіи секунданта. Ближе всего для него было бы обратиться къ своему пріятелю Карлосу, но онъ почему то избѣгалъ встрѣчи съ финансистомъ, такъ какъ былъ вполнѣ увѣренъ, что Карлосъ, подобно князю, тоже, быть можетъ, сочтетъ его полупомѣшаннымъ. Вспомнивъ объ одномъ изъ своихъ бывшихъ мексиканскихъ боевыхъ товарищей, жившемъ въ Тріантскомъ предмѣстьѣ Севильи, донъ Пэральта взялъ карету и тотчасъ же поѣхалъ къ нему. Намѣченный имъ секундантъ былъ пожилой маіоръ, нѣкогда служившій въ кавалеріи, въ одномъ изъ сраженій съ французами раненый въ ногу и потому почти не выходившій изъ дома. Предложеніе редактора быть его секундантомъ старый вояка принялъ приблизительно съ тѣмъ восторгомъ, съ какимъ старая дѣва, нѣкогда царившая на балахъ, принимаетъ нежданное для нея приглашеніе на танцовальный вечеръ.
   -- Съ большимъ удовольствіемъ, -- заявилъ маіоръ и прибавилъ: -- надѣюсь, что это дѣло не шуточное?
   Редакторъ молча кивнулъ головой, и маіоръ, крѣпко пожавъ ему руку, тотчасъ же усѣлся въ его карету для сопровожденія своего пріятеля въ помѣщеніе редакціи, куда долженъ былъ пріѣхать секундантъ князя Н. Въ назначенный часъ прибылъ и этотъ самый, оказавшійся весьма приличнымъ юношей съ безукоризненно-аристократическими манерами. Секундантъ князя заявилъ прежде всего, что дуэль завтра состояться не можетъ, такъ какъ завтра была Страстная пятница, а что князь предлагаетъ назначить дуэль въ Страстную субботу, въ шесть часовъ утра. Маіоръ на это предложеніе ничего не возразилъ; мѣстомъ для дуэли была избрана уединенная роща, лежавшая не далеко отъ города, на берегу Гвадалквивира. Докторъ изъявилъ желаніе привезти съ собой князь. Дуэль должна была произойти на шпагахъ. Всѣ эти переговоры, само собой разумѣется, велись исключительно между обоими секундантами, межъ тѣмъ какъ редакторъ, удалившійся въ сосѣднюю комнату, при всей серьезности своего настроенія не могъ удержаться отъ улыбки по поводу того добродушія, съ которымъ два человѣка устанавливали условія поединка, на которомъ на жизнь и на смерть должны были драться ихъ пріятели. Когда секунданты уѣхали, редакторъ присѣлъ къ своему письменному столу и прежде всего написалъ для читателей своей газеты краткое сообщеніе, въ которомъ говорилось, что печатанье разсказа "La condesina" по независящимъ отъ редактора обстоятельствамъ окончено быть не можетъ, въ силу того, что эта исторія, происходящая, какъ извѣстно, въ дѣйствительности, еще не получила своей естественной развязки. Затѣмъ, ввиду возможности быть на дуэли убитымъ, редакторъ написалъ подробное письмо своему пріятелю Карлосу; въ этомъ письмѣ заключалось описаніе приключенія съ присоединеніемъ просьбы никогда ни въ какомъ случаѣ и никому не открывать имени особы, бывшей героиней этой исторіи, для того, чтобы какимъ либо образомъ ее не компрометировать. Письмо къ Карлосу вышло настолько длиннымъ, что редакторъ провелъ за нимъ часть Страстной пятницы; окончивъ, онъ надписалъ адресъ и положилъ его на свой письменный столъ. По нѣкоторомъ размышленіи донъ Пэральта, впрочемъ, снова вскрылъ конвертъ и дополнилъ письмо слѣдующей припиской: "не думай только одного, мой милый Карлосъ, а именно, что я палъ жертвою интриги, искусно устроенной какими либо врагами. Ты какъ-то разъ въ разговорѣ со мною намекнулъ мнѣ объ этомъ, но мнѣ не трудно будетъ тебя разувѣрить; конечно, въ числѣ доказательствъ невозможности подобнаго предположенія я не могу представить тебѣ полный скорби и взывающій о помощи взглядъ чудныхъ глазъ герцогини, когда она смотрѣла на меня въ соборѣ, но необходимо только принять во вниманіе одно обстоятельство, и тогда всякое предположеніе объ измѣнѣ и интригѣ будетъ немыслимымъ. Для того, чтобы отдѣлаться отъ меня, мои предполагаемые враги могли бы распорядиться гораздо проще, подославъ мнѣ перваго попавшагося торэадора, который, конечно, безъ труда справился бы со мною. Было бы весьма нелѣпымъ допустить, что эти враги придумали такую сложную комедію для того, чтобы шагъ за шагомъ довести меня до дуэли и погубить, потому что, какъ уже выше сказано, тотъ же самый результатъ ими могъ быть достигнутъ самымъ прямымъ путемъ. Въ силу этихъ соображеній не пятнай ни мою память, ни память герцогини, за которую я, быть можетъ, гибну, такимъ гнуснымъ подозрѣніемъ и прими во вниманіе, что до подобныхъ махинацій не унизились бы такіе люди, какъ герцогиня С. и князь Н."
   Послѣднюю письменную работу, самую для него дорогую, редакторъ приберегъ къ концу -- то было письмо къ особѣ, за которую онъ приносилъ такую жертву. Письмо это было весьма тщательно составлено такимъ образомъ, что еслибы даже оно попало въ чужія руки, то никоимъ образомъ не скомпрометировало герцогиню. Въ сущности это письмо было крайне незначительной, написанной въ преувеличенно-картинномъ слогѣ, запиской, но, несмотря на это, донъ Пэральта испытывалъ невыразимое блаженство въ то время, когда писалъ его. Записка эта была слѣдующаго содержанія: "перо покоится; блеститъ мечъ, обнаженный во имя женской чести. Когда испанская земля оросится кровью и на этомъ мѣстѣ, подобно стройной пальмѣ, возникнетъ счастье благороднѣйшей изъ женщинъ, то эта кровь будетъ не слишкомъ драгоцѣннымъ посѣвомъ".
   Само собой разумѣется, что записка эта съ намѣреніемъ была отправлена на почту въ такой часъ, что герцогиня должна была получить ее лишь по окончаніи дуэли; вообще же она, согласно желанію дона Пэральта, въ томъ случаѣ, еслибы онъ погибъ, должна была только служить прощальнымъ привѣтомъ умирающаго бойца, посылаемымъ имъ той особѣ, за которую онъ обрекъ себя на смерть.
   Въ теченіе всего дня Страстной пятницы редактора сильно озабочивала мысль о томъ, насколько князь Н. умолчитъ объ этой исторіи по отношенію къ назначенной ему невѣстѣ. Этого донъ Пэральта никогда не узналъ. Мы тоже относительно этого событія могли ознакомиться лишь съ тѣми подробностями, которыя касались самого редактора и лицъ, близко къ нему стоявшихъ.
   Событія же, происшедшія въ роскошныхъ палаццо князя и герцогини, навсегда остались для насъ тайной. Можно лишь предполагать, что такъ какъ князь въ то время еще не былъ оффиціально объявленъ женихомъ молодой вдовы, то онъ передъ дуэлью даже и не заикнулся герцогинѣ относительно загадочнаго поведенія редактора газеты "La Giralda". Нельзя было даже утверждать, видѣлъ ли князь герцогиню вообще съ Страстнаго четверга до Страстной субботы, такъ какъ въ Страстную пятницу онъ присутствовалъ при богослуженіи въ своемъ родовомъ замкѣ, находившемся въ пятичасовомъ разстояніи отъ Севильи.
   Въ назначенный день и часъ противники сошлись въ избранномъ ихъ секундантами мѣстѣ. Секундантъ князя Н. предложилъ секунданту дона Пэральта обычный вопросъ о примиреніи, на что маіоръ-кавалернітъ съ добродушной усмѣшкой заявилъ, что о немъ не можетъ быть и рѣчи. Было поэтому немедленно приступлено къ послѣднимъ приготовленіямъ, и черезъ нѣсколько секундъ въ воздухѣ заблестѣли толэдскіе клинки. Уже въ самомъ началѣ поединка донъ Пэральта убѣдился въ томъ, что хотя онъ по прежнему также искусно владѣетъ шпагою, но что острота его взгляда, который нѣкогда уподоблялся взгляду хищной птицы горъ, отъ постояннаго чтенія рукописей и корректуръ, значительно уменьшилась. Онъ довольно плохо различалъ остріе своей шпаги и шпаги своего противника и не успѣлъ это замѣтить, какъ что-то такое прервало его дыханіе. Предметъ, который, безъ сомнѣнія, вовсе не принадлежалъ туда, куда теперь проникъ, находился въ его правомъ легкомъ. Все закружилось въ глазахъ у дона Пэральта. Въ слѣдующій затѣмъ моментъ редакторъ лежалъ на спинѣ, машинально смотря на носившіяся по небу утреннія облака, и потомъ лишился чувствъ. Князь въ моментъ паденія противника сначала сдѣлалъ такую гримасу, которая приблизительно говорила то же самое, что восклицаетъ, видя падающимъ Валентина, гетёвскій Мефистофель: "вотъ парень нашъ лежитъ". Слова эти при всей своей циничности представляютъ собою въ классической формѣ квинтъ-эссенцію нелѣпости дуэлей вообще. Вслѣдъ затѣмъ князь подошелъ къ лежавшему на травѣ дону Пэральта, и когда, стоявшій на колѣняхъ около раненаго, врачъ пожатіемъ плечъ далъ понять ему, что нанесенная имъ рана смертельна, то князь какъ бы нѣсколько утратилъ свое самообладаніе, поблѣднѣлъ и заявилъ, что остріе его шпаги могло бы, собственно говоря, и не проникать такъ глубоко. Этою фразою, впрочемъ, и ограничилось то участіе, которое онъ выказалъ по отношенію къ своему низложенному противнику; затѣмъ онъ молча пожалъ руку своему секунданту, вмѣстѣ съ нимъ сѣлъ въ ожидавшій его близъ рощи экипажъ и уѣхалъ. Врачъ съ помощью нѣсколько опѣшившаго маіора-кавалериста и фельдшера перенесъ тяжело раненаго редактора въ заранѣе взятую наемную карету. Минутъ пять спустя на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ два человѣка бились на жизнь и на смерть, весело прыгалъ черный дроздъ. Лишь черезъ два часа времени привезенный въ свою квартиру донъ Пэральта очнулся и увидѣлъ себя лежавшимъ на постели, у которой сидѣлъ его пріятель Карлосъ, уже нашедшій и прочитавшій назначенное для него письмо. Въ сосѣдней комнатѣ, т. е. въ редакторскомъ кабинетѣ, отдѣленномъ отъ спальни портьерой, находился врачъ. У кровати, въ ногахъ раненаго, стоялъ глубоко опечаленный мулатъ Гомецъ; нѣсколько лоханей, наполненныхъ смѣшанною съ кровью водой, губка, резиновый мѣшокъ со льдомъ и лежавшіе кругомъ полотняные бинты служили доказательствомъ того пособія, которое получилъ раненый. Карлосъ съ печальнымъ выраженіемъ лица не сводилъ глазъ съ пріятеля, но, само собой разумѣется, относился къ нему не иначе, какъ со словами утѣшенія, хотя втайнѣ все еще подозрѣвалъ, что донъ Пэральта палъ жертвою ловко построенной интриги.
   Умирающаго, повидимому, занимала одна только мысль, и онъ постоянно, съ трудомъ переводя духъ. спрашивалъ о времени. Пробило десять часовъ утра, и редакторъ прошепталъ: "теперь она читаетъ мое письмо". Затѣмъ онъ нѣкоторое время пролежалъ недвижимо и молча, а въ одиннадцать часовъ снова попросилъ Карлоса о томъ, чтобы онъ сказалъ который часъ. "Знаетъ ли она о томъ, что случилось?" прошепталъ донъ Пэральта. Карлосъ ясно видѣлъ, что несчастный, подобно утопающему, который хватается за соломинку, лелѣетъ надежду на то, что женщина, за которую онъ пожертвовалъ жизнью, не остановится ни передъ чѣмъ, поспѣшитъ къ нему и этимъ самымъ поступкомъ съ избыткомъ вознаградитъ его, и потому онъ спросилъ друга, не пожелаетъ ли онъ, чтобы извѣстной особѣ было сообщено о случившемся? Вопросъ, сдѣланный Карлосомъ, былъ большимъ соблазномъ для раненаго, и онъ нѣсколько минутъ пролежалъ въ молчаливомъ раздумьѣ, а затѣмъ, медленно и заикаясь, произнесъ: "конечно, она способна такъ поступить... и именно потому ее и не слѣдуетъ увѣдомлять... для того, чтобы она, въ силу своего великодушія, не. сдѣлала бы того, что ей никогда бы не простили ее окружающіе". Помолчавъ, редакторъ прибавилъ: "а было бы очень хорошо, еслибы она сама по себѣ..." Донъ Пэральта не окончилъ фразы, впалъ въ забытье и безсознательно водилъ руками по одѣялу. Четверть часа спустя онъ очнулся и прошепталъ на ухо, наклонившемуся къ нему Карлосу: "еслибы даже она была недостойная... то въ этомъ я увидѣлъ бы для себя лишь прискорбную случайность... достоинство же моего поступка отъ этого не измѣнилось бы". Карлосъ ласково кивнулъ головою и ради успокоенія больнаго сказалъ: -- утѣшься, голубчикъ; еслибы она знала о томъ, что случилось, то навѣрно пришла бы.-- Въ душѣ Карлосъ, впрочемъ, ни мало не былъ убѣжденъ въ томъ, что герцогиня поступила бы такимъ образомъ, и сказалъ это лишь для того, чтобы утѣшить своего умирающаго друга. Не успѣлъ онъ сказать эти слова, какъ съ умирающимъ сдѣлались конвульсіи, и началась агонія. Подошедшій къ постели врачъ хотѣлъ дать дону Пэральта успокоительное средство, но было уже поздно.
   Умирающій внезапно приподнялся и неестественно громкимъ голосомъ воскликнулъ: "она пришла"! такъ что всѣ бывшіе въ комнатѣ невольно посмотрѣли въ сторону завѣшанной портьерою двери, съ которой въ послѣднюю минуту жизни не сводилъ потухавшаго взгляда редакторъ. Но портьера осталась недвижимой. Когда Карлосъ, врачъ и Гомецъ снова оглянулись на постель, то увидѣли дона Пэральта мертвымъ. Онъ скончался какъ разъ въ ту минуту, когда на башенныхъ часахъ колокольни, въ честь которой была названа издававшаяся имъ газета, пробилъ полдень.

Заключеніе.

   Въ дворикѣ того дома, гдѣ помѣщалась редакція газеты "La Giralda", такъ называемомъ "patio", былъ воздвигнутъ катафалкъ, на которомъ въ ночь со Страстной субботы на воскресенье было выставлено тѣло дона Пэральта; катафалкъ, согласно католическому обычаю, былъ украшенъ тяжелыми темнаго цвѣта коврами, бѣлыми цвѣтами и окруженъ зажженными свѣчами. Желѣзная рѣшетка коридора, соединявшаго дворикъ съ улицей, обыкновенно къ вечеру запираемая, въ эту ночь, ввидѣ исключенія, была оставлена отпертой, и въ поздніе вечерніе часы съ умершимъ простились многіе изъ его знакомыхъ. У катафалка въ эту ночь дежурилъ преданный Гомецъ. Было около часа пополуночи, когда мулатъ, котораго невольно одолѣлъ сонъ, внезапно встрепенулся: его разбудило громкое рыданіе; выглянувъ изъ темнаго угла дворика, въ которомъ онъ притаился, Гомецъ увидѣлъ, что у изголовья катафалка стояла молодая, одѣтая въ трауръ, красивая женщина. Поднявшись къ самому гробу, она склонилась лицомъ на подушку, на которой покоилась голова умершаго, и безостановочно рыдала. При видѣ этой глубокой скорби возобновилось и горе Гомеца, который заплакалъ навзрыдъ. Подойдя къ незнакомкѣ, онъ, задыхаясь отъ слезъ, сказалъ: -- баринъ мой хорошій былъ господинъ и охотно видѣлъ бы всѣхъ счастливыми.-- Молодая женщина приподнялась, оглянулась на стараго слугу и затѣмъ сказала: -- да, ты правъ: онъ хорошій былъ человѣкъ. Онъ умеръ и своею смертью завоевалъ мнѣ счастье. О, еслибъ я могла теперь сказать ему вслѣдъ: ты возвратилъ мнѣ свободу.-- Незнакомка преклонила колѣни и, закрывъ лицо руками, снова долго и тихо плакала. Затѣмъ она встала, какъ бы подъ наитіемъ твердо принятаго рѣшенія. Снявъ со своей лѣвой руки гладкое золотое кольцо, она надѣла его на похолодѣвшую руку умершаго. Болѣе не пролила она ни слезинки; подобно мраморной статуѣ, стояла она выпрямившись во весь ростъ, и губы ея тихо шевелились, какъ будто ея душа бесѣдовала съ существомъ изъ инаго міра. Сойдя затѣмъ со ступеней катафалка, незнакомка окутала голову своей кружевной мантиліей и направилась къ выходу; у рѣшетки она еще разъ оглянулась на катафалкъ и затѣмъ исчезла. На другое утро, когда со всѣхъ колоколенъ Севильи раздавался пасхальный благовѣстъ, старый мулатъ Гомецъ разсказалъ вошедшему во дворикъ Карлосу всѣ подробности ночнаго посѣщенія незнакомки, и финансистъ, наконецъ, отказался отъ своего предположенія, что редакторъ палъ жертвою искусно подстроенной интриги. Необъяснимымъ, впрочемъ, казалось Карлосу только то, какимъ образомъ смерть дона Пэральта могла освободить вдову герцога С. отъ необходимости вторичнаго брака. Что либо достовѣрное по этому поводу никогда и не обнаружилось, но можно предположить, что князь Н. послѣ дуэли сообщилъ о ней своей будущей невѣстѣ, которая въ виду столь громадной жертвы, принесенной дономъ Пэральта, нашла въ себѣ достаточно мужества сказать ему и всей своей роднѣ, что она скорѣе послѣдуетъ за своимъ преданнымъ защитникомъ въ могилу, нежели пойдетъ съ княземъ къ алтарю. Быть можетъ, также герцогиня разсказала все свое приключеніе и созналась въ томъ, что она была авторомъ автобіографіи графини Леокадіи. Весьма возможно, что вслѣдствіе этого князь отчасти поколебался при мысли о соединеніи своей покойной и беззаботной жизни съ жизнію женщины, стоявшей умственно гораздо выше его; быть можетъ также, что и воспоминаніе о погибшемъ отъ его руки защитникѣ молодой вдовы подѣйствовало на его суевѣріе, вслѣдствіе чего онъ не безъ удовольствія поигралъ въ великодушіе и отказался отъ брака съ герцогиней. Достовѣрно только то, что этотъ бракъ не состоялся и что въ началѣ святой недѣли герцогиня навсегда уѣхала изъ Севильи.
   Въ теченіе перваго дня Пасхи тѣло дона Пэральта пролежало на катафалкѣ во дворикѣ его дома; въ понедѣльникъ рано по утру оно было погребено. За гробомъ редактора газеты "La Giralda" шли очень немногіе знакомые и друзья, въ томъ числѣ Карлосъ, маіоръ-кавалеристъ и преданный Гомецъ. Согласно найденному въ бумагахъ редактора посмертному желанію, на могильной плитѣ было вырѣзано только его имя: Don Peralta.
   Ежегодно на Пасхѣ могила украшается вѣнкомъ изъ розъ кроваво-краснаго цвѣта. Никто не можетъ сказать того, кто приноситъ этотъ вѣнокъ. Если мы когда либо посѣтимъ Севилью, то найдемъ ли еще эту скромную могилу?

Конецъ.

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru