Вяземский Петр Андреевич
Выдержки из бумаг Остафьевскаго архива

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Письмо В. А. Жуковского
    Два письма Сильвио Пеллико
    Письмо Баруффи
    Два письма С. Л. Пушкина
    Письма А. B. Кольцова

  

Выдержки изъ бумагъ Остафьевскаго архива.

  

"Русскій Архивъ", 1868

  
   Перебирая старыя свои бумаги и старыя письма лицъ, которыхъ уже нѣтъ, кажется, мимоходомъ и снова переживаешь себя самаго, всю свою жизнь и все свое и все чужое минувшее. Тутъ, послѣ давняго кораблекрушенія, выплываютъ и приносятся къ берегу обломки стараго и милаго прошлаго. Смотришь на нихъ съ умиленіемъ, прибираешь ихъ съ любовью; дорожишь между ними и мелочами, которымъ прежде какъ-будто не знали мы цѣны. Преданія нерѣдко бываютъ дороже и выше самихъ событій. Все это особенно относится къ чувству личному, къ чувству cебялюбивому. Такимъ образомъ свое настоящее хозяйство пополняеть и какъ-будто подновляешь остатками прежняго, которые; хранились въ забытыхъ, хотя и завѣтныхъ, кладовыхъ. Но, кажется, и въ общемъ отношеніи, и въ отношеніи къ постороннимъ лицамъ, не современнымъ тому времени, которое въ глазахъ оживаетъ, подобныя выставки минувшаго должны имѣть свою прелестъ и неминуемо свою пользу. Въ настоящемъ мы раздѣлены на отдѣльные кружки и увлекаемся личными привязанностями и нерѣдко случайностью: въ минувшемъ мы какъ-будто нераздѣльно всѣ дома и всѣ сродни между собою и съ тѣми которые жили до насъ. Границы настоящаго должны не только выдвигаться впередъ, но и отодвигаться назадъ. Душѣ тѣсно въ одномъ настоящемъ: ей нужно надѣяться и припоминать.
   Предлагаемое здѣсь письмо Жуковскаго не должно быть потеряно для будущаго біографа его. Въ немъ слышатся сердце его и умственная его дѣятельность. Нельзя не подивиться ревности, съ которой онъ работалъ, и ревности, съ которой онъ собирался работать. Вообще въ жизни внѣшней пріемы и привычки его были довольно лѣниваго свойства. Но за то умственная и духовная работа была ему необходимо-нужна, и онъ былъ въ ней неутомимъ. Въ то самое время, когда онъ переводилъ Новый Завѣтъ, онъ готовился и къ переводу Иліады. Между тѣмъ и педагогическіе труды шли своимъ чередомъ. И все это, когда уже накопившіеся года и, болѣе или менѣе, физическія немощи могли бы требовать отъ него отдохновенія.
   Къ письму Жуковскаго сами собою такъ и ложатся письма Сильвіо Пеллико. Въ нихъ есть одинаковое настроеніе и, такъ-сказать, созвучіе. Въ самыхъ личностяхъ двухъ авторовъ много общаго. Это двѣ сочувственныя и родственныя натуры. Въ обоихъ горѣло чистое пламя поэзіи; сильно и глубоко было развито чувство религіозности; много было смиренія, кротости, благоволенія.
   Проѣздомъ чрезъ Туринъ въ 1835 г. познакомился я съ Пеллико, къ которому имѣлъ письмо изъ Рима. Все наше знакомство, за скорымъ выѣздомъ моимъ, ограничилось нѣсколькими часами откровенной бесѣды. Когда позднѣе былъ я снова въ Туринѣ, его уже не было на свѣтѣ. Онъ умеръ въ 1854 году. Но и въ этомъ краткомъ и мимоходномъ знакомствѣ зародилось, смѣю сказать, чувство взаимной привязанности, которое сохранилось и заочно. Письма его о томъ свидѣтельствуютъ. Я, разумѣется, зналъ его и прежде по сочиненіямъ его. Онъ меня вовсе не зналъ и знать не могъ. Я былъ для него человѣкъ совершенно посторонній, чуждый его минувшему и, какъ минутный проѣзжій, чуждый его будущему. Однимъ словомъ, я былъ туристомъ. какихъ видалъ онъ много.
   Никакая авторская личность не могла полнѣе быть провѣрена сочиненіями своими. какъ личность автора: "Le тіеі prignoni" и философическаго разсужденія: "Объ обязанностяхъ человѣка" Извѣстно, что, въ слѣдствіе политическихъ возмущеній въ Италіи, онъ Австрійскимъ правительствомъ присужденъ былъ къ смертной казни. Сей приговоръ былъ замѣненъ заточеніемъ (carcere duro) на 15 лѣтъ въ крѣпости Шпильбергъ. Послѣ 9-лѣтняго пребыванія въ крѣпости, былъ онъ помилованъ и возвращенъ въ Туринъ. Такое тяжелое испытаніе не только не выразилось никакимъ чувствомъ озлобленія въ разсказѣ его о тюремной жизни, но не оставило ни малѣйшаго слѣда злопамятливости и въ немъ самомъ. Напротивъ, онъ говорилъ мнѣ, что изъ всѣхъ этихъ страданій сохранилъ онъ одно чувство глубокой благодарности къ Австрійскому императору, который могъ предать его смерти, а ограничился однимъ временнымъ заточеніемъ, и тѣмъ самымъ далъ ему возможность быть еще подпорою и отрадою престарѣлыхъ родителей своихъ и посвятить имъ жизнь, спасенную отъ казни. Во всѣхъ словахъ его слышны были искренность и умиленіе. Тутъ не было никакого притворства, никакихъ желаній выказать свое великодушіе. Я признавался ему, что слыхалъ отъ многихъ Итальянцевъ и читателей его, что смиреніе, выказанное имъ въ разсказѣ о страдальческихъ годахъ его, было въ немъ искусная уловка, чтобы тѣмъ самымъ придать болѣе ненавистный характеръ мѣрамъ, принятымъ противъ него Австрійскимъ правительствомъ. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что не дивится подобному заключенію, потому-что люди вообще такъ привыкли во многомъ обманывать себя и другихъ, что имъ труднѣе всего, и менѣе всего вѣрится истинѣ.-- Профессоръ Варуффи, котораго письмо тутъ же приводится, былъ въ Петербургѣ и, по возвращеніи своемъ на родину, напечаталъ нѣсколько писемъ о Россіи, Въ нихъ вообще были довольно благонамѣренные отзывы, но и не безъ примѣси нѣкоторыхъ заблужденій, предразсудковъ и кривыхъ толковъ, отъ которыхъ не освобождаются и самые добросовѣстные посѣтители нашей terra incognita. Paзумѣется, для придачи мѣстнаго колорита выведенъ былъ и кнутъ.-- Говорится въ письмахъ и о графѣ Ксаверіи де-Местрѣ, лицѣ памятномъ и въ Москвѣ и въ Петербургѣ. Онъ пріѣхалъ въ Россію жертвою революціонныхъ переворотовъ своей родины. Не имѣя никакихъ средствъ къ существованію, онъ занимался живописью, въ которой отличался дарованьемъ, и писалъ портреты. Послѣ вступилъ онъ въ военную службу и, кажется, на Кавказѣ дослужился генералъ-маіорскаго чина. Извѣстны сочиненія его, на французскомъ языкѣ: "Путешествіе вокругъ моей комнаты", "Прокаженный," "Кавказскій плѣнникъ," "Молодая Сибирячка" и многія стихотворенія, изъ которыхъ одно: "Узникъ къ Мотыльку" переведено Жуковскимъ. Сочиненія его, по ихъ оригинальности, свѣжести чувства и красокъ, имѣли большой успѣхъ, какъ во Франціи, такъ и въ Россіи. Когда, по долгомъ отсутствіи, пріѣхалъ онъ въ Парижъ, всѣ книгопродавцы кинулись къ нему и просили новаго Путешествія вокругъ комнаты и новыхъ повѣстей, какъ въ старину, послѣ появленія книги Монтескьё всѣ книгопродавцы просили новыхъ Персидскихъ писемъ. Онъ женатъ былъ на дѣвицѣ Загряжской и такимъ образомъ приходился дядей Пушкину, котораго теща была сестрою графини де-Местръ. Но, кажется, онъ не зналъ племянника своего, котораго уже не было въ живыхъ, когда графъ возвратился въ Петербургъ на постоянное житье. Онъ умеръ въ весьма преклонныхъ лѣтахъ, но до самой кончины своей сохранилъ блескъ, живость и свѣжесть ума и всю прелесть тонкой и добродушной общежительности.

Кн. Вяземскій.

  

I. Письмо В. А. Жуковскаго.

  
   Христосъ воскресе, милый другъ! Я хотѣлъ писать тебѣ въ самый первый день праздника; въ этотъ день я мысленно былъ у тебя въ гостяхъ, да отчасти и лично: въ Баденѣ есть мѣсто, которое составляетъ частицу твоего семейнаго дома {Могила княжны Надежды Петровны Вяземской.}; туда я ходилъ съ женой и дѣтьми; на крестъ повѣсили вѣнокъ изъ весеннихъ цвѣтовъ; на камнѣ, очищенномъ отъ моху, скопившагося въ нынѣшній годъ, выразилось чисто имя, дающее ему смыслъ: онъ какъ будто ожилъ. Въ этомъ проявленіи имени проявилось видимо Воскресеніе: имя, знакъ существа, переживаетъ земную жизнь, оно не умираетъ на землѣ -- такъ-же, какъ душа внѣ земли не умираетъ. Посылаю тебѣ съ этого гроба въ отвѣтъ: "воистину воскресе!" -- отвѣтъ, который ухо не слыхало, но который, конечно, былъ мнѣ сказанъ. Я получилъ отъ Булгакова {Московскаго почтдиректора, Александра Яковлевича Булгакова, общаго пріятеля Жуковскому и князю П. А. Вяземскому.} письмо, которое потревожило мнѣ душу возможностью бѣды, къ счастію уже насъ миновавшей. Онъ писалъ мнѣ о болѣзни твоего Павла и о болѣзни Екатерины Андреевны {Карамзиной.}, но закончилъ свое извѣщеніе добрымъ словомъ, что все прошло благополучно. Твое испытанное сердце было, конечно, испугано. Сохрани ихъ Богъ! Хотя я и далеко отъ васъ, и много лѣтъ мы розно; но я все принадлежу къ семьѣ вашей, какъ близкій родной. Скажи это отъ меня Екатеринѣ Андреевнѣ: я всѣмъ сердцемъ къ ней привязанъ. Моя любовь къ памяти Карамзина не утратила теплоты своей; мысль о немъ всегда меня глубоко трогаетъ. Авось, наконецъ доберусь нынѣшнимъ лѣтомъ до васъ и до отечества. Мой отъѣздъ назначенъ въ концѣ іюля н. с. Изъ Бадена долженъ однако везти жену въ Остенду подъ удары приливныхъ волнъ океана. Это не радуетъ меня, но дѣлать нечего. Еслибъ я могъ надѣяться отъ тебя письма, то попросилъ-бы тебя увѣдомить, гдѣ всѣ вы, т. е. ты и Екатерина Андреевна съ семьей, будете въ началѣ августа? Ибо я не прежде, какъ въ августѣ могу быть въ Петербургѣ (оставивъ жену въ Дерптѣ). Изъ Петербурга въ Москву, изъ Москвы въ Дерптъ -- вотъ мой маршрутъ.-- Перечитываю письмо твое, и это второе чтеніе также меня живо трогаетъ, какъ и первое. Особенно то, что ты говоришь о Павлѣ...... Сохрани Богъ тебѣ и ему эту домашнюю жизнь, эту любовь къ занятіямъ; дипломатическая служба, я думаю, менѣе нарушитъ ихъ, нежели жизнь Петербургская; особенно въ Гагѣ будетъ ему пріятно: тамъ нѣтъ такой возни, какъ въ другихъ мѣстахъ; съ Мальтицомъ, тамошнимъ министромъ, кажется, легко ужиться. Если дѣйствительно Павелъ попадетъ въ Гагу, то пускай онъ о томъ увѣдомитъ меня въ Остенду: чего добраго, можетъ быть, найдется возможность и повидаться съ нимъ........ Когда поговоримъ съ тобою о Іерусалимѣ? Жаль, жаль, до крови жаль, что ты, который во время оно былъ такъ живъ на переписку, не сдѣлалъ себѣ закона, будучи въ Палестинѣ, писать ко мнѣ. Сколько-бы сохранилось въ этихъ письмахъ такого, что уже пропало въ воспоминаніи. Правда, часто прошедшее живѣе настоящаго; но оно не имѣетъ характера современности, которая и старымъ календарямъ даетъ прелесть романа. Ты не рѣшишься привесть въ порядокъ своихъ путевыхъ записокъ по той-же самой причинѣ, по которой до сихъ поръ еще не собралъ и не привелъ въ порядокъ своихъ стихотвореній. Напрасно жалѣешь, что не я, а ты ѣздилъ въ Палестину: твои письма были-бы, конечно, гораздо привлекательнѣе и оригинальнѣе моихъ. Я-бы ничего такъ не желалъ, какъ видѣть собраніе твоихъ писемъ; у меня теперь хранятся всѣ твои письма къ Тургеневу, и я-бы уже давно сдѣлалъ изъ нихъ выборъ, но глаза неймутъ твоихъ каракулекъ........ Ты спрашиваешь, какая огромная работа у меня на рукахъ? Въ то время, когда я объ этомъ писалъ къ Плетневу, я хотѣлъ заняться многими работами вдругъ и думалъ, что всѣ онѣ могутъ быть кончены въ тѣ шесть мѣсяцевъ, которые надлежало мнѣ прожить на покоѣ въ Баденѣ. Не тутъ-то было. Нельзя командовать фрунтомъ работы, какъ фрунтомъ послушныхъ дисциплинѣ солдатъ. Я едва-ли успѣю окончить часть одной работы. Мнѣ хотѣлось сдѣлать вамъ сюпризъ и привести всю переведенную мной Иліаду. Притомъ я думалъ имѣть время составить первоначальный учебный курсъ для моихъ дѣтей, къ которымъ я принялся въ учители, -- курсъ по особенной, мной изобрѣтенной мнемоникологической методѣ; сверхъ того надѣялся мало-по-малу поправить сдѣланный мной для себя самаго переводъ Новаго Завѣта и еще кое-что, о чемъ не говорю, понеже некогда входить въ подробности.... {Собственноручная рукопись перевода Новаго Завѣта нынѣ уже найдена въ бумагахъ Жуковскаго.} Но изъ всѣхъ этихъ предпріятій пошло въ ходъ одно только педагогическое, которое надо спѣшить кончить, пока глаза, уши, руки и ноги кое-какъ служатъ. Иліады переведено полторы пѣсни, и съ нею бы я сладилъ легче, нежели съ Одиссеею; ибо въ ней болѣе поэтическаго и высокаго, которымъ гораздо удобнѣе владѣть, чѣмъ простымъ и невдохновеннымъ, которое упрямо лѣзетъ въ прозаически-тривіальное. Я смиренно пожертвовалъ должностному, сухому труду трудомъ усладительнымъ; но этотъ сухой трудъ имѣетъ много привлекательнаго. Если Богъ дастъ жизни, то выйдетъ изъ него нѣчто оригинальное и общеполезное. На цензуру я не гнѣваюсь; она дѣйствуетъ, какъ велитъ ей натура ея, наша-же цензура имѣетъ двѣ натуры -- собственную и прививочную.... {Здѣсь говорится о статьяхъ въ прозѣ, въ пропускѣ коихъ тогдашняя цензура находила нѣкоторыя затрудненія. Впрочемъ, большая часть этихъ статей въ послѣдствіи была напечатана съ незначительными пропусками въ посмертномъ изданіи сочиненій его. Въ теченіи временнаго управленія Министерствомъ Народнаго Просвѣщенія, кн. Вяземскій испросилъ у Государя Императора Всемилостивѣйшее соизволеніе на разсмотрѣніе этого изданія въ особомъ Комитетѣ. Можемъ порадовать Русскихъ читателей извѣстіемъ, что нынѣ уже приступлено къ печатанію сочиненій Жуковскаго -- какъ прежнихъ, такъ и другихъ, еще доселѣ неизвѣстныхъ.} Но возиться съ цензурой не намѣренъ. Стоитъ-ли труда воевать за напечатаніе чего-нибудь! У насъ нѣтъ настоящаго чтенія,-- есть одна необходимость убивать какъ-ни-попало время читаемою книгою; тоже, что въ книгѣ, не производитъ ни въ комъ участія; кто печатаетъ свои мысли, тотъ ни съ кѣмъ ими не дѣлится. Напримѣръ, переводить 24 пѣсни Одиссеи было довольно отважное, прибавлю -- безнадежное, предпріятіе. Первая половина Одиссеи напечатана прежде второй: что-же? Болѣе половины тѣхъ, кто купилъ первую половину, не полюбопытствовали прочитать второй. Не смотря на это, я все-таки, когда отдѣлаюсь отъ своей педагогической работы, переведу Иліаду: тогда послѣ меня останется прочный монументъ моей жизни. Если, какъ пишетъ мнѣ Фарнъ-Гагенъ, говоря о моемъ переводѣ; "Sir, Deutschen, haben nichts to gelungenes" {T. e. у насъ Нѣмцевъ нѣтъ ничего, столь удавшагося.}, то изъ этого слѣдуетъ, что мой переводъ есть ближайшій къ подлиннику, ибо до сихъ поръ такимъ слылъ Фоссовъ: дать отечеству чистаго Гомера есть великое утѣшеніе. Хотя заживо я не буду имѣть никакой славы, но Гомеръ, и съ нимъ мой голосъ, отзовутся въ потомствѣ отечества. А мнѣ за это, въ прибавокъ, -- наслажденіе трудомъ, несказанно для души животворнымъ. Моя-же проза пускай лежитъ подъ спудомъ, пока для меня одного и весьма немногихъ, если не полѣнятся въ нее заглянутъ потомъ для моихъ дѣтей. -- Прости, мой милый; обними за меня княгиню, Павла, его жену..... Что дѣлаетъ Тютчевъ? Попробуй отвѣчать мнѣ. До конца іюня я пробуду въ Баденѣ.

Твой Жуковскій.

   18/30 апрѣля (1850)
  
   У насъ были дни прекрасные; теперь дождь ливмя и холодъ. Какъ у васъ?
  

2. Два письма Сильвіо Пеллико.

  

I.

Monsieur le Prince,

   La lettre que vous m'avez fait l'honneur de m'écrire me parle de douleurs, et de douleurs bien cruelles. Quoique elles soient celles d'un père et que je n'en point éprouvé de pareilles, je crois les comprendre par quelque analogie, d'après celles dont j'ai eu l'expérience. Oui, Monsieur, voire lettre dont je vous remercie de tout mon coeur parce-qu'elle est bonne, m'а coûté des larmes, soit par la part que je prends à vos pertes, soit par le sentiment trop vif que j'ai des miennes. En un an je fermais les yeux à mes deux parens! Dieu me frappa ensuite par la mort d'un frère chéri, le compagnon de mon enfance, l'appui que j'avais cru devoir me consoler toute ma vie. Et ce frère plus fort que moi, je l'ai vu comme vieillir tout-à-coup, souffrir une affreuse agonie, ne pouvoir plus me parler, et s'éteindre! On voit de ces choses et on survit! Mais c'est que l'on sent, qu'il faut entrer dans les desseins de Dieu. Le Chrétien surtout le sent. Entrons-у avec courage, et que notre sacrifice soit saint. Des grâces sont attachés à l'humble résignation et au courage dans le malheur. Dieu est si bon qu'il nous sait gré d'aimer encore nos devoirs quand ils ne sont plus adoucis par la chère présence des objets qui nous consolaient le plus. Nous ne comprenons pas ce sublime mystère de la Croix, mais si nous у prenons saintement part, Dieu nous en sait gré! Bénissons Le. Il nous aidera jusqu'à la fin parceque nous avons aimé et souffert en Le bénissant.
   Je ne sais où voltige actuellement l'oiseau-voyageur, comme vous appelez M. Ba-ruffî. C'est un excellent homme. Je regrette que son livre ait de ces grosses taches que l'on ne rencontre que trop souvent dans les relations de ce genre. Il sera bien puni de sa foute quand je lui lirai votre lettre et celle que M-r de Maistre vous а adressée au sujet de sa crédulité et des inexactitudes graves qu' elle а produites. Tout ce que vous me dites à ce propos, Monsieur, porte l'empreinte de la modération et de la sagesse. Votre petite digression sur le Knout est juste, quelque terrible que soit ce supplice. Je ne suis pas de ceux qui s'attendrissent sur les monstres et qui aboliraient volontiers l'épouvantement de la vengeance publique. L'auteur d'un crime atroce а encore des droits à nos con-solations religieuses, à nos prières; il n'en а point à l'indulgence qui lui épargnerait une peine des plus terribles. Je ne partage pas même votre sentiment contre la peine de mort, quoique je sens toute la gravité des raisons que vous m'apportez. Dans ces matières, il n'у а qu'un voeu à former: c'est que les juges aient une conscience, et certes le cas contraire est rare plus que les déclamaleurs ne le supposent. Oui, rare, mais hélas! il existe. C'est un fléau qui échappe aux règles, comme un incendie, un tremblement de terre. Les trésors de la bonté de Dieu sont là pour réparer, pour soutenir, pour suppléer abondamment. Le vrai malheureux n'est que le méchant.
   Je vous rends, mille grâces, M-r le Prince, de la traduction que vous avez daigné me faire de l'article de Poùchkin, relatif à mon petit livre Dei doveri degli Uomini. Mais je croirais que vous avez voulu plaisanter en me conseillant de le publier dans quelque journal italien ou franèais. La bienveillance de votre bon Poùchkin m'honore, je l'appкecie, mais d'autant moins pourrais-je moi-même en parler. Vous avez perdu dans cet écrivain un esprit des plus distingués. Il avait de Pâme, c'est plus que de l'esprit.-- Il faut que je finisse cette lettre, car je suis bien souffrant du poumon. Je suis étonné de vivre encore avec les étouffemens aux quels je suis sujet. Daignez me conserver une place dans votre souvenir si bon, si indulgent. Que Dieu vous fasse trouver les plus douces consolations dans les deux enfants qui vous restent, dans tout ce qui vous entoure! Quoique je n'aie jamais eu le bonheur de voir M-r de Maistre, j'ai tant de vénération pour lui que j'ose vous prier de lui présenter mon humble hommage. Ses livres m'on fait du bien. Les livres du C-te Joseph son frère sont aussi de ceux aux quels je reviens souvent. Ces deux grandes intelligences se sont faite Russes de bon coeur. Cela prouve qu'elles ont trouvé de bien nobles qualités dans votre nation. Hélas! pourquoi у а-t-il entre vous et nous cette déplorable différence religieuse? Dieu de charité, unissez-nous!
   Je vous quitte, M-r le Prince, avec regret. Veuillez agréer l'assurance des sentiments distingués de considération et du plus sincère et respectueux dévouement avec les quels j'ai l'honneur d'être

Votre très humble serviteur

Silvio Pellico.

   Turin, 7 juillet, 41.
  
   Переводъ. Въ письмѣ, коимъ ваше сіятельство почтили меня, говорится о скорби, но скорби тяжкой. Такая отцовская скорбь, хотя и незнаема мнѣ {Сильвіо Пелико женатъ не былъ.}, но я могу ее постигать по сходству съ тѣми ощущеніями, которыя самому мнѣ пришлось испытать. Да, милостивый государь, я благодарю васъ отъ всего сердца, за ваше доброе письмо: оно заставило меня пролить слезы, и по сочувствію къ вашимъ утратамъ, и по тому, что я слишкомъ живо ощущаю мои собственныя. Въ теченіе одного года я закрылъ глаза отцу и матери! За тѣмъ Господь поразилъ меня кончиною милаго брата, который былъ товарищемъ моего дѣтства и въ которомъ думалъ я имѣть себѣ поддержку и утѣшеніе на всю мою жизнь. Этотъ братъ былъ крѣпче меня, и мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ, какъ онъ вдругъ началъ какъ будто старѣть, впалъ въ страшную агонію, не могъ болѣе говорить со мною и угасъ. Видишь все это, и остаешься жить! Тутъ-то почувствуешь необходимость предаться Промыслу Господню. И Христіанинъ чувствуетъ это въ особенности. Предадимся же Ему съ бодростью, и освятимъ значеніе нашей утраты. Благодать сопутствуетъ смиренной самопокорности и бодрому перенесенію горя. Господь благъ. Мы угождаемъ Ему, коль скоро не перестаемъ любить наши обязанности, не услаждаемыя болѣе дорогимъ присутствіемъ тѣ;хъ существъ, которыя составляли лучшее наше утѣшеніе. Высокое таинство Креста для насъ непостижимо; но, проникаясь святынею онаго, мы угождаемъ Богу. Благословимъ Его. Онъ не предастъ насъ до конца; потому что мы любили и страдали, благословляя Его.
   Я не знаю, гдѣ теперь витаетъ странствующая птичка, какъ называете вы господина Баруффи. Онъ превосходный человѣкъ. Жаль мнѣ, что въ книгѣ его встрѣчаются грубыя ошибки, какими обыкновенно изобилуютъ сочиненія подобнаго рода. Въ наказаніе я прочту ему ваше письмо и письмо, написанное къ вамъ г. де Местромъ по поводу его легковѣрія и проистекшихъ отъ оного грубыхъ ошибокъ. Ваши отзывы касательно этого предмета носятъ на себѣ отпечатокъ умѣренности и благоразумія. Вы правы въ вашемъ небольшомъ эпизодѣ о кнутѣ. Какъ ни страшно это наказаніе, но я не принадлежу къ числу людей, которые нѣжничаютъ по отношенію къ извергамъ и вопіютъ противъ грозной общественной мести. Виновный въ тяжкомъ преступленіи сохраняетъ еще права на наши молитвы, на то, чтобы ему доставлено было утѣшеніе вѣры; но онъ не имѣетъ никакихъ правъ на снисходительность, въ силу которой ему бы избѣгнуть страшнѣйшей кары. Я даже не раздѣляю вашего отвращенія къ смертной казни, хотя и чувствую все значеніе излагаемыхъ вами доводовъ {Читатели припомнятъ, что и В. А. Жуковскій былъ не противъ смертной казни (См. его статью о томъ въ посмертномъ собраніи его Сочиненій, Спб. 1857 ч. XI). Шведскій поэтъ Тегнеръ былъ такого же мнѣнія. П. Б.}. Въ дѣлахъ этихъ нужно желать лишь одного -- чтобы судьи были совѣстливы, и, право, оно такъ и есть, вопреки мнѣнію крикуновъ. Да, такъ; но увы! бываютъ исключенія. Этой бѣды не предотвратишь установленіями, какъ пожара, какъ землетрясенія. Сокровища божественной благости служатъ оправданіемъ, поддержкою, обильнымъ возмездіемъ. Истинно несчастливъ только тотъ, кто пороченъ.
   Много благодарю ваше сіятельство за то, что вы благоволили перевести для меня статью Пушкина о моей небольшой книжкѣ Dei doveri degli Uomini {Въ Современникѣ 1836 года. Отзывъ Пушкина приведенъ въ Р. Арх. 1866, стр. 504.}. Вы мнѣ совѣтуете напечатать ее въ какомъ нибудь итальянскомъ или французскомъ журналѣ. Мнѣ кажется, вамъ вздумалось пошутить со мною. Мнѣ лестно благорасположеніе вашего добраго Пушкина; я цѣню оное, и тѣмъ болѣе не слѣдуетъ мнѣ самому говорить о томъ. Въ этомъ писателѣ вы лишились одного изъ отличнѣйшихъ умовъ. Въ немъ слышна душа: это больше чѣмъ умъ. Я долженъ кончить это письмо, ибо сильно страдаю болью въ легкомъ. При такомъ трудномъ дыханіи, мнѣ удивительно, какъ я еще живу.
   Не лишите меня вашего добраго, снисходительнаго воспоминанія. Да пошлетъ вамъ Господь сладостныя утѣшенія въ двоихъ оставшихъ вамъ дѣтяхъ и во всемъ что васъ окружаетъ!
   Хотя никогда не имѣлъ я счастія видѣть г. де Местра, но питаю къ нему такое уваженіе, что прошу васъ передать ему мой нижайшій поклонъ. Его книги сдѣлали мнѣ добро. Я прибѣгаю также и къ сочиненіямъ его брата, графа Жозефа. Оба эти великіе таланта по сердечному влеченію освоились съ Россіею, что доказываетъ, что въ вашемъ народѣ они нашли благородныя качества. Увы! зачѣмъ только между вами и нами это плачевное, вѣроисповѣдное различіе! Боже благости, соедини насъ!
   Мнѣ жаль проститься съ вашимъ сіятельствомъ. Примите увѣреніе въ отличныхъ чувствахъ почтенія и самой искренней и почтительной преданности, съ коими имѣю честь быть покорнѣйшимъ слугою. Сильвіо Пеллико.
   Туринъ, 7 іюля 1841.
  

2.

Monsieur le Prince,

   J'ai une bonne occasion pour me rappeler à votre souvenir el vous remercier de votre aimable salutation que m'а apportée notre vaillant docteur Florio. Ce digne professeur est rempli de vénération pour vous. Au reste, il est Russe de passion, tout en aimant encore son pays natal; la Russie lui est chère à justes titres, et une des excellentes raisons qu'il allègue est la reconnaissance. Depuis la dernière lettre que j'eus l'honneur de vous écrire, M-r le Prince, j'ai vu quelquefois le professeur Baruffl; il ne peut se consoler des inexactitudes que vous m'avez chargé de lui faire remarquer dans sa relation sur la Russie. Il а fait cette année une course à Constantinople; je ne l'ai pas revu depuis.-- Je ne vous écris que ces deux mots: ma santé est faible, je souffre oppression, palpitation, mille petits maux qui me rendent l'homme le plus inutile du monde. Que la volonté de Dieu soit faite! Je Le prie de vous accorder santé et bonheur. Quoique je n'ai jamais eu le plaisir de me trouver près de M-r le Comte Xavier de Maistre, faites-moi la grâce de lui présenter mon hommage. Il у а des hommes, que Ton n'а jamais vu et que Ton aime. -- St. Pétersbourg nous а enlevé M-r le baron de Meissenberg; quand vous le verrez, veuillez lui dire qu'on le regrette toujours ici, que je pense souvent à lui, et que je tiens à ce qu'il ne m'oublie pas.
   Agréez, m-r le Prince, l'assurance de mon respectueux dévouement. Vous êtes un des hommes que je voudrais revoir.

Votre très humble et très obéissant serviteur Silvio Pellico.

   Turin, 18 févr. 42.
  
   Переводъ. Пользуюсь удобнымъ случаемъ, чтобы привести себя на память вашему сіятельству, и поблагодарить васъ за любезное привѣтствіе, посланное съ нашимъ достойнымъ докторомъ Флоріо. Почтенный профессоръ этотъ исполненъ уваженія къ вамъ. И вообще, не переставая любить родную свою страну, онъ страстно полюбилъ Россію, которая по истинѣ дорога ему, и онъ превосходно ссылается въ этомъ случаѣ на чувство своей признательности. Съ тѣхъ поръ какъ я имѣлъ честь послѣдній разъ писать къ вашему сіятельству, мнѣ случалось видаться съ профессоромъ Баруффи {См. Р. Архив. 1866. стр. 504.}. Онъ въ отчаяніи отъ переданныхъ мною по порученію вашему замѣчаній на книгу его о Россіи. Нынѣшній годъ онъ ѣздилъ въ Константинополь; съ тѣхъ поръ я еще не видалъ его.-- Пишу мало, отъ слабости здоровья. Страдаю стѣсненіемъ въ груди, и біеніемъ сердца, и всякими недугами, такъ что становлюсь ни на что не годенъ. Да будетъ воля Божія! Молю Его, чтобы онъ даровалъ вамъ здоровья и счаетія. Хотя не имѣлъ я никогда удовольствія встрѣчаться съ гр. Ксавье де Местромъ, но тѣмъ не менѣе прошу васъ передать ему мое почтеніе. Есть люди, которыхъ любишь, никогда не видавши. -- С. Петербургъ отнялъ у насъ барона Мейсенберга. Когда увидите его, благоволите сказать ему, что здѣсь объ немъ не перестаютъ жалѣть, что я часто вспоминаю его, и прошу не забывать меня.-- Примите, ваше сіятельство, увѣреніе въ почтительной моей преданности. Вы одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ мнѣ хотѣлось бы еще увидѣть. Покорнѣйшій и послушнѣйшій слуга Сильвіо Пеллико. Туринъ, 18 Февраля 1842.
  

3. Письмо Баруффи.

Turin, 1842, le 25 février.

Excellence!

   Je profite de l'obligeance de M-r le Conseiller D. Florio pour vous écrire à la hâte deux lignes, et me rappeler à votre précieux souvenir. Vous recevrez de lui les sept cahiers (depuis le No 4 jusqu'au 10 inclusivement) de mes voyages d'automne, qui Vous manquent pour en avoir la collection complète jusqu'à l'an 1840. А la première occasion je vous enverrai le volume (il est sous presse) de ma dernière pérégrination gréco-bisantine, que je vous prie d'agreér comme une simple carte de visite d'une personne éloignée qui vous professe une grande estime et une grande affection.
   La veille de mon départ pour Constantinople, Silvio Pellico est venu chez moi pour me lire une de vos lettres, ou mieux de M-r le Comte de Maistre, contenante quelques observations critiques sur ma course а S-t Pétersbourg'et Moscou. Mais Pellico ayant voulu absolument garder vos lettres pour en enrichir la collection des autographes, de M-me la Marquise de Barolo chez la quelle il demeure, je suis fâché de ne pouvoir dam le moment vous écrire au moins une ligne de réponse, car la veuve Barolo est dangereu-sèment malade et il est assez difficile de voir le bon Pellico qui est aussi dans une continuelle convalescence, et presque toujours près de M-me la Marquise, ou dans les églises. Pardonnez-moi, M-r, les fautes innombrables de langue et d'ortographe que vous rencontrerez dans mon billet, car je n'ai la plus grande estime et amitié de votre excellence, le très humble serviteur. G. F. Baruffi, professeur extaordinaire de philosophie positive dans l'univ. royale de Turin.
  
   Переводъ. Туринъ 25 Февраля 1842. Пользуюсь обязательнымъ посредствомъ г. совѣтника доктора Флоріо, чтобы написать къ вашему сіятельству нѣсколько торопливыхъ строкъ, и поручить себя вашему драгоцѣнному воспоминанію. Флоріо передастъ вамъ семь тетрадей (съ 4 по 10 No включительно) моего осенняго путешествія: такимъ образомъ у васъ будетъ полная коллекція до 1840 г. При первомъ случаѣ доставлю находящееся въ печати описаніе моего послѣдняго, греко-византійскаго, странствованія: прошу принять эту книгу въ видѣ визитной карточки человѣка, далеко отъ васъ живущаго, но питающаго къ вамъ великое уваженіе и великую приверженность. Наканунѣ моего отъѣзда въ Константинополь, приходилъ ко мнѣ Сильвіо Пеллико и прочелъ мнѣ одно изъ вашихъ писемъ, или вѣрнѣе критическія замѣчанія графа де Местра на мое путешествіе въ Петербургъ и Москву. Пеллико ни за что не отдаетъ вашихъ писемъ, и имѣетъ въ виду украсить ими коллекцію автографовъ, принадлежащую маркизѣ Бароло, у которой онъ живетъ. Мнѣ досадно, что вслѣдствіе этого я не имѣю возможности сдѣлать вамъ нѣкоторыя объясненія, такъ какъ вдова Бародо опасно нездорова, и довольно трудно видѣть добраго Пеллико, который тоже находится въ состояніи безпрерывнаго выздоровленія и проводитъ время почти исключительно съ маркизою, либо по церквамъ.
   Простите мнѣ безчисленныя ошибки противъ языка и правописанія, наполняющія это письмо: я вовсе не имѣю навыка во Французскомъ языкѣ, и особливо въ письмениомъ, и лишь изрѣдка случается мнѣ коверкать этотъ прекрасный языкъ въ сношеніяхъ съ иностранцами, чѣмъ я и довольствуюсь.
   Прошу ваше сіятельство принять мое глубокое, сердечное уваженіе и передать мои привѣтствія графу и графинѣ де Местрамъ и любезному Бертону де Самбуи {Самбуи -- бывшій секретарь при Сардинскомъ посольствѣ въ Петербургѣ.}. Не знаю, дошло ли до г. де Местра извѣстіе о кончинѣ его друга и почитателя Карла Мелле: онъ умеръ въ Неаполѣ, въ прошедшемъ августѣ мѣсяцѣ. Имѣю честь быть, съ великимъ уваженіемъ и дружбой, вашего сіятельства покорнѣйшій слуга Г. Ж. Баруффи, экстраординарный профессоръ положительной философіи въ Королевскомъ Туринскомъ университетѣ.
  

4. Два письма Сергѣя Львовича Пушкина.

I.

22 Avril 1837. Moscou.

   Recevez mes reméreiments, cher князь Петръ Андреевичъ, pour les portraits de mon malheureux Alexandre que votre intendant m'а remis avant-hier. Je vous avoue que je n'ai pu encore jetter les yeux sur celui de Bruni. Je n'en ai pas le courage, et probablement je ne l'aurai pas de siiôt. Ce n'est pas crainte de renouveller mes douleurs: je sens l'affreuse perte que j'ai faite plus vivement encore, s'il se peut, que quand cette terrible nouvelle m'est parvenue. Chez moi le tems ne fait qu'augmenter mes regrets loin de les adoucir, et tous les jours mes angoisses deviennent plus vives et mon isolement plus sensible. А mon âge plus de consolations que l'espérance de me réunir bientôt à ceux que j'ai perdus dans le court espace de 10 mois; et la mort violente d'un fils comme le mien n'est pas de la cathégorie des malheurs attaché à notre existence: il dépasse tout а quoi je pouvais m'altendre. Je croyais à la mort de mon excellente femme qui était mon Angegardien, ne devoir qu' à me couvrir de mon manteau pour attendre la fin de ma triste vie, et voilà que cet horrible événement vient mettre le comblé à mes souffrances et épuiser toutes mes forces morales. J'ai reèu une lettre de Léon, il est au desespoir, et je tremble pour lui. Adieu, bien cher et bien aimable князь Петръ Андреевичъ. Laissez moi vous embrasser comme ami sincère de mon Alexandre. Conservez moi un peu d'intérêt. Je ne puis sentir encore mon existence et la souffrir que par celui que je pourrois inspirer à ceux qui l'ont aime! Qu'est-ce que ce mal d'yeux dont vous souffrez? Je désirerais bien être rassuré sur voire santé. Salut et considération à tout jamais.

Serge Pouschkine.

  
   Переводъ. 22-го Апрѣля 1837. Москва. Благодарю васъ, любезный князь Петръ Андреевичъ, за портреты несчастнаго моего Александра, доставленные мнѣ третьяго дни вашимъ управляющимъ. Признаюсь вамъ, я еще не взглянулъ на портретъ, рисованный Бруни {Бруни нарисовалъ Пушкина въ гробу. Сдѣланная тогда литографія съ этого замѣчательнаго рисунка нынѣ довольна рѣдка.}: у меня не достаетъ на то духу, и вѣроятно долго не достанетъ. И это не потому, чтобы я боялся возобновить мою скорбь: ужасная потеря, мною понесенная, даетъ мнѣ знать себя теперь еще сильнѣе (если только это возможно), нежели въ то время, когда я получилъ о ней страшное извѣстіе. Время не ослабляетъ, а только усиливаетъ мою горесть: съ каждымъ днемъ моя тоска становится рѣзче и мое уединеніе чувствительнѣе. Въ мои лѣта одно утѣшеніе -- это надежда скоро соединиться съ тѣми, коихъ я лишился въ короткій десятимѣсячный срокъ {Въ мартѣ 1836 сконч. Надежда Абрамовна Пушкина, а въ генв. 1837 Александръ Сергѣевичъ. Сергѣй Львовичъ пережилъ своего славнаго сына 8-ю годами.}. Насильственная кончина такого сына, каковъ мой, не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ несчастій. Для меня она была внѣ всякаго вѣроятія. Когда умерла достойнѣшая жена моя, бывшая для меня Ангеломъ-хранителемъ, я полагалъ, что мнѣ слѣдуетъ завернуться и ожидать конца моему печальному существованію, и вдругъ это страшное событіе доводитъ до послѣдняго предѣла мои страданія и истощаетъ всѣ мои нравственныя силы. Я получилъ письмо отъ Льва {Т. е. отъ втораго своего сына Льва Сергѣевича, находившагося тогда, если не ошибаемся, въ военной службѣ на Кавказѣ.}; онъ въ отчаяніи, и я за него трушу. Прощайте, дражайшій и любезнѣйшій князь Петръ Андреевичъ; позвольте мнѣ обнять васъ, какъ искренняго друга моего Александра. Не забывайте меня. Участіе, принимаемое во мнѣ людьми, которые любили его, даетъ мнѣ еще нѣкоторыя силы для того, чтобы жить истрадать?-- Скажите мнѣ, каковы ваши глаза: я хотѣлъ бы быть увѣрену, что вы здоровы. Привѣтъ мой и почтеніе на всегда. Сергѣй Пушкинъ.
  

2.

  
   Любезнѣйшій князь Петръ Андрѣевичъ! Возвратясь изъ деревни Матвѣя Михайловича {Солнцева, подъ Москвою.}, я нашелъ письмо ваше, прочелъ его съ чувствомъ благодарности, за воспоминаніе ваше обо мнѣ, но книги не получилъ... Я видѣлъ Современника, не въ и силахъ былъ дочесть письма Василья Андреевича {Въ 1-й кн. Современника 1837 года извѣстное письмо В. А. Жуковскаго о предсмертныхъ часахъ и кончинѣ Пушкина. Оно было обращено къ отцу поэта.}. Когда я получилъ оригинальное, я собрался съ силами прочесть его, послѣ того не могъ до него дотрогиваться. Я пріѣхалъ сюда единственно для свиданія съ неоцѣненнымъ Жуковскимъ {Жуковскій въ это время находился въ Москвѣ, путешествуя по Россіи.}. Одинъ разъ только я засталъ его, но надѣюсь увидѣться съ нимъ еще; потомъ поѣду на могилы потерянныхъ мною невозвратно {Т. е. въ Псковскую губернію, въ Святогорскій монастырь.}. Добрый Жуковскій! Какъ онъ обнималъ меня!..Мнѣ очень грустно, очень тяжело -- что будетъ со мною? Истинно, не знаю; кажется, буду и въ Петербургѣ; увижу и обниму васъ, любезнѣйшій. Я провелъ десять дней у Натальи Николаевны {Вдовы А. C. Пушкина.}. Нужды нѣтъ описывать вамъ наше свиданіе. Я простился съ нею какъ съ дочерью любимою, безъ надежды ее еще увидѣть, или лучше сказать въ неизвѣстности, когда и гдѣ я ее увижу. Дѣти -- ангелы совершенные; съ ними я проводилъ утро, день съ нею семейно. Теперь я одинъ и въ трактирѣ, что я ненавижу; сердце почти безпрерывно стѣснено, и одно утѣшеніе то, что по моимъ лѣтамъ, состояніе сіе продолжиться не можетъ. Что сдѣлалось съ вами? Надѣюсь, что вы выздоровѣли совершенно; Простите, любезнѣйшій князь Петръ Андрѣевичъ, не лишите меня дружбы вашей. Вспоминая объ Александрѣ, не забывайте меня. Сохраните ко мнѣ участіе, мнѣ столь драгоцѣнное. Я васъ всегда много любилъ, а теперь безъ слезъ не могу думать о тѣхъ, которые такъ любили покойнаго моего сына.

С. Пушкинъ.

  
   Я осмѣливаюсь напомнить объ отличномъ моемъ почтеніи княгинѣ Вѣрѣ Ѳедоровнѣ.
  
   2-го Августа 1837.
   Москва.
  

5. Письма А. B. Кольцова (*).

  
   (*) Сличи письма Кольцова къ кн. В. Ѳ. Одоевскому въ Р. Архивѣ 1864, изд. 2-е стр 1024--1029.

1.

  
   Ваше сіятельство, Петръ Андреевичъ!
   Препорученныя вами письма въ Москву я доставилъ; ихъ приняли отъ меня очень ласково, и дѣло мое тотчасъ-же кончили, послали указъ:, но онъ еще у насъ не полученъ, думаю, получится на этихъ дняхъ. Сегодня поутру я доставилъ послѣднее письмо нашему вицъ-губернатору Александру Яковлевичу Мѣшковскому. Онъ принялъ его весьма сухо; -- отъ меня не хотѣлъ выслушать ни слова, и только сказалъ, что онъ своего заключенія никакъ не перемѣнитъ. Гдѣ я не думалъ -- тамъ случилось напротивъ. Много я васъ обезпокоивалъ моими просьбами, теперь опять въ крайней моей нуждѣ прибѣгаю подъ покровительство ваше, не оставьте меня своей защитой: вы съ самаго начала приняли участіе, и теперь покорнѣйше прошу ваше сіятельство, не откажитесь помочь мнѣ при концѣ. -- Съ истиннымъ почтеніемъ и уваженіемъ честь имѣю пребыть вашего сіятельства покорнѣйшій слуга

Алексѣй Кольцовъ.

   Воронежъ 1836 года мая 22.
  
   P. S. Естьли что нибудь дурно написалъ, простите, ваше сіятельство, въ первой съ роду пишу къ князю.
  

2.

  
   Ваше сіятельство, князь Петръ Андрееичъ! Дѣло мое въ седьмомъ департаментѣ правителъствующаго сената кончилось, хотя не совсѣмъ еще, но все таки, слава Богу, хорошо; по крайней мѣрѣ и остановилося взысканіе на время, я дана возможность оправдать себя. Письма ваши мнѣ помогли какъ нельзя лучше:, а безъ нихъ я ровно бы самъ собой ничего не сдѣлалъ; съ ними всѣ меня приняли довольно ласково, выслушали мою просьбу, и всѣ судьи мои вообще захотѣли помочь мнѣ и помогли. Вамъ, добрый князь, я обязанъ снова; вы, какъ духъ-защитникъ притѣсненныхъ, даете руку помощи людямъ безпомощнымъ и помогаете имъ и словомъ и дѣломъ. Благодарю, колѣнопреклонно благодарю васъ, за всѣ сдѣланныя вами мнѣ благодѣянія. Не подумайте, ваше сіятельство, что я притворно изгибаясь и подличая вамъ на однихъ словахъ только льстилъ бы вамъ. Нѣтъ, вы сдѣлали для меня то, чего не сдѣлалъ мнѣ никто на свѣтѣ. Дѣла моего отца были такъ дурны, что ихъ поправить безъ васъ никогда-бъ ни чѣмъ не могъ, и не вступитесь вы за меня, я бы ихъ вѣчно-бъ не поправилъ. Полиціей настоятельно требовали деньги, а денегъ не было, взять было негдѣ, а она и знать этого не хотѣла, ей вынь да положь. Просилъ людей помочь бѣдѣ: -- людямъ чужая нужда смѣшна, всякъ живетъ для себя, и всѣ заняты своей заботой; а что другимъ плохо -- имъ дѣла нѣтъ. Теперь, слава Богу, положеніе наше стало лучше, и я началъ дышать свободнѣй. Теперь и въ наше семейство стала приходить порою мирная радость, и начало уже въ немъ показываться небольшое довольство. Часто я по цѣлымъ часамъ смотрю на отца, на мать, на сестру; ихъ жизнь какъ-то идетъ теперь полнѣе, лица не омрачены печалью, время проходитъ незамѣтно, и я радуюсь какъ ребенокъ, и всѣмъ этимъ обязаны мы вамъ, ваше сіятельство, однимъ вамъ. Благодарю, васъ, тысячу разъ благодарю, вы сдѣлали для меня много, и я никогда этого не забуду. Душою любящій васъ, покорнѣйшій слуга Алексѣй Кольцовъ.
  
   Воронежъ 1841
   Марта 1 дня.
  
   P. S. Какъ пріѣхалъ въ Москву, тотчасъ же порученія ваши выполнилъ. Доктору Іовскому сказалъ о положеніи его дѣла, книгопродавцу Кузнецову о книгѣ {См. въ этомъ году Р. Архива ниже, стр. 652.}, княгинѣ Щербатовой вашъ подарокъ доставилъ; она была чрезвычайно рада, искренно благодаритъ ваше сіятельство за него и за память о ней.
  

3

  
   Добрый, любезный князь Петръ Андреевичъ! Вы обязали меня давно, и недавно, и вновь обязываете до такой степени, что я ни чѣмъ и никогда не могу ни заслужить вамъ, ни заплатить и сотой доли. Ваше письмо, давно ужъ полученное мною, такъ полно искренности, участія, дышетъ такою теплотою, что я не могъ долго писать, къ вамъ ни одного слова: вся душа моя была наполнена имъ, и я нарочно длилъ это наслажденіе, не хотѣлъ нарушить святаго очарованія. Благодарю васъ, добрый князь, тысячу разъ благодарю за него и милліонъ разъ благодарю за спокойствіе, которымъ пользуюсь я и мое семейство.-- Полиція насъ оставила совершенно; дѣло, производившееся въ сенатѣ, хотя имъ кончено не совсѣмъ, но прежнее его опредѣленіе разрушено, и оно оттолкнуто въ низшія дистанціи года на два, на три, и этого пока довольно. Есть еще дѣлишка два самыхъ старыхъ, только они меня не тревожатъ нисколько. Съ этой стороны все идетъ прекрасно, за то съ другихъ не очень хорошо, знать такова наша жизнь! Съ апрѣля до сихъ поръ я нездоровъ и было очень дурно, теперь началъ понемножку поправлятся. Это мнѣ много помѣшало, цѣлое лѣто мнѣ ничѣмъ нельзя было заниматься, а дни проходятъ, время летитъ, а я сижу. Жизнь моя туманная! Доля неудачная! Выздоровѣю, начну догонять прожитое.
   Пришло поздно къ вамъ письмо мое, по моей ошибкѣ въ Нѣмцѣ (онъ у насъ содержитъ пансіонъ), при отъѣздѣ его въ Петербургъ, я далъ ему письмо въ руки, просилъ доставить вамъ его лично; а онъ продержалъ его у себя, наконецъ отдалъ на городскую почту. Мой Нѣмецъ въ Петербургѣ растерялся, оплошалъ. Глубоко васъ почитающій и любящій васъ всею силою души, вашего сіятельства, покорнѣйшій слуга

Алексѣй Кольцовъ.

   Воронежъ 1841 г.
   Октября 24.
  

6. Шуточная пригласительная записка И. П. Мятлева.

  
   По общемъ совѣщаніи, при общемъ желаніи васъ въ Знаменскомъ видѣть, и никого лишеніемъ этого удовольствія не обидѣть, мы сдѣлали выборъ, почтеннѣйшій князь, для сего воскреснаго дня-съ, ибо Тимирязева служеніе повело, ѣхать въ пятницу въ Красное село, и такова его служебная забота, что тамъ его удержитъ и суббота; -- но я ручаюсь вамъ за этого бравъ-ома {Brave homme.}, что въ воскресенье онъ точно будетъ дома, и могу въ томъ ручаться я тѣмъ паче, что домъ его теперь у насъ на дачѣ. Также доложу вамъ и про себя, что, службу царскую любя и собственныхъ имѣя много дѣлъ, также ѣхать въ городъ мой удѣлъ; и для сего назначена пятница, ибо въ этомъ только день трезвъ повѣренный мой пьяница, и работая съ нимъ до самаго поту, можетъ быть захвачу тамъ и субботу; но къ воскресенью навѣрное домой пріѣду, и мы васъ будемъ ожидать къ обѣду. И такъ вотъ вамъ мой рапортъ и донесеніе; пріѣзжайте же съ Пушкинымъ въ воскресенье: мы дадимъ вамъ супа и пирога, а въ протчемъ остаюсь вашъ покорнѣйшій слуга.

И. Мятлевъ.

   Четвергъ 27 іюля 1833 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru