Максимилиан Александрович Волошин (1877-1932) славился общительностью и "прочностью своих дружб" (М. Цветаева). Естественно его обращение в своей поэзии к древнему жанру послания. Это "Письмо", "В мастерской" и другие стихи цикла "Amori amara sacrum ", посвященного М. В. Сабашниковой; стихи, обращенные к Ю. К. Балтрушайтису ("К твоим стихам меня влечет не новость...", 1903), В. Я. Брюсову ("По ночам, когда в тумане...", 1903), С. И. Толстой ("Концом иглы на мягком воске...", 1909), Е. И. Дмитриевой ("Пурпурный лист на дне бассейна..." и другие, 1910), М.И. Цветаевой ("К Вам душа так радостно влекома...", 1910), К. Ф. Богаевскому ("Другу", 1915), к матери ("Материнство", 1917) и к жене, М. С. Волошиной ("Заклинание", 1929). Из посланий и стихотворных портретов Волошин собрал цикл "Облики" (1910-1917), включенный им в книгу лирики "Selva oscura" {"Темный лес" (лат.).}
Однако поэт-пантеист обращался со стихами не только к людям, но и к витражам Руанского собора ("Лиловые лучи", 1907), к планетам ("Солнце", "Луна", 1907), к любимому Парижу ("Неслись года, как клочья белой пены...", 1915), к усыновившей его Киммерии ("Полынь", 1907), к России ("Россия", 1915; "Святая Русь", 1917; "Родина", 1918; "Неопалимая купина", 1919), к Богу ("Над законченной книгой", 1915; "Готовность", 1921) и Богоматери ("Хвала Богоматери", 1919). Открытость Волошина всем и всему снова и снова вынуждала его на прямой разговор с окружающим.
Общая черта: все эти послания - либо любовные, либо дружеские, либо молитвенные. У Волошина нет сатиры или памфлета в стихах; прямой сарказм свойственен или его прозе, или белым стихам (см., например, "Буржуй", "Пар", "Машина"). Всего один раз он обратился к пародии ("Серенький денек", 1915), известна лишь одна его эпиграмма ("М. А. Дейше-Сионицкой", 1917).
Мягкий, ненавязчивый юмор, свойственный Волошину в жизни, отразился в его поэзии лишь в стихотворных экспромтах: цикл "Сонеты о Коктебеле" (1911), "Татиде" (1919), "Анчутке" (1924), "Как ты внимательна была..." (1898) и т.п. Эти послания, менее других отделанные или шутливые по тону, поэт не включил в сборники стихов, вышедшие при его жизни. Другие, помещенные в настоящей подборке, не печатались по мотивам цензурной непроходимости ("Л. П. Гроссману" и "Поэту") или чисто случайно ("Напутствие Бальмонту", "Лиле Эфрон").
У каждого из этих стихотворений есть своя история...
В начале 1907 года у Волошина возник конфликт с поэтом Вячеславом Ивановым, обратившим слишком пристальное внимание на его жену. М. В. Сабашникова все больше поддавалась чарам "златокудрого искусителя" - и Максимилиан Александрович, не желая мешать ей сделать выбор, в середине марта уехал из Петербурга в Коктебель. Тоска по жене сочеталась с неизжитым тяготением к Иванову и его кружку - писателям и художникам, собиравшимся на "Башне". И вот 15 апреля 1907 года Волошин посылает В. И. Иванову сонет, приветствующий создание антологии "Цветник Ор" (вышедшей из печати чуть позднее, в мае). В сборнике участвовали Константин Бальмонт, Александр Блок, Валерий Брюсов, Лидия Зиновьева-Аннибал (пьеса "Певучий осел"), Вячеслав Иванов, Маргарита Сабашникова (цикл стихов "Лесная свирель"). Их-то Волошин и приветствовал из далекого восточного Крыма ("Я здесь расту один, как пыльная агава...").
Послание "Ты из камня вызвал мой лик..." (1911) адресовано польскому скульптору Эдварду Виттигу (1879-1941). В ноябре 1908 года в Париже он вылепил бюст Волошина, который так писал об этом произведении: "Он лепит меня в венке с обнаженными плечами и грудью, с наклоненной головой. Выходит совсем Зевс Отриколийский". "Он удивительно похож, - добавляет Максимилиан Александрович в другом письме. - Я не говорю о сходстве, но он сам по себе будет очень крупным произведением искусства". Впоследствии Виттиг перевел бюст в камень - и он был установлен (как парковая скульптура) в одном из парижских скверов.
"Напутствие Бальмонту" написано по случаю отправления друга Волошина Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942) в кругосветное плаванье. В 1912 году исполнялось 25 лет литературной деятельности Бальмонта, и он решил отметить его грандиозным путешествием. Маршрут его был таков: Лондон - Канарские острова - Южная Африка - Мадагаскар - Тасмания - Южная Австралия - Новая Зеландия - Полинезия - Новая Гвинея - Цейлон - Индия. Упоминая в своем послании полумифические, погибшие в древности материки (Атлантида, Лемурия), Волошин подчеркивал, что Бальмонт "пловец" не только в пространстве, но и во времени...
"Милая Вайолет, где ты?.." обращено к Вайолет Харт - художнице-ирландке, с которой Волошин сблизился в Париже в 1905 году. (Ей также посвящено стихотворение "Если сердце горит и трепещет..."). В. Харт была в Коктебеле в 1907 и 1912 годах, написала два портрета Волошина (один, маслом, остался незаконченным). Критик Евгения Герцык вспоминала позже: "Эта тихая Вайолет так и осталась в России, прижилась здесь, через несколько лет вышла замуж за русского, за инженера, и, помню, накануне свадьбы, в волнении сжимая руки сестры моей, сказала ей: "Max est un Dieu!" {"Макс - это Бог!" (франц.).} О встречах с В.Харт Волошин упоминает и в своем дневнике "История моей души".
Елизавета Яковлевна Эфрон (1885-1976), которой посвящено следующее стихотворение ("Лиле Эфрон") - актриса, режиссер-педагог, золовка М. И. Цветаевой. Ее мать, аристократка Елизавета Дурново, вышла замуж за разночинца Якова Эфрона, еврея (отсюда - "сила токов несогласных..."). Лиля Эфрон бывала в Коктебеле неоднократно, начиная с 1911 года, и стала одной из зачинательниц "обормотского стиля" волошинской дачи. Это подчеркивалось и в незаконченном коллективном стихотворении, второе четверостишие которого написано рукой Волошина (ЦГАЛИ, ф. 2962, оп. 1, ед. хр. 174):
Ты создана сегодня, Лиля,
В сияньи зрелой красоты
В дни парикмахера Базиля
Чесать драгунские хвосты.
Волос твоих протуберанцы
Смягчил его фиксатуар.
Пусть все Эрота новобранцы
В груди почувствуют пожар...
"Лиле Эфрон" - скорее стихотворный портрет, чем послание, и кстати, - один из лучших его образцов. Волошин недаром был художником: его наблюдательность и зоркость оттачивались на тех бесчисленных зарисовках с натуры, которые он делал на парижских бульварах, в кафе, на публичных балах. Летом 1913 года Максимилиан Александрович специально рекомендовал художнице Ю. Л. Оболенской "сажать натуру и писать стихотворные портреты". "У Вас есть то, что утеряно - способность характеристики", - убеждал он ее. Вариант данного стихотворения был опубликован в книге воспоминаний Д. Н. Журавлева "Жизнь. Искусство. Встречи" (М., 1985), где также запечатлен образ "Лили" (с. 116-131).
Стихотворение "Снова мы встретились в безлюдье..." не имеет адресата. В "творческой тетради" Волошина оно датировано девятым августа 1914 года. В это время поэт находился в селении Дорнах под Базелем, где участвовал в строительстве Гетеанума - антропософского центра. Есть все основания предполагать, что стихотворение обращено к Рудольфу Штейнеру (1861-1925) - главе международного Антропософского общества. Немецкий мистик, пытавшийся найти синтез религии и науки в целях самоусовершенствования человека, он играл особую, еще мало изученную роль в формировании Волошина.
Познакомился он с "Доктором" в 1905 году и с тех пор не раз слушал его лекции в Цюрихе, Берлине, Париже. Сообщая A.M. Петровой в марте 1906 года о своем знакомстве "с самым гениальным из современных европейских оккультистов", Волошин добавлял: "Для меня открылся целый мир совершенно нового знания и нового миропонимания". В автобиографии (1925) Максимилиан Александрович назвал Штейнера "человеком, которому я обязан больше чем кому-либо познанием самого себя".
С образом человека, запечатленного в стихотворении, согласуются высказывания Волошина о Штейнере: "Каждое его слово чувствуешь обращенным лично к себе и всегда о главном"; "То, что дает Штейнер, хорошо каждому нести в молчании собственной души..." Философию Штейнера Волошин называл "освободительной, всеобъемлющей, учащей любить и преображать жизнь". О внешности "Доктора" Максимилиан Александрович писал в 1913 году: "Его лица невозможно передать, потому что оно все - пламя воли, но не неподвижной и не внешней, а горящей изнутри и каждый миг изменяющейся".
По приезде летом 1914 года в Дорнах Волошин долго был в состоянии апатии: "Страшная усталость и сон". О Штейнере он записал в дневнике: "Здесь, среди природы, его фигура кажется маленькой и странно черной", "все черты его лица углубились и заострились за эти годы..." Личная встреча, на которую надеялся Волошин, все откладывалась (она состоялась лишь в ноябре). Отсюда вопросы и догадки в волошинском стихотворении...
О том, как возникло в конце 1915 года стихотворение "Серенький денек", поэт вспоминал весной 1932 года: "По вечерам мы всегда встречались с Эренбургом и иногда просиживали в маленьком кафе у gare Montparnasse {Вокзал Монпарнас (франц.).} до рассвета, читая стихи, и я возвращался в Пасси пешком вдоль линии метро. В этот период Илья писал книгу о "Канунах". Это был ряд набросков и настроений первого года войны, со всею <неразб. - В. К., З. Д.> и ложью, которые уже тогда начинали кристаллизоваться в атмосфере и личностях. Отсюда тот ряд странных образов, которыми обновили стихи модернисты, франц<узские> поэты - Аполлинер, Макс Жакоб и др<угие>. К ним непосредственно примыкал и Илья Эренбург. Как-то раз, проходя около Трокадеро, я стал думать об этих же темах и у меня сложилась пародия на Эренбурга "Серенький денек", которой эпиграфом могли бы служить знаменитые строчки:
День прошел весьма обыкновенно,
Облака сидели на диванах...
"Тощий аскет" - по-видимому, сам Эренбург; "райская гостиная" - салон М. С. Цетлин, меценатки, которой посвящены два следующих стихотворения Волошина.
Мария Самойловна Цетлин (урожд. Тумаркина, 1882-1976), известная московская красавица, была моделью портретов Л. Бакста, Диего Риверы, А. Яковлева, С. Чехонина. В. А. Серов писал ее осенью 1910 года в Биаррице, где у ее мужа М. О. Цетлина была вилла. Но Мария Самойловна была еще доктором философии и членом партии эсеров, политэмигранткой... О встречах с ней в Париже в 1916 году Волошин вспоминал в уже упоминавшихся мемуарах: это был искренний друг поэта.
Весной 1919 года Волошин снова общался с четой Цетлиных, на квартире которых остановился. Тогда-то, 7 февраля, Мария Самойловна подарила Волошину толстую тетрадь для стихов в сафьяновом красном переплете, чему и посвящено стихотворение "Широки окаемы гор..." Тетрадь же постепенно превратилась в подлинную лабораторию поэта: в ней зафиксирована его творческая работа с февраля 1919 года по сентябрь 1931 года.
Летом 1917 года возникла волошинская эпиграмма, посвященная Марии Адриановне Дейше-Сионицкой (1861-1932) - бывшей певице Большого театра, также имевшей в Коктебеле дачу. Эта 56-летняя дама была оплотом благопристойности курортного поселка и резко отрицательно относилась к "обормотскому" укладу волошинского дома: песням, танцам, розыгрышам, пляжной обнаженности. И в знак протеста Волошин изобразил почтенную матрону в виде ведьмы на помеле, выхватывающей с пляжа голых "грешников"! Для восьмистишия, помещенного в углу картины, была использована популярная в те годы "Крокодила" ("По улицам ходила Большая Крокодила...").
Четверостишие, посвященное "Татиде" - скорее шуточный портрет, вложенный в уста самой Татиды - Татьяны Давыдовны Цемах (1890 - ок. 1943), бактериолога и поэта. Сохранились сведения о ее близких отношениях с Волошиным и о том, что оформить эти отношения помешала активная неприязнь к молодой женщине матери Максимилиана Александровича. Во всяком случае, в одном из своих писем (10 октября 1918 года) поэт называет Татиду своей "хорошей знакомой и другом", а в другом (к М. С. Цетлин) - своей "маленькой приятельницей".
В Одессе в 1919 году Волошин познакомился с литературоведом Леонидом Петровичем Гроссманом (1888-1965). Автор целого ряда исследований о Ф. М. Достоевском (любимом писателе Волошина!), он писал также стихи. Книжечку сонетов "Плеяда", изданную в Одессе, Гроссман надписал Волошину 22 августа 1919 года: "Дорогому Максимилиану Александровичу Волошину, изваявшему сонет о Диане де Пуатье, знак дружбы и ученичества". Ответом на присылку этой книги и стал, по-видимому, приводимый ниже сонет.
Стихотворение "Анчутке" обращено к Анне Александровне Кораго (1890-1953) - скромной учительнице из Твери. В 1924 году она жила у Волошина с весны, но мало кто обращал внимание на молчаливую старую деву, носившую прозвище Анчутка. "Одно уже имя давало право на какое-то поспешное отмахиванье от нее", - вспоминала одна из гостей. Но однажды после очередного чтения в мастерской Волошин подозвал к себе Анну Александровну и спросил собравшихся, знают ли они происхождение ее прозвища? И оказалось, что незаметная Анчутка - человек по-своему героический. Она отказалась от личной жизни, так как на руках у нее туберкулезная сестра, которую она содержит в санатории. Заработок учительницы для этого мал, и Анна Александровна берет работу на дом: до глубокой ночи кроит, шьет, мережит. И Анчутка значит "Анна чуткая".
"Макс взял бережно Анчутку на ладонь и показал нам ее в таком свете, в такой глубокой человечности, что она стала сразу яркой и близкой нам", - вспоминала Л. В. Тимофеева.
Вдобавок оказалось, что Кораго - внучка Тютчева и племянница Гаршина, что она прекрасно знает французский язык и даже перевела несколько романов (один из них, Жоржа Куртелина, вышел через два года в издательстве "Земля и фабрика"). И вот перед отъездом домой все, от "маститых" до сорванцов-отроков, наперебой несли свою лепту - стихи, рисунки, добрые слова - в тетрадочку "Прощание с Коктебелем", заведенную для Анчутки Волошиным. Начиналась она стихотворным посвящением "Анчутке"...
Стихотворение "Поэту" - " своего рода программная декларация", как определил сам Волошин в письме к К. И. Чуковскому от 20 ноября 1923 года. Для нас это один из образцов высокой принципиальности поэта, его верности самому себе. Вспомним, что в 1923-1924 годах он подвергся ожесточенным нападкам напостовцев в "Правде" (П. Сосновский), в "Молодой гвардии" (Г. Лелевич), в журнале "На посту" (Л. Авербах, С. Родов, В. Скуратов, Б. Таль). Его причислили к "чужим", поэзию его определили как "контрреволюцию в стихах". Но для Волошина это была "толпа", которую он не уважал и которой не боялся. ("Слава - это солнце мертвых" - выражение Оноре Бальзака, любимое Волошиным).
Стихотворение "Мистеру Хью" обращено к Елизавете Сергеевне Кругликовой (1865-1941) - художнице, давнему (с 1901 года) другу Волошина, его первому учителю в живописи. Летом 1926 года в Коктебеле она участвовала в импровизированном спектакле "Путями Макса" (или "Саша-паша"), исполнив роль американского туриста "мистера Хью". В 61 год Елизавета Сергеевна поражала окружающих своим жизнелюбием, легким отношением к трудностям быта, юмором.
"Владимирская Богоматерь" - по сути, последнее поэтическое свершение Волошина: в конце 1929 года его постиг "удар" (инсульт), и после этого он уже не создал ни одной законченной вещи в стихах...Икону Владимирской Божьей матери поэт увидел впервые весной 1924 года в Историческом музее. По воспоминаниям Т. В.мелевой, он приходил "на свидание с иконой" несколько дней подряд, стоял перед нею часами. Вернувшись из поездки в Москву и Ленинград домой, Волошин писал: "Лишь два момента подлинной жизни<...> я пережил и унес с собою сюда: Лик Владимирской Богоматери и рукопись Аввакума". (Письмо к С. А. Толстой-Есениной от 24 мая 1924 года). Фоторепродукция с иконы стояла с весны 1925 года на рабочем столе Максимилиана Александровича; "все эти дни живу в сиянии этого изумительного лица", - писал он С. З. Федорченко 9 апреля.
Посвящено это стихотворение Александру Ивановичу Анисимову (1877 - ок. 1932), искусствоведу и реставратору. Работая в Комиссии по охране культурных и художественных сокровищ России, он руководил расчисткой иконы Владимирской Богоматери от позднейших наслоений и посвятил ей отдельную монографию (Прага, 1928). В 1921-1929 годах А.И. Анисимов возглавлял отдел церковных древностей в Историческом музее в Москве. Осенью 1930 года ученый был арестован и погиб в лагере на Медвежьей горе в Карелии. Сбылись, увы, слова Волошина о "горестной судьбе", поставленные в конце "посылки"...