Заведеев Павел Васильевич
Смелым Бог владеет

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

Пол--За... ... (псевдонимъ).

Жѣлезнодорожные Ахиллы и Гекторы.

   

СМѢЛЫМЪ БОГЪ ВЛАДѢЕТЪ.

I.
Таинственный незнакомецъ.

   Если кому либо изъ наблюдательныхъ субъектовъ, которыхъ -- безъ сомнѣнія -- достаточно на бѣломъ свѣтѣ, приходилось проѣхать хоть разъ по Шишовско-Пѣтуховской желѣзной дорогѣ, тому -- конечно -- немыслимо было пропустить и оставить безъ вниманія большую, высокую будку, которая стоитъ на 105 верстѣ отъ Шишовска.-- Не замѣтить этой будки, стоящей подъ откосомъ, даже и ненаблюдательному, а въ высшей степени разсѣянному субъекту -- довольно трудно: свѣтло-оранжевая "общественная" краска, которой покрыты наружныя стѣны этого зданія и блѣднозеленая, выцвѣтшая отъ бурь и непогодъ ярь-мѣдянка, которой окрашена крыша будки -- рѣзко выдѣлялись и уже во всякомъ случаѣ вовсе не гармонировали съ свѣжей, яркой зеленью молодыхъ березокъ и нѣжной, свѣтло-зеленой прорѣзной листвой кустовъ жидкаго орѣшника, окружавшихъ и до извѣстной степени скрадывавшихъ сравнительную величину и вышину большой будки, стоявшей на 105 верстѣ Шишовско-Пѣтуховской линіи и принадлежавшей старшему дорожному мастеру, Прохору Семеновичу Сундукову.
   Декорація изъ молодыхъ березокъ и кустовъ жидкаго орѣшника, если разсудить строго -- пожалуй была и необходима для величественнаго зданія оранжевой будки: разныя значительныя "шишки" изъ числа всей начальствующей челяди Шишовско-Пѣтуховской желѣзной дороги любятъ иногда подъ видомъ и уважительнымъ предлогомъ необходимой ревизіи и осмотра внѣшности линіи -- поразвлечься поѣздкой въ удобныхъ вагонахъ, спеціально предназначенныхъ и приспособленныхъ для разъѣздовъ различныхъ начальствующихъ желѣзнодорожныхъ "шишекъ", а всѣмъ уже -- я думаю -- извѣстно, что всѣ вообще начальствующія желѣзнодорожныя "шишки" имѣютъ око въ высшей степени наблюдательное, нравъ крутой и "свирѣпый" и болѣе чѣмъ кто либо способны оскорбляться и обижаться самыми пустыми вещами и потому, не будь молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника -- иной разъ начальническій взоръ -- пожалуй -- былъ бы оскорбленъ непристойнымъ видомъ слюнтяваго бѣлокураго мальчугана, поднявшаго рубашенку нѣсколько выше линіи приличія и съ громкимъ гикомъ и самодовольнымъ крикомъ бѣгавшаго за длинными "коромыслами", мелькавшими въ воздухѣ, или -- видомъ смущенной и перепуганной дѣвченки, за кусокъ уварованнаго сахару принимающей отъ своего разъяреннаго родителя вразумительные и увѣсистые удары свѣжей лозой по мягкимъ частямъ тѣла, или же -- просто непрезентабельной внѣшностью рабочаго, преклоняющагося предъ величіемъ Бахуса и потому ползущаго на четверенькахъ по направленію свѣтло-оранжевой будки дорожнаго мастера.
   Безъ всякаго сомнѣнія начальническій взоръ и щепетильный вкусъ были бы оскорблены и въ то время, когда начинается настоящій очеркъ и когда, скрывшись отъ палящихъ солнечныхъ лучей подъ прохладной тѣнью молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника,-- артель рабочихъ не безъ удовольствія паужинала и въ тоже время отдыхала отъ трудной дневной работы, разсѣвшись и размѣстившись за большой деревянной, когда-то красной чашкой, желѣзнодорожная начальствующая "шишка", привыкшая къ вкуснымъ паштетамъ и соблазнительнымъ фрикассе, пожалуй бы и вконецъ осердилась и оскорбилась, если бы заглянула въ эту чашку: кромѣ зеленаго лука, искрошеннаго мелкими кусочками, и какой-то бурды неопредѣленнаго цвѣта, носящей громкое названіе кваса -- въ ней ничего не было; тѣмъ не менѣе артель не безъ удовольствія и аппетита уничтожала все это мѣсиво -- вѣроятно за неимѣніемъ другаго, лучшаго и болѣе вкуснаго.
   Высокій, здоровый парень съ румянымъ и загорѣлымъ лицомъ и черными глазами -- достаточно, кажется, уже насладился и насытился невзыскательнымъ кушаньемъ и потому не безъ любопытства посматривалъ вдаль -- на широкое, терявшеееся въ горизонтѣ, зеленѣвшее и пестрѣвшее различными цвѣтами поле.
   -- Ты што-же, щенокъ, не локаешь?!.. обратился къ заинтересованному малому коренастый старикъ съ загорѣлымъ, морщинистымъ лицомъ; старикъ этотъ по всему вѣроятію почему либо находился въ короткихъ отношеніяхъ съ высокимъ парнемъ и потому позволялъ себѣ такое, болѣе чѣмъ фамиліарное обращеніе съ нимъ.
   -- Да я, дяденька, гляжу -- што это такое вонъ тамъ по полю, ближе къ откосу, шмонается?!... Надо полагать журавель!... отвѣчалъ парень съ черными глазками, не переставая внимательно посматривать вдаль и вовсе не обращая вниманія на безцеремонное обращеніе старика и на обидный и далеко нелестный эпитетъ "щенка".
   -- Какой теперь журавель -- журавель теперь весь на горохахъ!.... авторитетно замѣтилъ въ отвѣтъ старикъ.
   -- А тутъ нѣшто нѣтъ гороховъ то?!... и парень кивнулъ по направленію зеленѣющаго поля.
   -- Хвостъ тебѣ тутъ кошачій есть, а не горохъ!... не унимался старикъ, въ тоже время искусно вылавливая изъ чашки кусочки зеленаго луку.
   -- Не хвостъ кошачій, дяденька, а горохъ -- мышинымъ его зовутъ!... не сдавался парень, все не переставая поглядывать вдаль.-- Старикъ на этотъ разъ не нашелся ничего сказать въ отвѣтъ и только съ какимъ-то остервѣненіемъ принялся уничтожать ложку за ложкой быстро исчезавшее изъ чашки мѣсиво.
   Нѣсколько времени продолжалось молчаніе, прерываемое только изрѣдка энергическимъ и дружнымъ смакованіемъ и какимъ-то фырканьемъ паужинавшихъ рабочихъ.
   -- Нѣтъ, это непремѣнно -- журавель али цапля!... объявилъ во всеуслышаніе высокій парень съ черными глазками и, вѣроятно, въ подтвержденіе словъ своихъ довольно выразительно почесалъ у себя въ мѣстахъ за спиной.
   Нѣкоторые изъ рабочихъ лѣниво повернулись и посмотрѣли въ ту сторону, куда глядѣлъ все время высокій парень; нельзя сказать, чтобы рабочихъ очень интересовало рѣшеніе вопроса -- журавель шелъ въ полѣ или кто другой?-- Нѣтъ, если они и повернулись и посмотрѣли въ ту сторону, куда смотрѣлъ и парень, такъ это единственно потому только, что чашка оказалась пустой и въ ней ни кусочковъ зеленаго луку, ни капли подозрительной бурды не оказалось: все это перешло въ различныхъ количествахъ въ ихъ желудки.
   -- Ты вотъ пока журавѣевъ да мышиные горохи разбиралъ, а мы все хлёбово-то и съѣли!... справедливо замѣтилъ коренастый старикъ, споласкивая опорожненную чашку и тщательно вытирая ее грязной тряпицей; парень не удостоилъ отвѣтомъ старика и только опять довольно выразительно почесалъ у себя за спиной.-- Рабочіе между тѣмъ, насмотрѣвшись достаточно -- по ихъ мнѣнію -- на поле и на неопредѣленный и загадочный предметъ -- снова повернулись къ чашкѣ, конечно вовсе неинтересной и незагадочной, но уже во всякомъ случаѣ болѣе существенной; впрочемъ, къ чести рабочихъ нужно сказать, что они -- замѣтивши, что старикъ все еще энергично третъ грязной тряпкой чашку -- поспѣшили вызсказать каждый результатъ своихъ наблюденій....
   -- Можа и журавель въ самомъ дѣлѣ!?! замѣтилъ одинъ.
   -- Просто лободырь какой нибудь шмонается отъ нечего дѣлать!... заявилъ другой.
   -- Вовсе это не журавель: журавель одинъ не ходитъ!... Надо полагать охотникъ какой нибудь лядащій!... усумнился третій.
   -- А Богъ и знаетъ, што такое!... Такъ што нибудь!.. сказалъ четвертый
   -- Садитъ здорово -- што твоя лошадь, паря!... лаконически пробормоталъ пятый.
   Шестой сначала ничего не сказалъ, но потомъ -- вѣроятно не желая отстать отъ другихъ -- замѣтилъ, потирая брюхо:
   -- Теперь бы вотъ каши послѣ хлёбова-то, вотъ это вважно бы было!...
   Коренастый старикъ, переставшій обтирать грязной тряпицей чашку, счелъ почему то нужнымъ успокоить шестаго рабочаго, выказавшаго такое очевидное и сильное желаніе испробовать каши.
   -- Мы вотъ ишшо хлебова ахтительнаго сдѣлаемъ, а потомъ ужь и каши отвѣдаемъ!... пояснилъ онъ и принялся что-то неторопко вынимать и вывертывать изъ сальной бумаги; это "что-то" было на видъ шероховато, сѣроватаго цвѣта, необыкновенно вонюче и при томъ всей своей внѣшностью очень смахивало на кусокъ дубленой шкурки, только что вытащенной изъ какой нибудь лужи; все это однако же нисколько не помѣшало одному изъ рабочихъ довольно выразительно плюнуть на сторону и признать въ вонючемъ кускѣ "севрюжину"...
   Рабочіе оставили въ сторонѣ поле и неизвѣстный предметъ, интересовавшій высокаго парня, и сосредоточили все свое вниманіе на импровизированной севрюжинѣ, которую коренастый старикъ съ остервенѣніемъ раздѣлялъ на кусочки и бросалъ въ чашку...
   -- Ай да Митричъ!... Севрюжиной угоститъ!...
   -- Вважно!... Теперь бы только квасу холодненькаго съ ледку!...
   -- Больно жирно будетъ!... И съ эфтимъ слопаешь за милу душу!... разсуждали и въ тоже время перекорялись между собою рабочіе, заранѣе вооружаясь неказистыми, но за то объемистыми, смахивающими болѣе на половникъ, ложками.
   Коренастый старикъ между тѣмъ расщипалъ всю севрюжину, не безъ наслажденія облизалъ свои пальцы, накрошилъ и намялъ еще луку, подлилъ во все это бурды, именуемой почему-то квасомъ и ахтительное кушанье было готово; рабочіе съ остервенѣніемъ накинулись на это кушанье и съ ловкостью, достойной лучшаго примѣненія, принялись уловлять въ чашкѣ куски вонючей, но тѣмъ не менѣе -- по ихъ личному разумѣнію -- довольно вкусной севрюжины.
   -- Ты што-же, щенокъ, не локаешь?!... Будетъ тебѣ зенки-то свои по-пусту пялить -- ѣшь, а то опять все съѣдимъ!... увѣщевалъ коренастый старикъ высокаго парня, для большей внушительности щелкнувъ его своей кленовой увѣсистой ложкой по лбу; неизвѣстно -- сознаніе ли полнѣйшей невозможности опредѣлить предметъ, быстро двигавшійся въ полѣ, или куски севрюжины, плававшіе въ чашкѣ, илиже что либо другое, но только щенокъ -- выражаясь слогомъ коренастаго старика -- придвинулся ближе къ чашкѣ и, вооружившись подобно другимъ ложкой, принялъ весьма дѣятельное участіе въ уничтоженіи ахтительнаго кушанья.
   Незнакомый предметъ, такъ интересовавшій высокаго парня, былъ оставленъ въ сторонѣ и вниманіе всѣхъ сосредоточилось исключительно сначала на вкусной севрюжинѣ, лукѣ и квасѣ, а потомъ на крутой пшенной кашѣ, изрядно смазанной постнымъ масломъ.
   Коренастый старикъ три раза подбавлялъ каши въ чашку, три раза смазывалъ эту кашу масломъ, рабочіе три раза облизывали тщательно ложки, рѣшительно заявляли во всеуслышаніе: "Ну, теперь будетъ -- важно наперлись!" и три раза снова принимались за ѣду; на четвертый разъ, когда самъ коренастый старикъ облизалъ свою ложку, что -- безъ сомнѣнія -- показывало непремѣнный конецъ паужинка -- послѣдовало разъясненіе неопредѣленнаго предмета, двигавшагося въ полѣ.
   Разъясненіе это предстало предъ паужинавшими рабочими въ видѣ высокаго, здоровеннаго мужчины съ окладистой бородой, одѣтаго въ желтый больничный халатъ, изъ подъ котораго робко высматривали на свѣтъ божій не то холщевые кальсоны, не то лѣтнія штаны -- въ настоящее время необыкновенно грязныя, но -- безъ сомнѣнія -- бывшія когда нибудь достаточно чистыми и бѣлыми; немного ниже ладыжки, гдѣ оканчивались грязныя штаны, начиналось какое-то подобіе сапоговъ -- порыжѣвшихъ, полопавшихся и сморщившихся вѣроятно потому, что голенищи у нихъ почему-то были отрѣзаны, а сами они давнымъ давно не пробовали ваксы или дегтю.-- Вообще, весь костюмъ высокаго, здоровеннаго мужчины вовсе не рекомендовалъ его съ хорошей стороны и если бы не здоровенная, суковатая палка въ рукахъ, внушающая какое-то невольное уваженіе къ обладателю ея, особенно если бы пришлось кому нибудь встрѣтиться съ нимъ гдѣ нибудь въ лѣсу, съ глазу на глазъ, то прямо, безъ всякой натяжки, можно было бы сказать, что это -- никто иной, какъ лѣсной бродяга или же по меньшей мѣрѣ жуликъ, съ беззастѣнчивостію и развязностію промышляющій на глухихъ, проѣзжихъ дорогахъ...
   Послѣднее мнѣніе относительно высокаго здоровеннаго мужчины и его профессіи, казалось, раздѣляли также и рабочіе и потому довольно подозрительно посмотрѣли на незнакомца, когда онъ съ развязностію -- несомнѣнно показывавшею въ немъ человѣка хорошаго тона -- опустился на траву, невдалекѣ отъ чашки и паужинавшихъ рабочихъ и -- отбросивши съ какимъ-то остервенѣніемъ палку въ сторону, снялъ съ головы порыжѣвшую поярковую шляпу формы усѣченнаго конуса и принялся медленно, но старательно вытирать свой вспотѣвшій лобъ платкомъ, который вполнѣ могъ по части чистоты соперничать съ той тряпкой, которою коренастый старикъ вытиралъ чашку...
   Нѣсколько времени продолжалось молчаніе; рабочіе молчали, искоса поглядывая на незнакомца, и въ недоумѣніи посасывали и облизывали ложки, а таинственный незнакомецъ продолжалъ молча обмахиваться и вытираться платкомъ.
   -- Вотъ такъ журавель!... Съ этимъ журавлемъ гдѣ ночью встрѣтишься -- онъ-те заклюетъ!... невольно подумалъ здоровый парень, искоса посматривая на его суковатую, толстую палку, валявшуюся невдалекѣ.
   Наконецъ коренастый старикъ, вѣроятно для того, чтобы вывести всѣхъ изъ неловкаго положенія, принялся накладывать четвертую чашку пшенной каши; при этомъ -- несомнѣнно интересномъ экспериментѣ -- всѣ оживились: таинственный незнакомецъ свернулъ даже платокъ и -- положивъ его въ свою поярковую, порыжѣвшую шляпу -- очень любезно проговорилъ пріятнымъ, густымъ басомъ:
   -- Хлѣбъ да соль!...
   -- Спасибо, мильчикъ!... Хлѣба ѣсть съ нами!... отвѣтилъ за другихъ коренастый старикъ и молча передалъ свою ложку незнакомцу; этотъ послѣдній не заставилъ себя болѣе упрашивать и, придвинувшись поближе къ чашкѣ, принялся съ такою энергіей и ловкостью уничтожать и уписывать кашу, что здоровый парень съ черными глазами счелъ нужнымъ замѣтить по этому поводу старику:.
   -- Дяденька!... Ишшо-бы каши-то подбавить?!..
   Старикъ молча принялся накладывать еще каши въ чашку...
   -- Что, обѣдали?!... счелъ нужнымъ освѣдомиться почему-то незнакомецъ, собственно ни къ кому изъ окружающихъ не обращаясь и хищнически посматривая на чашку съ кашей.
   -- Нѣтъ, паужинали по-малости!... пояснилъ опять коренастый старикъ и, надо замѣтить, пояснилъ очень остроумно, если принять во вниманіе то, что это "по-малости" состояло изъ двухъ чашекъ хлёбова и четырехъ чашекъ пшенной каши съ масломъ.
   -- Та-а-къ!... согласился незнакомецъ и, вынувши обрывокъ газетной бумаги, принялся свертывать гильзу глаголемъ такой ужасающей величины, что право можно было подумать, что онъ -- или хочетъ накуриться до чертиковъ, что называется, или же посредствомъ дыма -- отогнать всѣхъ рабочихъ отъ чашки съ кашей и остаться такимъ образомъ съ ней въ уютномъ tête-à-tête...
   Когда пятая чашка каши исключительно вся перешла въ желудокъ таинственнаго незнакомца, свертываніе папиросы было кончено и "глаголь" ужасающихъ размѣровъ былъ готовъ; оставалось устранить самое трудное, именно -- отсутствіе табаку.-- Но незнакомецъ и тутъ съумѣлъ выйдтнизъ затруднительнаго положенія и -- порывшись немного у себя въ карманахъ, порывшись болѣе, такъ сказать, для успокоенія своей совѣсти и поддержанія уваженія къ собственной личности -- потому что очень хорошо зналъ, что всѣ карманы были худы -- очень развязно спросилъ рабочихъ:
   -- Ну, ребята, у кого-же табакъ то -- у меня гильза готова?!...
   Въ средѣ рабочихъ всегда найдется нѣсколько человѣкъ, которые не прочь побаловаться и полакомиться дымными корешками или вонючей махоркой, безъ употребленія которыхъ вообще рѣдко обходится нашъ русскій, рабочій людъ; такъ было и теперь -- нашлись охотники до курева, нашлась и небольшая доля махорки, изрядное количество корешковъ и внушительная по своимъ размѣрамъ гильза была готова.
   -- А табакъ первый сортъ!... замѣтилъ незнакомецъ послѣ первой затяжки, прокашлявшись, прочихавшись и любезно передавая папиросу одному изъ рабочихъ: нельзя сказать, чтобы табакъ былъ дѣйствительно хорошъ, но не похвалить его было нельзя -- во-первыхъ -- потому, что онъ былъ даровой, а -- во-вторыхъ -- и потому, что того требовало чувство деликатности и признательности....
   Послѣ такого выраженія чувства благодарности таинственный незнакомецъ довольно безцеремонно развалился на травѣ.
   -- Ну, теперь поѣли во славу Божію и за работу надоть приниматься!... предложилъ коренастый старикъ, предварительно спрятавши всѣ немногочисленные аттрибуты скудной трапезы въ густой кустъ крапивы и прикрывши ихъ отъ взоровъ любопытныхъ насѣкомыхъ или другихъ назойливыхъ тварей грязной тряпицей. Рабочіе, конечно понимая всю важность и, такъ сказать, резонность предложенія старика и вполнѣ согласные съ нимъ, нехотя принялись вскарабкиваться по крутому откосу на линію, гдѣ ихъ вмѣсто луку, квасу, севрюжины и каши ожидали тяжелыя мотыки, подбойки, ваги, рельсы и песокъ.....
   -- Эй, дяданъ, постой-ка!... обратился незнакомецъ къ парню съ черными глазами, лѣнивѣе другихъ взбиравшемуся на крутой откосъ; парень, безъ сомнѣнія польщенный заманчивымъ эпитетомъ "дядана" -- нехотя обернулся въ сторону незнакомца и присѣлъ на откосѣ, принявши позу, вполнѣ приличную человѣку, только что сытно и плотно поѣвшему.
   -- Што тебѣ?!... лѣниво проговорилъ онъ.
   -- Чья эта будка то?... и при этомъ незнакомецъ ткнулъ ногой по направленію оранжевой будки.
   -- Дорожнаго мастера Сундукова!.... еще лѣнивѣе проговорилъ парень и, подозрительно и сосредоточенно посмотрѣвъ на свой шелковый, засаленный поясъ, счелъ нужнымъ почему-то развязать его.
   -- Прохора Семеновича Сундукова!... добавилъ онъ немного погодя, перевязавъ поясъ и спустивъ его много ниже середины брюха.
   -- Та-а-акъ!... протянулъ незнакомецъ, не измѣняя своей позы.-- А что, переночевать у него можно?!...
   -- Не знай!... Чай можно, поди!?.... нерѣшительно пояснилъ парень.
   Наступило молчаніе...
   Незнакомецъ самодовольно поглаживалъ обѣими руками свою грудь и брюхо, а парень, сидя на корточкахъ на откосѣ, тяжело пыхтѣлъ и отдувался...
   -- А что, онъ самъ-то теперь дома??... полюбопытствовалъ опять незнакомецъ.
   -- Не знай!... Съ утра-то въ дистанцію уѣхалъ, не знаю теперь пришемши-ли!...
   -- Такъ я подожду!... отвѣтилъ незнакомецъ, хотя парень и вовсе не нуждался въ его отвѣтѣ...
   Опять началось самодовольное потираніе брюха и груди съ одной стороны и тяжелое пыхтѣнье и отдуваніе съ другой; наконецъ парню, кажется, надоѣло безцѣльное сидѣнье на корточкахъ и ничего-недѣланіе и онъ, лѣниво поднявшись, еще лѣнивѣе принялся взбираться по откосу на линію..
   -- Ты куда?!... для чего-то окликнулъ его незнакомецъ.
   -- Работать!... послышалось въ отвѣтъ.
   -- Аа-а-а!..... и незнакомецъ, повернувшись со спины на брюхо, поднялся немного и -- подперевши обѣими руками свою голову -- принялся осматриваться по сторонамъ.
   -- Ну что тамъ?!... полюбопытствовалъ одинъ изъ рабочихъ, замѣтивши здороваго парня.
   -- Да ничего!... лаконически пояснилъ этотъ послѣдній и, вооружившись увѣсистой подбойкой, ловко принялся подбивать сухой песокъ подъ шпалу.
   -- Шентропа какой нибудь!... Надо поприсматривать, не стащилъ-бы чего нибудь!!.
   -- Смотри -- скоро въ дистанцію попадетъ, инженеромъ сдѣлается, да тебѣ-же послѣ холку-то натретъ, и то што зараньше прикормили-то!... съострилъ кто то изъ рабочихъ, очевидно намекая на таинственнаго незнакомца, наслаждавшагося прохладной тѣнью молодыхъ березокъ и кустовъ орѣшника.
   -- Изъ дворянчиковъ, надо полагать, будетъ: руки то какія нѣжныя да пухлыя -- ни мозолинки нѣтъ!... вставилъ и свое слово коренастый старикъ, какъ видно болѣе другихъ наблюдательный.
   -- Што што дворянчикъ!?... По нынѣшнему времю на дворянахъ-то воду возятъ!... ядовито замѣтилъ одинъ изъ рабочихъ, очевидно холерическаго темперамента, съ усиліемъ поднимая тяжелую вагу и засовывая её подъ рельсу.
   -- А ну-ко, братцы!?!.. лаконически предложилъ онъ другимъ и рабочіе, не заставивъ себя упрашивать еще разъ, нехотя подошли къ вагѣ, лѣниво схватились за нее и еще лѣнивѣе, но дружно вразъ, однако-же, принялись тянуть внизъ...
   
   И нейдетъ, да вотъ пойдетъ,
   Еще разикъ, еще разъ,
   Еще маленькій разокъ --
                                 Ухъ!...
   
   затянули рабочіе, что несомнѣнно указывало на то, что они совершенно забыли, по крайней мѣрѣ на время, незнакомца съ нѣжными руками и исключительно занялись работой.
   

II.
Сонъ и дѣйствительность.-- Неожиданный арестъ.

   Тотчасъ за свѣтло-оранжевой будкой дорожнаго мастера Сундукова начинался большой огородъ съ длинными, высокими грядами, старательно вскапываемыми каждую весну рачительными и аккуратными рабочими, боявшимися ослушаться своего непосредственнаго начальника.
   Въ этомъ огородѣ на грядахъ росли огурцы, лукъ, бобы, морковь, капуста и прочая домашняя "обощь" -- наливались арбузы, спѣли дыни и тыквы и на искусно и красиво поставленныхъ и расположенныхъ шестикахъ вился горохъ; по самой серединѣ огорода, на зеленой квадратной лужайкѣ, подъ тѣнію кустовъ молодаго ивняка ютился небольшой шалашикъ, сколоченный изъ шпалъ и сверху покрытый дерномъ; надъ шалашикомъ -- смиренно и съ покорностію опустивъ разорванные рукава своей невозможной кацавейки -- красовалось на длинномъ шестѣ тряпичное чучело, гроза и страшилище прожорливыхъ воробьевъ, нахальныхъ галокъ и прочихъ воинственныхъ и назойливыхъ птицъ....
   Ни мало не стѣсняясь присутствіемъ тряпичнаго чучела на огородѣ, таинственный незнакомецъ подошелъ къ шалашу, осмотрѣлъ сначала его внѣшность, потомъ внутренность и -- какъ видно -- оставшись вполнѣ довольнымъ этимъ осмотромъ, кряхтя и пыхтя залѣзъ въ шалашъ; здѣсь -- развалившись на сѣнѣ и ни мало не заботясь о томъ, что онъ находится въ чужомъ огородѣ -- мирно отошелъ ко сну, предварительно поплевавъ въ потолокъ шалаша.
   Если бываютъ иногда дѣйствительности, похожія очень на сонъ, то -- наоборотъ -- бываютъ и снятся иногда и сны, до мельчайшихъ подробностей воспроизводящіе прошлую дѣйствительность; по крайней мѣрѣ нашему незнакомцу приснился такой сонъ....
   Снился ему небольшой, грязный городишка на одной изъ нашихъ окраинъ матушки-Руси... Въ городишкѣ этомъ была грязная, квадратная площадь, по которой бродили толстыя, жирныя и грязныя свиньи съ поросятами и тощіе, но тоже грязные жиды и жидовки съ жиденятами; свиньи съ поросятами хрюкали, жиды и жиденята галдѣли -- что, вмѣстѣ съ громадными, вонючими кучами навоза и грязи поражало слухъ и взоръ случайнаго, посторонняго посѣтителя.
   Снилась незнакомцу также и внутренность небольшаго, полуосвѣщеннаго домишка -- сыраго, грязнаго и вонючаго, въ которомъ у печки постоянно возилась чумазая не то дѣвка, не то баба съ необыкновенно корявымъ и вонючимъ фартукомъ -- а за столомъ сидѣлъ пьяный или же полупьяный отецъ съ красной, опухшей рожей, короткими перепутанными и уже начинавшими слегка серебриться волосами, одѣтый въ рваный сюртукъ и худые стоптанные сапоги.
   Незнакомецъ рѣдко встрѣчался съ чумазой бабой, возившейся у печки и еще рѣже съ отцомъ, сидѣвшимъ за столомъ: онъ большую часть дня проводилъ въ густыхъ кустахъ лопушника и крапивы, храбро воюя съ тощими жиденятами; развѣ только когда -- бывало -- жиденята возьмутъ верхъ надъ нимъ, взлупцуютъ его и окровянятъ рожу и прочія части, которыя можно окровянить -- онъ удиралъ въ грязный, сырой домишка, гдѣ подъ защитой чумазой бабы и полупьянаго отца спасался отъ разъярившихся побѣдителей-жиденятъ.
   -- Сенька!... Побили что ли тебя нехристи-то проклятые? спрашивала обыкновенно чумазая баба, ставя ухватъ или кочергу на мѣсто и приготовляя свой вонючій, корявый фартукъ для извѣстной облегчающей и до извѣстной степени освѣжающей операціи....
   -- Поо-о-обили!... слышался отвѣтъ, приправляемый громкими всхлипываніями.
   -- Ну, иди -- дитятко -- я тебя утру!...
   Дитятко смиренно подходило, подставляло свой мокрый носъ для облегчающей операціи и получало въ награду за понесенное пораженіе и за похвальное послушаніе здобный пирожекъ, начиненный курятиной, или вкусный вареникъ, или же подолъ яблокъ....
   -- Сенька!... Жеребячье отродье!... Иди сюда!... кричалъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ полупьяный отецъ, приправляя свое требованіе внушительнымъ ударомъ кулака по столу.
   Сенька нерѣшительно и робко подходилъ къ столу.
   -- Это что?!... спрашивалъ отецъ, вытаскивая изъ кармана своего сюртука засаленную, истрепанную кнмжицу.
   -- Азбука!... шепталъ Сенька.
   -- А это что?!... и изъ другаго кармана вытаскивалась плетка трехвостка -- гроза и страшилище всѣхъ вообще жидовъ маленькаго городишка.
   -- Плетка!... еще тише шепталъ перепуганный Сенька, проникаясь невольнымъ уваженіемъ къ почтенной трехвосткѣ.
   -- Отвѣчай урокъ!... лаконически приказывалъ полупьяный отецъ, развертывая засаленную книжицу.
   -- Бы-а ба, вы-а-ва, гы-а-га!...
   Мальчишка остановился и нерѣшительно принимался ковырять своимъ грязнымъ ногтемъ листокъ книжицы.
   -- Ну, дальше!...
   Молчаніе...
   -- Дальше, говорятъ тебѣ, песій сынъ!... проникался справедливымъ негодованіемъ отецъ, расправляя цдетку.
   -- Вотъ тебѣ отца не слушаться!... Вотъ тебѣ уроковъ не учить. Учи, учи впередъ -- отецъ добра тебѣ желаетъ, не худа!... поучалъ лѣниваго сына благой родитель.
   -- Постой!... Пьяный будешь -- я те гусара засажу!... Будешь знать, какъ плеткой драться!... думалъ между тѣмъ Сенька, выходя послѣ отцовской экзекуціи на дворъ и снова съ большимъ озлобленіемъ принимаясь воевать и драться съ жиденятами.
   Здѣсь справедливость заставляетъ сказать, что отецъ Сеньки, или -- что тоже -- таинственнаго незнакомца, былъ постоянно или пьянъ, выказывалъ необыкновенные педагогическіе таланты и страсти къ укрощенію и назиданію буйнаго юношества, сочинялъ умилительныя и трогательныя "закоперистыя" кляузы и прошенія на жидовъ и прочихъ нехристей -- обитателей небольшаго городишка -- или же былъ вконецъ пьянъ, валялся на лавкѣ въ переднемъ углу и, крича во все горло: "Fortem fortuna juvat {Лат.: храброму помогаетъ счастіе -- соотвѣтствуетъ русской пословицѣ: смѣлымъ Богъ владѣетъ.} такъ учили насъ въ семинаріи!... Это -- великая міровая аксіома!" -- изображалъ изъ себя предметъ неусыпныхъ заботъ и ухаживаній со стороны чумазой бабы, находившейся съ нимъ въ интимной и непозволительной связи и замѣнявшей Сенькѣ родную мать.
   Однажды -- и это очень ясно и съ малѣйшими подробностями приснилось незнакомцу -- отецъ былъ пьянъ до бесчувствія, чумазой бабы не было дома и, воспользовавшись ея отсутствіемъ, Сенька принялся воевать съ жиденятами.
   На этотъ разъ, впрочемъ, война продолжалась недолго: воспользовавшись бесчувственнымъ положеніемъ отца, отсутствіемъ чумазой бабы и оплошностію маленькаго слюнтяваго и косоглазаго Арончика -- воинственный и достойный сынъ не менѣе достойнаго отца затащилъ своего безсильнаго противника къ себѣ въ квартиру и, предварительно привязавши его крѣпко-на крѣпко къ тяжелому столу, вооружившись плеткой, принялся угощать жидка пшенной кашей, приправляя ее вмѣсто масла полновѣсными ударами плетки.
   Беззащитное ли и совершенно беспомощное положеніе, въ которомъ находился жидокъ, или воинственный видъ Сеньки, или же плетка трехвостка, которой онъ владѣлъ съ изумительною ловкостію, или какое либо другое особо важное обстоятельство -- но только косоглазый Арончикъ принужденъ былъ съѣсть два объемистыхъ горшка каши и, вѣроятно, съѣлъ бы еще и третій, если бы его не выручилъ проснувшійся отецъ.
   Хотя попъ и сильно выпоролъ Сеньку и окровенилъ и росписалъ -- выражаясь образно -- ту часть, откуда растутъ ноги, но дѣло поправить было невозможно -- вышла скверная исторія: не желая болѣе питаться пшенной кашей на семъ свѣтѣ, Арончикъ мирно отправился ad patres, а отецъ, вмѣстѣ съ своимъ семействомъ въ лицѣ чумазой бабы и воинственнаго Сеньки -- принужденъ былъ оставить грязный городишка.
   Съ этого времени для Сеньки, собственно, начались дни еще болѣе невеселые, неприглядные, чѣмъ прежде: онъ постоянно былъ на глазахъ у отца, большею частію полупьянаго, такъ какъ напиваться "вдрызгъ" было уже не на что -- который немилосердно колотилъ его плеткою, преподавая при этомъ различныя практическія мудрости и житейскіе совѣты... Впрочемъ, всѣ эти мудрости и совѣты у полупьянаго отца сводились ка одному -- безъ сомнѣнія -- мудрому изреченію: "Fortem fortuna juvat".
   Нечего дѣлать -- хотя нехотя приходилось усвоить эту мудрую поговорку, возведенную отцомъ въ премудрое правило, усвоить тѣмъ болѣе, что противостоять ударамъ увѣсистой плетки не было никакой физической возможности: по неволѣ приходилось преклоняться передъ этимъ полновѣснымъ и уважительнымъ аргументомъ и... Сенька преклонялся...
   -- Fortem fortuna juvat!... думалъ онъ и стаскивалъ у зазѣвавшагося не въ мѣру лавочника пару калачей съ лотка.
   -- Fortem fortuna juvat!... утѣшалъ онъ себя, снимая съ ногъ захмѣлѣвшаго хохла тяжелые, грязные сапоги или новую суконную свитку.
   Отецъ совершенно спился, что называется, съ кругу, чумазая баба спуталась съ какимъ то хохломъ пьяницей, а самъ Сенька втерся служащимъ въ какое-то "правленіе"... До времени все шло хорошо: Сенька служилъ исправно, какъ служитъ и большая часть чиновниковъ въ различныхъ и многочисленныхъ "правленіяхъ": воровалъ бумагу, перья, свѣчи, бралъ взятки, нископоклонничалъ и -- вообще -- выказывалъ всѣ несомнѣнные задатки сдѣлаться впослѣдствіи важнымъ чиновникомъ или дослужиться по крайней мѣрѣ до "титулярнаго"!...
   Но вотъ разъ какъ то передъ праздникомъ Рождества Христова Сеньку обошли наградой; не долго думая, онъ припомнилъ мудрое изреченіе и въ припадкѣ справедливаго негодованія стянулъ енотовую шубу столоначальника, замѣнивъ ею праздничную награду...
   Дѣло скоро разъяснилось и Сеньку выгнали; съ этого времени начался для него бродяжническій періодъ жизни...
   Заручившись отъ отца всѣмъ необходимымъ для долговременнаго путешествія по вѣсямъ и доламъ нашей матушки Руси, онъ принялся переходить безъ всякой опредѣленной цѣли изъ города въ городъ, изъ села въ село -- вездѣ, гдѣ только представлялся удобный случай, на практикѣ примѣняя мудрую пословицу -- "Fortem fortuna juvat"...
   По прошествіи нѣкотораго времени эта бродяжническая, цыганская жизнь однако же надоѣла Сенькѣ и онъ началъ присматриваться -- нѣтъ ли какого либо выхода изъ нея?...
   Выхода долго не представлялось и только разъ въ дружеской попойкѣ въ одномъ изъ грязныхъ шинковъ -- одинъ изъ друзей бродягъ далъ добрый совѣтъ Сенькѣ.
   -- Ты бы, предложилъ онъ ему, на желѣзную дорогу махнулъ: тамъ всякую сволочь принимаютъ и хорошія мѣста даютъ, лишь бы протекція была!... У тебя есть протекція?!... спросилъ благопріятель Сеньки.
   -- То-то и дѣло, что нѣтъ!... пояснилъ этотъ послѣдній.
   -- Ну, жалко!... Впрочемъ, и такъ попробуй счастія -- у тебя голова и руки золотыя, выйдешь въ люди!... Я теперь бы вотъ давнымъ давно начальникомъ какой бы нибудь службы былъ: у меня дядя контролеръ, да только вотъ!... и при этомъ неудавшійся начальникъ какой нибудь службы довольно краснорѣчиво прищелкнулъ по тому мѣсту, гдѣ у обыкновенныхъ смертныхъ бываетъ галстухъ.
   За предложеніе бродяги-товарища Сенька схватился какъ утопающій за соломенку и принялся испытывать судьбу и счастіе, стараясь попасть на службу на желѣзную дорогу, гдѣ -- по мудрому изреченію того же бродяги-товарища -- "принимаютъ всякую сволочь по протекціи и даютъ хорошія мѣ;ста"...
   Первыя попытки были неудачны: въ одномъ мѣстѣ до отвалу кормили "завтраками", въ другомъ просто и категорически заявляли, что свободныхъ мѣстъ нигдѣ не имѣется, въ третьемъ откровенно и лаконически спрашивали:
   -- У васъ есть рекомендація отъ кого либо изъ лицъ, извѣстныхъ намъ или служащихъ на линіи?!...
   -- Нѣтъ!... отвѣчалъ Сенька.
   -- Въ такомъ случаѣ извините!... отвѣчало вѣжливое начальство, искоса поглядывая на непрезентабельный костюмъ просителя.
   -- Мы даемъ мѣста только по рекомендаціямъ лицъ, хорошо извѣстныхъ намъ -- иначе пришлось бы набирать въ число служащяхъ различную подозрительную шушеру!...
   Въ одномъ изъ правленій, куда Сенька явился было съ заявленіемъ своей просьбы -- правитель дѣлъ, плѣшивый, сѣдой, горбатый старикашка необыкновенно крутаго и "легковоспламеняющагося" нрава такъ закричалъ и затопалъ ногами на дерзкаго просителя, что этотъ послѣдній -- не смотря на свою храбрость и природную беззастѣнчивость -- со стыдомъ принужденъ былъ навострить, что называется, лыжи и обратиться вспять...
   Послѣдній визитъ приснился незнакомцу съ такими мельчайшими подробностями -- плѣшивый, сѣдой и горбатый правитель дѣлъ такъ громко кричалъ и такъ сильно топалъ ногами, что заставилъ Сеньку испугаться даже во снѣ и... проснуться на яву...
   Громкій крикъ правителя во снѣ смѣнился въ дѣйствительности негромкимъ сторожкимъ говоромъ какихъ-то двухъ живыхъ существъ, очевидно неподозрѣвавшихъ близкаго сосѣдства таинственнаго незнакомца и потому пріютившихся вблизи шалашика, подъ тѣнію кустовъ молодаго ивняка.
   -- А какъ ежели Богъ дастъ, моя любушка, я скоро може и старшимъ сдѣлаюсь, а тамъ дорога ужь проторена -- и въ мастера шутя попасть, да и твой отецъ чай не откажется, похлопочетъ гдѣ слѣдуетъ за зятя!?... слышался пріятный, мужской голосъ.
   -- Нѣтъ, Петра!.. Нечего тутъ мечтать -- не бывать этому!... отвѣчала женщина.
   -- Што такъ, моя любушка?!...
   -- Да то и такъ: у тебя -- характеръ, у меня -- другой, потому и согласія у насъ никакого не будетъ, вотъ что!... Ты вправо потянешь, а я влѣво!...
   -- Нѣтъ, любушка!... Ты вправо пойдешь и я за тобой, ты влѣво -- и я слѣдомъ, вотъ какъ будемъ жить!...
   -- А вотъ то и дурно, Петра!... Какой же ты мужъ мнѣ будешь, коли я надъ тобою властвовать буду, помыкать стану?... Знаешь -- у бабы волосъ длиненъ, да умъ коротокъ -- говоритъ пословица!... Нѣтъ, Петра, не мечтай -- по твоему характеру не мужъ ты мнѣ будешь, а назола!...
   -- Ну, ну, моя любушка!... Я, коли, по твоему буду: ты вправо, а я влѣво!...
   -- И это плохо будетъ: когда, можетъ быть, вправо нужно, а ты въ угоду мнѣ -- влѣво потянешь, это тоже неладно!... Нѣтъ, не такого мнѣ нужно мужа -- прямо говорю тебѣ, Петра!...
   -- Какого же?!... Какого такого тебѣ мужа надоть, любушка?...
   -- А такого, котораго я бы боялась, уважала -- вотъ какого!... Который бы, гдѣ слѣдоваетъ, билъ да училъ, а гдѣ стоитъ и нужно -- миловалъ бы!... Вотъ что, Петра!... А ты... ты негоденъ!... какъ-то задыхаясь проговорила женщина.
   -- Ну, и я буду такимъ, непремѣнно буду, моя любушка -- только скажи, осчастливь меня своимъ обѣщаніемъ, обнадежь!....
   -- Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ, Петра!... Ты на это не способенъ -- ты нюня!... Хоть и мужикъ, а нюня!... Я, вѣдь, знаю -- ты больно любишь меня, больно жалѣешь -- воли не въ мѣру дашь мнѣ и тогда прощай: я тебѣ не жена, обуза буду, а ты мнѣ не мужъ, а назола!...
   Наступило молчаніе.
   Незнакомецъ чутко прислушивался къ говору, такъ чутко, что даже повернулся на брюхо и, подперевши свою голову обѣими руками -- такъ и замеръ, застылъ въ этомъ положеніи; если бы онъ только могъ заглянуть за густой кустъ молодаго ивняка, то, безъ сомнѣнія, увидалъ бы, какъ молодая дѣвушка, полулежа на травѣ, старательно и спокойно ощипывала листики съ только что сорванной свѣжей вѣтки ивняка, а высокій, здоровый парень съ черными глазами сидѣлъ передъ ней и, глядя на разстилающееся и теряющееся вдали широкое поле, какъ то безсознательно и машинально похлопывалъ прутикомъ по своей ногѣ...
   -- Нѣтъ, скажи лучше -- ты не любишь меня, Катерина!?!.. опять долетѣлъ до ушей незнакомца мужской, какъ будто надтреснутый голосъ.
   -- Нѣтъ, Петра, люблю -- люблю очень: ты и самъ -- вѣдь -- знаешь это!... Къ нелюбимому человѣку не стала бы я бѣгать по ночамъ, отца раздражать и себя попусту беспокоить -- тебѣ это извѣстно!... Люблю, и потому говорю тебѣ опять -- не годенъ ты мнѣ въ мужья, Петра!...
   -- Ну, коли любишь, такъ просто отца боишься!... какъ-то нерѣшительно проговорилъ мужчина.
   -- Опять несуразное городишь, Петра!.. слышалось въ отвѣтъ.-- Не боялась я отца, какъ съ тобой слюбилась и теперь не боюсь его -- бѣгаю къ тебѣ; придетъ времячко -- тоже не забоюсь высказать всю правду -- и чего-же мнѣ этого бояться сказать ему, что тебя въ мужья выбрала?!... Да онъ мнѣ въ этомъ и не указъ: не онъ съ тобой будетъ вѣкъ коротать, а я!...
   -- Нѣтъ, любушка, вижу -- што не любишь меня!... Ви-ижу!... И мужчина не выдержалъ и зарыдалъ...
   -- Ну, ну, вотъ зюзя... нюня какая!... Вотъ и расплакался и нюни распустилъ, а еще мужикъ!?!... успокоивала слишкомъ разнѣжничавшагося парня молодая дѣвушка.
   -- И о чемъ плачешь -- не понимаю!?!... Ты думаешь въ самомъ дѣлѣ нелюблю што-ли?!.. А?!.. Нѣтъ?!... Такъ вотъ-же тебѣ за это, вотъ, вотъ, вотъ.... и вслѣдъ за тѣмъ до ушей незнакомца долетѣлъ звукъ страстныхъ, долгихъ поцѣлуевъ...
   -- Ну-у-у, парень мѣсиво, а дѣвка... Ухъ!.. Какая дѣвка!... невольно думалось незнакомцу.
   Парень продолжалъ между тѣмъ хныкать и ревѣть, дѣвушка утѣшала его жаркими, долгими поцѣлуями -- а невольному свидѣтелю всей этой сцены дѣлалось все болѣе и болѣе неловко въ виду того, что его очень легко могли съ минуты на минуту застать въ шалашѣ -- на этомъ наблюдательномъ посту, надо было какъ нибудь выйдти изъ неловкаго положенія и незнакомецъ, предварительно громко кашлянувши нѣсколько разъ, крехтя и пыхтя полѣзъ изъ шалаша...
   Хотя свѣтло-золотистые лучи заходящаго солнца были и не особенно ярки и кжъ разъ освѣщали только затылокъ незнакомца, но этотъ послѣдній, какъ человѣкъ вполнѣ ловкій, практичный и "политичный", счелъ нужнымъ почему-то сначала прикрыть глаза руками, старательно потереть ихъ кулаками и потомъ уже, лѣниво потянувшись, взглянуть съ видомъ человѣка только что проснувшагося -- по направленію ивоваго куста...
   -- Такъ вотъ вы гдѣ скрываетесь?!.. спросила дѣвушка такъ спокойно и съ такимъ хладнокровіемъ, какъ будто въ дѣйствительности ничего особаго и не происходило...
   Конечно, если бы незнакомецъ принадлежалъ къ числу субъектовъ, одаренныхъ наблюдательностію, то онъ бы -- безъ сомнѣнія -- замѣтилъ, что грудь дѣвушки почему-то высоко поднимается, сама она тяжело дышетъ, а на лицѣ играетъ румянецъ нѣсколько ярче обыкновеннаго; но незнакомецъ этого не замѣтилъ такъ-же, какъ не замѣтилъ и того, что невдалекѣ отъ куста, въ высокой, густой травѣ притаился кто-то, согнувшись въ три погибели, что называется -- и потому спросилъ довольно спокойно и логично:
   -- А развѣ вы меня искали?!...
   -- Да!.. отвѣчала дѣвушка, выходя изъ-за куста. Отцу сказали рабочіе, что его кто-то спрашивалъ въ халатѣ, говорятъ, и съ дубиной!... Ну, отецъ и послалъ отыскать васъ!... Искали, искали -- такъ и бросили: думали, что вы ушли; только я сказала себѣ: "Пойду, молъ, и посмотрю на огородѣ!?!" -- ну и пошла!..
   -- И не нашли -- я самъ вышелъ изъ засады!...
   -- Да, не нашла!.. Впрочемъ и хорошо!...
   -- Почему-же?!...
   -- Испугалась-бы непремѣнно, потому домовыхъ боюсь!... съострила дѣвушка и, вполнѣ довольная своей остротой, громко расхохоталась.
   -- Ну, вы -- однако-же -- не сердитесь!... добавила она -- ласково, изъ подлобья посматривая на незнакомца.-- Я сама не сержусь никогда, если меня называютъ хорошенькой!...
   Незнакомецъ улыбнулся и пристальнѣе посмотрѣлъ на веселую дѣвушку, стоявшую передъ нимъ и старательно сбивавшую облупленнымъ ивовымъ прутикомъ верхушки травы и цвѣтовъ.
   Откровенно говоря -- ее нельзя было назвать хорошенькой, и этого не сказалъ-бы даже парень съ черными глазками, до страсти влюбленный въ дѣвушку.
   Круглое, полное, румяное лицо, покрытое мелкими веснушками -- было далеко некрасиво и вмѣстѣ съ небольшимъ курносымъ носомъ, кокетливо вздернутымъ кверху, напоминало собою скорѣе горячій, только что снятый со сковороды блинъ, на которомъ не успѣлъ еще растаять небольшой кусочекъ масла; за то вся остальная фигура -- пышныя, вполнѣ развившіяся формы и сѣрые, большіе глаза были очень хороши и сглаживали и заставляли совершенно забыть то непріятное впечатлѣніе, которое являлось при взглядѣ на лицо дѣвушки.
   -- А знаете, продолжала между тѣмъ она,-- вы очень хорошо сдѣлали, что здѣсь спали!...
   -- Что такъ?!.. удивился незнакомецъ.
   -- Да видите: у насъ на грядахъ хоть и стоитъ вотъ это чучело -- при этомъ она указала на чучело -- но галокъ, воробьевъ и другихъ пичужекъ летаетъ множество -- просто отбою нѣтъ; ну, а сегодня я просто удивилась: ни галки, ни воробья!.. Думала, думала -- что-бы это значитъ?-- и оказалось... дѣвушка пріостановилась и съ серьезнымъ видомъ принялась разсматривать кончикъ прутика.
   -- Что-же оказалось-то!... не утерпѣлъ незнакомецъ.
   -- Оказалось, что вы спали въ шалашѣ и они боялись васъ!...
   -- Ну, угаръ-же ты -- дѣвка!... подумалъ невольно незнакомецъ при этомъ новомъ камешкѣ, кинутомъ въ его огородъ веселой дѣвушкой.
   -- А я что-то сегодня больно весела -- плакать бы не пришлось!?!.. какъ бы про себя замѣтила она и потомъ, немного погодя, прибавила:
   -- Ну, теперь пойдемте къ отцу -- я похвалюсь, что сама васъ нашла!... Можно это?!...
   -- А вы, видно, любите врать?!.. язвительно замѣтилъ незнакомецъ, на минуту скрываясь въ шалашъ и выходя изъ него уже во всеоружіи: въ поярковой полинялой шляпѣ формы усѣченнаго конуса на головѣ и съ внушительной дубиной въ рукѣ.
   -- Ужасно люблю!... съоткровенничала дѣвушка.-- Сама люблю врать и другихъ люблю слушать -- когда врутъ!..
   -- Нѣкоторые, вѣдь, очень искусно врутъ?!.. обратилась она вдругъ къ незнакомцу, вышагивавшему сзади ея.
   -- Любить не люблю, а случается -- проврешься!...
   -- Это какъ мой-же отецъ?... Онъ у меня страхъ какъ любить врать и преискусно другой разъ, ей Богу!... Впрочемъ, это вы и сами сейчасъ увидите!... закончила она и толкнула незнакомца въ первую попавшуюся дверь на дворѣ, замѣтивъ при этомъ довольно многозначительно:
   -- Постойте, вотъ вамъ сейчасъ достанется!!..
   И она ушла.
   -- Господи!.. Да никакъ я въ курятникѣ?!.. изумился незнакомецъ, очутившись вдругъ въ совершеннѣйшей темнотѣ; онъ поднялъ вверхъ свою внушительную палку и -- какъ-бы въ отвѣтъ на это -- послышалось громкое кудахтанье спугнутыхъ куръ и пронзительный крикъ оберегавшаго ихъ пѣтуха.
   -- Такъ и есть!... Ну-у, дѣвка!... разсуждалъ арестантъ, блуждая по темному помѣщенію и отыскивая выходъ.
   Вотъ, наконецъ, и дверь -- но, къ несчастію, и она -- единственный выходъ -- оказалась запертою...
   

III.
Домашняя баталія.-- Удачное появленіе незнакомца.-- Разсказъ Сундукова.

   Въ большихъ, просторныхъ комнатахъ помѣщенія дорожнаго мастера Шишовско-Пѣтуховской дороги, Прохора Семеновича Сундукова, происходила домашняя баталія, безъ которой -- вообще -- рѣдко обходился Прохоръ Семеновичъ: онъ ежедневно или ругался и читалъ нотаціи рабочимъ, или дочери своей -- Катеринѣ Прохоровнѣ -- или-же, наконецъ, переругивался съ женой, Еленой Казиміровной -- низенькой, полной женщиной лѣтъ подъ сорокъ.
   Нельзя сказать, чтобы Прохоръ Семеновичъ любилъ собственно ругаться и читать нотаціи -- нѣтъ, если онъ въ этомъ и упражнялся ежедневно, такъ только единственно потому, что побрюзжать хотя маленько ему было необходимо такъ же, какъ ѣсть, попить чаю и "поковыряться" въ саду, какъ имѣлъ обыкновеніе называть самъ Сундуковъ свой огородъ.
   Не побрюзжавши хотя на кого нибудь день деньской -- Прохоръ Семеновичъ чувствовалъ себя очень неловко и потому ежедневно пріискивалъ -- къ чему бы это придраться, вдоволь покричать, "поерепениться", какъ выражались рабочіе -- и тѣмъ самымъ потѣшить себя и свой "ндравъ"...
   Въ тотъ день или, вѣрнѣе, вечеръ -- когда незнакомецъ такъ неожиданно для него очутился въ курятникѣ подъ арестомъ -- Прохоръ Семеновичъ пробиралъ и читалъ нотацію своей дочери по поводу ея долговременной отлучки изъ дому; дорожный мастеръ находился въ веселомъ расположеніи духа: онъ ходилъ въ контору дистанціи и узналъ тамъ, что на представленную имъ смѣту ремонтировки пути и зданій его участка послѣдовало милостивое разрѣшеніе и въ виду столь важнаго и уже во всякомъ случаѣ выгоднаго обстоятельства -- болѣе чѣмъ когда либо считалъ нужнымъ побрюзжать и почитать кому либо нотаціи.
   -- Это цѣлый часъ шататься Богъ знаетъ гдѣ и шутъ знаетъ зачѣмѣ!... И не стыдно это дѣвушкѣ, а?!... причиталъ дорожный мастеръ, немного находясь уже подъ вліяніемъ винныхъ паровъ и потому не особо твердо накладывая большую, увѣсистую линейку на толстую книгу, въ которой понадобилось сдѣлать необходимыя графы.
   -- Не Богъ знаетъ гдѣ, а въ огородѣ -- странника разыскивала!... Сами-же велѣли!?!.. хладнокровно отвѣчала дочь, мало обращавшая вниманія на нотаціи отца и потому спокойно сидѣвшая за работой у окна, выходившаго надзоръ; по временамъ она выглядывала въ это окно и чему-то улыбалась: очевидно ей приходилъ на память курятникъ и незнакомецъ, такъ неожиданно попавшій въ импровизированную тюрьму.
   -- А ты ужь хоть не ври... не ври, дѣвушка!?!.. продолжалъ Прохоръ Семеновичъ, старательно проводя графу въ книгѣ.
   -- Часъ цѣлый въ саду нечего дѣлать: не съ версту онъ у меня!... Шаталась еще гдѣ нибудь помимо сада, вотъ что!... А то -- въ огородѣ, говоритъ, странника отыскивала!.. Вретъ -- какъ рѣдьку садитъ!...
   -- Вы ужь не врете, чай?!... огрызнулась дочь.
   -- Кто не вретъ, только вранье вранью -- рознь!... И всякій пляшетъ, да не какъ скоморохъ!... А я признаюсь -- много больше тебя на свѣтѣ прожилъ, а такой врунихи еще не находилъ!...
   -- Какъ-же!... Про себя -- небойсь -- и забыли: я хоть вру, какъ рѣдьку сажу, а вы врете, словно рѣпу сѣете -- особенно какъ начальникъ дистанціи пріѣдетъ да отчета потребуетъ или о дѣлахъ справится!...
   -- А ты помолчи, помолчи -- дѣвушка -- пока я тебя за косы не оттаскалъ!... Больно умна ужь некстати стала!... замѣтилъ отецъ, которому -- очевидно -- не понравился отвѣтъ дочери.
   -- Я давно знаю, что вамъ правда не по нутру!...
   -- Молчи, говорю, тебѣ!...
   -- Смолчи хоть разокъ, потѣшь отца-то!?!.. вступилась и мать, до того времени спокойно сидѣвшая у другаго окна и старательно накладывавшая огромнѣйшія заплаты на "невыразимыя" своего благовѣрнаго, требовавшія капитальнаго ремонта.
   -- Что ужь, мамашенька, все и молчать: чай не рыба?!.. обидѣлась дочь.
   -- Ну, какъ хочешь, какъ хочешь -- я тебѣ не говорила, а ты не слыхала!... поправилась мать, ниже наклоняясь надъ работой и старательнѣе принимаясь накладывать заплаты на "невыразимыя".
   Мать -- вообще -- баловала свою единственную дочь и потому боялась обидѣть и разогорчить ее какимъ либо замѣчаніемъ или выговоромъ.
   -- А ты, дѣвушка, чѣмъ бы бѣгать да шаламберничать по пусту -- грамотѣ училась бы!... А то, слава Тебѣ Господи -- дѣвкѣ восьмнадцатый годъ, а она ни аза въ глаза не знаетъ, азбуки не понимаетъ!... Скажутъ -- отецъ, дуракъ, не училъ!... А какъ такое нещечко то учить: купили азбуку и ту куда та забросила!... брюзжалъ расходившійся отецъ.
   -- Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ!?!...
   -- Дурища ты -- больше ничего!... Ей-же добра желаютъ, а она вонъ -- "Что мнѣ въ вашей-то азбукѣ"?!.. Рыло тоже на сторону воротитъ!...
   -- Конечно!... Нечего передразнивать -- опять скажу: больно мнѣ наплевать на вашу азбуку -- интереснаго оченно въ ней мало!...
   -- Тебѣ бы все интересное, да интересное -- куклы бы да тряпки цвѣтныя разныя, а о пользѣ не позаботишься -- лучше вѣкъ дурой набитой ходить!...
   -- Полезнаго-то тоже мало оченно вижу, да и вы што то объ этомъ не говорили прежде, а только теперь!?!...
   -- Что мнѣ тебѣ говорить -- если сама все это должна знать и понимать; всѣ теперь въ ученость бросились, значитъ хорошо!..
   И табакъ, почитай, всѣ курятъ -- тоже, видно, хорошо?!.. По вашему выходитъ и мнѣ слѣдуетъ курить!... не уступала дочь.
   -- Ну-у, табакъ это -- совсѣмъ другое дѣло: то зелье, а это наука!... пояснилъ Прохоръ Семеновичъ и запнулся, не зная, чѣмъ убѣждать упрямую дочь въ пользѣ науки вообще и въ пользѣ изученія азбуки въ особенности; пролиневавъ нѣсколько линеекъ въ толстой книгѣ, онъ -- впрочемъ -- снова заговорилъ, распространяясь на туже тему...
   -- Дурка!... Ежели бы теперь не полезна была самая эта азбука -- дочери начальника дистанціи не стали бы учиться да корпѣть надъ граматой-то, а то поди вонъ -- въ гимназію ходятъ, да за это еще большія деньги платятъ!...
   -- За всѣми, вѣдь, не угоняешься; онѣ вонъ и съ поварами да съ лакеями ёрничаютъ да конфетами ихъ дарятъ за милую душу!...
   -- Ну-у, съ тобой -- вѣдь -- не поѣвши-то не сговоришь: аблаката призвать нужно, тогда такъ, а то больно умна стала некстати!... сурово замѣтилъ Прохоръ Семеновичъ, въ душѣ однако-же какъ нельзя болѣе довольный тѣмъ, что его дочь -- что называется -- не лѣзла за словомъ въ карманъ и на все скоро находила отвѣты.
   -- И охота тебѣ, Прохоръ Семеновичъ, упрашивать ее, упрямицу?!... вступилась Елена Казиміровна, боясь, чтобы споръ на этотъ разъ не зашелъ слишкомъ далеко и, чего добраго, не кончился бы потасовкой или вразумительнымъ рукоприкладствомъ со стороны отца.
   -- Не хочетъ, ну и пускай ее не учится, пускай дурищей будетъ!... А что и ругать-то ужь больно -- въ ругани проку мало!...
   -- Раскудахталась еще!... Защищай свое то любимое нещечко!... Васъ бы вотъ связать обѣихъ по ногѣ, дай пустить по водѣ -- пара славная была бы!... буркнулъ отецъ, начинавшій все болѣе и болѣе успокоиваться и утѣшаться.
   Дочь -- было -- хотѣла еще что-то сказать, но появленіе въ комнатахъ незнакомца, очевидно благополучно вышедшаго изъ курятника и освободившагося изъ подъ неожиданнаго ареста -- заставило ее замолчать.
   Появленіе это произвело на всѣхъ различное впечатлѣніе...
   Прохоръ Семеновичъ ниже нагнулся надъ книгой и старательно и тщательно принялся проводить въ ней графы, изображая изъ себя человѣка очень занятаго серьезной работой; жена его, Елена Казиміровна, какъ вдѣвала толстую нитку въ ушко иголки, такъ и замерла въ этомъ положеніи -- такъ поразили ее внѣшность костюма и видъ незнакомца...
   -- Господи!... думала она.-- И есть-же на свѣтѣ божьемъ бѣдность такая!?!.. Чай онъ, бѣдненькій, цѣлую недѣлю -- поди -- ничего не ѣлъ, маковой росинки во рту не было?!... А одеженка-то, одеженка!... У меня послѣ мужа старыя драповыя брюки завалялись -- надо ему отдать!... думала Елена Казиміровна.
   Незнакомецъ между тѣмъ, вошедши въ комнату, сначала истово помолился на образа, потомъ уже отвѣсилъ всѣмъ по нискому, поясному поклону, начиная съ главы семьи, Прохора Семеновича...
   -- А мужикъ то почтительный!... невольно подумалъ этотъ послѣдній, изъ подлобья вскользь посматривая на незнакомца, въ почтительной позѣ остановившагося у порога и не дерзавшаго идти далѣе...
   -- Непремѣнно старыя брюки отдамъ -- ишь какой богомольный да почтительный!?!.. рѣшила въ свою очередь жена Прохора Семеновича и, вдѣвши нитку въ ушко иголки, принялась оканчивать свою работу.
   Катерина Прохоровна съ удивленіемъ посмотрѣла на вошедшаго незнакомца, какъ будто бы видѣла его только первый разъ -- и тоже старательнѣе обыкновеннаго продолжала свою работу.
   Самъ по себѣ дорожный мастеръ былъ человѣкъ добрый, обходительный, особенно-же съ людьми незнакомыми и преимущественно съ тѣми которые сами относились къ нему почтительно и уважительно; болѣе-же чѣмъ почтительный поклонъ вошедшаго окончательно расположилъ Прохора Семеновича въ пользу незнакомца и потому онъ далъ немедленное и милостивое приказаніе своей женѣ "собрать чайку".
   Елена Казиміровна воспользовалась мужнинымъ приказаніемъ и соизволеніемъ даже, можно сказать, въ излишествѣ: на столѣ, появились различныя вкусныя яства съ необходимыми и приличными питіями...
   Впрочемъ, къ чести Прохора Семёновича нужно сказать, что онъ въ этотъ вечеръ ничего не имѣлъ съ своей стороны противъ своеволія жены своей, такъ какъ -- откровенно говоря -- и самъ любилъ хорошо закусить, а тѣмъ болѣе выпить.
   Къ концу вечера дорожный мастеръ изрядно таки налимонился, выражаясь образно, и -- позабывъ чувство деликатности и уваженія къ незнакомому человѣку -- довольно фамиліарно и увѣсисто хлопалъ гостя по плечу и, обращаясь съ нимъ на "ты", называлъ его уже не иначе, какъ -- "Ты, братъ, Семенъ!"...
   Братъ Семенъ, вѣроятно не желая нарушить того благопріятнаго впечатлѣнія, какое онъ произвелъ своими почтительными и уважительными "экспериментами" на самого главу семьи и его дражайшую половину -- пилъ мало, въ "препорцію", отвѣчалъ почтительно, послѣ каждой выпитой рюмки закусывалъ рачительно и внимательно слушалъ разсказы Прохора Семеновича, подъ вліяніемъ нѣсколькихъ выпитыхъ рюмокъ водки выказавшаго несомнѣнное стремленіе къ откровенности..
   Незнакомецъ тѣмъ болѣе внимательно слушалъ откровенные разсказы дорожнаго мастера, что болѣе ничего не оставалось дѣлать -- разговаривать было не съ кѣмъ: Катерина Прохоровна отправилась къ себѣ въ комнату, гдѣ и отдалась въ объятія Морѳея; Елена Казиміровна, окончивши ремонтировку мужниныхъ "невыразимыхъ" -- вооружилась шерстянымъ чулкомъ и дремала, по временамъ "пространно" зѣвая и набожно крестя свой беззубый ротъ -- а бѣлый сибирскій котъ, развалившійся на полу, вовсе не выказывалъ желанія такъ или иначе развлекать гостя...
   -- Ты, чай, поди -- братъ Семенъ, слушаешь теперь меня, да и думаешь -- ишь, дескать, мужикъ сиволапый, дурачина, разоврался?!... разсуждалъ Прохоръ Семеновичъ, дружески ударяя незнакомца по плечу.
   Нѣтъ, друже!... Скажу я тебѣ, если теперича раскинуть намъ съ тобой умомъ, да и мнѣ разсказать тебѣ свои, значитъ, похожденія -- то и выйдетъ, что я хоть и взаправду мужикъ сиволапый есть, не отъ бѣлой кости рожденъ -- значитъ -- а все таки и не дуракъ!...
   -- Конечно, примѣрно сказать, я грамотности большой не обученъ, самъ урывками обучался -- и потому звѣзды съ небесъ хватать не стану, да и считать ихъ тоже не буду, потому это все одно тоже будетъ, что изъ лужи въ лужу воду переливать!...
   -- А вотъ я тебѣ, братъ Семенъ, поразскажу сейчасъ -- кто я былъ прежде и кто теперь; ты выслушай да и пораскинь умомъ тогда -- взаправду-ли я дуракъ, или какъ слѣдоваетъ человѣкъ съ здравымъ умомъ, и въ головѣ у меня не селезенка али печенка вареная набита, а заправскіе мозги...
   Прохоръ Семеновичъ пріостановился, расправилъ свою комолую бородку и, какъ бы понимая всю важность наступающаго момента, выпилъ предварительно еще чашку (имъ же нѣсть числа, замѣчу въ скобкахъ) водки, закусилъ, крякнулъ и тогда уже началъ свой разсказъ...
   -- Память у меня, братъ Семенъ, скажу я тебѣ -- здоровая, такая память, что дай Богъ всякому: я хоть вотъ теперь, примѣрно, выпилъ малую толику и затмѣніе ума чувствую, а все же изъ памяти своей не упускаю, какъ меня -- бывало -- бабушка, царство ей небесное, кислой соской кормила, да крапивой учила, когда я не слушался ея и, стащивши съ посѣдѣвшей головы грязный повойникъ, принимался душить имъ мухъ, тысячами водившихся въ нашей избѣ...
   -- Дурашка!.. Вѣдь и муха -- созданіе Божіе и ея беспричинно бить не слѣдоваетъ -- отвѣтишь, потому всякое дыханіе да хвалитъ Господа!... шамкала бабушка, вырывала повойникъ и порола меня лозой, крапивой или тѣмъ-же повойникомъ -- что первое попадалось подъ руку.
   Строга, строга была, царство ей небесное -- ну, извѣстно, безъ того и нельзя было обойдтись: надоѣлъ я больно ужь ей разспросами разными да болтовней своей, потому любопытенъ не въ мѣру былъ...
   Пристану, бывало, скажи да скажи -- какъ да отъ чего я родился?!..
   -- Какой ты, Прошка, глупый!... скажетъ, бывало.-- Отъ чего родился -- вѣстимо отъ чего и всѣ: отъ воли Божіей!...
   -- А какъ?!.. пристаешь съ своими разспросами.
   -- Ну, какъ какъ?... Больно некстати дотошенъ сталъ!...
   -- Нѣтъ, бабушка, скажи!... липнешь къ ней.
   -- Извѣстно какъ, скажетъ,-- ворона въ пузырѣ принесла!...
   -- А какъ-же, молъ, Аксютку Чекину не ворона въ пузырѣ принесла, а мать въ полѣ подъ былинкой нашла?...
   -- И это, говоритъ, бываетъ!... По разному родятся: однихъ ворона въ пузырѣ принесетъ, другихъ подъ былинкой въ полѣ найдутъ!...
   -- Ну, а ты -- молъ -- бабушка какъ родилась: въ пузырѣ, или подъ былинкой въ полѣ?!...
   -- Дурашка глупенькое!... скажетъ только, разсмѣется и лозой, али бы крапивой любовно такъ по заду постегаетъ, а все -- бывало -- не скажетъ, покойница, какъ я родился; только уже много послѣ, когда кислую соску смѣнялъ на щи да на кашицу, да вмѣстѣ съ другими ребятами-погодками сталъ въ лѣсъ по ягоды шататься -- узналъ я, что родился отъ законнаго отца и матери, Семена Веденѣева и Арины Пахомовой Сундуковыхъ.-- Батюшка мой, подобно бабушкѣ, тоже любилъ поучить сына лозой и пошколить крапивой, да -- признаться сказагь -- и слѣдовало: пока я былъ еще парнишкой, ну -- еще туда-сюда, слушался отца, а какъ въ силу то, да въ лѣта вошелъ -- такъ и совсѣмъ изъ воли родительской вышелъ: охотой началъ баловаться, дѣло нужное упускать и отца тѣмъ разстраивать!...
   Даромъ что родитель мой былъ, а подѣлать со мной ничего не могъ: и лозами стегалъ, и недоуздкомъ пробовалъ, и возжами возилъ по спинѣ, а разъ даже на гумнѣ цѣпомъ поподчивалъ и то ничего не помогло -- возьму ружье и драло въ лѣсъ, не разбирая -- худо ли, хорошо-ли, ведро или ненастье, есть работа или нѣтъ...
   Училъ, училъ отецъ -- такъ и бросилъ...
   -- Хоть бы ты, говоритъ, лядащій эдакій, съ глазъ моихъ куда нибудь сгинулъ, все бы мнѣ легче было!
   -- Ничего я ему на это не сказалъ, а только изъ ума сказанныхъ словъ не выпускалъ и если бы случай представился, непремѣнно бы удралъ, потому привыкъ больно шмонаться-то гдѣ нибудь и дома сидѣть лихота мнѣ была.-- Зима настала, у насъ все съ отцемъ раздоръ идетъ: я все изъ ума не выпускаю, куда бы улепетнуть, все случай изыскиваю... Вотъ, наконецъ, весна наступила, а съ ней вмѣстѣ и новая новинка, новая вѣсть къ намъ въ деревню залетѣла: стали мужики по деревнѣ гуторить, что по близости, верстахъ въ пятидесяти отъ нашей деревни, чугунка проходитъ -- заработки, говорятъ, большіе по этимъ работамъ, а рабочихъ все-таки мало идетъ, потому вишь, что чугунка эта самая -- дьявольское попущеніе...
   Ухватился я за эти самые толки, словно голодная собака за обглоданную кость и ну раскидывать умомъ да стороной разузнавать -- гдѣ эта самая чугунка проводится!?!....
   Разузналъ -- чугунка дѣйствительно вблизи проходитъ, рабочихъ нужно, а нейдутъ: черта боятся и платы хорошей не берутъ... Подумалъ, подумалъ и рѣшилъ пойдти, попытать счастія на чужой сторонѣ!....
   -- А что чертъ, молъ, такъ это не бѣда: на медвѣдя одинъ съ рогатиной да съ винтовкой ходилъ, не боялся, а на черта и подавно съ крестомъ да съ помощью Божіей пойду, не сробѣю!.... Притомъ-же -- смѣлымъ Богъ владѣетъ!... говоритъ пословица.
   Рѣшилъ такимъ манеромъ и сталъ у отца позволенія да благословенія просить -- идти счастія попытать...
   -- Гнать я тебя изъ дому не гоню, говоритъ, живи, если хочешь, а нѣтъ -- съ Богомъ ступай и своего родительскаго благословенія лишать тебя не стану!... Насъ только, говоритъ, со старухой не забывай и хоть письмами о себѣ вѣсточки давай!.....
   Сказалъ это и благословилъ, благословилъ и синенькую на "случай" далъ.
   Мать ревѣть пустилась -- ну, извѣстное дѣло, бабье положеніе -- хоть какой ни на есть, а все-же сынъ родной -- жалко!..
   Впрочемъ, видитъ -- что ревомъ да плачемъ дѣлу не поможешь, тоже благословила и тоже около пяти рублей мѣдяками на дорогу дала...
   -- На вотъ, говоритъ, послѣднія тебѣ свои трудовыя крохи отдаю, только мать свою не забывай, да лихомъ не поминай!...
   Благословясь и простясь, отправился я въ путь дорогу -- отыскивать чугунку вновь строюшуюся.
   Долго-ли, коротко-ли шелъ да разспрашивалъ, наконецъ пришелъ, вижу -- и на самомъ дѣлѣ проводятъ что-то: въ лѣсу вырубка небольшая сдѣлана, канавы выкопаны, песокъ наваленъ грядами, а на лежняхъ полосы желѣзныя продольныя тянутся; кругомъ работа кипитъ -- кто копаетъ землю, кто брусъ тешетъ, кто полосы желѣзныя свинчиваетъ, кто молоткомъ клинья въ брусья вколачиваетъ, кто просто гряду песочную уравниваетъ да утрамбовываетъ и каждый все у своего дѣла, къ чему приставленъ...
   Прошолъ -- никто и вниманія на меня не обращаетъ, вижу -- толку молча-то не скоро добьешься; подошелъ къ кучкѣ мужиковъ, канаву копаютъ, по земляной -- значитъ -- "шпецыальности" люди пошли, "волами" у насъ ихъ зовутъ...
   -- Богъ на помочь, молъ, родимые!...
   -- Спасибо!... говорятъ, пріостановились, посмотрѣли и опять копать принялись...
   -- Что, спрашиваю, подѣлываете?!...
   -- Видишь, отвѣчаютъ, канаву пронимаемъ!...
   -- А по што, молъ, она -- канава-то?!...
   Какъ по што?!... удивляются.-- Вишь -- чугунка тутъ пойдетъ и безъ канавы нельзя -- дѣло извѣстное!.....
   -- Такъ!...молъ.-- А нельзя-ли работы здѣсь доброму человѣку достать?!...
   -- Какъ, отвѣчаютъ, нельзя -- можно, здѣсь рабочихъ и то впроголодь!... Только за этимъ нужно къ десятнику обратиться!...
   И десятника указали -- на другомъ концѣ, вишь, былъ.-- Привелось дальше идти -- десятника этого самого отыскивать...
   Подошелъ къ ящику какому-то желѣзному рѣшетчатому, кругомъ стукъ да громъ идетъ, копоть да смрадъ въ воздухѣ стоятъ...
   -- Что, молъ, это дѣлаютъ?!.. спросилъ одного добряка.
   -- Какъ что?... Вишь звено склепываютъ, потомъ на кисоны ставить будутъ!... Вонъ они -- кисоны-то!...
   Посмотрѣлъ на кисоны -- вижу, столбы какіе-то въ водѣ стоятъ; зашелъ за ящикъ, глянулъ внизъ -- круча страшная, а внизу рѣка серебрится...
   -- Вотъ они, кисоны-то!... объяснилъ мнѣ добрякъ, другой разъ показывая рукой на столбы.
   -- Такъ-то такъ!.. молъ.
   -- А гдѣ бы, говорю, десятника мнѣ найдти?!..
   Указалъ мнѣ, спасибо.
   Десятникъ простой, видно, былъ мужикъ: прямо сказалъ мнѣ:
   -- Если, говоритъ, угощеніе мнѣ доставишь или благодарность будетъ, такъ и на работу приму -- потому, говоритъ, хошь я и не мастеръ, а сила-то вся -- почитай -- во мнѣ!...
   -- Безъ угощенія, молъ, милый человѣкъ, нельзя, и безъ благодарности за доброе дѣло тоже!... Ну, и пошли мы къ къ завѣдывающему мастеру; дорогой я на самомъ дѣлѣ спозналъ, что вся сила въ десятникѣ этомъ самомъ состоитъ: самъ чертъ, прости Господи, не нашелъ бы его, если бы знающіе не указали...
   Съ четверть версты въ сторону отошли отъ желѣзнаго ящика въ лѣсъ и уже тутъ, подъ развѣсистымъ можжевеловымъ кустомъ нашли мастера-то: сухенькій такой, да тоненькій -- что твоя спичка -- на нижней губѣ пучокъ волосъ торчитъ, самъ словно изъ коптильни какой вышелъ -- смуглый такой, будто постнымъ масломъ пропитанъ -- и нѣмтуетъ да картавитъ, какъ недоростокъ; лежитъ подъ кустомъ, спитъ -- невдалекѣ отъ него теплинка курится, что бы, значитъ, комары до мошки не больно донимали!...
   -- Ужасти сколько водки лопаетъ, даромъ что французъ!.. сказалъ десятникъ и давай его будить; будилъ, будилъ -- не встаетъ...
   -- Ну-ка, говоритъ мнѣ, возьми вотъ эту бутыль да нахаживай его по бокамъ-то!..
   -- Что?!.. молъ.
   -- Вотъ те, говоритъ, и что!.. Въ чужой огородъ съ своимъ пугаломъ не суйся, а бери бутыль, да нахаживай по бокамъ-то, хорошенько лупи, а я гусара сверну, да запущу въ носъ, а то честью-то его не разбудишь!...
   Нечего дѣлать -- схватилъ пустую бутыль, что около валялась -- да и давай наяривать ей по бокамъ мастера; дулъ, дулъ -- только мычитъ, ажно зло меня взяло...
   -- Ахъ ты, молъ, курвинъ сынъ!.. Неужели-жь тебя не разбудишь?!... и давай по пяткамъ бутылью трезвонить, разбилъ бутыль-то, а мастера не разбудилъ...
   Смѣется десятникъ....
   -- Что, спрашиваетъ, вѣришь теперь или нѣтъ, что честью разбудить не можно?!.. Мы вотъ также разъ бились съ нимъ -- комиссія пріѣхала работы смотрѣть, а нашъ мастеръ пьянѣе пьянаго въ соснякѣ лежитъ... Что дѣлать?!.. И водой-то ключевой отливали, и крапиву-то подъ одежу пихали и въ муравейникъ-то голымъ тѣломъ сажали -- ничего не помогаетъ; такъ -- было -- и отступились, да, спасибо, одинъ тутъ посовѣтовалъ дыму въ носъ пустить -- ну, тѣмъ только и спаслись: прочухался...
   Подивился я всему этому...
   -- Что-же, спрашиваю, онъ за мастеръ такой?!...
   -- А такой, говоритъ, и мастеръ -- деньги получать только, потому -- иностранецъ!..
   -- А по шапкѣ, молъ, развѣ за это не даютъ?!..
   -- Какое, говоритъ, милый другъ по шапкѣ?-- Нельзя: всѣ главнѣющіе заправители тоже не изъ нашихъ, ну -- извѣстно: свой своему по неволѣ другъ, особенно на чужой сторонѣ -- и сходитъ потому все...
   Изъ этихъ словъ я смекнулъ тутъ, что человѣку съ умомъ кругомъ этихъ мастеровъ привольно будетъ, только самъ не плошай...
   Разбудилъ десятникъ мастера -- очухался онъ, вскочилъ...
   -- Что, спрашиваетъ, Сеггей -- водки принесъ?!..
   -- Нѣтъ, отвѣчаетъ, маркиць Жеромъ -- не водки, а земляка привелъ -- работать хочетъ!...
   Посмотрѣлъ на меня...
   -- Ты кто?!... спрашиваетъ.
   -- Кузнецъ!... молъ, г. маркицъ Жеромъ.
   -- А паспортъ іесть?!...
   -- Какъ-же говорю, безъ тово нельзя!...
   -- Карошъ!... говоритъ.-- Намъ кузнецъ нуженъ!... и опять подъ мозжевеловый кустъ завалился.
   Тѣмъ пріемъ и кончился...
   Задавши паспортъ, поступилъ я на работу, посмотрѣлъ: все почти такіе же исправскіе работники, какъ и я; настоящихъ, хорошихъ было не больше десятка, да и тѣ на все рукой махнули...
   -- Что, дескать, мы-то одни подѣлаемъ?!?...
   Бестолочь по работѣ шла страшная: кто сдѣльно работалъ, съ сотни заклепокъ, кто помѣсячно -- кому какъ выгоднѣе казалось; о прочной, исправской работѣ никто не заботился во-первыхъ потому, что сдѣлать хорошую заклепку даже и настоящему работнику нелегко, а во-вторыхъ и потому, что никто особо за работой и не слѣдилъ...
   Думалъ, думалъ -- къ кому пристать; къ артели-ли сдѣльныхъ, или къ числу мѣсячныхъ?...
   И на этотъ разъ, спасибо, десятникъ выручилъ.....
   -- Приставай, говоритъ, къ артельнымъ-то много выгоднѣе будетъ, потому больше заработаешь, а звено-то все равно снова разбирать придется: непремѣнно комиссія забракуетъ.
   Послушался, присталъ къ сдѣльнымъ; народъ все шушера -- кузнецы такіе-же, какъ и я грѣшный: прямо отъ сохи да бороны къ горну взятые, ну, не мытьемъ такъ катаньемъ и брали -- извѣстно, правду говоритъ пословица, что голь на выдумки хитра...
   Присмотрѣлся малость и самъ съ перваго-же дня принялся за работу, набралъ сбитыхъ заклепокъ, самъ надѣлалъ кое какихъ, которыя длинны -- обрубишь, вставишь съ одного конца одну половину, въ средину свинцу нальешь, другой конецъ втиснешь и заклепка готова...
   Мѣсячные только смотрятъ да смѣются...
   -- Вы, говорятъ, какъ есть по "французки" работаете: и скоро и не споро...
   Впрочемъ, посмѣялись -- и сами скоро по нашему клепать стали...
   Мастера своего такъ и не видали; онъ даже и можжевеловый кустъ перемѣнилъ, что бы -- значитъ -- даромъ не беспокоили.-- Десятникъ одинъ только и зналъ -- гдѣ "маркицъ" Жеромъ пьянствуетъ, гдѣ спитъ безъ просыпу и опохмѣляется въ свое удовольствіе...
   Наконецъ съ грѣхомъ пополамъ склепали звено, протрезвили "маркица" Жерома и все, какъ слѣдуетъ, къ сдачѣ приготовили... Наѣхала комиссія: исправскіе -- значитъ -- мастера; посмотрѣли одну заклепку -- сбили, бракъ значитъ, другую -- тоже забракуютъ, третью -- тоже, и пошли и пошли... Посмотрѣли, посмотрѣли -- видятъ: на сотнѣ, другой заклепокъ звено ставить не стоитъ: не выстоитъ, и забраковали все огуломъ, безъ хлопотъ...
   Мастеръ нашъ, "маркицъ" Жеромъ -- посматриваетъ тутъ же, похаживаетъ, да пучекъ волосъ пощипываетъ, какъ будто это не его дѣло совсѣмъ...
   Уѣхала комиссія, а вечеромъ пріѣхалъ какой-то сѣдой осанистый такой старикъ въ мундирѣ съ свѣтлыми пуговицами и галуномъ серебрянымъ -- главный инженеръ, говорили послѣ -- и мастера нашего къ себѣ потребовалъ;-- говорилъ, говорилъ съ нимъ съ часъ все по своему, руками размахивалъ, головой качалъ, наконецъ махнулъ рукой и уѣхалъ, а "маркицъ" Жеромъ водки потребовалъ...
   -- Что такое?!... спрашиваемъ его.
   -- Ничего, говоритъ, вашъ не понимайтъ!... и давай водкой себя накачивать.--
   Пилъ, пилъ -- насилу охмѣлѣлъ, потому извѣстно -- впился въ водку-то, не скоро и заберетъ его.
   Какъ охмѣлѣлъ-то, мы и обступили его -- давай разспрашивать: какъ и что, зачѣмъ главный инженеръ пріѣзжалъ?... Разговорился...
   -- Ругается, говоритъ, что за дѣломъ не глядѣлъ, звено пришлось забраковать!... А кто-же въ этомъ виноватъ?!.. Я по этой части мало знаю; вотъ если-бы на счетъ тамъ приготовленія закуски или обѣда какого -- ну, это я мастакъ, потому поваръ -- а не механикъ!... Насъ, такихъ-то механиковъ, много къ вамъ въ Россію-то понаѣхало, потому хоть вы -- говоритъ -- и поколотили нашего брата въ 12 году, а все же народъ добрый и намъ, иностранцамъ, большое уваженіе дѣлаете и деньги платите!...
   Ну, тутъ мы и расчухали, что за птица такая нашъ мастеръ-то есть...
   Впрочемъ, и не долго намъ пришлось съ нимъ побыть-то: скоро его перевели куда-то, а на мѣсто его пріѣхалъ другой мастеръ, тоже изъ французовъ, но только знатокъ своего дѣла -- сейчасъ распредѣлилъ всѣхъ, кого куда...
   Я опять попалъ къ французу, впрочемъ -- нашихъ русскихъ тогда и очень мало было изъ начальниковъ-то, только -- ужь не звено склепывать, а полотно далѣе проводить; для меня, собственно, дѣло это было много сподручнѣе, чѣмъ кузнечное мастерство: снаровка небольшая нужна была, да и дѣло-то это мнѣ почему-то больше пондравилось, ну, я и занялся имъ съ большой охотой.
   Поработавши малость со стараніемъ, въ десятники попалъ -- французъ выбралъ, не потому, что лучше другихъ дѣло зналъ, а потому, что меньше другихъ водкой зашибалъ: народъ все былъ оттябель, сорви голова, путнаго тогда въ работу на чугунку мало шло -- чертомъ пугали...
   -- Эта чугунка, говорили, чертово попущеніе, антихристово навожденіе!...
   Ну, всѣ и побаивались и пожимались идти работать на "антихристово попущеніе", хотя плату за недостаткомъ рабочихъ рукъ давали очень хорошую и сходную.
   Къ концу работъ и окончанію провода линіи получилъ я отъ своего мастера за подписомъ главнаго инженера и всѣхъ членовъ строительной комиссіи аттестатъ и получилъ его вотъ за что...
   Ведемъ мы линію, все идетъ хорошо -- грунтъ твердый, мѣсто ровное, работы идутъ споро, потому за всѣмъ самъ мастеръ приглядываетъ; долго-ли, коротко-ли, только попадись намъ болотце невзрачное такое да маленькое, а пучинистое -- окрѣпы требуетъ...
   Хорошо, начали крѣпить: песку, щебню валимъ, хворосту, потомъ опять песку; что днемъ сдѣлаемъ, за ночь ключи пробьютъ, сядетъ наша окрѣпа, давай опять насыпать.-- Насыпемъ -- опять за ночь сядетъ, и такъ-то съ недѣлю надъ болотцемъ маялись -- все толку нѣтъ...
   Призадумался нашъ мастеръ, призадумался и я...
   -- Неужели, думаю, нельзя какъ ни на есть это болотце укрѣпить и безъ моста обойдтись!..... Постой, молъ, поеробую!!..
   Срубилъ новую слѣгу, да ночью -- когда спали всѣ въ баракахъ -- и давай болотце-то промѣривать; промѣрилъ, да и говорю на утро-то мастеру:
   -- Такъ и такъ, молъ, г. мастеръ, берусь я это самое болотце укрѣпить какъ слѣдуетъ и безъ моста обойдтись!...
   -- Хорошо-бы -- отвѣчаетъ -- коли-бы ты такой хитрый былъ!..
   -- Постараюсь, молъ, только дозвольте распорядиться всѣмъ и нужнаго матеріалу дайте!...
   -- А чего -- спрашиваетъ -- тебѣ надо-то будетъ?!..
   -- Кромѣ, молъ, дерева, песку, хворосту да камню малую толику ничего не понадобится!...
   -- Согласенъ!... говоритъ.-- Дамъ, только кончай скорѣй -- работу не задерживай!...
   -- Все, молъ, сдѣлаю, что отъ меня будетъ зависѣть и ужъ во всякомъ случаѣ больше двухъ дней не продѣлаю!...
   -- Ладно, ладно!... усмѣхается ехидно такъ.-- Посмотрю -- какъ это такъ русскій человѣкъ заднимъ умомъ крѣпокъ?!..
   Благословясь принялся я за работу и въ одинъ день все кончилъ, а къ вечеру даже и шпалы накидалъ и рельсы проложилъ...
   Плюнулъ заморскій мастеръ съ досады...
   -- Теперь вижу, говоритъ, что самое трудное приступить къ дѣлу какъ можно проще!...
   А оно и точно, что самюе пустое дѣло было закрѣпить это болотце!.....
   Сверху дѣйствительно мѣсто жидкое да пучинистое, а внизу грунтъ твердый и неглыбко онъ былъ-то, ну, а мастеръ-то не вымѣрилъ -- позабылъ что-ли или въ умъ ему этого не пришло, только не вымѣрилъ и не догадался, что вся окрѣпа наша вдоль по болотцу расползалась; а я околотилъ все мѣсто, что нужно было для полотна, ивовыми кольями почаще, переплелъ ихъ для крѣпости, да въ этотъ ящикъ-то песку, хворосту да камней и набилъ; потомъ у концовъ болотца -- вдоль по полотну -- съ обѣихъ сторонъ канавы прокопалъ, а по концамъ этихъ канавъ еще по канавѣ и дѣло съ концомъ...
   Да!... Дѣло не мудрящее ивовый ящикъ сколотить, а и его по времени не сколотишь -- и дѣло дрянь выйдетъ!...
   Когда провели окончательно линію -- стали рабочихъ приглашать: не хочетъ-ли кто на службѣ остаться?... Многіе оставались во-первыхъ потому, что жалованья хорошія давали, а во вторыхъ потому, что привыкли, поосвоились со службой на чугункѣ и черта или антихриста уже не боялись.
   Подумалъ, подумалъ -- и я остался; кстати-же на этомъ вотъ участкѣ дорожнаго мастера не было.-- Теперь вотъ ужь седьмой годъ на одномъ участкѣ служу и еще семью-семь буду служить, только-бы Господь вѣку продлилъ, потому самому, что служба эта мнѣ очень нравится...
   Живешь ты себѣ бариномъ, отъ начальства своего въ сторонѣ.-- Да и какое такое начальство у меня? Начальникъ дистанціи, да помощникъ его, вотъ и все, да и то рѣдко, рѣдко когда заглянутъ, развѣ вотъ весной или лѣтомъ попьянствовать забредутъ на просторѣ... Бунтовать имъ со мной не полагается, потому самому, что я имъ такого черта въ перечницѣ столочь могу въ случаѣ чего -- что не скоро и прочихаются: вмѣстѣ хлѣбъ-соль и табачекъ общественный дѣлимъ и не дѣлить намъ его нельзя, потому человѣкъ такая ужь скотина жадная, словно свинья... Той -- сколько корма не дай -- она все въ грязи рыться будетъ, хрюкать да отыскивать: нѣтъ-ли хоть еще обгрызочка какого нибудь, который-бы проглотить можно было?... Такъ и нашъ братъ -- сколько ни дай жалованья, все недоволенъ будетъ: все -- хоть малую толику -- а уворуетъ!...
   На желѣзной-же дорогѣ служа -- всегда можно найдти, что уворовать, только совѣсть стоитъ хоть на время забыть, а не забывши её и служить невозможно: самого обирать будутъ, а перечить станешь -- прогонятъ... Однимъ словомъ -- съ волками жить, по волчьи и выть!...
   Я вотъ хоть теперь про себя скажу: кто я?... Мужикъ, дорожный мастеръ, сначала голякъ былъ -- а теперь капиталецъ въ нѣсколько тыщъ имѣю...
   Ну, не воруй я -- развѣ-бы могъ сколотить его, получая 40 рублей жалованья въ мѣсяцъ? Явственно, что нѣтъ!... Положимъ, 40 рублей при готовой квартирѣ, отопленіи, прислугѣ и покосѣ -- изрядное жалованье, особенно если принять во вниманіе собственно мою работу: выйдешь, развѣ, вмѣсто прогулки да посмотришь -- хорошо ли дѣло сдѣлано подъ надзоромъ старшаго рабочаго, а то по участку своему проѣдешь на дрезинѣ или съ поѣздомъ, посмотришь -- все ли гдѣ въ исправности состоитъ?...
   Вообще, работа какая если и бываетъ, такъ это только весной да осенью -- въ полыя воды, да зимой на пучинистыхъ мѣстахъ, и по работѣ, собственно, жалованье сходное.-- Ну, а если принять во вниманіе отвѣтственность, которую несетъ дорожный мастеръ -- по этой самой отвѣтственности жалованье пожалуй и маловато!?!.....
   Случись что, неисправность какая въ твоемъ участкѣ, такая неисправность непредвидѣнная и неожиданная, что ты и предполагать-то ее никакъ не могъ,-- сейчасъ тебя, раба Божія, за бока къ отвѣтственности потянутъ...
   -- Долженъ, скажутъ, смотрѣть!... и баста, шкурой своей платись... Тутъ ужь не будутъ разбирать -- ты ли одинъ виноватъ или вмѣстѣ съ тобой и дистанція вся, начальство то-есть,-- передъ судомъ отвѣчай одинъ... Для дистанціи по начальству на случай параграфы разные, да инструкціи имѣются, а для тебя только собственная шкура...
   Ну, подумаешь, подумаешь такъ то, пораскинешь умомъ и... загребешь про черный день при случаѣ, особенно если посмотришь -- тотъ цапаетъ, этотъ прибираетъ, другой экономитъ...
   -- Ахъ, молъ, чертъ васъ возьми, да я что-же такое!... Богомъ что ли обиженъ или у мачихи росъ, что руки-то обиты!?.. И я тоже не хуже васъ съумѣю прикарманить то да поэкономить отъ нужды и слабости человѣческой!...
   Ну, и прикарманиваешь...
   Пріѣдетъ это поставщикъ какой нибудь или подрядчикъ со шпалами; знаешь очень хорошо, что бестія какая нибудь продувная, тоже хочетъ на счетъ "чугунки" поживиться: шпалы негодныя взялся поставлять, ну, и пойдешь его охаживать, что-бы -- значитъ -- смерть красна была на людяхъ.....
   -- Такъ и такъ, молъ, Кузьма Еремѣевичъ или Сидоръ Карповичъ!... Хоть ты, молъ, родной, шпалы-то и привезъ верстъ за 30, а вези-ка ихъ назадъ, негодны!...
   -- Какъ такъ негодны?!.. изумится подрядчикъ, потому что на первый разъ старается зарекомендовать себя, продать товаръ лицомъ и потому первую партію поставляетъ хорошую.
   -- Такъ, молъ, и негодны: и жидки и съ прогнилью!..
   -- Ну, ужь -- скажетъ -- Прохоръ Семеновичъ, не ломайся, дѣло извѣстное!... и сунетъ тебѣ четвертной. Ну, и смилуешься, понятно.....
   Свалитъ партію, подвезетъ другую и съ той та же исторія..... и такъ далѣе охаживаешь подрядчика, пока ужь самъ не увидишь, что понажился малость, надо и другому дать.
   Зима наступитъ, заносы пойдутъ, поденьщики потребуются {Если участокъ великъ и часто поѣзда ходитъ.} -- опять про черный день запасаешь: наймешь работника по четвертаку въ сутки, а въ дистанцію сдашь по полтинѣ; тамъ тоже охулки на руки не положатъ -- еще полтину или около того припишутъ, ну и выйдетъ, что общество за рублевку каждаго поденщика въ сутки нанимаетъ.-- И волки, значитъ, сыты и овцы не забыты: и у тѣхъ и другихъ кое что про черный день запасено.
   Лѣто настанетъ, ремонтировка зданій пойдетъ -- чернаго дня и тутъ изъ головы не выпускаешь, не забываешь запасти кое что на этотъ случай и родственника надежнаго подыщешь, да съ нимъ вмѣстѣ подрядъ снимешь какой нибудь посходнѣе и опять дѣло въ шляпѣ.....
   Вотъ такъ-то и поживаешь, дни свои коротаешь...
   -- Что-же, думаешь, а Богъ-то, а Царь-то батюшка, а добрые-то люди, а "авось" то нашъ родненькій можетъ и выручитъ, при случаѣ, изъ бѣды-то?!.. При томъ-же и смѣлымъ Богъ владѣетъ!... закончилъ свой разсказъ Прохоръ Семеновичъ и, въ видѣ заключенія, протянулъ руку къ графину...
   -- Выпьемъ!... предложилъ онъ слушателю.
   Незнакомецъ не отказался отъ выпивки...
   -- Обоснуюсь здѣсь!... думалъ онъ, уловляя нетвердой рукой кусокъ закуски на тарелкѣ.
   -- Непремѣнно обоснуюсь!... Всѣ силы употреблю!.. рѣшилъ онъ окончательно, снова заваливаясь спать въ огородѣ въ шалашѣ.
   На слѣдующій день -- утромъ -- онъ проснулся съ сильнѣйшимъ желаніемъ опохмѣлиться и съ громаднымъ пукомъ репейника въ спутанныхъ волосахъ.
   Конечно, если-бы незнакомецъ хорошо зналъ миѳологію, то, безъ сомнѣнія, приписалъ-бы столь удивительный казусъ продѣлкѣ какой либо доброй феи или граціи, но онъ -- вообще -- не силенъ былъ въ вышереченной наукѣ и потому, вытаскивая съ скрежетомъ зубовнымъ цѣпкій репейникъ изъ своихъ спутанныхъ волосъ, довольно громко и явственно пробормоталъ:
   -- Постой-же ты, чертова перешница!...
   Нѣсколько времени спустя онъ опохмѣлился, а главнымъ образомъ обосновался "здѣсь", т. е. въ участкѣ дорожнаго мастера, Прохора Семеновича Сундукова, получивши почетную должность шлагбаумнаго сторожа и -- старыя драповыя брюки дорожнаго мастера въ "презентъ" отъ Елены Казиміровны.
   

IV.
Нѣсколько моментовъ изъ новой жизни Сеньки; примѣненіе имъ на практикѣ мудрой поговорки: "Fortem fortuna juvat".

   Неприглядна, неказиста жизнь шлагбаумнаго сторожа съ ея ежеминутными опасеніями о томъ -- какъ бы не проворонить товарный поѣздъ No 107, не проспать бы пассажирскій No 8, не позабыть бы выдти къ почтовому No 3 и успѣть выбѣжать и посвѣтить или подержать зеленый флагъ какому нибудь экстренному поѣзду, какъ бы тѣмъ самымъ наглядно заявляя, что вотъ-де-вамъ, господа пассажиры, смотрите -- въ моемъ участкѣ все спокойно, все въ сохранности и потому будьте покойны и, мирно почивайте въ своихъ вагонахъ или глазѣйте изъ оконъ по сторонамъ, буде это вамъ угодно и пріятно.
   Но не только шлагбаумный сторожъ обязанъ выбѣгать съ зеленымъ флагомъ или фонаремъ къ проходящимъ поѣздамъ; онъ также долженъ заботиться и о томъ, чтобы лѣтомъ не росла трава около рельсъ, а зимой не особо заносило ихъ снѣгомъ -- чтобы гайки и винты при стыкахъ рельсъ не ослаблялись отъ частой ѣзды и толчковъ, а по откосу и -- вообще -- по близости полотна дороги не пасся и не шатался забѣглый скотъ.
   Вообще -- повторяю -- жизнь шлагбаумнаго сторожа очень незавидна, такъ что -- если бы возможно было предложить занять это мѣсто управляющему дорогой или другой какой либо желѣзнодорожной "шишкѣ", увеличивъ -- конечно -- солидной цифрой окладъ получаемыхъ ими "тысячъ" то -- безъ сомнѣнія -- всякій предпочелъ бы остаться на прежнемъ мѣстѣ и довольствоваться меньшимъ числомъ получаемыхъ тысячъ, чѣмъ -- поступить въ шлагбаумные сторожа на большій окладъ и потерять совершенную возможность "сэкономить" въ три-четыре года домишко въ нѣсколько десятковъ тысячъ....
   Но... это въ сторонѣ.-- Давнымъ давно уже извѣстно, или -- по крайней мѣрѣ -- должно быть извѣстно, что если кому либо изъ числа служащихъ на желѣзныхъ дорогахъ и возможно запасти малую толику про черный день, то уже для всевозможныхъ сторожей, стрѣлочниковъ, кочегаровъ, обтирщиковъ и т. д. т. д.-- для всѣхъ этихъ неизмѣримо-мельчайшихъ сошекъ изъ числа всей служащей челяди на дорогахъ, экономія и запасъ изъ общественнаго добра про черный день и часъ -- немыслимы, за весьма немногими исключеніями....
   Незнакомецъ, возведенный въ почетный санъ шлагбаумнаго сторожа, сразу увидалъ всю невыгодную, неприглядную сторону новаго положенія, невыгодную тѣмъ болѣе, что одному жить въ будкѣ изо дня въ день было скучно, а сторожить поѣзда, слѣдить за тѣмъ, чтобы все было въ порядкѣ -- пожалуй -- и немыслимо: необходимъ былъ когда нибудь и отдыхъ....
   Безъ сомнѣнія, если бы не ежедневныя посѣщенія Катерины Прохоровны и не мудрая пословица: "терпи казакъ, атаманъ будешь", то онъ -- не долго думая и не прельщаясь десятью рублями, получаемыми имъ ежемѣсячно въ вознагражденіе за труды свои -- оставилъ бы новую почетную должность; но то и другое -- вмѣстѣ взятое -- заставляло его мирно и покорно, по крайней мѣрѣ нѣкоторое время,-- нести обязанности, возложенныя на него новой должностью.
   Но здѣсь, мнѣ кажется, необходимо будетъ пояснить вкратцѣ о причинахъ ежедневныхъ посѣщеніи дочерью дорожнаго мастера будки шлагбаумнаго сторожа...
   Прохоръ Семеновичъ, узнавши, что шлагбаумный сторожъ изъ числа "письменныхъ" людей и настолько образованъ, что превосходитъ въ этомъ даже его, дорожнаго мастера Шишовско-Пѣтуховской линіи -- предложилъ ему "объучить граматѣ", какъ выразился дорожный мастеръ, упрямицу-дочь.
   -- Ты мнѣ, братъ, ужь на путь-то только наставь, пріохоть её къ самой этой граматѣ, а я ужь тамъ и самъ сдѣлаюсь и тебя не забуду!... Безъ граматы же, братецъ, самъ знаешь -- по нонѣшнему времени нельзя, всѣ въ нее вдарились!... Може и мнѣ придется ее за граматнаго отдать, такъ чтобы ни она, ни мужъ ея не кучились на меня, что дурой необразованной оставилъ!... пояснилъ Прохоръ Семеновичъ новому учителю своей дочери и въ заключеніе, какъ-то некстати добавилъ:
   -- Конечно, по нашему положенію гдѣ же думать за образованнаго выдать -- и то хорошо было бы, если бы изъ нашего брата голяка человѣкъ хорошій, съ мозгомъ и съ понятіемъ попался!... По себѣ дерево хорошее срубить -- и то благодареніе Богу вознесли бы!...
   Послѣднее добавленіе Прохора Семеновича коломъ засѣло въ головѣ сторожа.
   -- И чѣмъ же это я не мужъ Катеринѣ?!... Чѣмъ не зять Сундукову?!.. Воровать то да экономить я и самъ съумѣлъ бы не хуже его!... думалъ онъ -- и пристально, подозрительно пристально посматривалъ на дочь дорожнаго мастера, старательно разбирающую по складамъ какую нибудь премудрую фразу, которыми такъ изобилуютъ всѣ вообще на свѣтѣ азбуки....
   -- Вы о чемъ это такъ задумались, Семенъ Ивановичъ?!?.. справлялась Катерина Прохоровна, вѣроятно проникаясь уваженіемъ къ окладистой бородѣ незнакомца и занимаемой имъ новой почетной должности и потому величая его по имени и отчеству.
   -- Такъ!... Думаю -- какъ бы 105 не прозѣвать!... ехидно отвѣчалъ Семенъ Ивановичъ,-- (и мы тоже отдадимъ должную дань почтенія незнакомцу и будемъ называть его полнымъ именемъ) а самъ въ тоже время думалъ:
   -- Постой, любезнѣйшій Прохоръ Семеновичъ, дай срокъ, покажу я тебѣ, что я хоть и голякъ, а все же человѣкъ не плохой -- съ мозгомъ и понятіемъ!... Поставь ты насъ на точку, тогда и мы... и мы съумѣемъ не хуже другихъ, не хуже твоего капиталецъ сколотить и себя въ люди вывести!... и т. д., и т. д. продолжалъ фантазировать Семенъ Ивановичъ по пословицѣ -- чѣмъ дальше въ лѣсъ, тѣмъ больше дровъ...
   А Катерина Прохоровна, позабывъ о складахъ и азбукѣ, лежащей передъ ней на столѣ, машинально водила пальцемъ по помятымъ страницамъ или же перелистывала ихъ и, посматривая на сидѣвшаго передъ ней учителя, тоже мечтала и... не безъ удивленія для себя самой замѣчала, что Семенъ Ивановичъ вовсе не походитъ на чучело или пугало, а тѣмъ болѣе на домоваго, какъ это заявила она ему при первой встрѣчѣ; она даже находила, что самъ онъ болѣе походитъ на мужчину, чѣмъ Петра...
   -- И не нюня!... мысленно рѣшила дочь дорожнаго мастера и тутъ же, со всѣми мельчайшими подробностями припоминала ту сцену, которая произошла въ будкѣ шлагбаумнаго сторожа и произошла потому именно, что Катерина Прохоровна полѣнилась выучить заданный урокъ и Семенъ Ивановичъ, въ силу власти, данной ему какъ учителю -- проморилъ въ будкѣ лѣнивицу до тѣхъ поръ, пока урокь не былъ выученъ.
   -- Ишь какой -- упрямѣе меня!... рѣшала она въ заключеніе и снова принималась старательно разбирать по складамъ премудрыя фразы въ скучной азбукѣ.
   Семенъ Ивановичъ съ своей стороны давнымъ давно рѣшилъ, что Катерина Прохоровна -- дѣвка во всѣхъ статьяхъ хватъ и "ахтительная" и, въ случаѣ чего, и по характеру своему и по всему прочему будетъ примѣрною женой; онъ только искалъ удобнаго случая доказать дорожному мастеру, что онъ -- Семенъ Ивановичъ -- тертый, какъ говорится, калачъ и для него, дорожнаго мастера, будетъ "деревомъ по себѣ"...
   Былъ осенній, пасмурный день, какіе очень часто таки выдаются въ это непогожее время года... Крупный, проливной дождикъ обливалъ свѣтло-оранжевую будку шлагбаумнаго сторожа и монотонно, громко стучалъ въ ея окна, какъ бы давая тѣмъ самымъ знать обитателямъ, что пора, давно пора приготовляться къ зимѣ и вставлять другія рамы.
   Впрочемъ -- на этотъ разъ напоминаніе это было излишне: самого хозяина будки не было дома -- онъ отправился за версту къ своему сосѣду съ служебной депешей, оставивъ въ будкѣ домовничать свою ученицу.
   Конечно, если бы Семенъ Ивановичъ вернулся вдругъ домой и заглянулъ бы въ одно изъ оконъ будки, то -- безъ сомнія -- не остался бы доволенъ сценой, происходившей въ единственной комнатѣ его помѣщенія, и -- главной виновницей ея, Катериной Прохоровной...
   Парень съ черными глазами, задрапированный въ черную поддевку и грязные сапоги съ "наборомъ" -- пыхтя и крехтя таскалъ и возилъ по большой, почти квадратной комнатѣ -- громадную, тяжелую деревянную скамейку, на которой важно возсѣдала Катерина Прохоровна и, ни мало не обращая вниманія на усиленное пыхтѣніе и сопѣніе своего возницы и раздирающіе слухъ скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, спокойно вслухъ читала поучительную басню "о лисицѣ и виноградѣ".
   -- Уфъ!.. Усталъ!... отдуваясь заявилъ парень и, бросивши передвиженіе импровизированнаго и необыкновенно скрипучаго экипажа, принялся обтирать своей широкой загорѣлой и загрубѣлой ладонью потъ, который крупными каплями катился по лбу съ его вспотѣвшей головы.
   -- Ты что-же, Петра?!... освѣдомилась пассажирка.
   -- Упрѣлъ!... Усталъ, моя любушка!...
   -- Я тебѣ дамъ -- упрѣлъ!... Вози, братъ, вози, коли тебѣ велѣно: я еще не скоро басню-то вытвержу!...
   И послушный Петра, не заставляя повторять разъ даннаго приказанія -- снова принялся за передвиженіе широкой, увѣсистой скамейки.
   Снова началось пыхтѣніе и сопѣніе возницы, скрипъ и визгъ импровизированнаго экипажа, мѣрное покачиваніе изъ стороны въ сторону пассажирки и ея ровный, громкій голосъ.
   -- Нѣтъ!.. Не въ моготу больше!... категорически заявилъ измученный возница, тяжело опускаясь на полъ около скамейки и снова принимаясь обтирать ладонью потъ, ручьями лившій съ головы и крупными каплями выступавшій на лицѣ.
   Пассажирка ничего не отвѣтила на это заявленіе и продолжала спокойно заучивать басню; казалось, она была даже довольна этой остановкой и спокойнымъ положеніемъ тряскаго экипажа...
   Такъ прошло съ полчаса....
   Возница, отдохнувъ малую толику и отдышавшись -- опять прянялся за передвиженіе, на этотъ разъ безъ всякаго заявленія со стороны пассажирки...
   -- Какъ я посмотрю, Петра, ты -- дуракъ!... въ видѣ поощренія замѣтила вдругъ Катерина Прохоровна, свертывая книжку и улыбаясь посматривая на вспотѣвшаго и пыхтѣвшаго возницу.
   -- Большой руки дуракъ!... добавила она.
   -- Какъ хошь назови, моя любушка, только не гони!... покорно отвѣчалъ возница и вѣроятно, польщенный заманчивымъ эпитетомъ "дурака", съ такой энергіей задвигалъ новоизобрѣтенный экипажъ, что онъ какъ-то особо громко и жалобно заскрипѣлъ и завизжалъ, какъ-бы тѣмъ самымъ заставляя опасаться за цѣлость толстыхъ ножекъ увѣсистой "общественной" скамьи шлагбаумнаго сторожа.
   -- Битый часъ возилъ ты меня на скамейкѣ по комнатѣ -- все тебѣ неймется, все не отстанешь!... продолжала между тѣмъ дочь дорожнаго мастера, не слѣзая однако-же со скамьи.
   -- И долго ты еще такъ-то слѣдить за мной будешь?!... Долго станешь, какъ тенето, около меня увиваться?!...
   Петръ молчалъ и только пыхтя и сопя продолжалъ передвигать скамью...
   -- Вѣдь я тебѣ сказала, что женой твоей не буду -- въ мужья ты мнѣ не годишься, чего-же еще тебѣ нужно отъ меня?!... Чего ты слѣдишь?!... И сегодня вотъ, въ дождикъ, притащился сюда, съ работы убѣжалъ, сказалъ, что отецъ за мной послалъ!... Вѣдь врешь все!?!... Знаю, что врешь!...
   -- Что мнѣ врать-то!?!... нехотя буркнулъ Петра, тише начиная передвигать скамью, отчего она начала издавать какіе-то раздирающіе душу звуки.
   -- Нѣтъ, признайся -- что совралъ!... Признайся, Петра, если меня любишь!... настаивала дочь дорожнаго мастера и голосъ ея зазвучалъ какъ-то тише, мягче и ласковѣе.
   -- Ну... ну, совралъ -- что-же изъ этого?!... прошепталъ сговорчивый возница.
   -- А тоже, что ты и на самомъ дѣлѣ выходишь дуракъ!.. Отецъ узнаетъ, что сбѣжалъ самовольно съ работы и разочтетъ!...
   -- Мнѣ все равно!... пояснилъ Петръ и, какъ бы желая доказать, что ему дѣйствительно все равно: разочтетъ его дорожный мастеръ или нѣтъ, опустился на полъ около скамейки и -- стараясь не глядѣть на Катерину Прохоровну -- спокойно принялся свертывать папиросу.
   -- Нѣтъ, не все равно: тогда ужь нельзя будетъ придти наврать, что отецъ за мной прислалъ!... Тогда нужно будетъ работы отыскивать, что бы голодному -- какъ собакѣ не сидѣть!... Тогда ужь некогда будетъ за мной услѣживать!...
   -- Мнѣ все равно!... снова послышался прежній отвѣтъ. Настало минутное молчаніе..
   -- И чего тебѣ только нужно въ самомъ дѣлѣ отъ меня?!... недоумѣвала дочь дорожнаго мастера.
   -- Ничего!?..... Только не могу... не могу я этого вынести.. Слышь -- не могу!... И ты меня не дразни, Катерина!... Слышь -- не дразни!... какъ то задыхаясь пробормоталъ Петра, съ озлобленіемъ чиркая спичкой о грязный полъ.
   -- А что будетъ -- если раздразню?!...
   -- А то и будетъ, что пойду и повинюсь во всемъ твоему отцу -- пускай что хочетъ, то и дѣлаетъ!... А этому щелкоперу ребра переломаю!... Ей Богу переломаю!... Не я буду!... вконецъ расходился Петръ, и свернутая, но незакуренная папироса полетѣла въ стѣну и шлепнулась о полъ.
   -- Что-же, и давно бы такъ сдѣлалъ!... Ты знаешь, какъ я боюсь отца, знаешь также и то, что если ты все это сдѣлаешь, я сильнѣе и больше полюблю тебя!.. Что-же, съ Богомъ!... Давно бы... избавилъ меня отъ твоихъ подсматриваній!... А только я тебѣ опять скажу все-таки и повторю: негоденъ ты въ мужья мнѣ -- ладить со мной нёумѣешь, да и не по твоему характеру дѣло это!... закончила свою рѣчь Катерина Прохоровна и судорожно принялась перелистывать книжку, которую держала въ рукахъ, хотя очевидной надобности въ этомъ перелистываніи и не придвидѣлось.
   Петръ приподнялся съ полу и, прильнувъ губами къ этимъ рукамъ, жарко, страстно принялся цѣловать ихъ.
   -- Ну, не сердись, не сердись на меня, моя любушка!... Я это только такъ... Пошутилъ только!... Извѣстно -- думается!... лепеталъ онъ.
   -- Хоть ты и обидѣлъ меня, Петра, сильно обидѣлъ -- снова заговорила Катерина Прохоровна, какъ бы не слыша словъ его -- а я все бы на твоемъ мѣстѣ ломать ребра ему не стала!.. Зачѣмъ ихъ ломать?... Неизвѣстно еще -- кто кому сломаетъ и удастся-ли сломать!... А я взяла бы сейчасъ его ключъ, мотыку и лопату, да ночью развинтила бы... Пропалъ бы человѣкъ -- ни за что въ Сибирь бы ушелъ!...
   -- И въ самомъ дѣлѣ!?... мелькнула въ головѣ Петра мысль, но онъ -- желая, вѣроятно, отогнать отъ себя это новую, набѣжавшую шальную мысль -- крѣпче цѣловалъ руку Катерины Прохоровны и громче лепеталъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ -- любушка!... Зачѣмъ губить?!... Насильно милъ не будешь!... Да, вѣдь, и ты не въ конецъ еще разлюбила меня!?!....
   -- Не знаю, Петра!... несмѣло какъ то проговорила Катерина Прохоровна и будто нехотя обняла лепетавшаго Петра.--
   Ничего не сказалъ на это Петра, но для него это "не знаю" было масломъ, подлитымъ въ огонь...
   Не знаю, можетъ-ли что либо быть длиннѣе и темнѣе ненастныхъ, осеннихъ ночей?... Въ длиннотѣ и темнотѣ съ успѣхомъ могутъ -- пожалуй -- соперничать съ ними развѣ только рѣчи нѣкоторыхъ ораторовъ, диссертаціи иныхъ ученыхъ и отчеты акціонерныхъ обществъ...
   Въ одну изъ такихъ ночей, плотнѣе закутавшись въ шинель и шубу, Семенъ Ивановичъ стоялъ прислонившись къ двери своей будки и думалъ о странной пропажѣ, случившейся у него на дняхъ, благодаря которой ему -- безъ сомнѣнія -- прійдется поплатиться третью или половиной всего небольшаго жалованія, получаемаго имъ; онъ никакъ не могъ придумать, куда бы могли дѣваться его ключъ, мотыка и лопата -- кому бы онѣ могли занадобиться?!...
   Звуки электрическаго звонка, раздавшіеся противъ его будки, заставили его очнуться, на время забыть свое горе и приготовиться къ принятію поѣзда, только что тронувшагося съ сосѣдней станціи...
   Станція была не особо далеко и потому поѣздъ не долго заставилъ ждать себя: скоро сквозь темную, мокрую мглу искоркой промелькнула свѣтлая точка, дрогнула и опять скрылась, потомъ опять промелькнула -- на этотъ разъ ближе -- вмѣстѣ съ тѣмъ послышалось отдаленное, усиленное пыхтѣніе, негромкій неопредѣленный рокотъ -- и Семенъ Ивановичъ ясно уже могъ различить двѣ ярко-горящія звѣздочки, прорѣзавшіяся въ туманной мглѣ и -- покачиваясь изъ стороны въ сторону, припрыгивая кверху, опускаясь книзу и по временамъ какъ будто вздрагивая -- скоро, обманчиво скоро подвигавшіяся къ будкѣ и дѣлавшіяся по мѣрѣ приближенія все болѣе и болѣе...
   Вотъ -- наконецъ -- и весь поѣздъ, тяжело пыхтя и сильно громыхая чугунными колесами по рельсамъ, пронесся мимо будки, нарушая своимъ громомъ скучное, подавляющее однообразіе и монотонность ненастнаго осенняго дождя...
   Струйка дыма и гари пахнула въ лицо Семена Ивановича и пропала, унеслась по вѣтру вслѣдъ за быстро исчезавшимъ вдали поѣздомъ; красный сигнальный фонарь послѣдняго вагона виднѣлся и мерцалъ еле еле замѣтной звѣздочкой въ дали -- а онъ все стоялъ у двери въ одномъ положеніи, держа въ рукахъ сигнальный фонарь, какъ бы поджидая еще новый поѣздъ..... Отрывистый, глухой звукъ или -- скорѣе -- звонъ чего-то металлическаго -- вывелъ Семена Ивановича изъ состоянія задумчивости и заставилъ чутко прислушаться къ этому безвременному, подозрительному звону, онъ даже отворотилъ воротникъ шубы и поворотилъ голову въ ту сторону, откуда доносились звуки...
   -- Что-бы это такое было?!.. недоумѣвалъ онъ, уже ясно различая глухіе удары чего-то твердаго о землю; прислушавшись еще съ минуту, Семенъ Ивановичъ счелъ нужнымъ доскональнымъ образомъ разслѣдовать -- гдѣ именно это копаютъ и что, и -- прикрывши сигнальный фонарь, вооружившись для ради опаски и острастки кому слѣдуетъ обломкомъ ваги, страннымъ образомъ попавшимъ въ будку,-- отправился по направленію гула, ясно раздававшагося въ монотонномъ шумѣ падающихъ дождевыхъ капель......
   Онъ осторожно и тихо шелъ по откосу, стараясь какъ можно легче и осмотрительнѣе ступать въ лужи, что бы предательскимъ, громкимъ шлепаніемъ не выдать своего близкаго присутствія; приходилось поминутно пріостанавливаться и прислушиваться, такъ какъ гулъ то замолкалъ, то снова слышался громче и явственнѣе прежняго...
   Отойдя съ полверсты отъ будки, Семену Ивановичу ясно стало слышно, что внизу -- подъ откосомъ -- кто-то роется; боясь попасть въ просакъ, онъ пріостановился и чутко прислушивался нѣсколько минутъ... Дѣйствительно, не оставалось ни малѣйшаго сомнѣнія, что кому-то пришла въ голову похвальная и уже, конечно, достаточно смѣлая мысль порыться и покопаться въ полотнѣ дороги...
   Сильнѣе сжимая въ рукахъ обломокъ ваги, взятый на случай опаски,-- Семенъ Ивановичъ принялся опускаться съ откоса съ осторожностію кошки, подкрадывающейся и выслѣживающей рѣзвую, осторожную пичужку...
   Неизвѣстно -- потому-ли, что неизвѣстный, производившій непозволительныя измѣненія въ полотнѣ дороги, былъ очень сильно занятъ своей работой, или сторожъ подкрался къ нему дѣйствительно очень осторожно и искусно -- но только первый не замѣтилъ, какъ подошелъ второй и совершенно неожиданно и своевольно освѣтилъ непрошеннаго работника и сдѣланную имъ.работу...
   Зеленый свѣтъ сигнальнаго фонаря, направленнаго въ упоръ лица работавшаго -- далъ возможность Семену Ивановичу различить знакомыя черты и признать въ неизвѣстномъ парня, съ черными глазами.
   Нѣсколько времени встрѣтившіеся такъ неожиданно -- молчали и только сосредоточенно, недоумѣвая посматривали другъ на друга...
   -- Ну, что-же хватай!?!.. задыхаясь первый проговорилъ Петръ и, какъ показалось Семену Ивановичу, лопата въ рукахъ его быстро поднялась кверху съ явнымъ поползновеніемъ упасть опять всей своей тяжестію на голову сторожа, такъ некстати помѣшавшаго работѣ.
   -- Зачѣмъ хватать?!... спросилъ Семенъ Ивановичъ, спокойно отступая на благородную дистанцію отъ Петра и не переставая освѣщать его зеленымъ свѣтомъ сигнальнаго фонаря.
   -- Нѣ-ѣ-ѣтъ, бей меня!... Бей!... наступалъ Петръ, опять угрожающе помахивая лопатой и заставляя отступать Семена Ивановича еще далѣе...
   -- А зачѣмъ бить?!....
   -- Бей меня, бей!... Хватай!... Все одно -- тебѣ или мнѣ въ Сибирь идти!... Ты думалъ я не вижу ничего?!.. Врее-е-ешь!... Ну, на, возьми.... возьми меня теперь!?!.... бормоталъ Петръ^ стараясь поймать Семена Ивановича, оглушить его лопатой, или, по меньшей мѣрѣ, разбить фонарь, который онъ держалъ въ рукахъ.
   -- Слушай, Петръ, оставь!... Ничего я не хочу -- ни бить, ни хватать тебя, потому ты -- съумасшедшій!... Съ тобой свяжешься и самъ не радъ будешь!... урезонивалъ его Семенъ Ивановичъ, ловко увертываясь отъ ударовъ.
   -- Нѣ-ѣ-ѣтъ!... Ты бей меня, хватай!...
   -- Да за что бить-то тебя -- скажи?! За что хватать-то?!..
   -- Какъ за что?!.. запнулся Петръ, опуская лопату и самъ останавливаясь; хладнокровіе и спокойствіе Семена Иванъвича начинали его успокоивать и обескураживать, какъ говорится.
   Во-первыхъ, онъ никакъ не ожидалъ, что бы самъ Семенъ Ивановичъ, которому онъ хотѣлъ насолить и котораго намѣревался отправить въ Сибирь -- засталъ его за работой; во-вторыхъ, если онъ, предвидя въ этомъ дѣлѣ хорошій и дурной конецъ, ожидалъ такого реприманда, то вмѣстѣ съ тѣмъ ожидалъ и того, что его будутъ стараться поймать, свести къ начальству и потомъ предать суду или-же -- по меньшей мѣрѣ -- поколотятъ внушительно...
   Но неожиданный репримандъ дѣйствительно случился, а дѣло между тѣмъ приняло оборотъ совершенно непредвидѣнный и потому вконецъ его обескуражившій, что называется...
   -- За что тебя бить-то, милый человѣкъ?! продолжалъ между тѣмъ Семенъ Ивановичъ, не дожидаясь отвѣта Петра.-- Если-бы ты былъ въ своемъ умѣ, да это сдѣлалъ-бы -- слѣдовало-бы тебя въ дистанцію представить, а то что?... Представишь тебя съумасшедшаго, самого-же дуракомъ назовутъ!... Избей дурака -- самъ не уменъ будешь, а то еще и отвѣтишь за тебя!...
   -- Ну?!...
   -- Ты подумай: станетъ-ли человѣкъ въ здравомъ умѣ дѣлать то, что дѣлалъ ты?! И изъ-за чего все это?... Стыдно сказать -- изъ-за дѣвки, изъ-за юпки да покойника бабьяго!... Ну, и выходитъ, что и я буду съумаспіедшій, если тебя свяжу, да и Катерина Прохоровна не умна будетъ, если съ тобой послѣ всего этого якшаться станетъ!...
   -- Молчи!... Убью!... застоналъ Петръ, замахиваясь лопатой на говорившаго.
   -- Опасный ты человѣкъ, Петръ, очень опасный и не почему больше, какъ по глупости своей, по характеру взбалмошному!... И если ты все еще надѣешься послѣ всего этого завладѣть Катериной -- бери, бери ее!... Вязать и бить тебя я не стану и самъ добровольно пойду въ Сибирь, чѣмъ сдѣлаюсь помѣхой твоему счастію!... Мнѣ самому она нравится, Петра, ну... а ужь если она любила тебя прежде, любитъ и теперь еще и ты самъ надѣешься быть ея мужемъ -- съ Богомъ!... Владѣй Фаддѣй своей Фаддѣвной и не поминай меня лихомъ -- одна голова нигдѣ не бѣдна, а при томъ-же мнѣ гдѣ не скитаться -- все равно!... Ну, теперь разбирай рельсы и убирайся: я и мой инструментъ останемся здѣсь, черезъ часъ пойдетъ почтовый поѣздъ, улики на лицо и меня заберутъ!...
   Наступило молчаніе...
   Петръ молча, какъ-бы въ изнеможеніи опершись на лопату, стоялъ понургя голову; невдалекѣ отъ него, опустивши фонарь на землю -- сидѣлъ Семенъ Ивановичъ и безсознательно чертилъ обломкомъ ваги по слою балласта...
   -- Слушай, Семенъ!... началъ Петръ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, не измѣняя своей позы.-- Спасибо тебѣ, что ты образумилъ меня, глупаго человѣка!... Вѣкъ за тебя Богу буду молить: совсѣмъ-бы пропалъ изъ за ей, если-бы не ты!... Больно ужь я ее люблю, стерву экую!... Изъ-за нее, вѣдь, хотѣлъ человѣка погубить!.. Ну... да ужь видно доля моя такая!... Вотъ что, Семенъ!... спохватился вдругъ Петръ.-- Потѣшь ты меня, человѣка глупаго, неразумнаго, давай помѣряемся на кулакахъ!... Все какъ будто сердцу слободнѣй будетъ!?!..
   -- Что-же, давай!... Отчего человѣка не потѣшить!... согласился сговорчивый Семенъ Ивановичъ, снимая шубу и бережно кладя ее, мѣхомъ внизъ, на балластъ полотна.
   Начался поединокъ при фантастическомъ, зеленоватомъ свѣтѣ сигнальнаго фонаря... Подъ монотонный шумъ проливнаго дождя противники старались поразить другъ друга въ мѣста болѣе чувствительныя и, по возможности, сокрушить болѣе хрупкія части тѣла вродѣ зубовъ, носа и прочаго....
   Петра сдался первый: онъ былъ смятъ могучими и увѣсистыми ударами кулаковъ Семена Ивановича...
   -- Вважно!... задыхаясь пробормоталъ онъ, въ изнеможеніи опускаясь на сырую землю.
   -- Отлегло-ли отъ сердца-то?!.. полюбопытствовалъ его противникъ.
   -- Вважно!... повторилъ опять Петръ -- и Семенъ Ивановичъ, вполнѣ довольный отвѣтомъ, не счелъ нужнымъ болѣе тревожить разспросами своего противника; онъ счелъ за лучшее и болѣе подходящее взять фонарь и, вынувши зеленое стекло, освѣтить какъ можно ярче импровизацію Петра на полотнѣ линіи...
   Семенъ Ивановичъ долженъ былъ такъ или иначе остаться довольнымъ работой Петра, такъ какъ этотъ послѣдній -- откровенно говоря -- былъ искусный работникъ и порядочно таки понавострился въ артели дорожнаго мастера...
   На протяженіи четырехъ рельсъ верхній балластъ, покрывающій обыкновенно полотно дороги и состоящій изъ мелкаго булыжника или кусковъ битаго известняка, былъ разбросанъ, костыли изъ шпалъ повытасканы, а песокъ между шпалами раскиданъ; оставалось только развинтить стыки рельсъ и разбросать самыя рельсы, что -- безъ сомнѣнія -- и не задумался-бы сдѣлать Петръ къ прибытію почтоваго поѣзда, если-бы не подоспѣлъ кстати для себя Семенъ Ивановичъ.
   -- Ну, теперь давай загребемъ все скорѣе!... предложилъ вдругъ Петра, какъ видно вздохнувшій и оправившійся немного отъ понесеннаго пораженія -- хватая лопату, брошенную имъ при началѣ поединка.
   -- Не трогай, я и одинъ приберу: до 3 No еще долго!... замѣтилъ на это Семенъ Ивановичъ.
   -- Какъ хошь!... согласился Петръ.-- Только на меня ужь послѣ этого не серчай!... Врагами сошлись -- друзьями разойдемся!...
   -- Ты вотъ что, другъ!... перебилъ эти сердечныя изліянія Петра Семенъ Ивановичъ.-- Пока тебя здѣсь никто не видалъ, улепетывай по добру по здорову и знать ничего не знай, вѣдать не вѣдай!... Забудь все такъ, какъ будто и не было никогда ничего такого?... Слышь?!-- Ну и маршъ!... Я тебя потѣшилъ и ты меня этимъ утѣшь!... Уважь!...
   -- Только давай, значитъ, поцѣломкаемся на прощанье... какъ по христіански!... нерѣшительно предложилъ Петра.-- Значитъ я тебѣ не врагъ больше буду, и ты мнѣ не лиходѣй!..
   Семенъ Ивановичъ молча поднялся, молча обнялъ Петра и троекратно облобызался съ нимъ...
   Скоро Петръ скрылся въ темнотѣ ненастной, осенней ночи; шумъ шаговъ его и шлепанье по лужамъ заглушилъ гулъ не перестававшаго, проливнаго дождя и Семенъ Ивановичъ одинъ съ фонаремъ своимъ остался у разбросаннаго балласта и у полуразобранныхъ рельсъ...

-----

   Слѣдующій день послѣ этого ночного происшествія былъ самымъ труднымъ днемъ для дорожнаго мастера, Прохора Семеновича Сундукова. Его спозаранку потребовали въ дистанцію вмѣстѣ съ Семеномъ Ивановичемъ и до мельчайшихъ подробностей разспрашивали о катастрофѣ, случившейся ночью и такъ благополучно окончившейся, благодаря предусмотрительности и храбрости шлагбаумнаго сторожа.
   Къ полдню на мѣсто происшествія явилась цѣлая комиссія.
   Семенъ Ивановичъ чуть ли не въ сотый разъ долженъ былъ разсказать, какъ онъ открылъ все дѣло....
   -- Вышелъ это я, господинъ начальникъ,-- пояснилъ онъ -- къ номеру 105... Дождь ливмя льетъ, стужа это да сырость, а у меня -- признаться -- голова болѣла, я возьми да и постой немного послѣ прохода то его: провѣтрюсь, молъ, малость -- лучше будетъ!... Ну, стою это такимъ манеромъ, проводивши-то 105 и вдругъ слышу, какъ будто что-то стукнуло или звякнуло вдали... Чтобы это такое было?!... думаю, и самъ чутко прислушиваюсь и ухо даже изъ подъ воротника высвободилъ... Прислушался -- слышу: дѣйствительно гдѣ то копаютъ или роютъ что-то!... Подумалъ, подумалъ и рѣшилъ -- пойду, молъ, будь что будетъ!... Его святая воля!... Лучше, думаю, одному пропасть, чѣмъ нѣсколько душъ сгубить!... и пошелъ, хворостину для опаски взялъ... Хорошо-съ, иду тихонько, прислушиваюсь -- дошелъ до мѣста, вижу -- копаютъ, работаютъ!... Я это съ откоса то прямо какъ пущусь, зеленый огонь открылъ, да и кричу: лови -- молъ -- ихъ, держи!... Думаю испугаю, какъ неожиданно-то нагояну... Нѣтъ, куда тебѣ -- сбили, окаянные!...
   -- Души его, кричатъ, бей -- все одно отвѣчать-то!... и давай меня лупцевать кто чѣмъ ни попадя... Ну, я тутъ и самъ уже озлобился....
   -- Что же, думаю, чѣмъ такъ-то отдаваться, лучше поколочу котораго нибудь всласть!... и давай съ ними возиться...
   -- Ну, боялись ли они, что скоро нагрянетъ -- пожалуй -- помощь ко мнѣ, или на самомъ дѣлѣ народъ слабоватъ попался, только удалось мнѣ кое какъ отбиться отъ нихъ и стрекача дать... Добѣжалъ до своей будки и ну скорѣе къ фонарю красное стекло подыскивать, потому сигнальный-то фонарь у нихъ остался; подыскалъ, схватилъ кирку для опаски и маршъ за будку почтовый поѣздъ поджидать!...
   -- Ну и что же -- очень сильно тебя побили?!... полюбопытствовалъ одинъ изъ членовъ комиссіи.
   -- Нѣтъ, не такъ чтобы ужь очень, а все-таки знаки имѣются!... и Семенъ Ивановичъ дѣйствительно показывалъ желающимъ синякъ подъ правымъ глазомъ и нѣкіе уважительные знаки прикосновенія чего-то твердаго -- на бокахъ...
   -- Молодецъ, молодецъ!... Безъ благодарности и награды не оставятъ!... авторитетно замѣчалъ начальникъ дистанціи.
   Не знаю, обладалъ ли онъ даромъ прозорливости и пророчества или нѣтъ, но только на этотъ разъ сказалъ правду: Семену Ивановичу дѣйствительно назначена была за его "иройскій" поступокъ награда отъ общества въ 200 рублей.
   Впрочемъ, съ вѣроятіемъ можно предположить, что начальникъ дистанціи дѣйствительно обладалъ пророческимъ даромъ или, по меньшей мѣрѣ, гадалъ на гущѣ и бобахъ, потому что потрепалъ Семена Ивановича по плечу и сказалъ:
   -- Ловко, ловко обдѣлалъ!... Молодчина!....
   -- Fortem fortuna juvat!... невольно пришла на память Семену Ивановичу поговорка покойнаго отца его, когда онъ получалъ наградныя деньги....
   Розыски относительно виновниковъ ужаснаго, но -- къ счастію -- во время предупрежденнаго крушенія поѣзда не повели ни къ чему; пришлось только ограничиться заклишеніемъ, что они -- очевидно -- были ловкіе плуты и продувные бестіи...

-----

   Безъ сомнѣнія, происшествіе это кидаетъ неблаговидную тѣнь на репутацію Семена Ивановича и придаетъ нѣкоторый оттѣнокъ фантастичности всему моему очерку; но -- все это еще ничто въ сравненіи съ тѣми, по истинѣ фантастическими происшествіями и достойными изумленія экспериментами, которые продѣлывались и теперь еще продѣлываются на желѣзныхъ дорогахъ служащими на нихъ "Ахиллами"...
   Надѣюсь, что и сами читатели со временемъ убѣдятся въ этомъ...
   

V.
Что-то въ родѣ заключенія.

   Послѣ ужасной и уже во всякомъ случаѣ замѣчательной катастрофы, случившейся -- было -- въ участкѣ Семена Ивановича въ бытность его шлагбаумнымъ сторожемъ Шишовско-Пѣтуховской дороги -- прошло три года.-- Семенъ Ивановичъ, женившись на дочери дорожнаго мастера Сундукова, быстро пошелъ, что называется, въ гору; выборъ Прохора Семеновича былъ сдѣланъ удачно: онъ срубилъ дерево по себѣ...
   Въ переходный періодъ отъ бѣдности къ богатству, такъ сказать -- въ періодъ "оперенія", мнѣ не случилось встрѣтиться съ Семеномъ Ивановичемъ; пришлось свидѣться съ нимъ нѣсколько позже, когда онъ уже вполнѣ расцвѣлъ въ матеріальномъ отношеніи и сдѣлался собственникомъ трехъ каменныхъ домовъ, нѣсколькихъ десятинъ лѣсу, пустоши и солиднаго капитала; все это -- за исключеніемъ нѣкоторой части капитала -- у него было благопріобрѣтенное....
   Безъ сомнѣнія, если бы товарищъ -- бродяга -- совѣтовавшій нѣкогда Сенькѣ поступить на желѣзную дорогу, гдѣ всякую сволочь принимаютъ по протекціи -- могъ увидать въ этотъ періодъ Семена Ивановича -- онъ не безъ удовольствія замѣтилъ бы, что предсказаніе относительно "золотыхъ" рукъ и головы бывшаго коллеги -- сбылось...
   Признаюсь откровенно, что меня самого не мало удивило скорое пріобрѣтеніе Семеномъ Ивановичемъ матеріальнаго благосостоянія и я какъ-то разъ рѣшился спросить у него о причинѣ этого, пользуясь его веселымъ расположеніемъ духа...
   -- Въ томъ, что я скоро разбогатѣлъ, ровно нѣтъ ничего удивительнаго: просто на-просто сказать -- я воровалъ и разбогатѣлъ!... пояснилъ мнѣ Семенъ Ивановичъ такъ спокойно и съ такимъ хладнокровіемъ, словно дѣло шло не о немъ и говорилъ не онъ самъ.
   -- Впрочемъ, я еще не знаю -- можно-ли назвать воровствомъ то, если я -- напримѣръ -- начальникъ топлива, при пріемкѣ дровъ поприжму малость поставщика, сдеру съ него радужную-другую штучекъ и потомъ начну выгонять изъ каждыхъ 7--8 саженъ дровъ -- 10....
   При этомъ я -- вѣдь -- такъ сказать, изощряю свой умъ, рискую своей репутаціей честнаго человѣка и, понятно, должна же мнѣ за все это быть какая нибудь награда?!.. Да, наконецъ, если такъ наживаться не честно, то -- вѣдь -- батенька, не я первый началъ, не я послѣднимъ и окончу -- и кто же, откровенно говоря, у насъ хоть на Шишовской линіи не наживается не по праву?... Всѣ-съ, кто только можетъ!...
   -- Вы прослѣдите даже любую линію съ самаго начала ея основанія и сами согласитесь, что я говорю правду... Сначала, Господи благослови, является какой нибудь строитель, по большей части жидъ или помѣсь его,-- сравнительно голъ какъ соколъ, сударикъ, но проведетъ линію въ 200--300 верстъ -- смотришь и оперился, милліонами началъ ворочать и даже въ довершеніе всего титулъ коммерціи совѣтника получилъ!...
   -- Ну, спрошу я васъ -- по праву-ли онъ поступалъ?... По праву-ли на копѣйку рубли наживалъ?...
   Открылась дорога -- управляющаго выбираютъ, жалованье ему громадное не по труду даютъ... Присмотрится инженерикъ: видитъ, дѣла сравнительно съ жалованьемъ почти никакого, жалованье большое и при томъ представляется возможность еще его увеличить удобнымъ образомъ... Подумаетъ, подумаетъ и махнетъ еще въ какое нибудь Правленіе или совѣтъ секретаремъ или правителемъ дѣлъ, тамъ -- смотришь -- еще гдѣ нибудь приснастился и огребаетъ тысячъ 20--30 въ годъ жалованья!...
   Подрядъ какой нибудь крупный по линіи предвидится, глядишь -- агентовъ своихъ подошлетъ и ну обирать общество елико возможно! Извѣстно -- своя рука владыка!... Что-же, онъ тоже по праву поступаетъ?... И такъ, если мы будемъ перебирать всю начальствующую челядь, ну... хоть нашей дороги, то убѣдимся, что здѣсь пользуются доходами не по праву всѣ, начиная съ главныхъ "шишекъ" и кончая мелкотравчатымъ начальствомъ...
   Начальникъ службы движенія, напримѣръ, прижимаетъ артель и беретъ съ нее подарки тысячными рысаками, продаетъ (секретно разумѣется и деликатно) мѣста служащимъ; начальникъ службы тяги, за весьма немногими исключеніями, поступаетъ также; начальники депо и вагонныхъ мастерскихъ тоже практикуются въ распродажѣ мѣстъ и не гнушаются брать трешницы съ рабочихъ, слесарей, кочегаровъ, смазчиковъ; начальники станцій прижимаютъ буфетчиковъ, сторожей, составителей, отправителей и выгоняютъ изрядную экономію изъ дровъ, выдаваемыхъ на отопленіе зданій станціи и изъ штрафовъ, взимаемыхъ съ мелкихъ провинившихся служащихъ...
   Да и что тутъ перебирать, долго очень: это -- значитъ -- пересчитывать всѣ тѣ выдумки и ухищренія, на которыя способна голь перекатная, поступающая по протекціи въ число служащихъ!... закончилъ свое поясненіе Семенъ Ивановичъ.
   -- Позвольте, однако же, вступился я, неужели же нельзя обойтись безъ этой, какъ вы выражаетесь, экономіи не по праву?!...
   -- Отчего-же, можно -- только вопросъ, долго-ли вы наслужите?! Васъ, понимаете, затрутъ, какъ опаснаго члена для общества, затрутъ тѣмъ болѣе, что большинство служащихъ на линіи родня и при томъ такая родня къ которой какъ нельзя болѣе идетъ поговорка -- "воръ у вора дубинку укралъ"!... Какъ скоро вамъ удалось выкарабкаться изъ мелкихъ сошекъ въ начальствующіе "гады" желѣзнодорожные -- вы должны служить хорошенько, не нарушая всеобщаго равновѣсія, по примѣру другихъ: другіе загребаютъ елико возможно -- и вы загребайте неукоснительно или предоставьте это удовольствіе кому либо иному...
   Семенъ Ивановичъ пріостановился по на долно, какъ бы собираясь съ мыслями...
   -- Такъ вотъ, батенька,-- продолжалъ онъ -- я все къ тому веду рѣчь, что меня-то собственно вы не должны осуждать особо строго за то, что я хоть... ну, ну -- скажемъ -- экономлю при случаѣ благороднымъ и деликатнымъ манеромъ!... Порядокъ этотъ извѣстный съ и давно ужь освященъ -- такъ сказать -- частымъ употребленіемъ, долговременнымъ практикованіемъ!... На это развѣ обратитъ вниманіе только человѣкъ сторонній, а что касается своего брата служащаго, то онъ же къ тебѣ съ должнымъ почтеніемъ отнесется...
   -- Вотъ, скажетъ, примѣрный-то человѣкъ: и богатѣетъ, и на хорошемъ счету у начальства!...
   -- А я-съ могу сказать про себя, что дѣйствительно на хорошемъ счету у начальства состою, безукоризненъ -- такъ сказать -- въ служебномъ отношеніи!... На дняхъ племянникъ ко мнѣ прилупилъ какой-то, первый разъ вижу -- ну а все таки, знаете, нельзя безъ снисхожденія обойдтись... Просилъ на службу опредѣлить... Написалъ начальнику службы движенія -- нельзя-ли, молъ, въ ученики товарной конторы принять и, по возможности, мѣсто поскорѣе дать: мальчикъ, молъ, очень старательный?!... И что же вы думаете?.. Троимъ просителямъ отказалъ, а моего взялъ, да еще мнѣ пишетъ: "Долгомъ своимъ считаю исполнитъ просьбу вашу"... и т. д. и черезъ мѣсяцъ непремѣнно въ конторщики втиснуть обѣщалъ... Ну, вотъ какъ-же послѣ этого не пользоваться милостью-то начальства, свиньей неблагодарной оказаться?!.. Да я послѣ этого всю свою родню соберу и втискаю на службу на нашу линію, потому тогда много сподручнѣе будетъ и экономію соблюдать и про случай чернаго дня запасать!...
   Семенъ Ивановичъ замолчалъ и закурилъ сигару, выказывая тѣмъ самымъ очевидное и сильное желаніе уединиться... Я поспѣшилъ раскланяться деликатно и, мысленно возблагодаривъ Бога за то, что не имѣю счастія служить на какой либо "линіи" -- оставилъ сію отжирѣвшую начальствующую желѣзнодорожную "шишку" въ состояніи пріятной мечтательности и созерцанія будущихъ своихъ дѣяній на поприщѣ служебной дѣятельности.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru