Зайцев Борис Константинович
Флобер в Москве

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Зайцев Б. К. Собрание сочинений: В 5 т.
   Т. 6 (доп.). Мои современники: Воспоминания. Портреты. Мемуарные повести.
   М., "Русская книга", 1999.
   

ФЛОБЕР В МОСКВЕ

   Нельзя сказать, чтобы у нас Хорошо знали Флобера. При жизни перевел две его новеллы Тургенев ("Легенду о св. Юлиане Милостивом" и "Иродиаду"). Переводы эти очень полны, богаты, и, как все, что писал Тургенев, проникнуты в языке духом свободы, непринужденности -- чем от самого Флобера Тургенев очень отличался: во французском писателе было гораздо больше суровой выработки, зашнурованности. Переводы Тургенева отличны. Все-таки "Юлиан" вышел тяжелее, менее музыкален и шершавее, чем подлинный. Странным образом, наряд нашего языка кажется несколько грузным для этой вещи!
   "Госпожу Бовари" перевели еще в шестидесятых годах. Позже -- "Сентиментальное воспитание", "Искушение св. Антония", "Саламбо" (тоже при жизни автора) -- и очень плохо. По этим лубочным изданиям никак Флобера узнать нельзя.
   Как следует начал он просачиваться к нам в девяностых годах -- посмертно. Семидесятые, восьмидесятые были у нас глубоко провинциальны. Флобер не пришелся бы к месту. Но в девяностых произошло некое освежение. Изменился подход к искусству. Ослабело давление "общественности". Художество заявило права нерушимые, как бы потребовало Великую Хартию вольностей -- и получило ее.
   Эту полосу мы по себе уже знаем, и не о ней речь. Но ее воздух оказался благоприятным для Флобера.
   Одним из ранних его ценителей русских явился князь А. И. Урусов -- дилетант-эстет, не профессионал, но человек тонкий и со вкусом. От блестящей адвокатской деятельности урывал он время для литературы. Прославлял Флобера в Москве среди писателей, артистов. Очень неплохо сам переводил отрывки из него. Флобера вознес в "Вечных спутниках" Мережковский (но, сколь мне известно, не переводил). Большими его поклонниками оказались Бальмонт и Бунин. К моему величайшему удивлению, и Максим Горький.

* * *

   В 1904 году попался мне от К. Д. Бальмонта урусовский экземпляр "Искушения св. Антония". Бывает, что лицо человеческое сразу, необыкновенно понравится. Бывает так и с книгою. С первых же звуков, слов Флобера, ощутил я, что это мой. Я в него влюбился. Флобер на некоторое время стал моей манией. Как истый влюбленный, я не допускал спора о нем, тем более -- осуждения.
   "Искушение св. Антония" вещь очень трудная, неблагодарная. В форме видений проходят в ней страны, народы, цари, иересиархи, красавицы, бесы, учители Церкви, звери, сам диавол. В конце Христос является в диске солнца, как бы обнимая природу и мир. Все это втиснуто в триста страниц. Движения и развития нет. Вещь глубокой внутренней горечи. И глубокой поэзии. Держится вся на красоте слова. Некоторые звуки "Искушения" доставляли мне почти физическое удовольствие... Но удовольствие это -- на любителя. Среди читателей не много поклонников было у него -- находили скучноватым, вроде второй части "Фауста". Французской публике, при появлении своем, "Искушение" вовсе оказалось не по зубам. Русская могла судить лишь по отвратительному переводу, губившему все.
   И вот мне вздумалось перевести его на русский. Предприятие очень рискованное, требовавшее больших знаний, силы в собственной словесности и -- крепости, зрелости. Всего этого явно не хватало. Приходилось брать увлечением.
   Я взялся страстно. Засел в Румянцевском музее за разных гностиков, за Василидов, Валентинов, за словарь Миня, историю Вавилона -- и мало ли еще какой премудрости нет в "Искушении"! -- хотелось же, переводя любимого писателя, знать все, о чем идет речь. Одновременно читались и другие его вещи -- "Бовари", "Саламбо", "Три новеллы". Много радостного и прекрасного дал этот роман с Флобером, радость чистейшего искусства, радость учения, общения с великим художником, столь простым, благородным, одиноким. Среди зимы удавалось уезжать недели на три в деревню, под Каширой, и в отцовском доме невозбранно трудиться над флоберовском словом. Окно небольшой комнаты с ковром по стене над тахтой, с рогами и ружьями на них, голландской печью, всегда жарко натопленной, выходило на открытый балкон. Летом он тонул в жасмине. Теперь, в декабрьские дни, метель завивала по нем белые змеи, он весь в тумане, на стекле окошка налипли снежные узоры, иглы, звезды, фантазии не хуже таинственных стран Флобера. За небольшим столом бился некто над трудными местами мастера, искал, вставал, ходил... Метель трясла немолодую крышу дома, дергала ставни. Из окна тянуло холодом. Ритмическою прозой надо было описывать царицу Савскую, Византию, Рим, Египет. (Особенно хотелось передать звучание флоберовской прозы, ее музыку. На этом пути случалось пускаться и в сомнительные предприятия, чрезмерно напрягая язык.)
   Поддерживало то, что сам Флобер писал мучительно. Борьба, погоня его за словом (или фразой) были изумительны. Прелестны его художнические бдения в Круассэ, в одиночестве, манера самому себе вслух читать написанное... Иногда ночью я просыпался, под тот же зимний, пустынный ветер, и в ужасе вскакивал с тахты: зажигал свечку, как гимназист, не доучивший урок, бежал к столу, смотрел в рукописи -- вдруг да ошибся на такой-то строчке!
   Работа шла медленно. Заняла не менее года. Раза три перевод переписывался. Весь был испещрен поправками, вставками, зачеркнутыми словами.
   Летом, от тех же Бальмонтов, получил я переписку Флобера, в четырех томах: книги принадлежали Александре Алексеевне Андреевой, сестре супруги Константина Дмитриевича. Ныне Александры Алексеевны нет в живых. Прекрасный человек, старый достойный литератор, прежняя Москва! -- не могу без волнения вспомнить ее особняк в Брюсовском, ее книжные шкафы, ее самое -- высокую, представительную даму, с очками на кругловатом лице... "Correspondance de Gustave Flaubert" {"Переписка Гюстава Флобера" (фр.).} -- четыре тома в коричневых шагреневых переплетах -- как связано это с Александрой Алексеевной, ее солидностью и добросовестностью, ее черным шелковым платьем с золотой цепочкой. И дальше -- лето в деревне, дожди, сладкий запах жасмина, пушок весеннего тополя, упавший на страницу "Correspo dance". У себя во флигеле запоем читал я эти удивительные письма, лучше их ничего не знаю в эпистолярной литературе. Видел Круассэ, дом Флобера, Сену, его сад, жизнь суровую и одинокую, высшим достоинством проникнутую. И высшей грустью. "La vie n'est supportable qu'en travaillant" -- навсегда ленивому запомнились слова великого столпника нашего искусства.

* * *

   В зрелости знаешь, что ни от чего мир не сдвинется, ни от твоих дел, ни от твоей жизни, ни от смерти. Некий высший смысл делания остается, конечно. Без этого мы все обратились бы в поденщиков. Очень загадочная вещь -- смысл творчества! К счастью, в душе заложен непонятный разуму закон, или таинственная сила, через года, десятилетия влекущая все к одному: строителя -- к строению, дельца к делам, политика к властвованию, художника к словам, звукам, краскам.
   Это влечение наджизненно. В зрелости повинуешься ему как знаку свыше, и только. В юности кажется, что "дело" необходимо и для окружающего мира. Это дает, конечно, подъем огромный.
   Мучаясь над Флобером, я был убежден, что малейший промах имеет всероссийское значение. Что я могу задеть священную особу Литературы. Что вся работа эта вообще необычайно важна. Кругом были каширские поля и молчаливые пейзане, в те времена загадочно помалкивавшие. Как страшно важно для них, хорошо выйдет Флобер по-русски, или плохо!
   "Искушение" появилось в сборнике "Знания". Затем отдельным изданием, в "Знании" же. Солнце вставало совершенно как раньше. И в государстве российском никаких событий не произошло. Гонорар заплатили хороший -- читатели же, как и прежде, находили, что "Искушение св. Антония" вещь... ну, скажем, тяжеловесная. Знавшие переводчика лично, опасались задевать при нем Флобера.
   На смену "Знанию" вырос "Шиповник" (создатель его, З. И. Гржебин, покоится сейчас на здешнем кладбище). В одном из сборников "Шиповника" появилось в моем же переводе "Простое сердце" (там есть ошибка, до которой никому нет дела, и сами эти сборники разлетелись дымом по лицу Совдепии: меня же она и сейчас жалит). Друзья мои шиповники, Гржебин и Копельман, приезжая из Петербурга ко мне в Москву и у меня останавливаясь, много наслышались о Флобере. И задумали издать собрание его сочинений по-русски.

* * *

   Когда Флобер умер, Тургенев, большой его почитатель и ценитель, опубликовал в России призыв подписываться на памятник Флоберу -- первая попытка международной дружественности в литературе.
   К стыду России, она провалилась. Русские не доросли до общеевропейского чувства прекрасного. На призыв лучшего своего писателя не только не откликнулись -- засыпали его насмешками (и оскорблениями!) за самую мысль о солидарности. Какой-то там Флобер! Собирать на Флобера! Тургенев получал ругательные письма.
   Пишешь об этом с горечью -- и за Россию, за Тургенева, и за Флобера. Но с чувством отдыха вспоминаешь, что все-таки, хоть через тридцать лет, некий реванш Флобер в России взял.
   Огромные томы собрания сочинений выходили со статьями, примечаниями, вариантами. "Госпожу Бовари" перевела Чеботаревская под редакцией Вячеслава Иванова, "Саламбо" -- Минский, "Искушение" -- мое, "Сентиментальное воспитание" -- В. Муромцевой и под редакцией Бунина, "Письмами" занимался Блок, для "Трех новелл" взяли переводы Тургенева и мой. Издание не закончилось (не хватало, кажется, "Бувара и Пекюше"), помешала война и революция. Все-таки и то, что вышло, давало уже Флобера в подобающем виде. Издание это было некоммерческим: Флобер никогда никому прибылей не давал и сам умер в бедности. Тем более надо помянуть добрым словом почин "Шиповника".
   Где сейчас эти отлично изданные книги? Кто их читает?
   Пожелаем, чтобы для России будущего стал Флобер "Вечным спутником" -- прекрасным и нужным обликом Запада.
   

КОММЕНТАРИИ

   Возрождение. 1930. 11 мая. No 1804.
   С. 61. Флобера вознес в "Вечных спутниках" Мережковский...-- Очерк Мережковского "Флобер" (в сб. "Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы". Пб., 1897) произвел большое впечатление на Зайцева, увлекшегося Флобером.
   С. 62. Засел в Румянцевском музее...-- Румянцсвский музей образован в Москве в 1862 г. на основе коллекций и библиотеки Николая Петровича Румянцева (1754--1826), министра иностранных дел. После ликвидации музея в 1925 г. его фонды были переданы в другие хранилища, а библиотека стала главной составной частью Государственной библиотеки СССР им. Ленина (ныне Российская государственная библиотека).
   ...описывать царицу Савскую..-- О ней рассказывается в Библии, в Третьей книге Царств, гл. 10, ст. 17.
   С. 63. Прелестны его художнические бдения в Круассэ...-- Отцовский дом Флобера в Круассе близ Руана (Флобер именует его сперва "берлогой", "пещерой", "раковиной", а затем знаменитой "Башней из слоновой кости") стал для великого француза местом творческого уединения. "Надо,-- писал он,-- невзирая ни на что, независимо от человечества, которое нас отвергает, жить для собственного призвания, восходить на свою башню из слоновой кости и оставаться там наедине со своими мечтами..." По примеру Флобера так уединялся и Зайцев в отцовском доме в приокской деревне Притыкиио, где им написаны лучшие вещи до эмиграции.
   С. 64. "Искушение" появилось в сборнике "Знания".-- Сб. "Знание". 1907. Кн. 16.
   В одном из сборников "Шиповника" появилось в моем же переводе "Простое сердце"...-- Альманах издательства "Шиповник". 1910. Кн. 12.
   Огромные томы собрания сочинений выходили... -- Выпуском полного собрания сочинений Флобера в 1913--1915 гг. занималось издательство Гржебина "Шиповник", однако издать удалось только пять томов.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru