Lib.ru/Классика: Воронов Михаил Алексеевич. Как сыр в масле

КАКЪ СЫРЪ ВЪ МАСЛѢ.

(Разсказъ.)

Какъ-то, два, три года тому назадъ, лѣтомъ, около Петрова дня, то есть въ самую жаркую, самую убійственную пору, вздумалось мнѣ навѣстить одного стариннаго моего благопріятеля, жившаго верстахъ въ восьмидесяти отъ Петербурга. "Для друга, говоритъ пословица, и семь верстъ не околица"; мой же знакомый хотя и жилъ не въ семи, а въ восьмидесяти верстахъ, но такъ какъ большую часть пути приходилось сдѣлать по желѣзной дорогѣ, то, стало быть, отчего же и не рискнуть. Я поѣхалъ.

Пріятель этотъ (позволю себѣ маленькое отступленіе) былъ мнѣ потому особенно любезенъ, что былъ онъ давній, закадычный мой гимназическій другъ, когда-то сорви-голова не послѣдняго разбора, а, главное, всегдашній споспѣшникъ тѣхъ хоть и маленькихъ, хоть и минувшихъ, но все-таки жгучихъ дѣтскихъ тревогъ и радостей, которыя нѣкогда составляли все существованіе, а теперь -- увы!-- даже самыя воспоминанія о которыхъ все дальше и дальше уносятся временемъ. Я не видѣлъ своего стараго друга лѣтъ десятокъ, побольше; отъ видѣвшихъ же его я извѣстился, къ немалому моему огорченію, что этотъ нѣкогда живой и шаловливый мальчуганъ съ годами страшно измѣнился, и въ послѣднее время даже какъ-то опустился, обратился во что-то чудовищное, слонообразное, въ какое-то сонное, малоподвижное существо. Слышалъ я также, что другъ мой жилъ теперь безвыѣздно въ своей деревушкѣ и даже чуть ли не безвыѣздно въ своемъ домѣ, былъ давно женатъ, имѣлъ ребенка, ничего не дѣлалъ, ѣлъ, пилъ, спалъ, -- словомъ, совершенно преобразился въ заправскаго гражданина земли русской, въ того безпримѣснаго, кореннаго русака, для котораго зачастую даже такая жизнь -- благодаря вѣками освященной лѣни и унаслѣдованному даровому хлѣбу -- дѣлается чѣмъ-то въ родѣ отбыванія тяжкой поденщины и все существованіе котораго кратко, но выразительно исчерпывается нехитрой поговоркой: "день да ночь -- сутки прочь".

"Какъ не взглянуть на такое печальное превращеніе?" подумалъ я, собираясь въ путь.

Верстъ семьдесятъ слишкомъ я счастливо проѣхалъ по желѣзной дорогѣ; оставалось какихъ нибудь четыре, пять верстъ проѣхать на лошадяхъ,-- но эти-то пять верстъ и дали себя знать!

-- Нѣтъ ли тутъ кого нибудь, кто бы взялся доставить меня до Горбылева? сошедши со станціи, спросилъ я какого-то старика, должно быть сторожа, стоившаго у придорожной будки и безмятежно чистившаго себѣ носъ, вперивъ очи въ безпредѣльную даль.

-- Ась? отозвался старикъ, не отнимая руки отъ носа.

Я повторилъ вопросъ.

-- А вы сами-то горбылевскіе?

-- Нѣтъ, я только туда ѣду.

-- А къ кому, позвольте спросить?

-- Къ Николаю Сергѣичу С.

-- Знаемъ Николая Сергѣича... молодой такой баринъ, добавилъ старичина, помолчавъ.

-- Молодой-то онъ молодой, но извощика-то какъ бы достать? а?

Старикъ осмотрѣлъ меня съ головы до ногъ.

-- Вы одни? спросилъ онъ.

-- Одинъ.

-- А клажа есть какая?

-- Нѣтъ, клажи нѣтъ.

-- Такъ-съ, такъ-съ, флегматично произнесъ старецъ и, поднявъ съ земли камень, съ ожесточеніемъ швырнулъ имъ въ пробѣгавшую мимо собаку: собака взвизгнула, поджала хвостъ и стрѣлой помчалась дальше.-- Не любишь, дьяволъ! самодовольно процѣдилъ сквозь зубы сторожъ.

-- Да можно, что ли, подводу-то достать рѣшительно спросилъ я, выведенный, наконецъ, изъ терпѣнія.

-- Эхъ, миленькій! ласково возопилъ сторожъ, глядя ни меня во всѣ глаза:-- да. развѣ я знаю что... Да. развѣ она, чортъ, отпуститъ меня хоть на минуту!-- онъ съ озлобленіемъ ударилъ кулакомъ по будкѣ, около которой стоялъ, -- развѣ даетъ она мнѣ спокой! (Старикъ вдругъ заволновался.) Она мнѣ пожрать не даетъ, эта каторжная!.. А ты тутъ еще про извощика, про подводу какую-то: тоже ума въ тебѣ, погляжу я...

Старикъ начиналъ сердиться не въ шутку, почему я заблагоразсудилъ показать ему тылъ и направился на дальнѣйшіе поиски.

Послѣ долгаго получаса безполезнаго хожденья взадъ и впередъ по поселку, тянувшемуся тотчасъ за станціей желѣзной дороги, я, наконецъ, началъ останавливать каждаго встрѣчнаго, распрашивая, какимъ бы образомъ и гдѣ достать мнѣ подводу. Скоро около меня образовалась цѣлая толпа.

-- Да ты, душанъ, мнѣ скажи, я тебѣ все обтяпаю, вдругъ продрался ко мнѣ пьяненькій, еле державшійся на ногахъ мужичекъ.-- Ты мнѣ только слово, а. я тебѣ ужь сейчасъ... какъ пить дамъ!..

Дѣлать нечего, я объяснилъ ему мое горе.

-- Иди, иди! иди, иди и иди! безцеремонно схвативъ меня за бортъ, потащилъ за собою мужичекъ. Измученный безполезными поисками, я безпрекословно послѣдовалъ за моимъ новымъ чичероне.

Долго мы плутали по какимъ-то пустыннымъ, заросшимъ бурьяномъ огородамъ, наконецъ спутникъ мой отыскалъ-таки то, что намъ было нужно, и черезъ полчаса я уже трясся по дорогѣ въ Горбылево.

-- Знаешь Николая Сергѣича? спросилъ я возницу, перекрикивая гулкій рокотъ скакавшей съ кочки на кочку телѣги.

-- Это горбылевскаго-то?

-- Да.

-- Какъ не знать -- первый благопріятель, доложилъ мужичекъ, трясясь на облучкѣ точно въ злѣйшемъ лихорадочномъ пароксизмѣ.-- Баринъ, что и говорить... добрый, добавилъ онъ, видимо подыскивая этотъ хвалебный эпитетъ.

-- Ну, а живетъ онъ какъ?

-- Ужь чего не живетъ -- какъ сыръ въ маслѣ...

Возница звонко высморкался, поправилъ кнутовищемъ шлею на своемъ пѣгомъ конѣ и потомъ, обратившись ко мнѣ всѣмъ лицомъ, какъ-то особенно увѣренно проговорилъ:

-- А не востеръ...

-- Какъ такъ, не востеръ?

-- Да такъ,-- стыдно сказать, а грѣхъ утаить,-- не хозяйственный человѣкъ.

-- Ужь будто?

-- Вѣрно. Ужь какой это хозяинъ, когда цѣлый день съ паперосой въ кабинетѣ своемъ лежитъ, въ полдремы? Развѣ это хозяинъ?-- Да и она у ево такая же.

-- Кто?

-- Барыня евонная, Анна-то Миколавна. А тоже противъ доброты сказать нельзя -- ничего.-- У нихъ домъ-отъ весь только матерью и держится: кабы не она, все прахомъ пошло бы! закончилъ возница, рѣзнувъ со всего плеча своего пѣгаго. Пѣгій встрепенулся и прибавилъ рыси.

Садилось солнце. Мы ѣхали мелкимъ лѣсомъ, то прячась за полуопаленную листву жидкаго березника, то, словно освѣщенные бенгальскимъ огнемъ, ярко окрашиваясь въ красный цвѣтъ послѣдними, догоравшими лучами. Съ двухъ, трехъ полянокъ, мимо которыхъ протащились мы, на насъ пахнуло запахомъ недавно скошенной, еще лежавшей въ рядахъ, травы. Миновавъ какой-то мутный, заплеснѣвѣвшій ручей, вода въ которомъ, по словамъ моего возчика, "студеная и что твой сахаръ сладкая" -- мы стали спускаться подъ гору, перескакивая изъ выбоины въ выбоину и расплачиваясь боками за всякій шагъ телѣги. Невдалекѣ, въ какихъ нибудь полутораста, двухстахъ шагахъ вправо, показалось, наконецъ, жилье,-- это и было Горбылево.

-- Горбылево? спросилъ я.

-- Въ самый разъ! Какъ тутъ и было!

-- Ну, ступай живѣе.

Черезъ нѣсколько минутъ мы были уже у крыльца барскаго дома.

-- Дома баринъ? спросилъ я какого-то шершаваго, замазаннаго мальчика, встрѣтившаго меня на крыльцѣ и съ любопытствомъ озиравшаго съ головы до ногъ.

-- Они опочиваютъ, надо быть,-- не вдругъ отвѣтилъ мальчуганъ, и пристально уставился на мои сапоги, почему-то интересовавшіе его больше остального костюма.

Я прошелъ въ переднюю; мальчуганъ лѣниво слѣдовалъ за мной.

-- Спитъ... Вотъ нашелъ время, разсуждалъ я самъ съ собой, сбрасывая пальто.-- Спать на закатѣ солнца, даже по примѣтамъ старыхъ бабъ, вредно... деньги не будутъ водиться,-- нарочно особенно громко проговорилъ я, входя въ залъ.

На мой голосъ въ отворенныя двери направо показалась заспанная фигура въ халатѣ; протирая глаза и зѣвая, фигура медленно подвигалась мнѣ на встрѣчу. Разумѣется, я тотчасъ узналъ, кто это.

-- Узнаешь? спросилъ я.

-- Какъ не узнать, все такая же зубочистка, какъ и былъ когда-то.

Мы расцѣловались.

-- Но если я такая же зубочистка, -- замѣтилъ я, -- такъ тебя, не во гнѣвъ будь сказано, чортъ знаетъ какъ разнесло!

-- Разнесло, матушка; что дѣлать -- разнесло!-- Да не пойти ли намъ въ кабинетъ, тамъ какъ-то уютнѣе? Пойдемъ-ка!

Перешли въ кабинетъ.

-- Совсѣмъ я, братъ, какой-то сомъ сталъ, заговорилъ Николай Сергѣичъ, отворяя окна: -- ѣмъ, пью, сплю, и ничего больше.

-- Это плохо.

-- Чего не плохо, просто -- скверно! потупивъ глаза, произнесъ хозяинъ.-- Развѣ это жизнь?.. Ну, скажи, ради Бога?!

Мнѣ не хотѣлось съ первыхъ же минутъ встрѣчи заводить разговора, на эту скучную тему, тѣмъ больше не хотѣлось, что время, повидимому, не порвало нашихъ дружескихъ отношеній и обрадовавшійся Николай Сергѣевичъ уже готовился выложить передо мной всю свою душу: потому я уклонился отъ отвѣта, зная, что еще много будетъ времени для подобныхъ разговоровъ.

-- Гдѣ же твои? спросилъ я.

-- Гуляютъ гдѣ-то... Ты вѣдь матушку знаешь?

-- Еще бы не знать.

-- А жену?

-- Ну, вотъ съ женой-то твоей я не знакомъ.

-- Впрочемъ, что жъ я объ этомъ и спрашиваю, поправился хозяинъ:-- вѣдь я женился-то всего какихъ нибудь семь, восемь лѣтъ. А какъ давно, однако, мы съ тобой не видались? я?

-- Да. порядочно-таки, надо думать. Вотъ сколько...

Тутъ мы принялись высчитывать годы нашей разлуки, зацѣпили, какъ всегда это водится, будто бы кстати, кое-что изъ далекаго нашего прошлаго, припомнили наши старыя ребяческія глупости, наши гимназическія проказы, нашихъ товарищей, нашихъ наставниковъ, разные забытые анекдоты, шутки и проч. и проч. Николай Сергѣевичъ оживился. Задыхаясь и пыхтя, какъ пароходъ, онъ безпрестанно вскакивалъ съ мѣста, то бѣгалъ по комнатѣ, то усиленно жестикулировалъ, то хохоталъ во все горло,-- словомъ, расходился такъ, что забылъ, кажется, про свою чрезмѣрную толщину и не обращалъ никакого вниманія на потъ, ручьями бѣжавшій по его жирному лицу. Но вдругъ среди самой оживленной болтовни, въ то время, какъ онъ изображалъ какого-то урода-учителя и оба мы хохотали до-упаду, вдругъ онъ какъ-то случайно взглянулъ въ окно, сразу опѣшилъ, сконфузился и съ словами "наши! наши!" торопливо поспѣшилъ въ залъ, въ попыхахъ забывъ даже меня пригласить съ собою. Я послѣдовалъ за нимъ -- взглянуть на этихъ "нашихъ."

-- Ну, вотъ и мы! усталымъ голосомъ проговорила высокая, худощавая старуха, мать Николая Сергѣевича, переступая порогъ.-- Что же ты радъ? потрепала но щекѣ сына.-- Слышала о вашемъ пріѣздѣ, обратилась она ко мнѣ, -- и очень благодарна вамъ за память объ моемъ Колѣ. Васъ Лаврентій привезъ?

-- Я не знаю, какъ его зовутъ.

-- Лаврентій; онъ намъ попался на встрѣчу. О, плутъ-мужикъ! Очень, очень благодарна вамъ за дружбу вашу съ моимъ Николаемъ, хотя, признаться, дружбу очень скупую на свиданья. Столько лѣтъ и вы все не могли собраться. Вѣдь, поди, лѣтъ десять, двѣнадцать, какъ вы не видѣлись?

-- Да вотъ мы только-что высчитывали; двѣнадцать лѣтъ, кажется, насчитали.

-- Ну, видите-ли. А онъ у меня, бѣдный мальчикъ, все хвораетъ, нѣжно произнесла старуха, водя рукой по лицу сына.

Я посмотрѣлъ на такъ называемаго "бѣднаго мальчика" и въ эту минуту мнѣ стало его ужасно жалко. Мнѣ казалось, что "бѣдному мальчику" было какъ-то необычайно совѣстно, необычайно стыдно переносить эти приторныя ласки; казалось, онъ готовъ былъ сквозь землю провалиться, чѣмъ слушать эти участливыя, можетъ быть, отъ самого сердца идущія слова, но слова до того мизерныя, до того обидно-глупыя и неприложимыя къ тридцатилѣтнему мужчинѣ, что они были невыносимы даже въ устахъ матери,-- бѣднякъ, какъ мнѣ казалось, отлично сознавалъ, что такими ласкательными выраженіями осыпаютъ развѣ любимыхъ комнатныхъ собачекъ да едва лепечущихъ дѣтей.

Но едва въ головѣ моей сложилось такое молчаливое участіе къ моему несчастному другу, какъ отворилась дверь и новый конфузъ еще ниже пригнулъ и безъ того растерявшагося Николая Сергѣевича.

-- Вотъ видишь-ли, малютка, какъ я объ тебѣ помню, вбѣжала съ букетомъ цвѣтовъ, рѣзвая, полная, невысокая блондинка.-- Видишь, сколько! высоко поднимая надъ головою цѣлую вязанку разной полевой травы, весело залепетала она, и, быстро обнявъ оторопѣвшаго "малютку," такъ же быстро напечатлѣла на его устахъ сочный поцѣлуй.

-- Жена моя, отрекомендовалъ сконфуженный Николай Сергѣевичъ нѣжную подругу жизни.

Я поклонился.

-- Ахъ, мой маленькій попка (барыня почему-то называла своего мужа такимъ неудобопонятнымъ именемъ) мнѣ много, много объ васъ разсказывалъ. Онъ ждалъ васъ чуть не каждый день втеченіи цѣлыхъ восьми лѣтъ, какъ мы женаты. Не такъ-ли, попочка? Ну, скажи, скажи, глупенькій! приставала, супруга.

-- Правда, правда. А Лидочка гдѣ?

-- Лидочку ужь спать уложили: она очень устала... набѣгалась. Не правда ли, обратилась ко мнѣ говорливая супруга Николая Сергѣевича,-- что странно какъ-то слышать отъ моего попки, когда онъ спрашиваетъ про свою дочь?

-- Отчего же странно? признаться, но безъ нѣкотораго удивленія спросилъ я.

-- Да онъ самъ еще такой... онъ совсѣмъ не отецъ, нѣсколько сконфузясь, пробормотала хозяйка, путаясь въ объясненіяхъ.

Мы съ старухой отъ души расхохотались. Николай Сергѣевичъ сидѣлъ точно въ воду опущенный, боясь даже поднять глаза, и только тяжело дышалъ, уставившись въ землю.

-- Полноте, Сашенька, вамъ его конфузить, шутя заступилась мать.

-- Ахъ, maman, да вѣдь онъ глупенькій попка! краснѣя до ушей, лепетала молодая хозяйка.

-- Право, Коля съ Сашенькой у меня совсѣмъ еще дѣти, съ довольной улыбкой замѣтила мнѣ старуха.-- Иногда, право, смотрю, знаете, я на нихъ да и думаю: дѣти, какъ есть дѣти,-- только бы имъ еще въ куклы играть!

"Посмотрѣлъ бы я на этихъ дѣтей, такія ли бы они были, если бы у нихъ наслѣдственнаго не было?" подумалъ, признаться, я, хотя и похоронилъ въ себѣ эту нѣсколько грубую думу. Старуха точно угадала мою мысль, потому что тотчасъ же добавила:

-- Да и отчего имъ быть иными? Ни у нихъ заботъ, ни у лихъ хлопотъ, ни печалей, ни горестей,-- слава Богу, все это родители удалили. Вотъ только здоровья-то нѣтъ у Коли, а то бы, живи на радость и себѣ, и другимъ!

Тутъ сердобольная мать пустилась въ обширныя разсужденія о недугахъ сына, препятствующихъ ему дѣлать хотя что ни будь, много говорила объ обязанностяхъ родителей относительно своихъ дѣтей, -- обязанностяхъ, правда, понимаемыхъ сю нѣсколько по своему,-- объ ужасной мысли когда нибудь оставить сына безъ своего надзора:-- короче, изложила всю систему, которой держалась она, отнимая у сына всякую дѣятельность, но, сама того не понимая, разшатывая человѣка и физически, и нравственно. Такъ иная глупая женщина, усыпляя своего крикливаго ребенка разными снотворными отравами, хвастаетъ своей сообразительностью, не зная, какою цѣною покупаетъ она этотъ ужасный покой.

Часовъ въ одипадцать мы пошли ужинать. Во все время, какъ сидѣли за столомъ, я только и слышалъ, что: "Коля, ты этого какъ можно меньше кушай -- это вредно," "Коля, ты пей вотъ это, а этого тебѣ нельзя," "не ѣшь вотъ этого," или "это ѣшь," тогда какъ Коля и того и этого не хотѣлъ,-- словомъ, всѣ усилія матери и жены были устремлены на то, чтобы жертва ихъ любви, страдавшая поистинѣ волчьимъ апетитомъ, не обременила свой желудокъ. Злополучный хозяинъ конфузился я робко жевалъ отпускаемыя ему блюда, пожирая только глазами разныя запрещенныя явства, обильно выставленныя на столѣ.

-- Вѣдь иной разъ, вѣрите, чуть не до драки у нихъ съ Сашенькой доходитъ, поясняла мнѣ старушка:-- все изъ-за его неумѣренности.

-- Ну вотъ, maman, ужь и до драки! обидѣлась молодая хозяйка.

-- Да какъ же, мой другъ...

-- Когда же?

-- А раки-то... Развѣ не помнишь? Ахъ, это презабавная была исторія! принялась посвящать меня въ раковую исторію разговорившаяся матушка.-- Купила я какъ-то сотни полторы раковъ, крупныхъ, прекрупныхъ, чудесныхъ такихъ. Вотъ-съ, приказала сварить и поставить на ледникъ, остудить,-- у насъ, признаться, никто не любитъ горячихъ раковъ,-- думаю: къ ужину велю подать. Только-съ, пообѣдали мы. заговорились объ чемъ-то съ Сашенькой, да и порядочно долго-таки заговорились, хвать-похвять, нѣтъ нашего Коли! Искали, искали, вѣрите ли, съ ногъ сбились,-- нѣтъ! Просто, чуть вѣдь съ ума мы не сошли: куда, думаемъ, пропалъ? Да, на счастье, повару зачѣмъ-то понадобилось на ледникъ,-- онъ-то намъ и сказалъ, гдѣ наша пропажа. Приходимъ, и что же? Сидитъ нашъ Коля, между ногами у него кострюля стоитъ, а. въ кострюлѣ-то раковъ такъ ужь на донышкѣ только, можетъ десятка полтора, два осталось. Господи! такъ мы и вскрикнули! Ну, можно ли такія глупости дѣлать? посудите вы сами?

-- Да, вѣдь ему отъ этого ничего не сдѣлалось, замѣтилъ я.

-- Ничего не сдѣлалось, протянула старушка.-- Разумѣется, хорошо, что такъ Богъ послалъ, что ему на доброе здоровье вышло; а то, долго ли до грѣха. Ну, такъ вотъ въ ту пору Сашенька на него ужь и очень-таки посердилась, досталось-таки этому нашему прокурату, улыбаясь, закончила старушка, подкладывая сыну кусокъ.

Послѣ ужина мы сидѣли очень недолго, лѣниво и полусонно перебирая разную житейскую мелкоту, широко и откровенно зѣвая. Къ двѣнадцати часамъ общество разошлось.

-----

Мнѣ отвели комнату гдѣ-то въ углу, въ концѣ узкаго и темнаго корридора. Первою заботою моею было выгнать изъ моей спальни мухъ, цѣлыми роями лѣпившихся по стѣнамъ. Совершивъ эту операцію, я наскоро устроилъ въ открытомъ окнѣ сѣтку изъ гардины, раздѣлся и легъ. Въ комнатѣ было достаточно душно, воздухъ черезъ импровизированную сѣтку освѣжался плохо, потому я не могъ заснуть довольно долго и томительно ворочался съ боку на бокъ. Вдругъ дверь тихо скрипнула и кто-то просунулъ голову въ скважину: это былъ, какъ я скоро догадался, казачокъ-замарашка, встрѣтившій меня давича на крыльцѣ.

-- Ты что? спросилъ я.

-- Позвольте узнать, какъ васъ зовутъ?

Я удовлетворилъ его нѣсколько забавному любопытству.

-- Ну, такъ васъ баринъ, прохрипѣлъ мальчикъ,-- приказали звать къ себѣ... Да вы тихонько, чтобы шуму не было...

Такое приказаніе, признаться, мнѣ показалось довольно страннымъ. Думая, что это не больше, какъ барская прихоть, я презрительно сообщилъ торчавшей въ дверяхъ и ждавшей отвѣта шершавой головѣ:

-- Скажи своему барину, что я самъ тоже баринъ, и если ему не спится, такъ мнѣ, напротивъ, ужасно хочется спать. Прощай!

Мальчикъ помялся минуту, но настаивать не рѣшился, и вышелъ. Я завернулся съ головой въ одѣяло, положивши заснуть, во что бы то ни стало, на зло всякой духотѣ, мухамъ и прочимъ невзгодамъ.

Но вотъ дверь пріотворилась снова, снова тихо скрипнула; я освободилъ голову изъ-подъ одѣяла. Николай Сергѣевичъ бокомъ лѣзъ впередъ.

-- Ты спишь? тяжело дыша, прошепталъ онъ.

-- Нѣтъ еще. А что?

-- Да я было... Нужно мнѣ...

Николай Сергѣевичъ бережно затворилъ за. собою дверь, на цыпочкахъ добрался до моей кровати и осторожно сѣлъ около.

-- Тебя Ганюшка-то звалъ?

-- Звалъ. Но я, признаться, думалъ, что ты это такъ... отъ безсонницы больше... привередничаешь.

Въ темнотѣ я не могъ разсмотрѣть лица Николая Сергѣевича, но, вѣроятно, оно не выражало особеннаго удовольствія, потому что бѣднякъ тяжело вздохнулъ и, схвативъ меня за руку, съ горькимъ упрекомъ проговорилъ:

-- Ахъ, какъ это тебѣ не грѣхъ? Вотъ ужь отъ тебя-то не ожидалъ!

Я старался успокоить его, какъ могъ.

-- Впрочемъ, если я кажусь противнымъ, отвратительнымъ даже самому себѣ, то какимъ же я долженъ казаться всякому постороннему человѣку? вопросительно разставивъ руки, спросилъ Николай Сергѣевичъ.

Въ словахъ его слышались слезы. Онъ крѣпко жалъ мою руку, точно просилъ снисхожденья, участья.

-- Я, право, что-то не понимаю тебя, заговорилъ я.-- Ты какъ будто заподозрѣваешь меня въ какомъ-то даже, -- я нарочно налегъ на это слово, -- презрѣніи къ тебѣ, чего, разумѣется, и въ поминѣ нѣтъ. Ты, какъ будто, обвиняешь меня въ чемъ-то, тогда какъ мы съ тобой и поговорить-то путемъ не успѣли, не успѣли даже...

-- Къ чему тутъ разговоры, перебилъ Николай Сергѣевичъ,-- когда ты самъ все видѣлъ...

-- Ничего я особеннаго, повѣрь, не видѣлъ; но теперь вотъ, пожалуй, вижу...

-- Что?

-- Что ты малодушествуешь.

-- Малодушествую! Николай Сергѣевичъ какъ-то хикнулъ, повторивъ это слово.-- Малодушествую... О, если бы у меня была хоть капля воли! Хорошо бы было, еслибъ у меня было ея хоть на столько, чтобы перервать себѣ горло! хоть на столько, чтобъ не ныть такъ, какъ я ною передъ тобой теперь и какъ я ною самъ съ собой каждый день, каждый часъ... Боже! какія кровожадныя мысли! Какія ужасныя слова, достойныя самаго несчастнаго. самаго разочарованнаго мечтателя!.. Ну, какая тебѣ воля нужна и на что тебѣ она? Чтобы "перервать себѣ горло," какъ выражаешься ты? Такъ вѣдь перервать-то горло человѣкъ можетъ только полѣ продолжительной и упорной борьбы, бросившей его въ отчаяніе, отнявшей всякую надежду на успѣхъ. Вѣдь перервать-то горло не такъ легко, какъ ты думаешь: тутъ нужна причина и до того важная, что отъ нея не шагнешь ни взадъ, ни впередъ, ни вправо, ни влѣво а лишь въ эту именно пропасть. Вѣдь если человѣкъ рѣшается на самоубійство, такъ онъ рѣшается почему?-- потому что прошлая и настояпгая жизнь ему противны, и поворота, выхода въ иную, лучшую жизнь ему нѣтъ. А ты думалъ такъ, съ маху: жилъ, жилъ, расползался. расползался, ни шагу не сдѣлалъ для того, чтобы хоть нѣсколько сократить свое животное развитіе, наконецъ, дошелъ до того, что каждую минуту ждешь апоплексическаго удара, -- вотъ и началъ малодушествовать, и началъ бредить какими-то перерывами горла...

-- Такъ что же мнѣ, по твоему, дѣлать?

-- По моему?.. По моему, прежде всего лѣчиться отъ ожирѣнья: а затѣмъ приняться за какое нибудь дѣло, заниматься чѣмъ нибудь: умственнымъ или мускульнымъ трудомъ, все равно. лишь бы только не лежать въ бездѣйствіи да не выдумывать всякій вздоръ.

-- Ахъ. Боже мой! да если я не могу?

Что-то зашуршало за дверью, въ корридорѣ. Николай Сергѣевичъ погрозилъ мнѣ пальцемъ, испуганно прислушиваясь.

-- Это навѣрное матушка, прошепталъ онъ, и не ошибся.

-- Коля! раздался голосъ старухи.

-- Что вамъ угодно?

-- Пора спать, мой другъ. Что это ты вздумалъ вдругъ бродить по ночамъ,-- неравно еще вѣтромъ какъ нибудь обдуетъ. Да и гостю-то надо покой дать, онъ усталъ, съ дороги, спать хочетъ, поди.

-- Я сейчасъ, матушка.

-- Пожалуйста, мой милый. Не огорчай меня съ Сашенькой.

Послышались шаги и скоро смолкли.

-- Ну, вотъ тебѣ и работа, тихо проговорилъ Николай Сергѣевичъ.-- Вотъ и живи подъ такой опекой, и дѣлай тутъ что нибудь.

-- Ну, отъ этой опеки еще можно отдѣлаться, замѣтилъ я.

-- Да какъ же отдѣлаешься, когда онѣ шагу тебѣ ступить не даютъ?

-- А въ тебѣ, прибавлю, нѣтъ желанья сдѣлать этотъ шагъ.

Онъ подумалъ нѣсколько секундъ и потомъ откровенно сказалъ:

-- Нѣтъ.

-- Ну, такъ тогда и разсуждать не о чемъ.

Николай Сергѣевичъ потупился и долго щипалъ кисти своего халата. Наконецъ онъ надумалъ.

-- Кажется, просто, уйду я отъ нихъ, куда глаза глядятъ.

Я разсмѣялся.

-- Ахъ, если бы ты зналъ, какъ мнѣ скверно здѣсь жить, ты бы не смѣялся, ты бы пожалѣлъ меня отъ всего сердца!

-- Вѣрю, что скверно, но все-таки бѣжать, куда глаза глядятъ, еще хуже,-- это, просто -- глупо!

-- Глупо-то оно, глупо: но, право, ничего лучшаго не приберешь. И знаешь ли что! Вѣдь и мать, и жена, да и многіе считаютъ меня счастливѣйшимъ человѣкомъ. Даже мужики говорятъ, что я. какъ сыръ въ маслѣ, катаюсь. И, разумѣется, съ той точки зрѣнія, что я не имѣю никакихъ заботъ, что у меня ость вѣрный кусокъ хлѣба, что мнѣ можно даже и пальцемъ не шевелить,-- съ этой точки они правы. Но, Боже мой! вѣдь я не животное, которому для полнаго счастья довольно ѣсть, пить и спать; я не дикарь, которому довольно того же; не невѣжда, который удовлетворяется такими чисто животными наслажденіями потому, что не знаетъ наслажденій высшихъ! Вѣдь я хоть какъ нибудь, хоть чему нибудь учился; вѣдь хоть объ какой нибудь жизни да мечталъ же я; слѣдовательно, и у меня вѣдь былъ же какой-то идеалъ! И что же я теперь?

Онъ отеръ слезы.

-- Ну, вѣришь ли ты, что мнѣ тяжело жить? спросилъ онъ меня, взявши за руку.

-- Я въ этомъ никогда не сомнѣвался.

-- И знаешь ли, что я тебѣ скажу?

-- Что?

-- Но ты будешь, пожалуй, смѣяться.

-- Если смѣшно -- буду.

-- Ничего бы я такъ теперь не желалъ, какъ потерять все свое состояніе -- сразу остаться ни съ чѣмъ.

-- Что же бы было тогда?

-- Я чувствую, что я сталъ бы тогда работать, сдѣлался бы человѣкомъ.

-- Я такъ, напротивъ, думаю, что, имѣя состояніе, работать удобнѣе -- больше есть средствъ къ тому, чтобы найти себѣ работу.

-- Но вѣдь мое и несчастье-то въ томъ, что теперь, при состояніи-то, меня такъ съумѣли связать и по рукамъ и по ногамъ, такъ оторвали отъ всего, такъ удалили отъ всякаго труда, что только одна нужда, одна потребность труда ради добыванія денегъ еще и заставитъ ихъ развязать мнѣ руки. Ты слышалъ, какъ матушка твердила объ томъ, что у меня нѣтъ ни заботъ, ни хлопотъ, то есть, что имѣнье даетъ шесть, семь тысячъ доходу, слѣдовательно, лежи на боку и не дѣлай ничего. Разумѣется, если бы я былъ воспитанъ въ тѣхъ нравахъ, въ какихъ воспитывались мой отецъ или мой дѣдъ, я былъ бы счастливѣйшій человѣкъ: травилъ бы зайцевъ, бражничалъ, игралъ въ карты и проч.; но вѣдь я учился чему-то, къ чему-то предназначалъ себя,-- и что же теперь вышло? Такъ, не человѣкъ, а бревно какое-то!...

-- Однако, ты, вѣроятно, говорилъ же объ этомъ съ своей матушкой? спросилъ я Николая Сергѣевича.

-- Да, говорилъ, пожалуй... то есть я не въ такихъ, а въ нѣсколько иныхъ формахъ говорилъ. Но вѣдь матушка, какъ ты еще по старому знакомству знаешь, женщина крутая, съ характеромъ, женщина, которая держала своего мужа въ рукахъ, и которая, стало быть, все свое стараніе употребила на то, чтобы воспитать меня въ правилахъ, любезныхъ ей. А любезныя-то ей правила состоятъ собственно въ безусловномъ подчиненіи ея волѣ, въ ея желаніи властвовать надъ человѣкомъ до того, что онъ дѣлается чѣмъ-то въ родѣ игрушки, куклы, вещи, вполнѣ принадлежащей другому. И, какъ видишь, со мной, точно также, какъ съ отцемъ, система эта продѣлана до послѣднихъ мелочей: отецъ въ послѣднее время дошелъ до того, что помѣшался на страхѣ передъ матерью и опрометью бросался прятаться куда-нибудь, лишь только слышалъ ея голосъ; я хотя еще и не прячусь отъ нея, но, увѣряю тебя, трясусь, какъ въ лихорадкѣ, когда вижу, что она строго смотритъ на меня.

-- Баринъ! высунулся въ дверь шаршавый мальчикъ.

-- Иду, иду! нетерпѣливо замахалъ рукою несчастный баринъ.

-- Барыня приказали сказать, что онѣ очень сердятся, прибавилъ посланный, и скрылся.

-- Ну, прощай. Прости, что надоѣлъ тебѣ своимъ нытьемъ.

Николай Сергѣевичъ пожалъ мнѣ руку и на цыпочкахъ направился къ двери.

-- Только ты, ради самаго Бога, ничего завтра не заводи по поводу этого разговора,-- ради Бога! обернувшись, предупредилъ онъ меня, воровски пробираясь въ корридоръ.

Я кивнулъ ему въ знакъ согласія, завернулся поплотнѣе и черезъ нѣсколько минутъ крѣпко заснулъ.

На слѣдующее утро, противъ всякаго ожиданія, я нашелъ Николая Сергѣевича совершенно спокойнымъ и даже какъ будто довольнымъ. Послѣ вчерашнихъ слезъ и горькихъ признаній моего друга, я. по правдѣ сказать, долго не могъ понять такого безмятежнаго состоянія.

-- Выспались-ли? спросила меня старуха, передавая стаканъ чаю.

-- Совершенно.

-- А я ужь боялась, признаться, что не выспитесь и посердилась-таки на Николая: надоѣлъ, думаю.

-- Какое надоѣлъ! Напротивъ, мы съ большимъ удовольствіемъ припоминали всякую старую дребедень.

-- Не знаю, какъ для васъ, но для него, какъ я вижу по его ищу, разговоръ былъ., дѣйствительно, очень пріятенъ. Вотъ онъ у насъ сегодня какой свѣжій да веселый проснулся! прибавила она и любовно потрепала сына по щекѣ: супруга, пользуясь удобнымъ случаемъ, вскочила съ мѣста и быстро напечатлѣла на жирной щекѣ Николая Сергѣевича увѣсистый поцѣлуй.

Когда мы кончили чай и перешли съ Николаемъ Сергѣевичемъ въ кабинетъ, онъ быстро схватилъ меня за руку.

-- Ахъ. какъ я тебѣ благодаренъ, если бы ты зналъ! съ увлеченіемъ чисто дѣтскимъ пробормоталъ Николай Сергѣевичъ.

-- За что?

-- Ахъ. какъ благодаренъ! какъ благодаренъ!

-- Да за что. скажи?

-- Ахъ, какъ я освѣжилъ свою душу вчерашнимъ разговоромъ!

-- Что тутъ освѣженіе души, ты бы вотъ лучше пріобрѣлъ себѣ токарный станокъ, да мало-по-малу и пріучился бы къ работѣ. Вонъ тутъ и мѣсто ему, указалъ я на свободный уголъ кабинета.

-- Тише, тише! не говори такъ громко: тутъ вѣдь вездѣ уши. остановилъ меня Николай Сергѣевичъ.-- Погоди, мы все это заведемъ мало-по-малу; но нельзя же вдругъ, съ-маху, какъ говоришь ты. Я и тѣмъ ужъ безмѣрно доволенъ, что освѣжилъ вчера душу, что чувствую самъ какую-то необыкновенную легкость.... вотъ тутъ.

Онъ указалъ на сердце.

-- Такъ вотъ, водъ вліяніемъ освѣженія. та и принимайся за работу.

-- Нѣтъ, пожалуйста, та меня не принуждай, не торопи теперь:-- погоди, все будетъ со временемъ. А теперь погоди, погоди...

И сколько я ни старался убѣдить моего друга воспользоваться своимъ, какъ онъ говорилъ, "оживленіемъ" постоянно, во всѣ три дня. я слышалъ лишь лаконическое: "погоди, придетъ время" или подобныя этой отрывочная фраза. Я уѣхалъ изъ Горбылева на четвертый день, обѣщаясь навѣстить Николая Сергѣича какъ только возможно скоро. Но обѣщанію моему не суждено было исполняться: черезъ двѣ, три недѣли послѣ моего отъѣзда Николая Сергѣича разбилъ параличъ, а еще черезъ недѣлю онъ умеръ: "все объ какомъ-то токарномъ станкѣ толковалъ въ бреду, передъ кончиной," писала мнѣ неутѣшная мать.

Такъ и отошелъ въ вѣчность этотъ сыръ, катавшійся въ маслѣ. тихо, незамѣтно, на тридцать-первомъ году отъ рожденія, что, разумѣется, печальнѣе всего.

Да, тяжело умирать вообще: но каково умирать въ тридцать съ небольшимъ лѣтъ, да еще сознавая всю пустоту этихъ тридцати лѣтъ?!...

Михаилъ Вороновъ.

"Дѣло", No 6, 1870

Оставить комментарий Воронов Михаил Алексеевич (bmn@lib.ru) Год: 1870 Обновлено: 28/07/2022. 35k. Статистика. Рассказ: Проза Проза	Скачать FB2 Ваша оценка:

Воронов Михаил Алексеевич Как сыр в масле

КАКЪ СЫРЪ ВЪ МАСЛѢ.

Воронов Михаил Алексеевич
Как сыр в масле