Жадовский Павел Валерианович
Отрывки из воспоминаний о Крыме 1855 и 1856 годов

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ П. И. ЖАДОВСКАГО

ТОМЪ I.

СТИХОТВОРЕНІЯ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія С. Добродеева, Троицкій пер., д. No 32
1886.

   

ОТРЫВКИ ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ О КРЫМѢ

1855 и 1856 годовъ,

П. Жадовскаго.

I.

   ....Слово Перекопъ указываетъ съ перваго раза, отъ чего произошло названіе города. Узкій перешеекъ, соединяющій Таврическій полуостровъ съ материкомъ Россіи, перекопанъ глубокимъ рвомъ, который служилъ прежде границей владѣній крымскихъ хановъ и вмѣстѣ съ тѣмъ составлялъ ограду или крѣпость, за которою скрывались хищные татары отъ преслѣдованій русскихъ дружинъ. Во время силы и могущества крымской орды, изъ которой подобно губительному потоку врывались толпы дерзкихъ наѣздниковъ грабить Польшу или Русь, Перекопъ служилъ караванъ-сараемъ или складочнымъ мѣстомъ награбленной крымцами добычи. Теперь ничего не осталось въ Перекопѣ отъ древнихъ укрѣпленій, кромѣ глубокаго рва и то мѣстами завалившагося. Вообще городъ имѣетъ видъ грустный, пустынный и только пребываніе нашихъвойскъ и обозовъ оживило Перекопъ и придало ему характеръ ярморочный, живой и пестрый. Въ первый разъ пріѣзжалъ я въ городъ Перекопъ въ 1855 году. Городъ состоитъ изъ одной улицы, средняя часть которой занята базаромъ. Во время весны и осени, эта единственная улица представляетъ каналъ, наполненный жидкою, глубокою и смрадною грязью, такъ-что пѣшеходъ, попавшій въ это болото, съ большими только усиліями можетъ выбраться изъ него. Я ходилъ нѣсколько разъ по старому земляному валу, составляющему какъ-бы берегъ рва. Въ одномъ мѣстѣ вниманіе мое привлекъ огромный дикій камень, на которомъ высѣчена чалма и еще какія-то фигуры, поросшія мохомъ а полусгладившіяся отъ времени. Старикъ сторожъ, служащій при конторѣ солянаго правленія, разсказывалъ мнѣ преданіе, сохранившееся между татарами объ этомъ камнѣ.
   Вотъ оно:
   Ханъ-Девлетъ-Гирей, возвращаясь изъ набѣга на Польшу, остановился въ Перекопѣ, чтобы дать отдыхъ своимъ воинамъ и чтобы вмѣстѣ съ тѣмъ распорядиться. раздѣломъ захваченной добычи. Вложивъ въ ножны кривыя, еще горячія отъ крови сабли, свирѣпые татары предались дикимъ оргіямъ, и биваки ихъ представляли шумный базаръ, оживляемый отважными торговцами: татарами, жидами и греками. Много было у хана драгоцѣнной добычи, но всего драгоцѣннѣе были плѣнныя польки, которыя какъ прекрасные цвѣтки сохранялись бережно для ханскаго гарема. Между польками была одна, прелестная какъ лилія, она однимъ взглядомъ покорила сердце Девлета. Но покоривъ сердце хана, Іозе фа сама была холодна и равнодушна къ страстнымъ вы раженіямъ его любви. Желая доставить своей гуріи всѣ наслажденія, Гирей не жадѣлъ сокровищъ и подарковъ и наконецъ позволилъ очаровательной полькѣ прогуливаться безъ надзора евнуховъ. Разъ, ночью, Девлетъ-Ги рей вышелъ изъ шатра и вошелъ въ палатку своей Іозефы,-- но ее тамъ не было. Ханъ разсвирѣпѣлъ. Взявши съ собой нѣсколько человѣкъ янычаръ, присланныхъ ему турецкимъ падишахомъ, ханъ пошелъ бродить межъ биваками, и дошедши до рва, вошелъ на валъ. Ночь была мрачная, костры догарали, кругомъ было тихо. Вдругъ, среди ночнаго безмолвія, долетѣлъ до ушей Гирея странный звукъ, похожій на голосъ молитвы. Гирей пошелъ съ своими янычарами по направленію звука и скоро замѣтилъ небольшой огонекъ. Прошедши нѣсколько сотъ шаговъ, онъ со свитой своей подошелъ къ камню, на которомъ сидѣли двѣ человѣческія фигуры. Фонарь стоялъ на землѣ и освѣщалъ только -- одежды сидѣвшихъ; лица же ихъ были закрыты. Тихо окружилъ ханъ сидѣвшихъ, и глухое проклятіе вылетѣло изъ устъ татарина: онъ узналъ въ нихъ свою Іозефу и молодаго татарскаго князя. Ханъ и князь стояли другъ противъ друга, и, казалось, окаменѣли отъ ненависти, но янычары знали хорошо свое дѣло. Кривая сталь тихо свистнула во мракѣ, и голова несчастнаго любовника, отдѣлившись отъ туловища, покатилась въ ровъ. Вслѣдъ за тѣмъ, жестокій Девлетъ велѣлъ безчувственную польку зашить въ мѣшокъ и закопать вмѣстѣ съ трупомъ убитаго татарина. Живая и мертвая жертвы мщенія легли въ одной могилѣ. На утро ханъ пришелъ на мѣсто совершенной казни, велѣлъ раскопать могилу, и увидѣлъ отъ своей возлюбленной одинъ носинѣвшій, холодный трупъ. Долго стоялъ онъ грустный и безмолвный надъ тѣдомъ той, которую любилъ, потомъ снялъ свою чалму, положилъ ее на камень и сѣлъ на землю. Такъ сидѣлъ онъ до вечера. Безмолвно, въ отдаленіи, стояли грозные тѣлохранители и только по наступленіи ночи увели безумнаго отъ горести Девлета въ его шатеръ. На этомъ камнѣ, гдѣ лежала чалма одного изъ могущественныхъ крымскихъ хановъ, высѣчена была картина, изображающая гибель двухъ жертвъ любви. Съ тѣхъ поръ крымскіе татары долго благоговѣли къ камню, на которомъ лежала священная чалма ихъ Имама. Теперь этотъ камень вросъ въ землю, а древнее преданіе еще кое-гдѣ сохраняется въ памяти крымскихъ старожиловъ.
   Дорога отъ Перекопа до Симферополя, на протяженіи ста тридцати верстъ, тянется по обширной безводной степи. Кое-гдѣ разбросаны бѣдные татарскіе аулы, которые можно издали принять за кучу земли или за стоги сѣна. Аулы состоять изъ саклей, построенныхъ изъ глины, смѣшанной съ навозомъ, и до половины врытыхъ въ землю; окна безъ стеколъ, рѣшетчатыя, заклеенный бумагой или пузыремъ, пропускаютъ очень малое количество свѣта въ эти жалкія жилища потомковъ нѣкогда грозныхъ крымскихъ татаръ. Недостатокъ лѣса, конечно, главная причина дурной постройки жилищъ въ Крыму, но убійственная лѣнь, перешедшая къ потомкамъ страшныхъ монголовъ, какъ неизмѣнное наслѣдіе сыновъ востока, много мѣшаетъ перемѣнамъ въ образѣ жизни и и домашнемъ обиходѣ. Но о татарахъ и аулахъ ихъ мы "оговоримъ послѣ подробнѣе.
   Нѣтъ непріятнѣе дороги, какъ отъ Перекопа до Симферополя. Необозримая степь направо и налѣво; трава спаленная солнцемъ; ни ручейка, ни деревца; все однообразно, одноцвѣтно и пусто. Я ѣхадъ лѣтомъ по перекопской дорогѣ въ Симферополь, и признаюсь, печальный видъ степи, душный, сухой воздухъ, истрескавшаяся земля, облака пыли, окружавшія повозку, ни капли воды отъ станціи до станціи для утоленія жажды,-- все это невольно навѣвало на душу какое-то тягостное чувство тоски. По дорогѣ встрѣчались стада овецъ; бѣдныя животныя, томимыя жаждой, жалобно блеяли и искали тѣни за одинокимъ курганомъ, или въ безводной балкѣ. Войска наши, во время походовъ по дорогѣ отъ Перекопадо Симферополя, не мало страдали отъ недостатка въ водѣ и отъ удушливой жары, нигдѣ не находя тѣни и прохлады.
   За двѣ станціи до Симферополя, на горизонтѣ, подобно массѣ темныхъ облаковъ, начинаютъ появляться вершины горнаго хребта Четыръ-дага; наконецъ вотъ и Симферополь. Часть города расположена на скатѣ возвышенности и представляетъ кучи сплоченныхъ зданій; другая, къ перекопской заставѣ, въ углубленіи. Наружный видъ Симферополя, издали, довольно живописенъ; между домами вездѣ видна зелень деревьевъ; минареты татарскихъ мечетей круглыми колоннами рисуются на ясномъ небѣ. Верхнія галлереи минаретовъ, на которыхъ муэззины, ходя кругомъ, сзываютъ правовѣрныхъ къ утренней и вечерней молитвѣ, подобно капителямъ, кажется, подпираюсь лазурный куполъ неба. Въѣзжаешь въ Симферополь -- и какое печальное разочарованіе! Городъ можно раздѣлить на двѣ части: на новую, или собственно русскую, и татарскую. Новая часть города заключаетъ въ себѣ гостинный дворъ, каменный, порядочно выстроенный, присутственныя мѣста, нѣсколько хорошихъ частныхъ домовъ, зданіе полиціи, и все это заключается въ трехъ улицахъ, изъ которыхъ одна, главная.
   Татарская часть города имѣетъ совершенно другой характеръ; она состоитъ изъ лабиринта узкихъ корридорообразныхъ переулковъ, въ которыхъ двѣ повозки рядомъ не могутъ безопасно проѣхать. Справа и слѣва эти переулки ограничены низкими каменными стѣнами; за ними татарскія жилища. Въ стѣнахъ нѣтъ почти воротъ только маленькія калиточки, ведущія во внутренніе дворы, на которыхъ выстроены низенькіе домики, обращенные на дворъ окнами. Каждый домъ раздѣляется на двѣ половины: мужскую и женскую. Въ женской половинѣ жены и дочери татаръ -- это гаремъ въ маломъ видѣ, огражденный рѣшетчатыми окнами. Дверь небольшаго объема надъ высокимъ порогомъ, чрезъ который непривычному трудно перешагнуть. Длинные и узкіе переулки татарской части города въ дождливое время представляютъ каналы стоячей жидкой грязи, долго непросыхающей и лѣтомъ. Вообще, среди татарскихъ жилищъ царствуетъ какой-то сумракъ и тишина. Въ лѣтніе жары воздухъ въ переулкахъ до того бываетъ спертъ и удушливъ, что производить на человѣка убійственное вліяніе, слѣдствіемъ котораго -- головокруженіе и тошнота. Проходя эти длинные, открытые сверху корридоры, которымъ нельзя даже дать названія и переулковъ, я уносился мыслями въ прошедшее. Передо мной воскресалъ востокъ съ его странной, замкнутой семейной жизнію, съ его чудными жителями, погруженными въ сладострастный кейфъ, съ его гаремами, въ которыхъ черноокія красавицы вянутъ какъ цвѣтки, лишенные воздуха и свѣта. Представлялась мнѣ и другая сторона восточной жизни, внѣшняя, публичная, полная страстнаго движенія, аллегорической мудрости, фанатической религіозности, промышленной дѣятельности, и снова погружающаяся въ усыпленіе. Я вспоминалъ исторію восточныхъ народовъ, цвѣтущее время ихъ жизни, ихъ силу и могущество, нѣкогда столь страшныя Европѣ, результаты ихъ свирѣпаго фанатизма и лихорадочной дѣятельности. Передо мной носились тѣни грозныхъ калифовъ, намѣстниковъ Муггамеда, и между ними стоялъ гигантскій образъ великаго Гарунъ-аль-Ряшида, этого Соломона мусульманскихъ народовъ. Наконецъ, является востокъ какъколыбель всего чудеснаго, поэзіи, искусствъ, наукъ, перешедшихъ въ Европу какъ наслѣдіе, переданное старцемъ дѣтямъ и внукамъ. Таинственная страна, освященная пребываніемъ Богочеловѣка, востокъ всегда представлялся мнѣ въ мечтахъ, какъ обширное царство, нѣкогда кипѣвшее жизнію, чудесами искусствъ, богатствомъ торговли, и вдругъ заснувшее среди разгара своей дѣятельности.
   Идешь днемъ по татарскому переулку, въ Симферополѣ, и невольно удивляешься его пустынности и безмолвію. Изрѣдка встрѣтиться съ вами татаринъ, торопливо пройдетъ мимо васъ и скроется въ другомъ переулкѣ. Вотъ стукнуло желѣзное кольцо калитки, оттуда высунулась головка молодой татарки; два черные глаза метаули въ васъ молніею и исчезли какъ призракъ. Вы останавливаетесь передъ маленькой дверью, за которой скрывалось очаровательное видѣніе; можетъ вамъ придутъ даже на мысль Зюльма, Фатьма, Зора, или другія, какія нибудь изъ красавицъ востока, прославленныхъ поэзіей; сердце ваше сильно забьется, искушеніе овладѣетъ вашей душой,:-- и вы захотите проникнуть за очарованную ограду гурій. Но бросьте ваше желаніе, во первыхъ, какъ неудобоисполнимое, а во вторыхъ, безполезное. За оградой вы найдете одну или нѣсколько молодыхъ татарокъ, съ широкими лицами, прекрасными жгучими глазами, насурмленными бровями, въ шароварахъ и чепанѣ. Эти гуріи также глупы, какъ и дики, и кромѣ глазъ, красота ихъ очень ограничена. Неуклюжій костюмъ татарокъ, лишающій ихъ граціозности въ походкѣ, скрывающій прекрасныя формы женщины, заставляетъ невольно сожалѣть объ ихъ участи; затворническая жизнь и постоянное отчужденіе отъ мужчинъ, дѣлаютъ ихъ пугливыми и тупоумными.
   Вообще, Симферополь городъ странный и непріятный для жизни; весной и осенью, на дурно вымощенныхъ улицахъ глубокая, непроходимая грязь. Средина города лежитъ въ ямѣ; въ ненастное время надъ городомъ почти всегда туманъ, сгущающійся еще болѣе отъ вредныхъ зловонныхъ испареній, отдѣляющихся съ грязныхъ улицъ и переулковъ. Лѣтомъ въ городѣ духота и пыль; недостатокъ воды очень ощутителенъ. Горы, почти съ трехъ сторонъ замыкающія Симферополь, не пропускаютъ прохладныхъ вѣтровъ съ моря, и только степной раскаленный воздухъ имѣетъ свободный доступъ; оттого въ Симферополѣ, лѣтомъ почти невозможно жить, и жители выѣзжаютъ въ деревни и въ окрестныя дачи, такъ что только бѣдные и классъ служащихъ остаются въ городѣ на жертву жарѣ и болѣзнямъ.
   Въ Симферополѣ есть одинъ бульваръ, гдѣ можно погулять съ пріятностью; но молодыя деревья и кустарники даютъ такъ мало тѣни, что въ жары это мѣсто гулянія остается пустыннымъ. Частныхъ садовъ очень мало, да они и не велики; хотя почти около каждаго дома есть нѣсколько деревьевъ на дворѣ, но они даютъ мало тѣни, и не могутъ служить мѣстомъ гуляній или отдохновенія въ лѣтнее время.
   Во время компаніи противъ англо-французскихъ и турецкихъ войскъ въ Крыму, въ продолженіи 1854, 1885 и начала 1856 годовъ, когда осада Севастополя выгнала его жителей, почти всѣ они перебрались въ Симферополь. Изъ раззоренныхъ Керчи и Евпаторіи также множество семействъ прибыло въ Симферополь, и городъ наполнился новыми жителями. Но что особенно оживило Симферополь, это пребываніе нашихъ войскъ, или, лучше сказать, разныхъ управленій и штабовъ, помѣщенныхъ въ городѣ. Торговля оживилась, открылось множество гостинницъ, кондитерскихъ, кофеенъ, магазиновъ, и Симферополь изъ пустыннаго города, обратился въ многолюдный, шумный, дѣятельный.
   Базарная площадь постоянно была полна народу. Тамъ толпились жиды, армяне; караимы, татары, греки, плѣнные французы и англичане, малороссіяне и наши русаки; кричали, продавали, покупали вмѣняли съ ранняго утра до поздняго вечера. Шумъ, крикъ, толкотня, разнообразіе костюмовъ, однимъ словомъ, пёстрая смѣсь племенъ, нарѣчій, состояній, дѣлала базарную площадь Симферополя, во все время бытности нашихъ войскъ въ Крыму въ военное время, театромъ столкновенія разнородныхъ нравовъ и происшествій коммерческой дѣятельности.
   Часто любилъ я пробираться чрезъ шумную, вѣчно движущуюся толпу и прислушиваться къ смѣшнымъ выраженіямъ дѣйствующихъ лицъ на этой торговой сценѣ.
   -- Эй, ты! свиньямъ авакумъ! (селямъ-алейкюмъ: по-татарски -- добраго здоровья), кричалъ русскій солдатъ татарину, который несъ подъ мышкой сапоги. Продаешь сапоги? Татаринъ проворчалъ что-то себѣ подъ носъ и пробирался сквозь толпу.
   -- Ишь, свиное ухо, словно оглохъ, говорилъ вслѣдъ ему раздосадованный служивый.
   -- Служивый, служивый! ей, служба! продаешь холстъ? горланилъ жидъ, обращаясь къ солдату. Солдатъ остановился. Еврей подошелъ, посмотрѣлъ холстъ, потянулъ его зубами и предложилъ продавцу двугривенный. Солдатъ не соглашался.
   -- Ну, хоцесь, два золотыхъ и царку горилки? вкрадчиво предлагалъ израиль.-- Ахъ ты Іуда! отвѣчалъ солдатъ, да мнѣ ужъ за него давали полтину серебромъ.
   -- Этотъ холстъ!
   -- Да ты посмотри, ермолка, хорошенько; въ любой лавкѣ можно его продать за цѣлковый.
   -- Ей-зе Богу, холстъ лезалый, служба, продолжалъ жидъ, тряхнувъ пейсами; -- больсе двухъ злотыхъ никто не дастъ.
   -- Поди ты съ своими злотыми, жидовская харя! Не продамъ, чортовъ кугель!
   Продавецъ и покупщикъ разошлись въ разныя стороны.
   Такъ вся эта масса людей, оживляемая духомъ корысти, волновалась подобно морю, то приливая, то отхлынывая, то мечась въ разныя стороны, то раздѣляясь на отдѣльныя кучи, то разсыпаясь по разнымъ направленіямъ.
   По улицамъ, то и дѣло гремѣли экипажи, неслись извощичьи пролетки, двигались татарскія арбы, запряженныя уродливыми верблюдами; ихъ немазанныя колеса издавали рѣзкій, пронзительный звукъ, лѣнивый татаринъ шелъ рядомъ и испуская время отъ времени гортанное: гев-яманъ! билъ палкой верблюда. За татарскими арбами тянулись запряженныя волами скрипучія телеги; наши хохлы шли по сторонамъ. Цобъ, цоби, цобъ, раздавалось порой и хворостина хлестала по бокамъ изнуренныхъ животныхъ. Разнородные звуки, смѣшиваясь, сливались въ дикій концертъ, оглашавшій Симферополь и днемъ и ночью, и придававшій городу странный, безпокойный характеръ.

-----

   Былъ вечеръ. Я и товарищъ мой, капитанъ П., сидѣли въ нашей каморкѣ и сумерничали. Свѣчъ мы нарочно не зажигали; говорили о томъ и о семъ. На дворѣ стоялъ декабрь; морозы, вовсе не крымскіе, отнимали охоту выходить не только на гулянье, но даже и въ гости. Вдругъ дверь отворилась и въ комнату вошелъ офицеръ. Товарищъ мой зажегъ свѣчу и мы увидѣли мужчину лѣтъ тридцати въ гусарской венгеркѣ. Гость раскланялся, рекомендовалъ себя поручикомъ и... какого полка, но не сказалъ своей фамиліи, положивъ фуражку и безъ церемоніи усѣлся у стола. Подали чай. Разговоръ зашелъ о возможности мира. Я утверждалъ, что миръ для насъ необходимъ. Товарищъ мой соглашался съ моимъ мнѣніемъ; гусаръ же, смѣло опровергая наши доводы, объявлялъ непримиримую и вѣчную войну нашимъ непріятелямъ.
   Увидавъ на столѣ карты, гость нашъ вдругъ спросилъ, не играемъ-ли мы въ штосъ? П. засмѣялся, а я отвѣчалъ, что мы играемъ отъ скуки въ преферансъ.
   -- Что преферансъ! дрянь! сказалъ гусаръ.
   -- А вы вѣроятно любите штосъ? Спросилъ улыбнувшись, П.
   -- Да, штосъ -- игра настоящая, живо идетъ.
   -- За то можно и проиграть все живо.
   -- Пустяки, господа! Хотите, я вамъ заложу маленькій банчикъ? Гусаръ вынулъ изъ бумажника кредитный билетъ въ десять рублей, стасовалъ карты, срѣзалъ колоду и сказалъ: готово!
   Мы рѣшились, въ угожденіе гостю, проиграть по нѣскольку рублей. Игра завязалась, я незамѣтно увлекся, пропонтировалъ до двадцати цѣлковыхъ и остановился. Капитанъ П. проигралъ не много, рублей пять или шесть. Гусаръ спряталъ проворно деньги въ бумажникъ, схватилъ фуражку и, сказавъ до свиданья, улизнулъ.
   Дня черезъ два послѣ описаннаго знакомства нашего съ гусарскимъ поручикомъ, капитанъ П. былъ на вечерѣ у одного коммиссіонера. Послѣ чая сѣли за преферансъ, и едва началась игра, какъ въ комнату вошелъ знакомый намъ поручикъ. Онъ сѣлъ около игравшихъ, шутилъ, разсказывалъ остроумные анекдоты, былъ веселъ и говорилъ безъ умолку. Кончилась пулька; игравшіе стали разсчитываться; гусаръ воспользовался этимъ временемъ, положилъ на столъ двадцать пять рублей, распечаталъ колоду картъ, стасовалъ, срѣзалъ и провозгласилъ: готово! Хозяинъ поставилъ карту, и игра завязалась. Когда въ банкѣ собралось до пятидесяти рублей выигрыша, гусаръ вдругъ забастовалъ, проворно спряталъ деньги и въ одно мгновеніе исчезъ. Гости съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга, капитанъ П. спросилъ у коммиссіонера, какъ фамилія этого гусарскаго поручика.
   Я и самъ не знаю, отвѣчалъ хозяинъ, онъ пришелъ ко мнѣ разъ вечеромъ, когда я съ двумя пріятелями игралъ въ ералашъ, рекомендовался поручикомъ н....каго полка, говорилъ со всѣми, какъ съ короткими знакомыми, а по окончаніи нашей игры заложилъ банкъ. Я рѣдко играю въ штосъ, и вообще не люблю азартной игры, а поставилъ новому знакомцу нѣсколько картъ, проигралъ восемь рублей и пересталъ. Двое пріятелей моихъ тоже играли. Одинъ изъ нихъ выигралъ рублей пять, а другой; проигралъ двѣнадцать и забастовали. Какъ скоро игра кончилась, гусаръ вскочилъ, какъ будто его что укололо, и, раскланявшись, ушелъ. Съ тѣхъ поръ онъ часто являлся къ намъ на игру, закладываете банкъ, и выигравъ нѣсколько рублей, бастуетъ и бѣжитъ опрометью изъ комнаты. Я право до сихъ поръ не знаю, какъ его фамилій, слышалъ только отъ нашего экзекутора, что этотъ господинъ состоитъ при интендантствѣ съ самаго начала кампаніи, не исполняетъ никакой особенной должности, и, что-называется, бьетъ баклуши. Онъ постоянно безцеремонно входитъ всюду, гдѣ только есть игра, закладываетъ банкъ, и выигравъ сколько нибудь, бѣжитъ далѣе собирать свою постоянную подать, которую платятъ ему охотно, потому что онъ большой шутникъ и съ нимъ весело проводить время.
   П. пришедши домой разсказалъ мнѣ слышанное имъ отъ коммиссіонера о новомъ нашемъ знакомомъ, и мы, много смѣялись прекрасному способу добыванія денегъ безъ труда.
   Послѣ узналъ я, что г-нъ поручикъ-гусаръ, такъ жестоко возставшій противъ мира и ловко опустошавшій кошельки игравшихъ съ нимъ въ штосъ, еще при началѣ кампаніи предпочелъ лучше жить въ городѣ и играть въ штосъ, чѣмъ слушать несносный свистъ пуль и невѣжливый грохотъ ядеръ на поляхъ битвъ. Въ Симферополѣ всѣ знали его, и говорили смѣясь, что онъ служить въ департаментѣ утаптыванія мостовой и по части опустошенія кармановъ....
   Въ Симферополѣ есть турецкая баня, которую всегда предпочиталъ русской, потому что не люблю париться. Нигдѣ такъ хорошо не вымоютъ васъ, какъ въ турецкой банѣ: тамъ баньщики -- мастера своего дѣла, моютъ по восточному, ловко выправляютъ всѣ члены, такъ что выходя оттуда, чувствуешь необыкновенную гибкость въ тѣлѣ, свѣжесть и легкость. На мѣстѣ этой бани стояла татарская мечеть; она однажды упала и разрушилась отъ неизвѣстной причины. Баньщикь армянинъ разсказалъ мнѣ слѣдующую легенду объ исчезнувшей мечети.
   Передамъ разсказъ въ кратцѣ.
   Лѣтъ двѣсти назадъ, когда еще на мѣстѣ Симферополя былъ большой татарскій аулъ, жилъ тамъ богатый татаринъ, старикъ лѣтъ. шестидесяти; звали его Алуфъ-Бей. Въ молодости своей онъ быль отчаянный наѣздникъ, билъ гяуровъ-христіанъ безъ пощады, и такъ ловко владѣлъ саблей, что въ сраженіяхъ однимъ ударомъ отдѣлялъ голову врага отъ туловища. Его ловкость и сила вошли въ пословицу между татарами, и желая похвалить чью-нибудь удаль, они говорили: "онъ рѣжетъ какъ Алуфъ". Состарѣвшись, Алуфъ жилъ съ шестью своими сыновьями спокойно и безбѣдно, открылъ лавку, въ которой сидѣлъ отъ утра до вечера, курилъ и наслаждался кейфомъ. Однажды вечеромъ, когда Алуфъ по обыкновенно сидѣлъ поджавши ноги и курилъ, подошелъ къ нему мулла.
   Селямъ алейкюмъ, сказалъ мулла.
   Алейкюмъ селямъ, отвѣчалъ Алуфъ.
   Старики разговорились. Тутъ подошелъ къ нимъ старшій сынъ Алуфа, Хайрединъ, молодой татаринъ, сдѣлалъ муллѣ восточное привѣтствіе и сѣлъ возлѣ стариковъ. Хайрединъ былъ, въ нѣкоторомъ родѣ, человѣкъ выше своего времени и составлялъ странное исключеніе между правовѣрными. Онъ былъ атеистъ и плохо вѣрилъ въ великаго пророка Магомета.
   Старикъ Алуфъ не разъ съ сокрушеннымъ сердцемъ замѣчалъ въ сынѣ признаки невѣрія, дѣлалъ ему отеческія замѣчанія и выговоры, даже обѣщалъ при первомъ случаѣ, если онъ не исправится, наказать его по пятамъ палками.
   Мулла и Алуфъ заговорили о Мекки, о гробѣ пророка, предметахъ священныхъ для мусульманъ. Въ разговоръ ихъ вмѣшался Хайрединъ. Все шло сначала хорошо. Дернулъ-же лукавый молодаго татарина ввернуть словцо, очень невыгодное для славы Магомета. Мулла взбѣсился и проклялъ отступника, назвавъ его гяуромъ. Алуфъ напротивъ, не сказалъ ни слова, только свирѣпо взглянулъ на сына. На другой день Алуфъ съ сыномъ ходилъ молиться въ мечеть. По выходѣ изъ храма, онъ спросилъ сына, хорошо-ли онъ молился пророку? Хайрединъ отвѣчалъ, что онъ всегда одинаково молится Богу, но не пророку. "Такъ или же на судъ пророка!" сказалъ глухо старикъ и, выхвативъ саблю, смахнулъ съ плечъ голову сына. Безглавый трупъ несчастнаго Хайредина долго лежалъ непогребеннымъ, и правовѣрные обходили его съ ужасомъ, пока, наконецъ, полиція не распорядилась погребеніемъ. А сыноубійца? Онъ жилъ въ чести до глубокой старости и умеръ окруженный многочисленнымъ семействомъ. Вѣроятно, онъ прямо попадъ въ рай Магомета! Черезъ нѣсколько времени мечеть, гдѣ совершилось описанное убійство, разрушилась сама собой, и мѣсто долго оставалось пустымъ. Наконецъ, одинъ армянинъ купилъ эту землю и выстроилъ турецкую баню. Эта баня до сихъ поръ существуетъ въ Симферополѣ, а преданіе, разсказанное выше, передается содержателями бани, какъ домашняя повѣсть.

-----

   Была осень. Ноябрь приходилъ къ концу, и Симферополь плавалъ въ морѣ глубокой грязи. Ходить въ это время по улицамъ, въ особенности ночной порой, довольно опасно, потому что канавы и выбоины, залитыя грязью, грозятъ поглотить смѣдаго уличнаго путешественника. Около гостинницы Золотаго Якоря стояло нѣсколько дрожекъ. Пробило одиннадцать часовъ вечера. Въ столовой гостинницы ужинало множество военныхъ, и хозяинъ, хитрый грекъ, собиралъ обильную дань съ кутящей военной братіи. Наконецъ къ полночи столовая зала мало-по-малу опустѣла. Только два запоздалыхъ военныхъ сидѣли еще за столочь и допивали свой портеръ. Одинъ изъ сидѣвшихъ былъ драгунскій поручикъ, другой чиновникъ интендантства.
   -- Скажите, что слышно о подрядѣ на сѣно?-- спросилъ драгунъ у чиновника.
   -- Подрядъ снялъ жидъ Берковичъ,-- отвѣчалъ чиновникъ.
   -- Меня просилъ одинъ знакомый похлопотать о продажѣ въ казну его сѣна.
   -- А сколько его у вашего пріятеля?
   -- Около тридцати тысячъ пудовъ.
   -- Порядочно. Хорошее сѣно?
   -- Не очень.
   -- Впрочемъ это ничего, можно сбыть, стоитъ только подмазать хорошенько и поговоритъ съ главнымъ бухгалтеромъ генерала.
   -- Похлопочите, пожалуйста; хозяинъ сѣна будетъ вамъ очень благодаренъ.
   -- Все обдѣлаемъ, какъ нельзя лучше; Н...ъ мнѣ пріятель и вѣрно не откажетъ.
   -- Вотъ триста рублей на первые хлопоты, а послѣ, когда дѣло сладится, вы заѣдете ко мнѣ на квартиру, въ гостинницу "Таврида" No 7-й и мы покончимъ съ вами остальное очень скоро. Однако, пора.
   -- Вы куда теперь?
   -- Заѣду къ Анютѣ. Поѣдемте со мной, если вы свободны; тамъ мы разопьемъ еще бутылку портера.
   -- Съ большимъ-бы удовольствіемъ, но я званъ на преферансъ къ полиціймейстеру.
   -- Правда-ли, что онъ открылъ кафе-ресторанъ подъ чужимъ именемъ.
   -- Право не знаю, я не вхожу въ чужія дѣла и пропускаю мимо ушей всѣ симферопольскія сплетни.
   Драгунъ и чиновникъ уѣхали.
   

II.

   Во время компаніи 1854, 1855 и 1856 годовъ, Симферополь изъ ничтожнаго и пустыннаго города обратился въ многолюдный и торговый. Туда стекалось все, что жаждало корысти и прибытка. Каждый день городъ представлялъ видъ богатой ярмарки. Движеніе, шумъ, суета торговли, -- все это представляло странный водоворотъ страстей и желаній человѣческихъ, во всѣхъ формахъ и размѣрахъ. Нищета сталкивалась съ богатствомъ, мотовство -- съ разсчетливостью и скупостью, умѣренность и и нравственность съ безнравственностью. И надъ всѣмъ этимъ моремъ житейской суеты носился проклятый духъ сребролюбія; распаляя сердца жаждой къ деньгамъ, онъ сѣялъ въ тоже время сѣмена ненависти, разврата и обмана. Много грустныхъ и печальныхъ событій совершилось въ жизни частныхъ людей въ бытность мою въ Симферополѣ.
   Разскажу одинъ печальный случай, который врѣзался въ мою память неизгладимыми чертами:
   Капитанъ Хладницкій служилъ въ курскомъ ополченіи, и дружнна его содержала въ Симферополѣ караулъ. Хладницкій имѣлъ отъ роду тридцать восемь лѣтъ; холостой, отъ природы веселаго характера, онъ не скучалъ жизнію. Средства его были не велики: кромѣ жалованья, онъ получалъ изъ дому около двухъ сотъ рублей въ годъ и, не смотря на это, умѣлъ жить хорошо. Въ бытность свою въ Симферополѣ, Егоръ Ѳедоровичъ Хладницкій занималъ очень скромную квартиру въ татарской части города. Кто жилъ въ Симферополѣ во время военныхъ дѣйствій 1854, 1855 и 1856 годовъ, тотъ знаетъ очень хорошо, какъ дорога была жизнь въ этомъ городѣ, какъ поднимались цѣны день-ото-дня выше и выше на всѣ жизненные припасы, не говоря уже о страшной дороговизнѣ дровъ, овса и сѣна. Никто не повѣритъ, не бывши въ Крыму во время прошлой войны, чтобъ за пудъ сѣна платили два рубля пятьдесятъ копѣекъ серебромъ, а за сажень дровъ отъ сорока до шестидесяти рублей. Квартиры въ Симферополѣ были совершенно недоступны бѣднымъ людямъ, а иногда и вовсе нельзя было нанять ихъ, потому что весь городъ наполненъ былъ госпиталями, коммиссіями, интендантствомъ и множествомъ другихъ управленій, принадлежащихъ къ штабу крымской арміи. Чиновники, и офицеры занимали по отводу такое множество квартиръ, что во всемъ городѣ оставалось не болѣе пяти -- шести домовъ, не занятыхъ казеннымъ постоемъ.
   Въ свободное отъ службы время, Хладницкій посѣщалъ своихъ товарищей, или прогуливался по узкимъ татарскимъ переулкамъ, волочился за хорошенькими татарками, которыя иногда въ сумерки выбѣгали изъ своихъ клѣтокъ и перебѣгали изъ одной калитки въ другую. Въ это время подъ защитой мрака, можно съ ними шутить, даже обнять и поцѣловать; онѣ не противятся, зная, что ревнивый взглядъ ихъ родныхъ и соотчичей не подмѣтитъ невинной шалости дѣвушки.
   Однажды Егоръ Ѳедоровичъ, заигравшись въ преферансъ у адъютанта своей дружины, возвращался очень поздно домой; это было въ концѣ декабря. Надъ городомъ висѣла темная беззвѣздная ночь; глубокая грязь, скованная морозомъ, обратилась въ твердыя огромныя глыбы, по которымъ не очень ловко было идти въ ночное время. Пробило два часа по полуночи, и въ узкихъ татарскихъ переулкахъ былъ густой непроницаемый мракъ. Изрѣдка мелькалъ золотой огонекъ сквозь щели ставней, плотно закрывавшихъ окно татарскаго жилища; свѣтлой, острой полосой прорѣзывалъ онъ непроницаемый покровъ мрака, дрожалъ на стѣнѣ и снова исчезалъ, побѣжденный тьмой. Хладницкій шелъ осторожно, опираясь на саблю, которую всегда бралъ съ собой во время ночныхъ путешествій. Какъ ни знакома была мѣстность капитану, какъ ни часто ходилъ онъ по узкимъ переулкамъ, окружавшимъ его квартиру, но на этотъ разъ онъ ошибся и попалъ въ незнакомый ему переулокъ. Замѣтивъ, что обманулся въ темнотѣ и попалъ въ другую сторону отъ своей квартиры, Хладницкій остановился въ раздумьи и хотѣлъ уже вернуться назадъ, какъ вдругъ его поразилъ рѣзкій разговоръ въ маленькомъ домикѣ, бывшемъ шагахъ въ пяти, отъ него. Хладницкій, любопытствуя узнать, о чемъ такъ горячо спорятъ въ позднее время ночи, пошелъ по направленію долетавшаго разговора и остановился подъ окнами низенькой хаты. Сквозь дурно затворенныя ставни свѣтился огонь. Егоръ Ѳедоровичъ приложилъ глазъ къ щели, и увидѣлъ слѣдующую сцену. Въ низенькой комнатѣ, которой стѣны были покрыты плѣсенью и промерзли, на лежанкѣ стоялъ ночникъ.-- На кровати очень бѣдной, но чистой спала дѣвушка, или женщина, лицомъ обернувшись къ стѣнѣ. У стола, на которомъ стоялъ графинъ съ водкой и стаканъ, сидѣлъ мужчина въ форменномъ заплатанномъ сюртукѣ съ бронзовыми пуговицами; сверхъ сюртука накинуть былъ плащъ, котораго сукно приняло неопредѣленный цвѣтъ отъ пыли и грязи, а плисовый воротникъ, до половины оторванный, при каждомъ движеніи хозяина плаща, дрожалъ и качался, какъ негодная тряпка. По всему видно было, что сидѣвшій принадлежалъ къ разряду тѣхъ бѣдныхъ чиновниковъ, которые, лишившись мѣста, донашиваютъ свои вицмундиры до лохмотьевъ. Лицо чиновника блѣдное, испитое, рѣзко отражалось въ обломкѣ стараго зеркала, висѣвшаго на стѣнѣ; волосы черные съ просѣдью, всклокоченные, сохранившіе еще часть прежней своей красоты, блестѣли странно и дико. Вообще вся фигура этого человѣка, среди этой комнаты, тускло освѣщенной ночникомъ, наводила на зрителя какой то страхъ, и тяжелое чувство тоски закрадывалось въ его душу.
   Противъ худощаваго человѣка, на табуретѣ, сидѣла женщина лѣтъ сорока, въ лисьемъ поношенномъ салопѣ. Рябое лицо, сѣрые и лукавые глаза, вкрадчивыя движенія дѣлали ее очень похожею на кошку, подстерегающую мышь. Порокъ и низкія страсти оставили на лицѣ этой женщины свои неизгладимые, противные слѣды, и, казалось, на этомъ непріятномъ лицѣ крупными буквами написано было: берегись!
   -- Что же, Прохоръ Васильичъ, по рукамъ, что ли? и женщина положила на столъ свою костлявую руку.
   -- Мало, Антоновна!
   -- Двѣсти пятьдесятъ мало? Ахъ ты грѣховодникъ!-- вскричала женщина, всплеснувъ руками.-- Да я и душу бы мою продала за эту сумму, батюшка! Ныньче деньги на землѣ не валяются.
   -- Да вѣдь я теперь не на службѣ, Антоновна. И ее то жалко; надо обезпечить чѣмъ-нибудь дѣтище.-- Чиновникъ поникнулъ головой. Казалось, раскаянье потрясло его душу, а совѣсть грозно напомнила о тяжкомъ отвѣтѣ за преступленіе.
   -- Двѣсти пятьдесятъ! двѣсти пятьдесятъ! и квартира еще въ добавокъ! Ой, ой, ой!-- говорила женщина, покачиваясь изъ стороны въ сторону.-- Да вѣдь это просто сумасшествіе, батюшка! Ну, что она, (женщина показала на спящую дѣвушку), не Богъ знаетъ вѣдь какая красавица -- тщедушная, ничего особаго. Счастье само лѣзетъ къ вамъ, Прохоръ Васильичъ, а вы его ни за что, ни про что гоните; грѣшно, право грѣшно!
   Чиновникъ поднялъ голову, налилъ въ стаканъ водки и выпилъ залпомъ. Глаза его страшно блеснули, онъ привсталъ со стула и сказалъ:
   -- Такъ двѣсти пятьдесятъ, квартира и мнѣ на сюртукъ сукна, Антоновка? Ну такъ и быть, по рукамъ!
   -- Будетъ, все будетъ, кормилецъ; баринъ мой человѣкъ щедрый, хорошій, не обидитъ бѣдную дѣвушку, право слово не обидитъ.
   -- Ладно, ладно! но надо впередъ задатокъ; мнѣ нечѣмъ завтра за квартиру заплатить, хозяинъ гонитъ -- срокъ давно прошелъ.
   -- Завтра, завтра, Прохоръ Васильичъ; въ это время онъ пріѣдетъ сюда и вы получите всѣ денежки. А теперь вотъ пять рублей пока на харчи. Да не забудьте, батюшка, вечеркомъ, когда будете поить дочку вашу чаемъ, посыпать ей въ чашку этой травки. Женщина подала что-то, завернутое въ бумажку.
   -- Эхъ! тяжело, Антоновна, видитъ Богъ, тяжело! а бѣдноеть еще тяжелѣе. Нечего толковать, по рукамъ!
   -- По рукамъ, такъ по рукамъ! и дай Богъ вамъ съ легкой моей руки разбогатѣть.
   Чиновникъ и женщина ударили по рукамъ, и послѣдняя пошла изъ комнаты. Выходя, женщина взглянула въ лицо спящей дѣвушки и сказала: "Эхъ какая счастливая! видно, что въ сорочкѣ родилась". Оставшись одинъ, чиновникъ, облокотись на столъ, подперъ голову руками и сидѣлъ неподвижно какъ статуя. Ночникъ угасалъ; странныя тѣни задвигались въ комнатѣ и казалось, что въ этомъ полумракѣ злой духъ стерегъ невинную жертву.
   Страшно стало Хладницкому, и онъ, замѣтивъ домикъ и мѣсто, скорыми шагами удалился. Цѣлую ночь онъ не могъ уснуть, вспоминая видѣнное и слышанное. Ужасная картина нищеты и преступленія ясно представлялась ему со всѣми страшными послѣдствіями преступнаго торга отца честью, своей дочери. На другой день Хладницкій всталъ рано послать вѣрнаго человѣка узнать, кто живетъ въ томъ домикѣ, въ которомъ разыгралась описанная нами сцена. По справкамъ оказалось, что тамъ жилъ отставной губернскій секретарь Черешковъ съ дочерью, котораго недавно выгнали изъ службы за пьянство. Еще разсказали капитану, что послѣ смерти жены, которую уморилъ своей грубостью и нетрезвымъ поведеніемъ, онъ сталъ пить горькую чашу, и какъ слышно хочетъ пожертвовать своею дочерью. Капитанъ, собравъ эти свѣдѣнія, попросилъ одного знакомаго полицейскаго чиновника привести къ нему на квартиру губернскаго секретаря Черешкова подъ какимъ-нибудь предлогомъ. Въ тотъ же день услужливый квартальный пришелъ на квартиру Хладницкаго вмѣстѣ съ Черешковымъ.
   При взглядѣ на этого несчастнаго, преступнаго отца, Хладницкій почувствовалъ такой ужасъ и отвращеніе, что готовъ былъ убѣжать изъ комнаты; но скрѣпя сердце, онъ вѣжливо попросилъ гостя садиться. Полицейскій чиновникъ оставилъ ихъ однихъ.
   Долго говорилъ капитанъ Хладницкій съ отставнымъ чиновникомъ о разныхъ разностяхъ и, постепенно переходя отъ одного предмета къ другому, коснулся домашнихъ обстоятельствъ губернскаго секретаря, и вызвалъ его на откровенность.-- Несчастный разсказалъ свою жизнь, описалъ страшную бѣдность, не скрылъ, что страсть къ пьянству была главною виновницею всѣхъ его бѣдствій, и, между прочимъ, взглянувъ пристально на капитана, проговорилъ тихимъ, голосомъ: "У меня есть дочь, но ей нельзя со мной жить, а молода и хороша". Хладницкій понялъ мысль чиновника и спросилъ, не позволитъ-ли онъ ему похлопотать о мѣстѣ для его дочери.
   -- Я бы очень былъ вамъ благодаренъ, -- сказалъ Черешковъ, -- но ныньче всѣ мѣста такъ дешевы, что не стоитъ и опредѣляться молодой дѣвушкѣ, не получившей хорошаго образованія; впрочемъ,-- прибавилъ онъ,-- одинъ мой знакомый отыскалъ уже мѣсто моей Пашѣ довольно выгодное, а вмѣстѣ съ тѣмъ и я буду имѣть кусокъ хлѣба.
   Хладницкій вспомнилъ вчерашнюю сцену и понялъ, какое мѣсто отыскано для бѣдной дѣвушки. Кровь бросилась ему въ голову, онъ вскочилъ со стула, и страшное проклятіе вырвалось изъ его устъ. Опомнившись, онъ обратился къ чиновнику и хладнокровно разсказалъ все, что онъ видѣлъ и знаетъ про его намѣренія въ отношеніи дочери, и тутъ же предложилъ ему двѣсти пятьдесятъ рублей серебромъ съ тѣмъ, чтобы онъ. позвонилъ дѣвушкѣ переселиться къ одной пожилой, знакомой ему дамѣ на жительство; въ противномъ случаѣ, онъ обѣщалъ прибѣгнуть къ строгости законовъ и сообщить правительству его преступные замыслы.
   Черешковъ сидѣлъ какъ убитый; совѣсть его мучила, а стыдъ раскаянія отнялъ у него языкъ. Страшно было смотрѣть на этого несчастнаго преступника. Его лицо, обезображенное пьянствомъ, ветхая, заплатанная одежда, судорожное трясеніе рукъ, все показывало, что онъ преступилъ тотъ роковой предѣлъ страсти, изъ-за котораго возвратъ труденъ, почти невозможенъ, --. и только чудо могло спасти этого человѣка и исправить его жизнь.
   Убѣжденіями и угрозами капитанъ Хладницкій заставилъ чиновника согласиться на сдѣланное ему предложеніе, и вручивъ ему деньги, взялъ съ него росписку, что онъ не будетъ вмѣшиваться болѣе въ судьбу своей дочери. Послѣ заключеннаго условія, они разстались.
   Хладницкій нашелъ мѣсто шестнадцатилѣтней Полинѣ у одной своей знакомой старушки, которая съ радостно пріютила ее за небольшую плату. И такъ, бѣдная жертва нищеты и порока была спасена добрымъ человѣкомъ. Я видѣлъ эту дѣвушку, годъ спустя послѣ расказаннаго выше случая, и нашелъ ее прехорошенькой. Она была уже невѣста и помолвлена за одного прикащика, служившаго у богатаго симферопольскаго купца. Разговаривая съ Пашей, я произнесъ имя Хладницкаго, какъ хорошаго моего знакомаго. Дѣвушка горько зарыдала, и показавъ мнѣ на образъ Пресвятой Дѣвы, проговорила: "я всегда молюсь защитницѣ невинности и сиротства о моемъ благодѣтелѣ, но, увы! его уже теперь нѣтъ здѣсь, онъ далеко,-- иначе бы онъ порадовался моему счастію, которое имъ создано".

-----

   Дорога отъ Симферополя до Бахчисарая становится разнообразною: она, то идетъ по узкимъ долинамъ, то подымается на вершины холмовъ. Съ правой стороны тянется цѣпь невысокихъ горъ, которыхъ вершины, постепенно понижаясь одна передъ другой, образуютъ исполинскую лѣстницу, какъ будто соединяющую небо съ землей. Съ лѣвой стороны синѣются массы Чатырдага. Когда начинаетъ разлетаться утренній туманъ, онѣ рисуются странными, причудливыми формами на ясномъ небѣ. То кажется вамъ, что громадная масса стоитъ наклонившись, какъ бы готовясь обрушиться, то виднѣется исполинская терраса съ чернѣющимися на ней лѣсами. Массы облаковъ ползутъ по скатамъ горы, измѣняя свой свѣтъ отъ лучей солнца, принимая видъ огромныхъ фантастическихъ животныхъ, переходящихъ съ мѣста на мѣсто.
   Приближаясь къ Бахчисараю, мѣстность дѣлается болѣе и болѣе неровною. Вы ѣдете но широкой площадкѣ, которая вдругъ оканчивается пропастью; эта пропасть какъ будто образовалась изъ огромной разсѣлины, прорѣзанной въ землѣ силой вулкана,-- и въ этой то узкой, горной разсѣлинѣ, по бокамъ и на днѣ ея, брошенъ Бахчисарай. Вы спускаетесь съ крутой горы, поворачиваете налѣво и ѣдете возлѣ отвѣснаго бока гигантскаго обрыва. Еще нѣсколько шаговъ,-- и передъ вами Бахчисарай. Вообразите себѣ узкое ущелье, образовавшееся изъ длиннаго ряда горъ справа и слѣва; на днѣ этого ущелья течетъ быстрая, маленькая горная рѣчка Салгиръ; по берегамъ рѣчки разсыпано множество домиковъ, сплоченныхъ въ одну длинную улицу. Зданія какъ бы силятся раздвинуться и подымаются на крутые бока ущелья, а тамъ одно надъ другимъ висятъ какъ птичьи гнѣзда на небольшихъ мѣловыхъ площадкахъ. Татарскіе домики, разбросанные въ живописномъ безпорядкѣ, представляютъ странную картину, которая надолго остается въ памяти.
   Бахчисарай состоитъ изъ одной чрезвычайно узкой и длинной улицы, съ обѣихъ сторонъ которой тянется непрерывный сплошной рядъ лавокъ, составляющихъ базаръ. Лавки помѣщены въ нижнихъ этажахъ татарскихъ домовъ, а вверху животрепещущія жилища въ азіатскомъ вкусѣ. Улица такъ узка, что двѣ повозки съ трудомъ могутъ по ней ѣхать рядомъ! Неровная мостовая дѣлаетъ ѣзду затруднительной. Во время дождей, сбѣгающая съ высотъ вода затопляетъ улицу, и тогда можно по ней смѣло плйть въ лодкѣ; но вода скоро сбѣгаетъ въ Салгиръ; ея песчаный грунтъ способствуетъ быстрому осушенію, потому и грязь въ Бахчисараѣ стоитъ недолго. Съ лѣвой стороны главной и единственной улицы Бахчисарая, на всемъ ея протяженіи, тянется обрывистый скатъ ущелья, и домы плотно прижались къ нему; только нѣкоторыя изъ зданій поднялись на площадки, высѣченныя въ бокахъ горы и висящія въ воздухѣ надъ другими. Домы съ правой стороны улицы разбросаны по обѣимъ берегамъ Салгира, который катитъ свои мутныя струи по каменистому ложу и раздѣляетъ Бахчисарай на двѣ половины. Берега Салгира обрывисты и каменисты; лѣтомъ, этотъ горный ручей мелководенъ, а въ осеннее и весеннее время сбѣгающая съ горъ вода обращаетъ его въ бурный, яростный, пѣнящійся потокъ, чрезъ который нельзя перейти. Вправо бахчисарайское ущелье расширяется и представляетъ долину, дно которой всхолмлено, изрѣзано теченіемъ горныхъ потоковъ, исчезнувшихъ и оставившихъ свои русла безводными, песчаными впадинами. Съ правой стороны улицы, нѣсколько узкихъ проулковъ служатъ сообщеніемъ между грязными, уродливыми татарскими жилищами; эти проулки образуютъ подобіе лѣстницъ, ведущихъ по скату горы въ пропасть. Если смотрѣть на Бахчисарай издали, онъ живописенъ. Передъ вашими глазами раскидывается прекрасная горная картина, а среди группы разбросанныхъ скалъ и холмовъ, на вершинахъ и впадинахъ, толпятся кучи зданій. Башни минаретовъ, подобно колоннамъ, возвышаются надъ массой зданій. При восходѣ, особенно при закатѣ солнца, горы принимаютъ чудный колоритъ. Эти разнообразные тоны свѣта и тѣни, скользя по вершинамъ и покатостямъ горъ широкими полосами, или неправильными плоскостями, безпрестанно измѣняясь, представляютъ зрѣлище волшебное и восхищающее душу зрителя. Бахчисарай кажется массой гнѣздъ, сгрупированныхъ въ неправильныя кучки на бокахъ горъ, скалъ, утесовъ и холмовъ; часть этихъ гнѣздъ, какъ будто отторженная бурями, упала на дно глубокихъ ямъ, образующихъ дно гигантскаго ущелья, которое въ свою очередь образовалось, кажется, отъ того, что вершины горъ когда-то отшатнулись другъ отъ друга, а подошвы остались неподвижными. но какъ прекрасенъ видъ Бахчисарая издали, такъ печаленъ онъ и непріятенъ вблизи. Тѣснота зданій, неопрятность татарскихъ жилищъ и происходящая оттого въ городѣ нечистота, при въѣздѣ въ городъ, производятъ впечатлѣніе, не радующее душу. Несмотря на безпорядочность и нечистоту внутренности города, лѣтомъ жизнь въ Бахчисараѣ пріятна. Горный воздухъ, прекрасный окрестности, величественные виды, здоровая горная вода, а въ возвышенныхъ частяхъ города отсутствіе жара въ лѣтніе мѣсяцы, дѣлаютъ лѣтомъ жизнь въ Бахчисараѣ если не веселой, то здоровой и пріятной. Виноградники, покрывающіе южные скаты холмовъ и горъ, фруктовые сады разнообразятъ окрестности, и еслибъ не врожденная лѣнь татаръ, Бахчисарай могъ бы обратиться въ прекрасную чудную дачу со всею роскошью богатой южной природы, со всѣми удобствами для жизни въ жаркомъ климатѣ, -- но, повторю, проклятая восточная лѣнь мѣшаетъ всему и дѣлаетъ жизнь крымскихъ татаръ грязною и скудною.
   Я часто прогуливался по Бахчисараю; блуждая по мрачнымъ, кривымъ переулкамъ, съ грустію смотрѣлъ я на татарскія жилища съ ихъ обращенными на внутренніе дворики окнами. Двѣ стороны азіатской жизни являлись передо мной во всей ихъ странной противуположности: семейное затворничество, внутренняя жизнь, недоступная никому, кромѣ хозяевъ, и внѣшняя, открытая, распахнутая, съ ея кейфомъ, торговлей и восточной мудростью. Я посѣтилъ пресловутый дворецъ хановъ, который стоитъ въ центрѣ города, если только узкій, длинный Бахчисарай имѣетъ центръ. Во время посѣщенія моего, во дворцѣ гиреевъ помѣщенъ былъ намъ военный госпиталь; это мнѣ не помѣшало однакожъ осмотрѣть внутренность ханской главной мечети и кладбище гиреевъ.
   Мечеть дворца -- высокая храмина съ хорами. Внизу храмины устроенъ родъ кафедры, съ которой, вѣроятно, муллы читали правовѣрнымъ поученія изъ корана; на хорахъ еще сохраняются до сихъ поръ маленькія скамеечки, выложенныя мозаикой изъ перламутра и краснаго дерева; на этихъ скамейкахъ набожные владыки Крыма клали коранъ во время молитвъ своихъ въ мечети. Окна съ разноцвѣтными стеклами скудно пропускаютъ свѣтъ во внутренность мечети, и внутри царствуетъ какой-то странный, фантастическій отблескъ, погружающій душу въ грустное состояніе. Мнѣ казалось, что я вижу передъ собой этихъ фанатиковъ-мусульманъ, погруженныхъ въ благоговѣйное созерцаніе и безмолвную молитву, тѣни прошедшаго носились въ этомъ таинственномъ сумракѣ, напоминая о жизни отжившихъ, нѣкогда могущественныхъ и грозныхъ хановъ Крыма.
   Я посѣтилъ потомъ залу суда; это четырехъ-угольная комната съ окнами въ верхнемъ этажѣ. Видно, что съ высокаго потолка когда-то спускалась люстра. Въ узкой части восточной стѣны, вверху, сдѣланы хоры, съ наружной стороны закрытыя ширмами изъ мелкой металлической сѣтки, такъ что стоящій на хорахъ, не будучи видимъ, самъ могъ ясно видѣть и слышать, что происходило внизу залы. На этихъ таинственныхъ хорахъ, ханы присутствовали при производствѣ суда надъ ихъ подданными: это невидимое присутствіе владыки при исполненіи закона, представляетъ прекрасный символъ совѣсти, невидимо слѣдящей за помышленіями нашихъ сердецъ и напоминающій намъ объ исполненіи нашего долга. Востокъ прекрасно умѣлъ представлять въ эмблемахъ многія идеи вѣры и духовнаго міра, но не умѣлъ приложить ихъ къ своей нравственной жизни.
   Наконецъ обошелъ я и залу фонтановъ въ гаремѣ ханскихъ женъ. Въ стѣнахъ украшенныхъ арабесками, помѣщались фонтаны. Свинцовыя трубы торчали изъ стѣны, и подъ каждую изъ этихъ трубокъ придѣлана небольшая полукруглая, плоская чаша, куда лилась вода. Долго искалъ я глазами знаменитаго фонтана слезъ, и отыскалъ его наконецъ отличивъ по множеству сдѣланныхъ на стѣнѣ надписей. Такъ вотъ онъ, бахчисарайскій фонтанъ, столь прославленный музою нашего великаго поэта! Я долго стоялъ передъ нимъ, уносясь думами въ прошедшее, мнѣ видѣлся грустный образъ прекрасной Маріи, заключенницы ханскаго гарема. Если ты въ самомъ дѣлѣ жила на землѣ, бѣдная жертва несчастія и фанатизма, если ты приходила съ восходомъ и закатомъ солнца въ лѣтніе долгіе дни умываться къ этому жалкому фонтану, и если твои слезы капали изъ прекрасныхъ глазъ въ кипящую кристальную влагу, то фонтанъ слезъ не даромъ получилъ свое названіе. Жаль разстаться съ этимъ поэтическимъ, грустнымъ, милымъ образомъ; все кажется, что легкая тѣнь страдалицы, незримо посѣщаетъ мѣсто своего земнаго заключенія. Но увы! Фонтанъ слезъ, подобно многимъ другимъ фонтанамъ, не брызжетъ уже алмазными каплями въ мраморную свою чашу; не слышно болѣе тихаго журчанія прозрачной, звучной воды подъ безмолвными сводами залы фонтановъ. Гдѣ прежде жили прекрасныя гуріи гарема, все теперь пусто, мрачно и грустно. Гдѣ вы, прелестные цвѣтки? вы, чья жизнь прошла какъ сонь, безъ радостей свободы, безъ наслажденій истинной любви? Васъ нѣтъ давно, красавицы гарема, но память о васъ сохраняется поэзіей, которая вѣрнѣе и надежнѣе исторіи передаетъ грядущимъ поколѣніямъ ваши милые, страстные и навѣкъ исчезнувшіе образы.
   Теперь все пришло во дворцѣ въ запустѣніе; цвѣтники хотя и поддерживаются, но въ нихъ нѣтъ тѣхъ цвѣтовъ, которые нѣкогда придавали имъ жизнь и очарованіе. Повсюду вѣетъ холодомъ могилы, и рука времени безжалостно стираетъ памятники, которыми человѣкъ желалъ жить въ потомствѣ.
   Изъ залы фонтановъ пошелъ я на ханское кладбище. Каменные мавзолеи, съ высѣченными на верху чалмами, стоять покрытые мохомъ и плесенью. Подъ этими холодными, безмолвными памятниками покоится прахъ грозныхъ хановъ; этотъ прахъ, нѣкогда столь священный для татаръ, теперь попирается ногой христіанина-гяура, бывшаго данника, нынѣ-же обладателя правовѣрныхъ. Долго ходилъ я по кладбищу гиреевъ, вспоминая исторію крымской орды, грозной непріятельницы Руси. Вышедши изъ кладбища, посѣтилъ я каменную, часоваго за оградой дворца, построенную, какъ говорить преданіе, надъ могилой Маріи. Въ этой часовнѣ теперь отпѣвали нашихъ умершихъ солдатъ изъ госпиталя. Я помолился о душахъ усопшихъ, и печально настроенный, оставилъ дворецъ гиреевъ.
   Кажется, преданіе о Маріи Потоцкой создано воображеніемъ поэта, потому что я не нашелъ никакихъ достовѣрныхъ фактовъ, которые бы подтверждали легенду. Впрочемъ, что за дѣло поэту, существовала-ли Марія или нѣтъ; его фантазія вызвала прекрасный образъ, облекла его въ чудныя формы, пропѣла грустную пѣснь надъ могилой рано увядшей красавицы, и онъ сдѣлалъ свое дѣло. Пусть археологъ и историкъ добиваются истины. сухими фактами; ихъ розысканія въ отношеніи этой прекрасной, вѣчно-юной мечты, не принесутъ никакой пользы,-- и то, что освѣщено магическимъ свѣтомъ поэзіи, останется также прекрасно и мило, какъ было прежде.

-----

   Въ Бахчисараѣ я познакомился съ однимъ купцомъ-татариномъ, у котораго стоялъ на квартирѣ. Хозяина моего звали Ибрагимъ-Баши. Это быль добрый старикъ лѣтъ подъ семьдесятъ, съ бѣлой почтенной бородой; семейства у него не было; онъ жилъ одинъ. Память Ибрагима сохранила много старинныхъ преданій и разсказовъ, и я любилъ бесѣдовать съ нимъ за чашкой кофе, вызывая его воспоминанія.
   Однажды мы поѣхали съ Ибрагимомъ верхомъ по окрестностямъ города и спустились въ узкую лощину сзади Бахчисарая. Лощина оканчивалась высокимъ холмомъ, на вершинѣ котораго лежала груда камней -- остатокъ отъ разрушеннаго зданія. Я спросилъ старика, что такое было на холмѣ? Ибрагимъ разсказалъ мнѣ легенду, за вѣрность которой не ручаюсь, а передаю то, что слышалъ.
   Давно, очень давно, на вершинѣ холма стояла высокая башня, построенная однимъ изъ крымскихъ хановъ. У хана Ахмета было множество сыновей и дочерей, но одна дочь отъ любимой его жены была такая красавица, какой вѣроятно не было и въ раю Мугамета. По смерти любимой своей жены, Ахметъ сдѣлался такъ печаленъ, что ничто не могло разсѣять его грусти. Однажды, гуляя въ саду поздно вечеромъ, онъ встрѣтился съ своей дочерью и вдругъ влюбился въ нее. На другой день, ханъ позвалъ къ себѣ Нихшиде (такъ звали дочь хана), и объявилъ ей о своей любви, предлагая раздѣлить съ ней ложе; но прекрасная гурія ужаснулась этого предложенія и отвѣчала отцу, что вѣроятно печаль по ея матери помрачила его разсудокъ. Но когда отецъ объявилъ напрямикъ, что она должна быть его женой или умереть, тогда Нихшиди прямо назвала его безумнымъ, и, засмѣявшись въ глаза, убѣжала. Свирѣпый татаринъ велѣлъ схватить свою дочь, и заключить въ башню на холмѣ. Съ наступленіемъ ночи, ханъ посѣтилъ свою дочь и опять требовалъ удовлетворенія своей страсти. Дѣвушка на отрѣзъ отказала и прибавила, что разобьетъ себѣ голову, если онъ будетъ настаивать на своемъ намѣреніи. Тогда отецъ обрекъ дочь свою на голодную смерть. Черезъ четыре дня, онъ отправился въ башню и нашелъ дочь свою уже умиравшею отъ голода. Безумный отъ страсти, онъ рѣшился воспользоваться безсиліемъ несчастной умирающей дочери; но едва только началъ приводить въ исполненіе свое сатанинское намѣреніе, какъ молнія пророка ударила въ башню и погребла и хана и дочь его подъ грудой камней, которые до сихъ поръ видны на вершинѣ холма. Это мѣсто, гдѣ погибла невинная жертва, преступной любви, до сихъ поръ считается священнымъ у бахчисарайскихъ татаръ. И здѣсь обратилось въ обычай, чтобы каждая дѣвушка-невѣста, наканунѣ свадьбы своей, приносила на вершину холма букетъ цвѣтовъ, прося пророка о счастіи въ супружествѣ.

------

   Недалеко отъ Бахчисарая есть высокая гора очень странной формы. Если смотрѣть съ востока, то вершина этой горы имѣетъ видъ человѣческой головы, увѣнчанной чалмой; съ сѣверной стороны гора представляется черною, высокою стѣной, на верху которой торчать зубцы, а межь ними стоятъ столѣтнія сосны, какъ неподвижные, безмолвные часовые очарованнаго замка. Татары называютъ этудюру -- Горою Мести (Татъ-Карчимъ). Ибрагимъ разсказалъ мнѣ про эту гору слѣдующую быль, которая сохраняется въ устахъ бахчисарайскихъ старожиловъ.
   Еще во времена золотой орды, когда часть татарскихъ шаекъ, отдѣлившись отъ главной массы, заняла Крымъ и водворилась въ немъ, одинъ татарскій князь по имени Гули-ханъ, основалъ аулъ недалеко отъ того мѣста, гдѣ теперь стоитъ Бахчисарай. Гули-ханъ былъ отчаянный и свирѣпый воинъ; онъ хвалился между своими, что во время битвъ съ христіанами, собственною рукою срѣзалъ триста шестьдесятъ головъ. Гули-ханъ, поселившись въ Крыму, зажилъ себѣ припѣваючи, серебра и золота у него было вдоволь; награбленная военная добыча положена въ кладовыхъ, а въ гаремѣ находились лучшія красавицы, какихъ не было въ гаремахъ другихъ крымскихъ татарскихъ князей: чего бы кажется еще недоставало Гули-Хану? Но онъ все еще желалъ увеличить свои сокровища. Въ то время между татарами носился слухъ, что въ одной изъ горъ Чатырдага зарытъ былъ древними обитателями Тавриды богатый кладъ, и что кладъ этотъ достанется тому, кто взойдетъ на вершину тои горы, гдѣ зарытъ кладъ, и призвавъ три раза, духа тьмы, потомъ отречется отъ своей вѣры. Долго думалъ Гули-ханъ объ этомъ кладѣ; корысть мучила его, ни днемъ, ни ночью не имѣлъ онъ покоя, и наконецъ рѣшился, во что бы то ни стало, пріобрѣсть скрытое въ землѣ сокровище. Разъ въ темную и бурную ночь, Гулиханъ сѣлъ на своего боеваго коня и отправился къ горѣ, въ которой хранился кладъ. Пріѣхавши, онъ оставилъ своего коня у подошвы горы, а самъ пѣшкомъ сталъ взбираться наверхъ. Прошла ночь, наступило утро, а Гули-ханъ поднялся еще не очень высоко, потому что путь былъ трудный и неровный; наконецъ, на четвертый день къ вечеру, онъ достигъ вершины горы. Самая вершина представляла площадку, а посреди этой площадки лежалъ четырехъугольоый камень съ начертанными на немъ таинственными письменами. Когда настала ночь, Гули-ханъ, отдохнувши, сталъ на камень и, обнаживъ саблю, отрекся отъ своей вѣры и отъ пророка Мугамеда; потомъ три раза произнесъ имя злаго духа. Едва окончилъ онъ свое заклинаніе, какъ загрохоталъ подземный громъ, плита сдвинулась съ своего основанія, открылась мрачцая отдушина, изъ которой вдругъ поднялся столбъ синяго пламени, и изъ огня громовой голосъ проговорилъ: "иди и возьми сокровище, котораго-ты добивался". Гулиханъ, при всей своей храбрости и жадности къ богатству, не рѣшился даже двинуться съ мѣста отъ страха; тогда тотъ же голосъ сказалъ ему: "такъ какъ ты звалъ духа тьмы и продалъ ему свою душу, то на тысячу лѣтъ тѣло твое обращается въ камень, а душа будетъ заключена въ этой каменной темницѣ; по окончаніи этого времени, тебя потребуютъ на судъ пророка и тогда уже на всегда рѣшится твоя участь". Грянулъ громъ, гора задымилась, пламенный столбъ исчезъ, а Гули-ханъ, хотѣвшій уже бѣжать, почувствовалъ, что члены его не двигаются, голова отяжелѣла: онъ сталъ каменнымъ столбомъ. Съ тѣхъ поръ прошло много лѣтъ; окаменѣвшій Гули-ханъ обратился въ безобразную массу сѣраго гранита, которая покрыла всю вершину горы, и только огромная чалма татарскаго князя видна и понынѣ на дикой ея макушкѣ, которая своей угрюмой, почернѣвшей массой наводитъ на всякаго какой-то безотчетный страхъ. Правовѣрные татары и до сихъ поръ, во время бури, съ суевѣрнымъ ужасомъ смотрятъ на вершину горы, ожидая, что вотъ оттуда вылетитъ злой шайтанъ съ своимъ сокровищемъ и понесетъ въ преисподнюю душу Гулихана, осужденнаго пророкомъ за измѣну вѣрѣ и и ненасытное корыстолюбіе.
   Въ Бахчисараѣ показали мнѣ маленькій домикъ, въ которомъ жилъ нашъ великій Суворовъ, когда былъ посланникомъ въ Крыму, при Екатеринѣ. Въ этой заброшенной хаткѣ не было уже хозяевъ, а помѣщался госпитальный цейхгаузъ. Впрочемъ, никто не знаетъ достовѣрно, тотъ-ли это самый домикъ, гдѣ жилъ Суворовъ, или только то самое мѣсто, на которомъ стояло зданіе, служившее жилищемъ русскому полководцу-посланнику. Хозяинъ мой, Ибрагимъ, ничего не зналъ достовѣрнаго, но онъ познакомилъ меня съ однимъ муллой, девяностолѣтнимъ старцемъ, который въ молодости своей видѣлъ Суворова. Мулла разсказалъ мнѣ слѣдующій анекдотъ о незабвенномъ русскомъ героѣ.
   Извѣстно, что Суворовъ при строгой своей жизни не любилъ роскоши, не любилъ онъ и женщинъ (да не оскорбится прекрасный полъ) и жилъ совершеннымъ монахомъ. Ханъ, желая задобрить посланника, послалъ однажды Суворову подъ предлогомъ услуги, прекрасную дѣвушку, переодѣтую въ мужское платье. Суворовъ обласкалъ прекраснаго мальчика, но не допустилъ его близко къ себѣ. Разъ, ночью, Сукорову что-то понадобилось, камердинера его не было дома, и онъ позвалъ своего молодаго пажа. Подавая воду генералу, дѣвушка какъ будто ненарочно разстегнула на груди свой чекмень и открыла свои прелести. Едва Суворовъ замѣтилъ эту метаморфозу, какъ вскочилъ съ мѣста, забѣгалъ по комнатѣ и закричалъ: "помилуй Богъ, чудо! пѣтухъ сталъ курицей!" Послѣ этого генералъ обласкалъ испуганную дѣвушку и спросилъ, какъ ее зовутъ, и для чего она къ нему послана ханомъ? Невольница откровенно разсказала ему все и просила его защиты, говоря, что ханъ обѣщалъ ее утопить, если она не соблазнитъ русскаго пашу. Суворовъ ласково обѣщалъ ей свое покровительство, далъ ей нѣсколько червонцевъ, приказалъ молчать о случившемся и велѣлъ, чтобъ, завтра дѣвушка опять одѣлась въ мужское платье. На другой день Суворова посѣтилъ ханъ.-- Послѣ обычныхъ церемоній начались разговоры, подали трубки и шербетъ. Суворовъ поблагодарилъ хана за присланнаго ему для услугъ пажа, и потомъ позвалъ дѣвушку. Когда невольница вошла въ комнату, Суворовъ обернувшись къ своимъ адъютантамъ и чиновникамъ, спросилъ у нихъ очень серьезно: не хочетъ-ли кто жениться на его пажѣ? Всѣ знали нашего героя за чудака, ао при этомъ вопросѣ удивились и недоумѣвали, что все это значитъ. Тутъ Суворовъ приказалъ дѣвушкѣ разстегнуть верхнее платье и церемонно подвелъ ее къ хану, сказавъ: "помилуй Богъ! хорошо въ вашей землѣ: мужчины обращаются въ женщинъ, а женщины въ мужчинъ". Ханъ понялъ все и чрезвычайно смутился, а Суворовъ прибавилъ, чтобы онъ болѣе не безпокоился объ участи этой дѣвушки, но зналъ-бы впередъ, что русскій генералъ женатъ, и на другой женѣ, пока первая еще жива, жениться не можетъ,-- таковы правила христіане ской вѣры. Кончилось все это тѣмъ, что Суворовъ просилъ всѣхъ русскихъ чиновниковъ подписаться на паспортѣ дѣвушки, отправилъ ее въ Россію, а потомъ приказалъ отвезти въ Петербургъ, гдѣ хотѣлъ ее пристроить, но, къ несчастію, дѣвушка умерла въ дорогѣ.
   Есть еще другое преданіе о Суворовѣ; вотъ оно. Потемкинъ не любилъ Суворова, и агенты великолѣпнаго князя Тавриды вездѣ слѣдили за поступками будущаго нашего генералиссимуса. Однажды Суворовъ, возвратясь на свою квартиру, увидѣлъ подъ столомъ боченокъ; осмотрѣвъ его, онъ нашелъ, что боченокъ наполненъ золотомъ. Суворовъ спросилъ у своего человѣка, кто входилъ безъ него въ комнату, -- и когда камердинеръ Прошка отвѣчалъ, что комната была заперта, и что онъ самъ все время не входилъ туда, а стерегъ у дверей въ передней, Суворовъ догадался, что это были какія-либо продѣлки его враговъ, сейчасъ же послалъ на гауптвахту и велѣлъ отнести туда боченокъ съ золотомъ. На другой день объявлено было въ Бахчисараѣ, что русскимъ пашей найдена бочка золота, и хозяинъ ея смѣло можетъ явиться за полученіемъ своего сокровища. Но никто не явился, и Суворовъ приказалъ часть денегъ раздать нищимъ, а другую часть отослать въ греческій монастырь, находившійся недакеко отъ Севастополя.
   При въѣздѣ въ Бахчисарай, около остатка разрушенной каменной стѣны, стоитъ еще до сихъ поръ круглая башня, которой верхъ осыпался; уцѣлѣла только нижняя частъ; нѣсколько круглыхъ отверстій въ нижней части башни, вѣроятно исполняли назначеніе бойницъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и оконъ. Я входилъ во внутренность башни; тамъ были сложены вещи послѣ умершихъ солдатъ. Въ каменномъ полу я отличилъ отъ другихъ плитъ одну, которая своей величиной и какой-то полуистершейся надписью привлекла мое вниманіе. Осматривая ее, я, замѣтилъ съ одной стороны ржавыя желѣзныя петли, а съ другой маленькое засорившееся отверстіе, на подобіе ключной дырочки. Тогда догадался я, что эта плита служила дверью, ведущею въ какой-нибудь подвалъ и подземелье, теперь забытое и заброшенное. Мнѣ очень хотѣлось поднять эту плиту и спуститься въ подземелье, но обстоятельства воспрепятствовали, и я удовольствовался разсказомъ преданія, сохраняющагося въ устахъ старожиловъ объ этой полуразрушенной башнѣ.
   Послѣ смерти Менгли-Гирея одинъ изъ сыновей его, кажется, Шаплетъ-Гирей, сдѣлавшись ханомъ, собралъ свои буйныя толпы и ударилъ на Русь. Въ Москвѣ, на велико-княжескомъ престолѣ сидѣлъ великій князь Василій Іоанновичъ, далеко не имѣвшій ни силы води, ни государственнаго ума отца своего Іоанна III-го. Узнавъ о набѣгѣ крымцевъ, Василій послалъ воеводу Телепнева собрать войско и заслонить Москву, а въ случаѣ удачи преслѣдовать татаръ до самой Тавриды. Пока плохой воевода собиралъ плохое войско, татары опустошили южную Русь, сожгли множество деревень и селъ, опустошили даже нѣкоторые небольшіе города, и съ награбленной добычей вернулись назадъ. Въ то время въ Малороссіи уже образовалась буйная сѣчь запорожцевъ, равно ненавидѣвшая татаръ и поляковъ, и ставшая на югѣ Руси твердымъ оплотомъ. Часть запорожцевъ была въ Польшѣ и потому не могла биться съ татарами; другая часть оставалась дома и занималась приготовленіемъ къ походу. Но не вытерпѣло сердце запорожца,-- и молодой полковникъ Данило Чупрунъ, съ своимъ полкомъ, поднялся на татаръ: крымцы какъ-будто чуяли погоню и удирали на своихъ быстрыхъ коняхъ. Одинъ отрядъ крымцевъ поотсталъ отъ другихъ, потому что болѣе отягощенъ былъ добычей; его-то настигъ Чупрунъ и пересѣкъ ему дорогу. Съ полковникомъ былъ двадцатилѣтній его сынъ Григорій, всегда сопровождавшій отца въ битвахъ съ поляками и мусульманами. Путь татарамъ лежалъ недалеко отъ того мѣста, гдѣ засѣлъ Чупрунъ съ своимъ полкомъ. Едва зажглась на небѣ утренняя заря, какъ татары поднялись съ ночлега и двинулись впередъ; быстро, какъ бурный потокъ, ударили запорожцы на крымцевъ,-- и началась рѣзня. Дѣло продолжалось не долго; часть татаръ легла на полѣ битвы, остальная пустилась въ бѣгство, но и бѣгство не спасло отъ гибели; казацкая сабля рубила бритыя головы какъ капустныя кочаны. Полковникъ Чупрунъ увлекся преслѣдованіемъ въ пылу сѣчи, и вдругъ одинъ очутился въ отдѣлившейся кучѣ крымцевъ. Татары, узнавъ въ немъ начальника казаковъ, ударили съ большею яростію. Долго отбивался полковникъ отъ свирѣпыхъ; много разъ тяжелая сабля его поднималась и опускалась, и десятками ложились тѣла нападавшихъ; но татары напирали съ яростію, и наконецъ, обезсиленный отъ ранъ полковникъ упалъ съ лошади; этого только и ждали враги; схвативъ свою добычу, они увлекли съ собою полумертваго Чуприна. Когда все кончилось, и казаки, утомленные преслѣдованіемъ, остановились, чтобы отдохнуть и сосчитать павшихъ, съ ужасомъ увидѣли они, что полковникъ ихъ пропалъ. Сначала думали казаки, что Чупрунъ палъ въ битвѣ, и только, когда собрали тѣла убитыхъ товарищей и не нашли между ними трупа своего начальника, тогда догадались, что павъ полковникъ попался въ лапы татарамъ. Начальство надъ полкомъ, по избранію казаковъ, принялъ сынъ Чуприна, Григорій. Сошедши съ лошади и положивши три земныхъ поклона, онъ поклялсь отмстить за смерть отца и сказалъ: "если я вамъ не докажу, бисово племя, что такое казачья месть, то да буду проклятъ". Запорожцы повернули назадъ, и долго въ Сѣчи шли разсказы о томъ, какъ узкоглазые черти захватили въ плѣнъ храбраго полковника Чупруна.
   Между тѣмъ, татары, захватившіе въ плѣнъ казацкаго полковника, достигли благополучно Тавриды и тотчасъ отослали своего плѣнника въ Бахчисарай. Представленный къ свирѣпому Шаплетъ-Гирею, запорожецъ твердо выдержалъ испытаніе и отказался отъ всѣхъ льстивыхъ предложеній, клонившихся къ пагубѣ казацкой воли. Тогда ханъ прибѣгнулъ къ угрозамъ и пыткамъ, но это также мало подѣйствовало на Чупруна, какъ и первое, и несчастнаго запорожца заключили въ башню, заперли въ глубокое подземелье и приковали цѣпью къ огромному камню. Григорій, сынъ Чупруна, тѣмъ временемъ обдумывалъ планъ мести. Сначала онъ пытался выкупить отца золотомъ, и въ Крымъ ѣздилъ гонецъ, но ханъ заломилъ такую сумму, которой и во всей Сѣчи собрать невозможно; тогда Григорій рѣшился самъ съѣздить въ Крымъ и повидаться съ отцомъ. Одѣвшись въ татарскую одежду, смѣлый казакъ добрался до Бахчисарая; зная хорошо татарскій языкъ, онъ хитростію и деньгами снискалъ доброжелателей между многими узденями и беками, и наконецъ нашелъ случай войти въ темницу отца. Въ мрачномъ подземельѣ три мѣсяца томился Чупрунъ. Въ сырой душный подвалъ не забѣгалъ лучъ свѣта, сальникъ освѣщалъ темницу страшнымъ свѣтомъ;-- прикованный къ камню, узникъ лежалъ распростертый на землѣ;, почти безъ жизни, безъ движенія. Услышавъ знакомый голосъ, старикъ ожилъ, мгновенно всталъ и увидѣлъ передъ собой сына. Сцена свиданія была печальна и трогательна, но прошла скоро. Полковникъ, прощаясь съ сыномъ, завѣщалъ ему неумолимую месть врагамъ, и Григорій поклялся исполнить отцовскій завѣтъ.
   Григорій жилъ не даромъ, въ Балчисараѣ; онъ успѣлъ уговорить многихъ князьковъ собраться въ походъ на Польшу; распространилъ слухъ, что вся Сѣчь запорожская во враждѣ съ поляками и идетъ на Варшаву. Между тѣмъ онъ сносился и съ Сѣчей, гдѣ вѣрные друзья готовы были помогать ему и деньгами и саблей. Жадные къ добычѣ татары увлеклись предложеніяни бея (Григорій слылъ въ Бахчисараѣ за богатаго и знатнаго татарина), и толпы ихъ, подъ предводительствомъ сына Шаплетъ-Гирея, въ числѣ трехъ или четырехъ тысячъ, выступили въ походъ на поляковъ. Григорій сопровождалъ татаръ и вызвался быть ихъ проводникомъ. Между тѣмъ, казаки выступили изъ Сѣчи, въ числѣ двухъ полковъ, и скрылись въ засадѣ на той дорогѣ, по которой должны были проходить хищные крымцы. Была темная ночь; татары сдѣлали привалъ, разставили ведеты и предались покою. Подъ защитой мрака, Григорій ускользнулъ изъ стана и явился къ запорожцамъ, которые засѣли въ глубокой балкѣ, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ татарскаго ночлега. Когда все было готово, тихо, какъ тѣни, поднялись казаки и пѣшіе пошли къ врагамъ, раздѣлившись на три части; каждая часть должна была ударить съ разныхъ сторонъ на татаръ. Нѣсколько десятковъ казаковъ остались на балкѣ, осѣдлали коней, и по условленному сигналу должны были скакать и преслѣдовать тѣхъ изъ враговъ, которые будутъ искать спасенія въ бѣгствѣ. Какъ змѣи, ползкомъ, добрались казаки до стана крымцевъ и вдругъ встали, какъ будто выросли изъ земли, "ринулись какъ коршуны на спящихъ ордынцевъ. Григорій первый ударилъ и началъ сѣчу;-- она была ужасна: полусонные, неждавшіе нападенія, татары гибли сотнями подъ ударами казачьихъ сабель; прискакалъ и конный отрядъ казаковъ, остававшійся назади, окружилъ и преслѣдовалъ бѣгущихъ. Запорожцы, при началѣ рѣзни, зажгли приготовленный ими, заранѣе, на высокомъ курганѣ, маякъ изъ смоляныхъ бочекъ, и красноватый свѣтъ пламени освѣтилъ гибель крымцевъ. Люта и ужасна была казачья месть: въ плѣнъ не брали никого, рѣзали, рубили въ куски,-- никто почти не спасся. Григорій, какъ духъ мести, носился на конѣ своемъ и убивая татаръ, приговаривалъ: "вотъ вамъ, бисово племя, гостинцы за батьку!" Такъ погибла вся шайка татаръ, а запорожцы, окончивъ дѣло и похоронивъ убитыхъ своихъ братьевъ, которыхъ однакожъ было не много, возвратились въ Сѣчь.
   Скоро достигла до хана вѣсть объ ужасной гибели всего отряда, вмѣстѣ съ которымъ погибъ сынъ его. Тогда и ханъ догадался о мести запорожцевъ, и велѣлъ Чупруна заложить живаго въ его темницѣ. Съ тѣхъ поръ, башня, гдѣ погибъ запорожскій полковникъ, получила названіе Казачьей Башни. И до сихъ поръ помнятъ еще крымскіе татары ужасную месть запорожцевъ, и много ходитъ между ними разсказовъ объ удалыхъ наѣздникахъ -- казакахъ; эти легенды невольно переносили меня въ давно прошедшее время Сѣчи запорожской,-- и предо мной вставали грозные призраки богатырей южной Руси, страшныхъ своей силой, неумолимыхъ въ своей мести, вѣчные враги татаръ и поляковъ. Прахъ ихъ давно истлѣлъ въ степныхъ курганахъ, но осталось грозное имя въ потомствѣ, и не разъ, можетъ быть, враги наши и теперь содрагаются при воспоминаніи страшной Сѣчи запорожской.

----

   Солнце садилось. Муэззины, съ высоты минаретовъ однообразнымъ, грустнымъ пѣніемъ призывали правовѣрныхъ къ вечерней молитвѣ. Надъ Бахчисараемъ повѣяла вечерняя прохлада, и я пошелъ прогуляться по городу. Пройдя главную улицу, спустился я внизъ по Салгиру къ каменному водомету, находящемуся за чертой города, противъ казармъ, занятыхъ госпиталемъ. Вокругъ водомета разсыпано нѣсколько дрянныхъ деревянныхъ строеній, пройдя далѣе нѣсколько шаговъ, я наткнулся въ старый фундаментъ довольно обширнаго зданія, которое, какъ видно по почернѣвшимъ и покрывшихся плесенью камнямъ, давно разрушено. Заря гасла на небѣ, и вечернія тѣни гуще и гуще ложились на землю, покрывая предметы мракомъ; вдругъ слухъ мой поразила татарская пѣсня: -- кто-то пѣлъ отъ меня въ нѣсколькихъ шагахъ; голосъ нѣжный и пріятный, съ легкимъ гортаннымъ отзвучіемъ. Слова пѣсни были для меня непонятны, но грустный мотивъ трогалъ душу и говорилъ о чемъ-то печальномъ. Пройдя впередъ нѣсколько шаговъ, я разглядѣлъ въ полумракѣ молодую татарку, которая пѣла. сидя на камнѣ; услышавъ шорохъ, пѣвица обернулась и посмотрѣла на меня своими прекрасными глазами. Лицо ея овальнее, немного блѣдное съ легкимъ румянцемъ, на головѣ шапочка изъ краснаго сукна съ позументомъ, изъ подъ которой струились черныя косы. Я сказалъ дѣвушкѣ татарское привѣтствіе; она перестала пѣть, улыбнулась, приложила руку къ груди, и вдругъ бросилась бѣжать и исчезла въ темнотѣ. Я остался одинъ; обойдя два раза развалины, и оглядѣвъ внимательно оставшіяся большія плиты, я замѣтилъ на нѣкоторыхъ изъ нихъ слѣды огня, на другихъ надписи на монгольскомъ языкѣ. Этимъ окончилась моя прогулка, и я возвратился въ городъ. Пробило одиннадцать часовъ; взошла луна; Бахчисарай спалъ, освѣщенный сіяніемъ мѣсяца. Изрѣдка кое-гдѣ, раздавалось ржаніе лошади, или противный ревъ верблюда, и потомъ все было тихо кругомъ. Прекрасны крымскіе ночи, съ яснымъ звѣзднымъ небомъ, съ золотистымъ ликомъ мѣсяца, съ полупрозрачными, сребротканными облаками, летящими по темной синевѣ воздушнаго океана. Воздухъ наполненъ какимъ-то особеннымъ сильнымъ благоуханіемъ, раздражающимъ нервы. Вообще, на землѣ и въ воздухѣ все полно страстнаго очарованья, невольно погружающего душу въ сладкое забытье, и становится понятнымъ, почему ночи востока всегда благопріятствовали тѣмъ волшебнымъ приключеніямъ, которыя такъ живо и роскошно передала намъ арабская поэзія въ чудныхъ сказкахъ Шахеразады.

-----

   На другой день отправился я къ старику -- муллѣ за справками о видѣнныхъ мною развалинахъ. Я засталъ моего знакомаго дома; онъ сидѣлъ, поджавши ноги, на низенькомъ широкомъ диванѣ; длинный чубукъ, съ огромнымъ чернымъ янтаремъ, дымился у него въ зубахъ; допитая чашка кофе стояла на маленькомъ, мѣдномъ подносикѣ; такой же подносикъ поставленъ былъ и подъ трубку. При входѣ моемъ, послѣ сдѣланнаго мною привѣтствія, старикъ кивнулъ головой и сказалъ свое обычайное: "алейкюмъ селямъ".
   Мулла, какъ видно, былъ не расположенъ прервать свой кейфъ, и сказалъ мнѣ, что онъ кое-что знаетъ про эти развалины, но теперь забылъ, а разскажетъ, когда память его просвѣтлѣетъ. Я видѣлъ, что нечего дѣлать съ упрямымъ татариномъ и оставилъ его наслаждаться созерцаніемъ. Выходя отъ. муллы, встрѣтилъ я моего хозяина Ибрагима; онъ шелъ торопливо, что случалось съ нимъ довольно рѣдко. Я спросилъ, куда онъ спѣшитъ, и получилъ въ отвѣтъ, что онъ идетъ къ муллѣ, отъ котораго я только что вышелъ. Я разсказалъ Ибрагиму про свиданіе мое съ муллой и его неподвижный кейфъ, и совѣтовалъ не безпокоить мудреца, на что хозяинъ мой отвѣчалъ, что спѣшное дѣло заставляетъ его безпокоить священника. Это спѣшное дѣло была свадьба его внучки Абибе, которую онъ выдавалъ замужъ за одного ногайца, торговавшаго въ Бахчисараѣ кожей и мыломъ. Ибрагимъ просилъ меня, чтобы я побывалъ у него вечеромъ на весельѣ, и я сказалъ, улыбаясь: "какъ только твою внучку передадутъ ея жениху, мы ворота на запоръ и загуляемъ". Онъ крикнулъ мнѣ въ слѣдъ: "да, гуляемъ, гуляемъ!" и вошелъ въ домъ муллы.
   Вечеромъ зашелъ я на половину моего хозяина; у него уже собрались гости на сватьбу. Невѣста сидѣла въ отдѣльной комнатѣ, ее окружали молодыя подруги; закрытая бѣлой чадрой, она; слушала какія-то пѣсни или заклинанья и молчала. Мы, то-есть мужчины, сидѣли на половинѣ хозяина; намъ подавали кофе и трубки. Часовъ въ десять вечера, подъ окнами дома, раздалось бряцанье бубенъ, звуки волынки и еще какой-то дудки: это была татарская серенада; потомъ явился женихъ, подалъ хозяину что-то завернутое въ полотно и вышелъ. Комната хозяина освѣтилась маленькими восковыми свѣчками. Мулла, бывшій тутъ же, всталъ и прочиталъ какую-то молитву: въ это время въ комнату невѣсты входилъ женихъ. Дѣвушки, окружавшія невѣсту, подняли вопль и стали толковать и тормошить жениха, но онъ ихъ выпроводилъ изъ комнаты и остался одинъ съ новобрачной, чтобъ снять своей рукой ея дѣвственное покрывало. Въ заключеніе всего, подъ окнами долго еще раздавался дикій концерта музыки, продолжавшійся далеко за полночь. Гости хозяина между тѣмъ пили водку, шумѣли, курили, и даже развеселились до того, что хлебнули запрещеннаго пророкомъ напитка отъ лозы виноградной.
   На другой день послѣ свадьбы, я пошелъ вмѣстѣ съ хозяиномъ къ муллѣ, который на этотъ разъ былъ въ хорошемъ расположеніи духа, разговаривалъ охотно, и въ заключеніе разсказалъ мнѣ о видѣнныхъ мною развалинахъ слѣдующую сказку.
   Жилъ въ Бахчисараѣ богатый купецъ, по имени Селимъ. Селимъ былъ очень счастливъ въ торговлѣ; всѣ спекуляціи и торговые обороты удавались ему и приносили огромный барышъ. Всѣ завидовали успѣхамъ и счастью купца, а были и такіе, которые говорили, что Селиму помогалъ злой духъ, купившій его душу. У Селима было большое семейство и много прекрасныхъ невольницъ, изъ числа которыхъ одна была лучше всѣхъ Ее звали Тамарой; онъ любилъ ее больше другихъ и желалъ имѣть отъ нея сына, но желаніе его не исполнялось: Тамара была безплодна. Селимъ выстроилъ богатый каравансарай для склада своихъ товаровъ; возлѣ каравансарая стоялъ и домъ купца, блиставшій всею восточною роскошью. Время шло, а у Тамары еще не было, ни одного ребенка. Однажды, когда Селимъ возлежалъ на богатомъ коврѣ съ своей возлюбленной, невольникъ вошелъ и объявилъ. что какой-то дервишъ желаетъ говорить съ его господиномъ; купецъ велѣлъ впустить дервиша. Дервишъ вбѣжалъ въ комнату, и не сдѣлавъ никакого привѣтствія хозяину, началъ вертѣться по комнатѣ, произнося какія-то невнятныя слова; окончивъ свою дикую пляску, онъ подошелъ къ купцу и сказалъ ему пророческимъ голосомъ: "если ты хочешь, чтобъ отъ твоей любимой жены родился сынъ, то поклянись предъ пророкомъ, что если желаніе твое исполнится, то ты сейчасъ отдашь половину своего имѣнія бѣднымъ, оставить домъ свой и обратишь его въ гостинницу для странниковъ". Селимъ обѣщалъ исполнить все, что требовалъ дервишъ. "Но это еще не все, продолжалъ дервишъ; напиши свою клятву на этомъ клочкѣ пергамента и съѣшь его при мнѣ". Селимъ исполнилъ и послѣднее требованіе. Тогда дервишъ, уходя, сказалъ: "помни-же, Селимъ! если ты не исполнишь своей кляты она сожжетъ тебя, а домъ твой и богатство твое исчезнуть какъ дымъ отъ вѣтра".
   Спустя годъ или два, послѣ страннаго посѣщенія дервиша, Тамара родила сына, и Селимъ такъ былъ радъ исполненію своего давнишняго желанія, что тотчасъ же собрался въ путь и отправился въ Мекку на поклоненіе гробу пророка. Возвратившись изъ Мекки, купецъ вспомнилъ о данной клятвѣ, вспомнилъ и предсказаніе дервиша, и крѣпко задумался; но скупость его взяла верхъ, и онъ подумалъ, что дервишъ навралъ, объѣвшись опіуму.
   Такъ прошло довольно времени, и Селимъ позабылъ объ исполненіи своего обѣщанія. Разъ какъ-то, въ байрамъ (главный мусульманскій праздникъ), Селимъ созвалъ много гостей и сдѣлалъ пиръ; множество золотыхъ и серебряныхъ лампадъ освѣщало покои, такія-же курильницы разливали драгоцѣнныя благоуханія. Гостямъ подавали шербетъ въ золотыхъ чашкахъ, осыпанныхъ дорогими камнями;-- во всемъ была пышность и роскошь, достойная богатства хозяина. Наконецъ, когда наступила ночь, хозяинъ, разгулявшись, велѣлъ избраннымъ невольницамъ потѣшить гостей своихъ пляской; когда красавицы кружились и вертѣлись въ сладострастной пляскѣ, вдругъ въ чертоги вбѣжалъ дервишъ. Селимъ сейчасъ узналъ того самаго дервиша, который за нѣсколько лѣтъ передъ этимъ взялъ съ него клятву, которую онъ не исполнилъ. Дервишъ подошелъ къ хозяину, и ставъ передъ нимъ, вперилъ въ него свои сверкающіе, огненные глаза, потомъ сказалъ насмѣшливымъ голосомъ: "отчего же, хозяинъ, ты не попляшешь самъ съ прекрасными гуріями, которыхъ позвалъ на пиръ?" Селимъ, смутясь, отвѣчалъ, что это не прилично доброму мусульманину. "А прилично мусульманину не исполнять данную клятву? Ну, да теперь уже поздно! вскричалъ грозно дервишъ, поди и попляши съ баядерками". Селимъ сталъ было отговариваться, но дервишъ схватилъ его съ исполинскою силою, и началъ кружиться съ нимъ по залѣ. Въ это время всѣ бывшіе въ залѣ увидѣли, что изъ глазъ, ушей и носа хозяина струилось синее пламя; всѣ съ ужасомъ бросились вонъ изъ проклятаго дома, и послѣдніе изъ выходившихъ, обернувшись, увидали, что дервишъ и Селимъ кружились по заламъ въ страшной пляскѣ, объятые огненными вихрями. Едва только гости вышли изъ дома Селима, какъ каравансарай и домъ купца мгновенно были охвачены огнемъ и съ страшнымъ грохотомъ разрушились. Еще долго послѣ страшнаго событія, набожные мусульмане, проходя мимо проклятаго мѣста, на которомъ стоялъ домъ купца Селима, произносили стихи корана и съ ужасомъ спѣшили удалиться".
   Только подъ небомъ востока и юга могутъ родиться подобныя сказки; тамъ воображеніе людей также пламенно и роскошно, какъ и окружающая ихъ природа, и жизнь проходитъ подобно волшебной сказкѣ, не оставляя послѣ себя ничего, надъ чѣмъ бы можно было задуматься потомству.
   
   1859
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru