Золя Эмиль
Приключения Большого Сидуана и Маленького Медерика

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Aventures du grand Sidoine et du petit Médéric.
    Текст издания: журнал "Библиотека для чтения", февраль 1875 года.

БИБЛІОТЕКА ДЛЯ ЧТЕНІЯ

Февраль 1875 года

ЭМИЛЬ ЗОЛЯ.

Приключенія Большаго Сидуана и Маленькаго Медерика

I.
Мои герои.

   Въ ста шагахъ, большой Сидуанъ походилъ немного на тополь, только былъ выше и толще. Въ пятидесяти, вы могли отлично различить его довольную улыбку, большіе, выпуклые, голубые глаза и громадные кулаки, которые онъ не зналъ, куда дѣть. Въ двадцати пяти, можно было не колеблясь сказать, что онъ добръ, силенъ какъ цѣлая армія, но глупъ, какъ всякій другой.
   Маленькій Медерикъ былъ ростомъ не выше спаржи. Но его тонкія и подвижныя губы, высокій лобъ, его грація и хорошія манеры, заставляли предполагать въ немъ больше ума, чѣмъ въ сорока высокихъ людяхъ. Его глаза, круглые какъ глаза синицы, бросали взглядъ острый и твердый, какъ сталь, что, конечно, заставило бы считать его злымъ, если бы длинныя рѣсницы не скрывали хитрость и смѣлость этихъ глазъ. Волосы его вились, онъ смѣялся заразительнымъ, добродушнымъ смѣхомъ, такъ что его нельзя было не любить.
   Не смотря на затруднительность между ними разговоровъ, большой Сидуанъ и маленькій Медерикъ, были лучшими друзьями въ свѣтѣ. Имъ обоимъ было по шестнадцати лѣтъ, оба родились въ одинъ день, въ одну минуту, и знали съ тѣхъ поръ другъ друга, потому что ихъ матери, будучи сосѣдками, клали ихъ на одну постель, когда Сидуанъ могъ еще довольствоваться постелью въ три фута длины. Конечно, это странно, что два ребенка, вырощенные на одной пищѣ, такъ различно развились въ физическомъ отношеніи. Это обстоятельство тѣмъ болѣе затрудняло сосѣднихъ ученыхъ, что Медерикъ, противъ всякаго обыкновенія, съ годами положительно уменьшился на нѣсколько вершковъ. Пять или шесть ученыхъ статей, написанныхъ спеціалистами по поводу этого страннаго феномена, доказывали впрочемъ, что одному Богу извѣстна тайна этого страннаго роста, какъ ему извѣстна тайна сапоговъ-скороходовъ, спящей красавицы и тысячи другихъ истинъ, простыхъ и ясныхъ, для пониманія которыхъ, нужна дѣтская чистота и невинность.
   Тѣ же самые ученые, поставившіе себѣ задачей объяснить необъяснимое, задали себѣ еще одну важную задачу. Какъ могло произойти, спрашивали они себя, никогда не давая на это отвѣта, какъ могло произойти, что это большое животное, Сидуанъ, любитъ такъ нѣжно этого пострѣла Медерика? И какъ этотъ пострѣлъ, находитъ столько ласкъ для этого большаго животнаго? Темный вопросъ, выдуманный для того, чтобы безпокоить безпокойные умы: дружба маленькой травки съ дубомъ.
   Я бы не заботился такъ объ этихъ ученыхъ, если бы одинъ изъ нихъ, пользовавшійся наименьшимъ авторитетомъ въ околодкѣ, не сказалъ однажды, качая головой: "Э! э! добрые люди, развѣ вы не видите въ чемъ дѣло? Нѣтъ ничего проще. Между ними произошелъ обмѣнъ. Когда они были еще въ колыбели, когда кожа у нихъ была нѣжная, а черепъ тонкій, Сидуанъ взялъ тѣло Медерика, а Медерикъ -- умъ Сидуана; такъ что одинъ выросъ физически, другой умственно. Отсюда ихъ дружба. Они одно и тоже существо въ двухъ видахъ -- таково, если я не ошибаюсь, опредѣленіе этихъ двухъ друзей".
   Когда добрякъ кончилъ, его товарищи расхохотались и сочли его сумасшедшимъ. Одинъ философъ удостоилъ доказать ему, что души не переливаются такимъ образомъ, точно жидкости, изъ тѣла въ тѣло; въ тоже самое время, натуралистъ кричалъ ему въ другое ухо, что въ зоологіи не было примѣра, чтобы братъ уступилъ свои плечи брату, какъ свою часть пирога. Добрякъ качалъ головою и повторялъ: "Я далъ мое объясненіе, дайте ваше; тогда мы увидимъ, чье будетъ умнѣе".
   Я долго обсуждалъ эти слова и нашелъ, что онѣ преисполнены глубокой мудрости. До другаго объясненія,-- если для продолженія моего разсказа необходимо объясненіе,-- я буду придерживаться мнѣнія, высказаннаго старымъ ученымъ. Я знаю, что оно оскорбитъ точныя, геометрическія идеи многихъ; но такъ какъ я рѣшился принять съ благодарностью всякое новое рѣшеніе этого вопроса, которое, безъ сомнѣнія, будетъ найдено моими читателями, то я и думаю, что поступаю совершенно справедливо въ этомъ деликатномъ дѣлѣ.
   Что, благодаря Бога, не было предметомъ спора -- это то, что Сидуанъ и Медерикъ были совершенно счастливы своей дружбой. Они каждый день, находили столько преимуществъ быть тѣмъ, чѣмъ были, что ни за что на свѣтѣ, не согласились бы перемѣнить ни тѣла, ни духа.
   Сидуанъ, когда Медерикъ указывалъ ему птичье гнѣздо, считалъ себя самымъ ловкимъ мальчишкой во всей странѣ; Медерикъ, когда Сидуанъ наклонялся, чтобы взять гнѣздо, самымъ добродушнымъ образомъ предполагалъ въ себѣ, ростъ великана. Плохо бы тебѣ пришлось, если бы ты, надѣясь, что онъ тебѣ не съумѣетъ отвѣтить, сталъ обращаться съ Сидуаномъ, какъ съ дуракомъ; Медерикъ доказалъ бы тебѣ въ трехъ словахъ, что ты близокъ къ идіотизму. Если же бы ты сталъ смѣяться надъ кулаками Медерика, какъ разъ достаточными, чтобы раздавить муху, ты бы едва ли ушелъ отъ длинныхъ рукъ Сидуана. Они были оба умны и сильны, такъ какъ они никогда не покидали другъ друга и никогда не считали, что имъ чего-нибудь не достаетъ, если случай не разлучалъ ихъ.
   Чтобы не скрывать ничего, надо сознаться, что они вели жизнь немного бродяжническую, потерявъ родителей уже давно. Они чувствовали себя способными ѣсть вездѣ и во всякое время. Съ другой стороны, они были не такіе люди, чтобы спокойно сидѣть дома. Я предоставляю читателю судить, какой сарай надо было бы для помѣщенія Сидуана; что касается Медерика, то онъ довольствовался бы шкапомъ. Такъ что, для общаго удобства, они жили въ поляхъ, спали лѣтомъ на травѣ, а зимой смѣялись надъ холодомъ, подъ теплымъ одѣяломъ изъ сухихъ листьевъ и моху.
   Они представляли странную пару. Медерикъ, долженъ былъ думать; онъ чудесно справлялся съ этой работой, по первому взгляду онъ узнавалъ, гдѣ картофель самый лучшій и зналъ сколько времени ему надо было оставаться въ золѣ, чтобы быть достаточно испеченнымъ. Сидуанъ дѣйствовалъ; онъ выкапывалъ картофель, что было не малымъ трудомъ, потому что если его товарищъ съѣдалъ не болѣе одной или двухъ картофелинъ, то ему надо было по крайней мѣрѣ три или четыре воза; потомъ Сидуанъ зажигалъ огонь, покрывалъ картофель угольями и жегъ себѣ руки, вытаскивая его изъ огня.
   Эти домашнія работы не требовали ни большаго ума, ни большой силы. Но пріятно было видѣть товарищей въ важныхъ случаяхъ жизни, какъ напримѣръ, когда они защищались отъ волковъ во время зимнихъ ночей, или когда пріобрѣтали себѣ, не развязывая кошелька, приличное платье, что представляло громадныя затрудненія.
   Сидуану было много дѣла, чтобы держать волковъ на приличномъ разстояніи; онъ раздавалъ направо и налѣво такіе пинки ногами, что гора бы не устояла. Чаще всего онъ не попадалъ ни въ кого, по той простой причинѣ, что былъ очень неловокъ. Обыкновенно, онъ выходилъ изъ этихъ битвъ, съ разодраннымъ въ клочья платьемъ. Тогда начиналась роль Медерика. Положить заплаты нечего было и думать. Хитрый малый предпочиталъ, найти лучше, хорошее и новое платье, потому что, такъ или иначе, онъ долженъ былъ что-нибудь выдумать. При каждой разодранной блузѣ, онъ придумывалъ новую для нея матерію. Его безпокоило не столько качество, сколько количество: представьте себѣ портнаго, которому бы надо было одѣть соборъ Богоматери въ Парижѣ.
   Одинъ разъ, въ крайней необходимости, онъ обратился къ мельникамъ, прося у нихъ старые холсты со всѣхъ мельницъ страны. Такъ какъ онъ просилъ съ безпредѣльной граціей, то вскорѣ получилъ достаточно холста, чтобы сшить великолѣпный мѣшокъ, который очень понравился Сидуану.
   Въ другой разъ, въ странѣ происходили выборы и избиратели пришли въ такой азартъ, что Медерику стоило только подобрать клочки одежды, оставшіеся на мѣстѣ выборовъ, чтобы ихъ вполнѣ хватило на блузу для его громаднаго друга. Предоставляю читателю судить по этому, о степени увлеченія почтенныхъ избирателей.
   Но это были костюмы, а Медерикъ хотѣлъ найти матерію, которая долѣе бы могла противустоять когтямъ и зубамъ дикихъ звѣрей. Въ одинъ прекрасный вечеръ, волки покончили съ блузой; тогда на него внезапно нашло вдохновеніе, глядя на лежавшихъ на землѣ убитыхъ. Онъ велѣлъ Сидуану осторожно содрать съ нихъ шкуры и потомъ высушить ихъ на солнцѣ. Недѣлю спустя, его большой братъ прогуливался, поднявъ голову, въ остаткахъ ихъ враговъ. Сидуанъ, какъ и всѣ большіе люди, былъ очень чувствителенъ къ хорошимъ, новымъ платьямъ, такъ что онъ принялся каждую недѣлю производить страшныя избіенія волковъ, болѣе осторожнымъ образомъ, изъ боязни испортить мѣхъ.
   Медерикъ съ этихъ поръ, пересталъ безпокоиться о гардеробѣ. Я еще не сказалъ, какъ онъ одѣвался самъ, но читатель навѣрное уже понялъ, что для этого не надо было много безпокойства. Онъ былъ такъ малъ, что кусочка ленты было для него достаточно; дамы оспаривали его другъ у друга, чтобы одѣть въ бархатъ и кружева. Такъ что онъ всегда, былъ одѣтъ по послѣдней модѣ.
   Я не могу сказать, чтобы фермеры были въ восторгѣ отъ сосѣдства друзей. Но они такъ уважали кулаки Сидуана, такъ любили улыбку Медерика, что позволяли имъ жить въ поляхъ какъ дома. Къ тому же они не злоупотребляли гостепріимствомъ; они брали зелень только тогда, когда имъ уже очень надоѣдала дичь и рыба. Будь у нихъ похуже характеръ, они бы въ три дня разорили страну: достаточно было бы одной простой прогулки по полямъ. Такъ что имъ были благодарны за то, что они не дѣлали зла. Имъ были благодарны за волковъ, которыхъ они уничтожали сотнями и за громадное число любопытныхъ, которыхъ они привлекали въ окрестности.
   Я колеблюсь продолжать разсказъ, не поговоривъ еще болѣе, о дѣлахъ нашихъ героевъ. Читатель видитъ ихъ отсюда. Сидуана, высокаго какъ башня, одѣтаго въ мѣха, Медерика, одѣтаго въ шелкъ и кружева, блестящаго у ногъ великана, какъ золотой жукъ. Представляете ли вы себѣ, какъ они прогуливаются по полямъ, ѣдятъ и спятъ на лугахъ, живутъ въ полной свободѣ, подъ божьимъ небомъ. Говорите ли вы, какъ Сидуанъ глупъ съ своими громадными кулаками и какія изобрѣтательныя и ловкія мысли, родятся въ маленькой головѣ Медерика. Проникаетесь ли вы той мыслью, что ихъ союзъ составлялъ ихъ силу, что родившись вдали другъ отъ друга, они были бы очень не полными существами, принужденными жить по обычаямъ свѣта? Достаточно ли вы поняли, что еслибы у меня были дурныя намѣренія, я могъ бы скрыть тутъ какую нибудь заднюю мысль? Готовъ ли ты, читатель, благодарить меня за моего великана и за моего карлика, изъ которыхъ я старался съ особеннымъ тщаніемъ сдѣлать лучшую пару на свѣтѣ?
   Да?
   Если такъ, то я начинаю, немедля болѣе, удивительный разсказъ о ихъ приключеніяхъ.
   

II.
Они отправляются путешествовать.

   Въ одно апрѣльское утро,-- когда воздухъ былъ еще свѣжъ, а легкій туманъ подымался съ влажной земли,-- Сидуанъ и Медерикъ грѣлись у костра. Они только-что позавтракали и ждали, когда потухнетъ огонь, чтобы немного прогуляться. Сидуанъ, сидя на камнѣ, смотрѣлъ на уголья съ задумчивымъ видомъ; но не надо было полагаться на этотъ видъ, такъ какъ всѣмъ было извѣстно, что онъ никогда ни о чемъ не думалъ. Онъ блаженно улыбался, упершись кулаками въ колѣни. Медерикъ, лежа напротивъ своего товарища, смотрѣлъ съ любовью на его почтенные кулаки, и хотя они выроели на его глазахъ, но тѣмъ не менѣе составляли постоянный предметъ его удивленія и восгорга.
   -- О! вотъ такъ кулаки! думалъ онъ; славные кулаки! Какъ у нихъ пальцы толсты и крѣпко сидятъ! За все золото на свѣтѣ, я бы не желалъ получить отъ нихъ ни малѣйшаго щелчка; есть чѣмъ убить быка. А этотъ милый Сидуанъ кажется и не подозрѣваетъ, что все наше благосостояніе держится на его рукахъ.
   Дѣйствительно, Сидуанъ, котораго очень веселилъ огонь, небрежно протянулъ руки въ эту минуту. Онъ покачивалъ головою, погрузясь въ полное забвеніе всѣхъ земныхъ предметовъ. Медерикъ пододвинулся къ потухавшему огню.
   -- Неправда-ли, началъ онъ тихимъ голосомъ, жаль употреблять такое прекрасное оружіе противъ какихъ-то паршивыхъ волковъ? Оно, право, стоитъ лучшей участи, какъ напримѣръ, разбивать цѣлые баталіоны или разрушать стѣны крѣпости. Мы положительно рождены для великихъ подвиговъ, а между тѣмъ, намъ идетъ семнадцатый годъ, а мы еще ничего не сдѣлали. Мнѣ надоѣла жизнь, которую мы ведемъ здѣсь, я полагаю, что давно пора намъ завоевать себѣ царство, которое Богъ навѣрно бережетъ для насъ гдѣ-нибудь; такъ какъ, чѣмъ болѣе я смотрю на кулаки Сидуана, тѣмъ болѣе убѣждаюсь, что у него необыкновенные кулаки.
   Сидуанъ былъ далекъ отъ мысли о великихъ назначеніяхъ, о которыхъ мечталъ Медерикъ. Плохо спавъ прошлую ночь, онъ началъ думать. По правильности его дыханія видно было, что онъ даже не бралъ на себя труда видѣть сны.
   -- Эй! мой милый! закричалъ ему Медерикъ.
   Сидуанъ поднялъ голову, и безпокойно поглядѣлъ на своего товарища, раскрывъ глаза и настороживъ уши.
   -- Слушай, продолжалъ онъ, и постарайся понять, если можешь. Я думаю о нашемъ будущемъ и нахожу, что мы имъ слишкомъ пренебрегаемъ. Жизнь, мой милый, состоитъ не въ томъ, чтобы ѣсть вкусный картофель и одѣваться въ великолѣпныя мѣха. Надо составить себѣ имя въ свѣтѣ, устроить положеніе. Мы не принадлежимъ къ числу людей обыкновенныхъ, которые могутъ удовольствоваться положеніемъ и титуломъ бродяги; конечно, я не презираю этого занятія, принадлежащаго ящерицѣ, животному, которое навѣрно счастливѣе множества людей; но мы всегда можемъ возвратиться къ нему. Значитъ теперь дѣло въ томъ, что намъ надо, какъ можно скорѣе, покинуть эту страну, слишкомъ для насъ тѣсную и искать другой, болѣе обширной, гдѣ мы могли бы достойно показать себя. Мы, безъ сомнѣнія, быстро сдѣлаемъ карьеру, ты мнѣ поможешь всѣми средствами,-- я говорю относительно тукманокъ, раздаваемымъ по моимъ совѣтамъ. Понялъ ли ты меня?
   -- Я думаю, что да, скромно отвѣчалъ Сидуанъ; мы отправимся путешествовать и будемъ драться всю дорогу? Это будетъ великолѣпно.
   -- Только, продолжалъ Медерикъ, намъ нужна цѣль, чтобы не лѣнтяйничать по дорогѣ. Видишь ли, мой милый, мы слишкомъ любимъ солнце. Мы способны провести нашу молодость, грѣясь подъ заборами, если мы не будемъ, хоть по наслышкѣ, знать страну, въ которую мы хотимъ отправиться. Я долго старался найти страну, которая была бы достойна насъ. Признаюсь, что сначала я не находилъ никакой. Къ счастью, мнѣ припомнился одинъ разговоръ, который я имѣлъ на дняхъ, съ однимъ изъ моихъ друзей -- снигиремъ. Онъ разсказывалъ мнѣ, что прибылъ по прямой линіи изъ одного государства, называемаго Царство Счастливыхъ, знаменитаго плодородіемъ страны и чудесными нравами его обитателей. Въ настоящее время, имъ управляетъ молодая королева, любезная Примевера, которая по добротѣ своего сердца, не довольствуется тѣмъ, что даетъ спокойно жить своимъ подданнымъ, но хочетъ, чтобы и всѣ животныя ея государства, раздѣляли рѣдкое благополучіе ея подданныхъ. Въ одну изъ слѣдующихъ ночей, я тебѣ разскажу странныя исторіи, которыя я узналъ отъ моего друга -- снигиря. Можетъ быть, такъ какъ ты, кажется, сегодня необыкновенно любопытенъ,-- ты захочешь знать, какъ я думаю дѣйствовать въ Царствѣ Счастливыхъ. Въ настоящее время, насколько я могу судить о дѣлѣ издалека, мнѣ кажется, что будетъ недурно, если я заставлю любезную Примеверу полюбить меня и женюсь на ней, чтобы жить потомъ, не заботясь о другихъ. Тебѣ же, мы найдемъ занятіе по твоимъ вкусамъ. Мой милый, я клянусь, что рано или поздно я предприму такое дѣло, что тысячу лѣтъ, свѣтъ будетъ говорить о твоихъ кулакахъ.
   Сидуанъ, который понялъ, бросился бы на шею къ своему другу, если-бы это было возможно. Воображеніе его, обыкновенно лѣнивое, представляло себѣ теперь поле битвы, громадное какъ океанъ, отъ пріятной перспективы котораго, дрожь удовольствія пробѣгала у него по спинѣ. Онъ поднялся, подтянулъ кушакъ своей блузы и всталъ передъ Медерикомъ.
   Послѣдній думалъ, кидая вокругъ себя печальные взгляды.
   -- Жители этой страны были всегда добры къ намъ, сказалъ онъ наконецъ. Они терпѣли насъ въ своихъ поляхъ. Безъ нихъ, у насъ не было бы такого довольства. Прежде чѣмъ ихъ покинуть, мы должны оставить имъ какое-нибудь доказательство нашей благодарности. Что мы можемъ имъ сдѣлать пріятнаго?
   Сидуанъ наивно воображалъ, что этотъ вопросъ относился къ нему. Ему пришла въ голову одна идея.
   -- Братъ, отвѣчалъ онъ, что ты скажешь о большомъ потѣшномъ огнѣ. Мы могли бы зажечь сосѣдній городъ, къ величайшему удовольствію жителей; потому что, если они сходятся со мною во вкусахъ, то для нихъ не можетъ быть ничего лучше, какъ красное пламя въ темную ночь.
   Медерикъ пожалъ плечами.
   -- Мой милый, сказалъ онъ, я тебѣ совѣтую никогда не мѣшаться въ то, что касается меня. Дай мнѣ подумать минуту. Если мнѣ понадобятся твои руки, тогда ты, въ свою очередь, поработаешь.
   -- Вотъ что, продолжалъ онъ послѣ небольшаго молчанія. На югѣ есть гора, которая, я слышалъ, очень мѣшаетъ нашимъ благодѣтелямъ. Въ долинѣ мало воды и почва въ ней такъ суха, что производитъ самое дурное вино на свѣтѣ, что составляетъ предметъ постоянной печали для всѣхъ обитателей страны. Наскучивъ этимъ, они собрали всѣ свои академіи; такое ученое собраніе должно было непремѣнно изобрѣсти дождь, также легко, какъ если-бы за это дѣло взялся самъ Богъ. И такъ, ученые принялись за дѣло; они произвели замѣчательныя изысканія; о природѣ и покатости почвы и рѣшили, что не было бы ничего легче, какъ провести въ долину, воды сосѣдней рѣки, если-бы не мѣшала эта проклятая гора. Замѣть, мой милый, какъ люди несчастны. Ихъ была цѣлая сотня, мѣрившихъ, разсуждавшихъ и составлявшихъ великолѣпные планы; они безъ ошибки опредѣлили, изъ чего состоитъ эта гора: изъ мрамора, мѣла или известняка; они бы могли, еслибъ захотѣли, взвѣсить ее почти безошибочно, и ни одинъ изъ нихъ, даже самый большой, не подумалъ перенести ее куда-нибудь, гдѣ бы она не мѣшала. Возьми гору, мой милый Сидуанъ. Я поищу куда бы мы могли ее поставить, безъ всякаго неудобства.
   Сидуанъ поднялъ руки и обхватилъ скалу. Потомъ онъ сдѣлалъ легкое усиліе, отклонился назадъ и поднялся прижимая къ груди гору. Онъ поставилъ ее себѣ на колѣно, ожидая рѣшенія Медерика. Послѣдній медлилъ.
   -- Я бы велѣлъ ее бросить въ море, но такой камешекъ произведетъ навѣрное новый потопъ. Нельзя также ее поставить куда попало на землю, того и гляди раздавишь городъ или два. Если поставить на поле, не оберешься претензій отъ землевладѣльцевъ. Замѣть, мой милый Сидуанъ, затрудненіе, въ которомъ я нахожусь. Люди смѣшно раздѣлили между собою землю. Нельзя потревожить какую-нибудь несчастную гору, чтобы не раздавить капусты своего сосѣда.
   -- Ты правъ, братъ мой, отвѣчалъ Сидуанъ. Только я прошу тебя поскорѣе рѣшиться. Не то, чтобы ноша для меня была тяжела, но она такъ велика, что немного затрудняетъ меня.
   -- Пойдемъ-же. Мы поставимъ ее между двумя холмами, которые ты видишь на сѣверѣ долины. Это точно труба, изъ которой дуетъ дьявольскій вѣтеръ. Нашъ камень отлично заткнетъ ее и защититъ долину отъ сентябрьскихъ и мартовскихъ вѣтровъ.
   Когда они пришли, Сидуанъ приготовился бросить скалу съ розмаха, какъ дровосѣкъ вязанку дровъ.
   -- Боже мой! мой милый, вскричалъ Медерикъ, опусти ее тихонько, если не хочешь произвести землетрясенія на пятьдесятъ миль вокругъ. Хорошо, не торопись и не заботься о ссадинахъ. Мнѣ кажется, что она не твердо стоитъ, шатается. Хорошо-бы было подпереть ее какой-нибудь скалой, чтобы она не вздумала упасть, когда насъ не будетъ. Вотъ теперь отлично. Теперь, добрые люди будутъ пить хорошее вино. У нихъ будетъ вода, чтобы орошать ихъ виноградники, и солнце, чтобы золотить плоды. Слушай Сидуанъ, я съ удовольствіемъ обращаю твое вниманіе на то, что мы съ тобой хитрѣе дюжины академій. Мы, во время нашего путешествія, можемъ по нашему желанію измѣнять температуру и плодородіе страны. Надо только привести почву немного въ порядокъ, поставить на сѣверѣ перегородки изъ горъ, предварительно устроивъ стоки для воды. Земля, я это часто замѣчалъ, дурно выстроена; я сомнѣваюсь, чтобы люди, когда-нибудь стали настолько умны, чтобы могли сдѣлать изъ нея жилище, достойное цивилизованныхъ націй. Въ свободныя минуты мы немного займемся этимъ. Теперь мы исполнили нашъ долгъ благодарности. Встряхни, мой милый твою блузу, которая вся въ пыли и отправимся.
   Сидуанъ, надо сознаться, услыхалъ только послѣднее слово этой рѣчи. Онъ не былъ филантропомъ, будучи слишкомъ простъ для этого; онъ мало заботился овинѣ, котораго ему никогда не придется пить. Мысль о путешествіи восхищала его; едва его братъ заговорилъ о немъ, какъ радость заставила его сдѣлать два или три прыжка, что удалило его на нѣсколько десятковъ километровъ. Къ счастью, Медерикъ успѣлъ схватиться за полу его блузы.
   -- О, мой милый, закричалъ онъ, не можешь ли ты не дѣлать такихъ быстрыхъ движеній? Ради Бога, остановись. Развѣ ты думаешь, что мои маленькія ноги могутъ дѣлать такіе скачки? Если ты думаешь продолжать такъ идти, тогда я тебя догоню можетъ быть, черезъ нѣсколько сотъ лѣтъ. Остановись и сядь.
   Сидуанъ сѣлъ. Медерикъ схватился обѣими руками за низъ его мѣховыхъ панталонъ. И такъ какъ онъ былъ необыкновенно ловокъ, то легко взобрался на колѣна своего товарища, потомъ полѣзъ дальше на плечо. Тамъ онъ сдѣлалъ всѣ проготовленія къ путешествію и спокойно улегся въ лѣвомъ ухѣ Сидуана. Онъ выбралъ это мѣсто по двумъ причинамъ: вопервыхъ, онъ былъ тутъ защищенъ отъ дождя и вѣтра, такъ какъ ухо было самой почтенной величины; потомъ онъ могъ сообщать своему товарищу множество интересныхъ замѣчаній, будучи увѣренъ, что его услышатъ.
   Онъ наклонился въ черную пропасть, которую нашелъ въ глубинѣ своего новаго жилища и пронзительнымъ голосомъ закричалъ.
   -- Теперь, мой милый, ты можешь бѣжать сколько угодно. Не обращай вниманія на дороги, постарайся только дойти скорѣе. Ты меня слышишь?
   -- Да, братъ, отвѣчалъ Сидуанъ; я даже попрошу тебя не говорить такъ громко, потому что твое дыханіе, очень непріятно щекочетъ меня.
   И они отправились.
   

III.
Легкая замѣтка о муміяхъ.

   Сидуанъ никогда не принадлежалъ бы къ людямъ, просящимъ у министра путей сообщенія, о мостахъ и дорогахъ. Обыкновенно онъ шелъ черезъ поля, овраги и холмы, презирая горныя дороги. Достойное дитя примѣняло къ дѣлу геометрію, не уча ея, такъ какъ онъ нашелъ самъ, безъ посторонней помощи, что прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками.
   Онъ прошелъ такимъ образомъ, около дюжины государствъ, стараясь не попасть ногой въ средину какого нибудь города, что, онъ чувствовалъ, не понравится жителямъ. Онъ перешелъ три или четыре моря, не особенно замочившись. Что касается рѣкъ, то онъ совсѣмъ не обращалъ на нихъ вниманія, считая ихъ за лужи послѣ большаго дождя. Что его особенно занимало -- это путешественники, которыхъ онъ встрѣчалъ; онъ видѣлъ, какъ они мучились при всходахъ, какъ шли на сѣверъ, чтобы придти на югъ, читали надписи на придорожныхъ столбахъ, заботились о вѣтрѣ о дождѣ, о колеяхъ, о разливахъ рѣкъ, о бѣгѣ своихъ лошадей. Онъ смутно понималъ забавность этихъ бѣдныхъ людей, которые рискуютъ сломать себѣ шею при паденіи въ какую-нибудь пропасть, тогда какъ они могли-бы преспокойно сидѣть у себя дома.
   -- Что за чортъ? сказалъ-бы Медерикъ, если уже такъ устроенъ, то надо сидѣть дома.
   Но въ это время, Медерикъ не смотрѣлъ на землю. Черезъ четверть часа, онъ однако пожелалъ узнать, гдѣ они находились. Онъ высунулъ носъ и наклонился посмотрѣть; повертывался на всѣ четыре стороны и не увидалъ ничего, кромѣ песку громадной пустыни, простиравшейся далеко за горизонтъ. Мѣсто не понравилось ему.
   -- Боже мой! сказалъ онъ себѣ, какую жажду должны чувствовать обитатели этой страны. Я вижу развалины громаднаго количества городовъ и я готовъ поклясться, что ихъ обитатели умерли не отъ чего другаго, какъ отъ недостатка вина. Нѣтъ сомнѣнія, что это не Царство Счастливыхъ; мой другъ, снигирь, описалъ мнѣ его, какъ богатое виноградомъ и плодами всякаго рода, онъ прибавилъ даже, что тутъ много источниковъ великолѣпной чистой воды, отличной для полосканія бутылокъ. Этотъ полоумный Сидуанъ навѣрное заблудился.
   И, обернувшись ко внутренности уха, онъ закричалъ:
   -- Эй! мой милый, куда ты идешь?
   -- Чортъ побери! отвѣчалъ не останавливаясь Сидуанъ, я иду прямо впередъ.
   -- Вы дуракъ, мой милый, продолжалъ Медерикъ. Вы кажется не подозрѣваете, что земля кругла и'что идя все прямо, вы никогда никуда не придете. Вотъ мы и погибли.
   -- О, сказалъ Сидуанъ, продолжая бѣжать, мнѣ все равно, я вездѣ у себя.
   -- Но остановись же, несчастный! закричалъ снова Медерикъ. Я вспотѣлъ, глядя какъ ты бѣжишь. Мнѣ надо было наблюдать дорогу. Безъ сомнѣнія, ты прошелъ мимо жилища любезной Примеверы, обративъ на него такое же вниманіе, какъ на первую попавшуюся хижину всякаго угольщика; дворцы и хижины, одинаковы для твоихъ длинныхъ ногъ. Теперь намъ надо идти на удачу. Съ твоего плеча, я буду разсматривать всѣ государства, пока мы не откроемъ Царства Счастливыхъ. Пока же нечего торопиться; насъ никто не ждетъ. Я считаю полезнымъ присѣсть на минуту, чтобы подумать на свободѣ о странной странѣ, въ которой мы теперь находимся. Мой милый, сядь на эту гору, которая у твоихъ ногъ.
   -- Это гора! отвѣчалъ садясь Сидуанъ, чортъ меня возьми, если это не булыжникъ.
   Въ дѣйствительности, этотъ булыжникъ была одна изъ большихъ пирамидъ. Наши герои прошли африканскую пустыню и пришли въ Египетъ. Сидуанъ, не имѣя точныхъ свѣдѣній въ исторіи, смотрѣлъ на Нилъ, какъ на грязный ручей; что касается сфинксовъ и обелисковъ, то они показались ему странными и некрасивыми камнями. Медерикъ, знавшій все, ничему не учась, разсердился на невниманіе своего брата къ этимъ камнямъ и къ этой грязи, которыми восхищались, больше чѣмъ на сто миль вокругъ.
   -- Эй! Сидуанъ, сказалъ онъ, постарайся, если можешь, принять на себя видъ восхищенія и почтительнаго изумленія. Нѣтъ ничего неприличнѣе, какъ оставаться спокойнымъ при видѣ такого зрѣлища. Я трепещу, чтобы кто-нибудь не замѣтилъ тебя, такъ качающимъ головою, передъ развалинами древняго Египта. Мы лишимся всякаго уваженія порядочныхъ людей. Замѣть, что тутъ дѣло не въ томъ, чтобы понимать, чего никто не имѣетъ желанія дѣлать, но надо казаться глубоко проникнутымъ высокимъ интересомъ, который представляютъ эти камни. У тебя какъ разъ достаточно смысла, чтобы выйти съ честью изъ этого положенія. Тамъ, видишь ты эту желтоватую воду -- это Нилъ. Это, я слыхалъ, очень старая рѣка: однако есть основаніе думать, что она не старѣе Сены и Луары. Древніе народы довольствовались знаніемъ ея устья: мы, люди любознательные, мы, нѣсколько сотъ лѣтъ ищемъ ея источники, не открывъ пока никакого намека на нихъ. Мнѣнія ученыхъ раздѣляются: по мнѣнію однихъ, источники непремѣнно гдѣ-нибудь существуютъ, надо только открыть ихъ; другіе, которые, какъ кажется, берутъ верхъ, клянутся, что они обыскали всѣ закоулки и что, по всей вѣроятности, рѣка не имѣетъ источниковъ. У меня нѣтъ на этотъ счетъ опредѣленнаго мнѣнія, потому что я рѣдко объ этомъ думаю, къ тому-же, какое-бы то ни было рѣшеніе не прибавитъ мнѣ ни капли жиру. Посмотри теперь на окружающихъ насъ гадкихъ животныхъ, которыхъ солнце жжетъ милліоны лѣтъ; если они не говорятъ, то это, какъ увѣряютъ, только изъ упрямства; они знаютъ тайны первыхъ дней міра, и ихъ вѣчная улыбка есть насмѣшка надъ нашимъ невѣжествомъ. Со своей стороны, я не считаю ихъ такими злыми; это хорошіе камни, самаго недальнаго ума, которые знаютъ меньше, чѣмъ имъ приписываютъ. Слушай еще, мой милый, не бойся узнать слишкомъ много. Я не скажу тебѣ ничего о Мемфисѣ, развалины котораго видны на горизонтѣ; я не скажу ничего, по той простой причинѣ, что я не жилъ во время его могущества. Я очень не довѣряю исторіи, говорящей^ о немъ. Я могъ бы, какъ и другіе, начать читать іероглифы обелисковъ и разрушенныхъ стѣнъ; но, кромѣ того, что это тебя не займетъ, я еще боюсь, какъ бы не принять А за Б и такимъ образомъ ввести тебя въ ошибку, которая имѣла бы печальныя послѣдствія. Я предпочитаю, прибавить къ этимъ общимъ соображеніямъ, легкую замѣтку о муміяхъ. Ничего нѣтъ пріятнѣе видѣть, какъ хорошо сохранившуюся мумію. Безъ сомнѣнія, египтяне хоронили себя съ такимъ кокетствомъ, предвидя рѣдкое удовольствіе, которое мы будемъ испытывать выкапывая ихъ. Что же касается пирамидъ, то, по общему мнѣнію, они служили могилами, если у нихъ не было другаго назначенія, которое намъ неизвѣстно. И такъ, судя по той, на которой мы сидимъ, потому что наше сѣдалище,-- прошу тебя это замѣтить, есть одна изъ лучшихъ пирамидъ,-- я подумалъ бы, что они выстроены гостепріимнымъ народомъ, чтобы служить мѣстомъ отдыха для усталыхъ путешественниковъ, если бы они не были для этого такъ неудобны. Ничто такъ не развиваетъ, какъ путешествія. Я думаю дополнить такимъ образомъ твое образованіе, заставя тебя пройти практически курсъ различныхъ предметовъ, которые попадутся въ дорогѣ.
   Въ продолженіе всей этой длинной рѣчи, Сидуанъ, чтобы понравиться своему товарищу., сдѣлалъ самый глупѣйшій видъ. Замѣтьте, что это былъ именно такой видъ, какой надо. Но, въ дѣйствительности, онъ скучалъ изо всѣхъ силъ, смотря съ отчаяніемъ на Нилъ, на сфинксовъ, на Мемфисъ и на пирамиды, стараясь даже думать о муміяхъ, но безъ большаго успѣха; глядя украдкою не попадется-ли на горизонтѣ какой-нибудь предметъ, который дастъ ему возможность, вѣжливымъ образомъ, прервать оратора. Когда послѣдній замолчалъ, онъ замѣтилъ, немного поздно, двѣ группы людей, показавшіяся съ двухъ противуположныхъ концевъ.
   -- Братъ, сказалъ онъ, мертвецы надоѣли мнѣ. Скажи мнѣ, что это идутъ за люди?
   

IV.
Кулаки Сидуана.

   Я забылъ сказать, что было около полудня, когда наши путешественники разсуждали такимъ образомъ, сидя на пирамидѣ. Нилъ глухо катилъ свои воды по долинѣ; небо было бѣло; на землѣ нигдѣ не было тѣни, все спало глубокимъ сномъ. Въ этой громадной и неподвижной пустынѣ, двѣ группы, построенныя въ колонны, приближались, тихо скользя по песку, какъ змѣи.
   Они все удлинялись и удлинялись. Вскорѣ оказалось, что это не простые караваны, а громадныя арміи, подвигавшіеся съ двухъ разныхъ концевъ горизонта, бросая темную тѣнь на сверкающую бѣлизною почву. Одни тѣ, которые шли съ сѣвера, были одѣты въ голубые кафтаны; другіе, шедшіе съ юга -- въ зеленые. У всѣхъ на плечахъ были пики со стальными наконечниками, такъ что при каждомъ шагѣ, сдѣланномъ колоннами, казалось точно блистала молнія. Они шли одни противъ другихъ.
   -- Мой милый, вскричалъ Медерикъ, помѣстимся хорошенько, такъ какъ, если я не ошибаюсь, мы увидимъ прекрасное зрѣлище. У этихъ достойныхъ людей нѣтъ недостатка въ умѣ. Мѣсто, какъ нельзя лучше выбрано, чтобы перерѣзать горло сотнѣ тысячъ людей. Они подерутся вволю и побѣжденному надо будетъ пробѣжать порядочно, если понадобится снимать лагерь сейчасъ-же. Гдѣ есть другая такая долина, гдѣ бы можно было такъ удобно подраться къ вящшему удовольствію зрителей.
   Однако, двѣ арміи остановились одна противъ другой, оставивъ между собою большое пространство. Они страшно кричали, потрясали оружіемъ, показывали другъ другу кулаки, но ни на шагъ не подвигались впередъ. Каждая армія, какъ казалось, питала большое уваженіе къ пикамъ другой.
   -- О! подлые трусы! повторялъ Медерикъ, который началъ приходить въ нетерпѣніе,-- что они, спать что-ли тутъ думаютъ. А я поклялся бы, что они сдѣлали сотню миль изъ одного удовольствія подраться. А теперь, они колеблются завязать самую маленькую стычку. Я тебя спрашиваю, мой милый, умно-ли, тремъ милліонамъ людей, назначать себѣ свиданіе въ Египтѣ, подъ палящимъ полуденнымъ солнцемъ, для того, чтобы поглядѣть другъ на друга и побраниться. Да подеретесь-ли вы, негодяи? Нѣтъ, ты только посмотри на нихъ: они зѣваютъ на солнце точно ящерицы; они, кажется, и не подозрѣваютъ, что мы ждемъ. Эй! вы, будете вы драться или нѣтъ!
   Голубые, точно услыхавъ Медерика, сдѣлали два шага впередъ. Зеленые, увидя этотъ маневръ, изъ осторожности сдѣлали два шага назадъ. Сидуанъ пришелъ въ негодованіе.
   -- Братъ, сказалъ онъ, я чувствую страшное желаніе вмѣшаться въ это. Какъ ты думаешь, не хорошо-ли будетъ пустить въ дѣло мои кулаки, при этомъ случаѣ?
   -- Чортъ возьми! отвѣчалъ Медерикъ, въ первый разъ пришла тебѣ въ голову приличная мысль. Засучи рукава и работай.
   Сидуанъ засучилъ рукава и всталъ.
   -- Съ кого же начать? спросилъ онъ; съ Голубыхъ или съ Зеленыхъ?
   Медерикъ подумалъ.
   -- Мой милый, сказалъ онъ, Зеленые навѣрное трусливѣе. Поколоти ихъ хорошенько, чтобы научить ихъ, что страхъ не спасаетъ отъ ударовъ. Но погоди: я не хочу ничего потерять изъ этого зрѣлища; дай мнѣ поудобнѣе устроиться.
   Говоря это, онъ влѣзъ на ухо брата и растянулся на немъ; потомъ схватилъ, первую попавшуюся подъ руку, прядь волосъ, чтобъ не упасть во время свалки. Принявъ эти предосторожности, онъ объявилъ, что готовъ къ бою.
   Въ туже минуту Сидуанъ, не говоря дурнаго слова, напалъ на Зеленыхъ. Онъ размахивалъ руками и колотилъ армію, точно молотилъ хлѣбъ. Въ тоже время, онъ передвигалъ ноги направо и налѣво въ средину баталіоновъ, когда какой-нибудь густой строй мѣшалъ ему пройти. Это былъ бой, достойный эпопеи въ двадцать четыре пѣсни. Нашъ герой ступалъ на пики, также мало обращая на это вниманія, какъ если бы это была просто трава; онъ поворачивался туда и сюда, и вездѣ дѣлалъ страшныя опустошенія, разбивая однихъ объ землю, бросая другихъ на нѣсколько сажень вверхъ. Несчастные умирали, не имѣя даже утѣшенія знать, кто съ ними такъ поступалъ. Потому что сначала, когда Сидуанъ спокойно отдыхалъ на пирамидѣ, ничто не отдѣляло его отъ гранита. Потомъ, поднявшись, онъ не далъ непріятелю времени разсмотрѣть его. Замѣтьте, что надо было не менѣе двухъ минутъ, чтобы добраться взглядомъ до его лица. Такъ что Зеленые, не имѣли опредѣленной идеи о причинѣ ужаснаго опустошенія, которое уничтожало ихъ сотнями. Большая часть, безъ сомнѣнія, думала, что пирамида обрушилась на нихъ, не будучи въ состояніи себѣ представить, чтобы человѣческіе кулаки, были до такой степени похожи на камни.
   Медерикъ, восхищенный этимъ побоищемъ, дрожалъ отъ удовольствія; онъ хлопалъ руками, наклонялся, рискуя упасть. Наконецъ, не будучи въ состояніи оставаться нѣмымъ при видѣ такого зрѣлища, онъ вскочилъ на плечо героя, и держась за низъ уха, то глядѣлъ на долину, то поворачивался, чтобы прокричать нѣсколько словъ одобренія.
   -- О! о! кричалъ онъ, что за удары, Боже мой! точно молотъ бьетъ по наковальнѣ. Эй! мой милый! обернись-ка налѣво, этотъ корпусъ кавалеріи хочетъ утечь. Э! поскорѣе же! ударь направо въ эту толпу франтовъ, разукрашенныхъ золотомъ и шитьемъ, и бросься впередъ зажмуря глаза. Чортъ возьми! вотъ такъ удары: мѣсто чисто, точно коса прошлась по нему. Отлично, они падаютъ сотнями въ самомъ великолѣпномъ порядкѣ,-- я во всемъ люблю послѣдовательность. Чудесное зрѣлище! Точно поле послѣ жатвы! Бей, бей, мой милый. Не забавляйся убивая отдѣльныхъ бѣглецовъ, не. поднимай руки иначе, какъ на три или на четыре дюжины. О! о! что за прелесть.
   И Медерикъ волновался, вертѣлся во всѣ стороны, не находя словъ для выраженія своего удовольствія. На дѣлѣ, Сидуанъ не былъ отъ этого ни сильнѣе, ни скорѣе. Онъ работалъ флегматически, не замедляя и не ускоряя движеній. Онъ только наблюдалъ за краями арміи. Когда онъ замѣчалъ бѣглеца, то довольствовался тѣмъ, что пинкомъ ноги ворочалъ его назадъ, чтобы и онъ получилъ свою часть, когда придетъ очередь. Черезъ четверть часа такой тактики буквально всѣ Зеленые лежали на землѣ, даже не осталось никого, кто бы могъ принести остальной націи извѣстіе о ихъ пораженіи; рѣдкое и печальное событіе, которое болѣе въ исторіи не повторялось.
   Медерикъ не любилъ вида пролитой крови. Когда все было кончено, онъ сказалъ Сидуану:
   -- Мой милый, такъ какъ ты уничтожилъ эту армію, то мнѣ кажется, что тебѣ надо и похоронить ее.
   Сидуанъ, поглядѣвъ вокругъ, замѣтилъ пять или шесть холмовъ песку; тогда, съ помощью ногъ, онъ притолкалъ ихъ на поле битвы, составивъ изъ нихъ одинъ холмъ, который послужилъ могилой, болѣе чѣмъ милліону человѣкъ. При такихъ обстоятельствахъ, побѣдитель очень рѣдко, самъ беретъ на свое попеченіе побѣжденныхъ. Это доказываетъ, что мой герой, будучи героемъ, могъ быть иногда и добрымъ малымъ.
   Въ продолженіи битвы, Голубые, изумленные неожиданнымъ подкрѣпленіемъ, свалившимся имъ съ вершины пирамиды, успѣли разсмотрѣть, что это не былъ обвалъ камней, но человѣкъ изъ мяса и костей. Сначала они хотѣли помочь ему немного, но потомъ видя, какъ онъ легко управлялся и понявъ, что они будутъ скорѣе помѣхой, скромно удалились на нѣкоторое разстояніе изъ боязни осколковъ. Они становились на цыпочки и толкались, чтобы лучше видѣть, встрѣчая каждый ударъ громомъ рукоплесканій. Когда Зеленые были убиты, и похоронены, они подняли страшный крикъ, поздравляли другъ друга съ побѣдой, толкались и говорили всѣ заразъ.
   Между тѣмъ, Сидуанъ, чувствуя жажду, сошелъ на берегъ Нила, чтобы выпить глотокъ свѣжей воды. Онъ зачерпнулъ заразъ одной пригоршней весь Нилъ; къ счастію для Египта, онъ нашелъ это питье такимъ теплымъ и грязнымъ, что поторопился вылить рѣку назадъ въ русло, не выпивъ ни капли. Вотъ отъ чего, зависитъ иногда плодородіе страны.
   Въ самомъ дурномъ расположеніи духа, онъ смотрѣлъ на Голубыхъ, потирая руки.
   -- Братъ, сказалъ онъ вкрадчивымъ голосомъ, что если я теперь немного поколочу этихъ? Они уже очень разшумѣлись. Что ты думаешь о нѣсколькихъ тукманкахъ, чтобы принудить ихъ къ почтительному молчанію?
   -- Ни за что не дѣлай этого! отвѣчалъ Медерикъ, я наблюдаю за ними и полагаю, что у нихъ самыя лучшія намѣренія въ свѣтѣ. Я увѣренъ, что они занимаются тобою. Постарайся, мой милый, принять величественную позу; потому что, если я не ошибаюсь, твое великое назначеніе исполнится. Посмотри, вотъ идетъ депутація.
   Страшный гвалтъ милліона человѣкъ, высказывающихъ заразъ свое мнѣніе, не слушая мнѣнія сосѣда, смѣнило глубочайшее молчаніе. Вѣроятно Голубые сговорились, что тѣмъ не менѣе очень странно, такъ какъ въ собраніяхъ нашей прекрасной страны, гдѣ члены считаются не болѣе какъ сотнями, они, до сихъ поръ, никогда не могли согласиться, ни въ какой бездѣлицѣ.
   Армія развертывалась двумя колоннами. Вскорѣ она образовала кругъ. Среди этого круга находился Сидуанъ; не зная куда дѣть свою особу, онъ опускалъ глаза, конфузясь при видѣ такого множества смотрѣвшихъ на него людей. Что касается Медерика, то онъ понялъ, что его присутствіе будетъ предметомъ удивленія, безполезнаго и опаснаго въ эту рѣшительную минуту и изъ благоразумія удалился въ ухо, служившее ему съ утра жилищемъ.
   Депутація остановилась въ двадцати шагахъ отъ Сидуана. Она была составлена не изъ воиновъ, а изъ старцевъ, съ голыми головами, съ длинными бородами, падавшими серебряными волнами на голубыя туники. Руки этихъ старцевъ приняли видъ сухихъ пергаментовъ, которые они постоянно перелистывали; ихъ глаза, привыкшіе къ тускому свѣту лампъ, моргали при солнечномъ свѣтѣ, какъ глаза совы, заблудившейся среди бѣлаго дня; ихъ спины были склонены точно передъ вѣчнымъ пюпитромъ; тогда какъ ихъ платье было покрыто масляными и чернильными пятнами, представлявшими самые странные узоры, что имѣло не малое вліяніе на высокую извѣстность ихъ знанія и мудрости.
   Самый старый, сухой, слѣпой и выпачканный изъ всей ученой компаніи, подошелъ на три шага, сдѣлавъ глубокій поклонъ. Послѣ чего, онъ выпрямился и вытянулъ руки, чтобы присоединить къ словамъ, приличные жесты."
   -- "Господинъ Великанъ, сказалъ онъ торжественнымъ голосомъ, я, лучшій изъ ораторовъ, членъ и предсѣдатель всѣхъ академій, кавалеръ всѣхъ орденовъ, я говорю тебѣ, отъ имени всей націи. Нашъ бѣдный король умеръ, два часа тому назадъ, отъ разстройства желудка, увидавъ Зеленыхъ на другомъ концѣ равнины. Такъ, что у насъ нѣтъ теперь господина, который накладывалъ бы на насъ налоги. Ты знаешь, что это состояніе свободы непріятно для всѣхъ народовъ. Намъ надо какъ можно скорѣе короля, и въ нашей поспѣшности мы подумали о тебѣ, который такъ храбро дерется. Мы думаемъ, предлагая тебѣ корону, вознаградить твою преданность нашимъ интересамъ. Я чувствую, что подобное обстоятельство требовало бы рѣчи на языкѣ ученомъ:-- санскритскомъ, еврейскомъ, греческомъ или по крайней мѣрѣ латинскомъ; но пусть мнѣ будутъ служить извиненіемъ, необходимость импровизировать и возможность поправить позднѣе этотъ недостатокъ приличія."
   Старикъ сдѣлалъ паузу.
   -- Я хорошо зналъ, думалъ Медерикъ, что у моего друга отличные кулаки.
   

V.
Рѣчь Медерика

   -- "Господинъ Великанъ, продолжалъ лучшій изъ ораторовъ, мнѣ остается передать тебѣ, что рѣшила нація, и какихъ доказательствъ твоей способности къ управленію требуетъ она отъ тебя, прежде чѣмъ возвести тебя на тронъ. Ей надоѣло имѣть властелинами людей, которые во всемъ похожи на своихъ подданныхъ, не могутъ дать ни одного тумака, не ссадивъ руку; не могутъ произносить, три дня подъ рядъ, длинныхъ рѣчей, не умѣревъ лѣтъ черезъ пять-шесть. Однимъ словомъ, народъ хочетъ короля, который бы занималъ его, и онъ убѣжденъ, что между различными деликатными развлеченіями, есть въ особенности два, которые не могутъ никогда наскучить: это -- хорошій ударъ и звучные, пустые періоды торжественныхъ рѣчей. Я признаюсь, горжусь, что принадлежу къ націи, которая, въ такой высокой степени, понимаетъ кратковременныя наслажденія этой жизни. Что же касается до ея желанія, имѣть короля, который бы забавлялъ ее, то это желаніе кажется мнѣ еще болѣе достойнымъ похвалы. Мы хотимъ славныхъ ударовъ, потому что эта игра смѣшитъ нашихъ воиновъ и благородно забавляетъ ихъ; мы желаемъ длинныхъ рѣчей, чтобы занимать благородныхъ людей королевства ихъ разборомъ и одобреніемъ. Господинъ Великанъ, ты уже исполнилъ первую часть программы, къ полному удовлетворенію самыхъ взыскательныхъ; въ самомъ дѣлѣ, никогда кулаки не заставляли насъ столько смѣяться отъ чистаго-сердца. Теперь, чтобы вполнѣ удовлетворить насъ, ты долженъ вынести второе испытаніе. Выучи, какой хочешь, сюжетъ: говори намъ о привязанности, которую ты къ намъ чувствуешь, о твоихъ обязанностяхъ относительно насъ, о великихъ дѣяніяхъ, которыя должны ознаменовать твое царствованіе. Учи насъ, забавляй насъ. Мы слушаемъ."
   Сказавъ это, лучшій изъ ораторовъ сдѣлалъ новый поклонъ. Сидуанъ, слушавшій съ безпокойствомъ вступленіе, и слѣдившій съ возрастающимъ волненіемъ за разными періодами рѣчи, былъ пораженъ ужасомъ, услышавъ заключеніе. Идея, произнести публично длинную рѣчь, казалась ему безумною, потому что она слишкомъ выходила изъ ряда его привычекъ. Онъ угрюмо смотрѣлъ на ученаго старца, боясь какой-нибудь злой насмѣшки, спрашивая себя, не выведетъ ли его изъ затрудненія хорошій ударъ кулакомъ по этому желтому черепу. Но онъ былъ добрый малый. Этотъ старикъ говорилъ съ нимъ такъ вѣжливо, что ему казалось тяжело отвѣчать ему такимъ образомъ. Поклявшись не разжимать рта, но чувствуя всю щекотливость своего положенія, онъ переступалъ съ ноги на ногу, вертѣлъ пальцами и смѣялся самымъ глупымъ смѣхомъ. Такъ какъ онъ все болѣе и болѣе глупѣлъ, то вообразилъ, что ему пришла геніальная идея, и низко поклонился старику.
   Однако, черезъ пять минутъ, армія начала приходить въ нетерпѣніе. Мнѣ кажется, я уже сказалъ, что всѣ эти происшествія происходили въ Египтѣ, подъ отвѣсными лучами солнца. А извѣстно, что ни что такъ не сердитъ, какъ ожиданіе подъ жгучими солнечными лучами. Скоро Голубые стали выражать все увеличивающимся шумомъ, чтобы господинъ великанъ поторопился; другими словами: они собирались бросить его, чтобы найти въ другомъ мѣстѣ болѣе разговорчиваго короля.
   Сидуанъ, удивленный, что поклонъ не удовлетворилъ этихъ достойныхъ людей, поклонился еще три или четыре раза, оборачиваясь во всѣ стороны, чтобы каждый получилъ свою долю.
   Тогда раздался цѣлый громъ рукоплесканій и смѣху. Шумъ все болѣе и болѣе увеличивался.
   Вдругъ, въ короткій интервалъ молчанія, на высотѣ лица Сидуана раздался тонкій голосъ; нѣжный и пріятный голосъ молодой дѣвушки, съ серебристыми переливами.
   "Мои возлюбленные избиратели", говорилъ голосъ...
   Страшные апплодисменты прервали его съ первыхъ словъ. Чудесный властитель! Кулаки, способные сокрушить гору и нѣжный голосъ молодой дѣвушки.
   Лучшій изъ ораторовъ, пораженный этимъ чудомъ, обернулся къ своимъ ученымъ собратамъ.
   -- "Господа, сказалъ онъ имъ, вотъ великанъ, у котораго, въ своемъ родѣ, очень странный органъ. Я бы не повѣрилъ, если бы не слышалъ самъ, что глотка, способная проглотить цѣлаго быка съ рогами, можетъ производить звуки столь замѣчательной тонкости. Тутъ, безъ сомнѣнія, есть какая-нибудь анатомическая загадка, которую послѣ, надо будетъ изучить во что бы то ни стало. Мы поговоримъ объ этомъ предметѣ на будущемъ собраніи, и сдѣлаемъ изъ него истину, которую заставимъ изучать въ нашихъ общественныхъ учрежденіяхъ."
   -- Э! мой милый, прошепталъ Сидуану, тихонько на ухо, Медерикъ, открывай хорошенько ротъ, шевели челюстями, точно ты грызешь орѣхи. Чѣмъ сильнѣе ты будешь ими ворочать, тѣмъ лучше; тѣ, которые не услышатъ, по крайней мѣрѣ увидятъ, что ты говоришь. Не забывай также и жестовъ: складывай граціозно руки во время длинныхъ періодовъ, нахмуривай лобъ и сильно размахивай руками во время сильныхъ мѣстъ, даже постарайся заплакать въ патетическихъ мѣстахъ. Въ особенности не дѣлай глупостей. Слѣди хорошенько за моими словами. Не останавливайся вдругъ, въ лучшемъ мѣстѣ фразы, не продолжай, если я остановлюсь. Ставь, мой милый, точки и запятыя. Это не трудно: большинство нашихъ государственныхъ людей только это и дѣлаютъ. Вниманіе! Я начинаю.
   Сидуанъ страшно разинулъ ротъ и принялся жестикулировать, точно сумасшедшій. Медерикъ говорилъ такъ:
   "Мои возлюбленные избиратели! Позвольте мнѣ, какъ это всегда принято, удивляться и говорить, что я недостоинъ чести, которую вй мнѣ дѣлаете. Я не вѣрю ни одному слову изъ того, что я вамъ говорю; я считаю себя достойнымъ, какъ всякій другой, побыть, въ свою очередь, немного королемъ, и я, право, не знаю, почему я не родился сыномъ какого-нибудь принца, что избавило бы меня отъ труда основывать новую династію.
   "Прежде всего, чтобы обезопасить мое будущее спокойствіе, я долженъ обратить ваше вниманіе на настоящія обстоятельства. Высчитаете меня хорошей военной машиной, и по одной этой причинѣ вы мнѣ предлагаете корону. Я не противлюсь. Если я не ошибаюсь, это называется всеобщей подачей голосовъ. Это изобрѣтеніе кажется мнѣ великолѣпнымъ учрежденіемъ, народы будутъ при немъ благоденствовать, когда его усовершенствуютъ. Пеняйте же на себя, если я не исполню всѣхъ тѣхъ прекрасныхъ вещей, которыя я обѣщаю, потому что я, безъ дурнаго намѣренія, могу забыть что-нибудь и будетъ несправедливо, наказывать меня за недостатокъ памяти, когда у васъ самихъ, окажется недостатокъ въ вѣрности сужденія.
   "Я тороплюсь перейти къ программѣ, которую я уже давно себѣ начерталъ на тотъ случай, когда я буду королемъ. Она прелестна по своей простотѣ, я рекомендую ее моимъ собратамъ. Вотъ она, во всей своей невинности и наивности: война снаружи, миръ внутри.
   "Война снаружи, есть великолѣпная политика. Она избавляетъ страну отъ безпокойныхъ людей, позволяя имъ калѣчить себя заграницей. Я говорю о тѣхъ, темпераментъ которыхъ", требовалъ бы время отъ времени, маленькой революціи, если бы они не могли поколачивать своихъ сосѣдей. Въ каждой націи, есть извѣстное количество ударовъ, которые необходимо израсходовать.
   Благоразуміе требуетъ, чтобы удары эти расходовались, за пять или шесть сотъ миль отъ столицъ. Позвольте мнѣ высказать вамъ всю свою мысль. Формированіе арміи есть просто предусмотрительная мѣра, принятая для того, чтобы отдѣлить буйныхъ людей, отъ людей благоразумныхъ; походъ имѣетъ цѣлью, уничтожить какъ можно большее количество этихъ буйныхъ людей и позволить правителямъ жить спокойно, имѣя подданными только разсудительныхъ людей. Я знаю, говорятъ о славѣ, побѣдахъ и другихъ пустякахъ....
   "Если короли, за всякое слово, отправляютъ другъ противъ друга свои арміи, то это потому, что они отлично понимаютъ другъ друга. Поэтому я думаю подражать имъ. Меня только затруднялъ одинъ пунктъ. Чѣмъ дальше, тѣмъ труднѣе изобрѣтатьпредлоги войны; скоро люди принуждены будутъ жить какъ братья, по поводу отсутствія повода къ дракѣ. Я долженъ былъ призвать все мое воображеніе. Драться, чтобъ смыть оскорбленіе -- объ этомъ нечего было и думать: никто насъ не оскорбляетъ, наши сосѣди люди вѣжливые и хорошаго тона. Захватить сосѣднія земли подъ предлогомъ округленія границъ,-- это старая идея, которая къ тому же никогда не имѣла успѣха на практикѣ и отъ которой побѣдителямъ приходилось самимъ плохо. Поссориться изъ-за какого-нибудь тюка хлопчатой бумаги или нѣсколькихъ пудовъ сахару, насъ бы приняли за грубыхъ купцевъ, за воровъ, которые не хотятъ быть обокрадены, а мы желаемъ, прежде всего, быть націей благовоспитанной, ненавидящей торговые счеты, живущей идеалами и остротами. Такъ что, ни одно изъ обыкновенныхъ средствъ, для насъ не годилось. Наконецъ, послѣ долгихъ размышленій, на меня вдругъ нашло вдохновеніе. Впередъ мы будемъ драться только за другихъ, никогда за себя, это избавитъ насъ отъ всякихъ объясненій. Замѣтьте, на сколько эта метода будетъ удобна, и сколько чести, вынесемъ мы изъ подобныхъ экспедицій. Мы возьмемъ на себя роль благодѣтелей народовъ, мы будемъ громко кричать о нашемъ безкорыстіи, мы скромно будемъ представлять изъ себя поддержку правыхъ дѣлъ, представителей великихъ идей. Это еще не все! Такъ какъ тѣ, которымъ мы не будемъ служить, станутъ удивляться этой странной политикѣ, мы смѣло отвѣтимъ, что наше стремленіе отдавать нашу армію тому, кто проситъ, есть неболѣе, какъ великодушное желаніе, умиротворить весь свѣтъ оружіемъ. Наши солдаты, скажемъ мы, прогуливаются какъ цивилизаторы, перерѣзывая шею тому, кто недостаточно скоро цивилизуется. Они окрестятъ землю кровавымъ крещеніемъ, чтобы ускорить будущую эру свободы. Но мы не прибавимъ, что они будутъ вѣчно заниматься этимъ, напрасно ожидая жатвы, которая никогда не взойдетъ на могилахъ.
   "Вотъ, мои дорогіе друзья, что я придумалъ. Въ этой мысли достаточно безсмыслія, чтобы она имѣла успѣхъ. И такъ, тѣ изъ васъ, которые почувствуютъ нужду въ республикѣ, могутъ убираться отъ меня. Я имъ великодушно позволяю отправляться въ другія государства. Тамъ они могутъ спокойно распоряжаться провинціями, испрашивая согласіе народа; пусть ихъ убьютъ у сосѣдей во имя свободы, но оставятъ меня управлять такъ деспотически, какъ я хочу.
   "Мое царствованіе будетъ воинственно.
   "Пріобрѣтеніе внутренняго мира, это задача, которую не такъ легко рѣшить....
   "Мы выставимъ этотъ вопросъ на состязаніе въ нашихъ академіяхъ, чтобы наши ученые поторопились намъ указать путь для его разрѣшенія. Но въ ожиданіи помощи науки, мы употребимъ, -- чтобы излѣчить нашъ народъ отъ духа болѣзненнаго безпокойства, которымъ онъ проникнутъ, -- слабыя средства, завѣщанныя намъ, нашими предшественниками. Конечно, они не безукоризненно хороши; и если мы ими воспользуемся, то это только потому, что до сихъ поръ еще не выдумали веревокъ, достаточно крѣпкихъ и длинныхъ, чтобы связать цѣлую націю. Прогрессъ идетъ такъ тихо! Мы тщательно станемъ выбирать нашихъ министровъ. Мы не будемъ отъ нихъ требовать, ни большихъ умственныхъ, ни нравственныхъ достоинствъ; достаточно будетъ самыхъ ничтожныхъ. Но чего мы будемъ положительно требовать, это чтобы у нихъ былъ сильный голосъ, и чтобы они долго упражнялись въ крикѣ: "да зравствуетъ король!" самымъ высокимъ и самымъ благороднымъ тономъ. По правдѣ же сказать, мы мало разсчитываемъ на нашихъ министровъ; очень часто они болѣе стѣсняютъ, чѣмъ помогаютъ. Если бы наше мнѣніе одержало побѣду, то мы выгнали бы этихъ господъ и стали исполнять роли и короля и министровъ. Мы основываемъ громадныя надежды на нѣкоторыхъ законахъ, которые мы предполагаемъ ввести:, при помощи ихъ, можно будетъ схватить человѣка за шиворотъ и бросить его въ рѣку, безъ дальнѣйшихъ объясненій, по прекрасной методѣ нѣмыхъ сераля. Вы можете себѣ представить, какъ будетъ удобно такое правосудіе; есть такое множество безпокойныхъ, наивно вѣрующихъ, что для того, чтобы быть преступнымъ, необходимо сдѣлать преступленіе. Мы также будемъ имѣть къ нашимъ услугамъ журналы, которымъ будетъ щедро заплачено, чтобы они пѣли намъ похвалы, скрывали наши недостатки, приписывая намъ, какъ можно болѣе добродѣтелей. У насъ будутъ также и другіе, -- и этимъ мы будемъ платить еще дороже,-- которые будутъ нападать на наши поступки, бранить нашу политику, но такъ безтактно, что обратятъ къ намъ всѣхъ умныхъ и здравомыслящихъ людей. Что же касается до журналовъ, которымъ мы не будемъ платить, то мы имъ не дадимъ ни бранить, ни хвалить: будемъ, по возможности скорѣе, запрещать ихъ. Мы будемъ также покровительствовать искуствамъ, потому что нѣтъ великаго царствованія безъ великихъ артистовъ. Можетъ быть, будетъ недурно назначить также небольшую пенсію, удалившимся отъ дѣлъ писателямъ; я говорю о тѣхъ, которые съумѣли составить себѣ состояніе и имѣютъ право содержать лавочку прозы или стиховъ. Что же касается до молодежи, до тѣхъ, у которыхъ нѣтъ ничего кромѣ таланта, для нихъ всегда будетъ мѣсто въ госпиталѣ. Въ пятьдесятъ или шестьдесятъ лѣтъ, если не умрутъ до тѣхъ поръ, они получатъ свою часть въ благодѣяніяхъ, которыми мы осыплемъ литературный міръ. Но настоящими нашими поддержками, будутъ каменьщики и плотники. Мы призовемъ къ себѣ всѣхъ желающихъ и дадимъ имъ въ руки лопаты. Это будетъ трогательное и возвышенное зрѣлище. Широкія и прямыя улицы перерѣжутъ городъ изъ конца въ конецъ! Высокіе дома воздвигнутся какъ по волшебству. Строить, это еще ничего, но какъ восхитительно разрушать? Мы разрушимъ больше, чѣмъ выстроимъ. Городъ будетъ вычищенъ, возобновленъ. Мы превратимъ городъ изъ старой извести, въ городъ изъ покой извести. Я знаю, подобныя чудеса стоятъ много денегъ: но такъ какъ платить буду не я, то издержки мало безпокоятъ меня. Желая, прежде всего, сдѣлать мое царствованіе славнымъ, я нахожу, что ни что не способно такъ удивить будущія поколѣнія, какъ страшное количество потребленія извести и кирпича. Къ тому же я замѣтилъ, что чѣмъ больше строитъ король, тѣмъ народъ бываетъ довольнѣе; онъ кажется не понимаетъ, какіе глупцы платятъ за это, онъ наивно думаетъ, что его любезный повелитель раззоряется, чтобы доставить ему удовольствіе созерцать цѣлый лѣсъ построекъ. Все пойдетъ къ лучшему. Мы наложимъ большую пошлину на предметы роскоши и будемъ раздавать эти деньги работникамъ. Такимъ образомъ народъ получитъ хлѣбъ, а мы -- восхищеніе потомства. Неправда ли, что это очень остроумно? Если же какой нибудь недовольный станетъ кричать, то это навѣрное отъ зависти и дурнаго характера.
   "Мое царство, будетъ царствомъ каменьщиковъ!
   "Вы видите, мои возлюбленныя дѣти, что я предполагаю быть очень забавнымъ королемъ. Я вамъ навяжу войны во всѣхъ странахъ свѣта, войны, которыя принесутъ вамъ честь и славу. Я васъ буду увеселять, внутри, громадными кучами развалинъ и постоянной известковой пылью. Тѣмъ болѣе я не лишу васъ рѣчей, я буду произносить ихъ какъ можно безсодержательнѣе, изощряя такимъ образомъ любопытные умы, которые захотѣли бы искать въ нихъ то, чего тамъ нѣтъ. Но довольно на сегодня: я умираю отъ жажды. Оканчивая рѣчь, я обѣщаю вамъ въ ближайшемъ будущемъ, поговорить о затрудненіяхъ бюджета; этотъ сюжетъ требуетъ предварительной подготовки, чтобы быть достаточно запутаннымъ и прилично непонятнымъ. Можетъ быть, вы также захотите выслушать мое мнѣніе о религіи. Не желая васъ обманывать, я долженъ объявить вамъ, что разсчитываю никогда не высказываться по этому предмету. По этому постарайтесь избавить меня отъ нескромныхъ вопросовъ и не принуждайте меня никогда, имѣть какое-нибудь мнѣніе о предметѣ, который мнѣ особенно непріятенъ. А затѣмъ, мои возлюбленные друзья, да хранитъ васъ Богъ."
   Такова была рѣчь Медерика. Читатель понимаетъ, что я сдѣлалъ здѣсь только сжатый ея очеркъ, такъ какъ она продолжалась шесть часовъ, а размѣръ этого разсказа, не позволяетъ мнѣ, помѣстить ее всю цѣликомъ. Ораторъ долженъ былъ удлиннять свои фразы, размѣрять періоды и скрывать въ цѣломъ потокѣ словъ свои мысли такъ, чтобы смыслъ его рѣчи, былъ совершенно непонятенъ слушавшимъ его.
   Если армія поняла то, что захотѣла понять, то это только благодаря ораторскимъ пріемамъ оратора и длинѣ періодовъ. Развѣ это не всегда бываетъ такъ при подобныхъ обстоятельствахъ?
   Пока братъ говорилъ, Сидуанъ усердно работалъ руками и челюстями. Его многіе жесты заслужили большое одобреніе. Если надо уже сказать все, то онъ позволилъ себѣ нѣкоторыя, немного странныя кривлянья, нѣкоторыя выходки не совсѣмъ хорошаго тона; но эта, нѣсколько рискованная мимика, была отнесена къ вдохновенію. Что особенно вызвало одобреніе -- это его замѣчательная манера открывать ротъ. Онъ опускалъ нижнюю челюсть, потомъ поднималъ ее постепенно; онъ дѣлалъ изъ своего рта всѣ геометрическія фигуры отъ прямой линіи до окружности, а въ промежуткѣ были треугольникъ и квадратъ; въ концѣ каждой тирады, онъ, для заключенія ея, высовывалъ языкъ; поэтическая вольность, имѣвшая громадный успѣхъ.
   Когда Медерикъ кончилъ, Сидуанъ понялъ, что ему надо сдѣлать достойное заключеніе. Онъ схватилъ благопріятный моментъ и, закрывъ ротъ рукою, закричалъ ужаснымъ голосомъ:
   "Да здравствуетъ Сидуанъ первый, король Голубыхъ!"
   Господинъ великанъ съумѣлъ вовремя вставить свое слово. При звукѣ этого голоса, каждый баталіонъ подумалъ, что это кричитъ сосѣдній баталіонъ, итакъ какъ ничто такъ не заразительно, какъ примѣръ, то цѣлая армія хоромъ принялась кричать:
   "Да здравствуетъ Сидуанъ первый, король Голубыхъ!"
   Десять минутъ продолжался страшный шумъ. Въ это время Сидуанъ кланялся на всѣ стороны.
   Солдаты хотѣли съ тріумфомъ нести его на рукахъ. Но лучшій изъ ораторовъ, быстро сообразивъ на глазъ его тяжесть, указалъ имъ на трудности исполненія этого намѣренія. Онъ взялъ на себя кончить съ ними. Онъ отдалъ ему почтеніе какъ своему королю и вручилъ ему титулы и привиллегій, соединенные съ его новымъ положеніемъ. Затѣмъ, онъ предложилъ ему идти во главѣ арміи, чтобы войдти въ государство, лежавшее на разстояніи десятка миль.
   Между тѣмъ, Медерикъ держался за бока и думалъ, что умретъ отъ смѣха. Его собственная рѣчь необыкновенно развеселила его. Когда же Сидуанъ провозгласилъ себя, Медерикъ пришелъ въ совершенный восторгъ.
   -- Браво, мой милый! сказалъ онъ ему на ухо.-- Я тобой доволенъ; я болѣе не отчаиваюсь въ твоемъ образованіи. Оставь этихъ добрыхъ людей дѣлать, что они хотятъ. Попробуемъ новую обязанность, если же она намъ надоѣстъ, то черезъ недѣлю бросимъ ее. Съ своей стороны, я не прочь испробовать ее, прежде чѣмъ жениться на любезной Примеверѣ. Продолжай не дѣлать глупостей, или торжественно, довольствуйся жестами, а разговоры оставь на мою долю. Совершенно безполезно открывать этимъ добрякамъ, что насъ двое. Теперь мой милый, войдемъ скорѣе въ столицу.
   Вотъ какимъ образомъ, лѣтописи Голубыхъ, описываютъ вступленіе на тронъ великаго короля Сидуана I-го. Всѣ вышеприведенныя событія мы можемъ найти въ нихъ, а также, и то, что все это происходило въ Египтѣ, при сорока-пяти-градусной температурѣ.
   

VI,
въ которой Медерикъ ѣстъ ежевику.

   Я избавлю читателя, отъ описанія торжественнаго вступленія нашихъ героевъ и общественныхъ увеселеній, бывшихъ по этому поводу...
   Сидуанъ безукоризненно игралъ свою роль. Онъ любезно принялъ съ полсотни депутацій, явившихся къ нему; онъ даже слушалъ, съ самой небольшой зѣвотой, поздравительныя рѣчи различныхъ государственныхъ учрежденій. Сказать по правдѣ, такъ ему очень хотѣлось спать; онъ бы съ удовольствіемъ отправилъ спать всѣхъ этихъ добрыхъ людей, только бы самому, имѣть возможность, сдѣлать то же, если бы Медерикъ не шепнулъ ему, что король, принадлежа своему народу, не имѣетъ права уснуть, пока его подданные этого не захотятъ.
   Наконецъ, важные сановники проводили его во дворецъ,-- большой сарай, метровъ въ пятнадцать вышины. Сидуанъ, который употреблялъ пирамиду вмѣсто табуретки, жестомъ выразилъ свое мнѣніе о недостаточности жилища. Медерикъ объявилъ, своимъ самымъ пріятнымъ голосомъ, что онъ замѣтилъ, у городскихъ воротъ, обширное поле хлѣба, жилище, болѣе достойное великаго короля. Тамъ онъ будетъ спать на золотистомъ коврѣ, чудной мягкости, надъ головою у него будетъ громадный занавѣсъ небеснаго свода, занавѣсъ, который прикрѣпленъ къ стѣнамъ рая золотыми гвоздями.
   Такъ какъ народъ всегда жаждетъ зрѣлищъ, то онъ объявилъ, желая сдѣлаться популярнымъ, что отдаетъ прежній дворецъ акробатамъ и фокусникамъ. Тутъ же былъ устроенъ театръ маріонетокъ, доведенныхъ до такого совершенства, что ихъ можно было принять за людей. Народъ встрѣтилъ это пожертвованіе съ восторгомъ.
   Когда вопросъ о жилищѣ былъ поконченъ, Сидуанъ удалился, торопясь лечь. Вдругъ онъ замѣтилъ, что за нимъ, вдали, слѣдовала партія вооруженныхъ людей. Какъ добрый король, онъ принялъ ихъ за солдатъ въ энтузіазмѣ и пересталъ о нихъ думать. Однако, когда онъ спокойно улегся на своемъ ложѣ изъ свѣжей соломы, онъ увидѣлъ, что солдаты стали по всѣмъ четыремъ сторонамъ поля и прогуливались взадъ и впередъ, съ саблями на плечахъ. Это возбудило его любопытство. Онъ поднялся до половины, тогда какъ Медерикъ, понявъ его желаніе, подозвалъ къ себѣ одного изъ этихъ людей, который и подошелъ къ самому королевскому уху.
   -- Эй, другъ! закричалъ Медерикъ, можешь ты мнѣ объяснить, что заставляетъ тебя, съ товарищами, оставить постель въ такой часъ и бродить около моей? Если вы питаете дурные помыслы, относительно сосѣдей, то съ вашей стороны очень дурно, подвергать вашего короля непріятности, быть свидѣтелемъ противъ васъ, чтобы заставить васъ повѣсить. Если вы ждете вашихъ возлюбленныхъ, то, конечно, я очень радъ приращенію населенія моего государства, но я, ни въ какомъ случаѣ, не желаю мѣшаться въ эти семейныя дрязги. Скажите откровенно, что вы здѣсь дѣлаете?
   -- Сиръ, мы стережемъ васъ, отвѣчалъ солдатъ.
   -- Вы меня стережете? Отъ кого же? Непріятель, сколько мнѣ извѣстно, не переступалъ границы, если же отъ комаровъ, то ваши шпаги тутъ не при чемъ. Ну же, говори. Отъ кого вы меня стережете?
   -- Я не знаю. Я сейчасъ позову капитана.
   Когда капитанъ подошелъ и услышалъ вопросъ короля, то онъ отвѣчалъ:
   -- Боже мой! Какъ можете вы дѣлать такой простой вопросъ? Неужели вамъ неизвѣстны эти подробности? Всѣ короли заставляютъ себя стеречь отъ своихъ подданныхъ. Здѣсь сто храбрецовъ, все занятіе которыхъ состоитъ въ томъ, чтобы отгонять любопытныхъ. Мы ваши тѣлохранители.
   Сидуанъ хохоталъ до слезъ. Мысль, что эти люди стерегли его, показалася ему, съ самаго начала, очень забавной; но когда онъ узналъ, что они стерегли его, отъ его же народа, то смѣхъ чуть не задушилъ его. Съ своей стороны, Медерикъ тоже не мало веселился и производилъ цѣлую бурю въ ухѣ своего друга.
   -- Эй! закричалъ онъ, собирайте ваши доспѣхи и убирайтесь скорѣе. Неужели вы меня считаете такимъ глупымъ, что я стану подражать вашимъ трусливымъ королямъ, стану запираться двѣнадцатью дверями и ставить у каждой караульнаго? Я самъ стерегу себя, друзья мои, и я не люблю, когда на меня смотрятъ на спящаго, потому что кормилица говорила мнѣ, что я очень некрасивъ, когда храплю. Если уже вамъ надо непремѣнно кого-нибудь стеречь, то вмѣсто того, чтобы стеречь короля отъ народа, стерегите народъ отъ короля; это будетъ болѣе хорошій и болѣе честный способъ получать свое содержаніе. Въ лѣтніе же вечера, присылайте мнѣ вашихъ женъ съ вѣерами или, когда идетъ дождь, пошлите мнѣ цѣлую армію зонтиковъ. Но на что вы хотите, чтобъ мнѣ пригодились ваши сабли? А теперь -- покойной ночи, господа тѣлохранители.
   Безъ дальнѣйшихъ разговоровъ, капитанъ и солдаты ушли, очарованные королемъ, которому такъ легко служить. Тогда наши друзья, оставшись одни, могли на свободѣ поговорить объ удивительныхъ приключеніяхъ, случившихся съ ними въ этотъ день. Я хочу сказать, что Медерикъ болталъ съ полчаса, философствуя обо всемъ и прося своего друга, слѣдить за нитью его размышленій. А другъ, съ первыхъ словъ, началъ храпѣть, сжавъ кулаки. Нашъ болтунъ, не понимая самъ себя, отложилъ продолженіе своихъ замѣчаній до завтра. Такимъ-то образомъ, король Сидуанъ первый проспалъ на чистомъ воздухѣ, въ пустомъ полѣ, у воротъ своей столицы, первую ночь своего царствованія.
   Обстоятельства, происшедшія въ слѣдующіе дни, не стоятъ подробнаго описанія, не смотря на свою странность и многочисленность. Нашъ король изъ двухъ людей, принявъ корону изъ любезности, не предпринялъ ни малѣйшей реформы. Онъ оставилъ народъ дѣйствовать, какъ онъ хочетъ; что есть лучшая метода правленія, самая удобная для властителя и самая выгодная для народа.
   Въ теченіи недѣли, Сидуанъ выигралъ пять сраженій. Онъ считалъ своимъ долгомъ вести за собою армію въ два первыхъ сраженія. Но скоро онъ замѣтилъ, что вмѣсто помощи, она только мѣшала ему, путаясь между ногъ и рискуя получить сама, не одну тукманку. Поэтому онъ рѣшился распустить войско, объявивъ, что на будущее время, онъ думаетъ отправляться на войну одинъ. Это послужило содержаніемъ для великолѣпной прокламаціи. Она начиналась такъ: "Нѣтъ ничего важнѣе для того, чтобы драться, какъ знать, для чего дерешься. А такъ какъ король, объявляя войну, одинъ знаетъ причину ея, то вполнѣ логично ему одному и драться". Солдатамъ пришлись очень по вкусу эти мысли. Дѣйствительно, они очень часто поворачивали непріятелю тылъ, по причи достаточности поводовъ для продолженія драки.
   Но такъ какъ Голубые, если читатель не забылъ, взяли себѣ властелина съ тѣмъ, чтобы онъ ихъ забавлялъ языкомъ и кулаками, то армія получила позволеніе, слѣдовать за предводителемъ на разстояніи двухъ километровъ. Такимъ образомъ, она имѣла удовольствіе наслаждаться зрѣлищемъ сраженія, не подвергаясь ни малѣйшей опасности.
   Медерикъ, съ своей стороны, говорилъ еще болѣе, чѣмъ его другъ дрался. Въ теченіи недѣли, онъ уже обогатилъ литературу страны тринадцатью большими томами. Проснувшись на третій день, онъ увидѣлъ себя знающимъ греческій и латинскій языки, не учась имъ ни въ какой коллегіи, такъ что онъ могъ отвѣчать, десятью страницами изъ Демосѳена, лучшему изъ ораторовъ, который думалъ привести его въ затрудненіе, сказавъ пять страницъ изъ Цицерона. Съ той минуты, какъ народъ пересталъ понимать, король ораторъ пріобрѣлъ еще большую популярность, чѣмъ король воинъ.
   Вообще говоря, Голубые были въ восторгѣ. У нихъ былъ наконецъ давно желанный принцъ, принцъ идеальный, употребляющій всѣ свои старанія на увеселеніе народа и никогда не мѣшающійся въ серьезныя дѣла. Но такъ какъ народъ, даже самый довольный, всегда немного ропщетъ, то и Сидуана упрекали въ различныхъ странностяхъ, напримѣръ, въ его странномъ упрямствѣ спать подъ открытымъ небомъ. Даже болѣе,-- и мнѣ кажется, я уже говорилъ, что Сидуанъ грѣшилъ слишкомъ большимъ тщеславіемъ,-- какъ только ему попался въ руки бюджетъ, какъ онъ живо перемѣнилъ свои волчьи шкуры на великолѣпную одежду, изъ шелка и бархата, находя въ этомъ развлеченіе отъ скуки своего новаго занятія. Его порицали за это невинное удовольствіе, хотя онъ я не дѣлалъ другихъ расходовъ; его упрекали, что онъ носитъ слишкомъ много атласу и рветъ слишкомъ много кружевъ. Правда, роса грязнитъ нѣжныя матеріи, и и ничто ихъ такъ не деретъ какъ солома, а Сидуанъ спалъ всегда одѣтый.
   Но въ концѣ концевъ, насчитывалось, во всемъ его государствѣ, имѣвшемъ тридцать милліоновъ жителей, всего какихъ нибудь пять или шесть тысячъ недовольныхъ; это были придворные, оставшіеся безъ дѣла, люди съ разстроенными нервами, у которыхъ длинныя рѣчи вызывали лихорадку, въ особенности же испорченные люди, которыхъ сердило общественное спокойствіе.
   На девятый день, у Медерика, при пробужденіи, явилось непреодолимое желаніе прогуляться. Ему надоѣло жить постоянно въ четырехъ стѣнахъ,-- я подразумѣваю ухо Сидуана,-- ему надоѣла его чисто умственная роль. Онъ тихонько вылѣзъ. Его крошка Сидуанъ еще спалъ, Медерикъ не предупредилъ его о своей прогулкѣ, думая дать себѣ подышать чистымъ воздухомъ не болѣе какихъ нибудь четверти часа.
   Что можетъ быть прекраснѣе свѣжаго апрѣльскаго утра? Небо было чисто и ясно. Солнце выходило изъ за горъ. Свѣжая зелень нѣжила глазъ; скалы и горы выдѣлялись на горизонтѣ, громадными желтыми и красными массами.
   Медерикъ, прежде чѣмъ идти далѣе, остановился на холмѣ. Послѣ чего, достаточно насладившись прекраснымъ видомъ, онъ подумалъ пройтись немного. Онъ пошелъ по первой попавшейся тропинкѣ, потомъ, когда она кончилась, пошелъ по другой. Онъ бѣгалъ по травѣ, ложился на мохъ, кричалъ, стараясь нашумѣть какъ можно болѣе, потому что ему казалось слишкомъ тихо кругомъ. Онъ любовался полями на свой ладъ, смотря на небо черезъ маленькія отверстія между листьями, маленькій ручей казался для него цѣлымъ моремъ. Онъ точно опьянѣлъ отъ чистаго и немного холоднаго воздуха и кончилъ тѣмъ, что остановился, задыхаясь отъ усталости, восхищенный веселыми солнечными лучами и прелестнымъ пейзажемъ.
   Онъ остановился около изгороди изъ ежевики, на которой должны были рости самыя вкусныя ягоды, какія только можетъ ѣсть человѣкъ съ изысканнымъ вкусомъ. Я говорю о чудныхъ кистяхъ вкусной ежевики, благоухающихъ отъ сосѣдства съ розмариномъ и лавендою. Помнишь ли ты, читатель, какой аппетитный видъ онѣ имѣютъ, чернѣясь между зелеными листьями?
   Медерикъ, какъ всѣ свободномыслящіе люди, которые ведутъ бродячую жизнь, былъ большимъ любителемъ ежевики. Онъ даже гордился этимъ, такъ какъ встрѣчая у изгородей влюбленныхъ и мечтателей, онъ рѣшилъ, что глупцамъ было неизвѣстно употребленіе этого деликатнаго лакомства и что это былъ подарокъ, сдѣланный небесными ангелами, добрымъ душамъ нашего свѣта. Глупцы слишкомъ неловки для такой закуски; они находятъ удовольствіе ѣсть только сидя за столомъ. Въ самомъ дѣлѣ, хорошее занятіе, не требующее ничего, кромѣ ножа и вилки. Тогда какъ для того, чтобы ѣсть ежевику, необходима дюжина рѣдкихъ качествъ: вѣрность взгляда, позволяющая находить самыя лучшія и достаточно созрѣвшія ягоды; искусство избѣгать колючекъ; умѣнье рыться въ колючемъ кустарникѣ не уколовшись; способность посвятить цѣлое утро на завтракъ, сдѣлавъ двѣ или три мили по тропинкѣ длиною въ пятьдесятъ шаговъ и другія, не менѣе достойныя качества. Никогда, нѣкоторымъ людямъ не придетъ въ голову пожить этой поэтической жизнью, питаясь свѣжимъ воздухомъ, философствуя или дремля между кустами. Только лѣнивцы, возлюбленные сыны неба, знаютъ это искусство.
   Вотъ почему Медерикъ гордился тѣмъ, что любитъ ежевику. Кусты ежевики, передъ которыми онъ остановился, были обременены большими и многочисленными кистями ягодъ. Онъ былъ въ восторгѣ.
   -- Чортъ возьми! сказалъ онъ, славныя ягоды! Ежевика въ апрѣлѣ и такой величины, это мнѣ кажется также удивительно, какъ вода, превращенная въ вино. Совершенно справедливо говорятъ, что ничто такъ не укрѣпляетъ вѣру, какъ сверхъестественное: впредь я стану вѣрить въ сказки, которыми меня убаюкивала моя кормилица. Я тогда понимаю чудеса, когда они доставляютъ мнѣ кушанье или питье. Позавтракаемъ же, если Богу было угодно измѣнить порядокъ временъ года, чтобы угодить моему вкусу.
   Говоря это, Медерикъ протянулъ руку и сорвалъ большую, спѣлую ягоду, достаточную для обѣда двухъ воробьевъ. Онъ медленно съѣлъ ее, потомъ щелкнулъ языкомъ; такъ начался его завтракъ; лакомка ходилъ отъ куста къ кусту, не зная которому отдать предпочтеніе. Прогуливаясь, онъ громко разговаривалъ самъ съ собою, потому что онъ привыкъ говорить монологи въ присутствіи молчаливаго Сидуана; когда онъ былъ одинъ, то все-таки продолжалъ обращаться къ своему крошкѣ Сидуану, такъ какъ присутствіе его мало значило для разговора.
   -- Мой милый крошка, говорилъ Медерикъ, я не знаю болѣе философскаго занятія, какъ ѣсть ежевику. Этому надо учиться цѣлую жизнь. Посмотри, сколько надо ловкости, чтобы достать до высокихъ вѣтокъ, которыя, замѣть это, всегда имѣютъ лучшія ягоды. Я ихъ наклоняю, притягивая къ себѣ нижнія вѣтки; глупецъ сломалъ бы ихъ, но я не дѣлаю этого, въ виду слѣдующаго лѣта. Неловкіе колятся шипами; я же извлекаю изъ нихъ пользу, употребляя ихъ, при этомъ занятіи, какъ крючки. Если ты хочешь судить о человѣкѣ, то поставь его съ пустымъ желудкомъ передъ кустомъ ежевики, обремененномъ ягодами. Ахъ! какъ слабъ человѣкъ! Чтобы возбудить всѣ его дурныя страсти, достаточно одной ягоды ежевики, сидящей на слишкомъ высокой вѣткѣ.
   Медерикъ ѣлъ, говорилъ, щурился, чтобы лучше обнять взоромъ свой крошечный горизонтъ. Онъ совершенно забылъ короля Сидуана I-го, націю Голубыхъ и всю игранную имъ комедію. Король изъ двухъ лицъ оставилъ свое тѣло у народа, тогда какъ его умъ прогуливался по полямъ. Такъ ночью, душа всякаго человѣка улетаетъ на крыльяхъ сна въ какое-нибудь неизвѣстное мѣсто, не заботясь о темницѣ, изъ которой она вырвалась. Неправда ли, что это сравненіе очень остроумно? и хотя я старался не скрывать никакого философскаго смысла подъ легкимъ покровомъ этого сравненія, но не ясно ли онъ говоритъ, что надо думать о моемъ великанѣ и карликѣ?
   Между тѣмъ, въ то время какъ Медерикъ умильно смотрѣлъ на одну ягоду, онъ былъ, самымъ непредвидѣннымъ образомъ, возвращенъ къ дѣйствительности.
   Большая меделянская собака бросилась на него, лая изо всѣхъ силъ. Деревенскія собаки, получившія воспитаніе отъ людей, обладаютъ въ высшей степени чувствомъ собственности. Для нихъ считается воровствомъ объискивать чужіе кусты. Наша собака готова была проглотить Медерика за то, что онъ ѣлъ на волѣ росшія ягоды. Она бросилась на него съ разинутой пастью.
   Конечно Медерикъ не сталъ ее ждать. Онъ питалъ справедливую ненависть къ этимъ большимъ животнымъ, съ грубыми манерами, которыя составляютъ между животными тоже самое, что жандармы между людьми. Медерикъ бросился бѣжать со всѣхъ ногъ, въ полномъ страхѣ, очень безпокоясь о послѣдствіяхъ этой дурной встрѣчи. Не то чтобы онъ очень много размышлялъ объ этомъ обстоятельствѣ, но какъ онъ привыкъ къ логикѣ, то, хотя и потерялъ голову, онъ тѣмъ не менѣе соображалъ такъ: у этой собаки четыре лапы, у меня-же только двѣ ноги; изъ этого слѣдуетъ, что она можетъ бѣжать скорѣе и больше чѣмъ я, значитъ, очень естественно, что она меня растерзаетъ; вопросъ только во времени. Этотъ выводъ оледенилъ его. Онъ обернулся и увидалъ собаку въ какихъ нибудь пятнадцати шагахъ; онъ побѣжалъ скорѣе, собака тоже; онъ перескочилъ черезъ яму, собака тоже; задыхаясь, вытянувъ руки, онъ бѣжалъ, самъ не зная куда; онъ чувствовалъ какъ шипы вонзались ему въ тѣло. Лай раздавался все ближе и ближе, онъ душилъ его.
   Еще два прыжка и Медерику пришлось-бы плохо. Здѣсь читатель позволитъ мнѣ посѣтовать на недостаточность помощи, какую нашъ умъ оказываетъ тѣлу, когда оно находится въ какомъ нибудь затрудненіи. Я васъ спрашиваю, гдѣ былъ умъ Медерика въ то время, какъ на помощь тѣлу оставались всего двѣ несчастныя ноги? Славная метода -- бѣжать, чтобы спастись! Если-бы его умъ не прогуливался гдѣ-то, то изобрѣтательное дитя, не рискуя задохнуться, давно бы влѣзло преспокойно на вѣтку какого нибудь дерева, что онъ и сдѣлалъ послѣ четверти часоваго, безумнаго бѣгства. Это я называю геніальнымъ поступкомъ, вдохновеніе сошло къ нему свыше. Когда онъ усѣлся верхомъ на вѣтку, то удивился, отчего эта такая простая мысль не пришла ему сразу.
   Собака, разбѣжавшись въ азартѣ, сильно ударилась о дерево, потомъ принялась ходить вокругъ ствола, лая ужаснѣйшимъ образомъ. Медерикъ пришелъ въ себя и къ нему снова возвратился даръ слова.
   -- Увы! вскричалъ онъ, бѣдная моя крошка Сидуанъ, какъ я жестоко наказанъ, что захотѣлъ прогуляться, не взявъ съ собою твоихъ кулаковъ. Это доказываетъ мнѣ еще разъ, какъ мы необходимы одинъ другому; наша дружба -- это дѣло провидѣнія. Что-то ты теперь подѣлываешь мой милый Сидуанъ, вдали отъ меня, съ одними твоими кулаками? Что я здѣсь дѣлаю, сидя на вѣткѣ, не будучи даже въ состояніи ни разу ударить эту проклятую собаку. Увы! увы! Теперь мы погибли!
   Сабака, уставъ лаять, важно усѣлась, вытянувъ шею. Она неподвижно смотрѣла на Медерика.
   Послѣдній, замѣтивъ ея вниманіе, подумалъ, что она этимъ выражаетъ желаніе, чтобы онъ говорилъ. Онъ рѣшился воспользоваться такимъ слушателемъ, желая, хоть разъ въ жизни, быть выслушаннымъ. Къ тому-же у него не было ничего кромѣ фразъ, чтобы выйти изъ затрудненія.
   Другъ мой, началъ онъ жалобнымъ голосомъ, я не удерживаю васъ болѣе. Идите куда вамъ надо. Я отлично найду свою дорогу. Я даже долженъ сознаться, что въ нѣсколькихъ миляхъ отсюда находится народъ, который мое отсутствіе должно погрузить въ живѣйшее безпокойство. Удалитесь-же. Будетъ совсѣмъ неприлично, если придется написать въ исторіи, что глупаго упрямства собаки было достаточно, чтобы взволновать большое государство. Хотите мѣста у меня при дворѣ? Хотите быть сторожемъ придворнаго мяса? Скажите, какое мѣсто долженъ я вамъ предложить, чтобы ваше превосходительство удалились?
   Собака не шевелилась. Медерикъ думалъ, что умилостивилъ ее предложеніемъ офиціальнаго положенія и сдѣлалъ видъ, что хочетъ слѣзть. Вѣроятно его непріятель совсѣмъ не былъ честолюбивъ, потому что онъ принялся снова рычать и бросаться на дерево.
   -- Чортъ тебя возьми! прошепталъ Медерикъ.
   Чувствуя, что краснорѣчіе его истощилось, онъ началъ рыться въ карманахъ. Это средство съ людьми имѣетъ обыкновенно успѣхъ. Но попробуйте бросить кошелекъ собакѣ. Впрочемъ, Медерикъ былъ не такой человѣкъ, чтобы держать у себя кошелекъ; онъ смотрѣлъ на деньги, какъ на вещь вполнѣ безполезную, живя обыкновенно свободнымъ обмѣномъ. Но онъ нашелъ въ карманѣ вещь, лучшую чѣмъ пригоршня су,-- я хочу сказать, что онъ нашелъ кусокъ сахара. Мой герой былъ отъ природы большой лакомка, такъ что такая находка была не удивительна. Я не могу не обратить вниманіе читателя на то, какъ естественны и правдоподобны всѣ подробности этого разсказа. Медерикъ, держа въ рукахъ кусокъ сахара, показалъ его собакѣ, которая безъ церемоніи разинула пасть. Тогда осажденный потихоньку слѣзъ; когда онъ былъ почти на землѣ, тогда бросилъ свою приманку, собака проглотила ее мимоходомъ и бросилась на Медерика.
   -- Ахъ! разбойникъ! вскричалъ онъ, поспѣшно взбираясь назадъ на вѣтку, ты ѣшь мой сахаръ и кусаешь меня! Ну я вижу, что ты получила тщательное образованіе; ты достойный воспитанникъ эгоизма своихъ хозяевъ: низкопоклонный передъ ними, и всегда жаждущій мяса прохожихъ.
   

VII,
въ которой Сидуанъ дѣлается болтуномъ.

   Онъ хотѣлъ продолжать на эту тему, какъ вдругъ услышалъ за собою глухой шумъ, точно грохотъ отдаленнаго водопада. Ни малѣйшій вѣтерокъ не шелестилъ между деревьями; сосѣдняя рѣка текла слишкомъ тихо, чтобы быть въ состояніи производить подобный шумъ. Медерикъ съ удивленіемъ раздвинулъ вѣтви и сталъ разсматривать горизонтъ. Сначала онъ не увидалъ ничего, но такъ какъ шумъ все увеличивался, то онъ сталъ вглядываться, и замѣтилъ не далеко отъ себя скалу, самаго страннаго вида. Эта скала, такъ какъ трудно было принять ее за что либо другое, совершенно походила видомъ и цвѣтомъ на носъ, но на носъ громаднаго размѣра, изъ котораго легко-бы было выкроить не одну сотню обыкновенныхъ носовъ. Поднятый къ небу самымъ безнадежнымъ образомъ, этотъ носъ имѣлъ видъ носа, благополучіе котораго было нарушено какимъ нибудь большимъ несчастіемъ. По всей вѣроятности, шумъ происходилъ отъ этого носа.
   Медерикъ, поглядѣвъ со вниманіемъ на скалу, колебался съ минуту, не вѣря своимъ глазамъ. Но наконецъ онъ не могъ болѣе колебаться:
   -- Э! моя крошка! закричалъ онъ въ восторгѣ, почему это твой носъ прогуливается одинъ по полямъ? Не будь я Медерикъ, если это не онъ!
   При этихъ словахъ, носъ, -- такъ какъ, противъ всякой вѣроятности, скала оказалась дѣйствительно носомъ,-- носъ зашевелился самымъ печальнымъ образомъ. Потомъ показалась голова, за нею грудь, а наконецъ и все тѣло.
   Когда Сидуанъ вылѣзъ совсѣмъ, онъ усѣлся на землю и сталъ тереть глаза кулаками. Онъ плакалъ, такъ что сердце надрывалось.
   О! о! сказалъ Медерикъ, я это зналъ, только у моего милаго крошки такой носъ. Этотъ носъ я также хорошо знаю, какъ нашу деревенскую колокольню. О! мой милый, у тебя тоже огорченіе! Клянусь тебѣ, я хотѣлъ уйти не болѣе, какъ на десять минутъ; если я не пришелъ до сихъ поръ, то въ этомъ виновато солнце и кусты ежевики. Да! вотъ что еще: брось-ка эту собаку подальше, а потомъ мы поговоримъ.
   Сидуанъ, продолжая плакать, протянулъ руку, взялъ собаку за шиворотъ, покачалъ ее съ минуту и бросилъ прямо въ небо, съ быстротою нѣсколькихъ тысячъ миль въ секунду. Медерику это очень понравилось, онъ сталъ слѣдить за животнымъ. Когда онъ увидѣлъ, что она попала въ сферу луннаго притяженія, то принялся хлопать руками, поздравляя своего друга съ тѣмъ, что онъ, къ величайшему удовольствію будущихъ астрономовъ, населилъ луну.
   -- Ну, мой милый, вскричалъ онъ, соскакивая на землю, а что дѣлаетъ нашъ народъ?
   Сидуанъ, при этомъ вопросѣ, разразился рыданіями.
   -- Ба! продолжалъ Медерикъ, цѣлъ ли онъ? Не задавилъ-ли ты его со скуки?
   -- Братъ, братъ, рыдалъ Сидуанъ, нашъ народъ дурно повелъ себя.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?
   -- О! разозлился не изъ-за чего...
   -- Негодяи!
   -- ...и выгналъ меня....
   -- Невѣжи!
   -- ...хуже чѣмъ какого-нибудь лакея.
   При каждой запятой, Сидуанъ глубоко вздыхалъ. Когда же онъ дошелъ до точки, то его волненіе достигло высшей степени и выразилось слезами.
   -- Мой милый, началъ Медерикъ, конечно, очень печально господину, быть выгнанному своими лакеями, но я не вижу причины такъ отчаяваться. Если бы твое горе не доказывало достоинства твоей души и твоего незнанія общественныхъ отношеній, то я сталъ бы бранить тебя за то, что ты огорчаешься такимъ обыкновеннымъ обстоятельствомъ. Мы, на-дняхъ, прочтемъ съ тобою исторію, и ты увидишь, что это старинное обыкновеніе народовъ. Полно, осуши свои слезы. Они хороши для какого-нибудь маменькинаго сынка, для человѣка, такъ долго бывшаго королемъ, что онъ разучился даже быть просто человѣкомъ; но мы, мы еще умѣемъ ходить безъ всякой другой свиты, кромѣ нашей тѣни, и жить на чистомъ воздухѣ, владѣя только той пылью, которая лежитъ на нашихъ ногахъ.
   -- А! отвѣчалъ жалобно Сидуанъ, ты можешь говорить сколько угодно, но это занятіе мнѣ нравилось. Я дрался сколько угодно, я каждый день одѣвался въ праздничный костюмъ, я спалъ на свѣжей соломѣ. Думай и философствуй, сколько душѣ угодно. Я же хочу плакать.
   И онъ принялся плакать; но вдругъ остановился, не докончивъ одного вздоха, и вскричалъ:
   -- Вотъ, какъ произошло дѣло....
   -- Мой милый, прервалъ Медерикъ, ты дѣлаешься болтуномъ.
   -- Сегодня, около шести часовъ утра, въ то время, какъ я самымъ благополучнымъ образомъ спалъ, меня вдругъ разбудилъ сильный шумъ. Я открылъ одинъ глазъ. Народъ, казавшійся очень взволнованнымъ, окружилъ мою постель, въ ожиданіи моего пробужденія, вѣроятно, желая предложить мнѣ на разрѣшеніе какой-нибудь вопросъ. Черезъ нѣсколько минутъ, я поучиствовалъ, что мои подданные почтительно тянутъ меня за край моей одежды. Я былъ принужденъ поневолѣ открыть глаза. Народъ началъ приходить въ нетерпѣніе. Что же такое случилось съ Медерикомъ, подумалъ и въ дурномъ расположеніи духа. И подумавъ это, я сѣлъ. Увидя, что я проснулся, окружавшіе меня выразили свое удовольствіе. Ты меня понимаешь, Медерикъ? Не правда ли, что я, при случаѣ, умѣю разсказывать?
   -- Совершенно понимаю, но если ты будешь продолжать разсказывать такимъ образомъ, то рискуешь кончить не раньше какъ завтра. Чего хотѣлъ нашъ народъ?
   -- А вотъ чего; но я не знаю, хорошо ли я понялъ? Ко мнѣ подошелъ старикъ, ведя на веревкѣ корову. Онъ поставилъ ее передо мною, головой ко мнѣ. По правую и по лѣвую сторону животнаго образовались двѣ группы, грозя другъ другу кулаками. Та, которая стояла направо, кричала: "она бѣлая!", лѣвая кричала: "она черная!". Тогда старикъ, поклонившись множество разъ, почтительно спросилъ меня: ... рѣшите -- черная она или бѣлая?
   -- Но, прервалъ Медерикъ, какая же, въ самомъ дѣлѣ, была корова, черная?
   -- Не совсѣмъ.
   -- Значитъ, бѣлая?
   -- О, нѣтъ! Къ тому же я мало безпокоился объ ея цвѣтѣ. Отвѣчать долженъ былъ ты, это твоё дѣло; мнѣ же надо было только дѣлать видъ, что я смотрю. Ты не отвѣчалъ. Я думалъ, что ты приготовляешь рѣчь и хотѣлъ снова заснуть. Старикъ, согнувшійся вдвое, чтобы предложить мнѣ вопросъ и начинавшій, вѣроятно, чувствовать ломъ въ спинѣ, повторялъ: ... бѣлая она или черная?
   -- Мой милый, ты разсказываешь по всѣмъ правиламъ искусства. Я сдѣлаю изъ тебя драматическаго писателя. Но, продолжай.
   -- Ахъ, лѣнивецъ! подумалъ я наконецъ, онъ спитъ какъ король. Между тѣмъ, народъ началъ снова приходить въ нетерпѣніе. Надо было разбудить тебя какъ можно осторожнѣе, чтобы народъ не замѣтилъ этого. Я сунулъ палецъ въ лѣвое ухо, оно было пусто; въ правое -- тоже самое. Эти жесты послужили началомъ тому, что народъ разсердился.
   -- Чортъ возьми, моя милая крошка, неужели ты до такой степени незнакомъ съ мимикой. Чесать за ухомъ,-- значитъ быть въ затрудненіи, а ты, когда у тебя требуютъ твоего мнѣнія, ты чешешь за обоими ушами.
   -- Я былъ очень взволнованъ. Я всталъ, не обращая болѣе вниманія на народъ, и началъ обыскивать карманы своей блузы, карманы панталонъ, по нигдѣ ничего не нашелъ. Моего брата Медерика не было на мнѣ. Я сталъ смотрѣть подъ подкладкой, въ каждой складкѣ платья, все еще надѣясь найти тебя. Но все было напрасно. Моего Медерика не было ни въ моемъ платьѣ, ни въ ушахъ. Народъ, пораженный этимъ страннымъ занятіемъ, сталъ, по всей вѣроятности, подозрѣвать, что я ищу въ карманахъ вдохновенія; онъ подождалъ нѣсколько минутъ, потомъ принялся шикать мнѣ, какъ послѣднему мужику. Сознайся, что надо было имѣть крѣпкую голову, чтобы выйти здравымъ и невредимымъ изъ подобнаго положенія.
   -- Охотно сознаюсь. А, корова?
   -- Корова! она то меня и затрудняла. Когда я удостовѣрился, что мнѣ предстоитъ печальная необходимость говорить публично, я призвалъ весь свой умъ, чтобы взглянуть на корову безъ предвзятаго убѣжденія... Старикъ разогнулся и съ гнѣвомъ кричалъ мнѣ свою вѣчную фразу: Черная она или бѣлая? По моему, дорогой мой братъ, она была и черная и бѣлая вмѣстѣ. Я отлично видѣлъ, что одни хотѣли, чтобы она была бѣлая, другіе -- черная; это то меня особенно и безпокоило.
   -- Ты очень простъ, мой милый. Цвѣтъ предметовъ зависитъ отъ положенія людей. Тѣ, которые были на право и тѣ, которые были на лѣво, видя только по одному боку коровы, были одинаково правы и не правы. Ты, глядя на нее прямо, судилъ объ ней совсѣмъ иначе. Лучшій ли былъ это способъ? Я не смѣю сказать этого, потому что, замѣть это, кто нибудь, кто сталъ бы смотрѣть съ хвоста, могъ бы высказать четвертое мнѣніе, не менѣе логичное какъ и три предъидущія.
   -- Э! мой милый Медерикъ, для чего столько философствовать? Я не претендую, что я одинъ былъ правъ. Только я говорю, что корова была вмѣстѣ и черная и бѣлая. И, конечно, я могу это сказать, такъ какъ самъ видѣлъ. Моей первой мыслью было открыть народу истину, которую видѣли мои глаза, я и сдѣлалъ это самымъ любезнымъ образомъ, имѣя наивность думать, что это рѣшеніе было лучшее, потому что должно было, удовлетворить всѣхъ, не обидѣвъ никого.
   -- Какъ! моя бѣдная крошка, ты заговорилъ?
   -- Могъ ли я молчать? Народъ стоялъ раскрывъ уши, жаждя отвѣта, какъ земля дождя послѣ двухмѣсячной засухи. Насмѣшники говорили, что мой голосъ малиновки улетѣлъ какъ разъ въ то время, когда птицы вьютъ гнѣзда. Я ворочалъ и переворачивалъ фразу въ головѣ, Богъ знаетъ сколько разъ; потомъ, полузакрывъ глаза и округливъ руки, я сказалъ, на сколько могъ нѣжнымъ голосомъ: "Мои возлюбленные дѣти, корова и черная и бѣлая вмѣстѣ."
   -- Ай! мой милый, гдѣ это ты учился говорить рѣчи изъ одной фразы? Развѣ я когда нибудь подавалъ тебѣ такой дурной примѣръ? Тутъ было матеріалу на цѣлыхъ два тома, а ты высказываешь плоды своихъ наблюденій въ девяти словахъ! Клянусь, твоя рѣчь была самая плачевная!
   -- Я вѣрю тебѣ, братъ. Я говорилъ очень тихо, но тѣмъ не менѣе всѣ, мущины, женщины и дѣти, заткнули себѣ уши, съ ужасомъ глядя другъ на друга, точно надъ ихъ головами загремѣлъ громъ; потомъ они принялись кричать. "Какъ! говорили они, кто позволяетъ себѣ такъ ревѣть? Намъ подмѣнили нашего короля. Этотъ человѣкъ совсѣмъ не нашъ дорогой властелинъ, нѣжный голосъ котораго восхищалъ насъ. Убирайся скорѣй, великанъ, ты только годишься пугать дѣтей, когда они плачутъ. Слышите ли, этотъ дурень говоритъ, что корова бѣлая и черная. Она бѣлая! Она черная! Ты думаешь смѣяться надъ нами, говоря, что она черная и бѣлая! Скорѣе, убирайся вонъ! О! что за дурацкіе кулаки; какъ онъ глупо болтаетъ ими, не зная куда дѣть. Ну же, скорѣе! Очисти королевство. Что намъ пришла за идея полюбить великана? Нѣтъ ничего лучше крошекъ! Мы хотимъ крошку!"
   Сидуанъ, при одномъ воспоминаніи объ этомъ, пришелъ въ волненіе; слезы снова потекли у него изъ глазъ. Медерикъ не говорилъ ни слова, чтобы не растравить еще болѣе горе своего друга.
   -- Народъ, продолжалъ Сидуанъ, послѣ минутнаго молчанія, потихоньку началъ толкать меня вонъ. Я отступалъ шагъ за шагомъ, не думая защищаться, не смѣя разжать рта, стараясь спрятать мои кулаки, возбуждавшіе столько насмѣшекъ. Я очень смиренъ отъ природы, ты это знаешь, и ничто такъ не сердитъ меня, какъ когда мною занимаются. Такъ что, когда и очутился среди полей, то принялъ немедленное рѣшеніе: я повернулъ спину къ своимъ преслѣдователямъ и пустился бѣжать во всю прыть. Я слышалъ, что ихъ разсердило мое бѣгство, еще больше, чѣмъ, за двѣ минуты передъ тѣмъ, сердила моя медленность. Они показывали мнѣ кулаки, забывая, что рисковали напомнить мнѣ о моихъ и кончили тѣмъ, что стали кидать въ меня каменьями, впрочемъ тогда, когда я былъ уже настолько далеко, что они не могли въ меня попасть. Увы! мой дорогой Медерикъ, вотъ мои печальныя приключенія.
   -- Не отчаявайся! разумно отвѣчалъ Медерикъ. Посовѣтуемся. Что ты думаешь о легкомъ административномъ наказаніи нашего народа, не для того,
   чтобы заставить его исполнять свой долгъ, такъ какъ прежде всего,-- его долгъ не заключается въ томъ, чтобы держать насъ, когда мы ему не нравимся,-- но чтобы показать ему, что такихъ людей какъ мы, нельзя выгонять безнаказанно. Я стою за небольшую встряску.
   -- О! сказалъ Сидуанъ, а пишутъ ли объ такихъ обстоятельствахъ въ исторіи.
   -- О, да! Если это можетъ тебя разсѣять, такъ уничтожимъ сегодня тѣхъ, для которыхъ вчера уничтожали другихъ.
   -- Нѣтъ, это было бы печальное занятіе... Я принадлежу къ числу тѣхъ, которые не любятъ ѣсть цыплятъ со своего птичьяго двора.
   -- Хорошо сказано, моя крошка. Предоставимъ же, въ такомъ случаѣ, нашимъ пріемникамъ заставить народъ жалѣть о насъ. Къ тому же королевство слишкомъ мало: ты не могъ пошевелиться, чтобы не перейти границу. Довольно заниматься этими пустяками. Пойдемъ скорѣе искать царство Счастливыхъ, въ которомъ мы будемъ царствовать въ свое удовольствіе. Въ особенности, не надо разставаться.
   Сидуанъ не плакалъ болѣе, не думалъ и не говорилъ. На минуту, слезы вызва'ли въ его мозгу мысли, а на языкъ слова; все это испарилось вмѣстѣ съ ними.
   -- Слушай и не отвѣчай, прибавилъ Медерикъ, мы отправимся черезъ наше вчерашнее королевство на поиски за завтрашнимъ.
   

VIII.
Примевера, королева Царства Счастливыхъ.

   Уже давно пора разсказать читателю всѣ чудеса Царства Счастливыхъ. Вотъ подробности, которыя сообщилъ Медерику его другъ снигирь.
   Царство Счастливыхъ расположено въ части свѣта, до сихъ поръ еще не открытой географами, но отлично извѣстной хорошимъ людямъ всѣхъ временъ, которые, множество разъ, бывали въ немъ во снѣ. Я не съумѣлъ бы сказать вамъ его пространство, высоту горъ и длину рѣкъ; границы его точно не опредѣлены, и до сихъ поръ, все занятіе геометріи состоитъ въ этой счастливой странѣ въ томъ, чтобы измѣрять землю маленькими кусками, смотря по надобности каждаго семейства. Весна не царствуетъ въ немъ вѣчно, какъ, можетъ быть, думаетъ читатель; у цвѣтовъ есть свои шипы; долина усѣяна большими камнями; за сумерками слѣдуетъ ночь, за ночью блѣдная заря. Плодородіе почвы и прелесть климата зависятъ отъ удивительной гармоніи, отъ чуднаго всеобщаго равновѣсія. Солнце золотитъ плоды, которымъ дождь помогъ вырости. Никогда солнце не сжигаетъ жатвы, никогда морозъ не останавливаетъ воды въ ихъ теченіи. Ничто не беретъ верхъ, все уравновѣшиваетъ взаимно другъ друга, все приноситъ свою посильную лепту, такъ что этотъ міръ, въ который входятъ всѣ противоположные элементы, есть мѣсто мира и справедливости.
   Царство Счастливыхъ очень густо населено; съ какого времени -- это неизвѣстно, но навѣрное, этой націи никто бы не далъ и десяти лѣтъ. Она, кажется, и не подозрѣваетъ о способности человѣческаго рода совершенствоваться, она живетъ себѣ спокойно, не имѣя ни малѣйшей потребности вотировать каждый день двадцать законовъ, чтобы поддержать одинъ; двадцать законовъ, изъ которыхъ каждый, въ свою очередь, потребуетъ двадцать для его поддержки. Нѣсколько великихъ чувствъ, простыхъ какъ истина, замѣняютъ въ этой странѣ мѣсто правилъ: равенство передъ Богомъ, необходимость отдыха, сознаніе ничтожества созданій, смутная надежда на вѣчный покой.
   Гармоническая природа, всегда ровная, дѣйствуетъ на характеръ жителей: у нихъ, какъ и у нея, душа впечатлительна и воспріимчива. Эта душа, въ которой одна лишняя страсть вызвала бы бурю, пользуется невозмутимымъ спокойствіемъ, отъ полнаго равновѣсія всѣхъ дурныхъ и хорошихъ качествъ.
   Читатель видитъ, что это не ангелы и что ихъ міръ далеко не рай. Житель нашихъ, постоянно волнующихся, странъ, не былъ бы въ состояніи привыкнуть къ странѣ столь умѣренной, гдѣ сердце бьется такъ правильно и спокойно.. Эти люди не могли бы никогда привыкнуть къ тихому горизонту, освѣщенному ровнымъ свѣтомъ, безъ грозъ, но и безъ жаркихъ полудней. Но какъ дорога эта страна для тѣхъ, кто избѣгнулъ смерти и жаждетъ покоя, кому надоѣла бурная жизнь, кто мечтаетъ о спокойствіи.
   У такого народа не можетъ быть большой іерархіи. Онъ довольствуется тѣмъ, что живетъ, и не раздѣляется на враждебныя касты, что избавляетъ его отъ надобности имѣть исторію. Этотъ народъ не признаетъ случайностей выбора, призывающаго людей повелѣвать своими братьями. Храбрые и трусы, идіоты и геніи, добрые и злые, въ этой странѣ не имѣютъ никакого личнаго значенія и считаютъ своей главной заслугой то, что принадлежатъ къ человѣческому роду. Изъ этой справедливой мысли произошло скромное общество, немного монотонное съ перваго взгляда, не обладающее знаменитыми отдѣльными личностями, но восхитительное въ" общемъ, не питающее никакой ненависти, составляющее настоящій народъ, въ истинномъ значеніи этого слова.
   Въ немъ нѣтъ ни великихъ, ни малыхъ, ни богатыхъ, ни бѣдныхъ, никакихъ отличій; полное отсутствіе общественной лѣстницы, гдѣ одни стоятъ наверху, другіе -- внизу, и толкаютъ другъ друга; это нація беззаботная, живущая спокойствіемъ, любящая и смотрящая философски на вещи. Это люди, переставшіе быть людьми. Однако, при образованіи этого государства, чтобы сосѣди не показывали на нихъ пальцами, жители его сдѣлали имъ уступку, выбравъ короля. Правитель и управляемые шли рядомъ нѣсколько вѣковъ, взаимно, безсознательно, поддерживая другъ друга; законы царствовали уже по одному тому, что они были совершенно нечувствительны. Страна пользовалась полнымъ спокойствіемъ, вытекавшимъ изъ ея единственнаго положенія въ исторіи: свободная монархія у свободнаго народа.
   Оригинальны были бы лѣтописи о короляхъ Царства Счастливыхъ. Конечно, великіе подвиги и гуманныя реформы заняли бы въ нихъ мало мѣста; но было пріятно видѣть, съ какой простотой вступала на тронъ, одинъ за однимъ, раса прекрасныхъ людей.
   Такъ что въ то время, когда на престолъ вступила прекрасная Примевера, ни одинъ генеалогъ не былъ-бы въ состояніи прослѣдить эту длинную линію королей, бывшихъ потомками одного отца.
   Народъ кончилъ-бы тѣмъ, что пересталъ-бы узнавать, кто, изъ всего многочисленнаго семейства, король въ данную минуту, еслибы сами принцы добродушно не взяли этого на себя. Иногда представлялись такія обстоятельства, что король былъ положительно необходимъ. Такъ какъ, во всякомъ случаѣ, обыкновенный ходъ дѣла гораздо лучше, то подданные требовали,-чтобы ихъ законный король назвалъ себя.
   Надо замѣтить, къ чести царствующей фамиліи, что никогда на парадный призывъ не являлось два короля; надо подтвердить это обстоятельство тѣмъ, что никогда не было ни одного племянника, завидующаго большому выигрышу, павшему на долю старшей линіи. Но я, тѣмъ не менѣе, не могу утверждать, чтобы Примевера происходила по прямой линіи отъ короля, основателя династіи. Къ тому-же извѣстно, что не всегда бываешь дочерью своего отца. По всей вѣроятности, королевское достоинство перешло къ ней по гражданскимъ законамъ родства. Въ ея жилахъ текла кровь, къ которой, можетъ быть, не было примѣшано ни одной капли королевской крови, но въ которой, по всей вѣроятности, заключалось нѣсколько капель крови перваго человѣка.
   Отецъ прекрасной Примеверы, начавъ стариться, и забывъ безукоризненное поведеніе своихъ предковъ, возъимѣлъ странную идею внести въ правленіе какую нибудь реформу. Чуть чуть не была объявлена республика. Но въ это время добрякъ умеръ, что избавило его подданныхъ отъ труда сердиться. Они въ это время, точно также какъ и прежде, не захотѣли измѣнить политической системѣ, которою они много вѣковъ оставались вполнѣ довольными и поэтому преспокойно дали вступить на тронъ покойнаго, его дочери, прекрасной Примеверѣ, которой было въ то время двѣнадцать лѣтъ.
   Примевера, бывшая умной не по лѣтамъ, остереглась слѣдовать примѣру отца. Понявъ, чего-бы стоило желаніе составить счастіе народа, который заявлялъ, что пользуется полнымъ благополучіемъ, она стала искать въ другомъ мѣстѣ существъ, которыя можно-бы было утѣшать, жизнь которыхъ она была-бы въ состояніи усладить. По словамъ исторіи, ей была дана небомъ, одна изъ тѣхъ женскихъ душъ, которыя состоятъ изъ состраданія и любви.
   Примевера, съ самаго рожденія, не разъ доказывала свое призваніе; она родилась, чтобы помогать слабымъ и творить вездѣ миръ и справедливость. Я не говорю, чтобы въ ту минуту, когда она произошла на свѣтъ, солнце стало свѣтить ярче и радость распространилась во всѣхъ сердцахъ. Но ласточки говорили объ этомъ обстоятельствѣ долѣе, чѣмъ обыкновенно. Если волки и не растрогались, такъ какъ слезы умиленія не въ ихъ натурѣ, за то овцы, проходя мимо дверей, радостно блеяли, смотря другъ на друга со слезами на глазахъ. Между животными страны,-- я говорю о добрыхъ животныхъ,-- произошло волненіе, смягчившее на нѣсколько часовъ ихъ существованіе.
   Первая улыбка Примеверы была обращена къ домашней кошкѣ и собакѣ, важно сидѣвшимъ по обѣимъ сторонамъ ея колыбели. Первую слезу она пролила, протягивая руки къ клѣткѣ, въ которой сидѣлъ соловей; когда же, чтобы утѣшить ее, ей отдали клѣтку, она открыла ее и снова начала улыбаться, увидя птицу улетающей.
   Я не въ состояніи разсказать день за день все ея дѣтство, проведенное въ занятіяхъ въ родѣ слѣдующаго: она клала горсти хлѣбныхъ зеренъ около муравейниковъ, не совсѣмъ у ихъ стѣнъ,-- чтобы совершенно не отнять у рабочихъ занятія,-- но настолько близко, чтобы они не слишкомъ утомлялись. Изъ молодости она сдѣлала вѣчный праздникъ, удовлетворяя своей потребности дѣлать добро и помогать несчастнымъ. Она спасала воробьевъ и жуковъ изъ рукъ злыхъ мальчиковъ, утѣшала козъ въ потерѣ козлятъ, досыта кормила домашнихъ животныхъ, бросала по крышамъ крошки хлѣба, спасала тонувшихъ насѣкомыхъ, расточала всякія благодѣянія и утѣшенія всякаго рода.
   Я уже сказалъ, что она рано развилась. То, что сначала она дѣлала инстинктивно, скоро сдѣлалось для нея правиломъ поведенія. Она стала любить животныхъ не только по одной врожденной добротѣ; умъ, который обыкновенно мы употребляемъ на то, чтобы властвовать надъ другими, помогъ ей понять, какъ всѣ существа нуждаются въ любви. Когда Примевера гуляла съ своими подругами, она иногда проповѣдывала свое призваніе и ничто не могло быть прелестнѣе этого хорошенькаго оратора, съ важной наивностью объяснявшаго своимъ послѣдовательницамъ новую вѣру, которая учитъ протягивать руку самымъ несчастнымъ твореніямъ. Она часто говорила, что прежде очень сожалѣла о животныхъ, лишенныхъ дара слова и не могущихъ, такимъ образомъ, выражать намъ своихъ желаній. Она боялась первое время пройти мимо нихъ въ то время, какъ ихъ томилъ голодъ или жажда, и не облегчить ихъ страданій, поселивъ такимъ образомъ въ ихъ сердцѣ ненависть противъ маленькой дѣвочки, отказывающей въ милосердіи. Отъ этого, говорила она, происходитъ непониманіе другъ друга, начиная отъ человѣка до червя. Они не понимаютъ и презираютъ другъ друга отъ недостатка пониманія.
   Много разъ, стоя передъ громаднымъ быкомъ, цѣлые часы смотрѣвшимъ на нее, она мучительно искала, чего могло желать бѣдное созданіе, такъ печально смотрѣвшее на нее. Но теперь она не боялась болѣе, что ее сочтутъ за злую. Она узнала языкъ каждаго животнаго. Этимъ знаніемъ она была обязана своему постоянному обращенію съ животными. Когда же ее спрашивали, какъ можно изучить эти тысячи различныхъ языковъ, чтобы положить конецъ взаимному непониманію, она говорила улыбаясь: "Любите животныхъ, тогда вы будете понимать ихъ."
   Ея разсужденія далеко не были глубоки; она рѣшала сердцемъ, не затрудняя себя философскими идеями, которыя были ей неизвѣстны. Ея образъ мыслей былъ тѣмъ страненъ въ нашъ вѣкъ гордости, что она видѣла въ Божьемъ мірѣ не одного только человѣка.
   Она любила жизнь во всѣхъ ея проявленіяхъ; она видѣла, что всѣ существа, отъ самаго малаго до самаго большаго, одинаково страдали. Среди этого общаго страданія она не могла различать тѣхъ, у которыхъ есть душа, отъ тѣхъ, которымъ ея не приписываютъ. Одинъ камень оставлялъ ее нечувствительной, да и то, въ сильные январскіе холода, она думала, какъ они должны, несчастные, мерзнуть. Она привязалась къ животнымъ, какъ мы привязываемся къ слѣпымъ и нѣмымъ, потому что они не видятъ и не слышатъ. Она выискивала самыя несчастныя творенія, отъ потребности любить.
   Конечно, она не думала, что подъ шкурой осла или волка скрывается человѣкъ; эти глупыя идеи могутъ придти въ голову только философу, но никакъ не молодой дѣвушкѣ. Мудрецъ, который объявилъ бы, что любитъ животныхъ потому, что въ ихъ шкурѣ зашитъ человѣкъ, былъ бы конечно глубочайшій эгоистъ. Примевера, благодаря Бога, вѣрила, что животныя -- животныя. Она наивно любила ихъ, думая, что они живутъ, что они, также какъ и мы, чувствуютъ горе и радость. Она считала ихъ своими сестрами, отлично понимая разницу между ними и нами, но говоря себѣ, что Богъ, давъ имъ жизнь, создалъ ихъ для того, чтобы они были утѣшаемы.
   Когда прекрасная Примевера вступила на тронъ, то увидя, что не можетъ ничего сдѣлать для благополучія своего народа, она рѣшилась заботиться о животныхъ своего государства. Такъ какъ люди объявили себя вполнѣ счастливыми, то она посвятила себя благоденствію животныхъ и насѣкомыхъ.
   Надо сказать правду, что если спокойствіе царствовало въ городахъ, то никакъ нельзя было сказать того же о животныхъ. Примевера всегда чувствовала горестное удивленіе при видѣ вѣчной борьбы между всѣми животными. Она не могла объяснить себѣ, почему паукъ, питается кровью мухи, а птица ѣстъ паука. Въ длинныя зимнія ночи, ей снился страшный сонъ, ей казалось, что она видитъ громадный, вѣчно вертящійся кругъ, наполняющій все небо; этотъ кругъ составляла безконечная нить животныхъ, пожиравшихъ другъ друга. Холодный потъ выступалъ отъ ужаса на лбу ребенка, когда она поняла, что этотъ ужасный пиръ не можетъ никогда кончиться, что онъ вѣчно будетъ продолжаться, среди криковъ агоніи жертвъ.
   Но для нея это былъ сонъ. Бѣдная дѣвушка не понимала роковаго закона жизни, который не можетъ существовать безъ смерти. Она вѣрила во всемогущество слезъ.
   Въ своей добротѣ и невинности, она составила прекрасный проэктъ для благоденствія всѣхъ животныхъ своего государства.
   Едва вступивъ на тронъ, она велѣла объявить при трубныхъ звукахъ, на перекресткахъ каждаго лѣса, на скотныхъ дворахъ и на площадяхъ всѣхъ большихъ городовъ, что всякое животное, которому надоѣла бродяжническая жизнь, найдетъ себѣ убѣжище при дворѣ прекрасной Примеверы. Кромѣ того, говорилось въ прокламаціи, пансіонеры, наученные быть счастливыми, будутъ получать обильную пищу, которая не будетъ цѣною ничьихъ слезъ. Такъ какъ зима приближалась и пища сдѣлалась скудною, то всѣ домашнія животныя, кошки и собаки, тощіе волки и голодныя насѣкомыя, наконецъ, даже нѣсколько дюжинъ любопытныхъ дикихъ звѣрей, явились на призывъ молодой королевы.
   Она помѣстила ихъ въ большомъ сараѣ, доставивъ тысячу, доселѣ неизвѣстныхъ, удобствъ. Ея система воспитанія была самая простая; она состояла въ томъ, что Примевера очень любила своихъ воспитанниковъ, поучая ихъ примѣромъ въ взаимной любви. Она велѣла выстроить для каждаго отдѣльную коморку, совершенно одинаковаго устройства, не заботясь о различіи ихъ натуръ, снабдила каждую хорошей соломенной постелью, на зиму давались одѣяла, лѣтомъ листья. Она старалась заставить ихъ, на сколько это возможно, забыть бродяжническую жизнь, съ ея жгучими радостями. По этому она, къ крайнему сожалѣнію, окружила сарай крѣпкими рѣшетками, чтобы помочь обращенію, поставивъ преграду между духомъ возмущенія животныхъ свободныхъ и добрыми намѣреніями ея послѣдователей. Утромъ и вечеромъ, она навѣщала своихъ пансіонеровъ и соединяла ихъ всѣхъ въ одной общей залѣ, гдѣ она ласкала каждаго по заслугамъ. Она не говорила имъ длинныхъ рѣчей, но возбуждала ихъ къ дружескому разговору о братствѣ и самоотверженіи, ободряя благомыслящихъ ораторовъ, съ добротою выговаривая тѣмъ, которые слишкомъ возвышали голосъ. Ея цѣль была слить ихъ, мало по малу, въ одинъ народъ. Она надѣялась заставить каждую породу забыть свой языкъ и свои привычки и нечувствительно довести ихъ до общаго единства. Такъ она клала слабыхъ въ когти сильныхъ, она заставляла разговаривать между собою стрекозу и быка, она помѣщала рядомъ гончихъ собакъ и зайцевъ, лисицу сажала среди куръ. Но самой лучшей мѣрой она считала одинаковую для всѣхъ пищу. Такъ какъ этой пищей не могло быть ни мясо, ни рыба, то каждый получалъ порцію молока, въ размѣрѣ, сообразномъ съ аппетитомъ пансіонера.
   Устроивъ все такимъ образомъ, Примевера стала ожидать результатовъ. Эти средства, думала она, не могутъ не принести хорошаго результата, такъ какъ они отличны сами по себѣ. Жители ея государства считали себя счастливыми и сердились, если какой-нибудь филантропъ старался доказать имъ противное. Животныя, напротивъ того, сознавались, что несчастливы, и трудились, чтобы достичь полнаго благосостоянія. Примевера считала себя въ это время, безъ сомнѣнія, самой лучшей и самой счастливой изъ королевъ.
   Медерикъ не зналъ ничего болѣе о Царствѣ Счастливыхъ. Его другъ снигирь, далъ ему понять, что онъ улетѣлъ въ одно прекрасное утро изъ этого гостепріимнаго мѣста, не объяснивъ причины этого необъяснимаго бѣгства. Должно быть, этотъ снигирь былъ негодяй, предпочитавшій молоку солнце и ежевику.
   

IX,
въ которой Медерикъ популяризируетъ географію, астрономію, исторію, теологію, философію, точныя науки, естественныя науки и другія мелкія науки.

   Между тѣмъ, наши герои шли по полямъ, грѣлись на солнцѣ, хотѣли поскорѣе дойти, а увлекались на каждомъ шагу окружающимъ. Медерикъ снова помѣстился въ ухо Сидуана; эта квартира подходила ему во всѣхъ отношеніяхъ, онъ безпрестанно открывалъ въ ней все новыя и новыя удобства.
   Друзья шли на удачу. Медерикъ отдался на волю Сидуана, не заботясь о дорогѣ,-- а такъ какъ ноги послѣдняго безъ труда дѣлали шагъ въ двадцать градусовъ, то изъ этого вышло, что въ первое же утро, путешественники обошли кругомъ свѣта безчисленное количество разъ. Къ полудню Медерикъ, соскучившись молчать, не могъ удержаться, проходя снова черезъ моря и рѣки, чтобы не дать своему спутнику урокъ географіи.
   -- Э! моя милая крошка, сказалъ онъ, въ настоящее время, тысячи бѣдныхъ дѣтей, заключенныхъ въ холодныя залы, портятъ себѣ глаза и умъ надъ грязными листами бумаги, разрисованными голубымъ, зеленымъ и краснымъ цвѣтами, испещренными линіями и странными названіями. Какъ жалокъ человѣкъ тѣмъ, что можетъ созерцать эти прекрасные виды не иначе, какъ уменьшенными по его мѣркѣ.-- Какъ то мнѣ попалась нечаянно одна изъ этихъ книгъ, заключавшая, на двадцати или тридцати листахъ, всѣ извѣстныя страны. Эта коллекція имѣетъ очень мало забавнаго и годится самое большее для того, чтобы обогатить память дѣтей. Зачѣмъ люди не могутъ читать въ громадной книгѣ, раскрытой передъ нашими глазами? Но имъ не хватаетъ роста, чтобы окинуть взглядомъ цѣлую страницу. Но такъ какъ Богу было угодно дать намъ возможность созерцать эту прекрасную карту природы, то я воспользуюсь такой рѣдкой милостью, чтобы привлечь твое вниманіе на различныя проявленія жизни на землѣ.
   -- Мой дорогой другъ, прервалъ Сидуанъ, я большой невѣжда и очень опасаюсь, что не пойму тебя. Какъ ни мало утомляетъ тебя разговоръ, но для насъ обоихъ будетъ выгоднѣе, если ты будешь молчать.
   -- Моя милая крошка, ты по обыкновенію сказалъ глупость. Въ эту минуту я имѣю большой интересъ поговорить съ тобою о человѣческихъ знаніяхъ; потому что, знай, я хочу ни болѣе ни менѣе, какъ популяризировать всѣ знанія. Прежде всего, скажи мнѣ, знаешь ли ты, что значитъ популяризировать?
   -- Нѣтъ.
   -- Популяризировать пауку -- это значитъ, такъ сказать, разжижать ее, дѣлать какъ можно безсодержательнѣе, чтобы она была удобоварима для дѣтей и для слабоумныхъ. Вотъ что отъ этого происходитъ: ученые презираютъ эту науку, гдѣ истины скрыты подъ тяжелыми завѣсами и предпочитаютъ имъ истины голыя; дѣти, полагая, совершенно вѣрно, что еще успѣютъ заняться, продолжаютъ играть до того возраста, когда дѣлаются въ состояніи вступить на трудный путь науки, съ развязанными глазами; слабоумные, я говорю о тѣхъ, которые не затыкаютъ себѣ благоразумно ушей,-- слушаютъ, какъ попало, самыя прекрасныя популяризаціи и набиваютъ себѣ ими голову безмѣрно, что дѣлаетъ ихъ совершенными дураками. Такъ что, въ сущности, никто не пользуется этой филантропической идеей, состоящей въ томъ, чтобы сдѣлать науку общедоступной, никто, кромѣ развѣ самого популяризатора. Это подвигъ. Поэтому ты не можешь помѣшать мнѣ совершить подвигъ, если только я хочу этого.
   -- Говори, мой милый Медерикъ, твои рѣчи не мѣшаютъ мнѣ ходить.
   -- Умныя рѣчи пріятно слушать! А теперь, я тебя попрошу посмотрѣть по внимательнѣе на всѣ четыре стороны горизонта. Съ такой высоты мы не можемъ различать людей, нашихъ братьевъ, мы легко можемъ принять ихъ города -- за кучи камней, брошенныя въ глубинѣ долины или на склонахъ холмовъ. Разсматриваемая такимъ образомъ земля представляетъ странно-величественное зрѣлище: тутъ, длинные хребты скалъ, тамъ, ямы наполненныя водой; потомъ, изрѣдка, попадаются лѣса, представляющіе темныя пятна на бѣлизнѣ почвы. Но человѣкъ всегда предпочтетъ видъ какой нибудь хижины, прислоненной къ скалѣ, около которой растутъ кусты шиповника и вьется крошечный ручей.
   Сидуанъ сдѣлалъ гримасу, слушая эти поэтическія подробности.
   Медерикъ продолжалъ.
   -- Говорятъ, что черезъ большіе промежутки, страшныя потрясенія уничтожаютъ континенты, поднимаютъ морское дно, измѣняютъ весь наружный видъ земли. Въ настоящую минуту, я живо представляю себѣ одинъ изъ тѣхъ міровъ, когда еще не было географовъ. Горы, рѣки, океаны, мирно существуютъ милліоны вѣковъ, но тѣмъ не менѣе, это проходящія формы земли, которая измѣнится можетъ быть завтра. М.ой другъ и я, мы видимъ людей сверху. Мы нисколько не заботимся о глубинѣ рѣкъ и высотѣ горъ, ни объ различныхъ температурахъ страны. Слушай внимательнѣе, я популяризирую, болѣе чѣмъ когда-либо; я говорю теперь о физической географіи земнаго шара. Для Творца должно существовать столько-же различныхъ міровъ, сколько было переворотовъ. Ты долженъ понять это. Но человѣкъ, существо принадлежащее извѣстному времени, можетъ знать только одинъ видъ земли. Со времени рожденія Адама, наружность земли не измѣнилась; она такова, какою была послѣ потопа. Ботъ уже моя задача и облегчена значительно. Намъ надо изучать только неподвижныя линіи, извѣстную и опредѣленную наружность. Достаточно помнить то, что видишь. Смотри и ты будешь ученымъ. Мнѣ кажется, карта прекрасна, и у тебя хватитъ ума на то, чтобы просто только глядѣть.
   -- Я гляжу, мой дорогой Медерикъ, я вижу океаны, горы, рѣки, острова и тысячу другихъ вещей. А когда я закрываю глаза, то снова вижу ихъ. Но, я думаю, что было-бы недурно сказать мнѣ названія этихъ чудесъ, поговорить немного о жителяхъ, описавъ предварительно ихъ жилища.
   -- Ахъ, моя бѣдная крошка! Я могъ бы въ четырехъ словахъ передать тебѣ курсъ географіи, но если бы мнѣ понадобилось объяснить тебѣ все то, чему учатъ школьниковъ, о которыхъ я говорилъ выше, то я не кончилъ-бы твоего образованія и въ десять лѣтъ. Человѣку нравится путать все на землѣ; онъ далъ двадцать разныхъ названій одной и той-же скалѣ, онъ выдумалъ континенты, онъ такъ много основалъ и разрушилъ государствъ, что каждый камень, валяющійся въ полѣ, навѣрно служилъ границей какому-нибудь исчезнувшему народу. Точность линій и вѣчность раздѣленій существуютъ только для одного Бога. Когда человѣчество появилось на этомъ обширномъ театрѣ, оно произвело на немъ страшную путаницу. Это такъ легко брать, каждыя сто лѣтъ, листъ бумаги и чертить на немъ новое раздѣленіе земли. Если-бы земля Создателя измѣнялась вмѣстѣ съ измѣненіями государствъ, то вмѣсто настоящей естественной карты, столь опредѣленной для взгляда, земля представляла-бы странную смѣсь цвѣтовъ и линій. Меня не забавляютъ капризы людей. Я повторяю -- смотри внимательнѣе и одинъ взглядъ научитъ тебя лучше, чѣмъ всѣ географы, потому что ты увидишь своими глазами горные хребты. Если я не ошибаюсь, то урокъ физической и политической географіи вышелъ изъ самыхъ популярныхъ.
   Когда учитель пересталъ говорить, ученикъ, путешествовавшій въ эту минуту среди льдовъ, перешагнулъ полюсъ и безъ церемоніи поставилъ ногу въ другое полушаріе. На одной сторонѣ былъ полдень, на другой полночь. Наши пріятели, которыхъ освѣщало апрѣльское солнце, стали продолжать путешествіе при самомъ великолѣпномъ лунномъ освѣщеніи. Сидуанъ, наивный отъ природы, думалъ, что упадетъ въ обморокъ, такъ не логичны показались ему въ эту минуту луна и солнце. Онъ поднялъ голову, глядя на звѣзды.
   -- Мой милый, закричалъ ему въ ухо Медерикъ, вотъ самая удобная минута для популяризаціи астрономіи. Астрономія есть географія свѣтилъ. Она учитъ, что земля есть песчинка, брошенная въ безконечное пространство. Это самая здравая наука между всѣми остальными, если ее взять въ благоразумной дозѣ. Я не остановлюсь слишкомъ долго на этой отрасли человѣческихъ знаній, я знаю, что ты скроменъ и мало интересуешья математическими формулами. Но еслибъ ты имѣлъ хоть каплю гордости, то я долженъ-бы былъ, чтобы вылечить тебя отъ этой гадкой болѣзни, показать тебѣ въ числахъ громадность пространства. Человѣкъ, какъ-бы глупъ онъ ни былъ, смотря на звѣзды въ ясную ночь, не въ состояніи думать, будто-бы Богъ создалъ весь свѣтъ исключительно для удовольствія человѣка. На небесномъ сводѣ видно вѣчное опроверженіе ложныхъ теорій, которыя смотрятъ во всемъ мірѣ на одного только человѣка. Что такое другіе міры? Если твореніе имѣетъ цѣль, то не будетъ ли оно все и употреблено для достиженія этой цѣли? Мы, существа безконечно малыя, учимся астрономіи для того, чтобы узнать, какое мѣсто занимаемъ мы во вселенной. Посмотри, мой милый, хорошенько на небо. Какъ ты ни великъ, но надъ твоею головою разстилается безконечное небо съ его тайнами. Если бы когда-нибудь тебѣ пришла идея философствовать о причинѣ твоего бытія и о концѣ его, то эта самая безпредѣльность помѣшала бы тебѣ вывести какое-нибудь заключеніе.
   -- Я вижу, что популяризація очень хорошенькая игра. Я бы хотѣлъ узнать причину дня и ночи. Вотъ странныя явленія, о которыхъ я никогда не думалъ.
   -- Мой милый, это повторяется постоянно. Мы безпрестанно встрѣчаемъ различныя вещи, не зная ихъ причины. Ты спрашиваешь меня, что такое день; я не смѣю объяснять тебѣ этотъ важный вопросъ физики. Знай только, что ученые, также какъ и ты, не знаютъ причины свѣта. Каждый изъ нихъ составилъ себѣ маленькую теорію, по своимъ соображеніямъ, но міръ отъ этого не освѣщенъ ни больше, ни меньше. Я постараюсь выйти съ честью изъ популяризаціи ночи. Прежде всего, узнай, что ночь не существуетъ.
   -- Ночь не существуетъ, дорогой Медерикъ? Однако я ее вижу.
   -- Э! мой милый, закрой глаза и слушай меня. Развѣ ты не знаешь, что ясно видитъ только умъ человѣка, глаза же подарокъ злаго духа, который вѣчно вводитъ людей въ заблужденіе. Ясно, что если день существуетъ, то ночь не существуетъ. Ты сейчасъ поймешь это. Лѣтомъ, во время жатвы, когда солнце печетъ и путешественники не могутъ выносить блеска бѣлыхъ дорогъ, они ищутъ стѣны, въ тѣни которой идутъ, какъ въ относительной ночи. Въ настоящее время мы прогуливаемся въ тѣни земли; это то, что народъ называетъ ночью. Но развѣ потому, что путешественники идутъ въ тѣни, сосѣднія поля не освѣщены яркимъ солнцемъ? Развѣ потому, что мы не видимъ ни эти и не знаемъ куда ступить, міръ потерялъ ли хоть одинъ лучъ свѣта? Значитъ, ночь не существуетъ, если только существуетъ день.
   -- Къ чему же это послѣднее заключеніе, Медерикъ? Развѣ день можетъ не существовать?
   -- Конечно, мой милый, день не существуетъ, если существуетъ ночь. О! какъ желалъ бы я имѣть передъ собою дюжину дѣтей, чтобы заставить ихъ забыть игрушки! Слушай! свѣтъ не есть необходимое условіе пространства, онъ есть, безъ сомнѣнія, совершенно искусственный феноменъ. Говорятъ, что наше солнце блѣднѣетъ, множество звѣздъ потухаетъ. Въ такомъ случаѣ, ночь снова вступитъ въ свои права. Сообразивъ все хорошенько, я скажу: ночь существуетъ, если день не существуетъ.
   -- Мой дорогой братъ Медерикъ, мнѣ начинаетъ казаться, что ни тотъ, ни другая не существуетъ.
   -- Можетъ быть это и справедливо, мой милый. Еслибъ у насъ было время составить себѣ краткую идею обо всѣхъ знаніяхъ, то я доказалъ бы тебѣ, третьимъ соображеніемъ, что ни день, ни ночь не существуютъ. Но довольно заниматься физическими науками, перейдемъ теперь къ наукамъ естественнымъ.
   Наши друзья не останавливались для разговоровъ. Такъ какъ, прежде всего, ихъ главною цѣлью было открыть Царство Счастливыхъ, то они проходили землю отъ сѣвера къ югу и отъ запада къ востоку, не позволяя себѣ ни малѣйшей остановки. Конечно, этотъ способъ отыскиванія большаго государства имѣлъ большія преимущества, но нельзя сказать, чтобы онъ былъ лишенъ своего рода непріятностей. Сидуанъ, переходя, нѣсколько разъ въ теченіи дня, отъ страшнаго тропическаго жара къ полярному холоду, рисковалъ получить не одинъ разъ простуду. Что его озадачивало болѣе всего, это быстрое исчезновеніе солнца, когда онъ переходилъ изъ одного полушарія въ другое. Всѣ популяризаціи на свѣтѣ не заставили бы его понять этого быстраго появленія и исчезновенія свѣта, подобнаго тому, которое въ комнатѣ можно произвести быстрымъ открываніемъ и закрываніемъ ставень. По этому читатель можетъ судить о скорости, съ которою шли наши путешественники. Что касается до Медерика, то спокойно расположившись въ ухѣ своего друга, точно на подушкахъ коляски, онъ мало заботился о мельканіи дня и ночи.
   Между тѣмъ, наши друзья снова вошли въ освѣщенное полушаріе. Медерикъ высунулъ носъ изъ своего убѣжища.
   -- Мой милый, началъ онъ, въ естественныхъ наукахъ, самое интересное, есть изученіе различныхъ породъ одного и того-же рода животныхъ. Съ другой стороны, изученіе человѣческаго рода представляетъ совершенно особую привлекательность для ученыхъ. И такъ, мы будемъ изучать различныя племена громаднаго человѣческаго семейства. Оставайся въ освѣщенномъ полушаріи, чтобы можно было видѣть нашихъ братьевъ людей и читать на ихъ лицахъ подтвержденіе истины моихъ словъ. Съ перваго взгляда, и ты легко можешь убѣдиться въ этомъ, ихъ лица одинаково безобразны во всѣхъ странахъ. Но вездѣ, я это знаю, они находятъ между собою нѣкоторыхъ, красотою которыхъ восхищаются; но это чистое воображеніе, такъ какъ народы не могутъ согласиться между собою въ понятіи о красотѣ и каждый обожаетъ то, что презираетъ сосѣдъ. Только та истина дѣйствительно вѣрна, которая одинаково истина для всѣхъ.
   Я не буду болѣе распространяться объ общемъ безобразіи. Главныхъ человѣческихъ племенъ четыре: черное, красное, желтое и бѣлое. Конечно, существуютъ и промежуточные оттѣнки. Если поискать, то можно подобрать всѣ тѣни, отъ чернаго до бѣлаго цвѣта включительно. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Медерикъ замолчалъ, будучи опечаленъ тысячами истинъ, высказанныхъ имъ. Сидуанъ, не слушая его болѣе, сдѣлалъ шагъ и попалъ прямо въ Китай. Жители, ихъ города и цивилизація глубоко удивили его. Онъ рѣшился предложить вопросъ.
   -- Мой милый братъ Медерикъ, сказалъ онъ, вотъ народъ, популяризацію исторіи котораго я бы очень желалъ послушать. Конечно, это государство должно занимать обширное мѣсто въ лѣтописяхъ человѣчества?
   -- Мой милый, отвѣчалъ Медерикъ, такъ какъ ты не устаешь учиться, то я хочу сообщить тебѣ, въ нѣсколькихъ словахъ, всеобщую исторію. Моя метода очень проста; я разсчитываю въ теченіи этихъ дней примѣнить ее всю. Она основывается на ничтожествѣ человѣка. Когда историкъ вопрошаетъ вѣка, онъ видитъ, какъ человѣческія общества доходили, мало по малу, до высшей степени цивилизаціи, чтобы потомъ снова впасть въ прежнее варварство. Такимъ образомъ, государства слѣдуютъ одно за другимъ и одно за другимъ рушатся; каждый разъ, какъ какой нибудь народъ достигалъ до высшей степени цивилизаціи, эта самая цивилизація дѣлалась причиною его паденія и міръ возвращался къ первобытному невѣжеству. Въ началѣ, Египетъ построилъ свои пирамиды, окружилъ Нилъ городами; подъ сѣнію храмовъ, онъ рѣшилъ великія задачи, рѣшеніе которыхъ человѣчество еще ищетъ въ настоящее время. Египтяне первые дошли до идеи объ единствѣ Бога и о безсмертіи души. Потомъ Египетъ умираетъ, при безумныхъ празднествахъ Клеопатры, унося съ собою тайны восемнадцати вѣковъ. Мелодическая и утонченная Греція улыбается намъ, ея имя смѣшивается съ криками свободы и возвышенными пѣснями, она населяетъ небо своими мечтами, подъ ея рѣзцомъ оживляется мраморъ; но вскорѣ, утомленная славой и любовью, она исчезаетъ, оставляя только развалины, въ доказательство своего прошедшаго величія. Вотъ, наконецъ, поднимается величественный Римъ; съ оружіемъ въ рукахъ покоряетъ онъ себѣ народы, управляетъ письменными законами и теряетъ свободу, пріобрѣтя могущество; Римъ наслѣдуетъ богатства Египта, храбрость и поэзію Греціи; онъ весь наслажденіе, весь великолѣпіе; но когда эта воинственная нація превратилась въ куртизанку, сѣверный ураганъ пронесся по вѣчному городу и развѣялъ, по всѣмъ четыремъ странамъ свѣта, искусства и цивилизацію.
   Если когда нибудь рѣчи Медерика заставляли зѣвать Сидуана, то это именно тогда, когда онъ говорилъ такимъ образомъ.
   -- А Китай? скромно рѣшился спросить Сидуанъ.
   -- Китай! воскликнулъ Медерикъ, чертъ тебя возьми! Вотъ Я и не окончу моей всеобщей исторіи, теперь я потерялъ вдохновеніе, необходимое для такой задачи. Развѣ Китай существуетъ? Ты думаешь, что видишь его, и я согласенъ, что наружный видъ подтверждаетъ твои слова, по открой первую попавшуюся исторію, ты не найдешь и десяти страницъ объ этомъ мнимомъ государствѣ. Одна часть свѣта никогда не знала исторіи Другой.
   -- А между тѣмъ, міръ не такъ великъ, замѣтилъ Сидуанъ.
   -- Я долженъ тебѣ сказать, мой милый, не популяризируя болѣе, что я чрезвычайно уважаю Китай и даже немного боюсь его, какъ всего неизвѣстнаго. Мнѣ кажется, что я вижу въ немъ великій народъ будущаго. Завтра, когда падетъ наша цивилизація, также какъ пали всѣ предшествовавшія ей, тогда, безъ сомнѣнія, крайній востокъ наслѣдуетъ науки запада и сдѣлается, въ свою очередь, страною по преимуществу ученою. Это математическій выводъ изъ моей исторической методы.
   -- Математическій! вскричалъ Сидуанъ, только что, къ своему сожалѣнію, оставившій Китай. Я хочу учиться математикѣ.
   -- Математика, мой милый, произвела много неблагодарныхъ., Но я, тѣмъ не менѣе, согласенъ дать тебѣ попробовать изъ этого источника всѣхъ истинъ. Вкусъ его горекъ: человѣку надо много времени, чтобы привыкнуть къ вѣчной истинѣ. Потому что, знай, только точныя науки даютъ познаніе истины, которую тщетно старались найти въ философіи.
   -- Философія! вскричалъ Сидуанъ,-- мнѣ кажется, дорогой братъ, что это должно быть очень пріятная наука.
   -- Конечно, мой милый, она имѣетъ свои прелести. Народъ любитъ посѣщать сумасшедшіе дома, привлекаемый туда своей любовью ко всѣму странному и удовольствіемъ смотрѣть на человѣческія страданія. Я удивляюсь, что люди не читаютъ съ увлеченіемъ философіи, потому что безумные, будучи философами, все-таки не перестаютъ быть очень забавными безумными. Медицина...
   -- Медицина! что ты не сказалъ раньше? Я хочу быть медикомъ, чтобы вылечить себя, когда у меня сдѣлается лихорадка.
   -- Пожалуй. Медицина хорошая наука, когда же она станетъ вылечивать, тогда сдѣлается наукой полезной. До тѣхъ поръ пока можно изучать ее, какъ любитель, не примѣняя къ дѣлу, что было бы болѣе человѣчно. Она имѣетъ нѣкоторое сродство съ правомъ, которое изучаютъ чисто изъ любопытства, чтобъ потомъ болѣе никогда имъ не заниматься.
   -- Ну, Медерикъ, мнѣ кажется, что не будетъ ничего дурнаго, если мы начнемъ съ изученія права.
   -- Нѣтъ, мой милый, скажемъ сначала нѣсколько словъ о риторикѣ.
   -- Да, риторика мнѣ тоже нравится.
   -- Греческій...
   -- Греческій, тѣмъ лучше для меня.
   -- Латинскій...
   -- Сначала латинскій, потомъ греческій; какъ тебѣ угодно; Медерикъ. Но не лучше-ли будетъ изучить сначала англійскій, нѣмецкій, италіанскій, испанскій и другіе новѣйшіе языки?
   -- О! о! мой милый! вскричалъ задыхавшійся отъ усталости Медерикъ,-- не торопись, прошу тебя. Я скромно сознаюсь, что могу сказать въ минуту только опредѣленное количество словъ. Каждая наука, если будетъ угодно Богу, придетъ въ свою очередь. Только надо побольше методы, а то мой первый урокъ не отличается ни ясностію изложенія, ни логической связью предметовъ. Будемъ разговаривать, если тебѣ это нравится, по будемъ впередъ разговаривать спокойно и съ порядкомъ, которымъ отличается разговоръ порядочныхъ людей.
   -- Мой дорогой братъ Медерикъ, твои мудрыя слова заставляютъ меня думать. Я мало люблю говорить, еще меньше люблю слушать, потому что во второмъ случаѣ мнѣ надо думать, чтобы понимать, занятіе, совершенно безполезное въ первомъ. Конечно, я бы хотѣлъ изучить всѣ человѣческія знанія; по, право, я предпочитаю не знать ихъ всю жизнь, если ты не можешь сообщить мнѣ ихъ въ трехъ словахъ.
   -- Э! мой милый, почему ты не высказалъ мнѣ раньше все твое отвращеніе къ подробностямъ. Я для начала дамъ тебѣ сейчасъ, не раскрывая рта, эссенцію тысячи и одной истины и все это однимъ жестомъ. Не слушай больше, смотри. Вотъ высшее искуство.
   Говоря это, Медерикъ взобрался на носъ своего друга, который онъ такъ удачно сравнилъ съ деревенской колокольней. Онъ сѣлъ верхомъ на его кончикъ и откинулся немного назадъ, смотря на своего друга съ насмѣшливымъ видомъ. Потомъ поднялъ правую руку, поднесъ указательный палецъ къ своему носу и, обернувшись на всѣ четыре стороны свѣта, онъ привѣтствовалъ ихъ самымъ любезнымъ помахиваньемъ свободныхъ четырехъ пальцевъ.
   -- О! сказалъ Сидуанъ,-- въ такомъ случаѣ невѣжды не тѣ, которыхъ считаютъ ими. Очень благодаренъ за популяризацію.
   

X.
Различныя странныя и непредвидѣнныя встрѣчи нашихъ героевъ.

   Когда наступилъ вечеръ, Сидуанъ вдругъ остановился. Я не вѣрно выражаюсь, говоря вечеръ. То, что мы зовемъ вечеромъ и утромъ, не существовало для людей, которые могли слѣдовать за солнцемъ въ его теченіи. Я хотѣлъ сказать, что прошло около двѣнадцати часовъ, съ тѣхъ поръ какъ наши друзья пустились въ путь.
   -- У меня руки чешутся, сказалъ Сидуанъ.
   -- Почеши ихъ, мой милый, отвѣчалъ Медерикъ, я не могу предложить тебѣ ничего болѣе. Но, скажи мнѣ, неужели образованіе нисколько не смягчило твоей природной драчливости?
   -- Нѣтъ, братъ. Но, по правдѣ сказать, мое недолгое царствованіе сдѣлало мнѣ удары непріятными. Людей слишкомъ легко убивать.
   -- Я вижу, мой милый, что ты отлично понимаешь милосердіе. Ну, или же! Ты знаешь, что мы ищемъ Царство Счастливыхъ.
   -- Знаю-ли я! Да въ самомъ-ли дѣлѣ мы ищемъ Царство Счастливыхъ?
   -- Какъ! Мы только это и дѣлаемъ. Никогда человѣкъ не шелъ такъ прямо къ цѣли. Конечно, я принужденъ сознаться, что это Царство Счастливыхъ должно быть престранно расположено, потому что до сихъ поръ оно скрывается отъ нашихъ взглядовъ. Можетъ быть, было бы недурно спросить кого-нибудь о дорогѣ.
   -- Да, надо обратить вниманіе на дороги, если мы хотимъ, чтобы они насъ куда-нибудь привели.
   Въ эту минуту наши герои находились на большой дорогѣ, недалеко отъ какого-то города. По обѣимъ сторонамъ дороги шли обширные парки, огороженные невысокими стѣнами, черезъ которыя спускались вѣтви плодовыхъ деревьевъ, обремененныя яблоками, грушами и персиками, вкусными на видъ и въ такомъ количествѣ, что ихъ хватило бы на десертъ цѣлой арміи.
   Подойдя поближе, они увидѣли, сидящаго у одной изъ стѣнъ, человѣка самаго несчастнаго вида. При ихъ приближеніи, несчастное существо поднялось, еле волоча ноги и дрожа отъ голода.
   -- Подайте милостыню, добрые господа, проговорилъ онъ.
   -- Милостыню! закричалъ ему Медерикъ;-- я не знаю, мой другъ, гдѣ она. Вы можетъ быть заблудились также, какъ и мы? Вы насъ очень обяжете, если можете указать намъ дорогу въ Царство Счастливыхъ.
   -- Подайте милостыню, добрые господа! повторилъ нищій. Вотъ три дня, какъ я ничего не ѣлъ.
   -- Не ѣлъ три дня! сказалъ пораженный Сидуанъ. Я не могъ-бы этого сдѣлать.
   -- Не ѣлъ три дня! продолжалъ Медерикъ. Э! мой милый, къ чему дѣлать подобные опыты? Всѣми признана, необходимость питанія для поддержанія жизни.
   Нищій снова усѣлся у стѣны. Онъ потиралъ себѣ руки, его глаза закрывались отъ слабости.
   -- Я очень голоденъ, тихо сказалъ онъ.
   -- Вы, значитъ, не любите ни персиковъ, ни грушъ, ни яблоковъ? спросилъ Медерикъ.
   -- Я все люблю, но у меня ничего нѣтъ.
   -- Э! мой милый, развѣ вы слѣпы? Протяните руку. У васъ передъ носомъ великолѣпный персикъ, который дастъ вамъ въ одно и тоже время и пищу и питье.
   -- Этотъ персикъ не мой, отвѣчалъ бѣднякъ.
   Товарищи переглянулись, пораженные этимъ отвѣтомъ, не зная -- смѣяться имъ или сердиться.
   -- Послушайте, сказалъ наконецъ Медерикъ, мы не любимъ, чтобы надъ нами смѣялись. Если вы бились объ закладъ, что уморите себя съ голоду, то, въ такомъ случаѣ, мы нисколько вамъ не мѣшаемъ выигрывать ваше пари. Если-же, напротивъ, вы желаете прожить какъ можно больше, то ѣшьте.
   -- Сударь, отвѣчалъ нищій, я вижу, что вы не здѣшній. А то вы-бы знали, что здѣсь отлично умираютъ съ голоду безъ всякаго пари. Здѣсь одни ѣдятъ, другіе нѣтъ. Смотря по рожденію, человѣкъ принадлежитъ къ тому или къ другому изъ этихъ классовъ. Къ тому-же это заведенный порядокъ вещей; вы должно быть пришли очень издалека, если можете этому удивляться.
   -- Вотъ странный разсказъ. А сколько васъ такихъ, которымъ нечего ѣсть?
   -- Много сотенъ тысячъ.
   -- Ахъ! Медерикъ, прервалъ Сидуанъ, эта встрѣча кажется мнѣ самой странной и непредвидѣнной. Я никогда бы не повѣрилъ, что на землѣ существуютъ люди, которые могутъ обходиться безъ ѣды. Ты, значитъ, мнѣ не все популяризировалъ?
   -- Мой милый, я не зналъ этой частности. Я рекомендую ее натуралистамъ, какъ новую, рѣзкую особенность, отдѣляющую людей отъ прочихъ животныхъ. Пойми-же теперь, что въ этой странѣ персики растутъ не для всѣхъ. Людскія мелочности имѣютъ свое величіе. Съ той минуты, какъ всѣ здѣшніе жители не имѣютъ общаго богатства, изъ этой несправедливости вытекаетъ высшая справедливость, беречь каждому свое достояніе.
   Нищій сталъ снова улыбаться, своей кроткой и раздирающей душу улыбкой. Онѣ согнулся подъ собственной тяжестью, какъ-бы не думая болѣе и отдавая себя во власть судьбы. Потомъ онъ снова пробормоталъ, своимъ протяжнымъ голосомъ.
   -- Подайте милостыню, мои добрые господа!
   -- Подать милостыню, сказалъ Медерикъ, я теперь знаю гдѣ она. Этотъ персикъ не твой и ты не смѣешь его взять, повинуясь, въ этомъ случаѣ, законамъ твоей страны, всосавъ съ молокомъ матери уваженіе къ собственности. Это отличныя правила, которыя должны быть твердо внушены людямъ, если они хотятъ, чтобы шаткое зданіе ихъ общества не рушилось при первомъ анализѣ. Я, не принадлежа къ этому обществу, могу нарушить его законы, не принеся ни малѣйшаго вреда ни ихъ законодательству, ни ихъ нравственнымъ вѣрованіямъ. Возьми же этотъ плодъ, и съѣшь его, несчастный!
   Говоря такимъ образомъ, Медерикъ сорвалъ персикъ и подалъ его нищему. Послѣдній жадно схватилъ его, по потомъ, вмѣсто того, чтобы поднести ко рту, онъ бросилъ его обратно черезъ стѣну въ паркъ. Медерикъ, при видѣ этого, нисколько не удивился.
   -- Мой милый, сказалъ онъ Сидуану, я прошу тебя посмотрѣть на этого человѣка. Онъ представляетъ собою чистѣйшій типъ всего человѣчества. Онъ страдаетъ и покоряется. Онъ гордится своими страданіями и своей покорностью. Почитаю его великимъ мудрецомъ.
   Сидуанъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, опечаленный тѣмъ, что долженъ былъ оставить этого бѣдняка умирающимъ съ голоду. Онъ не старался объяснить себѣ поведеніе несчастнаго; можетъ быть, надо было быть болѣе человѣкомъ, чтобы разрѣшить такую задачу. Уходя онъ подобралъ персикъ и теперь смотрѣлъ вокругъ себя, ища какого нибудь, менѣе совѣстливаго, бѣдняка, который взялъ-бы этотъ персикъ.
   Подходя къ городу, онъ увидѣлъ выходящую оттуда толпу богато одѣтыхъ людей, сопровождавшихъ носилки, на которыхъ лежалъ старикъ. Въ десяти шагахъ Сидуанъ увидѣлъ, что старику было не болѣе сорока лѣтъ. Годы не могли состарить его лице, ни убѣлить его волосы. Навѣрно, судя по его блѣдному лицу и слабости, его членовъ, несчастный умиралъ съ голоду.
   -- Мой братъ Медерикъ, сказалъ Сидуанъ, предложи мой персикъ этому бѣдняку. Я не могу понять, какъ онъ можетъ во всемъ нуждаться, лежа въ шелку и бархатѣ. Но у него такой жалкій видъ, что это навѣрно нищій.
   Медерикъ думалъ также, какъ и его другъ.
   Сударь, вѣжливо сказалъ онъ, обращаясь къ человѣку на носилкахъ,-- вы, вѣроятно, не ѣли сегодня. Въ жизни бываютъ такія случайности.
   Человѣкъ полуоткрылъ глаза.
   -- Вотъ уже десять лѣтъ, какъ я больше не ѣмъ, отвѣчалъ онъ.
   -- Что онъ говоритъ! вскричалъ Сидуанъ.-- Несчастный!
   -- О! продолжалъ Медерикъ,-- вамъ должно быть вдвойнѣ тяжело нуждаться въ хлѣбѣ, при окружающей васъ роскоши. Вотъ, другъ мой, возьмите этотъ персикъ и утолите вашъ голодъ.
   Лежавшій даже не открылъ глазъ. Онъ пожалъ плечами.
   -- Персикъ, сказалъ онъ,-- спросите, хотятъ-ли мои носильщики пить? Сегодня утромъ мои служанки, прекрасныя дѣвушки, съ голыми руками, стояли передо мною на колѣнахъ, предлагая мнѣ корзины, наполненныя плодами, только-что снятыми съ деревьевъ. Запахъ всего этого причинилъ мнѣ болѣзнь.
   -- Значитъ, вы не нищій, прервалъ озадаченный Сидуанъ.-- Нищіе ѣдятъ иногда. Я же вамъ сказалъ, что никогда не ѣмъ.
   -- А какъ называется эта гадкая болѣзнь?
   Медерикъ, понявшій какова была нищета этого несчастнаго, украшеннаго кружевами и драгоцѣнными камнями, взялся отвѣчать за него Сидуану.
   -- Это болѣзнь бѣдныхъ милліонеровъ, сказалъ онъ. Она не имѣетъ ученаго названія, потому что лекарства не оказываютъ на нее никакого вліянія; она вылечивается только нищетою. Мой милый, этотъ баринъ не ѣстъ только потому, что у него слишкомъ много всего.
   -- Ну! вскричалъ Сидуанъ,-- вотъ такъ свѣтъ! Я понимаю еще, до извѣстной степени, что можно не ѣсть, когда ѣсть нечего; но я отказываюсь признать логичнымъ, если человѣкъ, обладая громаднымъ количествомъ плодовыхъ деревьевъ, не ѣстъ совсѣмъ. Въ какую это дикую страну мы попали?
   Человѣкъ на носилкахъ приподнялся до половины, утѣшенный наивностью Сидуана.
   -- Сударь, отвѣчалъ онъ,-- вы въ самой цивилизованной странѣ. Фазаны стоятъ очень дорого, но даже моимъ собакамъ они надоѣли. Да сохранитъ васъ Богъ отъ пировъ этого свѣта. Я отправляюсь къ одной моей хорошей знакомой, чтобы постараться съѣсть ломоть чернаго хлѣба. Вашъ видъ далъ мнѣ аппетитъ.
   Сказавъ это, онъ снова легъ и шествіе медленно двинулось въ дорогу. Сидуанъ, слѣдуя за нимъ взглядомъ, пожалъ плечами, покачалъ головою и щелкнулъ пальцами, очень ясно выражая этими знаками свое презрѣніе и удивленіе. Потомъ онъ вошелъ въ городъ, продолжая держать въ рукахъ персикъ, съ которымъ ему было такъ трудно раздѣлаться. Медерикъ думалъ.
   Пройдя шаговъ десять, Сидуанъ почувствовалъ легкое препятствіе, удерживавшее его лѣвую ногу. Онъ думалъ, что его панталоны зацѣпились за какой-нибудь колючій кустарникъ. Но наклонившись, онъ былъ очень удивленъ: человѣкъ, жаднаго и жестокаго вида, держалъ его за ногу. Этотъ человѣкъ ни болѣе, ни менѣе какъ требовалъ кошелекъ отъ путешественниковъ.
   Сидуанъ встрѣчалъ на дорогахъ однихъ нищихъ и поэтому его милосердіе разыгралось. Онъ хорошенько не разслушалъ, что сказалъ остановившій его и, взявъ его за шиворотъ, поднялъ на равнѣ съ лицомъ, чтобы легче разговаривать.
   -- Э! бѣдняжка, сказалъ Сидуанъ, не голоденъ-ли ты. Я охотно дамъ тебѣ этотъ персикъ, если онъ можетъ облегчить твои страданія.
   -- Я не голоденъ, отвѣчалъ негодяй. Я только-что вышелъ изъ прекрасной таверны, гдѣ я наѣлся и напился на три дня.
   -- Чего же ты отъ меня хочешь?
   -- Хорошъ бы я былъ, если бы останавливалъ прохожихъ для того, чтобы брать у нихъ персики. Я требую твой кошелекъ.
   -- Кошелекъ! а для чего, если ты сытъ на три дня?
   -- Чтобы разбогатѣть!
   Удивленный Сидуанъ взялъ Медерика въ другую руку и серьезно глядѣлъ на него.
   -- Мой братъ, сказалъ Сидуанъ, жители этой страны сговорились посмѣяться надъ нами. Богъ не могъ сотворить такихъ безсмысленныхъ существъ. Вотъ дуракъ, который, не будучи голоденъ, останавливаетъ прохожихъ и требуетъ у нихъ кошелекъ; безумный, у котораго отличный аппетитъ и который хочетъ потерять его, сдѣлавшись богатымъ.
   -- Ты правъ, отвѣчалъ Медерикъ, все это совершенно вѣрно. Только ты, кажется, не понимаешь, какого сорта нищаго ты держишь въ рукахъ. Воры принимаютъ только ту милостыню, которую они берутъ сами.
   -- Слушай, сказалъ тогда Сидуанъ разбойнику, во первыхъ, ты не получишь моего кошелька. Затѣмъ, я считаю необходимымъ, дать тебѣ маленькое наказаніе. Я не могу оставить тебя ѣсть спокойно, имѣя въ виду, что только что сейчасъ мы оставили бѣдняка., умирающаго съ голоду. На дняхъ мой братъ Медерикъ прочтетъ мнѣ кодексъ, тогда я вернусь, чтобы повѣсить тебя по всѣмъ правиламъ, а сегодня я удовольствуюсь тѣмъ, что выкупаю твою скверную рожу въ болотѣ, которое лежитъ у моихъ ногъ. Напейся, другъ мой, на три дня.
   Сидуанъ распустилъ пальцы и мошенникъ упалъ въ болото. Честный человѣкъ утонулъ бы, негодяй выплылъ.
   Путешественники, не оглядываясь, стали продолжать путь; Сидуанъ, продолжая держать персикъ, Медерикъ, думая о трехъ послѣднихъ встрѣчахъ.
   -- Мой милый, вдругъ сказалъ послѣдній, ты теперь достаточно хорошо составляешь фразы. Ты никогда не говорилъ такъ хорошо.
   -- О! отвѣчалъ Сидуанъ, это просто дѣло привычки. Я не дерусь болѣе, я говорю.
   -- Замолчи, прошу тебя, я хочу сообщить тебѣ важныя соображенія. Я возстановилъ въ умѣ печальное общество, которое могло показать намъ, менѣе чѣмъ въ часъ, честнаго человѣка, умирающаго съ голода, негодяя съ полнымъ желудкомъ и безпомощнаго богача. Въ этомъ очень много поучительнаго.
   -- Изъ состраданія, не поучай меня болѣе! Я хочу просто на просто думать, что мы встрѣтили сегодня людей особенной породы, еще неописанной ни однимъ путешественникомъ.
   -- Я понимаю тебя, мой милый. Я читалъ очень интересныя подробности въ старыхъ книгахъ. Есть страны, въ которыхъ у жителей только одинъ глазъ и то по срединѣ лба, другія, въ которыхъ люди на половину люди, на половину лошади, у третьихъ головы и груди составляютъ одно и тоже. Безъ сомнѣнія, мы въ эту минуту проходимъ по странѣ, въ которой у жителей душа въ пяткахъ, что мѣшаетъ имъ здраво судить о вещахъ и придаетъ замѣчательную безрасудность ихъ дѣйствіямъ и словамъ. Это чудовища. Человѣкъ, сотворенный по образу Божію, есть существо совсѣмъ иное.
   -- Это правда, Медерикъ, мы съ тобою въ странѣ чудовищъ. Э! посмотри. Вотъ идетъ къ намъ четвертый нищій, котораго я ждалъ. Кажется онъ достаточно ободранъ, худъ и голоденъ.
   Приближавшійся человѣкъ шелъ по краю канавы, балансируя изъ любви къ искусству. Онъ шелъ, заложивъ руки за спину и поднявъ голову; его худое тѣло болталось подъ плохой одеждой, лицо выражало какое то странное смѣшеніе безумія и страданія. Казалось, что онъ мечталъ, съ пустымъ желудкомъ, о роскошномъ и вкусномъ обѣдѣ.
   -- Я ровно ничего не понимаю на свѣтѣ, продолжалъ Сидуанъ, если этотъ бродяга не возьметъ моего персика. Онъ умираетъ съ голоду и не кажется мнѣ ни негодяемъ, ни честнымъ человѣкомъ. Все дѣло въ томъ, чтобы вѣжливо предложить ему его. Мой милый Медерикъ, возьми на себя это щекотливое порученіе.
   Медерикъ сошелъ на землю. Когда онъ былъ на носкѣ башмака Сидуана, прогуливавшійся человѣкъ замѣтилъ его.
   -- О! сказалъ онъ, какое хорошенькое, маленькое насѣкомое! Мой прекрасный другъ, вы пьете росу и питаетесь цвѣтами?
   -- Сударь, отвѣчалъ Медерикъ, чистая вода разстроиваетъ мнѣ желудокъ и я не могу слышать, безъ головной боли, запаха духовъ.
   -- Э! насѣкомое говоритъ! Вотъ прекрасная встрѣча! Вы спасаете меня изъ ужаснаго состоянія, мой хорошенькій жучекъ.
   -- Значитъ вы сознаетесь, что голодны?
   -- Голоденъ! развѣ я сказалъ это? Конечно, я всегда голоденъ.
   -- И вы охотно съѣли бы персикъ?
   -- Я очень люблю персикъ за его бархатистую кожу. Но благодарю, я не могу ѣсть. У меня совсѣмъ другое въ головѣ. Я наконецъ нашелъ то, чего искалъ цѣлый часъ.
   -- Чего же искали вы, вскричалъ въ нетерпѣніи Сидуанъ, какъ не кусокъ хлѣба?
   -- Отлично! вскричалъ бѣднякъ, вторая находка! Великанъ! Господинъ великанъ, я искалъ идеи.
   При этомъ отвѣтѣ Сидуанъ сѣлъ на край дороги, предвидя длинныя объясненія.
   -- Идеи? повторилъ онъ, что это такое?
   -- Господинъ великанъ, продолжалъ, не отвѣчая на вопросъ, ихъ собесѣдникъ, я поэтъ по рожденію. Вамъ извѣстно, что нищета мать геніальности, поэтому я бросилъ мой кошелекъ въ рѣку. Съ этого счастливаго дня, я оставляю на долю дураковъ искать себѣ пищу. Я не занимаюсь этимъ болѣе, а ищу по дорогамъ идей. Я ѣмъ какъ можно меньше, чтобы быть какъ можно геніальнѣе. Не тратьте напрасно вашего состраданія, сожалѣя меня, я только тогда чувствую себя дѣйствительно голоднымъ, когда не нахожу моихъ милыхъ идей. Сейчасъ при видѣ вашего маленькаго друга, мнѣ пришли въ голову двѣ или три прекрасныя строфы, съ гармоническими и богатыми рифмами. Судите сами, долженъ ли я быть радъ. Потомъ когда я васъ замѣтилъ, я, говоря откровенно, испугался послѣдствій подобнаго обстоятельства. Но вашъ видъ внушилъ мнѣ еще нѣсколько строфъ.
   -- Праведный Боже! вскричалъ Сидуанъ послѣ минутнаго молчанія; дѣйствительно, страна еще нелѣпѣе, чѣмъ я думалъ. Вотъ безумный самаго страннаго сорта.
   -- Мой милый, отвѣчалъ Медерикъ, это сумасшедшій, но сумасшедшій невинный, нищій съ благородной душей, дающій людямъ болѣе, чѣмъ получаетъ отъ нихъ. Мнѣ кажется, что я начинаю любить, какъ и онъ, большія дороги и хорошенькую охоту за идеями. Станемъ, какъ тебѣ угодно, плакать или смѣяться, видя его великимъ и смѣшнымъ, но я прошу тебя не помѣщать его между давишними чудовищами.
   -- Помѣщай его куда хочешь, братъ мой, отвѣчалъ Сидуанъ въ зломъ расположеніи духа. Персикъ остается по прежнему у меня, а эти четыре безумца до того смутили мои мысли на счетъ земныхъ благъ, что я не смѣю съѣсть его.
   Между тѣмъ поэтъ сѣлъ на край дороги и писалъ пальцемъ по пыли. Добрая улыбка мелькала на его худомъ лицѣ, придавая ему дѣтское выраженіе. Услышавъ послѣднія слова Сидуана, онъ сказалъ, какъ бы пробуждаясь.
   -- Сударь, вы въ самомъ дѣлѣ затруднены этимъ персикомъ? Дайте его мнѣ. Я знаю здѣсь не подалеко кустарникъ любимый воробьями. Я положу туда вашъ персикъ и увѣряю, что отказа не будетъ. Завтра я возьму косточку и посажу ее гдѣ нибудь, для будущихъ поколѣній воробьевъ.
   Онъ взялъ персикъ и сталъ снова писать.
   -- Мой милый, сказалъ Медерикъ, вотъ мы и отдали нашу милостыню. Чтобы успокоить твой умъ, я замѣчу тебѣ, что мы возвратили воробьямъ то, что имъ принадлежало. Что касается насъ, то мы постараемся больше не ѣсть того, что намъ пошлетъ небо. Наше путешествіе по этой странѣ возродило въ насъ новые и печальные вопросы. Мы ихъ изучимъ въ близкомъ будущемъ. Въ настоящее-же время, будемъ довольствоваться поисками за Царствомъ Счастливыхъ.
   Поэтъ продолжалъ писать, лежа въ пыли, съ открытою головою.
   -- Э! сударь, закричалъ ему Медерикъ, не можете-ли вы намъ указать Царство Счастливыхъ?
   -- Царство Счастливыхъ! отвѣчалъ безумецъ, поднявъ голову; вы не могли ни къ кому лучше обратиться. Я часто бываю въ этой странѣ.
   -- Какъ! она близко отсюда? Мы обошли весь свѣтъ и не могли ея найти.
   -- Царство Счастливыхъ, сударь, вездѣ и нигдѣ. Тѣ, которые ищутъ его, какъ земнаго царства, съ городами и деревнями, проведутъ цѣлую жизнь рядомъ съ нимъ, никогда не открывъ его. При всей своей обширности, оно занимаетъ очень мало мѣста.
   -- А какая дорога ведетъ къ нему?
   -- О! дорога прямая и простая. Какова-бы ни была страна, въ которой вы находитесь, на сѣверѣ или на югѣ, разстояніе всегда тоже и вы можете, сдѣлавъ одинъ шагъ, перейти его границу.
   -- Хорошо! прервалъ Сидаунъ, это мое дѣло. Въ какую сторону долженъ я сдѣлать этотъ шагъ?
   -- Я говорю вамъ, что все равно въ какую сторону. Дайте я васъ проведу. Прежде всего закроите глаза. Хорошо. Теперь поднимите ногу.
   Сидуанъ, съ закрытыми глазами, поднявъ ногу, ждалъ нѣсколько секундъ.
   -- Опустите ногу, скомандовалъ снова поэтъ. Такъ! Теперь, господа, вы въ Царствѣ.
   Онъ не пошевелился со своего пыльнаго ложа и спокойно доканчивалъ строфу.
   Сидуанъ и Медерикъ очутились среди Царства Счастливыхъ.
   

XI.
Образцовая школа.

   -- Пришли-ли мы наконецъ? спросилъ Сидуанъ. Я усталъ, мнѣ нуженъ тронъ, чтобы отдохнуть.
   -- Пойдемъ впередъ, мой милый, отвѣчалъ Медерикъ: Намъ надо узнать наше государство. Страна мнѣ кажется очень мирной. Сегодня вечеромъ мы отдохнемъ.
   Путешественники проходили города и деревни, смотря вокругъ себя. Земля опечалила ихъ и они находили отдыхъ, глядя на чистый горизонтъ, на мирный народъ этого забытаго уголка свѣта. Я уже сказалъ, что Царство Счастливыхъ не было раемъ съ медовыми и молочными рѣками, но это была страна нѣжнаго свѣта и святаго спокойствія.
   Медерикъ понялъ восхитительное равновѣсіе этого государства. Однимъ лучемъ свѣта менѣе и была-бы ночь, однимъ лучемъ болѣе и свѣтъ рѣзалъ-бы глаза. Медерикъ говорилъ себѣ, что мудрость должна быть тамъ, гдѣ человѣкъ рѣшился обуздывать одинаково добро и зло и помириться со своимъ положеніемъ на землѣ, не дѣлая ни слишкомъ большихъ самопожертвованій, ни преступленій.
   Идя далѣе, они встрѣтили среди одного поля большой сарай, окруженный рѣшетками. Медерикъ узналъ образцовую школу, устроенную Примеверой, для ея любезныхъ животныхъ. Ему уже давно хотѣлось узнать результаты этого опыта усовершенствованія. Онъ велѣлъ Сидуану лечь около рѣшетки, потомъ, прижавшись къ ней лицомъ, они оба могли слѣдить совершенно свободно за всѣми подробностями страннаго зрѣлища, которое докончило ихъ воспитаніе.
   Съ перваго взгляда друзья не могли понять, что за странныя животныя были передъ ними. Три мѣсяца ласкъ, взаимнаго обученія и умѣренности совершенно измучили несчастныхъ животныхъ. Худые и плѣшивые львы, казались громадными ободранными кошками, волки бродили опустя голову, худѣе самыхъ тощихъ собакъ; что касается до другихъ животныхъ, болѣе нѣжнаго сложенія, они лежали въ повалку на землѣ, въ самомъ плачевномъ состояніи. Птицы и насѣкомыя были еще менѣе узнаваемы, лишившись яркихъ цвѣтовъ, ихъ украшавшихъ. Всѣ эти несчастныя созданія дрожали отъ холода и голода, переставъ быть тѣмъ, чѣмъ ихъ создалъ Богъ, но за то ставъ вполнѣ цивилизованными.
   Мало по малу, Сидуанъ и Медерикъ начали различать разныхъ животныхъ. Несмотря на свое уваженіе къ прогрессу и благодѣяніямъ образованія, они не могли не пожалѣть этихъ жертвъ добра. Печально видѣть такой упадокъ.
   Между тѣмъ, животныя образцовой школы собрались мало по малу на средину сарая, тутъ они составили кругъ и приготовились держать совѣтъ.
   Левъ, какъ сохранившій болѣе другихъ свою силу, началъ говорить первымъ.
   -- Друзья мои, сказалъ онъ, наше самое пылкое желаніе, имѣя счастіе быть заключенными здѣсь, есть стремленіе все болѣе и болѣе подвигаться по прекрасному пути къ братству и совершенствованію, по которому мы слѣдуемъ съ такими замѣчательными результатами.
   Шумъ одобренія прервалъ его слова.
   -- Я только могу, продолжалъ онъ, когда порядокъ возстановился, представить вамъ восхитительную картину вознагражденія, ожидающую насъ за наши усилія. Мы составимъ въ будущемъ одинъ народъ, будемъ говорить однимъ языкомъ, тогда какъ высшая радость будетъ состоять въ томъ, чтобы не быть болѣе самимъ собою и даже забыть кѣмъ былъ. Хорошо ли вы представляете себѣ прелесть того часа, когда породы перестанутъ существовать и у всѣхъ животныхъ будутъ однѣ мысли, одни вкусы и одни интересы? О! друзья мои, какой прекрасный день и какъ онъ будетъ веселъ!
   Новый шумъ выразилъ удовольствіе собранія.
   -- Такъ какъ мы, продолжалъ левъ, мечтаемъ о томъ, чтобы день этотъ наступилъ скорѣе, то необходимо принять для этого мѣры. Діэта, которую мы до сихъ поръ наблюдали, конечно, прекрасна, но я нахожу, что она мало питательна. Намъ прежде всего необходимо жить, а мы все худѣемъ. Смерть не замедлитъ, если мы, въ похвальномъ желаніи питать нашу душу, будемъ продолжать не обращать вниманія на питаніе тѣла. Безразсудно стараться попасть въ рай, которымъ мы будемъ не въ состояніи пользоваться, по самой природѣ употребленныхъ для этого средствъ. Необходима радикальная реформа. Молоко есть пища очень нравственная, легко сваримая и смягчающая нравы, но я думаю выразить общее мнѣніе, сказавъ, что мы не можемъ переносить болѣе молока, что нѣтъ ничего безвкуснѣе, что, наконецъ, намъ нужно что-нибудь болѣе разнообразное и менѣе отвратительное.
   Страшный крикъ одобренія встрѣтилъ послѣднія слова оратора. Ненависть къ молоку была всеобщая у этихъ почтенныхъ животныхъ, питавшихся имъ три мѣсяца. Ежедневная порція производила въ нихъ тошноту.
   Наконецъ молчаніе было возстановлено.
   -- И такъ, друзья мои, опять началъ тогда левъ, въ основаніи мы всѣ согласны. Надо отмѣнить мололо я вмѣсто него придумать какую-нибудь питательную пищу, которая, въ тоже время, помогла бы нашимъ благимъ мыслямъ. Пусть каждый изъ насъ предложитъ что-нибудь, затѣмъ, мы рѣшимъ въ пользу того кушанья, за которое будетъ большинство. Впредь обо составитъ нашу обыкновенную пищу. Я нахожу безполезнымъ напоминать, что при этомъ выборѣ вами должно руководить полное отреченіе отъ вашихъ личныхъ вкусовъ и желаніе придумать пищу, которая одинаково годилась бы для всѣхъ, представляя, въ особенности, гарантію нравственности и здоровья.
   Въ этомъ мѣстѣ рѣчи, энтузіазмъ достигъ крайней степени. Ничто не можетъ быть пріятнѣе, какъ говорить о нравственности, когда желудокъ предварительно наполненъ.
   Левъ говорилъ смиреннымъ и любезнымъ тономъ. Жестомъ онъ попросилъ вниманія и кончилъ въ такихъ выраженіяхъ:
   -- Я считаю себя обязаннымъ, вслѣдствіе моей долгой опытности, высказать первымъ мое мнѣніе объ этомъ щекотливомъ предметѣ. Я выскажу его со всей скромностью, которая прилична простому члену этого собранія, но въ тоже время и съ полнымъ убѣжденіемъ. Если мое кушанье не будетъ принято единодушно, то я стану отчаяваться въ нашемъ будущемъ единствѣ. По чистой совѣсти, долго обдумывая этотъ вопросъ о кушаньи, всего болѣе намъ подходящемъ и взявъ, главнымъ образомъ, въ соображеніе общій интересъ, я громко утверждаю, что ничто не удовлетворитъ желудокъ и сердце каждаго такъ, какъ большой кусокъ кроваваго мяса утромъ, второй кусокъ въ полдень и третій вечеромъ.
   Левъ остановился, ожидая апплодисментовъ, которыхъ, по его мнѣнію, заслуживало его предложеніе. Онъ былъ очень удивленъ недостаткомъ единодушія въ одобреніяхъ. Прощай единодушіе! Волки и другіе дикіе звѣри, также какъ птицы и насѣкомыя съ кровожадными вкусами, восхищались прекраснымъ выборомъ. Но животныя другихъ породъ, живущія въ лугахъ и на берегахъ прудовъ, выражали своимъ молчаніемъ и печальными минами, какъ мало образовательнаго значенія придавали они мясу.
   Прошло нѣсколько минутъ въ холодности и тягостномъ молчаніи. Оспаривать мнѣнія сильныхъ есть большой рискъ, особенно когда они говорятъ во имя братства. Тѣмъ не менѣе, одна овца, болѣе рѣшительная, чѣмъ ея сестры, рискнула, наконецъ, заговорить.
   -- Такъ какъ мы собрались, сказала она, чтобы выразить откровенно наши мнѣнія, то дайте и мнѣ высказать мое, съ наивностью, которая идетъ къ моей природѣ. Я признаюсь, что не имѣю никакого понятія о кушаньѣ, которое предложилъ братъ мой левъ. Очень можетъ быть, что оно пріятно на вкусъ и полезно для. Желудка, я не спорю, но я думаю, что для нравственности, это кушанье будетъ вредно. Однимъ изъ самыхъ твердыхъ основаній нашего прогресса должно быть уваженіе жизни; питаться тѣлами убитыхъ не значитъ уважать ее. Не слишкомъ-ли братъ мой левъ увлекся своимъ усердіемъ, не возбудитъ-ли это кушанье безконечную войну, вмѣсто того, чтобы привести насъ къ единству, о которомъ онъ говорилъ въ такихъ горячихъ выраженіяхъ? Я знаю, мы честныя животныя, мы не станемъ ѣсть другъ друга. Оттолкнемъ отъ себя эту гадкую мысль! Такъ какъ люди говорятъ, что могутъ ѣсть насъ, не переставая быть добрыми созданіями по образу Божію, то, конечно, мы можемъ, въ свою очередь ѣсть людей. Но все-таки я боюсь соблазна къ насилію, если людей вдругъ не хватитъ. Поэтому, я не могу вотировать такую неблагоразумную пищу. Повѣрьте мнѣ, только одно кушанье вполнѣ годится для насъ, кушанье въ изобиліи производимое землею, кушанье здоровое, освѣжающее и разнообразное до безконечности, добываніе котораго легко и пріятно. О, что за роскошный пиръ, братья мои, представляютъ овощи и всѣ горныя и луговыя травы! Я говорю объ этомъ безъ всякой, задней мысли, руководясь единственно мыслью -- жить, безъ убійства. Я совершенно справедливо сказала, что внѣ травяной пищи нѣтъ единства.
   Овца замолкла, глядя какое впечатлѣніе произвели ея слова. Нѣсколько одобреній послышалось со стороны лошадей, быковъ и другихъ травоядныхъ. Что же касается животныхъ, одобрившихъ выборъ льва, они приняли новое предложеніе съ презрѣніемъ, и съ гримасами, не предвѣщавшими оратору ничего хорошаго.
   Тогда заговорилъ шелковичный червь, близорукое и безтактное созданіе. Это былъ суровый философъ, мало заботившійся о мнѣніи другихъ и проповѣдывавшій добро для добра.
   -- Жить безъ убійства, сказалъ онъ, прекрасно. Я не могу не восхищаться словами моей сестры, овцы. Только она мнѣ кажется слишкомъ большой лакомкой. Вмѣсто одного кушанья, которое мы ищемъ, она предлагаетъ намъ пятьдесятъ. Развѣ она забыла, что умѣренность и презрѣніе ко вкуснымъ блюдамъ должны составлять необходимыя качества всякаго животнаго, стремящагося къ прогрессу? Будущность общества зависитъ отъ пищи: ѣсть мало и одно кушанье -- вотъ единственное средство ускорить появленіе высшей цивилизаціи. Поэтому, я предлагаю, со своей стороны, наблюдать за нашимъ аппетитомъ, въ особенности же довольствоваться однимъ сортомъ листьевъ. Выборъ зависитъ отъ вкуса, но мнѣ кажется, что листья тутоваго дерева должны нравиться всѣмъ.
   -- Ахъ ты старый пустомеля, закричалъ одинъ пеликанъ, развѣ мы не достаточно и безъ того худы, чтобы рисковать получить спазмы въ желудкѣ, питаясь сырой травой? Соглапіайсй сколько тебѣ угодно съ овцей, я же согласенъ съ моимъ братомъ львомъ, что ничто такъ не питаетъ, какъ мясо, но только не кровавое мясо, а бѣлое и нѣжное мясо рыбъ, эта вкусная и любимая всѣми пища. Наконецъ, такъ какъ море занимаетъ двѣ трети земнаго шара, то мы будемъ имѣть громадный складъ провизіи и мнѣ кажется, что этотъ послѣдній аргументъ долженъ достаточно убѣдить моихъ братьевъ.
   Но братья не убѣдились. Они нашли нужнымъ, для закрытія преній, поднять страшный гвалтъ. Сколько было животныхъ, столько же и мнѣній, не нашлось ни одной пары, думавшей одинаково. Каждый принялся жестикулировать и кричать, предлагая свое кушанье и защищая его во имя пользы и нравственности. Еслибы всѣ предложенныя кушанья были приняты, то весь свѣтъ пошелъ бы на нихъ, не осталось бы ничего, что не было бы предложено въ пищу, начиная отъ листьевъ до дерева, отъ мяса до камней.
   Среди этого шума, молоденькая кошка старалась дать понять собранію, что имѣетъ сообщить ему рѣшительную истину. Она такъ старалась, что наконецъ ей удалось немного возстановить молчаніе.
   -- О! сказала она, дорогіе братья, покончите этотъ споръ, который здѣсь огорчаетъ нѣжныя существа. Мое сердце обливается кровью, глядя на эту сцену. Увы! какъ далеки мы отъ кроткихъ нравовъ и благоразумной сдержанности въ рѣчахъ, до которыхъ я, съ своей стороны, стараюсь достигнуть съ самыхъ юныхъ лѣтъ. Что за предметъ для спора! Пища, служащая поддержкой бренному тѣлу! Придите въ себя, вы станете смѣяться надъ своимъ гнѣвомъ и бросите этотъ пустой вопросъ. Выборъ, болѣе или менѣе удачный, жизненныхъ припасовъ, не достоинъ занимать насъ ни минуты. Станемъ жить,какъ мы жили, заботясь только о нравственномъ усовершенствованіи. Будемъ размышлять, братья мои, и пить наше молоко. Къ тому же, молоко очень пріятно на вкусъ, я считаю его гораздо выше тѣхъ блюдъ, которыми вы хотите замѣнить его.
   Страшный ревъ встрѣтилъ послѣднія слова. Злополучная идея молодой кошки привела животныхъ въ окончательную ярость, напомнивъ противный напитокъ, которымъ они полоскали желудокъ въ теченіи трехъ длинныхъ мѣсяцевъ. Они почувствовали страшный голодъ, еще болѣе усиленный гнѣвомъ. Природа взяла верхъ. Они въ одну секунду забыли добрыя отношенія, которыя должны существовать между цивилизованными животными, и, не говоря дурнаго слова, схватили другъ друга за горло. Тѣ, которые предлагали мясо, рѣшились подтвердить свои слова примѣромъ. Другіе, не имѣя ни зеренъ, ни травы, ни рыбы, и ничего такого, на чемъ могли бы вымѣстить свой гнѣвъ, удовольствовались тѣмъ, что послужили жертвами для мщенія своихъ братьевъ.
   Нѣсколько минутъ продолжалась ужасная свалка. Число голодныхъ быстро уменьшалось, а между тѣмъ ни одного раненнаго не оставалось на землѣ. Это была странная битва, въ которой мертвые пропадали неизвѣстно куда. Черезъ какіе нибудь четверть часа, все было чисто. Осталось только десять или двѣнадцать дикихъ звѣрей, которые съ полузакрытыми глазами облизывались отъ удовольствія.
   Образцовая школа получила въ результатѣ самое полное единство, какое только можно себѣ представить, состоящее въ томъ, чтобы соединиться душею и тѣломъ съ ближнимъ. Можетъ быть, это то самое единство, которое человѣкъ смутно сознаетъ, конечная цѣль, къ которой стремится весь свѣтъ, стараясь соединить всѣ существа въ одно. Но какая насмѣшка надъ идеями нашего вѣка, которыя обѣщаютъ совершенствованіе и братство существамъ съ различными инстинктами и привычками, въ которыхъ дыханіе жизни производитъ такіе противуположные результаты! Не философствуя болѣе, скажемъ, что львы всегда останутся львами.
   -- Мой братъ Медерикъ, сказалъ Сидуанъ, мы видимъ теперь передъ собою дюжину негодяевъ, у которыхъ на совѣсти тяжелое бремя грѣховъ. Они говорили какъ нельзя лучше, но дѣйствовали какъ негодяи. Посмотримъ, также ли крѣпки мои кулаки, какъ прежде.
   Говоря это, онъ однимъ ударомъ кулака разрушилъ весь сарай. Оставшіеся, единственная надежда перерожденія животныхъ, даже не вскрикнули. Медерикъ, казалось, былъ опечаленъ этимъ наказаніемъ.
   -- Э! мой милый, вскричалъ онъ, отчего ты не посовѣтовался со мною! Вотъ ударъ, объ которомъ ты будешь сожалѣть и раскаиваться. Выслушай меня.
   -- Какъ! Братъ мой, развѣ я поступилъ несправедливо?
   -- Да, слѣдуя нашимъ идеямъ о добрѣ. Дѣйствительно ли волкъ поступаетъ дурно, когда ѣстъ овцу? Человѣкъ, другъ овецъ, который поднесъ бы волку блюдо овощей, не былъ ли бы гораздо болѣе смѣшенъ, чѣмъ волкъ виновенъ? Существуютъ законы, которые ускользаютъ отъ нашего пониманія и которые мы называемъ гадкимъ словомъ, судьба. Мы безумно хотимъ противодѣйствовать природѣ. Признавая, что зло было сотворено, мы представляемъ изъ себя наказывающихъ, и награждающихъ судей, потому что нашъ умъ слишкомъ слабъ, чтобы проникнуть во все, чтобы доказать намъ, что передъ Богомъ все добро: Замѣть глупое правосудіе твоего удара кулакомъ. Ты наказалъ этихъ животныхъ за то, что они дѣйствовали по тѣмъ законамъ, по которымъ они должны жить. Ты судилъ о нихъ эгоистически, съ точки зрѣнія чисто человѣческой, въ особенности подъ вліяніемъ страха смерти, который внушилъ человѣку уваженіе къ жизни. Наконецъ, тебя огорчило то, что одна порода уничтожаетъ, другую, тогда какъ ты самъ, безъ малѣйшихъ угрызеній совѣсти, питаешься мясомъ обѣихъ.
   -- Дорогой мой Медерикъ, говори яснѣе, а то а нисколько, не буду раскаиваться въ моемъ ударѣ.
   -- Я понимаю тебя, мой милый. Я хотѣлъ сказать, что вообще зло существуетъ, а это избавляетъ меня отъ труда доказывать тебѣ, что абсолютное добро невозможно. Къ тому же обломки, на которыхъ мы сидимъ, служатъ этому доказательствомъ. Но, скажи мнѣ, ты хотѣлъ съѣсть этихъ звѣрей?
   -- Конечно, нѣтъ. Я не люблю такой дичи.
   -- Въ такомъ случаѣ, мой милый, для чего же было ихъ убивать?
   При этомъ вопросѣ Сидуанъ страшно озадачился. Онъ искалъ отвѣта и не нашелъ. Глубочайшее удивленіе выразилось въ его большихъ голубыхъ глазахъ.
   -- Да, вскричалъ онъ наконецъ, ты правъ, говоря что мой ударъ былъ глупъ. Убивать можно только для того, чтобы ѣсть. Вотъ практическое правило, отличающееся въ высшей степени относительной или человѣческой справедливостью, о которой ты мнѣ говорилъ. Люди должны бы были написать это правило золотыми буквами на стѣнахъ своихъ судовъ и на знаменахъ арміи. Увы! бѣдные мои кулаки! Убивать надо только для того, чтобы, ѣсть!
   

XII.
Нравоученіе.

   Солнце исчезло за холмами. Земля, окутанная въ пріятную тѣнь, на половину уже спала. Небо было блѣдно и непрозрачно. Это-самое печальное время дня. Ночь еще не наступила, свѣтъ тихо, точно съ сожалѣніемъ, погасалъ. Въ такое время, человѣкъ чувствуетъ какое-то неопредѣленное безпокойство и громадную потребность вѣры и надежды. Первые лучи солнца вызываютъ на уста пѣсню, послѣдніе -- на глаза слезы. Какая причина этого? Печальная-ли мысль о работѣ, постоянно начинаемой и бросаемой, желаніе-ли вѣчнаго покоя, смѣшанное со страхомъ? Сходство-ли всей человѣческой жизни, съ этой медленной агоніей свѣта и мрака?
   Сидуанъ и Медерикъ усѣлись на обломки сарая. На небѣ показалась звѣздочка и оба они стали смотрѣть на этотъ утѣшительный свѣтъ, сверкнувшій лучемъ надежды сквозь окружающій мракъ.
   Вдругъ раздавшіеся рыданія привлекли ихъ взоры на тропинку. Они увидѣли бѣлую тѣнь, шедшей къ нимъ, Примеверы. Она приближалась тихими шагами, съ распущенными волосами.
   -- О, другъ мой, сказала она, садясь рядомъ съ Медерикомъ, какъ звѣри злы.
   Слезы ручьями текли изъ ея глазъ, и она, сидя, сложивъ руки, не думала отирать ихъ.
   -- Бѣдные, продолжала она, я любила ихъ какъ братьевъ. Я думала, что мои ласки заставятъ ихъ забыть свои зубы и когти. Неужели-же это такъ трудно не быть жестокимъ.
   Медерикъ молчалъ. Познаніе добра и зла было не для этого бѣднаго ребенка.
   -- Скажите мнѣ, спросилъ Медерикъ, не вы ли прекрасная Примевера, королева Царства Счастливыхъ?
   -- Да, отвѣчала она, я Примевера.
   -- Въ такомъ случаѣ, вытрите, моя милая, ваши слезы. Я пришелъ жениться на васъ.
   Примевера отерла слезы. И положивъ свои руки въ руки Медерика, она взглянула ему въ лице.
   -- Я ничего не знаю, тихо сказала она. Однако эти глаза не внушаютъ мнѣ страха. Въ нихъ подъ какой-то насмѣшливостью скрывается доброта. Вамъ нужны мои ласки, чтобы сдѣлаться лучше?
   -- Да, отвѣчалъ Медерикъ. Я бродилъ по свѣту и теперь чувствую усталость.
   -- Богъ милосердъ, продолжала Примевера. Онъ даетъ снова предметъ для моей нѣжности. Я выйду за васъ замужъ.
   Говоря это она снова сѣла, думая о неизвѣстной ей доселѣ жалости, которая рождалась въ ней; никогда еще она не чувствовала такого желанія утѣшать. Примевера спрашивала себя, не нашла-ли она наконецъ того призванія, которое Богъ назначилъ всѣмъ молодымъ королевамъ этого свѣта съ нѣжной и милосердой душей. Люди такъ счастливы, что сердятся за малѣйшее, оказанное имъ благодѣяніе; у животныхъ дурной характеръ, который трудно понять. Ясно, что вся ея нѣжность и ласки не могли принадлежать никому, кромѣ ея дорогаго властелина, который говорилъ, что имѣетъ въ нихъ громадную нужду. Примевера чувствовала себя совсѣмъ иною, она не думала болѣе объ ея народѣ и даже совершенно забыла своихъ несчастныхъ воспитанниковъ, на могилѣ которыхъ сидѣла. Ея любовь, которую она предлагала всему свѣту и которую весь свѣтъ отвергъ, еще болѣе усилилась, сосредоточившись на одномъ существѣ. Она вся предалась одному чувству, не заботясь о землѣ, забывъ о злѣ, понимая, что она повинуется Богу, и что часъ подобнаго состоянія лучше тысячи лѣтъ прогресса и цивилизаціи.
   Всѣ трое, Примевера, Сидуанъ и Медерикъ молчали. Вокругъ нихъ все было тихо, надъ головами разстилался небесный сводъ, усѣянный звѣздами, точно черный сводъ, поддерживаемый золотыми гвоздями. Примевера обняла за шею Медерика и положила голову къ нему на грудь, смотря во мракъ широко раскрытыми глазами. Сидуанъ, откинувшись назадъ, смущенный и пристыженный, пряталъ свои кулаки и противъ воли думалъ.
   Вдругъ онъ заговорилъ и его грубый голосъ звучалъ невыразимо-печально.
   -- Увы! мой братъ Медерикъ, сказалъ онъ, какъ пуста моя бѣдная голова съ того-дня, какъ ты ее наполнилъ идеями. О! гдѣ мои волки, которыхъ я такъ добродушно убивалъ, мои прекрасныя поля картофеля, моя глупость, которая предохраняла меня отъ дурныхъ сновъ?
   -- Мой милый, тихо спросилъ Медерикъ, ты раскаеваешься въ нашихъ путешествіяхъ и пріобрѣтенныхъ познаніяхъ?
   -- Да, братъ мой. Я видѣлъ свѣтъ и не понялъ его. Ты старался объяснить мнѣ его, но въ твоихъ урокахъ есть, я знаю какая, горечь, которая разстроила мое душевное спокойствіе. Прежде у меня были инстинктивныя вѣрованія, теперь-же я не знаю, ни куда идти, ни что дѣлать.
   -- Я сознаюсь, мой милый, что далъ тебѣ не много опрометчивое образованіе, но скажи мнѣ, неужели во всей этой кучѣ знаній, ты не находишь ни одной вѣрной и практической истины?
   -- Э, братъ мой, эти-то прекрасныя истины и огорчаютъ меня. Я знаю теперь, что земля и ея произведенія не принадлежатъ йнѣ, я даже сомнѣваюсь, имѣю-ли я право давить мухъ для своей забавы. Развѣ ты не моГъ избавить меня отъ ужасныхъ мученій мысли? Что я буду теперь дѣлать съ моими бѣдными кулаками. У меня не хватитъ мужества поднять руку на комара. Мы находимся теперь въ царствѣ благоразумно равнодушномъ къ величію и ничтожеству человѣческому, гдѣ нѣтъ войны. Увы! это вѣроятно наказаніе за наше смѣшное честолюбіе. Прошу тебя, братъ мой Медерикъ, успокой волненіе моего ума.
   -- Не безпокойся и не огорчайся, мой милый, мы теперь въ пристани. Наше путешествіе имѣло тотъ великолѣпный результатъ, что измѣнило наши первоначальныя идеи касательно власти и завоеваній. Въ этомъ смыслѣ, наше царствованіе у Голубыхъ было настолько же тяжелымъ, насколько и полезнымъ урокомъ. Судьба имѣетъ свои законы. Надо благодарить ее, что она послала намъ прекрасное царство, достаточно обширное и плодородное, гдѣ мы будемъ жить, какъ честные люди. Не отчаивайся же, мой милый. Мы снова начнемъ нашу спокойную жизнь и забудемъ всѣ гадкія зрѣлища и мысли, встрѣченныя нами на дорогѣ. Мы сдѣлаемся совершенными невѣждами, моей обязанностью будетъ ласкать Примеверу, а ея -- платить мнѣ за каждую ласку вдвое; что касается тебя, то ты былъ бы не въ состояніи сидѣть сложа руки, поэтому ты будешь обработывать наши поля. Мы больше не станемъ убивать, даже для того, чтобы ѣсть. Я говорилъ тебѣ, когда мы отправлялись, что я дамъ тебѣ такую работу, что міръ тысячу лѣтъ не забудетъ тебя. Потому что будущіе земледѣльцы станутъ изумляться, проходя по этимъ полямъ. Видя ихъ вѣчное плодородіе, они будутъ говорить: тутъ работалъ нѣкогда, король Сидуанъ. Я предсказалъ тебѣ, мой милый, что твои руки будутъ королевскими руками, руками работника, самыми рѣдкими и лучшими, какіе только существуютъ.
   При этихъ словахъ, Сидуанъ почувствовалъ себя въ полномъ восторгѣ. Его назначеніе въ жизни показалось ему самымъ прекраснымъ, какъ требующее болѣе всего силы.
   -- Чертъ возьми! братъ, вскричалъ онъ, думать очень хорошо, когда приходишь къ такимъ умнымъ результатамъ. Теперь я совершенно утѣшился. Я буду царствовать на моемъ полѣ. Лучше ничего нельзя было придумать. Ты увидишь, какіе у меня будутъ плоды, какой хлѣбъ, какіе виноградники. Я рожденъ для борьбы съ землею. Съ завтряшняго дня, я работаю и сплю на солнцѣ и снова перестану думать.
   Сказавъ это, Сидуанъ сложилъ руки и задремалъ. Примевера, обнявъ Медерика, улыбалась, глядя вдаль, и не слышала ничего, кромѣ біенія сердца своего друга.
   -- Мой милый, началъ Медерикъ послѣ минутнаго молчанія, я долженъ сказать одну рѣчь, клянусь, что это будетъ послѣдняя. Говорятъ, что ко всякой исторіи необходимо нравоученіе. Если когда нибудь, кто нибудь, заберетъ себѣ въ голову разсказать наши удивительныя приключенія, то ему придется розыграть передъ читателемъ самую глупую роль, такъ какъ эта исторія покажется совершенно безсмысленной, если разскащикъ останется вѣренъ истинѣ. Я даже боюсь, чтобы на него не напали за свободу словъ и дѣйствій его героевъ. А такъ какъ, по всей вѣроятности, это будетъ тогда, когда общество усовершенствуется во всѣхъ отношеніяхъ, то его равнодушіе и отрицаніе оскорбятъ справедливую гордость его согражданъ. Поэтому, прежде чѣмъ сойти со сцены, надо вывести нравоученіе изъ всѣхъ нашихъ приключеній, чтобы не заставить нашего будущаго біографа прослыть безчестнымъ человѣкомъ. Но если онъ отличается хоть сколько нибудь честностью, то вотъ, что онъ приблизительно напишетъ на послѣднемъ листѣ: "Добрые люди, прочитавшіе меня, мы съ вами полнѣйшіе невѣжды. Для насъ безуміе граничитъ съ умомъ. Я, правда, смѣялся надъ вами, но прежде всего, я смѣялся надъ самимъ собою. Я думаю, что человѣкъ -- ничто, во всемъ остальномъ я сомнѣваюсь. Насмѣшка моего разсказа слишкомъ долго продолжалась. У нихъ есть достаточный запасъ удивленія и восхищенія самими собою. Я даже не надѣюсь убѣдить ихъ въ ихъ ничтожествѣ; къ тому же, отнявъ у нихъ одно вѣрованіе, я не могъ бы дать имъ взамѣнъ другаго, лучшаго, -- можетъ быть позднѣе я попробую это сдѣлать. Сегодня мнѣ очень грустно, я разсказалъ, снившіеся мнѣ прошлой ночью, дурные сны. Я посвящаю этотъ разсказъ человѣчеству. Мой подарокъ достоинъ его, къ тому же, что значитъ лишняя шалость, среди всѣхъ шалостей этого свѣта. Меня обвинятъ, быть можетъ, въ отсталости, въ отрицаніи прогресса, въ дни самыхъ большихъ его успѣховъ. Э! добрые люди, вашъ свѣтъ ни что иное, какъ мракъ. Сегодня, какъ и вчера, великая тайна ускользаетъ отъ насъ. При открытіи каждой новой мнимой истины, я огорчаюсь, потому что это не та, которую я ищу. Въ шесть тысячъ лѣтъ мы не сдѣлали ни шага впередъ. Если вамъ непремѣнно нужно нравоученіе, по поводу моего великана и карлика, то вотъ оно: "Прошло шесть тысячъ лѣтъ, и пройдетъ еще столько же, а мы не сдѣлаемъ нашего перваго шага". Вотъ, мой милый, какой выводъ изъ нашей исторіи сдѣлаетъ добросовѣстный историкъ. Но ты можешь себѣ представить, какіе крики встрѣтитъ подобный выводъ! Я положительно отказываюсь быть причиной такого скандала. Поэтому я прибавлю къ нашему разсказу слѣдующее нравоученіе: "Добрые люди, прочитавшіе меня, скажетъ авторъ, я не могу перечислить вамъ здѣсь пятнадцать или двадцать нравоученій, заключенныхъ въ этомъ разсказѣ. Тутъ есть нравоученія для всѣхъ возрастовъ и состояній. Достаточно запомнить и понять мои слова. Но настоящее нравоученіе, вытекающее изъ этого разсказа, есть то, что, отправляясь въ Царство Счастливыхъ, надо знать къ нему дорогу. Удовлетворены ли вы? Я очень радъ". Что же, милый Сидуанъ, ты не апплодируешь мнѣ?"
   Сидуанъ спалъ. На небѣ появилась луна: ея нѣжный свѣтъ падалъ серебристыми лучами на долину: мракъ разсѣялся, а вокругъ царствовало невозмутимое спокойствіе. Первые лучи луны освѣтили на развалинахъ неподвижную группу обнявшихся Медерика и Примеверы и лежащаго у ногъ ихъ Сидуана.
   На слова Медерика, онъ полуоткрылъ сонные глаза и сказалъ:
   -- Я слышу. Скажи мнѣ, братъ Медерикъ, гдѣ мудрость?
   -- Мой милый, отвѣчалъ Медерикъ, возьми заступъ.
   -- Хорошо, сказалъ Сидуанъ, а гдѣ счастье?
   Тогда Примевера тихо поднялась и, обнявъ еще крѣпче Медерика, поцѣловала его.
   Удовлетворенный Сидуанъ заснулъ, качая головой и вертя руками, болѣе глупый, чѣмъ когда-либо.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru