Золя Эмиль
Париж в апреле

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    (La semaine d'une parisienne -- "Неделя парижанки")
    Парижские письма. II.

Эмиль Золя
Париж в апреле

Парижские письма. II *).

   *) См. первое письмо: "Новый академик" -- март, 441 стр.
   
   Какой несносный и бессодержательный месяц апрель в Париже! В апреле зима уже кончилась, а весна все еще не начиналась: серый, вялый, тошный, нескончаемый месяц! Мне было бы бесконечно трудно выжать из этого противного месяца какой-нибудь интересный рассказ, если бы счастливая звезда не прикомандировала меня к одной миленькой баронессе, прелестной женщине, двадцативосьмилетней вдове, вращающейся в большом свете. Мне стоило только быть ее верным спутником в течение одной недели, чтобы людей посмотреть и себя показать. Теперь мне остается только занести на бумагу виденное и слышанное мною, и вы узнаете, кик живут люди в Париже в апреле месяце.

I.

Понедельник.

   Погода дивная. Проснувшись поутру, баронесса Жоржетта крайне удивлена: она усмотрела на своей постели луч солнца, пробравшийся сквозь скважину в ставнях и занавесах. Накануне, возвращаясь домой в час ночи, с одного танцевального вечера, она слышала, как потоки дождя обливали ее карету. Она легла спать вся иззябшая, хотя на нее не попало ни одной капли воды, благодаря лакею, раскрывшему над ней два зонтика, когда она вышла из кареты.
   В то время, как горничная Лиза причесывает ее, она спрашивает:
   -- Итак, погода разгулялась, Лиза?
   -- Точно так, сударыня.
   -- Это изумительно. Вчера я решила пролежать весь сегодняшний день в постели, чтобы не видеть этого отвратительного неба: от него у меня делается мигрень. Но так как погода хороша, я выеду. Скажите, чтобы запрягли экипаж к трем часам.
   И после полудня баронесса отправляется в Булонский лес. Она одна в своей карете, и забилась в угол, прислонясь спиною в мягким подушкам. Как только карета миновала решетку, она опустила стекло и выставила лицо на теплый воздух, обдавший ее щеки как бы солнечной пылью; экипажей столпилось такое множество, что вскоре лошадям пришлось идти шагом. Громада экипажей, колеса которых словно цеплялись друг за друга, медленно катятся вокруг озера с непрерывным и глухим рокотом низвергающегося потока. Тихая езда в покойном экипаже убаюкивает баронессу, и на губах ее бродит неопределенная улыбка удовольствия.
   Нет ничего слаще первого весеннего дня. Однако баронесса сожалеет, что тепло так быстро наступило. Она заказала накануне платье из черного бархата и синего шелка, и была бы в отчаянии, если бы ей не удалось его надеть. Она надеется, что холод возьмет свое завтра, но пока подставляет лицо весеннему ветерку, как бы ласкающему ее щеки. Вода в озере бледно-голубая и вся залита трепетным светом; деревья островков, красные от почек, отличаются счастливым видом выздоравливающих. И когда баронесса высовывает голову в окно кареты, кивая проезжающей приятельнице, она чувствует теплое дыхание солнца у себя на шее, и от этой сладкой ласки легкая дрожь пробегает по ее членам.
   В боковых аллеях с нею раскланиваются всадники. Весь Париж тут. Проезжают амазонки с длинными, развевающимися вуалями. Много великолепных лошадей, богатых экипажей. Это торжественный поезд, выставка изумительной роскоши. Баронесса, слышавшая накануне толки о политике, подумала, что дела должны идти гораздо лучше, чем говорят, иначе не видать бы столько людей, которым, по-видимому, так хорошо живется. На что можно пожаловаться? При империи лошади не были красивее, экипажи многочисленнее и лица веселее. До остального нет дела. К тому же баронесса не любит серьёзных размышлений. Ей кажется, что уже наступил июнь месяц, когда ей необходимо будет оставить Париж. Куда поедет она в этот год? На водах убийственно скучно. Нормандские морские берега грозят превратиться в толкучий рынок. Что же касается того, чтобы схорониться в замке, которым владеет один из ее дядей на Луаре, то это было бы просто самоубийством. В конце концов, она все-таки предпочитает морские купанья. Она поедет, разумеется, в Биарриц. Тут она задумывается о костюмах, которые ей придется взять с собою; двенадцати платьев будет довольно, если она толково ими распорядится.
   Когда баронесса приходить в себя, то чувствует, что вся дрожит. Солнце садится, воздух посвежел, белый пар поднимается над серыми водами пруда. Теперь длинная вереница экипажей быстрее катится, между тем как лес, которым снова завладевает зима, погружается в холодную спячку. Виною всему проклятое стекло, которое она забыла поднят; оно пропускает к ней весь этот холод. Она положительно замерзла. Она жалеет, что не надела шубы. Нет ничего коварнее прекрасных апрельских дней с их лживым и вредоносным солнцем. Теперь же как раз царствует грипп, долго ли схватить насморк. Но вот, она подняла стекло и снова согрелась. Она глядит, как убегают деревья леса по двум сторонам аллеи.
   Возвратный путь по Елисейским полям великолепен. Целая река экипажей бурно несется, как вихрь, от Триумфальной арки к площади Согласия, и это в течение двух часов, так что пешеходу нет никакой возможности перейти улицу. Гуляющие пешком медленными шагами спускаются по боковым аллеям. Солнце, опустившееся до самого горизонта, окрашивает небо розовым лучом, расстилающимся вдали' над городом. И все эти колеса точно будто приносят с собою свежий воздух, запах деревьев, свежесть вод, ширь пространства.
   Баронессой Жоржеттой снова овладевает тревога на счет ее платья. Не переменить ли ей черный бархат на черный атлас? И она приказывает кучеру завернуть в улицу Рояль, по дороге домой. Там живет ее портниха. Она никогда не хотела, чтобы ее одевал мужчина. У женщин, говорит она, больше изящества в фасоне.
   У портнихи она проходит в маленькую приемную для совещаний, и начинаются длинные прения.
   -- Итак, вы думаете, что атлас будет слишком легок? Я думала, что с широкими сборами...
   -- Нет, баронесса, это невозможно! Это не будет нарядно.
   Надо, чтобы шелк не обвисал.
   -- Но что же мы выберем в таком случае?.. Бархат так тяжел!
   Час проходит в совещании о материях. Затем поднимается вопрос об отделке, на счет которой мнение баронессы тоже еще не установилось! Наконец, после почти двухчасового всестороннего обсуждения вопроса о туалете, она уезжает, говоря:
   -- Хорошо! -- оставьте как было, это решено. Оставьте бархат и отделку... Если, однако, мне что-нибудь придет в голову, то я заеду.
   Вернувшись домой, баронессе приходится живо переодеться. Она обедает сегодня вечером у своей крестной матери, графини М.... К счастию, графиня принимает только стариков и старух. Поэтому баронесса не церемонится. Она надевает лиловое платье, в котором ее видели уже в трех домах.
   -- Ах! Моя бедная Лиза, -- говорит она в то время, как горничная подает ей перчатки и веер, -- вы очень счастливы, что можете рано ложиться спать. Моя мечта -- проспать целую неделю.
   В довершение всего она проводит нестерпимый вечер. Приехав к своей крестной, она находит в гостиной одну из своих монастырских подруг, которая косится на лиловое платье. Эта подруга уже видела его в трех домах. Баронесса, разъяренная, не слушает графини М...., объясняющей ей, что она хотела сделать ей сюрприз этой приятной встречей. Обед неважный. Затем нескончаемый вечер, с нескончаемыми толками о m-r Каро, который был принят в прошлом месяце во Французскую Академию.
   M-r Каро -- друг дома. М-me де М.... принимает много академиков и не одно избрание было решено в ее доме, у камина. Один старый господин находит речь m-r Каро замечательною. Тут расточаются похвалы этому последователю Кузена, этому философу-спиритуалисту, специальность которого заключается в том, чтобы делать Бога удобным для светских людей. Хвалят его изящный и сдержанный слог; превозносят его приличные манеры, крепкую веру, прелесть его академических речей и самое его лицо, лицо самодовольного бель-ома. Никогда еще Нормальная школа не производила более роскошного оранжерейного цветка.
   Баронесса прозевала весь вечер, прикрываясь веером. Она так наскучалась, что проспала всю дорогу, возвращаясь домой. Она спит и в то время, как горничная раздевает ее и укладывает спать.
   -- Прикажете разбудить вас, сударыня, завтра утром?
   -- Боже вас сохрани, Лиза! Я вам запрещаю будить меня... В двенадцать часов вы придете мне сказать, хороша ли погода.
   И баронессе снится, что она катается в каком-то идеальном парке, в зеркальной карете, какие бывают на свадьбах королей. Она катится без конца мимо голубых вод, весенним утром.

II.

Вторник.

   Сегодня представление в Comédie-Française. М-r Перрен, бывший директор оперы, с тех пор как взял в свое управление Comédie-Française, вздумал устроить для beau-monde'a одно представление в неделю. Мода помогла ему. Вторники Comédie-Française посещаются так же усердно, как и субботы оперы.
   На баронессе прелестный туалет: шелковая светло-лиловая юбка с длинным шлейфом; передник из белого тюля, унизанный стеклярусом; корсаж-броня тоже унизанный стеклярусом. Когда она появляется в ложе, легкий шепот восторга пробегает по зале. Напротив нее несколько лиц сдержанно раскланиваются с ней улыбкой. Затем она сто раз усаживается на свое место. Надо прежде всего ей освободиться от веера и бинокля. Всего же более стесняет ее букет из роз, который ей вздумалось притащить с собою. Наконец, она не знает, как втащить шлейф своего платья в ложу, не слишком измяв его. Дядя ее, старый генерал de О...., с которым она приехала, попробовал-было подтолкнуть платье кончиком сапога; но юбка так унизана воланами, что он решается, чтобы не разорвать материи, поднять ее руками, обтянутыми перчатками. Капельдинерше можно наконец затворить дверь ложи. Баронесса уселась. Генерал, отступя назад, оглядывает залу.
   -- Вы знаете, что сегодня дают, дядюшка? -- спрашивает баронесса через несколько минут.
   -- Нет.
   И они прислушиваются с минуту. На сцене какой-то рыцарь произносит длинную тираду звучных стихов.
   -- Это Дочь Роланда, -- говорит генерал, наклоняясь.
   -- А! -- отвечает баронесса, уже рассеянно.
   Она увидела одну из своих приятельниц, ту самую, которая обедала с нею накануне у графини де М.... и позволила себе покоситься на ее лиловое платье. Бедная женщина очень не авантажна сегодня вечером; она оделась в зеленое с ног до головы и походит на попугая. Право, когда любишь зеленый цвет и носишь корсажи мешком, то не следовало бы смеяться над другими! Баронесса торжествует. При каждом ее движении стеклярус, украшающий ее корсаж, сияет как звезда.
   -- Идет кажется второй акт, -- начинает генерал. -- Ты знаешь содержание пьесы?
   -- Нет, дядюшка.
   -- Хочешь, я тебе его передам? Я читал разбор в своей газете.
   И генерал передает содержание пьесы. Когда Роланд умирает при Ронсевале, изменника Ганелона, предавшего его сарацинам, привязывают к хвосту дикой лошади, по приказанию Карла Великого. Но его спасает монах, и между тем, как все считают его мертвым, он живет в уединении в одном из замков на берегу Рейна, под именем Амори. Терзаемый угрызениями совести, он воспитывает своего сына Жеральда в неведении его настоящей фамилии и делает из него безукоризненного рыцаря. Затем, Жеральд спасает дочь Роланда, Берту, племянницу Карла Великого, и влюбляется в нее со всем пылом двадцатилетнего юноши.
   -- Ты понимаешь, -- продолжает генерал, -- что Ганелон употребляет все усилия, чтобы разлучить сына с дочерью Роланда. В этой любви он видит как бы небесную кару...
   Тут баронесса перебивает его, говоря:
   -- Поглядите-ка, дядюшка, вон туда... Это кажется тот самый молодой человек, который только-что назначен аудитором в государственный совет, протеже моей крестной... Он очень недурен.
   Тут она осматривает всю залу, и генералу приходится называть ей кучу народа. Зала блестяща. Вся аристократия, весь финансовый мир, весь светский Париж тут присутствует. Внизу толпятся фраки. В галереях сияют нарядные туалеты, бриллианты, кружева, цветы, издающие удивительные ароматы. Во всех ложах болтают вполголоса и с улыбкой. Лишь несколько солидных господ слушают пьесу. Достаточно, что приехали сюда; бонтон не требует, чтобы дамы следили за ходом представления. И, в виду любезного равнодушия залы, актеры с примерной убедительностью произносят свои трескучие фразы.
   Между тем баронесса навела бинокль на m-lle Сару Бернар, находящуюся на сцене. На актрисе надет костюм, скопированный со старинного рисунка того времени.
   -- Как смешно одевались в то время! -- бормочет баронесса.
   Затем переходит к г. Муне-Сюлли, который играет роль Жеральда с чрезвычайным жаром и страстью. В этот момент Жеральд, как раз, объясняется в любви Берте великолепными стихами. Это декларация поэта, изобилующая громкими словами.
   -- Ну, что бы ты сказала, -- поддразнивает генерал: -- если бы какой-нибудь господин объяснился тебе в любви в этом стиле?
   Баронессу очень забавляет эта-мысль.
   -- Да я вышвырнула бы его за дверь! -- отвечает она.
   -- Разве позволительно говорить такие вещи женщине в салоне. Это неприлично.
   Во время антракта ложа баронессы наполняется посетителями. Много толкуют о продаже бриллиантов, которую должна назначит на будущей неделе одна актриса театра "Variétés". Потом соболезнуют о несчастьях другой девицы, у которой имущество только-что сгорело, и перечисляют богатства, обращенные в пепел: кружевное платье в тридцать тысяч франков, шубу в двадцать тысяч франков, ковры, обои, всего суммою около миллиона.
   -- Ба! -- говорит генерал: -- она скоро вернет свой миллион.
   Баронесса слегка краснеет. Но занавес поднимается, представление идет дальше. Карл Великий на сцене со своими паладинами. Мобан очень хорош в роле Карла Великого. Он гримировался, согласно легенде, весьма эффектно. Это Карл Великий, как он изображается на картах, король с длинной белой бородой. То не торжествующий, но престарелый император, чувствующий, как его царство трещит под его ногами. Третий акт весь проникнут героизмом; один сарацинский эмир, обладающий шпагою Роланда, вызывает на поединок французских рыцарей, обещая отдать шпагу тому из них, кто его победит. Но он уже свалил с ног четверых из них, и Карл Великий, проливая слезы ярости, толкует уже о том, что пойдет сразиться с ним сам, но тут выступает Жеральд. Он поклялся заслужить руку Берты каким-нибудь геройским поступком. Само собой разумеется, что он вызывает эмира, побеждает его и отнимает у него шпагу Роланда, которую повергает к ногам Берты.
   Когда занавес падает, баронесса, слушавшая все время, сдержанно аплодирует. Ее тронула сильная любовь Жеральда, и она размышляет, что никто еще не дрался за нее.
   -- Что? -- автор молодой человек? -- спрашивает она у дяди.
   -- М. де-Борнье? Ну, нет, ему добрых пятьдесят лет, -- отвечает генерал. -- Я его знаю. Это маленький человечек, с очень кротким лицом. Он служит библиотекарем где-то, в арсенале, кажется.
   Баронесса корчит маленькую гримасу. Она вообразила, что автор должен быть молод и хорош. Поэтому она не слушает дяди, продолжающего сообщать ей разные подробности о г. де-Борнье. Лет двадцать сряду поэт аккуратно представлял, через каждые полтора года, драму в стихах в театральный комитет "Comédie-Française". Комитет неизменно отвергал драму. Взамен того он заказывал автору какое-нибудь à propos в стихах, на случай годовщины смерти кого-нибудь из наших классиков, Корнеля, Мольера или Расина. Но, наконец, с течением времени комитет тронулся настойчивостью г. де-Борнье, и не нашел в себе силы отказать, когда этот последний принес "Дочь Роланда". Когда пьеса была принята, никто не рассчитывал на ее успех. Ее держали елико возможно долее в портфеле. Но, наконец, пришлось-таки ее дать, и оказалось, что пьеса заслужила настоящий успех.
   -- Пьеса, конечно, не из веселых, -- заключил генерал: -- но она исполнена возвышенных чувств... Она явилась кстати, и это объясняет ее успех.
   В зале веера тихо колышутся. Баронесса, утомленная, прислоняется к перегородке ложи. В театре очень жарко. Наступил тот момент лихорадочного ожидания в последнем антракте, когда женские лица бледнеют от нетерпения знать развязку. Теперь перед нами уже не рассеянная и улыбающаяся зала первых актов. Весь этот эпический мир, эти рыцари в кирасах, этот легендарный император, эта сверхъестественная любовь навеяли на ложи немного серьёзности. Современный высший свет задумался о великом минувшем свете. Как это давно было! Молодая девушка в розовом, на балконе, улыбается под направленными на нее биноклями. Поутру узнали, что она выходит замуж и что за ней миллион двести тысяч приданого. Последний потомок одной из наших знаменитых фамилий, маленький, жиденький, тоненький молодой человек, играет флаконом с солями, который нюхает время от времени, и это человек, предки которого работали мечом в битвах. Тут присутствует и развенчанный король, и даже бровью не поведет, слушая рыдания Карла Великого, оплакивающего поражение своих близких. Разве не геройство уже одно то, что они приехали в "Comédie-Française" слушать стихи, содействовать успеху г. де-Борнье и прилично скучать, когда можно было бы ехать и похохотать в театр "Буфф" или в театр "Возрождения"?
   -- Женится ли Жеральд на Берте, дядюшка? -- спрашивает баронесса.
   И когда генерал раскрывает рот, чтобы ответить:
   -- Нет, нет, лучше не говорите, -- добавляет она. -- Я. лучше подожду. Боже мой! как эти антракты долго длятся!
   К ней приходят в ложу еще два или три господина. Один из них, молодой человек тридцати-двух лет, получил крест в последнюю войну; он поступил волонтером в зуавы и выказал много храбрости в Луарскую компанию. Она особенно любезна с ним. Сегодня вечером ей нравятся герои.
   Но, вот наступает четвертый акт. Жеральд узнает, что он сын изменника Ганелона. Он чувствует, что Берта навеки потеряна для него, хотя Карл Великий и его пэры сбираются на суд чести, поочередно произнося свое суждение, и объявляют, что он достоин дочери Роланда; но он, движимый непреклонным чувством чести, не может примириться с мыслью, что сын изменника женится на дочери жертвы измены и, простившись с Бертой твердым голосом, уходит с отцом геройски, спокойно сложить голову на каком-нибудь далеком поле брани.
   Занавес падает, публика медленно расходится, под впечатлением этой смелой развязки, величие которой удивляет; баронесса Жоржетта изумлена, почти рассержена; в то время как генерал совершает чудеса ловкости, чтобы дать ей возможность выдти из ложи, не разорвав шлейфа, она восклицает:
   -- Ну, нет, он наконец слишком идеален!... Он просто смешон.

III.

Среда.

   Дождь снова льет. Париж, обдаваемый ливнем, жалок со своими желтыми улицами, по которым снует трудовой люд. Баронесса должна присутствовать на проповеди в церкви Св. Рока. Проповедь назначена в три часа. Дорогою, так как еще без четверти три, ей пришло в голову, что она успеет заехать на минутку к своей портнихе. И вот, она приказывает кучеру ехать в улицу Рояль. Ничего нет смешнее как приехать первой в церковь.
   Дело в том, что она придумала нечто необыкновенное; а именно: унизать корсаж платья стальным бисером; это будет подражанием древней кольчуге и, конечно, произведет оригинальный эффект, тем более что накануне она заметила, что действующие лица в "Дочери Роланда" очень эффектны в кольчугах.
   -- Ну! что скажете об этой идее, -- спрашивает она у портнихи.
   Последняя сделалась весьма серьёзна.
   -- Боже мой! Это, конечно, идея! Это может быть очень оригинально. Но надо поглядеть, это очень важно...
   Тут они начинают обсуждать фасон кольчуги. Портниха предлагает маленькую четырехугольную баску; баронесса предпочитает круглую, и в конце концов, одерживает верх. Затем обсуждают, будет ли корсаж застегиваться сзади. Важный вопрос. Да, он будет застегиваться сзади, но посредством совсем особых застёжек, в роде тех, какие бывают у корсетов.
   -- Боже мой! три с половиной часа! -- вдруг вскрикивает баронесса. -- Я опоздаю к проповеди.
   Она спускается с одного этажа, но снова поднимается, чтобы сказать одно слово портнихе.
   -- Знаете. Не бойтесь, если платье будет несколько тяжелое. Зима вернулась. Я хочу быть потеплее одетой... И пришлите мне платье не позже субботы. Я еду на званый обед.
   Кучер мчит ее во весь опор в улицу Сент-Оноре. На повороте в улицу Кастильон, он попадает как раз в толкотню экипажей. Скоро нельзя ехать, -- ни взад, ни вперед. Тут столпились и фиакры, и омнибусы, и фуры, и решительно загромоздили всю улицу. В эту самую минуту разражается дождь; кучера, обливаемые его потоками, ругаются, щелкают бичами, посылают друг другу крепкие словца. И баронессе приходится пробыть тут добрых десять минут, среди всего этого гвалта, под градом ругательств, которые она как будто не слышит. Она забилась в угол кареты, немного испуганная; затем, мало-помалу, забывает, где она находится и не видит больше гадкой улицы, где течет река грязи, зонтики несутся вдоль тротуаров с тяжелым и испуганным полетом больших черных птиц, а городские сержанты пробираются между колес, стараясь высвободить экипажи. Она мысленно вернулась к портнихе и размышляет, не следовало ли ей приказать украсить корсаж-кольчугу двумя стальными пуговицами на груди, как она это видела на картинках Освобожденного Иерусалима, на кирасах прекрасных героинь Тасса. Но, пожалуй, это было бы чересчур оригинально. Да, конечно, это было бы чересчур оригинально!
   Наконец, карета останавливается перед церковью Св. Рока. Уже три часа тридцать пять минут; баронесса поспешно входит в церковь. Она так торопится, что забывает взять святой воды. Большая церковь полна народа. Отец Матиньон на кафедре, и наполняет своды раскатом своего сильного голоса. Однако баронесса не хочет оставаться назади, у дверей. Не стоило приезжать, если ее никто не увидит. К тому же, у ней есть свое определенное место, перед клиросом, возле первой колонны. И вот, она начинает осторожно пробираться между стульями. Она скользит с грацией, которая производит сенсацию; мужчины подбирают ноги, сжимают колени, чтобы пропустить ее, улыбаясь шороху ее юбок, нежному как ласка; женщины менее любезны. Никогда баронесса не производила такого эффекта. Все на нее смотрят. Сам отец Матиньон приостанавливается на минуту. Она в восторге.
   В церкви носится запах ладана. Небо покрыто тучами, и окна пропускают слабый, таинственный свет, мало-помалу потухающий. Баронессе остается миновать только один ряд стульев. Тут ее внезапно озаряет солнечный луч, проникающий в большое круглое окно, над порталом. На ней солидный костюм, приличный церкви, серое платье в два тона, убранное кружевами Шантильи. И она прелестна, окруженная трепещущей золотой пылью солнца, проникнувшего сюда как будто нарочно для нее одной. Солнце гаснет, баронесса наконец усаживается на своем обычном месте, перед клиросом, у первой колонны.
   Тут отец Матиньон возвышает голос. Он проповедует на тому об обязанности набожных особ поддержать "Приют для бедных молодых девушек". Этот приют основан недавно, и цель его -- воспитывать известное число молодых девушек, принадлежащих к рабочему классу, награждать их приданым и выдавать замуж. Принимаются предпочтительнее сироты, оставшиеся без приюта, на мостовой Парижа, и которых сторожит разврат. То будут души, вырванный у порока.
   В эту минуту, отец Матиньон, красивый мужчина с величественными жестами, кричит во все горло:
   -- Роскошь, роскошь, без меры и удержу -- вот где соблазн, вот где постоянный позыв к греху. Бедных девушек губит постыдная выставка богатств, которую Париж ежечасно устраивает на своих улицах. Возможно ли, чтобы эти несчастные не мечтали о богатстве, хотя бы купленном ценою позора, когда они хороши собою и когда им стоит только сказать слово, чтобы сесть в экипажи, забрасывающие их грязью. Они дрожат от холода в своих худеньких платьишках; ноги их изранены в истоптанных башмаках, и оне возвращаются к себе домой с грёзами о счастливом мире; им по целым ночам снятся те красивые женщины, которые проезжали мимо их. И вот когда сатана забирает их в свои когти!..
   После этого ораторского эффекта он останавливается и проводит по губам платком, который с минуту мял в руках. Баронесса, спокойно откинувшись на спинку стула, наслаждается его красноречием. Он прав. Ужасно, должно быть, видеть нарядных женщин, когда сама плохо одета. Она пытается перенестись на место этих бедных девушек, и представить себе, что бы она испытывала на их месте, и содрогается. Право, она не поручилась бы за себя.
   День потухает. Она оглядывается вокруг себя, стараясь разглядеть своих соседок. Вот маркиза Л.... со своими двумя дочерями. Боже милостивый! Как эти бедняжки дурны собой! Уж, конечно, не они толкнут на путь погибели кокетливых работниц, потому что мать одевает их без всякого вкуса. Она видит также m-me П...., жену своего нотариуса. Эта хорошо одета, слишком хорошо. Для кого это приехала она в Сен-Рок, вырядившись в темно-зеленое платье, все покрытое белыми кружевами. Тут пахнет интрижкой, тем более что жена нотариуса бросает вокруг себя нежные взгляды. Потом, тень сгущается, и баронесса никого больше не различает. Ей сладко затеряться в этом трепетном мраке. Все в ней как бы замирает. Она различает вдали между колоннами одни лишь лампады, мерцающие как звезды. Минутами мелькает золотой отблеск распятия или подсвечника, или белый стихарь священника, уходящего в ризницу. Ей кажется, что присутствующие замерли в том сладком забытьи, которое оковывает ее собственные члены.
   -- Знаете ли какой жертвы требует от вас Господь? -- начинает отец Матиньон, снова повышая голос. -- Он требует от вас больше простоты в одежде, больше скромности в ваших нарядах, больше сдержанности в походке и в выражении лица. Пример должен идти свыше. Вся эта роскошь греховна. Надо принести публичную жертву добродетели и отказаться от богатых тканей, кружев и драгоценностей. Когда бедные девушки будут вас видеть скромными и просто одетыми, их не будут больше волновать злые страсти. Вы сами станете красивее....
   Баронесса одобряет и эти речи. Боже мой! Ей припоминается простенькое гренадиновое платье, которое стоило ей пустяки, каких-нибудь двести франков, и в котором она была прелестна. Самые дорогие туалеты не всегда идут всего более в лицу. Отец Матиньон также прав, отвергая драгоценности. Нет ничего безобразнее как увешаться золотом и драгоценными камнями, точно икона. Мода допускает только фантастические украшения, да и то нужно, чтобы они были древние. Он очень хорошо знаком с требованиями моды, этот проповедник!
   Тут в уме баронессы наступает пробел. Быть может, она заснула. Она не помнит хорошенько; она думала о покупках, которые ей нужно сделать в непродолжительном времени, и ей показалось, что она входит к своему парфюмеру, а громкий голос отца Матиньона рекомендует ей вервену, модные духи. Когда она пришла в себя, в церкви слышался шорох юбок. Все дамы становились на колени. Кафедра опустела. Священник, у престола, наделяет благословениями. Она просит Бога дать ей силу привести в исполнение мудрые слова, которые она только-что слышала.
   Публика расходится очень медленно. Много женщин, и шлейфы увлекают за собой стулья, и опрокидывают их с громким шумом. Баронесса останавливается на минуту у дверей и разговаривает с m-me П., женой своего нотариуса.
   -- Вы будете завтра на бале у графини? -- спрашивает она у этой последней.
   -- Да, я не рассчитывала ехать, но потом решилась. Говорят бал будет великолепный.
   И так как в эту минуту они стоят у кропильницы, то любезно подносят друг другу святую воду.

IV.

Четверг.

   В десять часов, стоя посредине своей уборной, озаренная светом двадцати свечей, баронесса изучает в большом трюмо свой туалет из розового атласа. Она уже совсем готова, и Лиза пробует, крепко ли застегнут над густым шиньоном золотой обруч, надетый как диадема.
   -- Вы сегодня очаровательны, сударыня, -- бормочет горничная.
   Баронесса улыбается себе в зеркало. ее сильно обнаженные плечи и руки кажутся молочной белизны в розовом платье. Она так свежа, так белокура, так изящна и грациозна, что ее невольно сравниваешь с одной из статуэток саксонского фарфора, с тонкой улыбкой идеальных маркиз.
   Лива провожает ее до самого подъезда и. помогает сесть в карету, не измяв юбки. Карета просторная, но юбка наполняет ее всю. Она вся покрыта воланами, bouillonés, рюшами, кружевами, среди которых баронесса как бы теряется. Она сидит очень смирно, даже не глядит в окна на Париж, отходящий ко сну, на лавки, где тушат газ, на пустынные тротуары, на извозчичьих лошадей, возвращающихся на покой без задних ног. Затем, когда кучер останавливается на бульваре Гаусманна у дверей графини, она с бесконечными предосторожностями высаживается из экипажа.
   Из сеней уже слышен оркестр. Графиня -- очень милая женщина, муж которой занимал очень высокое положение при империи. Ее обвиняют в том, что она интригует в пользу бонапартовской реставрации. Как бы то ни было, но политика вовсе не дает себя чувствовать у нее. Несомненно только то, что она принимает несколько смешанное общество, набирающееся из того парижского люда, который любит повеселиться. В ее салонах попадаются даже республиканцы; быть может, она привлекает их лишь затем, чтобы соблазнить?
   Когда баронесса входит в первый салон, она невольно слегка щурится: так внезапен переход от мрака грязных улиц к яркому освещению, нарядам, бриллиантам, наполняющим залу. Очень жарко. Запах духов носится в воздухе. И баронесса испытывает те же ощущения, что и накануне, когда она входила в церковь Сен-Рока, и ее охватила смутная нега церковного воздуха, пропитанного запахом ладана. В церкви господствовал мрак, но голос отца Матиньона ласкал ее так же, как и оркестр, и она находит ту же таинственную прелесть в перспективе длинного ряда зал, где вдали мелькают пары танцующих.
   Первое лицо, на которое она натыкается -- это m-me де-П..., жена нотариуса, та особа, с которой она обменялась любезностями у кропильницы.
   -- Как вы поздно приехали! -- говорит ей эта последняя: -- уже все в сборе.
   И действительно, она видит на одной из козеток маркизу Л..... с ее двумя дочерями, затем множество дам, которых она видела у проповеди. На них нет больше темных платьев, приличных для церкви; они декольтированы до половины спины и спокойно обмахиваются ленивой рукой, в то время как мужчины проходят мимо, искоса поглядывая на них. Многие держат в руках флакон с солями, как вчера держали молитвенник.
   Наконец, оркестр умолкает, вальс окончен. Баронесса может медленно обойти залы. Она отказывается от руки одного из своих кузенов, бросившегося ей на встречу. Мужчина стесняет, когда шлейф несколько длинен; кроме того, он маскирует туалет и все мнёт. Она хочет идти одна во всей своей славе. Начинается триумфальное шествие, среди улыбок, маленьких сдержанных поклонов, словечек, произносимых шепотом и скороговоркой. Она слышит при своем приближении ропот восторга и оставляет позади себя борозду восхищенных фраков. Путь ее усыпается комплиментами. О! Какое счастие быть красавицей и постоянно выслушивать это! Как сладко встречать на всех устах одну и ту же похвалу!
   Бал прелестен. Ковры так мягки, что ноги тонут в них. Цветов масса; они опережают весну и превращают залы в боскеты. Душистый воздух полон сладкой неги. Оркестр, по временам, замедляет темп, и музыкальные фразы его очаровательно мягки; вздохи флейты возбуждают дрожь в нервах женщин. Здесь царствует как бы аромат богатства, блаженство разлито в воздухе, точно тут живут высшие существа, более красивые, более великие, чем остальные смертные. Яркий свет напоминает сияние светила, какое-то солнце, встающее по ночам для одних счастливцев мира сего. И среди этого моря света можно отыскать укромные уголки, уголки, лишь слегка озаренные как бы лунным светом, в глубине маленьких гостиных, скромных и уютных, как альков.
   Баронесса проводит очаровательную ночь. Она мало танцует: танцы возбуждают испарину и портят цвет лица. К тому же, только молодым девушкам могут нравиться эти скучные кадрили, во время которых обмениваешься фразами о погоде. Когда баронесса танцует, она избирает польку или вальс, один из тех сладострастных танцев, в которых женщина носится в объятиях мужчины. Но всего охотнее она разгуливает на свободе, переходит из одной залы в другую, прислушивается одним ухом к разговорам, бросает на лету словечко-другое. Она везде, она переживает бал во всех его изгибах.
   Около полуночи баронессе проводит три-четверти часа в одном уединенном салоне, в обществе приятельницы, которую исповедует. Бедная женщина очень несчастлива с мужем; она пересказывает обо всех гадостях своего супруга: о любовницах, которых он содержит, о деньгах, которые он проигрывает в карты, о равнодушии, с каким он к ней относится после трехлетнего супружества. Баронесса жалеет ее. Бедняжка, как она должна страдать! Слеза среди бала, когда оркестр играет под сурдиной польку поцелуев, царское угощение. Потом она переносится мысленно в свое прошлое, вспоминает о своем покойном муже; он был вдвое старше ее, и за ним водились очень крупные недостатки. Боже мой! Какое счастие быть свободной! И она утешает свою приятельницу, говоря:
   -- Надо терпеть, моя милочка. Даже лучший из мужей несносен, будь уверена! Устрой себе уголок счастия.
   Около часу баронесса в другом маленьком салоне, на противоположном конце дома. Она встретила старого герцога де-В..... и согласилась опереться на его руку. И они, как добрые товарищи, дошли до этого уголка. Герцог собирается рассказать ей одну из тех скоромных историй, которые он умеет передавать с таким неподражаемым мастерством, искусно лавируя между подводными скалами и останавливаясь как раз вовремя. Действительно, он припоминает ей о приключении одной молодой англичанки, в Булонском лесу, два года тому назад. Она так неловко упала с лошади, что юбки накрыли ей голову, и молодой работник, садовник, как говорили тогда, прибежавший на помощь, увидел необыкновенное зрелище. Что же! Эта молодая англичанка дала потом блестящее образование садовнику и вышла за него замуж, для того чтобы только один ее муж мог похвастаться, что видел у ней родинку повыше колена. Герцог передает этот анекдот очень бойко и смело. Баронесса хохочет от души, прикрываясь веером и испуская легкие крики испуганной скромности, когда рассказчик поясняет некоторые фразы слишком Точным жестом. Превесело!
   Около половины второго баронесса соглашается протанцевать вальс. ее танцор--молодой аудитор государственного совета, который всю зиму вертелся около нее. Она забавляется тем, что заставляет его краснеть, прислоняется к его плечу, так что бедный мальчик бледнеет и испытывает безумное желание покрыть поцелуями белокурые пряди волос на ее висках.
   В два часа ночи баронесса со своим танцором сидит в амбразуре окна. Они полузакрыты оконными занавесами. В зале так жарко, что они приотворили окно, насмешливая улыбочка исчезла с лица баронессы. Она немного запыхалась, и очень бледна и так смущена, что позволила молодому человеку взять ее за руку, и забыла отнять ее. Он неожиданно подносит ее к губам. Они не говорят ни слова. В эту минуту, услышав шорох позади себя, она оборачивается и спокойно говорит старой даме, которую видит у себя за спиной:
   -- Неправда ли, как жарко? Мы освежаемся у окна.
   В три часа баронесса ужинает. Двери в столовую открыты. Ужин превосходный, и сервировка стола великолепная. Громадная лососина, салат из омаров по-американски, холодные мяса, трюфелей вдоволь. У баронессы отличный аппетит. Она не похожа на тех молодых женщин, которые кокетничают тем, что у них птичий аппетит. Напротив того, она тщеславится своей жадностью и умеет есть как артистка, не забывая улыбаться. Она даже пьет шампанское, очень весело, зная, что вино придает голубым глазам бархатную мягкость.
   Около четырех часов баронесса философствует в кругу мужчин. Она утверждает, что нельзя любить два раза. Тем временем цветы увядают, свечи как будто бледнеют, оркестр засыпает на тихой жалобе скрипок.
   В половине пятого баронесса уезжает с бала. Она даже не взглянет на своего вальсёра. Он поступает в разряд приятных аксессуаров бала, наравне с ужином. Она совсем спокойна. Она очень веселилась.

V.

Пятница.

   Баронессу давно уже тревожит глупая фантазия. Ей хотелось бы присутствовать на заседании Национального собрания, в Версале. Все ее приятельницы побывали там. Они говорили ей, что это убийственно скучно, но она хочет иметь право повторить то же, что и они! Ей досадно, что она не знает, что такое политика.
   Дядя ее, генерал, дружен с одним депутатом умеренной правой, и условился ехать с нею в Версаль в пятницу. Они отправляются с поездом в половине первого. Путешествие очень ее забавляет, потону что она сидит в вагоне с семью мужчинами, весело болтающими о кулисах, о последнем бале английского посольства, о приключении одной княгини, давшей пощечину одному молодому дипломату, с которым мужу пришлось драться на пистолетах. Дядя называет ей всех семерых господ, находящихся тут, и она с изумлением слышит имена известных и непримиримых противников. Здесь присутствует один радикальный депутат, два депутата республиканских, два орлеаниста, один бонапартист и один легитимист. Через несколько времени они угощают друг друга сигарами.
   По приезде в Версаль начинается дождь. Ни одной приличной кареты. Баронесса и генерал принуждены взять жалкий фиакр, пробитый со всех сторон и куда вода проходит как сквозь решето. Аллеи пусты, город как бы вымер с его улицами, на которых растет трава, и маленькими запертыми наглухо домиками, в окнах которых время от времени появляется бледное лицо испуганного буржуа.
   Наконец, слава-Богу! баронесса благополучно достигла места назначения. Она выходит из фиакра в улице Резервуаров, перед маленькой дверцей дворца, где генералу приходится вступить в переговоры с приставом в красном жилете. Надо сказать, что генерал приехал наудачу, рассчитывая на услужливость своего друга депутата. У него нет билета. Их пропускают, однако, до залы Pas-perdus. Но там останавливают и не пускают дальше, и генерал решается послать свою карточку знакомому депутату. Он сердится, шумит. Баронесса, одевшаяся солидно в черный шелк, густо отделанный черным стеклярусом, начинает жалеть, что приехала.
   Около трех-четвертей часа они дожидаются на скамейке, обитой потертым бархатом. Наконец маленький человек, очень жирный, очень красный, прибегает, весь запыхавшись. Это депутат правой умеренной, друг генерала. Баронесса закусывает губы, чтобы не расхохотаться, таким он ей кажется безобразным. У него жидкий, пискливый голосов, напоминающий дребезжание битого стекла.
   -- Я в отчаянии! В отчаянии! -- повторяет он больше двадцати раз. -- Вам следовало меня предупредить. У меня нет билета, сегодня не мой день получать их... Боже мой! Как это досадно.
   Наконец, однако, благодаря обязательности одного квестора, рассыпающегося в любезностях перед баронессой, их вводят в залу заседаний. Коридоры так узки, что юбки молодой женщины проходят лишь с большим трудом. Наверху ей приходится наклониться, чтобы пройти в маленькую дверь, которую перед ней раскрывают. Она усаживается у колонны, в первом ряду ложи, и кладет свои руки, обтянутые перчатками на борт, обитый красным бархатом. Она даже вынимает бинокль из кармана. Но дядя наклоняется к ней и говорит ей вполголоса:
   -- Послушай, мы ведь не в театре. Бинокли запрещены.
   Половина третьего. Зала еще пуста. Однако президент, д'Одиффре-Пакье, уже у бюро. Он разговаривает с несколькими депутатами, стоящими позади него. На скамейках, обтянутых красным бархатом, помещается человек полтораста депутатов, разделившихся на маленькие группы. Одни читают газеты, другие разговаривают и громко смеются; большинство дремлет с открытыми глазами. Баронесса дивится множеству плешивых голов, виднеющихся в зале; они выделяются белыми пятнами. Потом ее неприятно поражает некрасивость политических деятелей. Это ее просто смущает. Тогда она старается заняться самой обстановкою, этой старинной театральной залой, столь роскошно отделанной Людовиком Хt-м, где во время-оно раздавалось так много любовных вздохов и где в настоящее время кипит столько злобы. Дядя объясняет ей, что все украшения сделаны из точеного и вызолоченного дерева. Но вдруг останавливается:
   -- А! заседание начинается.

0x01 graphic

Гастон Одиффре-Паскье (1823--1905).
В 1875 г. -- Президент (спикер) Национального Собрания Франции.

   Одиффре-Пакье, действительно, звонит. Но звонок его заглушается разговорами депутатов между собою. Ни один депутат не пошевелился. Они продолжают читать, болтать, спать, с прежней флегмой. Баронесса, наклоняющаяся вперед и заглядывающая во все уголки залы, наконец улыбается. Она увидела депутата молодого и с волосами. Он стоит внизу трибуны, устремив на нее глаза. Он толкает локтем одного собрата. Собрат смотрит. Скоро их собирается целая кучка, и все они смотрят на нее. Она, вся, вспыхнув, обмахивается веером.
   -- Видишь ли, это вносят законопроекты, -- объясняет ей дядя на-ухо.
   Господа поднимаются на трибуну, бормочут несколько слов и сходят вниз. Она не понимает ни единого слова. Это длится полчаса. Затем маленький, тоненький человечек обсуждает какой-то финансовый вопрос таким слабым голосом, что до нее долетают одни только цифры. Когда он приводит цифру, то возвышает голос, и в ушах баронессы звенят миллионы, за которыми она тщетно старается уследить и от которых у ней наконец разбаливается голова. Дядя, сзади ее, качает головой, точно понимает. Это длится добрых полчаса.
   -- Это очень важный вопрос: налог на биржевые бумаги, -- бормочет генерал.
   Спустя еще полчаса, баронесса становится беспокойна. Так как то, что происходит на трибуне, ее нисколько не занимает, она просит дядю назвать ей известных депутатов. Он охотно исполняет это желание и наклоняется, оглядывает скамейки и обозначает членов в таких выражениях: "вон тот, толстопузый,-- вот этот, карапузик, смахивающий на кота,--вот тот, тощий, который сидит между депутатом с красным, как у пьяницы, носом и тем, что в грязной рубашке, -- вот этот, старый, нос которого здоровается с ртом,--вот этот, молодой, такой расчесанный, который глядится в маленькое зеркальце. Баронесса отлично следит за этими указаниями. Тьер удивляет ее своим простодушным выражением. Гамбетта слегка разочаровывает ее; она воображала его страшным, нечесаным, с черной кожей, и находит, что у него слишком буржуазная наружность. Де-Брольи вызывает у ней гримасу; он не похож на герцога, у него пошлый вид. Руэр, которого она знала раньше, кажется ей как бы мизернее, когда она смотрит на него сверху вниз. И должно быть остальные также мало удовлетворяют ее, потому что она качает головой, при каждом новом лице, которое ей называет дядя. Ее трогает только тонкий профиль белокурого депутата.
   -- А вот тот, дядюшка, белокурый, с правильным лицом, кто он такой?
   -- Ну, вот этого-то я и не знаю. Он неизвестен. Он никогда не говорит.
   Уже два часа баронесса сидит здесь. Она глядит в окно. Дождь барабанит в стекла. Если бы не это, она предложила бы прогуляться по парку. Тут она делает последнее усилие заинтересоваться заседанием. Началось большое движение. Предстоит голосование. Начинается церемониал. Урну ставят на трибуну, депутаты выходят по лестнице справа, кладут свой бюллетень и спускаются по лестнице слева. И это без конца.
   -- Мы, кажется, попали неудачно, -- бормочет генерал. -- Заседание могло бы быть интереснее.
   Баронесса улыбается смиренно, точно мученица. Шествие возобновляется с прежним церемониалом. После первого голосования начинается второе. Все то же самое: господа поднимаются по лестнице, бросают бюллетени и сходят вниз. Теперь зала совсем опустела. Депутаты толпятся вокруг бюро. К тому же они только подают голос и немедленно уходят в коридоры и в буфет. Баронесса подавляет зевоту, и глядит на публику, помещающуюся напротив нее в трибунах. Но там виднеются только провинциальные семейства, ожидающие, чтобы депутат их департамента начал говорить. Обитатели Версаля думают о своем обеде; есть адвокаты в потертых сюртуках, клерки, распущенные на каникулы, с бледными лицами, снедаемые политическим честолюбием.
   -- Не уйти ли нам? -- спрашивает тихонько генерал.
   Приступают к третьему голосованию, но баронесса, с упорством женщин, остающихся до конца спектакля, хотя бы и умирали со скуки, остается глуха к предложению генерала. Она все еще надеется на какое-нибудь интересное событие. Тогда потихоньку генерал выходит ив ложи и спускается на минуту в залу des Pas-perdus. Там он узнает про важное событие. Кажется, что как раз в это утро возникло столкновение между гг. Бюффе и Дюфором. Передаются разные подробности. В коридорах и в буфете настоящая революция. Большое волнение царствует за парламентскими кулисами: все толкуют о кризисе, последствия которого неисчислимы. Генерал немедленно, через две ступеньки, поднимается по лестнице со смутным ожиданием, что в зале совершится какая-нибудь необычайная катастрофа. Но он находит залу пустою, голосование все еще продолжается; депутаты дефилируют среди убийственной скуки. Едва вдали легкий шорох возвещает о волнении, овладевшем собранием.
   И когда, наконец, г. Одиффре-Пакье закрывает заседание, генерал говорит баронессе:
   -- Видишь ли, заседание происходило сегодня не в зале, а в коридорах.
   Молодая женщина презрительно улыбается.
   -- Все равно! -- отвечает она, -- я хотела знать, что такое политика. Теперь я это знаю!

VI.

Суббота.

   Сегодня деловой день. Баронесса посвящает субботу своим поставщикам. Она уезжает тотчас после завтрака и ездит по городу до вечера. ее карета простаивает целые часы у дверей башмачника, парфюмера и модистки.
   Конечно, баронесса нисколько не стесняется беспокоить людей. Свою белошвейку она заставляет бегать в себе по три раза в неделю. Но ей нравится рыскать по магазинам, рыться на оконных выставках и переворачивать вверх дном товар на прилавках. Она видит тут все модные новинки и проводит веселое утро.
   Надо сказать, что сегодня она взбешена на своего башмачника. Она заказала слишком две недели тому назад туфли, вышитые золотом и шелкам, и он до сих пор не доставил их ей, несмотря на обещания. Поэтому она входит к нему с приподнятым вуалем и сверкающими глазами. О чем он думает? Он, кажется, смеется над ней? Башмачник, почтительно согнувшись перед баронессой и улыбаясь невзирая на упреки, уверяет ее, что ей доставят их сегодня же вечером. Работница, вышивающая их, виновата в этом замедлении. И он пододвигает стул своей посетительнице, которая не хочет садиться, потому что ей ничего не надо. Но он показывает ей модель маленьких ботинок, таких хорошеньких, с высоким каблуком, гусарской формы, что она кончает тем, что заказывает две пары. Ей нужны также ботинки для морских купаний и экскурсий.
   Оттуда она едет к парфюмеру. Она любит этот магазин, где так хорошо пахнет. Она усаживается перед прилавком и разглядывает каталог, где духи рассортированы так, как цветы в партере. К тому же ей нужен целый запас мыла, духов, разной помады и пудры. В течение доброго часа две продавщицы завертывают для нее товары. Банки, коробки, склянки образуют целую гору, так что приходится призвать приказчика, чтобы снести все это в карету баронессы.
   У модистки баронесса объявляет, что хочет только взглянуть на шляпы сезона. Она еще не знает, что будут носить. Ей показывают двадцать различных фасонов. Когда ей понравится который-нибудь, она просит отложить его в сторону. Это продолжается добрых три-четверти часа. Она изучает расположение лент, длину тульи, форму полей. Потом, по окончании осмотра, оказывается, что перед ней семь различных фасонов, которые ей понравились и которые она велела отложить. Вот когда она в затруднении. Она сначала откидывает две шляпы; но затем опять берет и объявляет даже, что они лучше других. Проходит еще три-четверти часа, а она все еще не решилась, так что модистка говорит, наконец, с улыбкой:
   -- Возьмите все семь.
   Баронесса протестует:
   -- Но я ничего не хочу заказывать. Я только хотела поглядеть, чтобы получить понятие.
   И, уходя, небрежно прибавляет:
   -- Знаете, сделайте-ка для меня все семь. Я должна ехать в будущем месяце. Не могу же я ехать без шляпы.
   Баронессе предстоит еще пропасть дела. Она заезжает за веером, который отдала в починку. Покупает двенадцать пар перчаток. Заезжает к бумажному фабриканту и заказывает ему новый вензель, и тут же покупает бумагу цвета feuille-morte [опавшей листвы -- фр.], который в моде в настоящую минуту. Она приказывает кучеру остановиться перед магазином редкостей, и торгует китайскую вазу, которая ей давно нравится. Она поочередно заходит к цветочнице, к корсетнице, к белошвейке, к золотых дел мастеру, в Дантисту. И мало-помалу карета заваливается пакетами. Теперь ей трудно влезть в нее. Покупки лежат и за спиной, и под ногами, и спереди, и с боков и даже на ее коленях.
   Когда бьет пять часов, баронесса чувствует волчий аппетит. Она говорит кучеру:
   -- Жан, на Биржевую площадь.
   И кучер понимает. Он везет ее к пирожнику, где она имеет обыкновение кушать устричные пирожки по субботам. Она не любит сладостей. Ей подают три маленьких пирожка на хрустальной тарелке и стакан бургонского вина, Помар, ее любимого. Она ест и глазеет на народ, проходящий по улице. Съев три пирожка, она велит подать себе четвертый. До пятого она еще не доходила.
   Наконец, баронесса, отправляющаяся вечером в оперу, решается вернуться домой. Когда карета ее проезжает по бульварам, она напоследок велит ей остановиться перед книжной лавкой. Она имеет обыкновение читать несколько страниц на сон грядущий. К тому же ей не хочется молчать, как дуре, когда при ней заговорят о какой-нибудь новой книге. Но сегодня ни одно заглавие не прельщает ее. Она всегда выбирает книги по заглавиям. Она любит заглавия, где говорится о любви, женщинах, любовниках, или такие, которые обещают всякие страхи. Она переворачивает книги, взвешивает их, обнюхивает, и качает головой с недоверчивым видом. Наконец, не смея выдти, ничего не купив, решается взять раскрашенную азбуку, намереваясь подарить ее племяннице своей кухарки.
   Вечером, в опере, баронесса вовсе не кажется утомленной от своей каторжной утренней работы. Она вернулась совсем без ног. Но после обеда, как только оделась, то почувствовала себя свежей. Ничто не действует так успокоительно на баронессу, как сознание своей красоты. Сегодня вечером она вся в белом, и чувствует себя такой счастливой в этом туалете, что не ощущает никакой усталости и сознает в себе силы провести всю ночь в атмосфере восторга, который она возбуждает.
   Дают Фаворитку, но что за дело! Никто не приезжает для пьесы. Поэтому певцы не церемонятся. В то время, как они поют, публика оглядывает залу. Из тысячи-восьмисот человек, находящихся в зале, три-четверти приехали с тем, чтобы поглядеть на позолоту и живопись. Здесь много иностранцев, много также провинциалов. Со времени открытия новой оперы весь свет считает нужным перебывать в ложах и в креслах.
   Баронесса знает залу. Она ей была знакома даже раньше, чем ее открыли для публики. Она принадлежит к тому миру, которому все доступно раньше толпы и для которого Париж бережет свои новинки. В последнее царствование император в ее присутствии положил первый камень здания. Позднее, когда возведены были стены, министр художеств был так любезен, что возил ее смотреть их вместе с несколькими другими лицами, и она помнит, что ей было очень весело, среди известки и кирпичей. Еще позднее, она ездила смотреть живопись, скульптурные украшения и бронзы. Затем присутствовала при всех опытах, при испытании газового освещения, акустики, репетициях, происходивших в присутствии нескольких сотен избранных. Поэтому, она в опере, как у себя дома. Она сроднилась с этим зданием, выросшим у нее на глазах. Оно выстроено для нее, для ее красоты, ее удовольствия. Проводя в нем несколько часов каждую субботу, она царит в нем госпожой; она наслаждается истраченными миллионами, мастерскими творениями, которые знаменитые музыканты написали для услаждения ее слуха, артистическими богатствами, собранными единственно лишь затем, чтобы услаждать ее чувства.
   В опере баронесса сознает себя во всем своем блеске парижанки. Этот субботний вечер составляет как бы апофеоз целой недели. Остальные дни, при всем их счастии, служат лишь введением в этот день окончательного торжества. У нее ложа в бельэтаже; она озаряет ее своими белокурыми волосами, которые завиты и усыпаны бриллиантами. Обыкновенно она прислоняется к левой перегородке, повернувшись слегка спиной к сцене. Так как у ней тонкий профиль античной камеи, то она любит показываться в такой позе, со слегка наклоненной шеей, розовым ушком, затылком, позолоченным маленькими, непослушными волосками. Обнаженная рука в длинной перчатке лежит на бархатном борте ложи. И по временам она поворачивается спиной к публике необыкновенно грациозным движением, чтобы улыбнуться какому-нибудь невидимому посетителю, в глубине ложи.
   Антракты очень веселы. Со времени открытия новой оперы самые приличные дамы взяли привычку посещать фойе. В былое время, в улице Лепелетье, хороший тон требовал, чтобы женщина не выходила из ложи. Фойе предоставлялся одним фракам.
   На бульваре Капуцинов было бы жаль встречать одни фраки в роскошных салонах, на грандиозных лестницах, в богатых коридорах. Эта дворцовая роскошь требует длинных шлейфов, волочащихся по коврам, обнаженных плеч, роскошных куафюр знатных дам. Когда ложи пустеют, а фойе и главная лестница наполняются блестящей толпой, и в них толпятся нарядные женщины, то кажется будто видишь перед собой оживившуюся картину Веронезе, праздничный дворец, с рядом колонн, с отдаленными галереями, с величественными и нескончаемыми лестницами.
   Баронесса также проводит третий антракт в фойе. Она встретила старого герцога де-В...., этот злой язык, и подсмеивается вместе с ним над несколькими провинциалками, жалкие туалеты которых представляют резкий контраст с проходящими мимо царственными костюмами. Англичанки лежат в креслах, опрокидываются на спины и рассматривают в большие бинокли живопись потолков. Разбогатевшие лавочники, пыхтя в своих черных фраках, трогают пальцем бархат обоев и золото рамок, чтобы убедиться, что все это не раскрашенный картон. И одни только привычные посетители, которые здесь у себя дома, так же, как и баронесса, сидят совершенно спокойно, сохраняя мирную и слегка равнодушную улыбку любезных хозяев, принимающих гостей в своем доме.
   -- Баронесса, кажется, звонили, -- говорит герцог де-В....
   Но она беспечно пожимает плечами. Она предпочитает оставаться здесь, у окна, которое просит герцог притворить. С бульвара доносится свежий воздух и стук экипажей. И когда толпа покидает фойе, она чувствует себя счастливой; ей кажется, что она у себя в гостиной и слушает скандалёзные анекдоты герцога; между тем как по временам до нее доносятся музыкальные фразы, легкие, как ветерок, фиоритуры, отдаленные хоры, замирающие мало-помалу, как те хоры крестьян, которые слышишь в деревне.
   -- Знаете ли, вот именно как я люблю слушать музыку, -- говорит баронесса, улыбаясь. -- Я люблю ее, когда она превращается в сновидение.

VII.

Воскресенье.

   Что за нестерпимый день! Улицы переполнены разряженной толпой; магазины заперты, Париж безлюден, мертв, мрачен. Как раз в тот день, который предназначен для веселья, умираешь с тоски. И что за невыносимая давка на тротуарах, какая толкотня жалких фиакров на гуляньях. Всякое безобразие выползло на солнце. Поэтому, баронесса не выходит из дому в этот день. Она запирается в самую отдаленную гостиную своего дома и старается даже не слыхать шарманок, которые приходят играть под ее окнами.
   Но в это воскресенье баронесса придумала нечто лучшее. Давно уже ей хочется проспать целый день. Это, конечно, освежит ее и благотворно отзовется на цвете лица.
   -- Слушайте, Лиза, -- говорит она своей горничной, ложась спать около часу ночи по возвращении из оперы; -- слушайте, не будите меня, оставьте меня спать, пока я не позвоню.
   И в то время, как горничная оправляет ее одеяло, прибавляет:
   -- Благодарствуйте, оставьте меня. Какая неделя выдалась, Боже мой! Я просто не чувствую ног под собою... Завтра вечером я обедаю у княгини. Если я засплюсь до шести часов, то разбудите меня.
   И она засыпает на своей большой кровати, под теплым одеялом. И спит, спит. Она чувствует, как спит, и находит это прелестным. Ей снятся сны, заставляющие ее улыбаться. Ах! Она слишком счастлива одна на своей большой кровати, чтобы ей когда-нибудь пришло в голову выдти во второй раз замуж. Как жаль, что муж не может быть в роде украшения, брошки например, которую прикалывают на несколько часов к груди и затем бросают в ящик, когда она больше не нужна.
   Вдруг баронессу будят самым неприятным образом. Горничная стоит перед ней и поднимает одеяло, до половины спустившееся на пол.
   -- Что случилось?.. Как! Неужели уже шесть часов?
   -- Никак нет, сударыня, еще только половина одиннадцатого.
   Баронесса, разъярённая, завертывается в одеяло и, повернувшись к горничной, кричит:
   -- Половина одиннадцатого, а вы меня разбудили! Вы глупы. Оставьте меня!
   Горничная улыбается, нимало не смущаясь. Она возражает:
   -- Я думала, что надо вас разбудить, сударыня. Принесли ваше платье.
   Тогда баронесса садится на кровати и трет глаза, распухшие от сна.
   -- Платье, -- лепечет она, -- ах! принесли платье. Ну, так что же вы мне этого тотчас не сказали? Вы глупы. Я сейчас встану.
   И в одно мгновение одевается. Она хочет примерить платье, прежде чем портниха уйдет. Вот уже месяца два как ей не доводилось вставать в половине одиннадцатого, да еще в воскресенье, когда она собиралась спать до вечера!
   Швея, принесшая платье, дожидается в уборной. Ей поручено переделать платье, если понадобится. Лиза помогает, вместе с ней суетится вокруг баронессы. И обе вскрикивают: какое прелестное платье! Черный бархат и синий шелк чудесно подходят один к другому. Кольчуга из стального бисера оригинальна и изящна. Между тем баронесса, стоя у зеркала, строит очень глубокомысленное лицо. Она медленно поворачивается, оглядывает себя со всех сторон. Ей что-то не нравится. Вдруг брови ее наморщиваются. Она перебивает похвалы горничной и модистки, и кричит:
   -- Это платье отвратительно сшито! Я в нем точно в мешке... Вот, глядите, видите эту складку на плече.
   Модистка клянется, что это ничего. Что воздух разгладит это. И в самом деле, складка едва приметна. Но баронесса сердится все больше и больше. Она открывает двадцать других складок; она ни за что не наденет такого мешка.
   -- Ваша хозяйка, -- повторяет она, -- должно быть вообразила, что она шьет чехол на будку!
   Наконец соглашается, чтобы швея переделала рукава. Маленькую гостиную превращают в мастерскую. Она еще раза два примеривает платье, и заставляет два раза переделывать рукава, которые возбуждают в ней настоящую ненависть. То ей видятся складки, то впадины. И до самого вечера она не выходит из маленькой гостиной, мучается больше, чем сама швея, портя себе кровь, потому что непременно хочет ехать в этом платье на обед к княгине. Наконец, в шесть часов, когда ей остается всего полчаса на то, чтобы одеться, она соглашается наконец, что платье не очень худо сидит.
   Затем, около полуночи баронесса возвращается от княгини, вся сияющая. Туалет ее имел сумасшедший успех.
   -- Вам бы следовало, сударыня, отдыхать всю будущую неделю, -- говорит Лиза, раздевая ее.
   -- Отдыхать! -- вскрикивает баронесса. -- С какой стати! Я вовсе не устала!
   И следующую неделю она проведет таким же образом, и так пройдет вся ее жизнь.

Е. Z--l--

----------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: журнал 'Вестник Европы', 1875, No 5. С. 432--459.
   
   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru