Lib.ru/Классика: Волкова Е. Ф.. Горе матери-посадницы

Горе матери-посадницы.

(Изъ двинскихъ новгородскихъ преданій).

"Да вѣдаютъ потомки православныхъ
Земли родной минувшую судьбу".
Пушкинъ.

ВВЕДЕНІЕ.

"И съ разныхъ кругомъ раздаются сторонъ
Завѣтныя пѣсни минувшихъ временъ
И дней богатырскихъ былины".

Песчаная отмель далеко вдвинулась въ холодное Бѣлое море. Отъ нея на югъ и западъ протянулась покрытая мохомъ и кустарникомъ тундра, на востокъ раскинулись четыре устья впадающей въ море Сѣверной Двины. На границѣ между тундрой и отмелью на возвышенномъ западномъ берегу Никольскаго устья пріютился небольшой Николо-Корельскій монастырь. Глубокой стариной вѣетъ отъ его бревенчатыхъ, полуразвалившихся стѣнъ, совсѣмъ покосилась его низенькая деревянная колокольня и безысходную грусть навѣваетъ картина окружающей его природы; не радуетъ она взора яркостью и разнообразіемъ красокъ, не грѣетъ теплыми, живительными лучами солнца. Со своей безконечной зимой, съ трескучими морозами, съ мракомъ и уныніемъ долгой полярной ночи, съ леденящими бурями и метелями, природа здѣсь для человѣка не мать, а суровая, безпощадная мачиха. На югъ за тундрами и непроходимыми лѣсами кипитъ жизнь огромнаго государства, а здѣсь, вокругъ обители, тишина и безлюдье. Немного жизни прибавляетъ и убогая деревенька, брошенная невдалекѣ. И жутко становится за тѣхъ людей, что по доброй волѣ коротали свои дни за стѣнами монастыря. Видѣть передъ собой одну только туманную, неоглядную даль Бѣлаго моря съ его ледяными громадами, слушать глухой прибой пѣнистыхъ волнъ, грозный ревъ бури, жалобные, душу надрывающіе крики чаекъ, и это цѣлые дни и ночи, долгіе годы, всю жизнь до самой могилы. Но видно, бури и грозы житейскаго моря казались этимъ людямъ еще страшнѣе, если заставили ихъ уйти въ суровую глушь сѣверной природы, а въ тишинѣ монастырской кельи они надѣялись найти больше счастья, чѣмъ среди "мірской суеты".

Но не всегда было такъ тихо и безлюдно вокругъ Николо-Корельской обители. Она имѣла судьбу, общую со многими русскими монастырями. Основанные изъ религіозныхъ побужденій, они нерѣдко становились торговыми, промышленными центрами. Чернецъ-молитвенникъ за свои и чужіе грѣхи уступалъ мѣсто монаху-промышленнику, монаху-купцу. Монастыри заводили промыслы согласно мѣстнымъ условіямъ, начинали торговлю, богатѣли и отъ собственныхъ предпріятій, и отъ жертвованій доброхотныхъ дателей, которые надѣляли ихъ угодьями и деревнями съ крестьянами.

Все это съ вѣками пронеслось и надъ Николо-Корельскимъ монастыремъ. Въ свое время онъ имѣлъ большія соляныя варницы, занимался рыбнымъ промысломъ, въ царствованіе Грознаго царя принималъ англійскихъ купцовъ, закинутыхъ бурей къ берегамъ Бѣлаго моря, у его пристани останавливались нагруженныя товарами иноземныя суда...

Но протекли вѣка, и измѣнилось его положеніе. Жизнь съ ея шумомъ и движеніемъ ушла отсюда въ другіе центры, и навсегда обезлюдѣло мѣсто подъ монастыремъ. Исторія не сохранила указаній на то, когда и кѣмъ онъ былъ основанъ, но за то объ этомъ краснорѣчиво говоритъ легенда. Вотъ что разсказываетъ она о возникновеніи нынѣ бѣднаго, третьекласснаго Николо-Корельскаго монастыря.

ГЛАВА I.

"Былъ славенъ онъ и на Руси
Могучъ, силенъ, богатъ,
Вотъ былъ каковъ въ былые дни
Мой вольный Новоградъ".

Въ славномъ городѣ Новгородѣ, на Софійской его сторонѣ, въ Неревскомъ концѣ, близъ Тихвинской церкви, красовались богатыя, нарядныя хоромы новгородской посадницы, Марѳы Борецкой. Раннимъ лѣтнимъ утромъ 1470 года, лишь только солнечные лучи озарили своимъ яркимъ свѣтомъ золотыя макушки Софійскаго собора, украшенныя затѣйливой рѣзьбой ворота богатыхъ хоромъ растворились и впустили во дворъ посадницы нѣсколько человѣкъ дюжихъ молодцевъ со шлемами на головахъ и съ саблями, опоясанными поверхъ ихъ короткихъ полукафтаньевъ...

Съ той минуты ворота больше не затворялись; въ нихъ продолжали входить съ улицы все такіе же рослые молодцы, сопровождаемые небольшими кучками людей разныхъ возрастовъ и сословій. Скоро на обширномъ дворѣ собралось человѣкъ около двухсотъ. Прибывшіе старались говорить тихо, лица ихъ выражали покорное ожиданіе, и только очень немногіе плохо скрывали свое нетерпѣнье. Взоры всѣхъ съ почтеніемъ обращались наверхъ, къ росписнымъ оконцамъ хоромъ. Очевидно, то, что происходило за этими оконцами, внушало уваженіе толпѣ, заставляло ее сдерживать и громкій говоръ, и нетерпѣніе...

А тамъ, во внутреннихъ покояхъ посадницы происходило слѣдующее:

Въ просторной, невысокой горницѣ, убранной дорогими персидскими коврами, въ широкомъ дубовомъ креслѣ съ высокой рѣзной спинкой сидѣла полная, статная женщина лѣтъ сорока пяти. Она была одѣта въ богатый парчевый лѣтникъ, шитый жемчугомъ и драгоцѣнными камнями. Лицо ея, на которое до половины лба свѣшивались жемчужныя поднизни кокошника, носило слѣды рѣдкой красоты, оно еще и теперь было прекрасно той строгой, почти суровой красотой, которую долго щадятъ годы. Въ ея большихъ черныхъ глазахъ свѣтился недюжинный умъ, "не бабій умъ", какъ сказали бы въ то далекое время, а въ рѣзко очерченныхъ, густыхъ, почти сросшихся бровяхъ и въ плотно сжатыхъ, тонкихъ губахъ сказывалась непреклонная воля.

Это была сама хозяйка богатыхъ хоромъ, вдова новгородскаго посадника Исаака Борецкаго, Марѳа Борецкая. Она сидѣла, устремивъ глаза на дверь, какъ бы поджидая кого. Вотъ дверь слегка скрипнула, и на порогѣ ея показались два богатыря-красавца, одѣтые по дорожному. Какъ и тѣ дюжіе молодцы, что толпились на дворѣ, они были опоясаны саблями, а въ рукахъ держали блестящіе шлемы.

По тому взгляду, который кинула на вошедшихъ Марѳа Борецкая, не трудно было догадаться, что это были не чужіе ей люди. Что то мягкое было въ этомъ взглядѣ, что то нѣжное, женственное проступило вдругъ въ строгихъ, почти суровыхъ чертахъ боярыни: такъ смотрятъ только матери на своихъ дѣтей. И въ самомъ дѣлѣ, вошедшіе были ея младшіе сыновья. Перекрестившись на образа, что стояли въ переднемъ углу горницы, они подошли къ. матери. Братья были погодки, старшему на видъ казалось не больше двадцати двухъ лѣтъ. Младшій, Феликсъ, былъ похожъ на мать: тѣ же правильныя черты лица, тотъ же красивый прямой носъ, такія же густыя сросшіяся брови. Только движенія его были рѣзче, да въ темныхъ глазахъ не было ея сосредоточеннаго, строгаго выраженія. Глаза юноши бойко и весело глядѣли на Божій міръ, въ нихъ свѣтилась беззавѣтная удаль, непобѣдимая отвага молодости.

Старшій, Антонъ, казался серьезнѣе своего братѣ. Черты лица его не отличались правильностью; свѣтлые, волнистые волосы на головѣ и въ короткой окладистой бородѣ рѣзко отличались отъ черныхъ кудрей Феликса, но въ прекрасныхъ синихъ глазахъ его, которые казались совсѣмъ темными отъ длинныхъ, густыхъ рѣсницъ, свѣтилась непреклонная воля Марѳы Борецкой. Оба брата почтительно ожидали, когда заговоритъ мать, а она молчала, словно обдумывала что, вспоминала...

-- Поклонились ли вы храму святой Софіи, испросили благословленіе на дальній путь у владыки?-- заговорила она, наконецъ, низкимъ груднымъ голосомъ.

-- Сейчасъ оттуда, матушка, молебенъ отслужили,-- отвѣчалъ Феликсъ.

-- Ну вотъ, теперь примите и мое материнское благословеніе; путь дальній вамъ предстоитъ, все въ рукахъ Божіихъ...

Голосъ ея дрогнулъ.

Сыновья низко наклонили: головы, готовясь принять благословеніе матери. А въ ея глазахъ вдругъ пропало нѣжное, трогательное выраженіе, вызванное мыслью о близкой разлукѣ съ любимыми сыновьями, тѣнь озабоченности набѣжала на прекрасныя черты ея лица.

-- Неладное творится въ Новгородѣ, -- заговорила она тихо,-- давно уже оно началось, сами знаете; чернь волнуется, не знаетъ за кого ей стоять, среди бояръ раздоры да несогласія, ни въ чемъ другъ съ дружкой сойтись не могутъ... всякому только до себя, каждый наровитъ насолить другому, подкупаетъ чернь... Никто не радѣетъ больше о славѣ Новгорода, словно ужъ никому не дорога стала его вольность. Забыли, какъ великъ былъ родной городъ, когда всѣ стояли заодно, когда радѣли о славѣ его больше, чѣмъ о своей корысти. На вѣчѣ только драки да ссоры... до нихъ ли теперь...

Она поникла головой и смолкла.

Сыновья не рѣшались нарушить ея молчанья, не рѣшались напомнить ей, что внизу на дворѣ ихъ ждутъ снарядившіеся въ путь дружинники, а тамъ на рѣкѣ Волховѣ давно уже стоятъ готовыя къ отплытію ладьи.

Боярыня первая спохватилась. Не затѣмъ звала она сыновей, чтобы говорить съ ними о непорядкахъ въ Новгородѣ, о своекорыстіи его бояръ, о продажности его черни. Знаютъ они и сами хорошо слабыя стороны родного города.

Она возвысила голосъ и какъ-то особенно торжественно проговорила:

-- Пускай другіе забываютъ о лучшихъ временахъ Новгорода, но сыновья Марѳы Борецкой не должны ни на минуту забывать объ этомъ...

-- Матушка, не мы ли вмѣстѣ съ братомъ нашимъ Дмитріемъ уговаривали на вѣчѣ народъ бросить смуты и раздоры и подумать о надвигающейся бѣдѣ... ты помнишь...-- началъ старшій сынъ, приподнимаясь съ лавки.

-- Все помню, сынъ мой, не объ этомъ теперь рѣчь. Слушайте и запомните мои слова...

Антонъ покорно сѣлъ. Братья съ малыхъ лѣтъ привыкли во всемъ безпрекословно повиноваться волѣ матери; они уважали ея мнѣнія, совѣтовались съ ней во всѣхъ дѣлахъ, ея слово было для нихъ закономъ. Да не только въ своей собственной семьѣ властвовала умная, честолюбивая посадница; къ ея совѣтамъ прислушивались и лучшіе люди города. Въ ея богатыхъ хоромахъ не разъ собирались новгородскіе граждане потолковать съ ней о дѣлахъ роднаго города, и вмѣстѣ съ ней судили и рядили о томъ, какъ спасти Новгородъ отъ властолюбивыхъ притязаній великаго Московскаго князя Ивана Васильевича III. И дивились новгородцы ея мудрымъ рѣчамъ, ея смѣлому "не бабьему уму". Устами сыновей она не разъ руководила собраніями на вѣчѣ... всѣ въ городѣ хорошо знали богатую, красивую вдову покойнаго посадника. Тѣ, кому дорога была свобода Великаго Новгорода, чьи сердца трепетали при звукѣ вѣчеваго колокола, смѣло шли въ ея хоромы и находили тамъ привѣтъ и ласку. Тѣ же, кого заѣла корысть, кто забылъ о славныхъ временахъ новгородской вольности, кто готовъ былъ продать родной городъ хитрому властолюбивому Московскому князю, тѣ боялись гордой, суровой посадницы: Марѳа Борецкая считала ихъ своими врагами.

-- Да, Борецкіе никогда не забывали, что Новгородъ самъ себѣ господинъ, -- какъ бы про себя повторила боярыня и ближе придвинулась къ сыновьямъ.

Что-то скорбное промелькнуло вдругъ въ ея глазахъ и, глубоко вздохнувъ, она продолжала:

-- Что таиться, силенъ Московскій князь, силенъ и хитеръ.-- Она оглянулась по сторонамъ, словно боялась, какъ бы не услыхали эти малодушныя слова чьи нибудь постороннія уши.-- Кабы прежнія времена, не сладить бы ему съ Новгородомъ, а теперь... непорядки, да несогласія тубятъ Новгородъ. Нѣтъ въ немъ прежней силы. Московскій князь видитъ это, недаромъ явились отъ него послы къ намъ. Зачѣмъ? приказалъ-де сказать Московскій князь, что Новгородъ -- вотчина его. Вотчина Московскаго князя!-съ горькой усмѣшкой повторила она.-- Да самъ-то онъ, Московскій князь, давно ли въ силу вошелъ? Еще о Москвѣ-то и не слыхать было, а ужъ Новгородъ Великій въ славѣ былъ, да всѣмъ иноземнымъ народамъ извѣстенъ. Отъ татаръ откупался, хану не покорялся, когда вся Русь къ нему на поклонъ ѣздила. А теперь не то... почитай половина Новгорода держитъ руку Московскаго князя. Гдѣ искать помощи противъ ненавистной Москвы, однимъ не совладать...

-- А князь Литовскій, матушка?-- перебилъ Феликсъ.

-- Князь Литовскій, -- повторила за сыномъ боярыня,-- обѣщаетъ помощь противъ Московскаго князя, клянется оставить Новгороду его вольность, его вѣчевые порядки, коли признаемъ его надъ собой, а кто же его знаетъ, чужая душа -- потемки... И вѣры онъ не православной, не пойдутъ на то новгородцы, сами помните, что тогда на вѣчѣ было, какъ заговорили о немъ наши сторонники. Ну, да не о князѣ теперь рѣчь, другое у меня на умѣ...

Она наклонилась къ сыновьямъ и почти шепотомъ проговорила:

-- Тамъ, въ Двинскомъ краю, куда вы ѣдете, велики наши владѣнія. Еще при дѣдахъ и прадѣдахъ вашихъ отряды повольниковъ завоевали намъ эти края, прогнавъ оттуда "чудь бѣлоглазую". Теперь, почитай, все побережье Студенаго моря наше. Вотъ какъ будете объѣзжать, да осматривать наши вотчины, примѣчайте: которое мѣсто близь самаго моря удобно, чтобы могли приставать къ нему иноземныя суда...

Сыновья съ изумленіемъ взглянули на мать.

-- Ты хочешь, матушка...-- началъ старшій, смутно догадываясь о ея намѣреніяхъ.

-- Это на всякій случай я вамъ приказываю,-- перебила она сына,-- коли плохо придется, коли измѣнятъ всѣ, и люди новгородскіе, и Литовскій князь, коли не подъ силу станетъ борьба съ Москвой, вотъ тогда...

Она на мгновеніе задумалась, какъ бы подбирая слова.

-- Чтобы иноземныя суда съ товарами могли свободно подплывать къ берегу...-- снова начала она. Великій славный Новгородъ не можетъ погибнуть. Туда перенесемъ и вѣче, и колоколъ, и славу его, и торговля туда перейдетъ..

Марѳа Борецкая говорила сбивчиво, отрывисто, глядя куда-то въ неопредѣленное пространство, какъ бы рисуя себѣ картину возрождающагося на сѣверѣ славнаго Новгорода; она повторяла по нѣскольку разъ одно и то же слово, какъ бы сама себѣ уясняя ту мысль, которая только недавно пришла ей въ голову.

-- И будетъ богатъ и славенъ новый городъ, новый Новгородъ,-- съ восторгомъ подхватилъ Антонъ, глядя на мать восхищенными глазами.-- И какъ это пришло тебѣ въ голову, матушка! Не разъ и я слыхалъ отъ стариковъ, что бывали въ Двинской землѣ: въ далекія времена, когда еще нога новгородцевъ не ступала тамъ, большую торговлю велъ этотъ край съ чужеземцами. Изъ-за моря, изъ норвежской земли, сказываютъ, приплывали туда иноземныя ладьи съ товарами и торговали съ Чудью. Тамъ гдѣ-то, на берегу Двины, недалеко отъ-моря, стоялъ этотъ городъ, куда свозились всѣ товары, говорили, Біарміей прозывался онъ... Чѣмъ же мы хуже бѣлоглазой чуди? Богатъ тотъ край, весь пушной товаръ идетъ къ намъ оттуда, а что рыбы всякой водится въ тамошнихъ рѣкахъ! Коли заложить тамъ городъ, такъ отъ иноземныхъ кораблей отбою не будетъ, чего лучше, прямой имъ путь, перегружаться не надо! Разбогатѣетъ городъ, чего добраго, богаче Новгорода станетъ...

Мать въ отвѣтъ кивала головой, и ея собственная, недавно пришедшая ей на умъ мысль становилась яснѣе отъ этой поддержки старшаго сына.

-- Такъ, такъ,-- шептала она, и чуялся ей въ его рѣчахъ предпріимчивый торговый духъ новгородцевъ, что заставлялъ ихъ смѣло пускаться въ далекій и опасный путь для открытія новыхъ земель, новыхъ торговыхъ путей по рѣкамъ и морямъ великой Руси, тотъ предпріимчивый духъ, что доставилъ несмѣтныя богатства великому Новгороду... Сочувственно слушала она старшаго сына и только изрѣдка поглядывала на младшаго. Что же онъ? Почему онъ молчитъ и потупилъ взоръ? Или не люба ему ея рѣчь? Не самъ ли онъ рвался изъ Новгорода? Не самъ ли говорилъ, что душно и тѣсно ему стало среди раздоровъ и несогласій роднаго города, негдѣ разгуляться его удали молодецкой, тянетъ его туда, гдѣ ширь, да просторъ, да даль необъятная. Что-жъ онъ молчитъ?

Она еще разъ пристально, почти строго, взглянула на него. Онъ поднялъ, наконецъ, голову, огнемъ горѣли его темные глаза, губы слегка вздрагивали подъ короткими черными усами.

-- Нѣтъ, матушка, нѣтъ,-- вдругъ произнесъ онъ, вставая съ лавки и останавливаясь передъ матерью,-- нѣтъ, не такъ должны говорить Борецкіе, не о томъ думать, чтобы изъ своего роднаго города переносить невѣдомо куда вѣчевой колоколъ. Защищать намъ надо нашъ Новгородъ, защищать до послѣдней капли крови его вѣче, его порядки, его святыню -- храмъ премудрости Божіей...

Неудержимымъ, стремительнымъ потокомъ полилась горячая рѣчь юноши. Онъ говорилъ о былой свободѣ Новгорода, о той свободѣ, когда ничьей власти не зналъ надъ собой господинъ Великій Новгородъ, когда по своей волѣ прогонялъ онъ князей отъ себя....

-- Много бѣдъ видѣлъ великій Новгородъ, но еще сильнѣе, еще могучѣе выходилъ онъ изъ борьбы съ ними, не ему бояться Московскаго князя, никогда еще не гнулъ онъ шею подъ чужимъ ярмомъ...-- такъ говорилъ Феликсъ и на его молодомъ прекрасномъ лицѣ еще рѣзче обозначилось выраженіе беззавѣтной удали и отваги.

Мать не спускала глазъ съ любимаго сына. Его горячія рѣчи о былой новгородской вольности, его призывъ къ борьбѣ съ московскимъ княземъ, находили живой откликъ въ ея мятежной, свободолюбивой душѣ. Онѣ заражали ее смѣлостью, вливали въ нее бодрость и новыя силы на борьбу съ грознымъ врагомъ. Прочь малодушныя думы! Откуда онѣ? Ужъ въ самомъ дѣлѣ, не испугалъ ли ее пріѣздъ въ Новгородъ московскихъ пословъ? Феликсъ правъ...

Она продолжала глядѣть на сына, а онъ, словно устыдившись своей горячности, быстро подошелъ къ матери и поклонился ей.

-- Матушка, благослови насъ въ путь дальній, исполнимъ мы волю твою, изберемъ мѣсто, заложимъ новый городъ, будутъ приставать къ нему и корабли иноземные, и торговля въ немъ заведется, но не бывать ему славнѣе нашего древняго великаго Новгорода!...

-- Правду говоришь, сынъ мой, не бывать ему славнѣе нашего великаго Новгорода,-- сказала Марѳа Борецкая, и казалось ей въ эту минуту, что видитъ она передъ собой удалыхъ ушкуйниковъ, которые еще въ недавнія времена на своихъ утлыхъ ладьяхъ пускались изъ Новгорода въ чужіе края, покоряли ему цѣлыя области, основывали въ нихъ новые поселки, но въ то же время не измѣняли родному городу,-- сердца ихъ не переставали биться горячей любовью къ Новгороду, его продолжали они считать самымъ лучшимъ, самымъ великимъ изъ всѣхъ городовъ...

Слова младшаго брата отозвались укоромъ въ душѣ Антона. Онъ поднялся съ лавки и, подойдя къ матери, сказалъ:

-- Коли надвинется гроза, коли не въ мочь тебѣ будетъ- справляться съ Москвой, шли гонца за нами, знай, сыновья посадника Борецкаго съумѣютъ защитить великій Новгородъ...

Боярыня тоже поднялась. Глаза ея горѣли молодымъ блескомъ, тѣнь озабоченности исчезла съ ея лица.

-- Не видать московскому князю Новгорода великаго, покуда жива Марѳа Борецкая,-- сказала она торжественно,-- а теперь ступайте,-- прибавила она тише; снова дрогнулъ ея голосъ, и чувство матери на мгновенье заглушило въ ней другія чувства. Она подошла къ переднему углу, достала образъ Спасителя и благословила имъ сыновей. Затѣмъ сняла со свой груди ладонки на тонкихъ шнуркахъ и надѣла ихъ сыновьямъ на шею.

-- Носите, не снимайте, это мнѣ старица одна дала, хранитъ отъ бѣдъ въ пути... ну, простите...

Сыновья до земли поклонились матери, она крѣпко обняла ихъ и поцѣловала.

-- Ступайте, давно васъ ждутъ,-- еще разъ сказала она и махнула рукой...

Антонъ первый пошелъ къ двери, Феликсъ послѣдовалъ за нимъ, но у порога остановился и оглянулся на мать. Невыразимая нѣжность свѣтилась въ томъ взглядѣ, которымъ она провожала младшаго сына; она сдѣлала два шага впередъ, но, какъ бы стыдясь оказать ему предпочтете на глазахъ брата, дождалась, пока тотъ скрылся за дверью, и еще разъ порывисто, страстно прижала его къ своей груди.

Черезъ минуту шаги за дверью стихли, а со двора донесся громкій, радостный гулъ нѣсколькихъ десятковъ голосовъ. Марѳа Борецкая поспѣшно подошла къ окну: сыновья, окруженные своей дружиной, были уже у воротъ и посылали ей послѣднія привѣтствія...

-- Не видать Московскому князю подъ своей властью Новгорода Великаго,-- еще разъ прошептала она, провожая глазами сыновей. Она защититъ родной городъ, она сохранитъ его вѣчевые порядки. Рѣшительная минута наступила: послы Московскаго князя ждутъ отвѣта. Но въ душѣ Марѳы Борецкой уже нѣтъ больше колебаній, она знаетъ, что скажетъ нынче новгородскимъ гражданамъ, которые соберутся на совѣтъ въ ея хоромахъ. Возбужденная прощальнымъ разговоромъ съ сыновьями, она вѣрила, что партія ея сильна, и нынче на вѣчѣ сторонники Борецкихъ съ позоромъ прогонятъ московскихъ пословъ... опасность еще не велика. Она покажетъ Московскому князю, что не боится его Великій Новгородъ, что онъ самъ себѣ господинъ и никогда не былъ его вотчиной... Долго будутъ помнить Марѳу Борецкую...

Давно уже смолкли голоса на дворѣ, давно уже скрылись за воротами ея сыновья, а она все еще продолжала стоять у окна, полная смѣлыхъ, гордыхъ замысловъ, готовая на страшную, упорную борьбу за свободу роднаго города.

ГЛАВА II.

"Это Новгорода дѣти.
Дѣти славы вѣчевой
Ищутъ дали, да простора
Ищутъ битвы роковой."

Красивъ былъ Великій Новгородъ при блескѣ свѣтлаго лѣтняго дня. Широко раскинулся онъ своими пятью концами по обѣимъ сторонамъ рѣки Волхова. Яркое, лучезарное солнце заливало своимъ свѣтомъ и Высокія стѣны кремля, поднимавшіяся по нагорной Софійской сторонѣ, и соборъ Святой Софіи, и Ярославовъ дворъ, и вѣчевую башню на восточной торговой сторонѣ, и пестрыя богатыя хоромы новгородскихъ бояръ, красовавшіяся въ лучшихъ частяхъ города, и лачужки бѣдняковъ, ютившіяся на его окраинахъ. Въ этотъ ясный, лѣтній день, еще съ ранняго утра со всѣхъ концовъ его народъ толпами шелъ къ рѣкѣ Волхову. Здѣсь возлѣ пристаней на восточномъ берегу было замѣтно большое оживленіе: огромное количество рабочихъ грузили на суда новгородскіе товары для отправки ихъ въ чужіе края...

Но не эта картина привлекала къ себѣ вниманіе новгородскихъ гражданъ, къ ней привыкли они съ малыхъ лѣтъ: взоры всѣхъ были обращены какъ разъ въ противоположную сторону, туда, гдѣ, у Софійскаго берега, близъ Волховскаго моста, стояло. нѣсколько большихъ ладей. Повидимому, все было готово къ ихъ отплытію. Гребцы, скучая бездѣйствіемъ, то брались за весла и внимательно осматривали ихъ, словно еще разъ хотѣли убѣдиться, достаточно ли крѣпки они, чтобы противостоять всѣмъ случайностямъ дальняго плаванія, то безъ всякой нужды выходили на берегъ и чуть не въ десятый разъ принимались хвалить богатое убранство, которымъ отличались среди другихъ двѣ ладьи. Онѣ были расписаны самыми яркими красками. Необыкновеннаго вида птицы, небывалыя деревья, огромной величины драконы съ разинутой пастью, все, чѣмъ богато было воображеніе тогдашняго художника, все, казалось, соединилось здѣсь для украшенія этихъ двухъ ладей. И дивился народъ на берегу, глядя на диковинные узоры, и, не довѣряя глазамъ, входилъ въ самыя ладьи, трогалъ ихъ руками... Посреди одной изъ нихъ возвышалась палатка, крытая дорогимъ ковромъ.

-- Знатно снарядились, ишь какъ ладьи то разукрасили!-- говорили въ толпѣ съ оттѣнкомъ недоумѣнія... Новгородцы знали, что на этихъ ладьяхъ сыновья Борецкой отправляются въ дальній путь, къ берегамъ Бѣлаго моря, осматривать свои двинскія вотчины. Зачѣмъ, же такъ разубраны ладьи, путь далекій и опасный; почему же словно на праздникъ на какой собрались молодцы, да еще въ какое время! Въ Новгородѣ третій день живутъ московскіе послы, вѣдомо всѣмъ, какъ ненавидитъ Московскаго князя Марѳа Борецкая, еще на послѣднемъ- вѣчѣ ея сыновья и сторонники заклинали новгородцевъ не сдаваться, не слушать увѣщаній Московскаго князя. А тутъ словно ей и дѣла нѣтъ до пріѣзда пословъ, словно и горя не чуетъ. Какъ на пиръ собрались, а вчера и точно у ней пиръ былъ, прощальный въ честь отъѣзжающихъ.

-- Не даромъ это,-- говорили одни,-- не даромъ... хочетъ она показать московскимъ посламъ, что не испугалась ихъ, что ни во что ставитъ ихъ пріѣздъ. Дескать, не опасны вы намъ и съ вашимъ княземъ Московскимъ, какъ раньше веселились и пировали, такъ и теперь будемъ...

-- Можетъ, что и такъ,-- говорили, нерѣшительно покачивая головами другіе,-- а не задумала ли она чего! Осмотрѣть вотчины всегда бы успѣли. Гляди, осмотръ то осмотромъ, а не хочетъ ли она оттуда дружину вызвать, тоже не мало, чай, тамъ у ней въ селахъ и деревняхъ народу живетъ...

-- Да ужъ не спроста затѣяла она это дѣло. Такое ли теперь время, чтобы вотчины осматривать, да сыновей изъ Новгорода усылать, коли того и гляди Московскій князь съ войскомъ пожалуетъ...

-- Ну, до этого еще далеко, обйдемся съ послами хорошо, и...

-- Обойдемся хорошо, покоримся, стало быть признаемъ Новгородъ вотчиной Московскаго князя?

-- А лучше что ли, коли войска московскія подойдутъ, да разоренье пойдетъ въ Новгородѣ...

-- Ну, лучше ли хуже ли, про то Борецкіе знаютъ...

-- То-то, что не знаютъ, не жалѣютъ они Новгорода, себя только тѣшатъ, а ужъ гдѣ тутъ противъ Москвы стоятъ, коли у себя не ладно, споры и несогласія идутъ, никто не знаетъ, за кого держаться...

-- Можетъ ты не знаешь, да мы то знаемъ...

-- Плохо, видно знаете, вотъ погодите, научитъ васъ Московскій то князь...

-- А ты помалкивай, гляди, какъ бы на мосту то тебѣ не провалиться, давно, видно, не купался...

Такіе разговоры съ оттѣнкомъ глухаго раздраженія то и дѣло возобновлялись въ отдѣльныхъ группахъ и на берегу, и на мосту. Въ нихъ сказывалась та рознь, которая разъѣдала Новгородъ и грозила ему гибелью.

И кто знаетъ, чѣмъ бы кончилось это сборище новгородцевъ, быть можетъ Волхову пришлось бы быть свидѣтелемъ рукопашной схватки; привыкъ ужъ онъ къ нимъ, часто за послѣдніе годы принималъ онъ въ свои могучія объятія ту или другую буйную головушку, не устоявшую на мосту подъ крѣпкимъ толчкомъ недруга! Но вниманіе новгородцевъ было отвлечено въ эту минуту предстоявшими проводами Борецкихъ. Народъ прибывалъ съ каждой минутой, въ толпѣ попадались и иноземныя платья. Тѣсно связанные съ новгородцами торговыми интересами, иноземцы, жившіе въ Новгородѣ, близко принимали къ сердцу дѣла его гражданъ.

"Борецкіе идутъ"... пронеслось во всѣхъ группахъ.

Къ берегу, съ Софійской стороны, подвигалась большая толпа вооруженныхъ дружинниковъ. Новгородцы не могли скрыть своего восторга при видѣ этой группы рослыхъ, красивыхъ удальцевъ, среди которыхъ Борецкіе всё же выдѣлялись и высокимъ ростомъ, и богатырскимъ тѣлосложеніемъ. Рядомъ съ Антономъ и Феликсомъ шелъ посадникъ новогородскій, старшій братъ ихъ Дмитрій.

-- Одно слово, богатыри, хоть куда, да и дружину по себѣ подобрали, молодецъ къ молодцу!

-- Ишь, младшій то глядитъ, словно орелъ молодой, удалая головушка!

Такъ говорили всѣ, даже противники Борецкихъ. Что то родное, близкое, только давно забытое напомнила имъ эта группа богатырей, что то дрогнуло въ молодыхъ сердцахъ, что то вспомнили старики...

Да, эти плоскодонныя ладьи, эта храбрая дружина, этотъ смѣлый, орлиный взглядъ удальцевъ, развѣ не напомнили они имъ такія же ладьи, такихъ же буйныхъ молодцевъ, что не такъ еще давно, вотъ отъ этого самого берега, не разъ отплывали въ такіе же ясные лѣтніе дни. Имена буйныхъ ушкуйниковъ приходили имъ на память... Не безуміе ли это было -- покидать родной городъ и пускаться въ невѣдомые края, въ неизвѣстную даль, навстрѣчу бурямъ и грозамъ роковой судьбы, а между тѣмъ, эта безумная молодежь пріумножала славу Новгорода, покоряла ему новыя области, увеличивала его богатства, и славенъ былъ тогда Великій Новгородъ и не было равнаго ему города... а теперь? Раздоры, да корысть, да малодушный страхъ обуяли всѣхъ и заставляютъ ихъ покоряться Московскому князю, и кажется имъ теперь безуміемъ смѣлость Борецкихъ, которые не хотятъ склонять передъ нимъ свои головы и до послѣдней капли крови защищать вольность новгородскую. Безуміе ли это? Вся старина новгородская, какъ слышали они объ ней отъ своихъ дѣдовъ и прадѣдовъ, представилась имъ вдругъ цѣлымъ рядомъ такихъ безумствъ, цѣлымъ рядомъ отважныхъ подвиговъ и смѣлыхъ предпріятій. Смѣлость и безумная отвага содѣйствовали славѣ и могуществу Великаго Новгорода... Кто знаетъ? Быть можетъ эта смѣлость и безумная отвага спасутъ его и теперь!

Между тѣмъ дружина приблизилась къ ладьямъ, гребцы уже сидѣли на своихъ мѣстахъ, ладьи отвязывали отъ берега. Борецкіе какъ будто медлили, словно не рѣшались еще разстаться съ роднымъ городомъ. Но вотъ они взглянули въ ту сторону, гдѣ сверкали на солнцѣ позолоченные купола Софійскаго собора, и низко, до земли поклонились ему. Сильнѣе забились сердца новгородскихъ гражданъ: такъ, передъ отплытіемъ въ невѣдомую даль, буйные ушкуйники въ былыя, времена кланялись св. Софіи, прося благословенія на славные подвиги, которыми готовились прославить родной городъ... Близка новгородцамъ эта картина!

Она еще живѣе напомнила имъ дни былой славы, былого могущества Новгорода. Еще не зачерствѣли ихъ сердца., взаимныя распри и корысть еще не совсѣмъ били въ нихъ любовь къ родинѣ. Она слабой искрой еще тлѣла въ ихъ сердцахъ и вотъ теперь вспыхнула вдругъ съ неудержимой силой. Отплывающіе удальцы, напомнившіе имъ картины былаго величія Новгорода, воскресили въ нихъ забытыя чувства, затронули лучшія струны души... Нѣтъ, не безуміе это, не безуміе -- борьба съ Московскимъ княземъ, борьба на смерть за былую свободу, за вѣчевые порядки. Борецкіе правы: Новгородъ -- вольный городъ, онъ никому не можетъ быть подвластенъ, онъ самъ себѣ господинъ...

Стоя уже въ ладьяхъ, Борецкіе прощальнымъ взглядомъ окинули Новгородъ, въ послѣдній разъ обняли брата и затѣмъ поклонились всему народу.

Въ отвѣтъ на этотъ поклонъ раздался дружный, единодушный крикъ нѣсколькихъ тысячъ человѣкъ. Въ этотъ мигъ были забыты всѣ распри, всѣ несогласія, былъ забытъ и малодушный страхъ передъ Московскимъ княземъ. Сердца всѣхъ бились однимъ чувствомъ -- любовью къ родному городу, горѣли однимъ желаніемъ защитить его вѣчевые порядки.

Вотъ разукрашенныя ладьи отдѣлились отъ пристани и отплыли прочь отъ роднаго берега. Солнце свѣтило еще ярче, еще роскошнѣе заливало своими горячими лучами многочисленные сады и хоромы новогородскихъ гражданъ, а люди, стоявшіе на берегу, благодарнымъ взглядомъ провожали отъѣзжающихъ, словно благодарили ихъ за то, что они своей смѣлостью, своей удалью напомнили имъ о лучшихъ временахъ, вызвали въ нихъ лучшія чувства. Картина разставанья не навѣвала на нихъ грустныхъ думъ: что бы ни случилось съ этими удальцами, вернутся ли они живы и невредимы, или погибнутъ въ далекомъ краю, но одушевляющія ихъ чувства уже передались имъ и останутся съ ними; эти ^чувства крѣпче всякихъ нитей связываютъ ихъ съ отъѣзжающими, надъ ними безсильна разлука...

А ладьи все удалялись отъ Новгорода. Отъѣзжающіе перестали различать отдѣльныя лица на берегу, словно уходили отъ нихъ храмы и дома новгородскіе, вотъ и совсѣмъ скрылся изъ глазъ родной городъ. Братья еще долго глядѣли въ его сторону...

Вдругъ до слуха ихъ донесся гулкій ударъ колокола. Сердца ихъ дрогнули. Переглянулась между собою дружина. Гребцы замедлили движеніе лодокъ. Всѣ молчали, но и молча всѣ понимали другъ друга: то вѣчевой колоколъ призывалъ на вѣче новгородскихъ гражданъ, то Марѳа Борецкая бросала новый дерзкій вызовъ Московскому князю, то вольный городъ Новгородъ вставалъ на защиту своей свободы, прогонялъ московскихъ пословъ...

Трепетно бились сердца молодыхъ удальцовъ, трепетно шелестѣла прибрежная осока, трепетно склонялись другъ къ другу верхушки вѣковѣчныхъ деревьевъ на берегу, вспоминая прежніе подвиги новгородцевъ...

Только одинъ Волховъ, казалось, не раздѣлялъ этого общаго настроенія. Сердито катилъ онъ свои мутныя волны, сердито плескался у береговъ. Чуялъ, видно, дѣдушка Волховъ, что этотъ смѣлый порывъ новгородскихъ гражданъ былъ послѣднимъ, отчаяннымъ взмахомъ руки умирающаго богатыря.

ГЛАВА III.

"Страшенію моря царевичъ не внялъ.
"Не внялъ на великое горе,
Спускаетъ ладью онъ на пѣнистый валъ.
Ой, море, ой, синее море!"

Стоялъ холодный осенній день. Дулъ сильный, рѣзкій вѣтеръ. Непривѣтливо было Студеное море. Съ шумомъ плескались его волны о каменистый Онежскій берегъ. Многочисленныя рыбацкія лодки усѣивали все Бѣломорское побережье. Между ними тамъ и сямъ чернѣли покривившіеся отъ времени деревянные кресты. Ставили ихъ рыбопромышленники въ память своего избавленья отъ гибели на морѣ, ставили ихъ рыбаки и съ другой цѣлью; испоконъ вѣковъ существовало повѣрье: коли противный вѣтеръ съ моря мѣшалъ пуститься на рыбный промыселъ, стоило вкопать крестъ въ землю, и вѣтеръ затихалъ. Время близилось къ полдню. Рыбаки расположились группами: кто разводилъ костеръ, кто чинилъ сѣти, кто, вытащивъ на берегъ неводъ отбиралъ себѣ на обѣдъ мелкую рыбешку. А надъ ними съ громкимъ, пронзительнымъ крикомъ темной тучей кружились чайки, чуя добычу: нѣтъ, нѣтъ, да и отдѣлится отъ этой тучи одна, болѣе смѣлая птица, стремительно бросится внизъ и выхватитъ своимъ клювомъ мелкую рыбку изъ сѣтей рыбака.

-- Ишь, вѣдь, быстрокрылая, и не взвидишь, какъ у тебя изъ подъ носу вытащитъ!-- посылаетъ вслѣдъ улетающей чайкѣ хозяинъ сѣтей...

-- Что-жъ, дядя, ты одинъ что ли ѣсть хочешь? Небось и птица тоже пищу себѣ промыслить должна... смѣются товарищи.

-- И промышляй, на то ей море есть, что-жъ она изъ сѣтей то хватаетъ, и такъ улова нѣтъ, почитай, другую недѣлю сидимъ безъ дѣла, дуетъ тебѣ противникъ, да и на поди...

-- Вечоръ, какъ крестъ поставили, стихъ было, а нынче, гляди какой опять поднимается,-- раздался свѣжій, молодой голосъ.

Это говорилъ парень лѣтъ двадцати въ толстой холщевой рубахѣ и въ огромной шапкѣ, надвинутой на самыя уши. Онъ стоялъ передъ кучей хвороста и тщетно старался развести огонь. Пламя то и дѣло гасло, задуваемое сильными порывами вѣтра.

-- Ахъ, чтобы тебѣ, опять угасло!-- съ досадой ворчалъ онъ, подкладывая въ костеръ новую охапку сухихъ вѣтокъ.

Наконецъ, послѣ долгихъ усилій, огонь разгорѣлся, и рыбаки, пожимаясь отъ холода, одинъ за другимъ подошли къ костру. Молодой парень наполнилъ водой большой котелъ, наложилъ въ него свѣжей, только что вынутой изъ невода рыбы и привѣсилъ его къ огню. Рыбаки тянулись къ теплу, стараясь согрѣть свои окоченѣвшіе отъ холода руки и ноги, нѣкоторые, не дожидаясь ухи, достали изъ котомокъ сухой рыбы и стали закусывать.

-- Не тѣ ужъ нынче времена стали,-- заговорилъ, обращаясь, къ товарищамъ, семидесятилѣтній, широкоплечій старикъ съ длинной сѣдой бородой. Онъ сидѣлъ ближе другихъ къ огню и неторопливо выбиралъ кости изъ мелкой рыбы, лежавшей у него на колѣняхъ.

-- Не тѣ ужъ времена!-- Нешто постольку мы лавливали лѣтъ тридцать тому будетъ, въ тѣ поры, какъ завладѣли этимъ краемъ Борецкіе. Что, бывало, этой семги, да сельдей наловишь! Нынче, бѣлуги то поищи, а тогда лови только... Да и рыба то нѣшто такая была, это что, мелюзга одна.

Старикъ смолкъ и, положивъ въ ротъ кусокъ рыбы, медленно жевалъ его своими еще хорошо сохранившимися зубами.

-- Да и все нынче не то стало, измельчало все... и народъ то нынѣшній мелюзга, взглянуть не на что... нѣтъ въ немъ прежней силы, прежней удали нѣтъ!-- снова заговорилъ онъ.

-- А Борецкіе то чѣмъ не молодцы?-- перебилъ его сидѣвшій насупротивъ молодой рыбакъ.

-- Что говорить, молодцы и есть, а все не то! Кабы поглядѣли вы на ихняго отца, что пріѣзжалъ сюда лѣтъ двадцать пять тому будетъ времени, вотъ ужъ подлинно богатырь былъ... Ужъ послѣ и не видалъ такого...

Молодежь слушала старика съ почтительнымъ, но равнодушнымъ вниманіемъ... Такъ ужъ изстари заведено: всегда старики бранятъ новыя времена и съ любовью вспоминаютъ старину, когда они сами были молоды и сильны, и кажется имъ, что тогда все было лучше, чѣмъ теперь. Почему это? Почему такъ всегда случается на свѣтѣ? Молодые волнуются, борятся, недовольны настоящимъ и въ будущемъ ищутъ лучшаго, а пройдутъ года, придетъ старость и сгладитъ она въ глазахъ ихъ всѣ недостатки прошлаго; оно получитъ для нихъ новую цѣну, окрасится радужными цвѣтами, и будутъ они, глядя на жизнь своихъ внуковъ, такъ же укоризненно покачивать головами и, уходя воспоминаніями въ прошлое, скажутъ они имъ: да, въ старину было не то, много было лучше тогда. Правы ли они? Лучше ли было въ старину? Не сладкія ли, незамѣнимыя воспоминанія о невозвратной золотой порѣ молодости заставляютъ ихъ, незамѣтно для нихъ самихъ, украшать былое и придавать ему тѣ прекрасныя черты, которыхъ, быть можетъ, и не было?

-- А какъ мекаешь, дѣдушка, воротятся они нынче?-- обратился къ старику варившій уху парень. Настоящее, видно, занимало его больше, чѣмъ прошлое.

-- Сказывали, воротятся, торопятся они, стало быть, побывать въ двинскихъ вотчинахъ, оттуда по Двинѣ и и домой поѣдутъ. Того и гляди, морозы начнутся, ишь какой холодъ стоитъ, и намъ ужъ скоро выбираться отсюда...

-- Непорядки, слышь, большіе теперь въ Новгородѣ идутъ,-- тѣснитъ новгородцевъ московскій князь...

Старикъ задумался. Новгородъ былъ его родиной. Лѣтъ тридцать тому назадъ покинулъ онъ родной городъ и съ толпой такихъ же, какъ онъ, бездомныхъ удальцевъ, отправился искать счастья, да удачи въ чужой сторонѣ. Не мало поѣздили они по рѣкамъ и озерамъ, не мало, что грѣха таить, пограблено было ими купеческихъ судовъ, пускались и по морю. И прибило ихъ разъ страшной бурей къ устью Двины, къ тому самому мѣсту, гдѣ стоялъ посадъ Неноксы, которымъ Борецкіе владѣли. И тогда любили въ Новгородѣ бояръ Борецкихъ. Всѣхъ принимали къ себѣ на житье въ поморскихъ вотчинахъ богатые, знатные бояре. Такъ и поселились они въ Неноксахъ. Уходилось ли ихъ удальство, надоѣла ли бродяжническая жизнь, или годы взяли свое, только осѣлись товарищи, занялись, кто рыбнымъ промысломъ, кто вываркой соли, которой много добывалось близъ устья Двины. Но бродяжническая натура старика не мирилась съ однообразіемъ осѣдлой жизни. Кажется, и море было близко, и рѣка Двина подъ руками, рыбы сколько хочешь, а нѣтъ, его влекло куда-нибудь подальше, и, несмотря на свои годы, онъ и теперь не усидѣлъ на мѣстѣ и пришелъ на рыбный промыселъ на лѣтній берегъ, который тянулся за рѣкой Онегой.

Громко трещали сухія вѣтки костра, изъ котла пошелъ паръ, а дѣдъ все сидѣлъ, погруженный въ свои думы. Вѣтеръ развѣвалъ его длинные, прямые волосы, стая чаекъ съ пронзительнымъ крикомъ носилась надъ его головой, а онъ словно и не замѣчалъ ничего. Въ его памяти проносились картины его буйной молодости, вспоминалъ онъ удальство своихъ товарищей и свои собственные подвиги.

-- Что задумался, дѣдъ, вотъ и уха готова, -- раздался надъ нимъ молодой голосъ внука.

Дѣдъ встрепенулся и, какъ бы продолжая свои думы, еще разъ прошепталъ: "не то нынче стало, не стало удали въ людяхъ, по другому все пошло". Рыбаки одинъ за другимъ начали подходить къ дымившемуся котлу, но въ это время на рѣкѣ послышался шумъ и плескъ веселъ: то плыли не рыбачьи лодки, то медленно двигались разукрашенныя лодки, съ трудомъ борясь съ противнымъ вѣтромъ. Раздавались чьи-то громкіе голоса, но за порывами вѣтра трудно было разобрать, пѣсню ли то пѣли, или просили о чемъ подъѣзжающіе. Рыбаки вскочили со своихъ мѣстъ, привсталъ и дѣдъ.

-- Они и есть, ишь время-то какое выбрали, куда теперь въ море пускаться, того и гляди, буря разразится...

-- Стало быть, здѣсь переждутъ, гляди-ко, ладьи-то такъ и заливаетъ волнами...

Съ большими усиліями пристали лодки къ берегу, изъ нихъ вышло нѣсколько человѣкъ молодыхъ удальцовъ. Все такими же молодцами высматривали Антонъ и Феликсъ. Ихъ загрубѣлыя, загорѣлыя во время долгаго лѣтняго плаванія лица казались еще мужественнѣе, еще энергичнѣе.

Братья объѣхали всѣ свои вотчины по западному берегу Бѣлаго моря, спустились внизъ по рѣкѣ Онегѣ и теперь снова возвращались къ ея устью, чтобы отсюда моремъ пуститься къ Сѣверной Двинѣ!

-- Здорово, братцы, -- отвѣчали они на низкіе поклоны рыбаковъ,-- видите, слово наше крѣпко, сказали, нынче воротимся и воротились. Какъ живешь, старина, много ли наловилъ рыбы, угощай гостей.

-- Не обезсудьте, бояре, чѣмъ богаты, тѣмъ и рады,-- еще разъ низко кланяясь сказалъ дѣдъ,-- вонъ у внука уха готова, какъ разъ къ вашему пріѣзду сварилась.

-- Ну, что-жъ, давай и ухи, -- весело проговорили молодцы, подсаживаясь къ котлу.

Дружина тѣмъ временемъ вытаскивала изъ лодокъ съѣстные припасы и вино.

Братья шутили, смѣялись, разсказывая рыбакамъ о томъ, что видѣли во время своего путешествія.

-- Вотъ закусимъ и опять въ путь, -- сказалъ Феликсъ.

Рыбаки съ изумленіемъ взглянули на Борецкихъ, затѣмъ глянули на море.

Черно и сумрачно было море. Волновалось и шумѣло оно. Безпокойныя пѣнистыя волны, перегоняя одна другую, такъ и лѣзли на берегъ, разбиваясь въ мелкія дребезги о прибрежные камни. Жалобно кричали чайки тоскливо завывалъ вѣтеръ...

Однако, никто изъ рыбаковъ не рѣшался перечить молодымъ боярамъ. И они глядѣли на волнующееся море, но оно не пугало ихъ, смѣлостью и отвагой дышали лица молодыхъ удальцовъ. Казалось, пѣнистыя волны, подбѣгая къ ихъ ногамъ, шумно вызывали ихъ на бой, и они съ радостью готовы были принять этотъ вызовъ. И хотѣлось удалымъ молодцамъ помѣряться съ грозной стихіей, и торопились они: помня завѣтъ матери, братья отыскивали подходящее мѣсто для основанія новаго города, но такого мѣста пока еще не нашлось въ ихъ владѣніяхъ; вотъ и теперь: проѣхали они по рѣкѣ Онегѣ, большая, широкая рѣка, богатая рыбой, сказываютъ рыбаки, но могутъ ли ходить по ней суда, нагруженныя товарами; вся она словно нарочно закидана огромными камнями, и во многихъ мѣстахъ лежатъ эти камни чуть не сплошнымъ рядомъ отъ одного берега до другаго.

И спѣшили они къ Сѣверной Двинѣ, къ этой широкой многоводной рѣкѣ, на берегу которой стоялъ въ древности городъ Біармія, торговавшій съ иноземцами... вотъ тамъ, быть можетъ...

-- Ну, будетъ, отдохнули, спасибо, братцы, за хлѣбъ, за соль! Ребята, готовь ладьи,-- крикнулъ Антонъ, поднимаясь съ мѣста.

Дружина бросилась къ лодкамъ. Рыбаки нерѣшительно поглядывали то на море, то на Борецкихъ; они словно хотѣли и не рѣшались что-то сказать.

-- Бояре, дозвольте слово молвить, -- заговорилъ вдругъ старый дѣдъ, отдѣляясь етъ кучки рыбаковъ и подходя къ Борецкимъ.-- Отца вашего покойнаго вотъ такимъ же молодымъ, какъ и вы, знавалъ, помню, какъ пріѣзжалъ онъ сюда...

-- Говори, старикъ, говори, чего тебѣ нужно, о чемъ твоя просьба?-- перебилъ Феликсъ.

-- Пообождите малость, не ѣздите нынче, быть бурѣ, знаю я море, сколько лѣтъ живу въ этомъ краю. Не совладать вамъ съ нимъ, коли разгуляется оно во всю мочь свою, а разгуляется, по всему видишь...

Громкій, жалобный не то крикъ, не то плачъ прервалъ рѣчь старика.

-- Слышите...

Братья съ недоумѣніемъ глядѣли на старика.

-- Слышите этотъ крикъ, то гагара плачетъ, всегда она такъ передъ страшной бурей.

-- Быть бурѣ, быть бурѣ, -- пронеслось среди рыбаковъ.

Но и это предсказанье не испугало удальцовъ.

-- Полно, старина, не бойся за насъ, погляди на нашу дружину, молодецъ къ молодцу, взгляни на насъ...

Онъ протянулъ впередъ свою крѣпкую, мускулистую руку, какъ бы желая похвастаться своей силой, своей мощью.

Сдвинулъ свои тонкія брови Антонъ, повелъ нетерпѣливо плечами и промолвилъ:

-- Оставь пустыя рѣчи, старикъ, старъ ты сталъ, не понять тебѣ удали молодецкой, понапрасну опасаешься...

При этихъ словахъ старикъ выпрямился, изъ подъ густыхъ сѣдыхъ бровей его укоризной сверкнули темныя очи.

-- Экое слово ты молвилъ, бояринъ, не понять мнѣ удали молодецкой. Какъ будешь въ Неноксахъ, спроси тамъ у стариковъ, каковъ былъ въ молодости дѣдъ Пахомъ; спроси тамъ...

Но Антонъ не далъ ему договорить, прекрасные глаза его виновато взглянули на старика, онъ понялъ, что обидѣлъ его.

-- Ну, полно, старина, не сердись, не хотѣлъ я тебя обидѣть, а только нельзя намъ ждать. Не бойся за насъ, раньше тебя въ Неноксахъ будемъ. Ну, простите, вонъ и ладьи готовы...

Рыбаки низко поклонились боярамъ, а они вошли въ ладьи, на которыхъ уже сидѣла дружина. Гребцы взмахнули веслами, и ладьи поплыли прочь отъ берега. И словно радуясь ихъ отплытію, вѣтеръ вдругъ перемѣнилъ направленіе, вздулъ паруса, и большія, разукрашенныя лодки гордо и смѣло вступили въ открытое море.

-- Ну, слава Богу,-- говорили рыбаки, провожая глазами отъѣзжающихъ, -- гляди, пронесетъ грозу и вѣтеръ перемѣнился, вонъ такъ и подгоняетъ ладьи, грести не надо...

Но старый дѣдъ покачивалъ головой на ихъ слова. Хорошо знакома ему эта коварная, измѣнчивая игра вѣтра, не вѣритъ онъ ей...

Снова раздался душу надрывающій, жалобный плачь гагары.

-- Не къ добру это, не къ добру, -- шептали его старческія губы.

Дѣдъ былъ правъ. Снова подулъ супротивный вѣтеръ, запѣнились, зябурлили волны, начиналась буря...

А съ моря неслась пѣсня, прислушивался къ ней старикъ своимъ все еще чуткимъ ухомъ, и отдавалась она въ его сердцѣ чѣмъ-то близкимъ, роднымъ... Это отъѣзжающіе пѣли удалую пѣсню новгородскихъ повольниковъ; съ этой пѣсней и онъ когда-то отплывалъ изъ Новгорода, этой пѣсней встрѣчалъ бури и грозы на моряхъ и рѣкахъ, въ этой пѣснѣ изливалъ онъ свою мятежную душу. Вотъ она доносится все слабѣе и слабѣе, звуки ея замираютъ вдали, а старикъ все стоитъ, все слушаетъ, все смотритъ на удаляющуюся темную точку, и думается ему, что неправъ онъ былъ давеча: не перевелись еще на свѣтѣ богатыри, встрѣчаются и нынѣ удальцы не хуже прежнихъ.

ГЛАВА IV.

"У берега холмъ погребальный стоитъ".

Двѣнадцать дней прошло съ тѣхъ поръ, какъ дѣдъ проводилъ въ море молодыхъ удальцовъ. Время близилось къ вечеру. Раннія осеннія сумерки заволакивали пустынный берегъ Бѣлаго моря. Чайки неистово кричали и, собираясь огромными стаями, спѣшили прочь отъ наступающей полярной стужи. Море только что успокоилось послѣ страшной бури, его глухой сердитый рокотъ становился тише. Тучи сбѣгали съ потемнѣвшаго свода, и тихо, безмолвно было кругомъ. Рыбаки уже успѣли убраться восвояси, вглубь страны, и только самые завзятые рыболовы, да тюленепромышленники, охотившіеся за тюленями по льдинамъ, да безпокойные люди, которымъ еще не хотѣлось забираться въ свою душную, курную избенку, бродили по берегу. И дѣдушка Пахомъ былъ среди нихъ, онъ только перебрался поближе къ посаду Неноксы и теперь вмѣстѣ съ немногими рыбаками направлялся къ Никольскому устью Двины. По правую руку отъ нихъ синей каймой поднимался сосновый лѣсъ, впереди виднѣлась широкая многоводная сѣверная Двина, огромныя соляныя варницы темными точками усѣивали ея берегъ... Но дѣдъ не глядѣлъ ни на лѣсъ, ни на рѣку. Его глаза были устремлены на море, что безбрежной равниной разстилалось передъ нимъ. Любилъ дѣдъ море, любилъ его просторъ, его необъятную ширь и даль. Всегда безпокойное, волнующееся море было сродни его мятежной, безпокойной натурѣ.

-- Гляди, что набросало вчерашней бурей,-- сказалъ онъ, указывая своему сосѣду, молодому рыбаку, на старыя бревна, щепы и обломки досокъ, раскиданныя по берегу.-- Любитъ море чистоту, не держитъ оно въ себѣ никакой дряни, все на берегъ мечетъ. Вонъ доски какія, словно отъ лодокъ, а можетъ и впрямь разбило чью ладью...

Дѣдъ перекрестился. Въ нѣсколькихъ шагахъ, на берегу, у Никольскаго устья Двины, стоялъ, почернѣвшій отъ времени большой деревянный крестъ. Памятно ему это мѣсто и этотъ крестъ. Какимъ то чудомъ спасся онъ съ товарищами тогда, какъ застигла ихъ на морѣ буря, волнами выбросило ихъ ладью на берегъ... Они успѣли выскочить, а ладью опять унесло въ море, да ужъ на другой день только щепки отъ нея принесли пѣнистыя волны... И крестъ этотъ онъ поставилъ тогда въ память своего спасенія отъ вѣрной смерти...

Давно это было, а словно какъ сейчасъ, видитъ онъ передъ собой помертвѣлыя отъ страха лица товарищей. Вотъ и мѣсто это самое...

-- А что-жъ это, братцы, чернѣется тамъ?

Рыбаки взглянули по указанному направленію.

-- Вѣстимо, море что то выбросило...

-- Братцы, да никакъ это люди! Такъ и есть, лежатъ, не шелохнутся, утопленники, стало быть.

Рыбаки пошли быстрѣе.

-- Эдакое дѣло, не изъ нашихъ ли кто, ишь два тѣла лежатъ, вонъ какъ вытянулись, молодцы, видно, были...

Дѣдъ ничего не говорилъ, но сердце его сжалось недобрымъ предчувствіемъ.

-- Ужель они, ужель Борецкіе? Говорилъ я тогда...

Онъ приблизился къ мертвымъ тѣламъ.

-- Они и есть...

Рыбаки признали ихъ по росту богатырскому, да по одеждѣ богатой, да по длиннымъ кудрямъ, въ которыя вплелись уже морскія травы...

Распростертые на пескѣ, съ посинѣвшими лицами, братья лежали, тѣсно прижавшись другъ къ другу. Рука старшаго крѣпко уцѣпилась за воротъ младшаго, да такъ и закоченѣла... Одной рукой Феликсъ держался за полу братняго кафтана, застывшіе пальцы другой сжимали ладонку матери. Въ послѣдней, отчаянной борьбѣ съ разъяренными волнами, братья не разставались другъ съ другомъ. Но гдѣ же были ихъ вѣрные дружинники? Кто знаетъ, куда, къ какимъ невѣдомымъ берегамъ прибило ихъ капризною волной? Спаслись они, или погибли?

Рыбаки, снявъ шапки, стояли передъ погибшими въ глубокомъ молчаніи, какъ бы пораженные и этой страшной смертью, и этой крѣпкой, братской любовью.

-- Царство имъ небесное, -- произнесъ, наконецъ, одинъ изъ рыбаковъ и перекрестился. Всѣ послѣдовали его примѣру.

Тяжело вздыхалъ старый дѣдъ.

-- Не послушались, понадѣялись на себя,-- шептали его дрожащія губы,-- жить бы имъ только, да тѣшиться удалью молодецкой. Вѣдь вотъ поди ты! И выбросило то ихъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ и его, да только вотъ ему посчастливилось, а они... эхъ ма, видно ужъ супротивъ воли Божіей не пойдешь!

А въ небѣ загорались первыя звѣздочки, и тишина въ воздухѣ была невозмутимая, даже чайки смолкли, словно крикомъ своимъ боялись нарушить торжественный покой смерти.

-- Чтожъ, братцы, въ Неноксы итти надо, доложить головѣ,-- сказалъ сумрачный рослый рыбакъ съ дѣловитымъ выраженіемъ лица,-- какъ онъ опредѣлитъ, тутъ ли ихъ хоронить будутъ... небось, гонца въ Новгородъ пошлютъ...

Рыбаки поспѣшили по направленію къ посаду. Только старый дѣдъ остался на берегу. Свѣсивъ голову на грудь, онъ всё глядѣлъ на эти обезображенныя смертью, недавно еще прекрасныя лица, на эти безпомощно раскинутыя тѣла, такъ недавно еще полныя кипучихъ силъ и молодой жизни.

-- Мнѣ бы умереть, а не имъ, думалось ему, мнѣ бы пора на спокой, а имъ бы жить долгіе годы...

Въ душѣ его поднималось мятежное чувство, и горькіе упреки посылалъ онъ несправедливой судьбѣ. Почему смерть взяла не его, старика? Ему уже нечего больше ждать отъ жизни. Онъ много пожилъ на свѣтѣ, все извѣдалъ, все видѣлъ, не манитъ его больше къ себѣ неизвѣстное будущее, чудится ему, что не встрѣтитъ онъ тамъ ничего новаго. Его глаза утратили прежнюю зоркость, ослабѣлъ его духъ, нѣтъ прежнихъ надеждъ и желаній въ груди... Ему бы пора на спокой... Зачѣмъ же смерть обошла его и поразила этихъ удальцовъ? Почему эта преждевременная гостья пожаловала къ нимъ, такимъ молодымъ, сильнымъ, полнымъ гордыхъ, смѣлыхъ надеждъ, у которыхъ всё было въ будущемъ?

Такъ думалъ старый дѣдъ, и одинокая, горькая слеза катилась по его морщинистой щекѣ.

Прошло немного дней. На томъ мѣстѣ, гдѣ море выбросило мертвыя тѣла, поднимался большой деревянный крестъ. Подъ нимъ безпробуднымъ сномъ спали удалые молодцы. Тихо было на пустынномъ приморскомъ берегу... только слышенъ былъ шумъ морскихъ волнъ, что плескались у подножья ихъ могильной насыпи, да одинокая, запоздалая чайка, кружась надъ крестомъ, жалобно кричала, словно оплакивала ихъ погибель.

ГЛАВА V.

"Долго боролись съ Москрою кичливою.
Вольные дѣти мои,
Но совладать съ непомѣрною силою.
Жадной Москвы не могли".

Бушуетъ старый дѣдушка Волховъ. Такъ и пѣнятся его мутныя волны. Видно, чуетъ онъ бѣду неминучую. Чуютъ ее и новгородскіе граждане. Изъ устъ въ уста передается среди нихъ суевѣрный разсказъ, какъ старцу Зосимѣ, Соловецкому отшельнику, на пиру у Марѳы Борецкой было видѣнье: четыре боярина новгородскіе, главные противники Московскаго великаго князя, сидѣли передъ нимъ за столомъ, а головъ на нихъ не было. Такъ оно и случилось: войско, высланное Москвой, разбило новгородцевъ, взяло въ плѣнъ этихъ бояръ, не сдобровать, имъ тамъ. А тутъ пошли новыя грозныя предзнаменованія: бурей сломало крестъ на соборѣ св. Софіи, въ Хутынскомъ монастырѣ колокола стали сами собой перезванивать, а въ одномъ храмѣ изъ очей Богородицы полились слезы. Ужасомъ были объяты сердца новгородцевъ.

"Не къ добру это, не къ добру, говорили они, быть бѣдѣ, погибель Новгороду сулятъ эти знаменія, видно, послѣдніе дни доживаетъ Новгородская свобода. Силенъ Московскій князь, и войско его сильнѣе. Шутка-ли, сорокъ тысячъ новгородцевъ было, а у него чуть не въ десять разъ меньше, а побѣда на его сторонѣ осталась, двѣнадцать тысячъ нашихъ погибло, и посадника Дмитрія Борецкаго съ воеводами въ плѣнъ взяли... гдѣ ужъ тутъ противъ него итти, только бы не погубилъ, пощадилъ бы"...

Такъ говорили новгородцы въ малодушномъ страхѣ, готовые просить пощады у Московскаго князя. Ими овладѣло отчаяніе: Московскій князь былъ уже недалеко, онъ шелъ къ Новгороду, безпощадно опустошая по пути села и деревни, забирая плѣнниковъ, уродуя, убивая ихъ. Хлѣбъ въ Новгородѣ страшно вздорожалъ, ржи больше не было въ продажѣ. Бѣдный людъ изнемогалъ...

Уныніе царило и въ богатыхъ хоромахъ Марѳы Борецкой. Гордая, смѣлая, горячо любящая родной городъ, она подавала новгородскимъ гражданамъ примѣръ истиннаго мужества, она старалась поднять ихъ упавшій духъ... Но и ее, казалось, сломила вѣсть о гибели новгородскаго войска. Въ своемъ богатомъ покоѣ она сидитъ одна. Брови ея плотно сдвинуты, горькая складка лежитъ вокругъ тонкихъ губъ, прекрасные глаза ея со скорбной мольбой обращаются въ передній уголъ, гдѣ теплится лампада передъ ликомъ Спасителя.

-- Погибъ мой сынъ, погибъ Димитрій -- шепчетъ она,-- не вернуться ему живому, не даромъ Зосима тогда на пиру видѣлъ его съ отрубленной головой. Господи, спаси и помилуй его.

Горячія слезы капаютъ изъ глазъ посадницы, и низко склоняется голова ея, полная тяжелыхъ, мрачныхъ думъ.

-- На кого теперь надежда? Всѣхъ обуялъ малодушный страхъ передъ Московскимъ княземъ, почитай, всѣ держатъ его руку, немного осталось у ней сторонниковъ. Какъ вдохнуть новыя силы въ новгородскихъ гражданъ, какъ зажечь ихъ сердца любовью къ родинѣ? Какъ вселить въ нихъ презрѣніе къ московскому князю? Они объяты ужасомъ, чернь голодаетъ... вчера, на вѣчѣ сторонники Москвы взяли верхъ... пощады, слышь, хотятъ просить у Московскаго князя...

Марѳа Борецкая вскочила, какъ ужаленная.

Нѣтъ, не бывать тому, не допуститъ она новгородцевъ до такого позора. Никогда еще Новгородъ Великій не просилъ ни у кого пощады. Она прикажетъ готовить городъ къ защитѣ, пожжетъ вокругъ него всѣ посады, она отворитъ всѣ свои житницы, дастъ хлѣба народу... Пускай погибъ Димитрій, у ней еще есть сыновья... гонецъ, небось, давно ужъ въ Двинскомъ краю, съ минуты на минуту ихъ можно ждать.

И ей вспомнилась минута разставанья съ младшими сыновьями. Какъ живой, стоялъ передъ ея глазами Феликсъ съ выраженіемъ беззавѣтной удали въ глазахъ, полный горячей любви къ родинѣ.

"Коли не въ мочь станетъ справляться съ Москвой, шли гонца за нами, не дадимъ въ обиду нашъ родной городъ, были послѣднія слова сыновей. И она послала за ними... теперь вся надежда на нихъ... новгородцы ихъ любятъ, одинъ ихъ видъ вольетъ бодрость въ малодушныя сердца. Сыновья соберутъ новое войско и разобьютъ московскаго князя, они съумѣютъ защитить вѣчевые порядки вольнаго Новгорода... Ахъ, зачѣмъ она понадѣялась на себя, зачѣмъ раньте не послала за ними, не случилось бы того... Зачѣмъ отпустила ихъ тогда... Только бы скорѣй они возвращались, каждая минута дорога... новгородцы слабѣютъ духомъ, она одна... московскій князь близко...

Какъ утопающій хватается за соломинку, такъ Марѳа Борецкая полагала всѣ свои надежды на возвращеніе сыновей. Й думалось ей въ эту минуту, что въ нихъ все спасеніе роднаго города... и страстно, нетерпѣливо ждала она ихъ, ловя чуткимъ слухомъ малѣйшій шумъ на улицѣ, на дворѣ.

Вотъ и въ самомъ дѣлѣ за воротами послышались какъ будто чьи то голоса, былъ поздній часъ, въ городѣ уже всѣ спали... вотъ ясно слышитъ она, какъ скрипнула калитка, больше некому, это они...

Марѳа Борецкая бросилась къ двери и лицомъ къ лицу столкнулась со своей мамкой.

-- Боярыня, къ тебѣ я,-- гонецъ пріѣхалъ...

Что то тревожное почудилось Марѳѣ Борецкой въ этихъ словахъ.

-- Гонецъ, откуда?-- спросила она быстро.

-- Изъ Двинской вотчины...

-- Гонецъ, зачѣмъ гонецъ, а сыновья гдѣ, гдѣ Феликсъ, Антонъ?-- Зови его скорѣй...

Все перепуталось въ мысляхъ боярыни, недоброе предчувствіе закралось ей въ душу.

-- Зачѣмъ гонецъ, зачѣмъ не сами они явились на ея зовъ. Или забыли обѣтъ свой, измѣнили родному городу, показалось лучше въ чужихъ краяхъ...

Въ дверяхъ появилась высокая фигура мужчины въ темномъ полукафтанѣ. Онъ низко поклонился боярынѣ...

-- Нѣтъ, это не ея гонецъ, это совсѣмъ чужой, незнакомый ей человѣкъ.

-- Откуда ты,-- кто ты?

Лицо вошедшаго казалось растеряннымъ, смущеннымъ.

-- Гонецъ я,-- отъ головы присланъ, изъ твоего посада Неноксы, что у Студенаго моря....

-- Съ чѣмъ присланъ,-- гдѣ сыновья мои? Что жъ ты молчишь?-- почти крикнула боярыня, и тяжелое предчувствіе еще сильнѣе сдавило ей грудь.

-- Боярыня, не съ доброй вѣстью я присланъ,-- тихо промолвилъ гонецъ,-- погибли сыновья твои...

Онъ смолкъ; боярыня глядѣла на него остановившимися глазами и затѣмъ какъ то грузно опустилась на стоявшее позади нея кресло.

-- Ты лжешь, слышишь ты!-- вдругъ не своимъ голосомъ крикнула она, -- не можетъ быть того, откуда ты взялся? прочь съ глазъ моихъ...

Не легкая задача -- быть вѣстникомъ смерти любимыхъ сыновей. Гонецъ не двинулся съ мѣста. Съ трудомъ выговоривъ страшное слово, онъ вдругъ заговорилъ быстро, торопливо, словно хотѣлъ поскорѣй исполнить печальную обязанность, и затѣмъ бѣжать, бѣжать безъ оглядки изъ этого богатаго покоя, отъ этой обезумѣвшей отъ горя матери.

-- Погибли, утопли, стало быть, бурей ихъ разбило на морѣ... волной вынесло на берегъ ихъ тѣла, гдѣ Двина рѣка въ море втекаетъ. Тамъ и похоронили, пока, гдѣ, стало быть, выбросило то ихъ. Приказалъ голова спросить, какова будетъ твоя воля... вотъ и грамота отъ него...

Но Марѳа, казалось, не слушала гонца, она продолжала глядѣть на него все тѣми же остановившимися глазами, а уста ея невнятно шептали одни и тѣ же слова.

-- Погибли, погибло все, все погибло!

Машинально взяла она изъ рукъ гонца протянутую грамоту, но, не читая, положила ее на столъ, а сама все шептала:

-- Погибло все, все погибло...

Гонецъ давно ушелъ, а Марѳа Борецкая продолжала сидѣть, не двигаясь. Что чувствовала она въ эту минуту? Глаза ея съ выраженіемъ безумнаго ужаса глядѣли куда то вдаль, на лицѣ блуждала странная улыбка...

И вдругъ страшное, потрясающее рыданіе вырвалось изъ ея груди.

-- Господи, за что это? За что ты наказалъ меня, за что прогнѣвался на великій, славный Новгородъ? Гдѣ вы, сыны мои? Мать сыра земля, разступись, верни мнѣ сыновей моихъ... не мнѣ, великому Новгороду нужны они...

Но зова матери не слыхали сыновья. Тихо, безмятежно продолжали они спать на пустынномъ приморскомъ берегу... Дни и ночи неутѣшно плакала Марѳа Борецкая. Всей душой рвалась она туда, въ этотъ холодный край, гдѣ покоились ея сыновья. Крѣпко любила она ихъ, но, видно, еще крѣпче любила родной городъ. Не покинула она Новгородъ, не поѣхала облегчить душу свою слезами на могилѣ любимыхъ сыновей.

-- Перевернулись бы въ гробахъ кости ихъ, если бы покинула я родной городъ въ его тяжелыя минуты, говорила она, съ новымъ мужествомъ выступая на борьбу съ Московскимъ княземъ. И думалось ей, геройской защитой родного города она лучше всего почтитъ память усопшихъ.

Изнемогалъ въ непосильной борьбѣ Новгородъ Великій, напрягала свои послѣднія силы Марѳа Борецкая, а тамъ, въ сѣверномъ краю, надъ могилой сыновей ея по ея приказу воздвигались стѣны обители съ церковью во имя св. Николая.

Такъ возникъ Николо-Корельскій монастырь. Выстроила его неутѣшная мать, горько оплакивавшая гибель своихъ сыновей, строила его истинная дочь Великаго Новгорода, потерявшая въ сыновьяхъ своихъ вѣрныхъ защитниковъ родины.

ЭПИЛОГЪ.

"За вольный, за честный славянскій народъ,
За колоколъ пью Новогрзда,
И если онъ даже и въ прахъ упадетъ,
Пусть звонъ его въ сердцѣ потомковъ живетъ --
Ой ладо, ой, ладупіко-ладо!"

Проходили года. Много лѣтъ прошло съ той поры, какъ Марѳа Борецкая, закованная въ цѣпи, обливаясь горькими слезами, слѣдовала за вѣчевымъ колоколомъ въ Москву.

То, что неясно, туманно представлялось въ думахъ Новгородской посадницы и ея сыновей, то осуществилось наконецъ: на берегу Бѣлаго моря, при устьѣ судоходной рѣки Двины, возникъ большой торговый городъ Архангельскъ. Иноземныя суда, нагруженныя товарами, приплывали къ нему, развилась обширная торговля съ чужими краями. Не новгородскіе удальцы строили его, возникъ онъ по почину правителя Руси Бориса Годунова.

Богатѣло и развивалось Московское государство. Въ сильной Москвѣ стали забывать мало по малу о борьбѣ съ отдѣльными княжествами, стали забывать и объ упорномъ сопротивленіи Великаго Новгорода. Но не забывали объ этомъ въ сѣверномъ краю. Этотъ край былъ нѣкогда покоренъ новгородскими ушкуйниками, новгородскіе люди заселили его. Ихъ сердца были полны воспоминаніями о былой славѣ роднаго города, о быломъ могуществѣ его, о былой свободѣ... Въ бурю и непогоду чутко прислушивались они къ ударамъ колокола, что раздавались съ колокольни Николо-Корельскаго монастыря. Такъ ужъ заведено было съ самаго его основанія: лишь только разгуляется море, запѣнятся волны, загудитъ буйный вѣтеръ, на невысокой монастырской колокольнѣ появлялась темная фигура инока. Сотворивъ крестное знаменіе, онъ брался за веревку, и далеко по пустыннымъ окрестностямъ разносились тогда, гулкіе, протяжные удары колокола. Похороннымъ звономъ звучали они надъ могилой преждевременно погибшихъ новгородскихъ удальцовъ и предостерегали заблудившихся путниковъ отъ ихъ печальной участи.

Въ одинъ холодный осенній день 1681 года на Бѣломъ морѣ разразилась страшная буря. Съ шумомъ понеслись по волнамъ громадные ледяные утесы, загудѣлъ вѣтеръ, жалобно закричали быстрокрылыя чайки, зашумѣло, заволновалось море, и чудился въ его сердитомъ рокотѣ дерзкій вызовъ на борьбу, на состязаніе... И словно въ отвѣтъ на этотъ вызовъ съ колокольни Николо-Корельскаго монастыря раздался обычный ударъ колокола. Звукъ его, тягучій, глубокій, медленно расходился въ воздухѣ, и, не успѣвъ замереть, снова повторился. За вторымъ послѣдовалъ третій... И дрогнули сердца сѣверныхъ обывателей: то звонилъ только что привезенный изъ Москвы, большой колоколъ, пожалованный Николо-Корельскому монастырю Московскимъ царемъ Федоромъ Алексѣевичемъ. "То звонилъ Новгородскій вѣчевой колоколъ, хранившійся дотолѣ въ Москвѣ", говорили потомки новгородскихъ выходцевъ. Такъ ли это было? Былъ-ли дѣйствительно пожалованный царемъ Федоромъ Алексѣевичемъ колоколъ тотъ самый, что висѣлъ нѣкогда на вѣчевой башнѣ великаго Новгорода, кто знаетъ? Но имъ хотѣлось такъ думать и всей душой они вѣрили въ это. Широкой волной разлились въ воздухѣ звуки новаго колокола, заглушивъ на мгновеніе и бурный плескъ волнъ, и завыванье вѣтра, и жалобные крики чаекъ.

Быстрѣе покатились волны морскія, все выше вскидывали онѣ свои бѣлыя гривы, сильнѣе гудѣлъ вѣтеръ, бушевало, ревѣло море. Казалось, оно не хотѣло простить колоколу его минутной побѣды надъ собой... Гудѣлъ и монастырскій колоколъ. Все чаще раздавались его удары, словно стремились они во что бы то ни стало заглушить разыгравшуюся бурю... Но грозный противникъ былъ сильнѣе. Чѣмъ чаще ударяли въ колоколъ, тѣмъ слабѣе слышались его звуки: они тонули въ страшномъ рокотѣ моря, въ громѣ и трескѣ ледяныхъ громадъ.

Вотъ и совсѣмъ смолкъ колоколъ. И только изрѣдка, сквозь затихающіе на мгновеніе порывы вѣтра, доносились слабые, словно надорванные звуки его. И тоской отдавались они въ сердцахъ потомковъ славныхъ новгородцевъ. Въ этихъ жалобныхъ, надорванныхъ звукахъ имъ слышалось не одно только горе матери, потерявшей сыновей своихъ. За борьбой одинокаго колокола съ разъяренной стихіей имъ чудилась другая такая же упорная неравная борьба, борьба Великаго Новгорода съ московскимъ властолюбіемъ, замирающіе въ грозномъ рокотѣ бушующихъ волнъ звуки монастырскаго колокола приводили на память послѣднія минуты свободнаго города, его послѣднія усилія, его паденіе. Въ этихъ ослабѣвающихъ звукахъ, казалось имъ, звучали разбитыя надежды новгородской посадницы, ея стоны и вопли надъ поруганнымъ вѣчевымъ колоколомъ, въ нихъ какъ будто заливалась горючими слезами сама погибшая новгородская свобода.

Прошли вѣка. Окрѣпло Московское государство. Давно забыты на Руси новгородскіе вѣчевые порядки, они отошли въ область исторіи. И только тамъ, на далекомъ сѣверѣ удары колокола съ колокольни Николо-Корельскаго монастыря продолжаютъ напоминать окрестнымъ жителямъ о былой славѣ Великаго Новгорода, о былой свободѣ его. И прислушиваясь къ этимъ гулкимъ, унылымъ звукамъ, въ долгіе зимніе и осенніе вечера, потомки славныхъ новгородцевъ все еще разсказываютъ своимъ внукамъ и правнукамъ про эти "дѣла давно минувшихъ дней, преданья старины глубокой".

Е. Волкова.

"Юный Читатель", No 22, 24, 1901

Оставить комментарий Волкова Е. Ф. (yes@lib.ru) Год: 1901 Обновлено: 02/12/2018. 74k. Статистика. Рассказ: Проза, Детская, Историческая проза Сочинения	Скачать FB2 Ваша оценка:
Аннотация: (Из двинских и новгородских преданий). Текст издания: "Юный Читатель", No 22, 24, 1901.

Волкова Е. Ф. Горе матери-посадницы