Lib.ru/Классика: Вистенгоф Павел Федорович. Из моих воспоминаний

ИЗЪ МОИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ.

Съ самыхъ малыхъ лѣтъ своихъ и до послѣдующаго времени, постоянно слыша около себя однѣ и тѣ же разговоры о необходимости учиться, дабы потомъ, въ въ извѣстномъ уже возрастѣ, проложить дорогу, сдѣлать себѣ карьеру, я въ тайнѣ не соглашался съ этими доводами, находя ихъ фальшивыми, не естественными, а потому и смотрѣлъ на науку, какъ на какое-то принудительное средство и если учился, то лишь по настоянію. Будучи отъ природы впечатлительнымъ, имѣя живой, рѣзвый характеръ, быстро увлекаясь внѣшними мимолетными предметами, я питалъ особенную страсть къ лошадямъ, къ верховой ѣздѣ, къ собакамъ, любилъ пошалить, поповѣсничать. Не жажда познаній въ то время манила меня сдѣлаться студентомъ, а стремленіе скорѣй выйти на свободу, поступить въ гусарскій полкъ, схватить офицерскій чинъ и корнетомъ фигурировать въ обществѣ. Къ фраку я питалъ презрѣніе, какъ и большая часть молодежи того времени. Дворянскому сословію и въ особенности его нелѣпымъ тогдашнимъ правамъ вполнѣ не сочувствовалъ, между тѣмъ мнѣ необходимо было пріобрѣсти эти права для наслѣдованія родоваго населеннаго имѣнія, на владѣніе которымъ по закону, какъ не дворянинъ, я не имѣлъ права, и таковое по смерти матери моей должно было отойти въ казну.

Въ 1830 году, я поступилъ вольнымъ слушателемъ въ московскій университетъ. Студентомъ я быть не могъ, потому что не выходили еще года -- мнѣ было всего только пятнадцать лѣтъ. Но неожиданныя обстоятельства помѣшали мнѣ въ этомъ году посѣщать и слушать лекціи.

Въ первыхъ числахъ сентября, надъ Москвой разразилась губительная холера. Паника была всеобщая. Массы жертвъ гибли мгновенно. Зараза приняла чудовищные размѣры. Университетъ, всѣ учебныя заведенія, присутственныя мѣста, были закрыты, публичныя увеселенія запрещены, торговля остановилась. Москва была оцѣплена строгимъ военнымъ кордономъ и учрежденъ карантинъ Кто могъ и успѣлъ, бѣжалъ изъ города. Съ болью въ душѣ вспоминаешь теперь тогдашнее грустное и тягостное существовали наше. Изъ шумной, веселой столицы, Москва внезапно превратилась въ пустынный, безлюдный городъ. Полиція силой вытаскивая изъ лавокъ и лабазовъ арбузы, дыни, ягоды, фрукты, и валила мы въ нарочно вырытыя (за городомъ) глубокія, наполненныя известью ямы. Оставшіеся жители заперлись въ своихъ домахъ. Никто безъ крайней необходимости не выходилъ на улицу, избѣгая сообщены между собой. Это могильное, удручающее безмолвіе московскихъ улицъ по временамъ нарушалось тяжелымъ, глухимъ стукомъ колесъ большихъ четырехмѣстныхъ каретъ, запряженныхъ парою тощихъ лошадей, тянувшихся небольшою рысью по направленію къ одному изъ временно устроенныхъ холерныхъ лазаретовъ. Внутри каретъ или мучился умирающій, или уже лежалъ обезображеный трупъ. На запяткахъ этихъ злополучныхъ экипажей для видимости ставили двухъ полицейскихъ солдатъ-будочниковъ, какъ ихъ тогда называли. Мрачную картину изображали эти движущіеся рыдваны, заставляя робкаго, напуганнаго прохожаго бросаться опрометью въ ворота или калитку перваго попавшагося дома, во избѣжаніе встрѣчи съ этими вмѣстилищами ужасной смерти.

И вотъ, въ эту-то минуту повсемѣстной скорби и унынія, когда упорная зараза нещадно касила свои многочисленныя жертвы, повергая всѣхъ въ безнадежное отчаяніе, когда народъ волновался и можно было опасаться бунта и безпорядковъ, въ виду разнесшихся слуховъ, что никакой холеры нѣтъ, а что будто бы народъ отравляютъ злоумышленники,-- неожиданно явился въ Москву императоръ Николай Павловичъ. Выкинутый царскій флагъ на кремлевскомъ дворцѣ мгновенно оповѣстилъ жителей о пріѣздѣ царя. Народъ ободрился. Въ открытой коляскѣ, вмѣстѣ съ княземъ Дмитріемъ Владиміровичемъ Голицынымъ, московскимъ военнымъ генералъ-губернаторомъ, государь разъѣзжалъ по улицамъ и безстрашно посѣщалъ холерныя больницы, переполненныя страдальцами. Царь утѣшалъ и успокоивалъ. Твердый, внушающій довѣріе взглядъ государя, ободряющія слова, смѣлость передъ опасностью, имѣли неотразимое обаяніе и благотворно дѣйствовали на толпу. Съ непокрытыми головами, въ благоговѣніи, стоялъ народъ передъ своимъ царемъ. Онъ слушалъ его, вѣрилъ ему.

Къ веснѣ 1831 года, бѣдствіе столицы прекратилось. Всѣмъ памятная по своему ужасающему истребленію страшная эпидемія эта, называемая первой холерой, совершенно ослабѣла. Москва просіяла. Жизнь потекла обычнымъ своимъ путемъ. Хотя въ январѣ мѣсяцѣ университетъ и былъ открытъ, но лекціи какъ самими профессорами, такъ и студентами, посѣщались неаккуратно, надлежащій порядокъ еще не былъ возстановленъ, поэтому и злополучный годъ этотъ имъ не зачелся,-- всѣ студенты остались на прежнихъ своихъ курсахъ.

Подъ конецъ лѣта, передъ самымъ началомъ вступительныхъ экзаменовъ, ко мнѣ пригласили на домъ ординарнаго профессора московскаго университета Ивашковскаго, постоянно назначавшагося экзаменаторомъ греческаго языка, въ которомъ и былъ очень слабъ, и страшился его болѣе всего. Профессоръ, давъ нѣсколько уроковъ, заранѣе предупредилъ меня о томъ, что будетъ спрашивать на экзаменѣ, и указалъ то мѣсто въ греческой христоматіи, которое я: долженъ былъ вызубрить. Мнѣ дали множество рекомендательныхъ писемъ почти ко всѣмъ профессорамъ экзаменаторамъ и даже къ оному почтенному ректору университета, престарѣлому Двигубскому. Всѣ эти письма были отъ болѣе или менѣе вліятельныхъ лицъ, которымъ профессора въ свою очередь желали угодить. Случай съ однимъ изъ таковыхъ писемъ остался особенно у меня въ памяти.

Двоюродная сестра моей матери, Ольга Антоновна Языкова, дала мнѣ письмо къ своему другу, тогдашнему вельможѣ-писателю, Ивану Ивановичу Дмитріеву, проживавшему у Спирцдонья, въ собственномъ домѣ, впослѣдствіе времени перешедшемъ во владѣніе писанія С. Т. Аксакова. Меня заранѣе предупредили, что Иванъ Иванычъ человѣкъ ученый, очень умный, строгій и даже капризный, и w надобно стараться непремѣнно ему понравиться, такъ какъ онъ можетъ сдѣлать очень многое. Ужъ одно это предостереженіе пугало меня и заранѣе дѣлало боязливымъ.

Съ трудно скрываемой робостью переступилъ я порогъ дома этаго ученаго магната. Меня впустили въ пріемную комнату и обо мнѣ доложили. Выходитъ высокаго роста мущина съ густыми сѣдыми волосами на головѣ, черными большими косыми главами; борода, усы, бакенбарды тщательно выбриты, въ черномъ сюртукѣ изысканнаго покроя. Прочитавъ поданное ему мною письмо и сурово и апатично оглядѣвъ меня съ ногъ до головы, онъ сказалъ:

-- Хорошо, я скажу, кому слѣдуетъ, чтобы вамъ по возможности облегчили доступъ въ студенты. Сожалѣю, что вы поступаете въ университетъ не для научной цѣли, а единственно для того, чтобы получить дипломъ -- этотъ пергаментъ, дающій извѣстныя, исключительныя права. А есть бѣдные молодые люди, пришедшіе валкомъ сюда изъ Воронежской губерніи въ худыхъ сапогахъ, отлично подготовленные. Эти труженики пришли учиться и учиться серьезно. Вотъ этимъ то людямъ я вполнѣ сочувствую.

Сказавъ это, онъ поклонился и ушелъ.

Недовольный и сконфуженный отправился я домой. Всю дорогу ледяныя слова Дмитріева гудѣли у меня въ ушахъ.

II.

Меня экзаменовали болѣе, нежели легко. Сами профессора въ полголоса подсказывали отвѣты на заданные вопросы. Отвѣты по билетамъ тогда еще не были введены. Я былъ принятъ въ студенты по словесному факультету. Съ восторгомъ поздравляли меня родные, мечтали о будущей карьерѣ, строили различные воздушные замки. Я былъ тоже доволенъ судьбой своей. Новая обстановка, будущіе товарищи, положеніе въ обществѣ -- все это поощряло, тянуло къ университетскому зданію, возбуждало чувство собственнаго достоинства.

Всѣхъ слушателей на первомъ курсѣ словеснаго факультета было около стопятидесяти человѣкъ. Молодость скоро сближается. Впродолженіе нѣсколькихъ недѣль мы сдѣлались своими людьми, болѣе или менѣе другъ съ другомъ сошлись, а нѣкоторые даже и подружились, смотря по роду состоянія, средствамъ къ жизни, взглядамъ на вещи. Выдѣлялись между нами и люди, горячо принявшіеся за науку: Станкевичъ, Строевъ, Красовъ, Компанейщиковъ, Плетневъ, Ефремовъ, Лермонтовъ. Оказались и такіе, какъ и я самъ, то есть, мечтавшіе какъ нибудь три года промаячить въ стѣнахъ университетскихъ и затѣмъ, схвативъ степень дѣйствительнаго студента, броситься въ омутъ жизни.

Студентъ Лермонтовъ, въ которомъ тогда никто изъ насъ не могъ предвидѣть будущаго замѣчательнаго поэта, имѣлъ тяжелый, несходчивый характеръ, держалъ себя совершенно отдѣльно отъ всѣхъ своихъ товарищей, за что въ свою очередь и ему платили тѣмъ же. Его не любили, отдалялись отъ него и, не имѣя съ нимъ ничего общаго, не обращали на него никакого вниманія.

Онъ даже и садился постоянно на одномъ мѣстѣ, отдѣльно отъ другихъ, въ углу аудиторіи, у окна, облокотись, по обыкновенію, на одинъ локоть и углубясь въ чтеніе принесенной книги, не слушалъ профессорскихъ лекцій. Это бросалось всѣмъ въ глаза. Шумъ, происходившій при перемѣнѣ часовъ преподаванія, не производилъ никакого на него дѣйствія. Роста онъ былъ не большаго, сложенъ некрасиво, лицомъ смуглъ; темные его волосы были приглажены на головѣ, темнокаріе большіе глаза пронзительно впивались въ человѣка. Вся фигура этого студента внушала какое-то безотчетное къ себѣ нерасположеніе.

Такъ прошло около двухъ мѣсяцевъ. Мы не могли оставаться спокойными зрителями такого изолированнаго положенія его среди насъ. Многіе обижались, другимъ стало это надоѣдать, а нѣкоторые даже и волновались. Каждый хотѣлъ его разгадать, узнать затаенныя его мысли, заставить его высказаться.

Какъ-то разъ, нѣсколько товарищей обратились ко мнѣ съ предложеніемъ отыскать какой нибудь предлогъ для начатія разговора съ Лермонтовымъ и тѣмъ вызвать его на какое нибудь сообщеніе.

-- Вы подойдите къ Лермонтову и спросите его какую онъ читаетъ книгу съ такимъ постояннымъ напряженнымъ вниманіемъ. Это предлогъ для начатія разговора самый основательный.

Не долго думая, я отправился.

-- Позвольте спросить васъ, Лермонтовъ, какую это книгу вы читаете? Безъ сомнѣнія очень интересную, судя потому, какъ углубились вы въ нее; нельзя ли подѣлиться ею и съ нами? обратился и къ нему не безъ нѣкотораго волненія.

Онъ мгновенно оторвался отъ чтенія. Какъ ударъ молніи, сверкнули глава его. Трудно было выдержать этотъ непривѣтливый, насквозь пронизывающій взглядъ.

-- Для чего вамъ хочется это гнать? Будетъ безполезно, если я удовлетворю ваше любопытство. Содержаніе этой книги васъ нисколько не можетъ интересовать; вы тутъ ничего не поймете, если бы я даже и рѣшился сообщить вамъ содержаніе ея, -- отвѣтилъ онъ мнѣ рѣзко и принялъ прежнюю свою позу, продолжая читать.

Какъ будто ужаленный, отскочилъ я отъ него, успѣвъ лишь мелькомъ заглянуть въ его книгу, -- она была англійская.

Передъ рождественскими праздниками профессора дѣлали репетиціи, то есть, провѣряли знанія своихъ слушателей за пройденное полугодіе, и согласно отвѣтамъ ставили балы, которые брались въ соображеніе потомъ и на публичномъ экзаменѣ.

Профессоръ Побѣдоносцевъ, читавшій изящную словесность, задалъ Лермонтову какой-то вопросъ.

Лермонтовъ началъ бойко и съ увѣренностью отвѣчать. Профессоръ сначала слушалъ его, а потомъ остановилъ и сказалъ:

-- Я вамъ этого не читалъ; я желалъ бы, чтобы вы мнѣ отвѣчали именно то, что я проходилъ? Откуда могли вы почерпнуть эти знанія?

-- Это правда, господинъ профессоръ, того, что я сейчасъ говорилъ, вы намъ не читали и не могли передавать, потому что это слишкомъ ново и до васъ еще не дошло. Я пользуюсь источниками изъ своей собственной библіотеки, снабженной всѣмъ современнымъ.

Мы всѣ переглянулись.

Подобный отвѣтъ данъ былъ и адъюнктъ-профессору Гастеву, читавшему геральдику и нумизматику.

Дерзкими выходками этими профессора обидѣлись и постараг лись срѣзать Лермонтова на публичныхъ экзаменахъ.

Иногда въ аудиторіи нашей, въ свободные отъ лекцій часы, студенты громко вели между собой оживленныя сужденія о современныхъ интересныхъ вопросахъ. Нѣкоторые увлекались, возвышая голосъ. Лермонтовъ иногда отрывался отъ своего чтенія, взглядывалъ на ораторствующаго, но какъ взглядывалъ! Говорившій невольно конфузился, умалялъ свой экстазъ или совсѣмъ умолкалъ. Ядовитость во взглядѣ Лермонтова была поразительна. Сколько презрѣнія, насмѣшки и вмѣстѣ съ тѣмъ сожаленія изображалось тогда на его строгомъ лицѣ.

Лермонтовъ любилъ посѣщать каждый вторникъ тогдашнее великолѣпное московское благородное собраніе, блестящіе балы котораго были очаровательны. Онъ всегда былъ изысканно одѣтъ, а при встрѣчѣ съ нами дѣлалъ видъ, будто насъ не замѣчаетъ. Непохоже было, что мы съ нимъ были въ одномъ университетѣ, вводномъ факультетѣ и на одномъ и томъ же курсѣ. Онъ постоянно окруженъ былъ хорошенькими молодыми дамами высшаго общества, и довольно фамильярно разговаривалъ и прохаживался по заламъ съ почтенными и вліятельными лицами.-- Танцующимъ мы его никогда не видали.

Въ то время, о которомъ я говорю, всѣ студенты раздѣлялись на двѣ категоріи: своекоштныхъ и казеннокоштныхъ:

Казеннокоштные студенты помѣщались въ самомъ зданіи университета, въ особо отведенныхъ для нихъ нумерахъ, по нѣскольку человѣкъ въ каждомъ, и были на полномъ казенномъ содержаніи, начиная съ пищи, одежды и кончая всѣми необходимыми учебными пособіями. Взамѣнъ этого, по окончаніи курса наукъ, они обязаны были отслужить правительству извѣстное число лѣтъ въ мѣстахъ имъ назначенныхъ, большею частью отдаленныхъ. Студенты юридическаго факультета казенными быть не могли. Всѣмъ студентамъ была присвоена форменная одежда, на подобіе военной: однобортный мундиръ съ фалдами темнозеленаго сукна, съ малиновымъ стоячимъ воротникомъ и двумя золотыми петлицами, трехъ-угольная шляпа и гражданская шпага безъ темляка; сюртукъ двухъ бортный, также съ металическими желтыми пуговицами, и фуражка темнозеленая съ малиновымъ околышкомъ. Посѣщать лекціи обязательно было не иначе, какъ въ форменныхъ сюртукахъ. Внѣ университета, также на балахъ и въ театрахъ, дозволялось надѣвать штатское платье. Студенты вообще не любили форменной одежды и, относясь индеферентно къ этой формальности, позволяли себѣ ходить по улицамъ Москвы въ форменномъ студенческомъ сюртукѣ, съ высокимъ штатскимъ цилиндромъ на головѣ.

Администрація тогдашняго университета имѣла нѣкоторую свою особенность:

Попечитель округа, дѣйствительный тайный совѣтникъ князь Сергій Михайловичъ Голицынъ, богачъ, аристократъ въ полномъ смыслѣ слова, былъ человѣкъ высокообразованный, гуманный, добраго сердца, характера мягкаго. По высокому своему положенію и громаднымъ матеріальнымъ средствамъ, онъ имѣлъ возможность дѣлать много добра, какъ для всего ученаго персонала вообще, такъ и для студентовъ (казеннокоштныхъ) въ особенности. Имя его всѣми студентами произносилось съ благоговѣніемъ и какимъ то особеннымъ, исключительнымъ уваженіемъ. Занимая и другія важныя должности въ государствѣ, онъ не зналъ, какъ бы это слѣдовало, да и не имѣлъ времени усвоить себѣ своей прямой обязанности, какъ попечителя округа, въ отношеніи всего того, что происходило въ ученой іерархіи; поэтому онъ почти всецѣло передалъ власть свою двумъ помощникамъ своимъ, графу Панину и Голохвастову. Эти люди были совершенно противуположныхъ князю качествъ. Какъ одинъ, такъ и другой, необузданные деспоты, видѣли въ каждомъ студентѣ какъ бы своего личнаго врага, считая насъ всѣхъ опасною толпою, какъ для нихъ самихъ, такъ и для цѣлаго общества. Они все добивались что то сломить, искоренить, дать всѣмъ внушительную острастку.

Голохвастовъ былъ язвительнаго, надмѣннаго характера. Онъ злорадствовалъ всякому случайному, незначительному студенческому промаху и, раздувъ его до maximum'а, находилъ для себя особаго рода наслажденіе наложить на него свою кару.

Графъ Панинъ никогда не говорилъ со студентами, какъ съ людьми болѣе или менѣе образованными, что нибудь понимающими. Онъ смотрѣлъ на нихъ, какъ на какихъ-то мальчишекъ, которыхъ надобно держать непремѣнно въ ежевыхъ рукавицахъ, повелительно кричалъ густымъ басомъ, командовалъ, грозилъ, стращалъ. И обѣимъ этимъ личностямъ была дана полная власть надъ университетомъ. За тѣмъ слѣдовали: инспектора, субъ-инспектора и цѣлый легіонъ университетскихъ солдатъ и сторожей въ синихъ сюртукахъ казеннаго сукна съ малиновыми воротниками (университетская полиція -- городовые).

Городская полиція надъ студентами, какъ своекоштными, такъ и казеннокоштными, не имѣла ни какой власти, а также и правъ карать ихъ. Провинившійся студентъ отсылался полиціею къ инспектору студентовъ или въ университетское правленіе. Смотря по роду его проступка, онъ судился или инспекторомъ, или правленіемъ университета.

Инспектора казеннокоштныхъ и своекоштныхъ студентовъ, а равно и помощники ихъ (субъ-инспектора), имѣли въ императорскихъ театрахъ во время представленія казенныя безплатныя мѣста въ креслахъ, для наблюденія за нравственностью и повщ деніемъ студентовъ во время сценическихъ представленій и я огражденія правъ ихъ отъ произвольныхъ дѣйствій полиціи и др гихъ враждовавшихъ противъ нихъ вѣдомствъ. Студенческій кя церъ замѣнялъ тогда нынѣшнюю полицейскую кутузку, и эта ка для студентовъ была гораздо цѣлесообразнѣе и достойнѣе.

Какъ то однажды, намъ дали знать, что графъ Панинъ неистовствуетъ въ правленіи университета. Изъ любопытства мы бросились туда. Даже Лермонтовъ молча потянулся за нами. Мы стали слѣдующую сцену: два казеннокоштные студента сидя одинъ противъ другаго на табуреткахъ, и два университетскихъ солдата совершаютъ надъ ними обрядъ бритья и стрижки. Графъ атлетическаго роста, принявъ повелительную позу, грозно кричали:

-- Вотъ такъ! Стриги еще короче! Подъ гребешокъ! Слышишь? А ты!-- обращался онъ къ другому -- чище брей? Не жалѣй мыла, мыль его хорошенько!

Потомъ, обратившись къ сидящимъ жертвамъ, гнѣвно сказа!

-- Если вы у меня въ другой разъ осмѣлитесь только подумать отпускать себѣ бороды, усы и длинные волосы на головѣ, то я васъ прикажу стричь и брить на барабанѣ, въ карцеръ сажать, и затѣмъ въ солдаты отдавать. Вы вѣдь не дьячки? Передайте это тамъ всѣмъ. Ну! Ступайте теперь?

Увидавъ въ эту минуту нашу толпу, онъ закричалъ:

-- Вамъ что тутъ нужно? Вамъ тутъ нечего торчать! Зачѣмъ вы пожаловали сюда? Идите въ свое мѣсто!

Мы опрометью, толкая другъ друга, выбѣжали изъ правленія, проклиная Панина.

Иногда, эти ненавистныя намъ личности, Панинъ и Голохвастовъ являлись въ аудиторію для осмотра, все ли въ порядкѣ. Объ этомъ давалось знать всегда заранѣе. Тогда начиналась бѣготня по корридорамъ. Субъ-инспектора, университетскіе солдаты, суетились, а въ аудиторіяхъ водворялась тишина.

Однообразно тянулась жизнь наша въ стѣнахъ университета. Къ девяти часамъ утра мы собирались въ нашу аудиторію слушать монотонныя, безсодержательныя лекціи безцвѣтныхъ профессоровъ нашихъ: Побѣдоносцева, Гастева, Оболенскаго, Геринга, Кубарева, Малова, Василевскаго, протоіерея Терновскаго. Въ два часа пополудни мы расходились по домамъ.

Профессора другихъ факультетовъ и высшихъ курсовъ, какъ Погорѣльскій, Перевощиковъ, Давыдовъ, Павловъ,-- были тогдашнія знаменитости, а доктора Кодеръ, Мудровъ, Мухинъ, какъ искустнѣйшіе врачи, пожинали заслуженные лавры по своей части; но мы ихъ не знали, потому что медицинскій факультетъ стоялъ отъ насъ особнякомъ и мы не имѣли съ нимъ ничего общаго.

Въ старое доброе время любили повеселиться. Процвѣтали всевозможныя удовольствія: балы, собранья, маскарады, театры, цирки, званые обѣды и радушный пріемъ во всякое время въ каждомъ домѣ, Многіе изъ насъ усердно посѣщали всѣ эти одуряющія собранія и различные кружки общества, забывая и лекціи, и премудрыхъ профессоровъ нашихъ. Наступило лѣто, а съ нимъ вмѣстѣ и роковые публичные экзамены, на которыхъ слѣдовало дать отчетъ въ познаніяхъ своихъ.

Разсѣянная свѣтская жизнь впродолженіе года не осталась безслѣдною. Многіе изъ насъ не были подготовлены для сдачи экзаменовъ. Нравственное и догматическое богословіе, а также греческій и латинскій языки, подкосили насъ. Панинъ и Голохвастовъ, присутствуя на экзаменахъ, злорадствовали нашей неудачѣ. Послѣдствіемъ этаго было то, что насъ оставили на первомъ курсѣ на другой годъ; въ этомъ числѣ былъ и студентъ Лермонтовъ.

Самолюбіе Лермонтова было уязвлено. Съ негодованіемъ покинулъ онъ московскій университетъ навсегда, отзываясь о профессорахъ, какъ о людяхъ отсталыхъ, глупыхъ, бездарныхъ, устарѣлыхъ, какъ равно и о тогдашней университетской нелѣпой администраціи. Впослѣдствіи мы узнали, что онъ, какъ человѣкъ богатый, поступилъ на службу юнкеромъ въ лейбъ-гвардіи гусарскій полкъ.

Послѣ неудачи меня постигшей, не желая оставаться въ университетѣ, я также подалъ прошеніе объ увольненіи меня. Два года продолжалась прежняя веселая жизнь. Наконецъ я образумился. Надобно же было на что нибудь рѣшиться. Такъ продолжать было нельзя. Да и родные стали коситься. Я рѣшился отправиться въ Казань и поступить въ тамошній университетъ, куда мнѣ дали нѣсколько рекомендательныхъ писемъ къ вліятельнымъ лицамъ и въ томъ числѣ къ декану юридическаго факультета, ординарному профессору Петру Сергѣевичу Сергѣеву.

III.

По пріѣздѣ въ Казань, я представился и вручилъ рекомендательныя письма изъ Москвы разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ, а также и профессору Сергѣеву, по ходатайству котораго я былъ принятъ въ число студентовъ казанскаго университета безъ экзамена на первый курсъ юридическаго факультета, гдѣ не читались ни греческій, ни латинскій языки.

Казанскій университетъ того времени далеко былъ не похожъ на московскій. Здѣсь все являлось въ миніатюрномъ видѣ, сравнительно съ обширными и громадными постройками московскаго университета, въ которомъ уже тогда насчитывалось болѣй, тысячи слушателей, тогда какъ въ казанскомъ всего было около трехсотъ. Въ то время состоялось уже высочайшее повелѣніе, чтобы всѣ студенты имперіи обязательно носили присвоенную имъ форменную одежду, какъ во время пребыванія своего въ университетѣ, такъ и внѣ его, съ окончательнымъ воспрещеніемъ одѣваться въ штатское платье, какъ казеннымъ, такъ и своекоштнымъ студентамъ. Форма одежды была измѣнена: вмѣсто малиновыхъ воротниковъ, даны были свѣтлосиніе съ золотымъ приборомъ для студентовъ двухъ столичныхъ университетовъ и серебрянымъ для студентовъ губернскихъ университетовъ. Познакомившись съ студентами, я убѣдился, что и здѣсь, какъ въ Москвѣ, надъ ними тяготѣла какая-то давящая сила и угнетающая власть. Въ Казани не полагалось помощниковъ попечителя учебнаго округа, все было въ тискахъ самаго попечителя, Михаила Николаевича Мусинъ-Пушкина. Студенты предупредили меня, между прочимъ, что онъ имѣлъ слабость требовать, чтобы какъ можно чаще его титуловали: "ваше превосходительство", что слабость эта доходила даже до смѣшнаго. Они рекомендовали его какъ человѣка, позволявшаго себѣ вмѣшиваться не въ свои дѣла, которыхъ онъ не понималъ, какъ вспыльчиваго, взбалмошнаго, не имѣвшаго терпѣнья когда либо кого нибудь выслушать, находили въ немъ много солдатскаго. Онъ иначе не относился къ студентамъ, какъ говоря "ты" и слѣдя, главнымъ образомъ, за тѣмъ, чтобы все пуговицы и крючки на воротникахъ были постоянно застетнуты, къ чему студенты давно уже привыкли, мало впрочемъ обращая вниманія на это нелѣпое требованіе.

Дня черезъ три, послѣ начала посѣщенія мною лекцій, во время чтенія адъюнктъ-профессоромъ Фогелемъ "Теоріи правь", двери съ шумомъ растворилась и вошелъ Мусинъ-Пушкинъ. Студенты засуетились, стали на-скоро застегиваться, мгновенно встали со своихъ мѣстъ, низко поклонились и, стоя, ожидали приказанія садиться.

Попечитель громко произнесъ:

-- Садитесь.

Всѣ опустились на свои мѣста.

Мусинъ-Пушкинъ кивнулъ профессору:

-- Продолжайте.

Профессоръ, сконфуженный, растерявшійся, не зная хорошо русскаго языка, продолжалъ читать, запинаясь.

-- Какъ твоя фамилія? обратился вдругъ попечитель ко мнѣ и лорнируя меня прямо въ глаза.

Я сказалъ свою фамилію, привставъ съ своего мѣста, но забылъ прибавить: "ваше превосходительство".

-- Я не помню тебя на пріемныхъ экзаменахъ. Ты не былъ тамъ? Откуда ты? спросилъ онъ меня грубо.

-- Я перешелъ сюда изъ московскаго университета, отвѣтилъ я ему.

-- Когда ты здѣсь держалъ экзаменъ? продолжалъ онъ.

-- Я здѣсь не держалъ экзамена, я его выдержалъ въ московскомъ университетѣ, и на основаніи свидѣтельства, выданнаго изъ тамошняго совѣта, принятъ сюда безъ переэкзаменовки.

-- Какъ! Безъ переэкзаменовки! Этого не можетъ быть. Ты непремѣнно долженъ снова держать здѣсь экзаменъ. Отчего ты оставилъ московскій университетъ и перешелъ именно сюда? Продолжалъ онъ допытывать меня.

-- По измѣнившимся обстоятельствамъ и по волѣ своей матушки, отвѣчалъ я и ввернулъ слова: "ваше превосходительство", вспомнивъ наставленіе своихъ новыхъ товарищей. Но, какъ кажется, эти привлекательныя для него слова я пустилъ въ ходъ слишкомъ уже поздно.

Попечитель оставилъ аудиторію съ такимъ же шумомъ и церемоніей, съ какимъ входилъ. Онъ скорымъ шагомъ отправился въ совѣтъ узнать обо мнѣ подробнѣе, и изъявилъ свое настойчивое требованіе относительно переэкзаменовки меня. Въ совѣтѣ ему положительно доложили, что этого теперь сдѣлать невозможно, такъ какъ журналъ подписанъ окончательно всѣми профессорами и перевершитъ его нельзя. Оставшись неудовлетвореннымъ, онъ въ душѣ возненавидѣлъ меня.

Порядки въ казанскомъ университетѣ были совершенно иные, чѣмъ въ московскомъ. По распоряженію Мусина-Пушкина, положено было за правило, что всѣ студенты безъ исключенія, какъ казенные, такъ и своекоштные, обязательно должны были каждую субботу и наканунѣ большихъ праздниковъ являться въ университетскую церковь ко всенощной и въ самый день праздника -- къ обѣднѣ. Уклоняться отъ этого было невозможно, или очень трудно, потому что при входѣ у дверей церкви постоянно находился помощникъ инспектора съ двумя университетскими солдатами, имѣя въ рукахъ именной списокъ всѣмъ студентамъ. Онъ дѣлалъ отмѣтки о неявившихся, да притомъ и самъ попечитель, не пропуская никогда ни одной всенощной и обѣдни, зорко слѣдилъ за уклоняющимися отъ этого принудительнаго распоряженія. Неявившихся иногда въ церковь брали на худое замѣчаніе и подвергали взысканію. Изъ казенныхъ студентовъ былъ сформированъ хоръ, который стройно пѣлъ на правомъ клиросѣ. Во время службы церковь дѣлилась на двѣ половины: на лѣвой сторонѣ въ порядкѣ становились студенты, во главѣ которыхъ былъ самъ попечитель съ инспекторомъ. Профессора помѣщались поодаль, сбоку, за колоннами. На право сгрупировывались постороннія лица и дамы, большею частью изъ высшаго общества.

Въ воскресные и праздничные дни студенты обязаны были ходитъ въ мундирахъ, трехугольныхъ шляпахъ, при шпагахъ. Кто этого неисполнялъ, того сажали въ карцеръ на сутки или двое, смотря потому, какъ часто повторялось неисполненіе этого обязательства провинившимся. Борода, усы, бакенбарды и длинные волосы на головѣ преслѣдовались безпощадно.

Всѣ эти строгости и притязанія поражали каждаго, въ особенности вновь прибывшаго свѣжаго человѣка. Я вспомнилъ тогда Панина и Голохвастова и не зналъ которому изъ троихъ отдать пальму первенства.

Купивъ себѣ лошадей и экипажъ, я началъ посѣщать общество, собранье, театръ.

Иногда сталкивался я съ Мусинымъ-Пушкинымъ въ домѣ князя Баратаева. Но онъ не любилъ этого и по обыкновенію всегда надмѣнно обращался какъ со мной, такъ и со всѣми другими студентами, обдавая каждаго своимъ покровительственнымъ и начальническимъ взглядомъ.

Были со мной и такіе случаи, что, ѣхавъ по городу довольно скоро, я иногда обгонялъ попечителя. Это видимо ему не нравилось, и когда я ему кланялся, то онъ, нахмурившись, едва удостаивалъ кивнуть мнѣ головой. Чуялъ я, что не миновать мнѣ бѣды.

Между тѣмъ время летѣло. Подошли и публичные экзамены. Попечитель присутствовалъ каждый день на всѣхъ экзаменахъ переходя отъ одного стола къ другому и задавая иногда самъ нѣкоторые вопросы.

Онъ видимо ко мнѣ придирался, вслѣдствіе чего, не выдержавъ экзамена по многимъ предметамъ, я остался опять на первомъ курсѣ.

Профессора, преподаватели перваго курса юридическаго факультета, были замѣчательные оригиналы. Изъ нихъ, напримѣръ, адъюнктъ-профессоръ Хламовъ читалъ логику по Кизеветтеру, а также и психологію. Онъ никогда не садился на каѳедру, а имѣлъ обыкновеніе цѣлый часъ расхаживать по аудиторіи большими шагами, держа книгу въ рукахъ и размахивая ею. Онъ читалъ ее вслухъ для себя, часто бормоча что-то, не обращая никакого вниманія на слушателей, какъ будто въ аудиторіи ни кого и не было и никому нѣтъ надобности его слушать. Любимыя и частыя изрѣченія его были: "Всѣ люди смертны, Кай есть человѣкъ, слѣдовательно, Кай смертенъ"; или: "Когда идетъ дождь, то бываетъ влажно, теперь идетъ дождь, слѣдовательно, теперь влажно". Но находились студенты, которые, желая его побѣсить, утверждали, что Кай безсмертенъ. Хламовъ сердился и краснѣлъ, какъ ракъ.

Лекторъ Лукашевскій, читавшій римское право, былъ исключенъ изъ виленскаго университета и состоялъ подъ надзоромъ полиціи по польскому возстанію въ 1830 году. Онъ ненавидѣлъ Россію и помѣшанъ былъ на Юстиніанѣ. Со студентами обращался ласково, вкрадчиво, ставя всегда всѣмъ безъ различія хорошія отмѣтки. Попечителя презиралъ за его дерзость и деспотизмъ, понимая, что и мы раздѣляемъ его взглядъ. Попечитель въ свою очередь ненавидѣлъ Лукашевскаго, часто распекалъ его и грозилъ, что рано или поздно онъ непремѣнно сошлетъ его куда нибудь подальше.

Разъ какъ-то Лукашевскій, выходя послѣ своей лекціи изъ университета, увидѣлъ стоящій по обыкновенію у подъѣзда экипажъ попечителя.

-- Чей это, братецъ, экипажъ? спросилъ онъ кучера.

Кучеръ, подложивъ возжи подъ себя и сложивъ руки крестъ-на-крестъ, посмотрѣлъ надменно и даже съ нѣкоторымъ презрѣніемъ на Лукашевскаго.

Лукашевскій повторилъ свой вопросъ.

Тогда кучеръ грубо отвѣтилъ:

-- Развѣ вы не знаете, что экипажъ этотъ попечителя казанскаго учебнаго округа Михаила Николаевича Мусина-Пушкина.

-- Твой баринъ генералъ?

-- Разумѣется, генералъ, и это вамъ тоже должно быть извѣстно, отвѣтилъ кучеръ.

-- Ты учился грамотѣ?

-- Нѣтъ, не учился.

-- Поучись, братецъ, то и ты будешь такимъ же генераломъ, какъ твой баринъ, сказалъ Лукашевскій и пошелъ себѣ своей дорогой, опираясь на толстую суковатую свою палку.

Когда попечитель вышелъ изъ университета и сталъ садиться въ свой экипажъ, кучеръ разсказалъ ему разговоръ, который онъ имѣлъ съ Лукашевскимъ.

На другой день Лукашевскаго потребовали къ попечителю. Онъ кричалъ на него, грозилъ посадить въ карцеръ, отправить въ ссылку.

Когда Лукашевскій на другой день по обыкновенію читалъ намъ свой "Codex juris civiles Romanis", то, обращаясь къ намъ съ своей сардонической улыбкой, сказалъ:

-- Ну, господа, то досталась же мнѣ вчера отъ нашего умнаго генерала. То я правду сказалъ, чтобы кучеръ его учился, то и онъ будетъ такой же генералъ, какъ и его баринъ; а нашъ дурень-то и обидѣлся, да якъ еще обидѣлся?-- и при этомъ онъ лукаво улыбался.

Мы всѣ разсмѣялись.

Другой профессоръ, Фогель, плохо зная по русски, говорилъ: "Пасьлюшайте" вмѣсто "послушайте", "фозвратный человѣкъ" вмѣсто "развратный человѣкъ", "обжирное государство" вмѣсто "обширное государство" и проч. Онъ пилъ очень много водки и пива, поэтому и являлся на лекціи красный, съ сверкающими глазами. Носъ у него всегда былъ запачканъ нюхательнымъ табакомъ.

Архимандритъ Зилантьева монастыря, Гавріилъ, читалъ намъ исторію ветхаго завѣта. Онъ имѣлъ обыкновеніе не читать, а разговаривать, и иногда, уходя изъ аудиторіи, уговаривалъ насъ не выносить сора изъ избы. Во время экзаменовъ, на билетахъ онъ дѣлалъ помѣтки такъ, чтобы каждый студентъ зналъ мѣтку своего билета, на который онъ и долженъ былъ вызубрить свой отвѣтъ заранѣе. Предметъ этотъ обязаны были слушать студенты всѣхъ факультетовъ. Гавріила всѣ мы очень любили. Увѣряли, что онъ будто бы былъ когда-то лихимъ гусарскимъ полковникомъ, а потомъ постригся въ монахи.

Лѣтомъ, жители большею частью разъѣзжались изъ Казани по деревнямъ, городъ пустѣлъ и становился скученъ. Но мнѣ было не до скуки. Я былъ влюбленъ первою, молодою, страстною любовью. Я полюбилъ молодую дѣвушку, воспитанницу хозяйки дома, въ которомъ проживалъ. Отношенія наши были замѣчены и Сашу заперли. Я долженъ былъ переѣхать на другую квартиру. Препятствія еще болѣе усилили нашу любовь, и безъ того безумную. Мы нашли средство переговариваться и кончились переговоры тѣмъ, что, въ одну темную ночь, я перенесъ Сашу черезъ заборъ изъ сада и черезъ ровъ, къ себѣ на квартиру.

Сначала все оставалось въ тайнѣ. Въ упоеніи мы и не замѣтили какъ промчались два мѣсяца. Вдвоемъ, по вечерамъ, мы катались по городу и окрестностямъ, совершали прогулки по Волгѣ и ни съ кѣмъ не дѣлились нашимъ счастьемъ...

Но вотъ каникулы кончились. Всѣ съѣхались. Начались лекціи. Мусинъ-Пушкинъ возвратился.

Какъ-то разъ, встрѣтясь со мной въ корридорѣ, онъ закричалъ, напустившись на меня:

-- Я все знаю. Ты соблазняешь и похищаешь дѣвушекъ, скачешь по всему городу въ фаэтонѣ. Кончится тѣмъ, что я тебя выгоню вонъ изъ университета.

Слова эти меня ошеломили. Возвратившись съ лекцій домой, я былъ печаленъ и задумчивъ, но отъ Саши скрылъ истину.

На другой день, около часу дня, на дворъ ко мнѣ въѣхала колымага, запряженная парою невзрачныхъ лошадей. Довольно пожилая женщина вышла изъ нее. разспросивъ моего кучера, она направилась прямо къ моему крыльцу. Не понимая, кто бы это могъ быть, я пошелъ въ переднюю и отворилъ самъ ей дверь.

-- Вы господинъ Вистенгофъ? спросила она меня, снимая свой салопъ и вѣшая его на гвоздь.

-- Я самый.

Она вошла въ гостиную.

-- Моя фамилія Г..... я крестная мать проживающей у васъ незаконно дѣвушки Саши. Я пріѣхала нарочно за ней изъ Цивильска, чтобы, во чтобы-то ни стало, взять ее отъ васъ и увести съ собой, покуда она еще не окончательно погибла.

-- Извините, я васъ не знаю. Кто вы такая? Кто далъ вамъ право такъ безцеремонно вторгаться въ мою квартиру? отвѣчалъ я.

-- И не мудрено, что вы меня не знаете, я въ Казани очень давно не была. Да вамъ и не нужно меня знать. Госпожа К..... у которой вы похитили Сашу, можетъ засвидѣтельствовать мои отношенія къ дѣвушкѣ и права на нее.

Какъ видно, К не дремала, и тутъ только я вспомнилъ, что

Саша какъ-то разъ говорила мнѣ о своей крестной матери, бездѣтной чиновницѣ, которой, послѣ смерти своей родной матери, она была отдана въ полное распоряженіе до ея замужества, и ею была отдана на воспитаніе къ К...

Когда Саша вышла, старуха бросилась къ ней на шею и, заливаясь слезами, сжимала ее въ своихъ объятіяхъ.

Саша, блѣдная, молчала.

-- Вы должны непремѣнно отдать мнѣ ее по чести, иначе я заявлю и заведу дѣло. Вы вѣдь студентъ, а студентамъ по закону жениться воспрещено, если же такъ все будетъ продолжаться, то она погибнетъ безвозвратно. У насъ въ Цивильскѣ для нее есть хорошій женихъ, я искуплю ея честь; хорошо, что во время мнѣ дали еще знать.

Саша попробовала было возражать, плакать, умолять оставить ее у меня, но старуха осталась непреклонною, и приходя все болѣе и болѣе въ раздраженіе, она стала стращать заключеніемъ обоихъ насъ въ монастырь, жалобой преосвященному владыкѣ, попечителю округа, грозила поднять на ноги полицію и въ заключеніе объявила о своемъ желаніи остаться съ Сашей наединѣ.

Я вышелъ.

Возвратившись поздно вечеромъ, я узналъ, что Саша рѣшилась уѣхать. Содержаніе разговора ея съ крестной матерью осталось мнѣ неизвѣстнымъ.

Когда Саша уѣхала, я бросился въ свою комнату и заперся на ключъ. Квартира моя теперь сдѣлалась мнѣ противна. Не долго думая, я продалъ свой экипажъ, лошадей, всю обстановку, и переѣхалъ жить на полное иждивеніе къ профессору Фогелю, постоянно содержавшему у себя студентовъ-нахлѣбниковъ за довольно значительную плату. Онъ, разумѣется, всегда поддерживалъ ихъ на экзаменахъ и, при переходѣ изъ одного курса въ другой, ходатайствовалъ за нихъ и у другихъ профессоровъ. Я пересталъ выѣзжать въ свѣтъ и проводилъ время у себя дома, въ своемъ товарищескомъ студенческомъ кружкѣ.

Отъ попечителя не укрылось мое переселеніе къ профессору Фогелю и новая замкнутая жизнь моя.

По прошествіи нѣкотораго времени, Мусинъ-Пушкинъ встрѣтилъ меня при выходѣ изъ университета. Я поклонился ему. Онъ остановилъ меня и сказалъ довольно мягко:

-- Ну, вотъ! давно бы такъ. Ты хорошо сдѣлалъ, что переѣхалъ на жительство къ профессору Фогелю и перемѣнилъ образъ своей съумазбродной жизни; теперь я попробую смотрѣть на тебя другими глазами.

Весь годъ я занимался и много читалъ. Свободное время дѣлилъ съ товарищами, совершенно отсталъ отъ свѣта и меня даже къ нему не тянуло. Безъ всякихъ затрудненій я былъ переведенъ на второй курсъ.

Въ первыхъ числахъ сентября мѣсяца 1836 года, было объявлено о пріѣздѣ въ Казань императора Николая Павловича. Государь никогда не былъ въ Казани и потому этотъ пріѣздъ, какъ первый въ его царствованіе, составлялъ нѣкотораго рода эпоху для губернскаго города. Приготовленія были большія. Особенно интересовались пріѣздомъ царя разные инородцы, входящіе въ составъ осѣдлыхъ жителей Казанской губерніи, какъ-то: чуваши, черемисы, татары, мордва и др. Изъ среды инородческихъ сельскихъ обществъ были выбраны по распоряженію администраціи пары и привезены заранѣе въ Казань; въ каждой парѣ былъ молодой человѣкъ восемнадцати лѣтъ и дѣвушка шестнадцати лѣтъ, обладавшіе самыми красивыми и типичными наружностями. Они были помѣщены въ особое, отведенное для нихъ зданіе. Ихъ превосходно кормили, чисто содержали и одѣли въ щегольскіе національные костюмы. По городу постоянно раздавался гулъ и грохотъ большихъ фургоновъ, запряженныхъ шестериками, съ форрейторами, впереди. Въ фургонахъ этихъ сидѣли почтальоны и ямщики съ бляхами на шапкахъ. Вечеромъ, проѣздки эти окружались верховыми ямщиками съ зажженными факелами въ рукахъ; ямщики скакали у самыхъ главъ лошадей, которые такимъ образомъ объѣзжались и пріучались заблаговременно подъ экипажи государя и его свиты. Масса безсрочно-отпускныхъ нижнихъ чиновъ всѣхъ родовъ оружія были собраны въ городѣ. За нѣсколько дней до пріѣзда государя, всѣ присутственныя мѣста и учебныя заведенія сами собой закрылись. Все приготовлялось къ чему то необыкновенному. Всѣ чистились, освѣжали свою одежду, исправляли свои заржавленные шпаженки и помятыя треуголки. Дамы не выходили изъ магазиновъ. Портные и портнихи были завалены работой. Жители всѣхъ сословій толпами сновали по главнымъ улицамъ.

Въ университетѣ царила суматоха. Все приводилось снаружи въ блестящее, показное состояніе.

Въ числѣ двѣнадцати студентовъ, выбранныхъ самимъ Мусинымъ-Пушкинымъ, былъ и я назначенъ на балъ, даваемый дворянами въ домѣ благороднаго собранія въ честь пріѣзда государя.

Наканунѣ пріѣзда государя, попечитель сдѣлалъ распоряженіе собрать какъ всѣхъ профессоровъ, такъ и студентовъ, въ публичную актовую залу университета. Профессора размѣстились въ одну шеренгу по правую сторону залы, студенты въ три шеренги, по факультетамъ и курсамъ, по лѣвую. Когда все было готово и всѣ стали по мѣстамъ, дали знать попечителю. Войдя въ залу онъ сказалъ:

-- Господа! Я пригласилъ васъ всѣхъ сюда для того, чтобы прорепетировать тотъ пріемъ и порядокъ, который мы обязаны соблюсти при встрѣчѣ въ стѣнахъ этихъ такого дорогаго гостя для всѣхъ насъ, какъ государь императоръ. Мы встрѣтимъ его со всѣми подобающими почестями и должны угодить ему во всѣхъ отношеніяхъ. Васъ господа (обращаясь къ профессорамъ) вѣроятно государь императоръ удостоитъ своимъ словомъ; будьте готовы къ положительному и основательному отвѣту. А вамъ господа (обратившись въ студентамъ) рекомендую на первое его величества привѣтствіе отвѣтить: "Здравія желаемъ, ваше императорское величество!" Слышите, господа, что я вамъ говорю?

-- Слушаемъ, ваше превосходительство, глухо отвѣтили мы.

-- Ну, вотъ я сейчасъ уйду изъ валы и потомъ опять возвращусь къ вамъ и поздороваюсь. Вы вообразите, что это входитъ теперь уже самъ государь.

Онъ быстро вышелъ изъ залы и сейчасъ же возвратился.

-- Здравствуйте господа! громко сказалъ онъ.

-- Здравія желаемъ, ваше императорское величество! какъ то не въ тактъ и не ловко отвѣтили мы.

-- Повторите еще разъ господа, продолжалъ Мусинъ-Пушкинъ. Мы повторили.

-- Ну, вотъ такъ! Прекрасно! Ласково отозвался онъ. Насъ распустили.

Наконецъ, наступилъ, съ такимъ напряженнымъ нетерпѣніемъ и давно всѣми ожидаемый, день 2-го сентября 1836 года, день незабвенный для жителей города Казани.

Прибытіе государя ожидали къ 11 часамъ дня. Фельдъегери летали, какъ птицы, одинъ вслѣдъ за другимъ. Народъ сплошной; массой хлынулъ на встрѣчу царю.

Профессора и студенты собрались въ публичную залу къ 10 часамъ утра.

Какъ на профессорахъ, такъ и на студентахъ, блестѣли новые мундиры. На хорахъ помѣстились дамы высшаго круга и семейства профессоровъ.

Наконецъ, къ 12 часамъ дня на улицѣ раздался потрясающій крикъ народа: "ура!" слившійся въ одинъ непрерывный гулъ государь подъѣзжалъ къ университету.

Мусинъ-Пушкинъ встрѣтилъ его величество у подъѣзда.

Государь вступилъ величественно въ валу. За нимъ слѣдовала многочисленная и блестящая свита, въ числѣ которой находились, генералъ-адъютанты: графъ Строгановъ, графъ Перовскій, князь Чернышевъ, графъ Бенкендорфъ, графъ Адлербергь, князь Волконскій. Государь былъ въ кавалергардскомъ вицъ-мундирѣ и держалъ въ лѣвой рукѣ трехугольную шляпу съ длинными бѣлыми пѣтушиными перьями. Впереди почтительно шелъ Мусинъ-Пушкинъ, указывая путь. Государь слегка поклонился профессорамъ. Попечитель началъ представлять каждаго изъ нихъ по очереди, называя фамилію и предметъ преподаванія. Нѣкоторыхъ государь удостаивалъ краткими вопросами и съ особенною любезностью обратился къ профессору восточныхъ языковъ, персіянину Кавембеку. Потомъ, быстро повернувшись къ намъ, съ высока окинулъ насъ своимъ холоднымъ взглядомъ и громко произнесъ:

-- Здравствуйте господа!

-- Здравія желаемъ, ваше императорское величество! громко и дружно отвѣтили мы, не хуже какого-нибудь батальона солдатъ. На лицѣ государя выразилось удовольствіе, онъ ласково взглянулъ на Мусинъ-Пушкина и приказалъ вызвать впередъ студентовъ послѣднихъ курсовъ всѣхъ факультетовъ. Осмотрѣвъ ихъ и спроса у нѣкоторыхъ фамиліи, онъ распрашивалъ другихъ, куда они намѣрены поступить на службу послѣ окончанія курса?

Отвѣты даны были удовлетворительные.

Покончивъ съ этимъ, онъ отправился осматривать университетъ до мельчайшихъ подробностей, посѣтилъ библіотеку, химическую лабораторію, клинику, помѣщеніе казенныхъ студентовъ, обсерваторію, университетскую кухню.

Мы хотѣли слѣдовать за государемъ, но насъ до этого не допустили, а отправили всѣхъ по домамъ, съ подтвержденіемъ не шататься по городу и въ особенности толпами. Казенныхъ отослали по своимъ комнатамъ.

На другой день, въ десятомъ часу вечера, мы отправились на балъ, даваемый дворянами.

При обстановкѣ, полной блеска, это торжественное ожиданье какъ будто предвѣщало что-то необыкновенное. На всѣхъ лицахъ видѣлся отпечатокъ какой-то самодовольной заботы. Дочери дворянъ всей губерніи и высокопоставленныхъ лицъ, одѣтыя въ бѣлыя воздушныя платья, стояли въ обширной бальной задѣ отдѣльно, образуя полукругъ, для встрѣчи и привѣтствія государя до начала танцевъ.

Ровно въ 10 часовъ, государь вошелъ въ бальную валу, подъ руку съ женой губернскаго предводителя дворянства, которая встрѣтила его величество вмѣстѣ съ другими почетными дамами при входѣ его въ переднія комнаты. Музыка грянула польскій. Государь былъ окруженъ своей свитой. Онъ привѣтливо и любезно обращался къ окружающимъ. Мусинъ-Пушкинъ былъ въ самомъ хорошемъ настроеніи духа, часто подходилъ къ намъ, упрашивая насъ, чтобы мы какъ можно больше танцовали. Онъ ласково поощрялъ насъ, добавляя, что государь очень доволенъ нами -- доволенъ нашимъ умѣньемъ держать себя въ обществѣ. Балъ былъ въ полномъ разгарѣ Въ двѣнадцать часовъ ночи, государь оставилъ залу собранья. Сдѣлано было предварительное распоряженіе, чтобы почтовыя доведи заранѣе были заложены въ дорожные экипажи назначенныхъ нумеровъ, и государь прямо съ бала отправился по тракту на Тамбовъ.

По отъѣздѣ государя, танцы продолжались самые оживленные.

Въ половинѣ третьяго часа, въ залѣ внезапно произошло движеніе. Музыка на хорахъ смолкла. Мы сидѣли на мѣстахъ, не понимая, что все это означало. Но вотъ въ залу быстро входитъ фельдъегерь, весь забрызганный свѣжей грязью, держа въ рукѣ напечатанный конвертъ большаго формата. Впереди его шелъ полиціймейстеръ, направляясь прямо черезъ залу къ Мусину-Пушкину, который въ это время стоялъ около того мѣста, гдѣ я сидѣлъ съ своей дамой. Полиціймейстеръ указалъ фельдъегерю попечителя. Онъ прямо подошелъ къ нему и вручилъ пакетъ, прибавивъ, что посланъ къ генералу отъ государя прямо на этотъ балъ съ первой почтовой станціи отъ Казани. Попечитель радостно смутился. Дрожащими отъ волненія руками разпечатываетъ онъ конвертъ, и звѣзда ордена св. Владиміра 2-й степени скользула изъ конверта и упалъ къ ногамъ его на паркетъ. Совершенно инстинктивно я бросился поднять ее и подалъ попечителю. Мусинъ-Пушкинъ пожалъ мнѣ руку и взволнованнымъ голосомъ произнесъ:

-- Эту высокую награду я получилъ за васъ господа.

Затѣмъ, вынувъ изъ своего бумажника сторублевую ассигнацію, онъ вручилъ ее фельдъегерю. Тотъ повернулся и скрылся.

Музыка грянула тушъ. Всѣ бросились поздравлять Михайла Николаевича съ высокой наградой и такимъ отличительнымъ къ нему вниманіемъ государя императора. Коротко знакомыя ему дамы начали прилаживать къ его фраку вновь пожалованную звѣзду. Мазурка возобновилась съ большимъ оживленіемъ.

На другой день, къ двѣнадцати часамъ дня, весь городъ поспѣшилъ поздравить счастливца съ высочайшей наградой: военные чиновники, университетъ, купцы. Мусинъ-Пушкинъ принялъ насъ особенно ласково, повторилъ опять сказанное имъ на балѣ вчера, что онъ получилъ эту лестную для него награду именно за всѣхъ насъ студентовъ, сердечно благодарилъ, что мы оправдали его неусыпныя о насъ заботы, клонящіяся единственно къ нашей пользѣ и что мы осуществили его задушевныя надежды; въ заключеніе онъ ласково пригласилъ насъ на завтра къ себѣ на званый балъ.

Безъ особенныхъ трудовъ, перешелъ я въ этомъ году на третій курсъ.

Въ сентябрѣ мѣсяцѣ 1837 года, посѣтилъ городъ Казань наслѣдникъ престола, цесаревичъ Александръ Николаевичъ. Ему тогда было всего восемнадцать лѣтъ отъ роду. Онъ былъ въ чинѣ гвардейскаго капитана. Въ качествѣ воспитателей при немъ состояли: генералъ-адъютантъ Кавелинъ и извѣстный нашъ поэтъ Жуковскій. Въ свитѣ его находились гвардейскіе капитаны: графъ Адлербергъ 2-й, Паткудь, Вьельегорскій и князь Барятинскій. Какъ наслѣдникъ престола, такъ и эта молодая свита его, были во все время пребыванія своего въ Казани въ мундирахъ лейбъ-гвардіи Преображенскаго полка.

Приготовленія къ пріѣзду и пріему его высочества, посѣщеніе университета, балъ данный дворянами, смотръ собранныхъ безсрочно-отпускныхъ нижнихъ чиновъ -- все было совершенно тождественно съ прошлогоднимъ пребываніемъ въ Казани августѣйшаго родителя его, съ тою лишь только разницею, что МусинъПушкинъ не получилъ новой награды, а пріѣздъ цесаревича въ Казань ознаменовался тѣмъ, что многіе политическіе преступники-декабристы, по ходатайству его высочества, получили облегченіе своей участи. Мы видѣли, какъ потомъ проѣзжали они изъ Сибири черезъ Казань.

Въ 1839 году, во время нахожденія моего на послѣднемъ курсѣ во второмъ полугодіи, случилось слѣдующее грустное происшествіе:

Студентъ дерптскаго университета, графъ Сологубъ, по какимъ то дѣламъ, пріѣзжалъ на короткое время въ Казань. Онъ познакомился съ многими изъ нашихъ студентовъ и обучилъ ихъ нѣкоторымъ обычаямъ студентовъ дерптскаго университета. Особенно увлекательно разсказывалъ онъ про обыкновеніе, послѣ студенческихъ оргій и попоекъ, ходить ночью по улицамъ и бить стекла въ зажженныхъ уличныхъ фонаряхъ. Это приглянулось нашимъ студентамъ и вошло въ моду.

Какъ старшіе, мы образовали свой особый студенческій кружокъ, на которомъ, собираясь, толковали о разныхъ современныхъ вопросахъ, о профессорахъ, о методѣ ихъ преподаванія, о предстоящемъ каждому изъ насъ служебномъ поприщѣ и тому подобное. Не рѣдко собирались и у меня. Эти сборища были въ родѣ маленькихъ митинговъ и кончались всегда попойкой, болѣе или менѣе ощутительной для головы. Употреблялся болѣе всего тогдашній любимый студенческій напитокъ ратафія или крамбамбули, а иногда и цимлянское донское вино. Вотъ послѣ этихъ то возліяній и отправились мы шататься ночью по городу, громя и разнося ни въ чемъ неповинныя стекла уличныхъ фонарей.

Разъ какъ то, на четвертой недѣли великаго поста, студентъ словеснаго факультета Петръ Аристовъ, часовъ въ двѣнадцать дня, пригласилъ нѣсколькихъ студентовъ къ себѣ на завтракъ по случаю дня своего рожденья. Аристовъ былъ человѣкъ богатый, окрестный помѣщикъ, слѣдовательно у него всего было въ изобиліи, а винъ въ особенности.

Послѣ нѣсколькихъ часовъ попойки, я уже начиналъ терять сознаніе, такъ какъ былъ слабѣе другихъ, и хотѣлъ уѣхать домой, но хозяинъ не пускалъ и настоятельно требовалъ, чтобы я непремѣнно выпилъ съ нимъ стаканъ ратафіи. Товарищи пристали тоже. Я выпилъ. Послѣ того ничего уже не помнилъ...

Когда на другой день я проснулся въ десять часовъ утра, человѣкъ доложилъ мнѣ, что попечитель два раза присылалъ за мной. Между тѣмъ, отъ жившихъ со иной товарищей я узналъ слѣдующее: увидя, что я свалился со стула, на которомъ сидѣлъ, студенты порѣшили отправить меня домой и сдать на руки моему слугѣ Купріяну. Былъ приведенъ извощикъ, замѣченъ его номеръ. Меня положили въ низъ саней, какъ какую нибудь вещь, задернули полостью, чтобы не видно было лица и строго приказали извощику вести меня во мнѣ на квартиру. Извощикъ добросовѣстно исполнилъ данное ему порученіе. Грѣшное тѣло мое Купріянъ, вмѣстѣ съ извощикомъ, вытащилъ изъ саней и уложилъ спать.

Покончивъ со мной, оставшіеся у Аристова на квартирѣ студенты выпили еще ратафіи и потомъ, надѣвъ шинели въ рукава, пошли съ шумомъ и гамомъ по городу, ведя между собой пустой, безсодержательный разговоръ. Былъ уже пятый часъ вечера, когда они поднимались на Воскресенскую гору со стороны Чернаго озера, прямо къ церкви Воскресенія, гдѣ въ это самое время служилась вечерня. Было много говѣльщиковъ, въ томъ числѣ и чины пожарной команды полицейскаго дома, находившагося противъ самой церкви.

Студентамъ неожиданно бросился въ глаза яркій свѣтъ отъ горѣвшихъ въ алтарѣ свѣчей. Съ пьяну, когда въ глазахъ все двоится и представляется въ превратномъ видѣ, принявъ свѣтъ этотъ за фонарный, не разсуждая о послѣдствіяхъ своихъ дѣйствій, одинъ изъ нихъ подымаетъ валявшійся на улицѣ камень и кидаетъ его прямо въ окно алтаря, направляя въ самую точку огня. Стекло мгновенно со звономъ и трескомъ было выбито и самый камень, уже на ивлетѣ, попадаетъ въ священника, читавшаго въ алтарѣ молитву.

Предоставляю судить каждому о положеніи пастыря и всѣхъ прихожанъ, наполнявшихъ церковь въ этотъ моментъ...

Священникъ прекратилъ службу и, обратившись къ предстоящему народу, произнесъ:

-- Православные! вотъ до какихъ тяжкихъ дней дожили мы Заблудшіе люди посягаютъ на храмъ божій, на святыню!

Толпа загудѣла. Всѣ бросились изъ церкви толкаясь и тѣсня другъ друга.

Злополучные студенты, спохватившись въ необдуманности своего поступка, хотѣли спастись бѣгствомъ, но это имъ не удалось. Полицейскіе солдаты, во главѣ разъяренной толпы, бросились на студентовъ, которые, при видѣ ихъ и вообще ненавидя полицію, рѣшились на самооборону. Началась свалка. Бой былъ не ровенъ и кончился тѣмъ, что ихъ всѣхъ скрутили принесенными изъ полиціи веревками и отволокли въ университетъ -- тутъ же на противъ -- прямо къ инспектору студентовъ, полковнику Геркену. Они были немедленно посажены въ карцеръ подъ самый строгій надзоръ.

Одѣвшись на скоро, я отправился къ попечителю.

Обо мнѣ доложили.

Онъ потребовалъ меня къ себѣ въ кабинетъ.

Вхожу и кланяюсь.

-- Здравствуй, Вистенгофъ! Скажи пожалуйста, ты былъ вчера у Аристова на завтракѣ? какимъ образомъ случилось, что ты не попалъ въ эту скверную исторію? Говори всю правду, какъ честный человѣкъ, я тебѣ вѣрю.

-- Ваше превосходительство! Кутить и пить лишнее -- дурное дѣло. Но на этотъ разъ случилось, что одинъ выпитый лишній стаканъ выручаетъ меня. Отъ этого стакана я сдѣлался безъ чувствъ, меня отвезли домой и уложили спать. Если бы не это, то болѣе, нежели вѣроятно, что я не отсталъ бы отъ своихъ товарищей и теперь сидѣлъ бы въ заточеніи вмѣстѣ съ ними. Говорю вамъ истину.

-- Одинъ еще вопросъ: не происходило ли у васъ тамъ, во время попойки, какихъ нибудь разговоровъ про правительство? не осуждались ли его дѣйствія? не говорили ли что нибудь про государя? а? добавилъ онъ въ полголоса, робко.

-- Ничего подобнаго при мнѣ не было, ваше превосходительство! Мы мечтали и строили воздушные замки относительно будущей, предстоящей каждому изъ насъ служебной дѣятельности. Пѣли самыя обыкновенныя, дозволенныя пѣсни. Въ этомъ даю вамъ честное, благородное слово.

-- Ты спасенъ. Иди себѣ. Я радуюсь за тебя, сказалъ онъ мнѣ, кивнувъ головой.

Съ быстротой плачевная исторія эта разнеслась по всей Казани съ обычными въ подобныхъ случаяхъ варіяціями и искаженіями.

Какъ о происшествіи чрезвычайномъ, попечитель объ этомъ донесъ министру народнаго просвѣщенія, губернаторъ Стрекаловъ -- министру внутреннихъ дѣлъ, архіерей -- синоду; начальникъ жандармскаго управленія -- шефу жандармовъ; губернскій стряпчій -- министру юстиціи. И вотъ эстафеты полетѣли въ Петербургъ. Каждое вѣдомство отдѣльно торопилось донести своему непосредственному начальству о случившейся катастрофѣ.

Я получилъ разрѣшеніе инспектора студентовъ повидаться съ заключенными. Они были очень довольны меня видѣть, ни мало на меня не сѣтовали и не завидовали моему случайному избавленію. Ихъ содержали очень строго. При встрѣчѣ съ ними, послѣ того злополучнаго дня, теперь, въ первый разъ, сердце мое мучительно сжалось. Взоры ихъ какъ то потускнѣли, лица осунулись. Впереди предстояла безотрадная, разбитая жизнь. Между ними находились умные, образованные, даровитые люди.

Отвѣтъ изъ Петербурга не замедлилъ. Согласно быстро произведенному слѣдствію, Мусину-Пушкину предоставлено было привести въ исполненіе, по своимъ соображеніямъ, опредѣленіе министра народнаго просвѣщенія. Кончилось тѣмъ, что двое были отданы въ солдаты, какъ главные зачинщики безпорядка, остальные исключены изъ университета съ воспрещеніемъ поступать въ другіе.

IV.

Наконецъ, наступилъ давно желанный для меня день -- я окончилъ курсъ дѣйствительнымъ студентомъ Мы отпраздновали этотъ день общимъ но подпискѣ обѣдомъ, трогательно распрощались и разъѣхались по равнымъ мѣстамъ обширнаго отечества нашего.

Я явился проститься съ Мусинымъ-Пушкинымъ.

Онъ обнялъ меня, поцѣловалъ и сказалъ:

-- Я вамъ всѣмъ желалъ отъ всей души одного лишь добра. Не упрекайте меня въ излишней строгости и педантизмѣ. Я зналъ, что дѣлалъ. Я исполнялъ свой долгъ. Вы вспомните меня не разъ на поприщѣ вашей службы и скажете, что я былъ правъ. Отъ души желаю тебѣ, другъ мой, всего хорошаго въ жизни. Служи вѣрно и будь честнымъ офицеромъ, и не забудь, что у тебя есть на свѣтѣ человѣкъ, который въ крайности и нуждѣ твоей, всегда готовъ будетъ помочь тебѣ; этотъ человѣкъ -- я!

Распростившись съ друзьями, я сѣлъ на перекладную и, счастливый и довольный, поскакалъ въ Москву.

Подъѣзжая къ почтовой станціи города Свіяжска, я издали еще увидалъ стоящихъ около нея до десяти запряженныхъ почтовыхъ троекъ. Голубые жандармскіе мундиры сновали около нихъ. Что означаетъ это? подумалъ я.

Вхожу на станцію. У наружныхъ дверей стоитъ жандармъ-часовой.

Глазамъ моимъ представилась слѣдующая картина:

Человѣкъ восемь молодыхъ людей, сидѣли за общимъ столомъ, какъ видно, только что окончивъ свой завтракъ. На столѣ стояло нѣсколько бутылокъ винограднаго вина. Я замѣтилъ, что у одного изъ нихъ, который былъ моложе всѣхъ, ноги были закованы въ желѣзныя цѣпи. Жандармы суетились, убирали и торопливо до едали остатки яствъ. Тутъ же поодаль, въ сторонѣ, сидѣлъ молча, покуривая изъ короткаго черешневаго чубука, жандармскій офицеръ. Станціонный смотритель, подошелъ ко мнѣ съ озабоченнымъ видомъ, съ лоснящимся отъ пота лицемъ, и, указывая на группу, отрывисто сказалъ.

-- Видите что? Лошадей нѣтъ, вамъ придется подождать возвращенья обратныхъ на станцію, и когда ихъ выкормятъ, тогда вы поѣдете,

-- Да, вижу. Дѣлать нечего, отвѣчалъ я, отдавая ему свою подорожную, и сѣдъ на диванъ.

Вся компанія осмотрѣла меня и, увидавъ по одеждѣ, что я студентъ, одинъ изъ нихъ обратился ко мнѣ:

-- Probablement, monsieur, vous êtes etudiant de l'université de Kazan? Pour ou partez vous?

-- Oui, monsieur, vous avez raison. Je viens de finir mes études justement là et je pars maintenant pour Moscou, je vais voir ma mère, отвѣчалъ я.

-- Господа! я не позволяю вамъ говорить по французски, я не понимаю этого языка. Если хотите, то можете говорить по русски, возвыся голосъ, отчеканилъ жандармскій офицеръ.

Мы переглянулись.

Чего добраго, подумалъ я, и меня еще посадятъ на тройку съ жандармомъ да и умчатъ.

-- Вы счастливы, вы окончили курсъ свой въ университетѣ, вы ѣдете къ себѣ домой, къ роднымъ, а я ѣду также оканчивать свой курсъ въ ссылку, въ Сибирь, въ Нерчинскіе рудники сказалъ мнѣ печально, скованный молодой человѣкъ.

-- Мы тоже бывшіе студенты кіевскаго университета, проговорили вдругъ нѣсколько голосовъ.

-- Позвольте васъ попросить выпить съ нами по стаканчику вина и пожелать вамъ добраго пути, какъ счастливому студенту отъ насъ несчастныхъ, теперь отчужденныхъ, бывшихъ также студентами, сказалъ, наливая стаканчики, одинъ изъ нихъ, съ русой бородкой и усами.

Потомъ, обратившись къ жандармскому офицеру, прибавилъ:

-- Капитанъ, позвольте пожалуйста;-- такая встрѣча не всегда можетъ быть.

-- Дозволяю, отрывисто отвѣтилъ капитанъ.

Мы чокнулись и выпили.

Капитану былъ поднесенъ также стаканъ и онъ выпилъ его, не чокаясь ни съ кѣмъ.

-- Все готово, ваше благородіе, громко произнесъ вошедшій жандармскій унтеръ-офицеръ, вытянувшись въ струнку у порога дверей станціонной комнаты.

-- Хорошо. Зови людей.

Унтеръ-офицеръ мгновенно скрылся.

-- Ну, собирайтесь, господа, пора уже, обратился капитанъ къ ссыльнымъ.

Быстро вошли съ шумомъ, звеня шпорами, восемь плечистыхъ жандармовъ, вооруженныхъ тяжелыми саблями и пистолетами въ кобурахъ. Каждый изъ нихъ вывелъ на улицу порученнаго ему преступника, помогъ ему влѣзть въ неуклюжую почтовую телѣгу и затѣмъ садился рядомъ съ нимъ.

Со звономъ колокольцовъ и крикомъ ямщиковъ тронулся этотъ печальный поѣздъ.

Всѣхъ троекъ было восемь; на девятой помѣстился капитанъ съ унтеръ-офицеромъ.

Ссыльные оглянулись назадъ, привѣтствуя меня маханьемъ своихъ картузовъ.

Я отвѣчалъ имъ тѣмъ же.

Тяжело было смотрѣть на этихъ несчастныхъ жертвъ увлеченья молодости. Тутъ я вспомнилъ попечителя Мусина-Пушкина.

Таково было первое впечатлѣніе мое за стѣнами университета.

Павелъ Вистенгофъ.

"Историческій Вѣстникъ", No 5, 1884

Оставить комментарий Вистенгоф Павел Федорович (bmn@lib.ru) Год: 1884 Обновлено: 24/10/2019. 67k. Статистика. Очерк: Мемуары Мемуары	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: Текст издания: журнал "Историческій Вѣстникъ", No 5, 1884.

Вистенгоф Павел Федорович Из моих воспоминаний

ИЗЪ МОИХЪ ВОСПОМИНАНІЙ.

Вистенгоф Павел Федорович
Из моих воспоминаний