Жаботинский Владимир Евгеньевич
Асемитизм

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Национализм. Полемика 1909--1917
   М.: Модест Колеров, 2015. (Исследования по истории русской мысли. Том 18.)
   

Владимир Ж<аботинский>

Асемитизм

   Некоторые органы большой передовой прессы Петербурга решили, очевидно, совсем замолчать случай с гг. Чириковым и Арабажиным. Это можно было предвидеть заранее. В эпоху ассимиляции немецких евреев кто-то пустил в обращение следующую формулу: лучший способ проявить юдофильство -- это не говорить ни слова ни о евреях, ни об их противниках. Лучший ли, не знаю, но, несомненно, удобный способ. В нравы и традиции русской печати ввела его почтенная и заслуженная московская газета, декан и образец русского прогрессизма. Эта газета выдвинулась в эпоху самой отчаянной травли еврейского племени и стойко промолчала в течение 25 лет на сию щекотливую тему: не обмолвилась ни одним звуком ни об евреях, ни об их литературных гонителях. Пример не остался без подражателей, и с тех пор замалчивание считается высшим шиком прогрессивного юдофильства. Такой шик задавали "Наша Газета" и "Речь" по поводу чириковского приключения. Как-то раз в тех кругах, которые весьма близки обеим редакциям, об этом случае говорили очень много, а обе газеты молчали и, несомненно, думали, что у них это выходит очень эффектно и многозначительно: сама, дескать, истина молчит нашими устами! С последним я вполне согласен и даже попытаюсь разобраться в таинственном содержании этого многозначительного безмолвия. В самом деле, о чем молчала истина устами почтенных органов? Что знаменовала их немота в этом случае?
   Но тогда надо начать с другой загадки: что знаменует самый случай, каков его общественный смысл? Московские газеты дали бесхитростный и грубоватый ответ: культурный антисемитизм. Г. Тан как-то предсказывал, что вместо д-ра Дубровина восстанет у нас когда-нибудь д-р Люэгер, и это будет куда пострашнее; и вот московские газеты подумали, что момент уже близок, и гг. Чириков с Арабажиным возвестили скорое нашествие нового д-ра Дубровина в исправленном и очищенном издании.
   Вряд ли оно так. Прежде всего надо заступиться за гг. Чирикова и Арабажина: когда они уверяют, что ничего антисемитского не было в их речах, то оба они совершенно правы. Из-за того, что у нас считается очень distangue помалкивать об евреях, получилось самое нелепое следствие: можно попасть в антисемиты за одно только слово "еврей" или за самый невинный отзыв об еврейских особенностях. Я помню, когда одного очень милого и справедливого господина в провинции объявили юдофобом за то, что он прочел непочтительный доклад о литературной величине Надсона. Когда г. Чуковский констатировал этот неопровержимый факт, что евреи, подвизающиеся в русской изящной литературе, ничего стоящего ей не дали, очень недалеко было оттого, чтобы и г. Чуковского ославили антисемитом. То же самое теперь с г. Чириковым. Хороши или плохи русские бытовые пьесы последних лет, я судить не берусь; но г. Чириков совершенно прав, когда говорит, что хорошо критиковать их может только русский, -- для которого вишневый сад есть реальное впечатление детства, -- а не еврей. Если бы г. Чириков сказал: "а не итальянец", никто бы в этом не увидел ничего похожего на италофобию. Только евреев превратили в какое-то запретное табу, на которое даже самой безобидной критики нельзя навести, и от этого обычая больше всего теряют именно евреи, потому что в конце концов создается впечатление, будто и самое имя "еврей" есть непечатное слово, которое надо пореже произносить...
   Кого особенно несправедливо обидели во всей истории, это Арабажина. Если оставить в стороне его выпады в печати против сионизма, которые не стоят внимания прежде всего потому, что г. Арабажин в этом вопросе некомпетентен, то именно он уже совсем ничего греховного не сказал. Он и вообще (судя даже по тем пересказам, против которых он печатно протестует, и тем более по его собственной передаче) не выразил в этом споре никаких собственных взглядов. Он только констатировал, что настроение, звучавшее в словах г. Чирикова, свойственно не одному лишь последнему, а имеет или может иметь сторонников в кругах, прикосновенных к русской литературе и русскому театру. Г. Арабажин сделал даже оговорку, что лично он этого настроения не разделяет, но что оно все-таки есть, и он считает долгом обратить на это серьезное внимание товарищей-евреев. Может быть, все это было высказано им и г. Чириковым в более мешковатой форме (нельзя же забывать, что спор был в частной товарищеской компании, где половина собравшихся друг с другом на "ты"), но по существу ничего антисемитского, шовинистического, реакционного и по всем прочим статьям преступного эти нашумевшие речи не содержали. Одно только в них было -- симптоматическое.
   Именно с этим всего неохотнее согласятся юдофилы-замалчиватели. С их точки зрения уж лучше записать гг. Чирикова и Арабажина в список отлученных от прогресса, чем признать, что в речах этих писателей звучал смягченный отголосок некоего общего настроения, пробивающего себе дорогу в среднем кругу передовой русской интеллигенции. Спорить тут невозможно, документальных доказательств не добудешь, -- наличность такого настроения можно установить пока только на ощупь, и не всякий захочет признаться, что уловил в других или самом себе нечто подобное. Но если быть искренним, то ведь ни для кого не тайна, что это так. Из всех бесчисленных толков, вызванных чириковским инцидентом, явственно звучал один общий мотив: "это" не новость, об "этом" уже давно и много поговаривают. Есть, конечно, люди, которые в таких случаях нарочно затыкали уши -- и не только себе, но и другим, в том числе и заинтересованной стороне; и пойдет эта заинтересованная сторона доверчиво дальше по старому пути, не слыша надвигающегося грома, и потом будет захвачена врасплох. Это считается шиком прогрессивного образа мыслей, и ничего не поделаешь с людьми, которым такая тактика по вкусу. Я и не намерен их переубеждать. Пусть притворяются оглохшими и незрячими. А все-таки назревает какое-то облачко и невнятно доносится далекий, еще слабый, но уже неприветливый гул...
   Повторяю: то, что назревает в некотором слое русской интеллигенции, не есть еще антисемитизм. Антисемитизм -- очень крепкое слово, а крепкими словами зря не следует играть. Антисемитизм предполагает активную вражду, наступательные намерения. Разовьются ли эти чувства когда-нибудь в русской интеллигенции, предсказать нелегко; но пока до них еще, во всяком случае, далеко. То, чем веет теперь, чем так сильно пахнуло из-за завесы, чуть-чуть приподнятой гг. Чириковым и Арабажиным, то не антисемитизм, а нечто отличное от него, хотя родственное и, быть может, служащее предтечей антисемитизму. Это -- асемитизм. В России это слово мало известно, зато за границей, где куда лучше знают толк в разных оттенках жидоморства, оно давно в ходу. Смысл его легко понятен. Это не борьба, не травля, не атака: это -- безукоризненно корректное по форме желание обходиться в своем кругу без нелюбимого элемента. В разных профессиональных сферах оно разно проявляется; в сфере литературно-художественной, с которой у нас "началось", оно приняло бы форму такого рассуждения: я пишу свою драму для своих и имею право предпочитать, чтобы на сцене ее разыграли свои и критику писали свои. Этак мы лучше поймем друг друга.
   Если хотите, не вижу в этом еще невнятном веянии по существу ничего нового. Новое только то, что об этих вещах начинают говорить: прежде считалось, что "эти вещи" сами собою понятны, вслух о них не болтали и просто осуществляли асемитизм на практике. И не со вчерашнего дня, а искони. Ибо что есть двадцатипятилетнее величавое молчание "Русских Ведомостей"? Что есть теперешнее молчание передовых органов? Вот уже пять лет прошло с кишиневского погрома; за это время Россию наводнили книжками и листками, проповедующими племенную резню, десятки уличных газет разносят по всем углам зажженную паклю ненависти к евреям; чуть ли не вся идеология реакционного движения сводится к этой ненависти, и, казалось бы, уже хоть потому, если не из рыцарской потребности заступиться за угнетенного, полагалось русской передовой печати бороться против этой пропаганды. Русская передовая печать почти ничего в этом смысле не сделала. Были постановления каких-то съездов, чтобы газеты энергично боролись с юдофобской пропагандой, и тоже не помогло. Не помогло даже изобилие сотрудников-евреев: знаю по горькому опыту, что самое страстное желание поднять голос на защиту своей народности разбивалось за кулисами даже самых смелых и боевых органов обо что-то неуловимое и неосязаемое. Много интересного можно было бы рассказать на эту тему... Да к чему? Кто того не знает? Теперь образовалось несколько издательств для борьбы с антисемитизмом; оставим в стороне вопрос, много ли помогут они делу; но любопытно то, что их руководители очень близко стоят к влиятельной передовой печати и хорошо понимают, что статья в распространенной газете гораздо полезнее брошюры, которая, Бог весть еще, попадет ли в настоящие руки. И, однако, они вынуждены возиться с этими брошюрами и не смеют мечтать о борьбе с пропагандой погрома через оппозиционную прессу. Почему?
   Как-то я прямо задал этот вопрос руководителям одной редакции и выжал после множества уклонений такой ответ: нас читает интеллигенция, а она в таких поучениях не нуждается. Было это в 1906 г. Хорошо. Но теперь у нас 1909-й. Что-то начинает прокрадываться в русскую интеллигентскую психологию. Если и правда, что тогда русская интеллигенция была иммунизирована от юдофобских предрассудков, то хватит ли у кого-нибудь отваги ручаться, что иммунитет сохранился и ныне? Я самым искренним образом настаиваю, что абсолютно не хочу раздувать чириковский инцидент, но нельзя же отрицать, что во всяком непредубежденном человеке этот случай должен вызвать по крайней мере некоторое подозрение, что не все в психике среднего русского интеллигента осталось по моде 1906 года. А передовые органы опять-таки молчат. Почему? Казалось бы, последняя оговорка -- о совершенной благонадежности просвещенного читателя -- и та отпала. Почему же снова многозначительное безмолвие?
   О, да, очень многозначительное безмолвие! Советую глубоко вдуматься в него читателю обеих национальностей. Твердой рукой подписываюсь под словами г. Арабажина: здесь есть предостережение и вам, и нам. Предостережение тем более серьезное, что поветрие, первые симптомы которого теперь нас так переполошили, -- далеко не такая новость на нашей улице, как это может показаться наивному, -- ибо зародыши той асемитической тенденции, на которую так бесхитростно вслух указали гг. Чириков и Арабажин, давно молчаливо таились во всей тактике русской печати по одному из самых трагических вопросов российской жизни...
   

ПРИМЕЧАНИЯ

   Впервые: Слово. 1909. No 731. Печатается по сборнику. Владимир Евгеньевич Жаботинский (1880--1940) -- писатель, деятель еврейского национально-государственного возрождения.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru