Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
ДНИ
<АХМАТОВА>
Requiem aeternam dona eis Domine
Полвека тому назад жил я в Москве, бывал в Петербурге. Существовало тогда там, не помню -- где именно, артистическое кабаре "Бродячая собака". Какой-то темный закоулок, грязный двор, неказистая входная дверь чуть ли не в подвал -- и сразу свет, столики, эстрада и все "наши" (более или менее наши). Неукротимый Борис Пронин (помощник режиссера Худож. Театра в Москве), Кузмин, Блок, Городецкий, Добужинский, Гржебин... и много еще народу в таком роде. Эстрада, пианино, за ним иногда Кузмин со своими песенками, разные артисты, декадентская девица Паллада так прозвали ее почему-то в Бродячей Собаке -- и Кузмин сочинил о ней стишки: "Не забыта и Паллада в очарованном кругу, Ей любовь одна отрада..."
Шум, гомон, разумеется, вино. Как бы то ни было, место злачное и в своем роде даровитое. Дух артистизма и некой распущенности, пожалуй, упадочной. Но такое уж было время.
В один из приездов моих в Петербург, в 1913 году, меня познакомили в этой Собаке с тоненькой, изящной дамой, почти красивой, видимо, избалованной уже успехом, несколько по тогдашнему манерной. Не совсем просто она держалась. На мой, более простецко-московский глаз, слегка поламывалась. Имя ее я знал, и она меня знала. Читал я ее мало, и она, наверное, меня не читала. Была она поэтесса, входившая в наших молодых кругах в моду -- Ахматова.
Видел я ее в этой Собаке всего, кажется, раз.
* * *
На днях получил из Мюнхена книжечку стихотворений, 23 страницы, называется "Реквием". На обложке: Анна Ахматова. Да, та самая. Развертываю -- портрет (Рисунок Сорина, 1913 г.). Конечно, она. И как раз того времени. Худенькая дама с тонкой и довольно длинной шеей, нос с горбинкой, изящное, остроугольное лицо, челка элегантная на лбу, сзади огромное устройство волос. Говорят, она не любила этот свой портрет. Ее дело. А мне нравится, и именно такой помню ее в том самом роковом 13-м году. Но стихи написаны позже, и тогда не могли быть написаны: это уж революция (и не "Двенадцать" Блока, которые он моей жене обещал никогда больше не читать).
Эти стихи Ахматовой -- поэма, собственно. (Все стихотворения связаны друг с другом. Впечатление одной цельной вещи.) Дошло это сюда из России и печатается "без ведома и согласия автора" заявлено на 4-й странице, перед портретом. Издано "Товариществом Зарубежных Писателей". (Списки же "рукотворные" ходят, наверное, как и Пастернака писания, по России как угодно.)
И вот "Вступление".
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами.
И безвинная корчилась Русь
Пол кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Да, пришлось этой изящной даме из Бродячей Собаки испить чашу, быть может горчайшую, чем всем нам, в эти воистину "Окаянные дни" (Бунин).
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей...
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезою горячею
Новогодний лед прожигать.
А случилось "с жизнью твоей" то, что расстреляли мужа, потом забрали сына, сослали и -- "семнадцать месяцев в тюремных очередях Ленинграда".
Буду я, как стрелецкие женки.
Под кремлевскими башнями выть.
Я не выл, но что такое стенка, о которую бьются головой матери, да и отцы -- знаю, очень хорошо знаю. Крепкая стенка, но как будто утоляет боль. Книжку Ахматовой воспринимаю поэтому не только литературно: кровавыми слезами сердца. Достаточно их было.
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой.
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек
И долго ль казни ждать.
Я-то видел Ахматову "царскосельской веселой грешницей" и "насмешницей", но Судьба поднесла ей оцет Распятия, Можно ль было предположить тогда, в этой Бродячей Собаке, что хрупкая эта и тоненькая женщина издаст такой вопль -- женский, материнский, вопль не только о себе, но и обо всех страждущих -- женах, матерях, невестах, вообще обо всех распинаемых?
Хотела бы всех поименно назвать.
Да отняли список, и негде узнать.
Для них создала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
В том-то и величие этих 23 страничек, что "о всех", не только о себе.
Опять и опять смотрю на полупрофиль Соринской остроугольной дамы 1913 года. Откуда взялась мужская сила стиха, простота его, гром слов будто и обычных, но гудящих колокольным похоронным звоном, разящих человеческое сердце и вызывающих восхищение художническое?
Воистину "томов премногих тяжелей". А вот заключительные звуки (все в себе, все сдержано... -- и еще сильнее).
РАСПЯТИЕ
Не рыдай Мене, Мати, во гробе сущу
I
Хор ангельский великий час восславил,
И небеса расплавились в огне.
Отцу сказал:"Почто меня оставил!"
А Матери: "О, не рыдай Мене".
II
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
1940-1943.
Написано двадцать лет назад. Останется навсегда безмолвный приговор зверству.
ПРИМЕЧАНИЯ
Русская мысль. 1964. 7 яив. No 2096 (с уточнениями по рукописи).
С. 394. "Бродячая собака" (1911--1915) -- литературно-артистическое кабаре-театр в Петербурге (Михайловская пл., 5), основателем и режиссеромраспорядителем которого был Борис Константинович Пронин (1875 -- 1946), актер МХТ и драматического театра В. Ф. Комиссаржевской.
...декадентская девица Паллада... Кузмин сочинил о ней стишки... -- Паллада (Палладия) Олимповна Богданова-Бсльская (1885 -- 1968), урожд Старынкевич, в замужествах также Падди-Кабецкая, Дерюжинская и Гросс -- поэтесса и актриса; в 1910-е гг. была хозяйкой литературного салона и популярным завсегдатаем кабаре-театра "Бродячая собака". Ей, утонченной и артистичной, посвящали свои стихи М. Кузмин, И. Северянин, Г. Иванов, Б. Садовской и др.; она -- прототип героини романа Кузмина "Плавающие-путешествующие" и повести О. Морозовой "Одна судьба".
С. 396. Хотела бы всех поименно назвать... -- У Ахматовой: "Хотелось бы всех поименно назвать..."
С. 397. Хор ангельский великий час восславил... -- У Ахматовой: "Хор ангелов..."