Жанлис Мадлен Фелисите
Тюльпанное дерево

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Восточная повесть


  

Тюльпанное дерево.
Восточная повѣсть

(Изъ сочиненій Гжи. Жанлисъ)

   Въ прекраснѣйшемъ Королевствѣ изъ всей Азіи обиталъ любезный и блистательный народъ, столько же прославившійся военными подвигами, сколько склонностію своею къ Наукамъ и Художествамъ. Неподалеку отъ стѣнъ, ограждавшихъ чертоги и обширные сады Государя, была пальмовая роща, на концѣ которой находились два домика, отличающіеся миловидною своею простотою. Одинъ принадлежалъ старику Оглану, которой велъ въ несъ пустынническую жизнь въ продолженіе многихъ лѣтъ: садикъ его славился великолѣпнымъ тюльпаннымъ деревомъ {Сіе дерево вывезено изъ Америки.}, неизвѣстнымъ еще тогда въ Азіи. Оно имѣло десять саженъ вышины и, на время цвѣта, покрывалось болѣе нежели двумя тысячами тюльпановъ красоты безподобной. Къ дереву сему была придѣлана круглая лѣстница въ 50 фунтовъ вышиною, и тамъ находилось мѣсто для отдохновенія, или родъ гнѣзда, крѣпко утвержденнаго на двухъ толстыхъ вѣтвяхъ. Сіе гнѣздо было такъ велико, что въ немъ свободно помѣщались три или четыре человѣка, и ничто не могло быть такъ пріятно, какъ въ Іюлѣ мѣсяцѣ видѣть себя на срединѣ дерева, котораго каждый сучокъ обремененъ прекраснѣйшими тюльпанами. Въ семъ таинственномъ убѣжищѣ, Поэтъ, увѣнчанный и со всѣхъ сторонъ окруженный прелестнѣйшими цвѣтами, изпускающими превосходный запахъ, подумалъ бы, что флора перенесла его въ любимую свою рощицу.
   Огланъ, убѣгая отъ общества, никого не пускалъ въ свое уединенное жилище, но не смѣлъ не принять Королевской фамиліи, которую любопытство видѣть тюльпанникъ, привлекло однажды въ его садъ. Онъ умѣлъ найти предлогъ для недопущенія Высокихъ своихъ посѣтителей къ лѣстницѣ, ведущей на дерево, и никто изъ нихъ не всходилъ на оное. Съ сего дня старикъ отказывалъ всѣмъ любопытнымъ безъ изключенія. Поговорили нѣсколько времени о его нелюдимости; но какъ онъ твердо устоялъ въ характерѣ мизантропа, то объ немъ наконецъ забыли, такъ точно, какъ бы онъ жилъ за тысячу верстъ отъ Двора,
   Другой домикъ принадлежалъ долго одному садовнику; наконецъ купалъ его Зеинебъ, молодой Царедворецъ, которой умѣлъ его украсить, не лиша его и сельскихъ красотъ. Зеинебъ поведеніемъ своимъ и милымъ нравомъ опровергалъ все, что обыкновенно говорятъ на щетъ Придворныхъ мрачные, недоволыше философы, которые никогда не бывали при Дворѣ и не имѣли ни случаевъ, ни возможности знать и разсматривать характеры Государей и Вельможь
   Зеинебъ сохранилъ при Дворѣ невинныя свои склонности: веселость духа и откровенность, чрезвычайную умѣренность, и доброе, чувствительное сердце. Онъ не искалъ способовъ къ обогащенію своему; достатокъ его былъ посредственный, но онъ соразмѣрялъ его съ своими желаніями. Наскучивъ пышнымъ зрѣлищемъ величія и тягостнымъ этикетомъ, пріѣзжалъ онъ отдыхать въ свой маленькой домикъ, но не ополчался противъ Придворнаго великолѣпія; ибо не чувствовалъ ни малѣйшаго негодованія отъ того, что въ чертогахъ Царей и знатныхъ Господъ не находилъ умѣренности и сладкаго покоя пастушеской жизни.
   Сдѣлавшись сосѣдомъ Оглану, юный Зеинебъ услышалъ съ удивленіемъ o странностяхъ сего старика. Огланъ провождалъ большую часть времени въ тюльпанникѣ, въ цвѣточномъ своемъ гнѣздѣ; онъ никогда въ немъ не читалъ, но просиживалъ по цѣлому дню, одинъ и въ совершенной праздности. Не взирая на дикость и неприступность, старикъ былъ добръ и благотворителенъ; входъ къ нему, будучи запертъ для любопытныхъ, былъ всегда отворенъ для бѣдныхъ; онъ дѣлалъ добро безъ всякаго тщеславія, но съ такимъ благоразуміемъ и разсмотрительностію, которыя доказывали, что это было главное его упражненіе. Зеинебъ почувствовалъ непреодолимое желаніе узнать Оглана и его тюльпанное дерево, котораго никогда онъ не видывалъ; но всѣ его покушенія въ разсужденіи сего были тщетны. Стѣна раздѣляла сады, двухъ сосѣдей. Въ одинъ день Зеинебъ, подчищая свои шпалеры, взошелъ на стѣну и увидѣлъ великолѣпный тюльпанникъ. Ахъ! какая прекрасная вещь! вскричалъ онъ. Случилось, что Огланъ не сидѣлъ тогда въ гнѣздѣ своемъ, но ходилъ по саду и, услышавъ сіе возклицаніе, увидѣлъ Зеинеба. Въ одномъ камзолѣ, безъ шляпы, съ кривымъ ножемъ въ рукѣ, и почелъ его за садовника. Пріятная физіономія, на которой изображалась кроткая веселость, ему понравилась. Онъ подумалъ, что человѣкъ сего состоянія не обезпокоитъ его и что онъ всегда легко можетъ отъ него отвязаться. Взглянувъ на него съ улыбкой. Огланъ сказалъ ему: "послушай, другъ мой! естьли хочешь посмотрѣть на эта дерево вблизи, то обойди кругомъ; я отопру тебѣ ворота." Услышавъ сіе, восхищенный Зеинебъ, вмѣсто того чтобъ идти назначенною дорогою, спрыгнулъ со стѣны и въ одинъ мигъ очутился въ саду Оглана; онъ бросился обнимать старика, которой увидѣлъ тогда свою ошибку, и узналъ, что сей молодой человѣкъ былъ не садовникъ, a сосѣдъ его Зеинебъ; но любезность и веселонравіе юности скоро преклонили къ нему сердце старика, которой обошелся съ нимъ самымъ вѣжливымъ и ласковымъ образомъ. Подошедъ къ дереву, Зеинебъ хотѣлъ идти по круглой лѣстницѣ, но старикъ сильно тому противился; однакожъ Зеинебъ не послушался и взлетѣлъ, какъ птица, въ таинственное гнѣздо. Старикъ за нимъ послѣдовалъ, и они оба сѣли на одну изъ вѣтвей. Огланъ пристально смотрѣлъ на Зеинеба. "Ахъ! какъ здѣсь пріятно!" вскричалъ сей послѣдній. Какъ! сказалъ Огланъ: не уже ли въ самомъ дѣлѣ не чувствуешь ты здѣсь скуки и тягости? -- "Скука такъ скоро не приходитъ, отвѣчалъ Зеинебъ, смѣючись: напротивъ я въ восхищеніи и желалъ бы провести здѣсь всю жизнь. Множество прелестныхъ воспоминаній представляются моему воображенію. Добрый старецъ! не говори со мною, не мѣшай мнѣ думать!"... При сихъ словахъ почтенное лице Оглана оросилось слезами. Любезный, превосходный юноша! вскричалъ онъ, обнявъ его: съ сей минуты я ничего скрывать отъ тебя не буду; войдемъ со мною въ домъ мой; ты услышишь отъ меня вещи чудесныя.... Сіи слова такъ сильно возбудили любопытство въ Зеинебѣ, что, невзирая на неизъяснимую прелесть, влекущую его къ дереву, сошелъ онъ съ поспѣшностію и послѣдовалъ за старикомъ. Они вошли въ домъ. Огланъ сѣлъ съ нимъ на мягкія подушки и сказалъ ему: "Сынъ мой! я тебя такъ теперь знаю, какъ бы имѣлъ щастіе быть твоимъ отцемъ; знаю, что ты никогда не обманывалъ; обѣщай мнѣ хранить тайну, которую намѣренъ я тебѣ ввѣрить." Даю тебѣ въ томъ честное слово, отвѣчалъ Зеинебъ. -- "Довольно! Выслушай же странную мою. повѣсть:
   "Я родился въ Персидской провинціи Сузіанѣ. Мегметъ, Владѣтель сей небольшой области, сдѣлалъ меня Визиремъ своимъ; мнѣ было тогда около сорока лѣтъ. Исполняя возложенную на меня должность съ величайшимъ безпристрастіемъ, нажилъ я однако же, совсѣмъ не вѣдая того, множество враговъ; я думалъ, что для сохраненія мѣста моего довольно будетъ мнѣ справедливости, безкорыстія, неусыпнаго трудолюбія, старанія объ уменьшеніи налоговъ по приведенія земледѣлія въ цвѣтущее состояніе. Желая все видѣть и знать непосредственно самъ собою, что очень возможно въ небольшомъ владѣнія, часто ѣзжалъ я одинъ и подъ чужимъ именемъ въ разные краи Сузіаны. Однажды встрѣтился я на дорогѣ въ лѣсу со старухою, которая была одѣта въ самое бѣдное рубище и, сидя на древесномъ пнѣ, горько плакала. Я остановился, чтобъ спроситъ ее о причинѣ такой печали, и она трогательнѣйшимъ образомъ описала мнѣ свою бѣдность. Я посадилъ ее на свою лошадь позади себя и отвезъ ее въ ближнюю деревню, гдѣ объявилъ о себѣ и, сыскавъ для нее хижину, оставилъ ей нѣсколько денегъ и поѣхалъ, давъ слово навѣщать ее отъ времени до времени. Черезъ два или три мѣсяца я и дѣйствительно посѣтилъ ее: она была здорова и осыпала меня благословеніями. Благородная ловкость въ обращеніи и пріятные разговоры Никсы -- такъ ее звали -- ясно показывали, что она была не простаго рода; но тщетно старался я узнать, кто она такова; и слышать ея приключенія; отвѣты ея были такъ темны и замѣшательство такъ велико, что я пересталъ безпокоить ее вопросами. Никса была отмѣнно умна, и я не знаю женщины, подобной ей въ пріятности обхожденія. Я почувствовалъ нѣжнѣйшую къ ней дружбу, предлагалъ ей перевезти ее къ себѣ въ домъ; но она непремѣнно хотѣла остаться въ своей хижинѣ, которую украсилъ я всѣмъ, что только могло ей нравиться; и какъ она мнѣ призналась, что была чрезвычайно лѣнива и не умѣла ни за что приняться, то я далъ ей двухъ расторопныхъ невольницъ и хорошаго садовника, тогда увѣрила она меня, что стала совершенно щастлива."
   "Между тѣмъ тайные мои непріятели, возпользуясь моею неосторожностію, погубили меня совершенно въ умѣ Государя. Мегеметъ, лишивъ меня мѣста, велѣлъ однако же мнѣ сказать, что, въ награжденіе за мою службу, дозволяетъ онъ мнѣ просить у него одной милости, которую обѣщается непремѣнно исполнить. Я написалъ къ нему, что, оставляя Министерство въ такой точно бѣдности, въ какой былъ я при вступленіи въ оное, ничего не желаю, кромѣ небольшаго уголка необработанной земли, кудабы я могъ удалиться и питаться трудами рукъ своихъ. Владѣтель приказалъ дашь мнѣ большую обработанную со тщаніемъ землю; но я не принялъ ее, сказавъ, что хочу имѣть удовольствіе обработывать самъ, и повторилъ мою прежнюю прозьбу. Мегеметъ повелѣлъ исполнить мое требованіе; но, послѣ долговременныхъ поисковъ, донесли ему, что во всемъ его Государствѣ не нашлось ни одного маленькаго клина необработанной земли. Возвратите же поскорѣе Оглана, вскричалъ Мегеметъ; какъ! не уже ли довелъ онъ земледѣліе въ областяхъ моихъ до такою цвѣтущаго состоянія? Возвратите его! пусть онъ опять вступитъ въ Министерство, и на всю жизнь. Мегметъ и дѣйствительно возвратилъ мнѣ мое мѣсто, которое занималъ я да самой его кончины. Наслѣдникъ его, не знаю за что, ненавидѣлъ меня; онъ не только отнялъ у меня чинъ мой, но и все имѣніе. Я однакожъ такъ много успѣлъ оказать услугъ разнымъ особамъ, что могъ съ основательностію надѣяться на утѣшенія дружбы; но въ такомъ бѣдственномъ состояніи, въ какое былъ я низверженъ, имѣя благородную гордость, не прибѣгаютъ къ друзьямъ съ унизительными прозьбами, a ждутъ ихъ къ себѣ. Я ожидалъ безполезно: неблагодарные всѣ меня оставили! Пронзенный жесточайшею горестію, пошелъ я въ деревню, гдѣ жила Никса; она приняла меня съ разпростертыми руками. Спѣши, Государь! сказала она мнѣ: спѣши войти въ эту бѣдную хижину; ты найдешь благодарность подъ соломеннымъ кровомъ. Я обнялъ Никсу съ неизъяснимою нѣжностію. О! какъ злополучіе научаетъ, насъ цѣнить сердце вѣрное и благодарное! какъ любезна показалась мнѣ тогда бѣдная Никса!... Добрая моя Никса! сказалъ я: ты въ молодости безъ сомнѣнія была прелестна, я по всему это вижу; но не думай, чтобъ когда нибудь могла ты внушать чувствія, подобныя тому, которое я къ тебѣ питаю; нѣтъ! самая сильнѣйшая любовь не стоитъ такой дружбы. Ахъ, Никса! чтобъ познать всю чувствительность души благодарной, надобно быть любиму нещастливцемъ, не имѣющимъ кромѣ насъ другаго утѣшенія! -- Такъ, отвѣчала Никса: я точно также думала, когда, будучи безъ пристанища и безъ всякой помощи, была призрѣна тобою; добродѣтельный Огланъ!... Тогда схватилъ я y нее руку, и съ восхищеніемъ прижалъ ее къ груди моей; я былъ тронутъ до слезъ: какъ сладостно слышать напоминаніе добраго дѣла отъ предмета, насъ утѣшающаго! Такъ, сказалъ я, любезная Никса! я отдалъ бы жизнь свою, сдѣлавшуюся теперь безполезною, для возвращенія тебѣ юности; но не взирая на то, когда вздумаю, сколько я тебя люблю, нахожу неизъяснимую прелесть въ той мысли, что мы оба съ тобою давно уже вышли изъ блистательнаго и шумнаго возраста страстей; горжусь безпорочностію и великостію чувствій моихъ къ тебѣ, и наслаждаюсь дружбою, такъ какъ наслаждаются добродѣтелію.
   "Я не принялъ на себя притворной твердости духа" и не скрылъ отъ Никсы, какъ больно было мнѣ, что ближніе мои и ложные друзья меня оставили. Ты узналъ теперь, отвѣчала она, эту вѣроломную толпу и долженъ ее презирать: не ужели трудно тебѣ забыть ее? -- Ахъ, Никса! сказалъ я: въ числѣ сихъ неблагодарныхъ есть люди, которые такъ милы для меня были!.... есть много такихъ, которыхъ привыкъ я любить съ самаго ихъ младенчества; почиталъ ихъ своими дѣтьми!.... Не раскаеваюсь въ добрѣ, мною имъ сдѣланномъ; но нѣжныя мои о нихъ попеченія, заботы, безпокойства, труды, лишившіе меня здоровья -- Никса! не уже ли могу я не жалѣть объ нихъ! Сколько претерпѣлъ я безплодныхъ страданій, которыя никогда не могли внушить даже благодарности!... Ахъ, Никса! раны отеческаго сердца никогда не затворяются; негодованіе, изцѣляющее всѣ прочія, еще больше разтравляетъ ихъ; ибо въ этомъ случаѣ негодованіе есть ничто иное, какъ горестное изумленіе, которое при каждомъ новомъ размышленіи, при каждомъ воспоминаніи, становится живѣе и огорчительнѣе!...
   "Никса соболѣзновала обо мнѣ искренно: состраданіе истинной дружбы укрѣпляетъ и возвышаетъ самую унылую душу. Ввечеру двѣ Никсины невольницы, накрывъ маленькой столикъ, поставили на него умѣренный нашъ ужинъ. Я сѣлъ противъ. Никсы, которая выслала невольницъ, и печально смотрѣлъ на сельскія кушанья, ею мнѣ предлагаемыя; но ничего не ѣлъ, за что Никса дружески мнѣ пѣняла. Никса! сказалъ я: деревенская жизнь и уединеніе будутъ мнѣ всегда казаться съ тобою прелестными; но признаюсь тебѣ, что по нещастію не люблю молока: и орѣховъ, a отъ чернаго хлѣба болитъ y меня желудокъ. -- Хорошо! отвѣчала она, улыбаясь: я дамъ тебѣ другой ужинъ; дружбѣ все возможно. Сказавъ сіе, прикоснулась она къ столу, и -- вообрази мое удивленіе, когда увидѣлъ я, что глиняная посуда превратилась въ золотую, и столъ покрылся изящнѣйшими блюдами! Будучи недвижимъ отъ изумленія, поднялъ я глаза, и, вмѣсто старой Никсы, увидѣлъ величественную женщину, ослѣпительной красоты, и великолѣпно одѣтую. Познавъ въ ней могущественную волшебницу, упалъ я къ ея ногамъ. Прекрасная и благодѣтельная Никса подняла меня, ободрила милостиво и принудила сѣсть опять за столъ, сказавъ, что не прежде будетъ отвѣчать на мои вопросы, какъ послѣ ужина, которой, какъ ты самъ можешь разсудить, былъ не продолжителенъ. Тогда Никса удовлетворила мое любопытство слѣдующимъ образомъ:
   "Тебѣ извѣстно, любезный Огланъ, сказала она, что феи не имѣютъ Королевъ, но подчинены Царю духовъ, которой управляетъ ими съ неограниченнымъ самовластіемъ. Я никогда не дѣлала зла и употребляла искуство свое только на добрыя дѣла; но я любила славу и, желая отличиться блистательными дѣяніями, обратила на себя вниманіе, и слѣдовательно возбудила зависть. Всѣ прочія феи на меня возстали; я прозрѣла несправедливость ихъ, но сдѣлалась жертвою оной. Меня оклеветали, и Царь духовъ въ первомъ движеніи неодуманнаго гнѣва, произнесъ мнѣ слѣдующій приговоръ: да будетъ гордая Никса превращена на шестъ лѣтъ въ старуху, и да лишится на сіе время всѣхъ своихъ сокровищъ, волшебнаго жезла п власти!"
   "Едва изрекъ онъ это ужасное опредѣленіе, какъ я очутилась на площади неизвѣстнаго мнѣ города. Бѣдственное -- очарованіе, отнявшее y меня красоту, имѣніе и силу, не имѣло однако же ни малѣйшаго дѣйствія надъ умомъ моимъ и душею. Я вооружилась твердостію, но все была ничто иное, какъ бѣдная, безпомющная старуха и притомъ въ чужой, незнакомой землѣ. Сверхъ того я не умѣла ничего дѣлать; жезлъ намъ все замѣняетъ, и мы, творя съ помощію его величайшія чудеса, оставляемъ въ совершенномъ небреженіи наши природныя способности. Тогда то узнала я, какъ несправедливо говорятъ: искусна какъ Фея; ибо, лишась жезла, сдѣлалась я ни къ чему неспособною. Мнѣ даже не можно было наняться въ работницы; никто не хотѣлъ взять къ себѣ въ домъ бѣдную, слабосильную старуху, которая не умѣла ни шитъ, ни прясть. Такимъ образомъ я принуждена была скитаться по міру, и въ одинъ годъ испытала все, что нищета и сиротство имѣютъ ужаснѣйшаго; наконецъ встрѣтилась я съ тобою, любезный Огланъ, и нашла опять щастіе. Сего дня недѣля, какъ наказаніе мое кончилось. Царь духовъ, узнавъ мою невинность, предлагалъ мнѣ наказать моихъ враговъ; но я очень бы худо возпользовалась нещастіемъ, естьли бы захотѣла мстить... Наученная злополучіемъ, буду съ сего времени убѣгать всякаго блеска и пышности; стану творить добро въ тайнѣ, и жить въ неизвѣстности до тѣхъ поръ, какъ найду съ помощію моего искуства средство дѣлать славныя и великія дѣла, не возбуждая зависти."
   "Окончивъ свою повѣсть, мудрая Никса спросила у меня, чего я желаю? Предложила сдѣлать меня Государемъ, но я немедленно отъ сего отказался. Могущественная фея! сказалъ я: мнѣ болѣе шестидесяти лѣтъ; я служилъ сорокъ лѣтъ отечеству и за великіе мои труды и пожертвованія былъ заплаченъ одною только неблагодарностію; кажется, что послѣ сего можно мнѣ дозволишь желать спокойствія и независимости. Пышность и великолѣпіе мнѣ несносны: благоволи доставить мнѣ посредственное, мирное состояніе. Я буду жить въ уединеніи, далеко отъ своего отечества, которое долженъ оставить, для избѣжанія гоненій, но дай мнѣ способы облегчать бѣдность малаго числа нещастныхъ, которые могутъ со мною повстрѣчаться... A бѣдныхъ старухъ? прервала Никса, улыбаясь: справедливость требуетъ, чтобъ я снабдила тебя средствами для вспоможенія имъ. Возьми, Огланъ, продолжала фея, подавая мнѣ кошелекъ: возьми этотъ кошелекъ; въ немъ пять золотыхъ монетъ, которыя ежедневно будутъ возобновляться, естьли ты, какъ я не сомнѣваюсь, говоришь правду. Тогда фея взяла меня за руку: хижина, деревня -- все изчезло, и мы очутились въ дикой степи, заростшей негодными травами. Ахъ! вскричалъ я; мы уже не въ Сузіанѣ! Нѣтъ, отвѣчала фея: эта необработанная земля доказываетъ тебѣ, что ты не въ той уже землѣ, которую привелъ въ такое цвѣтущее состояніе. Но поди отсюда все прямо, и въ двухъ миляхъ найдешь очень пріятной городъ, котораго жители гостепріимны. Прости, любезный Огланъ! я буду невидимо тебя покровительствовать, и мы еще увидимся. Сказавъ сіе, фея изчезла: я остался одинъ и тяжело вздохнулъ. Не взирая на обѣщанія и дары волшебницы, я жалѣлъ о хижинѣ и доброй престарѣлой Никсѣ: покровитель не стоитъ друга."
   "Я странствовалъ два года, и наконецъ вздумавъ основаться здѣсь, купилъ этотъ садъ: онъ тогда былъ ничто иное, какъ густая роща, составленная изъ иностранныхъ деревъ разнаго рода. Въ одно утро всталъ я очень рано, чтобъ велѣть прорубить нѣсколько дорогъ въ моемъ саду; зашедъ въ чащу, услышалъ я позади себя небольшой шорохъ, оглянулся и почувствовалъ несказанную радость, увидя благодѣтельную Никсу. Она спросила y меня, цѣлы ли пять золотыхъ монетъ, которыя были въ подаренномъ ею мнѣ кошелькѣ. Цѣлы, отвѣчалъ я: каждой вечеръ кошелекъ мой бываетъ пустъ; но по утру опять нахожу въ немъ то, что накакунѣ издержалъ. Это доказываетъ мнѣ, сказала Никса, что ты благоразуменъ и добродѣтеленъ. Кошелекъ этотъ неизтощимъ для человѣка мудраго и благотворительнаго, но въ рукахъ пышнаго расточителя, или скупца, не можетъ онъ возобновляться. Съ нынѣшняго дня, любезный Огланъ, продолжала фея, будешь ты находитъ въ кошелькѣ по 200 золотыхъ монетъ. Нѣтъ! нѣтъ о вскричалъ я; великія богатства способны вскружить голову и самому благоразумнѣйшему мужу, a я слишкомъ слабъ, чтобъ могъ почитать себя отъ этого безопаснымъ. Оставь меня въ щастливой моей посредственности: вотъ одно только состояніе, въ которомъ не такъ трудно сохранить увѣренность и добродѣтель: можно ли чего нибудь желать болѣе?.... И такъ ты совершенно щастливъ? спросила фея. -- Блаженство мое было бы безпредѣльно, естьли бы могъ я забыть неблагодарныхъ, которыхъ люблю еще противъ воли моей. Ночи мои покойны, сонъ мой кротокъ, не будучи возмущаемъ страстями и угрызеніями совѣсти; днемъ же, когда я занимаюсь бѣдными, о которыхъ пекусь, или когда упражняюсь въ ученіи, тогда могу назваться прямо щастливымъ; но въ минуты моихъ досуговъ и отдохновенія, печальныя воспоминанія меня терзаютъ: я тоскую объ отечествѣ моемъ и о неблагодарныхъ, которые меня оставили; крушусь о тѣхъ безцѣнныхъ и невозвратныхъ минутахъ, въ которыя думалъ я быть любимымъ!.... Утѣшься, сказала Никса: я сей часъ избавлю тебя отъ этихъ мученій.... Тогда простерла она золотой свой жезлъ на самое высокое дерево моего сада и превратила его въ этотъ тюльпанникъ, обремененный цвѣтами, и съ этимъ самымъ гнѣздомъ; словомъ, такъ какъ ты теперь его видишь. Дерево гордое! сказала она: будь изящнѣйшимъ произведеніемъ моего искуства; сотворенное благодарностію и дружбою, будь наградою добродѣтели!.... Одинъ только праведникъ да обрящетъ подъ сѣнію твоею сладостнѣйшее успокоеніе! да снищетъ онъ въ нѣдрахъ твоихъ забвеніе всѣхъ страданій своихъ и заботъ, и да воспоминаетъ только о томъ, что ему пріятно: о полученныхъ имъ доказательствахъ истинной дружбы, о благотвореніяхъ, которыхъ былъ онъ предметомъ, о добрыхъ дѣлахъ, имъ самимъ и другими учиненныхъ. Не отвергай далеко отъ себя порочныхъ, злыхъ, неблагодарныхъ, тщеславныхъ, лицемѣровъ и кокетокъ! Да не насладятся они никогда твоимъ ароматическимъ запахомъ {Дерево, кора и цвѣты тюльпанника имѣютъ разный, весьма пріятный запахъ.}, и да по неизбѣжному дѣйствію непреодолимаго волшебства не могутъ они свободно дышать на цвѣтущихъ твоихъ вѣтвяхъ! Да приводятъ себѣ на память однѣ только горестнѣйшія свои приключенія, обиды, имъ причиненныя, неудачи свои и успѣхи соперниковъ; наконецъ да лишатся они подъ тобою всей надежды и да будутъ удручаемы сильнѣйшими безпокойствами, грызеніемъ совѣсти!..... Прости, мой любезный Огланъ! примолвила фея: когда почувствуешь печаль, то взойди только на свое тюльпанное дерево."
   "Съ этого достопамятнаго дня сдѣлался я щастливѣйшимъ изъ смертныхъ; я вырубилъ всѣ деревья, окружавшія мой тюльпанникъ, всѣ его увидѣли, и я увѣрилъ, что это чудесное дерево всегда тутъ находилось, но только было закрыто густотою деревьевъ. Въ продолженіе, осьми лѣтъ дѣлалъ я опыты волшебнымъ тюльпанникомъ надо многими людьми, и ты еще первый, любезный Зеинебъ, которой въ немъ черезъ двѣ минуты не задохся. Всѣ прочіе чувствовали сначала нѣкоторое оцѣпенѣніе, непреодолимую скуку, сопровождаемую сильную зевотою; потомъ приходила къ нимъ такая дурнота, что они лишались чувствъ и, для спасенія ихъ отъ неминуемой смерти, надлежало, какъ можно скорѣе, изторгать ихъ изъ сего вреднаго имъ дерева, но въ которомъ намъ съ тобою такъ пріятно."
   Когда старикъ кончилъ свою повѣсть, Зеинебъ, пораженный слышанными чудесами, долго не могъ говорить. Наконецъ, пришедъ въ себя началъ дѣлать многіе вопросы о волшебномъ деревѣ, и открылъ въ свою очередь мудрому Оглану, что онъ страстно влюбленъ въ Канзаду, молодую богатую вдову въ столичномъ городѣ Ипсарѣ {Ипсаръ Ipsar, анаграмма слова Paris.}, и что намѣренъ на ней жениться. "Ты очень достоинъ быть любимымъ, сказалъ Огланъ; но я знаю по слуху прекрасную Канзаду: говорятъ, что она вѣтрена, тщеславна; можетъ быть, только для того идетъ она за тебя, чтобъ блистать при Дворѣ. Послушай меня, сынъ мой! прежде заключенія брачнаго союза приведи ее въ мой садъ и заставь войти въ гнѣздо тюльпанника." Я ненавижу испытанія, отвѣчалъ Зеинебъ. "И я также, сказалъ Огланъ, и конечно не сдѣлалъ бы тебѣ этого предложенія въ разсужденій друзей твоихъ. Естьли бы могъ я дать тебѣ всю мою опытность въ этомъ родѣ, то лишилъ бы тебя молодости, или по крайней мѣрѣ всего того, что имѣетъ она пріятнаго. Мудрость спасительна во всякомъ возрастѣ; но совершенное познаніе людей въ твоихъ лѣтахъ никуда не годится. Наконецъ естьли бы Канзада была твоя жена, я никогда не пустилъ бы ее въ свой садъ; но она только еще твоя любовница, и союзъ, которой ты готовишься заключить, такъ важенъ, что тебѣ должно немедленно подвергнуть Канзаду опыту. Повѣрь мнѣ, что онъ кончится къ твоему удовольствію, естьли поведеніе ея была всегда безпорочно, естьли она не тщеславна и не кокетка." -- Но развѣ не можетъ быть, возразилъ Зеинебъ, что, при самомъ безпорочнѣйшемъ поведеніи, чувствовала она изрѣдка нѣкоторыя движенія суетности? Не уже ли дерево твое не извиняетъ маловажныхъ, неизбѣжныхъ проступковъ?" -- "Конечно извиняетъ, отвѣчалъ Оглавъ: его произвела женщина, слѣдовательно вѣрно не забыла нѣкоторыхъ изключеній и оттѣнокъ... Естьли Канзада не сдѣлала никакого важнаго проступка; естьли не можетъ она себя упрекать ничѣмъ, кромѣ свойственной и очень простительной молодымъ людямъ вѣтрености и неосторожности, то почувствуетъ въ тюльпанникѣ только легкую неловкость, которая очень скоро пройдетъ и которую ты удобно извинишь." Хорошо! сказалъ Зеинебъ. Я рѣшился, и завтра же приведу сюда Канзаду. Въ слѣдующій день прелестная вдова пришла съ Зеинебомъ погулять въ саду Оглановомъ. Долго любовалась она тюльпаннымъ деревомъ и, не дожидаясь приглашенія, взбѣжала на оное; Зеинебъ послѣдовалъ за нею. Боже мой! вскричала Канзада: какой сильной, противной запахъ!.... Послѣ сего восклицанія она зевнула раза три, или четыре сряду. Такое начало ужаснуло Зеинеба, которой сильно смутился, и это случилось еще въ первой разъ? что добродѣтельный человѣкъ почувствовалъ въ тюльпанникѣ огорченіе. "Ахъ! какъ мнѣ дурно! продолжала Канзада: я совсѣмъ почти задохлась; пойдемъ отсюда скорѣе." Сказавъ сіе, встала она съ поспѣшностію, и въ одинъ мигъ сбѣжала съ лѣстницы въ садъ. Зеинебъ, почти приведенный въ отчаяніе, увѣрилъ однакожь наконецъ самъ себя, что Канзада, по обыкновенію многихъ женщинъ, увеличила почувствованную ею дурноту, и что естьли бы она еще нѣсколько времени пробыла на деревѣ, что скоро бы успокоилась. Онъ подошелъ къ ней. Канзада была тронута перемѣною его лица, которую приписывала она безпокойству отъ приключившагося ей припадка. "Не бойся! сказала она ему, смѣючись: теперь я здорова; я почувствовала дурноту отъ запаха цвѣтовъ этого дерева, но это все прошло; однакожь мнѣ было очень тяжело, дыханіе такъ стѣснилось.... Нѣтъ! отвѣчалъ Зеинебъ: естьли бы ты имѣла поболѣе терпѣнія, то конечно бы преодолѣла эту легкую неловкость" "Какъ! легкую неловкость! вскричала Канзада: не думаешь ли ты, что я притворилась больною, для того, ятобъ показаться интересною? Не уже ли можешь подозрѣвать меня въ лукавствѣ? развѣ мало извѣстно тебѣ мое чистосердечіе? Я часто тебѣ хвалилась щастіемъ своимъ, что во всю жизнь свою не сдѣлала ни одного важнаго проступка и не имѣю такихъ пороковъ, за которые могла бы упрекать себя; въ противномъ случаѣ не могла бы я никакъ отъ тебя ихъ скрыть.... Вѣрю, перервалъ Зеинебъ, очень вѣрю, но возвратимся опять въ тюльпанникъ. -- "За чѣмъ?" -- Прошу тебя усерднѣйше, даже требую этого отъ любви твоей ко мнѣ! -- "Вотъ странное желаніе!" -- Канзада! естьли ты любишь меня, постарайся преодолѣть свое нехотѣніе, пожертвуй мнѣ имъ!... -- "Какая чудная прихоть!" -- Конечно, это прихоть, капризъ, все, что ты хочешь; но естьли я тебѣ милъ, послушайся меня. Сказавъ сіе, взялъ онъ Канзаду за руку и, подведя ее къ дереву, уговорилъ взойти еще разъ на оное. Старикъ, желая быть свидѣтелемъ сей послѣдней сцены, пошелъ за ними. Едва Канзада дошла до цвѣточнаго гнѣзда, какъ начала зевать такъ сильно и часто, что Зеинебу должнобы потерятъ всю надежду; однакожь онъ продолжалъ льстить самъ себѣ. Мудреноли? онъ былъ страстно влюбленъ! "Божусь тебѣ, любезный Зеинебъ! сказала Канзада, что я чувствую нестерпимое мученіе."... Успокойся, милая, отвѣчалъ Зеинебъ, возьми нѣсколько терпѣнія, и это все въ минуту пройдетъ. "Напротивъ, продолжала Канзада, мнѣ отчасу дѣлается хуже... несносная тоска меня терзаетъ... такія мрачныя мысли!... О Зеинебъ! выведи меня скорѣе отсюда... я умираю...." При сихъ словахъ смертная блѣдность покрыла лицо Канзады; но Зеинебъ продолжалъ повторять: потерпи еще немного. Развѣ ты хочешь, чтобъ она умерла? вскричалъ старикъ... Канзада дѣйствительно лишилась чувствъ. Огланъ взялъ ее на руки и вынесъ въ садъ, гдѣ положилъ ее на скамью; она вскорѣ открыла глаза и, обратя ихъ на Зеинеба, сказала ему: "Не уже ли ты и теперь станешь еще сомнѣваться въ моей искренности?... Увѣряю тебя, что я чувствовала ни съ чѣмъ несравненное мученіе.... цвѣты этаго дерева вредны мнѣ, какъ ядъ.... Зеинебъ! надѣюсь, что впредь будешь ты мнѣ вѣрить... но ты молчишь? Развѣ я не заслуживаю по крайней мѣрѣ хотя благодарности? Мнѣ кажется, ты долженъ быть мною доволенъ...." Зеинебъ затрепеталъ; глаза его наполнились слезами, и, будучи не въ состояніи скрыть своего смятенія, удалился съ поспѣшностію, не отвѣчавъ ни слова.
   Канзада чрезвычайно обидѣлась симъ, по видимому, страннымъ поступкомъ, требовала объясненія, но, не получивъ онаго, поссорилась навсегда съ Зеинебомъ. Сей послѣдній долго бы не утѣшился безъ помощи тюльпанника; но подъ сѣнію дерева сего забывалъ онъ всѣ своя горести и провождалъ тамъ большую часть времени, что продолжалось нѣсколько мѣсяцевъ. Огланъ любилъ Зеинеба, какъ сына, и чувствуя близость своей кончины, объявилъ, что намѣренъ отказать ему свой садъ, дабы тюльпанникъ навсегда y него остался. Доброй старикъ и дѣйствительно прожилъ послѣ сего не болѣе трехъ мѣсяцовъ. За нѣсколько часовъ до смерти велѣлъ онъ перенесть себя въ любезное свое дерево, въ которомъ праведникъ приводилъ себѣ на память всѣ добрыя своя дѣла. При такихъ возпоминаніяхъ его послѣднія минуты были изполнены сладости; онъ изпустилъ духъ въ объятіяхъ Зеинеба, которой оплакивалъ его, какъ нѣжнѣйішй и признательнѣйшій сынъ.
   Между тѣмъ Зеинебъ, изцѣлясь совершенно отъ страсти своей къ Канзадѣ, влюбился въ юную Зельфиру и внушилъ ей взаимную склонность. Осмнадцати лѣтняя Зельфира была жива и прелестна: все возвѣщало въ ней откровенный, благородный и великодушный характеръ, но она была очень вѣтрена, что весьма тревожило Зеинеба, которой, ставъ не довѣрчивымъ, подвергнулъ ее опыту тюльпанника. Лишь только успѣла она въ него войти, какъ онъ съ торопливостію спросилъ, каково ей тутъ? -- "Хотя ты мнѣ чрезвычайно выхвалялъ этотъ цвѣтничекъ, однакожъ право онъ меня не возхищаетъ."... -- Какъ, не ужели тебѣ дѣлается дурно? -- "Нѣтъ, этова не могу сказать..." -- Что же ты чувствуешь? -- "Сама не знаю... какую то неловкость, которой изъяснить не умѣю..." Зельфира, сказавъ сіи послѣднія слова, зевнула.. . Мнѣ кажется, что тебѣ скучно? сказалъ Зеинебъ печальнымъ голосомъ. "Съ тобою, отвѣчала Зельфира: это не возможно; но думаю, что запахъ этихъ цвѣтовъ слишкомъ силенъ; однакожъ мнѣ теперь легче." Милая Зельфира! вскричалъ обрадованный Зеинебъ: какъ это дерево стало мнѣ теперь драгоцѣнно!.. . -- "Оно и дѣйствительно не дурно." -- Мы проведемъ въ немъ всю жизнь; гдѣ можетъ быть лучше? -- "На свободномъ воздухѣ: здѣсь такъ тѣсно!"... -- Однакожъ тебѣ здѣсь не противно? -- "Это правда, но я предпочитаю твой садъ." Зеинебъ болѣе не требовалъ: онъ былъ доволенъ и рѣшился жениться на Зельфирѣ, но за мѣсяцъ до назначеннаго къ свадьбѣ дня, страшная революція свергла Короля съ Престола и разсѣяла Придворныхъ. Нѣкоторые изъ нихъ были принуждены оставить отечество; другіе, гонимые лютыми извергами, погибли на эшафотахъ, или томились въ темницахъ. Зеинебъ, разлученный съ Зельфирою, былъ пять лѣтъ лишенъ свободы; наконецъ возвратился онъ въ свой домикъ прикосновенный къ оному Дворецъ былъ пустъ и почти совсѣмъ разрушенъ; но тюльпанникъ его остался невредимымъ, и онъ съ умиленіемъ увидѣлъ въ немъ гнѣздо горлицы: для любовника это служило щастливымъ предзнаменованіемъ. Ожидая возвращенія Зельфиры, провождалъ онъ всѣ дни и часть ночей въ томъ блаженномъ мѣстѣ, гдѣ забываются всѣ злодѣянія. Зельфира была такъ привязана къ Зеинебу, что не выѣзжала изъ Государства. Она жила въ хижинѣ, но имѣла щастіе сохранить все свое богатство и споспѣшествовать освобожденію своего любовника. Ей было извѣстно, что Зейнебъ совершенно разорился; но будучи столько же великодушна, сколько вѣрна, предложила она ему свою руку. Зеинебъ, изполненный благодарности, положилъ къ ея ногамъ гнѣздо съ юными горлицами; открылъ ей свою важнѣйшую тайну и, не прося ее взойти въ тюльпанникъ, объявилъ о свойствахъ сего чудеснаго дерева. Такая довѣренность повергла Зельфиру въ задумчивость; однакожъ, послѣ нѣкоторыхъ размышленій, она сказала: "Пойдемъ, Зеинебъ, пойдемъ въ тюльпанникъ; тамъ кончимъ нашъ разговоръ!" Пятилѣтняя разлука придавала великую цѣну такому предложенію. Возхищенный Зеинебъ бросается къ ногамъ Зельфиры, которая поднимаетъ его, и взявъ его подъ руку, идетъ, вздыхая, къ тюльпаннику. Рѣзвая Зельфира ходила обыкновенно очень скоро, но въ этотъ разъ шла она съ удивительною медленностію, особливо когда ступила на лѣстницу... Когда же сѣла она въ тюльпанникъ, Зеинебъ не могъ безъ страха видѣть, что живой цвѣтъ ея лица началъ изчезать и блѣдность заступала его мѣсто.... Они оба нѣсколько времени молчали; наконецъ Зельфира сказала робкимъ голосомъ: "Я увѣрена, Зеинебъ, что никогда не задохнусь въ этомъ деревѣ... но... чистая совѣсть не препятствуетъ чувствовать нѣкоторое безпокойство человѣку, сидящему на ломкой вѣтви.... этотъ родъ сидѣнья опасенъ и непріятенъ. Наконецъ примолвила она, смѣючись, я безпрестанно буду здѣсь бояться.... напрасно! вскричалъ Зеинебъ, обрадованный до крайности, что румянецъ началъ опять появляться на щекахъ ея. "Нѣтъ, нѣтъ! прервала Зельфира: это дерево въ супружествѣ никуда не годится. Срубимъ его и на этомъ мѣстѣ воздвигнемъ храмъ искренности и довѣренности." -- Срубимъ это дерево, изящнѣйшее произведеніе искуства могущественной волшебницы!.. -- "Она посадила его для старика, a не для молодыхъ супруговъ.... -- Какъ стало оно драгоцѣнно послѣ революціи! на немъ забываютъ всѣ видѣнные ужасы!.... -- "Огорчительнымъ своимъ возпоминаніямъ можешь ты противуположить постоянство Зельфиры." -- Съ тобою, безъ сомнѣнія, забуду я всѣ свои горести; но не требуй отъ меня такой жестокой жертвы. Не уже ли будущее тебя устрашаетъ? -- "Нѣтъ! я ни мало не страшусь этого дерева; на что-то не люблю его." -- Скажи мнѣ истинную причину такого отвращенія. -- "На что тебѣ? довольно, что оно мнѣ не нравится. Я ненавижу Магію." -- Да, черную Maгію... -- "И эта не такъ бѣла, какъ тебѣ кажется... я ссылаюсь на всѣхъ женщинъ...." -- Женщины, подобныя Канзадѣ, безъ сомнѣнія такъ думаютъ; но ты!... ты, моя Зельфира, добродѣтельная, великодушная!... -- "Ахъ, Зеинебъ! взгляни на этотъ полуразрушенной и опустѣлой Дворецъ, которой видѣли мы въ такомъ цвѣтущемъ состояніи!"... -- Ты обижаешь себя, Зельфира! но я умѣю отдавать тебѣ справедливость, и будущее ни сколько меня не тревожитъ... -- "Такъ созжемъ же тюльпанникъ!" -- Я не для испытыванія тебя хочу сохранить его. Обѣщаюсь, клянусь никогда не водить тебя въ него! -- "Но естьли я всякой день, или по крайней мѣрѣ изрѣдка, не стану сюда ходить, будешь ли ты совершенно покоенъ?" -- Надѣюсь, -- "Это не возможно: и какъ мнѣ несравненно пріятнѣе разговаривать, или мечтательствовать на дерновой скамьѣе или на креслахъ: но я не отступлю отъ своего требованія." -- Отвращеніе твое мнѣ непонятно. Это прекрасное дерево не дѣлаетъ тебѣ ни малѣйшаго вреда?... -- "Это правда; но я не не меньше думаю о вредѣ у которой можетъ оно сдѣлать.." -- Оно строго къ однимъ порочнымъ. -- "Строго? оно задушаетъ ихъ, и ты называешь это только строгостію? Но послушай; естьли ты не рѣшишься срубишь это дерево, то не женись; одинъ только холостой человѣкъ можетъ безъ неудобства имѣть его въ своемъ саду." -- Я далъ слово почтенному Оглану беречь его. -- "Прости же!".. -- Сказавъ сіе, Зельфира стремглавъ побѣжала съ лѣстницы; Зеинебъ остался одинъ и, по чудесному дѣйствію тюльпанника, не будучи развлекаемъ присутствіемъ Зельфиры, впалъ въ сладкую задумчивость и скоро забылъ сію непріятную сцену. На другой день хотѣлъ онъ помиритъся съ Зельфирою, но тщетно; боязливая и предусмотрительная Зельфира пребыла неумолима, и Зеинебъ послѣдовалъ ея совѣтамъ; онъ отрекся отъ брака, чтобъ соблюсти дерево, которымъ не захотѣлъ пожертвовать любви. Онъ провелъ еще нѣсколько лѣтъ въ цвѣточномъ своемъ гнѣздѣ, и по сіе время былъ бы еще тамъ, естьли бы чудеса, гораздо блистательнѣйшія Никсиныхъ, не изторгли его наконецъ изъ сладкой его задумчивости. Благодѣтельный Геній {Не нужно, кажется, присовокуплять, что сочинительница повѣсти дѣлаетъ сіе отношеніе къ Бонапартію.} проліялъ вдругъ на Ипсаръ щастливое очарованіе, которое заставило жителей онаго забыть всѣ минувшія напасти, потушило враждебную ненависть и соединило всѣ желанія, чтобъ возвращенный покой и щастіе вѣчно продолжались. Теперь Зеинебъ можетъ выходить изъ своего дерева, не дѣлаясь отъ сего нещастливымъ; когда же онъ возвращается въ него, то его сопровождаютъ великія, благородныя возпоминанія, которыя придаютъ еще болѣе прелести уединенію его и размышленіямъ.

"Вѣстникъ Европы", No 9, 1804

  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru