Знаменский Михаил Степанович
Тобольск и его окрестности

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (Отрывок из неизданного сочинения).

   

ТОБОЛЬСКЪ И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ.

(Отрывокъ изъ неизданнаго сочиненія).

   -- Ну, покончилъ съ дѣлами!-- весело говорилъ входящій ко мнѣ пріѣзжій россіянинъ.
   -- Что же вы теперь будете дѣлать?
   -- Самъ не знаю; парохода придется ждать дня четыре; укажите, какъ убить время въ излюбленномъ вашемъ Тобольскѣ?
   -- Знаете что, я хочу дать отдыхъ своимъ глазамъ, не хотите ли посѣтить со мной Искеръ?
   -- Это кто такой Искеръ?
   -- О, варваръ! онъ не знаетъ, что такое Искеръ. Искеръ, Искаръ, Кашликъ, Кучумово городище -- всѣ эти названія принадлежатъ тому мѣсту, гдѣ нѣкогда была столица Сибирскаго царства, гдѣ жилъ до самой своей смерти приснопамятный Ермакъ.
   -- Отлично, ѣдемъ!
   Я былъ противъ поѣздки; послѣ нѣсколькихъ возраженій и гость мой согласился предпринять прогулку пѣшкомъ, причемъ главнымъ моимъ адвокатомъ было чистое небо и прекрасная лѣтняя погода.
   Черезъ два часа, перемѣнивъ свой костюмъ на болѣе цѣлесообразный для прогулки по полямъ и лѣсамъ, мы двинулись въ путь.
   -- А и тоска же въ вашемъ богоспасаемомъ градѣ!-- обратился ко мнѣ мой спутникъ.
   -- Ну, это въ васъ говоритъ привычка къ столичной мишурѣ, и я не претендую на вашъ отзывъ: даже сибиряки, возвращаясь послѣ нѣсколькихъ лѣтъ жизни въ Москвѣ или Петербургѣ, судятъ также...
   -- Пока не погрязнутъ въ омутѣ провинціальной жизни!
   -- Да, тѣ у которыхъ мишура успѣла въѣсться въ натуру, НNo "Тѣ, У которыхъ натура-то поздоровѣе, скучаютъ до тѣхъ поръ, пока не натолкнутся на живое дѣло.
   -- Да гдѣ оно это дѣло-то у васъ?
   -- Дѣла-то много, да только въ томъ бѣда, что вы, пріѣзжіе, съ перваго же разу хотите быть въ корню, подъ расписной дугой везти, а въ пристяжки не желаете, ну, подъ тяжестію-то своего величія дѣла-то и не видите.
   -- Ну, что тамъ ни говорите,-- поддразнивалъ меня спутникъ:-- а Ершовъ вашъ правъ, говоря о Тобольскѣ:
   
   "Городъ бѣдный, городъ скучный!
   Проза жизни и души!
   Какъ томительно, какъ душно
   Въ этой мертвенной глуши!
   Тщетно разумъ бѣдный ищетъ
   Вдохновительныхъ идей;
   Тщетно сердце проситъ пищи
   У безжалостныхъ людей.
   Изживая безъ сознанья
   Вѣкъ свой въ узахъ суеты,
   Не поймутъ они мечтанья,
   Не оцѣнятъ красоты.
   Въ нихъ лишь чувственность безъ чувства,
   Самолюбье безъ любви,
   И чудесный міръ искусства
   Имъ хоть бредомъ назови" *).
   *) "Моя поѣздка", соч. П. П. Ершова.
   
   -- Хорошо и вѣрно, не правда ли?
   -- Опять таки, это писано вскорѣ послѣ его пріѣзда сюда, а тамъ, занявшись скромнымъ дѣломъ учительства, онъ ужъ не отзывался такъ о Тобольскѣ. Да кстати, у васъ память отличная, не помните ли? Городъ пышный, городъ какой-то, холодъ и гранитъ... у Пушкина что-то такое есть?
   Мой спутникъ засмѣялся.-- Ничего, говоритъ, такого не помню; ну, а все-таки, сознайтесь, что человѣку, привыкшему, ну, положимъ хоть, какъ вы говорите, къ мишурѣ столичной жизни, чѣмъ прикажете замѣнить ее въ "этой мертвенной глуши", въ антрактахъ между дѣломъ то?
   -- Нашъ историкъ Словцовъ говоритъ, что таковые, появляясь сюда, замѣняютъ это взятками. Серьёзно, вотъ его слова: "Мысль, что съ поѣздкою въ Сибирь идутъ впереди лишенія свѣтской жизни и пріятностей, невольно опирались въ душѣ на предусматриваніе будущихъ вознагражденій, чему надоумливаетъ и беззащитность мѣстныхъ жителей" {"Прогулка вокругъ Тобольска", 1830 г., соч. Словцова.}.
   -- Ну, вы, беззащитные сибиряки, тоже, ой! ой! голыми руками васъ не бери.
   -- А насъ, сибиряковъ,-- продолжалъ я, не слушая своего пріятеля:-- Словцовъ такъ описываетъ: "(О сибирякахъ) исторія можетъ тоже сказать, что сказалъ нѣкогда въ Вносаидѣ Евангельскій слѣпецъ: вижу человѣки, яко древія ходящія. Истинно сибиряки тѣхъ временъ походили на деревья, не могущія съ своихъ листьевъ спахнуть и личинокъ, которыя ихъ пожирали".
   Бесѣдуя на вышеизложенную тему, мы подошли къ подошвѣ Панина бугра, и я въ качествѣ путеводителя началъ выкладывать скудный запасъ своихъ историческихъ свѣдѣній объ этой мѣстности.
   Почему возвышающійся тридцатисаженной стѣной съ восточной стороны города холмъ называется Папинымъ, или, какъ пишутъ нѣкоторые, Панкинымъ, сказанія различны: одни думаютъ, что такъ онъ прозванъ литвой и ляхами, бывшими въ концѣ XVII вѣка здѣсь въ изобиліи, потому что при Кучумѣ тутъ былъ городокъ одной изъ его женъ; другіе -- что на этомъ бугрѣ въ XVIII вѣкѣ казнили какихъ-то пановъ; третіе производятъ это названіе отъ жившаго когда-то у подошвы холма какого-то Панина. Съ своей стороны для полноты коллекціи объясненій я прибавлю еще слѣдующее: въ Владимірской и Ярославской губерніяхъ курганы носятъ названія Пановъ, Панковъ, а такъ какъ на бугрѣ этомъ есть слѣды кургановъ, то не угодно ли будетъ читателю принять въ число другихъ и мое объясненіе.
   При каждомъ пашемъ шагѣ на крутую возвышенность справа развертывалась панорама города, а слѣва все болѣе обозначалась незатѣйливая мраморная пирамида, поставленная на мысѣ Чукманъ, въ честь Ермака. Если оказывается много объясненій на названіе Панина бугра, то никто не интересовался объясненіемъ слова "чукманъ". Попробую объяснить его я, но, чтобы быть обстоятельнымъ, брошусь нѣсколько въ сторону, именно версты за три отсюда на югъ, гдѣ Папинъ бугоръ послѣ разныхъ перерывовъ оканчивается при Иртышѣ историческимъ Чувашскимъ мысомъ; говоря объ этомъ мѣстѣ, Словцовъ пишетъ: "Вѣроятно, тутъ жили вогулы и остяки. Въ подтвержденіе сего мнѣнія можетъ служить названіе Подчувашскаго мыса, ибо рѣченіе подъ-чуваши значитъ на остяцкомъ языкѣ: селеніе прибрежное, какъ недавно узнано мною отъ ѣздившаго въ Обдорскъ чиновника. Прежде сего я не понималъ, отчего нашъ мысъ прозванъ Подчувашскимъ, потому что чувашей не было видно въ бытіяхъ сибирской исторіи" {Прогулка вокругъ Тобольска, соч. Словцова, стр. 29.}.
   Къ этому авторитетному мнѣнію мы можемъ прибавить только то, что произведенныя на Чувашской площади раскопки дали намъ матеріалъ чисто остяцкаго быта: костяныя принадлежности упряжи, какъ, напримѣръ, пластинки, надѣваемыя на голову оленя для управленія его возжей, костяныя пряжки, блоки и проч., костяные ножи и лопаточныя кости съ заостреннымъ прорѣзомъ въ срединѣ, служившія для очистки рыбы отъ чешуи, и другія вещи, которыя можно видѣть и въ настоящее время у остяковъ. Кромѣ того, по словамъ старожиловъ, это мѣсто въ двадцатыхъ и тридцатыхъ годахъ было усѣяно оленьими рогами. Такимъ образомъ, признавъ Чувашскій мысъ мѣстомъ остяцкаго селенія, мы и Чукманъ отдадимъ имъ же. Хорошій знатокъ остяцкихъ нарѣчій, протоіерей П. Поповъ говорилъ мнѣ, что остяцкое слово "кемапъ", можно перевести словомъ "внутри", и чукеманъ будетъ значить: внутреннее селеніе; названіе это какъ нельзя болѣе прилично мысу, стоящему внутри холмовъ, идущихъ отъ него угломъ на югъ и западъ въ Иртышу.
   Моихъ сказаній хватило какъ разъ на время, употребленное вами на подъемъ по крутому взвозу; одолѣвъ его неудобоходимость, мы расположились отдыхать на гладкой зеленой равнинѣ Панинскаго мыса; мы полулежали на томъ мѣстѣ, гдѣ аршина на два подъ нами лежали на вѣчномъ покоѣ первые русскіе населенны города Тобольска. Время давно уже стерло всѣ слѣды могилъ ихъ, и только на "Чертежѣ града Тобольска", дѣланномъ при Петрѣ Великомъ, значатся кресты да часовня, да порой обсыпавшаяся глина обнажитъ кость и дастъ случай заѣзжему диллетанту-археологу заподозрѣть здѣсь доисторическій курганъ и приняться за раскопки. И дѣйствительно, нѣкоторыя кости тоболяковъ сдѣлали визитъ въ элегантную квартиру одного изъ таковыхъ археологовъ-любителей.
   Красивая и обширная панорама открывалась передъ нашими глазами. "Положеніе города прелестно,-- пишетъ В. Дорндорфъ,-- и если желаете видѣть въ своемъ родѣ единственную панораму, могущую доставить любителю природы одно изъ прекраснѣйшихъ зрѣлищъ, то самый красивый пунктъ -- это мѣсто съ горы" {Kleiner Abriss der Gouvernements-Stadt Tobolsk im Jahre 1834 В. v Dorndorff.}, и описываетъ красивую картину. Но мы не будемъ повторять его описанія, потому что не видавшимъ Тобольска оно не будетъ понятно, а тоболяки и сами могутъ этимъ видомъ полюбоваться; замѣтимъ только, что со времени Доридорфа Тобольскъ измѣнился мало: явились пароходы на рѣкѣ, а съ ихъ появленіемъ исчезла "суета и жизнь маленькихъ рыбацкихъ лодокъ съ рыбами гигантами, гдѣ, напримѣръ, четырехпудовый осетръ высовывается далеко черезъ край лодки". Увы! подобные гиганты уже въ области преданія, тамъ же и "лѣса непроходимые", которые во времена Дорндорфа составляли раму всей картины.
   Пока мы отдыхали, я удовлетворилъ любопытство своего пріятеля, показавъ ему, какъ зерно Тобольска, заложенное въ 1588 году на томъ мѣстѣ, гдѣ красиво групировались передъ нашими глазами церкви и зданія кремля, разросталось по горѣ, затѣмъ, спустившись внизъ, шагъ за шагомъ отодвигало жившихъ тутъ татаръ, и къ 1744 году "славный въ совѣтѣ городъ Тобольскъ мало-по-малу въ такое пришелъ совершенство, что въ разсужденіи красы не многимъ въ Россіи городамъ уступитъ" {Іог. Эберг. Фишеръ. Сибирская исторія.}.
   Отдохнувъ и бросивъ еще разъ взглядъ на красивую панораму, двигались мы дальше. Саженяхъ въ 80 отъ края холма нашли мы слѣды человѣческаго жилища: возвышенія, ямы, кирпичъ, битую посуду и проч.
   -- А вотъ гдѣ жила супруга Кучума!-- сказалъ остановившійся мой спутникъ.
   Я долженъ былъ разочаровать его, да чтобы и будущихъ любителей археологіи, въ родѣ вышеупомянутаго знакомца съ нашими предками, не вводить въ напрасныя затраты, я разскажу здѣсь исторію этого мѣста, отчасти же она. и назидательна.
   Въ концѣ пятидесятыхъ годовъ, въ Тобольскѣ былъ рядъ наводненій: разливавшійся Иртышъ покрывалъ хижины низкихъ мѣстъ съ крышами, нѣсколько избушекъ было снесено. На помощь пострадавшимъ явилась благотворительность, и, когда собраннаго оказалось довольно, то распорядители рѣшили выстроить нѣсколько домиковъ и переселить туда жителей, болѣе другихъ пострадавшихъ отъ разлива рѣки; для постройки этихъ домиковъ избрали Панинъ бугоръ. Почему выборъ палъ на это мѣсто, не понятно. Быть можетъ, красота открывающейся отсюда панорамы соблазнила нашихъ филантроповъ, или они разсудили, что пострадавшимъ отъ воды отрадно будетъ не имѣть ея вовсе, не знаю, но только всѣ протесты коренныхъ тоболяковъ и словесные, и печатные оставлены безъ вниманія, и домики были выстроены на открытой безводной мѣстности, съ дорогой къ рѣкѣ и городу, какъ говорится въ "Губернскихъ Вѣдомостяхъ" 1859 года, "устроенной самой природой, безъ всякаго пособія рукъ человѣческихъ, расположенной зигзагомъ на самомъ обрывѣ горы и на всемъ протяженіи своемъ покрытой рытвинами, вымоинами и ямами"...
   Торжественно открыли этотъ поселокъ, нашлись и обитатели; но, помучившись нѣсколько лѣтъ, они продали свои пожертвованные домики и возвратились снова къ рѣкѣ.
   Дальнѣйшій путь нашъ посвященъ былъ перечисленію матеріаловъ, писанныхъ и печатанныхъ о Тобольскѣ, на разныхъ языкахъ и въ разное время; сопутствующій мнѣ мой другъ соглашался, что изъ однѣхъ компиляцій этого матеріала могла бы выйдти исторія города Тобольска. Эта бесѣда сократила намъ путь, и мы незамѣтно добрались до большой дороги; сходя къ мостику, я сообщилъ своему спутнику, что даже и этотъ ничтожный мостикъ имѣетъ своего описателя и на сомнительный взглядъ моего товарища, я отвѣтилъ ему стихами Ершова:
   
   "Что на роскошь, что на нѣга,
   Между поля и лѣсовъ,
   Въ вихрѣ молнійнаго бѣга
   Мчаться прытью скакуновъ!
   Прихотливо прахъ летучій
   Темнымъ облакомъ свивать,
   И громаду пыльной тучи
   Свѣтлой искрой разсѣкать!
   Съ русской мощною отвагой
   Беззаботно съ вышины
   Низвергаться въ глубь оврага
   Всѣмъ наклономъ крутизны!
   И опять, гремя телѣгой,
   По зыбучему мосту
   Всею силою разбѣга
   Вылетать на высоту"...
   
   Пройдя большой мостикъ, мы свернули съ большой дороги налѣво и чрезъ привѣтливо скрипящія ворота вступили опять на проселочную дорогу. Здѣсь было хорошо: опушка уже пройденнаго нами пути, изъ кривыхъ березокъ и боярышника, замѣнялась здѣсь стѣнами прямыхъ березъ, осинника и черемухи, стволы которыхъ скрывались въ высокихъ поросляхъ цвѣтущихъ растеній: еще не отцвѣтшій шиповникъ краснѣлъ между пышными бѣлыми султанами полеваго чаю (spiraea ulniaria), который въ неприхотливое старое время употреблялся крестьянами и, по словамъ Словцова, привозился даже въ городъ для продажи; на каждомъ шагу виднѣлись сараны (Lilium martagon), султаны ярко розоваго кипрея; ароматичный ятрышникъ (Platanthera bifolia) и масса другихъ растеній. А между этой цвѣтущей аллеей шла зеленая, какъ садовой газонъ, дорога, прорѣзанная тремя глубокими черными бороздами -- слѣдами лошади и колесъ. Солнце, начинавшее уже опускаться, оставляло насъ въ тѣни, легко дышалось полнымъ аромата воздухомъ, и мы подъ обаяніемъ красивой обстановки шли молча; но какъ ни хороша была аллея и ни пріятенъ начинающійся вечеръ, а поднявшись на послѣдній пригорокъ и завидѣвъ облитую заходящимъ солнцемъ деревеньку, мы повеселѣли; это была первая наша станція, гдѣ мы располагали отдохнуть до утра.
   -- Деревня Серебрянка,-- рекомендовалъ я спутнику:-- въ 7-ми верстахъ отъ города при рѣчкѣ Аталыкъ (она же и Ивановская), съ 32 дворами, въ коихъ 111 мужчинъ и 122 женщины, такъ, по крайней мѣрѣ, гласитъ списокъ населенныхъ мѣстъ Тобольской губерніи.
   -- А что нибудь гласятъ писанія или преданія объ этой деревнѣ?
   -- Объ этомъ я буду имѣть честь бесѣдовать съ вами послѣ того, какъ промочу свое горло нѣсколькими стаканами чаю и утолю свой волчій аппетитъ золотисто дымящейся "глазуньей".
   Чисто выметенный дворъ, окруженный крѣпкими хозяйственными постройками, отведенная намъ горница съ крашенымъ поломъ, свѣтлыми окнами, уставленными цвѣтами, съ иконами въ серебряныхъ ризахъ и лампадами, съ кроватью, наполненною горою пуховыхъ подушекъ, подали моему спутнику поводъ, что мы находимся у деревенскаго кулака-міроѣда, и я, знающій эту семью десятки лѣтъ, поспѣшилъ разубѣдить его, увѣривъ, что причина видимаго благосостоянія заключается, главнымъ образомъ, въ встрѣтившей насъ высокой, крѣпкой и не по годамъ бодрой хозяйкѣ, которая, не смотря на свои 75 лѣтъ, еще крѣпко держитъ въ рукахъ свое семейство и, трудясь сама, служитъ примѣромъ большой своей семьѣ; благодаря только ей семья эта избѣгла раздѣла и работаетъ сообща; покончивъ съ полевыми работами, мужчины плотничаютъ, а женщины круглый годъ успѣваютъ брать изъ города прачешную работу, и такой только общій неустанный трудъ поставилъ ихъ въ зажиточное, не чуждое нѣкотораго комфорта, положеніе. Аппетитно блестѣлъ поданный намъ самоваръ, красивъ и чистъ былъ чайный сервизъ, имѣлись даже и серебряныя ложечки. Утоливъ свою жажду чаемъ, а аппетитъ вышеприведенной "глазуньей", извѣстной здѣсь подъ именемъ верещаги, и закончивъ облитою свѣжими сливками земляникой, я чувствовалъ себя способнымъ благодушно начать сказаніе о Серебрянкѣ. Каѳедрой служилъ мнѣ обрывистый берегъ оврага, на днѣ котораго находился прудъ, казавшійся при наступившихъ сумеркахъ такимъ чистымъ и красивымъ и подъ монотонное журчаніе его воды, стекавшей у плотины, я началъ:
   "Изъ мрака временъ на страницы сибирской лѣтописи Серебрянка выступаетъ въ 1740 году; въ этотъ годъ сибирскій митрополитъ Антоній посвятилъ бывшаго въ какой-то россійской губерніи секретаря въ архимандриты Знаменскаго Тобольскаго монастыря, къ которому принадлежала, а отчасти принадлежитъ и теперь эта земля. "Итакъ" -- начинаетъ лѣтопись, мѣняя прежній свой спокойный слогъ на ироническій,-- "итакъ онъ (архимандритъ Порфирій) вступилъ въ монастырь въ 740 году и по своему преподобному состоянію имѣлъ немалое раченіе къ приказнымъ дѣламъ, что и говорили про него, будто онъ былъ секретаремъ въ нѣкоторой губерніи и ту свою прежнюю склонность сообщилъ съ нынѣшнею святостію: пріискивалъ со всякимъ старательствомъ старыя касающіяся до монастыря дѣла и разсматривалъ ихъ со всякимъ вниманіемъ, гдѣ онъ по разсмотрѣнію своему нашелъ много выбылыхъ крестьянъ, бобылей и половинниковъ, также выбылыхъ пашенныхъ земель, сѣнныхъ покосовъ и рыбныхъ ловель и имѣлъ въ сердцѣ своемъ рачительное приращеніе къ святой обители; о всѣхъ тѣхъ выбылыхъ изъ дѣловъ крестьянъ, бобылей и половинниковъ подалъ по губернской канцеляріи просьбу, по которой имѣлъ во исполненіи своей просьбы прилежное старательство. Между тѣмъ своему имени пріобрѣталъ добрую славу: во-первыхъ, собралъ главныхъ крестьянъ своего монастыря, увѣщевалъ ихъ къ святой обители быть рачительными, при томъ объявилъ имъ ту тягость, которую несутъ отъ монастыря, потому что они платили вмѣсто сдѣлокъ въ монастырь деньгами, а его преподобіе уговаривалъ ихъ къ такой подпискѣ, что за скудостію своею они отъ платежа денегъ пришли въ изнеможеніе, того ради дабы производить платежъ, вмѣсто денегъ сдѣлками. Въ томъ ему бѣдные крестьяне дали на себя въ такомъ платежѣ обязательства съ подписками, чѣмъ недомышленный народъ перемѣнилъ свою бѣду на напасть; а его святость, употребя ту подписку въ пользу святой обители, накладывалъ сдѣлки на крестьянскіе вѣнцы дровами, сѣномъ, лѣсомъ круглымъ и тесомъ и прочими потребностями монанастырскими, отчего его монастырь сталъ такъ всѣмъ изобиленъ, почему онъ, слѣдуя старческимъ добродѣтелямъ, награждалъ всѣхъ приказныхъ служителей изобильно: иному что было потребно давалъ безъ всякихъ отказовъ, всѣ судящія лица и секретари какъ солоду на пиво, такъ и дровъ на топленіе покоевъ и лѣсу на строеніе. и коней на выѣздъ довольствовались отъ монастыря безъ всякихъ недостатковъ, а подьячія хлѣбными припасами также были довольны; однакожъ то святой обители было не безъ пользы: не взирали судящіе на прежнія канцелярскія опредѣленія и на данные указы, но отъ преподобнаго добродѣтели перевѣсили правду: по просьбѣ его, выбылыхъ по указамъ крестьянъ и бобылей какъ изъ крестьянства, такъ и изъ ямщиковъ многихъ людей опредѣлили быть попрежисму въ монастырскихъ служителяхъ, что было имъ не безъ разоренія... но какъ уже отъ великаго и ему пристойнаго деликатства во обители его расходы увеличились, то онъ умѣлъ своимъ смысломъ опые убытки награждать; на имѣющихся его монастыря крестьянъ сдѣлки увеличивалъ всякими потребностями, то-есть дровами, сѣномъ, лѣсомъ, лыкомъ и прочимъ; которое излишнее продавалъ и тѣмъ приходъ свой умножалъ, а потомъ на всякія потребныя работы ихъ же наряжалъ, а пятинный хлѣбъ, который подлежитъ на монастырь, выбиралъ съ нихъ весь безъ недоимки; отъ такой его тягости бѣдные крестьяне претерпѣвать начали себѣ разореніе и оттого такъ пришли въ огорченіе, что, не разсуди своихъ дальнихъ бѣдъ, его высокопреподобію отъ наложенныхъ на себя сдѣлокъ отказались и о томъ выбрали изъ своихъ людей челобитчиковъ и просили по губернской канцеляріи на своего архимандрита въ отягощеніи и разореніи ихъ отъ сдѣлокъ; но бѣдный крестьяне попали не такъ, какъ курята въ лисьи когти, но такъ, какъ преступники во святыя вериги. По произведенію канцелярскаго дѣла во угожденіе его преподобія кончилось судебное дѣло, такъ какъ канцеляріи управители и служители, о чемъ уже выше упомянуто, отъ обители были довольными, то удовольствіе суда перевѣшивается на ту сторону: они причли сіе дѣло къ бунту и готовыми себя показали и сослать всѣхъ на каторгу, ежели бы сіе угодно было архимандриту, но его святыня какъ по христіанской любви къ ближнему исходатайствовалъ имъ ту милость: главныхъ челобитчиковъ выбивъ кнутомъ вырвали ноздри и послали на каторгу, изъ главныхъ которые подписывались при совѣтѣ мірскомъ 50 человѣкъ, тѣхъ также выбили кнутомъ на ну. бличномъ мѣстѣ, а остальныхъ живущихъ въ Вагайской заимкѣ человѣкъ ста три старшихъ, десятаго кнутомъ, а достальныхъ по состоянію ихъ лѣтъ били плетьми и батожьемъ. И по таковомъ выигрышѣ господинъ архимандритъ имѣлъ радость видѣть въ страхъ приведенный народъ ему уже весьма покорный, то онъ и не упустилъ того случая, чтобы святую обитель не пользовать. Онъ возобновилъ всякія строенія и вновь построилъ пруды и мельницы. Большаго примѣчанія достоенъ прудъ при деревнѣ Серебренниковой, который отъ Тобольска въ 5 верстахъ {Верста считалась тогда въ 700 саженей.} находится и на вершинахъ рѣчки Ивановской. Онъ строилъ его весь побѣжденными своего монастыря крестьянами и укрѣпилъ его какъ надобно, въ которомъ воды было довольно и немалой глубины отъ приляглыхъ по близости болотъ и логовъ тамошнихъ. А для монастырской потребы и пользы братіи приказалъ для приплоду въ томъ прудѣ живую рыбу разныхъ родовъ посадить и ихъ кормить печенымъ хлѣбомъ, по осетры и стерляди также и язи, взявши рѣчную вольность, потому что они привыкли на текущихъ водахъ прохлаждаться, тутъ въ болотной прудной водѣ жить не захотѣли и изъ упрямства ничего его кушанья не ѣли и поверхъ воды мертвые всплывали, а питающія около тѣхъ мѣстъ лѣсныя птицы почитали его святость за геродія питателя своего, потому что имѣли онѣ преизобильную предложенную себѣ трапезу -- ту его плавающую поверхъ воды рыбу. Также и другія его выдуманныя строенія не меньше монастырю пользы приносили"...
   Далѣе лѣтописецъ описываетъ разныя "деликатства его преподобія" и между ними слѣдующее: "Подражая преподобныхъ отецъ вкушенію, пекли ему хлѣбы ячменные, а ячмень ему чредили по его приказу крестьянскія жены и ихъ дочери такъ, что у всякаго зернышка ячменнаго оскабливали скорлупу ножичкомъ и такъ чистыя зерна мололи на нарочно на то построенныхъ мельницахъ и всякій день готовили ему хлѣбцы и булки новыя и свѣжія, варили ему рыбу живую, дѣлали лапшу изъ топленаго молока со снимаными пѣнками, такимъ порядкомъ питалъ его высокопреподобіе ежедневно небесный промыселъ"...
   Двадцать лѣтъ пришлось крестьянамъ быть подъ такимъ начальствомъ; въ 1760 году архимандритъ Порфирій переведенъ былъ въ Тюмень и уѣхалъ туда тайно ночью.
   Въ заключеніе своего сказанія, лѣтописецъ говоритъ: "И еслибъ крестьяне съ благодарностію отъ Бога положенный крестъ на себя принимали, то бы всѣ были святые. И можетъ его высокопреподобіе пѣть: мученики Твои, Господи, плетьми у меня во обители пострадаша. Такъ же можетъ всѣхъ своихъ крестьянъ въ добродѣтеляхъ истязать такимъ порядкомъ: кто васъ научилъ безмездію и нестяжанію, чѣмъ истребилось въ васъ сребролюбія тяжесть,-- не я ли? Кто васъ научилъ трудолюбію и честному рукодѣлію, отъ которыхъ могли вы ясти хлѣбъ трудный, въ потѣ лица вашего,-- не я ли? Кто жъ васъ научилъ кротости и терпѣнію, отъ которыхъ могли вы повиноваться и послѣднему монастырскому посыльщику съ великимъ подобострастіемъ и сносить его побои, которые нерѣдко бывали напрасными. Кто жъ васъ научилъ послушанію и смиренію, по которымъ вы могли нести тягчайшія работы на святую обитель?"... Въ 1760 году серебрянскіе крестьяне разстались съ попечительнымъ своимъ начальникомъ а въ 1764 году и совсѣмъ вышли изъ монастырскаго владѣнія. Съ этого года нигдѣ не. встрѣчая имени этой деревеньки, мы вправѣ, предполагать, что, минуемая барскимъ гнѣвомъ, жила она тихо общей жизнью сибирскихъ деревень.
   Словцовъ, посѣтившій ее въ 1830 году, говоритъ, между прочимъ: "Въ Серебрянкѣ я прошолъ берегомъ рѣчки и поднялся на крутой берегъ восходящею аллеею вѣковыхъ елей, которыя, какъ припоминаю, также были дородны и за 55 лѣтъ. Странно, при какихъ маловажныхъ предметахъ иногда повторяются въ умѣ важныя государственныя перемѣны. Эта аллея есть историческій остатокъ монастырскаго владѣнія здѣшнею деревнею, съ 1764 года поступившею въ составъ государственнаго достоянія. Тутъ былъ случай выразумѣть, сколь благовременно могущество Россіи было приготовлено для великихъ испытаній сосредоточеніемъ имѣній церковныхъ, подобно какъ и княженій удѣльныхъ"...
   По Словцову, въ этой деревнѣ было тогда 20 домовъ, 65 мужскихъ душъ, надѣленныхъ по 3 десятины пахотныхъ и по 3 сѣнокосныхъ на душу; 70 десятинъ земли принадлежало монастырю.
   Мы доселѣ говорили, что стоилъ серебрянскимъ крестьянамъ "барскій гнѣвъ"; теперь скажемъ, какъ вліяла на нихъ "барская любовь". Въ 1833 году прибылъ въ Тобольскъ, назначенный въ каторжную работу, бывшій въ возстаніи тридцатыхъ годовъ диктаторомъ, П--а. Освидѣтельствованный въ Тобольскѣ, господинъ этотъ найденъ былъ къ каторжнымъ работамъ неспособнымъ и на основаніи разныхъ статей различныхъ томовъ оставленъ былъ для жительства въ Тобольской губерніи. Не знаю что -- склонность ли къ красотѣ природы, или желаніе быть лучше первымъ въ деревнѣ, чѣмъ послѣднимъ въ городѣ,-- заставили этого набѣленнаго, нарумяненнаго и надушеннаго господина удалиться въ Серебрянку, гдѣ онъ выстроилъ по своему вкусу домъ, развелъ цвѣтникъ, устроилъ оранжерею и зажилъ припѣваючи, внося въ нравы сибирскихъ дикарей элементъ, цивилизаціи. Къ нему съѣзжались и товарищи по ссылкѣ, и тобольское чиновничество, особенно изъ числа могущихъ призвать способнымъ или неспособнымъ къ каторжной работѣ. Много было хлопотъ завѣдующей П--и хозяйствомъ, серебрянской дѣвицѣ, принявшей на себя обязанность снабжать его дѣтьми.
   Вторженіе празднаго и праздничающаго горожанина въ какую нибудь патріархальную деревеньку -- богатая тэма для талантливаго писателя. Мы увѣрены, что уважаемый нашъ беллетристъ-народникъ Н. И. Наумовъ съумѣлъ бы художественно представить деморализующее вліяніе всѣхъ этихъ пикниковыхъ и охотничьихъ нашествій на излюбленную почему либо горожанами деревеньку, но не обладая талантомъ вышеупомянутаго автора, мы не будемъ и плакаться на эту тэму, а только коснемся плодовъ цивилизаціи, возросшихъ на серебрянской невоздѣланной почвѣ. Въ пятидесятыхъ годахъ П--а былъ возвращенъ и уѣхалъ, оставивъ все свое хозяйство прижитой здѣсь семьѣ, но хорошо устроенное хозяйство его быстро улетучилось, не посчастливило и семьѣ его: сынъ этой женщины подалъ первый небывалый еще въ Серебрянкѣ примѣръ, нанявшись на Обь въ бурлаки. И съ отъѣздомъ П--и любители охоты и пикниковъ не оставляли своимъ вниманіемъ Серебрянки, насаждая въ ней все болѣе и болѣе цивилизацію, такъ что пьющій крестьянинъ, составлявшій прежде исключеніе, къ семидесятымъ годамъ состоялъ узко въ общемъ правилѣ. Посѣтивъ эту деревеньку въ семидесятыхъ годахъ, я нашелъ, что цивилизація сидитъ уже на каждомъ пнѣ существовавшихъ когда-то здѣсь аллей изъ вѣковыхъ елей, на каждой кочкѣ полузасореннаго пруда, неслась съ устъ малолѣтнихъ дѣвчатъ и парней, изливаясь, на потѣху пьяныхъ чиновниковъ, въ такихъ романсахъ, какихъ ни одна цензура не пропуститъ. Изъ мужчинъ явились еще желающіе на Обь, а изъ молодыхъ дѣвицъ охотницы перемѣнить крестьянскій трудъ на болѣе веселое житье въ развеселыхъ заведеніяхъ города. При такомъ прогрессивномъ шествіи отъ деревеньки, вѣроятно, скоро бы остались только покинутыя полуразвалившіяся хижины, если бы не случился притокъ новыхъ крестьянскихъ семей. Въ семидесятыхъ годахъ сосѣдній съ Серебрянкой Ивановскій монастырь былъ преобразованъ изъ мужскаго въ женскій; при этомъ, не знаю кѣмъ и почему, нѣсколько крестьянскихъ семей были вынуждены оставить Ивановскую землю и переселиться въ Серебрянку: вотъ онѣ-то и внесли снова въ эту деревеньку порядочность неиспорченнаго сибирскаго крестьянства, трудъ и какъ слѣдствіе его -- избытокъ. Въ одномъ изъ такихъ семействъ мы нашли и пріютъ, и строгое сибирское гостепріимство. На другой день, разставаясь съ ними, мы мысленно пожелали: "Да минуетъ васъ и барскій гнѣвъ, и барская любовь!"

М. Знаменскій.

"Восточное Обозрѣніе", No 13 и 14, 1887

   

ТОБОЛЬСКЪ И ЕГО ОКРЕСТНОСТИ.

(Отрывокъ изъ неизданнаго сочиненія).
(Окончаніе).

   Слѣдующей нашей станціей была предположена заимка Бутаковская, находящаяся около самаго Искера. Отлично выспавшись въ Серебрянкѣ, весело двинулись мы проселочной дорогой къ вышеупомянутой заимкѣ.
   Я не буду описывать прекраснаго бодрящаго утра, красивыхъ пейзажей и вообще всѣхъ нашихъ дорожныхъ приключеній, доставлявшихъ намъ самое веселое настроеніе духа. Здѣсь я буду говорить о Бутаковской заимкѣ. Исторія этой деревеньки интересна для насъ въ томъ отношеніи, что даетъ намъ свѣдѣнія: какъ появились тутъ крѣпостные и какъ они держались.
   Какъ появилось чуждое Сибири землевладѣніе, это мы ужъ знаемъ отъ Гагемейстера: "Земли, отведенныя цѣлымъ казачьимъ общинамъ въ нераздѣльную вотчину, впослѣдствіи времени, по мірскимъ приговорамъ, посемейно, приняли характеръ частныхъ вотчинъ, какъ полная собственность каждаго казака... Впослѣдствіи каждый казакъ сталъ уже считать себя полнымъ хозяиномъ и законнымъ распорядителемъ выдѣленныхъ ему участковъ земли, считая ихъ за наслѣдственное, личное свое достояніе; одни продавали эти участки, другіе ихъ скупали, и вотъ въ Сибири появилось цѣлое сословіе небывалыхъ прежде помѣщиковъ-вотчинниковъ" {"Статистическое обозрѣніе Сибири", томъ I, стр. 77.}...
   Запасшись землей, легко уже было запастись и рабочею силой; въ первое время постоянныя стычки на югѣ съ татарами давали много плѣнныхъ, затѣмъ при дальнѣйшемъ умиротвореніи страны разоренные, голодающіе инородцы очень дешево продавали своихъ дѣтей: такъ въ имѣющейся у меня купчей 1812 года значится: "за вымѣненныхъ двухъ калмычекъ дано: за первую -- бязей десять, за вторую -- корова одна и барановъ два". И это уже тогда, когда цѣпы на этотъ товаръ поднялись. Насколько дешевле цѣнились люди прежде, это можно видѣть изъ хранящагося въ тобольской консисторіи дѣла 1740 года о продажѣ попомъ Борисомъ Ѳирсовымъ въ крѣпостные пономаря Дорооея Ѳедотова съ женой и дѣтьми, всего 6 душъ за 30 рублей {См. "Тобольскія Епархіальныя Вѣдомости", No 20, 1883 года.}.
   Если, судя по этому дѣлу, возможно было купить и закрѣпостить пономаря, то ловкому человѣку закрѣпостить государственныхъ крестьянъ ничего не стоило. Изъ таковыхъ именно крестьянъ и были крѣпостные въ деревнѣ Коминой (нынѣ Бутакова).
   Въ концѣ шестисотыхъ годовъ башкиры напали на Исетскую провинцію, разорили ее, и государственные крестьяне пошли искать себѣ пропитанія по другимъ мѣстамъ.
   Крестьяне Сидоръ съ сыномъ Козьмой Лютаевы изъ Течипской слободы Исетской провинціи ушли "отъ скудости", какъ они пишутъ, въ Ялуторовскій острогъ и здѣсь нашли пріютъ и работу у нѣкоего Андрея Андреевича Карамышева, который, продержавъ ихъ у себя 5 лѣтъ, отослалъ на имѣвшуюся у него землю въ Тобольскъ, записавъ ихъ себѣ въ кабалу; это было около 1710 года. Когда была сдѣлана Лютаевыми первая попытка освободиться отъ этой кабалы, неизвѣстно. Изъ дѣла, откуда взяты мной всѣ эти свѣдѣнія, видно только, что уже въ 1723 году князь Иванъ Солнцевъ-Засѣкинъ писалъ къ коммиссару Осипову: "что жившій во дворѣ сына боярскаго А. Карамышева и отпущенный отъ него Сидоръ Козьминъ приписанъ къ жительствующему въ Течипской слободѣ брату его Семену, коему и жить тамъ велѣно". Неизвѣстно, почему это велѣніе жить тамъ не было приведено въ исполненіе тотчасъ, а только чрезъ 9 лѣтъ, именно въ 1732 году, но опредѣленію сибирской губернской канцеляріи, Лютаевы-Комины отданы были для отвозу "на прежнее жилище и платежъ подушныхъ денегъ Окуневскаго дистрикта Бѣлоярско-Течинской слободы выборному Тихону Усольцеву съ роспиской". При этомъ и помѣщикъ ихъ показалъ, что Сидоръ Козьмипъ жилъ у него изъ найма "и при первой переписи написанъ въ подушный окладъ вдвойнѣ и при немъ, и при братѣ въ Течинской слободѣ, а потому и просилъ, чтобы его, Лютаева-Комина, по отдачѣ для отвоза въ показанную слободу изъ вторичнаго платежа отъ него Карамышева выключить"...
   Казалось, дѣло кончено, оставалось только Тихону Усольцеву при нятыхъ подъ росписку отвезти и водворить на прежнее ихъ мѣсто жительства, благо и баринъ изъ-за нихъ не спорилъ; но въ дѣйствительности вышло не то, такъ что сами судящіе недоумѣваютъ. "Потомъ онъ,-- говорится въ дѣлѣ,-- Сидоръ Коминъ, неизвѣстно по какому случаю, оказался паки во услуженіи у онаго Карамышева и въ 1744 году по второй ревизіи показанъ бобылемъ 58 лѣтъ съ сыновьями: Козьмой 23 лѣтъ, Ѳедотомъ 15 лѣтъ и Дороѳеемъ 2 лѣтъ, въ городѣ Тобольскѣ за нимъ Карамышевымъ, которому отъ канцеляріи генеральной ревизіи и крѣпостная выпись дана". Что Комины не по душевной привязанности къ боярскому сыну Карамышеву остались въ Тобольскѣ", это видно изъ того, что они заявили протестъ свой жалобой, по которой въ 1746 году Окуневскій дистриктъ промеморіей требовалъ отъ губернской канцеляріи: выслать Коминыхъ изъ деревни Карамышева. Скорѣе тутъ чуется сердечная привязанность къ мужичкамъ самого помѣщика, потому что онъ на требованіе выслать Коминыхъ объявляетъ: "Что они по двумъ ревизіямъ записаны за нимъ, а потому онъ отдать ихъ для высылки въ Течинскую слободу опасается, ибо по положеніи ихъ въ подушный окладъ за нимъ Карамышевымъ можетъ остаться на немъ платежъ съ пуста"...
   Проходитъ три года, и въ 1749 году Комины снова подаютъ прошеніе въ. какую-то "учрежденную полковника Вульфа съ присутствующими коммиссію", которая черезъ два дня препровождаетъ ихъ просьбу въ сибирскую губернскую канцелярію, прибавляя, что "отъ той коммиссіи донесено объ ономъ и правительствующему сенату".
   Вѣроятно, вслѣдствіе этой прибавки дѣло не тянулось, и черезъ мѣсяцъ крестьяне имѣли отъ сибирскаго губернатора. генералъ-маіора Сухарева очень неутѣшительное рѣшеніе: "Въ прошеніи отказать на томъ основаніи, что они записаны въ первой и во второй ревизіи за Карамышевымъ и, если бы онъ, Коминъ, былъ ему Карамышеву не крѣпокъ и дѣйствительно оказался государственнымъ крестьяниномъ, то бы въ то же время отъ оной ревизіи былъ высланъ на прежнее жилище и за Карамышевымъ написанъ бы не былъ"...
   По сильна жажда воли у Коминыхъ, они дѣйствуютъ какъ пауки: сметутъ, разрушатъ ихъ паутину, а они снова принимаются за работу, такъ и Конины. Понятно, что здѣсь, среди вольнаго кругомъ народа, крѣпость имъ была особенно тяжела. Шли года, нарождались у нихъ дѣти, умирали старики и, умирая, какъ священный завѣтъ оставляли размножающемуся поколѣнію своему: искать этой воли.
   Но если размножались крестьяне, то не шелъ впрокъ Карамышевымъ крѣпостной хлѣбъ; что-то роковое тяготѣло надъ семьей этой: въ сороковыхъ годахъ умеръ старшій Карамышевъ, постригшись передъ смертію въ монахи; послѣ него осталась жена и трое сыновей; вдова, забравъ все свое имущество, изъ города переѣхала въ деревеньку, и здѣсь въ весеннюю полночь на домъ ея неизвѣстныя лица сдѣлали нападеніе. Благодаря крѣпкимъ запорамъ, нападавшіе не могли ворваться въ него, а потому и подожгли его. Елена Карамышева, благодаря только крѣпостному и двумъ служителямъ, успѣла тайкомъ убѣжать въ городъ, все же имущество и документы на право владѣнія людьми сгорѣли. За потерей имущества послѣдовали потери, вѣроятно, еще болѣе для нея тяжелыя: ей приходится пережить всѣхъ троихъ сыновей своихъ, а по ея смерти имѣніе переходитъ къ брату мужа Александру Карамышеву. Но въ 1790 г. находимъ уже новыхъ помѣщиковъ Донскихъ, наслѣдовавшихъ имѣніе отъ родственницы Ялымовой. Вступивъ во владѣніе и давъ довѣренность на управленіе крестьянами землемѣру Кругликову, помѣщикъ Донской ревностно принялся за борьбу съ ищущими свободы крестьянами, которымъ въ это время приходилось искать и защиты отъ притѣсненій ихъ управляющаго Кругликова. Какія это были притѣсненія, мы не знаемъ; въ дѣлѣ читаемъ только слѣдующее: "Когда сіе дѣло за упраздненіемъ надворнаго поступило въ тобольскій уѣздный судъ, то оный по жалобѣ крестьянъ о притѣсненіи поручилъ ихъ подъ надзоръ земскаго суда"... Но этотъ же самый судъ призналъ ихъ крѣпостными и передалъ помѣщику Донскому. Крестьяне подаютъ просьбу въ тобольскую гражданскую палату. Здѣсь взглянули на дѣло иначе. Палата, разобравъ самымъ тщательнымъ образомъ всѣ прежнія рѣшенія и опровергнувъ всѣ доводы касательно закрѣпощенія Коминыхъ, между прочимъ, говоритъ: "Въ переписи 1710--1711 и 1719 годовъ и въ продолжавшуюся съ 1723 но 1744 годъ первую ревизію за дворянами Карамышевыми въ числѣ писанныхъ поименно дворовыхъ предковъ Максима Комина не упоминалось, а только въ ревизской 1744 года сказкѣ написанъ Ялуторовскаго дистрикта по деревнѣ Карамышевой въ числѣ переведенныхъ изъ разныхъ мѣстъ дворовыхъ людей (перечисляются Конины), по откуда въ деревню Карамышему переведены они, не значится"... Затѣмъ, переходя къ названію Сидора въ ревизіи кабальнымъ, говоритъ: "Званіе кабальнаго человѣка потомству его, Сидора, еще болѣе предоставляетъ свободы, потому что уложенія, 20 главы, 44, 52, 63 и 81 пунктами узаконено кабальнымъ людямъ быть крѣпкими только по смерти того, кому они дадутъ на себя служилую кабалу, а за женою и дѣтьми того боярина ихъ не крѣпить, а отпускать такихъ послѣ умершихъ на волю. А такъ какъ главное, на чемъ утверждали свое право Карамышевы, Климовы и Донскіе, это было то, что Комины послѣ ихъ записи не искали воли болѣе десяти лѣтъ, то и прикрѣплены они десятилѣтней давностію и что хоть они, Комины, представляютъ копіи съ бумагъ въ доказательство постояннаго ихъ искательства воли, но эти копіи никѣмъ не засвидѣтельствованы; а справиться, дѣйствительно ли это такъ было, невозможно, такъ какъ всѣ тобольскіе архивы 1788 года 27-го апрѣля сгорѣли. Нельзя повѣрить ихъ копіи справками въ Оренбургѣ, Челябѣ и Исетскѣ, за сгорѣніемъ архивовъ въ бывшее въ тѣхъ краяхъ 1773 года народное неустройство".
   На это гражданская палата возражаетъ, что "десятилѣтній срокъ относится только до движимаго и недвижимаго имѣнія, а не до свободы человѣческой!" И рѣшаетъ: "Крестьянъ освободить и, выключи изъ двороваго оклада, причислить, по ихъ желанію, въ Тобольскій округъ въ государственные крестьяне; съ помѣщика Донскаго взыскать гербовыя пошлины, а съ присутствующихъ и секретаря уѣзднаго суда, подписавшихъ неправильное по дѣлу сему опредѣленіе, взы скать положенный указомъ 1802 года января 14 дня штрафъ".
   Само собою разумѣется, что такимъ исходомъ дѣла помѣщикъ Донской не могъ быть доволенъ и въ 1809 году подалъ анпелляціонную жалобу въ сенатъ, а въ число доказательствъ того, что десятилѣтняя давность относится и къ свободѣ людей, приводитъ слѣдующее: "Есть примѣръ въ "С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ" сентября 14 дня 1800 года въ No 74, что по Высочайшему повелѣнію прошеніе называющагося штандартъ-юнкеромъ прусской службы Циммермана о изъятіи его изъ владѣнія маіора Муравьева въ казенное вѣдомство оставлено безъ производства, какъ не дѣльное, потому что онъ самъ записался въ помѣщичьи люди, женился на крѣпостной дѣвкѣ своего господина и пропустилъ съ десятилѣтнею давностію право искать свободы".
   1818 года 23 ноября сенатъ рѣшилъ дѣло въ пользу помѣщика Донскаго, опираясь на то, что ищущіе свободы люди ничѣмъ не доказали принадлежности предковъ своихъ къ казнѣ.
   Такъ печально закончилось вѣковое исканіе свободы закрѣпощенными Комиными. Какая была дальнѣйшая судьба состоявшихъ тогда на лице 17 душъ, мнѣ неизвѣстное знаю только, что деревенька эта съ землями въ началѣ пятидесятыхъ годовъ переходила изъ рукъ въ руки ужъ безъ крѣпостныхъ, а такъ какъ въ Сибири землевладѣніе безъ крѣпостнаго труда выгоды большой не доставляло, то и покупалась она какъ роскошь, для лѣтняго своего мѣстопребыванія, людьми съ излишними капиталами. Этотъ переходъ деревеньки изъ рукъ въ руки могъ бы служить намъ указаніемъ того, когда начиналось и когда кончалось процвѣтаніе извѣстнаго вѣдомства: когда вольготно жилось совѣтникамъ питейнаго отдѣленія, когда рекрутскаго, когда губернскаго суда и когда смотрителямъ богоугодныхъ заведеній; но подобное изслѣдованіе можетъ дать точные выводы только при обозрѣніи всѣхъ заимокъ, окружающихъ городъ Тобольскъ, а потому мы и оставляемъ эту благодарную задачу для другихъ.
   При вступленіи съ проселочной дороги на большую глазамъ нашимъ представился аккуратно и ровно подрѣзанный плетень, за нимъ виднѣлись пашни, роща и лѣсъ вѣковыхъ елей, рѣзко отличающихся своею солидностію отъ подростающаго поколѣнія окружающихъ лѣсовъ. Это было прежнее владѣніе Карамышевыхъ, въ настоящее время раздробившееся пополамъ подъ владѣніемъ двухъ вдовъ, живущихъ пенсіями.
   Для насъ, совершившихъ слишкомъ десятиверстный переходъ, этотъ пейзажъ былъ тѣмъ пріятнѣе, что изъ-за вѣковой зелени выглядывали постройки съ мягко отдѣляющимся отъ темной хвои бѣлымъ дымкомъ изъ трубы.
   Первые ворота впустили насъ въ выгонъ первой помѣщины Т. Направо, по волнистой мѣстности, были пашни и покосы, налѣво, около самой дороги, шелъ плетень, отдѣляющій высокій лѣсъ, изъ-за котораго сверкалъ прудъ. Кругомъ тишина невозмутимая, однимъ живымъ существомъ оказывался, высоко въ безоблачномъ небѣ красиво плавающій, ястребъ, зоркимъ глазомъ высматривающій себѣ добычу. Ужъ не духъ ли это одного изъ тѣхъ подьячихъ, которымъ много пришлось покормиться съ этихъ мѣстъ, носится съ тоскливо дребезжащей пѣсенкой?
   Вторые ворота ввели въ поскотину. Прямо передъ нами небольшой дворикъ съ трехъ-оконнымъ домикомъ и службами, уютно примкнувшими къ высокому лѣсу; все это хозяйство казалось миніатюрнымъ, игрушечнымъ въ сравненіи съ зеленой декораціей высившагося за нимъ лѣса. Выскочившая со двора маленькая, черпая собаченка лѣниво полаяла на насъ, затѣмъ, склонивъ голову на бокъ, пытливо устремила на насъ свои слезящіеся глаза, словно желая знать: "въ какомъ до положеніи мое дѣло?" Не сообщивъ ей ничего отраднаго, двигались мы далѣе; поперекъ дороги стояла лошадь, на поднятую нами палку она повернула голову, удивленно взглянула на насъ и, безнадежно махнувъ хвостомъ, быстро поплелась къ лѣсу; во всѣхъ ея движеніяхъ и походкѣ ясно сказывался протестъ: "отъ васъ де правосудія не жди".
   Двадцать сажепъ,-- и снова ворота въ поскотину другой помѣщицы, вдовицы Б. И здѣсь отсутствіе человѣка, и только однѣ коровы и лошади, отнесшіяся апатично и къ заскрипѣвшимъ воротамъ, и къ нашему пришествію въ ихъ владѣніе.
   Передъ нами сѣренькій двухъ-этажный домикъ, съ бельведеромъ, окружающимъ верхнюю, всю въ окнахъ какъ фонарь, комнатку. Этотъ пустующій замокъ былъ предложенъ для моего прожитія на все время моихъ изысканій на Искерѣ, а потому я, не безпокоя хозяевъ, живущихъ далѣе, повелъ туда своего спутника. Сквозь густо заросшій хмѣлемъ, малинникомъ, тальникомъ и черемухой дворикъ пробрались мы въ маленькія сѣни, гдѣ стояла на колесномъ лафетѣ небольшая чугунная пушка. Давно уже замолкла она и глупо смотрѣла на насъ своимъ разинуто удивленнымъ ртомъ, а много бы могла она разсказать намъ про прежнія именинныя пиршества, когда приходилось ей въ честь именинника или именинницы, надсажаясь, оглашать своимъ ревомъ красивыя отвѣчающія эхомъ окрестности. Много могли бы разсказать и грустнаго, и веселаго стѣны большой комнаты, куда мы вошли и обветшавшая мебель, приткнувшаяся къ стѣнамъ, но безмолвно было все; одинъ только черепъ человѣческій, пріобрѣтенный мною на Искерѣ и вмѣстѣ съ осколками глиняной посуды ожидавшій на письменномъ столѣ очереди переѣхать въ мою городскую коллекцію, говорилъ намъ о суетѣ мірской.
   Но, когда мы поднялись на бельведеръ и бросили взглядъ свой внизъ, то остатки липовой аллей, стройная аллея изъ столѣтнихъ березъ, слѣды многочисленныхъ полусгладившихси грядокъ, гдѣ нѣкогда пестрѣли цвѣты, ясно сказали намъ, что въ старину живали дѣды веселѣй своихъ внучатъ. А откуда брался источникъ радостей для веселыхъ дѣдовъ, мы уже и сами знали.

М. Знаменскій.

"Восточное Обозрѣніе", No 15, 1887

   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru