Зайцев Борис Константинович
Пощада

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Пьеса в 3-х действиях.

Борис Зайцев

Пощада

Пьеса в 3-х действиях

Действующие лица:

   Коновалов, Федор Алексеевич.
   Елена, его жена.
   Таня, родственница Елены.
   Андрей, сын Коновалова от первой жены
   Похитонов, Семен Семенович, служит на бегах
   Марья Алексеевна, сестра Коновалова, замужем за Похитоновым.
   Женя, дочь Коновалова и Елены.
   Саша Гаммер, молодой человек.

Действие первое

   Сад при особняке, в Москве. Налево угол дома с террасой. Прямо вниз спускается аллейка, в просвете которой видна Москва. Июнь, воскресный полдень. Вдалеке слышен благовест.
   У стола с летней мебелью сидят Коновалов и Таня. Коновалов плотный, немолодой человек Лицо усталое и хмурое. Таня, девушка лет восемнадцати, очень просто одета У ней русые волосы, свернутые на затылке косами. Светло-синие глаза. Она немного прихрамывает. В руках молоденький грач, несколько помятый.
   
   Таня (гладит его). Какой смешной! Рот разевает.
   Коновалов. Ты его замучишь, Татьяна.
   Таня. Ничего не замучу. Напротив, я его нынче спасла. Мухтар совсем было его цапнул, да я отбила. Он чуть-чуть только перелетывает.
   Коновалов. Сколько я тебя помню, ты всегда любила возиться с разными дохлыми цыплятами, слепыми щенками. Помнишь, филин у вас с Андрюшей жил в избушке. Его еще потом Говорушка загрызла.
   Таня. Я сама хроменькая, так и люблю убогих.
   Коновалов. Ну, ты вовсе не убогая. Это, кажется, уж и я доказал.
   Таня. Что меня полюбил? (Задумчиво.) Да, удивительно все это вышло.
   Коновалов. Так оно и бывает всегда в жизни: удивительно.
   Таня. Я как-то и не заметила, как из девчонки стала взрослой, а потом в тебя влюбилась. Чудно! Ты всегда мне был дядей Федором, -- хоть не родным, но почти. Я тебя немного боялась, а потом... вот потом это все и случилось.
   Коновалов. Я только думаю, что в доме уже знают о нас.
   Таня. Пускай знают. Мне скрывать нечего. Если б ты с тетей Еленой был близок, тогда другое дело. А ведь вы давно чужие.
   Коновалов. Да, конечно. Я только к тому, что в нашем доме всегда много сплетен, гадости.
   Таня (оглядывается на дом). Я сирота, здесь выросла, почти как дочь, но правда, не люблю я вашего дома.
   Коновалов. Подумаешь! Кто ж его любит?
   Таня (горячей). Мне только всегда непонятно было: как ты, такой человек... можешь с ними жить? Вокруг тебя пошлые, ничтожные люди. Тетю Елену ты почти презираешь. И все-таки... ты как будто из их компании.
   Коновалов. Я служу в правлении Елениной фабрики. Что я такое? Я и есть из их компании.
   Таня. Ах, оставь. Это ты нарочно говоришь. Я ведь вижу, что тебе плохо. И ты себя нарочно изводишь, чтоб еще хуже было.
   Коновалов. Ты меня не так видишь, как я есть. Больше ничего. Оттого, что любишь.
   Таня. Ну, не думай. Я тебя лучше знаю, чем, может, кажется (прижимает грачонка к груди. В голосе слезы). Я тебя... не так люблю, как ты меня. Ты мало. А я -- всего, целиком... (Хочет поцеловать ему руку.)
   Коновалов (встает). Брось, что ты. (Прохаживается. Мягче.) Ты праведница, прелестная. (Подходит сзади и гладит ее по затылку) Ты самая отличная в нашем доме. Живешь в антресолях, ближе всех к небу. Елена сделала правильно, что тебя туда поселила. Правильно, но обидно для других.
   Таня. Я самая обыкновенная девушка.
   Коновалов. Ты должна была полюбить не меня, другого. Молодого, чистого человека. Например, как Андрея.
   Таня. Андрей мне почти брат. Я его очень люблю, но по-другому.
   Коновалов. А я Андрея почти боюсь.
   Таня. Почему?
   Коновалов. Да, все равно. Могу сказать. Андрей -- сын моей первой жены.
   Таня. Так что ж?
   Коновалов. Он особенный юноша.
   Таня. Да.
   Коновалов. Бывает так, что и любишь... и... черт, не могу сам в толк взять.
   Таня. Я тоже плохо понимаю, как ты к нему относишься. Знаю только -- в этом доме он очень чужой.
   Коновалов. В нем Наталья есть, покойная жена. И я сам -- такой, как раньше был. Ты знаешь: не всегда я жил в том обществе, как сейчас.
   Таня. Ты редко со мной говоришь. Я ничего не знаю.
   Коновалов. Теперь мне самому трудно поверить, а между тем, это было. Жена моя чем-то походила на тебя.
   Таня. Только она не хромала.
   Коновалов. Даже имена ваши простые, русские. Я же был другой. Во-первых, я худой был. Давал уроки, готовился стать ученым. Русскими древностями занимался. Разве мы стали бы жить в этой стороне? Мы жили на Арбате. Ну, что рассказывать!
   Таня. Нет, уж начал, так дальше. Я очень ясно твою жену представляю. Красавица, кроткая.
   Коновалов. Наталья умерла -- дико, от дизентерии. Я остался с Андрюшей. Тут вскоре мне встретилась Елена -- и все пошло прахом. Она была тогда нервная, взбалмошная девушка -- тоже далеко не то, что теперь. Должно быть, ее эксцентричность на меня подействовала. Мы сошлись, женились. Видишь, что вышло. Скоро появилась дочь, Евгения. К ней я как-то до сих пор не привыкаю. Точно чужая. (Пауза.) Все мои древности пошли прахом. Забелин один на полке остался. Я стал богат, мы в этот дом переехали. Мне дали место в правлении, где я ничего не делаю. Езжу по скачкам, кабакам. Не жизнь, а масленица.
   Таня. Да, уж правда. Чувствую я эту масленицу.
   Коновалов. И в конце концов -- вовлек тебя еще в любовную историю (качает головой).
   Таня. Знаешь, у меня есть желание. Большое. Только сказать стыдно.
   Коновалов. Ну?
   Таня. Очень неловко. (Конфузясь.) Я б взяла несколько своих книжечек, кошку любимую, вот этого грача бы мы захватили... и с тобой вместе -- вон из этого дома. Куда-нибудь на край света. Наняли б две комнатки, и жили бы.
   Коновалов. Очень мило. У вас, женщин, есть эта черта. А уж особенно у русских. Фантазерок.
   Таня. Ты бы совсем другой стал. Не хандрил бы, не раздражался. А то тебе все будто стыдно чего.
   Коновалов (напевает).
   "Пус-кай погибну я, но прежде, я в обольстительной на-адежде..."
   Таня. Ну вот, ты смеешься. Но почему ж серьезней не хочешь взглянуть? Если правда недоволен, почему все в шутку оборачиваешь?
   Коновалов. Хорошо, не буду. Но по-моему, все скоро само изменится.
   Таня. Трудно с тобою говорить.
   Коновалов. Прости, не буду. Скажи мне лучше о них. Об Елене, Андрее.
   Таня (сидит, опустив голову. Отвечает не сразу). Я не могу тебе сопротивляться. (Пауза. Другим тоном.) У тети Елены, по-моему, какие-то истории. А Андрей... он очень страдает.
   Коновалов. Что с ним?
   Таня. Он мне почти ровесник, но я как-то старше. Мне видней. По-моему, он на распутье. Сам не знает, как жить. Кроме того, еще есть одна штука. Ты опять смеяться будешь. Он, по-моему, любит.
   Коновалов. Чего ж мне смеяться? Ничего удивительного.
   Таня. Не то что полюбить, а кого...
   Коновалов. Прямо ты меня за нос водишь.
   Таня. Нет, ей Богу... Все равно, скажу, это верно: меня.
   Коновалов. Д-да-а!
   Таня. Вот ты и удивился, что меня мог Андрюша полюбить.
   Коновалов. Он что ж тебе, сказал?
   Таня. Нет, я и так знаю.
   Коновалов. Это сильно меняет дело.
   Таня. То-то и меняет.
   Из глубины сада выходит Андрей, молодой человек в сереньком костюме.
   Андрей. Я думал, отец, ты там (указывает по направлению аллеи), у Москвы-реки.
   Коновалов. Да, мы сидели в наполеоновской беседке. Там славно, но душно.
   Андрей. Я тебя искал вот зачем: пришла одна женщина, жена служащего в нашем правлении, которого уволили. Ее сын учится в гимназии, где я кончил. Я его знаю. Она просит, нельзя ли чего для отца сделать.
   Коновалов. Его отец мог попасть под суд. Да и следовало. Если бы не я, быть ему в арестантских ротах.
   Андрей. Вот как!
   Таня. Просто удивляюсь, сколько везде историй. Нынче читала в газетах: на ипподроме скандал. Проклятущие деньги! Еще мне как-то неприятно стало. Там и наш Семен Семеныч служит.
   Коновалов. Служит, служит, как бы до чего не дослужился. Андрей. А ведь приятель твой.
   Коновалов. Из того, что он женат на моей сестре, еще ничего не следует. Я всегда на Машу удивлялся, как она с ним живет. Впрочем, (смотрит на Таню) она тоже русская женщина. Наверно, собиралась его спасать.
   Таня. Это тебе смешным кажется, Федор.
   Андрей (отцу). А мальчика, значит, все-таки из гимназии вон?
   Коновалов. Значит, вон. Андрей. Так.
   Таня. Можно мне поговорить с этой женщиной?
   Коновалов (вынимает из бумажника деньги). Вот, отдай. Больше нечего тебе с ней говорить.
   Таня уходит, одной рукой придерживая грачонка, другой опираясь на палочку.
   Андрей. Ты меня стесняешься. Нечего стесняться, можно и не помогать.
   Коновалов. Чего ты от меня хочешь? Что могу, делаю. Что же больше?
   Андрей. Конечно, ничего. Все сделано как следует. Дурной служащий вреден правлению, ты не мог его оставить. А сердце доброе, пятьдесят рублей дал.
   Коновалов. Было время, -- ты был беленьким мальчиком. Я бегал для тебя на четвереньках, читал вслух Гоголя, делал корабли.
   Андрей. Не говори мне об этом. Пожалуйста.
   Коновалов. Я не могу не вспомнить того, что дорого.
   Андрей. Это все пропало, забыто. Часть забыл и я сам. Я, отец, никого не виню, но вспоминать, все же, больно.
   Коновалов. Да, и мне нелегко.
   Андрей. Никого винить нельзя, а все-таки (горько) как скоро все забывается. Как скоро ты женился на Елене. (Резче.) Портрета моей матери в доме нет. Совсем нет.
   Коновалов. Ты же знаешь, как к этому относится Елена.
   Андрей. Боится. Ничтожная женщина, истеричка, развратная. Именно она такая, как тут пишут. (Вынимает из бокового кармана пару писем.)
   Коновалов. Это... что?
   Андрей. Я получаю анонимные письма. Надоело мне. Сперва бросал, а теперь вот, читай. Касается Елены, тебя, Тани.
   Коновалов. Чего ж ты хочешь?
   Андрей. Ничего. Просто, чтобы ты прочел.
   Коновалов (берет письма). Черт знает. Тебя, чистого юношу, втягивают во всякие... (Читает.)
   Андрей. Неизвестно еще, чистый я, или нечистый.
   Коновалов. Кажешься серьезным и чистым.
   Андрей. Во всяком случае, о моей жизни ты ничего не знаешь. Как и я о твоей.
   Коновалов (бросает письма). Мерзость. (Сыну). Ну, может быть, не совсем ничего.
   Андрей. Не настолько мы близки, отец.
   Коновалов. Все-таки, кое-что знаю.
   Андрей. Что ж именно?
   Коновалов. Что хочешь уйти от нас, что у тебя обширные планы будущего.
   Андрей. Планы, планы. Я вовсе не об этом хотел сказать.
   Входит Таня.
   Таня. Она благодарит тебя, Федор.
   Слышен рожок автомобиля, за сценой некоторый шум, голоса.
   Коновалов. Благодарить меня не за что, это вздор.
   Таня (взглядывает через забор). Наши вернулись. Что-то нынче скоро.
   Андрей (отцу). Я бы еще хотел...
   Коновалов. После.
   Входит Елена Она худощава, с нервным, неправильным лицом. Как будто весела, но больше взвинченна. Неуверенна. В движениях, взглядах есть беспокойство С ней Похитонов, ослабленный человек лет сорока. Одет небрежно. Довольно тощ и неосновательно скроен. Женя -- совсем молодая девушка в короткой юбке, несколько загорелая, ходит крепко и легко. Саша Гаммер -- юноша в канотье, в белых штанах. Оживленно болтают.
   Елена. Жалею, что тебя с нами не было, Андрей. Автомобиль, это такой восторг. Сеня говорит, что новая машина развивает до ста километров. Наверно, правда. Мы были в Сокольниках. Когда летели по проспектам, дух захватывало.
   Похитонов. А ты заметила, Еленочка, как на поворотах -- дж-ж-ж... выносило вбок? Момент, и нет тебя. Но я, сознаюсь, об этом не думал. У меня была с собой баночка Мартеля, которая мне не изменяет. (Похлопывает рукой по фляжке, висящей через плечо.)
   Елена. Я слезла с машины полупьяная, от одного воздуха. Мне коньяк твой не нужен.
   Гаммер. Вне граунда нет опьянения. Кто не играет в теннис, тот ничего не понимает в опьянении.
   Женя. Все-таки, Кранц может с Мишей сделать файфсикс.
   Гаммер (презрительно). Силуэты!
   Елена. Они помешаны на своих геймах!
   Коновалов. Ты очень весела, Елена.
   Елена. Да, очень. А кажется, здесь все весьма серьезны. Мы точно не к месту.
   Похитонов. Это ничего, пустая видимость. (Отвинчивает головку фляжки -- в виде чарочки -- и наливает.) Будем пить, пока живы. А там посмотрим. Если ж задаваться на умности, так и не заметишь, как жизнь фи-тю-тю. (Пьет.)
   Гаммер. Я бы тоже не отказался от глотка.
   Похитонов (наливает ему). Разумно.
   Гаммер. Говорит о Кранце и Мише, как о заметных фигурах на наших кордах! Просто изумляешься.
   Похитонов. Так же и у нас на бегах: есть свои короли, и есть ничтожества.
   Коновалов. Правда, говорят, у вас истории? Кого-то под суд отдают.
   Гаммер. Уж не вас ли, господин Похитонов?
   Похитонов. Неприятности? Под суд? Не слыхал. Наверно, газетчики наврали. Это продажный народ, бутербродники.
   Входит Марья Алексеевна. Довольно высокая, худощавая дама за тридцать. Одета скромно.
   Марья Алексеевна. Все уже в сборе. И Семен, и коньяк. Все как следует (обнимает Елену). Здравствуй, Еленочка.
   Елена (рассеянно). Здравствуй. (Марья Алексеевна целует Таню, примостившуюся в сторонке.)
   Марья Алексеевна. Ну, а мы как, Гретхен? Читаем, фантазируем? Возимся в оранжерее?
   Похитонов. Прибыла та, мизинца которой я никогда не был достоин, и не буду. Коньяк прячется.
   Гаммер (целует ей руку). Madame Pokhitonov, nee Konovalov. Барон Гаммер.
   Марья Алексеевна. Знаю я тебя, барона.
   Гаммер. Po-khi-to-nov! Звучная фамилия. Можно подумать, что это наш посланник в Буэнос-Айресе. А он всего на бегах служит.
   Таня. Тетя Маша, вы меня б как-нибудь взяли с собой, в попечительство.
   Марья Алексеевна. Тебе, пожалуй, трудно будет (как бы спохватившись). Конечно, пойдем.
   Елена. Благотворительность, благотворительность!
   Марья Алексеевна. Над нами много подтрунивают. Конечно, это капля.
   Гаммер. Голодные силуэты должны умирать. Закон.
   Марья Алексеевна (Елене). Между прочим. Я нынче утром была на Немецкой. По этим же делам. И видала там -- тебя. Ты меня не заметила.
   Елена. Моя портниха переехала на Немецкую.
   Марья Алексеевна. Ты шла с каким-то высоким господином. Брюнет, не русский тип.
   Елена. Это муж портнихи. Он меня провожал.
   Женя (Гаммеру, смеясь, вполголоса). Мама все врет, я знаю.
   Гаммер (делает жест, как бы ракеткой). Бекенд, но неудачный.
   Женя (громко). Люблю темные истории! (Андрей выходит, пожимая плечами.)
   Елена (резко). Что ты там болтаешь, Евгения? Какие темные истории?
   Женя. Это я так, пустое. (Вынимает часы.) Да, мать, имей в виду, что в двенадцать придет мой фехтовальщик. Я должна переодеться, позавтракать.
   Елена. Превосходно. Я сейчас же полечу торопить тебе завтрак!
   Марья Алексеевна. Когда я проходила, еще не накрывали.
   Таня. Я пойду, скажу, чтоб поскорей. (Уходит.)
   Похитонов. Хотя Марья со мной не согласна, я полагаю, что самое мудрое -- пить коньяк.
   Женя (подходит и берет его под руку). Послушайте, вы, господин аргентинский посланник, не угодно ли вместо коньяку пройтись перед завтраком к реке? Берите супругу. С нами Гаммер, и идем. Там бродит где-то наш Андрей. Вернее, угрюмый Антоний.
   Похитонов. Почему Антоний-с?
   Женя. Свирепый пустынножитель. Он нас презирает.
   Марья Алексеевна. Он просто серьезнее вас. (Встает, чтобы идти.)
   Похитонов (жене). Руку!
   Марья Алексеевна. Нет, я с Таней хочу поговорить.
   Похитонов, Женя и Гаммер спускаются по аллейке вниз Марья Алексеевна уходит к дому.
   Гаммер. Всякие пустынножительства -- это устарело. Если силуэт станет монахом, он погиб.
   Коновалов. Черт знает, что за слова нелепые. Силуэт!
   Елена. Просто он людей называет силуэтами. Отчасти даже верно.
   Коновалов. Это что ж, кавалер Евгении?
   Елена. Да. Их спорт сближает.
   Коновалов. Ну и ты, конечно? Тоже сближаешь?
   Елена. Если что-нибудь дурное делается, то это всегда я.
   Коновалов. Да пускай сближаются. Мне все равно.
   Елена. Если б Андрея касалось, не было б все равно.
   Коновалов (очень холодно). Андрей совершенно другое дело. Тут и общего нет.
   Елена. О, конечно. Я не смею претендовать. Андрей особенный, необыкновенный. Кроме того, он сын Натальи.
   Коновалов. Этого нам не следует касаться.
   Елена. Андрей меня всегда не любил. И теперь не терпит. Я хотела его сейчас поцеловать, -- он отвернулся, как от зачумленной. Отчасти понятно. Я ему мачеха.
   Коновалов. Меня Андрей назвал сегодня фабрикантом, блюстителем честности. Что я мог ответить? Я и есть покупной директор правления.
   Елена. Как покупной?
   Коновалов. Так. Много лет тому назад ты купила меня. Я тебе и Андрея продал.
   Елена. Что ты говоришь? Прямо с ума сошел, кажется?
   Коновалов. Нет, с ума я не сходил.
   Елена. Как же не сошел? Восемнадцать лет прожил, и вдруг решил, что его купили.
   Коновалов. Я и раньше так думал. А теперь стал особенно думать.
   Елена. Почему ж это теперь?
   Коновалов. Есть причины.
   Елена. Это что ж за причины?
   Коновалов. Ну, тебе все равно.
   Елена (встает). Скучный, мрачный человек. Всякие таинственности, упреки. Я его купила. Скажите пожалуйста. Какой бриллиант. Ну, конечно. В нашей жизни есть ложь, мерзость.
   Коновалов. Да. Ты много лжешь, я чувствую.
   Елена. Разумеется. Как и ты. Это все глупости. С тобой тяжело (вздыхает). Тоска, тоска. Не с кем слова сказать. С Похитоновым философствовать? (Нервно ходит взад и вперед.) Вздор, понятно, что на автомобиле было весело. Хорошо. Что же это за причины, что ты вдруг о жизни задумался? Уж не Танечка ли? (Хохочет.) Я его поддела! Я знаю за тобой кое-что, господин покупной директор!
   Коновалов. Шпионишь?
   Елена. Нет, врешь, не шпионю. Но кое-что знаю.
   Коновалов. А я тоже знаю, что на Немецкой ты была нынче не у портнихи.
   Елена гневно ударяет кулаком по столу.
   Входит Андрей.
   Елена. Еще один вздыхатель.
   Андрей. Это ты... про меня?
   Елена. Да! Про тебя.
   Андрей. Не понимаю, почему ты так говоришь.
   Елена (продолжает быстро ходить). Меня папенька твой обозлил.
   Коновалов. Наши дела Андрею неинтересны, Елена.
   Елена. Хм! Неинтересны. Почему знать? (Вдруг останавливается, с бледной кривой усмешкой.) Подложить тебе свинью, Федор?
   Коновалов. Как угодно.
   Елена (в бешенстве). Чиновник! Как угодно! Всю жизнь только и делал, что строил кислые рожи.
   Коновалов. Я тебе говорю, что препираться мы можем и без Андрея.
   Андрей. Мне все равно.
   Елена. В папеньку. Весь в отца. Ну, так и знай же, что у отца роман с хроменькой. Ведь и тебе она, кажется, нравится?
   Мгновенное молчание. Андрей подходит к ней совсем близко, весь белый.
   Андрей. Послушайте... уйдите.
   Елена. Душить меня собираетесь? Благодарю. Нет уж пожалуйста.
   Быстро удаляется. Небольшая пауза.
   Коновалов. Сумасшедшая женщина.
   Андрей (садится в плетеное кресло, как бы в сильной усталости). Отчего же сумасшедшая?
   Коновалов. Сумасшедшая, безумная. Как все здесь.
   Андрей. По-моему, напротив. Здесь все очень разумны.
   Коновалов (волнуясь). Тебе надо прочь, на свежий воздух. Уезжай за границу. Живи. Учись. Тут пропадешь. Я давно это сказать собираюсь. Уходи!
   Андрей (более твердо). Да, мне надо уйти.
   Коновалов. Ты будешь учиться в Германии. В маленьком городке, среди лесов. Поедешь по Рейну. Будешь бродить пешком, в костюме туриста, по горной стране. Пройдешь Швейцарию, до Сен-Готарда. Оттуда увидишь юг. (Горячо.) Сын, уезжай, непременно! Я хочу, чтобы из тебя вышел иной человек, не такой, как я. Тебя интересует философия. Учись. Занимайся искусством. Быть может, твоя жизнь будет достойнее моей. Ну, дай мне руку.
   Подходит, хочет обнять его. Андрей отстраняется.
   Андрей. Не надо.
   С балкона сходит Похитонов.
   Похитонов. К завтраку Матвеич добыл такой спаржи, -- что-то исключительное. Должен сказать, что некоторые блюда, например, устрицы, спаржа, стерлядь, приводят меня в транс. Я, конечно, человек порочный. А, вы тут разговариваете. Меня стесняться не надо.
   Смущенно закладывает руки в карманы и проходит.
   Андрей. Ты, отец, не беспокойся. (Встает.) Я уйду.

Действие второе

   Небольшая гостиная в доме Коноваловых. Обстановка сдержанная, не без вкуса. Время около полуночи. Из сада доносятся голоса: у Жени гости, день ее рождения.
   За пианино, спиною к зрителю, сидит Андрей Он играет сонату Бетховена Справа и слева от пианино -- двери. В правых дверях, в портьере тихонько показывается Таня. Только момент он не замечает ее. Потом прекращает игру.
   
   Андрей. Меня не обманешь. Я чувствую твои шаги.
   Таня (опирается на палочку). Жаль. Я хотела незаметно послушать музыку. А то в саду слишком шумно.
   Андрей. Женя веселится!
   Таня. Вытащили под липы стол, висят фонарики. Много неизвестных мне молодых людей. Конечно, вино. (Улыбается.) Но ты верен себе, и даже глазом не взглянул на все это.
   Андрей. У меня с ними плохо клеится. Играю. Но в сущности, и это вздор. Я очень скверный музыкант. Как был бездарен в двенадцать лет, когда разучивал этюды Hanon, так и остался.
   Таня. Чтобы так играть, как ты, надо быть сколько-нибудь способным.
   Андрей. Сколько-нибудь! Сколько-нибудь я ко всему способен, а как следует -- ни к чему.
   Таня. Скажи, правда, дядя Федя хочет отправить тебя за границу, в Германию?
   Андрей. Уж рассказал!
   Таня. Что ж тут удивительного? Ты ему сын. Конечно. Ему интересно... про тебя.
   Андрей (встает). Ну что там рассуждать о моем будущем? Это тебе не идет. (Перебирает журналы на столике.) Если б Елена так говорила, я б еще понял, а ты... Вообще, у тебя со мной неправильный тон. Ты ходишь вокруг да около, боишься прямого, все меня оберегаешь.
   Таня. Я не знаю, Андрей. Не могу ж я так держаться, будто ты мне неприятен.
   Андрей. Неприятен! Что за слова.
   Таня. По-моему, дядя Федя прав, что тебе надо уехать. Будь я твоим отцом, то же самое б сказала.
   Андрей. Конечно, прав. Непременно уехать, заниматься философией, искусством, дабы создать себе жизнь, более достойную, чем у него. Все его слова. И как легко их говорить! Но чтобы все это проделать, надо стремиться, сильно хотеть эту науку, и эту Германию. Почему вы думаете, что я именно хочу их? Обо мне составилось мнение, что я серьезный, замкнутый юноша, и мне предстоят какие-то горизонты. Это все пустое. Просто я немного грамотней Гаммера. Потому так и кажется.
   Таня. Ты же сам раньше говорил, что тебе тут не нравится. Что хотелось бы новых людей, простора, творчества. Господи, я так тебя понимаю.
   Андрей. Раньше! Может, и говорил. Теперь ничего этого нет.
   Таня. Андрей, а если это тебе кажется только?
   Андрей подходит к пианино и берет аккорды похоронного марша Шопена.
   Андрей. Я был раз на католическом отпевании. Когда выносили гроб, орган играл этот марш. Я всегда в церкви, на похоронах или свадьбе, думаю: придет день, и ты будешь лежать здесь, лицом вверх, и над тобой будут кадить священники, и напевы эти зазвучат.
   Таня. Бог с тобой!
   Андрей. Не безразлично ли? Жизнь, смерть...
   Таня. Бог знает, что говоришь! Ты что-то думаешь, и что думаешь, то нехорошо: грех.
   Андрей. Весной, в прошлом году, я страшно тосковал. Раз я сидел в саду и о чем-то думал. Ты подошла. Был очень солнечный день. Ты была в светлом платье, с маленькими голубыми цветочками. Что ты прихрамывала, это прекрасно было. Ты вся была, как волшебная Сандрильона. Ты сказала: "Андрюша, поедем кататься по Москве-реке".
   Таня (смущенно). Да, помню.
   Андрей. Я тогда же понял, что все безнадежно. Я чуть не умер в ту минуту от счастья, и тоски. Я стал другим. Прежде много читал, учился. Хотелось иной жизни. Но это ушло. Я жил как во сне. Постоянно думал о смерти: "Тебе надо уйти отсюда!" Как он это странно сказал.
   Таня. Да... вот что... Да ведь он это про то: из этого дома уйти.
   Андрей. Я уж тогда чувствовал, что ты любишь. Но все-таки... ясно я не знал.
   Таня. Господи, как это я...
   Андрей (опускает руку в карман). Здесь у меня револьвер лежит. Я его давно ношу.
   Таня. Слушай, Андрей, это что ж такое?
   Андрей. Ничего. Никому не опасно. Я знаю теперь все про тебя, и отца. Но это никому не опасно. Мне просто нравится: вот у меня в кармане смерть. Маленькая, блестящая. (Вынимает револьвер и гладит его.)
   Таня. Я от тебя этого не ждала.
   Андрей. Не беспокойся. У меня с детства любовь к оружию. Я ребенком возился с ружьями, и помню, любил взвести курок и приставить дуло к виску. Момент -- и тебя нет. Может, это наследственное. Моя мать была меланхоличка.
   Таня (просительно). Ну к чему! Отдай мне.
   Андрей (прячет револьвер). Правда. Дурной тон.
   Таня (встает и делает несколько шагов). Если б я так рассуждала, так и мне надо травиться.
   Андрей. Почему ж тебе?
   Таня. Значит, потому же. Значит, надо было б.
   Входит Елена, за ней Похитонов.
   Елена. Я так и знала, что они тут. Где же им иначе и быть.
   Похитонов. Ты напрасно так волнуешься, Еленочка.
   Елена. Ах, брось пожалуйста! Ничего не волнуюсь (Тане и Андрею). Ничего, что мы пришли? Может быть, это глупо, но мне вдруг захотелось прийти.
   Андрей (несколько удивленно). Да. Разумеется, ничего.
   Елена. Там меня заставили в жмурки играть, такая глупость. Зачем в жмурки, когда уже все знают, все кончено. А мне захотелось с Андреем поговорить. Там один сказал про меня, я слышала: лишнее выпила. Врет. Я трезвая.
   Похитонов. И не могла ты ничего выпить, я же видел.
   Елена (смеется). Ах, вот у меня защитник отличный. Мы с тобой вообще прелесть. Его на подсудимую скамейку тащат за растрату, а он за меня заступается.
   Похитонов. Ну, Еленочка, это другое дело.
   Елена. Да, Андрей, самое-то главное. (Берется рукой за голову, как бы вспоминая.) Самое главнейшее. Танечка, это и тебя касается.
   Андрей. Уж вы пожалуйста...
   Елена. Нет, ничего. Простая вещь. Я вообще страшная дрянь, а тогда особенно. Я на днях при Андрее Федору одну гадость сказала. Вот, про них. (Показывает пальцем на Таню и в пространство, где подразумевает Коновалова). Про них. Это не я одна знаю, положим. Были и сплетни, и даже письма. Знаю. Но все-таки, я как дрянь поступила. (Тане.) Андрей меня почти выгнал. Прав был, конечно. (Медленнее и как бы покойнее.) А мне сегодня так стало горько. Что я ни сделаю, все выходит плохо. Мне захотелось, чтобы ты на меня не сердился, Андрей. Не то слово: не сердился -- простил.
   Андрей. А, да! Это не важно. Пустое.
   Елена. Холоден. Сдержан. Немного презрения.
   Андрей. Вы мне не сказали тогда ничего важного.
   Елена. От всего сердца не может простить. Ты гордый человек, Андрей, и самонадеянный. Тебе жить трудно.
   Андрей. Это другое дело. Жизнь моя меня касается.
   Елена. Так, Правильно. Молодой, но как в деревне говорят: отчетливый.
   Андрей. Я вас, кажется, уже... раздражаю.
   Елена (садится, как будто в усталости). Ругают меня все, смеются. Может и правда я ломаюсь. Все-таки... Эх вы, чистый и серьезный юноша, вы тоже, пожалуй, страдали, а все же не знаете еще жизни. Вы на все сверху вниз поглядываете. Еще не окунулись. Знали ль вы унижение, позор? Как дорогое вам оплевывают?
   Андрей. Может быть, знал.
   Елена. Но всегда вы правы. И взирали презрительно, как сейчас на меня. Ах, сознавать, что прав!
   Похитонов. Позволь, Еленочка. Я думаю, что таких людей совсем нет. Разве что очень юные, кто еще не успел заблуждаться. А так говоря: все ответим. И пред земным судом, а возможно -- и пред иным.
   Таня (горячо). Очень, очень верно.
   Елена. Вон, и Татьяна заговорила. Как взрослая. Так. У кого жизнь хоть на что-нибудь, на что-нибудь похожа! А если сплошной...
   Андрей. Тогда жить зачем?
   Елена. Разве я знаю? Почему я именно должна знать?
   Андрей. Коли живете, значит, знаете.
   Елена. Я одно знаю: моя жизнь -- позор, клоака.
   Похитонов. Ну, уж ты, Еленочка, скажешь.
   Елена. И скажу, скажу. Тут дело такое: на откровенности пустились. И скажу. Пускай посмеются.
   Таня (волнуясь). Вовсе я не собираюсь смеяться. Даже вовсе не собираюсь.
   Елена. Ладно. Я винилась уж перед Андреем. Еще поговорю. Я... как это... да, называется. Вот: развратная дрянь. Вся моя жизнь -- это концы в воду. Да. Обман, ложь. И Похитонов помогал прятать: это верно. Наконец, сорвалось. Так и должно было быть. А, ха-ха! Похитонов, говорить что ли?
   Похитонов. Стоило ль начинать? А уж теперь... доканчивай, Еленочка.
   Елена. А, ха-ха! Мой последний роман! Нет, слушайте. Негодяй, который меня бил, обирал. А в конце концов просто сделал: продал обо мне разоблаченья, письма.
   Похитонов. Да, печальная история. Нынче в бульварной газете. "Из нравов нашей буржуазии". Отрывки из писем. Инициалы, но можно догадаться, тотчас.
   Елена. И еще куча вздора. Будто я в оргиях участвовала.
   Андрей. Это мало интересно. Приблизительно, я так и ждал.
   Елена. Да, конечно. Для философа. А я человек. Мне сегодня двое уж не поклонились. Евгения делает вид, что не читала, но ложь, тоже знает. И эти... все ее друзья тоже знают. Я вижу, как они сегодня со мной.
   Таня. Но почему ж, у тебя такой тяжелый роман... А тебя это будто бы позорит.
   Елена. Роман! Он танцевал в кафешантане, а я дарила ему золотые цепочки, портсигары. Я его содержала. С ним вчера, на Немецкой, у нас было объяснение. Он вымогал. Сумму требовал, грозил. Я обозлилась, к черту его послала. Он родом из Аргентины. У него любовница испанка. (Хохочет.) Раз она накрыла нас. Она трепала меня за косы! Это тоже описано.
   Андрей резко встает и выходит.
   Не может вынести пошлости! Да, это гадость. Он имел надо мной дьявольскую власть. Если бы продолжалось, он разорил бы меня. Или бы я удрала в Аргентину.
   Похитонов. Это называется: страсти-с.
   Елена. Да, вот, вот. Что надо делать? Как жить? Помощи, что ли, откуда-то ждать? Путаница, не разберешь. Жизнь с Федором... Отчаянье. Отчего никто не пришел, не помог? Надо ведь человеку как-то помочь? Направить? Может, и меня... можно бы было?
   Похитонов. Поддержать человека труднее, чем подтолкнуть-с. И это мы постоянно видим.
   Елена. А? Похитонов? Скажи на милость, что мы с тобой можем изречь? Мы ведь бывшие люди?
   Похитонов. Еленочка, насчет себя преувеличила. Что же меня касается: верно. Однако, как и у Горького, бывшие люди могут выразить кое-что. Ты сказала: никто не поддержал. И справедливо, но тем для меня плачевнее, ибо у меня как раз был человек, на которого я опирался. И довольно долго. Однако, ни к чему не привело.
   Елена. Про Марью говоришь. По-моему, даже испортила она себе жизнь, из-за тебя.
   Похитонов. Тем для меня горестнее, только.
   Таня. Я, должно быть, дура. Я все не могу в толк взять... Вы все друг про друга знаете, не удивляетесь. А я... прямо в лесу.
   Похитонов. Просто вы чистая девушка, и далеко от всего этого стоите.
   Таня. Погодите, я хочу разобраться. Если б Елена сама не рассказала, я бы ничему не поверила.
   Елена. А! Спасибо.
   Таня. Ну позвольте, теперь оказывается... И Елена о вас говорит, Семен Семеныч, да и я сегодня слышала. Прямо какие-то невозможные вещи.
   Елена. Про него? (кивает на Похитонова). Про него, что ли?
   Таня. Я допустить не могу.
   Елена. Допускай. Его следователь допрашивал. Вот, вот арестуют.
   Похитонов. Это верно-с.
   Таня. Да как же...
   Похитонов. Вы удивляетесь, что я вор. А Елена нисколько.
   Таня. Как вор? Какой вор?
   Елена. Я давно поняла. (Протягивает ему руку.) Я давно знала: с тобой несчастие случилось.
   Похитонов (пожимает плечами). Просто подлость сделал-с, какое несчастие?
   Таня. Господи Боже мой!
   Похитонов. Заурядная история. Что же тут говорить? Коноводом не я был-с, не я начинал. Но и мне перепадало. Чтобы молчал. Молчал, молчал, да и домолчался. Вместо одной лошади поставили другую. Высшего класса -- в низший. Разумеется, выигрывает. Затем разные подлоги в книгах, недостача денег. Одним словом -- самый обыкновенный мошенник. Дюжинами таких ловят.
   Таня. Семен Семеныч, вы же скромный человек...
   Похитонов. Подите ж. Думаю, так всегда делается. Шаг за шагом. Только тронулся, а там уж не заметишь.
   Елена. Вас посадят, я к вам буду ходить. Я вообще от вас не отрекусь.
   Похититель. Спасибо, Еленочка.
   Елена. Я всегда сочувствовала, кого позорят. Верно, предчувствие.
   Таня (в волнении встает с дивана и прохаживается, постукивая палочкой). Ужас, ужас. Все в яму какую-тот валится. Ну, ничего, Елена. (Подходит к ней, и берет за руку.) Знаешь, я тебя всегда мало любила. И Семена Семеныча. Просто вы очень мне далекие были. А сейчас все думаю. (Мягче.) Все ужасно несчастны. И может быть, надо пожалеть. Милости надо... чтобы злобы было меньше. Я не могу сказать. Но так. Я чувствую. Надо милости, а то все... погибнем.
   Елена (вдруг, сквозь слезы). Похитонов, слышишь?
   Похитонов (дрожащим голосом). Разве мог я подумать, когда в Самаре служил, в земстве? Что со мной стало! С богатым кругом сошелся. Ведь я прислужник, шут. Меня подпаивают, а потом в отдельных кабинетах глумятся. Я левым считался, мы с Машенькой честные журналы получали.
   Быстро, как бы в раздражении, входит Коновалов.
   Коновалов (Семену Семенычу). А, вот и ты. В обществе дам.
   Похитонов (сдерживаясь). Да, беседуем.
   Коновалов. Почему же нет коньяку?
   Похитонов. Мы с тобой на своем веку уже достаточно выпили.
   Коновалов. Ты полагаешь?
   Похитонов. Полагаю-с.
   Коновалов. Мы с тобой вообще много черт знает чего делали.
   Похитонов. Совершенно верно.
   Коновалов (резче). И это становится невозможным.
   Елена, опустив голову, держит Таню за руки. Маленькая пауза
   Это приводит к тому, что сейчас приехала с вашей квартиры Маша, и сказала, что к тебе явились уж, арестовать. Не застали. Она ответила, что не знает, где ты. Сама сюда поехала.
   Похитонов. Она здесь?
   Коновалов. У меня в кабинете. Лежит на диване, и молчит.
   Похитонов. Я пойду к ней.
   Коновалов. Поздно. Надо было раньше думать.
   Елена. Почему для него теперь поздно, а для тебя нет?
   Похитонов выходит.
   Коновалов. А ты... Елена, молчи лучше. Ты лучше тоже молчи. Я читал.
   Елена (серьезно, покойнее). Погоди еще, Федор, издеваться надо мной.
   Коновалов (садится). Дело не в издевательстве. Совершенно не в этом.
   Елена. Марье очень плохо?
   Коновалов. Очень.
   Елена. Так. Я пойду к ней.
   Выходит.
   Коновалов. А те... идиоты, в саду устроили иллюминацию. Неизвестные мне юноши. В темных углах визг. Все, как следует. Праздник!
   Таня. Да. Уж правда, праздник!
   Снаружи распахивают окно. Видна студенческая фуражка.
   Студент. Сашка. Ты здесь, что ль?
   Коновалов (встает и запирает окно). Здесь никакого Сашки нет.
   Студент. Нет, так и нет. Черт с ним. Виноват.
   Исчезает.
   Коновалов. Эти-то вот они и есть.
   Таня (тоже встает, подходит к пианино). Я потушу свечи. Глазам неприятно. (Тушит свечи, при которых играл Андрей.) А ты садись на диван. Ты взволнован. Надо успокоиться немного.
   Коновалов тяжело усаживается. Таня подходит, примостилась рядом. В комнате полутемно, на полу и креслах лежит бледный, золотой свет уличного фонаря -- через окно.
   Коновалов. Да, правда. Без свету лучше.
   Таня (берет его за руку). У меня голова кругом идет.
   Коновалов. Как не пойти.
   Таня. Андрей, Елена, Похитонов...
   Коновалов. А Андрей что?
   Таня. Он говорит, что знал все, про нас. Но думал, не совсем это так. Ходит с револьвером, у него такой вид...
   Коновалов (резко вздыхает). Да. Вид.
   Таня. Ты ужасно расстроен? Эти дни я немного тебя боюсь. (Гладит его по руке) Ты суровый, совсем как-то не мой.
   Коновалов. Я, должно быть, ничей.
   Небольшая пауза
   Таня. В этой самой комнате я сказала Андрею: если б я так рассуждала, как ты, мне бы тоже надо травиться.
   Коновалов. Так сказала.
   Таня. Ну, ведь это правда. Ты меня очень мало любишь. А травиться я не собираюсь.
   Коновалов. Ты плохой выбор сделала.
   Таня. Прежде я так думала -- даже тебе говорила: уйдем отсюда, поселимся где-нибудь. А сегодня на меня нашли сомненья: тяжко стало, горько. Нет. Не уйдешь ведь.
   Коновалов. С твоей верой можно верить.
   Таня. У меня веры много было. Я как мышка в вашем доме жила -- в уголке, и веру копила. Вот, меня Андрей Сандрильоной назвал. Может, и правда. Я и сейчас верю. В Бога верю, в Христа. И любовь моя к тебе, как прежде. А где сила этой любви? Ей ответ должен быть. Его нет.
   Коновалов (встает). Была минута -- мне казалось, что зажигается для меня новая жизнь. Ты прелестная, Татьяна. Есть в тебе что-то от ангельской девы. И уж если ты меня не зажгла...
   С шумом отворяется дверь Видимо, двое догоняли друг друга Вбегают барышня и молодой человек. Задыхаются, хохочут.
   Барышня (фыркает). Здесь темно, и есть кто-то.
   Молодой человек. Жаль. Вы любите, ведь, камеры-обскуры.
   Выбегают в другую дверь.
   Таня встает.
   Таня. Я напрасно потушила свечи. (Подходит к пианино, шарит, как бы стараясь найти спички. Потом вдруг садится на табуретку и плачет.) Господи! Господи!
   Входит Андрей, и натыкается на отца.
   Андрей. Почему тут темно? Где Таня?
   Таня (сквозь слезы). Т-тут.
   Андрей. Плачешь.
   Таня (встает и старается справиться). Ничего. Очень все расстроили.
   Андрей. Тебя тетя Маша зовет.
   Таня. Плохо ей?
   Андрей. Не знаю.
   Таня. Хорошо, иду. Где палочка моя? (Шарит, не находит.) Андрюша, найди палочку.
   Андрей (подает). Вот.
   Таня. Спасибо. А то без палочки мне трудно.
   Уходит. Минута молчания.
   Андрей. Я всегда тебе мешаю, отец. Во всем.
   Коновалов. Правда, что ты револьвер всюду с собою носишь?
   Андрей. Кто сказал?
   Коновалов. Знаю.
   Андрей. Правда.
   Коновалов. И сейчас?
   Андрей. Да.
   Коновалов. Убей меня.
   Андрей. Глупости.
   Коновалов. Я завлек Таню.
   Андрей. Завлек.
   Коновалов. А теперь бросаю.
   Долгое молчание.
   Я твоего лица не вижу. Где ты?
   Андрей. Подлец!
   Коновалов медленно подходит к дивану и опускается на него Андрей выходит. Почти вслед за ним, из других дверей, поспешно входит Таня.
   Таня. Нет, не могла быть с тетей. Не могла. Сердце не на месте. Андрюша?
   Коновалов (мертво). Его нет.
   За сценой выстрел

Действие третье

   Кабинет Коновалова. Прямо против зрителя большое окно. Оно выходит в сад, на крытую террасу. Часа четыре дня. Довольно хмуро. Накрапывает дождь. Коновалов сидит у окна, за письменным столом. Рядом полка книг. Он ничего не делает. Входит Похитонов.
   
   Похитонов. Я к тебе, Федор. На минуту.
   Коновалов. Садись, пожалуйста. Почему на минуту?
   Похитонов. Тут, книжечку одну хотел у тебя попросить Льва Толстого. (Подходит к полке и роется.) Мне хотелось бы найти "Воскресение".
   Коновалов. Ага. Книжки стал читать.
   Похитонов. Хочу захватить что-нибудь, на новое место жизни. А то скучно очень будет. Вот, нашел. Произведение великого старца.
   Коновалов. Да, тебя в тюрьму тащат. Какая глупая штука.
   Похитонов. Не хотелось садиться. Несколько дней скрывался. Думал было удрать, попробовать, да не стоит. Все равно поймают. Да и вообще стоит ли бежать?
   Коновалов. Не убежишь, понятно.
   Похитонов. Я сейчас по коридору шел, и горничную вашу встретил, Аксинью. Мне очень трудно было на нее взглянуть. Так и не смел.
   Коновалов. Стесняешься?
   Похитонов. Это очень странные слова.
   Коновалов. Ничего, не стесняйся. Не тебя одного.
   Похитонов. Ну, как же, а еще кого?
   Коновалов. Всех, я думаю. И давно пора.
   Похитонов. Да, это ты так, вообще. Фигурально.
   Коновалов (оглядывается в окно, вздрагивает). Какая там кошка пробежала, у забора!
   Похитонов. Где? Не вижу.
   Коновалов. Так, проскакал серый котенок, совершенно незначительный. Не идущий к делу.
   Похитонов. А ты расстроился чего-то?
   Коновалов. Пустое. Скажи, пожалуйста, помнишь ты зимой был случай, ночью, за городом? В кабаке?
   Похитонов. Много бывало случаев. Всего не упомнишь.
   Коновалов. Такой случай. Очень поздно было. Часа четыре. Мы в кабинете сидели. Стеша взяла мою, и твою руку, и стала гадать. И все говорила. У ней и то, и се выходило, потом вдруг она замялась, остановилась. Помнишь, мы с тобой отдернули руки, и я вскрикнул.
   Похитонов. Помню. Еще тогда цыганка хохотать стала. И все подумали, что ты лишнего выпил.
   Коновалов. А ты почему руку отдернул?
   Похитонов. Ну, мало ли. Что-то неприятное показалось.
   Коновалов. Неприятное... да, и мне неприятное.
   Похитонов. Стало быть, даже очень неприятное, если до сих пор не забыл.
   Коновалов. Не неприятное, а страшное.
   Похитонов. Галлюцинация? Это от нервов. Больное воображение.
   Коновалов. Да, конечно, больное. А насчет ареста ты не думай. Постараюсь, чтобы выпустили на поруки. И наверно, оправдают.
   Похитонов (качает головой). Быть может. Все-таки, надо меня похоронить, вбить осиновый кол и написать: "В вине и деньгах неумеренный, здесь лежит Похитонов. Бывший присяжный поверенный".
   Коновалов. Какая глупость.
   Похитонов. Разумеется. Я сам сочинил. И довольно давно. Теперь время выгравировать.
   Коновалов. Ожидала ли Марья?
   Похитонов. Выйдя за меня замуж, Марья сделала одну из величайших ошибок жизни.
   Коновалов. Мне кажется д-да, неудобно, неудобно. Живешь. -- Это тоже, пожалуй, величайшая ошибка.
   Похитонов. Андрюша не пожелал.
   Коновалов. Да. Андрюша.
   Похитонов. Все-таки, себя убить трудно. Иногда, это почти необходимо. А не легко.
   Коновалов. Был момент. Андрюша мог в меня выстрелить. Он этого не сделал.
   Входит Гаммер За ним через минуту -- Женя.
   Гаммер. Господин Pokhitonov, полицейский ждать больше не хочет. Говорит, еще сбежите.
   Похитонов. Нет, ничего-с. Я не задержусь.
   Гаммер. Да, уж теперь не задержитесь. Вы напоминаете мне мяч, по которому дан неправильный дрейф.
   Похитонов. Что это значит-с? Я терминов не понимаю.
   Гаммер. Дрейф -- удар правой рукой. Он дан с такой силой, что вы летите за пределы площадки.
   Похитонов. Ах, да-с, совершенно верно. Именно лечу за пределы площадки.
   Входит Марья Алексеевна.
   Марья Алексеевна. Идем, Семен. Ты выйдешь черным ходом. Извозчик готов. Я уговорила полицейского, чтоб тебе позволили одному ехать. Он сзади будет, тоже на извозчике.
   Похитонов. Маша...
   Марья Алексеевна. Да, ничего. Не обращай ни на кого внимания.
   Похитонов подходит к Коновалову и обнимает.
   Похитонов. Прощай, Федор. Я... опозорил ваш дом. Прости.
   Коновалов. Мне нечего прощать. А дома моего нет. Каждый за себя отвечает.
   Похитонов быстро выходит, за ним Марья Алексеевна.
   Женя. Фу, какой этот Похитонов смешной. Сгорбился, а шагает быстро.
   Гаммер. Вы напрасно думаете, Федор Алексеевич, что ваш дом не нуждается в хорошей репутации. Вы слишком снисходительны.
   Коновалов. Я ничего не думаю-с.
   Гаммер. Похитонов, воришка! Скажите, пожалуйста. Женат на порядочной женщине, бывал в обществе, ближайший друг этого дома, и извольте взглянуть -- отправляется в арестантские роты. Ничтожный силуэт!
   Коновалов. Я думаю, для вас это все равно.
   Гаммер. Отчасти нет.
   Женя. Дело, отец, в том, что Саша делает мне предложение. А я не знаю (со смехом) выходить за него или нет. Он смешной, но хорошо в теннис играет.
   Гаммер. Это, положим, глупости: разумеется, выходить. Но вот в чем суть -- из-за чего я на Похитонова рассердился: он вредит вашему дому, дому моей невесты.
   Женя. Ты страшный дурак. Ты что, правда, из себя барона Финтифлю разыгрываешь?
   Гаммер. Никакого барона. Все-таки я был бы очень доволен, если бы господин Похитонов выбрал для скандальных историй другое место.
   Коновалов. Вы, значит, просите у меня руку дочери?
   Гаммер. Ну да, свадьба там, может быть, через год, но так, знаете ли, принципиально.
   Коновалов. Да. Общественное ваше положение: футболист?
   Гаммер. О, нет. Мое дарование исключительно направлено на теннис.
   Коновалов. Дарование к теннису, вы делаете предложение моей дочери. Но вас смущает, что наш дом скомпрометирован.
   Гаммер. Не совсем так. Мне немного обидно за Женю, но вообще... так сказать.
   Коновалов. Ладно. Женитесь. Только, извините меня. Я сейчас очень дурно себя чувствую. Мне хотелось одному побыть.
   Гаммер. Понимаю, конечно. Семейные огорчения, и прочее. Вполне ясно и объяснимо. Женя, мы можем оставить папа в покое.
   Входит Марья Алексеевна и садится в кресло Гаммер с Женей выходят, но Гаммер снова возвращается, и подходит к Коновалову
   Виноват, я забыл... Не можете ли вы мне разменять три рубля. Ну, там, на несколько двоегришек.
   Коновалов. Чего-с?
   Гаммер. Пустое. Так именую я двугривенные.
   Коновалов высыпает из портмоне мелочь Гаммер ищет у себя в жилетных карманах трехрублевку
   А, черт, за подкладку, что ли, завалилась.
   Берет серебро.
   Да, не могу найти. Ну, буду вам должен тринитэ. Благодарю.
   Уходит.
   Коновалов. Тринитэ. Тринитэ. Ловко!
   Марья Алексеевна. Я хотела ехать с Семеном, но он не позволил. Когда он сел на извозчика, и они с околоточным выехали из ворот, мальчишка соседний, сын дворника, крикнул: "Барина в тюрьму везут".
   Коновалов. Да, нелегко.
   Марья Алексеевна. Только подумал, что Семен когда-то служил честно в банке, был скромным молодым человеком, потом присяжным поверенным. И вот столица, ложный блеск жизни...
   Коновалов. Видела? (Кивает на дверь.) Тринитэ. Марья Алексеевна. Новые люди. И они по-своему судят нас.
   Коновалов. Он женится на моей дочери. Но дал понять, что наш дом не из блестящих. Особенно, после историй последнего времени.
   Марья Алексеевна. Ужасные дни. И эти пошлые люди, со своими оценками, свадьбами, когда только что вынесли гроб Андрюши.
   Коновалов. Когда Андрей лежал в гробу, я смотрел на него долго. На его лоб, тонкий нос, едва пробившиеся усики. Все понять что-то старался, узнать. Ничего не понял.
   Марья Алексеевна. Ты страшно изменился, брат.
   Коновалов. Быть может, еще изменюсь.
   Марья Алексеевна. Я давно хотела говорить с тобой. Не удавалось.
   Коновалов. Скажи, пожалуйста, был с тобой такой случай: уже женой Похитонова, ты полюбила, другого?
   Марья Алексеевна. К чему спрашиваешь?
   Коновалов. Вы друг друга любили. Но Семена ты не бросила. Так? Думала, без тебя он погибнет.
   Марья Алексеевна. Да, так сделала.
   Коновалов. Кого любила -- тот до сих пор цветы присылает, на именины.
   Марья Алексеевна. Ну? Дальше что?
   Коновалов. Ты себя переломила. Чтобы Похитонова вытащить. Я -- напротив. Себя губил, и что вокруг. Мне в Тане померещилось что-то -- я ее увлек. А потом бросил. Моя жизнь неверная.
   Марья Алексеевна. Заблудился.
   Коновалов. Что я: совсем пропал?
   Марья Алексеевна. Не знаю.
   Коновалов. Я с Таней подло поступил. А она от меня не откажется.
   Марья Алексеевна. Ты был мой любимый брат. Я тоже от тебя не отрекаюсь.
   Пауза.
   Коновалов. Если б опять представилось, ты отдала бы свою жизнь? Как тогда?
   Марья Алексеевна. Кому это нужно? Семен обманывал меня с певичками, с любой женщиной. И все это тем кончилось, что Семена увез полицейский.
   Коновалов. Таня бы отдала жизнь. А если б нужно было -- ты отдала б?
   Марья Алексеевна (подумав). Да. Все-таки.
   Коновалов. Ты Наталью хорошо помнишь?
   Марья Алексеевна. Хорошо.
   Коновалов. Что по-твоему: я сошелся с Еленой, стал эту жизнь вести, это измена? Тому? Прежнему?
   Марья Алексеевна. Брат! Измена.
   Коновалов. Тоже думаю. (Пауза.) В ночь смерти Андрея я не спал. Сидел у себя на постели, считал до ста, потом до тысячи. На столике лежал морфий. Я загадал: досчитаю до десяти тысяч, приму этот морфий.
   Марья Алексеевна. Это не решение.
   Коновалов. Ответ.
   Марья Алексеевна. Слишком просто. Для молодых, и слабых.
   Коновалов. Что же надо?
   Марья Алексеевна. Жить.
   Коновалов. Прежде я сам так думал. Но давно. Это прошло все.
   Марья Алексеевна. А вот -- морфия не принял.
   Коновалов. Случайно. Может, просто слабость. Все равно. Я тогда понял, что все переменилось. Я стал особенный, другой.
   Марья Алексеевна (слегка приподымается). Постой... ты... действительно. Какой у тебя странный вид!
   Коновалов. Я прежде не понимал, что значит: ангел смерти. Мне казалось, это выдумка.
   Марья Алексеевна. А теперь?
   Коновалов. Я знаю.
   В темном платье и трауре входит Елена.
   Елена. Я панихиду на дом заказала. Батюшка будет в пять.
   Останавливается посреди комнаты.
   Что такое? А, надо окно открыть. Дождичек на дворе, хорошо пахнет. Зеленью.
   Отворяет окно.
   Коновалов. Панихиду? Да, зеленью.
   Елена. Знаешь, что сейчас Женя сказала?
   Коновалов. Певчие будут?
   Елена. Будут. Женя сказала, что замуж выходит.
   Коновалов. Знаю.
   Марья Алексеевна. На них смерть Андрея мало подействовала.
   Елена. Она и пришла... к отцу, просить разрешения.
   Коновалов. Что же особенного? Она выходит за этого... -- вполне в ее духе.
   Елена. Погоди, у меня в голове что-то путается. (Трет себе лоб.) Андрей умер, а она пришла к тебе. Просится замуж. Ты отец. Да, главное-то: именно не ты отец, вот главное.
   Коновалов. Не понимаю.
   Елена (как бы радостно). Именно, именно, не твоя дочь. Наконец, сказала.
   Марья Алексеевна. Елена, Елена...
   Елена (все возбужденно). Это давно надо было сказать. Давно. А я не говорила: Все не могла сказать.
   Коновалов. Не моя дочь.
   Елена. Да. Я обманывала тебя. С другим.
   Коновалов молчит, слегка вздрагивает. Марья Алексеевна встала.
   Марья Алексеевна. Да... ну... Коновалов. Значит, тогда же, в первый год... Елена (бледнеет). Мне Андрей укором был. Когда умер. Не могу больше. Я подлая. Все равно.
   Молчание
   Ты тогда в Крым ездил. Лечиться. Я не хотела сказать. Стыдно было. Очень.
   Марья Алексеевна. Как же ты? Как потом жила?
   Елена. Дальше -- хуже. Забывала. Потом опять вспоминала. Я пила, по ресторанам ездила.
   Коновалов. Женя знает?
   Елена. Кажется. Она меня презирает.
   Коновалов. Мы, значит, квиты.
   Елена. Квиты. Все теперь ясно. (Оглядывается.) Пора. Нам пора опомниться, Федор. Безобразно жили. Я стала молиться, последние дни.
   Марья Алексеевна. За кого молишься?
   Елена. За рабу Елену. Блудницу.
   Марья Алексеевна (задумчиво, тише). Помолись и за нас, рабов. Федора, Марью, Семена.
   Елена. Как же -- я? Разве я могу?
   Марья Алексеевна. Коли мучишься, значит можешь.
   Елена. Хо-ро-шо.
   Молчание. Мужу:
   Мы не будем больше вместе жить.
   Коновалов. Не будем.
   Елена. Я уж знаю. Я с Таней говорила. Ей сказала. Она говорит: может, тебе простится жизнь. Может. Я ей верю. Прежде не любила ее, а потом... она меня очень поняла. Как она сказала, так сделаю. Мы все это продадим -- дом, фабрику. И деньги куда-нибудь. Себе немного оставим. И Федору. Мы с ней в Париж. Будем жить высоко, под крышей. Учиться начнем. Она чистая. Может, еще я не пропала. А? Марья?
   Марья Алексеевна. Может.
   Коновалов. Марья, будь добра, притвори дверь.
   Марья Алексеевна. Могу. А что?
   Коновалов (будто ему холодно). Не люблю открытых дверей. В глазах мелькает.
   Марья Алексеевна встает, и притворяет.
   Я слышал, что один замечательный математик сидел раз в ресторане. Весело было, музыка. Он говорил. Потом замолчал, поглядел вокруг, и сказал: "В меня вошло что-то. Это иррациональная величина. Я не могу ее определить". Это смерть была. Через четверть часа он умер. От паралича сердца.
   Елена. Как страшно.
   Коновалов. Сзади за мной дверь. Оттуда кто-то войдет.
   Марья Алексеевна. Ты расстроен, брат, измучен.
   Коновалов. Нет. Она здесь, я ее видел, тогда, за городом, когда цыганка. Зимой.
   Марья Алексеевна. Какая цыганка?
   Коновалов (вдруг дрожит, бледнеет). Ужас! У-у!.. (дико кричит).
   Опускается лицом на подоконник.
   Елена. Федор!
   Коновалов бьется головой о подоконник. Рыдает.
   Коновалов. Господи, Андрей, Господи! Я! Я убил!
   Он не видит, что из сада к растворенному окошку, впопыхах, хромая, подбегает Таня. Она молча обнимает ему голову и целует.
   Марья Алексеевна. Ничего, плачь. Ничего. Коновалов (сквозь рыдания). Боже мой, Боже мой!
   Подымает голову, видит Таню.
   Ты!
   Таня. Да. (Держит его голову, смотрит ему прямо в глаза.)
   Коновалов (смотрит на нее недоуменно). Как ты пришла?
   Таня. Я в саду гуляла. По мокрым дорожкам. Вдруг крик услышала и прибежала.
   Коновалов. Пожалела?
   Таня. Да, пожалела.
   Елена выходит из комнаты. Через минуту возвращается
   Елена. Батюшка приехал. Уже облачился. Сейчас служба начнется.
   Выходит.
   Марья Алексеевна (полуобнимает Коновалова). Брат, приходи. Мы помолимся.
   Уходит также
   Таня. Встань, Федор. Не нужно предо мной на коленях стоять.
   Коновалов. Нужно.
   Таня. Встань.
   Коновалов. Значит ты меня спасла? Я умирал.
   Таня. Не знаю. Встань.
   Коновалов встает, садится и слушает. Издали доносится пение певчих и служение.
   Таня (покойнее и печальнее). Помнишь, я хотела тебя вывести отсюда, жить вместе? (Перебирает кончики платка, наброшенного на плечи.) Казалось мне, наши жизни могут слиться. (Улыбается сквозь слезы.) Ну, ошиблась. Прости. Самонадеянная девочка. Так ты сказал. Я теперь поняла, что ты меня не любишь. И никогда не любил.
   Коновалов (прислушивается к пению). Что это там?
   Таня. Панихида. Из-за нас Андрюша погиб.
   Коновалов. Знаю. Я преступный человек.
   Таня. Все преступные. Все несчастные.
   Коновалов. Как же жить?
   Таня. Жить мы будем. Это нелегко. Но будем. Видишь, какой золотой луч пробился? Сад блестит, зазеленел. Голуби воркуют. Я за эти дни, когда все случилось, стала такой старой, будто все уж знаю. И я думаю, что Господь, которого я вижу в этих облаках, в сиянии света, смилуется над нами и простит. Ну, идем. Пора на панихиду.
   Обходит по террасе, и входит в дверь Открывается дверь из коридора, выглядывает горничная. Пение слышнее.
   Горничная. Барин, вас ждут. Коновалов. Да иду.
   Она скрывается
   Таня. Возьми меня под руку. Теперь можно. Последний раз.
   Коновалов (берет). Ты приходишь, как ангел. Господь, в знак сострадания к заблудшим, посылает им своих вестников.
   Уходят.

Комментарии

   Шиповник. СПб., 1914. Кн. 23. Печ. по этому изд.
   
   Забелин один на полке остался. -- Иван Егорович Забелин (1820-1908/09) -- историк, археолог, научный руководитель Исторического музея в Москве; автор знаменитых книг "Древности Геродотовой Скифии", "Домашний быт русских царей XVI и XVII веков", "Домашний быт русских цариц" и др.
   ...разучивал этюды Напоп... -- Шарль Луи Ганон (1819 или 1820-1900) -- французский пианист, органист, педагог; автор учебных этюдов и упражнений, составивших популярную в России книгу "Пианист-виртуоз".
   ...как волшебная Сандрильона. -- Сандрильона -- во французских сказках Золушка.

--------------------------------------------------------------

   Источник текста: Б. К. Зайцев. Собрание сочинений. Том 8 (дополнительный). Усадьба Ланиных. Рассказы. Пьесы. Переводы. -- М: Издательство "Русская книга", 1996.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru