Вовчок Марко
Лихой человек

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   

ЛИХОЙ ЧЕЛОВѢКЪ

   Петръ былъ изъ себя хорошъ; молодъ былъ, статенъ. Смуглый, чернокудрый -- онъ суровъ былъ. А глаза черные, какіе строгіе! Какія уста несмѣшливыя!
   Онъ росъ одиноко, сиротою. Со всѣми въ мирѣ, а ни съ кѣмъ въ дружбѣ. Жилъ себѣ особнячкомъ. Весело ли ему, грустно ли, самъ онъ про то знаетъ. Никому онъ ничего худаго не сдѣлалъ, а его побаивались. Дѣти драку бросали, какъ только его завидятъ; дѣвушки притихали; старые говаривали молодымъ: "не трогайте его"; самые смѣлые изъ молодыхъ слушали его молча, когда онъ въ рѣчь вступалъ, а вступалъ онъ въ рѣчь рѣдко. Были суды и пересуды за его нелюдимство, да втихомолку. Тетка его говорила, что давно бы она отречься отъ Петра рада, что онъ за племянникъ, глазъ не кажетъ по году, совѣта не спроситъ никогда, да боялась она его, потому не отрекалась, а только горевала и жаловалась.
   -- Я его боюсь, хоть я ему и тетка, говаривала она: -- это такой человѣкъ, что и жизни рѣшитъ, и самъ въ землю закопаетъ.
   Петръ былъ человѣкъ имущій и трудолюбивый. Честность его была ни въ чемъ неуклонная, ничѣмъ не подкупная; слово его было вѣрное и надежное. Въ Петрѣ не сомнѣвался и баринъ, и не заставлялъ его божиться по три раза всѣми святыми, какъ другихъ людей.
   Вдругъ стали замѣчать, что Петръ мимо старостина двора повадился ходить, что Петръ у старосты въ гостяхъ бываетъ.
   Староста былъ бородатъ и приземистъ, нравомъ не строптивъ, вдовъ; глаза у него небольшіе и носъ небольшой, и ротъ небольшой, да ничего особеннаго, только что именемъ его рѣдкимъ звали -- Капитонъ. А у старосты была дочка Параша. Свѣженькая, веселая, то-то была дѣвушка!
   Жили они съ отцомъ на краю деревни, и сколько черезъ ихъ огородъ дорожекъ было проторено! А дорожки торили все наши деревенскіе молодцы. Шелъ ли кто въ лѣсъ, шелъ ли кто въ поле, имъ всюду ближе черезъ старостинъ огородъ. Ну, сами понимаете, что это былъ за близкій путь: въ поле выйдти изъ огорода -- топкое болото обойди, а въ лѣсъ -- черезъ поле дорога.
   Идетъ бывало одинъ молодецъ по дорожкѣ, идетъ другой, каждый на окошечко косится, а Параша у окошечка цѣлый день: Старостина дочка, на работу она не ходила. Параша будто ничего не знаетъ, будто ничего не видитъ, поетъ себѣ безпечно да распѣваетъ. И много она беззаботныхъ головъ отуманила; не одно веселое сердце смутила. Параша про то вѣдала и тѣмъ тѣшилась. Люди со стороны тоже видѣли и знали всѣ эти сердечныя напасти, что Параша общая сокруха; а когда сталъ Петръ ходить къ старостѣ, всѣ такъ озадачились, словно на яблонѣ орѣхи выросли. Зашепталъ весь женскій родъ, удивлялись и разчитывали, когда свадьбу будутъ играть, сколько староста приданаго дастъ; раскидывали умомъ, какой лихой мужъ будетъ Петръ, и каково житье сулится бѣдной Парашѣ. Петрова тетка ходила изъ дома въ домъ, и всѣхъ спрашивала, вѣруютъ ли въ Бога. "Вѣруемъ," отвѣчали ей всѣ. "А коли вы въ Бога вѣруете, отговорите вы дѣвушку, чтобы не выходила она замужъ за Петра."
   На это ей никто не отвѣчалъ ни слова.
   Но время шло, а Петръ все не сватался. Прошла осень и зима. Люди все дожидалися, что будетъ, а все ничего не было. Сама Параша призадумалась и притихла. Староста ничѣмъ не крушился. Человѣкъ-то былъ староста спокойный и со всѣмъ уживчивый. Если онъ чего и ждалъ, то ждалъ съ разсужденіемъ: "Я посѣю, говаривалъ онъ, взойдти, такъ взойдетъ, уродить, такъ уродитъ, а нѣтъ такъ нѣтъ,-- и дѣлать нечего. Понапрасну-то кипѣть, только выкипишь."
   Каковъ онъ былъ по хозяйству, таковъ былъ и въ жизни.
   Петръ ходилъ къ старость все чаще да чаще. Всѣ Парашкины вздыхатели понемножку отстранялися, словно почуяли что-то, вотъ какъ дѣти разступаются и даютъ дорогу взрослому человѣку: разступаются передъ нимъ нехотя, а все разступаются.
   Парашѣ было досадно, зачѣмъ они отступаются, она ласковѣй выглядывала изъ окошечка. Веселили ее печальные ихъ взгляды и тяжелые вздохи. "Параша, говорили ей дѣвушки, какъ это Петръ полюбилъ тебя, вѣтрогонку такую?"
   Парашѣ сладко тѣ слова слушать, усмѣхается въ отвѣтъ дѣвушкамъ: меня ли не полюбитъ?
   -- А какъ онъ ласкаетъ тебя? Что говоритъ съ тобою? Когда же свадьба?
   -- Много будете знать, скоро состарѣетесь, отвѣтитъ Параша шуткою, а у самой сердце защемитъ: Петръ еще ей ничего не сказалъ. Любилъ и молчалъ. Отчего же это такъ? Отчего не подойдетъ ближе? Сколько разъ она его поджидала вечеромъ у воротъ и встрѣчала, какъ ея сердце билось, а онъ проходилъ въ избу къ ея отцу, не останавливался, кланялся ей какъ на міру! Другіе не такъ. Другіе простаивали подъ ея окнами цѣлые ненастные вечера; другіе бѣжали за нею не мѣряючи пути, чтобъ только взглянуть на нее. А на улицѣ ее цѣлая толпа окружитъ, всѣ слова къ ней, всѣ глаза на нее... Она и счастливила и крушила по своей волѣ, по своей прихоти. Забавно было. Сколько было потомъ смѣху, сколько рѣчей потомъ вспоминаючи съ дѣвушками! Теперь одиноко и скучно. Сердце бьется черезчуръ, ужь скоро и больно щемитъ... Что же еще дальше будетъ? Скоро ли тяжелые часы пройдутъ? Притихла Параша, призадумалась, пѣть перестала. Сядетъ, подпершися рукою, пригорюнится да глядитъ въ чистое поле...
   Разъ приходитъ къ нимъ Петръ ввечеру, и говоритъ между прочими рѣчами, что ему дорога.
   Парашѣ холодно стало.
   -- А куда Богъ несетъ? спрашиваетъ староста.
   -- Да съ барынею, отвѣтилъ Петръ.-- Беретъ меня съ собою въ городъ, ключникомъ тамъ буду.
   -- Катитъ на всю зиму, надо полагать? сказалъ староста.
   -- Надо полагать, что на всю, отвѣтилъ Петръ.
   -- Опять продадимъ пшеницу съ убыткомъ. За насъ будетъ Бога молить Маликовъ купецъ.
   А Параша думала: "на всю зиму!" и глядѣла на Петра изъ уголка. Ей показалось, что онъ печаленъ и блѣденъ: радостно стало ей, да не вѣрилось; она подошла къ столу, поправила огонь, чтобъ поярче свѣтилъ: да, онъ печаленъ былъ и блѣденъ. Она опять отошла въ уголокъ, и все на него глядѣла.
   "А какой человѣкъ! думала она: кто, кромѣ меня, подстережетъ такую печаль? Иной подумаетъ, что у него только голова болитъ... Хоть бы разъ въ разговорѣ запнулся!.. И отчего ему не поглядѣть на меня подолже, поласковѣй?.. Заговоритъ ли онъ хоть нынче сердечно?" Она все глядѣла на него.
   Вечеръ прошелъ. Петръ сталъ прощаться съ старостою. Параша выскользнула впередъ изъ избы, и въ сѣняхъ шепнула Петру: "Придите еще проститься." Онъ вдругъ остановился, но ничего не отвѣтилъ ей.
   -- Лобъ береги, темно! сказалъ староста, провожая Петра.
   "Разслышалъ ли Петръ мои слова? мучилась Параша. Еслибы разслушалъ, отвѣтилъ бы: ему ли съ мыслями собираться? Догадается ли придти самъ? Любитъ ли? Забудетъ ли въ разлукѣ?"
   -- Когда жь въ путь? послышался ей голосъ отца на улицѣ.
   -- Кто его знаетъ, отвѣчалъ Петръ.-- Говорятъ, черезъ недѣлю, а можетъ черезъ двѣ.
   Параша чуть не вскрикнула съ радости: черезъ недѣлю! Она думала, что ужь завтра. Отлегло у нея отъ сердца.
   -- Барыня-то ужь заболѣла? спрашивалъ староста.
   -- Со вчерашняго дня.
   -- Ну, такъ черезъ недѣлю укатите, увѣренно сказалъ староста, и заперъ двери за гостемъ.
   Надо вамъ знать, что барыня была молодая, и до смерти любила людныя сборища и веселыя бесѣды. Такой нравъ по наслѣдству ей перешелъ: у ней папенька на именинномъ пиру Богу душу отдалъ, а маменька скончалась въ гостяхъ. Она сама еще крошкой такъ всякіе танцы выпрыгивала, что всѣ ахали и утѣшались. Замужъ ее отдали молоденькую, мужа своего она только-что въ лицо знала, когда онъ ее привезъ въ свой домъ. И стали они жить да поживать. Молодая скучала; молодой ходилъ недовольный, мало къ себѣ любви видѣлъ. Началися у нихъ ссоры.
   -- Что прибыли, что я женился? говаривалъ баринъ въ горькій часъ.-- Только сѣдѣю!
   -- Вы не сѣдѣете, отвѣтитъ ему барыня, взглянувши на его голову.
   А онъ совсѣмъ, совсѣмъ лысый былъ, и все въ томъ не признавался: "сѣдѣю", говорилъ.
   Ссоры пошли чаще и бурнѣе. Бывало искричатся оба такъ за день, что ввечеру изнемогутъ, лежатъ въ креслахъ, молчатъ, только знаками показываютъ другъ дружкѣ: "ты мнѣ постыла", "а ты мнѣ не милъ."
   Объ эту пору пріѣхала къ нимъ родня, ее "тетенькой" называли изъ уваженія, а по родству она была далекая. Была это барыня старая уже, вдова и великая щеголиха. Общительная, бойкая, и привѣтливая, и не переборчивая, она всякаго къ себѣ привлекала. Молодая барыня прильнула къ ней мягкою кошечкой. Родня пожила мѣсяца два, погостила и у ввела молодую барыню съ собою.
   Барину куда какъ не хотѣлось этого, а самъ попросилъ родню, чтобы взяла жену къ себѣ въ гости. Какъ нашла на него такая дурь, онъ не могъ вообразить, пенялъ на себя, и по лбу себя постукивалъ.
   Погостивши у родни, барыня пріѣхала совсѣмъ иная: нѣжная, и такая во всемъ находчивая, смирная, покорная... Баринъ кричитъ, а она сложитъ ручки да только вздыхаетъ: "Успокойся, другъ мой! Тебѣ это вредно!" А онъ пуще бѣленится. Стала барыня чаще къ роднѣ ѣздить, и тамъ стала гащивать у ней по цѣлымъ мѣсяцамъ. Та пріютила ее подъ свое охранное крыло: такъ сама она писала къ барину въ письмахъ. Барина эти поѣздки изъ себя выводили, хотѣлъ онъ разъ не пустить барыню, барыня ему ни слова противнаго, да заболѣла. Каждый день умирать сбирается, и проситъ барина похоронить ее подъ чернымъ крестомъ; каждую ночь по дому звонъ во всѣ колокольчики, бѣготня, суета; послала за родней проститься передъ смертью: родня пріѣхала не медля и выходила больную, и повезла съ собою для укрѣпленія въ силахъ.
   Баринъ еще тогда же махнулъ рукой имъ вслѣдъ.
   Съ той поры барыня больше жила у родни, чѣмъ дома. Баринъ попривыкъ жить одинъ: по комнатамъ ходитъ, или два вѣтвистыя дерева рисуетъ, а не то въ окно смотритъ. Скучно ему да спокойно. Встревожится, когда барыня навѣдаетъ, и разсердится онъ крѣпко. А она вбѣжитъ всегда съ радостію, ахаетъ, что наконецъ-то увидались, наконецъ-то до деревни родной добралась. "Люблю, говорахъ, ахъ, люблю тишину полей!" И только пріѣхала, сейчасъ пяльцы велитъ подать и начнетъ вышивать барину спальные сапоги, по сѣрому полю розанами. Только баринъ въ двери: "Чта, мой другъ? Ахъ, какое милое утро! Сядь подлѣ меня, погляди, что я вышила." Баринъ не отвѣтитъ ничего, ходитъ и всѣми дверями хлопаетъ. Барыня того не замѣчаетъ.
   Дней черезъ пять, барыня начинаетъ вздыхать, и кладетъ на пяльцы платочекъ для слезъ. "Вы мнѣ отецъ и мать, вы мнѣ всѣхъ теперь замѣняете", то и дѣло благодаритъ она барина и умиляется, и жалуется, что грустно ей будетъ съ нимъ въ разлукѣ. Баринъ все молчитъ, и все ходитъ. Что-нибудь разобьетъ или изломаетъ, но все молча. А тамъ и не вытерпитъ: все, что накипѣло у него на сердцѣ, все выкричитъ. Барыня заболѣетъ. Баринъ хотя ее упрекаетъ, что притворщица, а за лѣкаремъ посылаетъ. Лѣкарь, ѣдучи къ больной, всегда бывало возьметъ отъ своей лѣкарши порученья въ городъ, чтобы черезъ барыню купить.
   Въ домѣ бѣготня, смятенье, стонетъ барыня. Баринъ принесетъ деньги и броситъ ей на постель, но барыня еще руки не можетъ приподнять. Еще лѣчится она дня два-три, потомъ прощается съ бариномъ, слезно плачетъ, и ѣдетъ къ роднѣ въ городъ.
   Такъ бывало каждую зиму.
   

II.

   "Ложуся я спать на Сіонскихъ горахъ, три ангела въ головахъ: одинъ видитъ, другой слышитъ, третій мнѣ всю правду скажетъ. Если я что найду, или я что куплю, или я что въ даръ приму -- сбудется; если я что продамъ, или потеряю, или отдамъ -- не сбудется."
   Такими словами Параша загадывала, ложася спать, и крестилася. Да гаданье ей не вышло: она всю ночь не сомкнула глазъ, думала, думала она... Цѣлые большіе разговоры вела сама съ собою... Сердце ея билось, не унималось.
   Ее тяготила долгая ночь, и вдругъ она удивилась разсвѣту, точно разсвѣтъ не въ свою пору пришелъ.
   Она все утро спѣшно работала, и кончила всѣ свои работы въ домѣ. Что прежде она не всегда успѣвала сдѣлать въ день, теперь было сдѣлано въ два часа, и она осталась съ пустыми руками. Староста медленно собиралъ по лавкѣ поясъ свой, шапку и рукавицы, оглядывалъ все, и опять клалъ, смотрѣлъ въ окно и замѣчалъ по облакамъ какая будетъ погода.
   Параша стала торопить отца, чтобъ онъ не опоздалъ.
   Староста спокойно удивился.
   -- Когда жь я опаздывалъ? сказалъ онъ.-- Или ты сама-то еще сны видишь?
   Параша вздохнула и сѣла у стола.
   -- А что же ты гостьею сидишь? спросилъ староста.-- Мало ли дѣла-то! Съ утра-то и начинать, а ты нѣжишься...
   -- У меня ужъ все сдѣлано, перебила Параша.
   Староста удивился побольше. Онъ поглядѣлъ на дочь попристальнѣй и спросилъ:
   -- Что это за притча?
   Параша тоже поглядѣла на отца и отвѣтила холодно:-- Такъ...
   -- Эка блажь-то на тебя находитъ! сказалъ староста и покачалъ головой.
   Параша вспыхнула и быстро вышла изъ избы.
   Она стояла на дворѣ и, волнуясь, поглядывала вокругъ. Утро было ясное, свѣжее, пронималъ холодокъ; Параша стояла и глядѣла точно на перепутьѣ.
   Прошелъ мимо ея отецъ и спросилъ, чего она тутъ стоить.
   Параша промолчала и вошла въ, избу.
   -- Ты не дури, сказалъ староста увѣщательно и ушелъ. Одна осталась Параша.
   "Что дѣлать мнѣ? Что мнѣ дѣлать?" твердила она, ходячи изъ угла въ уголъ и тоскуя.
   Ее томила тишина -- улица была пуста, всѣ уже ушли на работу. Ей казалось, что и солнце стоитъ, что и часы не проходятъ. Вдругъ мелькнула ей мысль, что Петръ ее ждетъ у рѣки, на берегу, подъ тою ракитой, гдѣ онъ разъ ее встрѣтилъ и воды ей зачерпнулъ и долго съ нею не прощался...
   Параша прибѣжала на берегъ, съ пылающимъ лицомъ: ни души тамъ не было. Глубокая, холодная рѣка катилась съ глухимъ шумомъ. Параша постояла, поглядѣла и воротилась домой.
   Въ обѣдъ пришелъ отецъ. Онъ былъ утомленъ и озабоченъ дѣлами, хорошо обѣдалъ, послѣ обѣда уснулъ, послѣ сна вздыхалъ и опять ушелъ. Опять Параша осталась одна. Она сидѣла и все тужила: "Какъ тяжело да трудно! думала оца. Вотъ она любовь! Вотъ она кручина!"
   Вечеромъ отецъ ей приказывалъ, разспрашивалъ, она слушала его и отвѣчала ему, а въ то же время она точно прислушивалась къ своему сердцу, какъ ея сердце и занывало, и замирало, и сжималось: "больно-то какъ!" чувствовалось ей непривычной къ печали, и печаль ее удивляла и пугала: и сильна, и больна казалася, и неутомима, и привязчива.
   Былъ уже поздній вечеръ. Староста сидѣлъ за столомъ, писалъ по столу мѣломъ крестики и палочки, стиралъ и опять писалъ -- все не выходило, опять стиралъ и думалъ.
   Параша спросила, что онъ высчитываетъ -- староста качнулъ головой: "не мѣшай!"
   Она опять замолчала, и тоска ее сильнѣй взяла.
   Счеты таки вышли у старосты; онъ вздохнулъ и спряталъ мѣлокъ.
   -- Когда наша барыня ѣдетъ, не слыхали? спросила его Параша.
   Не стало ей больше терпѣнья.
   -- Да скоро, отвѣтилъ староста. Онъ и головы не поднялъ отвѣчая.
   -- Ты думаешь... начала Параша.
   -- Мнѣ-то что думать?
   Лучше бы ей всякій другой отвѣтъ, да не этотъ, и безучастный и неопредѣленный!
   "А онъ? Такъ онъ не придетъ ужь къ намъ? Зачѣмъ же я мучуся? На что?"
   Сердце ея ныло отъ обиды и взяла ее такая тоска по немъ. Не знала она, куда бъ ей бѣжать, гдѣ тоску свою дѣвать, не въ моготу ей стало было оставаться въ душной избѣ, тяжело видѣть безмятежнаго отца. Она вышла на улицу.
   Небо свѣтилось въ яркихъ звѣздахъ; ночь прозрачна и холодна. Уже въ окошечкахъ потухали огоньки; все кругомъ темнѣло и потухало. Параша ходила взадъ и впередъ по улицѣ около своего двора.
   Вдругъ въ тиши ей послышались чьи-то шаги, почудился чей-то голосъ: она остановилась. Нѣтъ, все безмолвно. Она опять стала ходить.
   И опять ей шаги слышатся, явственно видитъ она кого-то высокаго и статнаго въ темной дали. Она испугалась столько же, сколько обрадовалась. Она пошла на встрѣчу. Это шелъ Петръ.
   Сошлися близко они и остановилися другъ противъ друга. Онъ видно былъ обрадованъ встрѣчей -- она робѣла.
   -- Куда шла? спросилъ онъ ее неровнымъ голосомъ.
   -- Проститься хочу, отвѣтила ему Параша.
   Онъ вдругъ взялъ ее на руки и поднялъ какъ малаго ребенка и крѣпко ее прижалъ къ своей груди.
   Не далеко въ сторонѣ лежала груда камней, онъ ее донесъ туда и посадилъ, и сѣлъ подлѣ нея.
   -- Ахъ, скажи мнѣ слово ласковое, проситъ его Параша,-- обними покрѣпче!
   -- Милая моя и вѣчная моя!
   -- Сколько я перемучилася! Ужъ сколько сокрушалася! жаловалась Параша.
   Онъ ласкалъ ее и нѣжно и страстно.,
   -- А ты что думалъ? Что у тебя на сердцѣ лежало? допытывалась Параша.
   -- Я любилъ тебя, сказалъ онъ.
   Она хотѣла еще что-то спросить и не спросила. Приклонилась къ нему и думала удивляючись: "за что мнѣ такъ хочется благодарить его? За слово простое... за одно слово..." Ей было сладко и безмятежно подлѣ него.
   -- Я точно по пустымъ полямъ носилась съ вихремъ холоднымъ, говорила она ему,-- а вотъ теперь къ тебѣ пристала,-- ахъ, мнѣ хорошо теперь!
   И шли хорошіе часы.
   -- Что же ты молчаливъ, желанный мой? Мнѣ хочется послушать твоихъ рѣчей -- поговори! Все разкажи мнѣ: вѣдь ты еще никогда не говорилъ со мной. Я все ждала: когда-то! Ты теперь поговори со мной!
   Онъ склонилъ къ ней на колѣни голову.
   Она усмѣхнулась и подумала: любитъ! любитъ!
   -- Скажи жь мнѣ, какъ ты меня любишь, крѣпко ли? И какъ ты печалился по мнѣ? А отчего давно не признался мнѣ? Отчего?
   -- Не знаю, отвѣтилъ онъ.
   -- А я бывало жду-жду!
   Хлопнула гдѣ-то дверь. Они прислушивались.
   -- Это видно отецъ ищетъ меня, сказала Параша.-- Ахъ, не хочется отъ теби идти! Ахъ, не хочется!
   -- Не ходи отъ меня, сталъ онъ просить и не пускалъ.
   Она засмѣялась.
   -- Отецъ ищетъ, повторяла ему.
   -- Что жь отецъ? Не ходи отъ меня.-- Она веселѣе прежняго засмѣялась и крѣпко его обняла.
   -- Вотъ какой ты привязчивый бываешь! Ну, прощай. Завтра я выйду къ рѣкѣ рано -- рано выйду.
   -- Погоди еще, просилъ Петръ.
   Она вырвалась изъ его рукъ и убѣжала.
   Отецъ ее точно искалъ. Онъ встрѣтилъ ее со строгостью должною и во взглядѣ и въ голосѣ.
   -- Гдѣ ты пропадала по сю пору? спросилъ онъ.
   -- На улицѣ была.
   -- Все небось зазнобчивые разговоры тамъ приковали! А ты въ другой разъ поздно не выходи -- это тебѣ мой приказъ! Что за полуночница такая!
   Параша стояла у окна и слушала молча, не обертываясь къ отцу. Счастливое такое лицо ея было, и забывшись, она улыбнулась сама себѣ.
   Темнота рѣдѣла и громко запѣли пѣтухи.
   -- Что жь не ложишься спать? заговорилъ опять староста;-- ужь третьи пѣтухи поютъ.
   Параша легла такая счастливая, веселая такая. Уснула она крѣпкимъ и безмятежнымъ сномъ.
   

III.

   Утромъ рано Параша бѣжала съ ведромъ къ рѣкѣ. Осеннее утро было тепло и пасмурно. Солнце ярко сверкнетъ и спрячется. Сильно пахло коноплей, укропомъ и зорей.
   "Тутъ ли онъ?" смотрѣла издали Параша.
   Онъ былъ тутъ. Онъ ждалъ. Онъ былъ блѣденъ и утомленъ. Онъ о чемъ-то думалъ.
   Какъ озарился онъ счастьемъ, когда ее увидѣлъ! Всѣ мысли и думы улетѣли -- осталась одна радость.
   -- Какъ ты обрадовался! вскрикнула Параша.
   Они сѣли рядомъ.
   -- Какіе тебѣ сны снились? спрашивала его Параша,-- какіе?
   -- Я не засыпалъ, отвѣтилъ онъ ей.
   -- Не засыпалъ? А я такъ заснула, и снилось мнѣ все, что я летаю, лечу-лечу высоко, быстро,-- такъ мнѣ жутко и такъ весело -- вотъ какъ на высокихъ качеляхъ... А ты что жь дѣлалъ?
   -- Ходилъ.
   -- И домой не пошелъ? То-то ты блѣденъ, да изморенъ.
   Она его тихонько обняла и тихонько улыбалась, глядя ему въ лицо. Онъ тоже на нее глядѣлъ.
   -- Знаешь какой ты теперь? сказала ему Параша:-- точно послѣ смертной болѣзни, словно опять на свѣтъ народился. Что же ты ночью думалъ, когда ходилъ? Про меня?
   -- Про тебя.
   -- Любо тебѣ со мной? Мнѣ такъ любо. Мнѣ такъ все и кажется, что птички поютъ... и самой мнѣ на умъ приходятъ какія-то пѣсни такія, какихъ я прежде никогда не знавала...
   Онъ только глядѣлъ да глядѣлъ на нее. Она вдругъ и сама присмирѣла и примолкла.
   Когда она шла на свиданье, она сбиралась говорить съ нимъ много. Сбиралась разказать ему много, много веселаго, повеселиться съ нимъ, а слова, что дальше, то замирали, а веселость утихала, мѣсто того заступало что-то чудное, до того незнаемое, что тише веселья и радостнѣй грусти.
   Когда Параша пошла домой, и Петръ пошелъ за ней. Хотѣла она напомнить ему: воротись, но не вымолвилось это слово. Онъ вошелъ вмѣстѣ съ ней въ избу.
   Староста всталъ съ лавки и поглядѣлъ на нихъ. Онъ, кажись, такъ же бы поглядѣлъ, еслибы вмѣсто Петра влетѣла птица въ избу. Параша ушла отъ нихъ.
   -- Что случилось? спросилъ староста у Петра.
   -- Отдай за меня дочь, сказалъ ему Петръ.
   Староста подумалъ, сколько ему надо было подумать, и отвѣтилъ Петру:
   -- Согласенъ. Только отчего ты не соблюлъ общаго порядка: ни свѣтъ ни заря прибѣжалъ самъ, одинъ безъ свата, и опять теперь бѣжишь, точно ты огню ухватилъ. Сядь-ка, прошу. Потолковать тутъ надо.
   Петръ сѣлъ.
   -- Такъ полюбилась тебѣ Параша? взять за себя хочешь?
   -- Да, отвѣтилъ Петръ.
   -- Что жь! ты человѣкъ хорошій и не бѣднякъ, я согласенъ. Чай и Параша-то не заупрямится. Сыграешь свадьбу какъ пріѣдешь изъ пути.
   Петръ проговорилъ:-- Долго ждать!
   -- Раньше нельзя. Черезъ недѣлю, много черезъ полторы барыня поѣдетъ: гдѣ жь тутъ собраться къ свадьбѣ? Да и къ чему такъ торопиться? На пожарѣ только полошатся.
   -- Долго, говорилъ Петръ.
   -- Скорѣй нельзя. То-есть, пожалуй, оно возможно и въ одинъ день спроворить, да къ чему такъ? Что ты спѣшишь? Она вѣдь цѣла будетъ, или боишься, что пропадетъ?
   Петръ вдругъ измѣнился въ лицѣ и пересталъ настаивать.
   -- Такъ по моему оно будетъ? спросилъ староста.
   -- Хорошо, отвѣчалъ Петръ.
   Староста еще толковалъ о томъ, о семъ, Петръ на все ему отвѣчалъ: хорошо.
   Параша видѣла, что онъ ушелъ отъ старосты, что-то отуманенный мыслями.
   Отецъ ее кликнулъ.
   -- Чай ужь сама давно все знаешь? сказалъ онъ ей.
   -- Знаю, отвѣтила Параша.
   -- Чай неволить тебя не придется?
   -- Отдай меня за него, батюшка! промолвила Параша и ближе подошла къ отцу.
   -- Съ Богомъ, отвѣчалъ староста,-- хотя люди его обходятъ подальше, хотя его бирюкомъ зовутъ, а онъ человѣкъ хорошій и человѣкъ съ правдою. Ты только его съ пути не сбивай: вѣдь вы, говорятъ, иныхъ совсѣмъ съ пути сбиваете. Ты съ нимъ не шути ничѣмъ, онъ, кажись, играть не охочъ...
   Барыня выбралась въ путь черезъ полторы недѣли. Эти полторы недѣли пролетѣли быстро, а пока пролетали, Параша не думала о разставаньи, забывала о разлукѣ. Развѣ случится, что останется одна на тихій часокъ, такъ поплачетъ, или ночью проснется, вспомнитъ, такъ защемитъ сердце.
   Петръ также, казалось, забылъ о своей дорогѣ, объ отъѣздѣ. Все съ ней, все около нея -- счастливъ былъ.
   Разъ только, за все это время, была тяжелая минута..
   Это ужь было за три дня до отъѣзда. Они сидѣли подъ вечеръ; вечеръ былъ, румяный и холодный, они сидѣли за огородомъ на пригоркѣ. Параша безъ умолку говорила -- все она ему разказывала, и кто ее любилъ, и кто съ ней враждовалъ; что она кому говорила, надъ кѣмъ и какъ посмѣялась; кто ее обидѣлъ и кому она досадила; онъ глядѣлъ на нее и слушалъ ее.
   Свечерѣло. Все быстро, вдругъ почернѣло кругомъ, только багряная полоса отдѣляла небо отъ земли и сверкала. Послышалось, застучали колеса вдалекѣ по дорогѣ.
   -- Такъ и ты поѣдешь, проговорила Параша. И такая грусть ее взяла.-- Какъ грустно! пожаловалась она, и наклонилась ближе къ нему. Его едва было видно въ сумракѣ. Онъ крѣпко держалъ Парашу за руку и словно былъ пораженъ недоброю вѣстью.-- Ты не отчаявайся, стала его уговаривать Параша.-- Ты скоро пріѣдешь... я буду ждать тебя...
   -- Ждать? повторилъ онъ.
   -- Ты думаешь нѣтъ? Ты можетъ боишься, не забуду ли я тебя?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣтилъ онъ поспѣшно, точно испугался.
   -- А что, какъ вправду забуду? Пріѣдешь, подойдешь, а я не узнаю, я ужь другаго полюбила.
   Параша нагнулась ближе, обильныя слезы текли по его липу; она вскрикнула, обняла его, что мочи у ней было.
   -- Прости, прости мои глупыя шутки! молила она.-- Вѣдь это шутки -- ты мнѣ прости!
   Онъ не былъ разсерженъ. Онъ припалъ къ ней головой, цѣловалъ ее и плакалъ.
   Долго за полночь, они пробыли вмѣстѣ. Параша хотѣла его развеселить, Параша пробовала его успокоить, говорить начинала, умолкала скоро; ей становилось какъ-то боязно.
   Поздно разстались. Разставаючись, обнялись крѣпко, словно сказали: "На всю жизнь неразлучны!"
   -- Говорилъ: не люблю, если полуночничаешь, встрѣтилъ Парашу сонный отецъ такими словами,-- и не надо тебѣ было ходить до полуночи.
   Параша поглядѣла на него точно на незнакомаго и ничего не отвѣтила. Устала она чего-то въ тотъ вечеръ, какъ устала! И на сердцѣ у ней было не спокойно, и долго ей не спалось.... Думать даже не думалось, а она повертывалась на своей постелѣ, будто отъ какой боли безпокойной.
   Да утренній сонъ все успокоилъ: она встала опять свѣжа и весела, только когда подумала какъ онъ ее встрѣтитъ, какой будетъ съ нею -- такъ замерло немножко сердце. Но онъ ее встрѣтилъ и нѣжный и ласковый. Она все забыла, глаза у ней заблестѣли опять, опять рѣчи нашлися и шутки... Онъ все съ нею,-- не отходитъ. Онъ въ глаза ей глядитъ, совсѣмъ покорился.
   Если шатоватый и слабый человѣкъ покоряется, жалко его, а если сильный и раздумчивый, страшно бываетъ вчужѣ.
   Настала разлука. Отъ роду своего еще Параша столько слезъ не проливала, отъ роду ей никого такъ жалко не бывало. Она совсѣмъ въ горѣ своемъ потерялась: или молила Петра: "останься со мною! возьми меня съ собой!" или только плакала, прижавшись къ нему.
   Онъ не плакалъ, но, видно было, терзался. Онъ говорилъ ей: -- Свидимся.
   Выѣхали поздно, при потухающей зарѣ вечерней.
   

IV.

   Много дней Парашѣ сіялъ передъ глазами прощальный вечеръ, поздній, огнистый. Долго слышался стукъ колесъ и звучалъ тонкій колокольчикъ. Все стало ей не мило; все ей опостылѣло. Отца своего она въ душѣ укоряла: "видно не любитъ онъ меня -- хоть бы немножко пожалѣлъ!" Съ грустью она глядѣла, какъ всѣ своимъ озабочены, и недоумѣвала, что никто ея горю не ужаснется.
   Плакать она уже перестала, а только вздыхала.
   -- Не плачется больше, говорила она своей подругѣ Танѣ:-- всѣ видно я ужь и слезы свои выплакала!
   -- Нѣтъ, еще будутъ слезы, отвѣчала Таня.
   -- Ужь я жизнь не красна, Таня,-- можетъ скоро и умру я съ горя.
   -- Съ горя не мрутъ, Параша, печально наставляла Таня.
   -- Не знала ты видно его! перебила Параша вспыхнувши.
   -- Знала. Помнишь, прошлаго году какъ меня бросилъ... (имя Таня не сказала) Помнишь?... А вотъ я живу какъ и люди: здорова и пѣсни пою. Ты это съ непривычки пугаешься.
   -- Богъ съ тобою, прощай! сказала ей Параша съ укоромъ и ушла отъ нея.
   "Никто моего горя не разумѣетъ, никто меня не утѣшитъ... Отчего онъ былъ всегда такой печальный? Сладко бы теперь было мнѣ вспоминать его рѣчи, а что мнѣ вспомнить? Ничего и передъ разлукой почти не сказалъ... ничего не обѣщалъ.. Измучилась я безсчастная!" А какъ избыть тоску, чѣмъ ее утолить -- Параша не знала.
   Параша плакалась на свою судьбу, вспоминала и жалѣла свое веселое, безпечное прошлое время, то время, когда столько людей занимала ея мысли, тѣшили ее и забавляли. Тѣ люди стояли передъ ней тогда цѣлою вереницей, не мѣшая другъ дружкѣ, печальные, бойкіе, отуманенные, любящіе -- всѣ равно ее забавляли, а теперь не то! Теперъ у ней въ мысляхъ одинъ по немъ сердце болитъ, и сколько ужь горя въ короткое время принесла ей любовь, а ее тянетъ какою-то силой къ нему одному... Какъ ни закрывай она глаза, какъ ни пой пѣсни, одинъ онъ передъ нею, одинъ онъ на умѣ.
   Иногда Параша думала: "очень ли онъ меня любитъ? Вѣдь не рѣчистъ былъ, вѣдь не увѣрялъ какъ другіе..." Но ей точно голосъ какой-то шепталъ: "онъ любитъ; никто лучше и вѣрнѣе его не можетъ любить."
   Тогда Параша начинала еще глубже вздыхать и крѣпче задумываться. Она больше подружилась съ Танею. Часто онѣ вмѣстѣ ходили въ какое-нибудь глухое мѣстечко, чаще всего въ облетѣвшій березовый лѣсокъ, садились рядомъ на горкѣ надъ бьютрою рѣчкой и пѣли:
   
   "Какова любовь на свѣтѣ горюча,
   Горюча любовь, слезами полита."
   
   Допѣвши пѣсню свою, печально переглядывались, и вздыхали, и задумывались, глядя на свѣтлую воду, на пустые, еще зеленые берега.
   У Параши выступали слезы на глазахъ.
   -- Ахъ жизнь, жизнь! говорила она съ укоромъ.
   Слезы начинали капать.
   Таня почти все молчала и слушала уныло. Изрѣдка развѣ скажетъ: "онъ тебя любитъ", или: "ты еще настоящаго горя не знаешь."
   -- Любитъ, да гдѣ онъ? За тридевять земель отъ меня!
   -- Любитъ, такъ пріѣдетъ.
   -- Когда это будетъ-то?
   Иногда онѣ пересказывали другъ другу про свою зазнобу, и какъ началась, и какъ шла.
   -- Вотъ ты мое сердце разбередила, говорила Таня:-- опять все былое какъ будто передо мною... Что-то онъ теперь?
   -- А ты и вѣсти объ немъ не имѣешь? Вѣдь не далеко -- спросить можно.
   -- Есть слухи, да какіе! Кто знаетъ, что на душѣ у него? Кто мнѣ скажетъ?
   -- Какъ, ты не видала его?
   -- Да зачѣмъ же мнѣ его видѣть-то?
   -- Все бы тебѣ утѣшнѣй было.
   -- Утѣшнѣй ли?
   -- Я бы не вытерпѣла какъ ты: я бы увидала его... спросила бы о прошломъ.
   -- Что же? Все знаю и вѣдаю -- все опрошено.
   -- Да вѣдь онъ любилъ тебя... не по своей волѣ покинулъ.
   -- Любилъ и не по своей волѣ бросилъ, что же еще тутъ спрашивать? Что говорить?
   -- Зачѣмъ ты его пустила? Отчего ты на своемъ не настояла?
   -- Да что жь мнѣ бы надо все его за руки держать? И во всемъ такъ цѣлый вѣкъ... Съ такимъ человѣкомъ не нынче, завтра, не завтра, послѣзавтра случай похожій будетъ...
   -- Родные-то его, говорятъ, лихіе люди.
   -- Да. Только я тогда не сокрушалась объ этомъ. Я думала: все ничего! Буду съ нимъ и при немъ. Вѣдь все можно перенесть для милаго человѣка... да еще въ сласть перенесть...
   -- Или воротить нельзя?
   -- Нельзя и не надо.
   -- Какъ это ты сложила такъ руки, Таня? Легко ли это -- отказаться?
   -- Гдѣ тамъ легко! Да дѣлать нечего.
   -- Какая жь твоя жизнь будетъ?
   -- Да какъ ужь Богъ дастъ.
   -- Замужъ не пойдешь?
   -- Не знаю. Можетъ пойду. Что жь маяться-то даромъ? Развѣ лучше такъ? Еслибы, лучше, не пошла бы, а то все одно. Будутъ женихи, станетъ мать просить, можетъ пойду.
   -- А онъ не женился?
   -- Еще видно не приказывали, а то бы женился. Что равняешь? Мы другъ другу не примѣръ!
   -- Мой не покинетъ меня, или ты не вѣришь, Таня?
   -- Вѣрю. Есть такіе люди.
   -- А вѣдь почти никогда не говоритъ, какъ меня любитъ, почти ничего про любовь...
   -- На что говорить? Надо любить!
   -- Нѣтъ, Таня, лучше, еслибъ онъ мнѣ говорилъ, теперь бы я тѣ слова вспоминала...
   -- Еще слаще его вспоминать.
   -- Да... а ласковаго слова все хочется...
   -- Вспоминай его голосъ.
   -- Все хорошо, Таня, только я не умѣю тебѣ растолковать... Меня грусть и тоска беретъ... Онъ меня любятъ, крѣпко-крѣпко любитъ... Я знаю, а на сердцѣ тяжело...
   -- Отчего тяжело? Или ты его мало любишь?
   -- Мало? Денно и нощно только и думаю объ немъ, только и сокрушаюсь, что по немъ, а ты говоришь -- мало!
   -- Откуда жъ тоска берется?
   -- Берется... Знаешь, Таня, какъ онъ ни любитъ меня... Какъ ни любитъ, а мнѣ въ той любви не будетъ никакой утѣхи!
   Таня на нее поглядѣла.
   -- Вотъ такъ мнѣ и кажется, такъ и чую я, что всю жизнь буду его любить и тосковать въ любви... кажется, разучусь пѣть веселыя пѣсни, забуду какъ шутятъ и смѣются, буду только о чемъ-то думать, да думать, да думать... Буду все тревожиться, словно пожару дожидаться, вотъ какъ теперь... Отчего это, я сама не знаю! Хочу ли чѣмъ-нибудь развеселить себя, ничѣмъ не развеселю! Скажи, Таня, когда ты любила, бывало ли такъ съ тобою?
   -- Я имъ веселилась.
   -- А я вотъ нѣтъ! Вдругъ мнѣ станетъ чего-то робко... А я вѣдь его не боюсь, я знаю, что во всемъ мой верхъ будетъ. Ну, скажи, отчего это? Мнѣ при немъ все такія мысли приходятъ чудныя... страшныя... Я знаю, что онъ меня отъ всего оборонитъ, что онъ меня обережетъ, а страшнаго жду, и мнѣ страшно... Пошутишь ли съ нимъ, онъ весь побѣлѣетъ; окажешь слово ласковое -- заплачетъ навзрыдъ...
   -- Видно онъ тебя любитъ.
   Обѣ вздыхали и умолкали.
   Одинъ разъ Таня говоритъ Парашѣ, что ея крестовый братъ пришелъ. Тогда баринъ вздумалъ строить амбары; со скуки что ли онъ это вздумалъ: старые абмары еще хороши были и годны; староста доносилъ это ему, но онъ сказалъ старостѣ: "Молчи! я для своего наслѣдника хочу построить новые."
   Наслѣдникомъ своимъ онъ называлъ какого-то двоюроднаго своего племянника улана и все имъ барыню стращалъ. Самъ уланъ никогда не пріѣзжалъ, а присылалъ письма на большіе праздники. Ужь какъ были эти письма написаны! Что ни слово, то съ такими завитушками, что въ глазахъ рябитъ, и всегда писаны на розовой бумажкѣ. Такъ вотъ наняли плотниковъ строить амбары, а Танинъ крестовый братъ плотничалъ у того хозяина, что нанялся.
   -- Мой крестовый братъ пришелъ, сказала Таня Парашѣ.
   Параша давно уже на всѣ слова отвѣчала вздохами, она и тутъ вздохнула и не разспрашивала.
   Подъ вечеръ, когда онѣ сидѣли около Таниной избы и молча зябли, вдругъ послышался издали веселый голосъ, звучный и мягкій. Онѣ обернулись въ ту сторону: шелъ по улицѣ высокій, статный молодецъ и съ нимъ другой пониже и потолще.
   -- Вотъ крестный мой братъ идетъ къ намъ, сказала Таня:-- вотъ этотъ, высокій.
   Тѣ двое прощались, ударили другъ друга во рукамъ и разошлись. Крестовый братъ подошелъ къ избѣ и пріостановился, какъ увидалъ дѣвушекъ.
   -- Которая моя сестрица? спросилъ онъ, наклонившись, близко къ нимъ и вглядываясь. Парашѣ сверкнули во мракѣ бѣлые его зубы, глаза быстрые, блестящіе, да еще густыя кудри она видѣла.
   -- Я тутъ, сказала Таня крестовому брату.
   -- Бьемъ вамъ челомъ, сестрица! И вамъ, и вашей подружкѣ.
   Онъ поклонился обѣимъ низко.
   Параша ему тоже поклонилась и покрѣпче завернулась въ душегрѣйку, какъ завертываются дѣвушки отъ холоду, или когда говорить не сбираются.
   -- Садись подлѣ меня, сказала Таня крестовому брату,-- что жь ты стоишь?
   Онъ сѣлъ подлѣ нея, оперся на колѣни руками и склонилъ голову на руки.
   -- Ахъ, сестрица, сестрица дорогая! заговорилъ онъ со вздохами,-- сколько лѣтъ, сколько зимъ не видались!
   Онъ не то что говорилъ, онъ и вздыхалъ-то весело.
   -- Давно, отвѣтила Таня.
   -- Какъ же поживали? Прошлаго году, слышу, что сестрица просватана; встрѣчаю въ городѣ вашего старосту, спрашиваю: нѣтъ, говоритъ. Вотъ такъ-то люди намололи языкомъ, а я ужь и на свадьбу сбирался.
   Таня подчала.
   -- А знаешь, за кого тебя люди просватали?
   -- За Алексѣя Деркачевскаго.
   -- А, ты знаешь! Такъ правда? Ты видно его прокатила?
   -- Нѣтъ.
   -- А что жь за грѣхъ вышелъ? спросилъ онъ тише и медленнѣй.
   -- Прошло, не поминай, отвѣчала Таня.
   Да онъ и самъ былъ радехонекъ перервать этотъ разговоръ; не любилъ онъ печальныхъ разговоровъ вести, замолчалъ. Ему хотѣлось какъ-нибудь дѣло поправить, заглушить тяжелую память и опять завести живыя рѣчи.
   -- Таня, сказалъ онъ вдругъ, кладя ей руку на плечо:-- ты ужь о братѣ-то крестовомъ не забудь!
   -- Нѣтъ, не забуду, отвѣтила ему Таня помолчавши. Такой ласковый былъ ея голосъ, точно она его благодарила.
   -- Вотъ я еще не видалъ, какъ ты смѣешься, сестрица, говорилъ онъ,-- а ну, утѣшь меня, засмѣйся!
   -- Хоть кого заставишь, сказала Таня усмѣхнувшись.
   И Параша невольно усмѣхнулась.
   -- А ты-то какъ поживалъ? спросила Таня.
   -- Живемъ. Отецъ все женить хочетъ, а я ему говорю: погодите, дайте мнѣ отыскать дѣвушку, чтобы мнѣ во душѣ была дѣвушка, тогда и жените. А то пожалуй женишься зря, да потомъ и наплачешься. Я ужь лучше буду такую себѣ выбирать, чтобы съ нею весело было жить да привольно.
   -- Дай тебѣ Богъ найдти.
   -- А то не найду, думаешь? Найду! Я все ищу, и работаю, то -- однимъ глазомъ на работу, а другимъ на проходящихъ, не моя ли идетъ?
   Шутя ли, нечаянно ли, только онъ наклонился еще больше впередъ и взглянулъ на Парашу.
   Параша крѣпче завернулась въ душегрѣйку. Не повѣялъ ли знакомый вѣтеръ? Параша давно знала всѣ эти льстивыя рѣчи, всѣ эти пристальные взгляды, знакомымъ на нее повѣяло...
   Ей вспомнилось веселое, беззаботное время былое, когда она слушала весело отвѣчала беззаботно. Она все крѣпче да крѣпче завертывалась въ свою душегрѣйку.
   -- А что сестра твоя? спросила Таня у крестоваго брата.
   -- Мужъ у ней померъ, горюетъ теперь.
   -- Они жили, говорятъ, согласно.
   -- Душа въ душу. Теперь она по немъ убивается. Вотъ ужь ему годъ скоро какъ померъ, а придешь къ ней въ гости: что, Варя, какъ живешь?-- она плакать станетъ. Горе съ нею да и только! Утѣшить нельзя...
   Онъ встряхнулъ кудрями.
   -- Какъ же у васъ въ деревнѣ люди живутъ? спросилъ онъ.-- Бывалъ-то я тутъ еще мальчишкой, всѣ ваши обычаи позабылъ. Замѣчаю вотъ теперь, что ваши молодцы косятся, а дѣвушки хоронятся...
   Параша не шевельнулась, а онъ на нее смотрѣлъ.
   -- Погоди, дай познакомиться, въ дружбу не входятъ съ перваго слова, отвѣчала ему Таня.
   -- Буду ждать. Вотъ говорятъ, что у васъ староста человѣкъ...
   -- А вотъ старостина дочка, показала Таня на Парашу.
   Онъ снялъ шапку и сказалъ Парашѣ:
   -- Я вашего батюшку знаю, и самъ ей улыбнулся, и такъ улыбнулся, что и Параша ему тѣмъ же отвѣтила. Разговоръ его не кончался: онъ то самъ разказывалъ, то разспрашивалъ Таню и Парашу; ужь поздно было, а его голосъ не смолкалъ, не истощились разказы, распросы и смѣхъ; Парашѣ не хотѣлось оставаться и досадно было уйдти; Таня первая сказала, что ужь спать пора.
   

V.

   Каждый вечеръ братъ крестовый съ дѣвушками. Онѣ его не зовутъ, да нельзя и сказать, чтобъ онъ самъ навязался: все какъ-то ихъ случай сводилъ. То встрѣтится онъ на улицѣ, пожалуется имъ на свою скуку и ихъ немножко развеселитъ, разсмѣшитъ; то вбѣжитъ онъ къ нимъ запыхавшись, на минутку, отъ своей работы за какимъ-нибудь дѣломъ, спѣшитъ; спѣшитъ отъ нихъ, глядь, свечерѣло... А вечеромъ придетъ: какъ же не придти ему, разказать всего? И какъ хозяинъ его искалъ, и какъ хозяинъ бѣсновался, а товарищи поддразнивали и смѣялись, да еще и то, что негдѣ ему душу отвести, кромѣ какъ тутъ, у сестрицы крестовой...
   Разговоры его не бывали особенные какіе, но веселые, живые, какъ и онъ самъ веселый и живой. Его хорошо, любо было послушать иному грустному и судьбой придавленному человѣку. Онъ былъ точно всякому меньшой братъ, вотъ какъ бываютъ меньшіе братья кудрявые, рѣзвые и милые, себялюбцы и баловни: имъ все ни почемъ, они во все входятъ, во все вмѣшиваются, не любятъ печальныхъ лицъ, ни словъ, и спѣшатъ поскорѣй приласкать, утѣшить, наскоро и сами слезки двѣ-три прольютъ, крѣпко обнимутъ, шутливо укоритъ -- лишь бы имъ сбыть съ рукъ грусть, и печаль имъ всякая тошна. А если чья печаль неутѣшна, неподатлива, они разсердятся. Родныя сестры всегда любятъ такихъ братьевъ, хотя и часто отъ нихъ вздыхаютъ, а постороннія вздыхаютъ, завидуютъ счастливымъ сестрамъ, которыхъ Богъ такими братьями надѣлалъ. Параша скоро стала узнавать издалека, во мракѣ, Михайла: крестоваго брата Михайлою звали. Скоро стала отличать его шаги отъ другихъ; не видя его, она знала, что онъ тутъ; не ждавши, она угадывала, что онъ будетъ. Недѣли въ двѣ она повеселѣла замѣтно и опять стала быстрѣй ходить, громче говорить. Если ей вспоминалась любовь, горе, Петръ, тогда она спохватывалась и призадумывалась, да не долго. Она себя урезонивала: "не вѣкъ же мнѣ горевать! и чего мнѣ горевать? Петръ пріѣдетъ..." Тутъ она задумывалась, вспоминаючи какъ Михайло говоритъ: "чего же горевать?" и какъ онъ встряхиваетъ кудрями, и какъ онъ никогда не горюетъ. Недѣли черезъ три ей стало приходить въ голову: "что Михайло обо мнѣ думаетъ?" а черезъ пять недѣль она самое себя спрашивала: "любитъ онъ меня, что ли?" То ей казалось, что любитъ, то ей казалось, что нѣтъ. Много было намековъ, а прямаго слова ни одного. Такъ не любитъ? Кто жъ его знаетъ! Ничего вѣрнаго и прянаго, а много кое-чего, чѣмъ показывается любовь, это кое-что все перетягивало. Параша все больше и дольше ломала себѣ голову и все-таки ничего не выходило, ничего ясно ей не оказалось. Ей впервой встрѣтился такой человѣкъ. Знала она людей непостоянныхъ, что сегодня они душу за васъ положатъ, а завтра едва признаютъ въ лицо, знала людей въ либви ревнивыхъ, печальныхъ; знала добрыхъ, угодливыхъ; знала сердитыхъ, знала нравныхъ, всякихъ; но когда любили тѣ люди, такъ любовь была у нихъ на первомъ мѣстѣ. Тѣ люди худѣли, мѣнялись, веселились, больше или меньше говорили отъ любви: Михайло все былъ Михайло. Правда, онъ говаривалъ иногда тише, нѣжнѣе, глядѣлъ дольше, ласковѣй, но не пришло бы никому въ голову сказать: "Михайло-то любитъ", а сказалъ бы всякій: "Михайло что-то голову понизилъ,-- съ чего это онъ глядитъ такъ?"
   Параша тутъ ничего не понимала, а понять ей хотѣлось. "А ну, это кого перехитрить!" думала она, но его не перехитрила, а время шло да шло. Ее стало мучить любопытство.
   "Только бы мнѣ узнать, что у него на умѣ, говорила она иною ночью безсонною: только бъ узнать!"
   И все она ничего не узнавала.
   Иногда любопытство ее такъ жгло, что кажись готова бы схватить его за руку: "скажи ты мнѣ всю правду!"
   Мысли у нея роились, роились....
   "Не любитъ ли онъ на сторонѣ? ходилъ бы. Зачѣмъ онъ все къ намъ льнетъ,-- ко мнѣ? Онъ не для Тани говоритъ, да и Таня его не слушаетъ.... Или онъ знаетъ о Петрѣ.... Что теперь Петръ тамъ?"
   Сердце у ней замирало робко, тревожно.
   "Какъ теперь Петръ одинъ живетъ? Такой ли суровый онъ, какъ прежде? Плакалъ ли онъ въ разлукѣ такъ, какъ въ тотъ вечеръ? Когда онъ пріѣдетъ? Какое будетъ съ нимъ свиданье? Что тогда Михайло? Михайло не любитъ.... Какъ не любитъ? Отчего жь казалось, что любитъ? Отчего бъ ему не полюбить? Отчего?"
   Былъ въ селѣ храмовой праздникъ. Народу сошлось много изъ ближнихъ деревень. Видимо-невидимо было черныхъ бородъ и красныхъ поясовъ, зеленыхъ, алыхъ и лиловыхъ платковъ и стразовыхъ булавочекъ и серегъ. Цѣлые ряды- стояли всякихъ саней: и съ рѣзною спинкой, и совсѣмъ безъ спинки, и большихъ такихъ, что по лѣсу въ нихъ не проѣдешь, и такихъ маленькихъ, что рослому человѣку, кажись, можно только одну руку положить.
   День былъ теплый. Ночью выпало много снѣгу: онъ мягкими сугробами лежалъ и бѣлѣлъ на солнцѣ, а солнце, какъ ни ярко свѣтило, не мѣшало виться снѣжнымъ звѣздочкамъ и незамѣтно быстро осыпать прохожихъ добрыхъ людей. Добрые люди только поглядывали на небо, дивясь, изъ какой это тучки снѣгъ -- небо было голубое, ясное.
   Бѣлѣй снѣга шла Таня домой изъ церкви съ Парашею. Между пришлыми гостями она увидала своего бывшаго жениха -- видѣлъ и онъ ее.... Что то будетъ еще?
   "Онъ для тебя пришелъ. Увидишь, если не посватаетъ. Вѣрно ужь онъ дома все уладилъ."
   Это говорила и повторяла Танѣ Параша. Таня молчала и не вслушивалась въ ея слова. А кто бы хорошенько вслушался, тотъ бы подивился, какъ Параша путалась, повторяла одно и то же, начинала, не кончала.... Щеки у ней горѣли, она безпрестанно оборачивалась, оглядывалась; то ускоряла шаги, то шла тише.... Передъ ними, и рядомъ, и слѣдомъ валилъ народъ; было шумно, живо, празднично.
   -- Таня, я къ тебѣ, сказала Параша, входя за Танею къ небу,-- теперь у батюшки моего небось полонъ дворъ гостей, а у меня голова болитъ, и въ глазахъ рябитъ и безъ нихъ.
   Въ избѣ не было никого. Танина мать зашла куда-то изъ церкви. Дѣвушки раздѣлись и сѣли.
   Таня сидѣла блѣдна и печальна, скловясь на руки; Параша у окна, прижавшись горячимъ лицомъ къ стеклу, а мысли ея видно носились -- носились, какъ птицы передъ бурею.
   -- Таня, что ты задумалась? говорила она Танѣ.-- Жди его, онъ придетъ. Я того и гляжу, что онъ сюда войдетъ.... Вотъ тебѣ и радость послѣ кручины.... И замужъ пойдешь.... О чемъ ты такъ задумалась? Ты жди его, онъ сейчасъ придетъ къ тебѣ....
   Таня не поднимала головы.
   -- Идетъ, идетъ, вскрикнула вдругъ Параша,-- идетъ сюда!
   Поспѣшные шаги послышались, вотъ въ сѣняхъ дверь отворилась, вотъ отворилась избенная дверь и вошелъ Алексѣй.
   Таня поднялась и глядѣла на него.
   Алексѣй вошелъ быстро, поспѣшно, но увидѣвъ Парашу, пріостановился и поклонился ей.
   Параша схватила свою шубяу, сказала Танѣ "прощай" и вышла изъ ивбы. Въ сѣняхъ она подумала: куда жь идти? Лучше я тутъ погожу, лучше послушаю.
   Она стала слушать: "Бѣдная Таня плакать теперь будетъ."
   Но плачу не было слышно, а голосъ Тани слышался явственно, ласковый и печальный головъ. Таня спрашивала Алексѣя: здоровъ ли? гдѣ бывалъ? какъ жилося? Алексѣй разказывалъ про свою тоску по ней и спрашивалъ, тосковала ль она по немъ, утѣшалъ, что можетъ придутъ лучшія времена... Потомъ, будто почуявши, что кто-то слушаетъ, онъ заговорилъ тише, да тише, словъ ужь нельзя было разобрать; долеталъ до Парашина слуха только шепотъ, да тогда тихій смѣхъ: есть такой смѣхъ, что смѣются имъ только милому человѣку. Параша все прислушивалась и все ей становилось невыносимѣй, все тошнѣй. Она себѣ представляла, какъ сидитъ Таня подлѣ Алексѣя, какъ Алексѣй гладить на нее, какіе добрые у него глаза, улыбка славная какая!
   У Параши слезы катились градомъ, точно съ ней чѣмъ не подѣлились, точно у нея что отняла: такъ было ей досадно и обидно.
   Вдругъ съ надворья распахнулась дверь и вошелъ Михайло. Она слезъ не успѣла отереть и поспѣшно отвернулась отъ свѣта. И вдругъ она чувствуетъ: сильныя руки обаяли ее крѣпко. "Не тоскуй, душа моя, не тоскуй!" сказалъ онъ и сталъ ее цѣловать.
   Параша обомлѣла. Когда она пришла въ себя, первая ея мысль была: "отгадала я -- любитъ!" и вторая мысль вырваться отъ него, но только она хотѣла его оттолкнуть, онъ самъ пустилъ ее и вскрикнулъ:
   -- Ахъ, Прасковья Капитоновна, да это вы! А я васъ за Таню вѣдь принялъ! Прощенья прошу,-- простите. Повинную голову и мечъ не сѣчетъ!..
   Параша не вѣрила своимъ ушамъ и смотрѣла на него во всѣ глаза: онъ передъ ней стоялъ, кланялся, просилъ прощенья и улыбался; у ней брызнули слезы, она побѣжала отъ него.
   Она прибѣжала домой, сказалась нездоровою и легла въ свѣтелкѣ.
   Цѣлый день она тамъ мучилась и казнилась: "ахъ, я безумная! ахъ, я глупая!"
   Ввечеру, когда гости разошлись и разъѣхались отъ отца, она встала и одѣлась, хотя голова ужь и вправду у ней болѣла сильно и сердце колотилось. Пошла она къ Танѣ.
   Когда она подходила къ Таниной избѣ, ей показалось, что стоялъ кто-то, стоялъ -- у нея въ глазахъ все завертѣлось и закраснѣлось,-- но когда она подошла близко -- пусто. Или никого не было, или ушли, завидѣвши ее.
   Тара сидѣла съ матерью и говорили онѣ о чемъ-то. Танина мать была безобидная, хорошая старушка, умная и смирная.
   -- Добро пожаловать! добро пожаловать! такъ она встрѣтила Парашу:-- сядь моя касаточка, вотъ тутъ сядь.
   Параша сѣла.
   -- А что не весела? какъ больная глядишь, здорова ли ты?
   -- Что-то хворается, отвѣтила ей Параша.
   -- Не съ глазу ли?
   -- Да не знаю.
   -- Ты къ Антоновнѣ бы сходила.
   -- Да я можетъ схожу.
   -- Сходи, сходи. Не шути болѣзнью. Сходи къ Антоновнѣ.
   -- Схожу.
   -- А твой отецъ дома? Съ гостями небось?
   -- Гости уѣхали и отца нѣту дома.
   Параша разговаривала, а съ Тани глазъ не сводила. Нельзя было сказать, чтобы Таня повеселѣла, но она вся перемѣнилась: то же лицо, да не то; тѣ же глаза, да иные. Такъ мѣняются, по сказанью, лица у святыхъ послѣ молитвы, а у людей послѣ свиданія съ дорогимъ другомъ.
   -- Ну, что жь, Таня? спросила Параша, улучивши первую минутку, когда старушка отъ нихъ отошла: -- Что жь сказалъ Алексѣй? Когда жь у васъ свадьба? Ну, говори! ну, говори!:
   Она торопила, словно отъ отвѣта Танина все зависѣло.
   -- Какой же поминъ о свадьбѣ теперь? отвѣчала ей Таня: -- онъ провѣдать приходилъ, поговорить... Тоскуетъ...
   -- Слышала я, какъ жаловался и какъ утѣшалъ.
   -- Очень ему горько.
   -- Что это ты надъ нимъ такъ разжалобилась? Ему горько! Онъ тоскуетъ! Да кто жь тому виноватъ? Вчера еще ты на его обиды плакалась, а сегодня чуть ли ужь не ты его обидѣла!
   -- Ты видно никого не любишь, отвѣчала Таня, выслушавши.-- Оно и лучше!
   -- Нѣтъ, хуже.
   Разговоръ прервался.
   -- А гдѣ пропалъ Михайло? спросила вдругъ Параша.
   -- И вправду сегодня не приходилъ. Видно гдѣ веселѣй нашлось; сегодня праздникъ.
   -- Я сама знаю, что праздникъ!
   -- Чего такая сердитая?
   -- Тоска. Жизнь опостылѣла.
   -- Погоди, пріѣдетъ.
   Эти слова точно укололи Парашу. Боль была остра, да и прошла мигомъ, и забылась.
   -- Что этотъ Михайло за человѣкъ? сказала Параша.
   -- Или ты на него за что сердита?
   -- Я говорю, что онъ за человѣкъ!
   -- Такъ себѣ, беззаботный человѣкъ.
   -- Онъ тебя очень любитъ?
   -- Очень-то онъ, кажись, никого не любитъ.
   -- И ласкается къ тебѣ, и цѣлуетъ.
   -- Рѣдко.
   Параша стала прощаться.
   Только она вышла и затворила за собою двери, передъ нею очутился Михайло, точно изъ-подъ земли вдругъ выросъ.
   -- Прасковья Капитоновна, добраго вамъ вечера!
   О томъ, что было утромъ, ни слова: или онъ забылъ?
   Параша шла скоро и не отвѣчала ему. Онъ шелъ рядомъ съ нею и говорилъ. Говорилъ о праздникѣ, о глубокомъ снѣгѣ, объ ея отцѣ... Вотъ уже подошли къ ихъ двору, и онъ говоритъ ей: "прощайте"; но только она кинулась въ свои сѣни, онъ ее удержалъ, обнялъ и спросилъ: "Любишь ли меня?"
   -- За кого теперь меня принялъ? спросила Параша. Она дрожала вся.
   -- Любишь ли, Параша?
   Она не отвѣчала, онъ отвѣта не ждалъ, ласкалъ ее и голубилъ. Параша совсѣмъ потерялась. Сама она не разумѣла, что съ нею. Какъ она могла принять его слова и ласки? Какъ она обѣщала завтра выйдти къ нему подъ вечеръ? Что обошло ее такъ? Что ее околдовало?
   Онъ уже ушелъ. Она глядѣла кругомъ. То же синее, звѣздное небо, та же холодная ночь,-- вотъ дворы всѣ, вотъ деревья,-- все то же, что же съ нею сотворилось?
   

VI.

   Не обошлось безъ суеты, бѣготни, шуму да крику, пока барыня устроилась въ городскомъ домѣ. Только слава шла, что она живетъ у тетеньки, а на дѣлѣ-то тетенька у нея жила. Правда, была и тетенька когда-то богатая, да остались отъ богатства только память да разныя ожерелья... Барыня наняла домъ большой и хорошій. Пока повѣсили картины, разставили кресла и столы, много соображали, разсуждали и спорили барыня съ тетушкой. Надо еще сказать, что барыня съ тетушкой ссоривались часто, такъ, ради скуки, когда гостей не было,-- поссорятся и помирятся, и опять поссорятся и опять помирятся. Тетенька была женщина зоркая, понятливая; житье ея было обезпечено, уваженіе ей показывали передъ всѣми, ей было хорошо, и было съ нею барынѣ хорошо.
   Въ городѣ барынину хворость какъ рукой сняло; она не поминала о могильныхъ крестахъ, а вмѣсто савана нашила себѣ такихъ уборовъ, что знакомыя госпожи лучше любили глядѣть по стѣнамъ и на потолокъ чѣмъ на нее, когда бывало пріѣдутъ ее провѣдать.
   Петръ служилъ ключникомъ. Кромѣ его былъ еще поваръ съ женою, кучеръ съ женою, Форейторъ съ сестрою, горничная дѣвушка съ братомъ казачкомъ и одинокій, упрямый, косоглазый человѣкъ Кондратій.
   Поваръ былъ маленькій, головастый, живой и болтливый. Жена ему попалась почтительная и худая. Придетъ, бывало, поваръ въ бесѣду, станетъ посереди избы и будетъ говорить,--, говорить безъ конца; жена гдѣ-нибудь присядетъ,-- слушаетъ.
   Кучеръ былъ человѣкъ надменный; пѣлъ онъ всегда одну пѣсню, которую запретилъ форейтору перенимать; надъ женою своею онъ насмѣхался и любилъ онъ именно ту вороную лошадь, которой не любила барыня, а любимую барынину лошадь гнѣдую онъ всячески обижалъ, и когда барыня его бранила, зачѣмъ онъ холитъ именно нелюбимую ея лошадь, онъ отвѣчалъ барынѣ съ почтительнымъ презрѣніемъ. Жена Кучерова все шила и перешивала сарафаны, смотрѣла въ окно и умѣла гадать на бобахъ.
   Форейторъ и сестра его были похожи другъ на друга, какъ двѣ капли воды. Оба черномазенькіе, трусливые и льстивые. Бывало только кучеръ начнетъ лѣниво и неохотно потягиваться, братъ или сестра ужь и спрашиваютъ: куда это вы опять?-- "Да надо къ губернатору, пойдти, ждутъ на чай," отвѣтитъ строго кучеръ. "А тебѣ что?" -- Да ничего, отвѣчали, и знали, что кучеру угодили.
   Форейторъ и сестра его были тайные враги казачку, а казачокъ былъ славный мальчикъ, хоть и забіяка; тайные враги они потому были, что. боялись казачковой сестры, чтобы не повредила имъ передъ барыней. У казачка сестра была очень важная дѣвушка; она ни съ кѣмъ въ домѣ не говорила кромѣ господъ и господской собачки, да еще бранила часто брата.
   Кондратій всегда былъ сердитъ, принималъ всякое слово на свой счетъ, обижался всѣмъ и говорилъ, что лучше въ гробъ ляжетъ онъ чѣмъ кого бы то ни было, о чемъ бы то ни было попроситъ.
   Всѣ люди эти отъ Петра сторонилися, и были съ нимъ осторожны. Какъ-то еще въ началѣ кучеръ жаловался на боль въ головѣ послѣ губернаторскаго чаю, ко всѣмъ упорно придирался, а на Петра только глядѣлъ; форейторъ хотѣлъ угодить и сказалъ о Петрѣ: "сидитъ точно важная птица"; кучеръ хоть и самъ угрюмо поглядывалъ, а пригрозилъ форейтору и велѣлъ замолчать.
   -- Нѣтъ, ты съ Петромъ не шути, поучалъ поваръ,-- ты вѣдь молокососъ!
   -- Слишкомъ ты разговорился! отозвался Кондратій.-- Поклонись своему святому, что Петръ не замѣчаетъ, а то бы тебѣ не сдобровать, голубчикъ!
   -- Да что жь бы онъ мнѣ сдѣлалъ? спросилъ форейторъ.
   -- То, что вотъ ты теперь форейторъ покуда, а то былъ бы порошокъ!
   -- Какже!..
   -- Молчи! протянулъ кучеръ громкимъ голосомъ.-- Молчи, а то запру на цѣлую ночь въ погребу.
   -- Не шути, не шути! твердилъ поваръ.
   Женщины молчали, значитъ тоже думали, что шутить съ Петромъ не хорошо.
   Форейторъ былъ пристыженъ и легъ спать до ужина, а сестра его давно ужь притворилась, что спитъ.
   Петръ точно ничего не замѣчалъ, что вокругъ говорилось и что вокругъ дѣлалось; у него было свое одно въ мысляхъ и въ душѣ. Онъ уже пріѣхалъ какъ больной, а чѣмъ больше дней уходило, тѣмъ ему становилось тошнѣе и труднѣе въ разлукѣ. Сначала онъ вспоминалъ прощаніе, вспоминалъ Парашины слезы, ея горе; сердце у него сладко болѣло; сначала онъ думалъ и ждалъ, какъ воротится, какъ ее увидитъ, потомъ прошедшее затмилось, будущаго стало мало, онъ затосковалъ безумно. Онъ уже не вспоминалъ о томъ, что прошло, онъ не утѣшался тѣмъ, что будетъ, не ждалъ что будетъ; одно для него было: увидаться съ ней, увидаться!
   Изъ деревни часто пріѣзжали люди,-- какъ онъ ожидалъ ихъ! Кому бы въ голову пришло, что такой суровый человѣкъ, какъ Петръ, слова не могъ выговорить: такъ билось его сердце, такъ ему духъ захватывало, когда онъ видѣлъ людей тѣхъ! Люди передавали поочередно поклоны и всегда бывалъ Петру поклонъ отъ старосты.
   Дни проходили и уходили. Петръ отсчитывалъ каждый день проходящій, и каждый день терзался.
   Въ свободные часы подъ вечеръ онъ бродилъ по городу изъ улицы въ улицу, иногда и за городъ выходилъ. Онъ шелъ, глядя по сторонамъ и ничего не видя, ничего не замѣчая -- все впередъ, да впередъ, какъ ходятъ тоскующіе люди. Его останавливалъ только заборъ или загорода какая-нибудь. Извощики его скоро признали и издали вопили: "поди, поди!" и потомъ объѣхавши его, долго еще оглядывались и грозились кнутомъ.
   Разъ онъ шелъ такъ подъ вечеръ съ своею неугомонною, грызущею тоской, по глухой улицѣ, и вдругъ слышитъ громкія, рѣзкія слова за собою:
   -- Параша, покуда мнѣ ждать?
   Петръ обернулся какъ обожженный и увидѣлъ у воротъ домика о двухъ окнахъ женщину, покрытую большимъ голубымъ платкомъ съ разводами. Онъ близко подошелъ къ ней, не думая и самъ не зная зачѣмъ. Женщина поглядѣла на него и отвернулась.
   Лицо у нея было худое и глаза сердитые. Петръ все стоялъ подлѣ нея. Она опять на него взглянула, опять отвернулась и плюнула.
   Калитка отворилась, и показалась сгорбленная старушка.
   -- Что жь, Параша? накинулась на старушку женщина въ голубомъ платкѣ.
   -- Убирается, Анна Семеновна, отвѣчала сгорбленная старушка увѣщательно.-- Пожалуйте, войдите.
   -- Въ послѣдній разъ за ней прихожу, сказала Анна Семеновна и побожилась, взглянула на Петра, опять плюнула и такъ громко захлопнула за собою калитку, что отголосокъ пошелъ какъ отъ выстрѣла.
   Петръ стоялъ, все ждалъ. Кого? Чего?
   Долго ли ждалъ онъ -- неизвѣстно, но дождался, что опять отворилась калитка, вышла сердитая женщина, опять на него взглянула и плюнула опять, за нею выбѣжала нарядная молодая дѣвушка, брови у нея были дугою. и щечки алыя; Петръ мелькомъ взглянулъ на обѣихъ и не тронулся съ мѣста. Онѣ поворотили въ другую улицу и шли все оглядываясь на него, а онъ, кажись, ужь забылъ о нихъ и смотрѣлъ на домикъ, изъ котораго онѣ вышли.
   Домикъ былъ сѣренькій, деревянный, съ высокою трубой, съ ветхенькою, почернѣвшею крышей. Въ свѣтленькихъ окнахъ, между двойными рамами, онъ увидѣлъ кучки рябины и калины и сосновыя вѣточки. Изъ высокой трубы вился струйкою дымъ, небо было ясно, безъ тучъ, почти уже зашло солнце, вечеръ темнѣлъ и холоднѣлъ.
   На другой день Петръ опять пошелъ въ ту улицу, къ тому домику, на третій день опять сталъ,-- и сталъ каждый день ходить.
   Изъ окна на него глядѣли чьи-то веселые и живые глаза, потомъ показываться стала молодая дѣвушка и улыбалась ему. Петръ глядѣлъ на нее, глядѣлъ на крышу, на стѣны одинаковымъ взглядомъ.
   Дѣвушка сначала дивилась, потомъ видно обидѣлась, и отвертывалась, когда онъ проходилъ мимо окошекъ.
   Петру все равно было, онъ ходилъ къ домику каждый вечеръ.
   Одинъ разъ, ходячи тутъ, онъ услышалъ звонкій голосокъ изъ домика.
   -- Анна Семеновна, по нашей улицѣ какой-то воръ ходитъ.
   -- Объявить надо, рѣзко и громко отвѣчала Анна Семеновна,-- чего ждете?
   Начался споръ, слышенъ былъ и смѣхъ звонкій.
   Немного погодя, скрипнула калитка, и три женскія головы, въ большихъ платкахъ, выглянули на улицу.
   -- Воръ ты или разбойникъ? ты чего тутъ ходишь? прокричала Анна Семеновна.
   -- Чего ты тутъ ходишь? звонко повторила дѣвушка.
   И старый голосъ продребезжалъ:
   -- Чего ты тутъ ходишь?
   -- Мы сосѣдей позовемъ, караулъ будемъ кричать, грозилась Анна Семеновна.
   -- Кричать будемъ караулъ, стращала дѣвушка.
   -- Караулъ будемъ кричать, говорила старуха.
   -- Ты, воръ, тутъ не ходи! приказывала Анна Семеновна.
   -- Не ходи, запищала дѣвушка.
   -- Не ходи, говорила старуха.
   Петръ пріостановился; сообразить что ли хотѣлъ, или спросить, вдругъ Анна Семеновна завопила на всю улицу басомъ: "караулъ!"
   Пронзительнѣй и звонче ея кричала дѣвушка,-- старушки не было слышно, она руками махала. Въ одно мгновеніе на улицѣ столпились люди, поднялся крикъ, шумъ. Петра схватили нѣсколько рукъ и связали его. Всѣ на него кричали и никто его не слушалъ долго, но опомнившись и успокоившись немножко, разобрали, что его барыня живетъ на губернаторской улицѣ,-- вѣсть такая почти всѣхъ смягчила, и повели его тогда къ барынѣ. Тамъ все дѣло было разказано и потушено. Барыня сдѣлала Петру строгій выговоръ за то, что онъ буянитъ, и всѣ люди были озадачены такимъ случаемъ. Что онъ ходилъ туда? Что все это значитъ? думалъ каждый, но спрашивать никто и ни о чемъ не спрашивалъ. Люди за нимъ наблюдали, и всѣ глядѣли такъ, что вотъ-вотъ, что-то не хорошо будетъ.
   -- Заигрываетъ въ немъ, заигрываетъ, шепталъ всѣмъ поваръ.
   -- Видно онъ намъ задастъ трезвону, говорилъ Кондратій, словно радость его брала.
   -- А что думаете, сдѣлаетъ человѣкъ? спрашивалъ торопливо поваръ.
   -- Да ужь найдетъ, что ему сдѣлать, отвѣчалъ Кондратій съ зловѣщимъ смѣхомъ.
   -- Возьметъ да городъ выжжетъ, полагалъ кучеръ, сидя на лавкѣ и болтая ногами, точно онъ говорилъ, что вотъ надо на водопой вороную лошадь сводить. Кучеръ любилъ обо всемъ говорить небрежно, а особливо о страшныхъ вещахъ. Форейторъ съ сестрою молчали и кажись трусили за прежніе свои грѣхи. Поварова жена слушала и вздыхала; кучерова жена слушала и глядѣла въ окно.
   -- А вѣдь въ день, бы не выжегъ небось всего города, вмѣшался казачокъ,-- поди-ка пока бъ занялся Калабина купца домъ: подъ такую махину съ четырехъ угловъ подложи, и то ничего не выйдетъ. Черезъ казачка дошло до его сестры, а черезъ сестру до барыни, что Петръ должно-быть сбирается мѣщанку поджечь. Барыня переполошилась и велѣла сейчасъ же позвать къ себѣ Петра.
   А Петръ тѣмъ временемъ, какъ его искали къ барынѣ, ходилъ и думалъ: "есть ли что въ свѣтѣ невозможное, зачѣмъ оно есть? Чего смотрѣть на него? Вѣдь онъ можетъ уйдти безъ спросу въ деревню повидаться съ Парашей, это возможно и отчего ему такъ не сдѣлать? А послѣ? Да что бы ни было послѣ, ему надо ее увидать, хоть бы и смерть послѣ.
   "Увижу ее, увижу! твердилъ онъ, идя домой: соберусь сейчасъ и пойду, и увижу ее!"
   Его еще у воротъ встрѣтилъ казачокъ съ приказаніемъ отъ барыни: сейчасъ явиться.
   Петръ пошелъ въ хоромы, повторяя самому себѣ: "увижу ее!"
   Петръ вошелъ въ гостиную, барыня сидѣла, въ большомъ креслѣ.
   -- Петръ, сказала ему барыня строго,-- я слышу очень дурныя вещи про тебя; исправься. Если ты не исправишься, я тебя сошлю въ деревню.
   Петръ подвинулся впередъ. Барыня испугалась и позвонила въ колокольчикъ. Изъ однѣхъ дверей вбѣжала горничная съ казачкомъ, изъ другихъ вошла тетенька.
   -- Ты завтра же будешь отправленъ въ деревню, сказала барыня гнѣвно.
   У Петра голова кружилась и въ глазахъ потемнѣло, онъ едва дышалъ.
   Барынѣ видно жалко его стало.
   -- Ты вѣдь ужасно себя ведешь, заговорила она опять:-- на тебя жалобы, я не могу тебя простить.
   Барыня наводила Петра, чтобъ онъ прощенья попросилъ. Петръ стоялъ и молчалъ.
   -- Такъ ты ступай въ деревню, сказала барыня, подождавши его отвѣта,-- ступай сейчасъ же, какъ соберешься; слышишь?
   Барыня очень разсердилась. Петръ вышелъ.
   Въ кухнѣ было смятеніе большое и чаянье какой-то бѣды. Но Петръ наскоро со всѣми простился и черезъ часъ -- меньше чѣмъ черезъ часъ -- вышелъ изъ города.
   

VII.

   Параша не спала всю ночь. Ее мучила совѣсть, а съ тѣмъ вмѣстѣ она и утѣшилась, узнавъ правду. "Теперь узнала правду, буду теперь знать, какъ мнѣ быть," шептала она, точно эта правда только для того и была ей надобна, чтобы знать, какъ быть.
   Давно уже Параша такъ не работала, какъ въ этотъ день. Даже отецъ похвалилъ ее.
   Ввечеру, усталая, утомленная, она собралась идти къ Танѣ.
   "Пойду къ Танѣ, скажу ей все... а хоть и не скажу ничего, такъ пусть онъ знаетъ, что я къ нему выйдти не хотѣла.
   Едва она успѣла пройдти нѣсколько шаговъ по улицѣ, встрѣтила Михайла.
   -- Здравствуйте, сказалъ онъ ей, какъ ни въ чемъ не бывало.
   Параша молчала.
   -- Куда такъ поспѣшаете? говорилъ Михайло весело, какъ и всегда:-- морозъ-то у насъ сегодня какой!
   -- Господи! промолвила Параша, всплеснувши руками:-- что же это такое?
   Она едва сдерживала свои слезы. На сердцѣ у нея кипѣлъ гнѣвъ и досада; ей было горько и стыдно.
   -- Послушай, ты... начала она.
   -- Вонъ люди ходятъ, показалъ ей Михайло на кого-то вдали и повернулъ въ сторону, въ пустой проулокъ межь огородами. Параша пошла за нимъ.
   -- Скажи мнѣ правду, коли тебѣ Богъ святъ, говорила Параша,-- за что насмѣшки твои?
   -- Какую жь правду сказать тебѣ?
   Параша помолчала. Онъ стоялъ будто ждалъ о чемъ она его спроситъ.
   -- Ты насмѣялся надо мною, Богъ тебѣ судья! сказала Параша.
   -- Я не насмѣялся.
   -- Что жь? небось любишь меня?
   -- А ты меня?
   Параша молчала. Зачѣмъ молчала она?
   И онъ замолчалъ, не спрашивалъ.
   -- Я скоро замужъ пойду, промолвила Параша.
   -- За кого?
   -- Развѣ ты не знаешь за кого?
   -- За меня?
   Онъ наклонился къ ней ближе, и голосъ у него сталъ тихій, нѣжный.
   -- У меня есть женихъ, отвѣчала Параша, отвертываясь отъ него.
   -- Какой это женихъ! Съ нимъ никому не будетъ добра, не то что тебѣ... Разказывали мнѣ про него, слышалъ я... Онъ тебя сокрушитъ... Да ты подумай только: какъ онъ пріѣдетъ... вотъ еслибъ онъ вдругъ теперь тутъ очутился, много будетъ тебѣ радости?
   -- Обрадуюсь ему, отвѣчала Параша, а сердце у нея замерло отъ испугу при одной мысли.
   -- И не жаль тебѣ будетъ меня? И забудешь съ нимъ обо мнѣ?
   Онъ пригорюнился. Парашѣ стало его жаль, но она не сказала ничего и опять отвернулась.
   -- Такъ прости, прощай, Параша! промолвилъ онъ грустно.
   -- Прощай, отвѣтила Параша и пошла отъ него.
   Сколько ей печали, жалости, обиды! Она съ замираніемъ слышала только свои шаги, онъ за ней даже не пошелъ!
   А онъ вдругъ очутился передъ нею -- стороною обошелъ.
   -- Зачѣмъ бѣжишь такъ и куда бѣжать тебѣ? сказалъ онъ, останавливая ее за руку.-- Полно, пойдемъ со мною.
   Параша попробовала вырваться, но онъ держалъ ее очень крѣпко за руки и велъ за собою.
   Онъ ее уговаривалъ, ласкалъ и приказывалъ, покорилъ ее совсѣмъ.
   -- Или ты корня приворотнаго далъ мнѣ? спрашивала его Параша. Къ Танѣ Параша не пошла, само собою разумѣется.
   Они говорили, какъ быть съ Петромъ, какъ выпутаться изъ труднаго дѣла.
   -- Да все не бѣда, говорилъ Михайло.-- Да что жь такое? Да все уладится. Да увидимъ.
   Они порѣшили до поры до времени молчать и ждать какъ лучше сдѣлать, само покажется.
   Михайло умѣлъ Парашу развеселить, умѣлъ утѣшить и успокоить. Онъ проводилъ ее домой, она смѣялась, щеки горѣли и глаза весело искрились.
   -- Глаза-то у тебя какъ звѣздочки, сказалъ ей Михайло прощаючись.
   Параша взглянула на яркія звѣзды надъ своею головой, потомъ на Михайла. Она уже держалась за дверную скобку, да двери не отворяла.
   -- Прощай, сказалъ Михайло,-- выходи завтра, я ждать буду.
   Быстро понеслись дни для Параши. Правда, не ждала она этого, точно въ воду нечаянно окунулась, но окунулась. "Что было, того не воротишь," говорила она сама себѣ.
   Сначала Параша себя винила и своею виной мучилася; "сердцу не приказать стать", утѣшилась она, и перестала мучиться.
   Сначала Парашѣ было Петра жаль, и жалость эта ее очень безпокоила; "печаль всякая проходитъ", успокоивала она себя, и перестала жалѣть.
   Теперь она только боялась Петра, опасаясь встрѣчи съ нимъ. Да это еще было все далеко, такъ не помнить же ей ежечасно!
   Таня, видно, замѣтила,-- да и мудрено ли было замѣтить?-- Параша перестала вздыхать, не говорила ужь ни о своей тоскѣ, ни объ участи; о свадьбѣ, о женихѣ тоже помину не было.
   И вотъ пристально и печально глядючи на Парашу, Таня разъ спросила, что слышно о Петрѣ? какія вѣсти?
   Параша вспыхнула какъ зарево, хотя она уже давно ждала похожаго вопроса и кучу отвѣтовъ наготовила, отвѣтовъ доказательныхъ и оправдательныхъ.
   -- Таня, сказала она,-- я не пойду за Петра.
   -- За кого же?
   -- Пойду за Михайла.
   Параша ждала, что Таня на это скажетъ. Таня молчала.
   -- Знаешь сама, Таня, начала Параша, сколько я горя перегоревала... а слезъ-то, слезъ пролила! Вотъ тебѣ и молодость!.. И развѣ сердцу:то прикажешь? кончила она, совсѣмъ спутавшись въ словахъ и въ мысляхъ.
   -- Ты, смотри, человѣка не погуби! сказала Таня.
   -- Ты меня попрекаешь? Ахъ, Таня, Таня! Ты сама скажи: кто надъ своимъ сердцемъ властенъ? Какъ полюбишь, такъ какъ тамъ ни супротивничай, а все-таки полюбишь!
   -- Это правда, проговорила Таня.
   -- То-то и дѣло, что правда. Неужто я нарочно полюбила? Я сама не знаю, я сама ума не приложу, какъ все это вышло... Съ нимъ мнѣ веселѣй и милѣй жизнь стада теперь... Еслибъ я еще того не боялась!.. боюсь я... А самъ Богъ меня спасъ... Я бы и году, кажись, не выжила... Ну, Богъ меня спасъ... Какъ все сталось, сама не пойму, не соображу... Чудно бываетъ на свѣтѣ, Таня!
   -- Да, чудно бываетъ, отвѣчала ей Таня.
   На томъ разговоръ у нихъ перервался и больше не заходилъ.
   Таня не совѣтовала ничего, не разспрашивала, не поминала, словомъ однимъ сказать, ни во что Таня не вмѣшивалась.
   Парашѣ казалось иногда, что ее Таня осуждаетъ, и Параша опять свое приводила: "сердцу не прикажешь", и Таня всегда была согласна, что сердцу не прикажешь, и разговоръ кончался. А была у Тани какая-то своя мысль, Параша не добивалась ее узнавать и не узнала.
   Староста давно замѣтилъ, что Параша не та стала. Староста былъ человѣкъ умный, спокойный, ему ли чего не замѣтить? Онъ все кругомъ замѣчалъ, все; летали три сороки, на улицу привадились, такъ и то онъ замѣтилъ, что одна сорока хромая, ножка перешибена, а то дочь родная, живши вмѣстѣ... Давно староста замѣтилъ, но до поры до времени онъ ничего не говорилъ, а пока еще обдумывалъ, обсуживалъ. Когда, по его разумѣнію, время пришло, онъ сказалъ дочери:
   -- Отчего никогда не сидишь дома? Чего веселая такая?
   Параша не слыхала. Староста окликнулъ ее, она спросила:-- что? Онъ ей тѣ же слова повторилъ.
   -- Какъ дома не сижу? отвѣтила Параша, точно ее удивили не вѣсть чѣмъ.
   -- Какъ не сидятъ-то дома, ходятъ, объяснилъ староста.
   Они помолчали.
   -- Куда жь ты все ходишь? И отчего весела?
   -- Гдѣ жь я весела?
   -- Да ты теперь передо мной не прикидывайся постницей! Давно ли я видѣлъ, какъ у тебя глаза-то прыгали? Отчего веселье такое?
   -- Такъ.
   -- Такъ? съ вѣтру что ли приключилось? Давно ли ты разливалась рѣкою, тоже видно съ вѣтру приходило?
   -- Не вѣкъ же мнѣ плакать!
   -- Знаю, что не вѣкъ. Зачѣмъ вѣкъ? Лучше бы совсѣмъ не надо, а ужь коли плачешь, плачь съ толкомъ... чтобы хоть какой прокъ былъ...
   Парашѣ эти слова показались великою обидой. Она отвернулась, закрылась руками и заплакала.
   -- Смотри, чтобы суженой твой не покаялся, сказалъ староста.
   -- Когда такъ, не пойду я замужъ! Богъ съ вами со всѣми! отреклась Параша, будто ее неволили отречься.
   -- Ты вотъ лучше не дури; не хорошо выйдетъ. Слава не хорошая пойдетъ.
   -- Да ужь семь бѣдъ -- одинъ отвѣтъ! сказала Параша въ отчаяніи.
   -- А какія это шесть-то? Чего-то настроила ты! Лучше прямо говори да признавайся: коли поправимое дѣло, такъ поправимъ.
   -- Я не пойду замужъ!
   -- Одна рѣчь не пословица. Коли говоришь "не пойду", скажи и отчего?
   -- Что жь, силою хотите меня отдать? спросила Параша, принимаясь пуще плакать.
   -- Не дури, сказалъ опять староста.
   -- Я не хочу замужъ идти! настаивала Параша съ плачемъ.
   -- Давно ли сбиралась? напоминалъ ей староста.
   -- Ахъ, замучили вы меня! жаловалась Параша.
   -- Вотъ, теперь ее замучили! Кто мучилъ-то? Чѣмъ? Только я тебѣ говорю: ты подумай и поразмысли хорошенько: такъ нельзя поступать, негодится совсѣмъ, не напускай на себя блажь-то, перестань!
   -- Что жь мнѣ надъ собою дѣлать прикажете? сказала Параша покорно.
   -- За умъ возьмись, не блажи. Обѣщалась замужъ выйдти -- выходи.
   -- Погубите вы меня, на вашей душѣ грѣхъ будетъ!
   -- Нѣтъ, ужь коли будетъ грѣхъ, такъ на твоей, на моей-то за что?
   -- Вы меня неволите...
   -- Во вѣки вѣковъ! Ты хотѣла сама за Петра замужъ, сама что ли? Что жь молчишь? Теперь ужь не хочешь? Я тебѣ говорю, что такъ нельзя и не годится, и всякій разсудительный человѣкъ то же тебѣ скажетъ. Такъ вотъ ты какая! прямо-то не повинишься, что ты тамъ набѣдокурила, а вишь я тебя неволю, а ты вишь дочка покорная и моя воля надъ тобою!
   -- Извѣстно, что ваша воля.
   -- Ну, коли такъ, оно и лучше. Моя воля такая, чтобы тебя съ Петромъ перевѣнчать. Пріѣдетъ онъ, я и перевѣнчаю.
   -- Или вы меня не пожалѣете? жалобно спросила Параша.
   -- Въ чемъ мнѣ жалѣть-то тебя? холодомъ или голодомъ я тебя морить сбираюсь?
   -- Не отдавайте меня за Петра! я не хочу замужъ!
   -- Да что еще толковать! Вѣдь сейчасъ ты сама говорила, что моя воля надъ тобою.
   -- Коли вы родную дочь не пожалѣете, то Богъ съ вами! А я не пойду замужъ.
   -- Не дури, не блажи, вонъ мнѣ время идти, говорю: не блажи.
   Староста взялъ шапку.
   -- Стоило бы для памяти записать, еслибы было кому, всѣ ваши переметы женскіе,-- такъ бы и записать на удивленье!
   Съ этими словами онъ надѣлъ шапку и пошелъ. Въ сѣнцахъ онъ увидалъ, лежало полѣно, поднялъ его и положилъ къ мѣсту, и пошелъ не спѣша.
   Параша смотрѣла ему вслѣдъ и заливалась слезами.
   -- Идетъ-то, идетъ-то, точно на праздникъ! хоть бы оглянулся разочекъ! И отецъ-то родной обо мнѣ не охнетъ, горемычная моя голова!
   Ей было и жалко самое себя, и досада на самое себя ее терзала. Она чуяла, что она виновата, и казалось ей, что она обижена.
   -- Охъ, что жь дѣлать мнѣ! какъ быть мнѣ? твердила она: такъ вотъ какъ, такъ вотъ что!
   Она ужасалась, точно впервой все смекнула, все увидала. Точно не приходила ей въ голову прежде вся трудность эта, что теперь она встрѣтила ее и приняла какъ новое горе.
   Не въ мочь ей пришло одной быть, она пошла поговорить съ Михайломъ.
   Было рано, еще не пришла обѣденная пора, всѣ плотники работали и пѣли пѣсни. Пѣли они разныя пѣсни, кому какую хотѣлось.
   Изъ одного угла анбара тоненькій голосъ пѣлъ: "ужь я въ три косы косила", изъ другаго угла: "ахъ ты степь моя", хрипѣлъ другой и поминутно откашливался. Вмѣстѣ пѣли только трое, видно три пріятеля, молодые, румяные, они дружно работали околд стропилъ и въ одинъ голосъ пѣли "не бѣлы-то снѣги", такъ пѣли, что неизвѣстно было, пѣли ли они для того, чтобы лучше работалось, или работали, чтобы лучше пѣлось. А всѣ другіе голоса заглушалъ голосъ, невѣдомо откуда выходившій, звучный, громкій, какъ хорошій колоколъ; этотъ голосъ гудѣлъ: "ты прости-прощай, сыръ дремучій боръ".
   Михайла было не видать, но Параша услыхала, узнала его голосъ: онъ съ кѣмъ-то разговаривалъ и по временамъ смѣялся -- смѣялся, какъ тѣ довольные и счастливые во всемъ люди, ни громко, ни тихо, а среднимъ смѣхомъ.
   Параша долго похаживала около сруба, вызвать Михайла нельзя было, надо было ждать. Она слушала пѣсни, до нея долетали Михайловы отрывочныя слова, прослушала она и прождала до обѣда.
   Вотъ стали выходить рабочіе, вотъ и Михайло. Веселъ Михайло и шутитъ, онъ не знаетъ, каково ей!
   

VIII.

   Параша скрылась отъ рабочихъ за деревьями, обѣжала кругомъ и вышла имъ на встрѣчу. Она всѣ силы свои сбирала, чтобы показаться беззаботнѣй, идти бодрѣе. Ее знали всѣ за красавицу, всѣ ей поспѣшно и ласково поклонились, Михайло ей усмѣхнулся. Она ему подала знакъ, чтобы сейчасъ онъ пришелъ къ ней, онъ знакомъ ей отвѣтилъ "хорошо" и улыбнулся тою же веселою безпечною улыбкой. У Параши отчего-то сжалось сердце вдругъ еще томительнѣй. Она остановилась, посмотрѣла ему вслѣдъ и прошептала: "неужто онъ никогда не подумалъ о томъ, что мы надѣлали, не затужилъ?"
   Она прошла въ барскій садъ, въ ветхую бесѣдку и стала его ждать. Проходили минуты; онѣ ей показались за вѣки вѣчные. Дождалась, пришелъ.
   -- А что, душа моя Параша? спросилъ онъ у ней.
   Она молчала и глядѣла на него. Онъ тоже глянулъ на нее попристальнѣй, видитъ -- у нея глаза заплаканы. Его покоробило. Опять спросилъ у нея:
   -- Что, душа моя Параша?
   Параша стала разказывать свой разговоръ съ отцомъ.
   -- Охъ, что тутъ дѣлать? какъ тутъ быть?
   -- Полно тебѣ! Все перемелется, мука будетъ! Что вздумала загодя сокрушаться?
   -- Охъ, какъ не сокрушаться-то мнѣ! сказала Параша, заплакавши.
   Онъ на нее поглядѣлъ, смекнулъ, что теперь ея скоро не уймешь, сѣлъ на лавочку и ее посадилъ подлѣ себя и сталъ утѣшать.
   -- Что я надѣлала! говорила Параша.
   -- Что же такое? Люди и не то дѣлаютъ, да проходитъ!
   -- Зналъ бы ты, каково мнѣ!
   -- Да ты воротишь ли слезами? Поможешь ли?
   -- Охъ, ничѣмъ не ворочу! ничѣмъ не помогу!
   -- Такъ чего жь плакать-то попусту? Перестань ты себя даромъ мучить, и на меня тоски не наводи, душа ты моя!
   -- Видно, я докучила тебѣ своими слезами и кручинами?
   Параша, замираючи, поглядѣла ему въ глаза, онъ ей прямо смотрѣлъ въ глаза и безъ запинки, улыбаясь, отвѣтилъ:
   -- Докучила, душа моя, до смерти докучила! Оботри же слезы да простись со мной, мнѣ давно пора.
   Параша пуще растужилась. Онъ опять сталъ уговаривать и утѣшать. Онъ сталъ понѣжнѣй, да чѣмъ онъ нѣжнѣй становился, тѣмъ она сильнѣй убивалась.
   Онъ тогда всталъ и сказалъ ей коротко:
   -- Прощай.
   -- Такъ ты идешь, Михайло? спросила Параша, встрепенувшись.
   -- Извѣстно иду, пора.
   -- Постой немножко, погоди, дорогой ты мой! Ужъ такъ-то тяжко мнѣ!
   -- Отъ меня какая тебѣ помочь будетъ?
   Онъ говорилъ не съ сердцемъ, но съ большою досадой. Парашино сердце тоскливо ныло.
   -- Больше плакать не буду, погляди на меня поласковѣй, простись со мной получше, я пойду. Не досадуй на меня, просила она Михайла.
   -- Не досадуй! Я вотъ съ тобою промаялся какъ на барщинѣ... Что жь это за житье такое сибирское? Такъ нельзя жить!
   Параша опять ему обѣщалась, что не будетъ плакать... Она его упрашивала не сердиться, она его ублажала. Онъ слушалъ насупившись, скучаючи... Парашѣ вдругъ стало страшно, что она ему опостылѣетъ своею тоской и слезами, что онъ ее броситъ... Она переломила себя, всю свою грусть, обиду, говорила съ нимъ, шутила, развѣяла его скуку и досаду, и простились они весело.
   "Онъ любить меня, но докучать ему не надо," думала Параша, а сердце у ней замирало, будто чуяло, что вся эта любовь его на волоскѣ держится, точно ждало, что того и глядде оборвется. Она терялась среди разныхъ тревогъ и страховъ.
   Съ той поры съ Михаиломъ она всегда весела была и разговорчива. Михайло радъ радехонекъ былъ такой перемѣнѣ хорошей, вызывалъ Парашу чаще и бывалъ съ нею дольше. По его шуткамъ, по его глазамъ, по всему видно было, что ему жилось какъ нельзя лучше.
   Недѣли черезъ полторы послѣ того разговору, Параша собралась идти въ бесѣдку, но собралась она слишкомъ рано, только что смеркалось: надо было подождать пока стемнѣетъ. Она сѣла у окна и терпѣливо ждала сумерекъ. Время было теплое, живительное;, снѣгъ почти уже стаялъ и разорванныя тучки носились по небу. Ярко горѣла и сверкала одна звѣздочка, надъ нею чуть мерцала другая, какъ сквозь дымку.
   Вдругъ слышитъ Параша, отворилась дверь въ сѣнцахъ. Не успѣла она подумать, кто бы это былъ, въ избу вошелъ Петръ. Параша такъ мало его ожидала, что сразу не хотѣла его узнать, а только испугалась. Онъ въ темной избѣ ее не вдругъ увидѣлъ и осматривался; тогда она встала. Онъ кинулся къ ней. Она въ ужасѣ не смѣла отъ него отступить. Въ глазахъ у нея померкло, потемнѣло; въ головѣ закружилось; ей казалось, что кругомъ нея раскрылись какія-то пропасти. Она едва помнила самое себя, едва помнила и видѣла, что вокругъ нея было. Она не знала, вправду ли онъ бралъ ее на руки, или ей померещилось. То ей казалось, что онъ олакалъ, то ей казалось, что онъ смѣялся; явственно только звучалъ ей голосъ его, и живо она чувствовала жгучую какую-то боль во всемъ тѣлѣ.
   Когда она услышала, что отецъ идетъ, она чуть не вскрикнула: "скорѣй, скорѣй!" точно просила защиты. Староста вошелъ и не мало удивился Петру, и спросилъ, нѣтъ ли бѣды какой или просто за чѣмъ-нибудь барыня прислала. Къ Парашѣ онъ обернулся, велѣлъ огонь засвѣтить, и спросилъ еще Петра, не проголодался ли онъ, и когда изъ города.
   Петръ отвѣчалъ, разказывалъ. Параша отошла и издали на Петра глядѣла.
   Никогда она не видала его такимъ: каждая жилка у него говорила о радости, онъ какъ-то весь посвѣтлѣлъ. Онъ говорилъ съ старостою, но какъ часто, часто и долго, глаза его смотрѣли на нее! И кому улыбался онъ такъ? И отчего голосъ его то звучнѣлъ, то утихалъ? Параша вспомнила, что Михайло ее ждетъ, вѣрно давно ждетъ, надо идти, надо ему сказать все... Она хотѣла идти и боялась: ей казалось, что Петръ сейчасъ же встанетъ и догонитъ ее... Она все подкрадывалась непримѣтно къ двери, и наконецъ быстро отворила дверь и затворила за собою, и бросилась бѣжать во весь духъ: все ей чудилось, что за ней гонятся.
   Михайла она встрѣтила на дорогѣ домой. Онъ шелъ и что-то напѣвалъ по своей привычкѣ.
   -- Что такъ долго не выходила? спросилъ онъ.-- Я ждалъ, ждалъ, да и домой было пошелъ.
   -- Петръ воротился, сказала Параша, едва переводя духъ.
   -- Что? вскрикнулъ Михайло, какъ разбуженный отъ сна.-- Не можетъ быть!
   -- У насъ сидитъ.
   -- Когда же воротился?
   -- Я къ тебѣ сбиралась, онъ вошелъ.
   -- Какъ же ты теперь-то ушла?
   -- Такъ побѣжала.
   -- Охъ ты бѣдовая! Или ты думаешь, тебя не хватятся?
   -- Онъ глазъ съ меня не спускалъ... онъ видѣлъ...
   -- Погоди. Что, онъ ласковъ былъ?
   Парашу точно огнемъ обдало.
   -- Несчастная я! несчастная! сказала она въ горѣ.
   -- Погоди. Ласковъ былъ?
   Она помолчала и тогда отвѣчала:
   -- Ласковъ.
   -- И веселъ?
   -- Веселъ.
   -- Вдругъ не взглядывалъ на тебя?
   -- Все глядѣлъ.
   -- Да не то! Не было ли взглядовъ быстрыхъ, не смотрѣлъ ли этакъ подстерегаючи?
   -- Нѣтъ.
   -- А веселость какая была? Много ли шутилъ? Шумливъ ли былъ?
   -- Нѣтъ, не шутилъ, а только на лицѣ радость была видна.
   -- Такъ нечего тебѣ и бояться. Онъ ничего не знаетъ, головой своею ручаюсь. Зачѣмъ онъ пришелъ, говоритъ?
   -- Барыня сослала.
   -- Сослала? За что?
   -- Тамъ онъ ходилъ по одной улицѣ гулять часто, а его за вора сочли и связали, барыня и сослала.
   -- Какая ты взбалмошная, погляжу я! Какъ же ты мнѣ сначала-то этого не сказала? Изъ чего твоя вся тревога была? Чего жь бояться? Ему и въ умъ ничего не вскинется, только ты бѣги скорѣй домой. Гдѣ, спросятъ, была?-- ты скажи, что къ Танѣ бѣгала, да главное-то -- пріободрись немножечко, а то на тебя посмотрѣть -- точно ты перкорь обобрала: ты сама такъ на слѣдъ наводишь.
   -- Покуда жь намъ таиться? Лучше сразу все сказать!...
   -- Какая нужда говорить пока? Сама жь ты его боишься, что человѣкъ онъ зарный, нравный; что жь будетъ, какъ сразу-то ему скажешь? И пойдетъ дымъ коромысломъ; лучше что ли?
   -- Когда же мы скажемъ?
   -- Погоди. Само покажется.
   -- Какъ же мнѣ быть теперь?
   -- Такъ будь, какъ была; никакого виду непріятнаго ему не показывай.
   -- Да вѣдь онъ со мной какъ женихъ... онъ говоритъ...
   -- Да пусть его поговоритъ, не бѣда. Ужь я, такъ и быть, досадовать не стану. Да бѣги ты домой поскорѣй. Не путайся такъ и не мѣшайся ради Христа... Завтра все мнѣ разкажешь. Утро вечера мудренѣе. Бѣги теперь, бѣги!
   Онъ оставилъ ее и быстро пошелъ, оглянулся разъ и махнулъ ей рукой въ ту сторону гдѣ ея домъ, дескать: иди!
   Параша пошла домой.
   У своихъ воротъ она увидѣла Петра. Онъ ждалъ ее и подошелъ къ ней.
   -- Гдѣ ты ждала меня? спросилъ онъ.-- я обошелъ вездѣ, гдѣ мы съ тобою бывали, не нашелъ тебя.
   -- Мы разминулись, отвѣчала Параша и прибавила:-- Я пойду, поздно.
   Она говорила и боялась, что онъ ее не пуститъ, что станетъ ее спрашивать, отчего не хочетъ она съ нимъ побыть, когда такъ долго они не видались. Онъ, правда, хоть держалъ ее за руку обѣими руками и не пускалъ еще отъ себя, но онъ не огорченъ былъ и не омрачился ни крошечки, и сказалъ только:
   -- Поздно, усни. Завтра рано буду ждать тебя. Гдѣ тебя ждать?
   -- Да ты приходи къ намъ, отвѣчала ему, Параша. Параша надѣялась, что отецъ дома будетъ.
   -- Я приду, согласился онъ, какъ послушный ребенокъ.
   -- Прощай; сказала опять Параша.
   -- Прощай до завтра! отвѣтилъ онъ.
   Господи! какой радостный, какой добрый да нѣжный!
   Староста встрѣтилъ дочь какъ человѣкъ, которому мѣшаютъ спать важныя дѣла, а то бы онъ давно уснулъ. Но было не до спанья, и онъ хотя зѣвнулъ во весь рогъ, а разговоръ началъ не спѣша:
   -- Отчего на тебѣ лица живаго нѣту? отъ радости или отъ страху?
   -- Не отъ радости! отвѣчала ему Параша.
   -- Признавайся, чего настроила? Я съ тобою не шучу, и ты мнѣ говори прямо!,
   -- Я не хочу замужъ идти.
   -- Отчего расхотѣла?
   -- Я боюсь его...
   -- Какъ онъ сватался и тутъ былъ, ты не боялась, а когда онъ уѣхалъ, такъ на тебя страхъ напалъ? Будетъ тебѣ лукавить-те! Признайся мнѣ во всемъ!
   -- Въ чемъ же я буду признаваться?
   -- Въ чемъ виновата.
   -- Въ чемъ же я виновата?
   -- Да мнѣ-то откуда знать въ чемъ? Я только вижу, что на тебѣ словно одежа горитъ; правые-то люди такъ не вертятся. Что жь молчишь?-- Что же я буду говорить?
   -- А коли нечего, такъ я тебя перевѣнчаю, да и дѣло съ концомъ!
   Съ этими словами староста легъ спать и уснулъ.
   Парашѣ всю ночь чудилось, что кто-то ходилъ подъ окнами. Кто же изъ двухъ? Михайло не пойдетъ: ему ли себя такъ тревожить? Ходилъ вѣрно Петръ.
   Онъ ходитъ подъ ея окнами, онъ ждетъ завтрашняго дня, а что будетъ завтра? Что послѣзавтра будетъ? Всѣ будущіе дни казались одинъ другаго страшнѣе.
   Чѣмъ свѣтъ, Параша побѣжала къ Танѣ.
   -- Таня, дай совѣтъ.
   -- Скажи поскорѣе всю правду, отвѣчала Таня.-- Не грѣши, не обманывай.
   Отъ Тани Параша побѣжала на свиданіе съ Михаиломъ.
   -- Не хочу я больше обманывать, скажу и все поскорѣе, говорила ему Параша.
   А Михайло опять не велитъ ничего сказывать.
   -- Да какъ же мнѣ не говорить, коли спрашиваютъ, коли отвѣчать велятъ? Отецъ обѣщался, что перевѣнчаетъ меня,
   -- Ну, до вѣнца-то еще далеко, ты только не бойся.
   -- Ты самъ знаешь, что отецъ хоть не наказываетъ, да онъ и шутить не любитъ... И какъ же я съ Петромъ буду? Какъ хочешь, а сказать надо.
   -- Какъ же ты скажешь?
   -- Да прямо скажу Петру, что не пойду за него замужъ, что пойду за тебя.
   -- Вотъ, что за меня-то пойдешь, и не надо говорить ему. Будетъ съ него и того, что за него не хочешь.
   -- Да вѣдь спроситъ: отчего?
   -- Ну, а ты ничего не говори, оставь его въ сомнѣньи, да и только. А про меня не поминай... И не поминай про меня, а то онъ можетъ совсѣмъ наше дѣло разстроить.
   Дома Параша застала Петра; онъ былъ все такой же веселый и добрый; ей страшнѣй стало. Отецъ на нее поглядѣлъ пристально. Она стала въ уголку и стояла. Всѣ молчали.
   Староста, немного погодя, откашлялся, погладилъ бороду и началъ говорить:
   -- Теперь мы потолкуемъ о своихъ дѣлахъ, сказалъ онъ Петру.-- Когда же у насъ свадьба?
   -- Зачѣмъ медлить? спросилъ Петръ.
   -- Да по мнѣ тоже нечего медлить. Черезъ двѣ недѣли и вѣнчайтесь.
   Параша хотѣла было говорить, у ней голосу не нашлось.
   -- Да еще я тебѣ долженъ сказать, что моя дочь дуритъ, заговорилъ опять староста,-- а ея дурости я отъ тебя таить не могу...
   -- Я не пойду замужъ, перебила Параша отчаянно,-- не пойду!
   -- Вотъ, начинаетъ, проговорилъ староста.
   Петръ молчалъ. Параша опять повторила свои слова: "не пойду замужъ." Она не глядѣла на Петра, не знала, что съ нимъ сдѣлалось, но голосомъ такимъ никогда онъ не говорилъ прежде, какимъ ее спросилъ: "отчего?" Она не отвѣчала; онъ спросилъ въ другой и въ третій разъ, потомъ всталъ; Параша испугалась. Староста тоже всталъ. Петръ подошелъ къ Парашѣ и сказалъ ей:
   -- Чѣмъ я провинился?
   -- Ничѣмъ, былъ ея отвѣтъ.
   Онъ постоялъ, она все на него не глядѣла.
   -- За другаго пойдешь? спросилъ онъ.
   Она не посмѣла лукавить и отвѣтила ему:
   -- За другаго.
   -- Вотъ какъ! сказалъ староста, и обратился къ Петру:-- я этого ничего не зналъ, не вѣдалъ, Петръ.
   Петръ подошелъ было къ столу, сѣлъ было на лавку, но тотчасъ же всталъ, поклонился и ушелъ. Староста заперъ за нимъ двери и началъ корить Парашу, да видя, что она точно не слышитъ и не понимаетъ, что ей говорятъ, замолчалъ и ушелъ.
   

IX.

   Прошла недѣля, другая; Параша ежечасно ждала бѣды, и хоть бѣда не приходила, Параша не успокоивалась. Съ Михайломъ она стала видаться гораздо рѣже, и свиданія стали короче, рѣчи скуднѣе. Михайло бывалъ все какъ-то не въ духѣ и вздыхалъ; жаловался на голову, на хозяина, на житье. По деревнѣ сейчасъ же разнеслось, что Петръ пересталъ къ старостѣ ходить. Точнаго, вѣрнаго ничего не знали, что тамъ было между ними, судили и рядили, догадывались. Петрова тетка говорила, что будто Парашѣ сонъ приснился вѣщій: пришелъ старикъ съ бѣлою бородой и сказалъ: "не ходи замужъ", и пригрозилъ; иные говорили, что староста не хочетъ отдавать дочери, потому что Петръ теперь въ немилости у барыни. Особенно молодежь доискивалась правды и хваталась за каждое слово. Петра видали рѣдко, а когда видали, то по немъ ни о чемъ нельзя было догадаться. Правда, нѣкоторые говорили, что будто сталъ онъ глядѣть свѣтлѣе, нѣкоторые спорили, что угрюмѣе, да эти нѣкоторые, во что бы то ни стало, добивались чего-нибудь особеннаго, но люди не опрометчивые и разсудительные ничего въ немъ не замѣчали: каковъ онъ былъ, таковъ и остался.
   Параша встрѣтила Петра только разъ, нечаянно. Онъ прошелъ мимо ея такъ близко, что задѣлъ ее своимъ рукавомъ, но не взглянулъ; она сама не знала, замѣтилъ ли онъ ее или нѣтъ; это было въ сумерки. И она не ясно видѣла его лицо, видѣла только, что шелъ онъ опустя голову и шелъ тихо.
   Параша пришла домой и весь вечеръ проплакала.
   Опять стала Параша чаще къ Танѣ ходить. "Съ тобою отведу душу -- приду", говорила она Танѣ, и жаловалась на свой таланъ безсчастный. Таня все слушала молча, а разъ и спросила:
   -- Да ты чѣмъ же несчастна, Параша?
   -- Я-то? крикнула Параша въ удивленьи да въ горѣ.
   -- Да, чѣмъ?
   Параша опять вскрикнула:
   -- Какъ чѣмъ?
   -- Разкажи, попросила Таня.
   Параша хотѣла разказывать, но не нашла о чемъ, точно главное-то ея горе вдругъ потерялось, измѣнило лицо и видъ, такъ что и описать его нельзя.
   Она только поплакала и потужила, а разказать ничего не разказала. Таня больше не спрашивала. Дни шли за днями, а съ каждымъ днемъ Параша все больше да больше говорила съ Таней о Петрѣ: ей было страшно Петра, когда она подумала о немъ вчера; ей стало его жалко, какъ вспомнила о немъ намедни; что, если она его сегодня встрѣтитъ? Что онъ думаетъ? Что у него на сердцѣ? Такъ всякій день о немъ рѣчь шла.
   -- Когда замужъ пойдешь? спросила разъ Таня.
   -- Не знаю, почемъ я знаю? отвѣтила Параша.
   -- Да что жь Михайло говоритъ?
   -- Мы объ этомъ давно не говорили.
   -- А отецъ знаетъ, за кого ты пойдешь?
   -- Нѣтъ еще. Можетъ, не отдастъ. Онъ сердитъ на меня.
   -- Да какъ же ты всего не разузнаешь, не разспросишь?
   -- Еще погожу, отвѣтила Параша, и ушла домой. Ей, видно не хотѣлось объ этомъ говорить.
   Черезъ нѣсколько времени, Таня опять у ней спросила, когда же ея свадьба, что отецъ говоритъ, и опять Параша ей отвѣтила, что сама не знаетъ, и что отца еще не спрашивала.
   -- Рѣши ты чѣмъ-нибудь, Параша, вѣдь самой тебѣ, кажись, житья нѣту.
   -- Какое ужь мнѣ житье тутъ! отвѣчала на это Параша.
   -- Такъ рѣши, легче будетъ; а хоть легче не будетъ, такъ будетъ вѣрнѣй.
   -- Я себѣ хорошаго не жду ничего.
   -- Когда Михайла увидишь?
   -- Да ввечеру.
   -- Ввечеру ты обо всемъ и переговори съ нимъ, Параша.
   -- Да, надо ужь рѣшать сегодня. Рѣшу. Только бы мнѣ вечера дождаться!
   Ждетъ не дождется вечера. То недѣли проходили -- она не рѣшала ничего, годила, а теперь вдругъ ей загорѣлось, чтобъ въ тотъ же вечеръ рѣшить.
   Но въ тотъ вечеръ она понапрасну ждала: Михайло не пришелъ. Она воротилась домой въ тревогѣ и въ горѣ. На другой день опять выходила, опять понапрасну прождала и всю ночь не спала. Утромъ пришла къ Танѣ, и Таня ей сказала, что Михайло отпросился у хозяина къ отцу, по важному дѣлу, такъ Михайло Танѣ сказалъ; съ Парашей онъ проститься не успѣлъ, кланялся, а ждать его, сказалъ, черезъ недѣлю, много черезъ десять дней.
   Параша горько расплакалась. Таня ее утѣшала, уговаривала, да только даромъ теряла слова. Когда слезы унялись, Параша спросила у Тани:
   -- Веселъ пошелъ? Говори всю правду!
   -- Нѣтъ, Параша. Былъ онъ тревоженъ и скученъ, и очень торопился.
   Къ Таниной матери пришли гости -- это было воскресенье,-- Параша позвала Таню къ себѣ: "Поговорить съ тобой хочется," но говорить она ничего не говорила, а сидѣла возлѣ Тани да тужила. Такъ весь день прошелъ. Обѣдать Параша не обѣдала отецъ ея не принуждалъ, но упрекнулъ и осудилъ. Таню онъ подчивалъ, какъ гостью. Но за обѣдомъ или вообще за какимъ бы то ни было дѣломъ, староста помногу не говорилъ, а если случалось, что къ нему приставали, онъ отвѣчалъ: "погоди! двухъ дѣлъ разомъ не дѣлаютъ." Такъ и тутъ. Онъ за обѣдомъ только замѣтилъ: не хорошо не обѣдать, не хорошо чудить, не хорошо баламутить, а послѣ обѣда онъ говорилъ много укорливой правды Парашѣ. Съ той поры, какъ она отреклась отъ замужества, онъ все наставлялъ ее на путь истинный: и днемъ, когда ему время, и на сонъ грядущій, и на свѣжую голову утромъ. Онъ убѣждалъ, доказывалъ, стыдилъ: Параша на все молчала. Прошла недѣля, Михайло не воротился. Параша все тужила, что его нѣтъ, а видѣть его ей не желалось вмѣстѣ съ тѣмъ. Ей желалось видѣть Петра, и думала она ежечасно о Петрѣ. Она подстерегала, гдѣ Петръ пройдетъ, чтобъ издали его глазами проводить, пока онъ скроется; она вечеркомъ прокрадывалась къ его избѣ, не увидитъ ли что онъ дѣлаетъ, и часто видала, что онъ сидитъ у окна; окно поднято, но онъ не глядитъ, голова опущена на руки, онъ сидитъ, какъ человѣкъ въ глубокой думѣ или въ большомъ горѣ. Она подолгу стояла и смотрѣла, и не хотѣлось ей идти, не хотѣлось его выпустить изъ виду. Была ли она дома одна, стоило ей призадуматься, передъ глазами у ней уже носилось открытое окно, и онъ у окна; вотъ, онъ поднялъ голову, оглянулъ, кругомъ и опять опустилъ, и сердце у ней замирало такъ же, какъ будто она еще тамъ стоитъ и думаетъ: не увидалъ ли онъ ея?.. Чудное дѣло! она боялась, чтобъ онъ ея не увидалъ, а оттого что страхъ былъ попусту, ей становилось грустнѣй. О Михайлѣ она почти совсѣмъ перестала думать; развѣ въ разговорѣ съ Таней укоритъ его, что онъ ушелъ отъ нея, упрекнетъ, что не ворочается, но ни разу она не сказала: "какъ хочется свидѣться мнѣ съ нимъ!" ни разу не сказала: "когда бъ онъ воротился скорѣй!"
   Черезъ двѣ недѣли безъ малаго, Михайло воротился. Параша его встрѣтила безъ радости и спросила, отчего такъ замедлилъ?
   -- Да вышло такъ, отвѣчалъ ей Михайло.-- Ну, а ты какъ тутъ безъ меня поживала? А что женихъ твой бывшій? Видѣла ли ты его? Говорила ли ты съ нимъ? Или онъ сердитъ? Не мститъ ли чѣмъ?
   Параша на все отвѣчала: нѣтъ.
   -- А ты его все-таки остерегайся, онъ, говорятъ, человѣкъ ненадежный: не лаетъ, да кусается. Вотъ, напримѣръ, чего это онъ вдругъ къ намъ плотникамъ приходилъ?
   -- Когда приходилъ?
   -- Да еще передъ тѣмъ, какъ я къ отцу ходилъ. Пришелъ и всѣхъ сверлитъ взглядами, точно злодѣя своего ищетъ; на два слова отвѣтилъ, да одно самъ сказалъ, и ушелъ.
   -- Одинъ разъ приходилъ?
   -- Не знаю. Я ушелъ къ отцу. Можетъ-быть, безъ меня еще приходилъ. Только ты его остерегайся: онъ должно-быть отчаянный на все человѣкъ.
   -- Что жь мнѣ-то его остерегаться? отвѣчала Параша:-- онъ обо мнѣ небось и думать забылъ.
   -- Ты все-таки остерегайся: не наобумъ тебѣ говорятъ. Остерегайся!
   Но дни уходили за днями, а Петръ не дѣлалъ ничего отчаяннаго, ни лукаваго. Къ плотникамъ онъ больше не приходилъ; съ старостой разговаривалъ безъ вражды и безъ гнѣва. На деревнѣ уже провѣдала, что Михайло вечерами ждетъ Парашу и Параша къ нему выходятъ. Раскидывали теперь люди умомъ, какъ староста приметъ сватовство, когда свадьба, что Петръ сдѣлаетъ, или скажетъ... захочетъ ли онъ наказать, или помилуетъ Парашу и Михайла? А въ Михайлѣ всѣ участіе брали, даже тѣ люди, что сами Парашу любили, и тѣ на Михайла почему-то не могли сердиться: онъ всѣмъ былъ другъ находчивый и пріятель веселый. И потомъ онъ придетъ и самъ признается, хоть признается не раскается, да признался самъ. И потомъ здравствуется и прощается, обнимается и неласковостію огорчается... "Богъ съ нимъ, онъ хорошій малый!" -- "Бѣда наша, что въ одну западню попали, а Михайло славный человѣкъ." -- "Ахъ, когда бы намъ съ нимъ да нечего дѣлить было, кажись бы тогда и смерть насъ не разлучила -- душевный человѣкъ!"
   Такъ о Михайлѣ по деревнѣ говорили. Случилось Михайлу встрѣтиться съ Петромъ: Петръ былъ съ нимъ, какъ со всѣми. Разъ, при Петрѣ, товарищъ ясно намекнулъ Михайлу на Парашину любовь; Петру этого нельзя было не слыхать: онъ тутъ же близехонько стоялъ; но Петръ не оглянулся, только говорившій тогда съ Петромъ человѣкъ вдругъ остановился на словѣ и спросилъ: "а что?" Петръ ему на это отвѣтилъ: "Ничего, слушаю твою рѣчь." Разговоръ пошелъ дальше.
   И послѣ того сколько разъ ни встрѣчался Петръ съ Михаиломъ, ничего Михайло не замѣтилъ къ себѣ враждебнаго. Михайло попробовалъ съ нимъ заговаривать, Петръ ему отвѣчалъ безъ запинокъ, но очень коротко; нечего было разчитывать на то, чтобы подружиться съ нимъ, но видно было, что онъ ссоры не ищетъ. Все это было Парашѣ извѣстно, и дивила Параша Михайла тѣмъ, что не радовалась такому миру и покою и согласію. А Михайло такъ очень-очень былъ тому радъ. Онъ сталъ веселъ попрежнему; онъ сталъ попрежнему ласковъ и шутливъ.
   Чѣмъ веселѣе былъ Михайло, тѣмъ была Параша печальнѣе. Онъ часто у ней спрашивалъ, отчего сумрачна, и всегда отвѣтъ бывалъ ему: "Такъ! чему жь веселиться-то?"
   Одинъ разъ, когда онъ ее объ этомъ спросилъ, она ему вмѣсто отвѣта сказала:
   -- Что ты думаешь?
   -- Какъ что думаю?
   Она пристально взглянула ему въ лицо.
   -- О свадьбѣ-то нашей, Параша? спросилъ онъ ее.
   -- Да, о свадьбѣ, отвѣтила она.
   -- Да что жъ. Можно свадьбу сыграть, коли хочешь.
   -- Не знаю отдастъ ли меня отецъ.
   -- Извѣстно отдастъ. Отчего жь не отдать?
   Параша задумалась, и вдругъ ни съ того, ни съ сего сказала:
   -- Экое житье горемычное на свѣтѣ!
   -- Намъ-то теперь чѣмъ горько? спросилъ Михайло.-- Иль ты бредишь?
   -- Скажи ты мнѣ правду, Михайло!
   -- Какую правду?
   -- Зачѣмъ ты къ отцу ходилъ?
   -- За дѣломъ... Ходилъ провѣдать.
   -- Ты вѣдь боялся тогда тутъ оставаться?
   -- Чего бояться! Не хотѣлъ, вотъ и все тутъ! Пріятность была небольшая!
   -- А меня и бросилъ одну? Какъ себѣ знаешь, такъ и будь!
   -- Да что жь, развѣ хуже вышло?. Въ такихъ случаяхъ ненадежныхъ всегда надо отойдти, на время, пока въ человѣкѣ переиграетъ сердце...
   -- А я-то вѣдь тутъ была!
   -- Да тебѣ некуда было идти, ты у отца. Да потомъ еще, вамъ лучше можно всегда вывернуться, а нельзя вывернуться, вы просто можете караулъ закричать, кто-нибудь и выручитъ, а нашъ братъ не то... и потомъ еще вы можете ублажить, отуманить...
   -- Такъ это я стала бы ублажать да туманить?
   -- А то, думаешь, нѣтъ? Коли бы очень круто пришлось, какъ бы еще улестила-то, душа моя, любо-два!
   Онъ смѣялся, былъ очень ласковъ съ ней, былъ очень веселъ. Параша сказала: -- Прощай!
   -- Да куда спѣшишь? Полно! говорилъ онъ ей.-- Я только что разговорился, разошелся, а ты собралась идти. Не ходи!
   -- Мнѣ пора. Я пойду, настойчиво отвѣтила Параша.
   -- Да чего ты сегодня такая? Или лѣвой ногой съ постели встала? Вишь брови-то хмуришь, словно колдунья какая!
   -- Пора, я пойду, сказала опять Параша.
   -- Ну, иди-себѣ. А жаль! я было разошелся. Съ горя развѣ пѣсенку запѣть? Прощай, моя душа. Выходи завтра пораньше.
   Онъ запѣлъ: "Здравствуй, милая, хорошая моя, чернобровая похожа на меня," и съ пѣсней ушелъ.
   Парашѣ докой не хотѣлось, она тихо пробрела окольными тропинками до Петрова двора; во дворѣ все было тихо; вокругъ на всемъ былъ красноватый вечерній блескъ; слышалось издали, что журчали весеннія воды... Окно открыто, но у окна никого не было. "Ахъ, еслибъ онъ тутъ былъ! кажется, пошла бы прямо къ нему, да сердце свое облегчила!" сказала Параша вслухъ, и сама своего голоса испугалась. Какъ бы пошла она? Съ какой стати? И къ кому ей идти за совѣтомъ, за участіемъ? И въ чемъ ей совѣтъ надобенъ? У ней есть женихъ выбранный, она скоро замужъ пойдетъ; какъ жить она будетъ замужемъ?
   Параша пошла домой.
   Шла и перебирала въ умѣ свой разговоръ съ Михайломъ. Печально она шла. Всѣ его легкія слова раздумывала, веселые его взгляды вспоминала. Обидно ей было и какъ-то скучно, а на сердцѣ тяжело и, холодно. Вдругъ она очутилась лицомъ къ лицу съ Петромъ. Она вскрикнула и остановилась, и глядѣла на него. Онъ похудѣлъ и постарѣлъ. Сердце у ней повернулось. Стыдно да жалко стала. Она заплакала.
   Онъ тоже остановился: встрѣчей такой былъ словно удивленъ, огорченъ; поклонился Парашѣ и пошелъ. Она за нимъ, догнала его.-- Здравствуй! прошептала она со слезами.
   Онъ опять ей поклонился, не глядя.
   -- Постой, постой! просила она,-- я тебѣ что-то сказать хочу... Ты жалѣешь ли обо мнѣ?
   Онъ взглянулъ на нее, и какъ взглянулъ, такъ ужь глазъ не могъ отвести.
   -- Мнѣ жизнь не въ жизнь стала! я тоски своей избыть не могу! жаловалась Параша, плача.
   -- Мнѣ твоему горю не помочь! проговорилъ онъ и хотѣлъ идти.
   Она его за руку схватила.
   -- Ты отъ меня совсѣмъ отрекся? И никого у меня нѣту! Ахъ, не покинь ты меня!
   Она его крѣпко обняла и горько такъ плакала. Онъ хотѣлъ отстраниться; еще крѣпче она прижалась, еще горьче заплакала: онъ не оттолкнулъ. Онъ наклонился къ ней и глядѣлъ на неё.
   -- А другой... вдругъ вымолвилъ онъ.
   -- Богъ съ нимъ, съ другимъ! Мнѣ его не надо... Ахъ, вороти ты прежнее! Прости меня! Полюби опять!
   -- Шутишь ты со мною?
   -- Какія шутки! Мнѣ безъ тебя жизнь не мила!..
   Онъ ее обнялъ крѣпче. Она плакала.
   -- О чемъ ты плачешь? спросилъ онъ.
   -- Ты совсѣмъ, видно, разлюбилъ меня! попрекнула она.-- Ну, скажи сразу всю правду, разлюбилъ?
   -- Ты бросила меня...
   -- Бросила! Точно спасибо мнѣ за это говоришь!.. Бросила, а вотъ опять къ тебѣ пришла, сама пришла, ты вѣдь не нерезывалъ меня, и люблю и тебя лучше, крѣпче прежняго... Что же ты глядишь на меня? Или мнѣ не вѣришь? Или самъ не любишь?
   -- Пойдешь за меня?
   -- Пойду. Хочшь, сегодня отцу скажемся? Свадьбу можно скоро сыграть... Будемъ съ тобой неразлучно, до старости, до смерти нашей... А умрешь ты, я безъ тебя жить не стану, и ты безъ меня не живи...
   Онъ глядѣлъ на нее и слушалъ. Параша вдругъ прояснилась, вдругъ оживилась; сердце у ней билось вольно, легко.
   -- Радъ ли ты? спрашивала она Петра, и когда онъ говорилъ, что радъ, ей казалось, что его радость безмѣрна, а когда онъ молча глядѣлъ на нее и слушалъ, ея рѣчи, ей чудилось, что мучится онъ чѣмъ-то. Она не могла, не умѣла хорошенько разобрать, что съ нимъ, но одно звала, что онъ ее любитъ навѣкъ.
   Они еще стояли, когда вдали показался Михайло. Параша его увидала, поблѣднѣла и взглянула на Петра; Петръ глядѣлъ на нее, онъ не наглядѣлся еще, а Михайло, увидавши ихъ, не показалъ виду, что замѣтилъ, своротилъ на другую дорожку, обошелъ ихъ издали и скрылся.
   

X.

   Староста принялъ Петра съ Парашей съ удовольствіемъ, но безъ большой радости. Выслушавши, онъ вздохнулъ глубоко по своей привычкѣ и свою рѣчь проговорилъ:-- Съ переметчивыми людьми говорить не приходится, началъ онъ, глянувши на Парашу, и обратилъ потомъ глаза на Петра:-- а вотъ, тебя мнѣ слѣдуетъ спросить, хорошо ли ты обсудилъ, что хочешь брать за себя мою дочь Прасковью? Оно конечно что Прасковья молода, а почти всякій человѣкъ въ молодости дурить и колобродитъ, да все ты поразмысли хорошенько. Мнѣ-то лучше не надо, какъ за тебя ее отдать, да я знаю, что вездѣ слѣдуетъ имѣть разсужденіе.
   Петръ ему отвѣчалъ, что беретъ Парашу за себя.
   -- А коли берешь, такъ бери. Я все свое сказалъ, я ты все слышалъ и хочешь ее брать, я теперь стану только этому дѣлу радоваться. И Богъ васъ благослови.
   Тутъ же староста положилъ сыграть свадьбу черезъ двѣ недѣли, счелъ всѣхъ гостей, кого надо позвать, и разчиталъ, сколько чего пойдетъ на. пиръ свадебный и на угощеніе; опредѣлилъ приданое за дочерью и велѣлъ Петру съ Парашей сѣсть рядомъ, какъ жениху съ невѣстой. Когда онъ ихъ такъ усадилъ, то еще подалъ имъ кое-какіе совѣты и пошелъ къ барину просить позволенія на свадьбу.
   На другой день послѣ этого, Параша ранехонько вбѣжала къ Танѣ, пошептала ей что-то, и обѣ вышли изъ избы.
   Танина мать поглядѣла имъ въ слѣдъ и проговорила самой себѣ: "коли не хотите вы мнѣ говорить; такъ я и спрашивать не буду," и принялась опять за свои работы. "Я къ тебѣ прибѣжала на минуточку, Таня, говорила Параша торопливо, на одну-единую минуточку... мнѣ никакъ нельзя замѣшкаться... я бы и не прибѣжала, когда бы не такое дѣло... такъ я къ тебѣ на одну минуточку... ты вѣдь не знаешь, меня дома вотъ какъ ждутъ..."
   -- Да что жь такое?
   -- Дома-то? Отецъ и Петръ меня ждутъ, и я обѣщалась, что приду скорехонько...
   -- Да что такое приключилось? Зачѣмъ Петръ у васъ? Чего ты весела?
   -- Неужто я такъ весела? А что Петръ у насъ, такъ онъ женихомъ... вотъ я, Таничка, прибѣжала тебя просить, скажи ты Михайлу, что Богъ съ нимъ... чтобъ онъ забылъ меня и себѣ другой невѣсты высматривалъ... ты ужь пожалуста все это ему скажи, Таня! Сослужи мнѣ великую службу, покажи свою великую дружбу! Я сама не могу... какъ мнѣ говорить съ такимъ человѣкомъ?
   Таня слушала, глядѣла на нее и молчала.
   -- Что жь, Таничка? Скажешь ты или нѣтъ? Скажешь ли? Сдѣлай мнѣ милость! Скажешь ли?
   -- Скажу.
   -- Саасибо тебѣ, голубушка ты моя, я за тебя Бога буду молить. Богъ тебя тоже не оставитъ: вотъ можетъ скоро ты замужъ за Алексѣя пойдешь... будемъ другъ къ дружкѣ въ гости ѣздить...
   Параша говорила и уже не торопилась такъ домой.
   -- Что жь Петръ? спросила у ней Таня.
   -- Ахъ, добрый такой! любитъ меня, такъ любитъ! Вчера вечеръ вмѣстѣ съ нимъ мы просидѣли рядушкомъ... только отецъ помѣшалъ намъ говорить -- все мы его слушали да ему-отвѣчали -- только Петръ все на меня смотрѣлъ, все смотрѣлъ, а я на него... у насъ черезъ двѣ недѣли свадьба. Прощай, Таня! Спасибо тебѣ!
   Она Таню обняла, крѣпко накрѣпко расцѣловала и убѣжала домой.
   Ввечеру Михайло пришелъ къ Танѣ, чтобъ у ней о Парашѣ разспросить -- самъ онъ не подходилъ близко къ Парашину двору -- отчего Параша не выходитъ? Что это былъ за разговоръ у ней съ Петромъ? Таня ему все разказала.
   Михайло слушалъ и вскрикивалъ: "Ахъ-ахъ, Боже ты мой! Ушамъ своимъ не вѣрю! Ахъ, Богъ нащъ милостивый!" Когда удивленье его прошло, онъ пригорюнился какъ святой, сѣлъ подлѣ Тани и сталъ жаловаться.
   -- Ахъ, дѣвушки-измѣнщицы! вотъ вы какія! вотъ тебѣ и люби! вотъ тебѣ и вѣрь! вотъ тебѣ и Параша!
   Онъ замолчалъ на время и качалъ кудрявою головой и взглядывалъ на Таню, точно говорилъ: "Меня очень жалко! Я обиженъ кругомъ!" а потомъ опять за свое принимался -- за жалобы.
   Таня его ничѣмъ не утѣшала, но Михайло сказалъ ей прощаючись:-- Спасибо, сестрица крестная, спасибо, что жалѣешь меня!
   Онъ принялся разгонять, развѣивать свою грусть-кручину, и принялся за то простымъ образомъ: онъ сталъ раньше спать ложиться; онъ сталъ чаще на улицу ходить; онъ дольше оставался въ бесѣдѣ; ходилъ съ товарищемъ ловить карасей въ прудѣ, а съ другимъ товарищемъ боролся и взапуски бѣгалъ; онъ ходилъ въ городъ торговать шапку и купилъ тамъ поясъ: онъ всѣмъ отъ себя гналъ прочь тоску, и все ему помогало.
   -- Развѣялъ я немножечко свою тоску, говаривалъ онъ Танѣ, встрѣчаясь.
   -- Дай тебѣ Богъ, отвѣчала Таня.
   -- Спасибо, сестрица милая. Добрѣйшая ты дѣвушка въ свѣтѣ бѣломъ! А Парашу давно видѣла?
   -- Давно.
   -- Что это она не выходитъ? Или онъ ея не пускаетъ? Онъ вѣдь звѣрь-звѣремъ. А я бы на Парашу поглядѣлъ, и поклонились бы мы ей, измѣнницѣ! Я бы пошелъ на свадьбу -- пускай бы ей было совѣстно, переметчицѣ! А коли на свадьбу меня не позовутъ, я въ церковь пойду и на виду стану.
   -- Ну, зачѣмъ? спрооила Таня.
   -- Да отчего жь, сестрица, не сдѣлать этого? Бѣды никому не будетъ, а немножечко я ее дойму и немножечко себя потѣшу. Когда бы мнѣ подстеречь ее, какъ будетъ къ тебѣ идти!
   Но какъ онъ Парашу ни подстерегалъ, Параша ему ни разу не попалась. Она почти и не выходила изъ дому, не отходила отъ Петра. Она все спрашивала Петра, радъ ли онъ? и все говорила ему, какъ она рада.
   Баринъ далъ свое согласіе на свадьбу и еще похвалилъ Петра; съ той поры какъ Петръ попалъ въ немилость къ барынѣ, баринъ всегда о немъ у старосты спрашивалъ и всегда говорилъ: "я имъ доволенъ". Когда баринъ узналъ, что женится Петръ, то еще, кромѣ похвалы, сказалъ: "не надо ли ему лѣсу на новую избу? такъ пусть возьметъ, дай ему."
   Староста уже гостей назвалъ, до свадьбы оставалось всего три дня. Параша съ Петромъ сидѣли подъ вечеръ. Вечеръ былъ темный; тихій, не мѣсячный и теплый. Звѣзды чуть мерцали и временемъ чуть шелестили молодые листья на деревьяхъ. Параша сидѣла возлѣ Петра, успокоенная и веселая, и во мракѣ она вглядывалась въ его лицо.
   -- Или ты скучаешь? спросила она его вдругъ, и не дождавшись отвѣта прибавила:-- очень меня любишь? Ты не гляди, а скажи мнѣ словами, очень меня любишь?
   -- Очень люблю, отвѣтилъ ей Петръ.
   -- Отчего ты меня ни о чемъ не разспросишь? Или тебѣ знать не хочется?
   -- О чемъ спрашивать мнѣ? сказалъ Петръ.
   -- Да обо всемъ... проговорила Параша и смутилась, и замолчала.-- А знаешь ли, начала она опять,-- мнѣ хочется тебѣ все разказать, какъ что было....
   И она все ему разказала. Часто при разказѣ сердце у ней замирало, и не разъ она кое-что пропускала, не разъ переиначивала какъ-то невольно, но сейчасъ же раскаивалась и признавалась ему по всей правдѣ. Петръ ее слушалъ. Когда она, пристыженная, крѣпче къ нему прижималась, онъ ее прижималъ къ себѣ крѣпче. Будь онъ строже хоть немножко, попрекни онъ ее хоть чуть-чуть, можетъ, она бы себя стала больше оправдывать, извинять, а отъ этой доброты его, отъ такой любви сердце у ней таяло и вся душа наполнялась любовью къ нему. Она было разказъ начала такъ: "Ты самъ былъ всегда такой неласковый, ты, бывало, все скученъ со мною", а кончила она разказъ вотъ какъ: "Я глупа была, я виновата была, люби меня всегда какъ теперь любишь, а я тебя до смерти своей любить буду...."
   Черезъ три дня ихъ перевѣнчали. На свадьбѣ былъ и Михайло. Онъ нарядился отлично, отлично кудри пригладилъ, опечалился мило и пришелъ на свадьбу. Параша его печальнаго взгляда, кажись, не примѣтила; она сидѣла счастливою красавицей, рядомъ съ молодымъ; Михайло еще печальнѣй сталъ на нее глядѣть, онъ угораздился стать такъ, что Петръ его видѣть не могъ, но Парашинъ-то взглядъ только скользнулъ по его лицу и больше на него не обращался ни разу. Михайло вышелъ изъ засаднаго мѣстечка и присталъ къ молодежи; онъ время отъ времени подходилъ къ Танѣ пожаловаться на обманъ лихой, но нельзя было сказать, чтобъ ему приходилось черезчуръ тяжко, и свадьбу онъ похвалилъ, что и людно, и весело, и богато было.
   Послѣ Парашиной свадьбы работали плотники еще мѣсяцъ слишкомъ въ деревнѣ; Михайло все подстерегалъ Парашу, и случалось попадаться ей на встрѣчу, онъ кланялся ей. Параша, когда вспыхнетъ, поклонится и пробѣжитъ мимо его. "Что-то теперь она, какъ опять встрѣчу", надѣется Михайло и вспоминаетъ, какъ онъ ей шапку снималъ, кланялся ей, и какъ глядѣлъ на нее: это даромъ не пройдетъ, это если ужь не умилить, такъ хоть потревожить ее; но опять встрѣчалъ онъ Парашу: все также Параша весела, такъ же, видно, у ней свободно и легко на душѣ.... не помнила она словно встрѣчи прежней, ни взгляда, ни поклона.... Досадно было Михайлѣ. Онъ говаривалъ иногда Танѣ: "Экая вѣдь каменная эта Параша! Ей и не жаль меня! Или ее не доймешь ничѣмъ?"
   -- Да что тебѣ о ней теперь думать, кода давно всему конецъ? отвѣчала на это Таня.
   -- Конечно, не надо мнѣ думать, не надо крушиться, говорилъ Михайло.-- За что попусту себя сушить?
   Михайло хоть думалъ о Парашѣ, а крушиться онъ совсѣмъ не крушился; но погода стояла хорошая, дѣла немного, хозяинъ въ отлучкѣ былъ, такъ отчего жь ему не пойдти Парашѣ на встрѣчу? Онъ и ходилъ.
   Парашино житье было счастливое, хорошее, и она сама стала еще лучше, еще краше. Сойдется ли она съ Таней, такъ не можетъ наговориться о мужѣ, а говоритъ, въ лицѣ вспыхиваетъ улыбается, заочно называетъ его милымъ и дорогимъ: "ахъ милый мой! ахъ дорогой мой!" Приходила ли Параша отца провѣдать, ей казалось, что она ужь домой опоздаетъ; забѣгала къ Танѣ, ей казалось, что она Богъ знаетъ какъ замѣшкалась. Она щебетала весело и живо, и поражала ее иногда Таня своимъ грустнымъ лицомъ.
   -- Что съ тобой, Таня? спрашивала она, останавливаясь на словѣ, забывши Танину печаль.
   -- Развѣ не знаешь, Параша? отвѣчала Таня ей.
   -- Да, да. Я знаю, Таня, но ты не грусти такъ: послѣ тучки солнышко проглядываетъ. Соскучится тебѣ, ты къ намъ лучше приходи, у насъ ты посмотри какъ развеселишься, у насъ всегда весело! Ты не пеняй, что я рѣдко къ тебѣ хожу; какъ мнѣ домъ-то покидать?
   Но одинъ разъ пришла Параша къ Танѣ блѣдна и встревожена.
   -- Таня, милая Таня моя, сказала она,-- мужъ что-то тоскуетъ.
   -- Давно ли? спросила Таня.
   -- Да вотъ ужь сколько дней! Какъ я ни спрашивала, какъ ни упрашивала сказать мнѣ -- ничего не говоритъ. Онъ худѣть сталъ.... онъ совсѣмъ не тотъ.... Онъ и не сердится на меня, онъ, Таня, еще жарче и нѣжнѣй меня любитъ и ласкаетъ.... Я думаю, Таня, ужь не ревнуетъ ли онъ меня къ Михайлу,-- вѣдь онъ чудной, онъ не пригрозитъ какъ другой, а пожалуй молча истаетъ отъ муки.
   -- Да гдѣ же ты Михайла видаешь?
   -- Какъ гдѣ видаю? Отъ него мнѣ проходу нѣтъ! Куда я на пойду, все его встрѣчу -- нарочно меня подстерегаетъ.... Я пробѣгу мимо, только на поклонъ отвѣчу... Всегда мнѣ какъ-то не по себѣ, когда я его увижу, а съ той поры какъ Петръ сталъ сохнуть, такъ едва я свое сердце сдерживаю, чтобы не обидѣть его какъ.... Я ужь хотѣла ему сказать, что буду жаловаться батюшкѣ, коли онъ отъ меня не отстанетъ.... Ты ему скажи это, Таня. Скажи, голубушка Таня!
   Таня, какъ увидала Михайла, такъ ему и сказала.
   -- Да что жь она меня стращать вздумала своимъ батюшкой, отвѣтилъ Михайло Танѣ:-- я и десяти батюшекъ не боюсь, я вольный человѣкъ, и мнѣ вольно ходить по всѣмъ дорогамъ, гдѣ хочу!
   -- Да зачѣмъ ходить-то? Какъ не стыдно тебѣ! сказала Таня.
   -- Ахъ, сестрица! хоть ты пожалѣй меня! Ахъ, дѣвушки! натворили жь вы мнѣ печали! Какъ сироту вы меня разобидѣли! Богъ съ вами! Отрекаюсь я отъ васъ на всѣ вѣки!
   -- Ты больше пожалуста не ходи, просила Таня.
   -- Не буду и ходить!
   -- Не ходи же, Михайло!
   -- Не буду. Мнѣ не вѣришь, повѣрь хотъ дождямъ проливнымъ, куда жь теперь ходить? А Матвеичъ вонъ говоритъ, что до новаго мѣсяца дожди зачастятъ.
   -- Развѣ погода помѣха?
   -- Извѣстно помѣха, когда дождь въ лицо тебя сѣчетъ.... Да мы вѣдь отъ васъ черезъ недѣлю, много черезъ полторы, уйдемъ. Вспомните насъ, да не будетъ насъ; пожалѣете насъ, да не воротите!
   Точно, работы скоро окончились, и всѣ плотники ушли изъ деревни.
   Михайло прощался съ деревенскими какъ съ задушевными друзьями, говорилъ, что вѣкъ будетъ помнить, и просилъ чтобы его не забывали; вся молодежь деревенская вдругъ растрогалась, всѣ, и дѣвушки и парни, провожали Михайла крѣпко жалѣючи, а когда проводили его и кто-то сказалъ, что человѣкъ Михайло отличный и вѣрно ему жениться на богачкѣ и зажить припѣваючи, то всѣ въ одинъ голосъ ему того пожелали: "кому жь, какъ не ему, судилось привольное житье?"
   

XI.

   Прошло еще недѣли двѣ, и опять Параша пришла къ Танѣ, печальна и тревожна.
   -- Ахъ, Таня, сказала она,-- я ума не приложу, что мнѣ дѣлать, какъ мнѣ быть! Петръ тоскуетъ....
   -- Да вѣдь Михайла нѣту....
   -- Что жь ему Михайло! Его видно не Михайло мучитъ. Помнишь, какъ я съ тобой говорила въ послѣдній разъ? Я послѣ того Петру божилась, что я его всею моею душой люблю, и спрашивала, что его безпокоитъ; вижу, не говоритъ, такъ я ему сама тогда говорю: "или ты думаешь, что мнѣ надобенъ кто иной кромѣ тебя? Какъ мнѣ божиться тебѣ, что одинъ ты у меня на всемъ свѣтѣ? Вѣришь ли ты мнѣ?" И онъ мнѣ отвѣтилъ: "вѣрю".-- "Отчего жь ты тоскуешь? По чемъ? я его опять спросила:-- или у тебя есть какія дѣла заботныя? или неудача?" -- "Дѣла? переспросилъ онъ,-- какая неудача?" Сказалъ это такъ, словно о лѣтошнемъ снѣгѣ... а больше я ничего и не узнала отъ него.
   -- Ты опять спрашивала?
   -- Да, я каждый день, каждый часъ у него спрашиваю -- не говоритъ!
   -- Не сердитъ онъ?
   -- Какое сердитъ! Говорю тебѣ, сталъ еще ласковѣй, еще нѣжнѣй. Еслибы ты знала, какъ онъ иногда глянетъ, какъ обниметъ! Любить-то онъ меня любитъ.... такъ любитъ, что Иногда чего-то страшно станетъ мнѣ.... Чего онъ теперь тоскуетъ? Жить бы намъ да жить не нажиться! Таня, я ужь думаю, не испортилъ ли его кто.
   -- Да кто жь испортитъ? За что?
   -- А Михайло...
   -- Гдѣ Михайлу испортить! Вѣдь это вещь не легкая, Михайло и взяться не захочетъ, онъ человѣкъ не злой, онъ развѣ побранитъ, больше ничего.
   -- Прощай, Таня! Вотъ загадка-то мнѣ эагадалася!
   Время шло, Петръ все тосковалъ, и Параша все не знала, о чемъ, и почему. Рѣдко-рѣдко бывали теперь весельи минуты у него; въ тѣ минуты Параша опять становилась счастлива и всѣмъ довольна. Разъ, когда выпали такія хорошія минуты, она сказала:
   -- Еслибы мы всегда жили такъ, желанный мой, лучше бы и не надо! Всего у насъ вволю, и мы неразлучны съ тобою.... Еслибы ты былъ веселъ какъ я! Да твоя тоска прошла -- ну ее! и говорить объ ней не хочу! и поминать ее не стану! Заживемъ теперь съ тобою! Мнѣ теперь кажется, что мы въ счастіи и до старости доживемъ, хорошими такими старичками сдѣлаемся; право, кажется, что ужь никогда никакого горя и не увижу: такъ у меня на сердцѣ легко, сердце чему-то все радуется....
   Она сидѣла подлѣ него, вправду, такая свѣжая, да живая, да радостная, что любо поглядѣть было на нее. Петръ глядѣлъ на нее съ улыбкою, когда вдругъ все его лицо содрогнулось, онъ совсѣмъ перемѣнился.
   -- Такъ тебѣ хорошо жить? спросилъ онъ Парашу:-- а прошлое....
   -- Что прошлое? Развѣ я о прошломъ жалѣю? Иди мнѣ теперь не лучше? Въ прошломъ только горе одно.
   -- То-то горе....
   -- Богъ съ нимъ! Слава Богу, что прошло!
   -- Ты развѣ забыла?
   -- На что мнѣ его надо помнить?
   -- И не вспоминаешь?
   -- Какъ вспомнится, я и поблагодарю Бога, что прошло. Вѣчная горю память! Да что ты опять сталъ сумраченъ, голубчикъ мой? Охъ, не загрусти ты опять, ради Бога! Или ты боишься, что у насъ случится бѣда какая? Не бойся, мой дорогой, Богъ милостивъ, а мы то другъ дружку любимъ. Ты не суди меня по прошлому, я тебя вѣрно люблю теперь, прошлаго не будетъ, вѣришь ли?
   -- Вѣрю, отвѣтилъ Петръ.
   -- Такъ что жь о прошломъ и думать?
   -- Мнѣ все вспоминается... не могу отогнать отъ себя... проговорилъ Петръ.
   По его взгляду, по всему его лицу, по всякому движенью видно было, что вся его душа на нее положена, и видно еще много, много муки и терзанья.
   Онъ вдругъ сталъ мраченъ, и напрасно Параша старалась его разговорить -- разсѣять она не могла. Онъ отъ нея не отходилъ, онъ ее ласкалъ, но во всемъ было сколько любви, столько и отчаянья.
   -- Ахъ, сердечный мой, не боленъ ли ты? спросила его Параша.-- Что же это съ тобою творится? Полѣчись ты, попробуй.
   -- Нѣтъ, отвѣчалъ онъ,-- не отходи только отъ меня.
   Ввечеру къ нимъ пришелъ староста ихъ провѣдать, и между прочими разговорами и разспросами спросилъ Петра, не боленъ ли онъ. Петръ отвѣтилъ, что онъ здоровъ.
   -- А ты все-таки сходи къ Антоновнѣ, спросъ не бѣда, лучше спросить. Ты перемѣнился въ лицѣ; можетъ оно такъ, а можетъ и хворость какая разыграется. По мыѣ, лучше тебѣ къ Антоновнѣ сходить.
   -- Сходи къ Антоновнѣ! стала просить Параша Петра.
   -- Не приставай къ мужу, остановилъ ее староста.-- Взрослому человѣку будетъ одного совѣта. Жены всегда этимъ мужьевъ донимаютъ; мужьямъ это скучно. Не надо докучать.
   Староста посидѣлъ и ихъ еще долгонько, разспрашивалъ объ ихъ хозяйствѣ и разказывалъ о своемъ. Староста всегда, когда приходилъ къ нимъ, говорилъ собственно одинъ: тѣ люди, что любятъ, съ другими молчаливы; Петръ и Параша слушали старосту, и изрѣдка, когда надо, отвѣчали. Такъ и теперь не удивительно старостѣ показалось, что Петръ молчалъ, но староста замѣтилъ, что у Петра лицо не хорошо, а какъ староста былъ человѣкъ разсудительный, и разсудилъ, что по два раза одного совѣта не надо давать, то онъ больше и не помянулъ объ Антоновнѣ, а уходя только сказалъ:-- Дай тебѣ Богъ поскорѣй поправиться, другъ!
   Проводивши отца, Параша опять подошла къ мужу. Онъ, взялъ ее за обѣ руки, привлекъ къ себѣ, глядѣлъ на нее, ласкалъ, во ни слова не говорилъ.
   Парашу не то безпокоило, что онъ молчитъ: молчанье бывало чаще разговоровъ; нѣтъ, ее безпокоили его взгляды, его ласки. Это было именно то иногда, о которомъ она говорила Танѣ, что ей страшно чего-то дѣлается... Въ тотъ вечеръ ей очень страшно было...
   Вдругъ Петръ всталъ и быстро вышелъ изъ избы.
   Параша окликнула его вслѣдъ, но онъ вѣрно, ужь не слыхалъ ея. Она вышла за нимъ, оглянулась во всѣ стороны, онъ такъ быстро шелъ по улицѣ и завернулъ въ проулокъ направо. Куда это онъ пошелъ? Въ томъ проулкѣ жила его тетка: онъ кх теткѣ хаживалъ только о Рождествѣ да о Святой; еще жилъ тамъ отставной барскій пчельникъ Прохоръ: зачѣмъ ему къ Прохору идти, да еще ночью? А больше тамъ никто и не жилъ. Куда пройдти тѣмъ проулкомъ? Или въ село Рябинки, или на большую дорогу -- онъ ни туда, ни туда не пойдетъ.
   Параша думала и передумывала, стоя у своего порога. Вечеръ былъ душистый, свѣжій; она вздохнула посвободнѣй, и проговорила самой себѣ: "ему полегчаетъ, какъ онъ походитъ, вечеръ-то благодатный сегодня!"
   Кругомъ было тихо, тихо. Ни голоса ничьего не слышно, ни огонька нигдѣ не видно, только въ этой тиши соловьи пѣли -- пѣли вдали; заливался одинъ и надъ головой у Параши, на вѣтвистой кривой липѣ, что стояла у ихъ воротъ. Параша подняла голову, чтобы разглядѣть птичку, но птички было не видно. Параша подошла подъ самое дерево, стала и слушала. Она словно въ дремотѣ не замѣчала какъ время шло, пока небо съ краюшка не посвѣтлѣло, не порозовѣло; тогда Параша удивилась, какъ она до зари простояла, и сердце у ней сжалось: гдѣ же мужъ до сихъ поръ? Его не было видно, ни съ одной стороны онъ не шелъ. Параша вошла въ избу, кое-что поработала, посидѣла такъ, подумала. Сердце у ней было неспокойно, душа замирала.
   "Онъ вѣдь чудной", утѣшила она себя, во все тревожилась и готова была плакать.
   Она пошла къ Танѣ, къ Танѣ, своей вѣрной совѣтчицѣ, и разказала ей все. И Таня тутъ ничего не понимала, но видно было, что и Таня встревожилась ни нашутку. Когда ей Параша сказала: "да вѣдь онъ чудной", Таня ей отвѣтила: "Да за такихъ-то и не поручишься." Параша расплакалась и растужилась.
   -- Отчего ты за нимъ не побѣжала? спросила ее Таня.
   -- Въ голову не пришло, Таня! Онъ уходилъ быстро... Мнѣ чего-то страшно было... Что теперь дѣлать?
   -- Да теперь ждать надо: что жь теперь дѣлать больше?
   Параша ждала цѣлый день, и цѣлый день плакала, не осушая глазъ. День прошелъ, Петръ не воротился. Параша пошла въ отцу, и все ему разказала.
   Староста выслушалъ и подумалъ.
   -- Жди пока придетъ, сказалъ онъ дочери.
   -- Ахъ, батюшка! хорошо вамъ такъ говорить, какъ у васъ не болитъ сердце! Каково мнѣ ждать-то!
   -- А ты жди -- надо ждать.
   -- Лучше я пойду его искать...
   -- Да гдѣ будешь искать-то? Вѣдь мѣсяцъ и вѣтеръ только въ сказкахъ дорогу показываютъ, какою пошелъ добрый молодецъ и куда пойдешь искать?
   -- Да пойду въ Рябинки; тамъ не найду, по большой дорогѣ войду...
   -- Да зачѣмъ?
   -- А можетъ что сталось.
   -- Да теперь ужь поздно: коли статься, такъ еще вчера въ ночи оталось..
   -- Видно, вамъ горя мало! сказала Параша съ укоромъ и съ плачемъ.
   -- Какъ горя мало? Сколько надо, столько и есть: вѣдь онъ тебѣ мужъ и мнѣ онъ зять.
   Параша не послушалась отца, ходила въ Рябинки: въ Рябинкахъ Петра и не видали. Параша ходила далеко по большой дорогѣ, встрѣчныхъ прохожихъ и проѣзжихъ людей всѣхъ разспрашивала о Петрѣ: иные ей говорили, что не встрѣчали, а другіе ее увѣряли, что видѣли такого недѣлю тому назадъ, и совѣтовали ей идти въ ближній городъ, вѣрно тамъ найдетъ; иные совѣтовали идти къ гадальщицѣ погадать... Параша воротилась домой, изморившись и измучившись. Она сидѣла дома въ горькихъ слезахъ, въ тоскѣ и въ безпокойствѣ.
   "Ахъ, за что, за что онъ такъ бросилъ меня?" спрашивала она безпрерывно.
   Староста донесъ барину и объявилъ всей деревнѣ, что случилось. Всѣ дивились. Баринъ велѣлъ дать знать куда слѣдуетъ, что сбѣжалъ неизвѣстно отчего и неизвѣстно куда его хорошій, усердный и вѣрный человѣкъ.
   Прошелъ мѣсяцъ, а Петра все не было; точно онъ въ воду канулъ. Параша была безутѣшна. Она оплакивала мужа какъ умершаго, себя какъ несчастную вдову, и все-таки ждала его... Староста былъ огорченъ, но огорченъ былъ въ самую мѣру, ни больше, ни меньше, какъ слѣдуетъ разсудительному человѣку.
   Вдругъ Петръ нежданно воротился домой.
   Параша сидѣла одна дома и тужила, вдругъ онъ входитъ... Все тогда забыто было...
   Онъ взялъ ее на свои руки какъ дитя давно невидѣнное, найденное, дорогое, онъ былъ такой счастливый... Но при дневномъ свѣтѣ ясно и хорошо видѣла Параша, какъ онъ за это время страшно измѣнился. Она его ласкала и спрашивала, что съ нимъ было, гдѣ онъ былъ. Онъ только говорилъ ей:
   -- Такъ, тоска нашла! Бродилъ!
   Нѣсколько дней прошло въ такихъ вопросахъ и разспросахъ, въ ласковыхъ укорахъ; потомъ жизнь пошла попрежнему хорошо и счастливо.
   Люди со стороны дивились, но молчали; баринъ радъ былъ, что его любимецъ воротился, и даже не выговаривалъ ему, а только впередъ не велѣлъ безъ спросу уходить.
   Но не долго жизнь такъ шла: скоро Петръ опять затосковалъ и опять пропалъ на долгое время. Параша была теперь спокойнѣй немного, но еще печальнѣй.
   -- Ахъ, вижу, вижу я, говорила она Танѣ,-- это не даромъ: испортили его злые люди!
   Таня все ея горе раздѣляла. Сама-то Таня крѣпко любила, такъ и чужая любовь была ей понятна; понятно было и горе и радость.
   Староста дочь провѣдывалъ и съ добрыми людьми толковалъ о такой притчѣ. Баринъ безпокоился. Опять Петръ воротился, опять воротился такой же радостный; только одну Парашу видѣлъ онъ, только одна она была для него въ цѣломъ мірѣ; но радость еще скорѣй прошла, а тоска напала еще тяжеле. Параша глядѣла, стерегла, стала его упрашивать:-- Не ходи! не ходи, ужь ночь скоро! буря поднимается!
   -- Пусти меня, вымолвилъ онъ, мнѣ до смерти тяжко! Вырвался и ушелъ.
   Сначала люди дивились, а потомъ привыкли: люди ко всему привыкаютъ скоро, и скоро ко всему приглядываются. Кто считалъ Петра за безумнаго, кто за испорченнаго, а кто просто за чуднаго или за юродиваго человѣка.
   "На Петра опять нашло", говорилъ одинъ другому. "А! отвѣчалъ другой: когда ушелъ?" -- "Да вчера." -- "Жаль, что нашло на него въ рабочее время, пожалуй такъ совсѣмъ хозяйство у него прахомъ пойдетъ." -- "Да, кажись, что будетъ такъ." И заводили рѣчь о другомъ. Разъ Параша упала въ ноги Петру и не пускала его, молила, и рыдала, и удерживала. Онъ вырывался отъ нея; то отталкивалъ ее отъ себя, то прощался съ нею страстно.
   -- Охъ, останься, останься, не бросай меня! За что ты меня бросаешь? Ахъ, не уходи! Мнѣ безъ тебя и горько и страшно!
   -- Мнѣ самому страшно съ тобой! вскрикнулъ Петръ.-- Я уйдти хочу отъ тебя, пусти меня! Но она не пускала его.
   -- Убей меня прежде! я не пущу тебя!
   -- На меня находитъ нехорошее, сказалъ Петръ. Лицо у него совсѣмъ побѣлѣло, губы дрожали и слезы лились ручьемъ.
   -- Пусти меня!-- Онъ не глядѣлъ на Парашу, а глядѣлъ внизъ, не поднимая глазъ.
   -- Тебѣ со мной лучше будетъ, желанный мой ласкала его Параша и уговаривала.-- Лагъ, не заснешь ли? успокоишься.
   Онъ легъ, но не заснулъ и не успокоился. Онъ поминутно рвался идти, а когда Параша его не пускала, онъ прижимался къ ней будто въ ужасѣ или бросался въ подушку внизъ лицомъ.
   -- Пусти меня, сказалъ онъ еще разъ Парашѣ,-- пусти!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, милый! ужь время позднее, ночь на дворѣ... Помниш-ли, сказала Параша, немного погодя,-- помнишь ли, бывало какъ мы съ тобой вечерами видались? Помнишь, какъ прощались?
   -- Не говори! перебилъ ее Петръ быстро.
   -- Ну, я разкажу тебѣ, какъ я по тебѣ тосковала, какъ ходила къ твоему двору.
   -- Я забыть не могу! проговорилъ Петръ.
   -- Или ты припомнилъ что нехорошее? Ахъ, я люблю тебя вѣрно и крѣпко теперь! Нехорошее прошло...
   -- Что прошло, то было! проговорилъ Петръ.
   -- Куда жь ты? куда? вскрикнула Параша, обхвативши его обѣими руками.
   -- Пусти жь меня! Не хорошо мнѣ!
   -- Нѣтъ, нѣтъ, не пущу я тебя! Ну, пожалѣй меня, ненаглядный мой! Обними и поцѣлуй покрѣпче! Онъ ее крѣпко обнялъ и крѣпко цѣловалъ.
   На другой день рано утромъ, еще очень рано, Петръ вошелъ къ старостѣ.
   -- А что Богъ далъ? спросилъ староста, глядя на него.
   -- Я жену убилъ, сказалъ Петръ.
   Староста отступилъ и смотрѣлъ на него.
   Петръ былъ измученъ, блѣденъ, изнеможенъ; прежній тревожный и горящій взглядъ его потухъ, и на лицѣ словно написано: "хуже ли, лучше ли, а все покончено, насталъ отдыхъ!" У старосты выступили на глазахъ слезы и покатились по лицу. Онъ пошелъ къ Парашѣ, пробылъ тамъ не долго и воротился съ заплаканными глазами. Петръ ходилъ съ нимъ, но Петръ не входилъ съ нимъ, ждалъ у воротъ.
   -- Надо объявить, сказалъ староста Петру: -- пойдемъ... Не долго ты пожила, Параша, проговорилъ онъ,-- всего-то двадцать одинъ годъ.
   Петра онъ ни о чемъ не разспрашивалъ и не упрекалъ; сказалъ онъ Петру только вотъ что: "Будь ты отъ меня подальше, и не говори ты со мной: ты мою родную дочь жизни рѣшилъ."
   Петръ сейчасъ же отъ него отошелъ.
   Пріѣхалъ судъ, привели Петра на допросъ.
   -- Ты убилъ жену?
   -- Убилъ.
   -- За что ты убилъ ее?
   -- Тяжко было.
   -- Или вы жили несогласно? Не любилъ ты ея?
   -- Я ее любилъ.
   -- Она тебя не любила?
   -- Любила.
   -- Что жь вы, поспорили?
   -- Нѣтъ, не спорили.
   -- За что жь ты ее убилъ?
   -- Тяжко стало, не вынесъ.
   Люди уже заявили, что на Петра иногда находить. Баринъ хлопоталъ, дарилъ и просилъ за него.
   -- Ты боленъ?
   -- Я здоровъ.
   -- Отчего жь ты въ бѣгахъ бывалъ?
   -- Тяжко было.
   -- Не подозрѣваешь ли ты человѣка, который тебя испортилъ?
   -- Нѣтъ такого человѣка.
   Долго шли разспросы, и допросы, да ничего не дознались ясно.
   Долго судили и обсуждали, и порѣшено было идти Петру на поселенье. И сослали его.
   Слухи потомъ были, что не дошелъ онъ туда: началъ онъ неутолимо тосковать, пересталъ спать, не ѣлъ и не пилъ, извелся и истосковался. По слухамъ, сокрушился онъ по убитой женѣ, и похоронили его гдѣ-то при большой дорогѣ.
   Староста послѣ дочери постарѣлъ и разсуждаетъ теперь со вздохами, и все больше о печальномъ.
   -- Вотъ до чего люди-то доходятъ, сказалъ онъ Танѣ, послѣ Парашиныхъ поминокъ,-- доходятъ люди до бѣды большой.
   -- Не всѣ до большаго доходятъ, отвѣтила ему Таня,-- а всякому свое горе!
   -- Да, точно, въ жизни есть горе, согласился староста.

Марко Вовчокъ.

"Русский Вѣстникъ", No 1, 1861

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru