Воронова Августа
Детские портреты

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поездка в Ростов
    Святки в 1847 году
    Мой маленький друг Митя Б-в

ДѢТСКІЕ ПОРТРЕТЫ.

АВГУСТЫ ВОРОНОВОЙ.

СЪ ШЕСТЬЮ РАСКРАШЕННЫМИ КАРТИНКАМИ,

ОТПЕЧАТАННЫМИ ВЪ ДВА ТОНА.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
У ИЗДАТЕЛЯ, КНИГОПРОДАВЦА, Ю. А. ЮНГМЕЙСТЕРА.
1855.

   

СОДЕРЖАНІЕ.

   1) Поѣздка въ Ростовъ
   2) Святки въ 1847 году
   3) Мой маленькій другъ Митя Б--въ
   

ПОѢЗДКА ВЪ РОСТОВЪ.

ИЗЪ ЖУРНАЛА УЧИТЕЛЬНИЦЫ.

ПОСВЯЩАЕТСЯ ВСѢМЪ УМНЕНЬКИМЪ ДѢВОЧКАМЪ.

   Былъ ненастный, октябрскій день или, лучше, вечеръ, потому-что уже смеркалось въ пятомъ часу послѣ обѣда. Грязь на улицахъ города Ярославля была непроходимая. Цѣлую недѣлю дождь шелъ почти безпрерывно, и небо, на которое такъ любятъ смотрѣть и дѣти, и большіе, когда оно темносинее, прозрачное или когда, какъ снѣгъ бѣлыя, круглыя и красивыя облачка съ желтоватосѣрымъ отливомъ гуляютъ по голубому своду небесъ и ярко освѣщены весеннимъ солнышкомъ,-- небо октябрское, послѣ цѣлой недѣли ненастья, было необыкновенно пасмурно, свинцоваго цвѣта и такое тяжелое, что, казалось, будто валится на голову того, кто печально или съ любопытствомъ взглядывалъ на него, желая узнать, не перемѣнится ли погода.
   Я сидѣла у окна, въ нумеръ одной изъ ярославскихъ гостинницъ, одѣтая по-дорожному, смотрѣла на огромныя лужи на улицѣ и ожидала съ большимъ нетерпѣніемъ моего добраго знакомаго, почтеннаго Андрея Павловича, который долженъ былъ заѣхать за мной и везти меня сперва къ себѣ въ усадьбу, куда онъ спѣшилъ на свиданье съ милыми своими дочерьми, племянницами и ихъ маменькой, а потомъ ѣхать со мной въ Ростовъ, куда собиралась я, на возвратномъ пути изъ Ярославля, чтобъ поклониться мощамъ святаго Димитрія и древней святынѣ ростовской.
   Еще съ утра дѣвушка моя уѣхала со всѣми моими дорожными вещами впередъ и должна была ожидать меня въ усадьбѣ. Я провела цѣлый день одна въ неудобной, нечистой, очень располагающей къ скукѣ комнатѣ безъ всякаго занятія, исключая какой-то старинной книги, переведенной съ французскаго за сто лѣтъ назадъ, которая нашлась у хозяйки гостинницы. Книга эта не могла меня развлечь и мнѣ сдѣлалось наконецъ очень скучно ждать напрасно нѣсколько часовъ сряду.
   Изъ окна не на что было смотрѣть: напротивъ были лавки и переулокъ; изрѣдка проѣзжалъ экппажъ или извощичьи дрожки, которыя въ Петербургѣ называются линейкой, а во всей Россіи извѣстны подъ именемъ пролётокъ. Въ комнатѣ тоже ничего не было особеннаго: запачканные и мѣстами изорванные обои, голыя стѣны, кожаный диванъ, самый жесткій изъ жесткихъ, и нѣсколько креселъ, у которыхъ недоставало или ручки, или ножки. Все это такъ было некрасиво, что я предпочла смотрѣть на темносѣрое, пасмурное небо и забыть настоящую минуту.
   Такъ-какъ я половину своей жизни провела съ дѣтьми, всегда была окружена ихъ милыми личиками и привыкла слышать около себя ихъ веселый лепетъ, а теперь въ комнатѣ было и пусто, и тихо, то очень натурально, что мысль моя перенеслась къ дѣтямъ, которыхъ не было теперь подлѣ меня, и я съ удовольствіемъ начала припоминать всѣхъ милыхъ маленькихъ моихъ знакомыхъ, которыхъ я любила за ихъ доброе сердце и умъ. Ближе всего были теперь въ памяти моей дѣти Андрея Павловича, потому-что я ждала его и знала, что увижу ихъ. Я была съ ними знакома болѣе пяти лѣтъ и всегда съ особенною радостью проводила съ ними нѣсколько дней и съ невыразимо-пріятнымъ чувствомъ вспомнила о нихъ теперь. Рѣдко случалось мнѣ встрѣчать такихъ умныхъ дѣтей, и понятно, что, думая о нихъ, я забыла свою скуку.
   Вотъ маленькое описаніе моихъ любимцевъ, и я желала бы, чтобъ знакомые ихъ сказали, что портреты похожи.
   Маша, старшая дочь Андрея Павловича, была еще крошечка, лѣтъ девяти, когда я познакомилась съ ней. Я говорю крошечка потому, что Маша очень мала ростомъ; но большіе сѣрые глаза ея смотрятъ такъ серьёзно и умно на всѣхъ, что забываешь и ея годы.
   У нея свѣтлыя косы, темныя брови, черныя рѣсницы и нѣсколько смуглый цвѣтъ лица. Все это вмѣстѣ съ ея умнымъ, наблюдательнымъ взглядомъ, тонкимъ носикомъ и маленькими губками, придастъ лицу ея такую оригинальность и прелесть, что я засматриваюсь на нее чаще и болѣе, чѣмъ на другихъ, очень хорошенькихъ дѣтей. Взрослыя думаютъ, что у Маши много твердости воли и характера. Дѣти моложе и старше ея говорили мнѣ, что очень ее любятъ и вмѣстѣ съ тѣмъ боятся ее. Имъ стыдно въ присутствіи Маши шалить или говорить неправду. Однимъ словомъ: Машу уважаютъ всѣ ея маленькіе знакомые.
   Между-тѣмъ Маша вовсе не угрюма и не молчалива. Она любитъ поговорить, посмѣяться и даже порѣзвиться. Конечно, она охотнѣе сидитъ съ своей старшей кузиной, уже взрослой дѣвицей, и слушаетъ ея громкое чтеніе и охотнѣе бѣгаетъ съ ней по саду, чѣмъ съ меньшой сестрой своей Леной и маленькими мальчиками, роднымъ и двоюроднымъ братцами своими.
   Еще охотнѣе она садится на колѣни къ отцу своему, обнимаетъ его съ нѣжностью и разспрашиваетъ его о томъ, что случилось въ жизни, что можетъ ему нравиться, что дѣлаетъ его веселымъ и счастливымъ, или что причиняетъ ему горе и печаль. Изъ этого видно, что Маша болѣе всего любитъ своего отца и что всѣ ея мысли и чувства посвящены ему. Маша прелестно танцуетъ, такъ граціозно, что не налюбуешься на ея маленькія ножки. Андрей Павловичъ очень любитъ танцы, пѣніе и музыку, и любитъ смотрѣть, когда дѣти его танцуютъ.
   Когда я въ первый разъ увидѣла Машу, она была одѣта мальчикомъ и танцовала съ сестрой своей русскую. Нельзя вообразить себѣ той прелести, съ какой она повертывала кучерскую шляпу въ своихъ маленькихъ ручкахъ или притоптывала ножкой. Но меня болѣе всего поразило то, что личико ея оставалось во все время танца и послѣ, когда дѣтей окружали и засыпали похвалами и ласками, совершенно спокойнымъ и задумчивымъ. Машенька привѣтливо цаловала всѣхъ, кто желалъ этого и хвалилъ ее; но я замѣтила, что она раза два оглядывалась туда, гдѣ сидѣлъ ея папенька и, какъ только ее оставили, она однимъ прыжкомъ очутилась подлѣ него и, обхвативъ его за шею, крѣпко начала цаловатъ.
   Это быстрое движеніе, эта живая ласка, сейчасъ послѣ всѣхъ похвалъ и ласкъ родныхъ и гостей, показали мнѣ, что Машенька танцуетъ хорошо болѣе всего для того, чтобъ доставить удовольствіе папенькѣ и услышать его похвалу.
   Вотъ вамъ портретъ Маши. Съ того же вечера я подружилась съ ней.
   Саша, братъ Машинъ, годомъ моложе ея, теперь въ кадетскомъ корпусѣ, носитъ мундиръ и похожъ на маленькаго воина; но тогда онъ ходилъ еще въ красной рубашечкѣ. Волосы его вились на лбу бѣлокурыми колечками, и его называли маленькимъ рыцаремъ.
   Ни одинъ танцоръ не галопировалъ такъ ловко, какъ Саша съ своими сестрами, и всѣ любовались, когда онъ леталъ съ своей маленькой дамой по залѣ, потомъ расшаркивался и съ улыбкой посматривалъ на своего папашу, какъ-будто спрашивалъ: "вѣдь я славно танцовалъ?" Онъ былъ очень вѣжливъ и угодителенъ съ дамами, безпрестанно прислуживалъ своей тётѣ и кузинамъ и старался угадывать ихъ желанія; особенно любилъ онъ свою младшую сестру Леночку.
   Лена была красивая, стройная и высокая дѣвочка семи лѣтъ, когда я въ первый разъ увидѣла ее; она была выше Маши и брата своего и красивѣе ихъ обоихъ. Глазки ея, свѣтлокаріе, блестящіе, были длинны, съуживались и поднимались къ вискамъ; обыкновенно они были полузакрыты вѣками, но сквозь длинныя рѣсницы все что-то сверкало, и ротикъ ея все улыбался.
   Когда Леночка родилась, маменька ея была уже очень больна и черезъ полгода умерла въ чахоткѣ. Потому ли, что это дитя напоминало Андрею Павловичу раннюю потерю его любимой жены, или Лена была очень похожа на маменьку свою, только онъ ласкалъ ее больше другихъ дѣтей, очень берегъ ее и, казалось, она была любимица его и семейства тетки, въ которомъ она воспитывалась. И точно, нѣжность, ласковость и дѣтская откровенность Лены привлекали къ ней всѣхъ. Но въ разговорахъ съ Андреемъ Павловичемъ я замѣтили, что онъ чаще упоминалъ имя Маши.
   Онъ былъ счастливъ, когда говорили ему о ея достоинствахъ и однажды, когда я, разговаривая съ нимъ про свою любимицу, что случалось очень часто, сказала ему, что Маша должна получить тщательное образованіе и что она будетъ тогда замѣчательной женщиной, онъ съ большимъ жаромъ пожалъ мою руку и сказалъ, что будетъ помнить мои слова
   Маша оставалась нѣсколько лѣтъ въ домѣ тётеньки и воспитывалась наравнѣ съ сестрой и братомъ; но, замѣчая ея способности, ея серьёзный образъ мыслей и страсть къ наукамъ, Андрей Павловичъ отдалъ двѣнадцатилѣтнюю Машу въ такой домъ, гдѣ оканчивали воспитаніе дѣвицы старше ея. Маша скоро опередила ихъ всѣхъ.
   Я слышала потомъ отъ Андрея Павловича объ успѣхахъ моей любимицы и о ея необыкновенныхъ познаніяхъ, тогда-какъ ей не было еще и четырнадцати лѣтъ, и вспомнивъ все это теперь, съ любовью и съ отраднымъ чувствомъ думала о миломъ ребенкѣ, который такъ много обѣщалъ и такъ прекрасно развился.
   Въ то самое время, когда мои воспоминанія заключились этой радостной мыслію, вошелъ Андрей Павловичъ.
   Увидя веселое и спокойное лицо, съ которымъ я подала ему руку, онъ съ недоумѣніемъ поглядѣлъ на меня и сказалъ:
   "Ну, я совсѣмъ обманулся въ своихъ ожиданіяхъ!"
   -- А что такое? Чего же вы ожидали?-- спросила я.
   "Да у васъ превеселое лице, а я ожидалъ и брани, и грознаго вида," сказалъ онъ и засмѣялся.
   -- За-то у васъ, Андрей Павловичъ, морщинъ на лбу пропасть и видъ былъ самый плачевный, когда вы вошли въ комнату.
   "Въ томъ виноваты вы и мой кучеръ" сказалъ Андрей Павловичъ. "Тарантасъ мой былъ въ кузницѣ все утро и теперь еще остался тамъ. Я напрасно ждалъ до трехъ часовъ и васъ заставилъ ждать, а потомъ вышелъ изъ терпѣнія и велѣлъ заложить свою маленькую тележку. Такъ я и пріѣхалъ къ вамъ. Не могъ же я быть веселъ, зная, что вы сидѣли тутъ съ утра и ждали меня и что вы должны сѣсть со мной въ тележку".
   -- Но тѣмъ лучше. Это неожиданно, а вы знаете, что всякая неожиданность имѣетъ свою прелесть. Я ѣздила въ почтовой кибиткѣ, въ весеннюю распутицу по Новгородской Губерніи, такъ отчего же мнѣ не ѣхать въ маленькой тележкѣ по прекрасному шоссе въ Ростовъ?
   "Я очень понимаю, что вы, какъ женщина, много-испытавшая и снисходительная, готовы найдти хорошую сторону въ каждой вещи и въ каждомъ непріятномъ положеніи въ жизни, и увѣрите и себя, и меня, что ѣзда въ тележкѣ, когда надъ головой виситъ дождь, очень пріятна, чуть-чуть не маленькая partie de plaisir. За это я вамъ, конечно, благодаренъ. Но вотъ что объясните мнѣ -- прибавилъ Андрей Павловичъ съ любопытствомъ -- отчего, послѣ цѣлаго дня самаго глупаго и скучнаго ожиданія, на вашемъ лицѣ не было и слѣдовъ досады и скуки? Напротивъ, оно поразило меня своимъ пріятнымъ выраженіемъ".
   -- Ахъ, Боже мой! не сами ли вы сказали, что я готова найтди во всякой дурной вещи прекрасную сторону? Впрочемъ, я заплачу вамъ добромъ за зло и отвѣчу вашими же словами: въ пріятномъ выраженіи моего лица, какъ вы выразились -- "вы виноваты," отвѣчала я, кутаясь въ дорогу.
   Мы вышли на крыльцо. Дождь уже шелъ, но очень мелкій. Андрей Павловичъ опять-было наморщился и серьёзно взглянулъ на кучера, который покрывалъ мои ноги какимъ-то непромокаемымъ одѣяломъ. Но я увѣрила Андрея Павловича, что мои черный капоръ и дорожный салопъ не боятся дождя и что я въ тележкѣ сижу лучше, чѣмъ сидѣла бы въ тарантасѣ.
   Пара вороныхъ лошадокъ помчала легкій экипажъ; и хотя я увѣряла сперва Андрея Павловича, что мнѣ очень ловко сидѣть, но, не привыкнувъ скакать въ открытой тележкѣ, я съ трудомъ удерживалась, чтобъ не опрокинуться назадъ при какомъ-нибудь неловкомъ скачкѣ нашего экипажа.
   Къ счастью, до заставы было недалеко. Мы переѣхали черезъ Котрость, рѣчку, впадающую въ Волгу въ самомъ Ярославлѣ, и увидѣли передъ собой двѣ длинныя аллеи, обсаженныя березками.
   Вся Ярославская Губернія перерѣзана такими аллеями. Большія дороги, почтовыя и не-почтовыя окаймлены въ два ряда съ каждой стороны нашимъ русскимъ деревомъ, березой, и образуютъ три дороги: двѣ боковыя, узкія, для пѣшеходовъ, и среднюю, широкую для экипажей.
   Сначала это нравится: кажется красиво; но послѣ дѣлается скучно ѣхать все между березками, которыя часто закрываютъ хорошенькіе виды; и только частыя деревни разнообразятъ монотонность этихъ аллеи.
   Я возвращаюсь опять къ своей поѣздкѣ. Двѣ длинныя аллеи тянулись передъ нами. Аллея влѣво ведетъ въ сосѣднюю Владимірскую Губернію. Мы повернули направо и выѣхали на чудесное, гладкое ростовское шоссе. Несмотря на безпрерывные дожди, тележка наша катилась какъ по паркету, и я забыла свой страхъ опрокинуться назадъ, усѣлась какъ можно удобнѣе, натянула поля капора своего на глаза, потому-что дождь шелъ прямо въ лицо, уговорила Андрея Павловича оставить зонтикъ въ покоѣ, а вмѣсто того взять на себя трудъ разсказать мнѣ, почему его невѣстка съ племянницами и его дочери собрались на свиданье съ нимъ въ самое ненастное время, когда проселочныя дороги залиты грязью и опасны для колясокъ и каретъ.
   Андрей Павловичъ, вспомнивъ о своей милой семьѣ, которая, можетъ-быть, уже ждетъ его съ нетерпѣніемъ, развеселился и разговорился. Я узнала, что въ Ростовѣ живетъ его племянница, которая выходитъ замужъ, и потому всѣ родные съѣзжаются на семейный пиръ. Онъ боялся, однакожь, что ужасная погода остановитъ пріѣздъ его дѣтей, или что дурныя дороги заставятъ ихъ пріѣхать позже назначеннаго дня. Обѣ причины его страха были очень основательны, и мнѣ самой казалось, что мы не встрѣтимъ никого въ усадьбѣ.
   Но пока мы разговаривали о томъ, что такъ близко было сердцу спутника, мы не замѣтили, что дождь пересталъ, пасмурный вечеръ превратился въ темную ночь и мы проѣхали пятнадцать верстъ. Намъ оставалось только четверть дороги до деревни Андрея Павловича. Но желаніе быть скорѣе дома и встрѣтить милыхъ своихъ такъ было велико, что онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ поворота съ большой дороги къ его усадьбѣ. Разговоръ что-то не клеился и послѣднія пять верстъ показались намъ длиннѣе пятнадцати.
   Наконецъ кучеръ ловко завернулъ направо и въ совершенной темнотѣ попалъ прямо въ огромную яму грязи и воды. Съ обѣихъ сторонъ узкаго проселка были, сколько я могла замѣтить, кочки и кустарникъ, и лошади должны были тянуть храбро впередъ, не имѣя мѣста свернуть въ сторону, чтобъ вывезти изъ грязи тележку. Конечно, она была такъ легка для пары сильныхъ лошадей, что черезъ минуту мы уже выѣхали на сухую горку и я опять начала бояться, чтобъ не потерять баланса и, по неловкости своей, не очутиться подъ тележкой.
   Со страхомъ представляла я себѣ тяжелую и огромную коляску, которая должна была проѣхать это вязкое мѣсто за нѣсколько часовъ до насъ, а можетъ-быть и позже насъ, въ такую же темную ночь, представляла и безпокойство, и нетерпѣніе маленькихъ путешественниковъ, еслибъ съ ними что случилось въ полуверстѣ отъ роднаго дома.
   Но въ ту же минуту Андрей Павловичъ схватилъ меня за руку и радостно проговорилъ: "Смотрите!"
   И точно, я увидѣла множество огней, выходящихъ какъ-будто изъ земли: мы ѣхали тогда по возвышенію, а домъ стоялъ въ лощинѣ; онъ былъ ярко освѣщенъ, и мнѣ казалось, что мы были уже подлѣ него.
   "Насъ ждутъ!" сказалъ Андрей Павловичъ: "и въ домѣ гости!"
   Мнѣ сдѣлалось веселѣе, когда я увѣрилась, что Андрей Павловичъ встрѣтитъ своихъ дѣтей и что я тоже ихъ увижу. Въ ожиданіи скораго свиданья, я забыла свой страхъ, пока мы ѣхали еще съ полверсты ужаснѣйшей дорогой, спускались въ оврагъ и едва не сломали плетня, въѣзжая въ деревню.
   Но все кончилось благополучно. У подъѣзда меня вытащили изъ тележки, и пока я взбиралась на крыльцо, множество молоденькихъ голосковъ закидали нѣжными привѣтствіями моего спутника, и дѣтскія ручки обвивали его шею. Онъ едва могъ освободиться, чтобъ снять съ себя дорожное платье,
   Крикъ, смѣхъ, вопросы безъ отвѣтовъ, рѣчи безъ связи, не умолкали нѣсколько минутъ.
   "Милая бабушка!" говорила мнѣ Маша, цалуя меня, "какъ я рада, что вижу васъ!"
   Дѣти называли меня бабушкой, сперва въшутку, а потомъ это названіе осталось за мной.
   "А я еще больше рада, моя крошка", сказала я ей, разглядывая ее. "Но пора перестать величать тебя крошкой: ты выросла и похорошѣла, Маша; сверхъ того, ты ужасно ученая дѣвица, маленькій синій чулокъ., какъ я слышу!" Маша улыбнулась на мои похвалы, какъ улыбаются дѣти, когда ихъ хвалятъ, и мнѣ понравилось, что она не показала притворно-скромнаго вида, съ которымъ слушаютъ иныя дѣвицы неумѣстныя похвалы, сказанныя имъ въ лицо, и подъ которымъ прячется часто столько гордости и самоувѣренности.
   Но улыбнувшись, какъ довольное дитя, Маша покачала головой, какъ взрослая разумница и сказала голосомъ учительницы, дѣлающей выговоръ:
   "Зачѣмъ вы хвалите меня въ глаза?"
   -- Зачѣмъ, душечка, что эти похвалы тебѣ не повредятъ, и затѣмъ еще, что похорошѣть не значитъ быть красавицей; а заслужить названіе синяго чулка не значитъ быть умнѣе и ученѣе всѣхъ. Но ты и безъ меня понимаешь это".
   "А развѣ я была такъ дурна прежде, бабушка?" спросила меня Маша.
   Чтобъ наказать маленькую умницу за ея нравоученіе мнѣ, я отвѣтила ей:
   -- Да, моя крошка, ты была предурна собою!
   "Какъ хорошо, что я этого не знала тогда!" сказала Маша со вздохомъ.
   -- А если бы?.. съ любопытствомъ спросила я ее.
   "Да вотъ, если бы я теперь была увѣрена, что я глупа, т. е. глупѣе многихъ другихъ, такъ-что это всѣмъ замѣтно, какъ замѣтно для всѣхъ очень дурное лицо, на которое смотрятъ или съ сожалѣніемъ, или съ отвращеніемъ, то я, кажется, не пережила бы долго этого..."
   Я остановила ее.
   -- Еслибъ ты была такъ глупа, что на тебя смотрѣли бы всѣ, какъ на дурочку, то была бы совершенно спокойна -- будь увѣрена въ этомъ. Ты и не воображала бы, что тебя считаютъ дурой. Потомъ: если бы ты была такъ дурна, что обращала бы на себя взоры всѣхъ, то привыкла бы къ своему безобразію еще въ дѣтствѣ, когда самолюбіе и чувствительность не развиты еще такъ сильно. Но во всякомъ случаѣ, какъ бы дурна ты ни была, вѣрно, никто не глядѣлъ бы на тебя, ни съ сожалѣніемъ, ни съ отвращеніемъ, а любилъ бы смотрѣть на умное и доброе выраженіе твоего лица, которымъ Господь, по благости Своей, наградилъ тебя, не давши тебѣ того безобразія, которое пугаетъ тебя такъ, что ты готова лечь въ могилу.
   "Вы прекрасно объяснили мнѣ, бабушка, что всякое горе имѣетъ свое утѣшеніе и всякое зло -- свою добрую сторону", сказала Маша очень серьёзно: "но все-таки я очень рада, что я не уродъ и не дура. Какъ велико было бы несчастіе папеньки, еслибъ у него была такая дочь!"
   Опять я услышала въ этомъ невольномъ восклицаніи мою милую Машу, которой первая и единственная мысль была объ отцѣ. Зная ея прямодушіе, я увѣрена была, что она этими словами не хотѣла прикрыть и оправдать то, что высказала очень рѣзко. Однако я сказала ей:
   -- Скажи мнѣ, Маша, откуда это страшное самолюбіе, этотъ смѣшной страхъ къ недостаткамъ? Я считала тебя разсудительнѣе.
   "О, я желала бы быть совершенною!-- сказала Маша, съ большой живостью, схвативъ меня за обѣ руки -- "Тогда я знала бы, что мой папа счастливый отецъ, и пока онъ живъ, я была бы его радостью, его счастьемъ, однимъ словомъ: всѣмъ, всѣмъ для моего папа!"
   Сѣрые глаза Маши, всегда задумчивые и спокойные, вдругъ заблистали какими-то искрами и потомъ сдѣлались влажны.
   Въ эту минуту я увидѣла, что Маша уже не дитя, которое за пять лѣтъ танцовала русскую, но и тогда уже думала свою думу. Молодая головка моей Маши кипѣла уже юношескими восторгами, замыслами высокими, прекрасными, благородными, но часто несбыточными и безполезными въ обыкновенной жизни.
   Маша убѣжала, закрывъ личико руками, какъ-будто испугалась своего увлеченія.
   Весь этотъ разговоръ происходилъ въ маленькой боковой комнатѣ, куда утащили меня дѣти послѣ первыхъ привѣтствій, чтобъ я могла снять съ себя дорожное платье. Оставшись одна, я поторопилась переодѣться, но маленькій Вася, двоюродный братъ Маши, предупредилъ меня:
   "Золотая бабушка!" закричалъ онъ, вбѣгая ко мнѣ, "маменька зоветъ васъ пить чай."
   Андрей Павловичъ сидѣлъ уже за круглымъ столомъ, въ залѣ, подлѣ своей невѣстки, которая разливала чай и слушала его разсказъ о неудачахъ его въ тотъ день, о его нетерпѣніи быть въ деревнѣ и о страхѣ не встрѣтить здѣсь никого.
   Ольга, старшая племянница Андрея Павловича, дѣвица лѣтъ восемнадцати, подала мнѣ чашку чая, придвинула ко мнѣ мое любимое варенье и жаловалась дядѣ, что Маша заставила меня забыть ихъ всѣхъ.
   Пока Андрей Павловичъ разговаривалъ съ Катериной Ивановной, невѣсткой своей, голоса затихли; по какъ только онъ замолчалъ, закурилъ погасшую трубку и вспомнилъ о своемъ стаканѣ чая, всѣ опять защебетали, засмѣялись, заспорили. Лена утверждала, что дождь шелъ справа, потому-что она сидѣла на правой сторонѣ въ коляскѣ и вся правая сторона салопа ея была мокра. Вася не вѣрилъ этому, потому-что дождь попадалъ ему на лѣвую щечку, и долго спорилъ бы еще, еслибъ Варенька, вторая его сестра, не напомнила ему, что онъ сидѣлъ на заднемъ мѣстѣ, между мамашей и Олей, а Лена насупротивъ его, на переднемъ мѣстѣ коляски, и потому дождь мочилъ и его лѣвую щеку и Леночкину правую сторону. Вася подумалъ нѣсколько секундъ и сказалъ: "Вѣдь ты говорись правду, Варенька!"
   Всѣ засмѣялись его справедливому рѣшенью, но Вася не обидѣлся. Его черные глазки блистали отъ удовольствія и онъ захохоталъ громче всѣхъ.
   Андрей Павловичъ заставилъ всѣхъ замолчать своимъ вопросомъ:
   "Что же вы еще ничего не разсказали мнѣ о томъ, что случилось съ вами послѣ вашего письма ко мнѣ?"
   -- Ничего не могло случиться съ нами, дяденька, въ одну недѣлю -- сказала вострушка Варя, -- пока Маши не было, мы все ждали ея, готовили себѣ чудесные наряды къ свадьбѣ, учились...
   "И очень дурно, дяденька!" замѣтила Ольга, которая давала уроки меньшимъ дѣтямъ.
   -- Ты вѣчно бранишь насъ, Оля -- подхватила Варенька.-- Потомъ, дяденька, потомъ мы дождалось Маши, все слушали, что она намъ разсказывала, показывали ей тетради, и Маша похвалила насъ. Вѣдь такъ, Лена?..."
   Лена и Вася кивнули головками, посмотрѣли на Машу и спросили: "Вѣдь такъ, Маша?..."
   Но, къ общему изумленію дѣтскому, Маша ни слова не отвѣчала.
   Дѣти сконфузились и притихли. Я взглянула на Машу: она мѣшала ложечкой давноналитый чай, а въ другой рукѣ, которая лежала на колѣняхъ, мяла свернутую бумажку. Маша и не слыхала, о чемъ ее спрашивали дѣти.
   Ольга толкнула Машу: "Что съ тобой? О чемъ задумалась опять, Marie?"
   Маша подняла свои глазки на кузину и сказала:
   "Разскажи папа про больную Клавденьку.
   -- Что же ты сама не разскажешь?
   -- Нѣтъ, моя очередь послѣ.
   Андреи Павловичъ, сидѣвшій подлѣ Маши, вслушался въ разговоръ ихъ и спросилъ:
   "Что это за больная Клавденька.?"
   -- Это приключеніе въ дорогѣ, mon oncle, сказала Ольга -- и очень печальная исторія!
   "Да у васъ и приключенія были въ дорогѣ!" воскликнулъ Андрей Павловичъ. "А я только-что хотѣлъ просить васъ, старшихъ, чтобъ вы, по примѣру Васи и Лены, позволили мнѣ услышать и ваши дорожныя наблюденія."
   Катерина Ивановна, которая до-сихъ-поръ, не вмѣшивалась въ разговоръ дѣтей, положила свое вязанье и сказала:
   "Да, братецъ, нынѣшняя дорога оставила во мнѣ очень непріятное впечатлѣніе."
   -- Что это такое: впечатлѣніе, Маша?-- спросилъ живо Вася, уставивъ на нее свои блестящіе глазки.
   "Впечатлѣніе значитъ радостное или печальное чувство, которое остается въ насъ послѣ того, что случилось съ нами или съ другими, и что мы сами видѣли или о чемъ слышали."
   -- А, а, вотъ что!-- сказалъ Вася протяжно и раздумывая.-- Такъ я вамъ скажу, дяденька, что у меня теперь очень пріятное впечатлѣніе послѣ дороги."
   "Какое же?" спросили всѣ съ любопытствомъ.
   -- Намъ попадалось много бабъ и мужиковъ, которые несли свои лапти и сапоги въ рукахъ, или на палкѣ, а сами шли по лужамъ босые. Вотъ я и замѣтилъ, что они всѣ очень гадко держали ноги свои, точно лапки гусиныя. Теперь я знаю, что не я одинъ ставлю ноги нехорошо. А ты, Оля, сердишься, когда я танцую французскую кадриль! Выучусь, такъ буду чудесно держать ноги.
   "Ахъ Вася! Вася! какой онъ дурачокъ!" сказали сестры и кузины.
   -- Я, напротивъ, очень доволенъ Васей,-- перебилъ Андрей Павловичъ. Вотъ онъ разсказалъ мнѣ уже второе свое наблюденіе въ дорогѣ, и я, по-крайней-мѣрѣ, знаю, чѣмъ его головка была занята. А отъ васъ всѣхъ я, кажется, ничего не узнаю."
   Ольга посмотрѣла на свою мать вопросительно. Катерина Ивановна кивнула ей головой и Ольга оборотилась къ дядѣ:
   "Непріятное впечатлѣніе, mon oncle, мы вынесли изъ дома нашей кузины, Москвиной, маменькиной племянницы. Она живетъ немного въ сторонѣ отъ нашей дороги сюда, но какъ мы не были у нея болѣе года и выѣхали изъ дома днемъ раньше, то maman и вздумала дать отдохнуть малюткамъ отъ дурной дороги и повидаться съ кузиной Лизой. Мы не застали ея дома: она съ мужемъ была на чьихъ-то именинахъ, въ сосѣдствѣ, и хотѣла тамъ ночевать.
   Насъ встрѣтила вся прислуга съ какими-то длинными, невеселыми лицами и всѣ говорили вполголоса, какъ-то таинственно. Потомъ пошли въ дѣтскую половину, доложить маленькому баргіну о пріѣздѣ гостей. Этотъ маленькій баринъ, дяденька, сынъ Лизы, шалунъ семи лѣтъ и такой несносный ребенокъ, что мы были очень рады, когда намъ сказали, что "маленькій баринъ изволитъ уже почивать". Было уже девять часовъ вечера, намъ приготовили на-скоро ужинъ и сдѣлали постели для гостей въ отдѣленіи, которое выходитъ на одинъ коридоръ съ дѣтской половиной.
   Кузина Лиза, два года тому, взяла къ себѣ, изъ Москвы, маленькую сироту, дальнюю родственницу мужа ея. Ее зовутъ Клаведнькой. Она двумя годами старше Вани, но очень слаба и мала ростомъ. Ваня совершенный господинъ надъ ней, и эта бѣдняжка такъ боится его, что готова все сдѣлать, что онъ велитъ. Говорятъ, будто ей очень достается отъ него, а няня не смѣетъ говорить объ этомъ кузинѣ, потому-что она любитъ 3 сынка своего безумно и позволяетъ ему все дѣлать.
   Мамаша, узнавъ, что Ваня "изволитъ почивать", спросила, гдѣ Клавденька и можетъ ли она выйти, если еще не спитъ? Няня, которая пришла къ намъ съ докладомъ о своемъ баринѣ, точно будто вдругъ подавилась чѣмъ-то: на-силу мы поняли отъ нея, что Клавденька больна, лежитъ въ жару. Маменька испугалась и не велѣла намъ входить въ дѣтскія комнаты, думая, что у Клавдиньки какая-нибудь дѣтская болѣзнь, отъ которой могутъ заразиться и наши дѣти. Няня, которая очень хорошо знала, что болѣзнь другаго рода, не вывела маменьки изъ заблужденія и, кажется, очень была рада, что къ больной никто не войдетъ.
   Но когда мы раздѣвались, дѣвушка наша сказала мамашѣ и мнѣ тихонько, что Клавденька больна отъ испуга. Негодный Ваня бросилъ въ нее обломкомъ фарфоровой игрушки и сдѣлалъ ей большую царапину на шеѣ, а больше всего такъ испугалъ ее, что она вдругъ заболѣла и начала къ вечеру бредить. Когда всѣ дѣти улеглись, маменька и я пошли къ больной. Она точно вся горѣла и бредила, однако спала. Шейка у ней была повязана большой косынкой. Дѣвушка, приставленная ходить за Клавденькой, дремала на полу, а няня Ванина, услышавъ, что мы вошли къ больной, сейчасъ пришла къ намъ. Мамаша велѣла ей принести уксусу и горчицы, положила Клавденькѣ на ноги горчичники, а къ головѣ привязала платокъ, обмоченный въ уксусѣ. Бѣдняжка во снѣ вся дрожала, пальчики ея такъ и прыгали. Маменька хотѣла посмотрѣть царапину на шеѣ, но няня увѣрила насъ, что положила на больное мѣсто тряпочку съ деревяннымъ масломъ, и что все это пройдетъ, когда Клавденька выспится.
   Было уже за полночь, когда мы вышли изъ Клавдепькиной комнаты и, усталые отъ дороги, мы крѣпко уснули, не слышали больше ничего и не узнали бы ничего, еслибъ одна маленькая особа, довольно любопытная и жалостливая, не была счастливѣе насъ. Она добилась правды и ей обязана будетъ Клавденька, можетъ быть, жизнью.
   "Кто же эта маленькая любопытная?" спросилъ Андрей Павловичъ, осматриваясь вокругъ себя. Однакожь глаза его невольно остановились на Машѣ и голосъ его былъ необыкновенно ласковъ.
   "Это вы узнаете послѣ, mon oncle. Теперь скажу вамъ, что когда я проснулась, мамаша уже не спала и подлѣ ея кровати стояла эта маленькая особа и просила у мамаши извиненія, что распорядилась ея именемъ, не смѣя будить ее, и что пріѣхалъ изъ города докторъ, за которымъ она послала ночью, потому-что Клавденька умираетъ. Въ это же время она вынула свой кошелекъ и взяла изъ него всѣ деньги, кажется, пять рублей серебромъ, которыя она завернула въ бумажку и просила позволенія у мамаши отдать ихъ доктору за визитъ."
   -- А такъ-какъ эта маленькая распорядительница послала за докторомъ безъ меня, то я и согласилась, чтобъ она отдала ему собственныя свои деньги -- сказала Катерина Ивановна.
   Ольга продолжала: "Докторъ оставался до 12 часовъ, и при немъ привезли лекарство, которое онъ давалъ ей нѣсколько разъ при себѣ. Бѣдняжка была очень опасна, но втиранія и ванны, которая употреблены были еще до привезеннаго лекарства, немножко смягчили болѣзнь, и докторъ, уѣзжая вмѣстѣ съ нами, далъ мамашѣ обѣщаніе непремѣнно быть на другой день у больной и надѣялся на ея выздоровленіе. Онъ сказалъ, что у нея воспаленіе въ мозгу отъ простуды и отъ испуга. Вмѣсто царапины, онъ нашелъ порядочную рану на шеѣ; рана эта не была обмыта и была воспалена. Маменька, желая успокоить и себя и насъ, оставила тамъ повара нашего, котораго мы везли съ собой на свадьбу, и дала ему денегъ нанять подводу, чтобъ пріѣхать сюда завтра послѣ визита доктора, который увѣдомитъ мамашу запиской о состояніи Клавденьки. Такъ-какъ мы боялись опоздать сюда по такой ужасной дорогѣ, то и выѣхали въ первомъ часу, не дождавшись кузины Лизы, которая, вѣрно, очень удивится, а можетъ быть и разсердится, когда, пріѣхавъ домой, узнаетъ, что гости безъ нея распоряжались какъ хозяева. Чтобъ предупредить всѣ непріятности, которыя могли имѣть черезъ это ея люди, мамаша оставила ей письмо, въ которомъ объяснила ей все, что случилось до нашего пріѣзда и что было при насъ."
   -- Едва ли Лиза будетъ довольна моимъ письмомъ, сказала Катерина Ивановна, -- и я прошу Бога, чтобъ несчастное баловство ея не стоило жизни человѣческой и чтобъ этотъ случай былъ ей полезнымъ урокомъ на будущее время.
   "Бѣдная Клавденька!" сказалъ, вздохнувъ, Андрей Павловичъ, "какъ несчастна она, что у нея нѣтъ ни отца, ни матери. Но Господь сжалится надъ ея страданіями и, если Ему угодно будетъ продлить ея жизнь, то Онъ вѣрно пошлетъ ей лучшую участь. Неправда ли, моя Маша?"
   И Андрей Павловичъ взглянулъ съ улыбкой на дочь свою, притянулъ ея головку ближе къ себѣ и нѣжно поцаловалъ ее въ лобъ.
   "Вы думаете, папаша?"
   -- Вѣрю, дитя мое! Но какая же была настоящая причина внезапной болѣзни Клавдиньки?
   "Машина очередь теперь", сказала Ольга.
   Я приготовилась-было слушать окончаніе печальной исторіи, но Машута, отъ сильнаго душевнаго волненія, отъ усталости и безсонной ночи, такъ поблѣднѣла, что испугала насъ всѣхъ. Однако она увѣрила тётю и папеньку, что если ей позволятъ сейчасъ лечь спать, то завтра она будетъ совершенно здорова и вечеромъ надѣется танцовать больше всѣхъ на дѣвичникѣ у кузины своей.
   Я вызвалась уложить въ постель мою бѣдную внучку. Ложась спать, Маша обѣщала мнѣ разсказать на другой день всѣ подробности, касающіяся до Клавденьки.
   Варенька, Лена и Вася, вставъ изъ-за чайнаго стола, вздумали танцовать. Ольга, вмѣсто того, чтобъ сѣсть за фортепьяно должна была дополнить вторую пару для французской кадрили, а Андрей Павловичъ взялся быть музыкантомъ и играть на гитарѣ какую-то пѣсню, подъ звуки которой дѣти протанцовали всѣ пять фигуръ.
   Вася премило передразнивалъ мужиковъ и бабъ, шагающихъ по грязи и лужамъ Маленькій плутишка хотѣлъ этой шуткой прикрыть собственный свой недостатокъ, потому-что его правая нога очень была похожа на гусиную лапку и никакъ не хотѣла вывернуться направо.
   Въ одиннадцать часовъ мы всѣ разошлись по нашимъ спальнямъ...
   Я такъ устала въ этотъ разнообразный своими впечатлѣніями день, что сейчасъ же легла, оставивъ свой журналъ до утра.
   По обыкновенію своему, я проснулась около семи часовъ и сѣла писать. Въ всемъ домѣ была еще тишина. Мнѣ сказала дѣвушка, что всталъ только баринъ и старшая барышня. Я подъ этимъ именемъ разумѣла Ольгу; вышло, что это была Маша. Въ восемь часовъ она вошла ко мнѣ съ маленькимъ румянцемъ на щекахъ и съ глазами, которые, кажется, только-что плакали, но плакали не отъ горя, потому -- что лицо ея было оживлено и Маша улыбалась.
   "Я вамъ не мѣшаю, голубчикъ-бабушка?" спросила она, положивъ свою головку мнѣ на плечо и заглядывая мнѣ въ глаза.
   Я бросила перо, отодвинула свои бумаги и взяла Машу, какъ ребенка, на колѣни.
   "Ну, что, моя крошка, угомонилась ли теперь твоя головка и легче ли у тебя на сердцѣ, когда ты подѣлилась съ папенькой тѣмъ, что тревожило тебя?
   -- А вы почему знаете, что я уже говорила съ папашей?
   "Очень трудно это угадать! Съ какой стати встала ты въ шесть часовъ, или еще раньше, когда весь домъ спалъ, и только одинъ папа твой, по обыкновенію своему, всталъ?
   -- Ахъ, бабушка, отъ васъ ничего нельзя скрыть! сказала Маша, громко засмѣявшись.
   "Такъ разсказывай же!"
   -- Съ чего же начать?
   "Конечно съ начала, шалунья".
   -- Ну хорошо, сказала Маша, усаживаясь на диванъ и взявъ изъ кармана вилочку съ начатымъ шнуркомъ, -- я начну сначала:
   "Два года тому назадъ, когда меня привезли къ Марьѣ Никитичнѣ въ домъ, я застала тамъ одну воспитанницу изъ старшихъ, которую такъ полюбила съ перваго дня, что всѣ тому дивились; и она сама дивилась этому, пока не полюбила меня еще больше, чѣмъ я ее. Эту дѣвицу... нѣтъ, эту несравненную душку, зовутъ Евгеніей, или просто Геничкой -- такъ я и теперь ее называю, а она меня зоветъ Машей... Мы Русскія и не хотимъ называться по-французски...."
   -- Помилуй, Маша, да ты еще не проснулась: ты не ту исторію разсказываешь, дружокъ.
   "Какъ не ту? вѣдь вы велѣли начинать сначала......
   -- Да, исторію о Клавденькѣ, а ты толкуешь о какой-то Геничкѣ.
   "Ахъ, бабушка, исторія о Геничкѣ доведетъ до Клавденьки и тогда вы будете знать все.
   -- А! вотъ что, сказала я. Такъ продолжай же.
   "Геничкѣ было пятнадцать лѣтъ, мнѣ еще и двѣнадцати не было, но я ее полюбила не какъ старшую, а какъ равную себѣ. Не правда ли, это очень странно, бабушка? Скоро насъ всѣ въ домѣ называли двойниками; сперва смѣялись надъ нашей дружбой, потомъ вѣрили ей, потомъ имѣли къ ней особенное уваженіе и всегда мы, вдвоемъ, могли сдѣлать больше, чѣмъ всѣ прочія дѣвицы вмѣстѣ. Я была очень счастлива, бабушка, пока имѣла подлѣ себя такого друга. Но вотъ, три мѣсяца тому назадъ, отецъ Геничкинъ пріѣхалъ издалека, сказалъ, что вышелъ въ отставку, что хочетъ поселиться въ деревнѣ и долженъ имѣть хозяйку въ домѣ. Онъ взялъ мою Геничку отъ Марьи Никитичны и увезъ ее съ собой; даже не сказалъ Геничкѣ и мнѣ, въ какой губерніи будетъ жить. Мы горько плакали. Я сдѣлалась нездорова отъ горя и просила Геничку писать мнѣ каждый день, хоть двѣ строчки. Она меня о томъ же просила и мы обѣщали это одна другой.
   На бѣду нашу, и Марья Никитична, и отецъ Геничкинъ услышали это. Они смѣялись надъ выдумкой пансіонерокъ, увѣряли насъ, что именно эта ежедневная переписка заставитъ насъ разлюбить другъ друга и кончить нашу дружбу; что она намъ надоѣстъ и мы будемъ искать предлога кончить ее. Намъ представляли, какъ жалки мы будемъ тогда въ собственныхъ нашихъ глазахъ, и какъ непріятно будетъ намъ тогда вспоминать о прошедшемъ.
   Мы испугались такаго глупаго и жалкаго конца прекрасной нашей дружбы, которая дѣлала насъ два года счастливыми, повѣрили Марьѣ Никитичнѣ и дали ей слово выдержать три первые мѣсяца и не писать другъ другу.
   "Геничкѣ будетъ легче, чѣмъ тебѣ, Маша, говорила мнѣ Марья Никитична. Она поѣдетъ, увидитъ новыя мѣста, новыхъ людей, будетъ вести новый образъ жизни. Все это -- пріятныя развлеченія, и часто старая дружба уступаетъ мѣсто другимъ впечатлѣніямъ. Тебѣ же все окружающее будетъ напоминать прежнюю Геничку и ваши бесѣды. Но за-то тебѣ больше чести и славы, если ты въ эти первыя минуты живыхъ воспоминаній удержишься отъ нѣжныхъ изліяній чувствъ твоихъ на бумагѣ и заключишь ихъ въ сердцѣ твоемъ. Я увѣрена, что Геничка не забудетъ тебя и что полученіе перваго письма ея будетъ для тебя неописаннымъ счастіемъ".
   Какъ не повѣрить было мнѣ нашей доброй Марьѣ Никитичнѣ? Она никогда не была строга ко мнѣ и я не думала, чтобъ она могла уговорить меня на такое мучительное испытаніе. Ахъ, бабушка, въ эти три мѣсяца я плакала каждую ночь. Днемъ я не смѣла тосковать, не хотѣла показать, что тоскую: я стала учиться еще прилежнѣе, читала такъ много, что послѣ у меня отняли книги. Писать я не хотѣла ничего: я боялась, чтобъ не описать нечаянно Геничкѣ всей своей тоски. По ночамъ мнѣ казалось, что Геничка давно забыла и думать обо мнѣ и что я ничего болѣе не узнаю о ней. Однимъ словомъ я была очень глупа, такъ -что Марья Никитична и бранила, и утѣшала меня. Наконецъ срокъ кончился и черезъ три дня я получила изъ Москвы письмо отъ Генички. Все мое благоразуміе, продолжавшееся три мѣсяца, было забыто въ эту минуту: я плакала безъ умолку и все письмо моей подруги было вымочено слезами. Я не спала ту ночь и все думала, какъ отвѣчать на него. Къ счастью, на другое утро пріѣхала коляска отъ тётеньки съ письмами отъ нея и отъ папеньки, къ Марьѣ Никитичнѣ. Меня отпустили къ тётѣ, чтобъ ѣхать на свадьбу кузины. Поѣздка, свиданіе съ тётей и радость увидѣть папашу успокоили меня немного. Я привезла съ собой чудесное письмо Генички, чтобъ прочитать его папашѣ и посовѣтоваться съ нимъ, какъ написать отвѣтъ. Видъ несчастной Клавденьки подалъ мнѣ прекрасную мысль, и такъ-какъ я легла вчера очень рано, а Марья Никитична пріучила насъ спать не больше шести часовъ, когда мы здоровы, то я и встала сегодня въ четыре часа, написала черновое письмо къ Геничкѣ и какъ только услышала, что папа всталъ, пробралась къ нему въ спальню и прочитала ему Геничкино письмо и мой отвѣтъ. Папа остался этимъ отвѣтомъ очень доволенъ. Къ несчастью, мной онъ не могъ быть такъ доволенъ, потому-что я вела себя очень глупо, дала волю своей радости, и жалости, и своимъ слезамъ, и такъ напугала папашу, что онъ едва не облилъ меня холодной водой, велѣлъ мнѣ выпить цѣлый стаканъ воды и прогналъ меня къ вамъ, чтобъ вы побранили меня, бабушка. Папа сказалъ, что еслибъ онъ былъ богатъ, онъ повезъ бы меня за границу, на воды, и что онъ будетъ просить Марью Никитичну, чтобъ меня каждое утро обливали холодной водой."
   -- Папа твой совершенно правъ, сказала я -- и холодная вода сдѣлаетъ тебѣ много пользы, особенно если ты возьмешь на помощь къ ней свой разсудокъ и твердую волю, милая Маша.
   "Мнѣ кажется, бабушка, что иногда мы такъ сильно чувствуемъ, что не помнимъ себя и не можемъ удержаться."
   -- Едва ли, Маша. Вспомни вчерашній вечеръ и твою блѣдность, которую мы всѣ замѣтили. Это было сильное чувство въ тебѣ, но оно обнаружилось только блѣдностью. Ты преодолѣла его, осталась наружно совершенно спокойной и разсудительной. Отчего же ты вчера вечеромъ умѣла владѣть собой, а сегодня, именно утромъ, когда человѣкъ бываетъ бодрѣе и духомъ, и тѣломъ, не имѣла власти надъ своей слабостью?
   Маша задумалась, потомъ сказала: "Сегодня я была одна съ папашей и не остерегалась такъ, а вчера, за чайнымъ столомъ, мнѣ стыдно было расплакаться и я боялась напугать дѣтей и тётю, которая была очень разстроена сценой въ домѣ ея племянницы. Я думаю, что это такъ, сказала Маша, помолчавъ; -- а если это такъ, прибавила она, -- то я могу еще владѣть собою".
   Утвердительный тонъ Маши мнѣ очень понравился.
   -- Чтобъ убѣдить тебя, мой дружокъ, въ истинѣ твоего заключенія, я прошу тебя прочитать мнѣ теперь-же твое и Геничкино письма, и я увѣрена, что, при чтеніи ихъ, ты останешься совершенно спокойной.
   Маша вынула изъ-за широкаго пояса своего передничка нѣсколько узко-сложенныхъ почтовыхъ листковъ, которые показались мнѣ знакомыми.
   "А! это тѣ самыя бумажки, которыя ты мяла въ рукѣ вчера вечеромъ, когда не слыхала разсказовъ дѣтей и ихъ вопросовъ".
   "Это письмо Генички", сказала Маша улыбнувшись и покраснѣвъ.
   Съ позволенія Маши я списала послѣ это письмо, чтобъ помѣстить его въ свой журналъ.
   Вотъ оно:

Москва. Октября 15-го, 1851 года.

   "Маша, золотая моя Маша, мой несравненный другъ! еслибъ я вздумала написать тебѣ всѣ ласкательныя имена, которыми душѣ моей въ эту минуту хочется назвать тебя, то половина письма моего была бы занята этими названіями и мнѣ не осталось бы мѣста разсказать тебѣ все, что ты должна знать обо мнѣ. Ты стоишь теперь подлѣ меня, и я цалую тебя, твои милые глазки, твою умную головку, твои блѣдныя щечки. Голубчикъ-Маша, я знаю, что ты меня любишь и съ нетерпѣніемъ ждешь моего письма".
   "Злой папаша жестоко посмѣялся надъ нами и Марья Никитична тоже. Ну, Богъ съ ними! Три мѣсяца эти прошли, и я могу разговаривать съ моей Машей. Скажу тебѣ еще больше: папенька убѣдился, что я люблю тебя, послѣ него, больше всего на свѣтѣ: онъ видѣлъ какъ я тосковала о тебѣ и обѣщалъ мнѣ скорое свиданіе съ тобой. Слышишь, Маша, мы скоро увидимся! Что это за счастье!
   "Боже мой! мнѣ кажется, я сдѣлалась совершенной дурой отъ радости: я трачу время и бумагу на глупости, а у меня такая бездна разсказовъ, и такихъ интересныхъ разсказовъ! Столько неожиданностей для тебя! Но самое важное я поберегу до конца этого письма. Я спрошу твоего совѣта, моя разсудительная Маша, въ очень серьёзномъ для меня дѣлѣ, въ дѣлѣ совѣсти. Я даю тебѣ сроку недѣлю обдумать и написать мнѣ отвѣтъ. Что выдумаетъ твоя головка, что скажетъ мнѣ твое сердце, моя душечка, то я и сдѣлаю. Мнѣ очень скучно будетъ ждать болѣе недѣли твоего отвѣта, тогда-какъ онъ могъ бы быть въ моихъ рукахъ черезъ четыре дня; но я вооружусь всѣмъ своимъ терпѣніемъ, а ты знаешь, что я лѣнива по природѣ, а потому и терпѣлива. Знаешь, Маша, мнѣ въ эти три мѣсяца и въ умъ не приходило сомнѣваться въ тебѣ. Мнѣ было досадно только, что ты даже не знаешь, гдѣ я, и не можешь вообразить себѣ, что меня окружаетъ. Но папа вздумалъ обмануть насъ, и вмѣсто деревни я очутилась въ Москвѣ, посреди шума большаго города и почти въ большомъ свѣтѣ.
   "Ну, слушай же, Маша, какъ все это случилось!
   "Ты помнимъ, какъ папа разсказывалъ намъ очень серьёзно, что я должна сдѣлаться деревенской хозяйкой. Гдѣ его деревня -- я позабыла спросить его; притомъ же мнѣ было какъ-то странно въ первое время съ моимъ добрымъ папенькой. Онъ былъ мнѣ совсѣмъ чужой, и только его несказанная доброта и нѣжныя ласки могли меня сейчасъ пріучить къ нему. Я жила у бабушки, когда маменька скончалась, а папа командовалъ полкомъ гдѣ-то на югѣ. Когда бабушка умерла, мнѣ очень хотѣлось ѣхать къ папенькѣ, и я помню, что въ письмѣ своемъ я умоляла его взять меня къ себѣ; но, вмѣсто исполненія моего желанія, дядя отвезъ меня къ Марьѣ Никитичнѣ, гдѣ мнѣ долго не нравилось, потому-что бабушка очень баловала меня. Потомъ я помирилась съ ученьемъ и серьёзными занятіями въ опредѣленные часы и начинала забывать прежнюю жизнь: даже и не думала больше о поѣздкѣ къ папенькѣ, тѣмъ болѣе, что онъ не отвѣчалъ мнѣ на мои просьбы. Теперь я знаю, что онъ не получилъ того письма моего. Когда я подружилась съ тобой -- о! тогда все сдѣлалось мнѣ еще милѣе, и я совсѣмъ забыла, что когда-нибудь мнѣ надо будетъ оставить домъ Марьи Никитичны; но вдругъ я получила извѣстіе, что папа вышелъ въ отставку и ѣдетъ за мной, и что мы будемъ жить вмѣстѣ. Вспомни, Маша, все то, что было съ нами при этой вѣсти!
   "Наконецъ пріѣхалъ папа. Ты ему очень понравилась: -- это я скажу тебѣ теперь, и онъ, желая, чтобъ глупенькая дочь его имѣла всегда такую разсудительную подругу, какъ маленькая Маша, вздумалъ испытать насъ и уговорилъ Марью Никитичну запретить намъ переписываться первое время:-- это папашина идея, мой другъ. Мы съ честью выдержали это испытаніе -- не правда ли?
   "Былъ очень жаркій день, когда я уѣзжала. Вспомни, какъ солнце жгло и какъ искрилась и серебрилась наша рѣчка отъ его палящихъ лучей, когда я съ ней прощалась. Все было облито свѣтомъ и жаромъ, а мнѣ казался этотъ день самымъ пасмурнымъ въ моей жизни и мнѣ было холодно. Я и теперь не могу вспомнить, какъ замерло мое сердце, когда коляска подъѣхала къ крыльцу.
   "Папа былъ молчаливъ: онъ давалъ намъ время наговориться, нацаловаться и проститься. Добрый мой папенька!
   "Вечеръ былъ чудесный -- такой ясный и теплый! Мѣсяцъ свѣтилъ мнѣ прямо въ глаза и не давалъ закрыть ихъ; а глаза были такъ тяжелы отъ слезъ и отъ послѣднихъ безсонныхъ ночей!
   "Я и въ коляскѣ еще много плакала и очень растревожила папеньку. Онъ спросилъ меня: "Евгенія, развѣ ты думаешь, что тебѣ будетъ хуже у отца своего, который все сдѣлаетъ, чтобъ ты была счастлива?" -- Ахъ, Маша, какъ нѣженъ былъ этотъ упрекъ и какъ мнѣ стыдно сдѣлалось моихъ рыданій! Я вдругъ пересилила себя, утихла и прижалась ближе къ папенькѣ. Онъ снялъ съ меня шляпку, положилъ голову мою къ себѣ на грудь и я задремала; но въ полуснѣ я чувствовала, что онъ нѣсколько разъ цаловалъ меня въ голову.
   "Утромъ мы подъѣхали къ Москвѣ. Папа сказалъ мнѣ, что покажетъ мнѣ Москву и что мнѣ тутъ будетъ веселѣе, чѣмъ въ деревнѣ. Мнѣ очень хотѣлось сказать ему, что съ нимъ мнѣ вездѣ будетъ весело и хорошо, но я не съумѣла выговорить это: я еще долгое время дичилась папеньки, и онъ не узналъ бы глубокаго и искренняго моего чувства къ нему и до-сихъ-поръ, еслибъ не случилась его болѣзнь. Но объ этомъ я разскажу тебѣ послѣ.
   "Мы долго ѣхали по Москвѣ, пока я увидѣла Кремль, на который я взглянула какъ на святыню и невольно перекрестилась. Я вспомнила, сколько великихъ и страшныхъ событій свершилось въ виду этихъ стѣнъ. Мы проѣхали мимо нихъ, повернули вправо и остановились у какихъ-то воротъ. Папа сказалъ мнѣ, что имѣетъ обыкновеніе, никогда не въѣзжать въ Москву и не выѣзжать изъ нея, не помолившись въ часовнѣ Иверской Божіей Матери, которая находится въ этихъ воротахъ, названныхъ Иверскими. Нѣсколько экипажей стояло около каменнаго крыльца часовни и множество людей толпилось на крыльцѣ и въ дверяхъ. Мнѣ было стыдно въ своей дорожной, измятой блузѣ выдти изъ коляски, но папа былъ недоволенъ моей глупостью, и я, скрѣпя сердце, прошла за нимъ между толпившимся въ дверяхъ народомъ. Каково же было мнѣ, когда я въ маленькомъ пространствѣ часовни увидѣла нѣсколько мужчинъ и дамъ, хорошо-одѣтыхъ и, особенно, при подножіи чудотворной иконы, на прекрасномъ коврѣ, молодую даму, на колѣняхъ, прелестно-одѣтую и красавицу собой. Большіе глаза ея, всѣ въ слезахъ, были подняты на ликъ Божіей Матери, и она, какъ видно, вся была предана молитвѣ. За ней стоялъ молодой человѣкъ въ военной шинели.
   "Мы должны были дожидаться, пока имъ отслужатъ молебенъ. Папа отошелъ отъ меня и сталъ за молодымъ человѣкомъ. Я не переставала глядѣть на молодую даму, и ея примѣръ глубоко подѣйствовалъ на меня: мнѣ стыдно стало того чувства, съ какимъ я вошла въ часовню. Какъ-только молебенъ кончился, молодой человѣкъ поднялъ даму, сказалъ ей тихо нѣсколько словъ и повелъ ее за руку.
   "Въ эту минуту онъ встрѣтился съ папенькой, и я увидѣла, какъ онъ почтительно поклонился ему и показалъ на свою даму. Я тихонько подошла къ папенькѣ и спряталась за него. Молодой человѣкъ, бывшій офицеръ папенькинаго полка, знакомилъ его съ своей женой, а папа разсказывалъ, что ѣдетъ съ своей дочерью. Онъ обернулся и искалъ меня глазами: нечего дѣлать, надо было показаться!
   "Княгиня!" сказалъ папа -- "рекомендую вамъ мою дочь, маленькую пансіонерку, и прошу вашего вниманія къ ней. Первое ея знакомство съ вами могло ей уже послужить въ пользу, и я буду счастливъ, если оно не прекратится". Княгиня посмотрѣла на папа вопросительно и немножко смѣшалась, а я покраснѣла, какъ ракъ.
   "Папа сказалъ: "Дочь моя вошла сюда не съ мыслью о Богѣ и молитвѣ; ее тревожила суета земная. Мы изъ дорожной коляски, и она въ измятомъ платьѣ!" -- Папа, сказала я почти со слезами, я уже забыла это, но я не могла усердно молиться, потому что смотрѣла на княгиню.
   "Дама и мужъ ея улыбнулись.-- "Молитесь, душенька" сказала она мнѣ очень ласково нѣжнымъ и печальнымъ голосомъ: -- молитесь въ горѣ и въ радости: молитва всегда нужна, потому что горе всегда насъ ждетъ. Я очень счастлива: у меня добрый мужъ, добрая мать, друзья, хорошее состояніе, а горе посѣтило меня: малютка мой умираетъ. Онъ страдаетъ болѣе недѣли, и я нахожу отраду только въ молитвѣ, здѣсь, у этой иконы, къ которой прибѣгаетъ много плачущихъ и несчастныхъ. Вы только-что вступаете въ новую жизнь; попросите же покровительства у Той, Которая должна всѣмъ намъ служить примѣромъ.
   "Но нашъ молебенъ начался. Дама поцаловала меня, мужъ ея раскланялся, поговоривъ съ папа вполголоса, и они вышли изъ часовни, а мы начали молиться. Мой папенька очень набоженъ, Маша, и если онъ стоитъ въ церкви, то не обернется ни разу ни въ которую сторону.
   "Мы поѣхали дальше. Папа сказалъ, что остановится въ квартирѣ своего друга, который теперь въ деревнѣ. Коляска наша въѣхала подъ ворота стариннаго барскаго дома, какихъ много въ Москвѣ, и остановилась у подъѣзда. Лакеи папенькинъ сейчасъ позвонилъ, и пока мы выходили изъ экипажа, огромная дверь настежь растворилась и мы вошли въ большія сѣни, съ карнизами и колоннами, и по широкой, парадной лѣстницѣ взошли во второй этажъ. Насъ встрѣтили внизу и проводили до верху два человѣка въ черныхъ платьяхъ, очень парадно одѣтые. Я не знала сперва, за кого ихъ принять; но они очень почтительно сняли съ папа его шинель и съ меня мой дрянной салопъ, въ которомъ я бѣгала съ тобой въ рощу. Въ эту минуту въ переднюю вбѣжала дѣвушка, взяла у нихъ мой салопъ и хотѣла развязать мнѣ шляпку. Мнѣ было очень конфузно, что чужіе люди такъ хлопочутъ около меня; но папа былъ какъ дома: онъ велѣлъ дѣвушкѣ идти впередъ и приготовить мнѣ переодѣться, взялъ меня за руку и сказалъ, что самъ покажетъ мнѣ мою комнату. Я пошла съ нимъ по прекраснымъ комнатамъ, какихъ я не видала раньше, и наконецъ очутилась въ такомъ очаровательномъ мѣстѣ, что я и теперь еще не могу наглядѣться на него.
   "Папа ввелъ меня въ комнату, очень небольшую, съ стеклянной дверью въ садикъ, вмѣсто окна. Стѣны ея обтянуты какой-то бѣлой матеріей, съ большими розовыми букетами; мебель и драпри такія же. Изъ открытой двери на балконъ пахнуло на насъ цѣлой оранжереей. Балконъ этотъ ничто иное, какъ полукруглая терраса, настланная поломъ и огороженная низенькими перилами. Посрединѣ спускается отлогая деревянная лѣстница, но съ обѣихъ ея сторонъ, полукругами, до самыхъ стѣнъ дома, идутъ земляные уступы, и въ то время они были уставлены сверху до низу цвѣточными горшками. Можешь себѣ представить, Маша, эту красоту, это великолѣпіе и этотъ запахъ! Когда папа свелъ меня внизъ въ миньятюрный садикъ, обсаженный густо подстриженными акаціями, съ маленькими дорожками и куртинками, я заглядѣлась на эту цвѣточную террасу, которую прорѣзывала только узкая лѣстница и наверху которой, между цвѣтами, едва видна была балконная дверь. Мнѣ долго не хотѣлось войти опять въ комнату.
   "Зачѣмъ же все это такъ чудесно украшено, когда ваши знакомые въ деревнѣ, папа? Вѣдь не для насъ же оставили они все это великолѣпіе, всѣ эти цвѣты?
   Папа засмѣялся, обнялъ меня и сказалъ: "Для тебя, Геничка!"
   "Какъ для меня! Развѣ я принцесса, которую ждутъ?
   "Да, тебя ждали, мое дитя! Ждалъ тебя отецъ, съ которымъ ты почти не хотѣла ѣхать и который приготовилъ все это для тебя. Это твой садъ, твои цвѣты, твоя комната, твоя дѣвушка!" Я повисла у него на шеѣ и папа внесъ меня на балконъ. Дѣвушка уже раскладывала изъ чемодана мой маленькій гардеробъ и скоро приготовили мнѣ мое розовое кисейное платье... знаешь, самое нарядное, которое я носила въ праздники, а теперь должна была надѣть за-просто, потому-что мои старенькія, лѣтнія платья показались мнѣ очень смѣшны въ этихъ комнатахъ, и мнѣ совѣстно было даже подарить ихъ дѣвушкѣ. По мнѣ скоро нашили множество обновъ, и я не знала, что и дѣлать съ моими новыми платьями.
   "Такъ, моя Маша, жила я шесть недѣль точно въ чаду. Гдѣ я ни была въ это время, чего я ни видѣла въ Москвѣ и около Москвы! Все это ты узнаешь изъ моего журнала, который я писала для тебя каждое утро до чая, привыкнувъ вставать рано. Ахъ, Маша, какъ скучно мнѣ было безъ тебя по вечерамъ, когда я, полная новыхъ мыслей и ощущеній, оставалась одна въ комнатѣ и не могла съ тобой говорить! За-ночь всѣ мысли мои устроивались въ порядокъ, и я писала тебѣ все, что было наканунѣ. Но все это счастіе кончилось въ одинъ вечеръ болѣзнью папепьки. Онъ былъ уже нездоровъ, однако поѣхалъ верхомъ за городъ. На обратномъ пути, въ холодный вечеръ, его вымочилъ сильный дождь и онъ больной возвратился домой. Правду сказала княгиня, что горе всегда насъ ждетъ.-- Я забыла тебѣ сказать, что папа возилъ меня къ ней, за городъ. Я нашла ее въ траурѣ, потому-что дитя ея умерло; но какъ ни грустна была она, однако не отказалась показать мнѣ окрестности Москвы. Она полюбила меня какъ меньшую сестру, въ болѣзнь папеньки безпрестанно была у насъ, и ей я обязана, что сама осталась здорова, потому-что, по малодушію своему, совсѣмъ была у бита горемъ и не помнила себя. Погода уже испортилась въ сентябрѣ, небо было пасмурно, цвѣты начали пропадать. Я забыла свой садъ, свою комнатку и почти весь день проводила у ширмъ, которыми огорожена была папенькина кровать. Книга и вязанье лежали подлѣ меня, но я не могла ни читать, ни вязать. Я сидѣла, повѣся голову, плакала, когда папенька засыпалъ, и ждала докторовъ.
   "Подъ вечеръ, въ тотъ самый день, когда былъ консиліумъ, я была въ неописанномъ отчаяніи. Серьёзный видъ докторовъ напугалъ меня, и мнѣ казалось, что они смотрѣли на меня уже какъ на сироту. Мнѣ сказали, что пріѣхала княгиня. Я выбѣжала къ ней и зарыдала. Она выслушала мои несвязныя рѣчи, поплакала со мной и сказала: "Вы забыли мой совѣтъ, Евгенія: вы забыли молитву. Вы не любите Бога, потому что не надѣетесь на Него и не чувствуете потребности прибѣгнуть къ Нему!"
   "Я почувствовала себя виноватой; но въ оправданіе свое сказала: "Какъ же мнѣ оставить больнаго папеньку? Сегодня ему очень худо!
   "Помолитесь теперь, потому что ему такъ худо и душѣ вашей такъ тяжело! Поѣзжайте въ часовню Иверской Божіей Матери: вамъ необходимы теперь молитва и свѣжій воздухъ.
   "И, не дожидаясь моего отвѣта, она велѣла подать свою карету, окутала меня въ свой плащъ, а сама пошла занять мое мѣсто подлѣ папенькиной постели.
   "Я поѣхала къ Иверской и молилась тамъ, Маша, если несъ такой вѣрой, какъ княгиня тогда, какъ я встрѣтила ее въ первый разъ, потому что мнѣ надо было еще пріучить себя къ молитвѣ, то съ тѣмъ же пламеннымъ чувствомъ и съ тѣми же слезами. Молитва совершила чудо надо мной! Я себя не узнавала послѣ:-- такъ легко мнѣ было и такъ спокойно я могла провести ночь подлѣ больнаго. Я даже дремала нѣсколько разъ у него въ ногахъ. На другой день мнѣ казалось, что папенькѣ легче.
   "Каждый вечеръ, когда у меня дѣлалась тоска, я ѣздила въ часовню и опять находила тамъ утѣшеніе. Каждый вечеръ пріѣзжала ко мнѣ княгиня и дежурила у папеньки въ мое отсутствіе. Это продолжалось цѣлую недѣлю. Тогда наступилъ ужасный день перелома болѣзни, и я не рѣшалась выйти даже на минуту въ свою комнату. Наконецъ, вечеромъ, когда одинъ изъ докторовъ, пріѣхавшій на всю ночь, прогналъ меня силой отъ больнаго, я осталась въ своей комнатѣ. Шесть часовъ я провела одна, въ смертной тоскѣ, въ слезахъ и страшномъ ожиданіи. Думали, что я уснула и не входили ко мнѣ.
   "Тогда я сняла съ себя завѣтный крестъ, который носила моя маменька до самой своей смерти, повѣсила его на столбикъ кровати и передъ знаменіемъ Спасителя молила Его на колѣняхъ о жизни моего отца. За эту жизнь, столь драгоцѣнную, столь необходимую для меня, я дала тогда, въ сокрушеніи своемъ, святое обѣщаніе быть полезной кому-нибудь изъ ближнихъ своихъ, спасти кого-нибудь отъ смерти, отъ голода, отъ нищеты. Понимаешь, Маша, я хочу оказать не минутную помощь, нѣтъ: я хочу заботиться объ участи какого-нибудь несчастнаго созданія, пока я жива, или пока тотъ, кому я могу оказать благодѣяніе, нуждается въ моей помощи. Вотъ мой обѣтъ, который лежитъ теперь у меня на совѣсти. Какъ только я его произнесла, страшная мысль, остаться совершенной сиротой, начала отъ меня удаляться. Съ этой же ночи папенькѣ сдѣлалось легче, и какъ только онъ поправился, я сказала ему, какая обязанность лежитъ теперь на мнѣ. Добрый папа былъ очень тронутъ моими словами, и съ позволенія его я назначила на мое будущее доброе дѣло свою собственность. Я тебѣ еще не сказала, что папа подарилъ мнѣ, на другой день нашего пріѣзда въ Москву, билетъ въ тысячу рублей серебромъ и позволилъ мнѣ употребить эти деньги совершенно по моему желанію.-- Онѣ нужны теперь будутъ для исполненія моего обѣщанія. Я такъ богата, что мнѣ даже совѣстно, что не успѣла еще придумать какого-нибудь добраго дѣла; у меня всего очень много и каждый мѣсяцъ папа даетъ мнѣ еще на мои мелочныя покупки. Я этихъ денегъ до-сихъ-поръ не тратила и папа шутя называлъ меня скупой.
   "Теперь папа совершенно здоровъ, а я совершенно весела и счастлива. Осенью мы не успѣли съѣздить въ деревню и всю зиму останемся въ Москвѣ. Но къ Рождеству папа собирается въ бабушкино имѣнье, чтобъ привести въ порядокъ ту часть, которая назначена была маменькѣ и должна перейти ко мнѣ.-- Папа перевезетъ меня къ Марьѣ Никитичнѣ, гдѣ я пробуду недѣли двѣ. Какое счастье для насъ обѣихъ! Но теперь, Маша, меня тревожитъ мысль о моемъ обѣтѣ. Пора приступить къ исполненію его. Я дѣлала разные планы, ѣздила съ папенькой разузнавать о нѣкоторыхъ бѣдныхъ, на которыхъ указали намъ добрые и благодѣтельные люди. Но я еще ни на что не рѣшилась. Я такъ тебя люблю, что только вмѣстѣ съ тобой приступлю къ этому рѣшенію. Подай мнѣ какую-нибудь мысль, какой-либо совѣтъ. Можетъ-быть ты укажешь мнѣ на кого-нибудь, кто истинно нуждается въ скорой помощи. Я знаю, что твое сострадательное сердце всегда умѣло находить несчастныхъ и всѣ они любили тебя. Въ этомъ важномъ случаѣ я не хотѣла бы поступить по-дѣтски, опрометчиво, и лучше подожду, пока рѣшусь на что-нибудь. Пиши же мнѣ, Маша: черезъ недѣлю жду твоего письма. Твой добрый, милый папенька далеко отъ тебя; но если ты увидишь его, то скажи ему, что вѣтренная Геничка всегда помнитъ и уважаетъ его".
   Послѣ чтенія этого письма, которое Маша кончила, немножко задыхаясь, она устремила на меня свои большіе сѣрые глаза и, казалось, хотѣла спросить что-то. Я не сказала ей ничего, потому-что хотѣла дать ей отдохнуть.
   Маша не поняла моего молчанія и пугливо спросила: "Развѣ вамъ письмо не нравится, бабушка?"
   "Напротивъ, мой дружокъ, мнѣ нравится Геничка и письмо ея. Я очень рада, что ты полюбила и оцѣнила такую милую, добрую и чувствительную дѣвушку, и что она отвѣчаетъ тебѣ тѣмъ же.
   -- А что вы скажете про письмо, бабушка?
   "Зачѣмъ намъ разбирать его? Ты такъ любишь ту, которая писала его и такъ счастлива, что получила это письмо! Если въ немъ высказывается вся твоя Геничка, какъ она есть, то письмо хорошо."
   -- Ну, а что вы скажете про Геничку, бабушка?
   "Ты хочешь меня сбить съ толку вопросами, маленькая любопытная!
   -- Нѣтъ, бабушка, я хочу наговориться, какъ можно болѣе про Геничку. Мнѣ также хочется знать, что вы думаете о ней?
   "Я думаю, что она милая и чувствительная дѣвушка, -- я тебѣ уже сказала, что она и умна, и добра. Но въ ней, кажется, есть одинъ главный недостатокъ: она слишкомъ живо обнаруживаетъ свои чувства и поддается первому впечатлѣнію. Такимъ образомъ и радость, и горе ея бываютъ сильнѣе, чѣмъ у другихъ, но, вѣрно, и скорѣе проходятъ".
   -- Это самое говорила и Марья Никитична. Когда она сердилась на Геничку, она называла ее малодушнымъ ребенкомъ -- сказала Маша съ грустью. Бабушка, я боюсь что Геничка меня разлюбитъ!
   "Ты все преувеличиваешь, Маша: это нехорошо и не умно. Если вы будете видѣться другъ съ другомъ хоть изрѣдка, вы останетесь друзьями на долгое время. Кромѣ того, я угадываю, о чемъ ты пишешь въ своемъ отвѣтѣ къ Геничкѣ, и думаю, что этотъ случаи еще болѣе сблизитъ васъ и скрѣпитъ вашу дружбу."
   Глаза Маши заблистали отъ радости.
   -- Не-уже -- ли бабушка? О, тогда я еще больше буду желать, чтобъ Клавденька воспитывалась у Генички!
   "Во всякомъ случаѣ Клавденька будетъ счастливѣе у нея, чѣмъ въ одномъ домѣ съ Ваней."
   -- И я буду счастливѣе, и я тоже, бабушка!
   "Какая восторженность, Маша! Боже мой! кажется письмо Генички заразило тебя, и мнѣ очень хочется тебя побранить; по я подожду, пока ты прочитаешь мнѣ свой отвѣтъ."
   -- А! вы, вѣрно, думаете, что въ моемъ письмѣ вы найдете новую причину къ брани? Ошибаетесь, бабушка, ошибаетесь. Въ письмѣ своемъ я была разсудительна какъ дама въ пятьдесятъ лѣтъ.
   Въ эту минуту отозвались въ большихъ комнатахъ звонкіе голоса Вареньки и Лены и хохотъ Васи. Маша невольно вздрогнула и поспѣшно вытащила изъ кармана фартучка своего большой листъ бумаги.
   Я поскорѣе прочитаю вамъ то мѣсто моего письма, въ которомъ я разсказываю Геничкѣ про Клавденьку, -- сказала она.
   "Почему же не все письмо, Маша?"
   -- Теперь некогда: дѣти уже встали, да притомъ вы уже знаете все другое: это описаніе моей жизни у Марьи Никитичны и моихъ чувствъ....
   "Слишкомъ живыхъ и восторженныхъ, подхватила я. А, плутовка! ты меня обманула. Говоришь: разсудительна какъ пятидесятилѣтняя дама. Можно себѣ представить эту разсудительность! Ну, нечего дѣлать, читай отрывокъ, касающійся Клавденьки; мнѣ интересно знать, какъ ты возилась съ ней цѣлую ночь и распоряжалась чужими людьми и въ чужомъ домѣ. Вотъ тогда ты вѣрно была разсудительна."
   Маша подбѣжала къ двери, ведущей въ диванную, и быстро повернула въ замкѣ ключъ, потому-что за стѣной раздались уже голоса, и дѣти, кажется, хотѣли сдѣлать нападеніе на мою комнату.
   -- Слушайте же, бабушка,-- сказала Маша вполголоса.
   Она начала:

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   "Изъ заглавія письма моего ты можешь видѣть, Геничка, что я пишу тебѣ изъ нашей деревни. Я у папеньки, т. е. мы всѣ здѣсь: тётя, кузины и сестра Лена. Сегодня же мы ѣдемъ въ Ростовъ, гдѣ я отдамъ письмо это на почту. Въ Ростовъ мы ѣдемъ на свадьбу нашей кузины, любимицы папашиной. Вотъ причина, почему мы рискуемъ завязнуть въ грязи, утонуть въ огромнѣйшихъ лужахъ, почему за мной послали въ необыкновенное время къ Марьѣ Никитичнѣ и почему она отпустила меня.
   "Я пріѣхала къ тётѣ съ твоимъ письмомъ въ карманѣ. Всѣ мысли мои были заняты тобой и я радовалась, когда оставалась на минуту одна, чтобъ свободнѣе обдумывать, что отвѣчать тебѣ. Ты пишешь, что не хочешь поступить "дѣтски, опрометчиво" въ добромъ дѣлѣ, задуманномъ тобой.
   "Подумай же, какую обязанность ты возложила на меня, Геничка, поручивъ мнѣ подать тебѣ какую-нибудь мысль, какой-либо совѣтъ. Сколько случаевъ для благотворенія имѣешь ты въ Москвѣ, въ большомъ городѣ, гдѣ такъ много бѣдныхъ, погибающихъ въ нуждѣ, и столько несчастныхъ, которыхъ никто не утѣшаетъ!
   "Я очень обрадовалась, что увижу моего папашу и могу ему прочитать твое письмо. Онъ помогъ бы мнѣ дать тебѣ хорошій совѣтъ; но поѣздка наша съ тётей сюда прекратила мои сомнѣнія, и папашѣ осталось только одобрить или не похвалить твою мысль."
   Тутъ Маша прервала свое чтеніе словами: "Когда буду переписывать это письмо, я припишу, что папа остался совершенно доволенъ моимъ отвѣтомъ и отъ своего имени проситъ Геничку о томъ же, о чемъ я прошу."
   Потомъ она продолжала:
   "Въ семидесяти верстахъ отъ тёти живетъ въ помѣстьѣ своемъ ея племянница, Лиза Москвина, богатая и капризная молодая дама, которая, какъ говоритъ тётя, была чрезвычайно избалована своими родителями.
   "Но, что хуже всего, у этой Лизы есть семилѣтній сынъ, Ваня, полный господинъ своей маменьки, потому-что она любитъ его, какъ безумная, и не смѣетъ ни въ чемъ отказать ему: всѣ его желанія должны быть исполнены въ ту же минуту, иначе съ нимъ дѣлается дурно, т. е. онъ отъ злости весь задрожитъ, затопаетъ ногами и, съ пѣной на губахъ, катается по полу. Можешь себѣ представить, Геничка, что это за ребенокъ и какъ онъ любимъ всѣми, исключая своей маменьки! Мнѣ разсказывала няня, которая дрожитъ передъ нимъ больше, чѣмъ передъ самой Лизой, что ему однажды захотѣлось, чтобъ въ комнатѣ шелъ снѣгъ. Это было лѣтомъ, и снѣгу достать было негдѣ. Няня не догадалась ничѣмъ замѣнить его и стала уговаривать Ваню подождать зимы. По обыкновенію, онъ вышелъ изъ себя, упалъ на полъ и билъ кулаками, во что ни попало. Чтобъ успокоить милаго Ваничку, маменька его выдумала вотъ что: она велѣла наставить вдоль и поперекъ комнаты длинныхъ скамеекъ и заставила людей ходить по этимъ скамейкамъ и сѣять рѣшетами ржаную муку на полъ. Ваничка же прогуливался между скамейками и показывалъ видъ, что считаетъ муку снѣгомъ. Кончилось тѣмъ, что ему наскучило гулять одному и маменька тоже должна была согласиться, чтобъ ее осыпали мукой.
   "Вотъ какія чудеса дѣлаются для Вани въ Домѣ Москвиныхъ. Я разсказываю тебѣ только одинъ примѣръ изъ множества и то для того, чтобъ ты поняла слѣдующее печальное событіе, которому мы были почти свидѣтелями.
   "Въ домѣ ихъ живетъ сиротка, почти однихъ лѣтъ съ Ваней. Одна двоюродная племянница Лизинаго мужа и взята имъ изъ милости. Такъ-какъ родители этой дѣвочки умерли, а старшая сестра ея живетъ въ чужомъ домѣ и не можетъ держать ее при себѣ, то она и обратилась съ просьбой къ своему богатому дядѣ принять въ свое семейство малютку. Лиза согласилась на это, и бѣдную Клавденьку привезли изъ Москвы. Ахъ! еслибъ сестра ея знала, что должна терпѣть бѣдняжка у своихъ родственниковъ, въ обществѣ избалованнаго Вани, она спасла бы ее. Лиза ея не терпитъ, потому-что у бѣднаго ребенка такой робкій и печальный видъ. Она опасается, чтобъ чужіе не приписали это худой жизни въ ея домѣ, что впрочемъ и правда. Ваня такъ дурно обходится со всѣми дѣтьми! Вообрази: онъ даже бьетъ ихъ! Вѣдь это ужасно, Геничка, не правда ли? Можно себѣ представить, каково этой бѣдной Клавденькѣ быть всегда вмѣстѣ съ этимъ злымъ мальчикомъ, тѣмъ болѣе, что она претихая и преробкая дѣвочка!
   "Тётя вздумала ныньче заѣхать къ Москвиной, у которой не была больше года. Мы выѣхали очень рано изъ дому, останавливались въ деревнѣ кормить лошадей и около восьми часовъ вечера пріѣхали на ночлегъ къ прекрасному Ваничкѣ. Маменьки и папеньки его не было дома, а Ваничка уже улегся спать. Можетъ-быть, онъ еще и не спалъ, но ему не хотѣлось показаться на глаза тётѣ, потому-что онъ сдѣлалъ большую бѣду въ домѣ. Про Клавденьку намъ сказали, что она нездорова, и насъ къ ней не пустили. Мнѣ было очень жаль, что я не увижу милой Клавденьки, потому что ея печальное личико съ кроткимъ взглядомъ мнѣ очень нравится.
   "Ты знаешь, что я любопытна, и еще болѣе изъ любопытства, нежели изъ жалости я подробно начала разспрашивать о болѣзни Клавденьки, когда мы ложились спать въ особенной отъ тёти комнатѣ, и нянька Ванина помогала нашей нянѣ укладывать дѣтей спать. Она съ нами говорила откровеннѣе, чѣмъ передъ тётей, и я узнала, что Клавденька цѣлый день просидѣла въ какомъ-то холодномъ чуланѣ, куда она спряталась отъ Вани.
   "Вѣрно, Ваня хотѣлъ ее прибить?"спросила я.
   -- Дѣтская шалость, матушка, сказала нянька, спохватясь, что проболталась, -- Извольте спокойно почивать!-- и съ этими словами она поспѣшно вышла.
   "Хороша шалость!" проворчала наша старая няня, ей вслѣдъ: "когда чуть бѣды не надѣлали!" Эти слова меня испугали, но я не смѣла выспрашивать нашу няню при дѣтяхъ, потому-что Лена и Вася разболтали бы эту исторію на другое же утро, а мы въ первую минуту нашего пріѣзда замѣтили, что отъ насъ хотятъ что-то скрыть.
   "Когда мы улеглись, я долго не могла успокоиться. Слово "бѣда" вертѣлось у меня въ головѣ; притомъ же я услышала, что тетя и кузина Ольга разговариваютъ за стѣной, а тамъ была Клавдепькина комната, и я поняла, что онѣ хлопочутъ около больной и что имъ вѣрно извѣстна уже тайна ея болѣзни. Я долго прислушивалась къ ихъ рѣчамъ, но не поняла ничего. Сонъ мой совсѣмъ прошелъ, и еслибъ я не боялась разсердить тётю, я была бы подлѣ нихъ. Наконецъ послышались тётины шаги по коридору и стукъ дверей въ ихъ спальнѣ. Потомъ все утихло въ домѣ и слышно было только храпѣнье въ Клавденькиной комнатѣ. Однако я не могла уснуть: мнѣ дѣлалось и жарко, и холодно, и родилось во мнѣ непреодолимое желаніе взглянуть на больную дѣвочку; но я все еще не смѣла рѣшиться...
   "Вдругъ стоны Клавденьки, потомъ пронзительный крикъ и наконецъ ударъ объ полъ заставили меня вскочить съ постели. Я выбѣжала въ коридоръ, нашла дверь и ощупью вошла въ совершенно-темную комнату, гдѣ стонало бѣдное дитя. Что мнѣ было дѣлать? Я начала громко звать дѣвушку, которой храпѣнье слышно было за стѣной. Но это была очень молоденькая дѣвочка; она спала какъ убитая. Нечистая совѣсть Ваниной няньки, вѣрно, не давала ей крѣпко уснуть, потому-что она скоро отозвалась на мой зовъ.
   "Она достала огня изъ Ваниной спальни, и я увидѣла... нѣтъ, я, кажется, никогда не забуду этой ночной сцены! Клавденька, въ бреду, бросилась съ постели и опрокинула столикъ, на которомъ стоялъ ночникъ и кружка съ ея питьемъ. Она лежала навзничь; глаза ея, неподвижные и открытые, были страшны; темные волоски растрепались по щекамъ и шеѣ; губы, красныя и запекшіяся, сжимались съ угрозой; пальцы были крѣпко сжаты, и руками она толкала что-то. Платокъ на шеѣ развязался при паденіи, или она, въ бреду, сдернула его. Я увидѣла у нея на горлѣ запекшуюся кровь. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я подняла безчувственную Клавденьку и положила ее на постель.
   "Пока няня поднимала столъ и подбирала разбросанные черепки кружки и лампадки, я старалась разжать кулачки Клавденькины, растирала ея холодныя ноги и думала привести ее въ чувство. Бѣдная же старуха совсѣмъ потерялась, когда я ей сказала, что Клавденька не переживетъ ночи и что мнѣ надо разбудить тётю. Она заливалась слезами и молила меня о помощи. А какую помощь могла я ей подать?
   "Скажи, какъ ты не остановила Ваню?" спросила я нечаянно.
   -- Матушка, вы все знаете! воскликнула она задрожавъ: не погубите меня, грѣшную!
   "Пользуясь ея заблужденіемъ, я узнала то, чего не знала. Послѣ отъѣзда папеньки и маменьки, Ваня отправился гулять по селу съ нянькой. Проходя позади огородовъ, онъ, къ несчастью, увидѣлъ, что мальчики играли въ медвѣжью охоту. Иные изъ нихъ были охотниками, другіе -- собаками, третьи -- медвѣдями.
   Онъ съ любопытствомъ смотрѣлъ, какъ собаки бросались на медвѣдей, какъ потомъ и охотники подбѣгали къ нимъ же, и, прицѣливаясь палками, которыя были у нихъ вмѣсто ружей, дѣлали видъ, какъ-будто застрѣливали ихъ; медвѣди нарочно хромали и падали съ громкимъ хохотомъ. Эта игра чрезвычайно понравилась Ванѣ, и послѣ обѣда онъ затѣялъ играть въ нее съ тремя мальчиками, которые для игры съ нимъ всегда призывались въ комнаты. Ваня, конечно, былъ охотникомъ, и медвѣдямъ препорядочно доставалось отъ него. Онъ перестрѣлялъ уже нѣсколько медвѣдей, какъ вдругъ мальчикамъ вздумалось пошутить и спрятаться отъ Вани. Они исполнили этотъ планъ свой тогда, когда Ваня, сбираясь непремѣнно усмирить хорошенько одного изъ бойкихъ медвѣдей, отправился въ свою спальню, за своей жестяной саблей. Между-тѣмъ Клавденька, слыша изъ своей комнаты крикъ и шумъ въ залѣ, прибѣжала посмотрѣть, что тамъ дѣлается, и видѣла только, какъ всѣ три мальчика безъ памяти выбѣжали изъ залы крича ей: "Барышня! не говорите Ванѣ, въ которую сторону побѣжимъ мы со двора!" Испуганная дѣвочка не успѣла опомниться, какъ вдругъ вбѣгаетъ изъ другихъ дверей Ваня со своею саблею въ рукахъ. Онъ не на шутку разсердился, когда увидѣлъ, что ни одного изъ мальчиковъ уже не было въ комнатахъ: онъ зналъ, что никто не скажетъ ему, куда они убѣжали. Клавденька всегда была его жертвою, и теперь какъ-будто нарочно она стояла передъ глазами его, и ему вздумалось, что она и научила мальчиковъ убѣжать отъ него. Какъ только эта мысль представилась ему, онъ подбѣжалъ къ бѣдной дѣвочкѣ и, вскричавъ: "А, ты отняла у меня медвѣдя!" ударилъ ее своею саблею по шеѣ. Сабля была очень тупа, но тѣло и кожа Клавденьки были такъ нѣжны, что все-таки кровь брызнула. Клавденька, въ отчаяніи, вырвала у Вани саблю, бросила ее подъ кровать, и пока злой мальчикъ полѣзъ доставать ее, она успѣла убѣжать и скрыться. Негодная нянька видѣла все это изъ-за двери, но боялась подойти. Еще непростительнѣе то, что пропавшую Клавденьку сперва боялись показать на глаза Ванѣ и потому не искали; потомъ искали, вѣрно, очень небрежно, такъ-что не прежде сумерекъ, когда пошли съ огнемъ въ чуланъ, гдѣ горничныя прятали свои вещи, нашли ее тамъ окоченѣвшую отъ стужи и страха, съ запекшейся кровью на шеѣ.
   "Тогда и Ваня струсилъ и дошелъ даже до такого смиренія, что подошелъ къ кровати и просилъ Клавденьку не бояться его. Но Клавденька, какъ только узнала его, вскрикнула отъ ужаса и впала въ безпамятство, изъ котораго она уже и не выходила.
   "Когда я узнала всѣ эти ужасныя подробности, я убѣдилась, что всѣ наши старанія будутъ для Клавденьки напрасны и что ее нельзя спасти безъ помощи доктора. Тогда мнѣ пришла въ голову странная мысль, которую днемъ я, вѣрно, не исполнила бы: не безпокоя тётинаго сна, написать къ доктору письмо отъ ея имени и послать за нимъ. Нянька, готовая помогать мнѣ во всемъ, сейчасъ разбудила нашего человѣка. Онъ выпросилъ у людей телегу, запрягъ пару нашихъ лошадей и съ моимъ письмомъ поскакалъ въ городъ. Конечно, я употребила обманъ, сказавъ, что тётя приказываетъ ему ѣхать; по я надѣялась получить прощеніе утромъ, когда тётя проснется. Городъ оттуда въ 10 верстахъ только, и славный нашъ Прокофій привезъ доктора въ пять часовъ утра. Докторъ осмотрѣлъ Клавденьку и сказалъ, что не прежде какъ чрезъ нѣсколько часовъ можетъ сказать, есть-ли надежда, что ея испугъ и безпамятство пройдутъ безъ опасныхъ слѣдствій. Между-тѣмъ весь домъ поднялся на ноги. Кто готовилъ ванны, кто растиралъ Клавденьку, кто поѣхалъ въ городъ съ рецептомъ, кто варилъ кофе доброму доктору, который съ удивленіемъ посмотрѣлъ на меня, когда я одна встрѣтила его. "Это вы, барышня, сами вздумали послать за мной?" спросилъ онъ меня такъ странно, что мнѣ показалось, будто онъ разсердился. Ахъ! я готова была поцаловать у него руку въ ту минуту, и просить прощенья, только бы онъ помогъ Клавденькѣ.
   "Не сердитесь, ради Бога, г. докторъ, но вѣдь эта дѣвочка умерла бы здѣсь при насъ, и совѣсть моя мучила бы меня послѣ!" сказала я ему вѣрно очень жалобно, потому-что онъ подалъ мнѣ руку и сказалъ, что я хорошо сдѣлала, пославши за нимъ.
   "Первымъ дѣломъ его было разспросить о томъ, что предшествовало болѣзни, и я ему сказала всю правду. Онъ ужаснулся, хоть кажется, зналъ уже Лизу.
   "Потомъ я пошла будитъ тётю. Признаюсь, тебѣ, Геничка, что я немножко струсила своего своевольнаго распоряженія, когда сдѣлалась спокойнѣе на счетъ Клавденьки, зная, что докторъ подлѣ нея. Но добрая тётка за то, что я не разбудила ея раньше, наказала меня только тѣмъ, что велѣла отдать доктору за визитъ собственныя мои деньги. Это я съ радостью исполнила.
   "Докторъ обнадежилъ насъ нѣсколько въ выздоровленіи бѣдной дѣвочки. Впрочемъ, черезъ нѣсколько часовъ мы узнаемъ навѣрное, спасена ли ея жизнь. Мы ждемъ нашего человѣка, котораго оставили тамъ до нынѣшняго утра, то есть до втораго визита доктора.
   "Послѣ этого происшествія, которое нечаянно откроетъ всѣмъ, какія мученія терпитъ бѣдная сиротка, взятая изъ человѣколюбія, Лиза, вѣрно, еще болѣе возненавидитъ Клавденьку, и дитя это, когда останется тамъ въ домѣ, погибнетъ скоро отъ страха, горя и тоски. Папа говоритъ, что если она останется жива и долго будетъ терпѣть, что терпитъ теперь, то сдѣлается или негодной дѣвочкой, или дурой. И то и другое ужасно!
   "Ну, Геничка, теперь я все сказала. Я увѣрена, что твое сердце сочувствуетъ страданіямъ несчастнаго ребенка и что ты поняла мою мысль, мою надежду. Мнѣ ненужно высказывать ихъ и просить тебя, мой добрый другъ!
   "Если Клавденька выздоровѣетъ, о чемъ я извѣщу тебя вскорѣ же, папа будетъ просить Лизу, чтобъ она отпустила ее погостить у насъ, то есть, у тёти; но онъ почти увѣренъ, что Лиза, изъ гордости, не согласится отпустить Клавденьку въ нашъ домъ, особенно теперь. Папа и тётя хотятъ послѣ свадьбы съѣздить къ ней и поговорить съ ней серьёзно о томъ, что случилось и чего ей надо опасаться впредь, если она дастъ волю избалованному своему Ванѣ. А бѣдная Клавденька, можетъ быть, еще больше будетъ терпѣть послѣ этого!
   "Знаешь, Геничка, я вчера цѣлый день мечтала о Клавденькѣ, спасенной, избавленной отъ всего этого зла. Я воображала себѣ ее здоровенькой, полненькой, съ веселыми глазками, въ хорошенькомъ розовенькомъ платьецѣ въ твоей красивой комнаткѣ, гдѣ такъ много цвѣтовъ и такъ весело! Ея кроватка стоитъ подлѣ твоей, и Клавденька называетъ тебя тетей или, пожалуй, еще милѣе: мамашей."
   "Но вѣдь это ребячество! Поговоримъ лучше серьёзно. Я скажу тебѣ, какъ я, сидя у постели Клавденьки, устрой вала ея жизнь подлѣ тебя. Она можетъ днемъ быть въ пансіонѣ, а вечера проводить подлѣ тебя, когда ты дома. Впрочемъ, она такъ благонравна, что ее безъ страха можно оставлять съ прислугою. Ты говоришь, что ты богата и не тратишь денегъ, которыя даетъ тебѣ папенька: вотъ этими деньгами ты можешь платить за нее въ пансіонъ. За приходящихъ вѣдь недорого берутъ. Твой добрый папа, который дѣлаетъ для тебя такъ много, вѣрно, позволитъ тебѣ подарить билетъ въ тысячу рублей Клавденькѣ и сохранить его, пока она выростетъ: тогда съ процентами это будетъ порядочная сумма, которая можетъ быть полезна ей. Ты заставишь Клавденьку побольше учиться, чтобъ она могла послѣ занять мѣсто гувернантки или классной дамы въ какомъ-ни будь заведеніи, если она не выйдетъ замужъ.
   "Но обо всемъ этомъ мы можемъ говорить послѣ, когда увидимся и когда Клавденька въ-самомъ-дѣлѣ будетъ уже подъ твоимъ надзоромъ. Во-первыхъ, надо позаботиться о томъ, какъ взять Клавденьку изъ дома Лизы. Я думаю, тебѣ надо познакомиться съ сестрой Клавденьки и убѣдить ее съѣздить за ребенкомъ: она имѣетъ право взять его. Всѣ эти подробности я узнаю отъ моего папа и напишу тебѣ, если только Клавденька останется жива и если ты захочешь взять ее къ себѣ. Мы ждемъ теперь съ нетерпѣніемъ и боимся пріѣзда нашего человѣка съ вѣстью о ея положеніи"
   Тутъ чтеніе Маши прервано было довольно-сильнымъ стукомъ въ замкнутую дверь. Этотъ ударъ произведенъ былъ кулачкомъ Васи, отряженнаго звать насъ къ чаю. Маша сложила, въ торопяхъ, свой огромнаго формата листъ и хотѣла выбѣжать въ другую дверь.
   "Чтожь ты не спросишь, Маша, какъ нравится мнѣ твое письмо?"
   "Ахъ, бабушка, да я вижу по глазамъ вашимъ, что вы не будете бранить меня. Я вамъ говорила, что пишу такъ разсудительно и обстоятельно, какъ пятидесятилѣтняя дама!" И плутовка убѣжала.
   Въ залѣ ей не давали покоя Варя, Лена и Вася, спрашивая у нея, что она читала въ моей комнатѣ. Досадуя, что Маша не съ ними, маленькіе любопытные подслушивали у дверей. За это ихъ порядочно побранили.
   Все утро прошло въ безпокойномъ ожиданіи возвращенія Прокофія и въ сборахъ на свадьбу. Смерть Клавденьки могла бы очень помѣшать всѣмъ повеселиться на свадьбѣ.
   Въ два часа пріѣхалъ наконецъ Прокофій съ запиской отъ доктора и съ письмомъ отъ Лизы. Докторъ увѣрялъ Катерину Ивановну, что Клавденька выздоровѣетъ, но что ей нужна другая "атмосфера". Лиза изъявляла свое сожалѣніе, что милые гости не застали ея дома и что болѣзнь Клавденьки надѣлала столько безпокойствъ и страха всѣмъ. Она просила даже свою тетку на обратномъ пути заѣхать къ ней. Андрей Павловичъ и невѣстка его рѣшили принять на себя попеченіе о Клавденькѣ, во что бы ни стало. Они надѣялись, что Лиза, послѣ такого случая, будетъ уступчивѣе, что доказывало уже ея письмо и приглашеніе.
   Дѣти не помнили себя отъ радости: Клавденька жива и экипажи ужь поданы, чтобъ ѣхать въ Ростовъ!
   Андрей Павловичъ съ весьма-довольнымъ видомъ свелъ меня съ крыльца и усадилъ на эластическія подушки своей прекрасной дорожной коляски, подлѣ Катерины Ивановны, которая уступила свою коляску всѣмъ дѣтямъ и нянѣ. Ольга и Андрей Павловичъ сѣли противъ насъ, а Маша взялась быть гувернанткой у дѣтей. Въ третьемъ экипажѣ -- бричкѣ, ѣхали только моя и ихъ дѣвушки и счастливый вѣстникъ, Прокофій, съ своими кухонными принадлежностями. Поѣздъ нашъ, настоящій свадебный, покатился по дорогѣ въ Ростовъ.
   "Теперь вамъ лучше сидѣть, чѣмъ вчера:-- не правда ли?" спросилъ меня Андрей Павловичъ.
   -- Едва-ли, сказала я: -- садясь вчера въ тележку, я думала, что увижусь со всѣми милыми моими, а сидя теперь въ этой мягкой коляскѣ, я знаю, что черезъ нѣсколько часовъ разстанусь съ ними на-долго.
   

СВЯТКИ ВЪ 1847 ГОДУ.

   На третій день праздника Рождества Христова, сдѣлавъ визиты всѣмъ своимъ знакомымъ -- а это неочень утомительно въ маленькомъ городкѣ, гдѣ разстояніе невелико -- я сѣла въ повозку и, не-смотря на двадцатиградусный морозъ, который испугалъ всѣхъ, кто собирался въ этотъ вечеръ рядиться, отправилась къ милымъ знакомымъ за десять верстъ отъ города. Были уже сумерки, и яркій, огромный кругъ мѣсяца отливался краснымъ, рѣзкимъ свѣтомъ на снѣжной полянѣ городскихъ окрестностей. Снѣгъ трещалъ и визжалъ подъ полозьями повозки; лошади, покрытыя бѣлымъ инеемъ, были окружены облакомъ густаго пара и бѣжали такъ скоро, что кучеру, при этомъ морозѣ, не оставалось даже утѣшенія понукать ихъ и покрикивать: "ну вы, голубчики". Онъ только надвигалъ себѣ все плотнѣе-и-плотнѣе шапку на лобъ и воображалъ, кажется, что согрѣется отъ этого. Я прижалась въ уголъ повозки, спрятала лицо въ мѣховой воротникъ, и хотя была одѣта въ двѣ шубы, но очень желала доѣхать скорѣе до Красной Горки, помѣстья моихъ друзей, и войти въ теплую комнату.
   Когда мы проѣзжали одной деревней, на полдорогѣ, цѣлая ватага крестьянскихъ мальчиковъ, въ огромныхъ шапкахъ съ отцовской головы или рукавицахъ, которыя доходили имъ до локтя и также принадлежали кому-нибудь и старше, ринулась на мою повозку и, цѣпляясь за нее, кричала кучеру: "Прокати насъ, дяденька; эй прокати!" Кучеръ мой стегнулъ-было по лошадямъ и хотѣлъ пролетѣть со своей тройкой черезъ всю деревню, на удивленіе маленькой толпы, но я остановила его и позволила мальчуганамъ взобраться на повозку. Черезъ секунду вся она унизана была большимъ народомъ: кто сидѣлъ на облучкѣ подлѣ кучера, кто съежившись, лежалъ на фартукѣ, кто храбро стоялъ на отводахъ и сзади, а одинъ изъ смѣльчаковъ взобрался на верхъ повозки, и я, къ удивленію своему, вдругъ увидѣла передъ глазами у себя двѣ огромныя ноги въ вяленыхъ сапогахъ, которыя висѣли очень безцеремонно и покачивались прямо мнѣ въ лицо. Судя по сапогамъ, я побоялась за верхъ моей повозки, который могъ бы пострадать отъ излишней тяжести; но маленькій пискливый голосокъ сказалъ мнѣ, что ноги принадлежатъ ребенку лѣтъ восьми, а валенки -- дядѣ его, Парфену. Когда вся эта толпа усѣлась, установилась и улеглась, кучеръ Иванъ закричалъ: "держись крѣпче!" взглянулъ лукаво на маленькое народонаселеніе, облѣпившее насъ и, плавно проведя кнутомъ по спинамъ своихъ трехъ лошадокъ, гаркнулъ: "ну вы, соколики!"
   Въ тотъ же мигъ мы были за околицей деревни, перескочили въ воротахъ черезъ ужасный ухабъ и понеслись по скрипучей, лоснящейся дорогѣ, мимо ригъ, овиновъ и оденьевъ, прямо въ широкое поле. Хохотъ, крикъ и насмѣшливыя восклицанія вслѣдъ двумъ неловкимъ мальчуганамъ, упавшимъ, со всего размаха, при скачкѣ въ ухабѣ и быстротѣ ѣзды, оглушили меня сначала. Мальчишки, усидѣвшіе на своихъ мѣстахъ, кричали какъ полоумные отъ радости и наслажденья, а кучеръ все погонялъ и погонялъ своихъ лошадокъ. Двѣ ноги, висѣвшія передо мной, заболтались ужасно, и обладатель ихъ отчаянно хватался окоченѣвшими ручонками за края верха и, кажется, не усидѣлъ бы долѣе, еслибъ я не стащила его за ноги къ себѣ, въ повозку, при громкомъ хохотѣ другихъ шалуновъ.
   Мы проскакали такъ версты двѣ, и хотя я приказывала остановиться, но кучеръ увѣрялъ, что лошадей теперь не удержишь, пока онѣ сами не побѣгутъ тише. На-конецъ лошадки, ничуть не по своей волѣ, а по велѣнію упрямаго и насмѣшливаго Ивана, встали какъ вкопанныя, и Иванъ началъ, въ буквальномъ смыслѣ, вываливать весь лишній грузъ изъ моей повозки, при-чемъ каждому изъ непрошенныхъ сѣдоковъ доставалось по легкому удару кнутикомъ съ шуточными приговорками: Ребятишки же поднимались съ жесткаго и морознаго снѣга такими же веселыми и неугомонными, и только восклицанія:" Эво парень! лихо прокатилъ! спасибо, дяденька; спасибо барынька"! слышались между дѣтскимъ смѣхомъ.
   "Ну, бѣгите-ка домой, съ Богомъ, по морозцу!" сказалъ имъ мой Иванъ и, махнувъ опять по лошадямъ, поскакалъ дальше.
   Ватага маленькихъ розинь, вѣрно, еще долго не трогалась съ мѣста и провожала глазами мою повозку, пока она видна была въ полумракѣ, на снѣжной равнинѣ.
   Этотъ маленькій дивертисментъ въ дорогѣ заставилъ насъ забыть двадцатиградусный морозъ и какъ-будто сократилъ разстояніе. Иванъ не напяливалъ больше шапки на лобъ, а я чувствовала, что согрѣлась, возясь съ дѣтьми. Скоро мы подъѣхали къ Красной Горкѣ при совершенно красномъ лунномъ освѣщеніи.
   Во всѣхъ окнахъ господскаго дома блистали огни. Гости уже пріѣхали, или ихъ ждали съ минуты на минуту. Я желала послѣдняго, потому-что тогда имѣла бы время оправиться и согрѣться съ дороги. И точно, меня встрѣтили только хозяева и ихъ многочисленное семейство, все разряженное, завитое, веселое и прыгающее, Дѣти, цвѣтущія настоящимъ деревенскимъ здоровьемъ, съ полными розовенькими щечками, съ пухлыми ручками и большими голубыми глазами, были всѣ до-крайности милы. Двѣ взрослыя дѣвицы, съ пышными свѣтлорусыми локонами, которые, скользя вдоль ихъ румяныхъ щечекъ, касались бѣлой, какъ снѣгъ, шеи, въ кисейныхъ, бѣлыхъ платьяхъ, совершенно простенькихъ и съ предлинными тальями, что этимъ барышнямъ очень нравилось, взяли меня подъруки и повели въ такъ-называемую диванную, которую можно было назвать и чайной, и куда, какъ только я пріѣхала, внесли огромнѣйшій самоваръ. Мнѣ предложили даже погрѣться на теплой лежанкѣ, потому-что въ этомъ старинномъ домѣ были и лежанки; но я предпочла лежанкѣ большое кресло стариннаго Фасона, за чайнымъ столомъ, посреди цѣлой коллекціи самыхъ восхитительныхъ дѣтскихъ головокъ, глаза которыхъ всѣ были обращены на меня. И не удивительно: какъ только мы усѣлись, я начала разсказывать, какъ прокатила крестьянскихъ мальчиковъ посвяточному, и этотъ разсказъ такъ разсмѣшилъ моихъ слушателей, что не только Сережа и Анюта, Лида и ІІлатоша и маленькая Софья, такъ называла себя меньшая дочь помѣщика Красной Горки, но и старшія дочери, Женни и Полли, или, по-русски, Евгенія и Павла, заслушались меня, и одна забыла наливать чай, а другая -- намазывать тартинки. Особенно понравились въ моемъ разсказѣ младшему возрасту, двѣ висящія ноги передъ моимъ лицомъ, а Сережѣ, мальчику-удальцу, идея Ивана прокатить шалуновъ такъ, чтобъ половина ихъ свалилась съ повозки. Лида изъявила свой страхъ, что мальчики замерзнутъ въ открытомъ полѣ, въ двухъ верстахъ отъ дома, а Ашота, такой же смѣльчакъ, какъ ея любимый братецъ, Сережа, смѣялась надъ этимъ страхомъ и сказала, что она сама съ охотой пробѣжала бы двѣ версты но хрустящему снѣгу, только не одна, потому-что одной быть очень невесело. Маленькая Софэ, выслушавъ все внимательно, обратилась къ своей мамашѣ и просила ее, чтобъ она приказала мальчикамъ скорѣе бѣжать домой, потому-что въ полѣ и темно, и холодно. Эта выходка была встрѣчена громкимъ рукоплесканіемъ отъ братьевъ и сестеръ. "О Софа, моя милая Софэ"! закричалъ Сережа, схвативъ ее на руки -- "какая ты добренькая и глупенькая дѣвочка!"
   Да, вѣдь, мальчики давно уже всѣ ушли къ своимъ папамъ и мамамъ; тогда же, когда эта тетя поѣхала къ намъ.
   "Ушли домой?" спросила Софа недовѣрчиво.
   "Ну, да, ушли; и теперь всѣ уже ложатся спать. Ты этому рада?"
   Coфа кивнула головкой и засмѣялась громкимъ, радостнымъ смѣхомъ. Она выскользнула изъ рукъ брата и опять полѣзла на свой высокій стульчикъ.
   Только-что мы напились въ семейномъ кружкѣ чаю, какъ нѣсколько экипажей съ шумомъ подъѣхало къ крыльцу. Сколько знакомыхъ увидѣла я вдругъ или, лучше, угадала ихъ мало-по-малу! Всѣ прибывшіе гости, большіе и маленькіе, были замаскированы, но почти всѣхъ ихъ можно было узнать, и дѣти безпрестанно подбѣгали ко мнѣ и говорили:
   "Это кузина Оля! это тетя! это дяденька Александръ Павлычъ, а это дяденька Андрей Павлычъ, а это Варя и т. д!"
   "Но кто же это?" спросила я, указывая на восхитительную парочку малютокъ, мальчика въ пунцовой рубашкѣ и дѣвочку въ лентѣ и въ голубомъ сарафанѣ, обоихъ въ черненькихъ полумаскахъ.
   "О, этихъ вы не знаете? Это кузины нашихъ кузинъ, это Маша и Лена. Мы ихъ узнали сейчасъ же: у нихъ такія маленькія ножки!" отвѣчали мнѣ дѣти хоромъ.
   Но между большими и маленькими родственниками нашлось много чужихъ масокъ, которыхъ никто отгадать не могъ. Это были гости Александра Павловича и Катерины Ивановны, дяди и тетки моихъ маленькихъ хозяевъ. Всѣ они замаскировались вмѣстѣ, чтобъ доставить больше удовольствія въ Красной Горкѣ. Долго шли толки, кто та и кто эта маска, и хотя Женни давно уже сидѣла за фортепьяно, а учитель музыки, старый капельмейстеръ какого-то полка, стоялъ подлѣ нея со скрипкой и торжественно помахивалъ смычкомъ, но одна почтенная маска, съ сѣдыми волосами и бородой изъ самаго тонкаго, блестящаго льна, рѣшила, что не прежде начнетъ танцовать, она и все ея семейство, пока ихъ всѣхъ не узнаютъ и не назовутъ по имени, потому-что танцовать въ маскахъ очень вредно для нея, ея дѣтокъ и внучатъ. Надо было покориться рѣшенію почтенной маски, и началась снова суматоха и угадыванье. Каждый узнанный снималъ свою маску, раскланивался и цаловался. Мало-по-малу всѣ были узнаны. Оставались только двѣ маски, на которыя потратилось много тщетныхъ догадокъ. Одна изъ нихъ была низенькая дама, въ огромнѣйшихъ фижмахъ. Фалбары ея юбки и кофты были ужасной ширины. На высокихъ каблукахъ своихъ она ходила какъ кукла, а на головѣ у нея красовался чепецъ съ большимъ яркооранжевымъ бантомъ на маковкѣ. На маскѣ были тысячи морщинъ и большіе серебряные очки, пришитые къ носу и вискамъ нарочно очень замѣтно. Въ рукахъ эта дама держала -- и это было самое смѣшное въ глазахъ дѣтей -- предлинный, тоненькій пучокъ розогъ, щеголевато связанный розовыми атласными лентами и украшенный бантиками. Этимъ пучкомъ она грозила всѣмъ своимъ маленькимъ маскамъ и сбирала ихъ въ кучку. Пріѣхавшія дѣти, не снявъ еще масокъ, пищали: "это наша гувернантка, ni-lle Ladouce!" и послѣ, когда были уже узнаны, онѣ повторяли то же. Мои хозяева, и дѣти, и родители, были чрезвычайно заинтересованы этой французской гувернанткой; но видя, что всѣ ихъ догадки ни къ чему не ведутъ, убѣдили почтеннаго сѣдовласаго дѣдушку, чтобъ онъ велѣлъ гувернанткѣ снять маску. Каково же было удивленіе ихъ, когда, изъ-подъ морщинистой маски, открылось совершенно незнакомое, свѣженькое и хорошенькое личико двадцатилѣтней дѣвушки, которая, конфузясь, присѣдала передъ хозяевами дома и рекомендовала себя, но такимъ тихимъ голосомъ, что, изумленные Борисъ Алексѣевичъ и Марья Ивановна ничего не поняли и не слышали. Смѣху было не мало при этой сценѣ, пока, наконецъ, Катерина Ивановна, выступивъ впередъ въ своемъ калмыцкомъ нарядѣ и шапочкѣ, но ужь безъ маски, взяла француженку за руку и объявила, что братъ Андрей Павловичъ, пріѣхавшій наканунѣ изъ Москвы, привезъ съ собой Амалію Карловну, новую гувернантку ея дѣтей и своихъ двухъ дочерей, Маши и Лены, которыя будутъ воспитываться у нея въ домѣ. Маша и Лена были эта милая парочка, обратившая на себя мое вниманіе. Послѣ я очень съ ними подружилась, особенно съ Машей. Жителямъ Красной Горки извѣстно было только, что Машу и Лену папенька ихъ привезетъ на воспитаніе тётѣ. Но о пріѣздѣ Андрея Павловича съ гувернанткой никто еще ничего не зналъ, и потому явленіе новаго лица въ знакомомъ обществѣ такъ поразило всѣхъ.
   Когда общее любопытство было удовлетворено, всѣ обратились къ послѣдней, еще неоткрывшейся маскѣ, самой таинственной и богатой. Это была высокая стройная фигура, одѣтая вся въ черное. На остроконечной, высокой, черной шапкѣ красовались золотыя луна, солнце и звѣзды. Все плятье въ широкихъ складкахъ, падающихъ отъ самой шеи, испещрено было серебряными и золотыми іероглифами, а на широкомъ черномъ поясѣ блестѣли всѣ знаки зодіака. Этотъ египетскій мудрецъ, волхвъ, чернокнижникъ, или, какъ, въ порывѣ восторга, развалъ его Сережа, фокусникъ, держалъ въ рукѣ магическій жезлъ, т. е. тоненькую, черную же палочку съ золотымъ шарикомъ на концѣ. Правда, что весь этотъ костюмъ составленъ былъ изъ чернаго, глянцовитаго каленкора и золотой и серебряной бумаги, но все же онъ производилъ поразительный эффектъ, и только одна часть одежды портила его немного: вмѣсто блѣдныхъ, худощавыхъ рукъ, какія должны быть у мудреца, человѣка, посвятившаго себя книгамъ и наукѣ, жрецъ черной магіи открыто показывалъ на рукахъ своихъ бѣлыя, замшевыя перчатки. Я удивлялась послѣ, что по этимъ перчаткамъ и маленькой возвышенности на плечахъ не угадала чернокнижника; но мнѣ не пришло и въ голову вспомнить о томъ, кто скрывался подъ черной мантіей. Потолковавъ, поломавъ себѣ голову, всѣ съ досадой отступили отъ таинственнаго волшебника, который, какъ статуя, стоялъ у стѣны и только помахивалъ своимъ жезломъ, чтобъ не допустить слишкомъ близко къ себѣ любопытныхъ. Когда толпа разступилась, дѣти начали просить сѣдаго дѣдушку, чтобъ онъ велѣлъ и волшебнику снять съ себя маску и удивить собой такъ же, какъ удивила гувернантка въ фижмахъ; но волшебникъ вышелъ изъ своей неподвижности. Онъ вдругъ довольно-быстрыми шагами подошелъ ко мнѣ и дотронулся своей палочкой до моего плеча.
   "Я не угадчица, страшный волшебникъ, сказала я -- и не узнаю тебя, пока ты не скажешь хотя одного слова, но только не притворнымъ, а своимъ голосомъ."
   Волхвъ заткнулъ свою палочку за блестящій свой поясъ и, взявъ замшевыми своими перчатками обѣ мои руки, положилъ ихъ къ себѣ на плечо. Я почувствовала эполеты и невольно отступила назадъ. Я не имѣла ни одного близкаго знакомаго изъ военныхъ, кто бы жилъ въ то время въ городѣ или окрестности его.
   Волшебникъ всплеснулъ руками и покачалъ головой.
   "Я тебѣ сказала уже, что я недогадлива и еще разъ прошу: скажи хоть одно слово"! повторила я.
   Чернокнижникъ нагнулся ко мнѣ и сказалъ съ досадой:
   "Бабушка! да неужели вы не узнаете меня?" "Боже мой! внучекъ,-- это вы?"
   Въ ту же минуту остроконечная шапка и маска были сорваны, и передо мной стоялъ Николай К., сынъ моей пріятельницы, котораго я знала еще мальчикомъ, потомъ юнкеромъ и офицеромъ, и который, какъ родной, бывалъ ежедневно въ моемъ домѣ. Я любила и баловала его до крайности, какъ любятъ и балуютъ только бабушки своихъ внучатъ, за что и получила отъ молоденькаго шалуна названіе бабушки. Два года уже я его не видала, потому что-омъ перешелъ въ другой полкъ, и не знала, что онъ пріѣхалъ въ наши края. Онъ обѣдалъ въ тотъ день съ своими родными у Катерины Ивановны и хотѣлъ вечеромъ отправиться въ городъ, чтобъ обрадовать меня своимъ неожиданнымъ посѣщеніемъ; но узналъ, что я буду въ Красной Горкѣ, и истребилъ весь запасъ чернаго каленкора, который къ-счастью находился въ комодѣ Катерины Ивановны, и всю золотую и серебряную бумагу, приготовленную дѣтьми нарочно къ святкамъ.
   Костюмъ вышелъ чудесный, а сюрпризъ, который онъ мнѣ сдѣлалъ, еще чудеснѣе.
   Эта сцена радостнаго свиданія возбудила во всѣхъ самое живое участіе, и слова "бабушка, внучекъ" переходили изъ однихъ дѣтскихъ устъ въ другія. Въ семействѣ Бориса Алексѣевича внучекъ мой не былъ знакомъ прежде, и никто не зналъ нашей родственной пріязни и родственныхъ названій. Дѣтямъ такъ понравилось, что офицеръ, взрослый человѣкъ, называетъ меня бабушкой, что они съ этого же вечера, какъ маленькіе попугаи, принялись величать меня тѣмъ же именемъ и съ той поры я сдѣлалась вдругъ бабушкой болѣе чѣмъ двѣнадцати внучатъ.
   Присутствіе внучка Николая, большаго танцора, очень оживило балъ. Женни и Полли рады были, что имѣли, кромѣ кузена Арсенія, еще танцора. Кузинѣ ихъ Олѣ также хотѣлось танцовать не съ Серёжей, а съ большимъ кавалеромъ. Въ дѣтскомъ весельѣ приняли участіе и всѣ старшіе, чтобъ сдѣлать удовольствіе дѣтямъ. Всѣ танцовали, прыгали, веселились.
   Въ этотъ вечеръ, памятный для меня и теперь, я любовалась въ первый разъ на русскую пляску Маши и Лены и особенно привязалась къ этимъ милымъ малюткамъ. Маленькій братъ ихъ, Саша, не былъ тогда въ числѣ ряженыхъ. Онъ оставался дома съ младшимъ сыномъ Катерины Ивановны, плутишкой Васей, которому тогда едва было пять лѣтъ.
   Въ выпискѣ изъ моего журнала, я разсказывала моимъ маленькимъ пріятельницамъ и про Сашу и про Васю и про все милое семейство Катерины Ивановны. Теперь же я займусь исключительно дѣтьми Бориса Алексѣевича и Марьи Ивановны и желаю, чтобъ этотъ разсказъ понравился всѣмъ добрымъ дѣтямъ, которыя будутъ читать мои воспоминанія.
   Танцы длились до полуночи. Многіе изъ костюмовъ, такъ недавно еще возбуждавшіе восхищеніе и любопытство, были брошены и забыты. Въ числѣ костюмовъ, отжившихъ свой вѣкъ и свою славу въ этотъ вечеръ была и таинственная черная мантія, испещренная уродливой египетской грамотой; она валялась, не возбуждая уже ничьего участія, на полу, подлѣ дивана, куда была брошена слишкомъ небрежно.
   Мнѣ сдѣлалось жаль этихъ пестрыхъ, минутныхъ украшеніи, и я стала собирать костюмы по всѣмъ угламъ и стульямъ и отдавала ихъ дѣвушкамъ, чтобъ онѣ складывали и прибирали ихъ къ мѣсту, будучи увѣрена, что черезъ день, или два, опять они сдѣлаются необходимы и милы.
   Внукъ Николай и новая маленькая внучка Маша больше другихъ отличались въ танцахъ; за-то больше всѣхъ рѣзвились и шалили Серёжа, мальчикъ лѣтъ одиннадцати, и его неразлучная спутница, Анюта, годомъ старше его. Эта парочка, рѣзвая, живая, рѣшительная на все и мало обдумывающая свои поступки и слова, имѣла большую поддержку въ сестрицѣ Женни, взявшей ее открыто подъ свое покровительство. А такъ-какъ Женни, старшая въ семействѣ, пользовалась большими преимуществами и распоряжалась по желанію родителей самостоятельно и въ дѣтской, и въ хозяйственномъ отдѣлѣ, то ея снисхожденіе и маленькая слабость къ двумъ шалунамъ немножко избаловали ихъ. Серёжа уже учился въ пансіонѣ и пріѣхалъ только на праздники домой. Какъ гость онъ пользовался еще большей свободой; а Анюта, утратившая часть своей живости въ разлукѣ съ братомъ, сдѣлалась вдвое рѣзвѣе при свиданіи съ нимъ.
   Однако Анюта и Серёжа были неглупыя дѣти, и у нихъ, какъ у всѣхъ дѣтей Бориса Алексѣевича, было доброе сердце. Излишняя рѣзвость на проказы этихъ двухъ маленькихъ друзей не имѣла бы непріятныхъ послѣдствій, еслибъ эти дѣти только вдвоемъ росли у своихъ родителей, и не было бы у нихъ старшихъ и младшихъ сестеръ и братьевъ, которыхъ они должны были слушаться и любить и которымъ надо было уступать. Серёжа любилъ по-своему: еслибъ Лида или Платоша, по-несчастью, упали въ воду, онъ, не думая ни минуты, бросился бы за ними и, вѣрно, употребилъ бы послѣднія силы, чтобъ спасти ихъ; но уступить меньшому братцу или сестрицѣ, потому именно, что они были меньше и глупѣе его, простить имъ грубость, капризъ или какую-нибудь дѣтскую выдумку, которая обидѣла бы его самолюбіе,-- этого онъ не умѣлъ или не хотѣлъ сдѣлать, хотя и не сознавался въ томъ. Подразнить меньшихъ и даже старшую сестру свою, тихую, кроткую, немножко обидчивую Полли было его страстью, и тутъ добраго сердца какъ-будто не существовало въ немъ. Онъ дѣлался нечувствителенъ въ эти минуты, и только добившись своего и заставивъ плакать или сердиться, замѣчалъ, что поступилъ очень дурно. О, тогда Серёжа опять перерождался и готовъ былъ стоять на колѣняхъ, цаловать ноги у обиженнаго! Онъ выдумывалъ самыя веселыя шутки, самыя уморительныя проказы, чтобъ прогнать тяжелое чувство, имъ вызванное, и загладить непріятное впечатлѣніе. И онъ достигалъ своего: ему прощали и любили его опять.
   Эта довольно важная ошибка въ характерѣ Серёжи была слѣдствіемъ его незнающей границъ живости, его упрямства и настойчивости. Онъ заставлялъ страдать тѣхъ, кто ожидалъ отъ него снисходительности и уступчивости. Болѣе всего доставалось отъ его насмѣшекъ маленькой, очень сострадательной Лидѣ и ея милому братцу Платошѣ, который, по слабости здоровья съ рожденья, былъ чувствительнѣе и нѣжнѣе, чѣмъ бываютъ мальчики его лѣтъ. Анюта, вѣрная участница Сережиныхъ забавъ и шалостей, также не щадила слабостей сестры и брата, и слезамъ и жалобамъ передъ мамашей и папашей не было бы конца, еслибъ Полли не приняла подъ свою защиту второй парочки. Она часто прекращала дѣтскую войну миролюбивыми словами и ласками и не допускала дѣтей идти жаловаться къ мамашѣ. Это было и хорошо, и худо: дѣти мирились, не жалуясь родителямъ, но за-то много пороковъ и ошибокъ укоренялось въ нихъ, не получая достойнаго наказанія и не бывъ открытыми такъ, чтобъ стыдъ дѣйствовалъ на виновныхъ. Итакъ дѣти Бориса Алексѣевича были раздѣлены на двѣ партіи и вели втихомолку междоусобную воину. Только одна Софи пользовалась ласками и любовью всѣхъ, безъ раздѣла, и была самое милое, забавное и добросердечное дитя, какое я когда-либо видала. Она, кажется, болѣе другихъ заслуживала безраздѣльную и всеобщую любовь, не потому только, что она была младшая, а потому что несмотря на ея нѣжный возрастъ, въ ней развивалась уже лучшая и самая нужная семейная добродѣтель: угождать своимъ братцамъ и сестрицамъ и тѣмъ оказывать имъ свою любовь. Она всегда первая побѣжитъ за платкомъ, или за рабочей корзинкой для сестрицъ Женни и Полли, предложитъ свой кренделёкъ или булочку Платошѣ, если увидитъ, что у него въ чашкѣ еще много молока, а хлѣбца ужь нѣтъ, отдастъ Лидѣ лучшую свою игрушку или котёнка, своего любимца, когда увидитъ, что Лида плачетъ, что случалось съ Лидой частенько. Серёжу и Анюту она любила и ласкала такъ, что тѣ никогда не имѣли духу раздразнить ее или отказать ей въ чемъ-либо. Однимъ словомъ: Софочка была безподобная малютка, а ей не было еще и шести лѣтъ.
   Разсказавъ теперь вамъ въ короткихъ словахъ, милыя дѣти, всѣ отношенія между дѣтьми Бориса Алексѣевича и ихъ характеры, я возвращаюсь къ веселому вечеру святокъ и передамъ вамъ маленькую семейную сцену, случившуюся въ тотъ вечеръ за ужиномъ. Эта сцена имѣла вліяніе и на послѣдующіе святочные дни, которые безъ нея были бы еще веселѣе и едва не кончилась очень печально. Но Богъ, любя всѣхъ добрыхъ дѣтей, хотя и наказываетъ ихъ за ихъ дурныя наклонности, но, но благости Своей, отстраняетъ отъ нихъ великія несчастія, которыя могли бы мучить ихъ всю жизнь.
   Ужинъ подали ровно въ полночь и старались сократить его для маленькихъ дѣтей, которыя безцеремонно дремали, сидя за особеннымъ столомъ съ Женни, Полли и гувернанткой. Къ нимъ присоединился и мой внукъ, который также захотѣлъ быть въ числѣ дѣтей. Только одну Софу уложили гораздо раньше. Лида, Платоша и ихъ маленькая кузина Варя притихли, поблѣднѣли и съ развитыми, мокрыми волосками сидѣли въ полудремотѣ за столомъ. Полузакрытые глазки Лены совсѣмъ закрылись и няня должна была вынести ее изъ столовой. Одна Маша выдерживала свой характеръ серьёзной дѣвицы; но мнѣ казалось, что ей снятся сны на-яву; однимъ словомъ: всѣ меньшія дѣти утомились до-нельзя. Только Ольга и Анюта, сидѣвшія рядомъ, вели еще оживленный разговоръ, а внучекъ Николай, сидѣвшій напротивъ Серёжи, который очень подружился съ нимъ въ теченіе вечера, разшалился и былъ причиной непріятной сцены за ужиномъ. Поддерживая характеръ фокусника, какъ назвалъ его Серёжа, онъ забавлялъ его еще до ужина разными фокусами изъ картъ, шарадами, загадками и другими очень незамысловатыми штуками, которыя остались однако неугаданными. Это продолжалось и за столомъ, и самонадѣянный Серёжа незамѣтно вошелъ въ жаркій споръ и хотѣлъ доказать, что его ничѣмъ не удивишь. Николай, чтобъ подразнить его, началъ утверждать, что, посредствомъ волшебства, Серёжинъ стаканъ перейдетъ на другую сторону стола, къ тарелкѣ Николая. Серёжа, живой и необдуманный, не понялъ шутки и видя, что другіе улыбаются какъ-то насмѣшливо, заспорилъ, зашумѣлъ и готовъ былъ биться объ закладъ, что этого не можетъ никогда быть.
   Внучекъ мой, большой ребенокъ, нарочно давалъ горячиться маленькому крикуну, повторяя нѣсколько разъ слова свои, но медля исполненіемъ ихъ. И тогда только, когда всѣ, сидѣвшіе за дѣтскимъ столомъ, обратили на нихъ глаза свои и сдѣлались участниками въ этой шуткѣ, онъ медленно протянулъ руку черезъ столъ, взялъ Серёжинъ стаканъ и поставилъ его передъ собою, не говоря ни слова и съ преуморительно-серьёзной миной. Надо было видѣть Серёжино лицо при этой перестановкѣ стакана и при громкомъ смѣхѣ всѣхъ окружающихъ. Онъ не могъ себѣ простить этого непростительнаго промаха -- онъ, который считалъ себя и сметливымъ и догадливымъ и который безпрестанно дразнилъ другихъ и чувствовалъ себя теперь въ томъ глупомъ положеніи, въ которое часто ставилъ другихъ, и досада его на человѣка, осмѣлившагося подурачиться надъ нимъ, вспыхнула во всей силѣ и необузданности. Поднявшись съ своего мѣста, онъ протянулъ, съ быстротой молніи, руку черезъ столъ къ своему стакану и, вытаращивъ глаза на Николая, закричалъ: "какъ глупо!"
   "Серёжа!"... крикнула Женни, но онъ этого неслышалъ, потому-что въ ту же минуту стаканъ, дернутый ослѣпленнымъ отъ гнѣва Серёжей, ударился о графинъ съ водой, разбилъ его и разбился самъ. Вода потекла ручьями на Николая, который быстро отодвинулся съ своимъ стуломъ назадъ и сильно толкнулъ лакея, подносившаго кушанье его сосѣдкѣ Амаліи Карловнѣ. Такъ-какъ столъ былъ накрытъ очень близко къ стѣнѣ, то прислуживавшему человѣку едва можно было пройти за стульями. Лакей, чтобъ уберечь блюдо съ кушаньемъ и не облить господъ, поднялъ блюдо повыше въ то время, когда Николай прижалъ его къ стѣнѣ. Къ-несчастью, позади его была не стѣна, а окно, и лакей, совершенно нечаянно, желая избѣжать одной бѣды, сдѣлалъ другую: онъ локтемъ уперся въ стекло, которое въ ту же минуту хрустнуло и посыпалось мелкими осколками.
   Все это случилось гораздо скорѣе, чѣмъ я описываю, и случилось такъ нежданно, послѣ громкаго разговора и сміха, іго всѣ растерялись и въ первую минуту глядѣли другъ на друга какъ одурѣвшіе; а между-тѣмъ вода изъ разбитаго графина вылилась на скатерть, на полъ и на ноги Николая; человѣкъ съ блюдомъ ускользнулъ какъ-то изъ засады и побѣжалъ за листомъ бумаги, чтобъ наскоро заклѣить разбитое окно.
   Первая мысль Женни была та, чтобъ весь этотъ шумъ и безпорядокъ прошли незамѣтно для ея болѣзненной мамаши. Она съ недовольнымъ лицомъ выбѣжала изъ-за стола, чтобъ заставить скорѣе выместь и подтереть полъ. Николай, стыдясь дурныхъ послѣдствій своей шутки, смиренно пересѣлъ на пустой стулъ, принадлежавшій сперва Ленѣ, съ другой стороны Амаліи Карловны, которая осторожно сгребала съ мокрой скатерти осколки стекла. Между-тѣмъ Анюта съ участіемъ осматривала кровавую царапину на Сережиной рукѣ, потому-что онъ былъ уже наказанъ, но слишкомъ мало, за его безразсудный гнѣвъ.
   Скромная Полли, сконфуженная неприличнымъ поступкомъ своего брата противъ чужаго человѣка, въ первый разъ посѣтившаго ихъ домъ, забыла свою застѣнчивость и, увѣренная, что Женни сдѣлала бы то же, еслибъ была тутъ, встала съ своего мѣста, подошла къ Серёжѣ и, взявъ его за руку, сказала серьёзно: "Сережа! сейчасъ выходите изъ-за стола, гдѣ вы ведете себя такъ неприлично."
   Сережа съ изумленіемъ взглянулъ на сестру, которая такъ сурово приказывала ему, чего сперва не дѣлала; но вѣрно не осмѣлился бы ослушаться, потому-что сейчасъ случившееся несчастіе усмирило его заносчивость, еслибъ Полли подолѣе осталась твердой и, не выпуская руки брата, вывела бы его изъ-за стола; но робкая Полли, кажется, сама сомнѣвалась, прилично ли ей поступать такъ, и еще болѣе сдѣлалась нерѣшительной, когда Анюта толкнула своего братца и сказала ему вполголоса: "не ходи".
   Серёжа, разгоряченный снова этимъ словомъ, выдернулъ свою руку изъ руки Полли и дерзко сказалъ:
   "Я не пойду! Пусть мнѣ прикажетъ Женни".
   Эти слова, которыя явно доказывали, что сестра и братъ предпочитаютъ ей Женни, такъ смутили бѣдную Полли, что она не имѣла болѣе силъ настаивать на своемъ приказаніи, и маленькій грубіянъ остался за столомъ. Но, несмотря на свою побѣду, онъ потупилъ голову и не смѣлъ взглянуть ни на кого; Полли же сѣла на свое мѣсто. Все лицо ея вспыхнуло яркимъ румянцемъ и глаза налились слезами.
   Николай увѣрялъ меня послѣ нѣсколько разъ, что онъ готовъ былъ Богъ знаетъ что сдѣлать, чтобъ не шутить такъ, какъ онъ пошутилъ, не раздразнить Сережи и не быть причиной того мучительнаго чувства, которое должна была испытать бѣдная молодая дѣвушка, когда меньшій братъ и сестра при всѣхъ показали къ ней неуваженіе. Такъ-какъ онъ тоже былъ еще очень молодъ и горячъ, то и не могъ молча вытерпѣть этого. Хотя онъ въ продолженіе вечера съ удовольствіемъ танцовалъ съ живой и умненькой Анютой, но, по словамъ его, она показалась ему совсѣмъ не такова, какъ прежде, когда онъ увидѣлъ, какъ она толкнула Сережу и сказала: "не ходи". Такая выходка въ молодой дѣвицѣ испугала его.
   "Надо дать имъ урокъ, сказалъ онъ тихо Амаліи Карловнѣ: -- они оба стоятъ наказанія!"
   "Начинайте,-- сказала его сосѣдка: я васъ поддержу. Мы здѣсь совершенно чужіе и въ первый разъ въ домѣ, но я занимаю такое мѣсто, которое позволяетъ мнѣ дѣлать наставленія, а вы въ-правѣ сдѣлать выговоръ Сережѣ, который былъ съ вами грубъ."
   "Позвольте вамъ сказать, m-elle Annette, началъ внучекъ поучительнымъ тономъ: "вы напрасно научили Сережу не слушаться вашей сестрицы."
   Анюта вспыхнула и губы ея зашевелились, чтобъ сказать: "какъ вы смѣете мнѣ это говорить"? но она опомнилась и сказала, впрочемъ, тоже довольно-рѣзко:
   "Никто кромѣ папаши, мамаши да Женни не приказывалъ намъ никогда, не дѣлалъ намъ выговоровъ и не наказывалъ насъ..."
   Тутъ Амалія Карловна возвысила свой тихій и пріятный голосокъ и подхватила ея слова:
   "Я поспорю съ вами, ma bonne amie, и вы меня извините, потому-что я имѣю уже званіе наставницы, а въ ваши годы еще только учатся и слушаются. Тотъ, кто дѣлаетъ дурно, даетъ право другимъ осуждать его и долженъ ожидать выговора или наказанія отъ старшихъ, отъ начальниковъ и наконецъ даже отъ совершенно постороннихъ людей, которымъ онъ досадилъ или кого онъ обидѣлъ."
   "Вашъ гость (и она указала на Николая) чувствуетъ себя оскорбленнымъ дерзкимъ восклицаніемъ Сержа и имѣетъ полное право сдѣлать ему выговоръ или желать, чтобъ его наказали. М-elle Полли, какъ старшая сестра ваша, имѣетъ тоже полное право заставить меньшаго брата выйти изъ-за стола, потому-что онъ велъ себя неприлично въ обществѣ и потому-что этотъ стыдъ былъ бы лучшимъ и совершенно справедливымъ для него наказаніемъ. Вы помѣшали братцу вашему повиноваться, и потому гость вашъ имѣетъ право находить вашъ поступокъ дурнымъ и сказать вамъ это въ глаза".
   Амалія Карловна, сказавъ слова эти, взглянула пристально на Анюту и Сережу и въ то же время она увидѣла позади ихъ Андрея Павловича, который одобрительно кивалъ ей головой и очень ласково поблагодарилъ ее за это наставленіе, полезное и для его дочери. Онъ взглянулъ на Машу, у которой эти сцены прогнали весь сонъ, и она отвѣтила ему такимъ задушевнымъ, любящимъ взглядомъ своихъ большихъ глазъ, что Андрею Павловичу, какъ отцу, нечего было бояться чего-либо подобнаго отъ своей Маши.
   Взявъ тихонько за оба ушка Сережу, онъ прибавилъ полушутя:
   "Маленькій буянъ! да ты стоишь, чтобъ тебя за уши поднять къ потолку."
   Это вмѣшательство старшаго, почтеннаго и любимаго гостя такъ поразило виновныхъ дѣтей, что они казались совсѣмъ уничтоженными, и только гордость мѣшала имъ зарыдать во всю комнату.
   Во все время этихъ сценъ, за другимъ столомъ шелъ очень занимательный разговоръ, и Марья Ивановна, увѣренная, что присутствіи Женни достаточно для надзора за маленькимъ народомъ, не обратила вниманія на первый шумъ. Только когда полетѣли стекла, она побранила человѣка за разбитое окно, не разобравъ хорошенько, въ чемъ дѣло. Андрей Павловичъ, нѣжный и внимательный къ своимъ сироткамъ-дѣтямъ, вставалъ изъ-за стола, когда спящую Лену выносили изъ столовой; а такъ-какъ въ то самое время начался шумъ и смѣхъ отъ мистификаціи Николая, то онъ, хотя и сѣлъ опять на свое мѣсто, но внимательно слѣдилъ за всѣмъ, что разъигрывалось за дѣтскимъ столомъ и мое вниманіе обратилъ туда же.
   Онъ одинъ замѣтилъ и новую непріятность, которая также была печальнымъ слѣдствіемъ Серёжиной вспышки. Женни, возвратившаяся къ столу тогда уже, когда Николай сдѣлалъ замѣчаніе Анютѣ, и слышавшая вскользь наставленіе Амаліи Карловны, поняла только, что заступаются за Полли и что она виновница стыда ея любимцевъ. Она замѣтила ихъ сокрушеніе, увидѣла на глазахъ Полли слѣды слезъ и, приписавъ ихъ слишкомъ большой обидчивости, съ обыкновенной живостью своей извинила въ душѣ своихъ маленькихъ любимцевъ и обвинила Полли.
   Обратясь къ сестрѣ и не замѣчая, что Андрей Павловичъ ее слушаетъ, она сказала съ упрекомъ:
   "Вы всегда портите дѣло безъ меня. Любите сами плакать да и другихъ заставляете плакать. Какой стыдъ!"
   Къ-счастью, пристыженные Сёрежа и Ашота не слышала этихъ словъ, но чувствительное сердце Полли не выдержало новой обиды, и она исчезла изъ столовой, не дождавшись конца ужина.
   Андрей Павловичъ разсказалъ мнѣ это именно для того, чтобъ я вступилась въ дѣло и представила Женни всю исторію въ томъ видѣ, какъ она происходила. Добродушная и пылкая Женни не могла быть долго несправедливой, и я была увѣрена, что миръ съ Полли будетъ заключенъ на другое же утро, если не въ тотъ же вечеръ.
   Мнѣ и самой хотѣлось, чтобъ эта ссора между дѣтьми не доходила ни до кого и прекратилась какъ можно скорѣе. Начало всѣмъ этимъ непріятностямъ произошло отъ внучка моего Николая, который въ первый разъ былъ въ домѣ. Въ сущности онъ былъ моимъ гостемъ: для меня пріѣхалъ, и мнѣ тѣмъ совѣстнѣе было за него. Добрый Борисъ Алексѣевичъ, зная, что сдѣлаетъ мнѣ этимъ радость, взялъ еще раньше съ Николая слово остаться у нихъ ночевать и провести еще день со мной. За эту обязательную ласку мой внучекъ едва не перессорилъ всей семьи. Какъ только отужинали, я подошла къ нему и, по примѣру Андрея Павловича, не только взяла его за оба ушка, но и выдрала ихъ хорошенько. Однако большой внучекъ былъ сознательнѣе Сережи, и его покорность и раскаяніе скоро обезоружили меня.
   Между-тѣмъ Катерина Ивановна со всѣмъ семействомъ начала собираться домой, и пока всѣ одѣлись и собрались въ дорогу, прошло немало времени. Лида, Платоша и Полли исчезли изъ гостиныхъ раньше гостей. Сережа и Анюта были сами не свои. Женни тоже немножко дулась, такъ-что прощанье съ гостями было совсѣмъ не такъ шумно и радостно, какъ пріѣздъ ихъ. Спящая Лена должна была остаться на ночь въ Красной Горкѣ, и такъ-какъ я обѣщала Катеринѣ Ивановнѣ пріѣхать къ ней на другой день вечеромъ, то Андрей Павловичъ и поручилъ мнѣ привезти его милую дочку домой. Въ минуту прощанія, Марья Ивановна объявила, что у нея на канунѣ новаго года будетъ елка, и просила сестру съ мужемъ, съ Андреемъ Павловичемъ и со всѣми дѣтьми къ себѣ. Марья Ивановна была очень искусна въ рукодѣльяхъ, и всѣ дѣти Катерины Ивановны чрезвычайно обрадовались елкѣ, зная, что имъ всѣмъ достанется отъ тети по миленькому подарку.
   Наконецъ всѣ разъѣхались, и отъ всей шумной толпы въ пустыхъ комнатахъ остались только Женни да я. Марья Ивановна сама пошла въ дѣтскія посмотрѣть, какъ сдѣлаютъ постельку, раздѣнутъ и у кладутъ ея маленькую спящую гостью. Внучка моего увелъ Борисъ Алексѣевичъ въ свой кабинетъ, гдѣ ему приготовляли спальню, а заботливая Женни повела меня въ диванную, гдѣ мнѣ постлана была постель.
   Настала благопріятная минута, которой я съ нетерпѣніемъ ждала.
   "Милая моя Женни, сказала я -- позвольте мнѣ разсказать вамъ сказочку." Женни взглянула на меня удивленными глазами, но сказала, что всегда готова слушать мои сказочки, потому-что онѣ или поучительны, или забавны.
   "На этотъ разъ забавнаго нѣтъ, сказала я, вздохнувъ:-- а поучительное, можетъ-быть, найдется."
   И я передала Женни всю сцену за ужиномъ до ея поспѣшнаго выхода изъ-за стола и послѣ него, со всѣмъ безпристрастіемъ, какъ сама видѣла и какъ передалъ мнѣ Андрей Павловичъ.
   Женни, при концѣ разсказа, опустила голову и закрыла лице руками. Долго не могла я угадать мыслей и чувствъ ея.
   "Женни!"спросила я, стараясь отнятьсяруки и взглянуть ей въ лицо: -- сказка моя не хороша?"
   "Сказка ваша очень полезна для меня!" воскликнула Женни, собравшись съ духомъ и взглянувъ на меня своими влажными отъ слезъ глазами. "Благодарю васъ, милая бабушка" -- и она засмѣялась, потому-что въ первый разъ назвала меня такъ -- "что вы имѣли столько довѣрія ко мнѣ и разсказали мнѣ ее".
   "Милая, милая Женни! что же вы теперь думаете сдѣлать, чтобъ удовлетворить Полли?"
   "Сперва загладить свою собственную вину, а потомъ заставить дѣтей, этихъ негодныхъ Анюту и Сережу, которыхъ я такъ люблю, просить у нея прощенія.
   -- И такъ пойдемте!"
   "Куда?"
   "На нашу половину, въ комнату Полли! Она вѣрно не спитъ. Гдѣ ей уснуть!
   "Вѣрно мы застанемъ ее въ слезахъ."
   И Женни, сама въ слезахъ, разсмѣялась невольно при этомъ намекѣ на чувствительность и слезливость сестрицы своей. "Вы будете свидѣтельницей нашего мира."
   Женни, въ порывѣ готовности мириться, а я -- присутствовать при добромъ и справедливомъ дѣлѣ, забыли взять свѣчу и ощупью должны были пробираться по темнымъ корридорамъ и дѣвичьимъ, пока не добрались до передней на дѣтской половинѣ.
   Направо, за тоненькой перегородкой, была спальня Полли. Женни хотѣла тихонько войти, по дверь была заперта изнутри.
   "Полли вѣрно ужь спитъ, или не хочетъ, чтобъ я вошла къ ней. Попросите вы ее, чтобъ она отворила."
   Но и на мой голосъ не было отклика.
   Въ комнаткѣ за перегородкой не шелохнулось. Я была увѣрена, что Полли не спитъ, и мнѣ очень не нравилось, что она показываетъ характеръ именно тамъ, гдѣ его ненужно. Не желая, однакожь, чтобъ Женни угадала мои мысли и чтобъ горячность ея къ доброму дѣлу исчезла, я продолжала стучать въ дверь, подлѣ которой, свернувшись въ клубокъ въ своемъ шерстяномъ одѣялѣ, лежала на войлочкѣ Лиза, молоденькая горничная Полли. И Лиза не шевелилась, представляясь спящей.
   "Polly, ma bonne amie, de grâce, levezvous et ouvrez la porte! Votre soeur vient se reconcilier avec vous," сказала я нарочно по-французски, не желая сдѣлать служанку свидѣтельницей семейной распри.
   Послышался легкій вздохъ, можетъ-быть, во снѣ, но отвѣта не было.
   Тогда Лиза, поднявъ съ подушки голову, сказала заспаннымъ голосомъ:
   "Барышня очень плакали, когда ложились, и теперь недавно започивали."
   "Нечего дѣлать, нашъ миръ останется до завтра, сказала Женни, пожавъ плечами.
   "Ваша добрая воля на то была, милая Женни, и въ душѣ вы помирились уже сегодня," сказала я нарочно очень громко: "Благодарите Бога, что Онъ не далъ вамъ уснуть съ несправедливымъ чувствомъ въ сердцѣ."
   Мы пошли далѣе. Анюта, спавшая въ одной комнатѣ съ Женни, лежала уже въ постели, но вѣрно чувство стыда и досады на себя не давало ей уснуть. Она отдернула свои занавѣски, когда услышала наши шаги, и такъ жалобно поглядѣла на насъ, что я готова была сейчасъ же простить.
   "Покойной ночи, милая сестрица! Вы меня еще сегодня не поцаловали на ночь," сказала она несмѣлымъ тономъ, въ которомъ и не слышалось прежней Анюты, гордой и задорной.
   "Я не буду и цаловать васъ, пока вы не раскаетесь въ своемъ гадкомъ поведеніи."
   "О Женни! довольно стыда мнѣ было сегодня, когда чужая гувернантка и этотъ молодой офицеръ сдѣлали мнѣ выговоръ. Я думала, что вы защитите меня, сказала Анюта, задыхаясь.
   "Вы думали это? Вы думали, что я васъ защищу?" сказала быстро Женни, вся вспыхнувъ -- "Напрасно же вы это думали!"
   И Женни, попросивъ меня остаться тутъ, скорыми шагами вышла изъ спальни. Черезъ нѣсколько минутъ вошелъ съ ней Сережа въ халатикѣ.
   "Сережа! и ты думалъ, что я тебя защищу, когда ты сказалъ дерзость гостю, надѣлалъ суматохи, перебивъ посуду, и потомъ вырвалъ свою руку изъ рукъ Полли и сказалъ громко, что она не Женни и приказывать тебѣ не можетъ, слѣдовательно пристыдилъ не только Полли, но и меня, и папеньку, и маменьку -- и ты тогда думалъ, что я защищу тебя? Говори мнѣ, Сережа, неужели ты надѣялся на мою защиту?"
   Сережа потупилъ глаза и молчалъ, засучивая рукавъ своего халата.
   "Говорите же, не мучьте меня!" воскликнула пылкая Женни.
   "Я не зналъ, сестрица, что Полли можетъ приказывать."
   Этотъ наивный отвѣтъ, явно показывавшій подчиненность Полли въ домѣ, заставилъ меня невольно улыбнуться.
   Женни сидѣла какъ на горячихъ угляхъ. Прежнія, невольныя ея ошибки, въ отношеніи къ дѣтямъ, которыхъ она баловала, и къ взрослой Полли, которую она поставила не на свое мѣсто въ глазахъ дѣтей, теперь ясно обнаружились въ собственныхъ ея глазахъ и отняли у нея все присутствіе духа быть судьей дѣтей и дѣлать имъ наставленіе.
   Я помогла бѣдной Женни.
   "Это не отвѣтъ, мой дружокъ!" сказала я.-- "Ты не зналъ, что Полли можетъ тебя вывести изъ-за стола; но зналъ ли ты, что маленькій мальчикъ не долженъ говорить взрослому человѣку, какъ бы онъ ни гнѣвался на него: "вы глупы", или: "вы глупо сдѣлали?" Зналъ ли ты, Сережа, что, послѣ этой дерзости, еслибъ Полли не подошла къ тебѣ въ отсутствіе Женни съ выговоромъ, я, напримѣръ, слышавшая твои слова и видѣвшая твое гнѣвное лицо, подошла бы къ тебѣ и сказала бы при всѣхъ: "нелучше ли тебѣ, Сережа, выйти изъ комнаты, потому-что ты не умѣешь вести себя въ обществѣ?" -- Андрей Павловичъ, Амалія Карловна, Николай, всѣ сказали вамъ почти то же и вы должны были молчать и выслушать то, что заслужили. Почему же одна Полли не смѣла сдѣлать вамъ выговора, Полли, которая вамъ ближе чѣмъ мы и которую вы должны любить какъ сестру и уважать какъ старшую? Почему же ее, вашу родную, вы заставили покраснѣть отъ стыда и плакать отъ оскорбленія? Попросили ли вы у нея прощенья, когда пришли сюда?
   Дѣти молчали.
   "Ну, говорите же, маленькіе грубіяны!" сказала нетерпѣливо Женни.
   "Нѣтъ!" раздался сокрушенный голосъ за занавѣсками.
   "Нѣтъ!" повторилъ какъ вѣрное эхо Сережа.
   "О, такъ я добрѣе васъ! сказала Женни горячо: я сейчасъ ходила къ Полли просить у нея прощенья!"
   "Вы, сестрица?" спросили оба съ удивленіемъ.
   "Да, я, потому-что, не знавши, какихъ грубостей вы надѣлали безъ меня за ужиномъ, я думала, что на васъ уже слишкомъ нападаютъ, и обвинила Полли, тогда-какъ виноваты были вы да я. А бѣдная Полли, сколько горькихъ слезъ стоили вы ей сегодня!"
   "Сестрица, милая сестрица!" вскричала Анюта, прыгнувъ съ постели и бросясь на шею Женни: -- "какая я гадкая дѣвочка! Ахъ зачѣмъ я живу на свѣтѣ?"
   И Сережа совсѣмъ растерялся: онъ то обнималъ Женни, то спрашивалъ меня: "Полли очень обидѣлась моей грубостью? Она очень плакала? Ахъ, бѣдная, бѣдная Полли!" То дергалъ сестру и говорилъ ей: -- "Анюта, пойдемъ, голубушка, попросимъ у нея прощенья, пойдемъ вмѣстѣ, вѣдь ты виновата больше передъ ней, чѣмъ я: я вышелъ бы изъ-за стола, да ты не велѣла!"
   "Но за то ты виноватъ и передъ офицеромъ!" сказала Анюта.
   "Я у него попрошу завтра прощенья, а у Полли сегодня!"
   Дѣти хотѣли бѣжать, и Анюта проворно стала надѣвать юбочку; Женни должна была остановить ихъ, сказавъ, что Полли спитъ уже.
   -- Какъ мнѣ досадно было, въ ту минуту, что Полли не отворяла намъ дверей. Какихъ счастливыхъ минутъ лишила она себя этимъ упрямствомъ! Какъ сладко она уснула бы, увидѣвъ раскаевающихся малютокъ и весь порывъ добраго сердца Женни, которая такъ была справедлива, что обвиняла себя передъ дѣтьми въ обидѣ, нанесенной сестрѣ и непремѣнно въ ихъ присутствіи попросила бы у нея прощенія. И оскорбленное чувство, и обиженное самолюбіе Нолли были бы удовлетворены этимъ примиреніемъ.
   Я дала себѣ слово сказать на другое утро все это Полли, однимъ словомъ: предупредить ея свиданіе съ сестрами и братомъ и дать ей почувствовать ошибку, которую она сдѣлала, если съ умысломъ не отворяла намъ дверей.
   Но я проспала утромъ, и мнѣ не удалось увидѣться съ Полли раньше виноватыхъ. Когда я пришла на дѣтскую половину, я застала ее передъ маленькимъ туалетомъ, и веселое личико ея показало мнѣ, что она совершенно счастлива и что миръ уже заключенъ. Однако я начала ей разсказывать про вчерашнее наше путешествіе къ дверямъ ея комнаты, про сожалѣніе Женни, что она не могла попросить у нея прощенья въ ту же минуту, и наконецъ про весь разговоръ съ дѣтьми. Я выразила Полли, какое сердечное удовольствіе чувствовала я, видя, какъ добры и чувствительны и Женни и дѣти, и мое сожалѣніе, что сонъ ея помѣшалъ ей видѣть все это выраженіе дѣтскихъ чувствъ, лишилъ ее наслажденія помириться нѣсколькими часами раньше съ своими родными и провести совершенно спокойную ночь. Разсказывая все это, я сидѣла за спиной Полли, но въ зеркало мнѣ было видно, что она мѣняется въ лицѣ, что руки ея дрожатъ и локоны не вьются у нея на пальцахъ. Я не обманулась въ своихъ догадкахъ. Полли была виновата: она слышала, какъ мы просились къ ней въ комнату, и не впустила насъ -- ей же хуже!
   Утро прошло очень весело. Его провели въ танцахъ и въ замыслахъ, какъ бы пріятнѣе провести вечеръ наканунѣ новаго года и приготовить побольше сюрпризовъ къ ёлкѣ для своихъ и пріѣзжихъ дѣтей, и моего внука также пригласили явиться на ёлку, обѣщая ему хорошенькій подарокъ. Наконецъ веселый Борисъ Алексѣевичъ вздумалъ еще, чтобъ Женни и Полли сшили себѣ костюмы и явились посреди вечера замаскированныя, будто гости: въ суматохѣ вѣрно не вспомнятъ объ исчезнувшихъ хозяйкахъ, по-крайней-мѣрѣ въ первыя минуты. Надо было выдумывать костюмы, и всѣ предлагали свои идеи. Изобрѣтательнѣе всѣхъ были Николай и Сережа, которымъ очень хотѣлось рядиться, какъ и вообще всѣмъ дѣтямъ; но ихъ просили подождать до новаго года, когда у тетеньки Катерины Ивановны будетъ балъ. Николай и Сережа, помирившіеся друзья-недруги, были чрезвычайно ласковы одинъ къ другому, и вчерашней сцены какъ-будто и не бывало.
   Но между помирившимися старшими сестрами пробѣгала какая-то тѣнь.
   Полли была необыкновенно ласкова, угодительна и внимательна къ старшей сестрѣ, и неудивительно: теперь она чувствовала себя немного виноватой, но не имѣла духу признаться; Женни же, горячая, живая, ласковая, была молчаливѣе и холоднѣе съ Полли, чѣмъ я ожидала, послѣ примиренія. Послѣ я узнала, что Полли, незнавшая всего, что происходило въ моемъ присутствіи вечеромъ, невидавшая ни душевнаго раскаянья малютокъ, ни искренняго сознанія въ винѣ Женни, на другое утро протянула руку примиренія не такъ искренно и горячо, какъ сестра, и не обнаружила того великодушія, какого ожидало отъ нея сердце Женни.
   "Вотъ и опять печальное недоразумѣніе!" подумала я.
   Послѣ обѣда Женни, Полли, внукъ и я повезли красотку Лену къ ея папашѣ. Вечеръ у Катерины Ивановны прошелъ безъ гостей. Занимались музыкой, святочными гаданьями и пѣснями. Внукъ Николай въ ту же ночь хотѣлъ возвратиться къ своимъ роднымъ, и я простилась съ нимъ до вечера 31-го декабря; но, прощаясь, мы затѣяли съ нимъ еще сюрпризъ на этотъ вечеръ. Онъ обѣщалъ пріѣхать во время ёлки съ двумя костюмами, остановиться въ людской и вызвать меня тихонько, чтобъ нарядиться съ нимъ и повеселить добраго Бориса Алексѣевича и весь дѣтскій міръ. Условясь такъ, мы разстались.
   Когда мы возвращались втроемъ въ Красную Горку, между Женни и Полли, къ несчастью, зашелъ разговоръ, который оставилъ непріятное впечатлѣніе какъ во мнѣ, такъ и въ нихъ. Рѣчь зашла объ идеѣ Бориса Алексѣевича рядиться Женни и Полли. Полли, имѣвшая болѣе вкуса, чѣмъ Женни, придумала очень граціозные наряды и украшенія для нихъ обѣихъ, и эта выдумка ей такъ нравилась, что она не хотѣла и думать о другомъ нарядѣ. На бѣду, ни матеріи, ни блестящихъ украшеній для двухъ костюмовъ не нашлось бы въ домѣ и надо было сестрамъ или нарядиться въ разные костюмы, или отказаться отъ этихъ. Женни согласна была сшить себѣ и другой нарядъ, но только одинаковый съ сестрой, потому-что съ дѣтства онѣ были пріучены носить всегда одинаковыя платья, шляпки и салопы, и это вошло у нея въ такую привычку, что маленькій бантикъ или лишнее кружевцо на ней и на сестрѣ не допускались уже ею.
   Полли же, какъ нарочно, крѣпко стояла за свою выдумку и ей очень хотѣлось нарядиться именно такъ, какъ она выдумала.
   Еслибъ разговоръ этотъ былъ дома, а не въ экипажѣ, то, конечно, онъ кончился бы уступкой съ той или съ другой стороны, и я полагаю, что уступила бы Полли, потому-что она обыкновенно имѣла второй голосъ въ домѣ, а въ этотъ день была готова искренно уступать; но вмѣстѣ съ дорогой кончился и разговоръ слѣдующимъ образомъ:
   -- Въ разные костюмы я рядиться не буду, какъ вамъ угодно, Полли, сказала Женни, входя въ сѣни:-- лучше мнѣ совсѣмъ не рядиться, потому-что у меня слишкомъ много дѣла, когда бываютъ гости, особенно дѣти -- вы это знаете.--
   Полли не отвѣчала на это ни слова, и на другой день разговоръ о костюмахъ не возобновлялся между ними; но вдругъ, къ вечеру, Борисъ Алексѣевичъ вспомнилъ о предполагаемомъ маскарадѣ и спросилъ: отчего костюмы не шьются? На это Марья Ивановна, которой дочь, вѣрно, сказала, что не желаетъ рядиться, отвѣтила, что Женни такъ будетъ занята ёлкой, раздачей сюрпризовъ, маленькими гостями и ихъ угощеньемъ, что наряжаться ей въ тотъ вечеръ рѣшительно нельзя, а лучше отложить это до новаго года и ѣхать всѣмъ въ костюмахъ къ Катеринѣ Ивановнѣ.
   Услышавъ этотъ рѣшительный отвѣтъ мамаши, Полли пріуныла. Я замѣтила, что ей очень хотѣлось замаскироваться. Отчего же не порадовать ее? И вотъ я, по секрету, предложила ей рядиться вмѣстѣ со мной и съ Николаемъ и удивить всѣхъ неожиданно. Полли обрадовалась какъ дитя и съ радостью взялась приготовить себѣ костюмъ потихоньку отъ всѣхъ въ двѣ ночи, которыя еще оставались до ёлки.
   -- Жаль только, Полли, что у васъ не будетъ кавалера, сказала я:-- а то насъ было бы двѣ пары и мы могли бы протанцовать французскую кадриль.
   Услышавъ это, Полли живо воскликнула:
   -- Нарядите, душечка, мою Лизу въ мужское платье и позвольте ей быть моимъ кавалеромъ; она прекрасно танцуетъ французскую кадриль!--
   Я выразила свое сомнѣніе на счетъ того, что горничная Лиза прекрасно танцуетъ, но Полли и слушать не хотѣла.
   -- Если вы только позволите, чтобъ Лиза была вмѣстѣ съ нами, то за танцы ея я отвѣчаю, повторила она.--
   -- Съ вашей Лизой ужь насъ, конечно, не узнаютъ и мы порядочно помучимъ всѣхъ, сказала я, смѣясь.
   Лизѣ было объявлено, что она будетъ кавалеромъ своей барышни, но за-то должна сшить два костюма вмѣсто одного. Лиза была какъ помѣшаная отъ радости. Я не знала своего костюма, потому-что Николай хотѣлъ еще подумать и привезти мнѣ готовый; но для Нолли я выдумала костюмъ Коломбины, а Лизу, тоненькую, вертлявую и прыгавшую какъ котенокъ, хотѣла нарядить въ костюмъ Пьерро съ превысокой бѣлой шапкой, которая должна была придать ей росту; широкая же бѣлая одежда должна была скрыть станъ ея. Однимъ словомъ: я ожидала полной удачи отъ этой выдумки. Полли оба вечера ложилась спать очень рано, подъ предлогомъ головной боли, но въ полночь вставала и съ Лизой занималась шитьемъ, забывая о снѣ. И я тихонько прокрадывалась ночью черезъ корридоръ изъ своей диванной въ комнатку Полли, чтобъ похвалить трудолюбивыхъ швей и давать имъ совѣты"
   А между-тѣмъ въ эти дни готовилась великолѣпная ёлка, и надо сказать, что Женни потратила на нее всѣ свои карманныя деньги и всю свою изобрѣтательность: за-то она блистала и пестрѣла при огнѣ всевозможными лакомствами и разноцвѣтными украшеніями. Капельмейстеръ сдѣлалъ изъ картона золотаго голубя, который долженъ былъ висѣть надъ роскошнымъ деревцомъ. Сережа писалъ имена на билетикахъ, которые надо было прилѣпить ко всѣмъ подаркамъ, и исполнилъ это каллиграфически -- хорошо. Ашота и даже Лида, не говоря о Полли, шили, вязали, плели, что давала имъ мамаша, которая работала, не сходя съ мѣста; и все, что только было у нея начато, или уже готово изъ дамскихъ работъ, назначено было для ёлки. Но многаго еще недоставало, и гостиная наша похожа была на мастерскую: мы всѣ трудились неутомимо. Женни хозяйничала и убирала свою милую ёлку на-диво всѣмъ, какъ говорила она; но она намъ ея не показывала, и мы не смѣли входить въ кабинетъ Бориса Алексѣевича, куда онъ самъ не входилъ. Одна милая Софа ничего не дѣлала, бродила около насъ съ своими игрушками и дѣтскимъ лепетомъ своимъ заставляла насъ прерывать работу, потому-что всѣмъ хотѣлось цаловать эту милочку, когда она подходила и начинала разговоръ.
   Насталъ вечеръ 31-го декабря. Елка была поставлена посреди гостиной, и сверху спускался великолѣпный золотой голубь, который такъ же былъ похожъ на голубя, какъ и на всякую другую птицу; въ спинкѣ у него сдѣлано было углубленіе, въ которое вставленъ былъ восковой огарокъ. Съ четырехъ сторонъ ёлки поставлены были столы, покрытые бѣлыми, какъ снѣгъ, салфетками; на нихъ лежало и около нихъ висѣло такое множество прелестныхъ вещицъ, освѣщенныхъ самымъ выгоднымъ образомъ, что и взрослые могли залюбоваться на это. Впрочемъ, ёлку до пріѣзда гостей не освѣщали, и большая гостиная была почти темна. Дверь въ освѣщенную залу была затворена и все семейство, исключая Женни, ждало тамъ съ нетерпѣніемъ пріѣзда гостей, чтобъ насладиться скорѣе великолѣпнымъ зрѣлищемъ.
   Женни отъ большихъ хлопотъ была въ раздраженномъ состояніи духа и сердилась на пустяки: можетъ-быть, она чувствовала въ себѣ уже начало болѣзни, которая развилась въ ней вскорѣ съ ужасной быстротой. Она застала въ гостиной Полли, которая пробралась туда украдкой и къ другимъ подаркамъ положила хорошенькій тюлевый чепчикъ своей работы съ именемъ Женни. Женни, конечно, не знала, что заставило сестру войти въ запрещенную комнату, приписала это любопытству и, по живости своей, сдѣлала ей выговоръ. Полли въ другое время, можетъ быть, и обидѣлась бы, но, зная, что черезъ нѣсколько минутъ оправдается передъ сестрой, убѣжала изъ комнаты съ веселымъ лицомъ. Тогда Женни еще разъ строго приказала нянѣ стеречь дверь изъ диванной и никого не впускать въ завѣтную комнату, а сама пошла одѣваться.
   Только-что строгая барышня вышла, какъ измѣнница-няня впустила въ гостиную закутанную фигуру, которая давно ждала этой минуты за дверью спальни. Это была Катерина Ивановна, пріѣхавшая прежде всѣхъ и вошедшая украдкой въ домъ. Она проворно начала раскладывать на столахъ, уже наполненныхъ разными вещами, и свои сюрпризы, назначенные племянницамъ и племянникамъ; въ этомъ занятіи застала ее я, также пробравшаяся тихонько изъ кабинета и спальни въ диванную и также получившая позволеніе у няни войти въ гостинную. У меня тоже былъ сюрпризъ: онъ состоялъ въ большой сахарной корзинѣ, наполненной самымъ вкуснымъ миндальнымъ печеньемъ, которое я заказала въ городѣ у лучшаго повара и которое только-что привезли мнѣ въ Красную Горку. Катерина Ивановна придумала надѣть эту корзину на шею голубю, прикрѣпленному къ потолку толстой проволокой. Мы едва добрались до него въ ужасномъ страхѣ, что задѣнемъ ёлку или уронимъ всю корзину съ пирожнымъ. Однако все кончилось благополучно, какъ вдругъ заиграла музыка и возвѣстила шумный пріѣздъ маленькихъ гостей. Мы едва успѣли спрятаться въ темный уголокъ комнаты, какъ вбѣжала Женни, за нею лакей, и они проворно начали зажигать свѣчи на ёлкѣ. Каково же было ея изумленіе, когда она вдругъ, при полномъ освѣщеніи, увидѣла множество прелестныхъ мелочей, набросанныхъ, конечно, ужь не въ такомъ порядѣ, какъ ея сюрпризы, на столахъ, и мою сахарную корзину, заблиставшую отъ тысячи огней; но разспрашивать было некогда и некого: измѣнница-няня убралась въ залу, а лакей ничего не зналъ; мы же спрятались за кресла и насилу удерживались отъ смѣху.
   Окинувъ послѣднимъ взглядомъ искусное дѣло рукъ своихъ, Женни отправилась въ залу, поздороваться съ милыми гостями и приготовить ихъ къ давно ожидаемому зрѣлищу. Только-что она вышла, мы обѣ подошли къ дверямъ и готовились отворить ихъ настежь, не дожидаясь приказанія Женни, но остановились, чтобъ послушать интересныя восклицанія дѣтей, прильнувшихъ къ дверямъ.
   "Ахъ, что-то за этой дверью!" вздыхая, сказалъ одинъ дѣтскій голосокъ,
   "У-у! какъ мнѣ весело и страшно!" проговорилъ другой.
   "Ахъ, какъ свѣтло!" закричалъ Вася, который добрался до замочной скважины и плутовскимъ глазкомъ своимъ взглянулъ въ комнату.
   "Что-то мнѣ достанется, милая кузина?" спрашивала Варя.
   "Я вамъ говорю, что прелести," твердила Анюта, "и всѣмъ достанутся прелести\"
   "А конфетокъ много?" спросилъ Платоша.
   "А куклы есть?.." спросила Лида.
   "Возьмите Софу на руки" сказала Марья Ивановна: -- "ей виднѣе будетъ."
   "Я самъ возьму мою Софу, сказалъ Борисъ Алексѣевичъ:-- и подниму ее выше ёлки."
   "Пора, мамаша?" спросила Женни, потому-что общее любопытство было возбуждено въ высшей степени и двери были плотно осаждены со всѣхъ сторонъ.
   Марья Ивановна отвѣчала: "я думаю, пора!" но, осмотрѣвшись вокругъ, спросила: "а гдѣ сестра?"
   "Она сейчасъ пріѣдетъ", сказалъ Андрей Павловичъ, знавшій секретъ невѣстки своей.
   "Такъ надо подождать!" отвѣтила Марья Ивановна.
   "Зачѣмъ ждать?" сказала Катерина Ивановна громко. Она дала мнѣ знакъ, и мы, отодвинувъ задвижку, въ одно время размахнули обѣ половинки дверей и предстали предъ изумленное собраніе. Женни закричала-было: "кто отворилъ дверь?" Но узнавъ насъ, всѣ засмѣялись.
   Дѣти стояли, какъ обезумѣвшіе въ яркомъ свѣтѣ золотаго деревца; потомъ всѣ ринулись къ столамъ и милліоны восклицаній радости, изумленія, любопытства слышались долгое время. Тогда поняла и Женни, откуда взялись лишнія вещицы, и всѣ бросились обнимать и благодарить добрую тётю. Оставалась загадкой только моя корзина, покачивавшаяся надъ огнями ёлки, и смѣльчакамъ пришлось доставать ее. Эта честь принадлежала Сережѣ: ему первому удалось добраться до голубя и его ноши. И только что Сережа, взобравшись на столъ, успѣлъ снять корзину, какъ десять рукъ выхватили ее у него и всѣ съ люпобытствомъ старались заглянуть въ нее.
   "Ахъ, какая прелесть!" закричали нѣкоторые, увидѣвъ миндальное пирожное. Другіе, замѣтивъ бумажку, привязанную къ ручкѣ корзины, кричали: "Отъ кого? отъ кого? Что тутъ написано?"
   На бумажкѣ сказано было: "отъ бабушки -- ея пятнадцати внучатамъ."
   Всѣ расхохотались и съ крикомъ: "бабушка! бабушка!" бросились цаловать меня.Но дѣтямъ казалось уже, что я преувеличиваю число внучатъ своихъ, и они стали считать себя. По счету выходило однако четырнадцать:
   "Кто же пятнадцатый?" спрашивали они меня.
   "Вы забыли моего перваго внука, Николая, который измѣнилъ мнѣ сегодня:" сказала я, "за~то не оставляйте ему ни кусочка пирожнаго!"
   "Ахъ, зачѣмъ онъ не пріѣхалъ!" говорили дѣти, на зубкахъ которыхъ хрустѣли уже миндальные лепешечки и вѣночки, розданные Женни всѣмъ поровну,
   Въ эту минуту лакей подошелъ ко мнѣ съ таинственной улыбкой и шепнулъ: "Пожалуйте въ дѣтскія!"
   Я незамѣтно отошла отъ ёлки, дернула за платье Полли, которая разсматривала доставшійся ей отъ тёти подарокъ, и мы поспѣшно выбѣжали въ корридоръ. Въ комнатѣ Полли встрѣтилъ насъ Николай, одѣтый рыцаремъ среднихъ вѣковъ, въ картонныхъ латахъ, въ шлемѣ съ забраломъ и съ такимъ огромнымъ пучкомъ развѣвавшихся на немъ перьевъ, что отъ этого онъ казался страшилищемъ и великаномъ. Узнать его по росту невозможно было въ такомъ нарядѣ. Уморительнѣйшій Пьерро вбѣжалъ въ комнату съ разными кривляньями, вытолкалъ рыцаря за дверь и проворно началъ раздѣвать и наряжать Полли. Съ помощью Пьерро и картинки, которую привезъ мнѣ Николай, и я надѣла на себя тяжелый, многосложный костюмъ дамы среднихъ вѣковъ съ буфами, съ бантами, цѣпью, шнурами и кистями. Бархатная шапочка съ длиннымъ вуалемъ, висѣвшимъ назадъ, составляла головной уборъ. Все это было сшито по картинкѣ, и тетка и кузины Николая должны были дать проказнику и бархатъ, и кисею, и шелковыя платья, и перья, и цѣпь.
   Хорошенькая Коломбина была готова раньше меня, и въ черной полумаскѣ казалась прелестной; но ее сейчасъ можно было узнать, также какъ и меня, по тальѣ и шеѣ. Наконецъ Пьерро подалъ намъ шубы; мы сѣли въ повозку Николая у задняго крыльца и, объѣхавъ позади усадьбы, прокатились съ большимъ шумомъ по аллеѣ, ведущей къ дому, и послали человѣка въ вывороченной шубѣ спросить: принимаютъ ли ряженыхъ?
   Рыцарь и "дама сердца его", какъ Николай называлъ меня, вошли торжественно въ залу, а впереди насъ кривлялся Пьерро около своей Коломбины, не подпуская къ ней близко никого, и ему мы обязаны, что не въ ту же минуту были узнаны. Однако эта участь постигла скоро и меня, и Полли, и тысячи вопросовъ посыпались на насъ: когда мы успѣли нарядиться? гдѣ взяли эти чудесные костюмы? а главное, кто наши кавалеры? Но наши кавалеры оставались загадкой.
   Полли, нескрывавшаяся болѣе, попросила играть французскую кадриль, и Пьерро удивилъ всѣхъ своей ловкостью, своими пируэтами.
   Смотря на эти на, на легкость и тактъ, съ которыми плясала Лиза, я шепнула Полли, что Лиза ея точно прекрасно танцуетъ.
   И Полли была въ восторгѣ, потому-что эта скромница учила свою горничную потихоньку отъ всѣхъ, а горничной нетрудно было перенять потому, что она наглядѣлась на танцы барышенъ.
   Но всему есть конецъ, и инкогнито нашихъ кавалеровъ скоро открылось.
   Кому-то пришло въ голову вспомнить о Николаѣ: говорили, что это онъ, другіе утверждали, что не онъ; наконецъ лакеи узнали его шубу и Николай поднялъ забрало.
   А Пьерро? прелестный, уморительный Пьерро? И дѣти, и большіе окружали его, хотѣли узнать его по рукѣ, по шеѣ. Одни говорили что это мальчикъ, другіе утверждали, что это, должно-быть, дѣвочка однимъ словомъ: кто-нибудь чужой, пріѣхавшій съ Николаемъ. У Пьерро на все былъ одинъ отвѣтъ: онъ вертѣлся, кружился, кривлялся, ускользалъ отъ всѣхъ и вдругъ исчезъ, вѣроятно, выбившись изъ силъ.
   Марья Ивановна, полагая, что это чужой и что, вѣроятно, онъ ищетъ уголка, гдѣ бъ отдохнуть и переодѣться, пошла вслѣдъ за нимъ.
   Мы сняли въ это время маски, и дѣти повели Николая, полюбоваться на освѣщенную еще ёлку. Подарокъ, назначенный ему Марьей Ивановной, лежалъ еще нетронутый на столѣ; но миндальнаго пирожнаго, точно, не досталось пятнадцатому внуку ни одного кусочка. Оно -- увы! было истреблено.
   "Возможно ли," сказала мнѣ Марья Ивановна, возвращаясь изъ внутреннихъ покоевъ, "чтобъ это была Лиза? Я глазамъ своимъ не вѣрила, когда эта сумасшедшая сняла съ себя маску! Отгадайте, дѣти, кто былъ Пьерро?"
   "Кто же? кто?" послышалось со всѣхъ сторонъ.
   "Вы никогда не угадали бы!... Лиза, дѣвушка Полли!..."
   "Лиза! она! не можетъ быть!" и всѣ сдѣлали пресмѣшныя лица. Мысль, что маленькая горничная танцуетъ такъ ловко, была, можетъ-быть, несовсѣмъ пріятна молоденькимъ барышнямъ.
   Шутка вполнѣ удалась, и этимъ я оправдывалась передъ Марьей Ивановной, что вздумала нарядить Лизу. Но не Марья Ивановна была этимъ недовольна, а Женни, которая, видя успѣхъ предложеннаго ей ранѣе и ею отринутаго маскированья, чувствовала маленькую досаду, и эту досаду она обнаружила, конечно, только передъ Полли. Полли, неполучившая отъ маменьки выговора за Лизу, не совсѣмъ то-смиренно приняла выговоръ сестры, и вотъ непріязненныя отношенія между старшими начались снова, и онѣ недрузьями встрѣтили первыя минуты новаго года!
   Какъ грустно было смотрѣть на это! И грустно было потому, что старшія подавало дурной примѣръ младшимъ, не умѣя владѣть собой и не чувствуя въ сердцѣ своемъ той родственной любви, которая не считается, не завидуетъ и не требуетъ себѣ ничего, а сама готова на угожденія! Къ счастью, Серёжа и Анюта, исправленные первой своей неудачей и стыдомъ, который вытерпѣли еще такъ недавно, вели себя прекрасно и такъ были заняты удовольствіями этихъ дней, что незамѣтили непріятностей между старшими ихъ сестрицами.
   Огни на ёлкѣ погасли, столысъ подарками опустѣли, а что еще оставалось изъ висѣвшихъ на темныхъ колючихъ вѣткахъ лакомствъ, уже не прельщало больше маленькихъ друзей моихъ. Когда пробило одиннадцать, начали накрывать столъ, чтобъ, встрѣтивъ новый годъ, сейчасъ разъѣхаться. Марья Ивановна со всѣмъ семействомъ собиралась на другое утро къ обѣднѣ; а такъ-какъ приходъ ихъ былъ въ селѣ, гдѣ жила Катерина Ивановна, то-есть, въ пяти верстахъ отъ Красной Горки, то дѣтямъ надо было встать раньше.
   Мы сидѣли за столомъ, когда пробило двѣнадцать. Дѣти вскочили съ своихъ мѣстъ и бросились къ родителямъ поздравлять ихъ съ новымъ годомъ. Лакеи поспѣшно наливали въ большіе бокалы и маленькіе стаканчики, назначенные для дѣтей, не шампанское, котораго дѣти не пьютъ, а чудесную водичку, сладкую, вкусную, которую такъ хорошо приготовляютъ у помѣщиковъ изъ плодовъ и ягодъ. Водичка пѣнилась и искрилась какъ настоящее шам140
   панское, и дѣти, поздравляя родителей и другъ друга съ новымъ годомъ, цалуясь и желая, каждый по-своему, своимъ милымъ всякаго счастья и здоровья, прихлебывали сладкое питье и чокались своими стаканчиками.
   Трогательнѣе всего мнѣ показался привѣтъ Маши ея несравненному папа и его благословеніе, данное дѣтямъ, когда всѣ трое малолѣтокъ подбѣжали къ нему. Онъ перекрестилъ каждаго изъ нихъ на новый годъ жизни и долго держалъ ихъ въ своихъ объятіяхъ. Маленькому Платошѣ, пугавшему часто родныхъ своими дѣтскими болѣзнями, маменька и папенька съ особеннымъ чувствомъ пожелали новаго здоровья на новый годъ, и долго Марья Ивановна прижимала его курчавую головку къ своей груди. Бѣдный Платоша! она боялась за него, и не даромъ; а между-тѣмъ другая бѣда была ближе къ ея материнскому сердцу. Сережѣ Борисъ Алексѣевичъ сказалъ маленькое нравоученіе касательно его неугомоннаго характера, и я совершенно помирилась съ Сережей, когда увидѣла, какъ покорно и сознательно онъ выслушалъ слова отца, какъ долго и крѣпко цаловалъ потомъ ему руку и, со слезами на глазахъ, сказалъ: "я буду умнѣе и добрѣе на новый годъ, милый папаша -- даю вамъ слово!" Онъ съ большой нѣжностью поцаловалъ свою любимую Женни, но, кажется, еще нѣжнѣе и ласковѣе былъ съ Полли, живо напомнившей ему то, о чемъ сейчасъ говорилъ ему отецъ. Вообще всѣ эти привѣтствія, ласки и поздравленія оставили во мнѣ, безпристрастной наблюдательницѣ, пріятное впечатлѣніе. Объ одномъ поздравленіи я хотѣла бы умолчать; но, вѣрная своимъ воспоминаніямъ, я буду разсказывать то, что случилось дальше, въ день новаго года, а потому не могу пропустить и слѣдующаго, непріятнаго замѣчанія.
   Я держала Полли за руку, когда Женни подошла поздравить меня. Поздравленіе мнѣ было гораздо искреннѣе, чѣмъ поцалуй и нѣсколько словъ, сказанныхъ между сестрами. Не было въ этомъ привѣтѣ двухъ родныхъ ни теплаго чувства, ни сердечнаго желанія. Поцалуй и слова были простая форма и, вѣрно, имъ обѣимъ было еще грустнѣе въ ту минуту, чѣмъ мнѣ, простой зрительницѣ; а мнѣ было такъ грустно смотрѣть на это, что я готова была бы сейчасъ вернуть Женни и помирить ее съ Полли; но Женни была уже окружена толпою дѣтей, и сдѣлать это было невозможно.
   "Полли!" сказала я:-- "я вамъ скажу откровенно то, что чувствую теперь. Выслушаете отъ меня правду?"
   -- Скажите, скажите! просила Полли сквозь слезы. Я догадываюсь, что вы хотите сказать.
   "Тѣмѣлучше! Полли, вамъ надо помириться съ Женни, теперь же, но не такъ мириться, чтобъ завтра же опять обидѣться чѣмъ нибудь. Вы немножко виноваты и вамъ первой надо подойти.
   -- Я виновата? Да что же я ей сдѣлала? Я прокралась къ ёлкѣ, чтобъ положить мой чепчикъ, назначенный для Женни: за то она меня побранила, но я не разсердилась на нее, потому-что она не могла знать, для чего я вошла. Потомъ она сдѣлала мнѣ выговоръ за ряженую Лизу и сказала, что я ее промѣняла на Лизу!...
   "Это была большая несправедливость со стороны Женни. Вы, въ оправданіе свое, могли сказать, что я устроила этотъ маскарадъ и взяла Лизу."
   -- Но вѣдь это не правда, сказала Полли.
   -- Я сама предложила вамъ нарядить Лизу, а вы только согласились. Все же я сестру свою не мѣняла на Лизу и не думала маскироваться, когда она отказалась. Это обидно!
   "И все же вы виноваты, моя добрая Полли, сказала я, взявъ ее за руку.
   -- Я же? Боже мой, какая я несчастная! Въ чемъ же я виновата?"
   "Вспомните, что было нѣсколько дней тому назадъ. Примиреніе, съ которымъ шла къ вамъ въ тотъ вечеръ Женни, было самое искреннее. Я видѣла тогда, какъ она желала вашего прощенья, какъ сознавалась въ своей винѣ! А вы, Полли, повѣрили этому тогда?..."
   -- Повѣрила!
   "Но не въ то время, когда надо было: не вечеромъ, когда мы стучались у вашихъ дверей, ни даже въ минуту мира, когда это недовѣріе именно оскорбило Женни. Въ душѣ своей вы простили гораздо позже, повѣривъ не сестрѣ вашей, а мнѣ, чужой, Въ этомъ вы остались виноваты и за это вы терпите теперь. Женни невольнымъ образомъ почувствовала неискренность вашего сближенія съ ней и сдѣлалась холоднѣе къ вамъ -- и опять пошли прежнія недоразумѣнія, прежняя раздражительность и обидчивость. И вотъ теперь ваша очередь, мой другъ, просить у нея прощенья,-- это мое мнѣніе. Я убѣждена, что всякая дурная мысль, всякое недоброе чувство, всякій худой поступокъ имѣютъ свои дурныя и печальныя слѣдствія, и они-то есть наказаніе Божіе, посланное намъ Его правосудіемъ здѣсь, на землѣ. Если мы привыкли слѣдить за собой и помнить наши дѣла, мысли и чувства, то всегда вслѣдъ за ними найдемъ и наказаніе, и награду въ тѣхъ послѣдствіяхъ, которыя проистекаютъ изъ нихъ. Не знаю, такъ ли вы думаете, но я желала бы, чтобъ вы поняли меня, милая Полли..."
   На лицѣ Полли было печальное раздумье, и я, боясь еще болѣе разстроить ее не вовремя, отошла отъ нея.
   На другое утро насъ разбудили очень рано, и только маленькія дѣти получили свою порцію молока, разбавленнаго горячей водой. Старшіе же всѣ собираясь къ обѣднѣ, не пивши чаю. По старинному русскому обычаю, въ праздники обыкновенно разгавливаются освященной за обѣдней просвирой и потомъ уже пьютъ чай.
   Старичокъ-священникъ начиналъ уже Богослуженіе, и мы очень хорошо сдѣлали, что поспѣшили въ церковь. Маленькую Со"гу, немножко сонную, нарядили въ бѣленькое платье, въ хорошенькій, вышитый чепчикъ съ густымъ рюшемъ и розовыми ленточками. Думали ее причастить, и она очень радовалась; за обѣдней она была умницей, прилежно крестилась, даже кланялась въ землю и только наконецъ ей захотѣлось сѣсть, когда Священникъ вышелъ говорить проповѣдь.
   Въ прекрасныхъ, простыхъ словахъ, понятныхъ крестьянину, сказалъ умный и почтенный старецъ поученіе, обращаясь къ своимъ сельскимъ духовнымъ дѣтямъ. Нѣкоторыя слова этой деревенской проповѣди заставили меня вспомнить разговоръ мой съ Полли, отношенія обѣихъ сестеръ, и взглянуть на нихъ. Проповѣдникъ говорилъ, что съ новымъ годомъ христіанинъ долженъ просить у Бога новыхъ силъ на добродѣтельную и трудолюбивую жизнь, что онъ долженъ обновиться духомъ, сбросить съ себя старые пороки и слабости, гнѣтущія оковы его духа, дѣлавшіе его, въ старомъ годѣ, несчастнымъ и злымъ человѣкомъ, что онъ долженъ покаяться въ старомъ злѣ, которое онъ причинилъ ближнему своему и простить въ душѣ своей умышленное или неумышленное зло, которое онъ претерпѣлъ отъ ближняго своего. И тогда только, говорилъ онъ, мы будемъ достойны называться христіанами и безъ страха можемъ встрѣчать каждый новый годъ жизни, ближе и ближе подводящій насъ къ вѣчности, къ Іисусу Христу, который училъ насъ жить, и къ Правосудному Богу, судіи всѣхъ годовъ земной нашей жизни.
   "Милая Женни, милая Полли! подайте другъ другу руку, обнимитесь и обновитесь въ духѣ, прощая одна другой все неумышленное зло, которое вы другъ другу сдѣлали въ этотъ годъ жизни вашей!" Вотъ что я хотѣла сказать милымъ дѣвушкамъ, еслибъ стояла ближе къ нимъ.
   Обѣ онѣ казались печальны и унылы, особенно лице Женни, подлѣ здороваго и румянаго личика ея кузины Оли было очень блѣдно и мрачно, такъ что оно меня испугало. Когда мы приложились ко кресту, я спросила у нея, что съ нею? но она увѣрила меня, что чувствуетъ себя, какъ всегда, и мы вмѣстѣ отправились, вслѣдъ за другими, къ священнику, который усердно просилъ Бориса Алексѣевича со всѣмъ семействомъ откушать у него послѣ обѣдни чаю.
   Добрая и почтенная жена священника и ея хорошенькая дочка приняли насъ со всѣмъ радушіемъ, расцаловались со всѣми нами и начали хлопотать о самоварѣ и чашкахъ. Чистенькая пріемная едва вмѣстила насъ всѣхъ. Стѣны и потолокъ были оклеены зеленой бумажкой. На маленькихъ окнахъ висѣли занавѣски и стояли цвѣты. На столѣ, подъ образами, лежало нѣсколько духовныхъ книгъ въ старинныхъ переплетахъ и кипа бумагъ -- рукописныя проповѣди отца Іоанна. Кромѣ того, тутъ стояла огромная чернильница съ пучкомъ перьевъ и двѣ просвиры. Одну изъ этихъ просвиръ батюшка отдалъ Софѣ, кромѣ той, которую она получила уже въ церкви, и Софи была въ большомъ затрудненіи, стараясь осторожнѣе держать ихъ въ своихъ маленькихъ ручкахъ. Вскорѣ принесли самоваръ и мы съ удовольствіемъ выпили по чашкѣ чаю, проѣхавъ пять верстъ морознымъ утромъ.
   Между-тѣмъ, какъ мы тѣснились въ маленькой комнаткѣ, попли дѣтей и сами думали о чаѣ, мы не замѣтили, что Женни не было съ нами, и тогда только узнали о ея отсутствіи, когда надо было ѣхать домой. Гдѣ же была Женни? Что заставило ее отказаться отъ чаю?...
   Молоденькая хозяйка наша отвѣтила на эти вопросы, что дочь бурмистра, Агаша, любимица Евгеніи Борисовны, очень больна, всѣ праздники головы не подымаетъ и сама мать Агаши нарочно приходила въ церковь просить барышню навѣстить больную.
   Женни была деревенскимъ докторомъ всей окрестности, и крестьянки прибѣгали къ ней за помощью. Поэтому посѣщеніе Женни больной дочери бурмистра всѣмъ казалось дѣломъ весьма обыкновеннымъ. Женни возвратилась, когда мы уже садились въ экипажи, и мы слышали, какъ она обѣщала бурмистру, провожавшему ее, пріѣхать вечеромъ къ нему въ домъ и привезти бѣдняжкѣ, дочкѣ его, всѣ нужныя лекарства.
   "Зачѣмъ же тебѣ ѣхать къ бурмистру сегодня вечеромъ?" спросила Марья Ивановна, когда мы сѣли въ возокъ: "можно послать -- что надо его дочери."
   "Развѣ вы забыли, мамаша, сказала Женни: что намъ надо нарядиться хоть какъ -- нибудь сегодня вечеромъ. Вы обѣщали это Анютѣ и Серёжѣ, которые завидуютъ своимъ кузинамъ и которымъ до смерти хочется рядиться; да и тётя, когда мы прощались съ ней, очень просила меня сдѣлать имъ такое же удовольствіе, какое она намъ доставила своими масками. Я придумала такъ: намъ лучше не наряжаться дома, чтобъ дѣти не простудились, а привезти всѣ костюмы къ бурмистру -- у него домъ большой -- и тамъ всѣмъ одѣться."
   "Твоя правда, сказала Марья Ивановна: но я право не знаю, что и придумать въ такое короткое время. Меня такъ утомили эти дни, когда я работала для ёлки, что я право охотно осталась бы дома сегодня вечеромъ; но этого сдѣлать нельзя: тётя разсердится."
   Вмѣстѣ съ нами въ возкѣ сидѣли Платоша и Софэ. Усышавъ о вечерѣ у тёти, Платоша началъ упрашивать, чтобъ ихъ нарядить.
   Марья Ивановна обратилась ко мнѣ съ просьбой, помочь ихъ горю и выдумать для дѣтей какіе-нибудь наряды, потому-что она не мастерица на эти выдумки. Женни утѣшила Платошу, сказавъ ему, что бабушка выдумаетъ ему нарядъ, а она сошьетъ его.
   Когда мы пріѣхали домой и позавтракали, сейчасъ началась суматоха приготовленій къ вечеру. Дѣти, особенно Серёжа и Анюта, не хотѣли допустить мысли, что рядиться не будутъ. Такъ-какъ это былъ послѣдній дѣтскій праздникъ и послѣдній день, который я намѣрена была провести въ этомъ семействѣ, потому-что 2-го числа я хотѣла возвратиться въ городъ, то я желала угодить дѣтямъ и оставить по себѣ пріятное воспоминаніе. Я взяла на себя не только хлопоты выдумки, но и шитья всѣхъ дѣтскихъ костюмовъ, предоставивъ взрослымъ заботиться о себѣ. Но Женни была скучна и жаловалась на головную боль; Полли не въ духѣ; Марья Ивановна устала, и всѣ онѣ прибѣгли также къ моей помощи и моимъ совѣтамъ. Только одинъ Борисъ Алексѣевичъ, веселый и здоровый, былъ очень радъ, что дѣти его будутъ рядиться, и просилъ меня непремѣнно одѣть его молоденькой дамой и быть кавалеромъ. Это было для дѣтей заранѣе праздникомъ, и мысль, что папаша будетъ самъ замаскированъ, заставила ихъ прыгать отъ радости.
   Наконецъ все было готово, и когда наступилъ вечеръ, уложены были въ корзины костюмы и нарядныя платья, которыя дѣти должны были надѣть у тёти, когда снимутъ маски. Одной изъ горничныхъ и нянѣ велѣно было везти бальныя платья къ Катеринѣ Ивановнѣ и тамъ дожидаться нашего пріѣзда, а вѣтреницѣ Лизѣ поручены были корзины съ костюмами и приказано было отправиться съ ними въ домъ бурмистра и ждать тамъ насъ. Лизу съ костюмами я отправила на своихъ лошадяхъ, приказавъ Ивану свезти ее и скорѣе пріѣзжать за нами.
   Иванъ возвратился такъ скоро, что я спросила его, не выронилъ ли онъ Лизу съ корзинами на дорогѣ, въ какой-нибудь снѣжный сугробъ. Но Иванъ увѣрялъ, что ѣхалъ почти шагомъ. Онъ говорилъ такую же правду, какъ тогда, когда гналъ лошадей во всю прыть, чтобъ потѣшиться надъ крестьянскими мальчиками. Я посадила съ собой Полли, Платошу и Лиду и мы хотѣли уже отправиться, какъ вдругъ Иванъ вспомнилъ порученье Лизы.
   "Дѣвушка приказала вамъ сказать, что у бурмистра маленькимъ господамъ останавливаться не приходится, тамъ неладно въ домѣ: и я ее отвезъ къ земскому. Туда они васъ просятъ пожаловать."
   "Что жь это значитъ? воскликнула Полли. Теперь Лизѣ непремѣнно достанется!"
   Все-таки надо дать знать Женни, что Лиза съ корзинами у земскаго, сказала я. Но такъ-какъ мы уже сидѣли въ повозкѣ и намъ самимъ выходить не хотѣлось, то мы и послали человѣка къ другому экипажу сказать объ этомъ, и, недождавшись отвѣта, не поѣхали а поскакали. По милости Ивана, возокъ, въ которомъ сидѣла Женни, Софа, Анюта и Серёжа, не могъ, конечно, насъ нагнать, а за возкомъ слѣдовали Марья Ивановна съ мужемъ въ саняхъ. Мы одни пріѣхали къ земскому и, не видя за собой другихъ экипажей, вошли скорѣе въ теплую избу, чтобъ потребовать объясненія отъ Лизы и заставить ее перебраться вмѣстѣ съ нами въ домъ бурмистра. "Что вы, барыня, сказала мнѣ Лиза: да я только-что вошла туда съ своими корзинами, какъ бурмистръ просилъ господъ, не заѣзжать къ нему: вѣдь у его бѣдной дочки открылась сегодня какая-то вѣтряная оспа, говоритъ онъ; она вся въ пятнахъ да такъ и горитъ."
   Услышавъ слова Лизы, Полли, вся въ слезахъ, воскликнула: "Ахъ, Лиза, зачѣмъ же ты не велѣла Ивану сказать намъ это раньше или, лучше, зачѣмъ сама не пріѣхала назадъ?"
   "Я и приказывала Ивану доложить объ этомъ вамъ, барышня; я не виновата!"
   "Этотъ сумасшедшій Иванъ выразился такъ таинственно, что мы его и не поняли!" сказала я Полли. Теперь нечего дѣлать, какъ бѣжать тебѣ, вѣтреницѣ, къ крыльцу бурмистра, и когда подъѣдутъ господа, просить ихъ пожаловать сюда. "Да скорѣе, торопила я Лизу, пока они не пріѣхали!" Лиза мигомъ исчезла изъ жилища земскаго, но скоро возвратилась, повѣсивъ носъ, испуганная. Экппажи подъѣхали и всѣ вышли изъ нихъ, пока она успѣла добѣжать до бурмистрова дома. Она воротилась, не смѣя имъ показаться на глаза.
   Полли такъ растерялась, что собиралась туда же ѣхать.
   "Подождите!" сказала я: "мамаша вѣрно сейчасъ сама сюда будетъ, или пришлетъ за Лизой и костюмами, если не побоится болѣзни. Вѣтряная оспа не важная болѣзнь, а домъ у бурмистра великъ, какъ я слышу. Этихъ дѣтей я не пущу туда, да и васъ, милая Полли, какъ хотите."
   И чтобъ остановить ее, я проворно стала вынимать наши костюмы изъ корзинъ и начала рядить малютокъ, которыя ничего не подозрѣвали и блаженствовали, глядя на свои пестренькіе, шутовскіе наряды. Бѣдная же Полли, съ ужаснымъ страхомъ въ сердцѣ, принуждена была рядиться, каждую минуту ожидая себѣ и Лизѣ выговора, а еще болѣе труся дурныхъ послѣдствій для своихъ сестеръ и брата подлѣ заразительной больной.
   Признаюсь, и я очень тревожилась и удивлялась, что они медлятъ въ опасномъ домѣ. Но вмѣсто того, чтобъ явиться самимъ, они прислали за Лизой и за корзинами. Мы остались одни, уже одѣтые и довольно-долго ждали другихъ, дѣлая разныя предположенія и утѣшая себя тѣмъ, что бурмистръ напрасно струсилъ и напугалъ насъ, и что, вѣрно, болѣзнь неопасна, если папаша и мамаша рѣшились остаться въ томъ домѣ.
   Наконецъ скрипъ экипажей возвѣстилъ намъ, что за нами пріѣхали и человѣкъ прибѣжалъ за нами. Мы проворно усѣлись въ повозку, чтобъ черезъ минуту выйдти у освѣщеннаго подъѣзда господскаго дома. Въ тѣсной передней, гдѣ мы всѣ столкнулись и начали становиться въ пары, какъ раньше сговорились, намъ нельзя было сказать другъ другу ни слова чтобъ, по голосу не узнали насъ выбѣжавшіе изъ залы гости и лакеи, окружившіе насъ. Капельмейстеръ, который заранѣе пріѣхалъ къ Катеринѣ Ивановнѣ, всталъ впереди насъ съ своей скрипкой, и мы, не исключая даже и Софы, чинно прошли по всѣмъ комнатамъ и произвели много смѣху хотя намъ самимъ, въ слѣдствіе предъидущаго приключенія, было очень невесело. Но костюмы наши были самые уродливые, и мы были такими чучелами, что насъ трудно было узнать. Пройдя раза два по гостинымъ, мы ушли въ боковыя комнаты и въ большой классной залѣ нашли нашихъ дѣвушекъ и наши платья. Катерина Ивановна и ея дѣти окружили насъ и благодарили за удовольствіе, доставленное имъ; но увидѣвъ и Женни безъ маски, онѣ испугались ея блѣдности, и вмѣсто бальнаго платья посовѣтовали ей надѣть шлафрокъ и отдохнуть въ постели, на что она, бѣдняжка, и согласилась.
   Можно себѣ представить испугъ Марьи Ивановны, когда Женни, всегда бодрая, веселая и неизнѣженная, предпочла балу, танцамъ и веселью полутемную спальню и уединеніе. Марья Ивановна сейчасъ хотѣла возвратиться домой, но Женни сама уговорила ее остаться и не разстроивать тётинаго праздника.
   Всѣ расцѣловали бѣдную Женни, очень неохотно принимавшую эти ласки, и по ея желанію ушли въ освѣщенныя комнаты гдѣ давно начались танцы. Я хотѣла-было остаться, но, въ полусвѣтѣ лампадки, замѣтила бѣлое платье и голубой шарфъ Полли, прятавшейся за дверью другой спальни.
   Объясненіе между двумя сестрами, примиреніе ихъ и всевозмножныя прекрасныя послѣдствія, могущія произойти отъ этого, живо представились мнѣ, и я, пожелавъ въ душѣ всякаго успѣха намѣренію Полли, желала также, чтобъ никто не помѣшалъ этому разговору и просила дѣвушку ни кого не впускать къ барышнѣ изъ тѣхъ комнатъ.
   Хотя я и сидѣла въ шумной толпѣ, смотрѣла на танцующихъ и веселыхъ, но мысли мои обращались въ тихую спальню, къ кроваткѣ, на которой лежала Женни. Бѣдная маменька Женни также сидѣла и смотрѣла на веселье, но сидѣла потому только, что ей сказали, будто Женни уснула. Она была такъ грустна и разстроена, что и сочла долгомъ сѣсть подлѣ нея и утѣшать ее.
   "У меня не выходитъ изъ головы мысль, сказала она мнѣ: что у дочери бурмистра, какая-нибудь злая горячка, и что Женни заразилась отъ нея. Вѣдь Женни привыкла къ разнымъ болѣзнямъ и къ больнымъ; но вы не можете себѣ представить, какое испуганное лицо было у нея, когда она вышла отъ этой больной! Она даже увела насъ въ другую половину дома; и бурмистръ былъ такой смущенный. Все это заставляетъ меня думать, что болѣзнь опасна и что Женни напрасно поѣхала туда въ домъ. Зачѣмъ же вы остановились у земскаго? Не могла же это быть Лизина шалость, хотя и стараются меня увѣрить, что она своевольно распорядилась такъ.
   Что мнѣ было отвѣчать на эти справедливыя замѣчанія матери? Женни имѣла привычку скрывать много мелочныхъ домашнихъ случаевъ отъ матери, чтобъ не разстроивать ея лишними непріятностями, такъ-какъ Марья Ивановна въ послѣдніе годы была часто больна и надо было ее беречь. Отъ этого Женни во многомъ дѣйствовала самостоятельно и отъ нея требовали отчета въ ея распоряженіяхъ. Это раннее употребленіе собственной воли развило въ ея характерѣ тѣ ошибки, которыя, при всѣхъ прекрасныхъ качествахъ сердца ея, дѣлали ее часто упрямой, несраведливой, самовластной и вспыльчивой.
   Къ счастью, подошла Полли, раскраснѣвшаяся и прехорошенькая, потому-что слезки блистали на ея голубыхъ глазахъ, а на губахъ была веселенькая улыбка. Она шепнула мнѣ, что Женни зоветъ меня къ себѣ, и заняла мое мѣсто подлѣ матери.
   Я отправилась къ бѣдной Женни. Она сидѣла на постели и была очень оживлена и растрогана.
   "Ахъ мой другъ! сказала она: помогите мнѣ теперь исправить хоть немного зло, которое я сдѣлала! Окажите мнѣ услугу, можетъ-быть, послѣднюю въ моей жизни: отвезите меня сейчасъ же домой, потихоньку отъ всѣхъ".
   Я взглянула на нее съ испугомъ: мнѣ показалось, что она бредитъ.
   "Вы думаете, я преувеличиваю,-- нѣтъ я очень больна; но теперь мнѣ легче, потому-что я переговорила обо всемъ съ Полли и мы помирились. Полли отдаетъ мнѣ свою спальню; она въ сторонѣ и дѣти будутъ отдалены отъ меня. Если я виновата, что принесла въ домъ заразу, то пусть же я одна и умру отъ нея. Ахъ, Полли, Полли! она просила у меня прощенья, а я больше виновата, передъ всѣми виновата!... Другъ мой, прикажите подавать лошадей; мы уѣдемъ скорѣе, чтобъ и здѣсь не оставить болѣзни. Довольно и того, что я, съ досады, думая, что это распоряженія Полли и ея Лизы, не повезла дѣтей къ земскому. Каково же мнѣ было, когда мы вошли къ бурмистру и онъ сказалъ мнѣ, что услалъ Лизу вонъ. Нѣтъ, мнѣ еще хотѣлось увидѣть больную: я думала, что могу помочь ей. Да что я могла тутъ сдѣлать? Я ничего непонимаю въ такихъ болѣзняхъ; я не знаю даже, что это за пятна на больной. Помощи я не оказала, а,-- можетъ быть, который-нибудь изъ моихъ братьевъ или сестеръ долженъ умереть отъ моего упрямства!... Нѣтъ, спасите ихъ, не давайте имъ и подходить ко мнѣ...."
   Сказавъ это, Женни горько заплакала. Между-тѣмъ лошадей подали и дѣвушка окутала больную. Съ стѣсненнымъ сердцемъ думала я о пятиверстномъ переѣздѣ для нея, и въ возкѣ я старалась держать ее почти на своихъ рукахъ, чтобъ придать больше тепла.
   Когда мы пріѣхали, Женни непремѣнно потребовала, чтобъ ей приготовили постель въ комнатѣ сестры. Ее уложили, напоили чаемъ, производящимъ потъ, и укутали. Я настоятельно просила ее, чтобъ она молчала, потому-что она безъ умолку говорила. "Если вы не хотите напугать своихъ, то будьте покойны. Состояніе раздраженія, въ которомъ вы находитесь, сдѣлаетъ вамъ вредъ. Зачѣмъ вы воображаете, что вы заражены, Богъ знаетъ чѣмъ, и вносите смерть въ домъ? Къ чему эти идеи? Я вамъ скажу, что вы больны не съ нынѣшняго дня и не отъ дочери бурмистра, а что вы вчера уже были нездоровы, когда хлопотали около ёлки, и всѣ эти дни въ васъ замѣтна была перемѣна, иначе вы не сердились бы за все на Полли, не завидовали бы даже Лизѣ и не поѣхали-бы къ бурмистру наперекоръ намъ. Все это я считаю болѣзнью, но не той, какую вы себѣ приписываете. Старайтесь заснуть, милая Женни. Если завтра вамъ лучше не будетъ, я утромъ ѣду въ городъ и сама привезу къ вамъ доктора; но думаю, что обойдется безъ него".
   "Вы думаете это? сказала Женни улыбнувшись. Но потомъ она тяжело вздохнула и сказала: "а я такъ думаю, что я виновата и буду наказана".
   "Конечно -- каждая болѣзнь наказаніе или испытаніе, посланное отъ Бога. Можетъ-быть, теперешняя болѣзнь -- испытаніе: вы нетерпѣливы". Женни стала забываться, но, засыпая, все твердила: "бѣдная Софэ, бѣдные Серёжа и Анюта!... береги ихъ!...
   Только одна Полли знала, что мы уѣхали, и молчала сколько могла. Она удерживала маменьку свою, которая безпрестанно хотѣла итти къ больной, говорила, что Женни спитъ. Наконецъ хитрость ея обнаружилась и удерживать Марью Ивановну не было болѣе возможности. Все семейство пріѣхало домой, разстроенное и испуганное въ то время, когда Женни спала уже крѣпкимъ сномъ.
   Ожиданія мои не сбылись и утро не принесло облегченія больной. Хотѣла послать за докторомъ, но я вызвалась ѣхать за нимъ сама и обѣщала возвратиться опять къ опечаленнымъ друзьямъ своимъ. Я сочла своей обязанностью раздѣлить съ ними горе, такъ-какъ дѣлила съ ними радостные дни. Грустнѣе всего было смотрѣть на Полли, которую Женни, несмотря на всѣ ея просьбы, не велѣла впускать къ себѣ въ комнату, также и ни одного изъ меньшихъ дѣтей: она была убѣждена, что если болѣзнь прилипчива, то заразитъ скорѣе младшихъ, чѣмъ старшихъ, и надо было уступить ей. Тревожныя и грустныя лица ея родителей также ее очень огорчали и она, сама больная, очень боялась за свою мамашу, которая, по слабости своего здоровья, не могла переносить безсонныхъ ночей. Заботливость Женни о всей семьѣ не покидала ея и въ горячечномъ жару.
   Пріѣхавъ въ городъ, я распорядилась у себя въ домѣ и сейчасъ же отправилась въ обратный путь, какъ только докторъ извѣстилъ меня, что можетъ ѣхать со мной. Прошла недѣля съ первой моей поѣздки въ Красную Горку, но какъ различна она была отъ второй! Тогда у тѣхъ, къ кому я ѣхала, и у меня, было одно веселье на умѣ; а теперь подлѣ меня сидѣлъ человѣкъ, котораго призываютъ ближніе его въ часы злаго недуга и тяжелыхъ испытаніи, и этого человѣка ждали со страхомъ и нетерпѣніемъ въ Красной Горкѣ, считали, можетъ-быть, минуты до его появленія.
   Въ жизни нашей часто случаются быстрыя и неожиданныя перемѣны, и рѣдко встрѣтитъ ихъ человѣкъ, который не приготовилъ себя съ разумнымъ терпѣніемъ и не теряя присутствія духа. Вѣра въ милосердіе Божіе и надежда, что милосердіе это пошлетъ намъ лучшее будущее, утѣшаютъ и поддерживаютъ самаго несчастнаго человѣка въ самыя страшныя минуты его жизни. Но это высокое утѣшеніе посѣщаетъ насъ обыкновенно тогда, когда мы уже измучились нашимъ горестнымъ положеніемъ и убѣдились, что сами себѣ помочь не можемъ, а только отъ Господа нашего можемъ ожидать себѣ помощи. Въ первыя же минуты перехода отъ радости къ горю, отъ счастья къ бѣдѣ, отъ здоровья и жизни къ болѣзни и близкой смерти мы бываемъ такъ слабы, что теряемъ присутствіе духа, впадаемъ въ отчаяніе или въ уныніе, и, въ нетерпѣніи пашемъ мучимъ себя еще больше,
   Милые друзья мои! надобно молиться въ ту же минуту, когда горе или болѣзнь посѣтятъ насъ. Въ молитвѣ спокойствіе духа, въ молитвѣ утѣшеніе, въ молитвѣ надежда. Помолившись и пріобрѣтя спокойствіе духа, утѣшеніе и надежду, можно думать о средствахъ къ помощи и начать дѣйствовать какъ должно разумному и вѣрующему существу, и надѣяться на помощь людскую съ помощью Бога.
   Когда я пріѣхала съ докторомъ въ Красную Горку, я была поражена выраженіемъ спокойствія на лицѣ Марьи Ивановны, утромъ еще до крайности встревоженной и подверженной своимъ болѣзненнымъ припадкамъ. Она была печальна, но спокойна, и говорила твердо о горѣ, постигшемъ ее такъ недавно. Это меня порадовало, потому-что я боялась застать и ее больною. Но больной въ эти немногіе часы сдѣлалось видимо хуже и докторъ долго сидѣлъ у ея постели.
   "Что вы скажете?" спросила я, когда онъ вышелъ изъ комнаты Женни. "Больная опасна?"
   "Почти что такъ, сказалъ докторъ, но предосторожности будутъ нелишними. Дѣтей надо въ сторону, пока не узнаемъ, чѣмъ обнаружится болѣзнь".
   "Ахъ вы мои бѣдныя дѣти! подумала я, какъ вамъ скучно будетъ! Вы должны будете разлучиться съ вашей мамашей, или она должна отказаться видѣть свою бѣдную больную! На что же рѣшится бѣдная мать?"
   Пока докторъ обдумывалъ и писалъ рецептъ, я подошла къ креслу Марьи Ивановны, окруженной всѣми дѣточками своими, отъ Полли до Софы. Напуганныя общей бѣдой, они дружно толпились вмѣстѣ и говорили шопотомъ. На столикѣ я увидѣла молитвенникъ и Евангеліе. "Вотъ откуда почерпнула слабая Марья Ивановна силы и спокойствіе, подумала я, и, слава Богу, что она этимъ поддержитъ себя и своихъ милыхъ!"
   "Лучшаго и вѣрнѣйшаго утѣшенія я не найду, сказала мнѣ Марья Ивановна, показывая на книги, какъ-будто угадала мои мысли. "Женни безъ васъ все спала, а дѣти читали мнѣ, каждый поочередно, и молитвы Церкви нашей, и спасительное слово Евангелія и, наконецъ, благочестивое утѣшеніе человѣческое для скорбныхъ и больныхъ. Это прекрасная проповѣдь!" Потомъ помолчавъ немного, она спросила: "Лида, скажи мнѣ, что ты читала въ Евангеліи сегодня?.
   "Пріидите ко Мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные, и Я Васъ успокою", проговорила Лида, сложа ручки. Это сказалъ Самъ Спаситель всѣмъ, кто несчастенъ и печаленъ. "Милая Лида, какая у тебя хорошая память, мои голубчикъ!" воскликнула я.
   "О, я выучу наизусть всѣ эти слова Шсуса Христа, которыя Онъ говоритъ народу!" сказала Лида.
   Докторъ приступилъ наконецъ къ необходимому объясненію, что надо прекратить сообщеніе между больной и здоровыми; даже съ тѣми, кто будетъ ходить за больной, онъ не велѣлъ дѣтямъ быть вмѣстѣ. Для бѣдной Марьи Ивановны это было ужасной вѣстью. Чтобъ посвятить себя больной Женни, надо было оставить всѣхъ своихъ здоровыхъ дѣтей; и все же она рѣшилась на это. Въ тотъ же часъ все дѣтское: кровати, бѣлье, платье, было перенесено въ большой домъ. Борисъ Алексѣевичъ и Полли остались хозяйничать тутъ, а я съ Марьей Ивановной и двумя дѣвушками переселились въ дѣтскую пристройку.
   Разлука дѣтей съ матерью была самая горестная. Никто не зналъ, каково будетъ свиданье: радостно или еще горестнѣе разлуки.
   Мы жили въ карантинѣ нашемъ нѣсколько недѣль и въ первое время то отчаявались, то надѣялись.
   Тифъ, отъ котораго и умерла бѣдная дочь бурмистра, распространился по всей окрестности и взялъ много жертвъ. Домъ Катерины Ивановны былъ также въ большой опасности, но Господь сохранилъ все семейство и болѣзнь не входила въ него. Женни, несовсѣмъ здоровая уже во всѣ предшествовавшіе дни, точно заразилась въ утро новаго года, но, къ счастью, вынесла эту ужасную и быструю болѣзнь, благодаря своимъ молодымъ силамъ и скорой помощи. Болѣзнь на ней и остановилась, и все семейство осталось живо и здорово. Бѣдная Марья Ивановна! сколько слезъ, сколько горячихъ молитвъ стоили ей эти дни настоящаго горя и ожидаемаго еще впереди!
   Между тѣмъ, какъ мы съ Марьей Ивановной ухаживали за больной, поочередно спали и дежурили, и думали и говорили безпрестанно о маленькомъ народцѣ, разлученномъ съ нами, маленькій народецъ этотъ процвѣталъ въ совершенномъ здоровьѣ, учился подъ надзоромъ Полли, занимался музыкой, развлекая тѣмъ папашу своего и себя, и можно было бы сказать: веселился, какъ веселятся дѣти, еслибъ добрыя дѣти могли веселиться, когда любимый братъ или милая сестра ихъ при смерти и когда родители ихъ страдаютъ.
   Но когда жизнь Женни была спасена и опасность заключалась только въ томъ, чтобъ болѣзнь не перешла на кого-нибудь другаго, дѣти сдѣлались веселѣе и каждый день получали радостныя вѣсти. Удивительный переворотъ сдѣлала эта болѣзнь въ отношеніяхъ двухъ старшихъ дѣтей къ Полли. Они были совершенно предоставлены ей, были безпрестанно подлѣ нея и полюбили свою вторую сестрицу гораздо болѣе, чѣмъ любили прежде. Кротость, терпѣливость и медленность Полли очень смягчили живость чувствъ, быстроту поступковъ и рѣзкость выраженій Серёжи и Анюты. Серёжу долго не отвозили въ пансіонъ, и только тогда, когда Женни уже выздоравливала, онъ оставилъ родительскій домъ. И такъ, все это время карантина онъ пробылъ подлѣ нелюбимой сестры своей и научился любить и уважать ее, видя всѣ ея попеченія, всю ея ласку и любовь къ нему. Она замѣняла ему въ эти недѣли и мамашу и Женни, и ему даже было стыдно вспомнить, что, нѣсколько времени назадъ, онъ вздумалъ сказать: "только одна Женни можетъ ему приказывать". Послушнѣе его никто не исполнялъ теперь приказанія Полли.
   Наконецъ насталъ радостный день свиданія дѣтей съ маменькой и съ возвращенной къ жизни сестрой, милой ихъ Женни. Всѣ вы, милыя дѣти, которыя были разлучены съ родителями или прощались съ умирающими братьями и сестрами, вспомните хорошенько тѣ часы, когда вы свидѣлись опять съ милыми вашими, или когда тотъ, кого вы считали уже умирающимъ, выздоравливалъ и возвращался вамъ -- и тогда вы поймете, что чувствовало все семейство, когда минута свиданія настала.
   Женни оставила уже маленькую комнатку Полли, гдѣ лежала безъ памяти, Ее перенесли въ просторную дѣтскую, гдѣ воздухъ для нея былъ чище. Она могла уже сидѣть на постели, и ей позволено было принять дорогихъ гостей.
   Ея прекрасные, бѣлокурые волосы были сбриты, и въ бѣленькомъ чепчикѣ, плотно прилегавшемъ къ ея худенькому, блѣдному личику, она казалась такой маленькой и молоденькой между подушками, что дѣти ее въ первую минуту не узнали. Вмѣсто румяной, полненькой Женни, бѣгавшей, шумѣвшей въ святочные праздники, они увидѣли томное, маленькое личико, двѣ худенькія ручки, которыя едва имѣли силу пожать ихъ ручки, и два большіе задумчивые глаза, какихъ не было у Женни, какъ имъ казалось.
   Софэ, поглядѣвъ на сестрицу свою, даже покачала головой и потомъ, повернувшись къ Полли, спросила: "это Женни?"
   У Женни навернулись слезы на глазахъ отъ этого вопроса; и такъ-какъ ей запрещено было всякое волненіе, то дѣтей сейчасъ же опять отправили въ другія комнаты. Они побѣжали за Полли и съ лаской прильнули къ ней, какъ-будто желая замѣнить ею ту прежнюю Женни, которой онѣ еще не нашли.
   "Женни точно не Женни, замѣтилъ Платоша: точно чужая!"
   "Какая худенькая наша Женни, да маленькая!" говорила Лида съ состраданіемъ.
   "Что за маленькая! возразилъ Серёжа. "Она вся обложена подушками, оттого маленькой и кажется. Я хотѣлъ поцаловать ручку ея, да боялся, чтобъ ей небыло больно.-- Замѣтила ты, Анюта: всѣ косточки видны на рукѣ у нея; пальцы точно палочки маленькія! И какъ она серьёзно поглядѣла на насъ, какъ-будто не своими глазами!"
   "А замѣтили вы, Полли, что чепчикъ-то на ней мой?" сказала Анюта. "Ну что вы на меня такъ сердито посмотрѣли? Вѣдь мнѣ не жаль его, право нѣтъ! У Женни теперь нѣтъ волосковъ, и я ей подарю всѣ мои чепчики, право подарю, душечка сестрица!"
   "Вмѣсто того, чтобъ дарить старые чепчики, сошьемъ ей новыхъ полдюжину. У меня есть и тюль, и кружево, и кисея: начнемъ сегодня же!" возразила Полли.
   "Начнемъ, начнемъ скорѣе!" воскликнула живая Анюта.
   "А замѣтили ль вы, дѣти, свою мамашу? сказалъ Борисъ Алексѣевичъ, стоявшій за ними и слышавшій ихъ разговоръ. "Вы смотрѣли все на сестрицу, а маменьку я нашелъ очень блѣдной. Просите ее, чтобъ она теперь сидѣла чаще здѣсь, у васъ!"
   Но въ эту минуту вошла Марья Ивановна и, обнявъ своего добраго мужа, увѣрила его, что она совершенно здорова.
   Женни пожелала помолиться Богу и черезъ нѣсколько дней, когда она сдѣлалась еще посильнѣе, въ той комнатѣ, гдѣ она находилась, сидя уже въ креслѣ, а не въ постели, служили благодарственный молебенъ. Всѣ со слезами благодарили Бога за спасеніе Женни и всего дома. Священникъ искренно поздравлялъ родителей съ выздоровленіемъ ихъ милой дочери, которая заслужила общую любовь всѣхъ въ окрестности. Онъ разсказывалъ, что всѣ мужички и крестьянки, которымъ она помогала въ нуждѣ и въ болѣзняхъ, молились за нея, когда она была опасно больна, и вы можете себѣ представить, друзья мои, какъ пріятно было для родителей слышать это! Между-тѣмъ блѣдный бурмистръ вспомнилъ о своей умершей дочкѣ, печально стоялъ поодаль и, вѣрно, думая, что дочка его была бы жива, еслибъ милая барышня не заболѣла тогда.
   Послѣ молебна Женни была очень растрогана и задумчива. Мы со страхомъ глядѣли ей въ глаза и думали, что не поберегли ее и что она снова занеможетъ. Но Женни успокоила насъ и, подозвавъ къ себѣ родителей, Полли и меня, просила выслушать ее.
   "Не правда ли, милые папаша и мамаша мои, я принесла вамъ много горя своею болѣзнью, и вы отъ всей души благодарили сегодня Бога за выздоровленніе мое?
   "Конечно, милая наша Женни, можешь ли ты въ этомъ сомнѣваться?" сказалъ Борисъ Алексѣевичъ, понимая смыслъ дочерней рѣчи такимъ образомъ.
   "Я не сомнѣваюсь, папаша, въ томъ, что вы меня любите и что смерть моя была бы для васъ горемъ. Я хотѣла сказать вотъ что: въ то время, какъ вы благодарили Бога за мое выздоровленіе, я благодарила Бога за мою болѣзнь. Она была истиннымъ счастьемъ для меня; вы это увидите. Вотъ наша милая бабушка подтвердитъ вамъ слова мои, когда увидитъ, это я сдѣлалась другимъ человѣкомъ. Эта болѣзнь сдѣлала большую перемѣну во мнѣ, и я буду просить Бога остаться тѣмъ, что я теперь: тогда я буду счастлива и достойна вашей любви и всѣхъ вашихъ надеждъ на меня. Простите меня, мамаша, что до-сихъ поръ я во зло употреблялъ ваше довѣріе.
   Вы, конечно, многаго не замѣчали, потому-что мы умѣли обыкновенно скрывать отъ васъ всѣ маленькія непріятности. Но спросите у Полли: счастлива ли она была со мной? спросите у нелицемѣрнаго нашего друга, какъ она меня видѣла упрямою, вспыльчивой и очень несправедливой. Я наказана Богомъ; а этого теперь не будетъ, моя милая мамаша. Высокомѣріе мое прошло, когда я увидѣла, что едва не была причиной великаго несчастія для тѣхъ, кого такъ люблю! Ахъ, какой урокъ дала мнѣ эта болѣзнь! Еслибъ вы знали, милая мамаша, какое раскаяніе я чувствовала, когда занемогла у тёти, и мнѣ живо представилось, что я заразилась по собственной неосторожности и что Анюта, Серёжа и Софэ, также слягутъ и умрутъ по моей ошибкѣ! А теперь, послѣ болѣзни, когда увидѣлась съ дѣтьми, какой урокъ дали мнѣ опять эти дѣти! какъ ясно я поняла, что я слишкомъ много думала о себѣ до-сихъ-поръ! Я думала, что я необходима для нихъ, что безъ меня некому съ ними заняться, ими управлять. И что же? Вотъ они прожили нѣсколько времени безъ меня и даже безъ васъ, и всѣ они веселенькіе, здоровенькіе; мнѣ показалось даже, что они милѣе, чѣмъ были. Полли, на которую я такъ мало надѣялась, справилась съ ними и умѣла все сдѣлать одна. Я думала, что дѣти любятъ меня одну, а теперь вижу, что они любятъ Полли еще больше, чѣмъ меня. Меня не было съ ними короткое время, а они успѣли уже отвыкнуть отъ меня! Я не могу забыть, какъ Софи покачала головкой: она не узнала даже меня..."
   Но Софэ мала и глупа, милая Женни." Да, Софа мала, но другіе больше, а тоже стояли какъ чужіе..."
   Тогда я поднесла Женни маленькое зеркальце и сказала: "Посмотрите, мой другъ, на себя: вы и сами себя не узнаете...
   Женни улыбнулась, взглянувъ въ зеркало.
   На думайте, что я огорчаюсь этимъ," сказала она: нѣтъ; я теперь сдѣлалась снисходительнѣе къ другимъ и строже къ себѣ. Скромная моя сестрица сдѣлала чудеса въ это время. Серёжа разсказывалъ мнѣ вчера про всѣ ихъ уроки. Дѣти выучились въ эти недѣли больше, чѣмъ въ полгода у меня."
   "Сестрица!..." прервала Полли. "Ты забыла, Женни," сказалъ Борисъ Алексѣевичъ, старась придать тонъ шутки этому разговору, "что смерть и страхъ висѣли надъ головой у этихъ шалуновъ, и они были смирнѣе осеннихъ мухъ. Неудивительно было Полли справиться съ ними и заставить ихъ учиться цѣлый день!"
   "О, папаша! не уменьшайте заслугъ сестры," сказала Женни: -- она, бѣдняжка паша, долгое время считалась почти безполезной въ домѣ и умѣла только плакать..."
   Полли уже плакала и плакала на взрыдъ, обнявъ сестру и цалуя ее въ губы, чтобъ заставить ее замолчать. Мы розняли ихъ и я прогнала Полли изъ комнаты, а Марья Ивановна, тронутая благороднымъ сознаніемъ Женни, сама въ слезахъ, сказала, что не будетъ больше приходить къ Женни, если она вздумаетъ говорить опять такія длинныя рѣчи, которыя сдѣлаютъ ее снова больной.
   "Моему тѣлу это вредно, можетъ быть, другъ мой, мамаша, но душѣ моей очень здорово слышать почаще всю эту правду, отвѣчала Женни."
   Этотъ долгій и задушевный разговоръ, растрогавшій и меня и показавшій мнѣ, какое счастье ожидало теперь Женни въ кругу ея милыхъ, не имѣлъ дурныхъ послѣдствій для здоровья Женни. Она видимо начала поправляться и скоро съ прежними силами, но не съ прежней самоувѣренностью исправляла свои прежнія обязанности, съ тою разницей, однакожь, что Полли стояла уже наравнѣ съ ней и дѣлила всѣ занятія и власть съ Женни. Вліяніе, которое она пріобрѣла на дѣтей во время своего управленіи ими, оставалось всѣмъ памятно, и они любили Полли теперь такъ нѣжно, что еслибъ сестра ея имѣла еще тѣ слабости, которыя были ей свойственны раньше, она позавидовала бы Полли отъ всего сердца. Этого однако не случилось.
   Весна въ 48-мъ году началась очень рано и снѣгъ таялъ уже сильно въ началѣ марта, такъ-что деревенскія дороги вскорѣ сдѣлались непроходимыми. Уѣхавъ въ февралѣ изъ Красной Горки (я весь январь прожила тамъ), я не могла раньше Пасхи посѣтить милое и счастливое семейство. Катерина Ивановна пріѣзжала раза два навѣстить выздоравливающую племянницу; но семейство ея, всѣ кузины и кузены, мои милые внучата, не раньше увидѣлись съ обитателями Красной Горки, какъ въ церкви, въ ночь на свѣтлое воскресенье, и это былъ настоящій свѣтлый праздникъ для всѣхъ молодыхъ и любящихъ сердецъ ихъ. Весенній этотъ праздникъ, въ тотъ годъ настоящій весенній, теплый, сухой, праздновался своимъ чередомъ въ кругу большой семьи деревенскихъ жителей. Однакожь воспоминаніе о святкахъ, начавшихся такъ великолѣпно и весело, такъ шумно и радостно, и кончившихся печальнымъ событіемъ, на долгое время разстроившимъ семейныя свиданія и радости, всегда имѣло особенный интересъ для всѣхъ этихъ дѣтей какъ событіе въ ихъ жизни и событіе кончившееся благополучно.
   Въ послѣдствіи мои рѣдкія свиданія съ этими семействами не проходили никогда безъ того, чтобъ мы не припоминали чего-нибудь изъ святокъ 47-го года. Дѣти расли, обстоятельства измѣнялись, но шумная радость и живое горе тѣхъ недѣль ихъ жизни остались живы въ ихъ и моей памяти.
   Однажды мнѣ пришла въ голову слѣдующая мысль: если эти маленькія происшествія и воспоминанія о нихъ имѣютъ такой интересъ для дѣтей, участниковъ и свидѣтелей всего этого, то, можетъ быть, эти происшествія заинтересуютъ и тѣхъ дѣтей, которымъ я, какъ свидѣтельница, разскажу ихъ. И вотъ я написала этотъ правдивый разсказъ для моихъ прочихъ маленькихъ друзей, и отъ всего сердца желаю, чтобъ слова мои принесли имъ и удовольствіе, и пользу.
   
   М. Я. Г.
   Января 17-го.
   

МОЙ МАЛЕНЬКІЙ ДРУГЪ МИТЯ Б--НЪ.

(Еще отрывокъ изъ журнала учительницы.)

   Въ шесть часовъ утра, самаго прекраснаго, свѣтлаго, майскаго утра, которое навѣяло на меня такія неизъяснимо-пріятныя ощущенія и такое веселое расположеніе духа, что мнѣ чрезвычайно досадно было, почему я одна и не имѣю подлѣ себя въ эти минуты кого-нибудь изъ близкихъ и милыхъ мнѣ малютокъ, которыхъ я могла бы приласкать и прижать къ сердцу своему, я -- въѣхала на постоялый дворъ губернскаго города Владиміра.
   Этотъ древній русскій городъ, наполненный воспоминаніями и памятниками родной нашей старины, кажется такъ новъ, такъ красивъ и такъ чистъ, что невольно забудешь о его древности, если не взглянешь на старинную архитектуру церквей его.
   Онъ чудесно стоитъ на высокомъ мѣстѣ, надъ рѣкой Клязьмой, и изъ-за рѣки, когда ѣдешь съ юга, или съ востока, по шоссе отъ Нижняго, онъ такъ живописно и празднично смотритъ съ высоты своей на подъѣзжающаго, что поневолѣ засмотришься на великолѣпный ландшафтъ. Клязьма съ своими прозрачными водами, съ своими извилинами и съ крутыми берегами своей лѣвой стороны, самая живописная изъ небольшихъ рѣкъ средней полосы Россіи. Маленькимъ друзьямъ моимъ вѣрно извѣстно, что она имѣетъ свое начало въ Московской губерніи, протекаетъ всю Владимірскую и впадаетъ въ широкую Оку на границѣ Нижегородской.
   Но я ѣхала не изъ Нижняго и не изъ Мурома, а съ запада, по шоссе изъ Москвы, и не видала Владиміра, пока не въѣхала въ него, пропустивъ безъ вниманія строенія Ямской Слободы, которая тянется безконечно и утомляетъ путешественника, уже утомленнаго суточной ѣздой отъ Москвы.
   За три дня до пріѣзда во Владиміръ, я сѣла въ вагонъ желѣзной дороги, въ Петербургѣ, и на другое утро была уже въ Бѣлокаменной. Прошелъ день въ Москвѣ и, опять на утро, я отправилась на Владиміръ, сдѣлавъ уговоръ съ ямщикомъ, доставить меня туда въ сутки.
   Извощикъ сдержалъ свое слово, и я цѣлымъ часомъ раньше сутокъ стояла уже на крыльцѣ владимірскаго постоялаго двора, думая, какъ бы поскорѣе отдохнуть и снова пуститься въ дорогу, чтобъ пріѣхать скорѣе туда, гдѣ меня ожидали.
   Во Владимірѣ у меня много знакомыхъ; и еслибъ не такое раннее время дня, то, конечно, я не остановилась бы на постояломъ дворѣ и нашла бы въ знакомыхъ мнѣ семействахъ тотъ искренній пріемъ и то радушное гостепріимство, которое вездѣ одинаково въ Россіи. Но въ шесть часовъ утра какъ то неловко въѣзжать въ домъ, гдѣ насъ не ждутъ, и будить всѣхъ; а между-тѣмъ мнѣ очень не хотѣлось провести одной нѣсколько часовъ въ пустой, неубранной комнатѣ постоялаго двора.
   Однако надо было рѣшиться на это скучное одиночество и, чтобъ сократить его, я хотѣла заняться утреннимъ чаемъ какъ можно дольше, а потомъ повидаться съ тѣми изъ моихъ знакомыхъ, которые встрѣчали меня дружески. Конечно, я не воображала, что мнѣ готовится черезъ нѣсколько минутъ радостное свиданіе съ лучшими и самыми милыми изъ друзей моихъ въ тѣхъ краяхъ, и что чувство мое, согрѣтое теплыми лучами яркаго утренняго солнышка и праздничнымъ видомъ весенней природы, найдетъ себѣ столько пищи и удовлетворенія.
   Но надо разсказать все какъ было, и я снова переживу это прекрасное утро съ его неожиданностью, когда опишу его во всѣхъ подробностяхъ.
   Толстая и веселая хозяйка, увидѣвъ, что пріѣхала барыня а не баринъ, сама вышла ко мнѣ на встрѣчу, оттолкнула дворника и начала взбираться со мной по лѣстницѣ. Она провела меня черезъ галерею, корридоръ и корридорчикъ, въ какую-то общую, полутемную прихожую, въ которой было двѣ перегородки и нѣсколько дверей и, предупредивъ меня, что мнѣ достанется хорошій нумеръ, ввела меня въ большую, угловую комнату, довольно-грязную, довольно-запыленную, но насквозь прогрѣтую горячими солнечными лучами и до того душную, что сейчасъ же надо было отворить окна. Не прошло пяти минутъ и пыль съ бѣдной и неуклюжей мебели была стерта, и на столъ разложена чистая салфетка, которая, конечно, вынута была не изъ комода хозяйки, а изъ моего дорожнаго мѣшка. Какъ всѣ привыкшіе къ дорогамъ, я въ нѣсколько минутъ обжилась въ своей новой квартирѣ, сняла запыленное дорожное платье и въ утреннемъ костюмѣ сѣла къ чайному прибору, въ ожиданіи самовара. Хозяйка, побесѣдовавъ со мной съ четверть часа, вспомнила что печь ея уже истопилась и пора сажать пироги. Потомъ мальчикъ-булочникъ заглянулъ, съ своей корзиной, въ мою комнату и предложилъ мнѣ мягкихъ хлѣбовъ. Я взяла у него горячую булку и онъ также ушелъ.
   Я осталась одна. Въ ближайшей церкви Николы Златовратскаго, названной такъ по близости Золотыхъ Воротъ, которыя носятъ это названіе со временъ Андрея Боголюбскаго, когда Владиміръ былъ первопрестольнымъ градомъ русскимъ, раздался первый звонъ, призывавшій къ молитвѣ. Эти звуки благовѣста стройно разносились въ тонкомъ утреннемъ воздухѣ и не заглушались стукомъ колесъ по мостовой, потому-что улицы были пусты. Я, какъ православная Русская, перекрестилась при первомъ ударѣ въ колоколъ, откинула на-минуту житейскія заботы и домыслы на предстоящій день и, собравъ разсѣянныя мысли, сосредоточила ихъ въ коротенькой, но изъ глубины души произнесенной молитвѣ.
   Въ эту минуту въ сосѣдней комнатѣ, на дверь которой я и не обратила сначала вниманія, раздался свѣжій дѣтскій голосокъ, также молящійся: "Боже Всещедрый! ниспошли на насъ Свои милости. Отецъ Всеблагій! благослови насъ на сей день."
   Эти слова услышала я очень явственно и, кажется, ими заключилась молитва маленькаго сосѣда моего.
   Потомъ тотъ же голосокъ послышался опять, но уже гораздо тише, и нѣсколько словъ, произнесенныхъ мягкимъ, ласковымъ, женскимъ голосомъ, сказаны были въ отвѣтъ на дѣтскую рѣчь.
   Мать съ своимъ ребенкомъ, такіе же путешественники, какъ и я, начинали утро новаго дня молитвой. Мысль, что у меня такіе милые сосѣди, была мнѣ очень пріятна. Когда человѣкъ принесъ мнѣ самоваръ, я спросила у него: кто стоитъ въ сосѣднемъ нумеръ, но не получила опредѣленнаго отвѣта, а послать его, спросить у хозяйки, мнѣ не хотѣлось, чтобъ не казаться любопытной. Какъ только я осталась одна, я опять, невольно стала прислушиваться къ голосамъ за дверью и услышала ровное, но довольно-тихое дѣтское чтеніе. Голосъ показался мнѣ знакомымъ, но я никакъ не могла припомнить, чей онъ; впрочемъ, я люблю всѣ дѣтскіе голоса и всѣ они кажутся мнѣ знакомыми. Итакъ, оставивъ розыски, кому изъ моихъ маленькихъ знакомцевъ могъ принадлежать этотъ милый голосокъ, мнѣ захотѣлось узнать, что читаетъ мои сосѣдъ. Я оставила свой чайный столъ и подошла къ запертой двери; но въ то же мгновеніе въ сосѣдней комнатѣ отворилась съ шумомъ другая дверь, напротивъ той, у которой я стояла, и послышались два новые, дѣтскіе голоса; потомъ раздалось нѣсколько звонкихъ поцалуевъ и началась суматоха въ комнатѣ, брянчанье чашекъ и стукъ у самой той двери, гдѣ я стояла, какъ-будто садились подлѣ нея, или ставили что-нибудь.
   Убѣдясь, что въ этомъ говорѣ и шумѣ я ничего не пойму, я улыбнулась своему любопытству и хотѣла, по примѣру своихъ шумныхъ сосѣдей, сѣсть за чайный столъ, какъ вдругъ раздался ясно и звонко маленькій жалобный голосокъ дѣвочки.
   "Бра-тецъ не ша-лите!"
   -- Это ужь, навѣрное, Люба Б-на, маленькая недотрожка: это ея голосъ, ея выговоръ и ея любимая фраза, когда она хо четъ, чтобъ братъ оставилъ ее въ покоѣ,-- сказала я сама себѣ въ то же мгновеніе. Неужели это моя милая, добрая Софья Николаевна и мой чудесный маленькій дружокъ Митя, которые сидятъ тутъ за дверью? Куда, откуда они ѣдутъ? И зачѣмъ они здѣсь?
   Но, чтобъ рѣшить всѣ эти вопросы, надобно спросить у кого-нибудь поскорѣе, точно ли друзья Б-мы мои сосѣди. Я выглянула въ корридоръ, но въ немъ не было ни души. Досадно!
   Огромный ключъ торчалъ въ замкѣ той двери, за которой я слышала голоса моихъ друзей. Стоило только вынуть его и посмотрѣть въ замочную скважину. Такъ я и сдѣлала, стараясь впрочемъ, какъ можно тише, шевелить ключомъ. Я не ошиблась: у противоположной стѣны я увидѣла Вѣрочку Б ну, сестру Мити и Любы. Она придвинула стулъ къ столу, надъ которымъ висѣло тусклое зеркало, влѣзла сперва на стулъ, потомъ на столъ и, ставъ на немъ на колѣни, начала причесывать передъ зеркаломъ свои черные волоски. Толстенькая Люба расхаживала по комнатѣ, заложивъ ручонки, по обыкновенію своему, на спину, что казалось очень мило и очень смѣшно. Къ самой двери въ мою комнату прислоненъ былъ диванъ и на немъ сидѣла Софья Николаевна за чайнымъ приборомъ. Мнѣ видна была только ея голова и часть шеи.
   Но моего друга Мити я не могла увидѣть; однако я увѣрена была, что онъ вмѣстѣ съ другими дѣтьми тутъ же. Я знала теперь, что молился и читалъ Митя: его малый голосокъ сейчасъ отозвался въ моемъ сердцѣ и привлекъ мое вниманіе къ сосѣдней комнатѣ.
   Радостно билось сердце мое, когда я убѣдилась, что одинъ шагъ и тоненькая дверь раздѣляютъ меня отъ дорогихъ друзей и что черезъ минуту крѣпкія объятія ихъ ждутъ меня.
   Но, чтобъ неожиданнѣе обрадовать ихъ, я затѣяла дѣтскую шалость. Вмѣсто того, чтобъ идти къ нимъ изъ передней, я подождала, когда Вѣра кончитъ свою прическу и слѣзетъ съ подмостковъ. Тогда я тихонько вложила опять ключъ въ замокъ и, надѣясь, что въ домѣ, содержимомъ хозяевами въ такомъ безпорядкѣ, дверь не держится съ другой стороны на крючкахъ, я быстро повернула ключомъ и дернула ее: она къ великому моему удовольствію, сейчасъ же распахнулась настежь.
   Яркіе лучи солнца изъ противоположныхъ оконъ моей угловой комнаты ворвались въ открытое пространство и облили свѣтомъ комнату моихъ друзей и ихъ самихъ. Дѣтскіе "ахъ! ахъ!" и "что это такое?" произнесенное изумленной Софьей Николаевной, когда ее внезапно обдало блескомъ и воздухомъ, послышались вдругъ. Но меня еще никто не замѣтилъ, потому-что я спряталась за высокую спинку дивана, который загораживалъ мнѣ дорогу.
   "Какъ странно, что дверь эта отворилась сама собой!" сказала Софья Николаевна, обернувшись и увидя за собой открытую пустую комнату. "Дѣти! прикажите человѣку обойти кругомъ и запереть дверь."
   "Мамочка! я запру самъ," сказалъ голосокъ моего Мити за спинкой дивана, гдѣ онъ, притаившись, сидѣлъ до той минуты съ книгой.
   И Митя поднялся на ноги, перегнулся черезъ спинку дивана, какъ черезъ перила, чтобъ достать половинки дверей и -- увидѣлъ меня.
   Не могу вспомнить безъ удовольствія сперва его изумленія, потомъ живой радости, когда его большіе, каріе глаза взглянули на меня быстро, вопросительно и онъ узналъ меня. Стоя за своей балюстрадой, онъ всплеснулъ руками, нагнулся ко мнѣ и закричалъ:
   "Мамочка, вѣдь это другъ нашъ!"
   Конечно, Софья Николаевна никакъ не могла бы догадаться, какой другъ выдумалъ ребяческую шалость отворить дверь и сидитъ теперь, притаившись, на корточкахъ, за ея диваномъ; но Митя быстрѣе молніи перескочилъ черезъ диванъ въ мою комнату и, не давъ мнѣ подняться на ноги, обхватилъ мою шею своими худенькими, но сильными руками.
   Черезъ минуту мы оба валялись по полу. Софья Николаевна смѣялась и плакала, протягивая ко мнѣ руки, а Вѣра и Люба, взобравшись на диванъ, смотрѣли на нашу борьбу, какъ съ балкона, и хлопали въ ладоши. Я задыхалась отъ радостнаго чувства, отъ своей проказы и отъ поцалуевъ Моти.
   "Полно, полно же Митя!" говорила Софья Николаевна: дай же намъ обнять нашего друга!"
   "Это вамъ за то, мои другъ, говорилъ Митя, силясь поднять меня, за то, что вы ужасная шалунья!"
   "Обходите же скорѣе въ вашу комнату или дайте -- я васъ и такъ обниму", продолжала Софья Николаевна, когда я поднялась на ноги. И вотъ снова объятія и поцалуи черезъ спинку дивана, и снова громкій дѣтскій смѣхъ.
   Но Митя мой не угомонился. Онъ придвинулъ стулъ къ дивану и утверждалъ, что. въ наказаніе за мою выдумку, я должна торжественно перебраться черезъ спинку дивана въ ихъ владѣніе.
   Онъ никакъ не ожидалъ, что я послушаюсь его и рѣшусь на эту новую проказу. Но когда я благополучно и очень ловко, для своихъ лѣтъ, совершила этотъ переходъ, Митя, прыгнувшій вслѣдъ за мной, не зналъ, что и сказать. Кажется, онъ готовъ былъ уже просить у меня прощенья.
   Нѣжная чувствительность и доброта этого мальчика -- главная прелесть его характера и привлекаютъ къ нему всѣхъ. Качества эти онъ наслѣдовалъ отъ своей матери, женщины необыкновенной по своей кротости, терпимости и добротѣ.
   Мы вмѣстѣ пили чай, болтали безъ умолку, шутили и цаловались. Я должна была дать слово Софьѣ Николаевнѣ ѣхать съ ними въ деревню. Они гостили у бабушки, въ другомъ уѣздѣ, и возвращались домой. Но и Софья Николаевна должна была мнѣ обѣщать сдѣлать лишнихъ десять верстъ, чтобъ заѣхать въ Боголюбово и, вмѣстѣ со мной, помолиться чудотворной иконѣ Боголюбской Божіей Матери.
   Почти за восемьсотъ лѣтъ предъ симъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ стоитъ теперь богатый монастырь, икона эта остановила благовѣрнаго нашего князя Андрея Юрьевича, названнаго Боголюбскимъ по монастырю, который былъ построенъ имъ самимъ на мѣстѣ видѣнія и названъ Боголюбовымъ. Божія Матерь избрала это мѣсто, для поклоненія пречистому лику своему, и вотъ столѣтія прошли, а вѣрующіе русскіе люди идутъ и ѣдутъ поклониться древней иконѣ, писанной, какъ говоритъ преданіе, святымъ художникомъ Евангелистомъ Лукой.
   Софья Николаевна, женщина набожная, не отказалась отъ этого измѣненія пути и лишней дороги, хотя и торопилась домой, и желала увидѣться съ мужемъ, съ которымъ разсталась за три недѣли. А я, разсчитывавшая еще за полчаса, какъ бы выѣхать скорѣе, чтобъ скорѣе же добраться до цѣли своего путешествія, забыла о нетерпѣніи своемъ и о своихъ намѣреніяхъ и съ удовольствіемъ согласилась провести нѣсколько свѣтлыхъ и радостныхъ дней въ кругу друзей моихъ, большихъ и маленькихъ.
   Слова другъ, дружокъ безпрестанно произносились въ семействѣ Б-хъ. Они употреблялись вмѣсто имени Софьей Николаевной. Мужа своего она называла: добрый другъ, дѣтей: милые дружки, и кто зналъ ея доброе, любящее сердце, созданное для дружбы, привязанности и самоотверженія, тотъ соглашался, конечно, что она могла называть друзьями не только близкихъ себѣ, но и всѣхъ блни нихъ своихъ, которыхъ она любила по слову Христову и которымъ каждую минуту готова была дѣлать добро.
   Дѣти ея, еще малютками, пріучались лепетать это ласковое названіе, и трогательно и мило было слышать, когда крошки называли отца и мать дружками своими.
   "Папочка, дружокъ мой! говорила толстенькая Люба, которую, впрочемъ, называли въ семьѣ Булей, потому-что она имѣла видъ шарика, boule; а иногда ее и просто величали булочкой. Выговаривая слово: дружокъ, Буля дѣлала сильное удареніе на буквѣ ж, чтобъ выговорить ее почище и обыкновенію тянула гласныя посреди слова, а сама тянулась къ папочкѣ такъ, что чуть-чуть не опрокидывалась назадъ.
   "Мамочка, милый другъ мой!" говорилъ очень нѣжно худенькій, высокій Митя, котораго интересное, блѣдное, какъ яблочко округленное личико и темные глубоколежащіе глаза выражаютъ и много ума, и много чувства. Взглядъ этихъ большихъ глазокъ такъ пристально, такъ добродушно устремляется на того, съ кѣмъ Митя говоритъ, что часто люди чужіе, незнающіе его хорошихъ качествъ, ласкаютъ и хвалятъ его, чувствуя къ нему невольную привязанность.
   Весь разговоръ Мити всегда состоялъ или изъ вопросовъ, которыми онъ закидывалъ старшихъ, стараясь вездѣ услышать что нибудь новое, для себя полезное или любопытное, потому-что любознательности его нѣтъ предѣловъ, или изъ разсказовъ о томъ, что онъ читалъ. Онъ собиралъ вокругъ себя кружокъ ровесниковъ своихъ, а иногда и старшихъ снисходительныхъ особъ, которыя интересовались узнать этого мальчика, и съ удивительною отчетливостью и ясностью, доходившею до малѣйшихъ подробностей, пересказывалъ цѣлыя страницы изъ жизнеописаній героевъ и великихъ людей, особенно русскихъ, историческія событія, произведшія впечатлѣніе на его дѣтскій умъ; или читалъ сестрамъ настоящія лекціи изъ естественной исторіи и изъ ботаники Даля, книги, возбудившей его живѣйшій интересъ, и которая казалась очень скучной маленькимъ и еще глупенькимъ дѣвочкамъ.
   За это стремленіе къ чтенію и разнообразныя познанія, которыми онъ обязанъ былъ чудесной своей памяти, его въ шутку прозвали дома "ученымъ мужемъ". Впрочемъ, онъ былъ такъ уменъ и такъ скроменъ, что считалъ это за насмѣшку, и часто самъ останавливался посреди своего краснорѣчія, если замѣчалъ, что долгій разсказъ его неумѣстенъ и его слушаютъ, только любя его или изъ снисхожденія. За безпрестанные вопросы и разспросы ему чаще доставалось; по тутъ онъ былъ неисправимъ; и послѣ замѣчанія, сдѣланнаго ему, могли быть увѣрены, что первое слово Мити будетъ опять вопросъ. Впрочемъ, такъ-какъ вопросы его были не глупы и происходили не отъ простаго только любопытства, то часто жаль было бранить его за эту привычку, которая иногда утомляла тѣхъ, съ кѣмъ разговаривалъ мой любознательный дружокъ.
   Однажды, когда ему было неболѣе еще шести лѣтъ, онъ присталъ съ вопросами къ папенькѣ своему, почему мамочка называетъ папочку другомъ, а его и сестеръ дружками! Отецъ отвѣчалъ ему, что тотъ, кого любишь и кто насъ любитъ взаимно -- другъ нашъ, и потому названіе это вѣрно. А такъ-какъ маменька очень любитъ ихъ всѣхъ и желаетъ, чтобъ и они любили ее всѣмъ сердцемъ, то и любитъ называть ихъ безпрестанно тѣмъ именемъ, которое напоминаетъ ей объ этой взаимной привязанности.
   Матя, привыкшій говорить серьёзно съ большими, понялъ это объясненіе и, казалось, былъ удовлетворенъ имъ. Папенька же его, довольный, что кончились разспросы, повернулся къ своимъ бумагамъ и хотѣлъ продолжать писать, но тутъ я нечаянно вошла въ кабинетъ Петра Ѳедоровича и Митины большіе глазки сверкнули новой мыслью, которую сейчасъ же надо было пояснить.
   "Папочка, другъ мои!" сказалъ онъ, обхвативъ меня и подводя къ письменному столу: "послушайте, вотъ что..."
   Петръ Ѳедоровичъ положилъ перо, улыбнулся и сказалъ мнѣ: "кажется намъ не сдобровать съ этимъ экзаминаторомъ; а я думалъ, что разспросамъ уже конецъ. Ну, нечего дѣлать, помогите хоть вы мнѣ, Августа Дмитріевна".
   Митя глядѣлъ въ эту минуту большими глазами и на отца, и на меня. Ему, кажется, очень хотѣлось понять смыслъ рѣчи папочки; но едва ли онъ его понялъ. Онъ повторилъ только протяжно мое имя и вдругъ, схвативъ отца за руку, сказалъ:
   "Вотъ что, папочка, мой другъ: вы знаете, что нашъ другъ, Августа Дмитріевна, васъ любитъ?"
   "Издалека начинаетъ мой милый сынокъ, а знаю къ чему приведетъ", сказалъ Петръ Ѳедоровичъ шутя. "Посмотримъ логическій порядокъ его ребяческихъ мыслей!"
   "Папочка, ну скажите же, знаете вы это? сказалъ Митя нетерпѣливо.
   Знаю, дружокъ, знаю.
   "И вы любите нашего друга?" и онъ указалъ пальчикомъ на меня.
   "Очень люблю ее, мой дружокъ".
   "И нашъ другъ знаетъ, что вы ее любите?
   "Можетъ быть, и не знаетъ, Митя, сказалъ отецъ, улыбаясь.
   "Да она вѣдь это слышитъ теперь!"
   "Вы слышите, нашъ другъ, что папочка васъ любитъ?
   "Слышу и знала это раньше, сказала я.
   "Чудесно! Вы знаете это и папочка это знаетъ. А какъ вы называете папочку? какъ онъ называетъ васъ?
   "Развѣ не такъ? спросила я, едва удерживаясь отъ смѣху.
   "Конечно не такъ! воскликнулъ мальчикъ убѣдительно. Какъ называете вы мамочку? какъ называетъ мамочка васъ -- а?"
   "Я говорю ей: мой другъ, или: мой добрый другъ, и маменька твоя говоритъ мнѣ также".
   "Слышите, мой другъ, папочка, слышите?" перебилъ Митя, обнявъ отца. Мамочка любитъ нашего друга и называетъ ее другомъ; а вы-то что дѣлаете? Да и мнѣ не велите еще называетъ: нашимъ другомъ! Вы говорите такъ просто: Августа Дмитріевна, и другъ вашъ говоритъ вамъ: Петръ Ѳедорычъ, точно будто вы не любите другъ друга!"
   Петръ Ѳедоровичъ растолковалъ Митѣ, что можно быть друзьями, не употребляя этого названія; что у мамочки это имя означаетъ ласку; а такъ-какъ я, любя ихъ, желаю слышать отъ нихъ ласковыя названія, то и позволила имъ называть себя другомъ. Но еслибъ они меня и не называли такъ, то неменѣе бы любили и они меня, и я ихъ.
   Объясненіе это было понятно для Мити, но все-таки онъ добился съ того времени, что папочка его, говоря обо мнѣ, употреблялъ слово: "другъ нашъ" и называлъ меня такъ же, какъ и Софья Николаевна. Митя опирался на то, что кто его любитъ и кого онъ любитъ, тотъ его другъ. Это были папочкины слова и противоречить самому себѣ Петръ Ѳедоровичъ не могъ, а потому Митѣ и запретить нельзя было называть меня при всякомъ случаѣ "нашъ другъ".
   Послѣ этого разговора прошло болѣе четырехъ лѣтъ, но милое для меня названіе осталось за мной въ цѣломъ семействѣ; и Буля, которую во время этого разговора носили еще на рукахъ и не включали еще въ число моихъ друзей, съ-тѣхъ-поръ поняла, что и она мой дружокъ, и преуморительно употребляла это слово всегда, когда начинала со мной разговоръ.
   Но я забыла, что мы все еще сидимъ на постояломъ дворѣ, во Владимірѣ, и уговариваемся, въ какомъ часу выѣхать, сколько времени пробыть въ Боголюбовѣ и ѣхать ли ночью далѣе.
   Послѣ завтрака или, лучше сказать, послѣ ранняго обѣда, мы собрались въ путь. Митя получилъ позволеніе сѣсть въ мой экипажъ, и съ милымъ, словоохотливымъ спутникомъ коротенькая дорога до Боголюбовскаго монастыря показалась мнѣ еще короче. Свѣжія лошади быстро прокатили насъ одиннадцать верстъ по гладкому шоссе, которое ведетъ изъ Владиміра на Нижній Новгородъ и всегда многолюдно въ іюлѣ и въ августѣ, когда изъ всѣхъ краевъ Россіи ѣдутъ торговать на нижегородскую ярмарку. Огромныя кибитки и тарантасы, запряженные тройками и наполненные купцами, обгоняютъ другъ друга. Почтовыя кареты и брики мчатся мимо нихъ не одинъ разъ въ день; запыленныя кареты и коляски дворянъ сосѣднихъ губерній, шестерикомъ, также спѣшатъ на огромнѣйшій базаръ и оставляютъ свой незамѣтный слѣдъ на твердомъ грунтѣ искусственной дороги. И рѣдко кто изъ ѣдущихъ въ своемъ или наемномъ экипажѣ не остановится у воротъ, или у часовни святой обители, и не положитъ, вмѣстѣ съ земнымъ поклономъ передъ чудотворной иконой, щедрое приношеніе или бѣдную лепту свою въ сокровищницу храма. Многіе приходятъ къ почтенному старцу, настоятелю этого монастыря, просить его благословенія, и онъ принимаетъ всѣхъ съ тѣмъ радушіемъ, которое такъ очаровываетъ и знакомыхъ, и чужихъ. Но почтовой экипажъ мчится быстро все далѣе и далѣе, минуя церкви и города, и ѣдущій въ немъ развѣ только мелькомъ увидитъ бѣлую ограду и святыя ворота историческаго монастыря и подлѣ него и напротивъ большія гостинницы, всегда готовыя встрѣтить пріѣзжихъ богомольцевъ.
   Я ѣхала съ друзьями своими въ половинѣ мая, и нижегородское шоссе далеко не было такъ оживлено и многолюдно. Намъ попадались экипажи городскихъ жителей, возвращавшихся ихъ Боголюбова послѣ поздней обѣдни, изрѣдка дорожныя коляски и тарантасы, а больше всего мы обгоняли заснувшихъ крестьянъ, возвращавшихся, въ своихъ пустыхъ телегахъ, изъ города послѣ базара.
   Огромное село, носящее названіе "Добраго," лежитъ въ трехъ верстахъ отъ города. Въ церкви этого села останавливается и остается въ продолженіе ночи Чудотворная икона Боголюбская каждый годъ, на 21-е мая, когда ее, при огромномъ стеченіи народа, несутъ изъ Боголюбова монастыря въ древнюю столицу великокняжескую. Утромъ 21-го мая все начальство города Владиміра и, навѣрное, половина его жителей, если не больше, идутъ встрѣчать ее за городъ. Икона Божіей Матери остается въ городѣ почти мѣсяцъ, переносится во всѣ городскія церкви и всегда сопровождается толпою набожныхъ богомольцевъ. Ни одинъ частный домъ, ни одно русское семейство въ городѣ не лишитъ себя добровольно счастія принять ликъ Небесной Владычицы въ своемъ скромномъ уголкѣ, или въ своихъ пышныхъ комнатахъ. Всѣ чувствуютъ, что чудотворный образъ вноситъ благодать въ стѣны того дома, гдѣ принимается, и съ радостнымъ умиленіемъ идутъ на встрѣчу святынѣ и несутъ ее на своихъ рукахъ.
   До этого торжественнаго хода во Владиміръ оставалось нѣсколько дней, и мы были увѣрены, что найдемъ уже въ монастырѣ ту древнюю икону, которую Андрей Юрьевичъ везъ изъ Кіева.
   Софья Николаевна очень рада была, что ея дѣти будутъ имѣть случай увидѣть монастырь, этотъ живой памятникъ древней Руси. Особенно было возбуждено любопытство Мити, какъ мальчика, уже много читавшаго, которому было знакома та эпоха русской исторіи, когда монастырь этотъ былъ построенъ. Вѣра также радовалась посѣщенію монастыря, особенно, когда Митя разсказалъ ей, что великій князь Андрей Боголюбскій былъ внукъ мудраго Владиміра Мономаха, имя котораго ей было уже извѣстно; что отецъ Андрея Юрьевича, Юрій Владиміровичъ по прозванію Долгорукій, основалъ Москву, такъ какъ мѣсто, на которомъ она стоитъ со всѣми ея окрестностями, принадлежало въ то время, княжеству Суздальскому, удѣлу этого сына Мономахова. Оно называлось Кучковымъ потому, что вся эта земля, съ селами и деревнями, была владѣніемъ злаго боярина Кучки. Митя забылъ или не умѣлъ разсказать сестрѣ, что великій князь Андрей Юрьевичъ женился на дочери этого злаго Кучки, котораго Юрій Владиміровичъ казнилъ за непослушаніе. Злобные братья супруги Андрея Юрьевича, Кучковы, убили злодѣйски своего родственника, великаго князя, въ его кельѣ, въ Боголюбовѣ, куда онъ уединялся, оставляя на-время свой дворецъ Владимірскій.
   За-то съ какимъ интересомъ Митя и съ какимъ страхомъ черноглазая Вѣра стояли посреди этой маленькой кельи, прилегающей къ большому, главному храму монастырскому, и смотрѣли на очень простую стѣнную живопись, до половины стертую, представляющую всѣ сцены страшнаго убійства. Подлѣ нихъ стоялъ молодой послушникъ, данный въ провожатые по монастырю; онъ съ дѣтской простотой передавалъ дѣтямъ событія, совершившіяся на томъ самомъ мѣстѣ за восемь вѣковъ. Изъ кельи пробито въ церковь большое окно, стоя подлѣ котораго, великій князь Андрей Юрьевичъ слушалъ обѣдню.
   Подойдя къ окну этому, Митя и Вѣра набожно перекрестились и положили по земному поклону. Изъ окна они увидѣли весь храмъ съ его богатымъ иконостасомъ, и въ немъ чудотворную икону, передъ которой мы только-что молились.
   Выйдя изъ кельи, мы спускались по витой лѣстницѣ, конечно, уже позже исправленной, или снова сдѣланной. Мальчикъ послушникъ, видя впечатлѣніе, произведенное имъ на своихъ молоденькихъ слушателей, продолжалъ разсказывать имъ, что Великій князь, израненный, но еще въ силахъ думать о сохраненіи своей жизни, сошелъ внизъ по этой лѣстницѣ, когда убійцы оставили келью, полагая его мертвымъ. Онъ скрылся въ темномъ углу, подъ лѣстницей, и долго, можетъ бы быть, лежалъ тутъ въ предсмертныхъ мукахъ, пока стоны его не навели опять убійцъ на его слѣдъ, и они не довершили злодѣйства своего, отнявъ у него послѣднюю искру жизни.
   При этомъ послушникъ, показавъ на стѣну, недавно выбѣленную, прибавилъ, что еще не такъ давно слѣды кровавыхъ рукъ Великаго князя, когда онъ, спускаясь внизъ, придерживался за стѣну, видны были на ней. Митя и Вѣра, исполненные благоговѣйнаго ужаса стояли какъ прикованные, въ узкихъ стѣнахъ лѣстничной башенки, и на глазахъ ихъ перекатывались слезы, готовыя вырваться съ громкимъ плачемъ.
   Гостепріимный настоятель монастыря взялъ съ насъ слово возвратиться къ нему послѣ молебна и пить у него чай. Но мы отправили къ нему послушника, просить у него позволенія осмотрѣть сперва садъ его. Надо было дать успокоиться дѣтямъ.
   Буля пустилась догонять братца и сестрицу, преуморительно переваливаясь съ боку на бокъ по дорожкамъ недавно разведеннаго плодоваго сада, покрытаго прелестной молодой зеленью. Солнышко, зелень и быстрое движеніе скоро возвратили дѣтямъ прежнюю ихъ веселость. Страхъ и грусть ихъ были почти забыты.
   Кроткій голосъ старца-архимандрита, который, несмотря на свою болѣзненность, вышелъ на широкую галерею подышать чуднымъ, весеннимъ воздухомъ, и позвалъ насъ въ келью.
   Какъ мило убраны эти пріемныя кельи! Большой образъ Боголюбовой Божіей Матери, которая пишется во весь ростъ со свиткомъ въ рукѣ, какъ главное украшеніе этого мирнаго жилиша, весь обвитъ зеленью и украшенъ цвѣтами. Онъ поставленъ на небольшомъ возвышеніи, уставленномъ цвѣточными вазами. Нѣсколько хорошихъ картинъ лучшихъ мастеровъ, евангельскаго содержанія, украшаютъ стѣны пріемныхъ келій и внутреннихъ покоевъ, гдѣ также большіе шкапы съ книгами говорятъ посѣтителю, какъ проводитъ время больной старецъ послѣ молитвенныхъ трудовъ.
   Нѣсколько часовъ, проведенныхъ въ этихъ кельяхъ, никогда не забывается тѣмъ, кто хотя одинъ разъ побывалъ въ нихъ.
   На маленькихъ друзей моихъ почтенный и привѣтливый видъ старца, его кроткій, тихій голосъ, поучительный разговоръ и обращеніе, полное любви и снисходительности къ дѣтямъ, сдѣлали самое глубокое впечатлѣніе. Большіе глаза Мити блистали отъ слезъ, когда архимандритское благословеніе осѣнило его молодую головку, и онъ обѣщалъ свято хранить и взять съ собой, когда долженъ будетъ разстаться съ родительскимъ домомъ, маленькій образокъ Боголюбской Божіей Матери, Съ жаромъ поцаловалъ онъ руку старца и заплакалъ отъ душевнаго умиленія. Растроганныя до глубины души, мы приняла благословеніе отъ нашего радушнаго хозяина и простилась съ намъ.
   Молча вышли мы за монастырскія ворота, поручая себя мысленно покровительству Царицы Небесной и предстательству Ея предъ Господомъ. Огромная равнина разстилалась передъ монастырской оградой и золотилась отъ яркой вечерней зари, Притихшія дѣти усаживались въ экипажи уже не такъ шумно и своевольно, какъ во Владимірѣ. Ихъ укутали потеплѣе, потому-что мы не надѣялись пріѣхать домой ранѣе полуночи, и надо было ожидать, что они скоро заснутъ. Такъ и случилось въ коляскѣ Софьи Николаевны. Дѣвочки помѣстились за маменьку въ уголки, пощебетали и угомонились.
   Но бесѣда моя съ Митей долго не прерывалась. Впечатлительный мальчикъ былъ слишкомъ оживленъ сперва видомъ кельи, гдѣ страдалъ Андрей Юрьевичъ Боголюбскій, (а каждое страданіе ближняго было для Мити собственнымъ страданіемъ), потомъ посѣщеніемъ архимандрита и его благословеніемъ, которое какъ-то особенно выразилось надъ Митей, что было замѣчено и Софьей Николаевной и мною. Все это настроивало воображеніе моего любимца на такіе живые образы, что я сочла даже полезнымъ заставить его долго и много говорить, чтобъ утомить его и успокоить тѣмъ его голову.
   "Какой необыкновенный день!" воскликнулъ Митя послѣ долгихъ разсужденій о прекрасныхъ кельяхъ архимандрита, о его книгахъ и картинахъ, которыя любопытный мальчикъ успѣлъ уже разсмотрѣть. "Сколько неожиданностей случилось сегодня съ нами -- не правда ли, мой другъ?
   Надо замѣтить, что Митя, несмотря на свой одиннадцатилѣтній возрастъ, выражается какъ люди старше его лѣтами. Причиной тому его безпрестанное чтеніе книгъ болѣе серьёзныхъ, чѣмъ дѣтскія, и его частые разговоры съ старшими и образованными людьми.
   "Отчего тебѣ кажется нынѣшній день такимъ необыкновеннымъ?" спросила я. "Въ дорогѣ всѣ дни выходятъ изъ обыкновеннаго порядка."
   "А я-такъ считаю его очень необыкновеннымъ, возразилъ Митя живо:-- подумайте только, сколько счастья, радости, смѣху, сколько горя и слезъ!"
   "Помилуй, Митя, ты придаешь своему необыкновенному дню уже слишкомъ много качествъ. Объясни мнѣ это."
   "Да вы нарочно спорите, мой другъ, сказалъ Митя, схвативъ мою руку и перебирая на ней пальцы:-- вы сами знаете, что все это было: и счастье, и радость, и горе, и смѣхъ и слезы....
   "И путаница въ Митиной, головѣ, сверхъ всего этого, отъ этихъ печальныхъ и радостныхъ, необыкновенныхъ событіи, прибавила я.
   "Ахъ, мой другъ! сказалъ Митя, разсмѣявшись и обнявъ меня своими худенькими ручонками:-- я вамъ докажу, что все это было какъ я говорю, только безъ путаницы."
   "Ну, вѣдь ты и въ шесть лѣтъ былъ уже мастеръ доказывать и вести споръ, такъ теперь тебя никто не побѣдитъ. Однако начинай."
   "Во-первыхъ, мой другъ, началъ Митя, принявъ важный видъ и выпрямившись: счастье было."
   "Когда?"
   "Когда?" сказалъ Митя, заглянувъ ласково и вопросительно мнѣ въ глаза:-- когда дверь въ нашемъ нумеръ, во Владимірѣ, распахнулась и милый другъ нашъ сидѣлъ за спинкой дивана, гдѣ я и нашелъ его... да вы это знаете, перебилъ вдругъ Митя самъ себя. "Вы сами были счастливы, мой другъ, когда цаловали насъ всѣхъ сегодня утромъ...
   "Очень счастлива, Митя, сказала я, обнявъ милаго мальчика:-- и теперь счастлива. Ну, а если я допускаю счастье, то можно допустить и радость и смѣхъ."
   "Да, другъ мой, много было смѣху, когда вы боролись со мной на полу и когда перебирались черезъ Балканы, сказалъ Митя, стараясь придать своему простодушному, откровенному личику лукавый видъ.
   "Фи, злой мальчикъ! самъ сдѣлалъ меня смѣшной, да и напоминаетъ объ этомъ.
   Митя во всѣ глаза поглядѣлъ на меня: ему показалось уже, что я въ-самомъ-дѣлѣ сержусь на него, и онъ испугался.
   "Не трусь, не трусь, а лучше оканчивай исторію твоего необыкновеннаго дня, шалунъ, сказала я, смѣясь. Итакъ, во-вторыхъ...
   "Нѣтъ, не во вторыхъ, мой другъ, а вчетвертыхъ и впятыхъ, потому-что вы согласились вѣдь со мной, что были: счастье -- разъ, радость -- два, смѣхъ -- три -- такъ вѣдь?
   "Не знаю, такъ ли. Не лучше ли сосчитать по пальцамъ, несносный спорщикъ? Мы съ тобой, кажется, не кончимъ этого разговора до завтра...
   "Кончимъ, мой другъ, сейчасъ же кончимъ! и Митя продолжалъ почти скороговоркой: горе, страхъ и слезы были въ кельѣ Андрея Боголюбскаго, когда послушникъ разсказывалъ намъ такія ужасныя вещи."
   "Я думаю, ты правильнѣе сказалъ бы: состраданіе, сожалѣніе, негодованіе, вмѣсто
   горя и страха. Чего же ты боялся? Не-ужели темнаго угла подъ лѣстницей! или нарисованныхъ убійцъ Кучковыхъ?"
   "Это былъ какой-то благоговѣйный страхъ, мой другъ", сказалъ Митя тихо и печально.
   Я порадовалась за Митю, который въ одиннадцать лѣтъ могъ уже такъ правильно выражать свои мысли и чувства.
   "Нашъ споръ конченъ", сказалъ Митя, видя, что я молчу.
   "Но мнѣ хочется продолжать разговоръ нашъ, Митя. Ты пропустилъ изъ этого дня еще нѣкоторыя ощущенія. Что чувствовалъ ты, когда, на колѣняхъ, стоялъ передъ образомъ Божіей Матери?"
   "Я молился, мой другъ.
   "Это очень неопредѣленно Митя. Ты хочешь сказать, что говорилъ молитву?
   "Нѣтъ, мой другъ, я въ то время и молитвы, никакой не вспомнилъ -- такъ страшно мнѣ было! Но въ ту минуту, когда мы стояли всѣ на колѣняхъ, мнѣ казалось, что Божія Матерь смотритъ съ небесъ на насъ и слышитъ, о чемъ я Ее прошу. И я попросилъ у нея сдѣлать меня добрымъ человѣкомъ, а папочку и мамочку и насъ всѣхъ -- счастливыми."
   И ты будешь добрымъ человѣкомъ и счастливымъ, мой дружокъ, если всегда станешь такъ молиться и чувствовать во время молитвы то, что чувствовалъ сегодня.
   Но скажи мнѣ, какое ощущеніе вынесъ ты изъ келіи архимандрита?"
   "Ахъ, мой другъ! какъ это вамъ все высказать... проговорилъ Митя, приложивъ руку ко лбу: это довольно-трудно объяснить, потому-что я много что-то чувствовалъ, и все различное."
   "Однимъ словомъ, Митя, я правду сказала: весь этотъ день кончился у тебя путаницей, которую тебѣ трудно разобрать."
   Митя былъ задѣтъ за живое и сдѣлался краснорѣчивъ.
   "Вы все дразните меня, мой другъ, и не даете мнѣ времени подумать. Когда мы шли по монастырскому двору отъ архимандрита, я былъ очень счастливъ и вмѣстѣ съ тѣмъ мнѣ хотѣлось плакать... Это, кажется, можно назвать душевнымъ умиленіемъ, сказалъ Митя, подумавъ.
   "А кто произвелъ въ тебѣ это душевное умиленіе, мой умникъ?
   "Конечно старичокъ-архимандритъ, который такъ добръ, такъ уменъ и ласковъ, что мнѣ хотѣлось бы видѣть и слушать его каждый день Когда онъ благословилъ меня образомъ, мнѣ показалось, что я его никогда болѣе не увижу; за-то я всегда буду помнить его благословеніе и носить образокъ его на груди, произнесъ Митя съ жаромъ.
   "Теперь одиннадцать часовъ сказала я, посмотрѣвъ на часы, усядься въ уголокъ и постарайся уснуть, маленькій резонёръ; намъ еще осталось часа два пути."
   Митя свернулся въ клубокъ, положилъ голову свою на подушку за моей спиной и замолкъ. Но черезъ нѣсколько минутъ онъ опять сказалъ вполголоса: "Какой необыкновенный день! Чѣмъ-то онъ кончится?"
   "Кончится самымъ обыкновеннымъ, крѣпкимъ сномъ, который сейчасъ посѣтитъ тебя, какъ только ты угомонишь свое воображеніе, несносный болтунъ!" сказала я суровымъ тономъ сердитой учительницы, укутывая Митю своей теплой мантильей.
   Онъ поцаловалъ меня и, спустя нѣсколько минутъ, мнѣ показалось, что онъ спитъ крѣпкимъ сномъ.
   Безмолвіе, ночная темнота и качка экипажа убаюкали и меня. Я уснула крѣпкимъ сномъ пока свѣтъ мелькнувшій мнѣ въ глаза не заставилъ меня очнуться. Мы подъѣхали уже къ крыльцу и насъ встрѣчала, со свѣчками, прислуга Софьи Николаевны. Первой моей мыслью было, какъ бы осторожнѣе разбудить Митю и поднять его на ноги, но Митя вскочилъ съ своего мѣста прежде меня и хотѣлъ мнѣ помочь выйдти изъ экипажа.
   "Теперь я вамъ скажу, мой другъ, что вы спали, а я не уснулъ ни на минуту.
   "И очень дурно сдѣлалъ."
   "Я все думалъ: какъ мы пріѣдемъ домой и что тогда будетъ?.. Слава Богу, папочка здоровъ: я слышалъ какъ мамочка спрашивала у Ѳедота."
   Мы вошли въ переднюю. Софья Николаевна обняла меня и еще разъ поздоровалась со мной. Она сейчасъ же хотѣла идти въ спальню и сама разбудить мужа, но Петръ Ѳедоровичъ стоялъ уже въ дверяхъ залы. Радость дѣтей при свиданіи съ папочкой была неописанна, такъ-что онъ не зналъ, кого сперва поцаловать, кого приласкать и съ кѣмъ поговорить: всѣ трое ласкались вдругъ и хотѣли быть первыми.
   Но, посреди всей этой шумной радости, Софья Николаевна замѣтила, что мужъ ея что-то печаленъ. Она приписала это нездоровью и заботливо начала разспрашивать его; но Петръ Ѳедоровичъ разувѣрилъ ее.
   Однако и мнѣ показалось, что выразительное, умное и нѣсколько блѣдное лицо Петра Ѳедоровича какъ-будто принужденно улыбалось. Онъ съ необыкновенной нѣжностью глядѣлъ на Митю, когда тотъ бросился въ его объятія, и покрывалъ поцалуями лицо его, грудь, плечи и руки.
   Какъ и не любить съ особенной нѣжностью такого сына -- подумала я.
   Мы всѣ сѣли въ кружокъ и начали разсказывать наши дорожныя приключенія. Впрочемъ, это очень затрудняло дѣтей, потому-что имъ хотѣлось разсказать все вдругъ, и все казалось имъ такъ интереснымъ, что они начинали то о томъ, то о другомъ, я ничего не оканчивали.
   Наконецъ Софья Николаевна велѣла обѣимъ дѣвочкамъ, у которыхъ слипались уже глазки, проститься съ папочкой и повела ихъ въ дѣтскую, гдѣ ждали ея няни и экономка съ докладомъ.
   Митя спалъ подлѣ залы, въ кабинетѣ Петра Ѳедоровича и сторожемъ его была чудесная лягавая собака, Шамиль.
   Одинъ изъ служителей ложился близъ дверей, въ огромной залѣ, гдѣ мы въ ту минуту сидѣли за круглымъ столомъ. Дверь въ этотъ кабинетъ была позади насъ, а подлѣ нея высокая рѣшотка поперекъ всей комнаты, отгораживающая цѣлую треть залы. За рѣшоткой этой, увитой густою зеленью разныхъ вьющихся растеній -- виноградными листьями, каприфолью, кавалерской звѣздой, плющомъ -- былъ цѣлый комнатный цвѣтникъ. Горки, лѣсенки, полочки уставлены сотнями цвѣточныхъ горшковъ. Посреди этого пространства устроены цѣлыя куртины изъ большихъ кадокъ съ лимонными, померанцовыми и жасминными деревьями, около которыхъ наставлены кактусы, мирты, ерань, олеандръ -- все, что имѣетъ высокую и густую зелень, Все это освѣщается двумя большими венеціанскими окнами, доходящими почти до полу и дающими такой свѣтъ, что эта часть залы кажется стеклянной галереей. Между этой зеленью стоитъ дѣтская мебель: въ одной сторонѣ Митино бюро и стулья его; въ двухъ уголкахъ, за куртиной, плетеныя кресла и столики Вѣры и Любы; а между двумя окнами устроена маленькая кушетка для Софьи Николаевны и туда переносятъ часто ея рабочій столикъ.
   Этотъ маленькій садъ въ огромной комнатѣ мнѣ всегда чрезвычайно нравился; онъ былъ любимымъ мѣстомъ всего семейства; Митя и Вѣра занимались въ немъ уроками; Буля -- куклами; Софья Николаевна шитьемъ или вязаньемъ въ тѣ часы, когда Петръ Ѳедоровичъ отдыхалъ и былъ занятъ въ своемъ кабинетѣ; но часто онъ ходилъ по большой залѣ, заложивъ руки на спину, и прислушивался къ живой бесѣдѣ дѣтей съ мамочкой или къ громкому чтенію Мити.
   Митя особенно любилъ читать громко стихи, или говоритъ ихъ наизусть. Конечно, его декламація были немножко на-распѣвъ и имѣла несовсѣмъ правильное удареніе, но все-таки его громкое и пріятное чтеніе доставляло много удовольствія родителямъ и Вѣрѣ; даже Буля иногда поднималась съ мѣста, подходила къ Митѣ и, дергая его за курточку, говорила:
   "Бра-атецъ, скажите пѣсенку про птичку Божію."
   И тогда Митя, въ угожденіе ей, декламировалъ слѣдующую пѣсню изъ поэмы Пушкина, Цыганы:"
   
   "Птичка Божія не знаетъ
   Ни заботы, ни труда;
   Хлопотливо не свиваетъ
   Долговѣчнаго гнѣзда;
   Въ долгу ночь на вѣткѣ дремлетъ;
   Солнце красное взойдетъ --
   Птичка гласу Бога внемлетъ,
   Встрепенется и поетъ.
   За весной, красой природы,
   Лѣто знойное пройдетъ,
   И туманъ, и непогоды
   Осень поздняя несетъ:
   Людямъ скучно, людямъ горе;
   Птичка-жь въ дальнія страны,
   Въ теплый край, за сине море
   Улетаетъ до весны."
   
   Буля облокачивалась на какую-нибудь цвѣточную лѣсенку, напротивъ брата и какъ можно ближе къ нему, смотрѣла ему въ глаза, потомъ на потолокъ, или на зеленыя вѣточки, которыя вились надъ ней, какъ-будто искала тамъ птички и пресерьёзно говорила наконецъ:
   "Очень мило! Merci, братецъ, дружокъ мой!"
   Разсказывая про Митину декламацію и про Булю, я забыла о садикѣ. У каждаго изъ дѣтей были свои любимые цвѣточки, за которыми они сами ухаживали, подстригали ихъ, поливали, очищали землю отъ червяковъ и сору. Митя выбралъ себѣ зелень безъ цвѣтовъ или съ незамѣтнымъ цвѣтомъ; Вѣра же особенно любила все пахучее и яркое въ цвѣтахъ; а Буля, кажется, еще ничего очень не любила и какъ-то вяло все понимала и чувствовала. Но такъ-какъ она была младшая, то ее считали еще очень маленькой, забывали, что ей уже шесть лѣтъ и не старались развивать слишкомъ ребяческія понятія ея.
   Но я возвращаюсь къ вечеру или, лучше сказать, къ ночи нашего пріѣзда, потому-что было уже два часа за полночь.
   Митя, пригрѣтый комнатной теплотой послѣ долгой безсонницы на свѣжемъ воздухѣ, задремалъ сейчасъ у папочки на колѣняхъ, когда Софья Николаевна ушла съ дочерьми въ дѣтскую. Петръ Ѳедоровичъ на-силу растормошилъ его и, благословивъ на сонъ грядущій, послалъ его спать. Мы поцаловались на прощаньѣ и потомъ ни Петръ Ѳедоровичъ, ни я не обратили больше на него вниманія; мы не замѣтили, что Митя сперва ушелъ въ кабинетъ, гдѣ приготовлена была его постелька; но, не видя тамъ Шамиля, взялъ свѣчку и пошелъ въ цвѣтникъ искать своего сторожа, которому тамъ также разложенъ былъ коврикъ. Шамиля онъ за рѣшоткой не нашелъ, потому-что, въ отсутствіе Мити, собака привыкла спать у своего барина въ спальнѣ и, послѣ первыхъ восторговъ встрѣчи, отправилась подъ кровать къ Петру Ѳедоровичу. Но, вмѣсто Шамиля, Митя увидѣлъ свои цвѣты и, отъ восхищенія забылъ сонъ, разглядывая свою оранжерею: многіе изъ нихъ въ его отсутствіе такъ поднялись, зазеленѣли и расцвѣли, что ихъ нельзя было узнать. И неудивительно: весной цѣлый потокъ яркихъ лучей солнца обдаетъ нѣжное растеніе, пропитываетъ его насквозь теплотой и даетъ ему красоту и жизнь въ нѣсколько дней. А Митя не видалъ своихъ цвѣтовъ три недѣли.
   Когда мы остались одни, Петръ Ѳедоровичъ подалъ мнѣ руку и сказалъ:
   "Еслибъ вы знали, Августа Дмитріевна, какъ вашъ пріѣздъ утѣшилъ меня! Ваше присутствіе теперь здѣсь необходимо."
   Тонъ, которымъ сказаны были вполголоса слова эти, былъ такъ серьёзенъ, что я какъ-будто чего-то испугалась.
   "Отчего? ради Бога, скажите мнѣ!" спросила я поспѣшно.
   "Я получилъ письмо изъ Петербурга, которое должно бы утѣшить меня, потому-что Господь устроилъ участь моего ребенка такъ, какъ я желалъ этого; но, узнавъ это, я печаленъ, непростительно печаленъ и еще больше боюсь..."
   "Вы говорите про Митю?" спросила я, вспомнивъ, что желаніе Петра Ѳедоровича всегда было помѣстить Митю въ Морской Кадетскій Корпусъ, потому-что онъ самъ былъ морякомъ.
   "Да, онъ принятъ пансіонеромъ на открывшуюся вакансію и скоро надо будетъ везти его въ Петербургъ. Эта скорая разлука и слезы Софьи пугаютъ меня. Какъ я ей это скажу?"
   "Конечно, не теперь, ночью, а завтра за чаемъ: утромъ мы всегда сильнѣе," замѣтила я.
   "Такъ я и думалъ сдѣлать, и, слава Богу, что это будетъ при васъ. Глядя на васъ, я и самъ спокойнѣе передамъ новость, слишкомъ близкую къ сердцу матери, и Софьѣ вы придадите духу, да и дѣти, которыя васъ такъ любятъ, будутъ имѣть развлеченіе."
   Мнѣ въ ту минуту было очень совѣстно передъ Петромъ Ѳедоровичемъ, потому-что онъ надѣялся на мою храбрость, а я съ усиліемъ глотала слезы, чтобъ не обнаружить ихъ.
   Мы оба молчали. Я поняла теперь, почему Петръ Ѳедоровичъ былъ принужденно веселъ въ минуты свиданья: ему предстоялъ тяжелый разговоръ.
   Маленькій шумъ позади насъ заставилъ меня вздрогнуть. Мгновенный свѣтъ, какъ-будто прикрытый чѣмъ-то, мелькнулъ за нами и кто-то проскользнулъ сзади насъ. Я подумала, что Софья Николаевна вошла въ залу другою дверью. Ну, если она что нибудь услышала!...
   Мы оглянулись -- зала была пуста. Тихій шорохъ въ Митиной спальнѣ едва былъ слышенъ.
   "Это Шамиль съ радости возится," сказалъ Петръ Ѳедоровичъ.
   Въ эту минуту Софья Николаевна вошла въ залу и, узнавъ что Митя ушелъ уже спать, хотѣла идти благословить его. Къ счастью, Петръ Ѳедоровичъ увѣрилъ ее, что Митя давно уже спитъ крѣпкимъ сномъ и тѣмъ остановилъ ее. Я говорю: къ счастью, потому-что, еслибъ Софья Николаевна вошла въ ту минуту въ кабинетъ, она застала бы Митю въ слезахъ и сейчасъ же узнала бы все, по не такъ, какъ намъ хотѣлось.
   Мнѣ приготовили спальню въ комнатѣ, смежной съ Митиной, и входъ въ нее былъ также изъ залы. Эта комната обыкновенно назначалась для пріѣзжихъ гостей; а въ деревнѣ почти всегда гости остаются ночевать. Когда Софья Николаевна возвратилась къ намъ, мы пожелали другъ другу спокойной ночи и разошлись по своимъ комнатамъ. Но было уже свѣтлое утро, хотя ставни и закрывали его отъ насъ.
   Я долго не могла уснуть, думая о скорой разлукѣ моего любимца съ родительскимъ домомъ и безпечной жизнью дѣтства.
   Утромъ я проснулась очень поздно и то потому, что услышала шумъ въ залѣ, которую убирали. Одѣвшись наскоро, я пошла полюбоваться на цвѣтникъ и вздумала взглянуть на спящаго Митю.
   Когда я вошла къ Митѣ въ комнату, онъ уже глядѣлъ во всѣ глаза и пальчикомъ чертилъ что-то въ воздухѣ. Это было у него знакомъ, что онъ о чемъ-то крѣпко думаетъ. Онъ сейчасъ поднялся и протянулъ ко мнѣ свои худенькія ручонки, и я должна была сѣсть къ нему на постель.
   "Другъ мой, я вамъ говорилъ, что такой необыкновенный день долженъ чѣмъ нибудь кончиться." -- И Митя обвилъ мою шею и, припавъ ко мнѣ на плечо своей темнорусой головкой, тихо заплакалъ.
   Я поняла, что онъ знаетъ то, о чемъ мнѣ хотѣлось его предупредить. Но я нарочно молчала и не обнаруживала никакого чувства, потому-что этимъ еще болѣе разстроила бы его. Митя сейчасъ же вытеръ слезы, какъ-будто стыдясь ихъ, и прибавилъ: "прощайте, мои другъ!" но такъ трогательно, что я едва удержалась отъ слезъ. Однако, скрѣпя сердце, я сказала ему:
   "Мой дружокъ, то, что случилось вчера, могло случиться мѣсяцемъ раньше или позже, потому что твой папенька хлопоталъ объ этомъ, и его друзья, зная его желаніе, старались ускорить твой пріемъ въ корпусъ. Слѣдственно тутъ нѣтъ ничего необыкновенности, и только твоя восторженная головка, какъ-будто ждавшая чего-то еще, дала этому извѣстію какое-то особенное свойство. Такъ, Митя? ты вѣдь раньше зналъ, что будешь кадетомъ, а потомъ флотскимъ офицеромъ, да еще какимъ -- славнымъ морякомъ!"
   Но Митя задумчиво смотрѣлъ на свое одѣяло. печально наклона головку, и я вздумала оживить его веселымъ предвѣстіемъ.
   "Вотъ, Митя, я-такъ предчувствую, что ты сдѣлаешься извѣстнымъ во "мотѣ и про тебя, лѣтъ черезъ двадцать, будутъ писать въ газетахъ и журналахъ."
   Митя не могъ не улыбнуться, и мое, лестное для него предчувствіе имѣло свое дѣйствіе. Слезки скрылись, лице прояснилось и Митя, подумавъ крошечку, сказалъ такъ дѣтски-наивно и съ такой вѣрой, что я отъ всей души поцаловала его:
   "И я то-же думаю, мой другъ, что буду адмираломъ! А мундиръ-то какой! прибавилъ онъ: есть ли что красивѣе папенькина мундира!-- не правда ли?"
   И мы дружно начали расхваливать шитье на мундирѣ Петра Ѳедоровича.
   Вошла няня и принесла умываться, говоря, что папенька и маменька уже встали и выйдутъ сейчасъ къ чаю. Я хотѣла у идти, но Митя удержалъ меня вопросомъ:
   "А почему, мой другъ, вы предчувствуете, что я отличусь въ службѣ?"
   "Можешь ли ты мнѣ сказать, Митя, почему ты вчера предчувствовалъ, что съ тобой еще что-нибудь случится?"
   Митя призадумался, но послѣ отвѣчалъ: "Самъ не знаю отчего, но я все чего-то ожидалъ".
   "Ну, такъ мнѣ придется отвѣчать за двоихъ, Митя!" сказала я. "Вотъ видишь ли: ты вчера слишкомъ много радовался и смѣялся и оттого необыкновенно оживился. Потомъ, въ этомъ оживленіи, мы поѣхали въ Боголюбово, гдѣ ты еще не бывалъ, и ты былъ въ большомъ ожиданіи -- не правда ли?
   Митя кивнулъ головой.
   "Твои ожиданія сбылись черезъ мѣру. Ты увидѣлъ много новаго, услышалъ много занимательнаго, печальнаго, страшнаго. Всего этого было слишкомъ много въ нѣсколько часовъ для такого живаго и любопытнаго мальчика, какъ ты. Тутъ еще случилось, что ты долженъ былъ скрывать свои чувства, пока мы были у архимандрита, и къ прежнимъ живымъ впечатлѣніямъ прибавились новыя. Всѣ эти различныя и сильныя ощущенія, которымъ ты подвергался въ одинъ и тотъ же день и которыя такъ рѣдки въ обыкновенной твоей дѣтской жизни, подѣйствовали на тебя. Ты находился слишкомъ долго въ напряженномъ состояніи и оттого усталъ и душой, и тѣломъ. Потому-то, когда наконецъ наступили тишина и сумерки, на тебя напало тоскливое ожиданіе чего-то. Спокойное, обыкновенное теченіе времени казалось тебѣ уже скучнымъ и тебя не удовлетворяли больше твои обыкновенныя мысли о другихъ предметахъ и людяхъ, которые не касались тебя самого. Ты сталъ уже все относить къ самому себѣ, и тебѣ казалось, что ты опять долженъ быть чѣмъ-нибудь удивленъ, или опечаленъ, или обрадованъ. Если ты можешь теперь припомнить все это хорошо, то согласишься со мной, что тебѣ хотѣлось, чтобъ съ тобой еще что-нибудь встрѣтилось. Но это желаніе было неясно, и ты говорилъ, что тебѣ кажется, что съ тобой еще что-нибудь случится. Не правда ли, тебѣ было до крайности скучно покачиваться однообразно въ коляскѣ, ничего не видать въ темнотѣ, молчать, да еще, въ добавокъ, лежать смирно? Разсуждать спокойно ты не могъ ни о чемъ, потому-что самъ не былъ спокоенъ, а спать тебѣ не давала мысль, что мы сейчасъ подъѣдемъ къ вашему дому и ты увидишь папочку..." "Мой другъ, вѣдь это почти такъ было!" сказалъ Митя съ живостью, отвлеченный разговоромъ отъ первыхъ грустныхъ мыслей своихъ.
   "Очень рада, что я отгадала такъ хорошо! сказала я весело". А теперь умывайся и будь молодцомъ. Покажи папочкѣ за чайнымъ столомъ, при извѣстномъ тебѣ разговорѣ, такое веселенькое личико, какое у тебя теперь, и ты избавишь его отъ страха за тебя и за мамочку, а мамочку избавишь отъ слезъ. Не захочетъ же она плакать, когда ея сынишка храбрится!"
   "Ну, конечно!" сказалъ Митя тономъ взрослаго человѣка.-- "Да вѣдь вы мнѣ не объяснили еще, почему вы предчувствуете, что я сдѣлаюсь извѣстнымъ во флотѣ?"
   "Мысль о славѣ и извѣстности пришлась моему дружку очень по-сердцу, подумала я. И я схватила его обѣими руками за голову, смѣясь, поглядѣла въ его блестящіе, спрашивающіе глазёнки и сказала:
   "Какой же ты глупенькій мальчишка, мои другъ! Ну, вотъ, покажи сейчасъ свою храбрость, свое спокойствіе и присутствіе духа, которое отличаетъ героевъ, и тогда самъ догадается, отчего мое предчувствіе прочитъ тебя въ адмиралы. Да гдѣ тебѣ, плакса, изнѣженная, чувствительная дѣвочка!..."
   "Такъ вотъ покажу же, что буду адмираломъ!" твердилъ Митя мнѣ вслѣдъ.
   Я застала Софью Николаевну и мужа ея въ залѣ, за круглымъ столомъ. Даже Буля и Вѣра уже чинно сидѣли, между папочкой и мамочкой, въ ожиданіи своихъ чашекъ. Буля, какъ птичка, клевала по крошечкѣ отъ своей порціи бѣлаго хлѣба, а Вѣра считала петли своей тамбурной салфеточки, лежавшей передъ ней, и, сосчитавъ до 26-ти безъ отдыха, остановилась и вздохнула изъ полноты груди.
   Петръ Ѳедоровичъ, кажется, нетерпѣливо ожидалъ Мити; и когда я вошла въ залу, онъ обернулся ко мнѣ показалъ, притворясь сердитымъ:
   "Что вы не тащите Мити за ушко? Какой лѣнтяй нашъ кадетъ...
   "Будущій адмиралъ, мой другъ", поправила я. "Митя только-что держалъ со мной пари, что будетъ адмираломъ."
   Начало страшнаго разговора было сдѣлано, и Петру Ѳедоровичу стоило только продолжать.
   "Мы сейчасъ съ Митей восторженно расхваливали морской мундиръ, продолжала я шутя, и онъ увѣрилъ меня, что не дождется того времени, когда надѣнетъ его. А я утверждаю, что не носить ему этого мундира, потому-что онъ нѣженка и плакса, хуже Були."
   Бѣдная Буля взглянула на меня, какъ-будто хотѣла спросить: что я вамъ сдѣлала? перестала щипать свою булочку и покраснѣла какъ макъ.
   Въ эту минуту Митя выбѣжалъ изъ кабинета и бросился къ отцу на шею.
   "Папочка! это ужасная обида отъ нашего друга, и я докажу, что сдѣлаюсь адмираломъ, сдѣлаюсь офицеромъ и кадетомъ -- и плакать не буду!"
   И Митя пристально поглядѣлъ папочкѣ въ глаза при послѣднемъ словѣ, какъ-будто хотѣлъ дать ему знать, что ему уже все извѣстно.
   Петръ Ѳедоровичъ вѣрно понялъ своего сына, потому-что улыбнулся, съ несказанной нѣжностью взглянулъ на него и сказалъ: "умница мой!"
   Но Митя продолжалъ геройствовать. Прижавшись еще разъ крѣпко къ груди отца, онъ побѣжалъ къ своей мамочкѣ и такъ неожиданно поцаловалъ ее въ шею, что чуть не надѣлалъ бѣды, потому-что Софья Николаевна держала чайникъ подъ краномъ самовара, и когда обернулась отъ Митинаго поцалуя, кипятокъ полился черезъ края.
   Произошла суматоха, которая могла бы помѣшать искусно начатому разговору; но Митя продолжалъ свою рѣчь, и я съ изумленіемъ глядѣла на него.
   "Мамочка! послушайте же, о чемъ мы говорили", сказалъ онъ, тормоша Софью Николаевну, занятую своей мокрой скатертью и не понимавшую еще всей важности этого разговора.
   "Ну, что такое? сказала Софья Николаевна, обративъ наконецъ вниманіе на ребенка, и, нагнувъ голову его, чтобъ поправить мокрыя пряди его волосъ, которые онъ не успѣлъ причесать, занятый тѣмъ, что ждало его въ залѣ.
   Я не спускала глазъ съ Мити, и это, кажется, еще болѣе придавало ему отваги. Мы всѣ какъ-то бодрѣе, когда знаемъ, что на насъ глядятъ.
   "Вообразите, мамочка, нашъ другъ считаетъ меня трусомъ и говоритъ, что я расплачусь, когда узнаю, что меня приняли въ корпусъ и мнѣ надо будетъ ѣхать въ Петербургъ."
   "Я думаю, что поплачешь", сказала Софья Николаевна.
   "Конечно расплачешься, да еще какъ!" спорила я нарочно." Вотъ только скажи тебѣ, что ты принятъ!.."
   "Никогда!" сказалъ Митя съ запальчивою храбростью, не оставляя матери.
   "Ну, такъ скажите ему, что онъ въ самомъ дѣлѣ принятъ и что долженъ скоро ѣхать, сказала я, обращаясь къ Петру Ѳедоровичу.
   "Скажите, папочка, скажите!" воскликнулъ Митя. И онъ смотрѣлъ на отца такъ отважно, какъ-будто вызывалъ его сказать то, что еще таилось отъ Софьи Николаевны.
   "Я принимаю твой вызовъ, Митя, сказалъ отецъ, "и тѣмъ охотнѣе, что предвижу въ тебѣ храбраго моряка."
   Софья Николаевна смотрѣла съ изумленіемъ поочередно на насъ, то на мужа, то на меня: материнское сердце ея почувствовало, что подъ этой многословной, громкой шуткой скрывается серьёзный смыслъ.
   "Будь же храбрецомъ до конца", сказалъ Петръ Ѳедоровичъ, стараясь засмѣяться.
   "Ты въ-самомъ-дѣлѣ принятъ."
   Настало минутное молчаніе.
   Петръ Ѳедоровичъ, сказавъ послѣднія слова, сталъ закуривать трубку и отворотился немного отъ стола.
   Быстрые глазёнки Вѣры давно уже слѣдили за вами всѣми и она, открывъ ротикъ, смотрѣла на отца.
   Я пристально глядѣла на Митю, который стоялъ, плотно прижавшись къ матери и обвивъ ея шею своей рукой, такъ, что его личико приходилось надъ головой Софьи Николаевны. На минутку его кругленькія щечки немножко зарумянились, въ глазахъ заблистали двѣ слезинки, но онъ въ тотъ же мигъ опустилъ дрожавшія вѣки, сжалъ губы и какъ будто проглотилъ что-то; потомъ, нагнувшись къ лицу матери и заглядывая ей въ глаза (всегдашняя его, невыразимо-милая ласка) онъ сказалъ довольно твердо:
   "Мамочка, поздравьте же меня, мой другъ!"
   "Что это такое, добрый другъ?" сказала торопливо Софья Николаевна, отодвигая тихонько голову сына, чтобъ взглянуть на мужа: "шутка или правда?"
   "Не шутка, милая Софья. Я получилъ письмо, что нашъ Митя, слава Богу, принятъ въ корпусъ", отвѣчалъ Петръ Ѳедоровичъ, подходя и обнимая и жену и сына.
   Софья Николаевна вся измѣнилась въ лицѣ. Опомнившись отъ перваго впечатлѣнія, она взглянула на образъ и перекрестилась. Какую молитву говорила ея материнское сердце -- я не знаю. Потомъ она благословила Митю и крѣпкій поцалуй напечатлѣлся на его головкѣ. Я очень боялась, чтобъ этотъ поцалуй не смутилъ моего маленькаго героя; но Митя выдержалъ до конца. Онъ попросилъ у мамочки чаю, о которомъ раньше никто не думалъ.
   Чай пришлось разливать мнѣ, потому-что Софья Николаевна, подъ предлогомъ, что забыла приказать что-то нужное, вышла изъ комнаты.
   Тогда я не вытерпѣла. "Ты будешь адмираломъ, Митя, непремѣнно будешь!" воскликнула я, обнимая его и подводя къ Петру Ѳедоровичу.
   "Буду адмираломъ, папочка?" спросилъ Митя.
   "Ты молодецъ и останешься молодцомъ, мой Дмитрій" сказалъ отецъ. "Ты будешь счастьемъ твоей матери и моею гордостью."
   Между-тѣмъ Софья Николаевна стояла въ спальнѣ, на колѣняхъ, передъ древней, нѣсколько поколѣній находящейся въ семействѣ иконой, и горячо молилась о будущности любимаго сына. Митя побѣжалъ было ее отыскивать, но сейчасъ же возвратился, боясь помѣшать ея молитвѣ. Однако ему пришлось утѣшать и сестеръ своихъ.
   Никто изъ насъ не замѣтилъ раньше, что Вѣра, давно уже слѣдившая за нашимъ разговоромъ, какъ только услышала, что Митя долженъ ѣхать, заплакала, но удерживалась отъ громкаго рыданья, и слезки ея тихо капали въ чашку съ чаемъ. Буля же, совершенно равнодушная сначала ко всему, что происходило вокругъ нея, какъ только замѣтила, что Вѣрочка плачетъ, вдругъ зарыдала во весь голосъ и такъ умильно начала приговаривать: "братецъ, дружокъ! останьтесь..." что было и жаль се, и смѣшно слушать.
   "Перестань, Буля, моя душечка!" говорилъ Митя, обнимая нѣжно сестрицу свою.
   "Не кричи, не плачь, вѣдь мамочкѣ отъ того скучнѣе будетъ! Посмотри, какая умница Вѣрочка: она не плачетъ."
   "Кто вамъ сказалъ, что я не плачу, мой дружокъ? возразила сердито Вѣра, поднявъ свое личико, по которому текли еще ручьи слезъ. "Вамъ только весело!" Эта сердитая выходка была такъ уморительна, что мы всѣ засмѣялись; къ счастью, Петръ Ѳедоровичъ вспомнилъ о такомъ утѣшеніи, которое подѣйствовало лучше Митиныхъ словъ. Онъ приказалъ заложить маленькую тележку, дѣтскій шарабанъ, и сказалъ, что Дмитрій Петровичъ повезетъ сестрицъ кататься, Дѣтскія лица сей часъ же прояснились. Я предложила-было себя въ провожатыя, но меня не взяли и просили не оставлять Софьи Николаевны.
   Она вышла наконецъ изъ своей спальни и увидѣла, что все спокойно и весело. Усердная молитва успокоила и ее. Поручивъ своего первенца Милосердію Небесному, она безъ страха начала думать о предстоящей съ нимъ разлукѣ. Я старалась развлечь ее въ тѣ три дня, которые провела съ молми друзьями.
   Прощанье мое съ Митей было бы для меня очень горестно, еслибъ я не имѣла надежды увидѣть его опять, въ Петербургѣ.
   "Посмотримъ, каковъ то ты будешь кадетомъ!" сказала я, сидя уже въ экипажѣ, куда Митя влѣзъ, чтобъ обнять меня въ послѣдній разъ.
   "Ахъ, мой другъ! мнѣ и самому хочется посмотрѣть тогда на себя!" отвѣчалъ Митя.
   "И мнѣ! и мнѣ!" закричала Вѣра и Люба, стоя на ступенькахъ подъѣзда, "да насъ папочка не беретъ съ собой въ Петер-бур-р-р... и Люба заикнулась, не могши выговорить этого слова. Всѣ засмѣялись.
   "Скоро я буду провожать такъ и своихъ дружковъ," сказала Софья Николаевна, подавая въ послѣдній разъ мнѣ руку, и глаза ея наполнились слезами при этой мысли.
   Какъ сочувствовала я ея грусти въ эту минуту!
   Но черезъ нѣсколько недѣль я получила отъ Софьи Николаевны письмо изъ Петербурга. Старушка-мать ея, узнавъ, что Митю везутъ въ корпусъ, сама пріѣхала проститься съ внучкомъ. Она отпустила Софью Николаевну проводить Митю, а сама осталась въ деревнѣ, съ дѣвочками. Я порадовалась за Софью Николаевну и за Митю. Онъ нѣсколькими недѣлями позже разстался съ своей дорогой мамочкой.
   А имѣть добрую, нѣжную мать -- великое счастіе для ребенка!
   
   М. Я. Г.
   Декабря 1854.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru