Желтов Федор Алексеевич
На Волге, или Злом горю не поможешь

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:

   Желтов Ф.А. Перед людьми: избранное. -- Богородск [Нижегор. обл.]: [Печатный дом "Вариант"], 2014.
   

1906.

НА ВОЛГЕ,
ИЛИ ЗЛОМ ГОРЮ НЕ ПОМОЖЕШЬ

I

   Наступал вечер. В маленькой избе было почти темно. На лавке, в переднем углу, лежала больная женщина и изредка стонала. Подле неё на скамье сидел сын её, лет пятнадцати. Его оставил отец в доме хозяином, а сам уехал на заработки.
   Лежит больная и тяжело переводит дух. Мальчик го начинал дремать, то тревожно взглядывал на мать. А она лежала как будто в забытьи. Потом поворотилась, открыла глаза, охнула и позвала:
   -- Ваня! а, Ваня!
   Подошёл к ней мальчик, нагнулся и говорит:
   -- Чего тебе, что, мама?
   -- Ох, голубчик мой, сядь сюда, посиди.
   Сел Иван, смотрит на него мать и заплакала; глядя на нее, заплакал и Иван.
   -- Да что ты?-- говорит он.
   -- Ох, Ванюшка, плохо что-то мне: недолго проживу, помру я, помру-у-у!
   И заплакала опять больная.
   -- Да полно, мама, зачем ты, зачем... не плачь!
   -- Жалко мне, Ванюшка, о-ох жалко!..
   -- Да перестань плакать-то! Бог даст полегче будет.
   Поплакала она, успокоилась и просит:
   -- Сядь опять, посиди, Ванюшка, хочу я с тобой поговорить, давно я с тобой поговорить-то хотела -- уму-разуму поучить, про жизнь рассказать; про свою я жизнь-то расскажу, на себе что испытала, и чему меня Бог научил.
   И начала она:
   -- Радости да счастья в жизни-то мы ищем, Ванюшка, как лучше бы нам жить, да чтобы хорошо нам было, а не находим этого в жизни, всё маемся только. А потому не находим, что не понимаем, где счастье искать, потому что зло в нас сидит и с пути сбивает. Вот много я и сама в жизни-то видела, больше в горести жила да добра не знала, и не понимала я, как жить надо, чтобы no-Божьи было; тогда только я это узнала, когда Господь тому научил.
   Горе да зло меня встретили, когда я замуж вышла, в большую семью попала; а в большой-то семье тогда только хорошо, когда в миру да согласье все живут. Сохрани Бог, если зло в такой семье пойдёт, распадётся она и добра ей не будет. Жили мы сначала в семье в ладу, без греха жили -- друг дружку уважали и батюшку слушались; а тут и заведись у нас грех; между бабами сначала пошло, из-за пустяков грех-то открылся,-- всегда он с малости начинается. Уступать никому не хочется, ну и пойдёт разладица, а с этого и хозяйство уж не так пошло, из-за работы перекоры стали -- кто много, а кто мало работает, и стала я мужа своего к делёжке подбивать: отойдём, мол, своё хозяйство будем править, а тут работай на чужие рты да от своего отказывайся. И разбилась наша семья... Отошли мы с мужем; домишком обзавелись, своим хозяйством заниматься стали. Перво-наперво ничего было, радовалась я, что из семьи из-под начала вырвалась, сама, мол, хозяйка стала, по своей воле живу... А тут и узнала я, как труднее порознь-то жить; как много-то нас было, так и с нуждой сообща справлялись, а тут одной приходилось биться -- помоги не было; пошли у нас ребятишки, ещё мне тяжелее стало, и мужу я плохой помощницей по работе сделалась. Работает, бывало, муж один, старается, без устали работает, да у одного-то, видно, всё не так спорится, и бьётся как рыба об лёд. А тут ещё со скотиной беда: то лошадь заболеет, то корова сдохла, а там и недоимки... и сшибло это нас с дела, никак с бедой не справимся, и пошло наше хозяйство хуже да хуже. И вспомнила я тут, как мы в семье-то жили -- недостатков не видели, и стало мне обидно да горько, зло меня взяло, на своих злиться стала, будто их вина... Ох, Ванюшка, от зла-то -- зло в себе будишь, в любви-то да согласии куда как лучше.
   Порознь каждому тяжело, силы у одного мало, а сообща бы всё легче.
   Вижу я, как муж-то один с нуждой молча перебивается, вижу и сердцем своим надрываюсь, переболело всё моё сердечушко, да и ему невтерпёж стало с нуждой справляться, и озлился он на меня же: ты, говорит, всё смутила... И начал он пить, а потом бить меня стал. Терпела я, и горько мне было. Ох, горько! Ещё хуже жизнь наша стала, нелады у нас с мужем пошли, он всё из дому тащит, пропивает, а я бьюсь одна по дому да с ребятишками.
   Да где же было справиться? И в поле и в доме неуправка. Сколько раз без хлеба сидели. Вот и заставила нужда по-миру идти... Ох, тяжёлая нужда только заставит в люди за куском идти... и пошла я тайком по чужим людям собирать; пойдёшь ночком, посбираешь да домой принесёшь... Много слёз я выплакала, а не хотела зла оставить, не хотела перед своими повиниться и не смирилась я сердцем. И жила я так злом да завистью, душой измучилась. А тут помер батюшка-свёкор, и ещё на одно меня лукавый подтолкнул: стала я мужа к суду подбивать, чтобы в делёжку с братьями вступился. Как затянули мы это дело, так и последнее всё прахом пошло... Ох, в тяжбах толку-то мало! Как no-Божьи бы, по правде жили, гак и добро бы видели.
   Затянулись мы с тяжбой, не знаю, что бы дальше было, до чего бы во зле-то дошли, если бы Сам Господь нам путь не указал -- наше сердце не смирил.
   Пристал как-то раз у нас старичок древний проходом куда-то; пристал да разговорился, про бедность нашу помянул, да как выслушал, что с нами было, и как мы прежде жили, и сколь между собой вражды завелось, покачал головою, да и сказал:
   -- Не к добру всё это; зло вы, други, делаете, не так жить-то надо: хочешь, чтобы себе хорошо было, другим тоже доброе делай.
   -- Как же, мол, это, дедушка, научи? А он и говорит:
   -- К добру надо жить, а не к худу; только то делать, что Бог тебе велит, а Бог-от в любви; как будешь жить в любви-то, в спокое будешь и в радости, и зло не повредит тебе. Кабы в миру-то да в согласьи жили, и суда бы меж вами не было, а то только зло да трата одна.
   -- Да что же, мол, дедушка, делать-то?
   -- Гасить, говорит, надо, гасить, зло погасить, чтобы не разгоралось, вреда бы вам не делало.
   -- Да как, мол, гасить-то его?
   А сама думаю: "Гасить, говорит,-- ведь не огонь, чуден человек".
   И говорит старик:
   -- Гасить-то как? Так надо гасить, как Бог сказал, как Христос велел: добром надо гасить зло-то; у Бога просите, чтобы разум просветил, путь указал,-- как узнаете правду, как жить Бог-то велел, так легко сделается, жизнь поймёте... Ох, много мы сами себе тягостей делаем: зло разводим. Старайтесь, други, старайтесь: гасите его.
   И не сказал больше ничего, и лёг спать, и заснул, а я всё о том думала, как это зло гасить.
   И начала я с той поры про эти речи думать да того средства искать, как зло погасить, и стала я Бога просить, чтобы вразумил меня -- путь указал, а как стала я об этом думать, смягчилось моё сердце и в душе легче стало. И нашла я, Ванюша, средство то, чем зло можно погасить; в себе его нашла, не понимала я, глупая, раньше, что жизнь-то наша любовью держится. Смирилась я, себя пересилила, вражду из сердца выбросила. И вздумала я облегчить себя, пошла к своим, чтобы прощенья у них просить. Прихожу к ним, а они всей завтракать собрались; как увидали меня на пороге -- чудно им это -- уставились все на меня...
   Вошла я, помолилась да прямо им в ноги бросилась,-- простите, мол, меня Христа ради, обижала я вас, зла много делала, а теперь Бога вспомнила. И заплакала я, лежу на полу, не встаю, плачу да прощенья прошу; не уйду, мол, без того, Бог так велит, простите меня, зла не помните, душу мою успокойте.
   И встал брат из-за стола, подошёл ко мне, подымать начал.
   -- Что ты,-- говорит,-- встань,-- чай, мы люди тоже...
   -- Не встану... простите Христа ради, погасите зло-то...
   И сказал брат:
   -- Бог тебя простит, зачем зло помнить, нас прости.
   Как сказал он это, все из-за стола встали, меня подымать начали, на лавку усадили.
   -- Прости, говорят, ты нас: сами много грешили.
   Бросилась я к ним, заплакала, и они заплакали. И стало после этого ровно светлее всем, радость какую-то почуяли, весело всем сделалось, за стол меня с собой посадили, ровно праздник большой мы в этот день встретили.
   Как сделала я это и себя облегчила -- будто опять на свет родилась: и зло во мне прошло, и горя убавилось, а на сердце легко сделалось.
   Как помирились мы все -- и жить стало покойнее, друг другу помогать начали, и муж ободрился. Пить бросил, за работу взялся. И тут только мы свет увидали да Бога поняли, и поняла я, Ванюшка, чему Бог-то нас учит: любви, добру Он нас учит, как лучше, чтобы людям было; не зло Он даёт, не тяжести, сами мы тяжести себе делаем. Вот так-то и я до поры жила да маялась, как зло-то носила, а как поняла я Бога, так и добро увидала... Ох, в любви-то, в любви бы людям жить, Ванюшка, свет бы увидали, а то мы ищем счастье-то, а оно в нас, не понимаем мы только этого... на себе всё испытала, сама узнала. Добра держись и сам добро увидишь... помни это, Ванюшка, не худу учу, как жить учу, чтобы по-Божьи было... Его помнить надо. И замолчала она.
   И понял Иван, чему мать учила; и взошли те слова в сердце Ивана, и стал он о них часто думать и на своей жизни проверку им делать.
   Недолго прохворала мать; схоронили её.
   

II

   Вскоре пришло к Ивану известие, что отец его на заработках помер, и остался Иван один. Погоревал он, потужил, подумал о том, что ему делать, что начать и решил за крестьянство взяться. И стал править хозяйство, как умел. Хоть и бедно он жил, а всё-таки не хуже людей дело правил, пьянством не занимался, не баловался, и все уважали его.
   Прошло года три. Пообжился Иван, свыкся с делом, и стал он о другом думать: хозяйку ему хотелось в дом взять, жениться задумал. Как решил он это, начал себе подругу по мысли искать. И пришлась ему по сердцу такая же сирота, как и он сам, девушка Маша из соседней деревни. Жила она у дяди на посовушках да на поколотушках; после отца, матери маленькая осталась и не видала она ласки, только в тяжёлой работе да тычках жизнь её проходила. И стал Иван в ту деревню каждый праздник ходить.
   Полюбилась ему Марья, и он ей по душе пришёлся. И стал Иван ждать, когда время посвободнее будет, чтобы посватать её, как вдруг явился ему соперник в этом деле. То был товарищ его -- Василий, зажиточный парень из одной с ним деревни; он тоже вздумал за Машу свататься.
   Услыхал это Иван, упал духом и загрустил; думает: "Где мне с ним тягаться: парень богатый, за него скорее отдадут -- собьют Машу". Скоро свиделся Иван с нею, она ему и говорит прямо:
   -- Полно грустить, Ваня, пойду ли я за кого?.. За тебя только и пойду.
   Успокоился Иван. А родные Маши хотели уж совсем сватовство покончить, за Василия решить. Не думали они, что Марья противиться будет. И во сне, думают, такого жениха она не видала, да упёрлась Марья. Удивились родные,-- что это с девкой сталось: то смирная да покорная была, ослушаться не смела, боялась всех, а тут совсем другая сделалась.
   -- Не пойду,-- говорит,-- что хотите делайте. И говорят ей:
   -- Да ты что, глупая, какого ещё жениха тебе: парень хозяйственный -- деньги есть.
   -- Что мне деньги? Не видала я их, и не нужны они мне.
   -- Худо без денег-то; лучше иди, за кого тебе велят, чего упрямишься!
   -- Да что с ней толковать,-- сказал дядя,-- она всегда эдак; кончайте: по рукам,-- и шабаш.
   Бросилась Марья ему в ноги.
   -- Дяденька, не губи, пожалей меня! Не пойду я за Василия, что хотите делайте!..
   -- Да что это ты, ослушаться вздумала?
   -- Не ослушивалась я никогда, не ослушивалась, спасибо вам, за хлеб, за соль спасибо, а теперь не невольте меня... не по сердцу мне...
   Так и не могли уговорить её; порешили одуматься дать и дело оттянули.
   На другой же день стал и Иван свататься.
   -- Ну, что,-- спрашивают опять Марью,-- за которого больше сердце лежит; не Ивану чета Василий-то.
   -- За Ивана,-- говорит,-- пойду.
   Засмеялись все -- за шутку приняли.
   -- Да ты полно дурить-то,-- дело говори,-- сказал дядя.
   -- Не шучу я, дядюшка, уж коли делу быть, так за Ивана пойду.
   И стали её опять уговаривать, чтобы шла за Василия. А Марья упёрлась на одном: не по сердцу Василий -- за Ивана иду.
   -- Да ведь он голыш, Иван-то!
   -- Что ж, что голыш, да люб он мне,-- тихо сказала Марья и потупилась, покраснела вся.
   Махнул на неё дядя рукою; сама, думает, захотела, лучше -- пенять ни на кого не будет.
   И отказали Василию; отдали за Ивана и скоро свадьбу сыграли.
   

III

   Зажил Иван с женою душа в душу; словно радость какую она ему принесла; весело ему стало, и работается легко.
   Работает Марья, мужу по хозяйству пособляет, и не нарадуется на неё Иван; думает, что счастливее его и человека не найдётся, был он доволен всем, что сам трудом добывал.
   Как случилось то дело, что Иван Марью за себя взял, Ивану стало хорошо, а Василию -- худо. Крепко озлился Василий, что Иван Марью отбил; не то уж ему больно обидно, что Марья за него не вышла, а то, что Ивана предпочли. И стал он врагом Ивану; начал искать случая, чтобы Ивану отомстить; и в малом и в большом норовил досадить ему: то со двора что-нибудь стащит, то скотину изувечит, то хлеб в поле охлыщет.
   Знал Иван, кто ему эти каверзы творит, да терпел; думал: образумится парень когда-нибудь; и не делал Иван зла на зло, молчал, долго терпел и, наконец, решился поговорить с Василием. Встретил как-то раз Иван Василия в поле, остановил его и стал говорить с ним. А Василий нехотя отвечает ему и сам смотрит в сторону. Сначала про разные дела толковали, а потом заговорил с ним Иван про обиды его. Как только начал Иван ему выговаривать, Василий в задор вошёл, стал ругаться и пригрозил Ивану ещё хуже сделать.
   Заговорил, было, Иван:
   -- Полно, Василий, одумайся, что я тебе сделал? Ну, за что ты озлился на меня? Побойся Бога! -- и ещё что-то хотел сказать, да отдёрнул Василий от него руку, плюнул и проворчал:
   -- Ишь толкотню завёл, сказал: достану тебя -- и достану!
   И пошёл Василий прочь от него, не стал и слушать. Так и не смягчилось сердце Василия, а всё больше и больше враждовал он против Ивана, особенно как выпьет. А это с ним часто бывало.
   

IV

   Собралась раз Марья в другую деревню к своим погостить; встала утром пораньше, с делом убралась и говорит мужу:
   -- Я хочу к своим, Ваня, ныне сходить в деревню: давно не была -- повидаться хочется.
   Иван и говорит:
   -- Поди, пожалуй, отдохни немного, а то ты всё за делом да за работой,-- измаялась чай; только не уходи надолго, Маша; погости денёк, а к вечеру и домой.
   Срядилась Маша и пошла к своим.
   Пробыла она там весь день, а к вечеру стала домой собираться.
   -- Да что ты, Марья,-- стали останавливать её,-- погоди, ночуй у нас, а утром и домой пойдёшь; а то и завтра пробудь, не сласть, чай, дома-то, всё в работе да в заботе.
   -- Нет,-- говорит,-- идти надо: муж ждать будет.
   И пошла Марья домой.
   Идёт она, уж вечереть стало, а нужно лесом идти. Вошла она в лес, жутко ей сделалось -- идёт, торопится, по сторонам глядит. Вышла она на одну прогалину, глядит: сбоку какой-то человек идёт; торопится Марья, и человек торопится; всмотрелась она и узнала, кто это, обрадовалась попутчику.
   -- Василий,-- говорит,-- домой, что ли, идёшь? Остановился Василий, смотрит па нее.
   -- Марья!.. ты это? Домой, значит, идёшь? Пойдём вместе.
   И пошли они оба. Молчит Марья, молчит и Василий -- хмурый какой-то. Потом заговорил Василий:
   -- К своим, что ли, ходила?
   -- К своим,-- сказала Марья.
   -- Гостить вздумала! Чай, дома-то плохо тебе?
   -- Что мне плохо? Кабы плохо, не шла бы домой-то!
   -- Ну, рассказывай! Все в доме да в нужде... не так бы жила, кабы за меня пошла.
   И сказала Марья:
   -- Работа не позор, грех без труда-то жить.
   -- Батрачкам так жить-то -- кто в работницах.
   -- Да ведь и у нас не в золоте руки-то; на то их и Бог дал.
   -- Радости мало увидишь, век маючись, вот что,-- сказал Василий.
   -- Радость не в золоте; иной и в золоте, да слёзы текут, а иной и в нужде, да радость видит.
   Помолчали они.
   -- Зачем ты тогда за меня не пошла, Марья?-- опять спросил Василий.
   -- Полно, Василий, что ты вздумал...
   -- Нет, скажи: отчего ты тогда не пошла?
   -- По сердцу я пошла, вот что...
   -- За Ивана-то по сердцу?.. Эх, Марья, Марья, брось ты, право, Ваньку; уйди от него; бежим со мною, в город уйдём; так заживём -- люди завидовать будут. Разодену тебя, только холить буду, кралей будешь, не то что...
   -- Нехорошо говоришь, Василий, муж ведь у меня, по закону живу,-- сказала Марья.-- Сама по любви я замуж шла, да и уйду от него?
   Разозлился Василий.
   -- Что мне закон,-- говорит.-- Чем я хуже твоего Ивана? Идём со мной, брось ты его...
   Марья остановилась.
   -- Перестань, не дело ты говоришь, сам, чай, понимаешь. Дура я, что ли, от мужа-то невесть почто уйду?
   Это я-то не дело говорю? Постой, Марья, не шучу я: пойдешь ты или нет? Брось Ваньку, говорю тебе,-- и взял он, было, её за руку.
   -- Да отстань,-- говорит Марья,-- ишь пристал, шутить, что ли, вздумал!
   -- Э-эт, Марья, кабы шутил я... жить без тебя не могу!
   Промолчал Василий, молчит и Марья, только скорее идти торопится, а Василий опять заговорил:
   -- Кажись, жизни не рад... Иной раз руки бы на себя наложил!.. Брось ты, говорю, Ваньку, терпеть я его не могу... уж если что -- спроважу я его...
   Встрепенулась Марья.
   -- Что ты, Василий, Бог с тобою!
   -- Уж... не тревожь ты, Марья, не зли меня: себя не пощажу, коли не пойдёшь со мною.
   -- Не пойду! Глупый ты, вот что! По любви шла да уйду!
   -- Эх, Марья, а я-то разве не люблю тебя?
   -- Да престань ты это; уж коли тогда не пошла, так теперь и подавно. Ишь, что вздумал!
   -- Ну, Марья, не стерплю я; не идёшь со мною -- так погублю тебя; не доставайся уж никому, коли так...
   Освирипел Василий, глаза даже кровью налились. Испугалась Марья, говорит:
   -- Что это ты, Василий, опомнись, Христа ради!
   -- Слушай, Марья, погоди, в последний раз говорю: убежишь ты со мною или нет?
   -- Да отстань, не хочу я тебя!
   -- Беду сделаю... не стерплю,-- и Василий схватил ее за плечо.
   -- Сказала: не уйду от мужа, что ты пугаешь? Пусти, идти надо.
   -- Нет, постой, не пущу... Так не уйдёшь?
   -- Пусти, говорят?
   -- Убью ведь... тебя убью!
   Не помнит себя Василий, не помнит, что и говорит. Вырвалась от него Марья и бросилась бежать, бросился и Василий за ней; а в руках у него палка толстая была. Совсем обезумел он, кричит:
   -- А, ты так, от меня бежишь, к Ваньке бежишь; не отдам же ему, на же тебе!
   И бросил он в Марью с размаху палкой. Рухнула Марья, ровно сноп свалилась. Упала она, лежит не шевельнётся -- палка прямо по виску попала.
   Подбежал Василий, поглядел,-- не жива она, и дышать перестала. Испугался он, остолбенел сначала, стоит да на Марью смотрит. Потом вдруг опомнился, схватился за голову и бросился бежать.
   

V

   Долго ждал домой Иван Марью; уж темно сделалось -- ложиться спать на деревне стали, а Марьи всё нет да нет. И думает он: "Что бы это такое? Давно бы ей пора дома быть, долго что-то она. Не случилось ли разве что?" И затосковал Иван; спать не ложится, всё за ворота ходит, на улицу глядит, Марью ждет. Наконец, не утерпел Иван. "Дай,-- думает,-- лошадь запрягу, за ней поеду, что она там". Так и сделал Иван. Выехал он, а сам на дорогу всё присматривается,-- не идёт ли где Марья. Едет он так лесом, лошадка трусцой бежит; смотрит: на дороге что-то чернеется. Подъехал ближе, захрапела лошадь и в сторону бросилась; соскочил Иван, посмотрел издали,-- лежит что-то на дороге, как будто человек. Кольнуло Ивану в сердце: не Марья ли уж это? Бросился вперёд, подбежал -- смотрит и впрямь Марья; лежит она навзничь, голова запрокинулась. Нагнулся он поближе, смотрит: кровь около. Завопил тут Иван, заплакал, припал к ней, голову её ухватил.
   -- Ах, Господи, что это ты, что ты?.. Маша!.. Маша!..
   Пошевельнулась легонько Марья, вздохнула и глаза открыла.
   -- Маша, Машенька, голубушка, что это, что с тобою?
   -- Ваня, ты это?.. Голубчик мой... Прости...
   -- Да, что ты?.. Что это?.. Кто тебя...-- и недоговорил Иван и заплакал.
   -- Перестань, Ваня... Бог с ним... Василий это...-- и закрыла глаза Марья, слеза на щеке показалась.
   -- Машенька, погоди, голубушка, я подыму тебя... на лошадь... домой повезу...
   -- Не тронь, Ваня... Плохо мне... Недолго проживу.
   -- Да нет, погоди, зачем это ты... вот я на руки...
   И поднял Иван Марью, на руки взял и домой повёз. Забылась Марья, лежит на руках, чуть-чуть дышит. Привёз Иван её домой, в избу внёс, на лавку положил и водой начал рану мочить. Всю ночь он около неё прохлопотал, отойти не смел. А Марья то придёт в себя ненадолго, то опять забудется.
   Утром вся деревня узнала, что с Марьей случилось; пошли толки, догадки разные; а Иван про всё забыл, только на Марью глядит; как привёз её, так ни на шаг не отходит, и лошадь забыл отпрячь, и ворота настежь стоят.
   Недолго промучилась Марья: в тот же день Богу душу отдала; в последний раз пришла в себя, открыла глаза, взглянула на мужа и еле-еле проговорила:
   -- Ваня... Ваня... Ах, милый мой...-- и не выговорила больше, только слёзы из глаз полились, и дышать реже стала; опять глаза открыла, ещё что-то сказать хотела и застыла вдруг; глубоко-глубоко вздохнула, и так и умерла она на руках у Ивана.
   Зарыдал Иван, на грудь к ней припал.
   -- Ах, Маша, Маша, радость ты моя, взгляни на меня, голубушка!
   Зовёт её Иван, умиляет, а она лежит, не шелохнётся, будто крепко-крепко заснула.
   Бросился Иван на пол и зарыдал.
   -- Господи, Господи, что же это? За что?-- и потерял опять память.
   

VI

   Похоронили Марью, остался с своим горем Иван. Много он дум передумал, много слёз пролил... Ещё тяжелее ему было от того, что как станет думать про смерть Марьи, так и вскипит у него в душе злоба, думает: "Объявить или нет, кто убил Марью?" Мучило его это, и не знал он, что с собой делать.
   "Эх, пойду объявлю, пущай его, изверга, судят". И пойдёт Иван, а потом одумается и махнёт рукой: "Да что толку-то будет? Ведь нет её, не воротишь... не дадут её мне... Ах, Маша, Маша!"
   И повесит Иван голову и назад повернёт. Пройдёт это с ним, а как задумается, опять на ту же мысль нападёт.
   "Да, что потакать-то ему?.. Марью у меня отнял да и поступаться так?.. Злодея скрывать?.. Нет, надо объявить! Ах, Господи, Господи, что же мне делать? Радость у меня отняли, душу отняли! Ах, не воротят ведь, не воротят её! Что мне с того, что его засудят, всё равно её нет, не будет её..." И мучился так Иван долго.
   Много было разговоров на деревне, и следствие снаряжали, и Ивана допрашивали. Не сказал ничего Иван; вспомнил, что ему Марья сказала: "Бог с ним!" -- и промолчал про Василия.
   Долго в горе был Иван; угрюмый такой сделался, задумчивый, говорит мало. Работает, бывало, топором что-нибудь рубит, да как махнёт топор в сторону, работу бросит, сядет и голову руками обхватит. Сидит так иногда час и больше, сидит не шевелится, только изредка вздыхает. Жалели его многие соседи, уговаривали.-- Нет,-- говорит,-- пропала моя радость, совсем пропала! Погибла она, моя голубушка! Жизнь у меня отняли: только и богатства было...-- и заплачет.
   И совсем закручинился Иван: целые ночи не спит, по целым дням не ест; сидит где-нибудь да горькую думу думает. И хотелось бы забыть Ивану, да горе никак из сердца нейдёт. Иной раз до того доходила тоска, что готов бы и с жизнью покончить, и злоба тогда опять на сердце закипит.
   -- Господи, не попусти на зло! -- просил он только Бога.
   

VII

   Стали бабы об Иване на деревне толковать, что с парнем худо делается; стали по-своему его горе судить; решили, что лукавый опутал его, виды ему разные представляет, огненным змеем летать к нему начал и в образе Марьи являться; и оттого, дескать, он и по ночам не спит, да и стук часто у его дома слышится.
   Пошли бабьи толки да разговоры, суды да пересуды; одна баба соврёт хорошо, а другая лучше; нашлись и такие, которые стали с божбой уверять, что своими глазами видели, как нечистый огненным змеем над Ивановым домом рассыпался. Сидят бабы вечерком на завалинке, около них ребятишки играют, а немного в стороне мужики собрались. Сидят бабы и токуют.
   -- Иду я, матушки мои, как-то раз к тётке Матрёне,-- говорит одна баба,-- иду позднё-о-хонько. Прохожу мимо Ивановой-то избы, как вдруг осияет, светло таково сделалось; испужалась я, бабыньки, взглянула, а "он" и летит, да так и пышет, так и пышет; хвост-ат дли-и-н-ный, а голова-то ровно чан какой, а из пасти-то огни сыплются, так вот и сыплются; как поровнялся над Ивановой избой, как грохнется оземь, да как рассыплется... Батюшки мои! Чуть опомнилась я, молитву сотворила да насилу до дому добегла.
   -- Ах, Господи, Владычица-матушка... страсти-го какие, страсти-то!..
   -- И-и, бабыньки, извелся парень-то, совсем извелся, вражья-то сила, ишь, его забрала... один всё... почитать бы над ним, бабыньки, знахарке сказать.
   -- К попу надо, водицей бы побрызгать -- лучше отшибает; было раз эдак-то у соседки с молодухой -- попритчилось, кликать стала, так батька пришёл, это, говорит, бесы издеваются, я, говорит, живо вытурю; как побрызгал маленечко, ровно рукой сняло.
   -- А я иду раз, матушки,-- начала рассказывать другая баба,-- уже вечереть стало, иду я это, а у Иванова-то плетня что-то шуршит; стала я, матушки, прислушалась -- ровно кто стонет, инда за душу берёт; заглянула я за плетень-то, а Иван-то и сидит, на корточках эдак сидит один как есть распреединый, никого возле него не видать, сидит он эдак, да ровно с кем говорит, головой качает. Слышала я только, будто Марью помянул; испугалась я, поняла, что нечистый возле него... Ноженьки подкосились и креста сотворить не могу; как собралась я с духом-то, да как бросилась со всех ног бежать, а позади-то как загогочет, как загогочет, да так стра-а-шно, индо дух мне захватило.
   -- Ох, грехи, грехи, Господи, Батюшки!..-- шепчут бабы и крестятся.
   Слушал эту болтовню сидевший тут на завалинке старый дед, слушал, слушал, да не вытерпел и говорит:
   -- Буде вам языки-то чесать: ишь ребят только к ночи пугаете; сами не понимают ничего, а пустяковину тараторят, околесину плетут... грешно этому верить-то.
   -- Да как же, дедушка, сами ишь видели...
   -- А вы бы зенками-то больше глядели; ишь видели, а что видели и сами не знаете; у парня горе на сердце, а они -- нечистый летает; доведись до всякого, как горе-то хватит... не в перенос станется... Ох, Господи, Батюшки!..
   -- Да сама, дедушка, сама я видела!
   -- Да что ты видела-то?
   -- Летит он, летит стра-а-шный!
   -- Да что летит-то? Мало ли что летит, вон звёздочка когда падает... всё тварь это, от Бога всё.
   -- Какая звездочка! Разве я не знаю? А это большу-у-щий.
   -- Тварь это всё, говорю. Мало ли что ночью-то светится! Вон сернички когда али гнилушки тоже свет дают, в лесу вон червячки такие бывают, мало ли что на свете есть, всё Божье, а по-вашему, сейчас и нечисть. Ты вот видела только, а не знаешь, что это, а это всё творение Божье... сила такая есть; вот как молонья али другая какая... Всё Божье. Вон спроси любого мальчишку, который учится да книжки умеет читать, и тот тебе умнее скажет, как в книжках-то написано, что люди до многого допытываются и доходят, а нечисти нигде не нашли. Вы только с дурью-то со своей и ребят с толку сбиваете. В сердце нечисть-то, в вас она, коли зло делаем, вот она где бывает-то. Вот на это бы смотрели, что нечисть в сердце разводите, добру бы учили, а то на, человек в горе, а они своё... поклёп делают, сказки выдумывают... Ах вы. пустомели!.. По-Божьи бы боле жили, дело бы разбирали, не разберут да не поймут, и давай чепуху молоть; молчали бы лучше, греха на душу не брали... Ох, Господи, Батюшка, глупый народ-то, как есть тёмный!..
   Встал дед и пошёл домой. Замолчали бабы, не знали, что старику сказать. Кто поглупее -- своё в душе держал, в выдумку свою верил, а кто поумнее -- одумались да старика послушались.
   

VIII

   Как мучился Василий после своего недоброго дела, о том один Бог знает. Всячески старался он заглушить свою совесть, да плохо удавалось ему это. Всё больше и больше вдавался он в пьянство; пропил всё, что у нею было, работу совсем бросил и озорничать начал: то в руготню, то в драку влезет; перессорился со всеми и, наконец, воровать стал.
   Много раз ловили Василия на воровстве, под арест всем миром сажали, даже секли не один раз, все таким же остался Василий: никак не могли его исправить, еще хуже сделается, озлобится на всех и за старое дело опять возьмётся. Махнули на него рукой, опасаться только стали да в стороне от него держались: боялись, как бы ещё хуже чего не сделал -- деревню со зла не спалил бы.
   Много худых дел творил Василий, да не одно дело его так не мучило, как то, что он Марью убил; не даёт это ему покоя ни днём ни ночью, и не знает он, как бы забыться и чем свою муку заглушить.
   Тошно стало жить дома и Ивану после того, как он схоронил Марью; не мог он никак привыкнуть, что нет её здесь, около него, и задумал он уйти куда-нибудь на сторону, своё горе размыкать.
   Стали весною кое-кто на Волгу собираться, вздумал и Иван с ними идти. Собрался и пошёл с первой же партией наниматься.
   Пришли они к одному купцу, который сгонял баржи с разным грузом, и нанялись у него погрузку делать, и на баржах за рабочих идти.
   Началась нагрузка баржи; стал Иван с другими рабочими таскать мешки с хлебом, тюки с кожами да овчинами. Через несколько дней окончили дело и отправились в путину с этой баржей. Шли они сначала за пароходом. Сперва хорошо он их вёл, а потом сплоховал и на мель их в одном месте посадил, да так посадил, что баржа так в песок и врезалась; долго хлопотал около неё пароход, никак стащить с мели не мог; бросил он её тут и воротился назад за другой баржей, чтобы привести её и перегрузку сделать. Пришла на другой день баржа и ещё рабочих привела, и стали они с той баржи на эту грузы перетаскивать, чтобы облегчить её и с мели снять.
   Тяжело было Ивану тюки да мешки без привычки таскать, да и горе его было нелегко, и хотелось ему тяжёлой работой заглушить его. Работал он без отдыха, с утра до самого вечера, так что и опомниться некогда; и вправду, стало ему за работой легче на сердце делаться, горе отходить понемногу стало, и сон сделался у него после работы спокойнее.
   Успокоился, было, духом Иван, повеселее стал; да на его беду на той же барже, что пришла для перегрузки, прибыл его враг Василий вместе с другой партией рабочих. Как только увидел его Иван, опять нахлынуло на него старое, и снова на сердце закипело зло. И работает, а всё одно думает -- Марью вспоминает; ляжет спать, и во сне прожитая жизнь у него из головы не выходит; сердце ноет, жалко ему Марьи, счастья своего жалко.
   Опять стала такая тоска его брать, что сам себе не рад; раз даже утопиться хотел, да Бог уберёг.
   

IX

   Был пасмурный ветреный день. Давно уже поднялись с отдыха бурлаки и за работу опять взялись. Кряхтят они, тяжёлые ноши с одной барки на другую таскают. Василий с Иваном тут же работают.
   Не глядит в глаза Ивану Василий, всё в сторону отвёртывается -- будто не видит его, а Ивана горе томит, да злоба на сердце кипит. Работают они, торопятся. К вечеру стал крепчать ветер, стал всё сильнее и сильнее барки качать. Забурлила матушка Волга и стала на барки волнами хлестать. Лоцмана торопят, на бурлаков кричат:
   -- Скорей, скорей, братцы, таскай, не зевай!
   Дружно работают бурлаки: самим поскорее окончить хочется.
   -- Работай, работа-ай!.. ишь как задуло...
   Бурлит Волга, беляки по воде заходили, на небе тучи пошли.
   Торопиться надо... баржу отвести, с якоря снять... Начали больше торопить лоцмана:
   -- Эх, немного, ребятушки, немного, до таскивай-а-ай! Дружней, дружней! Подавай, подавай!
   Скрипят мачты, ходят по доскам бурлаки с барки на барку, и доски под ними качаются; идти трудно, а лоцманы торопят:
   -- Эй, вы, поживей, поживей!
   Идёт впереди Василий, тяжёлую ношу на себе несёт; подошёл к переходу, ступил на доски, попробовал, ступил шаг, ступил два,-- качаются доски; выехала одна доска концом и вдруг сорвалась с баржи. Не успел опомниться Василий и прямо в воду между барок упал с своей ношей. Ахнули бурлаки, ноши побросали, стали кричать, засуетились, к лодке побежали, а кто за борт смотрит -- не видать ли Василия? А он как упал в воду, окунулся, его под барку подтянуло; вынырнул он уже за баркой, стал кричать, помощи просить, да захлестнуло его волной, окунулся, опять и опять вынырнул, но уже много дальше, и начало Василья всё дальше и дальше от барок тащить: никак не может с волнами да ветром справиться. А бурлаки всё с лодкой не справятся, суетятся около, да кричат попусту; того гляди -- не поспеют... потонет Василий.
   Стоит Иван на корме, точно окаменел, сам не свой сделался и в лице меняется, смотрит он на Василья; широко глаза раскрыл; видит: тянет того всё дальше; вот волной накрыло -- захлещет парня, не поспеют бурлаки; вот ещё прокричал Василий... Встрепенулся вдруг Иван, будто опомнился, начал рубаху с себя стаскивать, сапоги снимать; руки дрожат, торопится и вдруг прямо в воду бросился. Поплыл он на Василья; легко ему по ветру плыть, спешит он, чтобы скорее Василья догнать, а тот то пропадёт, то опять появится, видно, из сил выбиваться стал. Увидели бурлаки, что Иван в воду бросился, остановились сначала, с лодки смотреть стали, а потом торопиться начали -- за Иваном плыть. Доплыл Иван до Василья, тот совсем из сил вышел, ко дну было пошёл; схватил его одной рукой Иван, поддерживать стал и назад поплыл. Далеко их от барок отнесло. Тяжело стало Ивану назад плыть против ветра, и одному трудно справляться, а тут Василья держать надо: тот без памяти на руке у Ивана повис. Видит Иван, что дело плохо, начал кричать, а товарищи с лодкой на помощь к ним спешат. Совсем ослабевать стал Иван, когда лодка к ним подошла,-- не помнил, как их в лодку обоих втащили.
   Насилу отдышался Иван, а Василий только на барже опомнился. Стоят около него бурлаки, говорят:
   -- Ну, брат, пропал бы ты, кабы не Иван!..
   -- За него Бога моли.
   -- Себя не пожалел, за тобой бросился!
   -- Ай да хват парень!.. Молодец!..
   Слушает Василий, молчит, насупился, а слова эти будто ножом его режут. Долго сидел Василий, задумавшись, и чувствовал он, что в душе у него переворот делается, и сердце будто размякло, и невольные слёзы на глаза навёртываться стали. Вытрет он их, а они опять набегают. Встал вдруг Василий, прямо к Ивану подошёл и говорит:
   -- Спасибо тебе, Иван, жизнь ты мне спас.
   Взглянул на него Иван.
   -- Полно,-- говорит,-- что ты? Дело Божье...-- и отвернулся... пошёл прочь.
   Поглядел ему Василий вслед, ещё что-то сказать хотел, да махнул рукою, а слёзы так и хлынули. Прошёл Василий на корму, лёг там, подпер голову руками и задумался. Давно уже на барже все спать улеглись, а он всё лежал так, всё думал и плакал. И слёзы эти душу ему облегчили.
   

X

   В тот день, как Иван врага своего от смерти спас -- первый раз он своё горе забыл, и с души будто тяжесть свалилась. В первый раз после своего горя почувствовал он радость на сердце, и понял он, что жалость к врагу дала ему эту радость. И стало у него светло на душе, как никогда ему и в жизни не было.
   Лёг спать Иван, и то, что его прежде мучило, отошло от него. Стал он спокойно засыпать, как вдруг слышит, кто-то его трогает. Привстал он немного, слышит:
   -- Иван... ты, что ли, это?
   -- Я, кто тут?
   Бухнулся человек на пол к Ивановым ногам, охватил их и головой о них биться стал, зарыдал и заговорил:
   -- Прости меня, Иван, Христа ради, для Бога прости; много я тебе зла делал, я и Марью твою погубил... вяжи меня, объяви, пусть судят, только прости ты меня, зла не помни... И сказал Иван:
   -- Перестань, Василий! Давно уж я тебя простил, и Марья тебе простила. Зачем зло помнить, злом горю-то нельзя помоги дать; говорил я тебе и раньше это.
   Лежит Василий, не встаёт и плачет.
   -- Тяжело мне стало, как ты доброе дело сделал, Иван, не могу я перенести этого, лучше бы ты зло мне сотворил... Объявляй обо мне: убийца ведь я, а то сам объявлюсь... на себя руки наложу.
   А Иван говорит:
   -- Зачем объявлять... живи no-Божьи, любовью живи, зла не делай, тогда и Бог тебя простит, и люди простят, и самому легче будет.
   -- Ах, Иван, Иван, что же ты это... Разве я стою?-- плачет Василий.
   -- Не мне тебя судить,-- отвечает Иван.-- Сам Бог тебя простил, коли ты покаяться вздумал; это Бог тебе свет указал, ну и делай так, как Бог тебе велел: к свету иди; понял ты добро-то сердцем и держись его, не уступай.
   Успокоился немного Василий, встал, подумал и сказал:
   -- Тяжело мне было, Иван, ах, тяжело! Теперь ты снял с меня камень. Век тебя благодарить буду. Как простил ты меня, легче мне стало. Открыл мне Господь, что могу я грех свой загладить... Спасибо, родной, тебе, спасибо! -- и поклонился Василий ему в ноги.
   И сказал Иван:
   -- Бог тебя простит, дай тебе Бог...-- и сам заплакал.
   И с этой самой ночи стали жить Иван с Васильем ровно братья родные. Дивились люди той перемене, какая с Васильем сделалась; совсем переродился парень; тихий да работящий такой сделался, услужливый, и худых речей от него не стало слышно, да и пить совсем перестал. Дивились и тому люди, что вдруг у Ивана с Васильем дружба завелась.
   Вернулись они домой, стали друг другу, как братья, помогать в работе, и в хозяйстве у них пошло лучше, и так они сдружились, будто между ними никогда зла не было.
   И вспомнил Иван мать свою, как она перед смертью его учила, и узнал он на деле, что зло любовью гасить надо, и что ему самому и врагу его только добро помогло. И почуял он больше радости, когда понял, что Христову заповедь соблюл. И стал он помаленьку свое горе забывать и успокоился духом.
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru