Житков Борис Степанович
Про обезьянку

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

Оценка: 4.75*104  Ваша оценка:
  
   Житков Борис Степанович
  
   Про обезьянку
  
   Из цикла "Рассказы о животных"
  
  
   ---------------------------------------------------------------------
   Книга: Б.Житков. "Что я видел". Рассказы и сказки
   Издательство "Вэсэлка", Киев, 1988
   Рисунки А.Брея, В.Курдова, Н.Лапшина,
   Н.Петровой, Е.Сафоновой, Н.Тырсы
   OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 26 января 2003 года
   ---------------------------------------------------------------------
  
   Для младшего школьного возраста.
  
  
   Мне было двенадцать лет, и я учился в школе. Раз на перемене подходит
  ко мне товарищ мой Юхименко и говорит:
   - Хочешь, я тебе обезьянку дам?
   Я не поверил - думал, он мне сейчас штуку какую-нибудь устроит, так что
  искры из глаз посыплются, и скажет: вот это и есть "обезьянка". Не таковский
  я.
   - Ладно, - говорю, - знаем.
   - Нет, - говорит, - в самом деле. Живую обезьянку. Она хорошая. Её
  Яшкой зовут. А папа сердится.
   - На кого?
   - Да на нас с Яшкой. Убирай, говорит, куда знаешь. Я думаю, что к тебе
  всего лучше.
   После уроков пошли мы к нему. Я всё ещё не верил. Неужели, думал, живая
  обезьянка у меня будет? И всё спрашивал, какая она. А Юхименко говорит:
   - Вот увидишь, не бойся, она маленькая.
   Действительно, оказалась маленькая. Если на лапки встанет, то не больше
  полуаршина. Мордочка сморщенная, старушечья, а глазки живые, блестящие.
  Шерсть на ней рыжая, а лапки чёрные. Как будто человечьи руки в перчатках
  чёрных. На ней был надет синий жилет.
   Юхименко закричал:
   - Яшка, Яшка, иди, что я дам!
   И засунул руку в карман. Обезьянка закричала: "Ай! ай!" - и в два
  прыжка вскочила Юхименке на руки. Он сейчас же сунул её в шинель, за пазуху.
   - Идём, - говорит.
   Я глазам своим не верил. Идём по улице, несём такое чудо, и никто не
  знает, что у нас за пазухой.
  
  
   Дорогой Юхименко мне говорил, чем кормить.
   - Всё ест, всё давай. Сладкое любит. Конфеты - беда! Дорвётся -
  непременно обожрётся. Чай любит жидкий и чтоб сладкий был. Ты ей внакладку.
  Два куска. Вприкуску не давай: сахар сожрёт, а чай пить не станет.
   Я всё слушал и думал: я ей и трёх кусков не пожалею, миленькая такая,
  как игрушечный человек. Тут я вспомнил, что и хвоста у ней нет.
   - Ты, - говорю, - хвост ей отрезал под самый корень?
   - Она макака, - говорит Юхименко, - у них хвостов не растёт.
   Пришли мы к нам домой. Мама и девочки сидели за обедом. Мы с Юхименкой
  вошли прямо в шинелях.
   Я говорю:
   - А кто у нас есть!
   Все обернулись. Юхименко распахнул шинель. Никто ещё ничего разобрать
  не успел, а Яшка как прыгнет с Юхименки маме на голову; толкнулся ножками -
  и на буфет. Всю причёску маме осадил.
   Все вскочили, закричали:
   - Ой, кто, кто это?
   А Яшка уселся на буфет и строит морды, чавкает, зубки скалит.
   Юхименко боялся, что сейчас ругать его будут, и скорей к двери. На него
  и не смотрели - все глядели на обезьянку. И вдруг девочки все в один голос
  затянули:
   - Какая хорошенькая!
   А мама всё прическу прилаживала.
   - Откуда это?
   Я оглянулся. Юхименки уже нет. Значит, я остался хозяином. И я захотел
  показать, что знаю, как с обезьянкой надо. Я засунул руку в карман и
  крикнул, как давеча Юхименко:
   - Яшка, Яшка! Иди, я тебе что дам!
   Все ждали. А Яшка и не глянул - стал чесаться меленько и часто чёрной
  лапочкой.
   До самого вечера Яшка не спускался вниз, а прыгал по верхам: с буфета
  на дверь, с двери на шкаф, оттуда на печку.
   Вечером отец сказал:
   - Нельзя её на ночь так оставлять, она квартиру вверх дном переворотит.
   И я начал ловить Яшку. Я к буфету - он на печь. Я его оттуда щёткой -
  он прыг на часы. Качнулись часы и стали. А Яшка уже на занавесках качается.
  Оттуда - на картину - картина покосилась, - я боялся, что Яшка кинется на
  висячую лампу.
   Но тут уже все собрались и стали гоняться за Яшкой. В него кидали
  мячиком, катушками, спичками и наконец загнали в угол.
   Яшка прижался к стене, оскалился и защёлкал языком - пугать начал. Но
  его накрыли шерстяным платком и завернули, запутали.
   Яшка барахтался, кричал, но его скоро укрутили так, что осталась
  торчать одна голова. Он вертел головой, хлопал глазами, и казалось, сейчас
  заплачет от обиды.
   Не пеленать же обезьяну каждый раз на ночь! Отец сказал:
   - Привязать. За жилет и к ножке, к столу.
   Я принёс верёвку, нащупал у Яшки на спине пуговицу, продел верёвку в
  петлю и крепко завязал. Жилет у Яшки на спине застёгивался на три пуговки.
  Потом я поднёс Яшку, как он был, закутанного, к столу, привязал верёвку к
  ножке и только тогда размотал платок.
   Ух, как он начал скакать! Но где ему порвать верёвку! Он покричал,
  позлился и сел печально на полу.
   Я достал из буфета сахару и дал Яшке. Он схватил чёрной лапочкой кусок,
  заткнул за щёку. От этого вся мордочка у него скривилась.
   Я попросил у Яшки лапу. Он протянул мне свою ручку.
   Тут я рассмотрел, какие на ней хорошенькие чёрные ноготки. Игрушечная
  живая ручка! Я стал гладить лапку и думаю: совсем как ребёночек. И пощекотал
  ему ладошку. А ребёночек-то как дёрнет лапку - раз - и меня по щеке. Я и
  мигнуть не успел, а он надавал мне оплеух и прыг под стол. Сел и скалится.
  Вот и ребёночек!
   Но тут меня погнали спать.
   Я хотел Яшку привязать к своей кровати, но мне не позволили. Я всё
  прислушивался, что Яшка делает, и думал, что непременно ему надо устроить
  кроватку, чтоб он спал, как люди, и укрывался одеяльцем. Голову бы клал на
  подушечку. Думал, думал и заснул.
   Утром вскочил - и, не одеваясь, к Яшке. Нет Яшки на верёвке. Верёвка
  есть, на верёвке жилет привязан, а обезьянки нет. Смотрю, все три пуговицы
  сзади расстёгнуты. Это он расстегнул жилет, оставил его на верёвке, а сам
  драла. Я искать по комнате. Шлёпаю босыми ногами. Нигде нет. Я перепугался.
  А ну как убежал? Дня не пробыл, и вот на тебе! Я на шкафы заглядывал, в
  печку - нигде. Убежал, значит, на улицу. А на улице мороз - замёрзнет,
  бедный! И самому стало холодно. Побежал одеваться. Вдруг вижу, в моей же
  кровати что-то возится. Одеяло шевелится. Я даже вздрогнул. Вот он где! Это
  ему холодно на полу стало, он удрал и ко мне на кровать. Забился под одеяло.
  А я спал и не знал. Яшка спросонья не дичился, дался в руки, и я напялил на
  него снова синий жилет.
   Когда сели пить чай, Яшка вскочил на стол, огляделся, сейчас же нашёл
  сахарницу, запустил лапу и прыг на дверь. Он прыгал так легко, что,
  казалось, летает, не прыгает. На ногах у обезьяны пальцы, как на руках, и
  Яшка мог хватать ногами. Он так и делал. Сидит, как ребёнок, на руках у
  кого-нибудь и ручки сложил, а сам ногой со стола тянет что-нибудь.
   Стащит ножик и ну с ножом скакать. Это чтобы у него отнимали, а он
  будет удирать. Чай Яшке дали в стакане. Он обнял стакан, как ведро, пил и
  чмокал. Я уж не пожалел сахару.
   Когда я ушёл в школу, я привязал Яшку к дверям, к ручке. На этот раз
  обвязал его вокруг пояса веревкой, чтобы уж не мог сорваться. Когда я пришёл
  домой, то из прихожей увидал, чем Яшка занимается. Он висел на дверной ручке
  и катался на дверях, как на карусели. Оттолкнётся от косяка и едет до стены.
  Пихнёт ножкой в стену и едет назад.
   Когда я сел готовить уроки, я посадил Яшку на стол. Ему очень нравилось
  греться около лампы. Он дремал, как старичок на солнышке, покачивался и,
  прищурясь, глядел, как я тыкаю пером в чернила. Учитель у нас был строгий, и
  я чистенько написал страницу. Промокать не хотелось, чтобы не испортить.
  Оставил сохнуть. Прихожу и вижу: сидит Яков на тетради, макает пальчик в
  чернильницу, ворчит и выводит чернильные вавилоны по моему писанию. Ах ты,
  дрянь! Я чуть не заплакал с горя. Бросился на Яшку. Да куда! Он на занавески
  - все занавески чернилами перепачкал. Вот оно почему Юхименкин папа на них с
  Яшкой сердился...
   Но раз и мой папа рассердился на Яшку. Яшка обрывал цветы, что стояли у
  нас на окнах. Сорвёт лист и дразнит. Отец поймал и отдул Яшку. А потом
  привязал его в наказанье на лестнице, что вела на чердак. Узенькая лесенка.
  А широкая шла из квартиры вниз.
   Вот отец идёт утром на службу. Почистился, надел шляпу, спускается по
  лестнице. Хлоп! Штукатурка падает. Отец остановился, стряхнул со шляпы.
  Глянул вверх - никого. Только пошёл - хлоп, опять кусок извёстки прямо на
  голову. Что такое?
   А мне сбоку было видно, как орудовал Яшка. Он наломал от стенки
  извёстки, разложил по краям ступенек, а сам прилёг, притаился на лестнице,
  как раз у отца над головой. Только отец пошёл, а Яшка тихонечко толк ножкой
  штукатурку со ступеньки и так ловко примерил, что прямо отцу на шляпу, - это
  он ему мстил за то, что отец вздул его накануне.
   Но когда началась настоящая зима, завыл ветер в трубах, завалило окна
  снегом, Яшка стал грустным. Я его всё грел, прижимал к себе. Мордочка у Яшки
  стала печальная, обвисшая, он подвизгивал и жался ко мне. Я попробовал
  сунуть его за пазуху, под куртку. Яшка сейчас же там устроился: он схватился
  всеми четырьмя лапками за рубаху и так повис, как приклеился. Он так и спал
  там, не разжимая лап. Забудешь другой раз, что у тебя живой набрюшник под
  курткой, и обопрёшься о стол. Яшка сейчас лапкой заскребёт мне бок: даёт мне
  знать, чтоб осторожней.
   Вот раз в воскресенье пришли в гости девочки. Сели завтракать. Яшка
  смирно сидел у меня за пазухой, и его совсем не было заметно. Под конец
  раздали конфеты. Только я стал первую разворачивать, вдруг из-за пазухи,
  прямо из моего живота, вытянулась мохнатая ручка, ухватила конфету и назад.
  Девочки взвизгнули от страха. А это Яшка услышал, что бумагой шелестят, и
  догадался, что едят конфеты. А я девочкам говорю: "Это у меня третья рука; я
  этой рукой прямо в живот конфеты сую, чтоб долго не возиться". Но уж все
  догадались, что это обезьянка, и из-под куртки слышно было, как хрустит
  конфета: это Яшка грыз и чавкал, как будто я животом жую.
   Яшка долго злился на отца. Примирился Яшка с ним из-за конфет. Отец мой
  как раз бросил курить и вместо папирос носил в портсигаре маленькие
  конфетки. И каждый раз после обеда отец открывал тугую крышку портсигара
  большим пальцем, ногтем, и доставал конфетки. Яшка тут как тут: сидит на
  коленях и ждёт - ёрзает, тянется. Вот отец раз и отдал весь портсигар Яшке;
  Яшка взял его в руку, а другой рукой, совершенно как мой отец, стал
  подковыривать большим пальцем крышку. Пальчик у него маленький, а крышка
  тугая и плотная, и ничего не выходит у Яшеньки. Он завыл с досады. А конфеты
  брякают. Тогда Яшка схватил отца за большой палец и его ногтем, как
  стамеской, стал отковыривать крышку. Отца это рассмешило, он открыл крышку и
  поднёс портсигар Яшке. Яшка сразу запустил лапу, награбастал полную горсть,
  скорей в рот и бегом прочь. Не каждый же день такое счастье!
   Был у нас знакомый доктор. Болтать любил - беда. Особенно за обедом.
  Все уж кончили, у него на тарелке всё простыло, тогда он только хватится -
  поковыряет, наспех глотнёт два куска:
   - Благодарю вас, я сыт.
   Вот раз обедает он у нас, ткнул вилку в картошку и вилкой этой
  размахивает - говорит. Разошёлся - не унять. А Яша, вижу, по спинке стула
  поднимается, тихонько подкрался и сел у доктора за плечом. Доктор говорит:
   - И понимаете, тут как раз... - И остановил вилку с картошкой возле уха
  - на один момент всего. Яшенька лапочкой тихонько за картошку и снял её с
  вилки - осторожно, как вор.
   А доктор дальше:
   - И представьте себе... - И тык пустой вилкой себе в рот. Сконфузился -
  думал, стряхнул картошку, когда руками махал, оглядывается. А Яшки уж нет -
  сидит в углу и прожевать картошку не может, всю глотку забил.
   Доктор сам смеялся, а всё-таки обиделся на Яшку.
   Яшке устроили в корзинке постель: с простыней, одеяльцем, подушкой. Но
  Яшка не хотел спать по-человечьи: всё наматывал на себя клубком и таким
  чучелом сидел всю ночь. Ему сшили платьице, зелёненькое, с пелеринкой, и
  стал он похож на стриженую девочку из приюта.
   Вот раз я слышу звон в соседней комнате. Что такое? Пробираюсь тихонько
  и вижу: стоит на подоконнике Яшка в зелёном платьице, в одной руке у него
  ламповое стекло, а в другой - ёжик, и он ёжиком с остервенением чистит
  стекло. В такую ярость пришёл, что не слыхал, как я вошёл. Это он видел, как
  стёкла чистили, и давай сам пробовать.
   А то оставишь его вечером с лампой, он отвернёт огонь полным пламенем -
  лампа коптит, сажа летает по комнате, а он сидит и рычит на лампу.
   Беда стало с Яшкой, хоть в клетку сажай! Я его и ругал и бил, но долго
  не мог на него сердиться. Когда Яшка хотел понравиться, он становился очень
  ласковым, залезал на плечо и начинал в голове искать. Это значит, он вас уже
  очень любит.
   Надо ему выпросить что-нибудь - конфет там или яблоко, - сейчас залезет
  на плечо и заботливо начинает лапками перебирать в волосах: ищет и ноготком
  поскрёбывает. Ничего не находит, а делает вид, что поймал зверя: выкусывает
  с пальчиков чего-то.
   Вот раз пришла к нам в гости дама. Она считала, что она раскрасавица.
  Разряженная. Вся так шёлком и шуршит. На голове не причёска, а прямо целая
  беседка из волос накручена - в завитках, в локончиках. А на шее, на длинной
  цепочке, зеркальце в серебряной оправе.
   Яшка осторожно к ней по полу подскочил.
   - Ах, какая обезьянка миловидная! - говорит дама. И давай зеркальцем с
  Яшкой играть.
   Яшка поймал зеркальце, повертел - прыг на колени к даме и стал
  зеркальце на зуб пробовать.
   Дама отняла зеркальце, зажала в руке. А Яшке хочется зеркало получить.
  Дама погладила небрежно Яшку перчаткой и потихоньку спихивает с колен. Вот
  Яшка и решил понравиться, подольститься к даме. Прыг ей на плечо. Крепко
  ухватился за кружева задними лапками и взялся за причёску. Раскопал все
  завитки и стал искать.
   Дама покраснела.
   - Пошёл, пошёл! - говорит.
   Не тут-то было! Яшка ещё больше старается: скребёт ноготками, зубками
  щёлкает.
   Дама эта всегда против зеркала садилась, чтоб на себя полюбоваться, и
  видит в зеркале, что взлохматил её Яшка, - чуть не плачет. Я двинулся на
  выручку. Куда там! Яшка вцепился что было силы в волосы и на меня глядит
  дико. Дама дёрнула его за шиворот, и своротил ей Яшка причёску. Глянула на
  себя в зеркало - чучело чучелом. Я замахнулся, спугнул Яшку, а гостья наша
  схватилась за голову и - в дверь.
   - Безобразие, - говорит, - безобразие! - И не попрощалась ни с кем.
   "Ну, - думаю, - держу до весны и отдам кому-нибудь, если Юхименко не
  возьмёт. Уж столько мне попадало за эту обезьянку!"
   И вот настала весна. Потеплело. Яшка ожил и ещё больше проказил. Очень
  ему хотелось на двор, на волю. А двор у нас был огромный, с десятину.
  Посреди двора был сложен горой казённый уголь, а вокруг склады с товаром. И
  от воров сторожа держали на дворе целую свору собак. Собаки большие, злые. А
  всеми собаками командовал рыжий пёс Каштан. На кого Каштан зарычит, на того
  все собаки бросаются. Кого Каштан пропустит, и собаки не тронут. А чужую
  собаку бил Каштан с разбегу грудью. Ударит, с ног собьёт и стоит над ней,
  рычит, а та уж и шелохнуться боится.
   Я посмотрел в окно - вижу, нет собак во дворе. Дай, думаю, пойду,
  выведу Яшеньку погулять первый раз. Я надел на него зелёненькое платьице,
  чтобы он не простудился, посадил Яшку к себе на плечо и пошёл. Только я
  двери раскрыл, Яшка - прыг наземь и побежал по двору. И вдруг, откуда ни
  возьмись, вся стая собачья, и Каштан впереди, прямо на Яшку. А он, как
  зелёненькая куколка, стоит маленький. Я уж решил, что пропал Яшка, - сейчас
  разорвут. Каштан сунулся к Яшке, но Яшка повернулся к нему, присел,
  прицелился. Каштан стал за шаг от обезьянки, оскалился и ворчал, но не
  решался броситься на такое чудо. Собаки все ощетинились и ждали, что Каштан.
   Я хотел броситься выручать. Но вдруг Яшка прыгнул и в один момент
  уселся Каштану на шею. И тут шерсть клочьями полетела с Каштана. По морде и
  глазам бил Яшка, так что лап не видно было. Взвыл Каштан, и таким ужасным
  голосом, что все собаки врассыпную бросились. Каштан сломя голову пустился
  бежать, а Яшка сидит, вцепился ногами в шерсть, крепко держится, а руками
  рвёт Каштана за уши, щиплет шерсть клочьями. Каштан с ума сошёл: носится
  вокруг угольной горы с диким воем. Раза три обежал Яшка верхом вокруг двора
  и на ходу спрыгнул на уголь. Взобрался не торопясь на самый верх. Там была
  деревянная будка; он влез на будку, уселся и стал чесать себе бок как ни в
  чём не бывало. Вот, мол, я - мне нипочём!
   А Каштан - в ворота от страшного зверя.
   С тех пор я смело стал выпускать Яшку во двор: только Яшка с крыльца -
  все собаки в ворота. Яшка никого не боялся.
   Приедут во двор подводы, весь двор забьют, пройти негде. А Яшка с воза
  на воз перелетает. Вскочит лошади на спину - лошадь топчется, гривой трясёт,
  фыркает, а Яшка не спеша на другую перепрыгивает. Извозчики только смеются и
  удивляются:
   - Смотри, какая сатана прыгает. Ишь ты! У-ух!
   А Яшка - на мешки. Ищет щёлочки. Просунет лапку и щупает, что там.
  Нащупает, где подсолнухи, сидит и тут же на возу щёлкает. Бывало, что и
  орехи нащупает Яшка. Набьёт за щёки и во все четыре руки старается нагрести.
   Но вот нашёлся у Якова враг. Да какой! Во дворе был кот. Ничей. Он жил
  при конторе, и все его кормили объедками. Он разжирел, стал большой, как
  собака. Злой был и царапучий.
   И вот раз под вечер гулял Яшка по двору. Я его никак не мог дозваться
  домой. Вижу, вышел на двор котище и прыг на скамью, что стояла под деревом.
  Яшка, как увидел кота, - прямо к нему. Присел и идёт не спеша на четырёх
  лапах. Прямо к скамье и глаз с кота не спускает. Кот подобрал лапы, спину
  нагорбил, приготовился. А Яшка всё ближе ползёт. Кот глаза вытаращил,
  пятится. Яшка на скамью. Кот всё задом на другой край, к дереву. У меня
  сердце замерло. А Яков по скамье ползёт на кота. Кот уж в комок сжался,
  подобрался весь. И вдруг - прыг, да не на Яшку, а на дерево. Уцепился за
  ствол и глядит сверху на обезьянку. А Яшка всё тем же ходом к дереву. Кот
  поцарапался выше - привык на деревьях спасаться. А Яшка на дерево, и всё не
  спеша, целится на кота чёрными глазками. Кот выше, выше, влез на ветку и сел
  с самого краю. Смотрит, что Яшка будет делать. А Яков по той же ветке
  ползёт, и так уверенно, будто он сроду ничего другого не делал, а только
  котов ловил. Кот уж на самом краю, на тоненькой веточке еле держится,
  качается. А Яков ползёт и ползёт, цепко перебирая всеми четырьмя ручками.
  Вдруг кот прыг с самого верху на мостовую, встряхнулся и во весь дух прочь
  без оглядки. А Яшка с дерева ему вдогонку: "Йау, йау", - каким-то страшным,
  звериным голосом - я у него никогда такого не слышал.
   Теперь уж Яков стал совсем царём во дворе. Дома он уж есть ничего не
  хотел, только пил чай с сахаром. И раз так на дворе изюму наелся, что
  еле-еле его отходили. Яшка стонал, на глазах слезы, и на всех капризно
  смотрел. Всем было сначала очень жалко Яшку, но когда он увидел, что с ним
  возятся, стал ломаться и разбрасывать руки, закидывать голову и подвывать на
  разные голоса. Решили его укутать и дать касторки. Пусть знает!
   А касторка ему так понравилась, что он стал орать, чтобы ему ещё дали.
  Его запеленали и три дня не пускали на двор.
   Яшка скоро поправился и стал рваться на двор. Я за него не боялся:
  поймать его никто не мог, и Яшка целыми днями прыгал по двору. Дома стало
  спокойнее, и мне меньше влетало за Яшку. А как настала осень, все в доме в
  один голос:
   - Куда хочешь убирай свою обезьянку или сажай в клетку, а чтоб по всей
  квартире эта сатана не носилась.
   То говорили, какая хорошенькая, а теперь, думаю, сатана стала. И как
  только началось ученье, я стал искать в классе, кому бы сплавить Яшку.
  Подыскал наконец товарища, отозвал в сторону и сказал:
   - Хочешь, я тебе обезьянку подарю? Живую.
   Не знаю уж, кому он потом Яшку сплавил. Но первое время, как не стало
  Яшки в доме, я видел, что все немного скучали, хоть признаваться и не
  хотели.
Оценка: 4.75*104  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru