Золя Эмиль
Страница любви

Lib.ru/Классика: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
Скачать FB2

 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Une page d'amour.
    Текст издания: журнал "Дѣло", NoNo 1-7, 1878.

   

СТРАНИЦА ЛЮБВИ

РОМАНЪ
ЭМИЛЯ ЗОЛЯ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.

   Ночникъ, заставленный книгой, горѣлъ на каминѣ, слабо освѣщая этажерку, покойное кресло, тяжелыя бархатныя занавѣси и зеркальное стекло палисандроваго шкафа, стоявшаго между двумя окнами. Вся комната, буржуазно-уютная и залитая синимъ цвѣтомъ мебели, обоевъ и ковровъ, дышала среди ночного мрака чѣмъ-то нѣжнымъ, туманнымъ. Въ тѣни, противъ оконъ за бархатной драпировкой, виднѣлась кровать, казавшаяся какой-то черной массой, рельефно окаймленной бѣлизною простынь. Елена, въ покойной позѣ матери и вдовы, тихо спала, скрестивъ руки.
   Среди безмолвной тишины пробило часъ. Городской шумъ уже давно стихъ на высотахъ Трокадеро и только издали доносились отдаленные звуки Парижа, точно храпѣнье великана. Елена такъ легко дышала, что ея грудь едва колыхалась. Она спала мирнымъ, здоровымъ сномъ; ея голова, съ густыми, каштановыми волосами и правильнымъ профилемъ лица, была немного наклонена -- точно она заснула, къ чему-то прислушиваясь. Въ концѣ комнаты широко отворенная дверь въ сосѣдній кабинетъ выдѣлялась чернымъ пятномъ на синей стѣнѣ.
   Все было тихо. Пробило половину второго. Маятникъ какъ-то слабо стучалъ, будто поддаваясь тяжелому сну, овладѣвшему всѣмъ въ комнатѣ. Спалъ ночникъ, спала бархатная мебель, спала этажерка, спали стоявшія на ней женская работа и потухшая лампа. Спала и Елена, сохраняя во снѣ на своемъ лицѣ доброе, серьезное выраженіе.
   Пробило два часа и спокойная тишина была нарушена неожиданнымъ вздохомъ въ сосѣднемъ кабинетѣ. Потомъ раздался шелестъ простыни и стѣсненное дыханіе. Елена слегка дрогнула и вслѣдъ затѣмъ вдругъ вскочила. Ее разбудилъ смутный лепетъ больного ребенка. Она схватилась руками за голову и протерла заспанные глаза. Полу-сдержанный стонъ ребенка заставилъ ее вскочить съ постели.
   -- Жанна, Жанна! что съ тобой! Отвѣчай мнѣ, воскликнула она.
   Ребенокъ ничего не отвѣчалъ и Елена, подбѣжавъ къ камину, взяла ночникъ.
   -- Господи! бормотала она,-- ей вечеромъ нездоровилось и мнѣ не слѣдовало ложиться.
   Она поспѣшно вошла въ сосѣднюю комнату, гдѣ снова воцарилась тишина. Въ ночникѣ поплавокъ потонулъ въ маслѣ; Елена, нагнувшись надъ желѣзной кроватью, не могла въ первую минуту ничего разобрать при его дрожащемъ мерцаніи. Однакожь, мало-по-малу она увидѣла среди разметанныхъ простынь Жанну, окоченѣвшую, съ опрокинутой головой и посинѣвшими, натянутыми мускулами на шеѣ. Ея блѣдное, хорошенькое личико было изуродовано конвульсіями, открытые глаза неподвижно уставились въ занавѣсъ кровати.
   -- Боже мой! Боже мой! воскликнула Елена: -- она умираетъ.
   Поставивъ на столъ ночникъ, она дрожащими руками стала ощупывать ребенка. Сердце едва билось, а пульса она не могла найти. Маленькія ручки и ножки дѣвочки судорожно подергивались. Елена обезумѣла отъ страха.
   -- Дитя мое умираетъ! Помогите! Помогите! кричала она, выбѣгая въ свою спальню и, бросаясь во всѣ стороны, не знала, что дѣлать.
   Потомъ она возвратилась въ кабинетъ и, бросившись на колѣни передъ кроватью дочери, продолжала дико звать на помощь. Наконецъ, она схватила Жанну, приподняла ее, цѣловала ея волосы, гладила ея горячее тѣло и умоляла отвѣтить ей. Одно слово, только одно. Гдѣ у нея болитъ! Не дать ли ей вчерашняго лекарства! Не открыть-ли форточки! Быть можетъ, воздухъ воскреситъ ее.
   -- Отвѣчай-же, Жанна, умоляю тебя, отвѣчай! настаивала бѣдная мать.
   Боже мой, что ей было дѣлать! Это случилось такъ неожиданно и притомъ ночью. Не было даже свѣчи или лампы. Мысли Елены путались. Она продолжала говорить съ дочерью, спрашивая и отвѣчая сама. Боль въ желудкѣ, не правда ли! Нѣтъ, въ горлѣ. Это ничего. Надо лежать тихо, спокойно, и все пройдетъ. Она всѣми силами старалась сохранить присутствіе духа; но сознаніе, что дочь безъ чувствъ лежитъ на ея рукахъ, терзало ея сердце. Она смотрѣла на дѣвочку, на ея судороги, на ея стѣсненное дыханіе и старалась размышлять, разсуждать. Вдругъ она громко вскрикнула и побѣжала въ столовую и кухню.
   -- Розалія! Розалія! кричала она,-- скорѣе доктора! Ребенокъ умираетъ!
   Служанка, спавшая въ каморкѣ за кухней, откликнулась. Елена вернулась бѣгомъ. Она была въ одной рубашкѣ, но не чувствовала холода, несмотря на морозную ночь. Неужели служанка своей медленностью причинитъ смерть ребенку! Прошло не болѣе минуты, и Елена снова побѣжала въ кухню и возвратилась въ свою комнату. Теперь она ощупью надѣла юбку и накинула шаль на плеча. При этомъ она опрокидывала мебель, попадавшуюся ей на дорогѣ и оглашала криками отчаянія мирно-дремавшую комнату. Наконецъ, въ туфляхъ на босую ногу, она выбѣжала на лѣстницу, твердо увѣренная, что только она можетъ найти доктора. Очутившись на воздухѣ, съ тяжелой головой и звономъ въ ушахъ, она поспѣшно отправилась въ улицу Винезъ, гдѣ жилъ докторъ Боденъ, не разъ уже лечившій Жанну. Служанка послѣ долгаго ожиданія отворила ей дверь и объявила, что докторъ проводитъ ночь у родительницы. Елена осталась на тротуарѣ въ какомъ-то столбнякѣ. Она не знала въ Пасси другого доктора. Она безсмысленно пошла, куда глаза глядѣли. Дулъ холодный вѣтеръ; подъ ея туфлями хрустѣлъ только-что выпавшій снѣгъ. Она постоянно видѣла передъ собою маленькую Жанну и ее преслѣдовала одна страшная мысль, что ребенокъ умретъ, потому что она не достанетъ во время доктора. Вдругъ она остановилась передъ первой попавшейся дверью и позвонила. Она надѣялась, что ей дадутъ адресъ доктора. Никто не откликнулся. Она снова позвонила. Вѣтеръ развѣвалъ пряди ея волосъ и облеплялъ ея ноги узкой юбкой.
   Наконецъ, лакей, отворивъ дверь, сказалъ, что докторъ Деберль спитъ. Слава Богу, она была у доктора! Оттолкнувъ лакея, она вошла.
   -- Мой ребенокъ умираетъ! Скажите доктору, чтобъ онъ шелъ скорѣе!
   Она взошла по лѣстницѣ, ссорясь съ слугою на каждой ступени и отвѣчая на всѣ его доводы одной фразой: "Мой ребенокъ умираетъ".
   Войдя въ первую комнату, она остановилась. Но услыхавъ, что за дверью кто-то шевелится, она громко сказала:
   -- Поскорѣе, докторъ, поскорѣе, умоляю васъ! Мой ребенокъ умираетъ!
   Когда-жё докторъ вышелъ къ ней въ домашней курткѣ и безъ галстуха, она схватила его за руку и потащила, не давъ времени надѣть пальто. Онъ узналъ ее. Она жила въ сосѣднемъ домѣ, также принадлежавшемъ ему. Поэтому, онъ провелъ ее ближайшимъ путемъ черезъ садъ и калитку въ стѣнѣ, раздѣлявшей оба дома.
   -- Я знала, что рядомъ есть докторъ, сказала по дорогѣ Елена, у которой неожиданно воскресла память,-- но я позабыла, я совсѣмъ сошла съума. Скорѣе! Скорѣе!
   На своей лѣстницѣ она пропустила впередъ доктора и послѣдовала за нимъ съ какимъ-то религіознымъ уваженіемъ. Если-бъ онъ былъ Богъ, она не могла-бы болѣе благоговѣйно преклониться передъ нимъ.
   Во время ея отсутствія, Розалія сидѣла подлѣ больного ребенка и зажгла лампу на этажеркѣ. Войдя въ комнату, докторъ взялъ эту лампу и освѣтилъ Жанну, остававшуюся въ прежнемъ окоченѣломъ положеніи; только ея голова сползла съ подушки и на лицѣ появлялись временами судорожныя движенія. Около минуты докторъ молчалъ, прикусивъ губу. Елена съ безпокойствомъ смотрѣла на него. Замѣтивъ этотъ умоляющій взглядъ матери, онъ сказалъ:
   -- Ничего, пройдетъ. Не надо оставлять ее здѣсь, ей необходимо побольше воздуха.
   Елена схватила дѣвочку и перенесла ее къ себѣ на постель. Она. охотно поцѣловала-бы руку доктора за добрую вѣсть; все ея существо сіяло нѣжностью. Но у бѣдной Жанны, какъ только положили ее въ постель матери, сдѣлались сильныя конвульсіи. Докторъ снялъ абажуръ съ лампы, которая освѣтила всю комнату бѣловатымъ свѣтомъ, и, подойдя къ одному изъ окошекъ, отворилъ его. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ приказалъ Розаліи выдвинуть кровать изъ-за занавѣсокъ.
   -- Она умираетъ, докторъ! воскликнула Елена, дрожа отъ страха.-- Посмотрите! Посмотрите, я не узнаю ее.
   Онъ ничего не отвѣчалъ и молча слѣдилъ за ребенкомъ.
   -- Обойдите кровать съ другой стороны, сказалъ онъ черезъ нѣсколько минутъ,-- и держите ея руки, чтобъ она не исцарапалась. Тише, осторожнѣе. Не тревожьтесь, кризисъ долженъ взять свое.
   Оба они, нагнувшись надъ постелью, держали Жанну, маленькое тѣло которой конвульсивно билось. Докторъ застегнулъ свою куртку доверху, чтобъ скрыть свою обнаженную шею; Елена была закутана въ шаль, которую она накинула на плечи, выходя изъ дома. Но Жанна, метаясь со стороны на сторону, привела въ безпорядокъ ихъ костюмъ; шаль сверху распахнулась, а куртка растегнулась, хотя никто изъ нихъ этого не замѣтилъ. Они не видѣли другъ друга.
   Мало-по-малу припадокъ стихъ. Ребенокъ впалъ въ совершенное изнеможеніе. Докторъ продолжалъ безпокойно слѣдить за нимъ, хотя и обнадежилъ мать насчетъ благополучнаго исхода кризиса.
   -- Сколько больной лѣтъ! спросилъ онъ.
   -- Одиннадцать съ половиной.
   Наступило молчаніе. Онъ покачалъ головой и, нагнувшись, приподнялъ закрытыя вѣки Жанны, чтобъ посмотрѣть на слизистую оболочку глаза. Потомъ онъ продолжалъ свой допросъ, не поднимая головы.
   -- У нея были судороги въ младенчествѣ!
   -- Бывали, но только до шести лѣтъ. Она очень слабенькая. Въ послѣдніе дни ей все нездоровилось; у нея были обмороки и судороги.
   -- У васъ въ семействѣ случались нервныя болѣзни?
   -- Нѣтъ. Моя мать умерла отъ чахотки.
   Ей стыдно было признаться, что одна изъ ея прабабокъ лечилась въ съумасшедшемъ домѣ.
   -- Смотрите, сказалъ поспѣшно докторъ, -- начинается новый припадокъ.
   Жанна открыла глаза. Она обвела комнату дикимъ взглядомъ, не говоря ни слова. Потомъ ея глаза неподвижно устремились въ пространство, она откинула голову назадъ и снова вся остолбенѣла. Она была очень красна. Вдругъ она покрылась мертвенной блѣдностью и у нея снова начались судороги.
   -- Держите ее обѣими руками, сказалъ докторъ.
   Самъ онъ побѣжалъ къ этажеркѣ, на которую, входя, поставилъ ящикъ съ аптечкой и. вынувъ стклянку, далъ понюхать больной. Но это только усилило припадокъ. Жанну такъ передернуло, что она вырвалась изъ рукъ матери.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! Не давайте ей эфира! воскликнула Елена: -- эфиръ приводитъ ее въ бѣшенство.
   Они оба насилу могли удержать дѣвочку. Ея члены то напряженно вытягивались, то дѣлались какъ тряпки. Судорожныя движенія поднимали ея тѣло и какъ-бы складывали пополамъ, причемъ только оставались двѣ точки опоры -- затылокъ и пятки. Потомъ она тяжело опускалась на спину и ее начинало дергать со стороны на сторону, такъ-что она едва не падала съ постели. Кулаки у нея были сжаты и большіе пальцы приплюснуты къ ладонямъ; только по временамъ она разжимала руки и ощупью искала за что-нибудь уцѣпиться. Случайно захвативъ шаль матери, она уже не выпускала ее. Но всего страшнѣе мучила Елену страшная перемѣна въ ея дочери; она положительно не узнавала ее. Нѣжное лицо бѣднаго ребенка было исковеркано, глаза закатились и, полускрытые верхними вѣками, обнаруживали только синеватый бѣлокъ.
   -- Сдѣлайте что-нибудь, сказала Елена, -- я рѣшительно ни на что неспособна.
   Она вспомнила, что дочь одного сосѣда въ Марселѣ умерла отъ подобнаго-же припадка. Быть можетъ, докторъ обманывалъ ее изъ сожалѣнія. Она боялась каждую минуту, что Жанна перестанетъ дышать, такъ слабо и отрывочно было ея дыханіе. Внѣ себя отъ горя и страха, она тихо плакала. Крупныя слезы падали на обнаженное тѣло ребенка, сбросившаго съ себя простыню и одѣяло.
   Между тѣмъ, докторъ своими длинными, гибкими пальцами тихо проводилъ по шеѣ ребенка. Мало-по-малу припадокъ утихъ и послѣ нѣсколькихъ, болѣе слабыхъ судорожныхъ движеній, Жанна распростерлась посреди кровати, съ повисшей на грудь головою и вытянутыми руками и ногами. Елена продолжала плакать.
   -- Кончено? спросила она, наконецъ, вполголоса, нагибаясь къ Жаннѣ и цѣлуя ее въ лобъ,-- будутъ у нея еще припадки?
   -- Во всякомъ случаѣ, слѣдующіе припадки будутъ слабѣе, уклончиво отвѣчалъ докторъ.
   Спросивъ у Розаліи полстакана воды, онъ накапалъ какого-то лекарства изъ двухъ стклянокъ и, съ помощью Елены, которая держала голову дѣвочки, влилъ ложку микстуры ей въ ротъ, несмотря на стиснутые зубы. Лампа горѣла очень ярко и своимъ бѣлымъ пламенемъ освѣщала царствовавшій въ комнатѣ безпорядокъ. Мебель была опрокинута, одежда Елены, брошенная на спинку кресла, валялась на коврѣ, преграждая путь. Докторъ наступилъ на корсетъ и поднялъ его, чтобъ онъ болѣе не попадался ему подъ ноги. Отъ постели и разбросаннаго бѣлья стоялъ въ воздухѣ сильный запахъ ворвани. Всѣ тайны женскаго туалета были насильственно обнаружены. Докторъ самъ отыскалъ рукомойникъ и, намочивъ полотенце, приложилъ къ вискамъ ребенка.
   -- Вы простудитесь, сударыня, сказала Розалія, дрожа отъ холода:-- лучше-бы закрыть окно. Воздухъ слишкомъ рѣзкій.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Елена, -- оставьте окно открытымъ. Не правда-ли, докторъ?
   Свѣжій вѣтерокъ слегка колебалъ занавѣси; но Елена не чувствовала холода, хотя шаль совершенно спала съ ея плечъ, обнаживъ ея грудь; сзади растрепалась ея длинная коса и отдѣльныя пряди ниспадали до ногъ. Руки она совершенно обнажила, чтобъ легче было дѣйствовать, забывъ все на свѣтѣ, кромѣ болѣзни своего ребенка. Съ другой стороны, и докторъ былъ такъ озабоченъ, что не думалъ о распахнувшейся курткѣ и оборванномъ Жанною воротникѣ рубашки.
   -- Приподнимите ее немного, сказалъ онъ; -- нѣтъ, не такъ. Дайте мнѣ вашу руку.
   Онъ взялъ ея руку и подложилъ подъ голову ребенка, которому хотѣлъ дать вторую ложку лекарства. Онъ обращался съ Еленой, какъ съ своей помощницей и она религіозно повиновалась ему, видя, что дочь замѣтно успокоивалась.
   -- Теперь вы положите ея голову себѣ на плечо, а я послушаю ее, сказалъ докторъ и. перегнувшись черезъ обнаженное плечо матери, приложилъ ухо къ груди ребенка. Его щека касалась тѣла молодой женщины; въ одно и то-же время онъ могъ слышать біеніе сердца какъ дочери, такъ и матери. Когда-же онъ приподнялъ голову, его дыханіе слилось съ дыханіемъ Елены.
   -- Все хорошо, сказалъ онъ спокойно обрадованной матери.-- Положите ее; незачѣмь болѣе безпокоить бѣдняжку.
   Однакожъ, припадокъ снова повторился, но онъ былъ гораздо слабѣе. Жанна произнесла нѣсколько неясныхъ, отрывочныхъ словъ. Потомъ, съ небольшими промежутками, произошли еще два припадка, остановленные въ самомъ началѣ. Наконецъ, ребенокъ совершенно ослабъ, что снова, повидимому, испугало доктора. Онъ положилъ голову дѣвочки очень высоко на подушки, покрылъ до самаго подбородка одѣяломъ и впродолженіи цѣлаго часа не сводилъ съ нея глазъ, ожидая, когда дыханіе станетъ нормальнымъ. Съ другой стороны кровати неподвижно стояла Елена, дожидаясь того-же.
   Мало-по малу лицо Жанны приняло спокойное выраженіе. Лампа освѣщала ее блѣднымъ свѣтомъ. Ея черты принимали прежнія очертанія. Прелестный овалъ ея лица отличался удивительной, граціозной нѣжностью. Ея прекрасные глаза были закрыты синеватыми, прозрачными вѣками; тонкія ноздри слегка раздувались, а довольно большой ротъ осѣнялся смутной улыбкой. Она спала, склонивъ головку на роскошныхъ волнахъ своихъ черныхъ волосъ.
   -- Ну, теперь кончено, сказалъ, наконецъ, докторъ вполголоса.
   Онъ подошелъ къ столу, собралъ свои стклянки и хотѣлъ уйти. Но Елена схватила его за руку и сказала съ пламенной мольбой:
   -- О, докторъ, не оставляйте меня! Подождите хотя нѣсколько минутъ. Что я сдѣлаю, если возобновятся припадки? Вы спасли ее, не бросайте-же ее.
   Онъ знакомъ выразилъ, что не было болѣе никакой опасности, но все-же остался, чтобъ успокоить мать. Она послала Розалію спать и они остались вдвоемъ. Вскорѣ начало свѣтать и докторъ закрылъ окно.
   -- У нея нѣтъ ничего опаснаго, увѣряю васъ, сказалъ онъ почти шопотомъ среди безмолвной тишины.-- Съ ребенкомъ ея лѣтъ надо быть очень осторожнымъ. Главное, чтобъ она вела жизнь правильную, акуратную, безъ всякихъ волненій.
   -- Она очень слабая и нервная, отвѣчала Елена послѣ минутнаго молчанія; -- я не всегда могу съ нею совладать. Она иногда изъ-за пустяковъ такъ сильно радуется или опечаливается, что я невольно прихожу въ ужасъ. Она такъ страстно любитъ меня, что плачетъ отъ ревности, когда я ласкаю другого ребенка.
   -- Да, да, слабая, нервная, ревнивая, повторилъ медикъ, качая толовой; -- ее пользуетъ докторъ Воденъ, не правда-ли? Я поговорю съ нимъ о ней и мы посмотримъ, какія можно принять рѣшительныя мѣры. Она теперь находится именно въ той эпохѣ, когда складывается на всю жизнь здоровье женщины.
   Видя, съ какимъ сочувствіемъ онъ говоритъ объ ея дочери. Елена воскликнула въ порывѣ благодарности:
   -- Ахъ, докторъ, какъ я обязана вамъ за всѣ ваши заботы!
   Она сама испугалась, какъ громко произнесла эти слова, и нагнулась надъ кроватью ребенка, боясь, не проснулся-ли онъ. Но Жанна спала, теперь уже розовая, улыбающаяся. Въ безмолвной комнатѣ парила какая-то томная нѣга, всегда слѣдующая за сильными кризисами. Все по-прежнему мирно спало: обои, мебель, разбросанная одежда. Все тонуло въ синеватомъ свѣтѣ утреннихъ сумерекъ, глядѣвшихъ въ окна.
   Елена по-прежнему стояла съ одной стороны кровати, а докторъ съ другой. Между ними спокойно спала маленькая Жанна.
   -- Ея отецъ бывалъ часто боленъ, замѣтила Елена.-- а я всегда здорова.
   Докторъ теперь въ первый разъ посмотрѣлъ на нее и не могъ удержаться отъ улыбки: такая она была сильная, здоровая женщина. Она также улыбнулась своей спокойной улыбкой. Она была счастлива такимъ рѣдкимъ здоровьемъ.
   Онъ не спускалъ съ нея глазъ. Рѣдко ему приходилось видѣть такую правильную красоту. Большого роста, величественная, она походила на Юнону съ золотисто-каштановыми волосами. Когда она медленно поворачивала голову, ея профиль принималъ строгія очертанія статуи. Сѣрые глаза и бѣлые зубы озаряли все ея лицо. Подбородокъ ея, округленный, толстоватый, придавалъ ея лицу благоразумный, энергичный видъ. Но болѣе всего поражало доктора великолѣпное тѣло этой женщины-матери. Шаль ея совершенно спустилась съ плечъ; грудь и руки были обнажены. Густая прядь волосъ скользила по шеѣ. Но въ одной юбкѣ, полуобнаженная. съ распущенными волосами, она сіяла такимъ величіемъ женской чистоты, что восторженный взглядъ взволнованнаго доктора робко опускался.
   Она также зорко смотрѣла, на него. Докторъ Деберль былъ человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, съ длиннымъ, чисто-выбритымъ лицомъ, тонкими губами и умнымъ взглядомъ. Въ свою очередь, я она замѣтила, что его шея была обнажена. Такъ стояли они другъ противъ друга, а среди нихъ маленькая Жанна спала тихимъ, спокойнымъ сномъ. Наконецъ, Елена медленно поправила свою шаль и совершенно закуталась въ нее; докторъ застегнулъ доверху свою куртку.
   -- Мама, мама! прошептала Жанна, просыпаясь.
   Открывъ глаза, она увидала доктора и съ безпокойствомъ спросила:
   -- Это кто?
   -- Спи, голубушка, отвѣчала мать, нѣжно цѣлуя ее: -- ты была нездорова. Это другъ.
   Дѣвочка съ удивленіемъ посмотрѣла на мать. Она ничего не понимала; но сонъ одолѣвалъ ее и она закрыла глаза.
   -- О, я спать хочу, лепетала она;-- прощай, мама. Если онъ твой другъ, то будетъ и моимъ.
   Докторъ положилъ въ карманъ свою аптечку и, молча поклонившись, вышелъ изъ комнаты. Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ Елена прислушивалась къ тихому дыханію ребенка. Потомъ, сидя на кровати, она забылась, устремивъ глаза въ пространство. Лампа блѣдно мерцала при свѣтѣ рождающагося дня.
   

ГЛАВА II.

   На другой день Елена сказала себѣ, что ей слѣдовало-бы изъ приличія пойти поблагодарить доктора Деберля. Въ виду грубаго, насильственнаго приглашенія его къ постели больной и цѣлой ночи, проведенной имъ съ Жанной, это посѣщеніе выходило изъ рамокъ простого докторскаго визита и ставило ее въ какое-то неловкое положеніе, точно онъ ей оказалъ необыкновенную услугу. Однакожъ, она колебалась дна дня. откладывая свой визитъ изъ боязни выказать излишнюю поспѣшность или слишкомъ много благодарности. Эта нерѣшительность заставляла ее постоянно думать о докторѣ; случайно встрѣтивъ его утромъ на улицѣ, она спряталась, какъ ребенокъ. Потомъ она очень сердилась на себя за эту излишнюю застѣнчивость. Ея спокойная, правдивая натура возставала противъ такого необычайнаго волненія. Поэтому она рѣшила пойти къ доктору въ тотъ-же день.
   Припадокъ съ Жанной случился въ дочь со вторника на среду, а теперь была суббота. Ребенокъ совершенно оправился. Докторъ Боденъ, явившійся на другой день, говорилъ о докторѣ Деберлѣ съ уваженіемъ бѣднаго, стараго врача къ блестящему, богатому, молодому товарищу. Онъ, однако, замѣтилъ, съ лукавой улыбкой, что свое громадное состояніе Деберль получилъ отъ отца, пользовавшагося любовью всего Пасси и оставившаго сыну полтора миліона и прекрасную практику, самъ-же онъ лечилъ только изъ любви къ искусству и имѣлъ постоянными паціентами только старыхъ друзей отца и своихъ пріятелей.
   -- Онъ знающій докторъ, прибавилъ старикъ Боденъ, пожимая плечами, -- и я почту за большую честь посовѣтоваться съ нимъ о болѣзненныхъ припадкахъ моего маленькаго друга Жанны.
   Въ три часа Елена съ дочерью вышла изъ дома. Имъ пришлось сдѣлать только нѣсколько шаговъ по улицѣ Винезъ до сосѣдняго дома доктора. Обѣ онѣ были въ глубокомъ траурѣ. Лакей во фракѣ и бѣломъ галстухѣ отворилъ имъ дверь. Елена узнала великолѣпныя сѣни, украшенныя по стѣнамъ восточными коврами, но теперь жардиньерки были полны цвѣтами. Лакей провелъ ихъ въ маленькую гостиную съ свѣтло-сѣрыми обоями и такой-же мебелью. На порогѣ онъ остановился, вопросительно смотря на Елену. Она сказала ему свое имя.
   -- Г-жа Гранжанъ.
   Лакей отворилъ дверь въ слѣдующую блестящую, желтую гостиную и доложилъ громко:
   -- Г-жа Гранжанъ.
   Елена невольно отшатнулась. Она увидала на противоположномъ концѣ комнаты, у камина, молодую женщину, сидѣвшую на маленькой кушеткѣ. Рядомъ съ нею, въ креслахъ, виднѣлась пожилая дама въ шляпѣ и шали.
   -- Извините, сказала Елена, -- я желала видѣть доктора Деберля.
   И она взяла за руку Жанну, которую, было, пропустила впередъ. Ей казалось страннымъ, неловкимъ явиться непрошеной гостьей къ незнакомой дамѣ. Отчего она не спросила у лакея, дома-ли докторъ? Она, впрочемъ, знала, что онъ женатъ.
   Въ эту минуту г-жа Деберль поспѣшно говорила визгливымъ голосомъ:
   -- Чудесно, чудесно! Она умираетъ съ удивительнымъ реализмомъ! Она вотъ такъ рветъ на себѣ корсажъ и, опрокинувъ назадъ голову, синѣетъ, какъ мертвецъ. Увѣряю васъ, Орели, вамъ надо ее посмотрѣть.
   Потомъ она встала и, шелестя платьемъ, пошла навстрѣчу къ Еленѣ.
   -- Войдите, сдѣлайте одолженіе, сказала она очень привѣтливо и граціозно; -- мужа нѣтъ дома, но я очень рада, право, очень рада съ вами познакомиться. Это, вѣроятно, ваша прелестная дочь была такъ нездорова надняхъ, ночью. Пожалуйста, присядьте, хоть на минуту.
   Елена должна была принять приглашеніе и молча опустилась въ кресло, а Жанна застѣнчиво присѣла на кончикъ стула. Г-жа Деберль помѣстилась снова съ своими громадными юбками на узенькой кушеткѣ.
   -- Сегодня мой день, сказала она, съ пріятной улыбкой; -- я принимаю по суботамъ и Пьеръ пускаетъ всѣхъ. На прошлой недѣлѣ онъ наградилъ меня полковникомъ въ подагрѣ.
   -- Вы съума сошли, Жюльета, промолвила Орели, старая дѣва, знавшая съ дѣтства г-жу Деберль.
   Наступило непродолжительное молчаніе. Елена обняла однимъ взглядомъ роскошную гостиную, мебель и драпировки которой блестѣли золотыми разводами на черномъ фонѣ. Массы цвѣтовъ виднѣлись на каминѣ и столахъ, а окна выходили въ залитый солнечнымъ свѣтомъ садъ, съ обнаженными деревьями и пустыми куртинами. Въ комнатѣ было очень жарко; въ каминѣ медленно тлѣло одно полѣно. Елена поняла, что лучезарный блескъ гостиной былъ только ловко подобранной рамкой. Г-жа Деберль отличалась черными, какъ крыло ворона, волосами и молочной бѣлизной тѣла. Она была маленькаго роста, пухленькая, томная, граціозная. Среди всего золота, окружавшаго ее подъ тѣнью густыхъ прядей черныхъ волосъ, лицо ея сіяло розовато-золотистымъ оттѣнкомъ. Еленѣ она показалась дѣйствительно прелестной.
   -- Страшная вещь -- припадки у дѣтей, сказала, наконецъ, г-жа Деберль; -- у моего Люсьена они были, но въ раннемъ дѣтствѣ. Вы, вѣрно, очень перепугались. Но теперь вашъ прелестный ребенокъ, кажется, совсѣмъ оправился.
   Говоря это, она, въ свою очередь, смотрѣла на Елену съ удивленіемъ, такъ поразила ее красота молодой женщины. Она никогда не видывала такой правильной красоты, такой царственной осанки, какъ въ строгой, художественно-драпированной фигурѣ вдовы. Она невольно улыбнулась отъ восторга и перемигивалась съ Орели, которая также была поражена наружностью Елены. Онѣ обѣ смотрѣли на нее съ такимъ наивнымъ удивленіемъ, что сама Елена невольно улыбнулась.
   -- Вы не были вчера на первомъ представленіи новой пьесы въ театрѣ "Водевиля?", спросила г-жа Деберль, взявъ вѣеръ, висѣвшій на ея поясѣ.
   -- Я никогда не ѣзжу въ театръ, отвѣчала Елена.
   -- О, маленькая Ноеми была великолѣпна! Она умираетъ съ удивительнымъ реализмомъ. Она вотъ такъ рветъ на себѣ корсажъ, опрокидываетъ голову и синѣетъ, какъ мертвецъ. Эфектъ былъ поразительный!
   И она продолжала разбирать игру актрисы, которую такъ восхваляла. Потомъ она перешла къ другимъ новостямъ парижской жизни: къ художественной выставкѣ, на которой были невозможныя картины, къ безсмысленному роману, возносимому до небесъ въ рекламахъ, въ послѣдней, скандальной исторіи и т. д. Она говорила обо всемъ этомъ легко, живо, безъ устали, какъ-бы находясь въ родной ей атмосферѣ. Елена, чуждая этому невѣдомому ей міру, слушала молча, и только изрѣдка отвѣчала краткими, лаконическими фразами.
   -- Г-жа Шерметъ... Г-жа Тиссо, доложилъ лакей, отворяя дверь.
   Въ комнату вошли двѣ дамы, одѣтыя очень нарядно. Г-жа Деберль поспѣшила ихъ встрѣтить, ловко откидывая каблуками длинный шлейфъ своего чернаго, богато-отдѣланнаго платья. Хозяйка и гостьи заговорили въ одинъ голосъ.
   -- Какъ вы любезны... Я васъ давно уже не видала.
   -- Мы заѣхали поговорить о лотереѣ, вы знаете...
   -- Какъ-же.
   -- Нѣтъ, благодарствуйте, мы не можемъ присѣсть. У насъ еще двадцать визитовъ.
   -- Неужели, вы хотите бѣжать.
   Гостьи кончили тѣмъ, что сѣли, хотя клялись, что у нихъ не было ни минуты свободной, и пискливая болтовня продолжалась съ прежней быстротой.
   -- Каково? Вчера въ "Водевилѣ?"
   -- О, великолѣпно!
   -- Вы знаете, весь эфектъ въ томъ, что она растегиваетъ корсажъ и опускаетъ на лобъ волосы.
   -- Говорятъ, она синѣетъ отъ какого-то лекарства.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, у нея просто заучены всѣ движенія...
   -- Удивительно!
   Обѣ дамы встали. Черезъ минуту онѣ исчезли. Въ комнатѣ воцарилась прежняя, теплая тишина. Гіацинты на каминѣ наполняли воздухъ своимъ сильнымъ благоуханіемъ. Изъ сада доносилось чириканье воробьевъ. Прежде, чѣмъ возвратиться на свою кушетку, г-жа Деберль опустила кружевную занавѣску на противоположномъ окнѣ.
   -- Жюльета, знаешь ты сколько лѣтъ г-жѣ Тисса? спросила Орели, послѣ минутнаго молчанія.
   -- Она сама уже не помнитъ, отвѣчала г-жа Деберль.
   Обѣ женщины улыбнулись и замолчали. Потомъ Жюльета пододвинула свою кушетку къ креслу Елены и сказала:
   -- Извините, мнѣ не даютъ покоя...
   И она начала очень любезно, ласково говорить о предметахъ, которые-бы могли интересовать Елену. Она, повидимому, знала отчасти ея прошедшее, вѣроятно, черезъ болтовню слугъ, такъ-какъ домъ, въ которомъ жила Елена, принадлежалъ ея мужу. Съ большимъ тактомъ и дружескимъ сочувствіемъ она затронула щекотливый вопросъ о трагической смерти мужа Елены въ Барской гостинницѣ, въ улицѣ Ришелье.
   -- И вы только-что въ первый разъ пріѣхали тогда въ Парижъ? говорила она; -- страшно, должно быть, потерять мужа въ незнакомомъ городѣ, гдѣ никого и ничего не знаешь.
   Елена грустно качала головой. Да, она провела ужасные часы. Болѣзнь, которая унесла мужа въ могилу, открылась неожиданно на другой день ихъ пріѣзда въ Парижъ, въ ту самую минуту, какъ они вмѣстѣ выходили изъ гостинницы. Она не знала ни одной улицы и даже не понимала, въ какой части города находилась. Цѣлую недѣлю она провела у постели умирающаго, одна, забытая всѣми въ мрачномъ одиночествѣ, среди шумнаго, многолюднаго Парижа. Когда она въ первый разъ вышла потомъ на улицу, она была уже вдовою. Она не могла и теперь вспомнить, безъ лихорадочной дрожи, о большой, обнаженной комнатѣ гостинницы, заваленной неотпертыми чемоданами и лекарственными стклянками.
   -- Вашъ мужъ былъ, говорятъ, вдвое старше васъ? опросила г-жа Деберль, съ теплымъ сочувствіемъ, а старая дѣва Орели наострила уши, чтобъ не проронить ни слова.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Елена; -- онъ былъ старше меня только шестью годами, но слабаго здоровья и всегда кашлялъ.
   Она въ нѣсколькихъ словахъ разсказала исторію своего замужества. Ея мужъ, Гранжанъ, влюбился въ нее, когда она жила съ своимъ отцомъ, шляпочникомъ Мурэ въ Марселѣ. Семейство Гранжана, богатые сахаровары упорно противились браку его съ нею, съ бѣдной дѣвушкой; они обвѣнчались тайкомъ и жили очень скудно, до того дня, какъ неожиданно получили, по смерти дяди, наслѣдство, въ десять тысячъ годового дохода. Тогда Гранжанъ, ненавидѣвшій отъ всего сердца Марсель, рѣшился переѣхать въ Парижъ.
   -- Какихъ лѣтъ, вы вышли замужъ? спросила г-жа Деберль.
   -- Семнадцати.
   -- Какъ вы были тогда хороши!
   Разговоръ прервал и. Елена какъ-бы не слыхала комплимента, а г-жа Деберль снова переглянулась съ Орели. Онѣ отгадывали то, что вдова не досказала. Онѣ были увѣрены, что ея сердце еще молчало, и что она питала къ мужу только дружескую привязанность-и теплую благодарность. Она была величественно спокойна, какъ статуя, передъ которой восторженно преклонялись, лобзая ея ноги, но не вдыхая жизнь въ холодный мраморъ. Ея большіе, свѣтлые глаза ясно выражали, что она вела жизнь чистую, незапятнанную и если она не любила мужа, то не любила и никого другого.
   -- Г-жа Мангеленъ, доложилъ лакей.
   Въ дверяхъ показалась молодая женщина, очень скромная и застѣнчивая. Хозяйка едва приподнялась съ кушетки. Это была одна изъ покровительствуемыхъ ею бѣдныхъ женщинъ, которая пришла поблагодарить ее за оказанную услугу. Оставшись только нѣсколько минутъ, она удалилась, низко присѣдая.
   Послѣ ея ухода г-жа Деберль продолжала прерванный разговоръ. Теперь она заговорила объ аббатѣ Жувѣ. Она его знала. Онъ былъ бѣднымъ, приходскимъ патеромъ въ Пасси, но, благодаря своимъ добрымъ дѣламъ, пользовался всеобщей любовью.
   -- О! святой человѣкъ! прибавила она съ набожнымъ видомъ.
   -- Онъ былъ очень добръ къ намъ, отвѣчала Елена;-- мой мужъ знавалъ его еще въ Марсели. Услыхавъ о моемъ несчастьѣ, онъ взялъ на себя всѣ хлопоты и поселилъ меня въ Пасси.
   -- У него есть братъ? спросила Жюльета.
   -- Да; но отъ другого отца. Г. Рамбо также знавалъ моего мужа. Онъ имѣетъ въ улицѣ Рамбюто большой складъ масла и другихъ произведеній южной Франціи; кажется, его дѣла въ блестящемъ положеніи. Онъ и аббатъ составляютъ весь мой дворъ, прибавила она съ улыбкой.
   Обыкновенно Елена была неразговорчива, но такъ-какъ ей нечего было скрывать, то она отвѣчала откровенно на всѣ вопросы. Жаннѣ наскучило сидѣть на кончикѣ стула и она бросала на мать нетерпѣливые взгляды. Ея тонкое, впечатлительное личико ясно выражало, что ей не нравилось все, что говорилось вокругъ нея и она подозрительно посматривала по сторонамъ. Г-жа Деберль замѣтила ея тревожное состояніе и любезно сказала:
   -- Вамъ, голубушка, кажется, скучно сидѣть спокойно съ большими. На этажеркѣ есть книги съ картинками.
   Жанна взяла альбомъ, но ея взгляды, полные мольбы и иронического обожанія, не покидали матери. Елена, соблазненная окружавшей ее сочувственной атмосферой, не двигалась съ мѣста; она была очень спокойнаго характера и часами просиживала на одномъ мѣстѣ. Но когда лакей разомъ доложилъ: "г-жа Бертье, г-жа Жиро, г-жа Левассеръ", она сочла своимъ долгомъ встать и проститься.
   -- Останьтесь! воскликнула хозяйка:-- надо-же мнѣ познакомить васъ съ моимъ сыномъ.
   Мало-по-малу маленькое общество у камина становилось многолюднѣе. Всѣ дамы говорили въ одинъ голосъ. Одна жаловалась, что она очень нездорова, но разсказывала, что въ послѣднее время ложилась спать каждый день не ранѣе четырехъ часовъ. Другая горько сѣтовала на кормилицъ, увѣряя, что нѣтъ ни одной честной. Потомъ разговоръ перешелъ на портнихъ. Г-жа Деберль утверждала, что портниха не можетъ хорошо одѣвать женщинъ, для этого необходимъ портной. Двѣ дамы, между тѣмъ, о чемъ-то шептались, но довольно громко, такъ что остальныя, разслышавъ нѣсколько словъ, громко разсмѣялись.
   -- Г. Малиньонъ, доложилъ лакей.
   Въ комнату вошелъ молодой человѣкъ большого роста, одѣтый по послѣдней модѣ. Его привѣтствовали лестными восклицаніями. Г-жа Деберль, не вставая съ мѣста, протянула ему руку и сказала:
   -- Каково, вчера въ "Водевилѣ"!
   -- Отвратительно!
   -- Какъ отвратительно? Она великолѣпна, когда рветъ на себѣ корсажъ и опрокидываетъ голову.
   -- Полноте, этотъ реализмъ просто гадокъ.
   Начали разсуждать о реализмѣ, но молодой человѣкъ не хотѣлъ о немъ и слышать.
   -- Я не допускаю ни въ чемъ реализма, говорилъ онъ очень громко; -- слышите, ни въ чемъ; это унижаетъ искуство. Развѣ синяя женщина красива? Такъ мы дойдемъ, Богъ знаетъ, до чего на сценѣ. Отчего Ноеми не доводитъ до конца своего реализма? прибавилъ онъ, дѣлая такой жестъ, который скандализировалъ всѣхъ дамъ.
   -- Фи! какой ужасъ! воскликнули онѣ.
   Однакожъ, г-жа Деберль повторила еще разъ свою фразу объ эфектѣ, производимомъ актрисой, а г-жа Левасеръ разсказала, что одна дама, сидѣвшая въ балконѣ, упала въ обморокъ. На этомъ разговоръ прекратился и всѣ признали, что успѣхъ знаменитой актрисы былъ громадный.
   Молодой человѣкъ, развалившись въ креслѣ, не смотря на то, что былъ въ дамскомъ обществѣ, казался совершенно домашнимъ человѣкомъ у доктора. Онъ машинально сорвалъ цвѣтокъ въ жардиньеркѣ и медленно жевалъ его.
   -- Вы читали новый романъ? спросила г-жа Деберль.
   -- Я читаю только два романа въ годъ, отвѣчалъ Малиньонъ съ глубокомысленнымъ видомъ.
   Что касается художественной выставки, онъ объявилъ, что не стоило посѣщать ее. Когда такимъ образомъ всѣ современные вопросы были истощены, онъ подошелъ къ кушеткѣ, на которой сидѣла Жюльета и сказалъ ей нѣсколько словъ вполголоса. Другія дамы въ это время о чемъ-то жарко спорили.
   -- Куда-же онъ исчезъ? воскликнула г-жа Бертье, оборачиваясь;-- часъ тому назадъ я видѣла его у г-жи Робино.
   -- Да, а теперь онъ поѣхалъ къ г-жѣ Леконтъ, отвѣчала хозяйка: -- это самый занятой человѣкъ по всемъ Парижѣ. Онъ славный юноша и всѣ мы очень любимъ его, прибавила она, обращаясь къ Еленѣ, которая съ любопытствомъ слѣдила за всѣмъ, что происходило вокругъ нея;-- онъ очень богатъ, занимается маклерскими дѣлами и все знаетъ.
   Дамы начали прощаться.
   -- До свиданія. До будущей среды.
   -- Конечно.
   -- А вы поѣдете на вечеръ? Я безъ васъ ни ногой въ этотъ домъ. Богъ знаетъ, кого тамъ встрѣтишь.
   -- Непремѣнно. Кланяйтесь, пожалуйста, г. Жиро.
   Проводивъ гостей и возвратясь изъ передней, г-жа Деберль нашла Елену посреди комнаты. Жанна крѣпко прижималась къ матери и, судорожно схвативъ ее за руку, увлекала къ дверямъ.
   -- Ахъ! да, вспомнила хозяйка и позвонивъ, сказала вошедшему слугѣ:-- Пьеръ, попросите сюда миссъ Смитсонъ съ Люсьеномъ.
   Черезъ минуту дверь отворилась и въ комнату вошла безъ доклада красивая, молодая дѣвушка шестнадцати лѣтъ. За нею слѣдовалъ старичекъ съ полными розовыми щеками.
   -- Здравствуйте, сестра, сказала молодая дѣвушка, цѣлуя г-жу Деберль.
   -- Здравствуйте, Полина, здравствуйте, батюшка!
   Старая дѣва Орели, не покидавшая все это время своего мѣста у камина, теперь встала и низко присѣла г. Летелье, который держалъ большой магазинъ шелковыхъ матерій на бульварѣ Капуцинокъ. Со времени смерти своей жены, онъ вездѣ являлся съ своей младшей дочерію, отыскивая ей богатаго жениха.
   -- Ты была вчера въ "Водевилѣ"? спросила Полина.
   -- О! успѣхъ громадный, отвѣчала Жюльета, поправляя волосы передъ зеркаломъ.
   -- Какъ гадко быть молодой дѣвушкой! воскликнула Полина съ гримасой избалованнаго ребенка;-- ничего нельзя видѣть. Я пошла съ папой въ двѣнадцать часовъ къ подъѣзду театра, чтобъ узнать, какъ кончилась пьеса.
   -- Да, мы встрѣтили Малиньона и онъ очень хвалилъ ее, прибавилъ отецъ.
   -- А онъ только-что здѣсь называлъ ее отвратительной! воскликнула Жюльета;-- ему никогда нельзя вѣрить.
   -- У тебя было много народу? спросила Полина.
   -- Ужасно; я умираю отъ усталости.
   Потомъ, вспомнивъ, что она не познакомила Елену съ новыми посѣтителями, сказала:
   -- Мой отецъ и сестра. Г-жа Гранжанъ.
   Тотчасъ завязался разговоръ о дѣтяхъ и дѣтскихъ болѣзняхъ, среди котораго въ комнату вошелъ маленькій мальчикъ подъ руку съ англчанкой гувернанткой, миссъ Смитсонъ. Г-жа Деберль сдѣлала ей выговоръ на англійскомъ языкѣ за то, что она такъ долго заставила себя ждать.
   -- А вотъ и мой маленькій Люсьенъ, воскликнула Полина, бросаясь на колѣни передъ ребенкомъ.
   -- Оставь его, сказала Жюльета; -- поздоровайся Люсьенъ съ той дѣвочкой.
   Мальчикъ былъ, очевидно, смущенъ. Семи лѣтъ, толстый, коренастый, онъ былъ одѣтъ, какъ кукла; увидавъ, что всѣ смотрѣли на него, онъ остановился и съ удивленіемъ разсматривалъ Жанну,
   -- Ну, ну! поощряла его мать.
   Онъ сдѣлалъ шагъ впередъ. Жанна смущала его своимъ серьезнымъ видомъ, блѣднымъ лицомъ и траурнымъ платьемъ. Онъ-же самъ отличался обычной неповоротливостью мальчиковъ, приподнятыми плечами, толстыми губами и немного насупленными бровями.
   -- Будь съ нимъ полюбезнѣе, дитя мое, сказала Елена, видя напряженно застѣнчивую позу своей дочери.
   Она не выпускала руки матери и судорожно проводила по ней своими длинными пальцами. Опустивъ немного голову, она ждала Люсьена съ безпокойнымъ видомъ нервной дѣвочки-нелюдимки, готовой спастись бѣгствомъ отъ чужой ласки. Но когда Елена нѣжно толкнула ее, она, съ своей стороны, сдѣлала два шага.
   -- Вамъ надо, душечка, первой поцѣловать его, сказала, смѣясь, г-жа Деберль:-- онъ у меня такой глупый звѣрекъ.
   -- Поцѣлуй его, Жанна, прибавила Елена.
   Дѣвочка взглянула на мать и прелестно улыбнулась, какъ-бы сожалѣя бѣднаго, смущеннаго мальчика.
   -- Охотно, мама, проговорила она съ глубокимъ чувствомъ.
   Взявъ Люсьена за плечи, она приподняла его и громко поцѣловала въ обѣ щеки. Тогда и онъ отвѣчалъ ей тѣмъ-же.
   -- Наконецъ-то! воскликнули всѣ присутствующіе.
   Елена поклонилась и пошла къ дверямъ въ сопровожденіи хозяйки.
   -- Пожалуйста, передайте мою искреннюю благодарность доктору, сказала она:-- онъ избавилъ меня отъ смертельнаго безпокойства.
   -- Ганри не дома? спросилъ Летелье.
   -- Нѣтъ, онъ поздно вернется, отвѣчала Жюльета и, замѣтивъ, что Орели также встала, прибавила: -- куда? вы съ нами обѣдаете.
   Каждую суботу старая дѣва ожидала этого приглашенія и только тогда снимала шаль и шляпу. Въ комнатѣ было такъ душно, что Летелье отворилъ окно и съ любопытствомъ разсматривалъ кустъ сирени въ саду, на которомъ уже виднѣлись почки. Полина бѣгала съ Люсьеномъ между стульями и креслами, стоявшими въ безпорядкѣ подлѣ гостей.
   -- Позвольте мнѣ по-дружески пожать вамъ руку, сказала г-жа Деберль нѣжно;-- мой мужъ говорилъ мнѣ о васъ и я чувствовала къ вамъ заочную симпатію. Ваше несчастіе и одиночество... Ну, однимъ словомъ, я очень счастлива, что съ вами познакомилась и надѣюсь, что мы будемъ.часто видѣться.
   -- Непремѣнно! Я вамъ очень благодарна, отвѣчала Елена, удивленная и тронутая такимъ теплымъ порывомъ въ женщинѣ, которая сперва показалась ей очень легкомысленной.
   Съ минуту онѣ съ улыбкой смотрѣли другъ на друга, не разнимая рукъ.
   -- Вы такъ прекрасны, что поневолѣ васъ полюбишь, сказала Жюльета, какъ-бы оправдываясь въ своей быстро возникшей привязанности.
   Елена весело засмѣялась, такъ мало занимала молодую женщину ея красота, и подозвала Жанну, которая задумчиво смотрѣла на рѣзвую игру Полины и Люсьена. Но г-жа Деберль остановила ребенка, говоря:
   -- Вы теперь друзья, проститесь съ нимъ,
   И дѣти послали другъ другу воздушный поцѣлуй.
   

ГЛАВА III.

   Каждый вторникъ у Елены обѣдали г. Рамбо и аббатъ Жувъ. Въ первое время ея вдовства они насильно назывались къ ней обѣдать, изъ дружескаго желанія, хоть разъ въ недѣлю нарушить ея уединеніе. Впослѣдствіи эти обѣды приняли характеръ общественнаго учрежденія. Гости приходили ровно въ семь часовъ, какъ-бы исполняя свою обязанность и какъ они, такъ и хозяйка, были одинаково довольны этими обѣдами.
   Въ этотъ вторникъ, Елена, въ ожиданіи своихъ гостей, пользуясь послѣдними лучами свѣта, шила что-то у окна въ своей комнатѣ. Здѣсь она проводила почти цѣлые дни въ безмятежной тишинѣ. Городской шумъ не достигалъ до высотъ, на которыхъ находился ея домъ. Она любила эту обширную комнату съ ея буржуазной роскошью, палисандровымъ шкафомъ и синей, бархатной мебелью. Въ первыя недѣли послѣ устройства квартиры ея друзьями, безъ ея малѣйшаго участія, она нѣсколько тяготилась грубой роскошью, которая въ глазахъ Рамбо и аббата составляла идеалъ искусства и комфорта, по мало-по-малу она стала чувствовать себя совершенно счастливой въ этой обстановкѣ, которая казалась ей столь-же простой и надежной, какъ ея сердце. Тяжелыя занавѣси и темная мебель увеличивали спокойный характеръ жилища. Единственное развлеченіе, которое она позволяла себѣ во время длинныхъ часовъ, проводимыхъ за работой, заключалось въ томъ, что она смотрѣла на обширный горизонтъ, на громадный Парижъ, который разстилалъ передъ нею волнистое море своихъ крышъ. Ея мирный и уединенный уголокъ находился на границѣ этой чудовищной столицы.
   -- Мама, я ничего не вижу, сказала Жанна, сидѣвшая подлѣ матери на маленькомъ стулѣ.
   Бросивъ работу, она стала смотрѣть на Парижъ, утопавшій въ сумеркахъ. Обыкновенно, она была очень тиха; мать почти насильно водила ее гулять, въ Булонскій лѣсъ, исполняя тѣмъ предписаніе доктора Бодена. Кромѣ этой ежедневной прогулки, продолжавшейся около двухъ часовъ, онѣ были въ Парижѣ не болѣе трехъ разъ впродолженіи полутора года. Нигдѣ ребенокъ не былъ такъ счастливъ, какъ въ этой синей комнатѣ. Жанна была, такъ нервна, что Еленѣ пришлось прекратить уроки музыки, которые она сама давала дѣвочкѣ; даже отдаленные звуки шарманки разстраивали до слезъ впечатлительную Жанну. Она помогала матери шить бѣлье для бѣдныхъ дѣтей, покровительствуемыхъ аббатомъ Жувомъ.
   Уже совершенно стемнѣло, когда Розалія внесла лампу. Служанка была чрезвычайно торжественна: вторничные обѣды составляли единственное важное событіе въ однообразной жизни вдовы.
   -- Наши гости, кажется, не будутъ сегодня, сказала она.
   -- Еще безъ четверти семь, отвѣчала Елена, смотря на часы;-- они сейчасъ придутъ.
   Розалія поступила на мѣсто по рекомендаціи аббата Жува. Она была прислана изъ провинціи на его попеченіе его старымъ товарищемъ, сельскимъ патеромъ, и онъ прямо со станціи желѣзной дороги отправилъ ее на мѣсто, такъ-что она не знала еще ни одного камня въ мостовой Парижа. Она была небольшого роста, полная, съ круглымъ лицомъ, черными, жесткими волосами, приплюснутымъ носомъ и красными губами. Она славилась соусами, которымъ научилась въ домѣ сельскаго патера отъ его кухарки, своей крестной матери.
   -- А вотъ и г. Рамбо! воскликнула Розалія и поспѣшила отворить дверь прежде, чѣмъ гость позвонилъ.
   Рамбо былъ настоящій провинціальный нотаріусъ, большого роста, широкоплечій, съ добрымъ лицомъ. Ему было сорокъ пять лѣтъ; онъ былъ сѣдъ, но большіе, голубые глаза сверкали наивной нѣжностью ребенка.
   -- А вотъ и г. аббатъ, всѣ гости въ сборѣ, прибавила Розалія, снова отворяя дверь.
   Рамбо молча пожалъ руку Елены и усѣлся въ кресло съ улыбкой человѣка, чувствующаго себя, какъ дома. Жанна бросилась на шею къ аббату.
   -- Здравствуйте, милый другъ! воскликнула она, -- я была очень нездорова.
   -- Нездорова? Бѣдняжка!
   Оба гостя выразили свое сочувствіе, особенно аббатъ, маленькій, сухощавый человѣчекъ, съ большой головой, въ растрепанной одеждѣ и съ замѣчательно добрыми, мягкими глазами. Жанна освободилась изъ объятій аббата и протянула одну руку ему, а другую Рамбо. Они оба впились въ нее безпокойными взорами и Елена должна была разсказать подробно о болѣзни ребенка. Аббатъ едва не разсердился, что за нимъ не послали, и съ глубокимъ интересомъ спросилъ:
   -- По крайней мѣрѣ, теперь все прошло, и припадки болѣе не повторялись?
   -- Вы ее любите больше меня, отвѣчала Елена съ улыбкой; -- и вы опять меня напугаете. Нѣтъ, она болѣе не страдала, только голова у нея тяжела и долго болѣли оконечности. Но мы примемъ противъ этого энергическія мѣры.
   -- Кушать подано, сказала служанка.
   Въ столовой мебель была краснаго дерева: столъ, буфетъ и восемь стульевъ. Розалія спустила красныя, репсовыя занавѣси. Висячая, бѣлая, фарфоровая лампа бросала матовый свѣтъ на обѣденный столъ съ симетрично разставленными тарелками и съ суповой чашкой, изъ которой валилъ паръ. Каждый вторникъ за бѣдомъ происходили одни и тѣ-же разговоры, но на этотъ разъ, естественно, говорили всего болѣе о докторѣ Деберлѣ. Аббатъ отзывался о немъ съ большой похвалой, хотя докторъ былъ далеко не набоженъ. По словамъ аббата, Деберль былъ благороднѣйшій человѣкъ, прекрасный отецъ и прекрасный мужъ. Что-же касается г-жи Деберль, то и она отличная женщина, несмотря на нѣсколько легкомысленныя манеры, благодаря странному парижскому воспитанію. Вообще Деберли -- рѣдкое семейство. Елена была очень рада слышать такой отзывъ, вполнѣ соотвѣтствовавшій ея собственному впечатлѣнію. Къ тому-же она могла теперь спокойно поддерживать это знакомство, которое сначала пугало ее.
   -- Вы ведете слишкомъ уединенную жизнь, замѣтилъ аббатъ.
   -- Конечно, прибавилъ Рамбо.
   Елена съ спокойной улыбкой отвѣчала, что ей довольно такихъ двухъ друзей, какъ они, и что она боится новыхъ знакомствъ.
   Когда пробило десять часовъ, гости взялись за шляпы.
   Жанна, по обыкновенію, заснула на креслѣ; убѣдившись, что она спитъ спокойно, гости вышли изъ комнаты на цыпочкахъ.
   -- До вторника, произнесъ въ передней Рамбо.
   -- Я вамъ забылъ сообщить, сказалъ аббатъ,-- что г-жа Фетю нездорова. Вы навѣстили бы ее.
   -- Я пойду завтра, отвѣчала Елена.
   Аббатъ охотно посылалъ ее къ своимъ бѣднымъ. На другой день Елена вышла изъ дому одна; она перестала брать съ собою Жанну, съ тѣхъ поръ, какъ дѣвочка, возвратясь послѣ посѣщенія старика, разбитаго параличемъ, два дня была въ лихорадкѣ. Елена, пройдя улицу Винезъ, повернула въ улицу Ренуаръ и спустилась по узкому, крутому переулку, который съ высотъ Пасси ведетъ къ набережной. Въ концѣ этого переулка въ старомъ, полуразвалившемся домѣ г-жа Фетю занимала крошечную комнатку на чердакѣ, освѣщенную круглымъ, слуховымъ окномъ, вся меблировка которой состояла изъ плохой кровати, хромого стола и стула съ изорваннымъ, плетенымъ сидѣньемъ.
   -- А, моя добрая госпожа, моя добрая госпожа! застонала она, увидавъ Елену.
   Старуха Фетю была женщина полная, съ одутловатымъ лицомъ; она лежала на кровати, прикрывая свое тѣло одѣяломъ въ лохмотьяхъ. У нея были маленькіе, живые глаза и плаксивый голосъ, раздававшійся неустанно.
   -- О, добрая госпожа, какъ я вамъ благодарна, говорила она съ какимъ-то шумнымъ смиреніемъ;-- о, я ужасно страдаю! Точно собаки рвутъ на части мой бѣдный бокъ. Я увѣрена, что въ животѣ у меня сидитъ какой-то звѣрь. Вотъ тутъ, вотъ тутъ. Ахъ! ахъ! уже два дня боль не перестаетъ ни на секунду. Боже мой! Неужели можно страдать такъ долго! Благодарю васъ, добрая госпожа. Вы не забываете бѣдныхъ и это вамъ зачтется.
   Елена сѣла. Потомъ, замѣтивъ на столѣ горшокъ съ горячимъ отваромъ какой-то травы, она налила чашку и подала больной. Кромѣ того на столѣ лежали фунтъ сахару и два лимона.
   -- У васъ кто-то былъ? спросила она.
   -- Да, маленькая дама. Но она ничего не понимаетъ, она не знаетъ, чего мнѣ нужно. Ахъ! если-бъ у меня былъ кусокъ говядины, сосѣдка сварила-бы мнѣ бульону. Ой, ой! какъ стрѣляетъ въ бокъ! О! кажется, бульонъ мнѣ помогъ-бы.
   И, несмотря на терзавшія ее страданія, она зорко слѣдила глазами за Еленой, которая, пошаривъ рукой въ карманѣ, положила на столъ десяти-франковую монету. Не успѣла она увидать деньги, какъ немедленно протянула руку и деньги исчезли, хотя она не переставала стонать.
   -- Боже мой? Это не можетъ такъ продолжаться. Вѣроятно, наступилъ кризисъ. Благодарю васъ, добрая госпожа, Богъ вамъ за это воздастъ. Я буду за васъ молиться. По всему тѣлу у меня пробѣгаетъ дрожь. Аббатъ мнѣ сказалъ, что вы придете. Только вы однѣ умѣете дѣлать добрыя дѣла. Я куплю себѣ говядины. Охъ! охъ! боль опускается въ ноги. Помогите мнѣ повернуться, я сама не могу.
   Елена сняла перчатки; взявъ за плечи больную, она переложила ее на другой бокъ. Въ эту минуту дверь отворилась и вошелъ докторъ Деберль. Елена такъ удивилась, что невольно вспыхнула.
   -- Это докторъ, сказала старуха; -- вы оба очень добры ко мнѣ, да благословитъ васъ Господь!
   Докторъ, молча, поклонился Еленѣ. Больная, со времени его прихода, стонала уже не такъ сильно, и какъ-то по-дѣтски ныла съ присвистомъ. Замѣтивъ, что докторъ и добрая госпожа были знакомы между собою, она не спускала съ нихъ глазъ. По напряженію морщинъ на ея лбу, ясно было видно, что въ головѣ ея происходила умственная работа. Докторъ предложилъ ей нѣсколько вопросовъ и послушалъ ея правый бокъ. Потомъ, обернувшись къ Еленѣ, онъ сказалъ вполголоса:
   -- У нея страданія печени. Она поправится черезъ нѣсколько дней.
   И, оторвавъ листокъ изъ своей памятной книжки, онъ написалъ нѣсколько словъ.
   -- Пошлите съ этимъ рецептомъ въ аптеку въ улицѣ Пасси, сказалъ онъ, нагибаясь къ больной,-- и принимайте микстуру каждые два часа по столовой ложкѣ.
   Старуха разсыпалась въ благодарностяхъ. Елена не покидала своего мѣста на стулѣ подлѣ кровати. Докторъ медлилъ уйти: но вдругъ глаза ихъ встрѣтились. Онъ, молча, поклонился и, изъ приличія, вышелъ первый. Не успѣла дверь затвориться за нимъ, какъ больная начала снова громко стонать.
   -- Охъ! охъ!.. Какой славный докторъ!.. Только поможетъ-ли мнѣ его лекарство! Лучше мнѣ выпить отвару одуванчиковъ съ саломъ; это отлично помогаетъ противъ водяной. Охъ! охъ!.. Вы можете гордиться знакомствомъ съ такимъ человѣкомъ. Вы вѣрно его знаете уже давно? Боже мой! Какъ мучитъ меня жажда! У меня горятъ всѣ внутренности... Онъ женатъ, не правда-ли? Такой человѣкъ вполнѣ достоинъ хорошей жены и прекрасныхъ дѣтей... Какъ пріятно, что хорошіе люди узнаютъ другъ друга.
   Елена встала и подала ей пить.
   -- Ну, прощайте, г-жа Фетю, сказала она; -- до завтра.
   -- Да, да... Какъ вы добры! Охъ! кажется, мнѣ было-бы легче въ чистой рубашкѣ, а эта разорвана пополамъ. Ну, Богъ съ вами! Онъ воздастъ вамъ за все.
   Войдя на слѣдующій день въ комнату больной, Елена уже застала тамъ доктора Деберля. Онъ писалъ рецетъ, а старуха болтала безъ умолка своимъ плаксивымъ голосомъ:
   -- У меня, докторъ, въ боку свинецъ, я увѣрена, фунтовъ во сто. Вотъ почему я не могу повернуться. Ахъ! это вы, добрая госпожа, продолжала она, увидавъ Елену,-- я говорила доктору: она придетъ, она непремѣнно придетъ, еслибъ даже камни падали съ неба. Она ангелъ, она святая, а хороша, такъ хороша, что хоть становись передъ нею на колѣни... Добрая госпожа, мнѣ все хуже. У меня въ боку свинецъ. Я доктору разсказала все, что вы для меня дѣлаете. Самъ императоръ не можетъ быть великодушнѣе. Ахъ! только злой человѣкъ можетъ не любить васъ.
   Пока она говорила это, метаясь на постели и прищуривая глаза, докторъ улыбался, а Елена чувствовала себя какъ-то неловко.
   -- Г-жа Фетю, сказала она,-- я принесла вамъ бѣлье.
   -- Благодарю васъ, Богъ вамъ воздастъ. Вотъ и этотъ господинъ такой-же добрый, какъ вы; онъ помогаетъ бѣднымъ болѣе всѣхъ въ околоткѣ. Вы не знаете, что онъ четыре мѣсяца лечитъ меня даромъ и приноситъ лекарства, бульонъ, вино. Мало такихъ добрыхъ богачей. Это настоящій земной ангелъ. Охъ! охъ!.. Какъ мнѣ тяжело.
   Въ свою очередь, докторъ смутился. Онъ всталъ и подалъ стулъ Еленѣ, но она отказалась, хотя пришла съ намѣреніемъ посидѣть четверть часа.
   -- Благодарю васъ, сказала она, -- мнѣ не время, я сейчасъ уйду.
   Между тѣмъ, больная протянула руку и спрятала подъ постель узелъ съ бѣльемъ. Потомъ она приподнялась и сказала, смотря пристально на обоихъ посѣтителей.
   -- Какая вы прекрасная пара! Вы не обижайтесь, это правда. Добрые, хорошіе люди всегда походятъ другъ на друга. Кто видѣлъ одного, знаетъ и другого. Вы какъ-бы созданы другъ для друга. Охъ! охъ! Поверните меня!
   -- Прощайте, г-жа Фетю, сказала Елена,-- я не думаю, чтобъ завтра мнѣ удалось придти къ вамъ.
   Однакожъ, на другой день она явилась снова около того-же времени. Больная спала. Проснувшись и узнавъ Елену, она сказала:
   -- Онъ только что былъ... Право, я не знаю, что онъ мнѣ далъ, но я заснула, какъ мертвая... Мы говорили съ нимъ о васъ. Онъ спрашивалъ, всегда-ли вы такая грустная, или бываете иногда повеселѣе... Вотъ добрый человѣкъ!
   Она говорила тихо, точно ожидая прочесть на лицѣ Елены, какое впечатлѣніе производили ея слова. Но, вѣроятно, ей показалось, что добрая госпожа была недовольна и потому она съ поспѣшностью бѣднаго, жаждущаго угодить богатому, тотчасъ перемѣнила разговоръ.
   -- Охъ! охъ! Я все сплю, ужъ не отравили-ли меня... У насъ по сосѣдству умерла одна женщина, которую отравилъ аптекарь, отпустивъ не то лекарство, которое слѣдовало.
   Елена осталась на этотъ разъ около получаса у больной и терпѣливо слушала ея разсказы о Нормандіи, гдѣ она родилась и гдѣ пьютъ такое славное парное молоко.
   -- А давно вы знаете доктора? спросила Елена небрежно.
   Старуха, лежавшая на спинѣ, полуоткрыла глаза и потомъ тотчасъ ихъ закрыла.
   -- Да, отвѣчала она, почти шепотомъ: -- его отецъ лечилъ меня еще до 1848 года; онъ приходилъ иногда съ сыномъ.
   -- Мнѣ говорили, что старикъ былъ святой человѣкъ.
   -- Да, да, хотя немного вѣтреный. Сынъ гораздо лучше и потомъ, какая у него бархатная рука, такъ пріятно, когда онъ дотрогивается до тѣла.
   Наступило молчаніе.
   -- Я совѣтую вамъ слушаться его, сказала Елена; -- онъ отличный докторъ. Онъ спасъ мою дочь.
   -- Неужели? воскликнула больная, оживляясь.-- Онъ у сосѣдей также воскресилъ маленькаго мальчика, котораго уже считали умершимъ. О! такого доктора не скоро найдешь. Нечего сказать, у меня рука счастливая, мои покровители все самые лучшіе люди. За то я и благодарю Бога, и молю Его ежедневно о васъ обоихъ. Да благословитъ васъ Господь, да исполнитъ всѣ ваши желанія, да ниспошлетъ на васъ свои щедроты и да уготоваетъ вамъ мѣсто злачное въ раю.
   Она приподнялась и, простирая къ небу руки, какъ-бы молила его осѣнить своими милостями добрыхъ къ ней людей. Елена слушала ее молча, съ улыбкою. Смиренная, льстивая рѣчь старухи какъ-то странно убаюкивала ее и она невольно поддалась нѣжному вліянію ея ласковыхъ словъ. Уходя, она обѣщала принести платье и чепчикъ, когда больная выздоровѣетъ.
   Всю недѣлю Елена ухаживала за старухой Фетю. Эти ежедневныя посѣщенія нищенской трущобы стали для нея пріятной, почти необходимой, привычкой. Особенно ей нравился узкій проходъ, такъ называемый "Водяной", по которому пролегала самая близкая дорога къ г-жѣ Фетю, и гдѣ всегда было тихо, прохладно, чисто, такъ-какъ въ дождливые дни бурные потоки низвергались по немъ съ высотъ Трокадера. Остановившись на вершинѣ прохода, который опускался внизъ лѣстницей, уединенный, пустынный, извѣстный только мѣстнымъ жителямъ, она ощущала какое-то странное чувство. Потомъ, собравшись съ силами и пройдя сквозь тоннель подъ домомъ, замыкающимъ улицу Ренуаръ, она медленно спускалась по семи громаднымъ ступенямъ, вдоль которыхъ извивалось русло ручья, занимавшее половину прохода. Съ обѣихъ сторонъ тянулись каменные заборы послѣднихъ садовъ, покрытые сѣрымъ мхомъ, а надъ ними виднѣлись тяжелыя вѣтви деревъ и вьющійся плющъ; сквозь всю эту густую листву едва проглядывало небо и самый свѣтъ принималъ нѣжно-зеленый оттѣнокъ. На пол-дорогѣ она останавливалась, чтобъ перевести дыханіе, смотрѣла съ любопытствомъ на висѣвшій тутъ фонарь, или прислушивалась къ дѣтскому смѣху за калитками, которыхъ она никогда не видывала отворенными. Иногда тихо взбиралась наверхъ бѣдная старуха, придерживаясь рукою за черныя, лоснящіяся, желѣзныя перила или съ шумомъ сбѣгала ватага смѣющихся дѣтей. Но чаще всего она. не встрѣчала никого въ этомъ пустынномъ проходѣ, который походилъ на тѣнистую тропинку въ лѣсной чащѣ. Очутившись, наконецъ, внизу, она оборачивалась, поднимала глаза и ей становилось страшно смотрѣть на крутизну, съ которой она только-что спустилась.
   Она входила къ старухѣ Фетю еще подъ впечатлѣніемъ мирнаго, свѣжаго закоулка. Эта нищенская трущоба уже не отталкивала ее. Она была въ ней, какъ дома, отворяла слуховое окно для воздуха, передвигала столъ, если онъ мѣшалъ ей. Выбѣленныя стѣны, бѣлый полъ и изломанная мебель напоминали ей юношескія грезы о простой, бѣдной жизни. Но всего болѣе прельщало ее гуманное чувство состраданія, которое овладѣвало ею въ этой нѣжной средѣ, гдѣ она являлась сестрою милосердія и ангеломъ-утѣшителемъ. Мало-по-малу она привыкла ожидать съ нетерпѣніемъ доктора Деберля. Она спрашивала его о здоровьи г-жи Фетю, а потомъ нѣсколько минутъ они разговаривали о различныхъ предметахъ, смотря другъ-другу въ лицо. Невольно между ними установилась пріятная короткость. Они съ удивленіемъ открывали, что имѣли одинаковые вкусы, и часто понимали другъ-друга, не открывая рта. Сердца ихъ были переполнены однимъ всепоглощающимъ чувствомъ человѣколюбія; эта неожиданная симпатія, возникшая внѣ всякихъ свѣтскихъ условій, была несказанно отрадна Еленѣ. Она сначала боялась доктора и въ его гостиной долго сохранила-бы холодность, присущую ея застѣнчивой, подозрительной натурѣ. Но здѣсь они находились вдали отъ всего міра, дѣлили между собою единственный стулъ, и были счастливы въ этой бѣдной обстановкѣ, соединявшей ихъ общими узами состраданія. Въ концѣ недѣли они знали другъ друга такъ хорошо, какъ-будто жили вмѣстѣ цѣлые годы. Трущоба бѣдной старухи казалась имъ лучезарнымъ храмомъ.
   Однакожъ, старуха поправлялась очень медленно. Доктора это удивляло и онъ упрекалъ ее въ изнѣженности, когда она продолжала увѣрять, его, что у нея ноги налиты свинцомъ. Она по прежнему, большею частію лежала на спинѣ, закрывъ глаза, точно не желая мѣшать своимъ посѣтителямъ. Даже однажды она прикинулась спящей, но изъ подъ полузакрытыхъ вѣкъ зорко слѣдила за ними. Наконецъ, ей все-же пришлось встать съ постели. На другой день Елена принесла обѣщанные чепчикъ и платье. Дождавшись доктора, старуха вдругъ воскликнула:
   -- Боже мой! Я и забыла, что сосѣдка просила меня посмотрѣть за ея очагомъ.
   Она вышла изъ комнаты и, затворивъ за собою дверь, оставила ихъ наединѣ. Они продолжали разговаривать, не подозрѣвая, что дверь была затворена. Докторъ уговаривалъ Елену приходить съ дочерью къ нему въ садъ.
   -- Моя жена, прибавилъ онъ,-- еще въ долгу у васъ своимъ визитомъ и при свиданіи она повторитъ мое приглашеніе. Это было-бы очень полезно вашей дочери.
   -- Я не отказываюсь, но и не требую торжественнаго посольства съ приглашеніемъ, отвѣчала Елена, смѣясь; -- я боюсь только обезпокоить васъ. Впрочемъ, мы увидимъ.
   -- Куда она пропала? спросилъ докторъ.-- Уже прошло четверть часа.
   Теперь только Елена замѣтила, что дверь была затворена. Сначала это не поразило ее и она продолжала говорить въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о г-жѣ Деберль. Но видя, что докторъ постоянно оборачивался и смотрѣлъ на дверь, она почувствовала невольное смущеніе.
   -- Странно, что она не возвращается, сказала, въ свою очередь, молодая женщина.
   Наступило молчаніе. Разговоръ не клеился. Елена, не зная, что дѣлать, отворила слуховое окно. Они оба избѣгали смотрѣть другъ на друга. Они были одни, скрытые отъ всѣхъ взоровъ и только небо смотрѣло на нихъ сквозь узкое, круглое отверстіе. Сначала со двора, доносился дѣтскій хохотъ, но потомъ замерли и эти звуки. Мертвая тишина царила въ этомъ уединенномъ чердакѣ. Имъ обоимъ было очень неловко. Наконецъ, Елена пристально взглянула на доктора.
   -- У меня много визитовъ, сказалъ онъ немедленно,-- я иду, не дожидаясь ея возвращенія.
   И онъ удалился. Елена сѣла на стулъ. Черезъ минуту явилась старушка Фетю и забросала ее словами.
   -- Охъ! Охъ! Я едва дотащилась... А онъ ушелъ, мой добрый господинъ? Конечно, здѣсь сидѣть неудобно и вы оба добры, какъ ангелы, что приходите навѣщать меня. Богъ намъ воздастъ за все. Ноги у меня такъ отяжелѣли, что я должна была присѣсть на ступеньку. А объ васъ я совершенно забыла, вы были такъ тихи. Сюда-бы надо нѣсколько стульевъ и хоть одно кресло. Мой тюфякъ также ужасный. Мнѣ, право, стыдно васъ!.. Вы знаете, что здѣсь все вамъ принадлежитъ и что я пойду за васъ въ огонь. Богу это извѣстно. Я часто молюсь: о! Господи, даруй моему доброму господину и моей доброй госпожѣ все, чего они желаютъ. Во имя отца и сына и святаго духа, аминь.
   Елена молча слушала и чувствовала себя неловко. Одутловатое лицо старухи пугало ее и въ первый разъ грязная нищета этой трущобы, спертый воздухъ и всѣ мрачныя стороны бѣдности показались ей отвратительными. Она немедленно удалилась, даже благословеніе старухи звучало въ ея ушахъ чѣмъ-то оскорбительнымъ.
   На возвратномъ пути ее ожидала новая непріятность, въ любимомъ водяномъ проходѣ. Посреди этого узкаго закоулка въ правой стѣнѣ было отверстіе, огражденное рѣшеткой, вѣроятно, старинный, заброшенный колодезь. Въ послѣдніе два дня, проходя мимо, Елена слышала изъ глубины отверстія жалобное мяуканье кошки. Теперь-же эти звуки приняли такой раздирающій характеръ, что сердце молодой женщины содрогнулось при мысли, не умирала-ли отъ голода кошка, брошенная въ колодезь. Она долго не могла рѣшиться пройти по этому мѣсту, изъ боязни услыхать смертельную агонію бѣднаго животнаго.
   Этотъ день былъ вторникъ; въ семь часовъ, когда Елена сидѣла за работой, раздался обычный звонокъ.
   -- Сегодня первымъ пришелъ г. аббатъ, сказала Розалія, отворяя дверь;-- а вотъ и г. Рамбо.
   Обѣдъ прошелъ очень весело. Жанна была совершенно здорова и гости, баловавшіе ее, упросили мать дать ей немного ея любимаго кушанья, салада, не смотря на запрещеніе доктора Бодена. Ободренная этимъ снисхожденіемъ, Жанна послѣ обѣда бросилась на шею матери и нѣжно сказала:
   -- Пожалуйста, мама, возьми меня съ собою завтра къ твоей больной старухѣ.
   Но аббатъ и Рамбо оба протестовали, говоря, что дѣвочку нельзя водить къ бѣднымъ, такъ-какъ она не умѣетъ вести себя; въ прошлый разъ, возвратясь домой, послѣ такого посѣщенія, она не спала ночь, плакала и даже упала въ обморокъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала она,-- я не буду болѣе плакать.
   -- Ты напрасно просишь, голубушка, сказала Елена, цѣлуя ее:-- старуха уже выздоровѣла и я болѣе къ ней не пойду. Завтра я останусь цѣлый день дома и не уйду отъ тебя.
   

ГЛАВА IV.

   На слѣдующей недѣлѣ г-жа Деберль отдала визитъ Еленѣ и была чрезвычайно любезна и ласкова. Прощаясь, она прибавила:
   -- Помните, что вы обѣщали мнѣ придти въ первый хорошій день къ намъ въ садъ съ Жанной. Это прописалъ докторъ,
   -- Хорошо, отвѣчала Елена, -- мы непремѣнно воспользуемся вашимъ приглашеніемъ.
   Дѣйствительно, дня черезъ три, въ свѣтлое февральское утро, она отправилась съ своей дочерью къ сосѣдямъ. Привратница отворила калитку и онѣ нашли г-жу Деберль въ глубинѣ сада въ оранжерейкѣ, обращенной въ японскій павильонъ. Жена доктора и ея сестра Полина сидѣли у маленькаго столика, на которомъ лежало брошенное ими вышиванье.
   -- Ахъ, какъ вы любезны, сказала г-жа Деберль:-- садитесь къ намъ. Полина, отодвинь столъ. Въ саду сидѣть еще холодно, я отсюда мы можемъ прекрасно наблюдать за дѣтьми. Ну, дѣти, ступайте играть, только пожалуйста не падайте.
   Павильонъ былъ открытъ со всѣхъ сторонъ и подвижныя рамы раздвинуты, такъ что онъ походилъ на раскинутую палатку. Садъ доктора былъ буржуазный, съ зеленымъ лужкомъ посрединѣ и двумя куртинами по бокамъ. Отъ улицы его отдѣляла простая рѣшетка, но сквозь густую листву жимолости, альпійскаго ракитника и сирени нельзя было ничего видѣть, что дѣлалось въ саду, даже зимою твердые листья плюща и переплетшіеся сучья составляли преграду. Главнѣйшей прелестью этого маленькаго парижскаго садика, чисто подметаемаго, точно гостиная, были великолѣпные густые вязы, которые, прикрывая сосѣдній пяти-этажный домъ, придавали садику видъ парка. Между двумя деревьями висѣли качели, доска которыхъ позеленѣла отъ сырости.
   Елена съ любопытствомъ смотрѣла во всѣ стороны.
   -- О! это крошечный уголокъ, сказала съ пренебреженіемъ г-жа Деберль,-- но въ Парижѣ деревья такая рѣдкость, что большое счастье имѣть ихъ хоть съ пол-дюжины.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, здѣсь прекрасно, восхитительно, протестовала Елена.
   Солнце блестѣло на блѣдномъ небѣ; сквозь голые сучья золотистый свѣтъ падалъ мелкимъ дождемъ на землю. Деревья отливали красноватымъ оттѣнкомъ и лиловыя почки смягчали сѣрый цвѣтъ коры, а трава на лужкѣ и щебень на дорожкахъ мѣстами ярко искрились среди легкой дымки тумана, струившагося по землѣ. Не было видно ни одного цвѣтка и только веселый отблескъ солнечныхъ лучей на обнаженной почвѣ свидѣтельствовалъ о веснѣ.
   -- Теперь здѣсь еще довольно мрачно, сказала г-жа Деберль,-- но вы увидите, какое это прелестное гнѣздышко въ іюнѣ мѣсяцѣ. Густыя деревья мѣшаютъ сосѣдямъ наблюдать за нами, и мы тогда совершенно дома. Люсьенъ, вдругъ воскликнула она громко,-- не подходи къ крану.
   Мальчикъ, показывая садъ Жаннѣ, подвелъ ее къ водоему подъ балкономъ и, открывъ кранъ, подставилъ подъ него свои ботинки. Онъ любилъ эту забаву; а Жанна молча смотрѣла, какъ онъ мочилъ себѣ ноги.
   -- Подожди, сказала Полина, вставая, -- я уйму его.
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Жюльета,-- ты еще безумнѣе его. Вы надняхъ оба такъ промокли, точно вышли изъ ванны. Я не понимаю, какъ ты, взрослая молодая дѣвушка, не можешь посидѣть на мѣстѣ ни минуты. Слышишь, Люсьенъ, прибавила она съ сердцемъ,-- закрой сейчасъ кранъ.
   Испуганный ребенокъ хотѣлъ повиноваться, но въ смущеніи повернулъ кранъ не въ ту сторону, и вода побѣжала съ такой силой, что онъ совершенно растерялся. Онъ отскочилъ, обрызганный съ ногъ до головы.
   -- Закрой кранъ! повторяла мать, побагровѣвъ отъ гнѣва, но не вставая съ мѣста.
   Жанна, видя, что Люсьенъ плакалъ отъ испуга, подошла къ водоему, зажала платье между ногъ, засучила рукава и осторожно закрыла кранъ, нисколько не обрызгавшись. Наводненіе было прекращено. Пораженный удивленіемъ, Люсьенъ пересталъ плакать и съ уваженіемъ смотрѣлъ на свою избавительницу.
   -- Этотъ ребенокъ выводитъ меня изъ себя, сказала г-жа Деберль, поблѣднѣвъ и откидываясь на спинку кресла, какъ-бы изнемогая отъ усталости.
   Елена нашла нужнымъ вступиться.
   -- Жанна, сказала она,-- возьми его за руку и походите по алеямъ.
   Жанна повиновалась; дѣти пошли очень серьезно подъ руку вокругъ лужка. Она была гораздо выше его и потому онъ долженъ былъ держать руку очень высоко. Они совершали это церемоніальное шествіе съ какой-то особой торжественностью. Жанна, какъ взрослая дама, бросала томные взгляды, а Люсьенъ отъ времени до времени искоса поглядывалъ на нее. Они оба молчали.
   -- Какіе они смѣшные, сказала г-жа Деберль съ улыбкой.-- Ваша Жанна -- прелестный ребенокъ: она такая умная, послушная дѣвочка.
   -- Да, когда она въ гостяхъ, отвѣчала Елена,-- но на нее находятъ минуты капризовъ. Впрочемъ, она такъ меня любитъ, что старается не огорчать.
   Разговоръ продолжался о дѣтяхъ. Дѣвочки всегда развиваются скорѣе мальчиковъ, но Люсьенъ,; несмотря на тупое выраженіе его лица, былъ не безъ хитрости и черезъ какой-нибудь годъ намѣревался сдѣлаться опаснымъ буяномъ. Потомъ, почти безъ всякаго видимаго перехода, дамы стали говорить о сосѣдкѣ, занимавшей маленькій флигель рядомъ, гдѣ, по ихъ словамъ, совершались ужасныя вещи.
   -- Полина, выйди на минуточку въ садъ, сказала внезапно г-жа Деберль, обращаясь къ сестрѣ.
   Молодая дѣвушка спокойно вышла изъ бесѣдки и стала ходить взадъ и впередъ подъ деревьями. Она уже привыкла, что ее удаляли каждый разъ, какъ разговоръ принималъ слишкомъ легкомысленный характеръ.
   -- Вчера я стояла у окна, продолжала Жюльета,-- и видѣла эту женщину; она даже не закрываетъ занавѣсокъ. Это просто неприлично: дѣти могутъ видѣть все, что у ней происходитъ.
   Она говорила очень тихо, въ голосѣ ея слышалось негодованіе, но на губахъ виднѣлась легкая улыбка.
   -- Полина, ты можешь вернуться, прибавила она громко.
   Полина стояла подъ тѣнью деревьевъ и равнодушно ждала, пока сестра позоветъ ее. Она возвратилась и молча сѣла на стулъ.
   -- А вы ничего не видали? спросила г-жа Деберль, снова обращаясь къ Еленѣ.
   -- Нѣтъ. Мои окна не выходятъ къ флигелю.
   Хотя молодая дѣвушка не слыхала всего разговора, но она смотрѣла на обѣихъ дамъ съ чистой дѣтской улыбкой, какъ-будто все понимала.
   -- Какъ много въ деревьяхъ гнѣздъ! сказала она, бросая взглядъ въ отворенную дверь.
   Жюльета взяла свою работу и принялась медленно вышивать. Елена никогда не могла сидѣть съ сложенными руками и потому просила позволенія принести въ другой разъ свою работу. Теперь-же отъ скуки стала разсматривать японскую бесѣдку. Стѣны и потолокъ были обтянуты матеріей, затканной золотомъ, съ яркими изображеніями цаплей, цвѣтовъ и лодокъ. Стулья и жардиньерки были изъ желѣзнаго дерева, на полу тонкіе маты, а на черныхъ лакированныхъ столикахъ и этажеркахъ виднѣлись всевозможныя бездѣлушки самыхъ яркихъ цвѣтовъ. Въ углу красовалась громадная фарфоровая кукла съ поджатыми ногами и кивающей головой.
   -- Какой уродъ! не правда-ли? воскликнула Полина, замѣтивъ, что глаза Елены остановились на фарфоровой куклѣ;-- ты знаешь, сестра, что всѣ эти вещи -- дрянь. Красавецъ Малиньонъ говоритъ, что купленныя тобою японскія произведенія не стоитъ и гроша. Ахъ! я только-что встрѣтила его. Онъ шелъ съ актрисой Флорансъ.
   -- Я надъ нимъ посмѣюсь. Гдѣ ты его видѣла! спросила поспѣшно Жюльета.-- Развѣ онъ не придетъ сюда сегодня?
   Но она не получила отвѣта. Обѣ матери стали безпокоиться о своихъ дѣтяхъ. Гдѣ они?
   -- Мы здѣсь, отвѣчали на кликъ матерей два серебристые голоска.
   Дѣти сидѣли въ травѣ посреди лужка, полускрытыя кустарникомъ.
   -- Что вы тамъ дѣлаете!
   -- Мы только-что пріѣхали въ гостинницу и отдыхаемъ въ нашемъ номерѣ.
   Матери съ улыбкой взглянули на дѣтей. Жанна всей душой предалась игрѣ. Она рвала вокругъ себя траву и приготовляла завтракъ. Чемоданъ путешественниковъ изображался досчечкой, найденной подъ деревьями. Она громко говорила, съ пламеннымъ убѣжденіемъ, что они находились въ Швейцаріи и тотчасъ поѣдутъ въ ледники. Это, казалось, ставило въ тупикъ маленькаго Люсьена.
   -- Вотъ и онъ, воскликнула Полина.
   Г-жа Деберль оглянулась и увидала Малиньона, сходившаго съ балкона.
   -- Хорошъ! воскликнула она, какъ только онъ поздоровался и сѣлъ на стулъ;-- вы вездѣ разсказываете, что у меня въ квартирѣ все дрянь.
   -- Въ этой бесѣдкѣ, конечно, все дрянь, отвѣчалъ онъ спокойно;-- нѣтъ ни одной вещи, обращающей вниманіе.
   -- А фарфоровая кукла? замѣтила съ негодованіемъ Жюльета.
   -- Ничего нѣтъ въ ней хорошаго. Все это слишкомъ буржуазно. Для убранства комнатъ надо имѣть вкусъ. Вы не хотѣли мнѣ поручить...
   -- Хорошъ у васъ вкусъ! воскликнула г-жа Деберль, покраснѣвъ отъ злобы;-- васъ встрѣтили съ дамой...
   -- Съ какой дамой? спросилъ Малиньонъ, удивленный неожиданнымъ нападеніемъ.
   -- Поздравляю васъ съ выборомъ: эту особу весь Парижъ...
   Но тутъ она остановилась, вспомнивъ, что не удалила сестры.
   -- Полина, выйди въ садъ на минутку.
   -- Это мнѣ надоѣло! воскликнула молодая дѣвушка;-- мнѣ не даютъ покоя.
   -- Ступай, ступай, сказала строго Жюльета.
   Молодая дѣвушка пожала плечами, но повиновалась.
   -- Хоть кончайте поскорѣе, сказала она, уходя.
   Какъ только она скрылась, г-жа Деберль снова напустилась на Малиньона. Какъ могъ такой приличный молодой человѣкъ, какъ онъ, показываться публично съ Флорансъ? Ей, по крайней мѣрѣ, сорокъ лѣтъ, она дурна, какъ смертный грѣхъ, и всѣ въ театрахъ, на первыхъ представленіяхъ, говорятъ ей "ты".
   -- Кончили вы? спросила Полина, выглядывая изъ-за деревьевъ.-- Мнѣ здѣсь скучно.
   Малиньонъ увѣрялъ, что онъ не зналъ Флорансъ и никогда съ ней не говорилъ. Его, можетъ быть, видѣли съ другой дамой; онъ иногда провожалъ жену своего товарища. И кто-же его видѣлъ? Надобно было доказать это свидѣтелями.
   -- Полина! громко крикнула Жюльета, -- ты видѣла его съ Флорансъ?
   -- Да, да, отвѣчала молодая дѣвушка;-- на бульварѣ противъ Биньона.
   -- Ты можешь вернуться, Полина, мы кончили, сказала г-жа Деберль, бросая торжествующіе взоры на Малиньона, который неловко улыбался.
   Однакожъ, онъ не претендовалъ на Жюльету,-- они постоянно ссорились,-- и черезъ минуту любезно предложилъ ей ложу въ театрѣ "Folies dramatiques". Полина спросила, могла-ли она видѣть эту пьесу, и когда Малиньонъ со смѣхомъ покачалъ головой, она воскликнула, что авторы должны-бы писать исключительно для молодыхъ дѣвушекъ, а то ей дозволяютъ смотрѣть только "Dame Blanche" и классическій репертуаръ.
   Между тѣмъ дѣти оставались безъ всякаго надзора; вдругъ Люсьенъ громко вскрикнулъ.
   -- Что ты съ нимъ дѣлаешь, Жанна? спросила Елена.
   -- Ничего, онъ самъ упалъ.
   Дѣло въ томъ, что дѣти только-что отправились на знаменитые ледники. По словамъ Жанны, они шли по горамъ и высоко поднимали ноги, переступая черезъ встрѣчные камни. Но Люсьенъ вдругъ оступился и упалъ среди куртины. Это очень разсердило его и онъ громко заплакалъ.
   -- Подними его, сказала Елена.
   -- Онъ не хочетъ, мама, онъ валяется.
   И Жанна отшатнулась съ достоинствомъ оскорбленной герцогини, боящейся себя скомпрометировать. Этотъ мальчикъ былъ такъ дурно воспитанъ, не умѣлъ играть и, конечно, кончитъ тѣмъ, что всю ее загрязнитъ. Его крики, наконецъ, вывели изъ терпѣнія г-жу Деберль и она попросила Полину унять его. Полина была очень рада случаю повозиться съ дѣтьми и, бросившись на землю рядомъ съ ребенкомъ, начала барахтаться съ нимъ. Потомъ, видя, что онъ не хочетъ встать, она подняла его насильно.
   -- Не плачь, дуракъ, сказала она, стараясь успокоить его; -- пойдемъ на качели.
   Люсьенъ просіялъ и даже на серьезномъ лицѣ Жанны показалась счастливая улыбка. Они всѣ трое бѣгомъ пустились къ качелямъ.
   -- Ну, дѣти, качайте меня! воскликнула, Полина, усаживаясь на качели.
   Между тѣмъ г-жѣ Деберль вдругъ стало холодно и она попросила Малиньона подать ей бѣлый кашемировый бурнусъ, висѣвшій на гвоздикѣ. Онъ исполнилъ ея желаніе и они начали очень фамильярно разговаривать о модныхъ шляпкахъ и другихъ неинтересныхъ для Елены предметахъ. Она встала и вышла въ садъ, боясь, чтобы Полина не уронила дѣтей.
   Увидавъ мать, Жанна подбѣжала къ ней и съ нѣжной мольбой воскликнула:
   -- Мама! мама! пожалуйста...
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала Елена, очень хорошо понимая, въ чемъ дѣло,-- ты знаешь, что тебѣ запрещено.
   Жанна страстно любила качаться. Ей казалось, что, качаясь, она улетала на небо, но это удовольствіе никогда не обходилось ей даромъ. Однажды ее нашли на качеляхъ безъ чувствъ, ухватившуюся за веревки, а въ другой разъ она грянулась на землю, какъ ласточка, пораженная дробью.
   -- Мама, продолжала она просить,-- немножко, крошечку.
   Елена, чтобъ отдѣлаться отъ дочери, посадила ее на качели и стала сама тихонько качать ее. Ребенокъ сіялъ отъ радости и нервно вздрагивалъ.
   -- Сильнѣй, сильнѣй, бормотала она.
   Но Елена не слушалась, хотя ея щеки покраснѣли и она видимо поддавалась вліянію веселой забавы, которую она сама очень любила.
   -- Ну, довольно, сказала она, снимая съ доски ребенка.
   -- Такъ покачайся сама, пожалуйста, покачайся, просила Жанна, повиснувъ на шеѣ матери.
   Она любила, быть можетъ, еще болѣе смотрѣть, какъ мать качается, чѣмъ качаться сама. Но Елена со смѣхомъ спросила, кто-же будетъ качать ее; она ко всему относилась серьезно, даже къ забавамъ, и если качалась, то высоко, до макушекъ деревьевъ. Въ эту самую минуту показался въ калиткѣ г. Рамбо. Онъ видалъ г-жу Деберль у Елены и, не заставъ послѣднюю дома, пришелъ къ ней въ садъ сосѣдки. Жюльета приняла его очень любезно и, указавъ, гдѣ была Елена, продолжала свой оживленный разговоръ съ Малиньономъ.
   -- Мой другъ тебя покачаетъ! воскликнула Жанна, прыгая вокругъ матери.
   -- Замолчи, мы не дома, сказала строго Елена.
   -- Боже мой! замѣтилъ Рамбо,-- если вы желаете, я къ вашимъ услугамъ; мы здѣсь, какъ на дачѣ.
   Елена поддалась соблазну. Еще молодой дѣвушкой она качалась цѣлыми часами и воспоминаніе объ этомъ удовольствіи возбуждало въ ней смутное желаніе снова вкусить этой забавы. Полина сѣла съ Люсьеномъ на траву и сказала тономъ эмансипированной дѣвушки:
   -- Да, да, этотъ господинъ васъ покачаетъ, а потомъ и меня. Не правда-ли, вы меня покачаете!
   Елена, наконецъ, рѣшилась. Молодость била въ ней ключемъ подъ нѣсколько холодной оболочкой ея почти дѣвственной красоты. Она была проста и весела, какъ пансіонерка, главное, она отличалась прелестной наивностью, но не была жеманна. Она со смѣхомъ объявила, что не хочетъ показывать своихъ ногъ, и, попросивъ веревочку, перевязала себѣ юбки надъ щиколодками. Потомъ она весело вскочила на доску качели и, стоя, взялась за веревки.
   -- Ну, г. Рамбо, качайте, только сначала тихонько! воскликнула она радостно.
   Рамбо повѣсилъ шляпу на сучекъ. Его доброе, крупное лицо свѣтилось отеческою улыбкой. Онъ удостовѣрился въ прочности веревокъ, бросилъ взглядъ на сосѣднія деревья и сталъ тихонько подталкивать доску. Елена въ первый разъ сняла въ этотъ день трауръ. На ней было сѣрое платье съ малиновыми бантами. Медленно колебалась она надъ самой землею, словно въ люлькѣ.
   -- Скорѣй, скорѣй! сказала молодая женщина.
   Рамбо сталъ толкать доску сильнѣе и Елена съ каждымъ толчкомъ поднималась все выше и выше. Но, выпрямившись во весь ростъ, она все еще сохраняла серьезное выраженіе лица, свѣтлые глаза ея по-прежнему блестѣли на неподвижномъ лицѣ и только ноздри раздувались, какъ у кровной лошади. Ни одна складка ея платья не дрогнула, но прядь волосъ незамѣтно вырвалась изъ-подъ шиньона.
   -- Скорѣй, скорѣй!
   Доска летала все выше и выше и Елена такъ быстро поднималась и опускалась, что съ трудомъ можно было слѣдить за ея выраженіемъ. Щеки ея заалѣли, глаза сверкали, какъ звѣзды, счастливая улыбка блуждала на губахъ. Освободившаяся прядь волосъ извивалась по ея шеѣ и, несмотря на веревку, юбка разлеталась, обнаруживая бѣлые чулки. Она дышала легко, всей грудью.
   -- Скорѣй, скорѣй!
   Рамбо, весь красный и въ поту, старался изо всей силы. Елена улетала въ небесамъ.
   -- О, мама, мама! восклицала Жанна въ восторгѣ.
   Она сѣла на лужокъ и, скрестивъ руки на груди, не спускала глазъ съ матери. Доска качелей двигалась такъ быстро, что она едва успѣвала слѣдить за нею и съ трудомъ переводила дыханіе, но все-же кричала:
   -- Выше, выше!
   Елена теперь носилась такъ высоко, что ногами касалась вѣтвей деревъ.
   -- Выше, выше! О, мама, выше!
   Деревья трещали и наклонялись, какъ въ бурю. Ничего не было видно, кромѣ юбокъ Елены, развѣвавшихся, какъ паруса. Она была въ небесахъ. Опускаясь на землю, она наклоняла голову и плавно рѣяла надъ зрителями, но черезъ мгновеніе, откинувъ голову и выставивъ грудь, она снова улетала. Отъ наслажденія она закрывала глаза и голова ея упоительно кружилась. Наверху ее заливалъ блестящій свѣтъ февральскаго солнца, какъ-бы засыпая золотистымъ пескомъ. Ея свѣтло-каштановые волосы ярко горѣли и она казалась вся въ огнѣ; даже малиновые банты на сѣромъ платьѣ сверкали огненными языками. Вокругъ нея была весна и лиловыя почки рельефно блестѣли на голубомъ небѣ.
   Жанна поднимала руки къ небу и прерывающимся отъ волненія голосомъ тихо шептала:
   -- Мама, мама!
   Елена казалась ей теперь святой, улетавшей на небо въ ореолѣ славы.
   Между тѣмъ г-жа Деберль и Малиньонъ также заинтересовались этой сценой и вышли изъ этой бесѣдки. Малиньонъ хвалилъ Елену за ея храбрость, а Жюльета сказала съ испугомъ:
   -- Нѣтъ, у меня сердце лопнуло-бы отъ страха.
   Елена услыхала эти слова и крикнула сверху:
   -- У меня сердце здоровое! Ну, г. Рамбо, скорѣй, скорѣй!
   Дѣйствительно, голосъ ея звучалъ спокойно. Она, повидимому, не обращала никакого вниманія на находившихся внизу мужчинъ. Волосы ея теперь совершенно распустились, а юбки надувались, какъ паруса. Она уходила все далѣе и далѣе въ голубое небо.
   Но вдругъ она закричала:
   -- Довольно! довольно!
   Докторъ Деберль показался на балконѣ, онъ медленно сошелъ въ садъ, нѣжно поцѣловалъ жену и сына и взглянулъ съ улыбкой на Елену.
   -- Довольно, довольно! повторила она.
   -- Отчего? спросилъ онъ.-- Я вамъ мѣшаю?
   Она не отвѣчала. Доска качелей продолжала колебаться отъ силы инерціи. Елена по-прежнему уносилась высоко. Докторъ съ удивленіемъ и восторгомъ любовался этой прекрасной, здоровой, великолѣпной женщиной, пластичную красоту которой освѣщало яркое весеннее солнце. Но она стала серьезной, недовольной и вдругъ соскочила на землю.
   -- Подождите! Подождите! воскликнули всѣ въ одинъ голосъ.
   Елена глухо вскрикнула и упала на песокъ.
   -- Боже мой! какая неосторожность, сказалъ докторъ, поблѣднѣвъ.
   Она не могла встать. Всѣ засуетились вокругъ нея. Жанна расплакалась и Рамбо обнялъ ее, стараясь успокоить.
   -- Вы ушибли правую ногу? спрашивалъ докторъ съ безпокойствомъ.-- Вы не можете встать?
   Она была какъ въ столбнякѣ и ничего не отвѣчала.
   -- Вамъ больно?
   -- Да, въ колѣнкѣ, проговорила она съ трудомъ.
   Докторъ послалъ жену за бандажами и примочкой.
   -- Надо посмотрѣть, сказалъ онъ; -- надѣюсь, нѣтъ ничего серьезнаго.
   Онъ всталъ на колѣни. Елена молчала, но когда онъ протянулъ къ ней руки, она приподнялась и крѣпко обвила платьемъ свои ноги.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, прошептала она.
   -- Однако, надо-же посмотрѣть.
   Она вздрогнула и еще тише сказала:
   -- Я не хочу... Это ничего.
   Онъ взглянулъ на нее съ удивленіемъ. Она покраснѣла до корней волосъ. Ихъ глаза встрѣтились. Онъ смутился, тихо всталъ и уже не просилъ болѣе осмотрѣть ногу больной.
   Елена подозвала знакомъ Рамбо и сказала ему на ухо:
   -- Сходите за докторомъ Боденомъ и скажите ему, что случилось.
   Черезъ десять минутъ докторъ Боденъ явился, и Елена, поднявшись съ неимовѣрнымъ усиліемъ, пошла домой, поддерживаемая Боденомъ и Рамбо. Жанна. слѣдовала за ними, горько плача.
   -- Мы васъ ждемъ, сказалъ докторъ Деберль своему товарищу;-- вы придете насъ успокоить.
   Дожидаясь Бодена, маленькое общество въ саду оживленно разговаривало. Малиньонъ спрашивалъ съ ожесточеніемъ, зачѣмъ эта съумасшедшая женщина спрыгнула. Полина, недовольная тѣмъ, что ей самой не удалось покачаться, упрекала Елену въ неосторожности. Докторъ Деберль молчалъ и казался очень озабоченнымъ.
   -- Ничего нѣтъ серьезнаго, сказалъ докторъ Боденъ, входя въ калитку; -- простой вывихъ. Но ей придется полежать недѣли двѣ.
   Деберль дружески потрепалъ по плечу Малиньона и сказалъ, что женѣ пора идти въ комнату, такъ-какъ становилось холодно. Люсьена онъ взялъ на руки и самъ понесъ его, покрывая поцѣлуями.
   

ГЛАВА V.

   Оба окна комнаты были отворены пастежъ; за ними открывался видъ на Парижъ, лежавшій въ обширной равнинѣ, начинавшейся у подножія возвышенности, на которой стоялъ домъ, гдѣ жила Елена; смотря изъ оконъ, казалось, что внизу разверзлась громадная пропасть. Пробило девять часовъ; прекрасное февральское утро дышало мягкостью и ароматомъ весны.
   Елена сидѣла, вытянувшись, съ ногами на кушеткѣ, и читала книгу. Ея нога была еще забинтована; цѣлую недѣлю она не вставала съ мѣста и, хотя уже не чувствовала боли, но все-таки не могла заниматься своимъ обычнымъ шитьемъ. Не зная, какъ убить время, она раскрыла валявшуюся на столикѣ книгу, которая служила ей ночью вмѣсто ширмочекъ, закрывавшихъ отъ нея свѣтъ лампы. Елена давно уже ничего не читала; втеченіи восемнадцати мѣсяцевъ это была первая книга, вынутая ею изъ ея маленькой библіотеки, составленной для нея Рамбо, который особенно хлопоталъ о томъ, чтобы въ эту библіотеку не попала книга, по его мнѣнію, безнравственная. Романы вообще казались Еленѣ лживыми и опасными. Теперь въ рукахъ у нея былъ романъ Вальтеръ-Скотта "Айвенго", показавшійся ей сперва очень скучнымъ. Но мало-помалу ею овладѣло какое-то странное любопытство. Временами она чувствовала волненіе; нѣкоторыя мѣста романа тронули ее. Но вотъ она кончила читать; книга выпала у нея изъ рукъ; утомленная, она устремила глаза въ открывавшееся передъ нею пространство, занятое великимъ городомъ.
   Въ это утро Парижъ просыпался лѣниво. Паръ, поднимавшійся надъ долиной Сены, покрывалъ оба берега; онъ представлялъ собою легкое бѣлое облако молочнаго оттѣнка, освѣщаемое восходившимъ солнцемъ. Города почти не было видно за этимъ волнующимся туманомъ. Въ самомъ низу сгустившееся облако имѣло синеватый цвѣтъ; надъ открытыми мѣстами оно было прозрачнѣе и тоньше, казалось проникнутымъ золотою пылью; очевидно, оно проносилось надъ углубленіями улицъ. Выше куполы и шпили разрывали это облако водяныхъ паровъ, вознося свои сѣрыя очертанія, обернутыя обрывками прорѣзаннаго ими тумана. По-временамъ клубы желтаго дыма проносились, подобныя широкимъ крыльямъ исполинской птицы, и исчезали въ воздухѣ, точно проглоченные имъ. Надъ всѣмъ этимъ пространствомъ, надъ облакомъ, нависшимъ надъ Парижемъ, распростирался глубокій сводъ чистаго, свѣтло-голубого, почти бѣлаго неба. Мягкія блестки солнечныхъ лучей падали на землю. Солнце поднималось, свѣтлое, цвѣта свѣтло-русыхъ волосъ ребенка, разсыпая свои лучи дождемъ и наполняя пространство своимъ теплымъ колебаніемъ. Это было торжество величественнаго покоя и нѣжной радости безконечнаго. А между тѣмъ городъ, пронизанный золотыми стрѣлами, дремлющій и лѣниво потягивающійся, все еще не рѣшался выйти изъ-за своего кружевного покрывала.
   Цѣлую недѣлю Елена любовалась видомъ великаго Парижа и это занятіе не утомляло ее и не наскучало ей. Неизмѣримый и измѣнчивый, какъ океанъ, этотъ видъ, чистый по утру, вечеромъ казался заревомъ; служа отраженіемъ неба, онъ принималъ то грустный, то радостный оттѣнокъ. Подъ солнечнымъ лучомъ въ немъ переливались волны золота; подъ тучей онъ омрачался. Онъ безпрерывно мѣнялся: тишина -- и вездѣ золотистыя блестки, а затѣмъ вѣтеръ -- и все пространство подавляется свинцовымъ гнетомъ; въ ясное время гребни крышъ горятъ и блестятъ свѣтомъ, но наступаетъ ливень, въ которомъ тонутъ и небо, и земля -- и горизонтъ исчезаетъ въ всеразрушающемъ хаосѣ. Елена находилась подъ впечатлѣніемъ то грусти, то надежды, навѣваемымъ необъятной ширью; ей казалось временами, что она ощущаетъ ея могучее дыханіе, ея острый запахъ; городской шумъ производилъ въ ней впечатлѣніе морского прилива, разбивавшагося о крутые утесы.
   Книга выскользнула изъ ея рукъ. Она замечталась; глаза ея неопредѣленно блуждали. Она уронила книгу и это значило, что ей необходимо было остановиться, необходимо обдумать прочитанное. Для нея составляло удовольствіе сдерживать свое любопытство, Разсказъ вызвалъ въ ней волненіе, сильно овладѣвшее ею. Въ это утро Парижъ отражалъ въ себѣ и радость, и смутную тревогу ея сердца. Она чувствовала, что и въ ея душѣ поднимался туманъ; что совершалось въ ней, для лея самой было такъ-же неясно, какъ и очертанія отдаленныхъ городскихъ улицъ. Не прелестно-ли это: не знать, на половину угадывать, отдаваться медленному просвѣтлѣнію, смутно чувствовать, что снова наступаетъ молодая жизнь!
   Какъ лгутъ всѣ эти романы! Она была права, не желая читать ихъ. Это -- сказки, годныя для праздныхъ умовъ, незнакомыхъ съ дѣйствительной жизнію. Однакожъ, разсказъ плѣнялъ ее, она не могла отогнать мысль о рыцарѣ Айвенго, котораго такъ страстно любили двѣ женщины: прекрасная еврейка Ребека и благородная леди Ровена. Ей казалось, что она сама могла бы любить съ такимъ-же терпѣливымъ спокойствіемъ и съ такой-же гордостью, какъ леди Ровена. Но и Ребека трогала ее до слезъ. Да, эта любила сильнѣе, въ ея смиреніи проглядывала пылкая нѣжность. Любить! любить! Елена не произнесла этого слова, но оно само звучало въ ней, изумляя ее и вызывая улыбку. Вдали блѣдные клочья облаковъ, разносимые вѣтромъ, плавали надъ Парижемъ, точно стая лебедей. Туманъ передвигался; порою открывался лѣвый берегъ, волнующійся въ прозрачной дымкѣ, и походилъ на волшебный городъ, который можно видѣть только въ сонномъ видѣніи; но подходили новыя массы испареній и этотъ городъ поглощался нахлынувшимъ наводненіемъ. Затѣмъ туманъ, одинаково распространявшійся надъ всѣми кварталами города, округлялъ прекрасное озеро съ бѣлой водою. Болѣе сгущенный туманъ ясно обозначалъ своими сѣрыми изгибами теченіе Сены. По этимъ спокойнымъ водамъ, казалось, медленно плыли тѣни кораблей съ розовыми мачтами; Елена слѣдила за ними своимъ задумчивымъ взглядомъ. Любить! любить!-- и она улыбалась своей мечтѣ.
   Елена снова взяла книгу. Она дошла до эпизода штурма замка, когда Ребека ухаживаетъ за раненымъ Айвенго и передаетъ ему о ходѣ битвы, за которой слѣдитъ, смотря въ окно. Елена сознавала, что это вымыселъ, но онъ приходился ей по душѣ, точно она прогуливалась въ идеальномъ саду съ золотыми плодами, отдаваясь илюзіямъ. Дойдя до того мѣста, когда Ребека, закутавшись въ покрывало, выказываетъ всю свою нѣжность къ уснувшему рыцарю, Елена снова уронила книгу, сердце ея до того переполнилось волненіемъ, что она не могла продолжать.
   Боже мой! неужели все это правда, что здѣсь описано? Откинувшись на спинку кушетки, утомленная неподвижностью, которую она должна была сохранять, она засмотрѣлась на Парижъ, таинственный, утопающій въ блескѣ яркаго солнца. Подъ вліяніемъ прочитаннаго въ романѣ, она припомнила свою собственную жизнь. Она увидѣла себя молодой дѣвушкой, въ Марсели, у отца, шляпнаго фабриканта Муре. Улица, гдѣ они жили, была вся черная отъ копоти, въ домѣ ихъ, гдѣ въ большомъ котлѣ постоянно была кипящая вода, что было необходимо при фабрикаціи шляпъ,-- даже и въ хорошую погоду ощущался тяжелый, сырой запахъ. Она видѣла также свою всегда больную мать, которая молча цѣловала ее своими блѣдными губами. Въ ея дѣтскую никогда не проникалъ солнечный лучъ. Кругомъ нея много работали; тяжело доставалось работнику нѣкоторое довольство. И это было все; до ея замужества дни смѣнялись одинъ другимъ, ничѣмъ не различаясь между собою. Однажды утромъ, возвращаясь съ Капуцинскаго рынка, она нечаянно толкнула Гранжана-сына своей корзиной, наполненной овощами. Шарль обернулся и пошелъ за нею. Таковъ былъ ихъ любовный романъ. Впродолженіи трехъ мѣсяцевъ она безпрестанно встрѣчала его, робкаго, неловкаго, нерѣшавшагося подойти къ ней. Ей было шестнадцать лѣтъ; ей льстило, хотя и такое странное, ухаживаніе богатаго молодого человѣка. Но она находила его некрасивымъ, часто смѣялась надъ нимъ и спала спокойнымъ сномъ подъ сѣнію своего большого сырого дома. Потомъ ихъ поженили. И до сихъ поръ этотъ бракъ удивлялъ ее. Шарль обожалъ ее; каждый вечеръ, какъ она ложилась въ постель, онъ становился на колѣни и цѣловалъ ея босыя ноги. Она дружески улыбалась ему и упрекала его за это ребячество. Потомъ началась сѣренькая жизнь. Прошло цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ и она помнила, что въ это время не случилось съ нею никакого потрясенія. Она была покойна и счастлива безъ лихорадочныхъ волненій тѣла или сердца, погруженная въ ежедневныя заботы небогатаго хозяйства. Шарль, по заведенному обычаю, цѣловалъ ея мраморныя ноги; она относилась къ нему снисходительно, съ материнскою нѣжностію. И ничего болѣе. Внезапно она увидѣла себя въ комнатѣ гостинницы Варъ, мертваго мужа и вдовье платье, висѣвшее на стулѣ. Она плакала, какъ въ тотъ зимній вечеръ, когда умерла ея мать. Потомъ медленно потянулись день за днемъ. Черезъ два мѣсяца она опять чувствовала себя покойной и счастливой съ своей маленькой дочерью. Боже мой! И это все? Что болтаетъ эта книга, когда говоритъ о высокой любви, освѣщающей всю жизнь?
   На горизонтѣ, на спящемъ озерѣ показалась легкая зыбь. Потомъ Еленѣ представилось, будто озеро лопнуло, образовались трещины, и отъ одного конца до другого прошелъ трескъ, какой бываетъ слышенъ при вскрытіи льда. Поднявшись выше, солнце въ торжественномъ сіяніи своихъ лучей побѣдоносно боролось съ туманомъ. Огромное озеро, казалось, постепенно изсякало, точно его втягивалъ въ себя невидимый резервуаръ. Недавно еще густые пары утончались, становились прозрачнѣе и окрашивались яркими красками радуги. Весь лѣвый берегъ свѣтло-синяго цвѣта постепенно темнѣлъ, принимая фіолетовый оттѣнокъ у Ботаническаго сада. На правомъ берегу кварталъ Тюильери имѣлъ свѣтло-розовый цвѣтъ тѣлеснаго оттѣнка, а чѣмъ дальше къ Монмартру, тѣмъ онъ болѣе краснѣлъ, принимая у самаго Монмартра яркій цвѣтъ кармина съ золотымъ отблескомъ; еще далѣе рабочія предмѣстья отливали темнымъ кирпичнымъ тономъ, переходя въ сѣро-синеватый цвѣтъ аспиднаго камня. Съ каждой минутой городъ постепенно выставлялся изъ-подъ удалявшихся водъ. Но онъ, дрожащій и ускользавшій, обозначался еще неопредѣленно, подобно морскому дну, на глубинѣ котораго подъ свѣтлой водой можно угадывать громадные лѣса высокой травы, ужасный рокотъ и массы причудливыхъ формъ чудовищъ. Въ той глубинѣ, гдѣ колебалось неопредѣленное, таинственное изображеніе Парижа, также можно было разглядѣть неизвѣстную флору и странныя скалы. Но вода постоянно падала. Она представляла уже собою тонкій прозрачный вуаль; наконецъ, и онъ разсѣялся совершенно -- фигура Парижа выяснилась.
   Любить! любить! Почему это слово шевелилось въ ея мозгу и въ то время, когда она слѣдила за постепеннымъ исчезновеніемъ тумана и ждала торжественнаго апофеоза -- вида города, озареннаго яркими солнечными лучами? Развѣ она не любила своего мужа, о которомъ заботилась, какъ о ребенкѣ? И вдругъ ее осѣпило жгучее воспоминаніе объ отцѣ, который, черезъ три недѣли послѣ смерти своей жены, повѣсился въ ея комнатѣ, гдѣ висѣли еще нетронутыми ея платья. Она увидѣла его въ агоніи; онъ окоченѣлъ, припавъ лицомъ къ юбкѣ, среди платьевъ, заключавшихъ въ себѣ нѣчто отъ той, которую онъ обожалъ. Она припоминала блѣдность несчастнаго, томившагося своимъ одиночествомъ, его колеблющуюся походку, глухое отвращеніе къ жизни. Да, да, ея отецъ любилъ. Она не умерла, какъ онъ, и, очевидно, никогда не полюбитъ. Потомъ ея мечты сдѣлали внезапный скачекъ: она думала теперь о своемъ домашнемъ хозяйствѣ, о мѣсячныхъ счетахъ, сводимыхъ ею еще сегодня утромъ съ Розаліей, и почувствовала гордость, что все у нея идетъ въ порядкѣ. Развѣ она не счастлива? Съ полнымъ достоинствомъ, строго, прилично прожила она болѣе тридцати лѣтъ. Только справедливость вызывала въ ней страстное отношеніе. Обдумывая свое прошлое, она не находила въ немъ ни одной даже минутной слабости; ея жизненный путь былъ прямъ и гладокъ. Она была увѣрена, что и далѣе пойдетъ спокойно, той-же ровной дорогой, и не споткнется ни объ одинъ изъ встрѣчныхъ камешковъ. Эта увѣренность заставляла ее строго, съ гнѣвомъ и презрѣніемъ относиться къ лживымъ существованіямъ, которыя описывались въ романахъ; героизмъ, по ея мнѣнію, былъ способенъ только тревожить, а не дѣлать счастливымъ. Единственное правдивое существованіе было ея собственное, протекавшее въ мирѣ и спокойствіи. Взглянула она на Парижъ,-- увидѣла, что надъ нимъ стояла только легкая дымка, прозрачный газъ, слегка волнующійся и готовый улетѣть, и ею внезапно овладѣла нѣжность. Любить! любить! Она уже готова была подчинить все этому ласкающему слову, даже гордое сознаніе своей честности. Ея мечты начинали улетучиваться, она уже ничего не думала; съ влажными глазами она упивалась весной.
   Она хотѣла снова взять книгу, когда Парижъ медленно открылся передъ нею. Ни малѣйшаго колебанія вѣтерка, точно видѣніе предстало ея изумленнымъ глазамъ. Послѣдніе пары отдѣлились, поднялись, разсѣялись въ воздухѣ. Городъ открылся весь, освѣщенный лучами побѣдителя-солнца. Опершись подбородкомъ на руку, Елена любовалась этимъ могучимъ пробужденіемъ.
   Парижъ развернулся безконечной долиной нагроможденныхъ другъ на друга построекъ. Онъ наполнялъ весь горизонтъ. Крыши представляли собою неровные скаты холмовъ, а волны домовъ, образуя колеблющуюся плоскость, катились до самыхъ полей, которыхъ нельзя уже было видѣть. Это было море съ его безконечностію и смутной неизвѣстностью. Развернувшійся Парижъ представлялся такимъ-же громаднымъ, какъ море. Въ это лучезарное утро городъ, золотившійся отъ солнца, казался полемъ зрѣлыхъ колосьевъ и въ этой громадной картинѣ съ перваго взгляда выступали только два тона; свѣтло-голубой цвѣтъ воздуха и золотистый отблескъ кровель. Потоки весеннихъ лучей придавали всему дѣтскую грацію. Свѣтъ былъ такъ ясенъ, что легко было различить малѣйшія подробности. Въ безвыходномъ хаосѣ своихъ каменныхъ громадъ, Парижъ блестѣлъ, точно покрытый стекломъ. Иногда, однакожь, среди этого неподвижнаго блещущаго покоя проносился вѣтерокъ; тогда мѣстами очертанія тускнѣли и дрожали, точно наблюдатель смотрѣлъ на нихъ черезъ какое-то невидимое пламя.
   Елена сперва смотрѣла только на обширное пространство, разстилавшееся подъ самыми ея окнами, по скату Трокадеро и по набережнымъ. Она должна была, перегнуться изъ окна, чтобы увидѣть четырехугольникъ Марсова поля, замыкавшійся въ глубинѣ темной полосой Военной школы. Внизу, на обширной площади и на тротуарахъ по обоимъ берегамъ Сены, она различала прохожихъ, которые казались ей черными точками, сновавшими точно муравьи въ муравейникѣ; желтый кузовъ омнибуса искрился; повозки и фіакры, проѣзжавшіе по мосту, походили на игрушечные, запряженные крошечными механическими лошадками. Между гуляющими по отлогому дернистому спуску выдѣлялись бѣлые передники нянекъ, казавшіеся бѣлыми точками на темной зелени травы. Елена подняла глаза: на томъ разстояніи, куда они хватали, толпа мельчала и совершенно сливалась; самыя кареты представлялись песчинками; виднѣлся только гигантскій остовъ города, пустынный, оживлявшійся потрясавшимъ его глухимъ шумомъ. Тамъ, налѣво, на первомъ планѣ, блестѣли красныя крыши и дымились высокія трубы военной пекарни; на другой сторонѣ рѣки, между Эспланадой и Марсовымъ полемъ, выяснялась группа большихъ вязовъ съ голыми вѣтвями и округленными вершинами, подъ солнечными лучами пестрѣвшими зелеными точками. А посрединѣ расширялась и царила Сена, заключенная въ своихъ сѣрыхъ крутыхъ берегахъ, на которыхъ гнѣздились теперь груды опрокинутыхъ бочекъ, паровыя подъемныя машины и ряды возовъ, и вся эта обстановка напоминала собою морскую гавань. Елена постоянно возвращалась къ этой блестящей левтѣ, по которой, точно черныя птицы, плыли суда. Долго слѣдила Елена за прихотливымъ теченіемъ рѣки, казавшейся ей серебрянымъ галуномъ, перерѣзывающимъ Парижъ на-двое. Въ это утро солнечный свѣтъ разливался по водѣ, и ни одно мѣсто на горизонтѣ не казалось такимъ блестящимъ, какъ Сена. Далѣе, взглядъ молодой женщины перенесся на мостъ Инвалидовъ, потомъ на мостъ Согласія, наконецъ на Королевскій; еще далѣе, мосты, казалось, сближались, громоздились другъ на друга, образовывали причудливыя арки въ нѣсколько этажей, самыхъ разнообразныхъ формъ; между этими воздушными сооруженіями показывались части синей одежды рѣки, которыя, чѣмъ далѣе, все болѣе и болѣе съуживались и, наконецъ, совсѣмъ пропадали.
   Елена еще подняла глаза; рѣка терялась уже за безпорядочной кучей домовъ; мосты казались проволокой, протянутой съ одного берега на другой; позлащенныя башни церкви Парижской Богоматери представляли собой границу горизонта, за которой рѣка, зданія, группы деревьевъ казались только солнечной пылью. Ослѣпленная, Елена отвела глаза отъ этого торжественнаго сердца Парижа, гдѣ, казалось, сверкала вся слава города. На правомъ берегу, посреди деревьевъ Елисейскихъ полей, блестѣли снѣжной бѣлизной крыша и стѣны дворца. Промышленности; далѣе, за приплюснутой крышей церкви Мадленъ, похожей на надгробную плиту, возвышалась громадная масса зданія Оперы; еще далѣе шли зданія, куполы и башни, Вандомская колонна, Сен-Винцентъ-Поль, башня Сен-Жакъ; нѣсколько ближе -- тяжелые павильоны новаго Лувра и Тюильери, на половину закрытые лѣсомъ каштановыхъ деревьевъ. Искрящійся куполъ дома Инвалидовъ на лѣвомъ берегу на минуту обратилъ на себя вниманіе Елены; по немъ струилось золото; можно было сказать, что трофеи изъ касокъ и латъ спускались съ его шпица; двѣ неровныя башни ев. Сюльпиція блѣднѣли передъ его сіяніемъ. Дальше, сзади, направо отъ новыхъ шпилей церкви св. Клотильды, господствовалъ надъ городомъ, надвинутый на холмъ, голубоватый Пантеонъ съ его тонкою колонадою, поддерживающею куполъ, похожій на воздушный шаръ, неподвижно стоявшій въ воздухѣ.
   Лѣнивый взглядъ Елены переносился съ предмета на предметъ; онъ остановился на холмѣ Муленъ, гдѣ виднѣлись только сѣрыя аспидныя крыши домовъ, на немъ построенныхъ; какъ ручей, поглощавшій тѣснившіеся по сторонамъ его дома, на которыхъ даже нельзя было ясно различить ихъ черепичныхъ крышъ, тянулась линія бульваровъ. Въ этотъ ранній часъ утра косые лучи солнца не освѣщали еще фасадовъ зданій, обращенныхъ къ Трокадеро. Ни одно окно не свѣтилось. Только стекла на кровляхъ сыпали искры на окружавшія стѣны изъ кирпича. Дома оставались сѣрыми; лишь мѣстами солнце прорѣзывалось и освѣщало мостовыя длинныхъ улицъ, тянувшихся прямо передъ глазами Елены. Подробности, ясныя на первомъ планѣ,-- безчисленные зубцы трубъ, маленькіе черные штрихи тысячи оконъ,-- стушевывались, принимали желтый и синій оттѣнки, смѣшивались въ безпорядкѣ безконечнаго города, предмѣстья котораго, ускользавшія изъ виду, казались берегами, усыпанными мелкими каменьями и окутанными туманомъ фіолетоваго оттѣнка. Плоскій необозримый горизонтъ еще больше расширялъ гигантскіе размѣры города. Только налѣво холмы Монмартра и возвышенность Лашеза нѣсколько нарушали линію правильнаго контура. И надъ всѣмъ городомъ распространялось чистое, свѣтлое небо, сверкавшее своимъ колеблющимся свѣтомъ.
   Елена стала совершенно серьезной; въ эту минуту въ комнату весело вошла Жанна.
   -- Мама, мама, посмотри!
   Дѣвочка держала въ рукахъ большой букетъ желтыхъ левкоевъ. Смѣясь, она разсказала, что подстерегала Розалію, желая видѣть, какую провизію та принесетъ въ своей корзинѣ. Рыться въ этой корзинѣ было наслажденіемъ для Жанны.
   -- Посмотри, мама! Это было внизу... Понюхай, хорошо пахнетъ!
   Желтые цвѣты съ пурпуровыми крапинками испускали пріятный ароматъ, наполнившій всю комнату. Страстнымъ движеніемъ Елена привлекла Жанну къ себѣ на грудь, а дѣвочка уронила букетъ на колѣни матери. Любить! любить! А! вотъ она любовь,-- она любитъ свою дочь. Не достаточно-ли этой высокой любви, до сихъ поръ наполнявшей ея жизнь? Ей довольно этой нѣжной, спокойной, вѣчной любви, которую не можетъ разорвать никакая случайность! И она крѣпче прижала къ себѣ дочь, точно желала отогнать мысль о возможности разлучить ихъ. Жанна охотно отдалась этому приливу поцѣлуевъ. Съ влажными глазами, съ счастливымъ выраженіемъ на лицѣ, она ласкалась къ матери, прижимаясь своей нѣжной шеей къ ея плечу. Потомъ она обняла мать за талію, положила свою щеку къ ней на грудь и осталась такъ, не шевелясь. Между ними пронесся запахъ левкоевъ.
   Долго онѣ молчали. Наконецъ, Жанна, не измѣняя своего положенія, тихо спросила:
   -- Мама, видишь, около рѣки, розовый куполъ... что это такое?
   Это былъ куполъ Института. Елена подумала съ минуту, какъ-бы припоминая, посмотрѣла, и отвѣчала такъ-же тихо:
   -- Не знаю, мое дитя.
   Дѣвочка удовлетворилась этимъ отвѣтомъ. Снова водворилось молчаніе, прерванное новымъ вопросомъ Жанны:
   -- А тамъ, подлѣ красивыхъ деревьевъ? спросила она, указывая пальцемъ на пространство, занимаемое тюльерійскимъ садомъ.
   -- Эти красивыя деревья? прошептала мать.-- Налѣво?... Я не знаю, мое дитя.
   -- А! сказала Жанна.
   Потомъ, нѣсколько подумавъ, она закончила съ важной миной: -- Мы ничего не знаемъ.
   Онѣ, дѣйствительно, не знали Парижа. Восемнадцать мѣсяцевъ онъ постоянно находился передъ ихъ глазами и онѣ но знали въ немъ ни одного камня. Только три раза онѣ были въ городѣ и возвращались оттуда съ головной болью отъ непривычнаго шума; въ памяти ихъ оставался лишь смѣшанный безпорядокъ, поражавшій ихъ въ громадной столицѣ.
   Жанна, впрочемъ, не успокоилась.
   -- А! теперь ты вѣрно мнѣ скажешь! Не можетъ быть, чтобы ты не знала, продолжала она.-- Вотъ эти бѣлыя стекла?... Это слишкомъ большое зданіе, ты должна знать его.
   Дѣвочка указала на дворецъ Промышленности. Елена колебалась.
   -- Это вокзалъ желѣзной дороги... Нѣтъ, я думаю, это театръ.
   Она улыбнулась, поцѣловала Жанну въ волосы и повторила свой обычный отвѣтъ:
   -- Я не знаю, мое дитя.
   Онѣ продолжали смотрѣть на Парижъ, но уже не пытались опредѣлять, что онѣ видятъ. Такъ пріятно постоянно смотрѣть и не знать, на что смотришь. Для нихъ Парижъ оставался безконечнымъ и неизвѣстнымъ. Точно онѣ остановились на порогѣ міра, могли вѣчно смотрѣть на него, отказываясь войти въ него. Часто Парижъ безпокоилъ ихъ своимъ жаркимъ, тревожнымъ дыханіемъ. Но въ это утро отъ него вѣяло радостію и невинностію ребенка; въ его таинственности было что-то нѣжное.
   Елена взяла книгу, а Жанна, прижимаясь къ ней, продолжала смотрѣть. Прозрачный воздухъ былъ тихъ, не подымалось ни малѣйшаго вѣтерка. Изъ трубъ военной пекарни дымъ выходилъ прямыми струйками, тихо разлетавшимися въ воздухѣ. Надъ домами, въ вышинѣ, чувствовались сотрясенія въ воздухѣ, точно жизнь, кипящая внизу, отражалась здѣсь, и эти сотрясенія катились какъ волны. Уличный гулъ въ этой сферѣ смягчался. Иной шумъ привлекъ на себя вниманіе Жанны. Бѣлые голуби, вылетѣвшіе изъ сосѣдней голубятни, пересѣкая воздухъ, пронеслись передъ окномъ; они наполняли горизонтъ и своими бѣлыми, какъ падающій снѣгъ, крыльями заслонили громадный Парижъ.
   Поднявъ глаза кверху, Елена глубоко задумалась. Она была леди Ровена и любила спокойной, глубокой любовью благородной души. Весеннее утро, спокойствіе громаднаго города, первые цвѣты, лежавшіе у нея на колѣняхъ и раздражающіе ее своимъ ароматомъ, -- все это вмѣстѣ мало-по-малу размягчило ея сердце.
   

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.

   Однажды утромъ Елена занималась приведеніемъ въ порядокъ своей маленькой библіотеки, которую она въ послѣдніе дни перевернула вверхъ дномъ. Вдругъ вбѣжала Жанна, прыгая и хлопая въ ладоши.
   -- Мама! воскликнула она.-- Солдатъ! солдатъ!
   -- Что солдатъ? спросила молодая женщина.-- Что тебѣ нужно съ твоимъ солдатомъ?
   Но дѣвочка была въ какомъ-то безумно-веселомъ настроеніи и продолжала прыгать, говоря: "Солдатъ! солдатъ!" Видя, что Жанна не въ состояніи ничего объяснить, Елена встала и въ отворенную дверь увидала въ передней солдата небольшого роста. Розаліи не было дома, и Жанна, несмотря на запрещеніе матери, вѣроятно, играла на лѣстницѣ.
   -- Что вамъ угодно? спросила Елена.
   Солдатикъ былъ такъ смущенъ появленіемъ красивой дамы въ бѣломъ кружевномъ пеньюарѣ, что переминался съ ноги на ногу и низко кланялся, бормоча поспѣшно:
   -- Простите... виноватъ...
   Онъ не зналъ, что сказать, и сталъ пятиться къ стѣнѣ, шаркая ногой. Видя, что далѣе идти некуда и что дама съ улыбкой ждала его отвѣта, онъ сталъ быстро шарить въ своемъ правомъ карманѣ, изъ котораго вынулъ синій платокъ, перочинный ножикъ и кусокъ хлѣба. Онъ тщательно осмотрѣлъ каждый изъ этихъ предметовъ и снова опустилъ ихъ въ карманъ. Потомъ онъ перешелъ къ лѣвому; тамъ оказались небольшая веревка, два заржавленныхъ гвоздя и нѣсколько раскрашенныхъ картинокъ, завернутыхъ въ газету. Снова упрятавъ все это на прежнее мѣсто, онъ ударилъ себя по бедру съ какимъ-то тревожнымъ видомъ.
   -- Простите... виноватъ... пробормоталъ онъ съ испугомъ.
   Но вдругъ онъ ударилъ себя пальцемъ по носу и громко, добродушно разсмѣялся. Дуракъ! наконецъ-то онъ вспомнилъ. Разстегнувъ двѣ пуговицы своей шинели, онъ сунулъ руку за пазуху до локтя и вытащилъ письмо, которое крѣпко встряхнулъ, какъ-бы выбивая изъ него пыль, и подалъ Еленѣ.
   -- Это письмо ко мнѣ, вы увѣрены? спросила она.
   На конвертѣ, дѣйствительно, стоялъ ея адресъ, написанный крупнымъ, крестьянскимъ почеркомъ съ ужасными росчерками. Останавливаясь на каждомъ словѣ отъ невозможныхъ оборотовъ и чудовищной орфографіи, Елена, наконецъ, съ трудомъ поняла, въ чемъ дѣло. Улыбка снова показалась на ея лицѣ. Письмо это было отъ тетки Розаліи, которая посылала къ ней Зефирина Лакура, попавшаго по жребію въ солдаты, несмотря на двѣ заказныя обѣдни, отслуженныя патеромъ. Такъ-какъ Зефиринъ былъ женихомъ Розаліи, то тетка просила Елену дозволить молодымъ людямъ видаться по воскресеньямъ. На цѣлыхъ трехъ страницахъ повторялась эта просьба въ однихъ и тѣхъ-же выраженіяхъ, которыя, однако, становились все запутаннѣе отъ постояннаго усилія сказать что-то новое. Наконецъ, уже послѣ подписи тетка вспомнила, что ей нужно было сказать, и приписала среди множества чернильныхъ пятенъ: "Господинъ патеръ это позволяетъ".
   Елена медленно сложила письмо. Во время чтенія она раза два или три поднимала голову, чтобъ взглянуть на солдата. Онъ по-прежнему стоялъ, прислонившись къ стѣнѣ, и шевелилъ губами, какъ-бы подтверждая каждую фразу письма, которое онъ, повидимому, зналъ наизусть.
   -- Такъ вы Зефиринъ Лакуръ? спросила она.
   Онъ засмѣялся и кивнулъ головою.
   -- Войдите, любезный, не стойте тамъ.
   Онъ рѣшился послѣдовать за нею, но остановился у самой двери, тогда какъ Елена сѣла. Она не хорошо разсмотрѣла его въ темной передней. Онъ, казалось, былъ одинаковаго роста съ Розаліей, даже однимъ сантиметромъ ниже, и едва-ли онъ годился въ солдаты. Рыжіе волосы его были коротко острижены; лицо его, безъ малѣйшаго признака бороды, было совершенно круглое, съ крошечными глазками, словно щелками. Новая шинель, слишкомъ широкая и длинная, еще болѣе округляла его фигуру съ растопыренными ногами, въ красныхъ панталонахъ. Махая своимъ кэпи съ большимъ козырькомъ, онъ тупо улыбался.
   -- Вы въ Парижѣ не болѣе недѣли? спросила его Елена.
   -- Да, сударыня.
   -- Вы не сожалѣете объ этомъ?
   -- Нѣтъ, сударыня.
   Мало-по-малу онъ пріободрился и сталъ разсматривать съ любопытствомъ все, что окружало его, особенно синія бархатныя обои.
   -- Розаліи нѣтъ дома, сказала Елена,-- но она тотчасъ вернется. Ея тетка мнѣ пишетъ, что вы женихъ молодой дѣвушки.
   Солдатъ ничего не отвѣчалъ, а поникъ головою и, глупо ухмыляясь, сталъ загребать ногою по ковру.
   -- Такъ вы должны жениться на ней, отбывъ свое время, продолжала Елена.
   -- Конечно, отвѣчалъ онъ, покраснѣвъ:-- это дѣло рѣшеное, я далъ слово.
   И, поощряемый благосклонностью молодой женщины, онъ продолжалъ, вертя въ рукахъ свой кэпи:
   -- Это ужь было давно... Мы были еще крошками и ходили вмѣстѣ по огородамъ таскать овощи. Ну, доставалось-же намъ за это, нечего сказать... Вамъ надо знать, что Лакуры и Пигоны живутъ рядомъ, въ одномъ переулкѣ. Поэтому, вы понимаете, мы съ нею однокашники... Потомъ у нея всѣ перемерли и тетка Маргарита взяла ее къ себѣ. У нея, у плутовки, были уже тогда здоровенныя руки.
   Онъ остановился, чувствуя, что слишкомъ увлекается, и спросилъ нерѣшительнымъ голосомъ:
   -- Быть можетъ, она вамъ все это уже разсказывала!
   -- Да, но продолжайте, отвѣчала Елена, которую очень забавлялъ его разговоръ.
   -- Ну, она была чертовски сильна, хотя ростомъ не болѣе жаворонка; надо было видѣть, какъ она отмахивала всякое дѣло. Однажды она наградила моего пріятеля такой затрещиной, что у него цѣлую недѣлю не проходилъ синякъ на рукѣ. Намъ обоимъ было только десять лѣтъ, когда насъ сосватали и мы ударили по рукамъ. И до сихъ поръ мы крѣпко держимъ свое слово.
   Говоря это, онъ растопырилъ пальцы и приложилъ руку къ сердцу.
   Елена задумалась. Ее тревожила мысль допустить въ свою кухню солдата. Хотя патеръ и разрѣшилъ эти свиданія, но они казались ей рискованными, тѣмъ болѣе, что въ деревняхъ влюбленные не стѣсняются, а обращаются свободно. Поэтому она намекнула о своихъ опасеніяхъ, но Зефиринъ едва не лопнулъ отъ смѣха.
   -- О, сударыня, сударыня!.. видно вы не знаете ее. Попробовалъ я довольно ея колотушекъ... Боже мой! молодежь любитъ пошутить. Бывало ущипнешь ее, а она обернется да хлопъ въ лицо. Тетка ей постоянно твердила: "не позволяй, дитя мое, себя щекотать, это не къ добру". Патеръ также вмѣшивался. Поэтому-то, быть можетъ, ваша любовь и длится такъ долго. Мы должны были повѣнчаться тотчасъ послѣ вынутія жребія, но дѣла пошли плохо. Я долженъ былъ идти въ солдаты, а Розалія отправилась въ Парижъ, чтобъ, служа горничной, скопить себѣ на приданое. Вотъ видите...
   Онъ продолжалъ семенить ногами и перекидывать кэпи изъ одной руки въ другую. Елена молчала, и ему показалось, что она сомнѣвалась въ его словахъ. Это его обидѣло и онъ воскликнулъ съ жаромъ:
   -- Вы, можетъ быть, думаете, что я обманулъ ее?.. Да вѣдь я вамъ говорю, что я далъ ей слово. Что я женюсь на ней, это такъ-же вѣрно, какъ то, что солнце свѣтитъ... Я готовъ дать вамъ въ этомъ письменное обязательство. Да, я напишу вамъ бумагу.
   Онъ былъ въ сильномъ волненіи и, шагая по комнатѣ, искалъ глазами пера и бумаги. Напрасно Елена старалась успокоить его.
   -- Мнѣ очень хотѣлось-бы написать вамъ бумагу, повторялъ онъ; -- для васъ это все равно, но вы были-бы совсѣмъ спокойны.
   Въ эту минуту Жанна, исчезнувшая изъ комнаты, возвратилась бѣгомъ.
   -- Розалія! Розалія! кричала она нараспѣвъ, прыгая и хлопая въ ладоши.
   Чрезъ отворенную дверь слышалось тяжелое дыханіе Розаліи, поднимавшейся по лѣстницѣ съ своей корзинкой. Зефиринъ прижался въ уголокъ комнаты; отъ безмолвнаго смѣха его ротъ расширился до ушей, а его глаза-щелки блестѣли юморомъ поселянина. Розалія, какъ обыкновенно, вошла прямо въ комнату, чтобъ показать хозяйкѣ принесенную провизію.
   -- Я купила, сударыня, цвѣтную капусту, сказала она;-- посмотрите... Двѣ головки за 18 сантимовъ... это не дорого.
   Она поднесла корзинку къ хозяйкѣ и, случайно поднявъ голову, увидала смѣявшагося Зефирипа. Она обомлѣла; прошло двѣ или три секунды прежде, чѣмъ она узнала его въ военномъ мундирѣ. Ея глаза широко открылись, маленькое личико поблѣднѣло, а жесткіе черные волосы стали дыбомъ.
   -- О! произнесла она просто.
   Но отъ изумленія она уронила свою корзинку, изъ которой разсыпались по полу головки цвѣтной капусты, картофель и лукъ.
   Жанна съ радостнымъ крикомъ бросилась на полъ и стала подбирать катавшіяся по ковру яблоки. Но Розалія не двигалась съ мѣста; она была какъ-бы въ столбнякѣ.
   -- Это ты! сказала она наконецъ.-- Что ты тутъ дѣлаешь, что ты тутъ дѣлаешь?
   И, обернувшись къ Еленѣ, она продолжала:
   -- Вы его впустили сюда?
   Зефиринъ молчалъ и только лукаво мигалъ. Тогда слезы умиленія выступили на глазахъ Розаліи и она, чтобъ доказать, какъ была рада видѣть его, не нашла ничего лучшаго, какъ поднять его на смѣхъ.
   -- Ну, сказала она, подходя къ нему,-- хорошъ ты въ этомъ нарядѣ. Я прошла-бы мимо тебя на улицѣ, не сказавъ даже "Богъ въ помощь". Вотъ ты каковъ! У тебя точно будка на спинѣ. И хорошо-же они тебѣ обрили голову! Ты похожъ теперь на пуделя нашего пономаря. Боже! какой ты уродъ! какой ты уродъ!
   -- Не моя вина, кажется, отвѣчалъ Зефиринъ обиженнымъ тономъ.-- Мы посмотрѣли-бы, что сталось-бы съ тобою, если-бъ тебя отдали въ солдаты.
   Они оба забыли, гдѣ находились, забыли и комнату, и Елену, и Жанну, которая продолжала подбирать яблоки съ полу. Розалія, сложивъ руки на фартукѣ, стояла неподвижно передъ солдатикомъ.
   -- У насъ все благополучно? спросила она.
   -- Да, только корова у Гиньяровъ нездорова. Ветеринаръ приходилъ и сказалъ, что у нея вода.
   -- Если вода, то ужь все кончено. Кромѣ этого все благополучно?
   -- Да, да... Лѣсникъ сломалъ себѣ руку. Дядя Кониве умеръ. Господинъ аббатъ, возвращаясь изъ Гранвиля, потерялъ кошелекъ съ 30 сантимами. Кромѣ этого все обстоитъ благополучно.
   Они замолчали и смотрѣли другъ на друга масляными глазами; губы ихъ медленно шевелились съ какой-то нѣжной улыбкой. Вѣроятно, это движеніе губъ замѣняло у нихъ поцѣлуй, такъ-какъ они даже не пожали другъ другу руки. Но вдругъ Розалія очнулась отъ этого безмолвнаго созерцанія и впала въ отчаяніе, увидавъ раскиданныя по полу овощи. Хороша, кутерьма! И все по его винѣ. Напрасно госпожа впустила его, пусть-бы онъ дожидался на лѣстницѣ. Ворча такимъ образомъ, она, нагнувшись, подбирала яблоки, лукъ и цвѣтную капусту, къ величайшему неудовольствію Жанны, которая не хотѣла, чтобъ ей кто-нибудь помогалъ. Уложивъ все въ корзинку, Розалія пошла въ кухню, не обращая болѣе вниманія на Зефирина. Но Елена, пораженная хладнокровнымъ спокойствіемъ влюбленныхъ, остановила ее.
   -- Послушайте, милая, сказала она, -- ваша тетка проситъ меня, чтобъ я позволила этому молодцу приходить къ вамъ по воскресеньямъ. Онъ можетъ ходить днемъ, но я надѣюсь, что обѣдъ отъ этого не пострадаетъ.
   Розалія обернулась и хотя, въ сущности, была очень довольна, но не хотѣла этого выразить.
   -- Онъ мнѣ будетъ только мѣшать, сударыня, отвѣчала она и взглянула на Зефирина черезъ плечо съ своей прежней, нѣжной гримаской.
   Солдатикъ постоялъ съ минуту, улыбаясь во весь ротъ; потомъ онъ удалился, пятясь и приложивъ кэпи къ сердцу. Дверь уже затворилась за нимъ, а онъ все еще на лѣстницѣ кланялся и бормоталъ что-то вродѣ благодарности.
   -- Мама, это братъ Розаліи? спросила Жанна.
   Елену смутилъ этотъ вопросъ. Она теперь сожалѣла, что въ минуту необдуманнаго великодушія дозволила этому солдату навѣщать ея служанку. Она немного подумала и отвѣчала:
   -- Да, двоюродный.
   -- А! произнесъ серьезно ребенокъ.
   Кухня Розаліи выходила окнами на югъ, въ садъ доктора Деберля. Лѣтомъ въ открытое окно проникали вѣтви вязовъ. Это была самая веселая комната во всей квартирѣ, вся залитая солнцемъ и до того свѣтлая, что Розалія должна была повѣсить синюю каленкоровую занавѣску, которую задергивала послѣ полудня. Она жаловалась только, что кухня была слишкомъ мала и загромождена печкой съ одной стороны, столомъ и буфетомъ съ другой. Однакожь она все-же съумѣла такъ разставить мебель и кухонную посуду, что у окна выгадала себѣ свободное мѣстечко, гдѣ и работала по вечерамъ. Вся ея гордость заключалась въ баснословной чистотѣ и необыкновенномъ блескѣ кострюль, чайниковъ и блюдъ. Поэтому, когда солнце освѣщало кухню, то всѣ стѣны ея лучезарно сіяли: мѣдная посуда сыпала золотыя искры, жестяная сверкала серебристымъ отблескомъ луны, а голубые изразцы печки умѣряли общее огненное зарево.
   Въ слѣдующую суботу Елена услыхала такую возню въ кухнѣ, что вышла посмотрѣть, въ чемъ дѣло.
   -- Что это за шумъ? спросила она; -- вы точно боретесь съ мебелью.
   -- Я мою, сударыня, отвѣчала Розалія, ползая по полу съ растрепанными волосами.
   Работа была кончена. Никогда прежде ея кухня не сіяла такой красотой. Новобрачная могла-бы ночевать здѣсь, такъ все было бѣло и нарядно. Столъ и буфетъ казались выстроганными заново, до того она не жалѣла своихъ рукъ. Надо было видѣть, въ какомъ порядкѣ стояли кострюли и котлы, по ихъ росту и величинѣ; каждый предметъ былъ на своемъ мѣстѣ, на своемъ гвоздикѣ, до послѣдней сковородки и рашпера, на которыхъ не видно было ни малѣйшаго слѣда копоти. Елена постояла съ минуту молча и потомъ, улыбнувшись, ушла.
   Съ тѣхъ поръ каждую суботу повторялась такая-же чистка; цѣлыхъ четыре часа надо было дышать пылью и сыростью отъ мытья пола. Розалія хотѣла въ воскресенье похвастать чистотою и порядкомъ передъ Зефириномъ. Это былъ день ея пріема. Малѣйшая паутинка заставила-бы ее покраснѣть. Когда все вокругъ нея сіяло и блестѣло, она становилась любезна и весело распѣвала. Въ три часа она умывала руки и надѣвала чепецъ съ лентами. Потомъ она задергивала до половины окна каленкоровую занавѣску и въ пріятномъ полусвѣтѣ ожидала Зефирина, въ атмосферѣ порядка, тмина и лавроваго листа.!
   Ровно въ 3 1/2 часа приходилъ Зефиринъ; онъ ходилъ по улицѣ, выжидая, чтобъ на городскихъ часахъ пробила половина. Розалія прислушивалась къ стуку его толстыхъ башмаковъ по ступенямъ и отворяла дверь, какъ только онъ останавливался на площадкѣ. Она ему запретила звонить и каждый разъ они обмѣнивались одними и тѣми-же словами:
   -- Это ты?
   -- Да, я.
   И они стояли другъ противъ друга съ сверкающими глазами и съ нѣжной гримасой на губахъ. Потомъ Зефиринъ слѣдовалъ за Розаліей, но предварительно она брала его шапку и саблю и прятала въ шкафъ, чтобы постороннія вещи не валялись въ ея кухнѣ; затѣмъ усаживала своего возлюбленнаго у окна въ приготовленный ему уголокъ и запрещала шевелиться.
   -- Сиди смирно, говорила она;-- если хочешь, можешь смотрѣть, какъ я буду стряпать.
   Но онъ почти никогда не приходилъ съ пустыми руками. Обыкновенно онъ цѣлое утро бѣгалъ съ товарищами по Медонскому лѣсу, безъ всякой цѣли, чтобы подышать воздухомъ и съ грустью вспомнить о привольной жизни на родинѣ. Чтобъ занять чѣмъ-нибудь руки, онъ нарѣзывалъ изъ сучьевъ тоненькія палочки и выдѣлывалъ изъ нихъ всякіе узоры, не спуская глазъ съ ножа, который вычурно бѣгалъ по сучку. Не желая разставаться съ своей работой, стоившей ему много времени, онъ приносилъ ее къ Розаліи, которая брала ее у него изъ рукъ, ворча, что онъ соритъ въ ея кухнѣ. Но, въ сущности, она съ удовольствіемъ собирала ихъ и у нея подъ кроватью находился цѣлый пукъ этихъ палочекъ, всякихъ размѣровъ и узоровъ.
   Однажды онъ принесъ въ своей солдатской шапкѣ подъ платкомъ гнѣздо съ птичьими яйцами. Онъ увѣрялъ, что яичница изъ этихъ яицъ была очень вкусна, но Розалія выбросила эту дрянь, присоединивъ, однакожъ, гнѣздо къ своей колекціи палочекъ. Вообще его карманы были биткомъ набиты. Онъ вытаскивалъ изъ нихъ разныя диковины: прозрачные камешки, собранные на берегахъ Сены, обломки стараго желѣза, высохшія дикія ягоды и всевозможныя, никуда негодныя мелочи, которыхъ не подбирали даже тряпичники. Но особенно онъ любилъ картинки. Онъ подбиралъ на загородныхъ дорогахъ бумажки отъ шеколада и мыла съ изображеніями негровъ, баядерокъ, розъ и нр. Коробки съ изображеніями свѣтлорусыхъ красавицъ на крышкѣ и серебряныя бумажки отъ конфектъ, находимыя имъ на ярмаркахъ въ окрестностяхъ Парижа, -- составляли важнѣйшія его пріобрѣтенія и наполняли гордой радостью его сердце. Всю эту добычу онъ старательно опускалъ къ себѣ въ карманы, а самыя лучшія диковины завертывалъ отдѣльно въ газету. По воскресеньямъ онъ показывалъ всѣ свои сокровища Розаліи, въ свободныя ея минуты между соусомъ и жаркимъ. Она могла взять ихъ себѣ, если хотѣла, но такъ-какъ бумага, окружавшая картинки, не всегда была чиста, то онъ вырѣзывалъ ихъ, что его очень забавляло. Розалія сердилась за то, что обрѣзки летали по кухнѣ, попадая даже въ кострюли, и надо было видѣть, какъ хитро онъ въ-концѣ-концовъ овладѣвалъ ножницами, которыя она старалась спрятать. Но иногда, чтобъ отдѣлаться отъ него, она бросала ему ножницы.
   Пока Зефиринъ, нагнувъ голову и сгорбивъ спину, казавшуюся неимовѣрно широкой отъ красныхъ эполетъ, вырѣзывалъ картинки, Розалія мѣшала соусъ деревянной ложкой или смотрѣла за шипѣвшимъ масломъ на сковородкѣ. Волосы его были такъ коротко обстрижены, что кожа сквозила, а слишкомъ широкій желтый воротникъ мундира обнаруживалъ загорѣлую шею. Проходило полчаса и они не произносили ни слова. Поднимая по временамъ голову, Зефиринъ съ интересомъ слѣдилъ, какъ Розалія сыпала въ кушанья соль и перецъ или мелко рубила петрушку. Изрѣдка онъ произносилъ:
   -- Чортъ возьми! какъ хорошо пахнетъ!
   Кухарка, въ полномъ разгарѣ своей работы, не тотчасъ удостаивала его отвѣтомъ. Послѣ продолжительнаго молчанія она, въ свою очередь, говорила:
   -- Вотъ видишь, надо, чтобъ этотъ соусъ прѣлъ на маленькомъ огонькѣ.
   Ихъ разговоры никогда не выходили изъ этихъ рамокъ. Они уже не говорили болѣе о своей родинѣ. Когда-же по временамъ они вспоминали что-нибудь изъ своей прошлой жизни, то понимали другъ друга съ одного слова и долго потомъ молча смѣялись. Когда, наконецъ, Розалія прогоняла Зефирина, то оба сознавали, что провели время очень весело.
   -- Ну, убирайся, говорила она,-- мнѣ надо подавать обѣдъ.
   Она отдавала ему шапку и саблю и, выпихнувъ его на лѣстницу, служила за столомъ съ радостной улыбкой на лицѣ, а онъ, махая руками, возвращался въ казармы и долго чувствовалъ вкусный запахъ тмина и лавроваго листа.
   Въ первое время Елена считала своею обязанностью слѣдить за ними. Она иногда входила неожиданно въ кухню подъ предлогомъ какого-нибудь приказанія и всегда заставала Зефирина въ его углу между столомъ и окномъ, близь водопроводной раковины, благодаря которой онъ долженъ былъ поджимать подъ себя свои ноги. Какъ только появлялась на порогѣ госпожа, онъ тотчасъ вскакивалъ и стоялъ, какъ-бы подъ ружьемъ, До тѣхъ поръ, пока она не уходила. Если она обращалась къ нему съ какимъ-нибудь вопросомъ или замѣчаніемъ, онъ кланялся и бормоталъ себѣ подъ носъ что-то невнятное. Но мало-по-малу Елена успокоилась, видя, что она никогда не заставала ихъ врасплохъ и что на ихъ лицахъ по-прежнему выражалось спокойное хладнокровіе терпѣливыхъ влюбленныхъ.
   Даже Розалія была гораздо смѣлѣе, развязнѣе Зефирина. Она уже жила въ Парижѣ нѣсколько мѣсяцевъ и мало-по-малу отшлифовывалась, хотя знала еще только три улицы: Пасси, Франклинъ и Винезъ. Онъ-же въ своемъ полку оставался необтесаннымъ. Розалія увѣряла Елену, что онъ значительно поглупѣлъ въ послѣднее время, а въ деревнѣ былъ гораздо умнѣе. Это дѣйствіе мундира, увѣряла она. Всѣ юноши, поступая въ солдаты, по ея мнѣнію, становились дураками. Дѣйствительно, Зефиринъ, ошеломленный своимъ новымъ положеніемъ, походилъ круглыми глазами и развалистой походкой на гуся. Онъ сохранилъ всю тяжеловѣсность поселянина подъ солдатскимъ мундиромъ и казарменная жизнь его еще не научила смѣлой рѣчи и свободнымъ манерамъ парижанина. О, госпожа могла быть спокойной; ему никогда и въ голову не придетъ баловство.
   Поэтому Розалія выказывала къ нему чисто-материнскую привязанность. Она увѣщевала его и давала ему добрые совѣты о томъ, какъ избѣгать соблазновъ; онъ слушался ее и отвѣчалъ на каждый ея совѣтъ безмолвнымъ киваніемъ головы. Каждое воскресенье онъ долженъ былъ клясться, что ходилъ въ церковь и акуратно молится по утрамъ и вечерамъ. Она также настаивала на томъ, чтобъ онъ былъ опрятенъ, чистила его платье, пришивала оторвавшуюся пуговицу на мундирѣ и вообще осматривала съ ногъ до головы, все-ли у него исправно. Зефиринъ желалъ заплатить ей чѣмъ-нибудь за ея добрыя попеченія о немъ и предложилъ наполнять водою водоемъ. Она долго не соглашалась изъ боязни, что онъ зальетъ полъ. Но однажды онъ принесъ два ведра воды, не проливъ ни капли по всей лѣстницѣ, и она дозволила ему каждый разъ наполнять водоемъ. Кромѣ этого, онъ исполнялъ для нея всю тяжелую работу и преисправно ходилъ за масломъ въ лавку. Потомъ онъ сталъ помогать ей и на кухнѣ. Сначала онъ только чистилъ коренья и рубилъ петрушку, но, наконецъ, черезъ шесть недѣль онъ уже мѣшалъ ложкой соусъ. Такимъ образомъ, мало-по-малу Розалія сдѣлала его своимъ помощникомъ и съ веселымъ смѣхомъ смотрѣла, какъ онъ стоялъ у плиты въ своихъ красныхъ панталонахъ и желтомъ мундирѣ, держа подъ мышкой полотенце, какъ поваренокъ.
   Въ одно воскресенье Елена тихо вошла въ кухню и, благодаря ея мягкимъ туфлямъ, заглушавшимъ ея шаги, она остановилась на порогѣ совершенно не слышно, такъ-что солдатъ и кухарка не замѣтили ее. Зефиринъ сидѣлъ, по обыкновенію, въ своемъ углѣ, но передъ нимъ стояла чашка бульона. Розалія, обернувшись спиною къ дверямъ, рѣзала ему хлѣбъ тонкими ломтями.
   -- Ну, голубчикъ, кушай, говорила она, -- ты слишкомъ много ходишь, это тебя изнуряетъ. Тебѣ довольно или хочешь еще?
   Она смотрѣла на него нѣжно, безпокойно, а онъ, круглый, здоровенный, нагнувшись надъ чашкой, ѣлъ исправно. Его лицо покраснѣло отъ обдававшаго его пара.
   -- Чортъ возьми, какой бульонъ! бормоталъ онъ,-- что ты въ него кладешь?
   -- Подожди, отвѣчала она, -- ты, можетъ быть, любишь лукъ...
   И, обернувшись, она увидала Елену. Розалія вскрикнула. Обѣ стояли, какъ окаменѣлыя, но черезъ минуту кухарка поспѣшно воскликнула:
   -- Я дала ему свою порцію, сударыня; клянусь вамъ, что я не ѣла-бы сегодня бульону. Я ему сказала: "хочешь мою порцію, такъ ѣшь"... Что же ты не подтвердишь моихъ словъ?
   Елена молча смотрѣла на нихъ, и Розалія, думая, что она сердится, продолжала дрожащимъ голосомъ:
   -- Онъ умиралъ съ голоду, сударыня, и укралъ у меня сырую морковь... Ихъ такъ плохо кормятъ въ казармахъ. Потомъ онъ сегодня ужасно много ходилъ пѣшкомъ. Право, сударыня, вы мнѣ сказали-бы сами: Розалія, дай ему бульону... Клянусь вамъ, что я дала ему свою порцію. Я скорѣе умерла-бы, чѣмъ съѣла хоть ложку этого бульона. Не правда-ли, можно отдавать свою порцію?
   Видя, что бѣдный солдатъ смотрѣлъ на нее съ полнымъ ртомъ, но не смѣлъ проглотить то, что у него было во рту, Елена невольно улыбнулась и отвѣчала мягко:
   -- Такъ что-жь, милая? Когда этотъ молодецъ голоденъ, ты всегда накорми его. Я тебѣ позволяю.
   Видъ этихъ счастливыхъ влюбленныхъ растрогалъ ее. Имъ было такъ хорошо въ этой кухнѣ. Лучи заходящаго солнца проникали въ окно, полузакрытое каленкоровой занавѣской. Мѣдная посуда отсвѣчивала розовымъ оттѣнкомъ. Ихъ круглыя, спокойныя лица сіяли, какъ полная луна. Ихъ любовь была такъ хладнокровна, такъ увѣрена въ себѣ, что они не нарушали образцоваго порядка въ посудѣ. Они процвѣтали среди вкусной атмосферы кухни, веселые, сытые. Какъ они умно дѣлали, что были такъ здоровы и такъ любили другъ друга, пока молодость ихъ не покинула!
   -- Скажи мнѣ, мама, спросила Жанпа въ тотъ-же вечеръ,-- отчего двоюродный братъ Розаліи никогда не цѣлуетъ ее?
   -- Къ чему имъ цѣловаться, отвѣчала мать,-- они поцѣлуются въ день своихъ имянинъ.
   

ГЛАВА II.

   Въ слѣдующій вторникъ Елена сказала, навостривъ уши:
   -- Какой ливень, слышите? Бѣдные друзья мои, вы совершенно промокнете, возвращаясь домой.
   -- Ничего, если на насъ и упадетъ нѣсколько капель, сказалъ аббатъ, хотя его старая ряса уже промокла на плечахъ.
   -- Мнѣ дорога но близкая, замѣтилъ Рамбо, -- но я пойду пѣшкомъ; со мною зонтикъ.
   Жанна серьезно о чемъ-то задумалась, не сводя глазъ съ послѣдней ложки супа.
   -- Розалія увѣряла, что вы но придете въ такой дождь, сказала она медленно,-- а мама спорила, что вы непремѣнно придете... Вы маленькіе люди, вы всегда приходите.
   Всѣ улыбнулись: Елена дружески кивнула головой обоимъ гостямъ. Извнѣ дождь продолжалъ идти ливнемъ съ какимъ-то глухимъ гуломъ, а ставни по временамъ трещали отъ сильныхъ порывовъ вѣтра. Казалось, что зима снова возвратилась. Розалія тщательно опустила красныя репсовыя занавѣси и маленькая столовая, уютная, теплая, освѣщенная бѣлой, висячей лампой, дышала среди свирѣпаго урагана нѣжной прелестью домашняго очага. На буфетѣ краснаго дерева фарфоровая посуда отражала нѣжный блескъ лампы. Въ этой мирной обстановкѣ четверо собесѣдниковъ медленно разговаривали, терпѣливо ожидая, когда кухарка поставитъ вкусное кушанье на столъ, накрытый съ щепетильной буржуазной чистотой.
   -- А! вы ждете, тѣмъ хуже, сказала фамильярно Розалія, появляясь съ блюдомъ:-- жареную камбалу надо готовить въ послѣднюю минуту. Это любимое кушанье г. Рамбо.
   Рамбо нарочно разъигрывалъ роль гастронома, чтобъ позабавить Жанну и доставить удовольствіе Розаліи, гордившейся своими кулинарными способностями.
   -- Ну, скажите, что у васъ сегодня будетъ? спросилъ онъ, обращаясь къ ней, -- а то вы всегда дѣлаете мнѣ сюрпризъ, когда я уже сытъ.
   -- О! отвѣчала она, -- будетъ, какъ всегда, три кушанья. Послѣ камбалы баранина, а тамъ брюсельская капуста и больше ничего, увѣряю васъ.
   Рамбо взглянулъ искоса на Жанну. Ребенокъ смѣялся, закрывая ротъ руками и качая головою въ знакъ того, что кухарка говорила неправду. Рамбо сомнительно щелкнулъ языкомъ, а Розалія воскликнула, какъ-бы обидѣвшись:
   -- Вы мнѣ не вѣрите, потому что барышня смѣется. Ну, хорошо, полагайтесь на нее, разсчитывайте на четвертое кушанье и вамъ придется вторично пообѣдать дома.
   По выходѣ ея изъ комнаты Жанна еще громче расхохоталась. Языкъ у нея чесался.
   -- Ты слишкомъ жаденъ, начала она, обращаясь къ Рамбо,-- и потому я тебѣ не скажу. Мама, не правда-ли, ему не надо говорить? Да, да, больше ничего не будетъ. Я засмѣялась, чтобы тебя обмануть.
   Эта сцена повторялась каждый вторникъ съ одинаковымъ успѣхомъ. Елену трогала добродушная любезность, съ которой Рамбо поддѣлывался къ ребенку, такъ-какъ она знала, что онъ, со скромностью провинціала, долгое время долженъ былъ довольствоваться хлѣбомъ, дюжиной оливокъ и однимъ анчоусомъ, составлявшими его обѣдъ. Аббатъ Жувъ, въ свою очередь, никогда не зналъ, что ѣлъ, и надъ нимъ часто смѣялись за его невѣжество въ гастрономіи и разсѣянность. Жанна ловила его при всякомъ удобномъ случаѣ.
   -- Не правда-ли, мерланъ очень вкусная рыба? спросила она, сверкая глазами, аббата.
   -- Да, очень вкусная, дитя мое, отвѣчалъ аббатъ; -- такъ это мерланъ, а я думалъ, что камбала.
   Всѣ разсмѣялись, а онъ наивно спросилъ, въ чемъ дѣло. Розалія, повидимому, очень обидѣлась и замѣтила, что патеръ, у котораго она служила на своей родинѣ, зналъ толкъ въ ѣдѣ и, разрѣзавъ курицу, могъ сказать безъ ошибки, сколько ей мѣсяцевъ. Ему никогда не надо было говорить, что подадутъ за обѣдомъ: онъ самъ узнавалъ всѣ блюда по запаху. Боже мой! если-бъ она начала свою службу у аббата Жува, то не умѣла-бы теперь сдѣлать яичницы. Аббатъ серьезно извинялся, какъ-будто отсутствіе въ немъ жадности было большимъ недостаткомъ, отъ котораго онъ не надѣялся исправиться. Но, по его словамъ, онъ рѣшительно не имѣлъ на это времени.
   -- А вотъ это баранина, сказала Розалія, ставя на столъ жаркое.
   Снова всѣ разсмѣялись, и самъ аббатъ громче всѣхъ.
   -- Да, это баранина, сказалъ онъ, моргая своими маленькими глазками;-- кажется, я узналъ-бы ее и безъ васъ.
   Впрочемъ, въ этотъ день аббатъ былъ особенно разсѣянъ. Онъ ѣлъ очень скоро, какъ человѣкъ, считающій обѣдъ очень скучнымъ занятіемъ; дома онъ завтракалъ всегда стоя; потомъ онъ дожидался, пока другіе оканчивали ѣду, и безмолвной улыбкой отвѣчалъ на обращенныя къ нему обѣщанія. Почти каждую минуту онъ бросалъ на брата взглядъ, полный поощренія и безпокойства. Рамбо также, казалось, не сохранялъ своего обыкновеннаго спокойствія, но его смущеніе, напротивъ, выражалось потребностью говорить и ёрзать на стулѣ, что вовсе не было въ его хладнокровной натурѣ. Послѣ брюссельской капусты Розалія долго не подавала десерта и наступило неловкое молчаніе. Извнѣ дождь еще болѣе усилился. Въ столовой становилось душно. Замѣчая, что братья были необыкновенно задумчивы, Елена сказала съ нѣжнымъ сочувствіемъ:
   -- Боже мой! какой страшный дождь. Васъ тревожитъ, не правда-ли?
   Они поспѣшили успокоить ее, говоря, что нисколько не боятся дождя. Въ эту минуту Розалія вошла съ большимъ блюдомъ и Рамбо, чтобъ скрыть свое смущеніе, воскликнулъ:
   -- Что я говорилъ! Вотъ и сюрпризъ!
   На этотъ разъ сюрпризъ состоялъ изъ битыхъ сливокъ съ ванилью. Розалія особенно славилась этимъ пирожнымъ и потому улыбалась во весь ротъ.
   -- Я это знала, я это знала. Я видѣла въ кухнѣ яйца, воскликнула Жанна, хлопая въ ладоши.
   -- Но я сытъ, сказалъ Рамбо съ отчаяніемъ:-- я не могу даже отвѣдать этихъ битыхъ сливокъ.
   Розалія отвѣчала съ гнѣвнымъ, гордымъ достоинствомъ:
   -- Какъ! вы не можете ѣсть битыхъ сливокъ, которыя я нарочно для васъ приготовила? Попробуйте отказаться, попробуйте.
   Рамбо покорился и положилъ себѣ на тарелку большую порцію. Но аббатъ былъ по-прежнему разсѣянъ и до окончанія десерта всталъ изъ-за стола, какъ часто съ нимъ случалось. Онъ сдѣлалъ по комнатѣ нѣсколько шаговъ взадъ и впередъ, а когда Елена также поднялась съ своего стула, онъ увелъ ее въ спальню, многозначительно мигнувъ брату. Сквозь полуотворенную дверь слышенъ былъ ихъ разговоръ, но нельзя было разобрать ни одного слова.
   -- Ну, кончай скорѣе, сказала Жанна, обращаясь къ Рамбо, который никакъ не могъ справиться съ бисквитомъ:-- я хочу показать тебѣ мою работу.
   Но онъ не торопился; однакожь, когда Розалія начала сбирать со стола, ему пришлось волей-неволей встать.
   -- Подожди, подожди, бормоталъ онъ, сопротивляясь дѣвочкѣ, тащившей его въ спальню.
   Онъ со страхомъ отшатнулся отъ двери, услыхавъ голосъ брата, говорившаго очень громко, и почувствовалъ такую дрожь во всемъ тѣлѣ, что долженъ былъ снова присѣсть къ столу.
   -- Я тебѣ лучше сдѣлаю каретку, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана газету.
   Жанна перестала къ нему приставать. Рамбо приводилъ ее въ восторгъ своимъ искуствомъ выдѣлывать изъ бумаги разныя игрушки: пѣтушковъ, лодочки, епископскія митры, телѣжки, клѣтки и т. п. Но въ этотъ день пальцы его дрожали; при каждомъ звукѣ, долетавшемъ изъ сосѣдней комнаты, онъ опускалъ голову. Но Жанна, облокотясь на столъ, съ любопытствомъ слѣдила за его работой.
   -- Послѣ ты сдѣлаешь пѣтушка, сказала она,-- и запряжешь въ каретку...
   Въ сосѣдней комнатѣ разговоръ становился все оживленнѣе. Аббатъ Жувъ стоялъ передъ Еленой, сидѣвшей на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ передъ этажеркой, на которой стояла лампа съ большимъ абажуромъ, такъ что въ комнатѣ царилъ матовый полусвѣтъ. Она не церемонилась съ своими друзьями и во вторникъ послѣ обѣда работала, какъ во всѣ остальные дни. Теперь ея блѣдныя руки быстро шили маленькій дѣтскій чепчикъ.
   -- Вы совсѣмъ успокоились насчетъ Жанны? спросилъ аббатъ.
   Она покачала головой, прежде чѣмъ отвѣтила.
   -- Докторъ Деберль, повидимому, болѣе не тревожится, сказала она,-- но бѣдная дѣвочка очень нервна. Я вчера нашла ее на стулѣ безъ чувствъ.
   -- Она ведетъ слишкомъ сидячую жизнь, продолжалъ патеръ;-- вы напрасно такъ много сидите дома и не живете, какъ всѣ.
   Онъ умолкъ, какъ бы собираясь съ силами, Черезъ минуту онъ подвинулъ стулъ и сѣлъ подлѣ Елены.
   -- Послушайте, возлюбленная дочь моя, я давно хочу поговорить съ вами серьезно, сказалъ онъ; -- жизнь, которую вы теперь ведете, не натуральна. Въ ваши годы нельзя отрекаться отъ свѣта; и это одинаково вредно для васъ и для вашего ребенка. Вы подвергаетесь тысячѣ опасностей, вы рискуете своимъ здоровьемъ и... многимъ другимъ.
   Елена подняла голову и спросила съ удивленіемъ:
   -- Что вы хотите сказать, мой другъ?
   -- Боже мой! я мало знаю свѣтъ, продолжалъ патеръ съ нѣкоторымъ смущеніемъ,-- но все же понимаю, что женщина безъ защитника подвергается различнымъ опасностямъ. Однимъ словомъ, вы ведете жизнь слишкомъ одинокую, и это, вѣрьте мнѣ, не можетъ быть здорово и полезно. Придетъ минута, когда вы почувствуете всю тяжесть вашего положенія.
   -- Но я не жалуюсь, мнѣ очень хорошо, воскликнула молодая женщина съ нѣкоторымъ оживленіемъ.
   Старый аббатъ тихо покачалъ головой.
   -- Я вѣрю, что вы теперь чувствуете себя счастливой. Но никогда нельзя знать, до чего доведетъ насъ мечтательное уединеніе. Конечно, я убѣжденъ, что вы не можете сдѣлать ничего дурного... Но рано или поздно, вы вдругъ потеряете свое душевное спокойствіе, и пустота, царящая вокругъ васъ и въ вашемъ сердцѣ, неожиданно наполнится мучительнымъ непризнаваемымъ чувствомъ.
   Елена покраснѣла. Неужели аббатъ отгадалъ, что дѣлалось въ ея сердцѣ? Неужели онъ зналъ, какое смутное волненіе наполняло все ея существо, хотя она сама до сихъ поръ не смѣла дать себѣ точнаго отчета въ томъ, что смущало ее? Работа выпала изъ ея рукъ.
   Какая-то необъяснимая слабость овладѣла ею и она точно обрадовалась, что, наконецъ, можетъ громко сознаться въ тѣхъ неопредѣленныхъ ощущеніяхъ, которыя такъ долго старалась заглушить. Если онъ все зналъ, то могъ подвергнуть ее допросу, и она постарается отвѣтить ему правдиво и искренно.
   -- Я предаю себя въ ваши руки, другъ мой, сказала она;-- вы знаете, что я всегда слѣдовала вашимъ совѣтамъ.
   Патеръ помолчалъ съ минуту и потомъ сказалъ тихо, серьезно:
   -- Дочь моя, вамъ надо выйти замужъ.
   Она остолбенѣла; руки ея опустились, языкъ прильнулъ къ гортани. Она ожидала совершенно иного совѣта и рѣшительно не понимала неожиданныхъ словъ аббата. Но онъ продолжалъ приводить доводы въ доказательство необходимости вторично вступить въ бракъ.
   -- Подумайте, какъ вы еще молоды. Вы не можете болѣе оставаться въ этомъ уединенномъ уголкѣ Парижа, не зная вовсе жизни и почти не смѣя выходить изъ дома. Вамъ необходимо жить такъ, какъ всѣ живутъ, или вы впослѣдствіи будете горько сожалѣть о вашемъ одиночествѣ. Вы не замѣчаете, какъ оно гибельно вліяетъ на васъ, но ваши друзья видятъ съ сожалѣніемъ, какъ вы съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе блѣднѣете.
   Онъ останавливался на каждой фразѣ, надѣясь, что она перебьетъ его и станетъ обсуждать его доводы. Но она молчала, холодная, оледенѣлая отъ изумленія.
   -- Конечно, у васъ ребенокъ, продолжалъ аббатъ;-- это всегда щекотливый вопросъ; но вѣрьте, что даже въ интересѣ самой Жанны поддержка мужчины была-бы вамъ чрезвычайно полезна. Разумѣется, надо найти человѣка въ полномъ смыслѣ хорошаго и который совершенно замѣнитъ ей отца.
   Она не дала ему окончить фразы и воскликнула съ невыразимымъ отвращеніемъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу... Что вы мнѣ совѣтуете, другъ мой! Никогда, слышите, никогда!
   Сердце ея возставало противъ этого неожиданнаго предложенія съ такой горячностью, что ей самой было страшно. Слова аббата вдругъ освѣтили тотъ мрачный уголокъ ея сердца, куда она боялась заглядывать, и ощущаемая ею жгучая боль ясно выказывала всю опасность ея положенія. Ее лихорадочно било то тревожное чувство стыда, которое овладѣваетъ женщиной, когда послѣдняя ткань, прикрывающая ея тѣло, неудержимо скользитъ къ ея ногамъ.
   -- Нѣтъ, я не хочу! Я никого не люблю! говорила она въ отчаянной борьбѣ.
   Аббатъ смотрѣлъ на нее съ добродушной улыбкой. Ей вдругъ показалось, что онъ отгадалъ по ея лицу, какъ она безсовѣстно лгала.
   -- Подумайте, вѣдь я только двѣ недѣли тому назадъ сняла трауръ, продолжала она, покраснѣвъ.-- Нѣтъ, это невозможно, это немыслимо!
   -- Дочь моя, отвѣчалъ спокойно аббатъ,-- я много думалъ прежде, чѣмъ рѣшился говорить съ вами, и увѣренъ, что отъ этого зависитъ ваше счастье... Но успокойтесь, вы всегда свободны поступать, какъ вамъ угодно.
   Разговоръ прекратился. Елена съ большимъ усиліемъ сдерживала потокъ пламенныхъ протестовъ, желавшихъ выразиться въ страстной рѣчи. Она поникла головой и принялась снова за работу. Вдругъ среди безмолвной тишины раздался въ столовой тоненькій голосъ Жанны:
   -- Въ каретку нельзя запречь пѣтушка. Развѣ ты не умѣешь сдѣлать лошадку?
   -- Нѣтъ, лошадку сдѣлать трудно, отвѣчалъ Рамбо,-- но если хочешь, я научу тебя, какъ дѣлать каретки.
   Каждый вторникъ игра кончалась этимъ. Жанна внимательно смотрѣла, какъ ея другъ складывалъ бумагу въ безконечное количество квадратиковъ, потомъ пробовала сдѣлать то-же, но путалась и нетерпѣливо топала ногой. Однакожь, она уже умѣла складывать лодочку и епископскую митру.
   -- Смотри, говорилъ терпѣливо Рамбо, -- загни четыре раза, вотъ такъ, и переверни.
   Но руки его дрожали и голосъ отказывался произносить слова; въ сосѣдней комнатѣ разговоръ снова возобновился и до него долетали нѣкоторыя фразы.
   Елена все еще не могла успокоиться.
   -- Выйти замужъ! неожиданно воскликнула она.-- А за кого? Ну скажите, за кого?
   Аббатъ, который снова началъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, остановился передъ нею.
   -- Зачѣмъ вамъ говорить, когда вы не хотите, сказалъ онъ, пожимая плечами.
   -- Я хочу знать. Какъ мнѣ рѣшиться, если я не знаю, кого вы выбрали мнѣ въ мужья,
   Съ минуту онъ молчалъ и пристально смотрѣлъ ей прямо въ лицо. Грустная улыбка показалась на его губахъ и, наконецъ, почти шопотомъ онъ сказалъ:
   -- Какъ вы не догадались?
   Нѣтъ, она не догадалась и съ удивленіемъ перебирала въ головѣ, кто-бы это могъ быть. Тогда онъ молча кивнулъ головой, указывая на столовую.
   -- Онъ! воскликнула Елена.
   Она серьезно задумалась. Она болѣе не протестовала; лицо ея выражало только удивленіе и печаль. Она никогда этого не отгадала-бы, но не могла привести никакого довода въ подкрѣпленіе своего отказа. Рамбо былъ единственный человѣкъ, которому она отдала-бы свою руку безъ всякаго опасенія. Она знала, какъ онъ былъ добръ, и никогда не смѣялась надъ его буржуазной толщиной. Но, несмотря на всю ея привязанность къ нему, она вдругъ охладѣла къ этому человѣку, при мысли, что онъ ее любитъ.
   Между тѣмъ аббатъ снова зашагалъ по комнатѣ и, остановившись неожиданно передъ дверью въ столовую, тихо позвалъ Елену:
   -- Пойдите сюда и посмотрите.
   Рамбо стоялъ на колѣнахъ передъ Жанной, обнявъ ее одной рукой. На столѣ виднѣлись лодочки, пѣтушки, каретки, епископскія митры.
   -- Такъ ты меня очень любишь? говорилъ онъ;-- повтори, что ты меня любишь.
   -- Да, да, я тебя люблю, ты это знаешь.
   Онъ умолкъ, дрожа и колеблясь, какъ-будто дѣло шло о признаніи въ любви.
   -- А если-бъ я остался здѣсь съ тобою на-всегда, что-бы ты сказала?
   -- О, я была-бы очень рада. Мы съ тобой играли-бы цѣлый день. Это было-бы очень весело.
   -- Ты понимаешь, я жилъ-бы всегда съ тобою.
   -- Но надо спросить позволеніе у мамы, отвѣчала Жанна и, взявъ со стола лодочку, стала передѣлывать ее въ жандармскую трехуголку.
   Эти слова напомнили Рамбо всю важность этой критической минуты. Судьба его теперь рѣшалась.
   -- Конечно, сказалъ онъ; -- но если мама позволитъ, ты не скажешь: нѣтъ?
   -- Я скажу: да, да, да... отвѣчала нараспѣвъ Жанна, торжественно махая жандармской трехуголкой;-- посмотри, какую славную шляпу я сдѣлала.
   Тронутый до слезъ Рамбо нѣжно поцѣловалъ дѣвочку и она обвила его шею своими рученками. Онъ поручилъ брату спросить согласіе Елены, а самъ добился того-же у Жанны.
   -- Вы видите, ваша дочь согласна, сказалъ съ улыбкою аббатъ.
   Елена молчала. Она болѣе не протестовала. Аббатъ сталъ снова убѣждать ее послѣдовать его совѣту. Но видя, что она не отвѣчаетъ, онъ прибавилъ съ достоинствомъ, что если взялъ на себя это порученіе, то не въ интересахъ брата, а только изъ желанія ей добра.
   -- Я вамъ вѣрю, я знаю, какъ вы меня любите, отвѣчала Елена съ чувствомъ; -- подождите, я дамъ отвѣтъ вашему брату при васъ.
   На стѣнныхъ часахъ пробило десять. Рамбо вошелъ въ спальню. Елена сдѣлала нѣсколько шаговъ къ нему на-встрѣчу и, проткнувъ ему руку, сказала:
   -- Благодарю васъ за ваше предложеніе, другъ мой. Вы хорошо сдѣлали, что высказали свои чувства.
   Она спокойно смотрѣла ему прямо въ глаза и ея рука неподвижно лежала въ его рукѣ. Но онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и не смѣлъ поднять головы.
   -- Только я попрошу времени на размышленіе, продолжала Елена,-- можетъ быть, долго...
   -- Сколько хотите, пол-года, годъ, болѣе, прошепталъ Рамбо, уже счастливый тѣмъ, что его сразу не прогнали.
   Она улыбнулась.
   -- Но мы останемся друзьями. Вы будете по-прежнему приходить ко мнѣ и обѣщаете, что станете терпѣливо дожидаться, пока я первая заговорю съ вами объ этомъ предметѣ. Вы согласны?
   Онъ кивнулъ головой, что на все согласенъ, и, выдернувъ руку, сталъ въ лихорадочномъ смущеніи искать свою шляпу. Въ дверяхъ онъ остановился и, собравшись съ силами, сказалъ:
   -- Вы теперь знаете, что я вашъ слуга. Распоряжайтесь, повелѣвайте мною.
   И самъ на этотъ разъ, взявъ ея руку, крѣпко пожалъ ее. На лѣстницѣ оба брата, по обыкновенію, обернулись и сказали въ одинъ голосъ:
   -- До вторника.
   -- Да, до вторника, отвѣчала Елена.
   Возвратясь въ комнату, она стала грустно прислушиваться къ крупнымъ каплямъ дождя, стучавшимъ въ окно. Боже мои! Какой страшный дождь! Ея бѣдные друзья промокнутъ. Она открыла окно и выглянула на улицу. Сильные порывы вѣтра задували газъ; вдали, въ полумракѣ, виднѣлась круглая спина Рамбо, который шагалъ по лужамъ, счастливый, радостный, не обращая вниманія на окружавшій его потопъ.
   Между тѣмъ Жанна, послѣ ухода своего друга, сдѣлалась очень задумчива. Когда мать пошла съ нею проститься, то застала ее въ глубокой думѣ. Она сидѣла на краю постели, въ одной рубашкѣ.
   -- Прощай, Жанна, поцѣлуй меня, сказала она.
   Дѣвочка, казалось, не слыхала словъ матери, и Елена, опустившись передъ нею на полъ, обняла ее за талію.
   -- Была-бы ты довольна, если-бъ онъ жилъ съ нами? спросила она вполголоса.
   Жанну не удивилъ этотъ вопросъ. Она сама думала о томъ-же предметѣ. Вмѣсто отвѣта она тихо кивнула головой.
   -- Но ты знаешь, отвѣчала мать,-- онъ всегда будетъ здѣсь, днемъ, ночью, за столомъ, вездѣ.
   Дѣвочка вдругъ вздрогнула всѣмъ тѣломъ.
   -- Мама, а онъ будетъ тебя цѣловать? воскликнула она.
   Елена покраснѣла. Въ первую минуту она не знала, что отвѣтить. Наконецъ собралась съ мыслями и сказала:
   -- Онъ будетъ твоимъ отцомъ, голубушка!
   Жанна бросилась на шею къ матери и горько зарыдала.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу, бормотала она; -- пожалуйста, мама, скажи ему, что я не хочу... Поди къ нему сейчасъ и скажи, что я не хочу.
   Она задыхалась отъ слезъ и покрывала мать поцѣлуями. Елена старалась успокоить ее и обѣщала все устроить по ея желанію; но дѣвочка требовала тотчасъ рѣшительного отвѣта.
   -- Скажи, мама, что этого не будетъ никогда. А то я умру. Да, никогда, никогда!
   -- Ну, хорошо, я тебѣ обѣщаю. Успокойся, лягъ спать.
   Впродолженіи еще нѣсколькихъ минутъ дѣвочка судорожно обнимала мать, какъ-бы защищая ее отъ злыхъ людей, хотѣвшихъ похитить ее. Потомъ Елена уложила Жанну въ постель, но должна была почти полночи просидѣть подлѣ нея. Жанна спала тревожнымъ, мучительнымъ сномъ, часто просыпалась и только убѣдившись, что мать при ней, она снова засыпала.
   Апрѣль былъ чрезвычайно мягкій и теплый. Солнечные лучи украсили садъ нѣжной, легкой, тонкой, какъ кружева, зеленью. По рѣшеткѣ вился воздушный бородавникъ, а жимолость въ бутонахъ распространяла сладкое благоуханіе. Съ двухъ сторонъ лужка красовались въ куртинахъ пунцовыя герани и бѣлые колокольчики. На заднемъ планѣ группа старыхъ вязовъ скрывала сосѣднія постройки своей мелкой листвой, дрожавшей отъ всякаго дуновенія вѣтра,
   Впродолженіи трехъ недѣль небо оставалось голубымъ, безоблачнымъ. Вообще весна была необыкновенная, какъ-бы въ честь той новой жизни, которая распускалась въ сердцѣ Елены. Каждый день послѣ завтрака она выходила въ садъ съ Жанной. У нея было опредѣленное мѣсто подъ первымъ вязомъ направо. Тутъ ее всегда ожидалъ стулъ и она находила на дорожкѣ кончики нитокъ, брошенные наканунѣ.
   -- Вы здѣсь дома, повторяла каждый день г-жа Деберль, которая почувствовала къ Еленѣ одну изъ тѣхъ пламенныхъ привязанностей, которыя она мѣняла каждые полгода; -- завтра постарайтесь придти пораньше.
   Дѣйствительно Елена была дома въ этомъ саду. Мало-по-малу она такъ привыкла къ этому зеленому уголку, что съ нетерпѣніемъ ребенка ждала назначеннаго времени. Ее всего болѣе прельщала въ этомъ буржуазномъ садикѣ чистота лужка и куртинъ. Ничто не нарушало симетричнаго порядка и нигдѣ не было видно сухихъ сучьевъ и листьевъ. Дорожки, выскобленныя каждое утро граблями, казались мягкимъ ковромъ. Еленѣ жилось въ этой обстановкѣ мирно, спокойно и кровь ея не волновалась. Правильно очерченныя куртины и подстриженные кусты не возбуждали въ ней никакихъ тревожныхъ мыслей. Подъ тѣнью вязовъ, среди благоуханія цвѣтовъ, къ которому присоединялись и духи, употребляемые въ изобиліи г-жею Деберль, она могла вообразить, что находилась въ гостиной, и только небольшое пространство неба надъ головою напоминало ей, что она на чистомъ воздухѣ.
   Часто онѣ проводили цѣлые часы вдвоемъ. Жанна и Люсьенъ играли у ихъ ногъ. Г-жа Деберль болтала безъ умолку и довольствовалась безмолвными знаками одобренія со стороны Елены. Она разсказывала безконечныя исторіи о своихъ знакомыхъ, распространялась о вечерахъ, которые намѣревалась дать въ будущемъ сезонѣ; обсуждала съ глубокомысліемъ сороки современныя событія и пересыпала весь свѣтскій хаосъ, тѣснившійся въ ея узкомъ умѣ, неожиданными порывами любви къ дѣтямъ и дружескими изліяніями. Елена дозволяла ей нѣжно жать себѣ руки и часто не слушала ея болтовни; но ласки Жюльеты очень трогали ее и она всегда хвалила ея ангельскую доброту.
   По временамъ въ садъ являлись и гости. Г-жа Деберль была, въ восторгъ отъ такихъ посѣщеній. Она прекратила свои суботы съ Пасхи, какъ и слѣдовало по свѣтскимъ правиламъ, но не любила одиночества, и ей нельзя было сдѣлать большаго одолженія, какъ запросто посѣтить ее въ саду. Главной ея заботой теперь было выбрать мѣстечко на морскомъ берегу, гдѣ провести августъ. Съ каждымъ гостемъ она заводила одинъ и тотъ-же разговоръ; она объясняла, что мужъ не можетъ ѣхать съ нею, и просила у всѣхъ совѣта, куда ей лучше отправиться -- не для себя, а для Люсьена. Когда являлся красавецъ Малиньонъ, то, развалившись на садовомъ стулѣ, онъ разговаривалъ съ нею о томъ-же. Онъ ненавидѣлъ дачную жизнь и увѣрялъ, что это чистое безуміе уѣзжать изъ Парижа только для того, чтобъ простудиться на берегу океана. Онъ выносилъ одинъ только Трувиль, находя, что всѣ остальныя морскія купанья были грязными трущобами. Елена слышала каждый день одни и; тѣ-же разговоры, но это нисколько не утомляло ее; напротивъ, эта однообразная жизнь радостно убаюкивала ее. Прошелъ мѣсяцъ и г-жа Деберль не знала еще, куда ей ѣхать.
   Однажды вечеромъ, когда Елена собиралась уйти, Жюльета остановила ее.
   -- Мнѣ завтра надо выѣхать изъ дома, сказала она,-- но пожалуйста не стѣсняйтесь и приходите, какъ всегда, въ садъ. Подождите меня, я вернусь не поздно.
   Елена охотно приняла это предложеніе и провела въ саду одна-одинехонька прекрасный день. Ничто не нарушало окружавшей ее тишины, кромѣ взмаха крыльевъ воробьевъ, летавшихъ надъ ея головой. Она теперь вполнѣ сознавала всю прелесть этого уединеннаго, залитого солнцемъ уголка. Съ этого дня самые счастливые часы она проводила въ саду, въ отсутствіе своей пріятельницы.
   Ея отношенія къ г-жѣ Деберль и ея мужу становились все короче и короче. Ока даже обѣдала у нихъ, какъ хорошая знакомая, которую просили остаться за-просто. Случалось, что она долго просиживала подъ тѣнью своего вяза, и Пьеръ, сойдя съ балкона, докладывалъ, что обѣдъ поданъ. Тогда Жюльета уговаривала ее остаться и она иногда соглашалась. Эти семейные обѣды отличались шумной веселостью дѣтей. Что-же касается доктора Деберля и Елены, то они, повидимому, были большими друзьями; ихъ благоразумныя, нѣсколько холодныя натуры какъ нельзя болѣе подходили другъ къ другу, и Жюльета часто замѣчала:
   -- О! вы отлично-бы сошлись... А вотъ меня ваше хладнокровіе выводитъ изъ терпѣнія.
   

ГЛАВА III.

   Докторъ возвращался домой каждый день около 6-ти часовъ и прямо приходилъ въ садъ. Въ первое время Елена тотчасъ удалялась, не желая нарушать семейнаго счастья, но Жюльета такъ искренно сердилась на нее за это, что она теперь оставалась и мало-по-малу сдѣлалась непремѣннымъ членомъ этой семьи, жившей, повидимому, чрезвычайно дружно. При появленіи доктора Жюльета всегда подставляла ему щеку и онъ нѣжно цѣловалъ ее, потомъ бралъ къ себѣ на колѣни Люсьена и разговаривалъ съ нимъ. Ребенокъ закрывалъ ему ротъ своими ручонками, дергалъ за волосы и вообще велъ себя такъ дурно, что обыкновенно подъ конецъ отецъ опускалъ его на землю, совѣтуя поиграть съ Жанной. Елена смотрѣла на эту сцену съ улыбкой и спокойнымъ взглядомъ обнимала всѣхъ: отца, мать, сына. Поцѣлуй мужа женѣ нисколько не волновалъ ее, а ласки и шалости Люсьена даже трогали ее. Она какъ-бы наслаждалась мирнымъ счастьемъ этой семьи.
   Между тѣмъ солнце садилось, обливая золотистымъ свѣтомъ макушки деревъ. Неописанная тишина царила на небѣ. Жюльета, любившая задавать вопросы даже постороннимъ, разспрашивала мужа обо всемъ, что онъ дѣлалъ, часто не дожидаясь даже его отвѣтовъ.
   -- Гдѣ ты былъ? Кого видѣлъ?
   Онъ разсказывалъ всѣ свои визиты, называлъ пріятелей, которыхъ встрѣтилъ, и описывалъ подробно матерію или мебель, замѣченную въ окнѣ какого-нибудь магазина. Часто во время этихъ разсказовъ глаза его встрѣчались съ глазами Елены. Ни тотъ, ни другая не отворачивались. Съ минуту они серьезно смотрѣли другъ на друга, какъ-бы впиваясь взорами до самой глубины сердца, а потомъ медленно съ улыбкой опускали головы. Нервная живость Жюльеты, которую она прикрывала искуственной томностью, не дозволяла имъ долго разговаривать между собою; молодая женщина всегда перебивала ихъ бесѣды. Однакожь, они всеже мѣнялись фразами, хотя и банальными, но имѣвшими въ ихъ глазахъ глубокое значеніе. Когда одинъ изъ лихъ говорилъ, то другой незамѣтнымъ знакомъ выражалъ свое одобреніе, точно всѣ ихъ мысли были общія. Дѣйствительно, между ними существовало самое полное, сердечное согласіе, которое укрѣплялось безмолвнымъ лицезрѣніемъ. Иногда Жюльета останавливалась среди своей болтовни, какъ-бы стыдясь, что она всегда говорила одна.
   -- Вамъ не интересно слушать наши разговоры, говорила она.
   -- Не обращайте на меня никакого вниманія, отвѣчала весело Елена, -- я нисколько не скучаю. Для меня большое счастье слушать другихъ, а самой молчать.
   Она не лгала. Эти безмолвныя минуты въ саду были для нея самыми пріятными. Наклонивъ голову надъ своей работой и отъ времени до времени мѣняясь съ докторомъ тѣми долгими, глубокими взглядами, которые такъ роднили ихъ между собою, она охотно сосредоточивалась въ своемъ эгоистичномъ чувствѣ. Она теперь вполнѣ сознавала, что между ними существуетъ какая-то связь, тѣмъ болѣе сладостная, что она никому не была извѣстна. Но она сохраняла эту тайну спокойно, ея честность не возмущалась и никакое дурное чувство не волновало ея сердце. Какъ онъ былъ добръ къ женѣ и сыну! Она, казалось, любила его болѣе всего, когда онъ ласкалъ Люсьена и цѣловалъ Жюльету. Съ тѣхъ поръ, какъ она видѣла его ежедневно въ семейной жизни, ихъ дружба окрѣпла. Въ глубинѣ своего сердца она совершенно естественно называла его Галри, такъ-какъ постоянно слышала это имя въ устахъ его жены. Разговаривая съ нимъ, она называла его "г. Деберль", но могучее эхо во всемъ ея существѣ повторяло "Ганри".
   Но она ни въ чемъ себя не упрекала. Зачѣмъ ей было бояться этого дружескаго сочувствія? Онъ самъ вполнѣ успокоивалъ ее своимъ скромнымъ обращеніемъ. Она знала очень хорошо, что творилось въ его сердцѣ, и для нея онъ какъ-бы думалъ вслухъ. Ихъ тайна была обоюдная; они оба сознавали потребность любить, которая, какъ живой источникъ, била въ ихъ сердцахъ. Протягивая ему руку, она нарочно оставляла ее въ его рукѣ, чтобъ онъ крѣпко пожалъ ее. Эта маленькая комедія очень забавляла ихъ. Они были сообщниками въ добромъ, чистомъ дѣлѣ.
   Однажды докторъ засталъ Елену одну въ саду. Жюльета въ послѣднее время выѣзжала почти каждый день.
   -- А жены нѣтъ дома? сказалъ онъ.
   -- Да, она меня бросила, отвѣчала, смѣясь, Елена,-- но за то вы вернулись ранѣе обыкновеннаго.
   Дѣти играли на другомъ концѣ сада. Онъ сѣлъ подлѣ нея. Неожиданный разговоръ наединѣ нисколько не смущалъ ихъ. Около часа они разговаривали о всевозможныхъ предметахъ, вовсе не чувствуя необходимости коснуться того нѣжнаго чувства, которое переполняло ихъ сердца. Къ чему было говорить объ этомъ? Они знали впередъ все, въ чемъ могли-бы признаться другъ другу. Для ихъ счастья было достаточно, что они сидѣли наединѣ и разговаривали, соглашаясь во всѣхъ своихъ взглядахъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ каждый вечеръ цѣловалъ свою жену.
   Между прочимъ, онъ шутилъ надъ ея безумнымъ трудолюбіемъ.
   -- Вы знаете, говорилъ онъ,-- что я не скажу, какого цвѣта ваши глаза; они всегда опущены на вашу работу.
   Она подняла голову и посмотрѣла на него, какъ всегда, прямо въ глаза.
   -- А вы любите дразнить? спросила она съ нѣжной улыбкой.
   -- Да, я вижу, ваши глаза сѣрые, продолжалъ онъ, -- съ голубоватымъ отливомъ.
   Вотъ все, что они смѣли себѣ позволять, но эти ничего незначущія слова заключали въ себѣ неописанную прелесть. Съ этого дня онъ часто находилъ ее одну въ сумеркахъ. Помимо ихъ воли, какъ-будто безсознательно, они стали обращаться другъ съ другомъ гораздо фамильярнѣе. Во время разговора наединѣ ихъ голосъ звучалъ какъ-то нѣжнѣе и ласковѣе, чѣмъ при постороннихъ. Однакожь, когда Жюльета возвращалась домой и начинала нескончаемо болтать о своихъ визитахъ и покупкахъ, они могли продолжать свой разговоръ, не отодвигая своихъ стульевъ. Имъ казалось, что лучезарная весна и этотъ садъ съ его пахучей сиренью увеличивали прелесть первой вспышки страсти.
   Въ концѣ мѣсяца г-жа Деберль вдругъ задумала дать дѣтскій балъ. Сезонъ давно уже окончился, но эта мысль такъ запала въ ея пустую голову, что она тотчасъ стала заниматься приготовленіями съ лихорадочной энергіей. Она хотѣла сдѣлать что-нибудь необыкновенное и рѣшила, что балъ будетъ костюмированный. Съ этой минуты она не переставала болтать у себя и у знакомыхъ объ этомъ праздникѣ. Красавецъ Малиньонъ, хотя и находилъ этотъ проектъ нелѣпымъ, но удостаивалъ его своимъ вниманіемъ и обѣщалъ привести знакомаго ему комическаго пѣвца.
   Однажды передъ обѣдомъ, когда всѣ сидѣли подъ тѣнью деревъ, Жюльета предложила на обсужденіе важный вопросъ о костюмахъ для Люсьена и Жанны.
   -- Я колеблюсь, сказала она,-- не знаю, можно-ли остановиться на костюмѣ паяца, изъ бѣлаго атласа?
   -- О! это слишкомъ обыкновенно, объяснилъ Малиньонъ; -- у васъ и то будетъ на балу съ пол-дюжины паяцовъ. Подождите, надо придумать что-нибудь особенное.
   И онъ глубоко задумался, грызя набалдашникъ своей тросточки.
   -- Я хочу нарядиться субреткой! воскликнула Полина, входя въ садъ.
   -- Ты? сказала г-жа Деберль съ удивленіемъ.-- Да ты вовсе не будешь костюмироваться. Развѣ ты ребенокъ? Ты уже большая дылда. Ты надѣнешь просто бѣлое платье.
   -- Жаль, а я позабавилась-бы съ дѣтьми, печально отвѣчала Полина, которая, несмотря на свои восемнадцать лѣтъ и округленныя формы, любила прыгать и рѣзвиться съ дѣтьми.
   Елена молча работала подъ своимъ деревомъ и по временамъ съ улыбкой смотрѣла на доктора и Рамбо, которые разговаривали подлѣ нея. Рамбо мало-по-малу сдѣлался своимъ человѣкомъ у Деберлей.
   -- Въ какомъ костюмѣ будетъ Жанна? спросилъ докторъ.
   Но Малиньонъ перебилъ его:
   -- Я нашелъ! Его надо одѣть маркизомъ временъ Людовика XV.
   И онъ торжественно размахивалъ тросточкой. Потомъ, видя, что его выдумка не встрѣчена общимъ восторгомъ, онъ сказалъ съ удивленіемъ:
   -- Какъ вы не понимаете всей прелести моей выдумки! Люсьенъ будетъ принимать гостей; вы поставите его у дверей въ гостиную; съ большимъ букетомъ на груди, онъ будетъ раскланиваться дамамъ.
   -- Но на балу будутъ дюжины маркизовъ, возразила Жюльета.
   -- Такъ что-жь, отвѣчалъ спокойно Малиньонъ;-- чѣмъ болѣе маркизовъ, тѣмъ смѣшнѣе. Ужь я вамъ говорю, что моя выдумка удивительная! Хозяинъ дома долженъ быть маркизомъ, а то вашъ балъ не удастся.
   Онъ, казалось, былъ такъ убѣжденъ въ справедливости своихъ словъ, что Жюльета мало-по-малу заразилась его восторгомъ. Дѣйствительно, костюмъ маркиза Помпадура, бѣлый атласный съ затканными букетами, былъ прелестенъ.
   -- А Жанна? повторилъ докторъ.
   Дѣвочка стояла, облокотись на плечо матери, въ любимой позѣ ласкающейся кошечкя. Не успѣла Елена открыть рта, какъ она перебила ее:
   -- Мама! ты вѣдь мнѣ обѣщала.
   -- Что? спросили всѣ присутствующіе.
   Елена улыбнулась, видя, какой умоляющій взглядъ бросала на нее дочь.
   -- Жанна не хочетъ, чтобъ впередъ знали ея костюмъ.
   -- Да, да! воскликнула дѣвочка.-- Иначе пропадетъ весь эфектъ.
   Всѣ разсмѣялись этому кокетству Жанны, но Рамбо хотѣлъ подразнить ее. Съ нѣкоторыхъ поръ дѣвочка дулась на него и Рамбо былъ въ отчаяніи; не зная, какъ заслужить ея прежнее расположеніе, онъ вздумалъ трунить надъ нею, чтобъ поскорѣе помириться.
   -- А я вамъ скажу, скажу, повторилъ онъ нѣсколько разъ, смотря на нее.
   Жанна поблѣднѣла. Ея доброе, страдальческое личико приняло какое-то жестокое, дикое выраженіе: двѣ большія морщины перерѣзали ея лобъ, а подбородокъ вытянулся и нервно дрожалъ.
   -- Ты? прошептала она;-- ты ничего не скажешь.
   Онъ зашевелилъ губами и ребенокъ бѣшено бросился на него.
   -- Молчи! Я не хочу, чтобъ ты говорилъ! Я не хочу!
   Елена не успѣла предупредить этого припадка безотчетной злобы, который часто потрясалъ весь организмъ бѣдной дѣвочки.
   -- Берегись, Жанна, я тебя накажу, сказала она серьезно.
   Но дѣвочка ничего не слыхала. Дрожа всѣмъ тѣломъ, топая и задыхаясь, она повторяла глухимъ, прерывающимся голосомъ:
   -- Я не хочу! Я не хочу!
   Схвативъ за руку Рамбо, она прижала ее съ необыкновенной силой.
   Напрасно угрожала ей Елена; ребенокъ не унимался; тогда, видя, что строгостью его не укротишь, и стыдясь такой непріятной сцены при чужихъ, она сказала ей кротко:
   -- Жанна, ты меня очень огорчаешь.
   Въ то-же мгновеніе дѣвочка выпустила руку Рамбо и быстро обернулась. На грустномъ лицѣ матери показались уже слезы и Жанна бросилась къ ней на шею, всхлипывая:
   -- Нѣтъ, мама, нѣтъ!
   И, проводя своими ручонками по щекамъ матери, она старалась удержать ея слезы. Елена тихо оттолкнула ее. Тогда, потерянная, убитая, дѣвочка бросилась на сосѣднюю скамейку и горько зарыдала. Люсьенъ, которому всегда ставили ее въ примѣръ, любовался ею, удивленный и отчасти довольный. Елена начала складывать свою работу, извиняясь за эту сцену.
   -- Полноте, отвѣчала Жюльета, -- дѣтямъ все простительно. Жанна предобрая и такъ убивается, что ее надо простить. Она уже достаточно наказана.
   И она подозвала дѣвочку, чтобъ поцѣловать ее, но та не хотѣла прощенія и по-прежнему задыхалась отъ слезъ.
   Рамбо и докторъ подошли къ ней; первый добродушно спросилъ:
   -- Ну, голубушка, за что ты на меня сердишься, что я тебѣ сдѣлалъ?
   -- О! отвѣчала Жанна, отдергивая руки отъ своего заплаканнаго лица,-- ты хотѣлъ отнять у меня маму.
   Докторъ засмѣялся, а Рамбо не сразу понялъ, въ чемъ дѣло.
   -- Что ты говоришь?
   -- Да, да, во вторникъ... Помнишь, ты всталъ на колѣни и спрашивалъ у меня позволенія жить съ нами.
   Докторъ болѣе не смѣялся. Блѣдныя губы его дрожали. Напротивъ, Рамбо покраснѣлъ и вполголоса сказалъ:
   -- Но вѣдь ты хотѣла, чтобъ я всегда съ тобой игралъ?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не знала, отвѣчала Жанна; -- я не хочу! Слышишь, я не хочу! Не говори мнѣ объ этомъ болѣе никогда, никогда, и мы будемъ друзьями.
   Елена уже встала и, услыхавъ послѣднія слова ребенка, поспѣшно сказала:
   -- Иди домой, Жанна, не надо надоѣдать постороннимъ своими слезами.
   Она раскланялась и пропустила Жанну впередъ. Докторъ, попрежнему блѣдный, не спускалъ съ нея глазъ. Рамбо былъ совершенно уничтоженъ, а г-жа Деберль, Полина и Малиньонъ вертѣли во всѣ стороны Люсьена, горячо обсуждая его будущій костюмъ.
   На слѣдующій день Елена осталась одна въ саду. Г-жа Деберль, все продолжая хлопотать о своемъ балѣ, увезла съ собою Люсьена и Жанну. Докторъ возвратился домой ранѣе обыкновеннаго и проворно сошелъ съ балкона; онъ не сѣлъ подлѣ Елены, а ходилъ вокругъ нея, обрывая кору съ деревьевъ. Она взглянула на него съ безпокойствомъ и потомъ снова принялась за шитье, хотя ея руки дрожали.
   -- Кажется, погода портится, сказала она, тяготясь молчаніемъ, -- сегодня почти холодно.
   -- Еще только апрѣль мѣсяцъ, замѣтилъ докторъ, стараясь побороть свое волненіе.
   Онъ хотѣлъ было удалиться, но вернулся назадъ и спросилъ рѣзко:
   -- Такъ вы выходите замужъ?
   Этотъ неожиданный вопросъ такъ поразилъ ее, что работа ея выпала изъ рукъ. Она поблѣднѣла, но, благодаря удивительной силѣ воли, ни одинъ мускулъ ея лица не дрогнулъ, а широко открытые глаза смотрѣли на него. Она ничего не отвѣтила и онъ жалобно продолжалъ:
   -- О! умоляю васъ, скажите хоть одно слово. Вы выходите замужъ?
   -- Да, можетъ быть, а вамъ какое дѣло? отвѣчала она холоднымъ тономъ.
   -- Это невозможно! воскликнулъ онъ съ порывистымъ жестомъ.
   -- Отчего? возразила она, смотря ему прямо въ глаза.
   Подъ вліяніемъ этого взгляда слона замерли на его губахъ и онъ замолчалъ. Съ минуту онъ стоялъ, схватившись руками за голову, а потомъ, задыхаясь и боясь отчаяннаго увлеченія, онъ поспѣшно удалился, а она снова принялась за работу, стараясь казаться спокойной.
   Но прелесть часовъ, проводимыхъ Еленой въ саду, исчезла. Какъ ни старался докторъ на слѣдующій день быть нѣжнымъ и смиреннымъ, Еленѣ было неловко оставаться съ нимъ наединѣ. Уже болѣе не существовало между ними той задушевной простоты и спокойнаго довѣрія къ своимъ силамъ, благодаря которымъ они видались до сихъ поръ не только безъ смущенія, но съ невинной радостью. Несмотря на всѣ старанія его не пугать ее, онъ по временамъ смотрѣлъ на нее съ лихорадочной дрожью и налитыми кровью глазами. Она также потеряла свое спокойствіе; часто дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу, она впадала въ какую-то истому и руки ея отказывались отъ работы. Въ нихъ обоихъ проснулись желанія, злоба, отчаяніе.
   Елена дошла до того, что не позволяла Жаннѣ отходить отъ нея, и докторъ постоянно находилъ между ними это третье лицо, слѣдившее за нимъ своими большими, непорочными глазами. Но особенно терзало Елену то чувство смущенія, которое она вдругъ стала ощущать передъ г-жею Деберль. Когда послѣдняя возвращалась домой съ развѣвающимися волосами и, называя ее "моя милая", разсказывала о своихъ покупкахъ и визитахъ, она не слушала ее съ прежней спокойной улыбкой; въ глубинѣ ея души клокотали чувства, въ которыхъ она не хотѣла дать себѣ отчета. Тутъ были и ненависть, и стыдъ за себя. Но ея честная натура брала верхъ и она протягивала руку Жюльетѣ, хотя и не могла сдержать физическую дрожь, пробѣгавшую по ея тѣлу отъ прикосновенія къ пальцамъ ея пріятельницы.
   Между тѣмъ погода испортилась. Проливные дожди заставляли дамъ укрываться въ японской бесѣдкѣ. Садъ съ его прелестной чистотою превращался въ озеро и по алеямъ страшно было ходить изъ боязни увязнуть. Когда-же по временамъ проглядывалъ между облаками лучъ солнца, то крупныя капли падали съ деревъ, а цвѣты сирени были какъ-бы обсыпаны мелкимъ жемчугомъ.
   -- Наконецъ-то день бала рѣшенъ! воскликнула однажды г-жа Деберль: -- онъ будетъ въ субботу. Ахъ! если-бъ вы только знали, какъ я устала. Приходите въ два часа; Жанна откроетъ балъ съ Люсьеномъ.
   И, довольная своими успѣшными приготовленіями къ балу, она обняла дѣтей, а потомъ, смѣясь, поцѣловала Елену въ обѣ щеки.
   -- Это моя награда, прибавила она весело;-- кажется, я заслужила ее, я довольно бѣгала.... Вы увидите, какъ праздникъ удастся.
   Елена холодно отвѣчала на эти ласки, а докторъ не спускалъ съ нихъ глазъ изъ-за бѣлокурой головки Люсьена, который повисъ у него на шеѣ.
   

ГЛАВА IV.

   Въ сѣняхъ дома Деберля, Пьеръ, во фракѣ и бѣломъ галстухѣ, стоялъ вмѣсто швейцара, отворяя дверь при шумѣ каждой подъѣзжающей кареты. Сырой, холодный воздухъ врывался въ дверь, а сѣрый, дождливый день смутно освѣщалъ узкія сѣни, заставленныя цвѣтами. Было два часа, но наступали сумерки, какъ въ грустный зимній день.
   За то, войдя въ гостиную, посѣтители останавливались, ослѣпленные слишкомъ блестящимъ свѣтомъ. Ставни были нарочно закрыты и занавѣси опущены такъ, что не проникалъ ни малѣйшій лучъ дневного свѣта; лампы, разставленныя по столамъ, и свѣчи въ люстрахъ съ хрустальными подвѣсками заливали комнату лучезарнымъ блескомъ. Въ первой маленькой гостиной этотъ ослѣпительный свѣтъ нѣсколько умѣрялся сѣровато-зелеными обоями, но большая зала, черная съ золотомъ, украшенная, какъ во время ежегоднаго бала, даваемаго г-жею Деберль въ январѣ, такъ и горѣла. Дѣти уже начинали собираться, а Полина, запыхавшись, разставляла въ залѣ рядами стулья передъ дверью въ столовую, которую сняли съ петель и замѣнили красной занавѣсью.
   -- Папа! кричала она, -- помоги мнѣ, а то я никогда не кончу.
   Летелье, заложивъ руки за спину, разсматривавшій люстру, повиновался и сталъ переносить стулья вмѣстѣ съ дочерью. Она послушала сестру и надѣла бѣлое платье, только оно было вырѣзано четырехугольникомъ на груди.
   -- Вотъ мы и готовы! воскликнула она.-- Теперь пусть пріѣзжаютъ. Но гдѣ Жюльета? Неужели она все еще одѣваетъ Люсьена?
   Въ эту минуту г-жа Деберль явилась, держа за руку маленькаго маркиза. Всѣ присутствующіе воскликнули отъ восхищенія. О! какой восторгъ! Какой онъ былъ душка въ своемъ бѣломъ атласномъ кафтанѣ съ затканными букетами, въ длинномъ, шитомъ золотомъ жилетѣ и короткихъ шелковыхъ панталонахъ вишневаго цвѣта. Его маленькій подбородокъ и миніатюрныя ручки тонули въ волнахъ кружевъ. Игрушечная шпага съ большимъ розовымъ бантомъ красовалась на его боку.
   -- Ну, принимай гостей, сказала мать, проведя его въ первую комнату.
   Цѣлую недѣлю онъ училъ свою роль, и теперь съ уморительнымъ достоинствомъ занялъ свое мѣсто у дверей, закинувъ назадъ курчавую головку и держа подъ лѣвой рукой трехугольную шляпу. При входѣ каждой гостьи онъ шаркалъ ножкой и предлагалъ съ поклономъ свою руку, и, проводивъ въ гостиную, возвращался назадъ. Вокругъ него всѣ смѣялись, а онъ оставался серьезенъ, самоувѣренъ. Такимъ образомъ, онъ принялъ Маргариту Тиссо, пятилѣтняго ребенка, въ прелестномъ костюмѣ молочницы, двухъ сестеръ Бертье, Бланшъ и Софи, въ костюмахъ Beселья и субретки, и даже Валентину Шерметъ, взрослую, пятнадцатилѣтнюю дѣвушку, которую мать всегда одѣвала испанкой. Но онъ всталъ втупикъ передъ пятью сестрами Девасеръ, изъ которыхъ младшей было два года, а старшей -- десять. Всѣ онѣ были одѣты Красной Шапочкой, въ пунцовомъ атласномъ платьѣ съ черной бархатной отдѣлкой, въ большомъ кружевномъ передникѣ и пунцовой-же шапочкѣ. Наконецъ, онъ рѣшительно бросилъ на полъ шляпу, взялъ подъ руки двухъ старшихъ дѣвочекъ и торжественно вошелъ съ ними въ залу; остальныя слѣдовали позади. Общій смѣхъ нисколько не поколебалъ его самоувѣреннаго достоинства.
   Между тѣмъ г-жа Деберль ссорилась въ залѣ съ сестрою.
   -- Какъ можно такъ декольтироваться! говорила она.
   -- А тебѣ какое дѣло? отвѣчала Полина;-- папа мнѣ ничего не замѣтилъ. Впрочемъ, если хочешь, я приколю къ корсажу букетъ.
   Съ этими словами она нарвала живыхъ цвѣтовъ въ жардиньеркѣ и украсила ими свой лифъ. Мало-по-малу роскошно разодѣтыя маменьки окружили г-жу Деберль, распространяясь въ похвалахъ объ ея балѣ.
   -- А Жанна? спросилъ Люсьенъ, подходя къ матери и приподнимаясь на цыпочкахъ, чтобъ она поправила ему спустившіеся на лобъ напудренные волосы.
   -- Она сейчасъ придетъ, голубчикъ. Будь осторожнѣе, смотри, не упади. Смотри, тебя дожидается маленькая Жиро. Ахъ! на ней эльзаскій костюмъ.
   Зала быстро наполнялась, ряды стульевъ противъ красной занавѣси почти всѣ уже были заняты и дѣтскіе голоса шумно раздавались въ воздухѣ. Мальчики являлись цѣлыми группами. Уже было три арлекина, четыре паяца, одинъ Фигаро, нѣсколько тирольцевъ и шотландцевъ. Маленькій Бертье былъ одѣтъ пажемъ, а Жиро, ребенокъ двухъ съ половиной лѣтъ, такъ уморительно выступалъ паяцомъ, что всѣ останавливали его на дорогѣ и цѣловали.
   -- А вотъ и Жанна! воскликнула вдругъ г-жа Деберль.-- Какъ она восхитительна!
   Всѣ головы вытянулись и по залѣ пробѣжалъ одобрительный говоръ. Жанна остановилась на порогѣ первой гостиной, пока ея мать снимала въ передней пальто. На дѣвочкѣ былъ японскій костюмъ, чрезвычайно блестящій и оригинальный. Длинное платье, скрывавшее ея ноги, было вышито цвѣтами и удивительными птицами; спереди юбка была открыта и подъ нею виднѣлась другая юбка, зеленая шелковая, съ желтымъ отливомъ. Ея тонкое личико было прелестно; подъ высокимъ шиньономъ, пронзеннымъ длинными стрѣлами, блестѣли ея крошечные глазки, которые вмѣстѣ съ маленькимъ подбородкомъ придавали ей настоящій видъ японской красавицы. Блѣдная, съ болѣзненно томнымъ видомъ, она олицетворяла женщину, тоскующую по отдаленной родинѣ.
   Наконецъ, показалась и Елена. Быстро перейдя изъ сѣраго дневного свѣта въ блестѣвшую огнями залу, она, какъ и ея дочь, обѣ невольно моргали глазами, но съ веселой улыбкой. Теплый воздухъ комнаты, пропитанный духами, преимущественно фіалкой, нѣсколько ошеломилъ ихъ и усилилъ румянецъ на ихъ щекахъ. Каждый гость въ первую минуту казался точно также изумленнымъ.
   -- Ну, что-жь, Люсьенъ? сказала г-жа Деберль.
   Ребенокъ не замѣтилъ Жанну. Но теперь онъ бросился къ ней и поспѣшно взялъ за руку, забывъ расшаркаться. Оба они, маленькій маркизъ и прелестная японка, были до того изящны и картинны, что казались оживленными севрскими статуэтками.
   -- Ты знаешь, я тебя ждалъ, сказалъ Люсьенъ; -- мнѣ надоѣло водить всѣхъ подъ руку. А мы останемся вмѣстѣ, хорошо?
   И онъ усѣлся съ нею въ первомъ ряду стульевъ, совершенно забывъ свои обязанности, какъ хозяина дома.
   -- Я начинала безпокоиться, сказала Жюльета, здороваясь съ Еленою;-- я боялась, не занемогла-ли Жанна.
   Елена извинилась, говоря, что съ дѣтьми всегда опоздаешь. Она еще стояла въ группѣ дамъ, какъ вдругъ почувствовала, что докторъ былъ за нею. Онъ дѣйствительно только-что вошелъ въ залу изъ-за красной занавѣси, гдѣ онъ отдавалъ какое-то приказаніе. Вдругъ онъ остановился. Онъ также почувствовалъ присутствіе молодой женщины, хотя она не обертывалась. Она никогда не казалась такъ величественно-прекрасной, какъ въ этомъ черномъ барежевомъ платьѣ. Онъ вздрогнулъ; какой-то очаровательной свѣжестью дышали ея шея и руки, полуобнаженныя подъ прозрачной матеріей.
   -- Ганри не видитъ никого, сказала Полина, смѣясь;-- здравствуйте, Ганри.
   Тогда онъ подошелъ и поклонился данамъ. Старая дѣва Орели остановила его на минуту, чтобъ показать своего племянника. Елена молча протянула ему руку, обтянутую черной перчаткой; но онъ не рѣшился крѣпко пожать ее.
   -- Какъ, ты здѣсь! воскликнула г-жа Деберль, неожиданно появляясь на другомъ концѣ залы.-- А я тебя вездѣ ищу. Уже три часа; не пора-ли начинать?
   -- Конечно, сейчасъ.
   Зала была полна. По стѣнамъ сидѣли родители въ темныхъ, однообразныхъ туалетахъ; дамы, приблизивъ кресла другъ къ другу, составляли отдѣльныя группы, между которыми мужчины служили одиночными связующими звеньями, а въ дверяхъ толпилась болѣе многочисленная кучка сюртуковъ. Но весь свѣтъ большой люстры сосредоточивалгя на маленькомъ шумномъ обществѣ, кишѣвшемъ среди залы. Тутъ было около сотни дѣтей въ блестящихъ костюмахъ, гдѣ преобладали розовый и голубой цвѣта. Это было море бѣлокурыхъ кудрей, отъ пепельнаго оттѣнка до червонно-золотого, волновавшихся при взрывахъ веселаго хохота. Тамъ и сямъ въ густой чащѣ лентъ и кружевъ, шелка и бархата, мелькало живое личико, розовый носикъ, голубые глазки, смѣющіяся губки. Мальчуганы, едва видные отъ пола, пропадали среди большихъ дѣтей лѣтъ десяти и матери легко теряли ихъ изъ вида. Одни мальчики неловко, глупо ежились отъ широкихъ юбокъ дѣвочекъ, а другіе, гораздо смѣлѣе, толкали локтями сосѣдей и громко смѣялись, смотря имъ прямо въ лицо. Но дѣвочки были рѣшительно царицами этого маленькаго общества; соединившись въ группы по три и по четыре, онѣ такъ возились, что стулья подъ ними трещали, и много болтали въ одинъ голосъ. Всѣ глаза были обращены на красную занавѣсь. Нетерпѣніе начинало проявляться въ рядахъ этого крошечнаго народа и грозило перейти въ открытый мятежъ.
   -- Прошу вниманія! громко сказалъ докторъ и постучалъ три раза въ дверь столовой.
   Красная занавѣсь открылась и показался театръ маріонетокъ. Наступило гробовое молчаніе. Вдругъ полишинель выскочилъ изъ-за кулисъ съ такимъ страшнымъ крикомъ, что маленькій Жиро завторилъ ему внѣ себя отъ страха и удовольствія. Затѣмъ полишинель продѣлывалъ всевозможные ужасы: сѣкъ полицейскаго, убивалъ жандарма и съ дикой радостью топталъ всѣ законы. При каждомъ ударѣ палкой по деревяннымъ головамъ маріонетокъ безжалостные зрители заливались серебристымъ хохотомъ; дуэли, оканчивавшіяся общей потасовкой, при которой летѣли во всѣ стороны руки и ноги, вызывали дружный смѣхъ, перекатывавшійся по всей залѣ. Когда-же полишинель отпилилъ громадной пилой голову полицейскаго, восторгъ не имѣлъ границъ и зрители такъ хохотали, что толкались локтями и даже падали другъ на друга. Одна маленькая дѣвочка четырехъ лѣтъ, бѣленькая и розовенькая, прижимала свои ручонки къ сердцу въ какомъ-то блаженномъ упоеніи. Нѣкоторыя изъ зрительницъ хлопали въ ладоши, а мальчики смѣялись во все горло, вторя пискливымъ возгласамъ дѣвочекъ.
   -- Какъ они забавляются, замѣтилъ докторъ, стоявшій за Еленою, которая забавлялась почти такъ-же, какъ дѣти.
   А онъ молча вдыхалъ въ себя опьяняющее благоуханіе ея волосъ, едва не касавшихся его лица.
   -- Не правда-ли, это очень забавно, сказала она, внезапно обращаясь къ доктору при какомъ-то необыкновенно жестокомъ ударѣ полишинеля.
   Мало-по-малу дѣти стали принимать участіе въ пьесѣ и давать реплику актерамъ. Одна дѣвочка, повидимому знавшая пьесу, громко предсказывала, что будетъ:
   -- Онъ теперь убьетъ жену... Теперь его повѣсятъ.
   Младшая изъ сестеръ Левасеръ, двухъ лѣтъ, неожиданно воскликнула:
   -- Мама! его посадятъ на хлѣбъ и на воду?
   Другіе зрители также громко выражали свои замѣчанія,
   -- Я не вижу Жанны, сказала вдругъ Елена; -- весело-ли ей?
   Докторъ нагнулся къ самому уху Елены и сказалъ шопотомъ:
   -- Вонъ она, между арлекиномъ и нормандкой. Вы видите ея высокій шиньонъ? Она смѣется отъ всей души.
   Онъ такъ и остался склонившись и чувствуя на своей щекѣ близость теплаго лица Елены. До сихъ поръ ни слова признанія не было произнесено между ними и, благодаря этому молчанію, она могла сохранить свою прежнюю, невинную фамильярность, которую только въ послѣднее время нѣсколько пару напало какое-то смутное волненіе. Но среди всѣхъ этихъ дѣтей, ихъ веселаго смѣха, Елена сама становилась ребенкомъ и поддавалась общему веселому настроенію, чувствуя въ то-же время на своей головѣ жгучее дыханіе Ганри. При каждомъ ударѣ полишинеля она слегка вздрагивала и, обращаясь къ доктору, съ блескомъ въ глазахъ, говорила:
   -- Боже мой! какъ это глупо! Какъ они дерутся.
   -- О! у нихъ крѣпкія головы, отвѣчалъ докторъ, также дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Сердце его не находило другого отвѣта. Они оба снисходили до дѣтской забавы. Жизнь полишинеля доводила ихъ до истомы. При концѣ-же пьесы, когда является чортъ и душитъ всѣхъ огуломъ, Елена откинулась назадъ и отдавила руку Ганри, лежавшую на спинкѣ ея кресла; маленькіе зрители кричали, хлопали и ломали стулья отъ восторга.
   Красная занавѣсь опустилась. Почти въ ту-же минуту среди общаго шума и гама раздался крикъ Полины:
   -- А вотъ и красавецъ Малиньонъ!
   Онъ вошелъ въ залу торопливо, тяжело переводя духъ и роняя стулья, попадавшіеся ему на дорогѣ.
   -- Вотъ странная идея закрыть ставни, воскликнулъ онъ съ удивленіемъ;-- входишь точно въ склепъ. Ну, вы заставили меня побѣгать, прибавилъ онъ, обращаясь къ г-жѣ Деберль, которая пошла къ нему на встрѣчу; -- я цѣлое утро искалъ моего пѣвца Периге, но не могъ найти его и потому привезъ вамъ знаменитаго Моризо.
   Знаменитый Моризо былъ любитель, показывавшій фокусы для забавы дамъ. Ему дали столикъ и онъ показалъ нѣсколько самыхъ любимыхъ своихъ фокусовъ, но не произвелъ никакого впечатлѣнія на зрителей. Бѣдняжки вдругъ стали очень серьезны; меньшіе дремали, запихавъ пальцы въ ротъ, а старшіе уныло посматривали на своихъ родителей, которые сами невольно зѣвали; поэтому всѣ очень обрадовались, когда знаменитый Моризо окончилъ свое неудавшееся представленіе,
   -- О, онъ молодецъ! сказалъ Малиньонъ, нагибаясь къ плечу г-жи Деберль.
   Красная занавѣсь снова открылась и волшебное зрѣлище представилось глазамъ восхищенныхъ дѣтей.
   При блестящемъ свѣтѣ висячей лампы и двухъ канделябръ о десяти рожкахъ, появился въ столовой длинный столъ, накрытый, какъ для большого званаго обѣда, на пятьдесятъ приборовъ. Посрединѣ стола и съ двухъ концовъ красовались корзинки съ цвѣтами и сюрпризами. Кромѣ того, весь столъ былъ заставленъ красиво убранными сладкими пирогами, пирамидами конфектъ, грудами бутеръ-бродовъ, всевозможными пирожными. Тутъ были и битыя сливки, и залитыя сиропомъ бабы, и бріоши, и бисквиты, и миндальные пирожки, и пр., и пр. Въ хрустальныхъ вазахъ дрожали пестрыя желе, а на фарфоровыхъ блюдахъ виднѣлись кремы. Наконецъ, маленькія бутылки съ шампанскимъ, подъ ростъ гостямъ, блестѣли серебряными пробками. Однимъ словомъ, это былъ чудовищный, волшебный пиръ, который могъ только присниться дѣтямъ во снѣ.
   -- Ну, кавалеры, берите дамъ, сказала г-жа Деберль, радуясь восторгу дѣтей.
   Но торжественное шествіе никакъ не могло устроиться. Люсьенъ, схвативъ за руку Жанну, побѣжалъ впередъ. Другіе послѣдовали за ними, но безъ всякаго порядка и матерямъ пришлось усадить ихъ и стоять за стульями во все время обѣда изъ боязни, чтобъ не случилось какого-нибудь скандала. Сначала маленькіе гости казались смущенными, смотрѣли сомнительно на все и не знали, какъ приняться за дѣло; ихъ смутно пугало непонятное измѣненіе обыкновеннаго порядка вещей и допущеніе ихъ за столъ, тогда какъ родители стояли за ихъ стульями. Мало-помалу старшіе стали посмѣлѣе и дали волю рукамъ. Когда-же маменьки вмѣшались въ дѣло и стали рѣзать нарядные пироги и раскладывать по тарелкамъ, пиръ оживился и сталъ вскорѣ чрезвычайно шумнымъ. Великолѣпная симетрія, съ которой былъ украшенъ столъ, исчезла какъ-бы по мановенію жезла и каждый хваталъ, что ему попадало подъ руку. Маленькія Бертье, Бланшъ и Софи, наложили себѣ на тарелки и варенья, и крема, и пирожковъ, и конфектъ. Пять сестеръ Левасеръ овладѣли цѣлымъ угломъ стола, со всѣми сладостями, находившимися на немъ, а Валентина, гордясь своимъ четырнадцатилѣтнимъ возрастомъ, вела себя очень благоразумно и занималась сосѣдями. Люсьенъ также изъ любезности откупорилъ бутылку шампанскаго и едва не облилъ свой роскошный костюмъ.
   -- Оставь бутылки! воскликнула Полина, -- я распоряжаюсь шампанскимъ.
   Вообще она очень суетилась и находила въ этихъ хлопотахъ большое удовольствіе. Она брала изъ рукъ лакеевъ шеколадницу и разливала шеколадъ въ чашки съ ловкостью слуги въ кофейной. Послѣ того она обносила мороженое, кормила какого-нибудь забытаго ребенка и поспѣвала вездѣ.
   -- Чего ты хочешь, голубчикъ? А? Бріошь... А ты, милашка? Подожди, я сейчасъ подамъ апельсины. Ну, дурашки, кушайте скорѣе, а потомъ наиграетесь.
   Г-жа Деберль была гораздо спокойнѣе и повторяла, что дѣтямъ надо дать полную свободу, такъ-какъ они справятся лучше большихъ. Елена и нѣсколько другихъ дамъ весело смѣялись надъ любопытнымъ зрѣлищемъ этого дѣтскаго пиршества. Всѣ маленькіе гости ѣли за обѣ щеки. Чрезвычайно забавно было смотрѣть, какъ они старались вести себя прилично и часто, забывшись, дозволяли себѣ какую-нибудь странную выходку. Шумъ и гамъ усиливались; въ залѣ уже раздавались звуки кадрили.
   Жанна качалась въ тактъ на своемъ стулѣ, мать подошла къ ней съ упрекомъ, зачѣмъ она ѣстъ такъ много.
   -- О, мама! воскликнула дѣвочка, -- я такъ хорошо себя чувствую сегодня.
   Мало-по малу музыка привлекла дѣтей; одни за другими, они побѣжали въ залу, такъ-что, наконецъ, остался за столомъ только одинъ мальчуганъ. Онъ, повидимому, презиралъ танцы; прижавшись подбородкомъ къ столу, такъ онъ былъ малъ, этотъ почтенный гастрономъ открывалъ мѣрно ротъ и глоталъ ложку за ложкой шеколадъ, которымъ поила его мать.
   -- Ай, да" молодецъ: ты славно распоряжаешься, замѣтилъ Малиньонъ, бросая на него задумчивые взоры.
   Вставая изъ за стола, каждый ребенокъ получалъ по сюрпризу; разорвавъ блестящую наружную обертку, онъ находилъ или головной уборъ, или какую-нибудь птичку изъ тонкой бумаги. Но болѣе всего забавляла дѣтей скрытая въ сюрпризѣ хлопушка. Мальчики съ восторгомъ разрывали хлопушку, а дѣвочки затыкали себѣ уши.
   Когда всѣ маленькіе гости удалились въ залу, за столъ усѣлось нѣсколько дамъ, въ томъ числѣ старая дѣва Орели.
   -- Я съ удовольствіемъ съѣла-бы бріошь, сказала она.
   Такъ-какъ трудно было добиться лакея, то Малиньонъ самъ сталъ прислуживать дамамъ, наливалъ шеколадъ, подавалъ мороженное. Но при этомъ онъ постоянно возвращался къ своему замѣчанію о странности закрытія ставень.
   -- Здѣсь, какъ въ погребѣ, повторялъ онъ.
   Елена, стоя, разговаривала съ г-жею Деберль, а когда хозяйка пошла въ залу, то и она хотѣла идти за него. Вдругъ кто-то нѣжно прикоснулся къ ея плечу. Докторъ съ улыбкой смотрѣлъ на нее. Онъ не отходилъ отъ нея ни на шагъ.
   -- Вы ничего не кушаете? спросилъ онъ.
   Въ этой обыкновенной фразѣ было столько чувства, что она смутилась. Она понимала, что онъ говорилъ о чемъ-то совершенно иномъ. Окружающее веселое оживленіе лихорадочно волновало и ее.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, я ничего не хочу, отвѣчала она съ раскраснѣвшимися щеками и сверкающими глазами.
   Но онъ продолжалъ приставать; чтобъ отдѣлаться отъ него, она сказала:
   -- Ну хорошо, принесите мнѣ чашку чая.
   Онъ побѣжалъ и черезъ минуту принесъ чашку. Но руки у него дрожали. Пока она пила чай, онъ подошелъ къ ней ближе; слова самаго пламеннаго признанія готовы были сорваться съ его губъ, но она, видя его волненіе, окончила поспѣшно чай, отдала ему пустую чашку и спаслась въ залу, оставивъ его съ Орели, которая медленно жевала сладкіе пирожки.
   Въ углу залы таперъ громко игралъ на фортепьяно. Маленькій балъ былъ очень забавенъ. Цѣлая толпа окружала кадриль, въ которой танцевали Жанна и Люсьенъ. Маленькій маркизъ немного путалъ фигуры и танцовалъ въ тактъ только когда ему удавалось крѣпко обаять Жанну. Сначала дѣвочка заботилась, чтобъ кавалеръ не измялъ ея платье, а потомъ, увлекаемая плѣнительной музыкой, она сама схватывала его и бѣшено кружилась съ нимъ.
   Послѣ кадриля Елена подозвала Жанну, чтобъ поправить ей платье.
   -- Это онъ все виноватъ, мама, сказала она;-- онъ меня все мнетъ, такой несносный.
   Родители, сидя по стѣнамъ, съ улыбкой смотрѣли на своихъ дѣтей. Однакожь, дѣло не шло на ладъ. Нѣкоторыя изъ дѣтей не хотѣли прыгать на глазахъ у старшихъ, очень немногія умѣли танцовать, а остальныя путали всѣ фигуры. Наконецъ, Полина пришла имъ на помощь.
   -- Мнѣ надо вмѣшаться, глупые ребята! воскликнула она.
   И, схвативъ двухъ мальчугановъ, одного правой рукой, а другого лѣвой, придала тотчасъ такое оживленіе танцамъ, что полъ задрожалъ подъ маленькими ножками танцующихъ. Другія дамы послѣдовали ея примѣру. Г-жа Деберль и Елена, взявъ самыхъ застѣнчивыхъ дѣвочекъ, вели фигуры, учили кавалеровъ, составляли общую цѣпь. Благодарныя маменьки подводили къ нимъ своихъ маленькихъ дѣтей и просили хоть немного поскакать съ ними. Балъ сталъ чрезвычайно веселымъ. Танцующіе веселились отъ всей души, смѣясь и толкая другъ друга. Трудно было себѣ представить что-либо забавнѣе этого маскарада миніатюрныхъ представителей всѣхъ націй и вѣковъ, носившихся по залѣ въ бѣшеномъ водоворотѣ.
   -- Какъ здѣсь душно, сказалъ Малиньонъ;-- я пойду подышать воздухомъ.
   И онъ отворилъ настежь дверь залы. Дневной свѣтъ проникъ въ храмъ веселья и блестящее освѣщеніе его какъ-бы померкло. Потомъ Малиньонъ затворилъ дверь, но повторялъ эту маленькую уловку каждыя четверть часа.
   Звуки торжества не умолкали. Маленькая Жиро въ эльзаскомъ костюмѣ танцовала съ арлекиномъ вдвое выше ея. Шотландецъ такъ быстро закружилъ Маргариту Тиссо, что бѣдняжка потеряла свои кувшины съ молокомъ. Сестры Бертье, Бланшъ и Софи танцовали вмѣстѣ, и во всѣхъ концахъ залы виднѣлась которая-нибудь изъ дѣвицъ Левасеръ, бывшихъ въ однообразномъ костюмѣ красной шапочки. Старшіе изъ дѣтей удалились въ сосѣднюю гостиную и тамъ Валентина Шерметъ, драпируясь своей испанской мантильей, выдѣлывала старательно всѣ па съ своимъ кавалеромъ въ черномъ фракѣ. Вдругъ послышался громкій смѣхъ и всѣ сбѣжались въ уголокъ за дверь залы, гдѣ маленькій Жиро, двухъ съ половиною лѣтъ, схвативъ дѣвочку еще меньше себя, кружился съ нею на одномъ мѣстѣ, крѣпко прижимаясь своей щекой къ ея щекѣ изъ боязни упасть.
   -- Я ужасно устала, сказала Елена, прислоняясь къ двери въ столовую.
   Она быстро обмахивалась вѣеромъ, вся красная отъ утомленія. Невинная дѣтская забава веселила ее. Грудь ея колыхалась подъ прозрачнымъ корсажемъ. Она чувствовала по-прежнему на своихъ плечахъ дыханіе Ганри. Она понимала, что онъ тотчасъ объяснится въ любви, но не имѣла уже силъ помѣшать. Онъ подошелъ и, почти прильнувъ губами къ ея волосамъ, сказалъ шепотомъ:
   -- Я васъ люблю! О! какъ люблю!
   Точно огнемъ обожгло ее съ головы до ногъ. Боже мой! Онъ высказался и теперь нельзя болѣе искать спасенія въ невѣденіи. Она скрыла вѣеромъ свое пылающее лицо. А дѣти по-прежнему танцовали, топая ножками и оглашая воздухъ серебристымъ смѣхомъ. К;ікой-то очаровательной свѣжестью дышала эта вакханалія невинныхъ существъ, носившихся въ адскомъ галопѣ, какъ маленькіе чертенята.
   -- Я васъ люблю! О! какъ люблю! повторилъ Ганри.
   Елена вздрогнула всѣмъ тѣломъ и, совершенно потерявшись, искала спасенія въ столовой. Но тамъ никого не было, кромѣ старика Летелье, спавшаго въ креслахъ. Докторъ послѣдовалъ за нею. Онъ взялъ ее за обѣ руки, и повторялъ:
   -- Я васъ люблю!.. Я васъ люблю!..
   Лицо его выражало пламенную страсть.
   -- Оставьте меня, прошептала Елена слабымъ, едва слышнымъ голосомъ; -- оставьте меня, вы съума сошли!
   Балъ все продолжался. Г-жа Деберль и Полина хлопали руками въ тактъ музыки. Танцовали польку. Елена могла видѣть, какъ Жанна и Люсьенъ, обнявшись, весело порхали.
   Она сдѣлала надъ собою неимовѣрное усиліе и, вырвавшись изъ рукъ доктора, выбѣжала въ сосѣдній буфетъ. Тамъ ее ослѣпилъ дневный свѣтъ. Ей было страшно вернуться въ залу; она боялась, что каждый прочтетъ на ея лицѣ признаніе въ любви. Она вышла въ садъ и поспѣшно удалилась къ себѣ, преслѣдуемая отдаленными звуками бала.
   

ГЛАВА V.

   На верху въ своей комнатѣ, безмолвной, какъ монастырская келья, Елена почувствовала, что она задыхается. Страшна показалась ей эта спокойная, запертая отъ внѣшняго міра комната, тихо дремавшая за своей синей бархатной драпировкой, тогда какъ она, Елена, дышала отрывисто, лихорадочно. Ея-ли комната этотъ мертвый, уединенный уголокъ, гдѣ ей нечѣмъ было дышать? Она открыла окно и устремила жадный взглядъ на разстилавшійся передъ нею Парижъ.
   Дождь пересталъ, тучи разбѣгались во всѣ стороны, какъ чудовищное стадо, разсыпавшееся по скрытому туманомъ горизонту. Надъ городомъ засинѣло небо все шире и шире. Елена, облокотясь на подоконникъ, тяжело переводила духъ отъ усталости, такъ быстро вбѣжала она по лѣстницѣ; она ничего не видѣла, ничего не слышала, кромѣ лихорадочнаго біенія своего сердца. Ея дыханіе было до того отрывочное, болѣзненное, что она спрашивала себя достанетъ-ли воздуха для ея груди въ этой обширной долинѣ съ широкой рѣкой, отдаленными, зелеными берегами и гигантскимъ двухъ-миліоннымъ городомъ.
   Нѣсколько минутъ она оставалась неподвижной, потерянной. Смутный потокъ чувствъ и мыслей клокоталъ въ ея головѣ, не дозволяя сосредоточиться и.уяснить себѣ, что съ нею. Въ ушахъ у нея звенѣло, въ глазахъ медленно вертѣлись свѣтлые круги. Вдругъ она стала внимательно разсматривать перчатки, крѣпко обтягивавшія ея маленькія руки, и вспомнила, что не пришила уговку на лѣвой перчаткѣ. Потомъ она громко повторила нѣколько разъ, все болѣе и болѣе понижая голосъ:
   -- Я васъ люблю... Я васъ люблю... Боже мой! какъ я васъ люблю...
   И она закрыла лицо руками, какъ-бы желая ничего не видѣть и углубиться въ мракъ, не сознавая внѣшняго міра. Она дышала теперь ровнѣе и чувствовала на своемъ разгоряченномъ лицѣ могучее дыханіе Парижа. Она не хотѣла ни на что смотрѣть, но вмѣстѣ съ тѣлъ боялась, отойдя отъ окна, лишиться сознанія, что у ея ногъ этотъ великій городъ, успокоивавшій ея волненіе своей безпредѣльностью.
   Вскорѣ она забыла все. Сцена признанія въ любви невольно воскресала передъ ея глазами. На черномъ фонѣ выдѣлялась фигура Ганри такъ рельефно, такъ живо, что она могла различить нервное движеніе его губъ. Онъ приближался къ ней, нагибалъ голову, и она безумно откидывалась назадъ. Но все-же она чувствовала прикосновеніе его губъ къ своимъ плечамъ и слышала его голосъ: "Я васъ люблю... Я васъ люблю". Когда-же ей., наконецъ, удалось съ неимовѣрнымъ усиліемъ отогнать отъ себя это видѣніе, оно вдали мало-по малу снова воплощалось въ живой образъ, который постоянно росъ, и опять Ганри преслѣдовалъ ее въ столовой съ тѣми-же раздававшимися, точно звонъ колокола, словами: "Я васъ люблю... Я васъ люблю". Она чувствовала, что эти слова звучали не только въ ея ушахъ, но во всѣхъ фибрахъ ея тѣла. Грудь ея надрывалась. Но она всеже хотѣла обдумать, обсудить свое положеніе и старалась освободиться отъ завладѣвшаго всѣмъ ея существомъ образа Ганри. Онъ высказалъ свою любовь, и теперь она никогда не рѣшится встрѣтиться съ нимъ лицомъ къ лицу. Его дикое, мужское нетерпѣніе разрушило ихъ мирное, нѣжное счастье. Она вспоминала блаженные часы, проведенные ими въ саду, когда онъ любилъ ее, не признаваясь ей въ этомъ. Боже мой! Онъ высказалъ свою любовь! Эта мысль все росла и поглощала ея душу, такъ что ударъ молніи, который уничтожилъ-бы разстилавшійся передъ нею Парижъ, показался-бы незначительнымъ событіемъ. Въ глубинѣ своего сердца она чувствовала гордый, гнѣвный протестъ и въ то-же время опьяняющее сознаніе сладострастной нѣги. Онъ сказалъ, что любитъ ее и продолжалъ ежеминутно повторять эти пламенныя, жгучія слова:, я васъ люблю... Я васъ люблю", которыя далеко уносили всю ея прошедшую жизнь жены и матери.
   Однакожь, несмотря на неустанно преслѣдовавшія ее видѣнія, она сознавала, что у ея ногъ разстилался громадный, необозримый городъ. Могучій его голосъ и человѣческія волны окружали ее со всѣхъ сторонъ. Шумъ, запахъ, свѣтъ черезъ ея сжатые пальцы проражали ея слухъ, обоняніе, зрѣніе. Повременимъ лучезарный блескъ проникалъ сквозь опущенныя вѣки и ей казалось, что она видѣла колонны, купола, иглы. Она вдругъ отняла руки отъ лица, открыла глаза -- и представившаяся картина ослѣпила ее. Небо просіяло; Ганри исчезъ.
   Только на горизонтѣ облака тѣснились точно вершины мѣловыхъ горъ. На чистомъ голубомъ небѣ медленно плыли бѣловатые барашки, какъ паруса на морѣ. Къ сѣверу надъ Монмартромъ точно разстилалась тонкая, палевая, шелковая сѣтка, закинутая для какого-нибудь чудовищнаго лова въ этомъ необозримомъ, лазуревомъ океанѣ. Но на югѣ, надъ Медонскимъ холмомъ, котораго Елена не могла видѣть, послѣднія дождевыя тучи, вѣроятно, еще застилали солнце, потому что Парижъ, несмотря на просіявшее небо, оставался мрачнымъ, мокрымъ, полускрытымъ испареніями отъ просыхавшихъ крышъ. Весь городъ былъ окрашенъ синевато-сѣрымъ колоритомъ, на которомъ рельефно чернѣли деревья, абрисы домовъ и тысячи оконъ. Сена тускло блестѣла, какъ старый, заржавѣвшій золотой. На обоихъ берегахъ виднѣлись громадныя зданія, какъ-бы замазанныя сажей; башня св. Іакова казалась изъѣденной ржавчиной, а Пантеонъ возвышался надъ окружавшимъ его мрачнымъ кварталомъ, какъ чудовищный катафалкъ. Одинъ золоченый куполъ Дома Инвалидовъ сверкалъ мѣстами и можно было подумать, что это блестѣли фонари подъ мрачной дымкой, застилавшей весь городъ.
   Стоя передъ мрачнымъ, безмолвнымъ Парижемъ, Елена говорила себѣ, что она вовсе не знала Ганри. Она чувствовала себя мужественной съ тѣхъ поръ, какъ ее болѣе не преслѣдовалъ его образъ. Она возставала противъ того могущественнаго вліянія, которое оказалъ на нее втеченіи нѣсколькихъ недѣль этотъ человѣкъ. Нѣтъ, она рѣшительно не знала ни его, ни его дѣйствія, ни его мысли. Она не могла сказать, былъ ли онъ одаренъ великимъ умомъ, или прикрывалъ умственную пустоту блестящей внѣшностью свѣтскаго человѣка. Быть можетъ, сердце его было еще неутѣшительнѣе ума. Конечно, онъ остроумно подсмѣивался надъ глупостью чужихъ, а своихъ окружалъ самыми нѣжными ласками. Но эта улыбка, эти ласки могли быть лживы. Быть можетъ, онъ игралъ комедію, чтобъ растрогать ее? При этой мысли Ганри становился ей противенъ; она его ненавидѣла, какъ человѣка, каждый шагъ и каждое слово котораго были разсчитаны заранѣе съ преступной цѣлью. Потомъ ее брало сомнѣніе. Нѣтъ, Ганри ничего не разсчитывалъ; онъ не былъ лучше пустоголоваго Малиньона. Ему казалось пріятнымъ овладѣть женщиной одинокой и безпомощной; для своей забавы онъ завлекалъ ее, считая такой поступокъ незначительнымъ, неважнымъ; впослѣдствіи онъ никогда не почувствуетъ ни малѣйшаго укора совѣсти и ему не войдетъ въ голову мысль, что онъ лишилъ свою жену и ребенка малѣйшей доли принадлежавшей имъ любви. Такимъ образомъ, она перебирала всѣ предположенія, которыя оставляли въ ея сердцѣ только одну горечь, и всегда останавливалась передъ преградой, отдѣлявшей ее отъ Ганри. Да, она не знала его и никогда не узнаетъ. Она представляла его себѣ только объятымъ грубой, дикой страстью, говорящимъ жгучія слова и нарушающимъ впервые счастливое равновѣсіе ея жизни. Откуда онъ явился на ея горе! Вдругъ она вспомнила, что шесть недѣль передъ тѣмъ она не существовала для него, и эта мысль была ей невыносима. Боже мой! неужели можно было имъ не знать другъ друга, не встрѣчаться? Она всплеснула руками и слезы показались на ея глазахъ.
   Теперь она пристально смотрѣла на отдаленныя башни собора Богоматери. Онѣ блестѣли подъ лучомъ солнца, сверкавшимъ изъ-за тучи. Голова молодой женщины была тяжела, словно ее тяготила борьба кишѣвшихъ въ ней мыслей. Она страдала и не могла спокойно, съ обычнымъ интересомъ, смотрѣть на разстилавшійся передъ нею океанъ крышъ и куполовъ. Какъ часто въ такой-же мирный, прекрасный вечеръ картина безконечнаго города возбуждала въ ней нѣжныя мечты. Но теперь, какъ только ей удавалось съ большимъ усиліемъ успокоиться, снова возникалъ въ ея головѣ вопросъ: отчего вдругъ Ганри сталъ такимъ грубымъ и дикимъ? До сихъ поръ она не дрожала при видѣ его, однѣ улыбки обнаруживали ихъ нѣжныя чувства и отъ прикосновенія ихъ рукъ не пробѣгала дрожь по всему тѣлу. А тутъ вдругъ онъ бросился на нее, какъ звѣрь. Она видѣла передъ собою его сверкающіе глаза и налитое кровью лицо. Онъ былъ страшенъ ей. Внезапно она вспомнила о Рамбо и ей стало стыдно; она покраснѣла. Вспоминая о послѣднихъ сценахъ въ саду, она догадывалась, что въ сердцѣ Ганри клокотали страсти, подстрекаемыя безумной ревностью. Онъ желалъ, онъ жаждалъ ее. Физическая страсть, пламя которой еще не коснулось до нея, грозила ей; всѣмъ ея существомъ овладѣвала лихорадочная истома, преступная слабость.
   А передъ нею Парижъ сіялъ подъ лучами заходящаго солнца. За первымъ лучомъ, осѣнившимъ соборъ Богоматери, послѣдовали другіе, покрывая блескомъ весь городъ. Солнце, клонясь къ западу, пронизывало облака своими свѣтлыми потоками. Вездѣ виднѣлась разнообразная игра свѣтотѣни. Одну минуту весь лѣвый берегъ былъ окрашенъ свинцовымъ, сѣрымъ свѣтомъ, а правый искрился свѣтлыми пятнами, какъ тигровая шкура. Потомъ все измѣнилось по капризу вѣтра, уносившаго облака. На золотистомъ фонѣ крышъ пробѣгали черные круги, часто громадныхъ размѣровъ. Вдругъ длинная, гигантская тѣнь заволокла на минуту весь Парижъ, какъ-бы желая поглотить его, и когда она исчезла на горизонтѣ, лучъ солнца осыпалъ Елисейскія поля блестящимъ золотистымъ дождемъ.
   Роковая страсть начинала овладѣвать Еленой. Она уже не сопротивлялась и чувствовала, что ей не совладать съ своимъ сердцемъ. Ганри могъ теперь взять ее, она ему отдавалась. Какое-то безконечное блаженство разлилось по всѣмъ ея жиламъ; ей не надо было болѣе бороться. Дѣйствительно, къ чему ей отказываться отъ счастья? Не довольно-ли она уже ждала его? Воспоминаніе объ ея прежней жизни возбуждало въ ней теперь одно негодованіе. Какъ могла она такъ долго оставаться холодной и еще гордиться этимъ? Она видѣла себя молодой дѣвушкой въ Марсели, гдѣ она всегда дрожала отъ холода; потомъ она припоминала всѣ часы своей брачной жизни, проведенной въ семейныхъ заботахъ и однообразной скукѣ, ненарушаемой ни малѣйшимъ волненіемъ. Теперь это однообразіе, эта вѣчная дремота, среди которой она проспала любовь, выводили ее изъ терпѣнія. И подумать, что она считала себя счастливой, что она жила тридцать лѣтъ съ пустымъ, холоднымъ сердцемъ, довольствуясь лишь гордымъ сознаніемъ, что она честная женщина! Какая ложь, какой обманъ въ безплодной строгости нравовъ! Нѣтъ, довольно, она хотѣла жить! Благоразуміе, осторожность казались ей смѣшными, глупыми. И что это было за благоразуміе, которое во всѣ эти долгіе годы не доставило ей и сотой доли того счастья, которое она испытала въ этотъ одинъ часъ. Она всегда отрицала возможность паденія, она безумно хвалилась, что дойдетъ до конца жизни, ни разу не поскользнувшись. А теперь она желала, она жаждала паденія, полнаго, совершеннаго и скорѣйшаго. Все ея существо сливалось въ это одно неудержимое стремленіе. О! хоть одну минуту пожить и умереть въ его объятіяхъ!
   Однакожь, въ глубинѣ ея сердца что-то стонало, что-то плакало. Сознаніе пустоты и окружающаго мрака сжимало его. Она старалась увѣрить себя, что она свободна, что, любя Ганри, она никого не обманывала и была вправѣ любить кого хотѣла. Наконецъ, все ее оправдывало. Какую жизнь она вела впродолженіи двухъ лѣтъ? Она понимала, что все подточило ея нравственныя силы, все подготовило ее къ страстному порыву -- и вдовство, и неограниченная свобода, и одиночество. Страсть должна была мало-по-малу распалить все ея существо въ тѣ долгіе вечера, которые она проводила между своими старыми друзьями, аббатомъ и Рамбо, въ тѣ минуты, когда она, облокотившись на это окно, предавалась въ виду шумнаго, необозримаго Парижа опаснымъ мечтаніямъ. Она вспомнила свѣтлое весеннее утро, когда, лѣниво лежа въ своемъ креслѣ съ упавшей книгой въ колѣняхъ, она смотрѣла на Парижъ, юный и свѣжій, какъ ребенокъ. Въ то утро любовь проснулась въ ея сердцѣ, но она не боялась смутнаго зародыша и гордилась своей силой, могущей все побороть. Теперь она сидѣла на томъ-же мѣстѣ, но любовь побѣдоносно поборола ее, а передъ нею заходящее солнце заливало огнемъ громадный городъ. Ей казалось, что это былъ вечеръ того-же свѣтлаго утра и что такой-же пламенный огонь сожигалъ ея сердце.
   Между тѣмъ на небѣ произошла перемѣна. Солнце, опускаясь за Медонскій холмъ, разогнало послѣднія тучи и зажгло огненнымъ заревомъ небесную лазурь. На горизонтѣ мѣловыя облака стали багровыми, легкіе барашки, быстро пробѣгавшіе надъ Парижемъ, окрасились пурпурнымъ оттѣнкомъ, а тонкая, бѣловатая сѣтка, перекинутая черезъ Монмартръ, казалась сотканной изъ золота и звѣздъ. А подъ этимъ пылавшимъ сводомъ желтѣлъ и чернѣлъ безконечный городъ. На площадяхъ и улицахъ кареты и дилижансы шумно катились среди многочисленной толпы пѣшеходовъ подъ какимъ-то оранжевымъ дождемъ. Налѣво изъ высокихъ трубъ Военной пекарни струился густой, розовый дымъ, а на противоположномъ берегу великолѣпные вязы набережной Орсе рельефно выдѣлялись черной массой, пронизываемые тамъ и сямъ блестящими лучами свѣта. Сена медленно катила свои веселыя воды, искрившіяся всѣми цвѣтами радуги, переходившими мало-по-малу въ ослѣпительное червонное золото. Чрезъ этотъ расплавленный металъ перекинуты были легкіе мосты съ сѣрыми балюстрадами, а далѣе со всѣхъ сторонъ пылали огнями крыши, куполы и иглы. Башни собора Богоматери казались зажженными факелами, стеклянныя галереи Дворца Промышленности сверкали, какъ бриліанты, громадная масса Большой Оперы казалась слиткомъ мѣди, а Вандомская колонна, башня Св. Іакова, Лувръ и Тюльери представляли колосальные зажженные костры. Особенно ярко пылалъ куполъ Дома Инвалидовъ, такъ что каждую минуту можно было ожидать его паденія. Далѣе Пантеонъ какъ-бы тускло догоралъ, и мало-помалу весь Парижъ становился жертвою пламенныхъ волнъ, перебѣгавшихъ съ одного дома на другой. Уже Муленскій холмъ былъ однимъ громаднымъ костромъ, а всѣ дома, обращенные къ Трокадеро, казались колосальной кузницей. Вездѣ были видны только снопы огня надъ мрачными, черными улицами. Даже отдаленныя равнины ярко пылали. Парижъ горѣлъ, а надъ нимъ простиралось кровью истекавшее небо.
   Окруженная этимъ огненнымъ океаномъ и сожигаемая внутреннимъ пламенемъ своей страсти, Елена безсознательно смотрѣла на Парижъ. Вдругъ она почувствовала, что чья-то рука прикоснулась къ ея плечу. Она вздрогнула. Это была Жанна.
   -- Мама! Мама! кричала дѣвочка.
   Елена обернулась.
   -- Наконецъ-то, продолжала дѣвочка;-- я тебя зову уже десять разъ, а ты не слышишь.
   Жанна, все еще въ своемъ японскомъ костюмѣ, съ раскраснѣвшимися отъ удовольствія щечками, не дала матери отвѣтить.
   -- Ты меня бросила... Тебя вездѣ искали... Если-бъ Полина не проводила меня до лѣстницы, я никогда не рѣшилась-бы перейти черезъ улицу.
   И, прильнувъ щекою къ губамъ матери, дѣвочка вдругъ спросила:
   -- Ты меня любишь!
   Елена поцѣловала ребенка, но разсѣянно. Ей было непріятно что Жанна вернулась такъ рано. Неужели прошелъ цѣлый часъ съ тѣхъ поръ, какъ она удалилась съ бала? Но надо-же было что-нибудь отвѣтить.
   -- Я себя почувствовала не хорошо, сказала она,-- и пошла подышать чистымъ воздухомъ. Теперь мнѣ лучше, но мнѣ необходимо спокойствіе.
   -- Не бойся, я не буду шумѣть, я слишкомъ устала, отвѣчала Жанна;-- я буду смирно сидѣть; только, милая мама, позволь мнѣ говорить.
   Дѣвочка прижалась къ Еленѣ и была очень счастлива, что ей не приказали тотчасъ-же раздѣться. Шитое, пунцовое платье и темная шелковая юбка приводили ее въ восторгъ и она нарочно качала головой, чтобъ слышать звонъ подвѣсковъ длинныхъ шпилекъ, которыя торчали въ шиньонѣ. Во время бала она все замѣчала, подслушивала и запоминала, а теперь стала поспѣшно вознаграждать себя за долгое примѣрное поведеніе и молчаніе.
   -- Ты знаешь, мама, болтала, она,-- за полишинеля говорилъ старикъ съ сѣдой бородой, я его видѣла въ щель занавѣса... Маленькій Жиро плакалъ. Вотъ дуракъ! Кто-то сказалъ ему, что жандармъ нальетъ воды въ его супъ, и онъ такъ сталъ ревѣть, что его надо было вывести. А во время угощенія Маргарита запачкала вареньемъ весь свой костюмъ молочницы. "О! грязнушка!" воскликнула мать, обтирая ее. Варенье даже попало ей въ волосы. Я молчала, но мнѣ было очень смѣшно. Не правда-ли, Маргарита дурно воспитана?
   Жанна остановилась на минуту, какъ-бы вспоминая что-то; потомъ она спросила задумчиво:
   -- Скажи, мама, ты пробовала маленькіе пирожки съ кремомъ внутри? Какіе они вкусные!
   Елена не слушала этой дѣтской болтовни, но Жанна говорила безъ умолку, повинуясь какой-то непреодолимой потребности высказать все. что у нея накопилось въ головѣ. Ни малѣйшія подробности не ускользнули отъ нея. Мельчайшіе факты принимали въ ея глазахъ великую важность.
   -- Ты не замѣтила, мама, что въ началѣ бала у меня разстегнулся поясъ. Какая-то незнакомая дама приколола мнѣ его булавкой. Я сказала: "благодарю васъ". Потомъ Люсьенъ, танцуя, укололся. "Что что у тебя колется?" спросилъ онъ. Я отвѣчала, что не знаю. Полина потомъ нашла булавку и поправила ее... Нѣтъ, мама, ты не повѣришь, какая была толкотня! Одинъ большой, глупый мальчикъ такъ толкнулъ въ спину Софи, что она едва не упала. Сестры Левасеръ танцуютъ, не разжимая ногъ. Неправда-ли, мама, такъ нельзя танцовать... Но всего лучше былъ конецъ. Тебя ужь тогда не было. Всѣ взялись за руки и кружились до упада. Было ужасно смѣшно. Даже большіе мужчины кружились вмѣстѣ съ нами. Правда, я не вру... Отчего, мама, ты мнѣ не вѣришь?
   Молчаніе Елены начинало сердить дѣвочку. Она еще крѣпче прижалась къ матери и стала дергать ее за руку. Наконецъ, увидя, что отъ нея не добьешься ни слова, она сама умолкла и стала мысленно переживать веселый балъ. Обѣ, мать и дочь, долго сидѣли безмолвно передъ залитымъ огнемъ Парижемъ.
   -- Вы танцовали большимъ кругомъ? вдругъ спросила Елена, какъ-бы очнувшись отъ сна.
   -- Да, отвѣчала Жанна, въ свою очередь, погруженная въ размышленіе.
   -- А докторъ? Онъ также танцовалъ?
   -- Да, онъ кружился со мною и все спрашивалъ: "Гдѣ твоя мама? Гдѣ твоя мама?" Потомъ онъ поцѣловалъ меня.
   Елена молча улыбнулась. Къ чему ей было знать ближе Ганри? Пусть онъ останется на-вѣки ей невѣдомымъ. Онъ былъ тотъ, котораго она такъ долго ждала. Чего-же ей было удивляться и безпокоиться? Въ данную минуту онъ явился передъ нею. Такова ужь была ея судьба... Вдругъ она почувствовала какое-то блаженное спокойствіе. Она была любима и сама любила. Она говорила себѣ въ глубинѣ своего сердца, что у нея достанетъ силъ не испортить своего счастья.
   Между тѣмъ наступили сумерки, подулъ холодный вѣтеръ. Жанна вздрогнула и поникла головою на грудь матери.
   -- Ты любишь меня? спросила она вторично, какимъ-то задумчивымъ тономъ.
   Елена, тихо улыбаясь, взяла обѣими руками за голову Жанну и долго чего-то искала на ея лицѣ. Наконецъ, глаза ея остановились на маленькой родинкѣ надъ верхней губой дѣвочки. Вѣроятно, въ эту соблазнительную родинку поцѣловалъ ее Ганри, и Елена пламенно прильнула къ ней губами.
   Солнце мало-по-малу исчезало за Медонскимъ холмомъ. Громадная тѣнь Дома Инвалидовъ застилала уже весь Сен-Жерменскій кварталъ, а Большая опера, башня св. Іакова и другія высокія зданія испещряли черными пятнами правый берегъ. Снопы огня горѣли въ окнахъ матовымъ пламенемъ, точно дома представляли груду головней. Вдали слышался гулъ колоколовъ и городской шумъ постепенно замиралъ. Небо, какъ-бы расширивъ свой лазуревый сводъ, испещренный золотыми и пурпурными жилами. прикрывало догоравшій городъ своею безпредѣльною сѣнью. Вдругъ пожаръ какъ-бы возобновился съ новою силой. Послѣдній снопъ пламени вылетѣлъ изъ Парижа и освѣтилъ самыя отдаленныя предмѣстья. Потомъ, точно сѣрымъ пепломъ, подернулись потухшіе уголья, и громадный городъ исчезъ во мракѣ.
   

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.

   Однажды утромъ, въ концѣ мая, Розалія, выбѣжавъ изъ кухни съ тряпкой въ рукахъ, сказала съ развязностью балованной служанки:
   -- Ахъ! сударыня, придите поскорѣе, г. аббатъ въ саду доктора роетъ землю.
   Елена не пошевелилась, но Жанна бросилась къ окну.
   -- Какъ глупа Розалія, сказала она: -- аббатъ вовсе не думаетъ рыть землю. Онъ укладываетъ съ садовникомъ растенія въ телѣжку... а г-жа Деберль срываетъ всѣ розы.
   -- Это, должно быть, для церкви, замѣтила спокойно Елена, не поднимая глазъ съ своей канвовой работы.
   Черезъ нѣсколько минутъ послышался звонокъ и появился аббатъ Жувъ, тяжело переводя дыханіе,-- такъ скоро поднялся онъ по лѣстницѣ. Онъ пришелъ объявить, чтобъ его не ждали къ обѣду въ будущій вторникъ. Каждый вечеръ онъ былъ занятъ приготовленіями къ празднованію мѣсяца, посвященнаго Богородицѣ. Настоятель прихода поручилъ ему всѣ хлопоты по украшенію церкви. По его словамъ, церковь будетъ великолѣпно изукрашена; многія дамы присылали ему цвѣты, а одна обѣщала прислать двѣ большія пальмы, чтобъ поставить ихъ по обѣ стороны престола.
   -- О, мама, мама! воскликнула Жанна съ восторгомъ.
   -- Ну такъ, другъ мой, если вы не можете придти къ намъ, мы придемъ къ вамъ, сказала Елена съ улыбкой: -- вы уже вскружили голову Жанны вашими разсказами о цвѣтахъ.
   Елена не была набожна, она не ходила къ обѣднѣ, подъ предлогомъ слабаго здоровья дочери, которую при выходѣ изъ церкви всегда била лихорадка. Старый аббатъ избѣгалъ съ нею разговоровъ о религіи. Онъ добродушно замѣчалъ, что нѣкоторыя избранныя души спасаются безъ посторонней помощи, благодаря собственному разсудку и дѣламъ. По его словамъ, когда-нибудь Господь тронетъ и ея сердце.
   Два дня Жанна только и говорила, что о празднествахъ мѣсяца Богородицы. Она приставала къ матери съ безконечными вопросами и постоянно твердила о томъ, какъ должна быть хороша церковь, наполненная бѣлыми розами, восковыми свѣчами, благоуханіями и небеснымъ пѣніемъ. Она хотѣла непремѣнно пробраться какъ можно ближе къ престолу, чтобъ лучше разсмотрѣть кружевную одежду Богородицы, которая, по словамъ аббата, стоила цѣлое состояніе. Елена старалась успокоить ее и грозила оставить ее дома, если она заранѣе занеможетъ отъ волненія.
   Наконецъ, наступилъ ожидаемый вечеръ и онѣ отправились въ церковь. Погода была прохладная и Жанна лихорадочно дрожала.
   -- Церковь натоплена, сказала Елена;-- мы помѣстимся подлѣ душника.
   Отворивъ обтянутую сукномъ дверь, онѣ очутились въ церкви; ихъ обдало пріятной теплотою, яркимъ свѣтомъ и громкимъ пѣніемъ. Служба уже началась. Елена и Жанна сѣли на первые свободные два стула. Колона заслоняла отъ нихъ половину престола.
   -- Я ничего не вижу, мама, шептала огорченная дѣвочка; -- у насъ нехорошее мѣсто.
   Елена заставила ее замолчать. Дѣвочка надула губы. Ей была видна только огромная спина стоявшей передъ ними старухи. Воспользовавшись минутой, когда мать отвернулась, она вскочила на стулъ.
   -- Слѣзь, сказала тихо Елена;-- несносная дѣвчонка!
   Но Жанна упрямилась.
   -- Вонъ впереди стоитъ г-жа Деберль, сказала дѣвочка;-- она дѣлаетъ вамъ знаки.
   Съ неудовольствіемъ и нетерпѣніемъ дернула Елена за руку ребенка, чтобы заставить его сѣсть. Прошло уже три дня послѣ бала, а она, подъ предлогомъ спѣшныхъ занятій, ни разу не была у доктора.
   -- Мама, продолжала Жанна съ дѣтскимъ упорствомъ, -- она на тебя смотритъ, она тебѣ кланяется.
   Дѣлать было нечего, Елена должна была обернуться и кивнуть головою. Г-жа Деберль, въ шелковомъ полосатомъ платьѣ, обшитомъ бѣлыми кружевами, сіяла блескомъ и свѣжестью. Съ нею была Полина, которая, замѣтивъ Елену, махала руками и звала ее къ себѣ. Жюльета повторяла тѣ-же знаки, но сдержаннѣе.
   -- Ты видишь, онѣ зовутъ тебя, повторила Жанна съ какимъ-то торжествомъ.
   -- Не надо, намъ и здѣсь хорошо.
   -- Ахъ! мама, пойдемъ къ нимъ; у нихъ два стула свободныхъ,
   -- Нѣтъ, сойди и сядь прилично.
   Однакожь, такъ-какъ обѣ сестры продолжали улыбками и жестами звать ее, не обращая вниманія на неудовольствіе окружающей толпы, Елена, наконецъ, принуждена была уступить. Она стала проталкиваться впередъ, расчищая себѣ и Жаннѣ дорогу дрожавшими отъ гнѣва руками. Это было дѣло не легкое. Набожныя дамы не хотѣли безпокоиться и, не прерывая своего пѣнія, гордо измѣряли ее взглядами. Такъ она билась цѣлыхъ пять минутъ. Жанна крѣпко прижималась къ матери и съ удивленіемъ смотрѣла на открытые рты молящихся. Наконецъ, онѣ добрались до открытаго пространства передъ престоломъ и имъ оставалось только сдѣлать еще нѣсколько шаговъ.
   -- Идите-же скорѣе, привѣтствовала ихъ г-жа Деберль; -- аббатъ сказалъ, что вы придете, и я приготовила вамъ два стула.
   Елена поблагодарила и, чтобъ прекратить разговоръ, стала перелистывать свой молитвенникъ. Но Жюльета и здѣсь такъ-же непринужденно болтала, какъ въ своей гостиной.
   -- Вы совсѣмъ пропали, продолжала она, наклонившись къ Еленѣ; -- я хотѣла уже завтра пойти къ вамъ. Надѣюсь, вы здоровы?
   -- Да, но я была очень занята.
   -- Приходите завтра обѣдать по-семейному, мы будемъ одни.
   -- Постараюсь придти.
   И она показала видъ, что набожно сосредоточилась и не желаетъ болѣе разговаривать. Между тѣмъ Полина помѣстила Жанну вмѣстѣ съ собой у самаго душника и обѣ съ упоеніемъ наслаждались теплотою. Приподнимаясь на цыпочки, онѣ съ любопытствомъ разсматривали все, что окружало ихъ: низкій потолокъ, раздѣленный деревянными филенками, сплюснутыя колоны, соединенныя арками, среди которыхъ висѣли люстры, кафедру изъ рѣзного дуба, купель, отдѣленную загородкой, у входной двери. Но всего болѣе вниманіе ихъ сосредоточилось на клиросѣ, сверкавшемъ золотомъ и яркими цвѣтами; хрустальная люстра и громадныя канделябры освѣщали главный престолъ, украшенный зеленью и цвѣтами. Наверху, среди массы бѣлыхъ розъ, виднѣлась статуя Богоматери въ атласномъ платьѣ съ кружевами, въ діадемѣ изъ жемчуговъ и съ младенцемъ Іисусомъ на рукахъ.
   -- Не жарко тебѣ? спросила Полина;-- здѣсь славно.
   Но Жанна съ восторгомъ не сводила глазъ съ статуи Богородицы. нервная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. Боясь слишкомъ шумно выразить свое удовольствіе, она часто опускала глаза и, повидимому, съ интересомъ разглядывала мраморный полъ.
   Елена не поднимала головы съ своего молитвенника и съеживалась каждый разъ, какъ только чувствовала прикосновеніе платья Жюльеты, которая не могла сидѣть спокойно. Она не была приготовлена къ этой встрѣчѣ и, несмотря на то, что она взяла верхъ надъ своими чувствами и дала себѣ слово свято любить Ганри, никогда не отдаваясь ему, она чувствовала себя какъ-то неловко передъ этой любезной, довѣрчивой женщиной, дружбѣ которой она такъ гнусно измѣняла. Одна мысль занимала ее: какъ отказаться отъ обѣда и прекратить дружескія отношенія, претившія ея честной природѣ. Но мелодичное пѣніе не дозволяло ей собраться съ мыслями и она ничего но могла придумать, а потому инстинктивно предалась набожному созерцанію, наполнявшему ея сердце какимъ-то спокойнымъ блаженствомъ, котораго она прежде никогда не испытывала въ церкви.
   -- А слышали вы исторію о г-жѣ Шерметъ? спросила Жюльета, уступая снова непреодолимому желанію поболтать.
   -- Нѣтъ.
   -- Представьте себѣ... вы видѣли ея дочь... она такъ высока для четырнадцати лѣтъ. Говорятъ, она выходитъ замужъ въ будущемъ году за маленькаго брюнета, который вѣчно пришитъ къ юбкамъ ея матери. Это скандальная исторія.
   -- А! отвѣчала Елена, которая вовсе не слушала болтовни своей пріятельницы.
   Г-жа Деберль стала распространяться о подробностяхъ этой исторіи; но вдругъ пѣніе прекратилось и органъ замолкъ. Молодая женщина мгновенно замолчала, пораженная рѣзкими звуками своего голоса среди сосредоточенной тишины. Какой-то патеръ показался на кафедрѣ. Толпа заколыхалась и онъ началъ говорить. "Нѣтъ, думала Елена, -- я не пойду на этотъ обѣдъ". И, смотря на проповѣдника, она представляла себѣ первое свиданіе съ Ганри, котораго такъ боялась; ее страшила мысль, что онъ, блѣдный отъ злобы, станетъ упрекать ее за желаніе избѣгать встрѣчи съ нимъ, а она не съумѣетъ быть достаточно холодной. Среди этихъ мечтаній она не видѣла проповѣдника, а только слышала отдѣльныя фразы, произносимыя съ убѣдительнымъ краснорѣчіемъ. О, она будетъ мужественна, она чувствовала, чти вполнѣ владѣла собою. Она вкуситъ всю радость быть любимой и никогда не выскажетъ своей любви, зная, что отъ этого зависитъ все ея спокойствіе. И какъ она будетъ глубоко любить его, довольствуясь однимъ его словомъ при случайныхъ встрѣчахъ. Эта мечта наполняла ея душу мыслью о вѣчности и ей становилось отрадно въ этой церкви. А патеръ продолжалъ свою проповѣдь.
   -- Онъ очень хорошо говоритъ, замѣтила Жюльета, наклоняясь къ Еленѣ; -- и какой молодой: ему не болѣе тридцати лѣтъ, не правда-ли?
   Она была тронута. Посылать цвѣты въ церковь, быть въ сношеніяхъ съ патерами, учтивыми и скромными людьми, посѣщать бѣдныхъ, являться въ церковь нарядно-одѣтой -- все это доставляло ей какое-то особое удовольствіе, тѣмъ болѣе, что оно какъ-бы имѣло характеръ запрещеннаго плода, потому что ея мужъ былъ невѣрующимъ. Елена посмотрѣла на нее и молча покачала головой. Обѣ онѣ улыбались. Вдругъ послышался шумъ отодвигаемыхъ стульевъ, шелестъ носовыхъ платковъ. Проповѣдникъ сошелъ съ кафедры послѣ краснорѣчиваго, пламеннаго заключенія своего слова:
   -- Предавайтесь вашей любви къ Богу, набожныя души христіанскія. Богъ посѣтилъ васъ, ваши сердца полны имъ, ваши души преисполнены его щедротами.
   Снова раздались звуки органа и мелодичное пѣніе ангельскихъ юныхъ голосовъ хора, которымъ глухо вторили всѣ присутствовавшіе. Какое-то чудовищное дыханіе витало надъ головами, колыхая пламя свѣчей, а Богоматерь, среди цвѣтовъ, наполнявшихъ воздухъ своимъ улетучивающимся благоуханіемъ, казалось, нагибала голову, чтобъ улыбнуться младенцу Іисусу.
   Елена вдругъ обернулась съ инстинктивнымъ безпокойствомъ.
   -- Ты здорова, Жанна? спросила она.
   Ребенокъ, блѣдный, со слезами на глазахъ, въ какомъ-то восторженномъ волненіи смотрѣлъ на престолъ, засыпанный цвѣтами.
   -- Да, мама, я очень счастлива, увѣряю тебя, я очень счастлива.
   Потомъ Жанна прибавила:
   -- А гдѣ-же нашъ другъ?
   Она говорила объ аббатѣ. Полина примѣтила его на клиросѣ. Но надо было приподнять Жанну, чтобъ она увидала его.
   -- А! вижу, вижу, онъ смотритъ на насъ, онъ щурится, сказала она.
   Елена обмѣнялась съ нимъ дружескимъ жестомъ и это послужило ей какъ-бы ручательствомъ душевнаго спокойствія, благодаря которому ей стала такъ дорога церковь. Кадила наполняли воздухъ фиміамомъ, струившимся надъ алтаремъ; чаша, которою благословляли колѣнопреклоненный народъ, блестѣла, точно солнце. Елена не поднималась съ пола въ какомъ-то блаженномъ онѣмѣніи, пока г-жа Деберль не напомнила:
   -- Кончено, пойдемте.
   Послышался шумъ отъ отодвигаемыхъ стульевъ и человѣческихъ шаговъ. Полина взяла за руку Жанну и, идя съ нею впереди, спросила:
   -- Ты никогда не бывала въ театрѣ?
   -- Нѣтъ, а развѣ тамъ лучше?
   И дѣвочка покачала головою, какъ-бы убѣжденная, что ничего не могло быть великолѣпнѣе. Полина не отвѣчала, а, остановившись передъ патеромъ въ облаченіи, проходившимъ мимо, произнесла съ такимъ искреннимъ восторгомъ, что двѣ богомолки обернулись:
   -- О! какая прелестная голова!
   Между тѣмъ Елена встала и пошла рядомъ съ Жюльетой, медленно подвигаясь въ толпѣ. Какая-то нѣжная истома и безпомощная слабость овладѣли ею; она уже не чувствовала никакого смущенія въ близкомъ сосѣдствѣ этой женщины. Какъ-то случайно руки ихъ столкнулись и онѣ съ улыбкой посмотрѣли другъ на друга. Онѣ едва не задыхались; Елена пропускала впередъ Жюльету, говоря, что она больше ростомъ и можетъ защитить ее; дѣйствительно, г-жа Деберль, вытянувъ руки, охраняла ее, какъ сестру. Казалось, что онѣ никогда не были такими близкими друзьями.
   -- Такъ мы васъ ждемъ завтра къ обѣду? спросила Жюльета,-- рѣшено?
   У Елены не хватило силы сказать: нѣтъ. Наконецъ, онѣ вышли изъ церкви, почти послѣдними. Полина и Жанна ждали ихъ на противоположномъ тротуарѣ. Вдругъ какой-то плаксивый голосъ остановилъ Елену.
   -- Ахъ! это вы, моя добрая госпожа! Какъ давно я не имѣла счастья васъ видѣть.
   Это была старуха Фетю. Она просила милостыню у дверей церкви. Загораживая дорогу Еленѣ, она продолжала:
   -- А я была очень больна... животомъ... и теперь еще я чувствую какъ-бы удары молота. Я очень нуждалась во всемъ, но не смѣла дать вамъ знать. Да благословитъ васъ Господь и за прежнія ваши благодѣянія.
   Елена сунула ей въ руку серебряную монету и обѣщала навѣстить бѣдную женщину.
   -- Посмотрите, сказала г-жа Деберль, останавливаясь въ дверяхъ церкви, -- кто-то разговариваетъ съ Полиной и Жанной... Да это Ганри.
   -- Да, да, сказала старуха Фетю, пристально смотря на обѣихъ женщинъ;-- это добрый докторъ... Я видѣла его на тротуарѣ во все продолженіе службы; онъ, вѣроятно, ждалъ васъ... Вотъ святой человѣкъ. Я говорю истинную правду, видитъ Господь... Я васъ знаю, сударыня; вашъ мужъ достоинъ всякаго счастія. Да ниспошлетъ небо на васъ обоихъ свои щедроты. Во имя Отца и Сына и святого Духа, аминь.
   И на ея сморщенномъ, какъ печеное яблоко, лицѣ безпокойно и саркастично сверкали глаза, перебѣгая съ Жюльеты на Елену и обратно, такъ что нельзя было опредѣлительно сказать, къ кому она относилась, говоря о докторѣ. Она продолжала идти за ними и бормотать все тѣмъ-же слезливымъ тономъ отрывочныя фразы, пересыпанныя религіозными возгласами.
   Елена была удивлена и тронута смиренной сдержанностью Ганри. Онъ едва осмѣливался смотрѣть на нее и былъ очень смущенъ, грустенъ и разстроенъ. Жюльета стала смѣяться надъ мужемъ, который по убѣжденію не желалъ войти въ церковь, но онъ просто отвѣчалъ, что пришелъ за ними съ сигарой во рту, а потому и остался на улицѣ; Елена поняла, что онъ хотѣлъ видѣть ее и показать ей, какъ она напрасно боялась новой дикой выходки съ его стороны. По всей вѣроятности, онъ также далъ себѣ слово любить ее непорочно, честно, возвышенно. Она не старалась узнать, чистосердеченъ-ли онъ; ей только жаль было видѣть его несчастнымъ. Прощаясь съ Деберлями, она сказала весело:
   -- Итакъ, рѣшено, я буду у васъ завтра.
   Съ этой минуты возобновились ихъ прежнія отношенія, но они стали еще тѣснѣе. Жизнь потекла самая отрадная. Еленѣ казалось, что Ганри никогда не поддавался минутному безумному увлеченію; она это видѣла во снѣ. Они любили другъ друга; этимъ сознаніемъ они будутъ впредь довольствоваться и никогда не выскажутъ своей любви. Они теперь проводили восхитительные часы, не говоря ни слова о своихъ пламенныхъ чувствахъ, но въ то-же время постоянно напоминали о нихъ жестомъ, пониженіемъ или повышеніемъ голоса, даже молчаніемъ. Все ихъ приводило къ этой любви, все наполняло страстью ихъ сердца; любовь витала вокругъ нихъ и они вездѣ носили ее съ собою. Они чистосердечно играли эту комедію и не позволяли себѣ даже пожать другъ другу руку, но за то простое привѣтствіе при встрѣчѣ имѣло въ ихъ глазахъ неизъяснимую сладость.
   Почти каждый вечеръ въ этотъ мѣсяцъ, посвященный Богоматери, ходили въ церковь. Г-жа Деберль находила въ этомъ новое, неиспытанное еще ею удовольствіе, которое нѣсколько разнообразило ея обычное препровожденіе времени; ей уже надоѣли танцовальные вечера, концерты и театры. Она жаждала новыхъ ощущеній и теперь ее постоянно видѣли съ монахинями и патерами. Религіозный пылъ ея молодости какъ-бы воскресъ въ легкомысленной головкѣ молодой женщины и она предалась церковнымъ обрядамъ, имѣвшимъ для нея прелесть дѣтскихъ игръ. Елена взросла безъ всякаго религіознаго элемента и теперь съ удовольствіемъ ходила въ церковь только потому, что Жанна, повидимому, наслаждалась празднованіемъ мѣсяца Богородицы. Онѣ обѣдали ранѣе обыкновеннаго и торопили Розалію, боясь опоздать и не найти хорошаго мѣста. По дорогѣ онѣ заходили за Жюльетой. Однажды онѣ взяли съ собою и Люсьена, но онъ велъ себя такъ дурно, что съ тѣхъ поръ его всегда оставляли дома. Входя въ теплую, ярко освѣщенную церковь, Елена испытывала столь успокоивающее и умиротворяющее ощущеніе, что эти посѣщенія мало-по-малу сдѣлались для нея необходимостью. Если днемъ ею овладѣвало какое-нибудь сомнѣніе или безпокойныя мысли о Ганри, то вечеромъ церковная служба снова осѣняла миромъ ея душу. Мелодичное пѣніе псалмовъ возносило сердца къ небу, а недавно сорванные цвѣты сгущали воздухъ своимъ благоуханіемъ. Елена вдыхала въ себя первое упоеніе весны и ее какъ-бы опьяняло это пламенное, таинственное поклоненіе дѣвѣ Маріи, увѣнчанной бѣлыми розами. Каждый день Елена простаивала на колѣняхъ все долѣе и долѣе. Часто она безотчетно скрещивала руки. По окончаніи службы ее ожидалъ Ганри; вечера были уже теплые и всѣ возвращались домой по темнымъ, безмолвнымъ улицамъ Пасси, изрѣдка обмѣниваясь отрывистыми фразами.
   -- Вы становитесь совсѣмъ набожной, сказала однажды, смѣясь, г-жа Деберль.
   Дѣйствительно Елена широко раскрыла свое сердце набожному чувству. Она никогда не думала, что любить такъ сладостно. Она постоянно ходила въ церковь лишь потому, что тамъ она могла предаваться со слезами на глазахъ безотчетному умиленію. Каждый вечеръ впродолженіи часа она свободно выливала всю свою душу, и любовь, которую она цѣлый день скрывала и сдерживала, находила себѣ исходъ въ молитвѣ среди восторженно настроенной толпы. Теперь она чувствовала необходимость вѣры и упивалась восторженной любовью къ Богу.
   Жюльета не только подшучивала надъ набожностью Елены, но увѣряла, что и Ганри сдѣлался ханжей. Онъ уже приходилъ за ними въ церковь. Замѣтивъ его фигуру за одной изъ колонъ, Жюльета толкала Елену.
   -- Посмотрите, говорила она,-- онъ уже здѣсь. Вы знаете, онъ даже не согласился идти на исповѣдь передъ нашей сватьбой... Какой онъ смѣшной, какъ уморительно онъ смотритъ на васъ! Взгляните-же.
   Елена не тотчасъ поднимала голову. Служба близилась къ концу; органъ торжественно гудѣлъ, облака фиміама медленно поднимались къ сводамъ церкви. Но ея пріятельница не оставила-бы ее въ покоѣ, потому надо было отвѣтить.
   -- Да, да, я вижу его, говорила она, не поворачивая головы.
   Она уже давно отгадала и почувствовала его присутствіе. Ей казалось, что дыханіе Ганри доносилось до нея и нѣжно ласкало ея затылокъ; она какъ-бы видѣла за собою его взоры, озарявшіе ее, колѣнопреклоненную, золотымъ лучомъ. Она молилась затѣмъ такъ пламенно, что ея набожный восторгъ не находилъ словъ для своего выраженія. А Ганри, серьезный, блѣдный, стоялъ неподвижно. Когда при выходѣ они встрѣчались, то оба чувствовали, что всѣ эти цвѣты и мелодичное пѣніе связывали ихъ новыми, болѣе тѣсными узами. Они избѣгали говорить другъ съ другомъ,-- такъ были полны ихъ сердца.
   Черезъ двѣ недѣли г-жѣ Деберль надоѣло уже ходить въ церковь. Она переходила отъ одного дѣла къ другому, мучимая желаніемъ постоянно слѣдовать модѣ. Теперь она предалась всею душою благотворительнымъ базарамъ и по утрамъ посѣщала извѣстныхъ живописцевъ, выпрашивая у нихъ картины, а по вечерамъ предсѣдательствовала въ собраніяхъ дамъ-патронесъ. Поэтому, въ четвергъ вечеромъ, Елена съ дочерью пошли однѣ въ церковь. Послѣ проповѣди, когда запѣли славословіе, у молодой женщины екнуло сердце и она быстро обернулась: Ганри стоялъ на своемъ обычномъ мѣстѣ. Елена тотчасъ поникла головой и не поднимала глазъ до конца службы.
   -- Какой вы милый, что пришли за нами, сказала Жанна съ дѣтской фамильярностью;-- я боялась-бы одна съ мамой идти по темнымъ улицамъ.
   Ганри выразилъ удивленіе, что не было въ церкви его жены, но Елена не отвѣчала ему, предоставивъ это Жаннѣ, а сама молча шла за ними. На лѣстницѣ до нихъ долетѣлъ жалобный голосъ старухи Фетю:
   -- Подайте Христа-ради! Господь вамъ воздастъ.
   Каждый вечеръ Жанна давала ей мелкую монету и старуха распространялась въ благодарности, но теперь, увидавъ доктора съ одной Еленой, она молча кивнула головой и послѣдовала за ними, бормоча себѣ что-то подъ носъ. Въ хорошую, свѣтлую ночь Елена и Жюльета обыкновенно возвращались домой по улицѣ Ренуаръ, чтобъ продлить минутъ на пять пріятную прогулку; и на этотъ разъ Елена выбрала ту-же дорогу.
   Отдаленный кварталъ Парижа, точно провинціальный городокъ, уже мирно дремалъ. Безмолвную тишину пустынной улицы, освѣщенной тамъ и сямъ одинокими газовыми фонарями, не нарушали шаги прохожихъ. Ни одна лавка не была открыта и въ мрачныхъ фасадахъ громадныхъ домовъ, гдѣ помѣщались женскія школы и дешевые табльдоты, не было видно въ окнахъ огня. Это пустынное уединеніе было сладостно для Елены и Ганри. Онъ не смѣлъ предложить ей руки и Жанна шла между ними. Мѣстами тянулись длинные заборы садовъ, изъ-за которыхъ виднѣлись куртины цвѣтовъ и кусты сиреней, наполнявшіе воздухъ нѣжнымъ благоуханіемъ. Они шли очень тихо, наслаждаясь чудной весенней ночью.
   -- Ахъ! мама, сколько звѣздъ, говорила Жанна, закидывая головку и устремляя на небо восторженные взгляды.
   За ними, какъ-бы отдаленное эхо, раздавались тяжелые шаги старухи Фетю. Она вслухъ повторяла "Ave Maria", перебирая четки.
   -- У меня есть еще одна монета, мама; можно ей отдать?
   И, не дожидаясь отвѣта, она побѣжала къ старухѣ, которая только-что собиралась войти въ Водяной Проходъ. Она взяла протянутую монету и удержала за руку дѣвочку.
   -- Да благословитъ васъ Господь, сказала она и поспѣшно прибавила, измѣняя голосъ:-- а другая дама больна?
   -- Нѣтъ, отвѣчала съ удивленіемъ Жанна.
   -- Да хранитъ ее Господь и да ниспошлетъ на нее и на ея мужа свои щедроты. Не уходите, моя красавица. Я скажу "Ave Maria" во здравіе вашей мамы, а вы произнесете: аминь. Не бойтесь, мама не будетъ сердиться и вы тотчасъ догоните ее.
   Между тѣмъ Елена и Ганри остались одни подъ тѣнью громадныхъ каштановыхъ деревьевъ, окаймлявшихъ съ обѣихъ сторонъ улицу. Они молча шли нѣсколько секундъ по густому слою каштановыхъ лепестковъ, устилавшихъ мостовую какъ-бы розовымъ ковромъ. Наконецъ, они остановились; сердца ихъ слишкомъ судорожно стучали.
   -- Простите меня, сказалъ просто Ганри.
   -- Да, да, отвѣчала Елена, -- только молчите ради Бога.
   Почувствовавъ прикосновеніе его руки, она отшатнулась. По счастью, Жанна бѣжала за ними, крича во все горло:
   -- Мама, мама! она заставила меня повторить съ нею "Ave Maria" за твое здоровье.
   И всѣ трое повернули въ улицу Винёзъ, тогда какъ старуха Фетю углубилась въ Водяной Проходъ, продолжая перебирать свои четки.
   Прошелъ мѣсяцъ. Г-жа Деберль только два или три раза была въ церкви. Въ послѣднее воскресенье Ганри снова явился за Еленой и Жанной. Возвращеніе домой было очаровательное. Вообще весь этотъ мѣсяцъ былъ чрезвычайно утѣшителенъ для Елены. Ея душевная тревога нѣсколько успокоилась, хотя любовь еще болѣе усилилась. Сначала она съ восторгомъ предалась религіи, подъ сѣнью которой она думала любить честно, непорочно; но подземная работа продолжалась въ ея сердцѣ, и когда она очнулась отъ своей набожности, то все ея существо было связано такими могучими узами, что порвать ихъ нельзя было иначе, какъ нанеся себѣ смертельную рану. Ганри велъ себя смиренно, почтительно. Но все-же по временамъ глаза его сверкали и она боялась какой-нибудь безумной выходки. Ей самой было страшно лихорадочной дрожи, часто пробѣгавшей по всему ея тѣлу.
   Однажды передъ обѣдомъ, возвращаясь домой съ Жанной послѣ прогулки, Елена повернула въ улицу Благовѣщенья и вошла въ церковь. Дѣвочка жаловалась на усталость. До послѣдняго дня церковныхъ службъ она не хотѣла признаться, что онѣ ее очень утомляли, такъ много находила она въ нихъ удовольствія, но щечки ея становились восковыми и докторъ совѣтовалъ ей какъ можно болѣе гулять.
   -- Сядь на стулъ, сказала мать,-- ты отдохнешь... Мы останемся здѣсь не болѣе десяти минутъ.
   Отойдя на нѣсколько шаговъ, она сама опустилась на колѣни. Работники снимали со стѣнъ украшавшія ихъ драпировки и уносили цвѣты, такъ-какъ наканунѣ кончился мѣсяцъ, посвященный Богоматери. Закрывъ лицо руками, Елена ничего не видала, ничего не слыхала и только тревожно спрашивала себя, не сознаться-ли во всемъ аббату Жуву. Быть можетъ, онъ далъ-бы хорошій совѣтъ и возвратилъ-бы ей потерянное спокойствіе. Но въ глубинѣ ея сердца она чувствовала всепоглощающую радость. Ей дороги были самыя страданія и она боялась, чтобъ патеръ не лишилъ ее этой чарующей тревоги. Прошло десять минутъ, прошелъ цѣлый часъ. Она забыла обо всемъ въ своей сердечной борьбѣ.
   Наконецъ, она подняла свои заплаканные глаза; передъ ней стоялъ аббатъ Жувъ и грустно смотрѣлъ на нее. Онъ распоряжался уборкой церкви и подошелъ, узнавъ Жанну.
   -- Что съ вами, дитя мое? спросилъ онъ у Елены, которая быстро вскочила, отирая слезы.
   Она ничего не отвѣчала, боясь снова расплакаться.
   -- Я не хочу допрашивать васъ, нѣжно продолжалъ онъ,-- но отчего вы не хотите довѣриться мнѣ уже не какъ другу, а какъ служителю алтаря? Я радовался, что Господь тронулъ ваше сердце, и я васъ жду со всѣми сокровищами утѣшенія, даруемыми религіей.
   -- Потомъ, потомъ, прошептала она.
   Между тѣмъ Жанна сидѣла смирно и забавлялась, разсматривая цвѣтныя окна и мелкіе барельефы и статуи по стѣнамъ. Но мало-по-малу холодъ, царившій въ церкви, окуталъ ее какъ-бы саваномъ и въ этой безмолвной тишинѣ ей вдругъ стало страшно. Она боялась умереть. Вмѣстѣ съ тѣмъ ей жаль было, что уносили цвѣты, съ исчезновеніемъ которыхъ престолъ оставался обнаженнымъ и его холодный мраморъ леденилъ ея сердце. Вдругъ статуя Богоматери въ драгоцѣнныхъ кружевахъ зашаталась и упала на руки рабочихъ. Жанна вскрикнула, руки ея вытянулись и она упала въ страшномъ припадкѣ, который уже приготовлялся нѣсколько дней.
   Обезумѣвъ отъ испуга, Елена отнесла дѣвочку съ помощью аббата въ наемную карету и, выходя изъ дверей, сказала едва слышно:
   -- Это церковь виновата! Это церковь виновата!
   

ГЛАВА II.

   Вечеромъ Жаннѣ стало лучше. Она могла встать и сдѣлать нѣсколько шаговъ. Чтобъ успокоить мать, она добрела съ трудомъ до столовой и сѣла за столъ.
   -- Это пройдетъ, сказала она, стараясь улыбнуться,-- ты знаешь, я кошка. Кушай сама; я хочу, чтобъ ты ѣла.
   И, видя, что мать не могла ѣсть отъ безпокойства, дѣвочка, не смотря на свою блѣдность и лихорадочную дрожь, увѣряла, что она за десертомъ не откажется отъ варенья. Елена поторопилась кончить обѣдъ, но Жанна не могла сдержать своего обѣщанія.
   -- Нѣтъ, не проходитъ, сказала она со слезами на глазахъ;-- не брани меня.
   Она чувствовала большую слабость; ноги ея словно окостенѣли, а какіе-то желѣзные тиски сжимали ея плечи. Но она мужественно удерживалась и не кричала отъ боли. Наконецъ, ей стало не подъ силу и она, громко застонавъ, поникла головою. Елена бросила салфетку, соскочила со стула и обняла бѣдную дѣвочку, по щекамъ которой струились слезы отъ страданія и изнеможенія.
   -- Дитя мое, дитя мое! сказала она.
   Жанна подняла глаза и съ слабой улыбкой отвѣтила:
   -- Не тревожься, это пройдетъ. Я устала, вотъ и все. Ты теперь кончила обѣдать, положи меня опять въ постель. Я знала, что безъ меня ты не сядешь за столъ.
   Елена взяла ее на руки, отнесла въ спальню и положила въ постель, которую пододвинула къ своей кровати. Жаннѣ тотчасъ стало лучше; покрытая одѣяломъ до подбородка, она жаловалась только на боль въ затылкѣ, даже глаза ея весело заблистали и она просила Елену поцѣловать ее. Ея пламенная любовь къ матери казалось еще болѣе усиливалась отъ страданій.
   -- Я теперь засну, сказала Жанна,-- но ты не уходи, я всеже чувствую тебя.
   Дѣйствительно, она закрыла глаза и вскорѣ заснула. Елена сидѣла подлѣ нея, не спуская съ нее глазъ. Черезъ нѣсколько времени Розалія на цыпочкахъ вошла въ комнату и спросила, можетъ-ли она ложиться спать. Вмѣсто отвѣта Елена кивнула головой. Въ одиннадцать часовъ, она услыхала слабый стукъ въ наружную дверь. Она встала и, взявъ лампу, пошла въ переднюю.
   -- Кто тамъ? спросила она съ удивленіемъ.
   -- Я, отворите, отвѣчалъ глухой голосъ.
   Это былъ Ганри. Она поспѣшно отворила двери. Ей казалось совершенно естественнымъ его посѣщеніе. Онъ, вѣроятно, узналъ о припадкѣ Жанны и пришелъ ее посмотрѣть. Она-же не посылала за нимъ по какому-то странному, не ясно сознаваемому чувству.
   Ганри не далъ ей времени сказать ни слова, а послѣдовалъ за нею въ столовую, схватилъ ее за руку и, дрожа всѣмъ тѣломъ, прошепталъ:
   -- Простите меня... Я три дня не видѣлъ васъ. Это слишкомъ тяжело. Не гоните меня. Позвольте мнѣ посмотрѣть на васъ и я уйду, клянусь, что уйду.
   Она выхватила свою руку. Онъ отступилъ шагъ назадъ и продолжалъ, не спуская съ нея глазъ, налитыхъ кровью:
   -- Не бойтесь. Я васъ люблю. Я только что возвратился домой и неудержимое желаніе видѣть васъ овладѣло мною. Если-бъ вы не пустили меня, я остался-бы на лѣстницѣ всю ночь. Я знаю, это безумно; но, ради Бога, простите меня.
   Она стояла безмолвная, холодная. Этотъ ледяной пріемъ только разжегъ его страсть.
   -- Я не могу болѣе притворяться, продолжалъ онъ пламенно;-- долго ли мы будемъ играть эту страшную комедію? Я васъ люблю до самозабвенія, а вы для меня чужая. Я даже не могу сказать вамъ, что васъ люблю. Нѣтъ, я больше терпѣть не могу, слышите, не могу. Терпѣнье мое лопнетъ и я сдѣлаю какое-нибудь страшное безуміе. Я при всѣхъ схвачу васъ и унесу далеко, далеко.
   Страстное желаніе овладѣло имъ, онъ хваталъ ее за руки, цѣловалъ ея платье. А она не шевелилась, точно оледѣнѣла.
   -- Такъ вы ничего не знаете? спросила она.
   Онъ схватилъ ея обнаженную руку и покрывалъ ее жаркими поцѣлуями.
   -- Оставьте меня, сказала она съ нетерпѣніемъ; -- развѣ вы не видите, что я васъ не слушаю, что мнѣ не до вашихъ глупостей!
   Она тяжело перевела дыханіе и прибавила гораздо спокойнѣе:
   -- Моя дочь больна. Я рада, что вы пришли, вы посмотрите ее.
   Взявъ лампу, она пошла въ спальню, но на порогѣ остановилась и, бросивъ на доктора ясный, строгій взглядъ, сказала:
   -- Никогда не смѣйте здѣсь... Никогда, никогда!
   Онъ слѣдовалъ за нею, дрожа всѣмъ тѣломъ и не вполнѣ понимая, что она говорила. Онъ былъ въ ея спальной, въ глухую ночь, среди разбросанныхъ платьевъ и бѣлья, распространявшихъ въ воздухѣ запахъ вервены, отъ котораго онъ совершенно опьянѣлъ въ тотъ вечеръ, когда увидалъ Елену съ распущенными волосами и обнаженной шеей. Все, о чемъ онъ только мечталъ, было теперь въ его рукахъ; онъ упалъ на колѣни, упиваясь окружавшимъ его благоуханіемъ любви. Виски его стучали и онъ прижался головою къ желѣзной кровати ребенка.
   -- Она спитъ, сказала Елена шепотомъ;-- посмотрите на нее.
   Онъ ничего не слыхалъ, такъ клокотала страсть въ его груди.
   Онъ видѣлъ только передъ собою затылокъ Елены, которая нагнулась надъ кроватью Жанны и закрылъ глаза, чтобы не покрыть поцѣлуями ея вьющихся русыхъ волосъ.
   -- Она горитъ, докторъ?.. Опасности нѣтъ?
   Безумное желаніе затемняло его разсудокъ, но все-же онъ машинально, по привычкѣ, сталъ щупать пульсъ у ребенка. Однакожь, онъ, повидимому, не сознавалъ, что дѣлалъ, и ручка блѣдной дѣвочки неподвижно лежала въ его дрожавшей рукѣ.
   -- У нея сильный жаръ?
   -- Сильный жаръ! Вы думаете? повторилъ онъ безсознательно.
   Горячечно пылавшая ручка больной жгла его руку. Мало-помалу, въ влюбленномъ безумцѣ проснулся докторъ.
   -- Да, правда, пробормоталъ онъ и, вынувъ часы, сталъ считать пульсъ.
   Лицо его поблѣднѣло, въ глазахъ потухъ пламенный блескъ. Онъ съ безпокойствомъ нагнулся и впился глазами въ больную.
   -- Припадокъ очень силенъ, бѣдный ребенокъ, сказалъ онъ, но тотчасъ прибавилъ, видя тревожный взглядъ Елены; -- не бойтесь, я спасу ее. Вѣрьте мнѣ. я возвращу вамъ ее.
   Страсть, желаніе -- все умерло въ немъ. Онъ теперь хотѣлъ только успокоить Елену. Весь его разсудокъ, все его хладнокровіе были къ его услугамъ. Глаза его сверкали энергіей и знаніемъ.
   -- Посвѣтите мнѣ. сказалъ онъ отрывисто, но спуская глазъ съ Жанны.
   Потомъ онъ сѣлъ и сталъ разспрашивать объ обстоятельствахъ, предшествовавшихъ припадку. Пока мать разсказывала о посѣщеніи церкви и о случившемся тамъ обморокѣ, дѣвочка вдругъ проснулась и застонала. Она жаловалась на страшную головную боль, и когда Елена хотѣла поправить ей подушки, она вскрикнула, что у нея ломитъ спину. Боль въ шеѣ и плечахъ была до того сильна, что она не могла двинуться безъ слезъ. Елена, стоя на колѣняхъ передъ кроватью, старалась успокоить ее и чрезъ силу улыбалась.
   -- Кто здѣсь, мама? спросила дѣвочка, замѣтивъ доктора.
   -- Это нашъ другъ, ты его знаешь.
   Жаина посмотрѣла на доктора и, послѣ минутнаго колебанія, сказала нѣжно:
   -- Да, да, я его знаю, я его люблю. Вы меня вылечите, не правда-ли? прибавила она, лукаво улыбаясь;-- надо успокоить маму. Я приму какое хотите лекарство.
   Докторъ держалъ ее за одну руку, слушая пульсъ, а Елена за другую; она задумчиво, внимательно смотрѣла то на одного, то на другую, точно никогда прежде ихъ не видала. Вдругъ ее стало ломать. Ея маленькія ручки судорожно сжались.
   -- Не уходите, лепеталъ ребенокъ;-- мнѣ страшно... Защитите меня... Не пускайте ко мнѣ всѣхъ этихъ людей... Я не хочу никого, кромѣ васъ двухъ. Ближе, ближе, оба...
   И она судорожно притягивала къ себѣ и мать и доктора, повторяя:
   -- Ближе, ближе, оба, оба!
   Бредъ продолжался недолго и за нимъ послѣдовалъ тяжелый сонъ. Жанна лежала, какъ мертвая, и почти не дышала. Потомъ снова начинался бредъ, и такъ продолжалось всю ночь. Докторъ не отходилъ отъ кровати и только на нѣсколько минутъ уходилъ къ себѣ домой за лекарствомъ. Когда, наконецъ, подъ утро, онъ собрался уйти, Елена проводила его въ переднюю и спросила съ безпокойствомъ:
   -- Ну что, докторъ?
   -- Мы спасемъ ее, отвѣчалъ онъ; -- дѣло серьезное, но не бойтесь, вѣрьте мнѣ. Я приду къ десяти часамъ.
   Возвратясь въ спальню, Елена увидала, что Жанна, сидя на постели, лихорадочно дрожала и тревожно озиралась по сторонамъ.
   -- Вы меня оставили, вы меня оставили! восклицала она со слезами;-- я боюсь, я не хочу быть одна.
   Мать старалась успокоить ее, но она все искала кого-то глазами.
   -- Гдѣ-же онъ, мама? Скажите ему, чтобъ онъ не уходилъ. Я хочу, чтобъ онъ остался.
   -- Онъ сейчасъ вернется, ангелъ мой, отвѣчала Елена со слезами;-- онъ насъ не оставитъ, онъ насъ слишкомъ любитъ. Будь умница, лягъ. Я останусь здѣсь и подожду его.
   -- Правда, правда? шепотомъ спросила дѣвочка и забылась.
   На слѣдующій день горячка не утихала и такъ продолжалось три недѣли безпрерывно. Бѣдная Жанна немного успокоивалась только въ присутствіи доктора, когда онъ держалъ одну ея руку, а мать другую. Они служили для нея спасительницъ убѣжищемъ и она дѣлила между ними свою тираническую любовь, инстинктивно понимая, что ихъ пламенная нѣжность была лучшимъ для нея покровительствомъ. нервная впечатлительность дѣвочки, еще болѣе напряженная болѣзнью, какъ-бы нашептывала ей, что только ихъ любовь могла спасти ее, и она цѣлыми часами смотрѣла на нихъ глубокимъ серьезнымъ взглядомъ своихъ глазъ, изъ которыхъ медленно катилась одинокая слеза. Этотъ взглядъ дышалъ пламенной, человѣческой страстью, преждевременно сознанной и угаданной умирающимъ ребенкомъ. Она молчала, тонкія черты ея лица оставались неподвижными; она имъ передавала свои чувства только крѣпкимъ пожатіемъ теплыхъ ручекъ, безмолвно прося ихъ не уходить и успокоить ее своимъ присутствіемъ. Когда докторъ надолго уходилъ она не спускала глазъ съ дверей и, при его возвращеніи, лицо ея сіяло радостью и она спокойно засыпала подъ тихій голосъ Ганри и Елены.
   На второй день ея болѣзни явился докторъ Боденъ, но Жанна надула губки и отвернула голову.
   -- Я не хочу его, мама, сказала она: -- пожалуйста, не пускай его сюда.
   Елена должна была передать старому доктору неожиданную антипатію ребенка и онъ уже болѣе не входилъ въ спальню, хотя каждые два дня узнавалъ о здоровьѣ больной и иногда бесѣдовалъ съ докторомъ Деберлемъ, который обходился съ нимъ почтительно въ виду его преклонныхъ лѣтъ.
   Вообще Жанна не выносила присутствія кого-бы то ни было, кромѣ матери и доктора. При этомъ ея нервы были такъ возбуждены, что ее невозможно было обмануть. Аббатъ и Рамбо приходили каждый вечеръ и молча просиживали въ спальной около часа. Однажды вечеромъ, когда докторъ уходилъ домой, Елена попросила Рамбо занять его мѣсто и держать за руку дремавшую больную. Но не прошло и трехъ минутъ, какъ Жанна открыла глаза, вырвала свою руку и со слезами жаловалась, что всѣ обижаютъ ее.
   -- Такъ ты меня не любишь, ты не хочешь, чтобъ я сидѣлъ подлѣ тебя? говорилъ бѣдный Рамбо, едва не плача.
   Дѣвочка смотрѣла на него молча, какъ-бы не узнавая, и Рамбо возвратился въ свой уголокъ съ разбитымъ сердцемъ. Онъ кончилъ тѣмъ, что, входя въ спальню, садился въ углубленіе окна и, полускрытый занавѣсью, проводилъ цѣлые вечера, не спуская глазъ съ больной. Аббатъ также акуратно являлся вмѣстѣ съ братомъ. Опасное положеніе бѣднаго ребенка такъ безпокоило его, что онъ забылъ своихъ больныхъ.
   Но какъ они не скрывались отъ Жанны, она всегда чувствовала ихъ присутствіе; даже метаясь въ полу-забытьи, она шептала:
   -- Мама, мнѣ гадко, мнѣ душно! Прогони чужихъ.
   Елена нѣжно объявляла своимъ друзьямъ, что дѣвочка хотѣла спать, и они уходили поникнувъ головою. Какъ только дверь затворялась за ними, Жанна переводила дыханіе, озираясь по сторонамъ, и съ невыразимою нѣжностью останавливалась глазами на матери и докторѣ.
   -- Прощайте, лепетала она, -- мнѣ такъ хорошо... Не уходите.
   Впродолженіи трехъ недѣль она не отпускала ихъ отъ себя. Ганри сначала приходилъ два раза въ день, а потомъ проводилъ всѣ вечера у больной дѣвочки и посвящалъ ей все свое свободное время. Въ первые дни онъ опасался, что у дѣвочки можетъ сдѣлаться тифозная горячка, но симптомы были настолько прихотливы, что онъ затруднялся опредѣлить болѣзнь. По всей вѣроятности, это былъ одинъ изъ тѣхъ недуговъ, происходящихъ отъ малокровія, которые такъ опасны въ эпоху превращенія ребенка въ женщину. Онъ боялся то поврежденія сердца, то развитія чахотки. Особенно пугало его нервное возбужденіе больной, которое онъ никакъ не могъ успокоить, и упорное лихорадочное состояніе, которое не поддавалось никакимъ самымъ сильнымъ медицинскимъ средствамъ. А пока жаръ не прекращался, онъ считалъ больную въ опасности и не смѣлъ обнадеживать Елену. Онъ посвятилъ всю свою энергію, всѣ свои знанія, на исцѣленіе этого ребенка, чувствуя, что отъ выздоровленія дѣвочки зависѣло все его счастье, вся его жизнь. Онъ хотѣлъ возвратить Жанну ея матери, хотѣлъ этого всею душею, точно считалъ, что свѣтъ погибнетъ, если ему не удастся спасти ее. Онъ дѣлалъ это не изъ расчета, но увлекаемый инстинктивной, непобѣдимой силой. Впродолженіи этихъ трехъ недѣль ни разу не проснулась его страсть; все какъ-бы успокоилось въ немъ и терпѣливо ждало чего-то, что должно случиться; дрожь не пробѣгала по его тѣлу при случайномъ прикосновеніи къ Еленѣ, а когда глаза ихъ встрѣчались, они выражали только грустное сочувствіе двухъ существъ, которымъ угрожало общее несчастье. Горе матери казалось убило любовь.
   Однакожъ, каждую минуту ихъ сердца сливались все болѣе и болѣе. Они жили одной общей мыслью. Приходя утромъ, онъ не спрашивалъ, какъ Жавпа провела ночь, а угадывалъ по лицу матери; а Елена, съ своей стороны, не спрашивала, какъ онъ находилъ больную. Впрочемъ, она была до того мужественна въ своей материнской любви, что взяла съ него слово не обманывать ее и говорить ей всю правду. Она была всегда на ногахъ, втеченіи двадцати ночей не спала болѣе трехъ часовъ къ ряду, и вѣчно была спокойна и энергична, хладнокровно сдерживая свое отчаяніе и не теряя головы. Она чувствовала въ себѣ и вокругъ какую-то чудовищную пустоту; внѣшній міръ, даже сознаніе своего собственнаго существованія, исчезли для нея. Ее соединяли съ жизнью только два существа: умирающая дочь и докторъ, обѣщавшій ей совершить чудо. Она видѣла и слышала только его одного; только его слова принимали въ ея глазахъ необыкновенную важность, и она незамѣтно, безсознательно, жила въ немъ и имъ. Когда въ болѣзни Жанны наступала критическая минута, что случалось почти каждый вечеръ, при увеличеніи жара, ина молча, невольно, крѣпко сжимали другъ-другу руки, какъ-бы соединяясь въ борьбѣ противъ смерти и, общее чувство страха овладѣвало ими, пока дыханіе ребенка не становилось болѣе правильнымъ, что доказывало конецъ кризиса. Тогда они успокоивались. Еще разъ ихъ любовь побѣждала недугъ. И постоянно эти рукопожатія становились все крѣпче и пламеннѣе.
   Однажды, вечеромъ, Елена угадала, что Ганри что-то скрывалъ отъ нея. Онъ болѣе десяти минутъ молча смотрѣлъ на Жанну. Бѣдная дѣвочка жаловалась на жажду; въ горлѣ ея пересохло въ и немъ слышался какой-то постоянный свистъ. Потомъ ею овладѣлъ тяжелый сонъ; лицо его было очень красно и она было такъ слаба, что не могла поднять вѣкъ. Ее можно было-бы принять за мертвую, если-бъ не глухой свистъ въ горлѣ.
   -- Вы находите, что ей очень дурно? спросила Елена.
   Докторъ отвѣчалъ, что не произошло никакой перемѣны; но онъ былъ очень блѣденъ и сидѣлъ неподвижно, какъ-бы сраженный своею безпомощностью.
   -- Ну, сказала она, опускаясь на стулъ по другую сторону кровати больной, -- вы клялись, что скажете мнѣ правду. Все кончено?
   Онъ молчалъ.
   -- Вы видите, какъ я сильна, продолжала Елена; -- я не плачу, я не отчаяваюсь. Говорите. Я хочу знать правду.
   Онъ пристально посмотрѣлъ на нее и медленно отвѣчалъ:
   -- Если черезъ часъ, она не выйдетъ изъ этой спячки, тогда все кончено.
   Елена не заплакала. Лицо ея было холодно, неподвижно, только волоса поднимались дыбомъ отъ ужаса. Она опустилась на колѣни и обвила ребенка своими руками, точно вызывая на бой роковую смерть, хотѣвшую отнять у нея дорогое дѣтище. Она впилась въ нее своими глазами, точно желала вдохнуть въ нее свою жизнь. А дыханіе Жанны становилось все отрывистѣе и короче.
   -- Развѣ ничего нельзя сдѣлать? спросила она; -- чего вы стоите сложа руки? Сдѣлайте что-нибудь.
   Онъ безнадежно махнулъ рукою.
   -- Сдѣлайте что-нибудь, продолжала она.-- Развѣ я знаю, что надо сдѣлать? Что хотите. Неужели нѣтъ средствъ? Не можетъ-же она умереть!
   -- Я все сдѣлаю, отвѣчалъ докторъ просто,
   Онъ всталъ. Началась послѣдняя роковая борьба. Онъ напрягъ все свое хладнокровіе, все свое знаніе. До тѣхъ поръ онъ не смѣлъ прибѣгать къ очень сильнымъ средствамъ, боясь совершенно ослабить едва дышавшаго ребенка. Но теперь онъ болѣе не колебался и послалъ Розалію за двѣнадцатью піявками, не скрывая отъ Елены, что это средство было отчаянное, которое могло спасти или убить ея ребенка. Когда принесли піявки, бѣдная мать задрожала.
   -- Боже мой! сказала она,-- если вы убьете ее!
   Онъ потребовалъ ея согласія.
   -- Хорошо, прошептала она,-- да поможетъ вамъ Господь!
   Она не выпускала изъ своихъ рукъ Жанну и держала ея голову на своемъ плечѣ. Ганри, блѣдный, какъ полотно, всецѣло отдался своей послѣдней роковой попыткѣ. Сначала піявки не принимались. Минуты шли, только мѣрный, неумолимый стукъ маятника прерывалъ тишину въ полутемной комнатѣ. Каждая секунда уменьшала надежду. Обнаженное тѣло Жанны подъ желтоватымъ свѣтомъ лампы казалось восковымъ. Елена сухими, горячечными глазами смотрѣла на своего полумертваго ребенка, и за каплю крови Жанны она отдала-бы съ радостью всю свою кровь. Наконецъ, показалась красная капля. Піявки, одна за другой, медленно принялись. Жизнь ребенка висѣла на волоскѣ. Это были страшныя роковыя минуты. Вдругъ Жанна вздохнула. Было-ли это послѣднее ея дыханіе или жизнь въ ней воскресала? Еленѣ показалось, что тѣло ребенка вдругъ окоченѣло и она хотѣла оторвать піявки, жадно сосавшія дорогую ей кровь, но какая-то непреодолимая сила останавливала ее. Маятникъ часовъ продолжалъ монотонно стучать и вся унылая комната тревожно ждала чего-то.
   Наконецъ, больная зашевелилась. Она открыла глаза и тотчасъ закрыла ихъ, точно удивленная и недовольная представившимся ей зрѣлищемъ. Лицо ея потеряло свою неподвижность; губы раскрылись. Елена нагнула къ ней голову, притаивъ дыханіе отъ страха и надежды.
   -- Мама! Мама! лепетала Жанна.
   Ганри подошелъ къ молодой женщинѣ и сказалъ дрожащимъ голосомъ:
   -- Она спасена!
   -- Спасена... спасена! повторила Елена обезумѣвъ отъ радости, и, опустившись на полъ, дико смотрѣла то на Жанну, то на доктора.
   Потомъ она вдругъ вскочила и бросилась на шею Ганри.
   -- Я тебя люблю! воскликнула она.
   Она цѣловала его и жала въ своихъ объятіяхъ. Въ эту критическую минуту у нея вырвалось изъ глубины души то, что она такъ долго скрывала. Любовь и материнская благодарность соединялись въ одномъ сердечномъ порывѣ.
   -- Я плачу, ты видишь, я могу плакать, продолжала она.-- Боже мой! какъ я тебя люблю и какъ мы будемъ счастливы.
   Она говорила ему "ты" и заливалась слезами радости. Теперь впервые послѣ двухъ недѣль она могла плакать. Долго оставалась она въ его объятіяхъ, подставляя свои щеки его поцѣлуямъ, ласкаясь къ нему какъ ребенокъ, всецѣло отдаваясь своей пламенной страсти. Потомъ она опустилась на колѣни и, положивъ головку Жанны на свое плечо, стала убаюкивать дѣвочку, не спуская при томъ съ Ганри своихъ влажныхъ глазъ.
   Это была счастливая, упоительная ночь. Докторъ оставался очень долго. Онъ уговорилъ Елену положить въ постель маленькую больную. Ея чернокудрая головка покоилась на бѣлой подушкѣ, одѣяло покрывало ее до самого подбородка, глаза ея были закрыты, хотя она не спала, а лежала утомленная, ослабѣвшая. Лампа, стоявшая на этажеркѣ, которую пододвинули въ кровати, освѣщала только одинъ уголъ комнаты, оставляя въ полутемнотѣ Елену и Ганри, занявшихъ свои обычныя мѣста по обѣимъ сторонамъ узенькой постели. Но ребенокъ ихъ не разлучалъ, а, напротивъ, соединялъ, придавая невинный оттѣнокъ первымъ часамъ ихъ любви. Оба они ощущали сладкій покой послѣ долгихъ тревогъ. Они понимали, что любили другъ друга болѣе прежняго теперь, когда сердца ихъ открылись и ихъ соединяли одни опасенія, однѣ радости. Одно доброе, сострадательное чувство наполняло все ихъ существо, разслабляя и изнѣживая ихъ. Тихая, безмолвная комната усиливала овладѣвшее ими умиленіе. По временамъ Елена вставала и на цыпочкахъ приносила лекарство, поправляла лампу, отдавала приказанія Розаліи, а докторъ, слѣдя за нею глазами, просилъ ее знаками не мѣшать; возвратясь на свое мѣсто, она улыбалась и онъ улыбался.. Они не говорили и молча смотрѣли другъ на друга, заботясь только о Жаннѣ, которая точно была олицетвореніемъ ихъ любви. Но иногда, поправляя одѣяло или приподнимая подушку, ихъ руки встрѣчались и они на мгновеніе забывали все. Это была единственная ласка, которую они себѣ позволяли.
   -- Я не сплю, лепетала Жанна,-- я чувствую, что вы тутъ.
   Имъ весело было слышать голосъ ребенка. Они отдергивали руки и не желали ничего большаго. Ребенокъ вполнѣ удовлетворялъ ихъ и они были совершенно счастливы.
   -- Тебѣ хорошо, голубушка? спрашивала Елена, когда дѣвочка шевелилась.
   Жанна тотчасъ не отвѣчала, а спустя немного лепетала, какъ-бы во снѣ:
   -- Да, да, я ничего не чувствую. Но я слышу, что вы здѣсь и мнѣ это пріятно.
   Потомъ она съ большими усиліями открывала глаза и смотрѣла на нихъ съ улыбкой.
   Въ два часа докторъ ушелъ. Елена проводила его до передней и протянула ему обѣ руки; онъ обнялъ ее и молча поцѣловалъ.
   На. другой день, когда явились аббатъ и Рамбо, Елена не могла удержаться отъ нетерпѣливаго движенія. Они нарушали ея счастье. Они съ безпокойствомъ спрашивали о здоровьѣ Жанны, а она жестко отвѣчала, что ей не лучше. Она сдѣлала это безъ размышленія, инстинктивно, желая сохранить для себя и Ганри тайну радостнаго спасенія Жанны. Они одни спасли ее; имъ однимъ слѣдовало это и знать. Зачѣмъ чужіе хотѣли раздѣлить ихъ счастье? Это было все равно, что прикосновеніемъ чужой руки осквернить ихъ любовь.
   Аббатъ подошелъ къ постели ребенка.
   -- Жанна, это мы, твои друзья; развѣ ты насъ не узнаешь?
   Она утвердительно наклонила голову. Она ихъ узнавала, но не хотѣла съ ними говорить и задумчиво, знаменательно смотрѣла на мать. Аббатъ и Рамбо ушли въ этотъ вечеръ въ особенно грустномъ настроеніи.
   Черезъ три дня Ганри позволилъ больной яйцо въ смятку. Это была цѣлая исторія. Жанна хотѣла съѣсть яйцо наединѣ съ матерью и докторомъ. Но когда Елена разложила салфетку на постели, въ родѣ скатерти, въ комнату вошелъ Рамбо и дѣвочка прошептала на ухо матери:
   -- Подожди, пока онъ уйдетъ.
   Какъ только онъ удалился, она поспѣшно воскликнула:
   -- Скорѣй, скорѣй! гораздо пріятнѣе ѣсть, когда нѣтъ никого.
   Елена посадила дѣвочку, а Ганри заложилъ ей за спину двѣ подушки. На колѣни ей разложили салфетку и поставили тарелку. Жанна ждала съ улыбкой свой скромный обѣдъ.
   -- Я приготовлю тебѣ яйцо? спросила мать.
   -- Да, пожалуйста.
   -- А я отрѣжу тебѣ три кусочка хлѣба.
   -- Нѣтъ, четыре. Ты увидишь, я съѣмъ четыре.
   Она теперь говорила доктору ты. Когда онъ подалъ ей первый кусочекъ хлѣба, она взяла его руку и поднесла къ губамъ вмѣстѣ съ рукою матери. Она поцѣловали обѣ эти руки съ одинаковой пламенной привязанностью.
   -- Полно, будь благоразумна, сказала Елена, видя, что, ребенокъ готовъ расплакаться;-- потѣшь насъ, скушай яйцо.
   Жанна принялась за ѣду, но была такъ слаба, что послѣ перваго кусочка хлѣба, которай она обмакивала въ яйцо, она пришла въ совершенное изнеможеніе. Съ слабой улыбкой она сказала, что не можетъ болѣе жевать; она поблѣднѣла и поникла головой; руки ея опустились. Ганри старался ободрять ее, а Елена со слезами на глазахъ смотрѣла, какъ ѣлъ въ первый разъ послѣ болѣзни ея ребенокъ. Отдохнувъ немного, Жанна продолжала ѣсть тихо, медленно.
   -- Не брани меня, мама, ты видишь, что я дѣлаю все, что могу, лепетала она; -- ты видишь, я ѣмъ второй кусочекъ хлѣба. Ты довольна мною?
   -- Очень довольна, голубушка. Ты не знаешь, какъ ты меня радуешь.
   И, въ порывѣ радости, Елена преклонила голову на плечо Ганри, поддаваясь его ласкамъ. Они оба продолжали улыбаться ребенку. Но Жанна вздрогнула; она странно посмотрѣла на нихъ, потомъ опустила голову и перестала ѣсть. Какое-то подозрѣніе и гнѣвъ выразились на ея лицѣ. Ее пришлось уложить.
   

ГЛАВА III.

   Жанна выздоравливала очень медленно; наступилъ августъ, а она все еще не покидала постели, но каждый вечеръ, на часъ или на два, вставала и съ большимъ усиліемъ переходила на кресло у окна, откуда она могла видѣть громадную панораму Парижа, залитаго блестящимъ свѣтомъ заходящаго солнца. Ея слабыя ножки отказывались служить; для возстановленія, ея силъ ее кормили сырой говядиной, которую клали кусочками въ бульонъ; вскорѣ она такъ привыкла къ этому кушанью, что ѣла его съ удовольствіемъ: очень ужь она желала поскорѣе сойти въ садъ.
   Недѣли, мѣсяцы проходили для Елены монотонно, но отрадно. Она не считала дней, никогда не выходила изъ дому и забывала міръ. Она жила, въ виду шумнаго, многолюднаго Парижа, въ совершенномъ уединеніи, словно отшельникъ. Ея ребенокъ былъ спасенъ; этого ей было достаточно, и она проводила цѣлые дни подлѣ постели больной, слѣдя за медленно возвращавшимся здоровьемъ. Съ каждымъ часомъ глаза дѣвочки становились блестящѣе, волосы мягче, выраженіе лица веселѣе. Еленѣ казалось, что она. вторично рождала на свѣтъ этого ребенка... Чѣмъ медленнѣе воскресали его силы, тѣмъ большую радость ощущала мать, вспоминавшая теперь съ удовольствіемъ тѣ отдаленные дни, когда она кормила ее и съ нетерпѣніемъ ожидала, когда она станетъ ходить.
   Однакожь, Елену нѣсколько безпокоило неожиданное выраженіе, появлявшееся, по временамъ, на лицѣ дѣвочки. Отчего спокойная, веселая, она вдругъ становилась подозрительной, сердитой? Не скрывала-ли она, что у нея возобновляются болѣзненные припадки.
   -- Скажи мнѣ, голубушка, что съ тобой? спрашивала Елена,-- Ты только что смѣялась, а теперь насупила брови. У тебя болитъ что-нибудь?
   Жанна отвертывалась и, уткнувшись головою въ подушки, отвѣчала сухо:
   -- Нѣтъ, ничего, оставьте меня, пожалуйста.
   И она цѣлыми часами лежала молча, устремивъ глаза въ стѣну. Елена никакъ не могла понять этихъ неожиданныхъ припадковъ гнѣва, которые всегда случались въ присутствія доктора. Онъ также недоумѣвалъ и приписывалъ такое раздраженіе нервному разстройству ребенка. Главное, онъ совѣтовалъ ни въ чемъ не противорѣчить больной.
   Однажды, передъ обѣдомъ, Жанна спала. Ганри нашелъ, что въ этотъ день ей было гораздо лучше, и тихо разговаривалъ съ Еленою, которая, по старому, сидѣла съ работой у окна. Со времени роковой ночи, когда въ порывѣ страсти, она призналась въ любви, ихъ взаимное обращеніе было дружеское, братское. Они наслаждались упоительнымъ сознаніемъ, что любятъ другъ друга.
   Подлѣ постели Жанны, въ той комнатѣ, гдѣ она еще недавно едва не умерла, они были обезпечены отъ внезапнаго проявленія животной страсти. Присутствіе невиннаго ребенка ихъ отрезвляло и успокоивало. Однако, чѣмъ болѣе воскресали силы больной, тѣмъ болѣе усиливалась ихъ любовь, но они не спрашивали себя, что сдѣлаютъ, когда Жанна совсѣмъ оправится и они будутъ свободны предаться вполнѣ своей страсти.
   Впродолженіи долгихъ часовъ, они мѣнялись изрѣдка ничего незначущими словами, но чрезвычайно отрадными для нихъ. Въ этотъ день они были особенно нѣжны другъ къ другу.
   -- Увѣряю васъ, ей гораздо лучше, сказалъ, между прочимъ, докторъ;-- черезъ двѣ недѣли ей можно будетъ сойти въ садъ.
   -- Она вчера опять была очень грустна, замѣтила Елена, не переставая работать,-- но сегодня утромъ она опять весела; она смѣялась и обѣщала быть благоразумной.
   Наступило продолжительное молчаніе. Ребенокъ спалъ по прежнему и они чувствовали, что въ этой безмолвной тишинѣ они какъ-то полнѣе принадлежали другъ другу.
   -- Вы давно не были въ сяду, сказалъ Ганри;-- онъ полонъ цвѣтовъ.
   -- Маргаритки уже разцвѣли!
   -- Да, и великолѣпныя. Жимолость обвила вязы. Вообще садикъ похожъ на гнѣздо изъ листьевъ и цвѣтовъ.
   Снова водворилось молчаніе. Елена оставила работу и смотрѣла на Ганри съ улыбкой; они оба мысленно шли рука объ руку по прелестной, идеальной, тѣнистой алеѣ, подъ дождемъ розовыхъ лепестковъ. Склонившись къ ней, онъ упивался легкимъ запахомъ вервены, которымъ былъ пропитанъ ея пеньюаръ. Но вдругъ шелестъ на постели встревожилъ ихъ.
   -- Она просыпается, сказала Елена, приподнимая голову.
   Ганри отодвинулся и взглянулъ на больную. Жанна ухватилась за подушку обѣими руками и уткнулась въ нее подбородкомъ; ея лицо было обращено къ нимъ, но вѣки не поднимались и она дышала медленно, ровно, какъ спящая.
   -- Вы вѣчно шьете, сказалъ онъ, послѣ минутнаго молчанія и снова приближаясь къ Еленѣ.
   -- Я не могу сидѣть сложа руки, отвѣчала она:-- машинальная работа успокоиваетъ меня. Цѣлыми часами, нисколько не утомляясь, я думаю объ одномъ предметѣ.
   Онъ ничего не отвѣчалъ и молча слѣдилъ за мѣрнымъ движеніемъ ея иголки; ему казалось, что эта иголка сшивала еще ближе ихъ существа. Долго она могла такъ шить, а онъ -- слушать безмолвную пѣснь любви, которой убаюкивала ихъ монотонная игла. Они могли проводить такимъ образомъ цѣлые дни, молча сидя другъ противъ друга, боясь пошевелиться, чтобъ не разбудить спящаго ребенка. Это молчаніе и неподвижность были упоительны для нихъ, возбуждая въ ихъ сердцахъ одинаковое сознаніе взаимной любви и счастья.
   -- Какъ вы добры, какъ вы добры! сказалъ онъ нѣсколько разъ, не находя другихъ словъ, чтобъ выразить радость, наполнявшую его душу.
   Она снова подняла голову и съ улыбкой посмотрѣла на него. Ее болѣе не пугало выраженіе его пламенной любви. Лицо Ганри почти прикасалось къ ея лицу. Съ минуту они смотрѣли другъ на друга влажными отъ волненія глазами.
   -- Дайте мнѣ работать, сказала она шепотомъ; -- иначе я никогда не кончу.
   Но въ эту минуту какое-то инстинктивное, тревожное чувство заставило ее обернуться и она увидала, что Жанна, блѣдная, разстроенная, устремила на нихъ свои черные глаза.
   Она лежала по прежнему, обхвативъ руками подушку и уткнувъ въ нее подбородокъ. Она только открыла глаза и пристально смотрѣла на нихъ.
   -- Жанна, что съ тобою? спросила Елена.-- Тебѣ дурно? Тебѣ надо чего-нибудь?
   Дѣвочка ничего не отвѣчала, не пошевелилась и не закрыла глазъ, которые сверкали, какъ уголья. Ея лобъ омрачился роковою тѣнью, щеки поблѣднѣли, и она сжимала кулачки, какъ передъ припадкомъ. Елена, подошла къ кровати и умоляла Жанну сказать хоть слово; но дѣвочка упорствовала въ безмолвной неподвижности и не спускала съ матери своего взгляда, отъ котораго Елена невольно краснѣла.
   -- Докторъ, что съ нею? спросила она, наконецъ.
   Ганри всталъ и, подойдя къ постели, хотѣлъ взять одну изъ ручекъ дѣвочки, крѣпко охватившихъ подушку. Почувствовавъ его прикосновеніе, Жанна вздрогнула и повернулась на другую сторону
   -- Оставьте меня, оставьте меня! пробормотала она;-- вы меня мучаете!
   Она спрятала лицо подъ одѣяло и цѣлыя четверть часа они оба тщетно старались успокоить ее нѣжными словами. Она ничего не слушала и ни на что не обращала вниманія. Когда-же они продолжали настаивать, она всплеснула руками и прошептала:
   -- Пожалуйста, оставьте меня оба. Зачѣмъ вы меня мучаете?
   Встревоженная Елена сѣла на свое прежнее мѣсто къ окну. Но Ганри не помѣстился рядомъ съ нею. Онъ понялъ, въ чемъ дѣло. Жанна ревновала его. Онъ молча прошелся по комнатѣ раза два и, видя, что Елена не спускала глазъ съ ребенка, ушелъ домой. Оставшись наединѣ съ дочерью, Елена нѣжно обняла ее.
   -- Послушай, голубушка, я теперь одна, сказала она, -- посмотри на меня, отвѣчай мнѣ. Ты страдаешь? Я тебя мучаю? Чѣмъ? Ты должна мнѣ отвѣтить. Ты никогда ничего отъ меня не скрываешь. Скажи, что у тебя на сердцѣ? Что я тебѣ сдѣлала?
   Но на всѣ ея вопросы Жанна отвѣчала отрицательно. Наконецъ, она не выдержала и воскликнула:
   -- Ты меня не любишь! Ты меня не любишь!
   И, всхлипывая, она судорожно обняла мать и покрыла ея щеки жадными поцѣлуями. Сердце дрогнуло у Елены. Съ невыразимой грустью, она прижала Жанну къ своему сердцу и, мѣшая свои слезы съ ея слезами, клялась, что никогда не будетъ любить никого болѣе Жанны.
   Съ этого дня ревность дѣвочки пробуждалась при всякомъ словѣ, при всякомъ взглядѣ. Находясь въ опасности, она инстинктивно терпѣла эту любовь, спасавшую ее. Но теперь ея силы возвращались и она не хотѣла дѣлить съ кѣмъ-бы то ни было любовь матери. Она сердилась на доктора, ненавидѣла его, и это злобное чувство, таившееся въ ея маленькой головкѣ, постоянно усиливалось по мѣрѣ ея выздоровленія. Она никогда не выражала его прямо, открыто. Она сама не понимала, что чувствовала. Всякій разъ, какъ докторъ подходилъ къ Еленѣ, ей становилось жутко, и она схватывалась за грудь своими маленькими ручками. Что-то жгло ее, а бѣшенная злоба душила ее и леденила ея кровь. Она не могла помѣшать этому; она считала людей несправедливыми и всѣ ей опротивѣли, но когда Елена бранила ее за эту тайную злобу, она упрямо молчала. Дрожа всѣмъ тѣломъ, бѣдная мать не рѣшилась, въ свою очередь, окончательно выяснить дѣло; она блѣднѣла и отворачивалась отъ черныхъ глазъ одиннадцати-лѣтняго ребенка, въ которыхъ слишкомъ рано сверкала страсть взрослой женщины.
   -- Жанна, ты меня очень огорчаешь, говорила она со слезами, послѣ бѣшенной вспышки дѣвочки, которую она старалась сдержать, едва переводя духъ и смотря на Елену мрачно, недовѣрчиво.
   Эти слова, нѣкогда могущественно дѣйствовавшія на Жанну и заставлявшія ее немедленно бросаться въ объятія матери со слезами раскаянія, теперь уже не трогали ее. Характеръ ея сильно измѣнился. Десять разъ на день она обнаруживала различное настроеніе духа. Она обыкновенно говорила теперь съ матерью сухо, рѣзко, безпокоила ее изъ всякаго пустяка, выходила изъ себя и вѣчно жаловалась.
   -- Дай мнѣ чаю... какъ ты долго возишься... Я умираю отъ жажды.
   Когда-же Елена подавала ей чашку, она продолжала:
   -- Совсѣмъ безъ сахару... Я не хочу...
   Она откидывалась на подушки, когда-же мать снова подавала ей чай, она кричала, что слишкомъ сладко, что ее нарочно мучаютъ, а не ухаживаютъ за нею. Опасаясь еще болѣе раздразнить ее, Елена ничего не отвѣчала, а только смотрѣла на нее со слезами на глазахъ.
   Главнымъ образомъ Жанна выходила изъ себя во время посѣщенія доктора. При его появленіи она съеживалась и прятала голову подъ одѣяло, а бывали дни. когда она отказывалась говорить съ нимъ и молча дозволяла ему щупать пульсъ, сама-же неподвижно устремляла взоры на потолокъ. А иногда она даже не хотѣла его видѣть и закрывала лицо руками такъ крѣпко, что ихъ можно было оторвать только силой. Однажды вечеромъ, когда мать подавала ей лекарство, она сказала злобно:
   -- Нѣтъ, это ядъ.
   Елена вздрогнула; острая, жгучая боль поразила ея сердце. Она боялась добиваться настоящаго смысла этихъ словъ.
   -- Что ты говоришь, дитя мое? сказала она.-- Понимаешь-ли ты, какія слова ты выговорила. Лекарство всегда невкусно, однако-жъ, его надо принимать.
   Но Жанна упорно молчала и, отвернувъ голову, не хотѣла принимать лекарства. Съ этого дня она стала еще капризнѣе и принимала лекарство или отказывалась отъ него по минутному капризу.
   Она нюхала стклянки и подвергала ихъ самому недовѣрчивому осмотру. Когда-же она разъ браковала одну изъ нихъ, то всегда узнавала ее впослѣдствіи и скорѣе умерла-бы, чѣмъ согласилась принять изъ этой стклянки хоть каплю лекарства. Только одинъ Рамбо могъ иногда побороть ея упорство. Она теперь осыпала его самыми преувеличенными ласками, особенно въ присутствіи доктора, и изъ подлобья поглядывала на мать, желая убѣдиться, страдала-ли она отъ того, что ея дочь любитъ другого.
   -- А, это ты, добрый другъ! восклицала она, какъ только онъ показывался въ дверяхъ;-- сядь поближе ко мнѣ. Ты принесъ апельсиновъ?
   И, приподнявшись, она со смѣхомъ шарила въ карманахъ Рамбо, гдѣ всегда бывали для нея лакомства. Потомъ она обнимала его, ласкала, и вообще разыгрывала комедію любви, наслаждаясь ревнивыми мученіями, которыя ей казались отпечатлѣнными на блѣдномъ лицѣ матери. Рамбо сіялъ радостью, что помирился съ своей любимицей. Въ передней, при его приходѣ, Елена иногда шептала ему что-то на ухо и онъ вдругъ, среди разговора съ Жанной, какъ-бы случайно замѣчалъ стклянку съ лекарствомъ.
   -- А! ты пьешь сиропъ?
   -- Нѣтъ, это гадко, это воняетъ, я этого не пью, отвѣчала Жанна въ полголоса и насупивъ брови.
   -- Какъ! ты этого не пьешь! продолжалъ Рамбо съ веселой улыбкой; -- бьюсь объ закладъ, это очень вкусно. Позволь мнѣ попробовать.
   И, не дожидаясь отвѣта, онъ наливалъ себѣ лекарства столовую ложку и глоталъ не только безъ малѣйшей гримасы, но даже прищелкивая языкомъ.
   -- Какъ вкусно, говорилъ онъ; -- ты напрасно не отвѣдаешь, хоть немножко.
   Жанну все это очень забавляло и она охотно пила все, что угодно, послѣ Рамбо, слѣдила за всѣми его малѣйшими движеніями и старалась прочитать на его лицѣ дѣйствіе лекарства.
   Такимъ образомъ, добрый человѣкъ, изъ любви къ ребенку, впродолженіи цѣлаго мѣсяца глоталъ противныя лекарства, а когда Елена благодарила ого, онъ отвѣчалъ, пожимая плечами:
   -- Помилуйте, это очень вкусно.
   Теперь Рамбо проводилъ всѣ вечера у постели больного ребенка. Аббатъ также приходилъ акуратно черезъ день; Жанна удерживала ихъ какъ можно долѣе и сердилась, когда они брались за шляпы. Она боялась оставаться наединѣ съ матерью и докторомъ и даже иногда звала Розалію безъ всякаго повода. Когда-же они случайно оставались одни, то она не сводила съ нихъ глазъ и зорко слѣдила за ними. Она блѣднѣла каждый разъ, какъ они брали другъ друга за руку и вскакивала, дрожащая, недовольная, какъ только они начинали шептаться. Она даже не могла видѣть, чтобъ платье ея матери касалось ноги доктора. Каждый ихъ взглядъ, каждое движеніе заставляли ее содрогаться. Ея маленькое, больное тѣло, все ея невинное существо, было одарено чрезвычайной нервной чуткостью и она вдругъ невольно оборачивалась, когда отгадывала, что они за ея спиною улыбались другъ другу. Въ тѣ дни, когда они были особенно нѣжны, она страдала, какъ нервныя женщины передъ грозой.
   -- Какъ вы находите ее? спрашивала каждый день Елена у Ганри, провожая его.-- Вы отъ меня ничего не скрываете?
   -- Клянусь вамъ, она внѣ опасности, отвѣчалъ докторъ.
   -- Но ея слезы, ея блѣдность и гнѣвныя вспышки меня безпокоятъ.
   Онъ приписывалъ это нервное возбужденіе медленному возврату ея силъ и надѣялся, что энергичныя медицинскія средства успокоятъ ее. Всѣ окружающіе Елену считали Жанну выздоравливающей и она сама, мало-по-малу, убѣдилась, что ребенокъ былъ спасенъ, а потому смотрѣла на припадки Жанны, какъ на маловажные капризы избалованнаго ребенка. Послѣ шести-недѣльныхъ страданій и опасеній, она ощущала жажду жизни. Теперь ея дочь могла обойтись на время безъ нея и она съ восторгомъ пользовалась свободными часами для отдыха, во время котораго она жила сама для себя. Это было тѣмъ отраднѣе, что она такъ долго не думала о себѣ, не сознавала, что существуетъ. Она рылась въ комодахъ и шкафахъ, съ радостью находила забытые предметы и вообще старалась начать съизнова свою прерванную, счастливую, ежедневную жизнь. Въ этомъ общемъ возрожденіи ея любовь только увеличилась; Ганри былъ какъ-бы наградой за ея долгія страданія. Теперь, когда онъ ей пожималъ руку, она отвѣчала ему тѣмъ-же, и ей отрадно было ощущать слѣды этого пожатія -- такъ крѣпко онъ сталъ сжимать ея маленькіе пальцы. Въ этой комнатѣ они были вдали отъ всего міра и забывали о какихъ-бы то ни было преградахъ. Ничто ихъ тутъ не раздѣляло кромѣ этого ребенка, котораго такъ болѣзненно потрясала ихъ любовь.
   Но Жанна своимъ вѣчнымъ присутствіемъ и зоркимъ, ни на секунду непрерывавшимея наблюденіемъ за всѣми ихъ движеніями, только разжигала ихъ страсть. Она заставляла ихъ постоянно играть комедію и эта маска равнодушія еще болѣе воспаляла ихъ желанія. Цѣлыми днями они не могли промолвить ни слова, чувствуя, что Жанна подслушивала ихъ, даже въ то время, когда она казалась спящей. Однажды, вечеромъ, Елена, проводивъ Ганри въ переднюю, упала въ его объятія, дрожащая, побѣжденная; но въ эту самую минуту въ сосѣдней комнатѣ, въ которую дверь была затворена, раздался гнѣвный, изумленный голосъ Жанны:
   -- Мама, мама!
   Казалось, что въ сердцѣ дѣвочки отозвались пламенные поцѣлуи, которыми докторъ покрывалъ волосы ея матери. Елена быстро возвратилась въ комнату больной, которая, выскочивъ изъ постели, въ одной рубашкѣ, дрожала всѣмъ тѣломъ. Съ этого дня Жанна не дозволяла матери отойти отъ себя и бѣднымъ влюбленнымъ пришлось довольствоваться безмолвнымъ пожатіемъ руки при появленіи и уходѣ доктора. И точно нарочно, г-жа Деберль уже двѣ недѣли находилась на морскомъ берегу съ своимъ сыномъ Люсьеномъ и докторъ могъ вполнѣ располагать своимъ временемъ. Тѣмъ тяжелѣе было отказаться отъ прежнихъ упоительныхъ бесѣдъ и проводить съ Еленою не болѣе десяти минутъ въ каждое посѣщеніе. Но когда они молча смотрѣли другъ на друга, въ глазахъ ихъ сверкало пламя все ярче и ярче.
   Однако-жъ, прямая враждебность Жанны не такъ мучила ихъ, какъ неожиданныя перемѣны въ ея настроеніи. Какъ-то утромъ, докторъ нагнулся къ ней и она, безъ всякой видимой причины, залилась слезами и стала просить у него прощенія. Во весь этотъ день она была удивительно нѣжна съ нимъ, не хотѣла отпускать его отъ себя, звала постоянно мать, словно желая полюбоваться ихъ смущенными улыбками. Елена была внѣ себя отъ радости и уже надѣялась, что всѣ дни будутъ походить на этотъ. Но на слѣдующее-же утро Жанна встрѣтила Ганри такъ холодно, что Елена просила его скорѣе удалиться; ничь-же Жанна провела очень безпокойно, злобно упрекая себя въ излишней добротѣ къ доктору. Подобныя сцены стали теперь часто повторяться. Жанна, по временамъ, соединяла влюбленныхъ и ласкала ихъ, чувствуя потребность хоть въ долѣ той любви, которая носилась въ воздухѣ вокругъ нея. Но, вслѣдъ затѣмъ, она неожиданно приходила въ изступленіе и разлучала ихъ, словно они обманули ее. Эти ссоры и примиренія, эти гнѣвныя вспышки и истерики обнаруживали въ дѣвочкѣ пламенную, ревнивую женщину. А влюбленные, находясь въ постоянной неизвѣстности -- то соединенные, то разлученные -- не смѣя улыбнуться другъ другу, не справившись съ выраженіемъ лица Жанны, чувствовали, что ихъ любовь съ каждымъ днемъ возрастала. Послѣ счастливыхъ минутъ, которыя дарилъ имъ ребенокъ, мрачные часы разлуки только подстрекали ихъ желанія и развивали въ нихъ потребность быть счастливыми во что-бы то ни стало.
   Мало-по-малу Елена начала возставать противъ такого невыносимаго положенія. Конечно, она съ радостью отдала-бы свою жизнь дочери, но зачѣмъ-же ея ребенокъ такъ мучилъ ее? Жанна теперь была внѣ опасности; почему-же она не хотѣла дозволить матери быть счастливой? Эта борьба между материнской любовью и пламенной страстью слишкомъ терзала Елену. Предаваясь теперь своимъ мечтамъ и воображая, что она съ Ганри находится въ невѣдомой живописной странѣ, она вдругъ встрѣчала взглядъ Жанны и сердце ея надрывалось. Эти двѣ любви -- къ дочери и къ Ганри -- постоянно сталкивались; часто, заливаясь слезами, она спрашивала себя: которою изъ двухъ ей надо пожертвовать?
   Однажды ночью зашелъ докторъ, несмотря на формальное запрещеніе Елены. Уже цѣлую недѣлю они не могли перемолвить словечка. Она не хотѣла принять его, но онъ нѣжно втолкнулъ ее въ комнату и послѣдовалъ за нею. Каждый изъ нихъ былъ, повидимому, вполнѣ увѣренъ въ себѣ. Жанна спокойно спала. Они усѣлись на свое прежнее мѣсто у окна, вдали отъ лампы, и впродолженіи двухъ часовъ разговаривали шепотомъ, почти прильнувъ лицомъ къ лицу. По временамъ они оборачивались и бросали тревожный взглядъ на спящую Жанну. Но подъ конецъ они забыли ее и заговорили громко. Вдругъ Елена очнулась и отдернула свои руки, которыя Ганри покрывалъ пламенными поцѣлуями. И морозъ пробѣжалъ по всему ея тѣлу при мысли о роковомъ послѣдствіи этого увлеченія.
   -- Мама, мама! бормотала Жанна, мечась въ постели.
   -- Спрячьтесь, пожалуйста, спрячьтесь, прошептала Елена; -- вы убьете ее, оставшись здѣсь.
   Ганри спрятался за синюю, бархатную занавѣску окна, но ребенокъ не переставалъ жаловаться.
   -- Мама! Мама, какъ я страдаю!
   -- Я здѣсь, я около тебя, моя голубушка. Что у тебя болитъ?
   -- Не знаю... Вотъ тутъ жжетъ.
   И, широко раскрывъ глаза, она держалась за грудь обѣими руками.
   -- Это вдругъ со мной случилось, продолжалъ ребенокъ, -- я спала и проснулась, когда почувствовала, что внутренній огонь сожигаетъ меня.
   -- Но теперь это прошло, не правда-ли?
   -- Нѣтъ, нѣтъ!
   Говоря это, она обводила комнату безпокойными взорами и ея блѣдное лицо выражало дикій гнѣвъ.
   -- Ты здѣсь одна, мама?
   -- Конечно, одна.
   Жанна покачала головой и продолжала все съ большимъ и большимъ смущеніемъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я чувствую, что здѣсь есть кто-то. Мнѣ страшно, мама. Ты меня обманываешь, ты не одна.
   И въ истерическомъ припадкѣ она залилась слезами и старалась скрыться подъ одѣяломъ отъ грозившей ей опасности. Перепуганная Елена немедленно удалила Ганри, несмотря на его желаніе остаться при больной. Возвратясь къ Жаннѣ, она обняла ее.
   -- Ты меня не любишь, ты меня не любишь! лепетала дѣвочка.
   -- Замолчи, мой ангелъ! Не говори этого! воскликнула Елена;-- я тебя люблю болѣе всего на свѣтѣ. Я тебѣ докажу свою любовь.
   Всю остальную ночь она нѣжно ухаживала за больной, а когда дѣвочка, наконецъ, уснула примиренная и успокоенная, Елена глубоко задумалась. Въ эту минуту она рѣшилась отдать все свое сердце любимому ребенку. На слѣдующій день она потребовала консультацію. Докторъ Боденъ пріѣхалъ, какъ-бы случайно, осмотрѣлъ маленькую больную и шутя послушалъ ее. Потомъ онъ долго бесѣдовалъ съ докторомъ Деберлемъ, который ждалъ его въ столовой. Они оба были согласны, что настоящее положеніе больной не опасно, но они боялись усложненій въ будущемъ и предлагали много вопросовъ Еленѣ, чувствуя, что передъ ними одна изъ тѣхъ наслѣдственныхъ нервныхъ натуръ, въ отношеніи которыхъ наука безсильна. Она разсказала имъ о съумасшествіи ея бабки, пользовавшейся въ Тюлетскомъ домѣ умалишенныхъ, близъ Плассана, и о скоропостижной смерти ея матери отъ острой чахотки, конечнаго слѣдствія долгихъ нервныхъ припадковъ, доводившихъ ее до безумія.
   Она, Елена, унаслѣдовала отъ отца, на котораго она чрезвычайно походила лицомъ, разумно уравновѣшанную натуру. Жанна-же была вылитымъ портретомъ бабки, хотя она была гораздо деликатнѣе и никогда не могла достичь ея роста и мускулистаго развитія. Оба доктора, выслушавъ Елену, покачали головою; ребенка слѣдовало очень беречь. Съ подобными малокровными натурами, воспріимчивыми ко всякимъ болѣзнямъ, надо быть чрезвычайно осторожнымъ.
   -- Избѣгайте для нея всякихъ потрясеній, сказалъ уходя докторъ Боденъ, -- ей необходима совершенно спокойная, безмятежная жизнь. Повтореніе нервныхъ припадковъ можетъ быть для нея пагубнымъ. Когда она выздоровѣетъ, надо стараться укрѣпить ея силы и дать ей возможность жить, какъ всѣ.
   Ганри слушалъ стараго доктора съ глубокимъ уваженіемъ, которое онъ рѣдко выражалъ, когда дѣло шло о его собратьяхъ. Онъ спрашивалъ совѣта у Бодена насчетъ Жанны, какъ ученикъ, не увѣренный въ себѣ и колеблящійся, какую принять систему леченія. Дѣло было въ томъ, что онъ начиналъ бояться этого ребенка, понимая, что его наука тутъ недостаточна и что онъ разомъ убивалъ ребенка и терялъ на-вѣки мать. Прошла недѣля. Елена болѣе не допускала его въ комнату больной. Пораженный въ самое сердце, разстроенный, больной, онъ прекратилъ свои посѣщенія.
   Въ концѣ августа Жанна, наконецъ, могла встать съ постели и походить по комнатѣ. Она болѣе не страдала и впродолженіи уже двухъ недѣль припадки не возобновлялись. Для ея полнаго исцѣленія былъ совершенно достаточенъ постоянный уходъ матери. Въ первое время этой новой жизни вдвоемъ съ матерью, Жанна недовѣрчиво принимала ея ласки и поцѣлуи, безпокойно слѣдила за всѣми ея движеніями и не хотѣла ни на минуту выпустить ея руки даже во снѣ. Но, мало-по-малу, видя, что никто не приходилъ, что ей не надо было дѣлиться матерью ни съ кѣмъ, она стала весела, счастлива и снова потекла ихъ прежняя, хорошая жизнь, снова просиживали онѣ цѣлые дни вдвоемъ за работою у окна. Ежедневно щеки ея становились румянѣе и Розалія увѣряла, что она разцвѣтаетъ, какъ весенній цвѣтокъ.
   Однако-жъ, по вечерамъ, Елена иногда поддавалась грустнымъ мыслямъ. Со времени болѣзни дочери она была очень сосредоточена и блѣдна; на лбу у нея показалась глубокая морщина, которой прежде не было замѣтно. Въ эти минуты мрачнаго отчаянія и горькаго сознанія своего одиночества, Елена была очень несчастна; Жанна, смотря на нее, чувствовала себя также несчастной и терзалась угрызеніемъ совѣсти. Она тихо, нѣжно обнимала мать и шепотомъ лепетала:
   -- Ты счастлива, мама?
   Елена вздрагивала, но отвѣчала съ улыбкой:
   -- Да, я счастлива, голубушка.
   -- Ты счастлива, ты счастлива, повторяла дѣвочка; -- это правда?
   -- Правда. Отчего-же мнѣ быть несчастной?
   Жанна крѣпко прижимала ее къ своей груди, говоря, что будетъ любить ее такъ горячо, что во всемъ Парижѣ не найдется матери счастливѣе ея милой мамы.
   

ГЛАВА IV.

   Въ августѣ садъ доктора Деберля былъ настоящимъ оазисомъ зелени. Сучья ракитника и сирени покрывали сверху до низу рѣшетку, а безчисленные побѣги плюща, жимолости и бородавника вились, переплетались и падали дождемъ вдоль стѣнъ и вокругъ громадныхъ вязовъ, которые казались могучими столбами, поддерживавшими зеленую сплошную палатку. Садъ этотъ былъ такъ малъ, что малѣйшая тѣнь его совершенно омрачала. Въ полдень солнце освѣщало только круглое пятно среди лужка, по бокамъ котораго красовались двѣ куртины. По вечерамъ, когда спадала жара, сотни розъ передъ балкономъ наполняли воздухъ сильнымъ благоуханіемъ. Трудно было представить себѣ что-нибудь прелестнѣе этого тѣнистаго уголка, куда не проникали любопытные взоры сосѣдей и гдѣ можно было мечтать о дѣвственныхъ лѣсахъ, слушая польки, наигрываемыя шарманками въ улицѣ Винезъ.
   -- Сударыня, говорила каждый день Розалія,-- отчего-бы барышнѣ не пойти въ садъ? Ей было-бы отлично подъ тѣнью деревъ.
   Сучья вязовъ проникали въ окна кухни и Розалія доставала рукой листья этого чудовищнаго зеленаго букета., скрывавшаго отъ нея свѣтъ.
   -- Она. еще недостаточно сильна, отвѣчала. Елена,-- свѣжесть воздуха ей вредна.
   Но Розалія упорствовала. Когда она нападала на хорошую мысль, то не легко съ ней разставалась,
   -- Ва напрасно думаете, сударыня, продолжала она, -- что свѣжесть воздуха въ тѣнистомъ саду вредна. Впрочемъ, вы, вѣроятно, боитесь кого-нибудь обезпокоить, но это напрасно -- въ саду нѣтъ никого. Докторъ никогда въ немъ не бываетъ, а г-жа Деберль вернется съ морского берега не ранѣе половины сентября. Привратникъ даже просилъ Зеферина убирать дорожки каждое воскресенье, и мы съ нимъ проводимъ тамъ всегда нѣсколько часовъ передъ обѣдомъ. Вы не повѣрите, какъ тамъ хорошо.
   Но Елена все-же не соглашалась. Жаннѣ, повидимому, очень, хотѣлось сойти въ садъ, о которомъ она часто говорила во время болѣзни, но какое-то странное, неловкое чувство мѣшало ей просить мать объ этомъ. Наконецъ въ слѣдующее воскресенье Розалія вбѣжала въ комнату, едва переводя духъ.
   -- Сударыня, увѣряю васъ, что въ саду нѣтъ никого, кромѣ меня и Зеферина. Позвольте барышнѣ сойти. Не угодно-ли вамъ самимъ прежде взглянуть, какъ тамъ хорошо.
   Она говорила такъ убѣдительно, что Елена уступила. Она укутала Жанну въ шаль, а Розаліи приказала вынести толстый пледъ. Дѣвочка была въ восхищеніи, хотя оно выражалось не словами, а безмолвнымъ блескомъ глазъ. Чтобъ доказать свою силу, она хотѣла сойти съ лѣстницы одна, безъ всякой помощи. За нею шла ея мать, протянувъ руки, чтобъ поддержать ее при первой необходимости. Входя въ садъ, онѣ обѣ невольно вскрикнули. Невозможно было признать въ этомъ уголкѣ густой чащи чистенькій буржуазный палисадникъ, въ которомъ они такъ часто сиживали въ апрѣлѣ.
   -- А, что я вамъ говорила! восклицала торжествующая Розалія.
   Деревья и кусты такъ разрослись, что алеи превратились въ узкія тропинки и платье зацѣпляло на каждомъ шагу за сучья. Можно было подумать, что находишься въ дремучемъ лѣсу, и падавшій сверху сквозь густую листву зеленоватый свѣтъ отличался нѣжной, таинственной прелестью. Елена искала глазами стараго вяза, у подножія котораго она такъ любила сидѣть.
   -- Нѣтъ, сказала она,-- я рѣшительно не оставлю здѣсь Жанны. Въ этой тѣни слишкомъ свѣжо.
   -- Погодите, отвѣчала Розалія,-- вы увидите...
   Черезъ два шага они вышли изъ чащи. Золотистый лучъ солнца освѣщалъ лужокъ, какъ лѣсную просѣку. На голубомъ небѣ рельефно выдѣлялись, точно кружева, извилистые сучья деревъ съ ихъ густою листвой. Розы, нѣсколько увядшія отъ жары, дремали на тонкихъ стебляхъ. Бѣлыя и красныя маргаритки въ куртинахъ казались вышитыми по канвѣ.
   -- Вы увидите, повторяла Розалія, -- позвольте мнѣ все устроить.
   Она сложила вдвое пледъ и разостлала его въ концѣ алеи въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ тѣнь граничила съ яркимъ солнечнымъ свѣтомъ. Потомъ она посадила на пледъ Жанну, укутавъ ее въ шаль, такъ что голова ребенка была въ тѣни, а маленькія ножки на солнцѣ.
   -- Тебѣ хорошо, голубушка? спросила Елена.
   -- О! да, отвѣчала дѣвочка, -- Ты видишь, мнѣ не холодно. Я какъ-будто грѣюсь у большого огня. Какъ здѣсь хорошо, какъ здѣсь свободно дышется.
   Елена, смотрѣвшая съ безпокойствомъ на закрытые ставни въ домѣ доктора, сказала, что ей надо пойти домой, и просила Розалію заботиться о Жаннѣ, наблюдать, чтобы она была постоянно на солнцѣ, не спускать ее съ глазъ и не оставлять ее въ саду болѣе получаса.
   -- Не бойтесь, мама, воскликнула дѣвочка, смѣясь: -- здѣсь нѣтъ экипажей, со мной ничего не можетъ случиться.
   Оставшись наединѣ, Жанна взяла горсть песку съ дорожки и начала играть имъ, пересыпая съ одной руки на другую въ видѣ дождя. Между тѣмъ Зеферинъ чистилъ дорожки граблями. При выходѣ Елены съ дочерью онъ поспѣшно надѣлъ мундиръ, который висѣлъ на деревѣ, и почтительно остановился, держа въ рукахъ грабли. Во время болѣзни Жанны онъ приходилъ по обыкновенію каждое воскресенье, но сидѣлъ въ кухнѣ такъ тихо, что Елена не подозрѣвала-бы его присутствія, если-бъ Розалія не спрашивала каждый разъ отъ его имени о здоровьи барышни, прибавляя, что онъ вполнѣ сочувствовалъ ихъ семейному горю. По ея словамъ, онъ очень обтесался въ Парижѣ и пріобрѣлъ хорошія манеры. Поэтому, опершись на свои грабли, онъ сочувственно кивнулъ головой Жаннѣ. Дѣвочка улыбнулась и сказала:
   -- Я была больна.
   -- Знаю, барышня, отвѣчалъ онъ, прикладывая руку къ сердцу.
   Потомъ, желая сказать что-нибудь любезное, онъ прибавилъ:
   -- Вы теперь поправились и вскорѣ будете совсѣмъ молодцомъ.
   Видя, что Жанна занята своею игрой, онъ съ безмолвнымъ смѣхомъ, отъ котораго ротъ его растянулся до ушей, началъ изо всѣхъ силъ работать граблями, которыя скрипѣли о щебень. Черезъ нѣсколько минутъ и Розалія, убѣдившись, что ребенокъ спокоенъ, пошла медленными шагами къ Зеферину, точно ее привлекалъ скрипъ грабель. Онъ стоялъ по другую сторону лужка на палящемъ солнцѣ.
   -- Ты потѣешь, какъ волъ, сказала она; -- сними мундиръ, барышня не взыщетъ.
   Онъ повиновался и снова повѣсилъ мундиръ на дерево. Его красные панталоны были перетянуты кожанымъ ремнемъ, а толстая холщевая рубашка, съ волосянымъ воротникомъ, торчала на груди. Онъ засучилъ рукава и съ гордостью обнаружилъ передъ Розаліей два горящихъ сердца, которыя онъ выжегъ себѣ на тѣлѣ въ полку, съ девизомъ: "На вѣки".
   -- Ты былъ сегодня у обѣдни? спросила Розалія, которая каждое воскресенье дѣлала одни и тѣ-же вопросы.
   -- У обѣдни... у обѣдни, повторилъ онъ съ усмѣшкой, -- конечно, былъ у обѣдни.
   -- Ты врешь, отвѣчала съ сердцемъ Розалія, -- я вижу по твоему носу, что ты врешь. О! Зеферинъ, ты погибаешь. Берегись, ты пересталъ вѣрить...
   Вмѣсто отвѣта онъ хотѣлъ взять ее за талію, но она воскликнула гнѣвно:
   -- Если ты не будешь вести себя прилично, то я заставлю тебя надѣть мундиръ. Какъ тебѣ не стыдно! Барышня смотритъ на тебя.
   Тогда Зеферинъ принялся съ новымъ рвеніемъ работать граблями. Жанна дѣйствительно только-что подняла глаза; ей надоѣло играть пескомъ и она молча, неподвижно смотрѣла на солнце, которое мало-по-малу заливало своими лучами всю ея фигуру. Сначала однѣ ея ноги до колѣнъ брали эту солнечную ванну, а потомъ блестящіе лучи дошли до ея таліи и продолжали все подниматься по ея нѣжному тѣлу. Ее всего болѣе забавляли круглыя, золотисто-желтыя пятна, дрожавшія на ея шали, словно одушевленныя существа. Откинувъ назадъ голову, она ждала, чтобъ эти пятна дошли до ея лица, и поднимала свои маленькія ручки въ видѣ экрана. Какъ онѣ похудѣли, какъ онѣ были прозрачны! Солнце свѣтило насквозь и онѣ казались ей розовыми, нѣжными, тонкими. Мало-по-малу воздухъ, жара и окружавшія се деревья подѣйствовали на нее одурѣвающимъ образомъ. Ей казалось, что она спала, и въ то-же время она все видѣла и слышала. Ей было очень пріятно, сладко.
   -- Барышня, подвиньтесь немного назадъ, сказала Розалія, подходя къ ней:-- солнце слишкомъ печетъ васъ.
   Но Жанна безмолвнымъ знакомъ отказалась повиноваться. Ей было очень хорошо. Она сосредоточила все свое вниманіе на Розаліи и Зеферинѣ, съ дѣтскимъ любопытствомь къ запрещеннымъ предметамъ. Она нарочно закрыла глаза, чтобы думали, что она ничего не видитъ, но въ сущности изъ-подъ своихъ длинныхъ рѣсницъ зорко наблюдала за всѣми ихъ движеніями.
   Розалія постояла нѣсколько минутъ подлѣ ребенка, но скрипъ грабель былъ слишкомъ соблазнителенъ и она снова медленно, какъ-бы противъ воли, пошла къ Зеферину. Она бранила его за его новыя ухватки, но въ глубинѣ души чувствовала къ нему восторженное уваженіе. Маленькій солдатикъ, гуляя съ товарищами по улицамъ Парижа, мало-по-малу перенималъ у нихъ всѣ замашки парижанина. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ научился отъ нихъ цвѣтистымъ, кудреватымъ фразамъ, такъ нравящимся женщинамъ, несмотря на то, что многія слова были совершенно непонятны. Мундиръ уже теперь не безпокоилъ его; онъ свободно махалъ руками и молодецки надѣвалъ шапку на бекрень. Противъ всего этого нельзя было устоять. Къ тому-же онъ эмансипировался: онъ пилъ водку и бралъ женщинъ за талію. Онъ теперь, конечно, зналъ болѣе нея, хотя по-прежнему молча подсмѣивался.
   Парижъ обтесалъ его слишкомъ быстро. Розалія въ одно и то-же время сердилась на него и была въ восторгѣ отъ него. Остановясь передъ нимъ, она спрашивала себя, что ей дѣлать: вцѣпиться въ него ногтями или слушать его глупости.
   Продолжая свою работу, Зеферинъ между тѣмъ обогнулъ алею и, полускрытый большимъ кустомъ, подмигивалъ Розаліи. Когда она подошла къ нему, онъ поспѣшно ущипнулъ ее за ляжку.
   -- Не кричи, это по любви, сказалъ онъ вполголоса;-- вотъ еще въ придачу.
   И онъ поцѣловалъ ея ухо. Розалія въ свою очередь ущипнула его до крови, а онъ тогда поцѣловалъ ее въ носъ. Она побагровѣла, въ сущности очень довольная, но сожалѣя, что не могла при барышнѣ ударить его по щекѣ.
   -- Я укололась, объяснила она, снова возвращаясь къ Жаннѣ и желая объяснить крикъ, невольно вырвавшійся изъ ея груди.
   Ребенокъ видѣлъ всю эту сцену сквозь листву. Красные панталоны и бѣлая рубашка солдата составляли блестящее пятно на зеленой листвѣ. Жанна медленно подняла глаза на Розалію и пристально посмотрѣла на нее. Молодая дѣвушка еще сильнѣе покраснѣла, ея влажныя губы были полуоткрыты, а волосы развѣвались по-вѣтру. Потомъ Жанна снова опустила вѣки и взяла горсть щебня, но по была въ силахъ играть, и, положивъ обѣ руки въ теплую землю, забылась, облитая солнечнымъ потокомъ. Она чувствовала, что ея силы воскресали, и у нея захватывало дыханіе отъ прилива здоровья. Деревья казались ей могучими, чудовищными, а отъ запаха розъ у нея кружилась голова. Изумленная, восторженная, она думала и мысли ея были смутныя, неопредѣленныя.
   -- О чемъ вы думаете, барышня? спросила Розалія съ безпокойствомъ.
   -- Не знаю, ни о чемъ. Ахъ! да, я желала-бы жить до глубокой старости.
   Она не могла объяснить, почему такая мысль вошла ей въ голову, но увѣряла, что объ этомъ думала. Но когда послѣ обѣда она сидѣла молча, задумчивая, и мать спросила, что съ нею, она неожиданно произнесла:
   -- А что, мама, двоюродный братъ можетъ жениться на двоюродной сестрѣ?
   -- Конечно, можетъ, отвѣчала Елена,-- зачѣмъ ты объ этомъ спрашиваешь?
   -- Такъ, хотѣла знать.
   Елена уже привыкла къ подобнымъ вопросамъ, а ребенку было на-столько лучше послѣ часа, проведеннаго на воздухѣ, что она стала отпускать его въ садъ каждый солнечный день. Мало по малу, видя, что окна дома закрыты и что Ганри не показывается, Елена сама начала сопровождать Жанну и помѣщалась на землѣ, на уголкѣ пледа подлѣ Жанны. Однакожъ въ слѣдующее воскресенье она снова встревожилась, увидавъ утромъ окна сосѣдняго дома открытыми.
   -- Это ничего, сказала Розалія, -- прислуга провѣтриваетъ комнаты. Я васъ увѣряю, что въ саду нѣтъ никого.
   День былъ еще жарче; листья были какъ-бы осыпаны золотистыми искрами. Жанна до того была сильна, что гуляла около десяти минутъ по алеямъ, опираясь на руку матери. Потомъ она легла отдохнуть на пледъ и мать сѣла рядомъ съ нею. Обѣ онѣ улыбались и ихъ забавляло, что онѣ сидѣли на землѣ. Зеферинъ уже окончилъ свою работу и, положивъ грабли, собиралъ вмѣстѣ съ Розаліей петрушку, которая росла кустами вдоль задняго забора.
   Вдругъ въ домѣ доктора послышался шумъ и Елена хотѣла уйти, но въ ту-же минуту на подъѣздѣ показалась г-жа Деберль въ дорожномъ костюмѣ. Она говорила очень громко и казалась чрезвычайно озабоченной. Однакожь, увидавъ г-жу Гранжанъ и ея дочь, она бросилась къ нимъ.
   -- Какъ! Это вы! Какъ я рада васъ видѣть, заговорила она, поспѣшно цѣлуя мать и дочь;-- ты была больна, бѣдная Жанна? Но теперь тебѣ лучше, у тебя щечки розовыя. Я объ васъ часто думала. Я вамъ писала, вы получили мои письма? Вы должно быть провели много тяжелыхъ минутъ. Ну, теперь все кончено. Позвольте мнѣ еще разъ поцѣловать васъ.
   Еленѣ было очень неловко, но она должна была принимать и отдавать эти поцѣлуи, которые леденили ея сердце.
   -- Вы извините, что мы завладѣли вашимъ садомъ, сказала она въ смущеніи,-- но для Жанны...
   -- Что вы смѣетесь надо мною! воскликнула Жюльета.-- Развѣ вы здѣсь не дома? Я-бы разсердилась, если-бъ вы не пользовались садомъ.
   Тутъ она быстро побѣжала въ домъ и въ пустыхъ комнатахъ громко раздался ея голосъ:
   -- Пьеръ, не забудьте, что у насъ семнадцать вещей.
   Черезъ минуту она снова возвратилась въ садъ и продолжала безостановочно болтать.
   -- Какъ намъ было весело. Вы знаете, мы были въ Трувилѣ. Сколько тамъ публики, и все самой блестящей. А гостей-то, гостей сколько у меня было. Папа гостилъ у меня двѣ недѣли съ Полиной. Но все-же я очень рада вернуться домой. Ахъ! я и забыла вамъ сказать... ну, нѣтъ, успѣется.
   Она нагнулась, поцѣловала еще разъ Жанну и, задумавшись, спросила:
   -- Вы находите, что я загорѣла?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Елена, смотря на нее.
   Жюльета, съ ея свѣтлыми, ничего невыражавшими глазами, хорошенькимъ лицомъ и пухлыми руками, не старѣла. Даже морской воздухъ не могъ нарушить ея спокойнаго хладнокровія. Она, казалось, вернулась не изъ путешествія, а съ прогулки по Парижу. Однако, она была очень любезна и Еленѣ было тѣмъ болѣе неловко, что она питала къ ней далеко не дружескія чувства. Жанна, лежа на пледѣ, не шевелилась и только смотрѣла на Жюльету, грѣя свои холодныя руки на солнцѣ.
   -- Вы еще не видали Люсьена! воскликнула вдругъ Жюльета.-- Посмотрите, какой онъ сталъ большой.
   Когда горничная привела мальчика, котораго чистили и обмывали послѣ путешествія, то мать съ гордостью стала поворачивать его во всѣ стороны. Толстый, краснощекій, загорѣлый Люсьенъ дышалъ здоровьемъ. Увидавъ Жанну, онъ остановился въ изумленіи. Она смотрѣла на него блѣдная, исхудалая, съ ниспадавшими на плечи черными кудрями. Ея прекрасные глаза до того разширились, что почти занимали все лицо, и, несмотря на жару, она лихорадочно дрожала и протягивала свои ручонки къ солнцу.
   -- Что-же ты не цѣлуешь ее? сказала Жюльета.
   Но Люсьенъ, повидимому, боялся больной и когда онъ, наконецъ, рѣшился поцѣловать ее, то издали протянулъ губы, чтобъ какъ можно менѣе къ ней прикасаться. И послѣ поцѣлуя тотчасъ отскочилъ. У Елены на глазахъ выступили слезы. Какъ здоровъ былъ этотъ ребенокъ, а ея Жанна едва переводила дыханіе послѣ прогулки въ нѣсколько шаговъ. Какое счастье должна чувствовать мать, имѣя такого сына. Жюльета поняла свою неловкую жестокость и разсердилась на Люсьена.
   -- Какой ты дуракъ! Развѣ такъ цѣлуютъ дѣвочекъ! Вы не можете себѣ представить, какъ онъ избаловался въ Трувилѣ.
   Она не знала, какъ выпутаться изъ этого затруднительнаго положенія, и очень обрадовалась, увидавъ на балконѣ доктора.
   -- А вотъ и Ганри, прибавила она.
   Онъ ждалъ ихъ только вечеромъ. Жюльета пріѣхала на другомъ поѣздѣ и хотя начала объяснять причину, побудившую ее къ этому, но запуталась.
   -- Какъ-бы то ни было, сказалъ докторъ съ улыбкой, -- вы здѣсь -- и этого довольно.
   Онъ молча поклонился Еленѣ и взглянулъ на Жанну, но тотчасъ отвернулся. Дѣвочка спокойно выдержала его взглядъ и потомъ, дернувъ мать за платье, притянула ее къ себѣ. Елена прошептала ей, что онѣ тотчасъ вернутся домой, но Жанна знакомъ отвѣчала, что этого не желаетъ.
   -- Пожалуйста, мама, останемся здѣсь, мнѣ очень хорошо отвѣчала Жанна, смотря то на Деберлей, то на свою мать;-- подожди немного, ты видишь, мы нисколько не стѣсняемъ ихъ.
   Дѣйствительно, докторъ взялъ на руки Люсьена и сталъ пристально его разглядывать. Елена должна была присутствовать при этой семейной сценѣ.
   -- Не правда-ли, какъ онъ поздоровѣлъ? воскликнула Жюльета.
   -- Молодецъ, отвѣчалъ Ганри, смѣясь и цѣлуя мальчика; -- ты ростешь, какъ грибъ.
   -- А меня забыли? сказала молодая женщина.
   И она протянула голову. Не спуская, съ рукъ Люсьена, онъ нагнулся и поцѣловалъ жену. Всѣ трое весело улыбались.
   -- Ну, это хоть любезно, замѣтила Жюльета.
   Жанна лежала неподвижно, но ея маленькія ручки судорожно сжимались и она невольно дергала мать за платье. Елена, блѣдная, смущенная, снова умоляла вернуться домой; ребенокъ ничего не отвѣчалъ, бросая на нее томные взгляды. Когда докторъ поцѣловаалъ жену, лицо Жанны омрачилось и глаза засверкали. Она слѣдила за всѣми ихъ движеніями и подслушивала все, что они говорили.
   -- Онъ слишкомъ тяжелъ, сказалъ докторъ, опуская на землю Люсьена; -- такъ ты хорошо провела время. Я видѣлъ вчера Малиньона и онъ мнѣ разсказывалъ о своемъ пребываніи въ Трувилѣ. Отчего ты отпустила его, а не пріѣхала вмѣстѣ съ нимъ?
   -- Онъ противный, отвѣчала Жюльета съ нѣкоторымъ смущеніемъ;-- онъ васъ только бѣсилъ.
   -- Твой отецъ надѣялся, что Малиньонъ женится на Полинѣ. Что-же, онъ не сдѣлалъ предложенія?
   -- Кто, Малиньонъ? воскликнула Жюльета, удивленная и какъ-бы обиженная.-- Да полно говорить объ этомъ дуракѣ, прибавила она, махнувъ рукою; -- какъ я рада, что я дома.
   Она опять прижалась къ мужу и, поднявъ голову, какъ-бы выпрашивала новой ласки. Онъ, снисходительный и нѣжный, поцѣловалъ ее два раза. Они, казалось, забыли, что были не одни.
   Жанна дрожала всѣмъ тѣломъ и не сводила съ нихъ глазъ. Ея блѣдныя губы злобно надулись и вся ея маленькая фигурка дышала гнѣвомъ и ревностью. Наконецъ ея сердце такъ мучительно сжалось, что она отвернула голову. Въ эту минуту она увидала въ концѣ сада Розалію и Зеферина, которые по-прежнему собирали петрушку. Не желая, вѣроятно, безпокоить господъ, они присѣли на землѣ за кустами и Зеферинъ, смѣясь, схватилъ за ногу Розалію, которая молча ударила его по рукѣ. Жанва видѣла сквозь листву широкое, красное, влюбленное лицо солдата. Вдругъ онъ толкнулъ Розалію и они оба покатились по землѣ, скрытые кустами. Лучи солнца падали отвѣсно, деревья дремали въ теплой атмосферѣ и ни одинъ листъ не шевелился. Изъ-подъ громадныхъ вязовъ несло сильнымъ сырымъ запахомъ земли, никогда неразрываемой лопатой. Послѣднія розы тихо усыпали своими лепестками дорожку передъ балкономъ.
   Тогда Жанна съ тревожно колыхающейся грудью посмотрѣла на мать; она стояла неподвижная, холодная, безмолвная. Ребенокъ впился въ нее однимъ изъ тѣхъ глубокихъ, мучительныхъ дѣтскихъ взглядовъ, которые страшно анализировать.
   -- Я надѣюсь, что мы будемъ часто видѣться, сказала г-жа Деберль, подходя къ Еленѣ;-- Жанна теперь здорова и ей надо приходить въ садъ каждый день.
   Елена придумывала предлогъ для отказа, но Жанна быстро отвѣтила за нее.
   -- Да, да, мы будемъ приходить къ вамъ каждый день. Солнце такъ хорошо грѣетъ, Докторъ, скажите мамѣ, что воздухъ не можетъ сдѣлать мнѣ вреда, прибавила она, обращаясь съ улыбкой къ Ганри, который стоялъ нѣсколько поодаль.
   -- Конечно, пробормоталъ онъ, приближаясь и краснѣя:-- воздухъ только можетъ ускорить выздоровленіе.
   -- Ты видишь, мама, мы должны приходить сюда, сказала Жанна, нѣжно взглянувъ на мать, хотя слезы душили ее.
   Въ эту минуту на подъѣздѣ показался Пьеръ и объявилъ, что всѣ семнадцать вещей внесены. Жюльета вмѣстѣ съ мужемъ и Люсьеномъ удалилась въ комнаты, говоря, что ей надо поскорѣе взять ванну послѣ путешествія. Оставшись наединѣ съ дочерью, Елена встала на колѣни подлѣ нея и поправила закутывавшую ее шаль. Долго не рѣшалась она говорить, но, наконецъ, сказала вполголоса:
   -- Такъ ты больше не сердишься на доктора?
   -- Нѣтъ, мама, отвѣчала дѣвочка, кивая головой.
   Наступило молчаніе. Руки Елены дрожали и она не могла завязать шаль подъ горломъ Жанны.
   -- Но зачѣмъ онъ любитъ другихъ? шопотомъ произнесла жадна; -- я этого не хочу.
   Черные глаза ея злобно сверкали, но своими маленькими ручками она нѣжно ласкала мать. Елена хотѣла возразить, но ей стало страшно словъ, просившихся на ея уста, и она молчала.
   Солнце уже было низко и вскорѣ онѣ возвратились домой. Между тѣмъ Зеферинъ вышелъ изъ-за кустовъ съ пучкомъ петрушки, бросая на Розалію убійственные взгляды. Она слѣдовала за нимъ, подозрительно поглядывая на него теперь, когда въ саду никого не было. Когда она нагнулась, чтобъ поднять пледъ, онъ ущипнулъ ее, а она ударила его кулакомъ въ спину. Онъ былъ очень доволенъ и, возвратясь въ кухню, еще долго безмолвно смѣялся.
   Съ этого дня Жанна упорно настаивала на томъ, чтобъ сойти въ садъ каждый разъ, какъ раздавался въ алеяхъ голосъ г-жи Деберль. Она жадно слушала сплетня Розаліи о томъ, что дѣлалось въ сосѣднемъ домѣ, и даже иногда сама изъ окна кухни подсматривала за докторомъ и его женою. Въ саду, сидя на низенькомъ креслѣ, которое Жюльета приказывала приносить для нея изъ гостиной, дѣвочка зорко слѣдила за всѣмъ, что происходило вокругъ нея; она была очень холодна съ Люсьеномъ; его разговоръ и игры выводили ее изъ терпѣнія, особенно когда тутъ былъ докторъ. Она обыкновенно полулежала на креслѣ съ открытыми глазами и молча смотрѣла. Для Елены эти часы, проводимые въ саду, были очень непріятны. Несмотря на шумную любезность Жюльеты, она оставалась холодна, а когда ей приходилось во что-бы то ни стало выражать дружескія къ ней чувства, она презирала себя за такую ложь. Но Елена возвращалась въ этотъ садъ ежедневно, хотя сердце ея и терзалось при видѣ семейныхъ картинъ. Каждый разъ, какъ Ганри, являясь домой послѣ своихъ визитовъ, цѣловалъ Жюльету, морозъ пробѣгалъ по тѣлу Елены. А если въ такую минуту она повертывалась къ Жаннѣ, чтобъ скрыть свое смущеніе, то замѣчала, что дѣвочка была еще блѣднѣе ея, а черные глаза ея злобно блестѣли. Она не могла видѣть хладнокровно, чтобъ докторъ подходилъ къ своей женѣ, и, перемѣнившись въ лицѣ, бросала на него страшные взоры обманутой женщины. Но Елена переносила всѣ эти страданія, и только когда ей становилась не подъ силу эта роковая борьба съ любовью и она отворачивалась отъ сценъ семейнаго счастья, ребенокъ приходилъ въ такое мрачное отчаяніе, что его надо было тотчасъ относить домой и класть въ постель.
   -- Я кашляю по утрамъ, сказала она однажды доктору, -- мнѣ лучше пойти въ комнаты, но вы меня навѣстите.
   Въ сентябрѣ начались дожди и Жанна настояла, чтобъ докторъ постоянно приходилъ къ ней. Однакожь, ей было гораздо лучше, но въ его присутствіи она по-прежнему капризничала. Елена, изъ угожденія дочери, должна была раза два или три обѣдать у Деберлей. Ея отношенія къ доктору стали еще болѣе близкими. Жанна, сердце которой такъ долго терзалось тайной борьбою, повидимому, успокоивалась по мѣрѣ того, какъ силы ея возвращались.
   -- Ты счастлива, мама? спрашивала она часто.
   -- Да, очень счастлива, голубушка.
   Дѣвочка тогда сіяла радостью и просила, чтобы мать забыла ея прежнія гнѣвныя вспышки. Она говорила о нихъ, какъ о какихъ-то болѣзненныхъ припадкахъ, происходившихъ помимо ея воли. Всякія дурныя мысли и мечты входили ей тогда въ голову, но теперь все это прошло и никогда болѣе не повторится.
   

ГЛАВА V.

   Наступала ночь. Съ блѣднаго неба, на которомъ сверкали первыя звѣзды, какъ-бы падалъ мелкій дождь пепла, медленно засыпавшій громадный городъ. Мракъ уже застилалъ углубленія между холмами, а на горизонтѣ поднимался черный потокъ, поглощавшій послѣдніе остатки свѣта. За Пасси уже виднѣлось только нѣсколько крышъ. Наконецъ черный потокъ разлился повсюду; стало темно.
   -- Какой теплый вечеръ, сказала Елена, сидя у окна и поддаваясь истомѣ, навѣваемой на нее тепличными испареніями Парижа.
   -- Прекрасная ночь для бѣдняковъ, отвѣчалъ аббатъ, стоявшій за нею;-- осень будетъ очень мягкая.
   Это было во вторникъ, и Жанна въ концѣ обѣда, за десертомъ, заснула, такъ что мать тотчасъ уложила ее въ постель и она уже спала. Подлѣ нея на столикѣ Рамбо чинилъ механическую куклу, которую онъ подарилъ дѣвочкѣ, а она сломала. Рамбо былъ очень искусенъ въ подобныхъ ручныхъ работахъ и это занятіе совершенно поглощало его. Елена очень страдала отъ послѣднихъ жаровъ и, жалуясь на духоту, открыла окно. Она пододвинула свое кресло къ самому подоконнику и хотѣла вполнѣ уединиться въ виду необозримаго океана темноты, простиравшагося передъ нею. Поэтому она удивилась, что аббатъ заговорилъ съ нею.
   -- Вы хорошо покрыли Жанну? спросилъ онъ:-- воздухъ на нашемъ холмѣ всегда свѣжій.
   Елена ничего не отвѣчала. Сердце ея упивалось безмолвной тишиной, мракомъ и невозмутимымъ спокойствіемъ, царившими вокругъ нея. Мерцающій свѣтъ ночника какъ-бы теплился на шпиляхъ и башняхъ; прежде всего померкла башня св. Августина, Пантеонъ еще на минуту сверкалъ синеватымъ свѣтомъ, блестящій куполъ Дома Инвалидовъ, наконецъ, исчезъ, какъ серебристая луна за черными тучами. Все поглотила ночь и изъ-подъ ея мрачнаго покрова слышалось біеніе пульса цѣлаго міра. Тихо, могуче дышалъ невидимый городъ; только по временамъ въ этомъ равномъ, чудовищномъ храпѣ рѣзко раздавались отдѣльныя ноты: отдаленный шумъ дилижанса или свистъ паровоза. Раскаленныя отъ дневного жара крыши наполняли воздухъ жгучими испареніями, которыя охлаждались немного свѣжимъ дыханіемъ Сены, тихо катившей свои воды. Парижъ, исчезнувшій въ безпредѣльномъ мракѣ, покоился, какъ великанъ, неподвижно лежащій съ открытыми глазами подъ покровомъ ночной тишины.
   Ничто такъ не трогало Елену, какъ это мгновенное прекращеніе городской жизни. Впродолженіи трехъ мѣсяцевъ, проведенныхъ ею у постели больной Жанны, единственнымъ товарищемъ ея въ долгіе часы ночи былъ громадный Парижъ, простиравшійся на горизонтѣ. Въ жаркіе іюльскіе и августовскіе дни окна были постоянно открыты и она не могла сдѣлать шага или повернуть головы, чтобъ не видѣть передъ собою вѣчную панораму чудовищнаго города. Онъ окружалъ ее всегда, во всякое время, дѣлилъ ея надежды и опасенія, какъ вѣрный другъ. Она попрежнему не вѣдала его, никогда она не была такъ далеко отъ него, какъ въ эти грустныя минуты, и однако, не зная, не желая узнать его улицъ и обитателей, она любила чувствовать его постоянное присутствіе. Онъ наполнялъ ея одиночество и она сознавала, что не одна на свѣтѣ. Эта комната страданій, въ нѣсколько квадратныхъ футовъ, соединялась чрезъ свои окна съ колосальнымъ городомъ. Часто она плакала, смотря на Парижъ, чтобъ скрыть свои слезы отъ больной; въ тотъ день, когда она боялась на вѣки потерять дочь, Елена долго слѣдила съ замирающимъ сердцемъ и стѣсненнымъ дыханіемъ за столбами дыма, выходившими изъ трубъ Военной Пекарни. Точно также и въ часы проснувшихся надеждъ она дѣлилась своей радостью съ отдаленными, едва виднѣвшимися домами парижскихъ предмѣстій. Не было ни одного громаднаго зданія, которое не напоминало-бы ей грустнаго или радостнаго ощущенія. Гигантскій городъ жилъ одною съ нею жизнью и она считала его своимъ добрымъ другомъ. Но никогда не любила она его болѣе, какъ въ сумерки, когда шумный день окончился, а газъ еще не зажгли. Въ эти минуты Парижъ, исчезавшій во мракѣ и тишинѣ, трогалъ ее до слезъ.
   -- Сколько звѣздъ, сказалъ аббатъ:-- ихъ тысячи и тысячи.
   Онъ придвинулъ стулъ и сѣлъ подлѣ Елены. Ола подняла глаза къ небу. Почти на горизонтѣ сверкала Вевера, а несмѣтный рой звѣздъ усѣевалъ голубой сводъ блестящими, искрящимися песчинками.
   -- Посмотрите, сказала она въ свою очередь, -- вонъ на эту маленькую, синеватую звѣзду. Я вижу ее каждый вечеръ, но она постоянно уходитъ все далѣе и далѣе.
   Теперь аббатъ не стѣснялъ ее, напротивъ, его присутствіе какъ-бы увеличивало наполнявшее ея сердце мирное спокойствіе. Отъ времени до времени они обмѣнивались краткими фразами, но болѣе молчали. Раза два она спрашивала у аббата названіе той или другой звѣзды, но онъ не могъ ей отвѣтить.
   -- Какъ называется эта звѣзда, сверкающая такъ ярко? спросила Елена, которую видъ небеснаго свода всегда приводилъ въ смущеніе.
   -- Налѣво, отвѣчалъ онъ,-- рядомъ съ другой, зеленоватой? Не знаю, забылъ. Ихъ такъ много.
   Они замолчали, не сводя глазъ съ несмѣтныхъ свѣтилъ, число которыхъ ежеминутно увеличивалось тысячами новыхъ, выступавшихъ изъ безпредѣльной глубины неба. Млечный путь уже развертывалъ свой блестящій поясъ солнечныхъ атомовъ и всѣ эти отдаленные, невидимые міры сверкали спокойнымъ, холоднымъ блескомъ драгоцѣнныхъ камней.
   -- Мнѣ страшно, прошептала Елена.
   Она опустила голову и снова впилась глазами въ мрачную бездну, поглотившую Парижъ. Тамъ ночь царила безпредѣльно и всеобъемлющій мракъ не нарушался ни малѣйшимъ мерцаніемъ свѣта.
   -- Вы плачете? спросилъ аббатъ.
   -- Да, отвѣчала просто Елена.
   Они не видѣли другъ друга и аббатъ только слышалъ полусдержанныя рыданія; а за ними въ той-же комнатѣ Жанна тихо, невинно спала, а Рамбо, нагнувъ свою сѣдоватую голову, осторожно работалъ шиломъ и ножницами, исправляя попорченный мехаяизмъ говорящей куклы, которая по временамъ нарушала своими рѣзкими звуками окружающую тишину.
   -- Отчего вы плачете, дочь моя? спросилъ патеръ, -- неужели я не могу утѣшить васъ?
   -- Оставьте меня, отвѣчала Елена,-- слезы меня успокоятъ... Потомъ, потомъ...
   Рыданія такъ душили ее, что она не могла говорить. Уже однажды на этомъ самомъ мѣстѣ она подвергалась подобному-же припадку истерическихъ всхлипываній, но тогда подлѣ нея не было никого и она на свободѣ рыдала, пока не изсякъ источникъ ея слезъ. Но теперь у нея не было никакого горя: дочь была спасена и она снова начала свою прежнюю, монотонную, но пріятную жизнь. Однакожь ея сердце разрывалось отъ предчувствія какого-то невѣдомаго, чувищнаго несчастья, ничѣмъ невосполнимой, безпредѣльной пустоты, мрачной бездны отчаянья, которая поглотитъ ее и всѣхъ дорогихъ ей существъ. Она не могла уяснить себѣ, какое именно несчастье угрожало ей, она была безнадежна и горько плакала.
   Уже въ церкви, наполненной благоуханіемъ цвѣтовъ и мелодичнымъ пѣніемъ во время торжественныхъ службъ мѣсяца Богородицы, нѣчто подобное происходило въ ея сердцѣ. Но громадная панорама. Парижа въ сумерки еще болѣе располагала къ религіозному созерцанію. Грустной меланхоліей дышало отъ мрака, скрывавшаго подъ своимъ покровомъ шумную жизнь двухъ миліоновъ человѣческихъ существъ. Передъ этимъ безмолвнымъ затишьемъ колосальнаго города ея сердце переполнялось безсознательнымъ тревожнымъ чувствомъ и слезы текли неудержимо. Она въ эти минуты, какъ ребенокъ, сложила-бы руки на груди и искала-бы забвенія въ молитвѣ. Все ея существо вздрагивало отъ жгучей потребности вѣровать, любить. Зрѣлище звѣзднаго неба наполняло ея душу священнымъ страхомъ.
   -- Дочь моя, произнесъ аббатъ послѣ продолжительнаго молчанія,-- вы должны повѣрить мнѣ ваше горе. Что васъ удерживаетъ?
   Она продолжала плакать, но уже тихо, безпомощно, какъ ребенокъ.
   -- Церковь васъ пугаетъ, продолжалъ онъ;-- одну минуту я думалъ, что вы обратились, наконецъ, за утѣшеніемъ къ Богу. Но Ему угодно было иначе, на то Его святая воля. Если вы все еще чуждаетесь служителя алтаря, то отчего вы не откроете своего сердца вѣрному другу?
   Елена по-прежнему молчала.
   -- Вы обѣщали мнѣ довѣрить свое горе, продолжалъ аббатъ настойчиво, -- неужели минута для этого не наступила? Налейте свою душу передо мною и вы утѣшитесь.
   -- Да, да, вы правы, отвѣчала Елена сквозь слезы:-- я страдаю и нуждаюсь въ вашей помощи. О! если-бъ вы только могли возвратить мнѣ спокойствіе. Но я должна искать утѣшенія не у друга, а у патера. Только служитель алтаря въ состояніи мнѣ помочь.
   -- Оставьте патера, перебилъ онъ ее,-- вамъ болѣе нуженъ другъ. Я мало знаю свѣтъ, но понялъ.
   -- Я должна вамъ во всемъ сознаться, продолжала Елена, не обращая вниманія на его слова:-- ребенкомъ я никогда не ходила въ церковь, молодой дѣвушкой я не переступала ея порога, а теперь церковная служба приводитъ меня въ тревожное смущеніе. Если вы видите, что я плачу, то лишь потому, что отдаленный грохотъ Парижа похожъ на слабые звуки органа. Да, я хочу, я жажду вѣрить. Помогите мнѣ, научите меня.
   -- Откройте мнѣ все, сказалъ просто аббатъ, взявъ ее за руку.
   -- Клянусь вамъ, мнѣ нечего говорить, отвѣчала она, стараясь побороть свое волненіе:-- я отъ васъ не скрываю никакой тайны. Я плачу безъ всякой причины. Меня что-то душитъ и слезы невольно льются. Вы знаете всю мою жизнь; въ чемъ мнѣ каяться, совѣсть меня не упрекаетъ ни въ какомъ проступкѣ. Я, право, не знаю, что со мной.
   Голосъ ея замеръ.
   -- Вы любите, дочь моя, сказалъ патеръ.
   Она вздрогнула и не смѣла протестовать. Наступило молчаніе. Въ окружающемъ ихъ безмятежномъ мракѣ вдругъ зажглась какая-то искра, потомъ вторая, третья и мало-по-малу двойная линія блестящихъ неподвижныхъ звѣздъ потянулась изъ Трокадеро въ Парижъ. Потомъ другія линіи такихъ-же сверкающихъ точекъ побѣжали по всѣмъ направленіямъ, пересѣкая другъ друга. Елена молча слѣдила за этимъ кажущимся отраженіемъ звѣзднаго неба, словно исчезла земля и простирался сверху и снизу одинъ небесный сводъ. Парижъ освѣщался газовыми рожками и это зрѣлище такъ-же сильно поразило молодую женщину, какъ первое появленіе звѣздъ на небѣ.
   Между тѣмъ аббатъ нѣжнымъ, монотоннымъ голосомъ говорилъ шопотомъ, что онъ предупреждалъ ее объ опасностяхъ одинокой жизни, о тѣхъ роковыхъ мечтаніяхъ, которымъ предавался человѣкъ, желавшій уединиться отъ окружающаго его міра. Елена, наконецъ, не выдержала и рѣшилась солгать.
   -- Но вы ошибаетесь, другъ мой, увѣряю васъ.
   -- Вы даже перестали быть искренней, перебилъ ее аббатъ грустно; -- но, право, я не понимаю, отчего вы не хотите мнѣ довѣриться? Я только желаю вашего душевнаго спокойствія.
   Онъ чувствовалъ, что она дрожала всѣмъ тѣломъ отъ тяжелой внутренней борьбы, и старался облегчить ей признаніе.
   -- Я старъ, дочь моя, я видѣлъ много женщинъ, которыя, подобно вамъ, приходили за духовной помощью со слезами, съ мольбой, жаждой вѣры и примиренія съ Богомъ. Поэтому я не могу ошибиться. Эти женщины, которыя, повидимому, столь пламенно ищутъ Бога, изнываютъ въ сущности отъ земной страсти. Онѣ любятъ земной любовью и въ церкви ищутъ любимаго человѣка.
   Еленѣ показалось, что аббатъ обвиняетъ ее въ лицемѣріи, и она поспѣшно воскликнула:
   -- Вы меня терзаете, вы требуете, чтобъ я подвергла свою совѣсть мучительному анализу. Нѣтъ, я не могу ничего прочесть въ моемъ сердцѣ, ничего, ничего! Но, увѣряю васъ, я никогда не хотѣла лгать и обманывать.
   -- Я вамъ вѣрю, вамъ нечего оправдываться.
   Она его не слушала и, полная тревожнаго волненія, старалась дать себѣ отчетъ въ своихъ чувствахъ. И вдругъ, невольно, безсознательно сорвалось у нея съ языка роковое признаніе:
   -- Да, я люблю... вотъ и все. Больше я ничего не знаю.
   Теперь онъ замолчалъ, боясь помѣшать ея исповѣди. Она говорила краткими, отрывочными фразами, какъ въ бреду; она находила какую-то горькую сладость въ этой исповѣди и лихорадочно спѣшила подѣлиться со старикомъ тайною, которая такъ долго душила ее.
   -- Клянусь, я сама ничего не понимаю, ничего не могу себѣ объяснить... Я люблю, люблю до безумія, и болѣе ничего. Какъ это пришло, не знаю... Можетъ быть, вдругъ. Но сладость этого чувства я ощутила только мало-по-малу... Къ чему представляться сильной, когда въ сущности я слабое созданіе? Я не пыталась бѣжать отъ этой любви, потому что была слишкомъ счастлива. А теперь я еще менѣе мужественяа и предпочту умереть, чѣмъ перестать любить... Моя дочь была больна, я едва не лишилась ее, и что-же?-- моя любовь пережила это горе. Когда прошли эти страшные дни, она воскресла во мнѣ съ новой силой, и теперь она овладѣла всѣмъ моимъ существомъ и я чувствую, что не въ силахъ болѣе сопротивляться ей.
   Она перевела дыханіе и продолжала дрожащимъ голосомъ:
   -- Да, я выбилась изъ силъ. Вы правы, мой другъ, мнѣ большое утѣшеніе высказать вамъ все... Но, умоляю васъ, скажите, что. дѣлается въ глубинѣ моего сердца. Я была такъ спокойна, такъ счастлива. Жизнь моя теперь разбита. Отчего-же это полюбила я, а не другая? Я ничего не сдѣлала для этого, я думала, что не могло быть никакой опасности. Если-бъ вы только знали, я иногда не узнаю себя. У меня нѣтъ другой мысли въ головѣ. О! помогите мнѣ, спасите меня.
   Видя, что Елена замолчала подъ бременемъ своего волненія, аббатъ машинально, по привычкѣ исповѣдника, спросилъ:
   -- Кого вы любите?
   Она широко открыла глаза отъ изумленія, и онъ поспѣшно прибавилъ:
   -- Да, вы должны мнѣ все сказать, я долженъ все знать.
   Она колебалась. Вдругъ раздался какой-то странный шумъ и она повернула голову. Кукла, которую чинилъ Рамбо, воскресла къ жизни и сдѣлала нѣсколько шаговъ по столу съ легкимъ скрипомъ ея исправленнаго механизма. Рамбо окружалъ ее руками, готовый поддержать съ родительскимъ попеченіемъ въ случаѣ паденія. Видя, что Елена обратила на него вниманіе, онъ улыбнулся и кивнулъ головой, какъ-бы обѣщая, что кукла будетъ исправно ходить. Потомъ онъ принялся снова за работу. Жанна спала.
   Тогда Елена, поддаваясь вполнѣ овладѣвшей ею истомѣ въ этой мирной, безмолвной средѣ, прошептала на ухо патеру имя Ганри. Въ темнотѣ не видно было его лица. Онъ не сдѣлалъ никакого движенія и, послѣ непродолжительнаго молчанія, сказалъ:
   -- Я это зналъ, но хотѣлъ изъ вашихъ устъ услыхать ваше признаніе. Дочь моя, вы вѣрно очень страдаете.
   Онъ не произнесъ ни одной избитой фразы о нравственномъ долгѣ. Елена, огорченная, убитая этимъ возвышеннымъ состраданіемъ аббата, снова впилась глазами въ густой мракъ, окутывавшій Парижъ и испещренный теперь блестящими рядами искрящихся звѣздочекъ.
   -- Послушайте, продолжалъ патеръ, -- вамъ надо покинуть этотъ домъ.
   -- О! нѣтъ, отвѣчала она, -- умоляю васъ, не требуйте отъ меня такой жертвы. Клянусь, что я буду мужественной, сильной. Я теперь плачу и страдаю, но увѣрена въ себѣ. Я никогда не сдѣлаю ничего недостойнаго.
   -- Не клянитесь, отвѣчалъ онъ, качая головой;-- поддавшись безумной страсти, нельзя отвѣчать ни за что.
   -- Мой ребенокъ предохранитъ меня отъ паденія, сказала Елена, оскорбленная сомнѣніемъ аббата; -- пока Жанна со мною, мнѣ нечего бояться.
   Аббатъ ничего не отвѣчалъ. Онъ не смѣлъ настаивать на своихъ опасеніяхъ и послѣ новаго молчанія прибавилъ:
   -- Вы помните нашъ прежній разговоръ. Я не перемѣнилъ своего мнѣнія, дочь моя. Вамъ надо выйти замужъ.
   -- Мнѣ? пробормотала Елена;-- но я вѣдь вамъ только-что во всемъ созналась. Вы видите, что я не могу...
   -- Вы должны выйти замужъ, повторилъ аббатъ съ достоинствомъ и какъ-бы выростая въ своей старой, поношенной рясѣ.-- Вашъ мужъ будетъ отцомъ Жанны и сдѣлаетъ васъ счастливой.
   -- Но я его не люблю... Боже мой! Я его не люблю.
   -- Вы его полюбите, дочь моя. Онъ васъ любитъ; онъ добръ и честенъ.
   Елена съ испугомъ озиралась на Рамбо, который по-прежнему былъ занятъ своей работой. Онъ былъ такъ терпѣливъ и до того вѣрилъ въ конечное осуществленіе своихъ надеждъ, что втеченіи полугода не приставалъ къ ней съ своей любовью. Онъ ждалъ спокойно и былъ готовъ во всякое время на всевозможныя самопожертвованія.
   -- Хотите, я ему сейчасъ скажу, произнесъ аббатъ, вставая;-- онъ вамъ протянетъ руку и спасетъ васъ, а вы его осчастливите.
   Елена съ испугомъ схватила аббата за руку и озтановилі его. Ея сердце горячо протестовало. Ее пугали эти два человѣка, столь нѣжные и спокойные, столь хладнокровные и благоразумные, тогда какъ ее била лихорадка страсти. Въ какомъ мірѣ обитали они, если могли отрицать то пламенное чувство, которое душило ее?
   -- Дочь моя, сказалъ патеръ, указывая рукою на отдаленный горизонтъ,-- посмотрите на эту прекрасную ночь, на бэзмятежное спокойствіе и мирную тятину, окружающія вашу взволнованную душу. Отчего вы отказываетесь отъ своего счастія!
   Слѣдя глазами за рукою аббата, Елена бросила пристальный взглядъ на Парижъ, горѣвшій тысячами огней, казавшимися такими-же звѣздами, какъ блестящія свѣтила на небесномъ сводѣ. Она не знала названій и этихъ лучезарныхъ точекъ. Ей хотѣлось спросить, что это такъ ярко свѣтилось налѣво, привлекая каждый вечеръ ея вниманіе. Между свѣтлыни точками однѣ вызывали ея сочувствіе, другія волновали и сердили. Она по-прежнему чувствовала себя въ присутствіи чего-то невѣдомаго, чудовищнаго, страшнаго.
   -- Святой отецъ, сказала она, называя такъ въ первый разъ аббата,-- позвольте мнѣ пожить... Красота этой ноча взволновала меня. Вы ошиблись, вы не можете теперь утѣшить меня. Вы меня не понимаете.
   Патеръ развелъ руками, потомъ покорно опустилъ голову и, послѣ продолжительнаго молчанія, сказалъ тихо:
   -- Этого и надо было ожидать. Вы просите помощи и не хотите, чтобъ васъ спасли... Боже мой! сколько я слышалъ криковъ отчаянія, сколько видѣлъ слезъ, которыхъ не могъ утѣшить. Но, дочь моя, обѣщайте мнѣ одно: если когда-нибудь жизнь станетъ для васъ слишкомъ тяжелой, вспомните о честномъ человѣкѣ, который васъ любитъ и ждетъ. Отъ васъ только будетъ зависѣть протянуть ему руку и успокоиться.
   -- Даю слово, отвѣчала Елепа торжественно.
   Въ эту самую минуту, какъ она давала это обѣщаніе, въ комнатѣ раздался веселый смѣхъ.
   Жанна проснулась и неожиданно увидала свою куклу, которая чинно выступала по столу, шевеля головой.
   -- Вотъ чудо! воскликнула дѣвочка, протирая глаза.-- Что ты съ ней сдѣлалъ? Она была сломана, а теперь она опять живая. Покажи, поближе. Какой ты молодецъ.
   Между тѣмъ надъ Парижемъ поднималось лучезарное облако. Сначала это былъ блѣдный, едва замѣтный отблескъ, но мало-по-малу оно краснѣло и, наконецъ, приняло видъ страшнаго зарева надъ кратеромъ огнедышащей горы.
   

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.

   Обѣдъ кончился. Послѣ минутнаго молчанія г-жа Деберль окинула взглядомъ столъ, чтобъ убѣдиться, всѣ-ли готовы, и, не говоря ни слова, встала. Гости послѣдовали ея примѣру, отодвигая стулья. Старикъ, бывшій подлѣ нея направо, поспѣшилъ предложить ей руку.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, сказала она,-- мы будемъ пить кофе въ маленькой гостиной.
   Все общество отправилось за нею въ сосѣднюю комнату, гдѣ вскорѣ исчезла минутная натянутость и возобновилось прежнее оживленіе. Кофе уже былъ приготовленъ на маленькомъ столикѣ, подлѣ котораго и помѣстилась г-жа Деберль. Она съ любезностью хозяйки обращала вниманіе на различные вкусы гостей. Но Полина суетилась еще болѣе, услуживая исключительно мужчинамъ. Гостей было всего человѣкъ двѣнадцать, почти положенное число лицъ, которыхъ Деберль обыкновенно приглашала всякую среду, начиная съ декабря. Вечеромъ-же съ десяти часовъ собиралось очень много народа.
   -- Г. Жиро, прошу чашку кофе, говорила Полина, останавливаясь передъ маленькимъ, плѣшивымъ старичкомъ.-- Ахъ! нѣтъ, виновата, вы никогда не пьете кофе. Не хотите-ли рюмку шартреза?
   Но она перепутывала все и подавала вмѣсто шартреза коньякъ. Это не мѣшало ей, однякожь, обходить съ улыбкой всѣхъ гостей и смотрѣть имъ смѣло въ глаза. На ней было прелестное бѣлое кашемировое платье, обшитое лебяжьимъ пухомъ, съ длиннымъ шлейфомъ и вырѣзанное четырехугольникомъ спереди, Когдаже всѣ гости стояли съ чашкой кофе въ рукахъ, молча прихлебывая, то она начала кокетничать съ молодымъ человѣкомъ, сыномъ Тиссо, очень глупымъ, но котораго она находила красавцемъ.
   Елена отказалась отъ кофе. Она сѣла въ сторонѣ и казалась очень утомленной. Въ маленькой гостиной курили и ящикъ съ сигарами стоялъ на столѣ близь ноя. Докторъ подошелъ, взялъ сигару и спросилъ у Елены:
   -- А что Жанна?
   -- Ничего, она совершенно здорова. Мы ѣздили сегодня въ Булонскій лѣсъ и она очень рѣзвилась. Теперь она вѣрно уже спитъ.
   Они разговаривали по-дружески, фамильярно улыбались другъ другу, какъ люди, видающіеся каждый день.
   Вдругъ раздался голосъ г-жи Деберль:
   -- Вотъ г-жа Гранжонъ вамъ подтвердитъ. Не правда-ли, я вернулась изъ Трувиля десятаго сентября? Начались дожди и морской берегъ сталъ отвратителенъ.
   Двѣ или три дамы окружали ее и слушали разсказы объ ея пребываніи на морскомъ берегу; Елена должна была подойти къ этой группѣ.
   -- А мы провели мѣсяцъ въ Динорѣ, замѣтила г-жа Шерметъ,-- прекрасная мѣстность и прелестное общество.
   -- За нашей дачей былъ садъ, а потомъ тераса къ морю, продолжала г-жа Деберль; -- вы знаете, я брала съ собою коляску и кучера. Это очень удобно для прогулокъ. Но вы у насъ были, г-жа Левасеръ.
   -- Да, я пріѣзжала къ вамъ въ одно воскресенье изъ Кабура. У васъ была прехорошенькая дача, но, вѣроятно, очень дорогая.
   -- Ахъ! да, кстати, воскликнула г-жа Бертье, обращаясь къ Жюльетѣ,-- г. Малиньонъ училъ васъ плавать?
   Елена замѣтила по лицу г-жи Деберль, что этотъ вопросъ смутилъ ее. Уже не разъ она видѣла и прежде, что имя Малиньона смущало молодую женщину.
   -- Нечего сказать, славно онъ плаваетъ! воскликнула она, оправившись отъ своего минутнаго смущенія; -- ему-ли давать уроки. Впрочемъ, я боюсь холодной воды и отъ одного вида купающихся у меня дѣлается дрожь.
   И они приподняла свои пухлыя плечи, какъ смокшая птичка, стряхивающая съ себя капли дождя.
   -- Такъ это сказки, замѣтила г-жа Жиро.
   -- Конечно, я пари держу, что онъ самъ сочинилъ эту исторію. Онъ меня ненавидитъ съ тѣхъ поръ, какъ провелъ съ нами мѣсяцъ въ Трувилѣ.
   Вечерніе гости начинали съѣзжаться. Дамы въ изящныхъ прическахъ улыбались, покачивая головами, а мужчины во фракахъ, со шляпами въ рукахъ, кланялись, пріискивая приличныя фразы. Г-жа Деберль, не прерывая своей веселой болтовни, протягивала руку друзьямъ дома и многіе проходили, молча кланяясь. Когда пріѣхала старая дѣва Орели, то она тотчасъ начала восторгаться платьемъ Жюльеты, которое было синее бархатное, отдѣланное фаемъ. Теперь только и другія дамы обратили вниманіе на платье, дѣйствительно прелестное и сдѣланное у Ворта. Разговоръ о платьѣ продолжался около пяти минутъ. Между тѣмъ кофе былъ выпитъ и пустыя чашки виднѣлись вездѣ на столикахъ и этажеркахъ. Въ воздухѣ пахло кофе и духами.
   -- Вы знаете, что мнѣ еще ничего не подавали, сказалъ Тиссо Полинѣ, которая разсказывала ему о какой-то выставкѣ картинъ.
   -- Какъ вамъ ничего не подавали? Я сама вамъ принесла чашку кофе.
   -- Нѣтъ, увѣряю васъ.
   -- Такъ погодите. Вотъ вамъ рюмка шартреза.
   Г-жа Деберль знакомъ подозвала мужа. Докторъ понялъ, въ чемъ дѣло, самъ отворилъ дверь въ большую гостиную, куда всѣ и перешли, пока слуги убирали кофе. Въ большой гостиной, освѣщенной шестью лампами и люстрой въ десять свѣчей, было почти холодно. Дамы составили кружокъ передъ каминомъ и между ними виднѣлись только два или три мужчины. Изъ маленькой гостиной сквозь отворенную дверь слышался голосъ Полины:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, если я ужь налила, то извольте пить. Что мнѣ сдѣлать иначе съ этой рюмкой? Пьеръ унесъ уже подносъ.
   Потомъ она вошла въ большую гостиную и съ улыбкой, обнаруживавшей бѣлые зубки между алыми губами, сказала громко:
   -- Вотъ красавецъ Малиньонъ.
   Деберль стоялъ у дверей, разговаривая съ нѣсколькими пріятелями и встрѣчая каждаго гостя любезнымъ привѣтствіемъ, а его жена, сидя на низенькомъ табуретѣ среди группы женщинъ, вставала только при появленіи лицъ, которымъ она хотѣла выказать особое вниманіе. При входѣ Малиньона она, какъ-бы случайно, отвернулась. Онъ былъ одѣтъ безупречно, съ завитыми волосами, раздѣленными посреди головы англійскимъ приборомъ. Остановившись въ дверяхъ, онъ смотрѣлъ на общество въ одноглазку съ "шикарной гримасой", по словамъ Полины. Небрежно пожавъ руку доктору, онъ подошелъ къ г-жѣ Деберль и молча низко поклонился ей.
   -- А! это вы, сказала она такъ громко, чтобы всѣ окружающіе могли ее слышать.-- Вы, говорятъ, плаваете?
   Онъ не понялъ, въ чемъ дѣло, по отвѣчалъ, желая показаться остроумнымъ:
   -- Конечно, я однажды спасъ утопавшаго водолаза.
   Дамы нашли эту шутку прелестной и даже г-жа Деберль была обезоружена.
   -- Водолаза спасать я вамъ позволяю, сказала она,-- но вы знаете, что я ни разу не купалась въ Трувилѣ.
   -- Ахъ, да! вы говорите о моихъ урокахъ, воскликнулъ онъ;-- да развѣ однажды вечеромъ, сидя въ вашей гостиной, я не говорилъ вамъ, что для плаванья необходимо шевелить ногами и руками?
   Дамы громко засмѣялись. Онъ былъ очарователенъ. Жюльета пожала плечами. Рѣшительно съ Малиньономъ нельзя было говорить серьезно. Она встала и пошла навстрѣчу новой гостьѣ, появлявшейся у нея въ домѣ въ первый разъ и извѣстной своимъ музыкальнымъ талантомъ. Елена, спокойно сидѣвшая у камина, наблюдала за всѣмъ, что дѣлалось вокругъ. Малиньонъ, повидимому, особенно интересовалъ ее. Она замѣтила, что онъ ловко подошелъ къ г-жѣ Деберль и заговорилъ съ нею. Они остановились такъ близко отъ нея, что она слышала каждое слово.
   -- Отчего вы не пришли вчера? Я васъ ждалъ до обѣда, сказалъ Малиньонъ.
   -- Оставьте меня, вы съума сошли, отвѣчала вполголоса Жюльета.
   -- А! вы не вѣрите, что я спасъ водолаза; хорошо, я покажу вамъ медаль, которую получилъ за этотъ подвигъ, сказалъ онъ громко и потомъ прибавилъ шопотомъ:-- вы обѣщали, помните?
   Въ эту минуту появилось нѣсколько новыхъ гостей, г-жа Деберль разсыпалась въ любезностяхъ, а Малиньонъ съ своимъ стеклышкомъ въ глазу подошелъ къ группѣ дамъ. Елена поблѣднѣла отъ неожиданно подслушанныхъ словъ. Это былъ для нея громовой ударъ, нѣчто ужасное, невозможное. Неужели эта женщина, столь счастливая, съ лицомъ спокойнымъ, невозмутимымъ, могла обманывать своего мужа? Правда, Елена всегда считала ее легкомысленнымъ существомъ, но самое чувство себялюбія должно было удержать ее отъ паденія, сопровождаемаго всегда безпокойствами и непріятностями. О для кого она измѣнила мужу? Для Малиньона! Елена невольно вспомнила, какъ еще недавно въ саду докторъ цѣловалъ улыбающуюся, нѣжную Жюльету. Любили-же они другъ друга. По какому-то странному, непостижимому чувству, она теперь сердилась на Жюльету, словно та лично ее, обманывала. Она мучилась за Ганри, она какъ-бы ощущала его униженіе и ревность. Ея внутреннія страданія такъ ярко отражались на ея лицѣ, что старая дѣва Орели, подсѣвъ къ ней, спросила ее съ участіемъ:
   -- Что съ вами, вы нездоровы?
   Но Елена ничего не отвѣчала. Ей вдругъ захотѣлось увидать Ганри, узнать, что онъ дѣлалъ, каково было выраженіе его лица. Она стала глазами искать его въ комнатѣ и нашла. Онъ разговаривалъ съ какимъ-то толстымъ господиномъ и, судя по его улыбкѣ, былъ совершенно спокоенъ и доволенъ. Она посмотрѣла на вето съ сожалѣніемъ, которое нѣсколько умаляло его въ ея глазахъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ она любила его въ эту минуту еще болѣе, чѣмъ прежде. Онъ какъ-бы нуждался въ ея покровительствѣ и она смутно чувствовала, что должна вознаградить его за потерянное счастіе.
   -- Ну, теперь г-жа Жиро будетъ пѣть, продолжала Орели; -- нечего сказать, весело слушать въ десятый разъ "Голубковъ". Она въ нынѣшній сезонъ не поетъ ничего другого. Вы знаете, она не живетъ съ мужемъ. Она теперь водитъ дружбу вонъ съ тѣмъ брюнетомъ, который стоитъ у дверей. Жюльета принуждена принимать его, иначе эта дама не пріѣдетъ.
   -- А! протянула Елена.
   Между тѣмъ г-жа Деберль переходила отъ одной группы къ другой, прося не разговаривать громко, такъ-какъ сестра г-жи Жиро будетъ тотчасъ пѣть. Посреди гостиной сидѣло около тридцати дамъ, которыя смѣялись и разговаривали между собою и съ пятью или шестью мужчинами, казавшимися совершенно дома среди столькихъ юбокъ. Только двѣ дамы стояли, кокетливо поводя плечами.
   -- Шш! Шш! раздалось повсюду; голоса умолкли и всѣ лица приняли неподвижное, скучное выраженіе; въ теплой, душной атмосферѣ слышался только глухой звукъ вѣеровъ.
   Сестра г-жи Жиро пѣла "Голубковъ", но Елена не слушала ее. Она смотрѣла на Малиньона, который, прикидываясь пламеннымъ любителемъ музыки, качалъ головою въ тактъ и, повидимому, былъ въ восторгъ. Неужели Жюльета была въ близкихъ отношеніяхъ съ этимъ франтомъ? Вѣроятно, въ Трувилѣ одна, со скуки, она позволила себѣ какуки-нибудь опасную вольность. Елена спрашивала себя, на-сколько были близки эти отношенія. Случайно подслушанныя ею слова, повидимому, выражали, что Жюльета еще не совсѣмъ пала. Но паденіе было близко.
   Наконецъ, пѣніе кончилось. Раздались жидкія рукоплесканія и нѣсколько голосовъ воскликнуло:
   -- Прелестно! Восхитительно!
   -- Браво! Браво! крикнулъ пѣвучимъ голосомъ Малиньонъ, хлопая въ ладоши своими длинными руками въ свѣтлыхъ, узкихъ перчаткахъ.
   Когда этотъ минутный восторгъ прошелъ, всѣ лица просіяли, нѣкоторыя изъ дамъ поднялись съ мѣстъ и разговоры возобновились. Духота возрастала и въ комнатѣ распространялось благоуханіе духовъ отъ женскихъ туалетовъ. По временамъ слышался серебристый хохотъ или громко сказанное слово. Жюльета тщетно старалась удержать мужчинъ отъ бѣгства въ маленькую гостиную и, несмотря на всѣ ея просьбы, они увертывались отъ нея, покидая дамъ.
   -- Это нестерпимо, сказала она, наконецъ, съ раздраженіемъ,-- нельзя удержать ни одного.
   Орели называла дамъ по именамъ Еленѣ, которая была только во второй разъ на вечерѣ у доктора. Тутъ присутствовала вся высшая буржуазія Пасси, люди очень приличные и богатые. Но Орели не довольствовалась названіемъ фамилій гостей, а сообщила различныя свѣденія о нихъ и даже адреса модистокъ самыхъ нарядныхъ дамъ.
   -- Вы слышали, сказала она между прочимъ, -- г-жа Шерметъ выдаетъ свою дочь замужъ вонъ за того высокаго блондина. Она сама съ нимъ возилась полтора года. По крайней мѣрѣ, про эту тещу нельзя будетъ сказать, что она не любитъ своего зятя. Посмотрите, мужъ г-жи Левасеръ прелюбезно бесѣдуетъ съ любовникомъ своей жены. Странно, Жюльета обѣщала никогда не принимать ихъ вмѣстѣ.
   Елена медленно обводила глазами все общество. Неужели среди этой почтенной и приличной на взглядъ буржуазіи всѣ жены измѣняли своимъ мужьямъ? Ея провинціяльный пуританизмъ не допускалъ легкаго парижскаго взгляда на подобныя связи. Значитъ, все было дозволено! И она съ горькой улыбкой упрекала себя за свою глупую совѣстливость. Отчего она страдала, когда Жюльета называла ее другомъ и нѣжно пожинала ей руку? Развратъ становился простымъ, обыкновеннымъ и естественнымъ явленіемъ! Какъ не сходятся съ понятіями этого общества ея понятія о женской честности! Не запѣть-ли ей съ нимъ въ унисонъ?
   Г-жа Деберль, повидимому, помирилась съ Малиньономъ и, покойно усѣвшись въ креслѣ, весело смѣялась его шуткамъ.
   -- Вы сегодня не спорите? спросилъ докторъ съ улыбкой, проходя мимо.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Жюльета; -- онъ говоритъ такія глупости, что не стоитъ даже спорить. Если-бъ ты только зналъ, какъ онъ вретъ.
   Снова раздалось пѣніе, но на этотъ разъ было еще труднѣе добиться молчанія. Сынъ Тиссо пѣлъ дуэтъ изъ "фаворитки" съ очень зрѣлой дамой, причесанной à l'enfant. Полина, стоя подлѣ дверей среди мужчинъ, смотрѣла съ восторгомъ на пѣвца.
   -- О! Какой онъ красавецъ! сказала она между двумя куплетами такъ громко, что слышно было во всей гостиной.
   Однакожъ, время шло и утомленіе видимо овладѣвало обществомъ. Скучно было дамамъ сидѣть два часа на одномъ мѣстѣ, хотя въ то-же время онѣ были вполнѣ довольны скукой. Подъ звуки пѣнія и фортепьяно разговоры продолжались вполголоса. Летелье разсказывалъ, что онъ ѣздилъ недавно въ Ліонъ и его очень поразилъ странный фактъ несоединенія воды Сены и Роны. Жиро, въ качествѣ судьи, сыпалъ громкими фразами о необходимости положить предѣлъ разврату въ Парижѣ. Кто-то увѣрялъ, что онъ знакомъ съ однимъ китайцемъ, и разсказывалъ различныя интересныя подробности объ этомъ знакомствѣ. Двѣ дамы въ уголку жаловались другъ другу на своихъ служанокъ. Г-жа Бертье увѣряла, что она непремѣнно полетитъ на шарѣ, а сидѣвшія подлѣ нея пріятельницы находили это неприличнымъ. Въ группѣ женщинъ, въ которой царилъ Малиньонъ, бесѣдовали о литературѣ; г-жа Тиссо находила, что Бальзака невозможно читать, а Малиньонъ, не оспаривая этого мнѣнія, замѣтилъ, что все-же у Бальзака есть прекрасно-написанныя страницы.
   -- Пожалуйста потише, сказала Полина, подходя,-- она сейчасъ будетъ играть.
   Она говорила о пьянисткѣ, обладавшей большимъ талантомъ. Всѣ головы изъ приличія обернулись къ фортепьяно, но среди общей тишины слышались изъ маленькой гостиной громкіе голоса мужчинъ.
   -- Они нестерпимы, сказала г-жа Деберль съ сердцемъ; -- если они не хотятъ оставаться съ нами, то пусть тамъ сидятъ, но по крайней мѣрѣ молчатъ.
   И она послала Полину унять шумъ. Молодая дѣвушка съ удовольствіемъ побѣжала въ маленькую гостиную.
   -- Вы знаете, господа, сказала она съ спокойной смѣлостью юной дѣвственницы,-- сейчасъ будутъ играть, на фортепьяно. Пожалуйста помолчите.
   Она говорила очень громко и ея голосъ былъ чрезвычайно звонкій. Она не ушла, а, оставшись съ мужчинами, весело болтала и смѣялась, такъ-что шумъ еще болѣе усилился. Г-жа Деберль сидѣла въ гостиной какъ на иголкахъ. Пьянистка взяла уже первые акорды и она, какъ хозяйка, не могла встать съ мѣста, а потому только бросала угрожающіе взгляды въ сосѣднюю комнату. Музыка всѣмъ такъ надоѣла, что публика осталась очень холодна и одна г-жа Деберль осыпала пьянистку лестными комплиментами.
   Все это время Елена страдала въ глубинѣ своего сердца. Ганри какъ-бы не замѣчалъ ее. Онъ не подходилъ къ ней болѣе и лишь иногда издали улыбался ей. Сначала она одобряла такое благоразуміе, но теперь, узнавъ о поведеніи его жены, она желала чего-то, она сама не знала, чего, она желала какой-нибудь нѣжной ласки, хотя-бы даже компрометирующей ее. Самыя противоположныя страсти боролись въ ней. Развѣ онъ не любилъ ее? Нѣтъ, это было невозможно; онъ вѣрно ждалъ удобнаго случая подойти къ ней. О, если-бъ она только могла объяснить ему всю гнусность женщины, носившей его имя. Тогда онъ, конечно, прогналъ-бы Жюльету и она, Елена, жила-бы съ нимъ, какъ жена, въ какой-нибудь отдаленной странѣ.
   -- Вы не хотите чаю? вдругъ раздался надъ ея ухомъ голосъ Полины.
   Гостиная совершенно опустѣла. Всѣ перешли въ столовую, гдѣ былъ поданъ чай. Елена встала; въ головѣ у нея все мутилось. Не во снѣ-ли она слышала разговоръ Жюльеты съ Малиньономъ, не приснилось-ли ей, что Жюльета измѣнила мужу? Если это была правда, то Ганри былъ-бы подлѣ нея и она прижала-бы его къ своему сердцу.
   -- Я вамъ оставила мѣсто подлѣ себя, сказала г-жа Деберль, увидавъ Елену, входившую въ столовую.
   Молодая женщина. поблагодарила съ улыбкой и усѣлась во главѣ стола, посреди котораго виднѣлись сладкіе пироги, бріоши, всякаго рода печенья и конфекты. Только дамы сидѣли за столомъ и любезно передавали другъ другу чашки, сливки и печенья. Однако, три или четыре изъ нихъ сжалились надъ мужчинами, стоявшими вокругъ стола, и кокетливо прислуживали имъ. Здѣсь было такъ тѣсно, что многіе оставались въ гостиныхъ, ожидая своей очереди. Полина торжествовала; веселый говоръ и серебристый хохотъ громко раздавались и къ запаху духовъ, наполнявшихъ теплую атмосферу комнаты, присоединялся еще ароматъ чая.
   -- Дайте мнѣ бріоши, сказала Орели, обращаяськъ Еленѣ; -- всѣ остальныя сладости слишкомъ легкомысленны.
   Но это мнѣніе нисколько не помѣшало старой дѣвѣ съѣсть цѣлую тарелку различнаго печенья, а теперь она такъ-же ревностно принялась за болѣе серьезную бріошь.
   -- Ну, слава-богу, начинаютъ разъѣзжаться, теперь намъ будетъ попросторнѣе, прибавила она черезъ нѣсколько времени.
   Дѣйствительно нѣсколько дамъ уѣхали, простившись съ г-жею Деберль, и ихъ мѣста заняли мужчины, группы которыхъ сильно порѣдѣли. Но Орели не покидала своего стула и выразила желаніе выпить стаканъ пунша.
   -- Я вамъ сейчасъ принесу, сказала Елена, вставая.
   Въ послѣднія минуты Елена зорко наблюдала за Малиньономъ. Онъ пожалъ руку доктору и теперь прощался съ Жюльетой въ дверяхъ гостиной. Ея лицо было такъ спокойно, глаза такъ весело блистали и такая свѣтлая улыбка играла на устахъ, что можно было подумать, что Малиньонъ говорилъ ей комплименты насчетъ удавшагося вечера. Пьеръ разливалъ пуншъ на особомъ столикѣ, и Елена, направившись къ нему, ловко зашла за портьеру, чрезъ которую она могла слышать разговоръ Малиньона съ Жюльетой.
   -- Прошу васъ, приходите послѣ-завтра, говорилъ онъ, -- я буду ждать васъ отъ 12 часовъ до обѣда.
   -- Вы не можете говорить серьезно, отвѣчала г-жа Деберль, смѣясь;-- вы вѣчно болтаете вздоръ.
   -- Я буду васъ ждать, настаивалъ онъ,-- приходите, вы знаете куда?
   -- Ну хорошо, послѣ завтра, сказала быстро Жюльета.
   Малиньонъ поклонился и вышелъ изъ комнаты. Г-жа Шерметъ и г-жа Тиссо собрались уѣзжать вмѣстѣ. Жюльета проводила ихъ до передней и съ веселой улыбкой сказала первой изъ нихъ;
   -- Я заѣду къ вамъ послѣ-завтра. Я буду въ этотъ день дѣлать визиты.
   Елена стояла неподвижная, блѣдная. Пьеръ налилъ стаканъ пунша и держалъ его передъ ней. Наконецъ она взяла стаканъ машинально и понесла его старой дѣвѣ, которая укладывала конфекты за обѣ щеки.
   -- Вы слишкомъ милы! воскликнула Орели.-- я могла мигнуть Пьеру и онъ подалъ-бы мнѣ. Я нахожу, что напрасно дамамь не предлагаютъ пуншъ. Въ мои года...
   Она вдругъ остановилась, замѣтивъ страшную блѣдность Елены.
   -- Что съ вами, вы нездоровы? Выпейте пунша.
   -- Нѣтъ, это ничего. Здѣсь очень жарко.
   Она едва стояла на ногахъ и, возвратясь въ пустую гостиную, почти упала въ кресло. Лампы горѣли красноватымъ слабымъ свѣтомъ, одна изъ нихъ погасала, а свѣчи въ люстрѣ догорѣли до стеклышекъ. Изъ столовой долетали отрывочныя фразы гостей, прощавшихся съ хозяйкой. Елена забыла, что надо было идти домой, и погрузилась въ глубокую думу. Итакъ, это былъ не сонъ. Жюльета обѣщала поѣхать къ Малиньону послѣ завтра. Зачѣмъ она ѣхала и для чего? Теперь можно было все сказать мужу. Но тотчасъ ей входила въ голову мысль, что не лучше-ли было поговорить съ Жюльетой и постараться спасти ее. Но это доброе намѣреніе казалось ей неисполнимымъ.
   -- Ахъ! Это вы? воскликнула Жюльета, входя въ гостиную;-- вы прекрасно сдѣлали, что не ушли съ другими. Мы теперь посидимъ на свободѣ. Подождите, куда вамъ торопиться? прибавила она, видя, что Елена, очнувшись отъ своего забытья, хотѣла проститься.-- Ганри, дай мнѣ флаконъ. Здѣсь такъ душно.
   Теперь оставалось только трое или четверо самыхъ близкихъ пріятелей. Всѣ усѣлись передъ каминомъ, въ которомъ уже погасъ огонь, и стали разговаривать совершенно свободно. Въ отворенныя двери виднѣлась пустая столовая и столь-же пустая маленькая гостиная. Всюду царила безмолвная тишина. Ганри былъ очень нѣженъ съ женою, принесъ съ верху ея флаконъ со спиртомъ и заботливо спрашивалъ, не очень-ли она устала. Она отвѣтила, что чувствовала утомленіе, но была довольна удавшимся вечеромъ, и потомъ прибавила, что послѣ своихъ пріемовъ она никогда не могла заснуть до четырехъ часовъ. Ганри улыбнулся. Елена смотрѣла на нихъ обоихъ съ лихорадочной дрожью.
   Мало-по-малу осталось только двое гостей; Пьера послали за каретой. Наконецъ Елена увидала, что никого не было, кромѣ нея. Пробило часъ. Ганри, не церемонясь, поднялся на цыпочки и погасилъ двѣ догорѣвшія свѣчи въ люстрѣ. Въ комнатахъ становилось полутемно.
   -- Я вамъ мѣшаю лечь спать, сказала Елена, вставая, -- прогоните меня.
   Она очень раскраснѣлась, Вся кровь прилила къ головѣ. Жюльета и Ганри проводили ее до передней.
   -- Уйди, ты простудишься, здѣсь холодно, сказалъ докторъ, безпокоясь о женѣ, платье которой было очень вырѣзано спереди; -- тебѣ слишкомъ жарко, а потому вредно оставаться на холодѣ.
   -- Хорошо, прощайте, отвѣчала Жюльета, цѣлуя Елену; -- приходите почаще.
   Ганри взялъ шубу Елены и держалъ ее наготовѣ. Молодая женщина просунула свои руки въ рукава, а онъ поднялъ ей воротникъ. Они были одни и видѣли себя въ большомъ зеркалѣ, висѣвшемъ на стѣнѣ. Вдругъ, не говоря ни слова, не поворачивая головы, укутанная въ шубу, она упала въ его объятія. Въ послѣдніе три мѣсяца они довольствовались однимъ пожатіемъ руки; они не хотѣли болѣе любить другъ друга. Улыбка, игравшая на его губахъ, вдругъ исчезла; глаза его засверкали. Онъ безумно прижалъ ее къ своей груди и поцѣловалъ въ шею. Она откинула голову, чтобъ отдать ему поцѣлуй.
   

ГЛАВА II.

   Елена не спала всю ночь. Она металась со стороны на сторону, какъ въ лихорадкѣ, а когда она забывалась на минуту, то ее тотчасъ пробуждало чувство пламеннаго безпокойства. Въ этой тревожной дремотѣ ее мучила одна постоянная мысль -- гдѣ было назначено свиданіе? Ей казалось, что она успокоится, когда узнаетъ это невѣдомое мѣсто. Конечно, это не была маленькая квартира Малиньона, въ улицѣ Тетбу, о которой часто говорили въ домѣ доктора. Но гдѣ-же, гдѣ? И голова ея работала, она забыла обо всемъ остальномъ и только думала, объ одномъ этомъ вопросѣ.
   На разсвѣтѣ она встала и одѣлась.
   -- Завтра, бормотала она почти вслухъ. Теперь ей казалось, что свиданіе было назначено, вѣроятно, въ какихъ-нибудь меблированныхъ комнатахъ; потомъ это предположеніе показалось ей невозможнымъ, отвратительнымъ и въ ея воображеніи возникла роскошная комната съ толстыми драпировками, цвѣтами и веселымъ огнемъ въ каминахъ. И въ этой комнатѣ скрывались не Жюльета и Малиньонъ, а она съ Ганри. Она дрожала всѣмъ тѣломъ подъ своимъ полузастегнутымъ пеньюаромъ. Гдѣ-же, гдѣ?
   -- Здравствуй, мама! воскликнула Жанна, неожиданно просыпаясь.
   Съ тѣхъ поръ, какъ она выздоровѣла, Жанна по-прежнему спала въ кабинетѣ. Какъ всегда по утрамъ, она прибѣжала въ одной рубашкѣ и босикомъ въ спальню, обняла Елену и, возвратясь въ свою постель, закрылась одѣяломъ до шеи. Ее очень забавляла эта дѣтская выходка и она громко смѣялась, Черезъ минуту она снова повторила веселую продѣлку.
   -- Здравствуй, милая мама, повторила ода. и, возвратясь вторично въ постель, спрятала голову подъ одѣяло.
   -- Меня здѣсь нѣтъ! Меня здѣсь нѣтъ! бормотала она.
   Но Елена не играла съ нею, какъ всегда. Жаннѣ стало скучно и она снова заснула. Едва свѣтало. Около восьми часовъ вошла въ комнату Розалія и стала разсказывать, что она ходила за молокомъ по грязи, такъ-какъ была сильная оттепель. Потомъ она вспомнила, что наканунѣ приходила какая-то старуха.
   -- Да вотъ и опять она, я увѣрена; промолвила кухарка, услыхавъ звонокъ.
   Это была тетка Фетю, но чрезвычайно опрятная и нарядная, въ бѣломъ чепцѣ, новомъ платьѣ и шали.
   -- Да, это я, добрая госпожа, сказала она своимъ прежнимъ плаксивымъ голосомъ:-- я осмѣлилась васъ безпокоить, потому что имѣю къ вамъ просьбу.
   -- Вы совсѣмъ выздоровѣли, г-жа Фетю? спросила Елена, смотря съ удивленіемъ на необыкновенную перемѣну, происшедшую въ старухѣ.
   -- Да, да, мнѣ гораздо лучше. По временамъ у меня въ животѣ странная боль, но все-же мнѣ гораздо лучше. Къ тому-же мнѣ повезло. Одинъ господинъ поручилъ мнѣ вести свое хозяйство. Это цѣлая исторія.
   Она остановилась, какъ-бы ожидая, что Елена забросаетъ ее вопросами. Но молодая женщина едва ее слушала и задумчиво смотрѣла на огонь, разведенный Розаліей.
   -- Какая у васъ просьба, г-жа Фетю? спросила Елена.
   Старуха не отвѣчала, а молча оглядывала всю комнату, палисандровую мебель и синія бархатныя драпировки.
   -- Какъ у васъ прекрасно, сударыня, сказала она съ смиреніемъ и лестью бѣдняка;-- у моего господина такая-же комната, но розовая. Это прелюбопытная исторія. Представьте себѣ, что молодой человѣкъ хорошаго общества нанялъ квартиру въ нашемъ домѣ. Конечно, въ первомъ и во второмъ этажѣ у насъ есть хорошенькія квартиры, къ тому-же у насъ такъ спокойно, не слыхать никогда шума экипажей, точно въ деревнѣ. Рабочіе двѣ недѣли хлопотали и дѣйствительно сдѣлали изъ комнаты нѣчто великолѣпное.
   Видя, что Елена начинаетъ слушать ее со вниманіемъ, она продолжала, еще болѣе растягивая слова:
   -- Онъ говоритъ, что нанялъ квартиру для своихъ занятій. У насъ въ домѣ нѣтъ привратника. Это именно ему и нравится. Онъ не любитъ привратниковъ и онъ правъ.
   Она опять остановилась, какъ-бы пораженная неожиданной мыслью.
   -- Подождите, вы его должны знать. Онъ знакомъ съ вашей пріятельницей.
   -- Да? промолвила Елена, поблѣднѣвъ.
   -- Съ вашей сосѣдкой, съ которой вы ходили въ церковь. Она была у него.
   Говоря это, г-жа Фетю щурила глаза, видимо довольная волненіемъ Елены.
   -- Она была въ его комнатѣ? спросила молодая женщина, стараясь казаться спокойной.
   -- Нѣтъ, она вдругъ задумалась и ушла, вѣроятно что-нибудь забыла. Я стояла въ дверяхъ. Она у меня спросила: "здѣсь живетъ г. Винцентъ?" Когда-же я отвѣчала утвердительно, то она вскочила въ фіакръ и крикнула возницѣ: домой, ужь слишкомъ поздно. Славная эта дама, красивая, живая, приличная. Такихъ немного. Послѣ васъ, я не знаю никого лучше ея. Да благословитъ Господь васъ обѣихъ.
   Она замолчала. По выраженію ея лица ясно было, что она торжествовала.
   -- Вотъ видите, я очень желала-бы имѣть новые башмаки, прибавила она неожиданно; -- мой господинъ очень добръ, но я не могу къ нему слишкомъ приставать. Вы видите, я одѣта, но башмаки у меня съ дырами, а въ такую грязь и дождь легко промочить ноги. Вчера еще у меня были страшныя колики. Вотъ если-бъ я имѣла хорошіе, крѣпкіе башмаки...
   -- Я намъ принесу башмаки, сказала Елена и знакомъ указала ей, что пора удалиться.
   Старуха стала пятиться къ дверямъ, кланяясь и благодаря.
   -- Когда вы бываете дома однѣ?
   -- Мой господинъ всегда уходитъ послѣ 6 часовъ, отвѣчала старуха; -- но не безпокойтесь, я сама приду за башмаками къ вашему привратнику. Впрочемъ, какъ вамъ угодно. Вы добрый ангелъ. Да вознаградитъ васъ Господь.
   Когда она ушла, Елена, не могла долго опомниться. Она знала теперь, гдѣ назначено было свиданіе. Передъ ея глазами возсталъ старый домъ съ сырыми лѣстницами, почернѣвшими дверями и другими признаками нищеты, возбудившими ея сожалѣніе въ прошлую зиму. Она старалась представить себѣ, на что могла походить розовая комната въ этой нищенской трущобѣ. Погруженная въ глубокую думу, она вдругъ почувствовала, что двѣ маленькія рученки закрыли ей глаза.
   -- Кто я, кто я? спрашивалъ веселый голосъ.
   Это была Жанна. Ее разбудилъ громкій голосъ г-жи Фетю, и, видя, что дверь въ кабинетъ затворена, она поспѣшно одѣлась, чтобъ сдѣлать сюрпризъ матери.
   -- Кто я, кто я? повторяла она со смѣхомъ и, обращаясь къ Розаліи, вошедшей въ комнату съ завтракомъ, прибавила: -- ты ничего не знаешь, ты ничего не видишь.
   -- Перестань, съумасшедшая, сказала Елена: -- вѣдь я знаю, что это ты.
   Дѣвочка вскочила на колѣни къ матери и продолжала, тѣшась придуманной забавой:
   -- А я, можетъ быть, другая дѣвочка, которая принесла тебѣ письмо отъ своей матери съ приглашеніемъ къ обѣду.
   -- Не дурачься, сказала Елена, ставя ее на ноги; -- что ты болтаешь? Розалія, подавайте завтракъ.
   Но кухарка, пристально оглядѣвъ дѣвочку, сказала, что на ней очень странный костюмъ. Жанна дѣйствительно второпяхъ не надѣла даже башмаковъ. На ней была только короткая юбка, въ прорѣжку которой торчала рубашка. Разстегнутая бумазейная кофта выказывала обнаженное тѣло дѣвочки, плоскую грудь съ слегка волнистыми очертаніями. Волосы ея были растрепаны; не слышно ступая въ чулкахъ, надѣтыхъ криво, она была прелестна въ этомъ бѣломъ безпорядочномъ костюмѣ.
   Она наклонила голову и, взглянувъ на себя, разсмѣялась.
   -- Не правда-ли, я красива, мама? Хочешь, я такъ останусь? Это ко мнѣ идетъ.
   Елена съ нетерпѣніемъ махнула рукой, но потомъ спокойно спросила, какъ всегда, по утрамъ:
   -- Ты умылась?
   -- О! мама, отвѣчала дѣвочка грустно, -- дождь идетъ и такъ холодно!
   -- Такъ ты не получишь кофе. Умойте ее, Розалія.
   Обыкновенно это была ея забота, но теперь она чувствовала себя не хорошо и дрожала, словно отъ холода, хотя погода была очень теплая и въ каминѣ пылалъ огонь. Розалія придвинула къ камину столикъ съ приготовленными на немъ двумя бѣлыми фарфоровыми чашками. На огнѣ кипятился кофе на молокѣ въ серебряной кострюлькѣ, подаренной г. Рамбо. Въ этотъ ранній часъ дня неубранная, не совершенно очнувшаяся отъ сна комната имѣла какой-то искренній, улыбающійся видъ.
   -- Мама! Мама! воскликнула Жанна изъ сосѣдняго кабинета:-- она меня слишкомъ крѣпко третъ. Ой! ой! какъ холодно.
   Елена, устремивъ глаза на серебряную кастрюльку, ничего не видѣла и не слышала. Она была погружена въ глубокую думу. Она рѣшилась все узнать и пойти на это свиданіе. Ее мучила мысль о таинственномъ свиданіи въ этомъ отдаленномъ, грязномъ закоулкѣ Парижа. Она узнавала плоскій умъ Малиньона въ этомъ нелѣпомъ намѣреніи воскресить по дешевой цѣнѣ веселыя времена регентства. И однако, несмотря на свое отвращеніе къ розовой комнатѣ Малиньона, она постоянно думала съ лихорадочнымъ волненіемъ о царствовавшихъ въ ней полусвѣтѣ и тишинѣ.
   -- Если вы, барышня, будете упрямиться, я позову маму, повторяла Розалія.
   -- Мнѣ попало мыло въ глаза! воскликнула Жанна, задыхаясь отъ слезъ;-- довольно, довольно! уши оставимъ до завтра.
   Но по-прежнему слышался плескъ воды. Ребенокъ заплакалъ. Однако черезъ нѣсколько минутъ Жанна появилась въ дверяхъ, весело восклицая:
   -- Кончено, кончено!
   Она потряхивала своими мокрыми волосами и ея тѣло, обнаруживаемое спустившимися чулками и кофтой, сіяло розовой свѣжестью. Она гордилась своей чистотой и не позволяла себя одѣвать.
   -- Посмотри, мама, какія у меня красная руки, шея и уши. Позволь мнѣ погрѣться. Ты теперь не можешь сказать, чтобъ я не заслужила завтрака.
   И она свернулась въ клубокъ на своемъ маленькомъ креслѣ. Тогда Розалія налила кофе. Жанна взяла чашку и, поставивъ ее къ себѣ на колѣни, стала серьезно ѣсть сухари. Елена обыкновенно не позволяла ей пить кофе неодѣтой. Но теперь она не обращала ни на что вниманія я только проглотила кофе, не прикасаясь къ своему хлѣбу, который Жанна мало-по-малу весь съѣла. Дѣвочка была вполнѣ довольна и съ наслажденіемъ грѣла у пылающаго огня свое обнаженное тѣло. Но вдругъ она почувствовала угрызенія совѣсти. Слезы навернулись на ея глазахъ. Она поставила на столъ чашку и, бросившись на шею къ матери, воскликнула:
   -- Мама! я тебя огорчила? Ты нездорова?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Елена, цѣлуя ребенка;-- но я утомлена; я не спала всю ночь. Не обращай на меня вниманія; играй, какъ всегда.
   Она боялась, что этотъ день ей покажется убійственно длиннымъ. Что ей было дѣлать до ночи? Съ нѣкоторыхъ поръ она не брала въ руки иголки и всякое занятіе было для нея невыносимо. Страшная скука тяготила ее; цѣлыми часами сидѣла она въ своей комнатѣ, задыхаясь отъ духоты и чувствуя необходимость подышать чистымъ воздухомъ, но не покидая комнаты. Эта комната становилась для нея невыносимой; она ненавидѣла ее, вспоминая два года, проведенные въ ней; она казалась теперь отвратительной по своей тишинѣ, вдали отъ громаднаго города, и она мечтала о маленькой квартирѣ въ широкой улицѣ. Боже мой! Какъ медленно голи часы. Она взяла книгу, но одни и тѣже образы витали вередъ ея глазами и мѣшали ей читать.
   Между тѣмъ Розалія убрала комнату, Жанна была причесана и одѣта. Видя, что мать сидитъ у окна, занятая чтеніемъ, дѣвочка начала играть одна, исполняя нѣсколько ролей. Прежде всего она представила даму, дѣлающую визиты. Она убѣгала въ столовую и, черезъ минуту возвратясь, кланялась съ привѣтливой улыбкой, кокетливо наклонивъ голову.
   -- Здравствуйте, какъ ваше здоровье? Мы очень давно не видались; это, право, удивительно. Я все это время била больна -- холерою. А вы все молодѣете. Что дѣлаютъ ваши дѣти? Я родила трехъ съ прошлаго лѣта.
   Она усаживалась передъ столикомъ, который, вѣроятно, изображалъ хозяйку дома, пододвигала нѣсколько стульевъ и вела впродолженіи часа общій разговоръ.
   -- Не дурачься, Жанна, говорила ея мать, когда ребенокъ выводилъ ее изъ терпѣнья.
   -- Я, мама, у моей подруги въ гостяхъ. Она со мной разговариваетъ, мнѣ надо-же ей отвѣчать. Не правда-ли, неприлично, сидя въ гостяхъ, набивать карманы сладкими пирожками?
   И она продолжала:
   -- Прощайте, милый другъ. Вашъ вечеръ прелестенъ. Кланяйтесь пожалуйста вашему мужу.
   Потомъ вдругъ сцена измѣнялась. Она ѣхала въ каретѣ за покупками.
   -- Жанъ, потише, я боюсь. Стой у моднаго магазина. Скажите пожалуйста, госпожа модистка, что стоитъ эта шляпка? Триста франковъ -- не дорого. Но она не красива. Я хотѣла-бы шляпку съ большой птицей... Ну, Жанъ, ступай въ фруктовую лавку. Есть у васъ медъ? Дайте отвѣдать; хорошъ, но я его не хочу. Дайте мнѣ сахару на два сантима... Ну, Жанъ, тише, тише, ты опрокинешь. Вотъ мы и на землѣ. Г. полицейскій сержантъ, на насъ наѣхала телѣга. Жанъ, домой... Нѣтъ, погоди, мнѣ надо еще заѣхать въ два магазина, заказать три дюжины рубашекъ, корсетъ и ботинки... А! знакомый господинъ верхомъ. Здравствуйте, здравствуйте. Ну, слава-богу, я дома.
   И она обмахивала себя вѣеромъ и бранила своихъ слугъ. Ни на минуту ея воображеніе не оставалось въ покоѣ; вся обычная, ежедневная жизнь въ миніатюрѣ переживалась ею. Ея маленькая головка постоянно работала съ лихорадочной энергіей. Цѣлое утро и весь день до обѣда она болтала, вертѣлась, плясала, бѣгала. Съ необыкновеннымъ искуствомъ она создавала лицъ и ихъ обстановку. И все это такъ забавляло ее, какъ-будто съ нею играла дюжина дѣтей.
   Наконецъ, наступилъ вечеръ, пробило 6 часовъ. Елена очнулась отъ своего тревожнаго забытья, въ которомъ она провела цѣлый день, и поспѣшно накинула на плечи шаль.
   -- Ты уходишь, мама? спросила съ удивленіемъ Жанна.
   -- Да, голубушка. Я скоро вернусь. Будь безъ меня умницей.
   На улицѣ была оттепель, жидкая грязь покрывала мостовую. Елена вошла въ улицѣ Пасси въ магазинъ женской обуви, гдѣ она уже была однажды съ старухой Фетю. Потомъ она возвратилась въ улицу Ренуа. Небо было сѣрое, туманъ поднимался съ земли. Улица была пустынна, хотя еще не было поздно; рѣдкіе газовые фонари казались въ туманной мглѣ желтыми пятнами. Елена шла скоро, подлѣ самыхъ домовъ, какъ-бы прячась, точно она шла на любовное свиданіе. Но когда она повернула въ Водяной Проходъ, то остановилась въ какомъ-то страхѣ. Этотъ узкій проходъ зіялъ подъ ея ногами, какъ мрачная бездна. Она не видала его дна и царившій въ немъ мракъ былъ слабо освѣщенъ мерцаніемъ одного фонаря. Наконецъ, она рѣшилась идти и взялась рукою за перила, чтобъ не упасть. Ногами-же она ощупывала каждую ступень. Справа и слѣва надвигались стѣны домовъ и заборы, размѣры которыхъ достигали колосальной величины въ окружающей темнотѣ, а сучья обнаженныхъ деревьевъ казались гигантскими руками съ судорожно-сжатыми пальцами. Безмолвная тишина особенно пугала молодую женщину. Она дрожала при мысли, что одна изъ калитокъ въ садовыхъ оградахъ отворится и какой-нибудь человѣкъ бросится на нее. Но никто не появлялся и она ускорила шаги. Вдругъ изъ темноты выдѣлилась какая-то тѣнь; раздался кашель и морозъ пробѣжалъ по жиламъ Елены. Это была старуха, тихо поднимавшаяся по ступенямъ. Елена успокоилась и старательно приподняла платье, которое волочилось по грязи. Отъ густоты-же этой грязи ея ботинки какъ-бы приставали къ ступенямъ. Внизу она инстинктивно обернулась. Единственный фонарь въ проходѣ походилъ на горнозаводскую лампу, повѣшенную на одной сторонѣ шахты, признаваемой за опасную отъ просасыванія воды.
   Дойдя до дома, гдѣ жила старуха Фетю, Елена прямо поднялась на чердакъ, куда нѣкогда она приходила часто. но какъ она ни стучала въ дверь, ей никто не отворилъ. Она сошла внизъ, предполагая, что г-жа Фетю была въ первомъ этажѣ. Но войти въ квартиру она не посмѣла и остановилась въ коридорѣ, освѣщенномъ масляной лампой. Черезъ пять минутъ она снова поднялась наверхъ и во второй разъ спустилась-бы, если-бъ старуха Фетю вдругъ не показалась на площадкѣ лѣстницы.
   -- Какъ, вы здѣсь, моя добрая госпожа! воскликнула старуха.-- Войдите, не оставайтесь въ коридорѣ. Здѣсь такъ холодно.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, отвѣчала Елена;-- вотъ ваши башмаки, г-жа Фетю.
   И она заглянула въ дверь, которую г-жа Фетю оставила отворенной.
   -- Я одна, увѣряю васъ, отвѣчала старуха; -- войдите, это кухня. Нечего сказать, вы не обращаетесь гордо съ бѣдняками.
   -- Вотъ ваши башмаки, г-жа Фетю, сказала Елена, стыдясь цѣли своего прихода.
   -- Господи! Какъ васъ благодарить. Прекрасные башмаки. Подождите, я ихъ примѣрю. Отлично, они какъ-бы сдѣланы по моей ногѣ. Слава-богу, въ такихъ башмакахъ можно смѣло ходить и въ дождь. Вы, моя добрая госпожа, прибавляете мнѣ десять лѣтъ жизни. Это не пустой комплиментъ, а правда. Господь вамъ воздастъ за все.
   Съ этими словами она взяла обѣ руки Елены и поцѣловала ихъ. Послѣдняя невольно отскочила. Въ кострюлѣ грѣлось красное вино; на столѣ подлѣ лампы стояла почти пустая бутылка. Тутъ-же виднѣлись четыре тарелки, стаканъ, двѣ сковородки и котелъ. По всему было видно, что старуха была полной хозяйкой въ этой кухнѣ холостяка и разводила огонь въ очагѣ только для себя. Замѣтивъ, что глаза Елены устремлены на кострюлю, она сказала, кашляя на каждомъ словѣ:
   -- У меня опять подводитъ животъ. Что бы ни говорилъ докторъ, а я увѣрена, что у меня глисты. Вино мнѣ очень помогаетъ. Я не желаю зла никому, моя добрая госпожи, и позволяю себѣ немного нѣжиться послѣ всего, что я перенесла въ жизни. Я случайно напала на очень добраго господина, да благословитъ его небо.
   Говоря это, она положила два куска сахара въ свое вино. Она еще потолстѣла и ея маленькіе глазки совершенно исчезали въ одутловатомъ лицѣ. Вся ея фигура дышала блаженнымъ довольстволъ. Всѣ ея самолюбивыя мечты были, повидимому, осуществлены. Она была рождена для такой жизни. Дѣйствительно, какъ могла она обойтись безъ сахара? Въ полуотворенномъ шкафу Елена замѣтила банку съ вареньемъ, коробку съ бисквитами и даже нѣсколько сигаръ, украденныхъ у ея господина.
   -- Ну, прощайте, г-жа Фетю, мнѣ пора идти, сказала Елена.
   -- Подождите, вино слишкомъ горячо и я его выпью потомъ, отвѣчала старуха, отставляя кострюлю ни уголокъ плиты; -- извините, что я васъ приняла въ кухнѣ. Пройдемте по всѣмъ комнатамъ.
   Она взяла лампу и пошла по узкому коридору; Елена слѣдовала за нею съ тревожно бьющимся сердцемъ. Отъ закоптѣлыхъ стѣнъ несло сыростью, но вдругъ отворилась дверь и онѣ очутились на толстомъ коврѣ, въ безмолвной, уединенной комнатѣ.
   -- Хорошо здѣсь, не правда-ли? сказала старуха, поднявъ лампу надъ своей головой.
   Въ этой комнатѣ и въ сосѣдней съ нею, гораздо меньшей, стѣны были обтянуты розовымъ кретономъ съ толстыми амурчиками въ медальенахъ. Въ первой комнатѣ былъ столъ, двѣ кушетки и нѣсколько креселъ, а во второй -- громадная кровать. Дверь между ними была снята и ихъ раздѣляла только портьера. Старуха Фетю съ гордостью указала на лампу, висѣвшую на золоченой цѣпи и которую она считала послѣднимъ словомъ роскоши.
   -- Вы не можете себѣ представить, какой мой господинъ странный, продолжала старуха; -- онъ часто въ полдень зажигаетъ лампу и сидитъ часами, смотря на нее и куря сигару. Это вѣрно его забавляетъ. Какъ-бы то ни было, меблировка квартиры ему вѣрно дорого стоила.
   Елена молча осматривала обѣ комнаты. Онѣ показались ей неприличными, вычурными. Стѣны были слишкомъ розовы, кровать слишкомъ велика, остальная мебель слишкомъ нова. Все дышало оскорбительнымъ желаніемъ соблазнить поджидаемую этими комнатами жертву. Модистка не устояла-бы противъ такой прелести.
   -- Онъ себя называетъ г-мъ Винсеномъ, прибавила, подмигивая, старуха;-- мнѣ все равно. Если онъ хорошо платитъ, то...
   -- Прощайте, г-жа Фетю, повторила Елена съ большимъ волненіемъ.
   Она хотѣла уйти и отворила дверь, но очутилась въ анфиладѣ трехъ маленькихъ комнатъ съ обнаженными, грязными стѣнами. Обои висѣли длинными кусками, потолки сильно закоптѣли, въ оконныхъ рамахъ не доставало многихъ стеколъ, которыя замѣнялись бумагою. Отовсюду несло нищетою.
   -- Не туда, не туда! воскликнула старуха:-- эта дверь обыкновенно заперта. Отдѣлка двухъ комнатъ обошлась такъ дорого моему господину, что онъ оставилъ другія въ прежнемъ видѣ. Пожалуйте сюда.
   Когда Елена проходила снова по розовому будуару, старуха остановила ее и вторично поцѣловала ея руку.
   -- Я женщина благодарная, сказала она,-- и никогда не забуду этихъ башмаковъ. Какъ они хороши, какъ они теплы, какъ впору. Но чего мнѣ просить для васъ у Господа? О, Боже! исполни всѣ ея желанія и сдѣлай ее счастливѣйшей изъ женщинъ, Ты, читающій въ сердцахъ всѣхъ, вѣдаешь все, чего я ей желаю. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
   И, подъ вліяніемъ неожиданнаго религіознаго энтузіазма, старуха крестилась и наклоняла голову въ ту сторону, гдѣ стояла большая двухспальная кровать. Потомъ, отворивъ дверь въ коридоръ, она сказала на ухо Еленѣ какимъ-то страннымъ, измѣнившимся голосомъ:
   -- Когда угодно, постучите въ кухню, я всегда тамъ.
   Смущенная, озираясь по сторонамъ, словно выходя изъ подозрительнаго мѣста, Елена сошла съ лѣстницы и почти безсознательно возвратилась въ улицу Винезъ. Только тамъ она почти вслухъ повторила послѣднія слова старухи. Нѣтъ, она никогда не вернется въ этотъ домъ. Ей нечего было тамъ дѣлать. Къ чему-же ей было стучаться въ кухню? Она добилась своего: она видѣла то, что хотѣла. Она теперь презирала себя и другихъ. Къ чему пошла она туда! Эти двѣ комнаты, обитыя розовымъ кретономъ, постоянно мерещились ей; онѣ представлялись ей со всѣми мельчайшими подробностями. Ода даже запомнила, какъ стояли стулья и какими складками падали занавѣси вокругъ кровати. Но вмѣстѣ съ тѣмъ передъ глазами ея вертѣлись и три маленькія комнаты, пустыя, грязныя, и этотъ контрастъ краснощекихъ амуровъ съ обнаженными, покрытыми плѣсенью стѣнами возбуждалъ въ ней злобу и отвращеніе.
   -- Хорошъ будетъ обѣдъ, сударыня! воскликнула Розалія, встрѣчая свою госпожу на лѣстницѣ; -- вотъ ужь полчаса, какъ все пригорѣло.
   За столомъ Жанна осыпала мать вопросами. Куда она ходила? Что дѣлала? Получивъ-же только лаконическіе отвѣты, она стала играть съ куклой, которую посадила рядомъ съ собою на стулъ.
   -- Кушайте опрятно, барышня, говорила она, отдавая куклѣ половину десерта; -- оботрите ротъ. О! грязнушка, вы уронили салфетку. Вотъ вамъ бисквитъ. Что вы говорите? Вы хотите варенья? Да, это вкуснѣе. Дайте мнѣ ваше яблоко, я вамъ его очищу.
   Она клала порцію куклы на стулъ и сама принялась за нее, когда окончила свою долю десерта.
   -- Какъ вкусно, говорила она теперь за куклу, -- я никогда не ѣла такого славнаго варенья. Гдѣ вы его покупаете, сударыня? Я скажу моему мужу, чтобъ онъ принесъ мнѣ такого варенья. Неужели въ вашемъ саду растутъ такія чудесныя яблоки?
   Играя такимъ образомъ, она заснула. Съ самаго утра она не переставала бѣгать и возиться съ куклой. Елена перенесла спящую на постель, раздѣла и уложила на подушку. Она и во снѣ весело улыбалась, словно продолжала игру, но уже не съ куклой, а съ ангелами.
   Елена осталась одна. Она провела ужасный вечеръ передъ потухшимъ каминомъ. Откинувшись на спинку кресла, она чувствовала боль во всемъ тѣлѣ и страшный стукъ въ головѣ. Самыя невозможныя мысли мучили ее и сила воли совершенно въ ней исчезла. Она словно переродилась и какая-то невѣдомая злая, сладострастная женщина нашептывала ей повелительнымъ голосомъ, котораго она не могла ослушаться. Когда пробила полночь, она легла въ постель, но тутъ ея мученья еще усилились, она металась со стороны на сторону въ тревожномъ полу-забытьѣ. Образы и видѣнія, увеличенныя безсонницей, преслѣдовали ее. Наконецъ, одна мысль овладѣла всѣмъ ея существомъ, душила ее и держала ея голову какъ-бы въ тискахъ. Около двухъ часовъ она вдругъ вскочила, блѣдная, но рѣшительная, и напряженной поступью лунатика направилась къ столу. Она зажгла лампу и написала записку, старательно измѣняя свой почеркъ. Это было анонимное письмо, назначавшее доктору Деберлю свиданіе на слѣдующій день, въ такомъ-то мѣстѣ, въ такомъ-то часу. Она положила письмо въ конвертъ, запечатала его и опустила его въ карманъ платья, лежавшаго на креслѣ. Все это она сдѣлала тихо, спокойно, и потомъ, возвратясь въ постель, тотчасъ заснула тяжелымъ, мертвымъ сномъ.
   

ГЛАВА III.

   На слѣдующее утро Розалія могла подать кофе только къ девяти часамъ. Елена встала поздно, разбитая, блѣдная отъ дурно проведенной ночи. Опустивъ руку въ карманъ, она ощупала письмо, засунула его подальше и, не произнося ни слова, усѣлась передъ окномъ. Жанна встала тоже съ тяжелой головой и недовольнымъ лицомъ. Съ сожалѣніемъ покинула она свою постельку, не чувствуя ни малѣйшаго желанія заняться игрой въ это утро. Небо было цвѣта сажи, комната смотрѣла уныло, сильные потоки дождя хлестали по окнамъ.
   "Барышня не въ духѣ, говорила Розалія сама съ собою.-- Она не можетъ пробыть въ хорошемъ настроеніи двухъ дней подъ рядъ... Это потому, что она такъ много скакала вчера".
   -- Ты больна, Жанна? спросила Елена.
   -- Нѣтъ, мама, отвѣчала дѣвочка.-- Это такое гадкое небо...
   Елена погрузилась опять въ свое раздумье. Она кончила кофе и сидѣла на томъ-же мѣстѣ, сосредоточенная, съ глазами, устремленными на огонь. Этотъ видъ глубокой задумчивости, который она сохраняла цѣлыхъ два дня, былъ просто оцѣпененіемъ; по цѣлымъ часамъ ее преслѣдовала одна и та-же мысль и никакими усиліями не могла она отогнать ее; это былъ глухой переулокъ, изъ котораго не представлялось возможности выбраться. Вставая, первой ея мыслію было, что ея долгъ поговорить съ Жюльетой, уговорить ее отказаться отъ свиданія. но какъ? она не знала, хотя ясно сознавала необходимость сдѣлать эту попытку, и мысль эта стояла передъ нею, преслѣдовала ее. Услышавъ, что бьетъ десять часовъ, она одѣлась. Жанна не спускала съ нея глазъ; когда-же увидала, что мать беретъ шляпку, она сжала свои крошечныя ручки, какъ-бы отъ холода, тѣнь страданія пробѣжала по ея лицу. Обыкновенно дѣвочка ревновала мать къ каждому ея выходу изъ дома, не покидала ее ни на минуту, хотѣла быть вездѣ съ нею. И раньше она чувствовала себя чрезвычайно печальной, теперь-же углубилась въ свой уголокъ съ тяжелимъ сердцемъ и опустила голову.
   -- Розалія, сказала она,-- поторопитесь убрать комнату... Не отлучайтесь. Я сейчасъ вернусь.
   И, наклонившись, она поцѣловала Жанну, не замѣчая ея печали. Когда она вышла, дитя, изъ самолюбія удерживавшееся отъ жалобъ, зарыдало.
   -- Фи, какъ это дурно, барышня! сказала Розалія вмѣсто утѣшенія.-- Не украдутъ-же вашу мамашу. Надо-же ей когда-нибудь заняться своими дѣлами... Нельзя быть всегда пришитой къ ея юбкамъ.
   Елена тѣмъ временемъ повернула за уголъ улицы Винезъ, пробираясь около стѣнъ, чтобы защититься отъ ливня, который разразился съ новой силой въ эту минуту. Пьеръ отворилъ дверь, но, казалось, онъ былъ въ большомъ затрудненіи.
   -- Дома г жа Деберль?
   -- Да, сударыня, только я не знаю...
   Когда-же Елена, какъ другъ дома, направилась въ залу, онъ осмѣлился ее остановить.
   -- Подождите, сударыня, я прежде узнаю.
   Онъ прошмыгнулъ въ сосѣднюю комнату, едва притворивъ двери, и тотчасъ-же затѣмъ раздался сердитый голосъ Жюльеты:
   -- Да зачѣмъ-же вы впустили! Я вѣдь рѣшительно запретила вамъ... Просто невѣроятно, нельзя ни минуты быть покойной.
   Елена открыла дверь, твердо рѣшившись исполнить то, что она считала своимъ долгомъ.
   -- Ахъ, это вы! заговорила Жюльета, увидавъ гостью.-- Я не такъ поняла...
   Но сердитое выраженіе не покидало ея лица. Очевидно, гостья ее стѣсняла.
   -- Я вамъ помѣшала? спросила послѣдняя.
   -- Нѣтъ, нѣтъ... Я сейчасъ вамъ объясню. Мы готовимъ сюрпризъ. Мы репетируемъ "Капризъ" для одной изъ моихъ суботъ и выбрали нарочно для этого утро, чтобы никто не могъ догадаться... А теперь пожалуйста оставайтесь. Вы насъ не выдадите, не правда-ли?
   И, хлопнувъ руками и обращаясь къ г-жѣ Бертье, стоявшей посреди комнаты, она продолжала, не обращая болѣе вниманія на Елену:
   -- Ну-съ, за работу... Мнѣ кажется, что вы не придаете довольно значенія этой фразѣ: "Наполнить кошелекъ тайкомъ отъ мужа",-- да, въ глазахъ многихъ это болѣе, чѣмъ ромаяично... Повторите.
   Елена, удивленная этимъ времяпрепровожденіемъ, сѣла въ отдаленіи и смотрѣла на неожиданное представленіе. Всѣ стулья и столы были придвинуты къ стѣнамъ, средина ковра оставалась свободной. Бертье, томная блондинка, произносила свой монологъ, поднявъ глаза къ потолку, отыскивая на немъ слова, тогда какъ толстая Жиро, красивая брюнетка, взявшая на себя роль г-жи Лери, дожидалась въ креслѣ своей очереди выступить на сцену. Эти дамы были въ утреннемъ туалетѣ, въ шляпкахъ и перчаткахъ. Передъ ними, съ книгой Мюссе въ рукахъ, растрепанная, въ накинутомъ на плечи широкомъ бѣломъ кашемировомъ пеньюарѣ, стояла Жюльета съ видомъ режисера, показывающаго артистамъ интонацію голосовъ и сценическую игру. Такъ-какъ мрачный день давалъ мало свѣта, тюлевая, вышитыя занавѣси были откинуты и открывали узкій, глубокій садъ, почернѣвшій отъ сырости.
   -- Вы недостаточно растроганы, говорила, почти сердясь, Жюльета.-- Вложите больше выраженія въ эту фразу: "Милый, маленькій кошелекъ, мы разукрасимъ тебя въ послѣдній разъ"... Начните еще разъ.
   -- Я буду очень плоха, томно отвѣчала Бертье;-- увѣряю васъ, что я буду очень плоха... Зачѣмъ сами вы не возметесь за эту роль? Вы были-бы великолѣпной Матильдой.
   -- О, нѣтъ, не я... Во-первыхъ, здѣсь нужна блондинка. Вовторыхъ, я хорошій професоръ, но плохой практикъ... За дѣложе... за дѣло.
   Елена сидѣла въ своемъ углу. Бертье, вся поглощенная игрой, не повернулась даже къ ней. Жиро послала ей легкій кивокъ головой. Она чувствовала, что была тутъ лишней, что ей слѣдовало-бы отказаться отъ приглашенія садиться. Теперь ее удерживало уже не столько сознаніе предстоящаго ей долга, сколько то смутное, неопредѣленное чувство, которое иногда овладѣвало ею въ этомъ мѣстѣ. Она страдала отъ равнодушнаго пріема Жюльеты. Та безпрестанно капризно переносила свою дружбу съ одного лица на другое; впродолженіи мѣсяца, двухъ, она обожала людей, бросалась къ нимъ на шею, казалось, жила только для нихъ; вдругъ, въ одно прекрасное утро, не говоря почему, она переставала ихъ знать; безъ сомнѣнія, и въ этомъ, какъ и во всемъ, она подчинялась модѣ, потребности любить тѣхъ, которыхъ любили другіе. Эти рѣзкіе скачки привязанности оскорбляли Елену, обширный умъ которой мечталъ о вѣчности. Часто выходила она отъ Деберлей глубоко опечаленная, съ истиннымъ отчаяніемъ на непрочность людской дружбы. Сегодня-же, благодаря тревожному состоянію, въ которомъ она находилась, печаль эта чувствовалась еще живѣе.
   -- Сцену съ Шавиньи мы пропустимъ, говорила Жюльета.-- Онъ не придетъ сегодня утромъ... А теперь, г-жа Лери... Ваша очередь, г-жа Жиро... Начинайте.
   И она прочитала:
   -- "Представьте себѣ, я показываю ему этотъ кошелекъ..."
   Жиро встала и съ видомъ съумасшедшей глухимъ голосомъ начала:
   -- "Да, это очень мило. Посмотримъ".
   Елена, впущенная слугой, видѣла въ своемъ воображеніи совершенно другую сцену. Она думала, что найдетъ Жюльету въ нервномъ состояніи, блѣдной, трепещущей при мысля о свиданіи, колеблющейся и притягиваемой невидимой силой; себя она видѣла заклинающей ее подумать... затѣмъ молодая женщина бросится въ ея объятія... Тогда онѣ поплачутъ вмѣстѣ и Елена удалится съ мыслію, что хотя Ганри для нея совершенно потерянъ, за то счастіе его упрочено. А между тѣмъ она попадаетъ на репетицію, въ которой рѣшительно ничего не понимаетъ. Жюльету находитъ съ спокойнымъ лицомъ, вѣроятно, подкрѣпленную мирнымъ сномъ, съ умомъ, свободнымъ настолько, что ее можетъ сердить неправильный жестъ Бертье, нисколько нфаботящейся о томъ, что предстоитъ ей сдѣлать послѣ полудня. Это равнодушіе, это легкомысліе леденили Елену, пришедшую въ горячкѣ страсти.
   Она чувствовала потребность сказать что-нибудь и спросила первое навернувшееся ей:
   -- Кто-же будетъ Шавиньи?
   -- Малиньонъ, отвѣчала Жюльета, оборачиваясь съ удивленнымъ видомъ.-- Онъ игралъ роль Шавиньи всю прошедшую зиму... Несносный, его никогда нѣтъ на репетиціяхъ... Послушайте, mesdames, я буду читать роль Шавиньи. А то у насъ не будетъ толку.
   И съ этой минуты она тоже приняла участіе въ игрѣ, невольно подражая мужскому голосу и манерамъ и входя въ роль. Бертье ворковала, толстая Жиро употребляла неимовѣрныя усилія, чтобы казаться живой и остроумной. Вошелъ Пьеръ подложить дровъ въ каминъ; взглядомъ, брошеннымъ снизу, окинулъ онъ дамъ, находя ихъ смѣшными.
   Елена, все еще не теряя надежды, пробовала отвести Жюльету въ сторону.
   -- На одну минуту только. Мнѣ надо съ вами поговорить.
   -- Невозможно, моя милая... Видите сами, я очень занята... Завтра, если вамъ будетъ время,
   Елена замолчало. Отрывочный тонъ молодой дамы выводилъ ее изъ себя. Она чувствовала глухой гнѣвъ при видѣ ея спокойствія, тогда какъ сама со вчерашняго дня терпѣла невыносимую пытку. Одну минуту ей пришло въ голову удалиться и предоставить все на произволъ случая. Какъ она была глупа, что хотѣла спасти эту женщину! Ночной кошмаръ возобновлялся, лихорадочная рука отыскивала письмо въ карманѣ и судорожно сжимала его. И зачѣмъ она будетъ любить другихъ, когда не любятъ ее, не страдаютъ такъ, какъ она? Потребность зла росла и ошедомля ла ее.
   -- Отлично! закричала вдругъ Жюльета.
   Бертье, положивъ голову на плечо Жиро, съ рыданіемъ произносила:
   -- "Я увѣрена, что онъ любитъ ее, я увѣрена въ этомъ".
   -- Этотъ, вырвавшійся у васъ, крикъ доставитъ вамъ громадный успѣхъ. Остановитесь немного, вотъ такъ... "Я увѣрена, что онъ любитъ ее, я увѣрена въ этомъ..." Оставьте вашу голову... Это очаровательно... Вамъ, госпожа Жиро.
   -- "Нѣтъ, дитя мое, этого быть не можетъ; это капризъ, фантазія..." декламировала толстуха.
   -- Превосходно! опять закричала Жюльета.-- Но сцена слишкомъ длинна. Не правда-ли? Отдохнемъ минутку... Надо хорошенько усвоить себѣ это движеніе.
   Всѣ три принялись теперь за обсужденіе, какъ лучше устроить залъ. Дверь въ столовую налѣво будетъ служить для входа и выхода, кресло поставятъ направо, въ глубинѣ -- диванъ; столъ слѣдуетъ придвинуть къ камину. Елена встала и ходила за ними, какъ-будто и ее интересовала постановка пьесы. Она отказалась отъ мысли вызвать на объясненіе и хотѣла только сдѣлать послѣднюю попытку помѣшать Жюльетѣ отправиться на свиданіе.
   -- Я пришла, говорила она, -- спросить васъ, не сегодня-ли вы хотѣли сдѣлать визитъ госпожѣ Шерметъ?
   -- Да, сегодня, послѣ полудня.
   -- Если вы позволите, я зайду къ вамъ и мы поѣдемъ вмѣстѣ; я такъ давно обѣщала этой дамѣ пріѣхать къ ней.
   Жюльета на мгновеніе пришла въ замѣшательство, но тотчасъ-же оправилась.
   -- Конечно, я буду очень рада... Только мнѣ придется такъ много ѣздить; сначала мнѣ необходимо заѣхать къ моимъ поставщикамъ, такъ-что, право, не знаю, въ которомъ часу мнѣ придется быть у госпожи Шерметъ.
   -- Ничего, возразила Елена, -- я съ удовольствіемъ покатаюсь.
   -- Послушайте, я буду говорить съ вами откровенно... Не настаивайте, вы меня стѣсните. Отложимъ лучше до слѣдующаго понедѣльника.
   И все это говорилось безъ малѣйшаго волненія, съ такой ясной, спокойной улыбкой, что Елена смѣшалась и не прибавила ли слова. Она должна была помочь Жюльетѣ переставить кушетку къ камину и отошла. Репетиція продолжалась. Въ концѣ сцены Жиро въ своемъ монологѣ съ большимъ выраженіемъ произнесла двѣ фразы:
   "Какая, однако, пропасть сердце мужчины! Ахъ, право же мы лучше ихъ!"
   Что ей теперь дѣлать? И въ умѣ Елены при этомъ безпокойно встававшемъ въ ней вопросѣ носились неясныя мысли о насиліи. Она чувствовала неотразимую потребность отомстить Жюльетѣ за ея спокойствіе, какъ-будто эта безмятежность была оскорбленіемъ пожиравшей ее лихорадки. Конечно, она болѣе не будетъ пытаться спасти ее. Она мечтала о ея гибели, чтобы посмотрѣть, сохранитъ-ли она и тогда свое хладнокровіе и равнодушіе. Потомъ начинала презирать себя за свою деликатность и совѣстливость. Двадцать разъ она могла-бы сказать Ганри: "Я люблю тебя, бери меня всю", а не содрогаться и съ блѣднымъ лицомъ подходить къ этой женщинѣ, которая за три часа до перваго свиданія спокойно разыгрывала у себя комедію. Даже въ эту минуту она дрожала болѣе, чѣмъ та; ее доводило до съумасшествія сознаніе своей возбужденности посреди этой мирной, смѣющейся комнаты и боязнь разразиться вдругъ страстными словами. Значитъ, она труситъ? Нѣтъ, теперь она жаждетъ счастья и достигнетъ его, хотя-бы пришлось для этого разрушить навсегда счастье другихъ!
   Она услышала звукъ отворившейся двери и голосъ Ганри произнесъ:
   -- Продолжайте пожалуйста, не обращайте на меня вниманія... Я только пройду.
   Репетиція кончалась. Жюльета, все еще въ роли Шавиньи, схватила за руку Жиро.
   -- "Эрнестина, я обожаю тебя!" говорила она тономъ, полнымъ убѣжденія.
   -- "Значитъ, вы не любите болѣе г-жу Бленвиль?" отвѣчала Жиро.
   Жюльета не хотѣла продолжать, пока мужъ былъ въ комнатѣ. Мужчины не должны знать объ этомъ. Докторъ былъ чрезвычайно привѣтливъ съ дамами, наговорилъ имъ много любезностей и предсказалъ блестящій успѣхъ. Въ черномъ платьѣ и перчаткахъ, съ чисто-выбритымъ, лицомъ, онъ возвращался съ обычныхъ визитовъ. Входя, онъ поздоровался съ Еленой простымъ наклоненіемъ головы. Онъ видѣлъ въ театрѣ "французской-комедіи" хорошую актрису въ роли Лери и далъ г-жѣ Жиро нѣсколько сценическихъ указаній.
   -- Въ ту минуту, когда Шавиньи падаетъ къ вашимъ ногамъ, вы подходите къ камину и бросаете кошелекъ въ огонь. Совершенно спокойно, не правда-ли? Безъ гнѣва, какъ женщина, играющая въ любовь...
   -- Хорошо, хорошо, оставь насъ, повторяла Жюльета.-- Мы это сами знаемъ.
   И когда онъ отворилъ дверь кабинета, она опять принялась за старое:
   -- "Эрнестина, я тебя обожаю!"
   Ганри, выходя, поклонился Еленѣ такимъ-же наклоненіемъ головы, какъ и вначалѣ. Она сидѣла молча, ожидая какой-то катастрофы. Это внезапное появленіе мужа имѣло въ себѣ что-то угрожающее. но какъ онъ умалился въ ея глазахъ, когда ушелъ со своею вѣжливостью и ослѣпленіемъ!
   И онъ тоже, глупецъ, занимался этой комедіей! И ни искры пламени не зажглось въ его глазахъ при видѣ ея. Весь домъ казался ей теперь непріязненнымъ, холоднымъ. Это было всеобщее разрушеніе, ничто не удерживало ее болѣе; она ненавидѣла Ганри столько-же, сколько и Жюльету. Судорожно сжала она своими пальцами письмо въ карманѣ. Съ трудомъ выговоривъ "до свиданія", она ушла; мебель и все вокругъ нея кружилось, а въ ушахъ отдавались послѣднія слова Жиро:
   -- "Прощайте. Сегодня вы, быть можетъ, на меня сердитесь, но завтра почувствуете ко мнѣ сколько-нибудь дружбы, и, повѣрьте, это лучше, чѣмъ простой капризъ".
   На тротуарѣ, когда за ней затворилась дверь, Елена порывисто, почти машинально вынула письмо и опустила его въ ящикъ. Потомъ, подождавъ нѣсколько секундъ, безсмысленно глядя на узкую мѣдную полоску, закрывшую отверстіе, она сказала вполголоса:
   -- Кончено.
   Она видѣла двѣ комнаты, обтянутыя розовымъ кретономъ, мягкія кресла, большую кровать; тамъ были Малиньонъ и Жюльета; вдругъ стѣна разверзалась, входилъ мужъ; и болѣе она ничего не знала, но чувствовала себя совершенно спокойной. Инстинктивно обвела она вокругъ себя взглядомъ, не видалъ-ли кто ее опускающею письмо въ ящикъ. Улица была пуста. Она повернула за уголъ и пошла домой.
   -- Ты была умницей, милушка? спросила она, цѣлуя Жанну.
   Малютка, сидя въ томъ-же креслѣ, подняла къ ней свое надутое личико. Не отвѣчая, она обхватила руками шею матери и поцѣловала ее съ тяжелымъ вздохомъ.
   Ей было очень горько.
   За завтракомъ Розалія выразила удивленіе.
   -- Сударыня, вы, вѣроятно, много ходили?
   -- Почему такъ? спросила Елена.
   -- Потому, что у васъ такой апетитъ... Давно уже вы не кушали такъ хорошо...
   И это была правда. Елена была очень голодна. Внезапно почувствованное облегченіе развило въ ней апетитъ. Она испытывала мирное благосостояніе, неизъяснимое душевное спокойствіе. Послѣ потрясеній двухъ послѣднихъ дней въ ней водворилась тишина, всѣ члены ея успокоились, размягчились, какъ по выходѣ изъ бани. Она чувствовала пріятную истому, неясную тяжесть гдѣ-то; это доставляло ей наслажденіе, она не думала болѣе и, какъ сонная, сидѣла съ открытыми глазами.
   По выходѣ изъ-за стола, войдя въ свою комнату, первый ея взглядъ упалъ на стѣнные часы, которые показывали двадцать пять минутъ перваго. Свиданіе назначено въ три. Еще два съ половиной часа. Вычисленіе это было произведено машинально. Къ тому-же торопиться болѣе не для чего, стрѣлки подвигаются безостановочно и никто въ мірѣ не можетъ теперь ихъ задержать; пусть совершается начатое. Уже два дня какъ валялся на кушеткѣ начатый дѣтскій чепчикъ. Она взяла его и, сѣвъ у окна, занялась шитьемъ. Иголка съ шумомъ прокалывала новый каленкоръ, въ комнатѣ царила тишина. Жанна сидѣла на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ съ сложенными, опущенными руками.
   -- Мама, я не могу работать, говорила она.-- Это меня не занимаетъ.
   -- Такъ, милушка, не надо, не дѣлай ничего. Хочешь вдѣвать мнѣ нитки въ иголку?
   Дитя молча, съ страдальческимъ видомъ и медленными движеніями принялось за это занятіе. Бережно оно отрѣзало одинаковой длины нитки, лѣниво отыскивало ушко и только во-время успѣвало вдѣть нитку, когда другая въ рукахъ матери уже кончалась.
   -- Видишь-ли, такъ идетъ скорѣе. Сегодня къ вечеру будутъ готовы всѣ шесть чепчиковъ.
   И она повернулась, чтобы опять взглянуть на часы. Часъ десять минутъ. Еще около двухъ часовъ. Теперь Жюльета занята, вѣроятно, своимъ туалетомъ. Ганри получилъ письмо. О, безъ сомнѣнія, онъ пойдетъ. Указанія даны точныя, онъ тотчасъ-же найдетъ. Но эти событія казались еще такъ далеко, и она относилась къ нимъ безучастно. Она шила ровно, съ прилежаніемъ швеи. Минуты шли одна за другою. Пробило два.
   Раздался сильный звонокъ.
   -- Кто-бы это могъ быть, мама? спросила Жанна, вздрогнувъ отъ испуга на своемъ стулѣ.-- Это ты!.. Зачѣмъ звонишь такъ сильно? Ты меня испугалъ, сказала она, увидя входящаго Рамбо.
   Рамбо казался сконфуженнымъ. У него, дѣйствительно, была тяжелая рука.
   -- Я сегодня не добрая, не совсѣмъ здорова, продолжала дѣвочка.Не надо меня пугать.
   Рамбо встревожился. Что-же съ милой малюткой? И успокоился только тогда, когда Елена сдѣлала ему знакъ, что она въ одномъ изъ своихъ дурныхъ расположеній духа, по выраженію Розаліи. Обыкновенно онъ никогда не приходилъ днемъ, и потому тотчасъ-же началъ объяснять причину своего визита. Это для соотечественника, старика-работника, который вслѣдствіе своей старости сидѣлъ безъ работы и у котораго на рукахъ была еще параличная жена, въ комнатѣ величиною съ кулакъ. Трудно представить себѣ подобную нищету. Еще сегодня утромъ онъ былъ у нихъ, чтобы самому убѣдиться собственными глазами. Это дыра подъ крышей, съ окномъ величиною въ табакерку, черезъ которое легко проникалъ дождь; внутри-же немного соломы, женщина, завернутая въ старую занавѣску, и одурѣвшій мужчина, лежавшій на землѣ и потерявшій всякое желаніе сколько-нибудь прибрать свою комнату.
   -- О, несчастные, несчастные! повторяла. Елена, растроганная до слезъ.
   Рамбо затруднялъ не старикъ работникъ. Онъ возьметъ къ себѣ и найдетъ, чѣмъ занять его. Но жена, параличная женщина, которую мужъ не смѣлъ оставить ни одной минуты и которую надо было то катать, какъ тюкъ, то снова класть на мѣсто, -- что съ ней дѣлать?
   -- Я подумалъ о васъ, продолжалъ онъ,-- вы должны помѣстить ее немедленно въ больницу... Я-бы пошелъ самъ къ Деберлю, но подумалъ, что вы можете имѣть на него больше вліянія, вы лучше съ нимъ знакомы... Если онъ только займется этимъ дѣломъ, завтра-же все будетъ устроено.
   Жанна слушала блѣдная, дрожащая отъ жалости. Она сложила руки и умоляющимъ голосомъ шептала:
   -- О, мама, пожалуйста, помѣсти эту женщину...
   -- Да, конечно! отвѣчала Елена съ увеличивающимся волненіемъ.-- Какъ только можно будетъ, я поговорю съ докторомъ, онъ займется этимъ... Дайте мнѣ ихъ адресъ, Рамбо.
   Тотъ написалъ.
   -- Тридцать пять минутъ третьяго, сказалъ онъ, вставая.-- Докторъ долженъ быть теперь дома.
   Она тоже встала, какъ-бы внезапно пробудившись всѣмъ тѣломъ, и посмотрѣла на часы. Дѣйствительно, стрѣлка показывала тридцать пять минутъ третьяго и шла далѣе. Заикаясь, она сказала, что доктора, конечно, нѣтъ дома, что онъ, вѣроятно, дѣлаетъ теперь визиты. Глаза-же ея не отрывались отъ часовъ. Рамбо, взявшій уже свою шляпу, стоя началъ снова свою исторію. Эти бѣдняки все продали, не исключая печи; съ начала зимы у нихъ ни днемъ, ни ночью не бывало огня. Въ концѣ декабря они цѣлыхъ четыре дня сидѣли совершенно безъ ѣды. У Елены вырвалось болѣзненное восклицаніе. Стрѣлка все шла и показывала безъ двадцати три. Еще двѣ минуты Рамбо собирался уходить.
   -- Итакъ, я разсчитываю на васъ, говорилъ онъ,-- и смотрю на это дѣло какъ на устроенное... Завтра мы поговоримъ еще.
   -- До свиданія, милочка, сказалъ онъ, наклонившись, чтобы поцѣловать Жанну.
   -- До свиданія... Будь спокоенъ, мама не забудетъ, я ей напомню.
   Когда Елена возвратилась изъ передней, куда она провожала Рамбо, стрѣлка показывала безъ пятнадцати. Черезъ четверть часа все будетъ кончено. Передъ глазами ея пронеслось видѣніе того, что произойдетъ: Жюльета уже тамъ, Ганри входитъ и застаетъ ее. Она знала комнату, помнила мельчайшія подробности съ страшной отчетливостью. Да къ тому-же, потрясенная печальной исторіей Рамбо, она почувствовала холодную дрожь, потрясавшую всѣ ея члены. Внутри ея раздался крикъ. Но это низость, то, что она сдѣлала, это письмо, этотъ низкій доносъ! Ослѣпленіе исчезло и она все видѣла въ иномъ свѣтѣ. И кто-же. сдѣлалъ подобную низость? Ей припомнился жестъ, которымъ она опустила письмо въ ящикъ. Въ своемъ оцѣпененіи она смотрѣла на себя какъ на постороннюю особу, которой не захотѣла помѣшать совершить злое дѣло. Она какъ-бы просыпалась. Что-же произошло? и зачѣмъ она стоитъ все на одномъ мѣстѣ, слѣдя за часовыми стрѣлками? Прошло еще двѣ минуты.
   -- Мама, сказала Жанна,-- пойдемъ вмѣстѣ вечеромъ къ доктору. Это меня освѣжитъ. А то я задыхаюсь сегодня.
   Но Елена не слыхала. Еще тринадцать минутъ. Невозможно-же позволить совершиться подобной низости. Ею овладѣло теперь безумное желаніе помѣшать во что-бы то ни стало. Она должна -- иначе жизнь немыслима. И, какъ съумасшедшая, бросилась она въ комнату.
   -- А ты берешь меня съ собой? весело кричала Жанна.-- Мы сейчасъ идемъ къ доктору, не такъ-ли, мама?
   -- Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала та, отыскивая свои ботинки и наклоняясь, чтобы заглянуть подъ кровать.
   Ихъ тамъ не было; съ жестомъ полнѣйшей безпечности она подумала, что такъ-же хорошо можетъ пойти и въ тонкихъ комнатныхъ башмакахъ. Теперь она перерывала зеркальный шкафъ, отыскивая свою шаль. Жанна ласково подошла къ ней.
   -- Такъ ты идешь не къ доктору, мама?
   -- Нѣтъ.
   -- Ну все равно, возьми меня съ собой... О, пожалуйста, возьми меня, это доставитъ мнѣ такое удовольствіе.
   Шаль была, наконецъ, найдена, накинута на плечи. Боже мой, только двѣнадцать минутъ, едва хватитъ времени, чтобы добѣжать. Она пойдетъ туда и сдѣлаетъ что-нибудь, все-равно что. Дорогой она обдумаетъ.
   -- Мама, скажи, возьмешь меня съ собой? повторяла Жанна все болѣе тихимъ, болѣе трогательнымъ голосомъ.
   -- Не могу взять тебя съ собой, отвѣчала Елена.-- Я иду туда, куда дѣти не ходятъ... Дай мнѣ шляпу.
   Личико Жанны помертвѣло, глаза расширились и прерывающимся голосомъ она спросила:
   -- Куда-же ты идешь?
   Мать не отвѣчала, занятая завязываніемъ лентъ шляпы. Дитя продолжало:
   -- Теперь ты всегда ходишь безъ меня. Вчера ты уходила, сегодня, и вотъ теперь опять уходишь. Я не могу переносить этого, мнѣ больно, я боюсь одна... Слышишь-ли, я умру, мама...
   Потомъ, потрясаемая рыданіями, въ припадкѣ печали и злобы она уцѣпилась за юбку Елены.
   -- Пусти, оставь меня, будь умницей, я сейчасъ вернусь, говорила мать.
   -- Нѣтъ, не хочу... не хочу... заикалось дитя.-- Ты не любишь меня болѣе, а то ты взяла-бы меня съ собой... О, я знаю, что ты любишь другихъ болѣе, чѣмъ меня... Возьми меня, возьми меня, или я буду лежать на землѣ, пока ты не вернешься...
   Она обвила ручонками ноги Елены, рыдала въ складкахъ ея платья, цѣпляясь за него всею своею тяжестью, чтобы не дать матери двинуться съ мѣста. Стрѣлка подвигалась впередъ; было безъ десяти три. Елена видѣла, что она никакъ не поспѣетъ вовремя, и, не помня себя, грубо оттолкнула Жанну, закричавъ:
   -- Что за несносный ребенокъ! настоящій тиранъ!.. Если ты еще будешь плакать, я съ тобою раздѣлаюсь по-своему!
   Она вышла, съ шумомъ захлопнувъ дверь. Жанна, блѣдная, шатаясь, отошла къ окну; слезы исчезли при этомъ грубомъ обращеніи. Протянувши руки къ двери, она еще дважды прокричала: "Мама! мама!" И, опустившись на стулъ, осталась на немъ съ расширенными глазами, съ лицомъ, искаженнымъ ревнивой мыслью, что мать ее обманываетъ.
   Елена шла быстро. Дождь пересталъ. Однѣ только большія капли изъ водосточныхъ трубъ тяжело падали ей на плечи. Она обѣщала себѣ подумать дорогой, составить какой-нибудь планъ дѣйствія. Теперь-же хотѣла только дойти. Была минута колебанія, когда она вошла въ пасажъ Дезо. Лѣстница превратилась въ бурный потокъ; сюда устремились всѣ ручьи изъ улицы Ренуаръ. По ступенямъ, сжатые между двумя стѣнками, они съ пѣной неслись внизъ; мѣстами выглядывали кусочки мостовой, блестящіе, выполированные дождемъ. При блѣдномъ свѣтѣ сѣраго неба бѣлѣлся пмажъ между черными вѣтвями деревьевъ. Приподнявъ немного юбки, она спустилась. Вода доходила ей до щиколодки, башмаки оставались въ лужахъ. Она слышала вокругъ себя неясный шопотъ, подобный журчанію маленькихъ рѣчекъ, протекающихъ въ травѣ въ глубинѣ лѣсовъ. Вдругъ она очнулась на лѣстницѣ передъ дверью. Она остановилась, едва переводя духъ, измученная, не помня, зачѣмъ пришла. Потомъ вспомнила и рѣшилась прежде постучаться въ кухню.
   -- Какъ, это вы! сказала старуха Фетю.
   Она не говорила болѣе своимъ слезливымъ голосомъ. Ея маленькіе глазки блестѣли, всѣ морщинки ея лица трепетали отъ сдержаннаго старческаго смѣха. Она болѣе не стѣснялась, похлопывала ее по рукамъ, слушая ея прерывающіяся, несвязныя слова. Елена дала ей двадцать франковъ.
   -- Богъ вамъ воздастъ за это! бормотала по привычкѣ старуха Фетю.-- Все, что вы захотите, малютка.
   

ГЛАВА IV.

   Малиньонъ ожидалъ сидя, развалившись въ креслѣ и согрѣвая ноги у пылавшаго камина. Онъ спустилъ занавѣси на окнахъ и зажегъ свѣчи. Гостиная, гдѣ онъ ожидалъ, была ярко освѣщена небольшой люстрой и двумя канделябрами; въ сосѣдней же комнатѣ, напротивъ, было почти темно; она освѣщалась лампой съ абажуромъ, въ которой былъ пущенъ слабый огонь. Малиньонъ безпрестанно смотрѣлъ на часы.
   -- Чортъ возьми! сказалъ онъ вслухъ.-- Неужели и сегодня она обманетъ!
   Онъ сдѣлалъ непріятную гримасу. Онъ ждалъ уже цѣлый часъ. Съ досадой онъ всталъ и прошелся по комнатѣ. Окинувъ испытующимъ взглядомъ комнату, онъ нашелъ, что не вся мебель размѣщена картинно; онъ передвинулъ козетку, поставивъ ее къ самому камину. Свѣчи разливали пріятный свѣтъ по комнатѣ, игравшій въ складкахъ кретона, въ то время, какъ на улицѣ дулъ сильный, порывистый вѣтеръ. Малиньонъ вошелъ въ сосѣднюю комнату и удовольствіе выразилось на его лицѣ: "О, она будетъ довольна убранствомъ, подумалъ онъ, -- во всемъ здѣсь видѣнъ "шикъ", кровать исчезаетъ въ альковѣ и ее совсѣмъ незамѣтно". Поправивъ кружева на пологѣ, онъ возвратился въ гостиную и услышалъ три быстрые удара въ дверь, что было условленнымъ сигналомъ.
   -- Наконецъ-то! вскричалъ онъ и на лицѣ его выразилось торжество.
   Онъ побѣжалъ отворить. Вошла Жюльета, закутанная въ мантилью, съ опущеннымъ вуалемъ. Пока Малиньонъ запиралъ дверь, она, оставалась неподвижной на мѣстѣ, точно сильное волненіе отняло у нея даръ слова. Но когда молодой человѣкъ взялъ ее за руку, она подняла вуаль и показала улыбающееся, нѣсколько блѣдное, но совершенно спокойное лицо.
   -- Что это? У васъ горятъ свѣчи! вскричала она.-- Днемъ? А вы-же говорили, что не терпите этого.
   Малиньонъ, желавшій заключить ее въ свои объятія, былъ ошеломленъ ея словами. Онъ пояснилъ, что сегодня такой отвратительный день, что въ окна видно отъ сосѣдей и что онъ обожаетъ ночь.
   -- У васъ семь пятницъ на недѣлѣ, отвѣчала она, смѣясь.-- Весной, на моемъ дѣтскомъ балѣ, вы злились, что свѣчи зажжены днемъ; вамъ казалось, что вы находитесь въ могильномъ склепѣ. Какъ часто мѣняются ваши вкусы.
   Она говорила съ нѣкоторой афектированностью, отчего голосъ ея казался грубѣе. Это и служило единственнымъ признакомъ ея волненія. Временами она поднимала свой подбородокъ, точно чувствовала что-то неловкое въ горлѣ. Но глаза ея блестѣли; она была довольна своей неосторожностью. Она вспомнила о г-жѣ Шерметъ, надѣлавшей не мало неосторожностей въ своей жизни, и ей стало смѣшно.
   -- Посмотримъ, каково у васъ, сказала она и обошла вокругъ комнату. Онъ шелъ за нею, размышляя, что ему слѣдовало тотчасъ-же поцѣловать ее, а теперь приходится ждать. Она-же внимательно осмотрѣла мебель, стѣны, потолокъ.
   -- Мнѣ не нравится вашъ кретонъ, онъ слишкомъ вульгаренъ! И гдѣ вы взяли этотъ отвратительный цвѣтъ?.. Этотъ стулъ былъ-бы недуренъ, еслибы не слишкомъ золоченое дерево... Ни одной картины, ни одной красивой бездѣлушки... только люстра и канделябры, ужь вовсе не изящные... Посмѣйте теперь издѣваться надъ моимъ японскимъ павильономъ!
   Она хохотала, она мстила ему за его нападки.
   -- Прекрасный у васъ вкусъ, нечего сказать! продолжала она.-- Одна моя фарфоровая статуетка стоитъ дороже всей этой мебели... Приказчикъ моднаго магазина и тотъ откажется отъ этого цвѣта. Не думаете-ли вы ею плѣнить вашу прачку?
   Раздосадованный Малиньонъ не отвѣчалъ ни слова. Онъ предложилъ ей жестомъ войти въ сосѣднюю комнату, но она осталась на порогѣ, говоря, что не любитъ ходить туда, гдѣ очень темно. Къ тому-же она видѣла, что и сосѣдняя комната убрана не лучше гостиной; и тамъ такая-же рыночная мебель. Она безжалостно издѣвалась надъ ночной лампочкой, -- мечтѣ швеекъ, -- которую, по ея словамъ, можно купить за семь съ половиною франковъ.
   -- Я заплатилъ за нее девяносто, закричалъ съ нетерпѣніемъ Малиньонъ.
   Она была въ восторгъ, что разозлила его. Онъ успокоился и спросилъ глухо:
   -- Вы не снимете ваше пальто?
   -- Поневолѣ сниму, отвѣчала она,-- у васъ такъ жарко.
   Она сняла не только пальто, но и шляпку, и положила ихъ на кровать. Когда онъ вернулся, онъ нашелъ ее сидящей у камина въ гостиной. Она сдѣлалась серьезной.
   -- Правда, можно-бы лучше убрать двѣ комнаты, но ничего, здѣсь все-таки мило, сказала она, желая нѣсколько потѣшить его.
   -- Развѣ объ этомъ думалъ я, убирая эти комнаты! вскричалъ онъ неосторожно. Онъ не могъ сказать ничего болѣе грубаго и нелѣпаго. На ея лицѣ выразилось грустное раздумье. Она опустила голову; казалось, она забыла, гдѣ находится. Ему вздумалось воспользоваться ея смущеніемъ.
   -- Жюльета! прошепталъ онъ, наклоняясь къ ней.
   Жестомъ она заставила его сѣсть. Въ Трувилѣ, когда море ему наскучило, Малиньонъ вообразилъ сзбя влюбленнымъ. Разъ вечеромъ онъ взялъ ее за руку. До этого времени уже три года между ними существовала дружеская короткость отношеній, они вѣчно спорили, но сходясь во взглядахъ. Она не разсердилась, увидя его влюбленнымъ; это забавляло ее. Потомъ, чувствуя свое сердце совершенно свободнымъ, она тоже вообразила, что влюбилась. До сихъ поръ она дѣлала все то, что дѣлали ея подруги; оставалось ей только влюбиться; къ этому повлекло ее любопытство и желаніе не отставать отъ другихъ. Если-бы вначалѣ Малиньонъ дѣйствовалъ грубѣе, она непремѣнно-бы пала. У него явилась нелѣпая идея побѣдить ее своимъ остроуміемъ, и она привыкла къ роли кокетки, которую играла съ нимъ. Разъ ночью, когда они любовались вмѣстѣ моремъ, точно любовники комической оперы, и онъ въ первый разъ вздумалъ быть болѣе рѣшительнымъ, она прогнала его, удивленная и взбѣшенная, что онъ такъ нагло прерываетъ ихъ спокойный романъ. Въ Парижѣ Малиньонъ поклялся дѣйствовать искуснѣе. Онъ воспользовался концомъ зимняго сезона, когда балы, обѣды, выѣзды утомили ее и она не знала, что ей дѣлать отъ скуки. Ей улыбнулась идея о тайной квартиркѣ въ отдаленномъ кварталѣ, о тайныхъ свиданіяхъ, -- все недозволенное такъ увлекательно. Ей вдругъ захотѣлось испытать все,-- вѣдь это такъ забавно. И вотъ пришла она въ эту квартиру и, къ удивленію своему, чувствовала себя совершенно спокойной, никакое волненіе не тревожило ее.
   -- Жюльета, Жюльета! повторялъ Малиньонъ, желая придать своему голосу какъ можно болѣе нѣжности.
   -- Будьте благоразумны, отвѣчала она просто.
   И она взяла китайскій экранъ съ камина; она дѣйствовала до такой степени спокойно, точно находилась у себя дома.
   -- Вы знаете, у насъ была репетиція сегодня утромъ, продолжала она.-- Кажется, я сдѣлала неудачный выборъ, предложивъ роль г-жѣ Бертье. Въ ея исполненіи Матильда выходитъ невыносимой плаксой. Прелестный монологъ, когда она обращается къ своему кошельку: "бѣдный малютка, цѣлую тебя!" -- она произноситъ точно пансіонерка поздравительные стихи... Я боюсь за нее.
   -- А г-жа Жиро? спросилъ онъ, придвигая кресло и беря ее за руку.
   -- О. она превосходна... Въ ней много жизни, страсти...
   Она не отнимала своей руки, которую онъ поцѣловалъ нѣсколько разъ, но она, казалось, этого не замѣчала.
   -- Хуже всего, продолжала она, -- это, что васъ не было. Вы могли-бы сдѣлать замѣчаніе г-жѣ Вертье. Наконецъ, какъ-же мы добьемся ансамбля, если вы не являетесь на репетицію.
   Онъ обнялъ ее за талію.
   -- Я явлюсь, какъ только выучу свою роль, отвѣчалъ онъ.
   -- Да, это необходимо; вы примете на себя обязанность режисера... Съ вашей стороны нелюбезно, что вы не хотите посвятить намъ три или четыре утра...
   Она не могла продолжать; онъ покрывалъ ея шею поцѣлуями. Теперь только она замѣтила, что онъ держитъ ее въ своихъ объятіяхъ, и, вырываясь, слегка ударила его по щекѣ китайскимъ экраномъ. Она дала себѣ слово на этомъ пунктѣ прекратить любовную сцену. Однакожь, на ея раскраснѣвшемся отъ огня камина лицѣ выразилось любопытство. Только-то! Не пойти-ли нѣсколько дальше? Но ее удерживалъ страхъ.
   -- Берегитесь, прошептала она сердитымъ тономъ, -- я опять разсержусь.
   Но онъ снова сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ. "Если я послушаю ее, она будетъ потеряна для меня навсегда", думалъ онъ и крѣпче сжималъ, не говоря ни слова. Одно время казалось, что она забылась, она сидѣла съ закрытыми глазами. Вдругъ она встрепенулась.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, повторяла она.-- Оставьте меня, вы дѣлаете мнѣ больно... Я по хочу, не хочу.
   Онъ ничего не отвѣчалъ. Она почти перестала сопротивляться, но въ душѣ ея зародился протестъ; она злилась и на себя, и на него. Она ничего не могла сказать, слова застывали на ея губахъ. Ахъ! какъ дурно платитъ онъ ей за ея довѣрчивость! Чего надѣется онъ, рѣшаясь на такую грубость? Въ умѣ она назвала его даже подлецомъ. Никогда болѣе она не увидится съ нимъ. Какъ зло и глупо онъ смѣется теперь. Она вырвалась отъ него и спаслась за кресло... Еще минута -- и онъ былъ-бы побѣдителемъ...
   Малиньонъ никогда еще не переживалъ такой непріятной минуты. Они стояли другъ противъ друга съ измѣнившимися лицами, обоимъ имъ было стыдно. Вдругъ раздался ударъ въ двери. Сперва они ничего не поняли. Но вотъ отворилась дверь, послышались шаги и затѣмъ кто-то закричалъ:
   -- Спасайтесь! спасайтесь!.. иначе васъ захватятъ.
   Говорила Елена. Остолбенѣлые, Малиньонъ и Жюльета не знали, что и подумать. Ихъ удивленіе было такъ велико, что они забыли обо всемъ.
   -- Спасайтесь, повторяла Елена, обращаясь къ Жюльетѣ, -- вашъ мужъ будетъ здѣсь черезъ двѣ минуты.
   -- Мой мужъ, пробормотала Жюльета.-- Зачѣмъ? Что ему надобно?
   Она поглупѣла. Всѣ мысли смѣшались въ ея головѣ. Ей показалось чудомъ, что Елена здѣсь и говоритъ ей объ ея мужѣ. Елена сдѣлала сердитый жестъ.
   -- Развѣ у меня есть время объяснять вамъ... Онъ сейчасъ придетъ. Я васъ предувѣдомила... Уходите скорѣе! Уходите оба!
   Жюльета пришла въ необычайное волненіе. Она бѣгала по комнатамъ, растерянная, произнося безсвязныя фразы:
   -- Ахъ, Боже мой! ахъ, Боже мой!.. Благодарю васъ... Гдѣ мое пальто? Какъ глупо, что въ комнатѣ совершенно темно!.. Дайте мнѣ мое пальто; принесите свѣчу, чтобы я могла отыскать мое пальто... Другъ мой, не обращайте вниманія, что я не благодарю васъ... Я не знаю, гдѣ рукава, -- нѣтъ, я знаю... я не могу болѣе...
   Страхъ парализовалъ ея движенія; нужно было, чтобы Елена помогла ей надѣть пальто. Она надѣла на себя шляпку криво, на бокъ, не завязавъ даже завязокъ. Но Х5же всего было то, что потратилось много времени на отыскиванье ея вуаля, упавшаго подъ кровать. Ощупывая опустившимися и дрожащими руками, но забыла-ли она что-нибудь надѣть, она бормотала сквозь зубы:
   -- Какой урокъ! какой урокъ!.. Ахъ, все это еще хорошо кончилось, право!..
   Малиньонъ, совсѣмъ блѣдный, смотрѣлъ очень глупо. Онъ переминался съ ноги на ногу, сознавая, что онъ смѣшонъ и достоинъ презрѣнія. Единственная отчетливая мысль, до которой онъ былъ способенъ додуматься, заключалась въ сознаніи, что ему не везетъ. Съ его губъ сорвался только одинъ жалкій вопросъ:
   -- Значитъ, вы думаете, что и я долженъ удалиться?
   Такъ-какъ ему не отвѣчали, то онъ взялся за свою палку, продолжая разговаривать, чтобы казаться хладнокровнымъ. Нужно было спѣшить. Въ помѣщеніи существовала, кромѣ параднаго входа, черная заброшенная лѣстница, по которой имъ было еще возможно пройти. Фіакръ г-жи Деберль остановился у крыльца; онъ могъ увезти ихъ обоихъ по набережной. Малиньонъ повторялъ:
   -- Успокойтесь-же!.. Все уладится отлично!.. Идите вотъ сюда...
   Онъ отворилъ одну изъ дверей; глазамъ присутствующихъ представилась анфилада изъ трехъ комнатъ, темныхъ и заброшенныхъ; здѣсь такъ и остались вся грязь и вся пыль. Въ двери ворвалась струя сырого воздуха. Прежде, чѣмъ переступить порогъ въ эти жалкіе и отвратительные покои, Жюльета въ послѣдній разъ выразила возмущеніе, проговоривъ громко:
   -- И какъ я могла придти сюда! Какая мерзость!.. Я никогда не прощу себѣ этого!
   -- Торопитесь! сказала Елена, испуганная не меньше ея.
   Она толкнула Жюльету,-- Жюльета, рыдая, бросилась ей на шею. Это была нервная реакція, Ее душилъ стыдъ; ей хотѣлось защитить себя, сказать, почему ее нашли здѣсь, у мужчины. Потомъ, по какому-то инстинктивному побужденію, она приподняла свои юбки, точно ей приходилось переходить черезъ ручей, и вышла. Малиньонъ, шедшій впереди, отстранялъ ногою разный соръ, валявшійся на черной лѣстницѣ. Двери снова закрылись за ними.
   Елена осталась между тѣмъ въ маленькомъ салонѣ. Она прислушивалась. Вокругъ нея царствовала тишина,-- невозмутимая тишина теплой и запертой комнаты, гдѣ слышался трескъ превращавшихся въ уголья полѣньевъ. У нея звенѣло въ ушахъ и она не слышала ничего. Но спустя нѣсколько времени, которое показалось ей безконечнымъ, послышался внезапный стукъ колесъ. Это отъѣзжалъ фіакръ Жюльеты. Тогда она вздохнула свободнѣе, она сдѣлала какой-то нѣмой жестъ, походившій на выраженіе благодарности, и ея глаза наполнились слезами отъ радости. Мысль о томъ, что она поправила дурной поступокъ, что она не будетъ мучиться вѣчными угрызеніями совѣсти за низость своихъ дѣйствій, наполняла ее чувствомъ, полнымъ нѣжности и признательности. Она чувствовала облегченіе, она была растрогана, но въ то-же время она была такъ слаба послѣ того тяжелаго кризиса, изъ котораго она вышла побѣдительницей, что у нея не достало силы удалиться отсюда въ свою очередь. Никогда еще не ощущала она такого счастія и такой усталости. Кромѣ того она думала, что Ганри придетъ и что долженъ-же онъ кого-нибудь застать здѣсь. Послышался стукъ въ двери, она тотчасъ-же отперла ихъ.
   Прежде всего Ганри сильно изумился. Онъ вошелъ, занятый мыслью о полученномъ имъ письмѣ безъ подписи, съ недовольнымъ и блѣднымъ отъ безпокойства лицомъ. Но когда онъ увидалъ ее, у него вырвалось восклицаніе:
   -- Вы!.. Боже мой, такъ это были вы!
   Въ этомъ восклицаніи слышалось еще гораздо болѣе изумленія, чѣмъ радости. Онъ никакъ не ожидалъ этого свиданія, назначеннаго ему съ такою смѣлостью. Потомъ всѣ инстинкты мужчины пробудились въ немъ въ виду той неожиданной жертвы, которую Елена, какъ казалось, готовилась принести ему въ этомъ таинственномъ убѣжищѣ. Онъ не видѣлъ болѣе въ ней того напряженія воли, которое давало ей возможность быть строгой и неприступной даже въ минуты самыхъ нѣжныхъ его изліяній, и это обстоятельство подталкивало его отдаться вполнѣ своей страсти.
   -- Вы любите меня, вы любите меня! бормоталъ онъ.-- Наконецъ-то вы со мною, а я-то, я ничего и не подозрѣвалъ!
   Онъ открылъ объятія и хотѣлъ заключить въ нихъ ее. Елена, спокойная и усталая, улыбнулась ему, когда онъ вошелъ. Теперь, смущенная, блѣдная, она отшатнулась отъ него. Безъ сомнѣнія, она ожидала его и увѣряла себя, что она поболтаетъ съ нимъ минуту, выдумаетъ ему какую-нибудь исторію. Ея голова была слишкомъ сильно занята другими мыслями и она полагала, что эту исторію она успѣетъ придумать и тогда, когда онъ придетъ. Но положеніе ея внезапно, рѣзко и грубо выяснилось теперь: Ганри мечталъ, что она назначила ему свиданіе. Она вовсе не желала этого. Она возмущалась въ душѣ.
   -- Ганри, я васъ прошу... Дайте мнѣ сказать...
   Но онъ взялъ ее за руки, онъ медленно притянулъ ее къ себѣ, точно желая побѣдить ее сразу поцѣлуемъ. Любовь росла въ немъ втеченіи мѣсяцевъ, потомъ она уснула подъ вліяніемъ разрыва ихъ интимныхъ отношеній, теперь-же она должна была пробудиться съ удвоенной силой, уже потому, что онъ началъ забывать Елену. Вся кровь отъ сердца прилила къ его щекамъ. Елена отстранялась отъ него, видя его пылающее лицо, вдругъ совершенно измѣнившееся, уже давно знакомое ей и пугавшее ее своимъ выраженіемъ въ подобныя минуты. Уже два раза онъ смотрѣлъ на нее этими безумными глазами. За минуту до того онъ, вѣроятно, даже и не думалъ о аей.
   -- Оставьте меня, вы меня пугаете... Клянусь вамъ, вы ошибаетесь...
   Она отталкивала его. Тогда онъ, казалось, опять изумился.
   -- Но вѣдь это вы писали ко мнѣ, но правда-ли? спросилъ онъ.
   Она на мгновеніе поколебалась: что сказать, что отвѣтить?
   -- Да, наконецъ прошептала она.
   Но онъ сдѣлался недовѣрчивымъ, видя ее такою холодною, подавленною тревогой, которой онъ не могъ себѣ объяснить.
   -- Вы писали, чтобы я пришелъ, и я пришелъ... зачѣмъ-же вы меня теперь гоните?
   Елена опустила голову. По ней пробѣжала дрожь.
   Но, Боже мой, не могла-же она выдать Жюльету, послѣ того, какъ она спасла ее; передъ нею, казалось, раскрылась пропасть, въ которую скользила она теперь сама. Ганри въ эту минуту осматривалъ обѣ комнаты, удивляясь ихъ освѣщенію и ихъ убранству. Онъ рѣшился спросить ее. не скрывая болѣе своего безпокойства:
   -- Вы здѣсь у себя дома?
   Такъ-какъ отвѣта не послѣдовало, то онъ заговорилъ быстро:
   -- Ваше письмо очень встревожило меня... Прошу васъ, скажите мнѣ, что все это значитъ. Я не могу повѣрить, чтобы вы нанимали этотъ домъ и вообще убранство этихъ комнатъ принадлежитъ не вамъ... Елена, вы что-то скрываете отъ меня. Прошу васъ, разъясните все.
   Она не слушала болѣе, она думала, что онъ имѣетъ право предполагать о назначеніи ему свиданія. Зачѣмъ могла она ему писать и что она могла дѣлать здѣсь, если она не ожидала его? Она даже начинала терять увѣренность въ томъ, что она точно не назначала ему свиданія. Казалось, ее медленно охватываетъ какой-то туманъ, въ которомъ она постепенно должна исчезнуть вся.
   Онъ настаивалъ на своемъ все сильнѣе: онъ допрашивалъ ее, находясь подлѣ нея, чуть не касаясь ея губъ своими губами, добиваясь правды.
   -- Вы ждали меня, вы ждали меня?
   Тогда, отдаваясь ему, безъ силы, охваченная опять ощущеніемъ усталости и нѣжности, она согласилась сказать то, что подсказывалъ онъ, готова была желать того, чего желалъ онъ.
   -- Я васъ ждала, Ганри...
   Ихъ губы еще болѣе приблизились.
   -- Но скажите мнѣ, зачѣмъ это письмо... И зачѣмъ вы здѣсь?.. Гдѣ мы?..
   -- Не спрашивайте меня, никогда не старайтесь узнать... Дайте мнѣ клятву въ этомъ... Вы видите, что подлѣ васъ я, именно я. Чего-же вы хотите еще?
   -- Вы любите меня?
   -- Да, я васъ люблю.
   -- Вы моя, Елена, вполнѣ моя?
   -- Да, вполнѣ.
   Ихъ губы встрѣтились, они поцѣловались. Она забыла все, она уступала какой-то высшей силѣ. Теперь это казалось ей естественнымъ и неизбѣжнымъ. Въ ней воцарился внутренній миръ. Ей приходили на намять только ощущенія и воспоминанія юности. Однажды въ такой-же зимній день, когда она была молоденькой дѣвочкой, въ улицѣ Петитъ-Мари, она чуть не умерла, въ комнатѣ, лишенной свѣжаго воздуха, передъ горящими угольями, зажженными для глаженья. Въ другой разъ, лѣтомъ, окна были открыты и у нея по комнатѣ вдругъ пролетѣлъ зябликъ, заблудившійся въ темныхъ улицахъ. Почему она думала о своей смерти? Почему она думала объ этой улетѣвшей птичкѣ? Она чувствовала, что ее охватило всецѣло какое-то меланхолическое и ребяческое настроеніе и въ то-же время какое-то сладостное забвеніе всего на свѣтѣ.
   -- Но ты вся измокла, пробормоталъ Ганри.-- Ты, значитъ, пришла пѣшкомъ?
   Онъ понизилъ голосъ, говоря ей "ты"; онъ говорилъ ей на ухо, точно онъ боялся, что его услышатъ. Теперь, когда она отдавалась ему, его желанія замирали передъ нею, онъ горячо и робко ласкалъ ее, потерявъ смѣлость, оттягивая время. Братская заботливость о ея здоровьѣ вдругъ пробудились въ немъ; ему было необходимо нужно выразить эту заботливость въ мелочахъ, въ интимномъ тонѣ.
   -- Ты промочила себѣ ноги, ты можешь заболѣть, повторялъ онъ.-- Боже мой, есть-ли здравый смыслъ бѣгать въ такихъ башмакахъ по улицамъ!
   Онъ посадилъ ее передъ огнемъ, и сталъ предъ нею на колѣни. Она улыбалась и не защищалась, дозволяя ему сушить ея ноги. Ея маленькіе башмаки напитались водою, точно губка. Онъ снялъ ихъ и поставилъ у камина. Чулки тоже пропитались водою и сырыя пятна покрывали ноги выше щиколки. Не обращая вниманія на то, что она покраснѣла, онъ, съ сердитымъ жестомъ, полнымъ, однакожь, нѣжности, снялъ ихъ.
   -- Такой-то неосторожностью наживаютъ себѣ ревматизмъ, сказалъ онъ.-- Согрѣйся.
   И онъ придвинулъ табуретъ. Ноги снѣжной бѣлизны передъ пламенемъ отсвѣчивали розовымъ отблескомъ. Въ комнатѣ было душно. Съ улицы доносился шумъ дождя и сильнаго вѣтра.
   -- Да, мнѣ холодно, сказала она съ дрожью въ голосѣ.
   Ея снѣжной бѣлизны ноги были какъ ледяныя. Онъ взялъ ихъ въ свои руки, которыя горѣли, и сталъ тереть ихъ; теплота стала быстро возстановляться.
   -- Чувствуешь ты? спрашивалъ онъ.--Твои ноги такъ малы, что я могу совершенно закрыть ихъ своими руками.
   И онъ крѣпче сжималъ ихъ, такъ что, наконецъ, кости затрещали; она. невольно вздрогнула. Онъ выпустилъ ея ноги изъ своихъ рукъ и поставилъ ихъ на табуретъ.
   -- Нѣтъ, не надо... согрѣй ихъ хорошенько передъ огнемъ.
   Оба они потеряли всякое представленіе о времени и мѣстѣ. У нихъ было только смутное ощущеніе того, что они засидѣлись очень поздно въ зимнюю ночь. Догорѣвшія почти до конца, въ сыроватой и сонной атмосферѣ, свѣчи заставляли ихъ думать, что они провели здѣсь, должно быть, нѣсколько часовъ. Но они ужо не понимали, гдѣ они находятся. Вокругъ нихъ разстилалась какая-то пустыня; не было ни одного живого звука, ни одного человѣческаго голоса, было только впечатлѣніе чего-то въ родѣ бушеванія бури на просторномъ и темпомъ морѣ. Они были внѣ живого міра, за тысячи верстъ отъ земли. Это забвеніе всякой связи, которая существовала между ними и другими лицами и предметами, было такъ полно, что имъ казалось, что они въ этотъ мигъ и родились здѣсь, и должны тотчасъ-же умереть здѣсь, обнявъ другъ друга. Вся ихъ жизнь заключалась въ этой тѣсной комнатѣ, за предѣлами которой не было ничего.
   Они даже не находили болѣе словъ. Слова не передавали уже ихъ чувствъ. Ихъ нѣжныя фразы, долгіе дни, посвященные ими любви, все исчезло теперь. Быть можетъ, они знали другъ друга и прежде, но эти прежнія встрѣчи не касались ихъ. Одна настоящая минута существовала для нихъ и они старались продлить ее, не говоря о своей любви, привыкнувъ другъ къ другу, какъ послѣ десятилѣтней супружеской жизни.
   -- Тебѣ тепло?
   -- О, да, благодарю.
   Но какое-то безпокойство заставило ее нагнуться. Она прошептала:
   -- Мои башмаки, кажется, никогда не высохнутъ.
   Онъ разувѣрилъ ее, взялъ ея крошечные башмаки, прислонилъ ихъ къ рѣшеткѣ камина и сказалъ, тихимъ голосомъ:
   -- Вотъ такъ они высохнутъ, я тебя увѣряю.
   Онъ возвратился къ ней, поцѣловалъ еще разъ ея ноги, поднялъ голову до ся тальи. Горящіе уголья, наполнявшіе каминъ, жгли ихъ обоихъ. Она не возмущалась, не отстранялась отъ его рукъ, скользившихъ по ней и снова дрожавшихъ подъ вліяніемъ его страстныхъ желаніи. Среди полна то забвенія всего окружавшаго и даже самой себя, она еще сохраняла въ себѣ одно воспоминаніе своей ранней юности, -- ей вспоминалась комната, въ которой бывало такъ-же жарко,-- комната съ большой печью, съ желѣзными рѣшетками, на которыя вѣшалась она,-- и при этомъ ей вспоминалось, что и тогда она ощущала то-же чувство отрѣшенія отъ всего міра, похожее на то, что она чувствуетъ теперь, и что это было такъ-же сладко, какъ поцѣлуи, которыми покрываетъ ее Га при, какъ-будто заставляя ее умирать медленною, сладострастною смертью. Но когда онъ вдругъ схватилъ ее въ свои объятія, чтобы унести въ другую комнату, -- ею овладѣлъ въ послѣдній разъ страхъ. Ей показалось, что кто-то вскрикнулъ, ей показалось, что она оставляетъ кого-то рыдающаго въ потьмахъ. Но это прошло тотчасъ, какъ мгновенная дрожь; она осмотрѣлась въ комнатѣ и не увидала никого. Эта комната была ей незнакома, ни одинъ предметъ здѣсь не напоминалъ ей ни о чемъ. На улицѣ съ продолжительнымъ шумомъ лилъ страшный ливень. Тогда, какъ-будто охваченная потребностью уснуть, она припала къ плечу Ганри и допустила его уности себя. За ними опустилась половинка портьеры, соскользнувшая съ поддерживавшаго ее перехвата.
   Когда Елена возвратилась съ босыми ногами отыскать свои башмаки, сушившіеся у угасавшаго огня, ей подумалось, что еще никогда они не любили другъ друга меньше, чѣмъ въ этотъ день.
   

ГЛАВА V.

   Устремивъ глаза на дверь, Жанна была въ отчаяньи отъ грубаго ухода матери. Потомъ она обернулась; комната была пустая, безмолвная, только на лѣстницѣ слышались быстро удалившіеся шаги и шорохъ платья. Наконецъ хлопнула наружная дверь и все стихло. Она была одна.
   Одна, совсѣмъ одна. Поперегъ кровати лежалъ пеньюаръ ея матери, растянутый во всю ширину, съ закинутыми кверху рукавами; смотря на него, казалось, что это была женщина, бросившаяся навзничь въ припадкѣ страшнаго горя. Повсюду валялось бѣлье. Черная косынка омрачала полъ рѣзкимъ пятномъ. Стулья и кресла были скучены въ безпорядкѣ, этажерка надвинута на шкафъ съ зеркаломъ. Жанна была одна, и, уставившись полными слезъ глазами на пеньюаръ, только-что сброшенный съ плечъ ея матери, всплеснула руками и въ послѣдній разъ воскликнула: "мама! мама!" Но синяя бархатная драпировка заглушала всякій звукъ. Кончено, она была одна.
   Время шло. Пробило три часа. Смутный, сѣроватый свѣтъ проникалъ черезъ окно. Черныя тучи застилали небо. Чрезъ запотѣвшія стекла Парижъ казался поглощеннымъ водяными парами, а отдаленный горизонтъ застилался громадными клубами дыма. Даже городъ не оставался съ ребенкомъ и Жанна не могла, какъ въ свѣтлое, солнечное утро, протягивая рученки, почти чувствовать лихорадочное біеніе его шумной жизни.
   Что ей было дѣлать? Безпомощно прижала она свои рученки къ груди. Все ея существо гнѣвно возставало противъ такой черной, жестокой несправедливости. Ее бросили безжалостно, и ей казалось, что все исчезло вокругъ нея. Ничего нельзя было придумать хуже, подлѣе! Повернувъ голову, она вдругъ увидала рядомъ съ собою въ креслѣ свою любимую куклу, которая, протянувъ ноги и прислонившись спиною къ подушкѣ, смотрѣла на нее, какъ живой человѣкъ. Это была не механическая кукла, а большая лайковая кукла, набитая отрубями, съ головой изъ папье-маше, съ завитыми волосами и стеклянными глазами, пристальный взглядъ которыхъ часто пугалъ ребенка. Теперь она была въ ночномъ туалетѣ, то-есть въ одной рубашкѣ, и ея руки торчали одна вверхъ, другая внизъ. Видя, что она была не одна и что съ нею все же кто-то остался, Жанна на минуту почувствовала себя не столь несчастной, не столь одинокой. Она схватила ее, крѣпко сжала обѣими руками, такъ-что голова куклы, не крѣпко державшаяся на шеѣ, отвисла назадъ. Жанна говорила ей, что она была добрѣе и умнѣе другихъ, такъ-какъ никогда не уходила и не оставляла ее одну. Она называла ее своимъ сокровищемъ, своей милой кошечкой, своей голубушкой, и. дрожа всѣмъ тѣломъ, но удерживаясь отъ слезъ, она покрывала ее поцѣлуями.
   Этими безумными ласками она какъ-бы мстила покинувшимъ ее; наконецъ, прижавъ куклу къ груди, Жанна встала, подошла къ окну и, прижавшись лбомъ къ рамѣ, стала смотрѣть въ пространство. Дождь пересталъ; послѣднія тучи, уносимыя вѣтромъ, исчезали на горизонтѣ надъ кладбищемъ "Père Lachaise", утопавшимъ въ сѣроватомъ туманѣ. На этомъ фонѣ умолкшей грозы Парижъ принималъ величественный, хотя грустный и одинокій видъ. Онъ казался пустыннымъ, какъ тѣ фантастичные города, которые представляются намъ во снѣ. Конечно, это зрѣлище было невеселое. Жанна думала о всѣхъ существахъ, которыхъ она любила въ своей жизни. Ея первый, самый старый другъ былъ большой рыжій котъ, очень тяжелый, котораго она таскала по комнатѣ, обхвативъ своими рученками; онъ вдругъ сбѣжалъ, и это была первая жестокость судьбы, которую она испытала. Потомъ у нея былъ воробей; однажды утромъ она нашла его мертвымъ въ клѣткѣ; это былъ второй ударъ. Она уже не считала всѣхъ игрушекъ, которыя ломались на зло ей, причиняя ей сердечное горе,-- такъ глупа и проста она была. Особенно ее привела въ отчаянье одна маленькая кукла, распластавъ себѣ голову; она ее такъ любила, что потихоньку похоронила на дворѣ, а потомъ, когда ей вдругъ захотѣлось ее снова увидать и она вырыла ее, то едва не умерла со страху, до того черна и отвратительна стала ея любимица. Всегда всѣ переставали первые ее любить, портились, ломались, исчезали по ихъ винѣ, а не по ея. Отчегоже она не измѣнялась? Когда она любила, она любила на всю жизнь. Она не понимала, какъ можно бросить, покинуть что-нибудь. Это было слишкомъ жестоко, чудовищно и непонятно для ея маленькаго сердца. Дрожь пробѣгала по ея тѣлу при мысли, что люди разставались и переставали видѣть и любить другъ друга. Устремивъ глаза на громадный, мрачный Парижъ, разстилавшійся передъ нею, она становилась втупикъ, ея двѣнадцатилѣтнее сердце холодѣло, угадывая, какъ жестока, какъ безжалостна была жизнь.
   Однако, отъ ея дыханія окно потускнѣло. Она рукою отерла дымку, мѣшавшую ей видѣть. Вдали монументы и дворцы, вымытые проливнымъ дождемъ, блестѣли, какъ стекла. Длинные ряды чистыхъ, опрятныхъ домовъ казались гигантскимъ бѣльемъ, сушившимся на веревкѣ. Бѣловатые лучи солнца проникали сквозь облака, еще пробѣгавшія надъ городомъ, и невольно чувствовалось, что вскорѣ небо улыбнется. Жанна смотрѣла на набережную и на откосы Трокадеро; уличная жизнь воскресала послѣ проливного дождя. Фіакры медленно двигались, а грохотъ дилижансовъ страшно раздавался по пустымъ еще улицамъ. Прохожіе закрывали зонтики, а тѣ, которые искали убѣжища подъ деревьями, теперь рѣшались перебѣгать съ тротуара на тротуаръ среди большихъ лужъ дождевой воды. Вниманіе Жанны особенно останавливалось на маленькой дѣвочкѣ, очень хорошо одѣтой, которая съ матерью стояла подъ навѣсомъ продавщицы игрушекъ у моста. Вѣроятно, онѣ вошли въ эту лавченку, спасаясь отъ дождя, и дѣвочка, перерывъ всѣ игрушки, наконецъ, выбрала серсо и, весело смѣясь, побѣжала по тротуару. Мать слѣдовала за ней. Жаннѣ стало очень грустно. Ея милая кукла казалась ей отвратительной. Ей хотѣлось играть въ серсо и бѣгать по улицѣ, ей хотѣлось слышать голосъ матери, которая нѣжно уговаривала-бы ее не такъ рѣзвиться. Однако, въ глазахъ ея все тускнѣло, каждую минуту она должна была протирать стекло. Ей строго запрещали открывать окно, но теперь сердце ея возставало противъ всякихъ стѣсненій. Она могла хоть смотрѣть на улицу, если ее не брали съ собою. Она открыла окно и облокотилась да него, какъ взрослая, какъ ея мать.
   Воздухъ былъ теплый, влажный; Жапвѣ онъ показался очень пріятнымъ. Но мало-по-малу она почувствовала, что надъ ея головою нависло что-то громадное, мрачное, словно гигантская птица съ распростертыми крыльями. Новая черная туча заволокла небо. Свѣтъ померкъ, городъ почернѣлъ и всѣ дома какъ-бы покрылись ржавчиной. Дождь опять полилъ. Улицы опустѣли, зонтики раскрылись, прохожіе быстро исчезали. Одна старуха держала обѣими руками свои юбки, а дождь какъ изъ ведра поливалъ ея шляпку. Дождевой смерчъ бѣшено бѣжалъ по набережнымъ, по идеямъ Елисейскихъ Полей, по прямымъ улицамъ Сен-Жерменскаго предмѣстья, поднимая облако пыли и наполняя пустынныя площади и уединенные переулки. Въ нѣсколько ссь-упдъ весь городъ стушевался и исчезъ подъ громадной дымкой, опустившейся съ неба съ трескомъ ржаваго желѣза.
   Оглушенная шумомъ, Жанна отскочила отъ окна. Ей казалось, что вдругъ какая-то громадная стѣна выросла передъ нею. Но она любила дождь, и вскорѣ, возвратясь къ окну, снова облокотилась. Она протягивала руки, чтобъ чувствовать холодныя капли дождя. Это ее забавляло и она намочила себѣ всѣ рукава. У куклы также, вѣроятно, болѣла голова и ей воздухъ былъ одинаково полезенъ, поэтому Жанна посадила ее верхомъ на перекладину, прислонивъ спиною къ стѣнѣ. Дождь мочилъ ея лѣвое плечо, а вѣтеръ поднималъ ея рубашку; вѣчная улыбка не покидала ея лица и Жаана думала, что куклѣ было хорошо.
   Отчего-же мать не взяла ее съ собой? Дождь придавалъ въ глазахъ Жанны еще болѣе прелести прогулкѣ по улицѣ. Какъ, должно быть, тамъ было хоропю! Передъ нею возставалъ образъ маленькой дѣвочки, бѣжавшей съ серсо по тротуару. Эту дѣвочку повела-же мать на улицу, несмотря на дождь. Значитъ, маленькимъ дѣвочкамъ можно гулять и по дождю. Для этого достаточно одного желанія матери. Отчего-же ея мать этого не захотѣла? Она теперь снова вспомнила о своемъ рыжемъ котѣ, который ушелъ отъ нея и преспокойно грѣлся на солнцѣ на сосѣдней крышѣ. А глупый воробей зачѣмъ умеръ, зачѣмъ не хотѣлъ ѣсть, когда она старалась накормить его мертваго? Нѣтъ, никто ее не любилъ. И зачѣмъ это мама такъ торопилась, ока могла-бы подождать ее двѣ минуты; Жанна такъ скоро одѣвалась, ей надо было надѣть только шляпку, пальто и ботинки, которые застегивала Розалія. Никогда мама такъ не торопилась и не разбрасывала своихъ вещей. Когда она отправлялась съ Жанной въ Булонскій лѣсъ, то гуляла тихо, шатъ за шагомъ и останавливалась передъ каждой лавчонкой въ улицѣ Пасси. Жанна не могла разгадать мучившую es тайну; она насупливала свои черныя брови, ея тонкія черты принимали жесткое выраженіе завистливой, ревнивой старой дѣвы. Она смутно чувствовала, что ея мать пошла куда-то, куда дѣтей не водятъ. Она не взяла ее съ собой потому, что желала отъ нея что-то скрыть. При этихъ мысляхъ сердце ея грустно сжималось; ей было больно, больно и гадко.
   Между тѣмъ дождь становился мельче и дымка, заволакивавшая Парижъ, рѣдѣла. Первымъ показался куполъ Дома инвалидовъ, потомъ мало-по-малу весь городъ съ мокрыми крышами сталъ выдѣляться изъ водяныхъ паровъ. Вдругъ лучъ свѣта блеснулъ среди потопа, какъ улыбка среди слезъ. Дождь не шелъ болѣе въ Елисейскихъ поляхъ и крупныя его капли дрожали на солнцѣ словно ртутные шарики; только на лѣвомъ берегу и въ отдаленныхъ кварталахъ еще продолжался ливень. Направо на небѣ появилась радуга и словно золотой снѣгъ посыпался на хрустальный городъ. Но блестящій лучъ солнца вскорѣ исчезъ, набѣжала новая туча и улыбка исчезла въ слезахъ. Подъ свинцовымъ небомъ ручьи воды текли по улицамъ Парижа.
   Жанна раскашлялась, но она не чувствовала ни холода, ни влажныхъ рукавовъ; ее занимала одна мысль: гдѣ была ея мать въ этомъ громадномъ Парижѣ? Мало-по-малу она научилась распознавать три громадныхъ зданія: Домъ инвалидовъ, Пантеонъ и башню св. Якова; она повторяла ихъ названія и указывала пальцемъ, не подозрѣвая, на что походили они вблизи. По всей вѣроятности, ея мать находилась въ Пантеонѣ, потому что это зданіе было громадное и удивительное. Она спрашивала себя, почему ее никогда не водили въ Парижъ. Этотъ городъ казался ей мѣстомъ, запрещеннымъ для дѣтей. А какъ-бы ей хотѣлось знать, гдѣ ея мама, и спокойно сказать себѣ: "мама тамъ-то и дѣлаетъ то-то". Теперь Парижъ казался ей такъ громаденъ, что глаза ея блуждали съ одной стороны на другую. Не скорѣе-ли ея мать находилась въ одномъ изъ домовъ налѣво на холмѣ или направо подъ большими деревьями, обнаженные сучья которыхъ походили на хворостъ? Ахъ, еслибъ она могла поднять крыши на домахъ и заглянуть въ ихъ внутренность. Что это было за большое, черное зданіе? Какая-то улица извивалась вдали? Какой кварталъ виднѣлся передъ нею? Она не могла хорошенько разсмотрѣть, но что-то на улицахъ двигалось, громадное, отвратительное. Маленькимъ дѣвочкамъ, вѣроятно, но надо было смотрѣть. Всевозможныя смутныя предположенія терзали ея дѣтскій умъ. Невѣдомый ей Парижъ съ своимъ вѣчнымъ шумомъ, облаками дама и могучей жизнью, обдавалъ ребенка своимъ чудовищнымъ дыханіемъ, въ которомъ слышалась нищета, развратъ, преступленія. Голова маленькой дѣвочки кружилась, словно она стояла надъ зараженнымъ колодцемъ, отравлявшимъ своими испареніями всю окружающую мѣстность. Какъ мы уже сказали, она знала только Домъ инвалидовъ, Пантеонъ, башню св. Якова, всѣ-же остальныя зданія ее пугали и она со страхомъ говорила себѣ, что ея мать была гдѣ-нибудь тамъ, въ невѣдомомъ ей уголкѣ.
   Вдругъ Жанна обернулась. Ей показалось, что кто-то прошелъ по комнатѣ и даже прикоснулся къ ея плечу. Но комната была пуста, въ ней былъ все тотъ-же безпорядокъ, который оставила въ ней Елена. Блѣдная, дрожащая, Жанна обвела глазами всю комнату и сердце ея ёкнуло. Она была одна, одна. Боже мой! ея мать, уходя, такъ сильно ее толкнула, что она едва не упала на полъ. Она чувствовала боль въ рукахъ и въ плечахъ отъ этой несправедливой жестокости. Зачѣмъ ее наказали? Она была послушна и не могла ни въ чемъ себя упрекнуть. Обыкновенно съ ней обращались такъ нѣжно и потому эта грубая жестокость возбуждала въ ея сердцѣ громкій протестъ. Вдругъ ей пришла въ голову мысль, что мать должна была любить болѣе, чѣмъ ее, тѣхъ людей, къ которымъ она пошла, и она схватилась обѣими руками за грудь. Теперь было ясно: ея мать измѣнила ей.
   А Парижъ ожидалъ новую бурю. Черныя тучи сновали по небу, становилось темно. Жанна сильно закашляла, но чѣмъ ей было холоднѣе, тѣмъ ей казалось, что она болѣе мститъ, и ей хотѣлось серьезно занемочь. Схватившись руками за грудь, она почувствовала страшную боль. Все ея существо поддалось этой боли, въ которой была, однако, какая-то отрадная горечь. Когда ее мучили и щекотали до слезъ, то она чувствовала нѣчто подобное. Не смѣя отъ страха повернуть головы, холодная, дрожащая, она глухо промолвила: "мама! мама!" Но трудно было сказать, звалали она мать на помочь или упрекала ее въ томъ невѣдомомъ, смертельномъ недугѣ который, пробудивъ въ ея дѣтскомъ сердцѣ инстинктъ женщины, грозилъ свести ее въ могилу.
   Въ эту минуту разразилась буря. Среди предшествовавшей тишины надъ почернѣвшимъ городомъ вдругъ пронесся ураганъ; вѣтеръ свежелъ, рѣшетчатые ставни стучали, водосточныя трубы ломались и падали на мостовую. Потомъ наступило затишье на нѣсколько секундъ и снова подулъ вѣтеръ, до того сильный, что все превратилось въ хаосъ. Громадныя черныя тучи сновали среди мелкихъ облаковъ и двѣ изъ нихъ встрѣтились съ ужаснымъ трескомъ. Дождь еще не шелъ. Вдругъ разразилась туча адъ центромъ города и водяной смерчъ понесся вверхъ по рѣкѣ. Зеленая вода Сены, возмущенная крупными каплями дождя, превратилась въ жидкую грязь; изъ-за дождевой дымки обрисовались мосты, казавшіеся въ окружающей мглѣ болѣе легкими и воздушными; а справа и слѣва на набережныхъ ураганъ страшно колыхалъ верхушки деревъ. Надъ соборомъ Божіей Матери разразилась другая туча и дождь наводнилъ совершенно этотъ кварталъ, надъ которымъ величественно возвышались башни собора. Наконецъ, небо разверзлось повсюду и правый берегъ раза два или три былъ совершенно залита водою. Первый потокъ опустошилъ отдаленныя предмѣстья и докатился до башни св. Якова и церкви св. Винцента де-Поля. Два другіе потока низверглись на Монмартръ и на Елмейскія поля. По временамъ среди дождя виднѣлись стеклянная крыша дворца Промышленности, куполъ св. Августина, круглая крыша церкви св. Магдалины и громадная черная масса Большой оперы, походившей на корабль, лишившійся всѣхъ мачтъ и претерпѣвавшій страшную бурю среди двухъ высокихъ утесовъ. На лѣвомъ берегу сквозь водяную дымку виднѣлись Домъ инвалидовъ, игла св. Клотильда и башни св. Сульпиція. Еще облако разразилось надъ самымъ Пантеономъ и быстрые потоки, низвергшіеся съ его колонады, грозили затопить весь кварталъ. Теперь небо какъ бы накрыло землю, страшный гулъ стоялъ повсюду, улицы исчезали подъ импровизированными ручьями, которые съ шумомъ и необыкновенной силой изливались въ городскія трубы. Прошло еще нѣсколько времени, и тучи начали рѣдѣть, дождь сталъ чистый, мелкій, а когда по-временамъ еще разражалась буря, крупныя капли дождя почти горизонтально и съ рѣзкимъ свистомъ пронизывали стѣны. Когда-же вѣтеръ совершенно стихъ, дождь сдѣлался прямой, особенно на откосахъ Пасси и на Шарантонской равнинѣ.
   Жанна, прижавшись къ оконной рамѣ, снова промолвила: "мама! мама!" и ею овладѣла не только страшная усталость, но и страшная слабость въ виду поглощеннаго водою Парижа. Съ развѣвающимися волосами, съ лицомъ, смоченнымъ крупными каплями дождя, она была въ отчаяніи, ей казалось, что все кончено, и оно чувствовала, что вдругъ постарѣла. Часы могли идти за часами, она даже ни разу не оглянулась, не вздохнула. Ей теперь было все равно, что ее бросили и оставили одну. Ея дѣтское сердце наполнялось такимъ отчаяніемъ, что всюду вокругъ нея царилъ мракъ. Если, въ случаѣ болѣзни, ее будутъ бранить, то это въ ея глазахъ было-бы еще большей несправедливостью. Сердце ея до того страдало и пылало, что она подумала, не сломала-ли она себѣ что-нибудь. Наконецъ, поддаваясь усталости и изнеможенію, она обвила своими рученками перекладину, голова ея поникла и она задремала, открывая по временамъ глаза, чтобъ посмотрѣть на дождь.
   Дождь шелъ по-прежнему; свинцовое небо словно все выливалось въ дождѣ. Вѣтеръ окончательно стихъ и безконечный дождь среди торжественной тишины наполнялъ побѣжденный имъ безмолвный, пустынный городъ, который казался призрачнымъ, готовымъ исчезнуть каждую минуту. Это зрѣлище неотразимо клонило Жанну ко сну, а холодъ и сырость заставляли ее страшно кашлять. Каждый разъ, какъ она открывала глаза, припадокъ кашля потрясалъ все ея маленькое тѣло; впродолженія нѣсколькихъ секундъ она ни на что не смотрѣла, а сотомъ, устремивъ глаза на Парижъ, запечатлѣвала въ своемъ умѣ его громадный образъ, который, казалось, душилъ ее своимъ гнетомъ.
   Дождь не переставалъ. Который былъ часъ? Жанна не знала. Быть можетъ, часы остановились. Она не могла обернуться: это стоило ей слишкомъ большого труда. Ея мать ушла такъ давно, что прошла съ тѣхъ поръ недѣля. Она ее уже болѣе не ждала и примирилась съ мыслью, что никогда болѣе не увидитъ. Потомъ она забывала все -- свое горе, свои страданія, страшный недугъ, впервые поразившій ея сердце, свое мрачное одиночество. На нее находилъ какой-то столбнякъ и она была холодна, какъ камень. Она чувствовала только, что была несчастна, очень несчастна, какъ тѣ маленькія заброшенныя дѣти, которымъ она подавала милостыню на улицѣ. И она будетъ несчастна годами, всегда. Нѣтъ, это несчастье было слишкомъ велико, слишкомъ тяжело для маленькой дѣвочки. Боже мой! какъ было холодно, какъ кашлялось, когда никто тебя не любилъ. Она закрывала глаза и въ лихорадочномъ кошмарѣ видѣла себя маленькимъ ребенкомъ на мельницѣ, гдѣ громадные жернова осторожно мололи крошечныя зерна.
   Часы шли за часами; каждая минута казалась столѣтіемъ. Дождь шелъ, не останавливаясь ни на минуту, какъ-будто для наводненія всей равнины ему предоставлена была цѣлая вѣчность. Жанна спала. Подлѣ нея лежала кукла, ногами въ комнату, а головой на улицу; она была совершенно пропитана водою, рубашка прилипла къ розовому тѣлу, съ волосъ текли ручьи. Жанна кашляла во время сна, но не просыпалась; ея голова покоилась на скрещенныхъ рукахъ. Она спала въ какомъ-то столбнякѣ и даже оставляла пальцы одной изъ своихъ рукъ снаружи окна, такъ что тяжелыя капли дождя падали съ нихъ на зіявшую внизу мостовую. Еще прошло нѣсколько часовъ. На горизонтѣ Парижъ исчезъ, какъ призракъ; на небѣ и на землѣ царилъ хаосъ, дождь лилъ упрямо, безостановочно.
   

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.

   Давно уже стемнѣло, когда Елена возвратилась домой.
   Она тихо поднялась по лѣстницѣ, держась одной рукой за перила, а другой стряхивая зонтикъ, вода съ котораго медленно капала на ступени. Передъ дверью своей квартиры она остановилась, чтобы перевести дыханіе и очнуться отъ оглушающаго и ослѣпляющаго вліянія проливного дождя, отблеска фонарей въ лужахъ, покрывавшихъ мостовую, и суетящейся толпы прохожихъ. Она находилась какъ-бы во снѣ послѣ неожиданнаго потока поцѣлуевъ, данныхъ и полученныхъ ею; отыскивая въ карманѣ ключъ, она думала: "какъ странно, я не чувствую ни радости, ни угрызенія совѣсти". Такъ она чувствовала и не могла чувствовать иначе. Но ключа не было въ карманѣ,-- вѣроятно, она забыла его въ другомъ платьѣ. Ей стало досадно; ей показалось, что она сама себя выгнала изъ своего дома. Она должна была позвонить.
   -- А, это вы, сударыня, сказала Розалія, отворяя дверь;-- а я уже начинала безпокоиться.
   И, взявъ зонтикъ, она поставила его на каменный полъ передъ очагомъ въ кухпѣ.
   -- Какой дождикъ! продолжала она.-- Зефиринъ только-что пришелъ, мокрый, какъ курица. Я его оставила обѣдать. Извините, сударыня, онъ свободенъ до десяти часовъ.
   Елена безсознательно пошла за нею. Она чувствовала необходимость увидать всю свою квартиру прежде, чѣмъ снять шляпу.
   -- Вы хорошо сдѣлали, что оставили Зефирина, моя малая, сказала она.
   На минуту она остановилась въ дверяхъ пухни и посмотрѣла на пылавшій огонь подъ очагомъ. Инстинктивно она открыла ящикъ въ столѣ и тотчасъ закрыла его. Все было на своемъ мѣстѣ; это ее успокоило. При ея входѣ Зефиринъ почтительно всталъ. Она улыбнулась и кивнула ему головой.
   -- Я не знала, жарить-ли говядину, сказала Розалія.
   -- Который-же часъ? спросила Елепа.
   -- Скоро семь,
   -- Какъ семь?
   Она была очень удивлена. Она потеряла всякое сознаніе о времени и только теперь очнулась, какъ-бы отъ сна.
   -- А Жанна? спросила она.
   -- Барышня -- большая умница. Она, должно быть, заснула, потому что я ее болѣе не слышу.
   -- Такъ вы ей не дали лампы?
   Розалія не знала, что отвѣчать, не желая признаться, что Зефиринъ принесъ ей картинки, и она такъ занялась ими, что забыла о барышнѣ. Впрочемъ, она сидѣла тихо, значитъ ей ничего не было нужно. Но Елена не хотѣла слушать подобныхъ объясненій. Она вошла въ комяату и сразу ее обдало холодомъ.
   -- Жанна! Жанна! воскликнула она.
   Отвѣта не было. Она наткнулась на кресло. Черезъ полуотворенную дверь слабый свѣтъ проникалъ изъ столовой. Она вздрогнула,-- такъ холодно и сыро было въ комнатѣ; ей показалось, что дождь проникалъ въ ея гостиную. Вдругъ она замѣтила открытое окно.
   -- Кто открылъ окно? промолвила она.-- Жанна, Жанна!
   Никто не откликался. Сердце Елены смертельно сжалось. Она поспѣшила къ окну и, пробираясь ощупью, наткнулась рукой на волоса. Это была Жанна. Въ эту минуту Розалія внесла ламну. Ребенокъ, блѣдный, какъ полотно, спалъ, скрестивъ руки. Онъ почти не дышалъ отъ изнеможенія и отчаянія. Дождь падалъ на нее крупными каплями съ крышъ; на ея рѣсницахъ дрожали двѣ слезы.
   -- Несчастный ребенокъ! воскликнула Елена.-- Боже мой! она какъ ледъ. Она спала на открытомъ окнѣ, а ей запрещено даже подходить къ нему. Жанна! Жанна! проснись, отвѣть мнѣ.
   Розалія благоразумно удалилась. Елена взяла на руки дѣвочку, голова которой отвисла, какъ свинцовая. Наконецъ она открыла глаза и досмотрѣла на мять дико, безсознательно.
   -- Жанна, это я, посмотри на меня. Я вернулась.
   Но дѣвочка ничего не понимала, ничего не видѣла. Она только бормотала:
   -- А-а!
   Она смотрѣла на мать, словно не узнавала ее. Потомъ вдругъ она задрожала, впервые почувствовавъ холодъ. Сознаніе возвратилось къ ней и слезы, дрожавшія на ея рѣсницахъ, медленно покатились по ея щекамъ.
   -- Это ты! Это ты! промолвила она, барахтаясь; -- оставь меня. Ты меня слишкомъ сжимаешь. Мнѣ было такъ хорошо.
   Освободившись изъ объятій матери, она смотрѣла на нее со страхомъ и безпокойствомъ. Она избѣгала ея ласкъ, какъ-будто это была не ея мать, а чужая. Одна рука у Елены была безъ перчатки, пальцы у нея какъ-бы вытянулись, кожа стала мягче; отъ нея не пахло, какъ прежде, вервеной.
   -- Ну, ну, я тебя не браню, продолжала Елена;-- но ты поступила неблагоразумно, Поцѣлуй меня.
   Жанна отскочила. Ей казалось, что она никогда не видала этого платья на своей матери. Кушакъ ослабъ, юбка висѣла безпорядочными складками. Зачѣмъ она возвращалась домой такъ дурно одѣтой, въ такомъ отвратительномъ видѣ? Подолъ былъ забрызгавъ грязью, башмаки разорваны, ничто на ней не держалось, какъ слѣдуетъ.
   -- Поцѣлуй меня, Жанна.
   Но ребенокъ не узнавалъ голоса матери. Онъ казался ей болѣе рѣзкимъ. Все въ матери измѣнилось. Утомленные глаза какъ-то съузились, губы лихорадочно пылали, все лицо странно потемнѣло. Жаннѣ не нравилась эта неожиданная перемѣна и она снова почувствовала въ груди странную боль. Сознавая, хотя и смутно, что мать ей измѣняла, она залилась слезами.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не могу, ты меня бросила, я была слишкомъ несчастна.
   -- Да вѣдь я вернулась, голубушка, не плачь, я вернулась.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, все кончено. Я тебя не хочу. Я слишкомъ долго тебя ждала.
   Елена молча потянула ее въ себѣ, но ребенокъ упрямился.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ты совсѣмъ не та.
   -- Какъ не та?
   -- Да, я не знаю почему, но ты не та.
   -- Ты хочешь сказать, что я тебя люблю не такъ, какъ прежде?
   -- Не зиню, но ты не та. Ты не та. Отъ тебя пахнетъ даже не такъ. Кончено, кончено. Я хочу умереть.
   Елена, блѣдная, прижала ее къ груди. Неужели на ея лицѣ было видно то, что происходило въ ней? Она поцѣловала Жанну, но та вздрогнула такъ болѣзненно, что Елепа оставила ее въ покоѣ, но не выпустила изъ рукъ. Онѣ обѣ молчали. Ребенокъ тихо плакалъ, Елена-же говорила себѣ, что не надо обращать вниманіе на дѣтскіе капризы. Въ глубинѣ сердца она чувствовала какой-то безсознательный стыдъ и краснѣла отъ прикосновенія головы ребенка къ своей груди. Она опустила Жанну на полъ. Обѣимъ стало легче.
   -- Ну, будь умница, оботри глаза, сказала Елена.
   Жанна повиновалась, опустивъ глаза. Вдругъ она сильно закашлялась.
   -- Боже мой! Ты опять занеможешь. Я не могу отлучиться ни на минуту. Тебѣ было холодно?
   -- Да, мама, спинѣ.
   -- Надѣнь мою шаль. Печь въ столовой топится. Ты сейчасъ согрѣешься. Ты голодна?
   Жанна хотѣла сказать правду, что не голодна, но, взглянувъ на мать, остановилась и промолвила:
   -- Да, мама.
   -- Такъ это ничего, сказала Елена, желавшая хоть чѣмъ-нибудь успокоиться; -- но пожалуйста, голубушка, никогда меня такъ не пугай.
   Въ эту минуту Розалія доложила, что обѣдъ готовъ. Елена ее серьезно побранила. Добрая дѣвушка созналась, что она виновата, что должна была присмотрѣть за барышней. Потомъ, чтобъ умилостивить свою госпожу, она помогла ей переодѣться. Боже мой! въ какомъ она была положеніи. Жанна зорко слѣдила за каждой вещью, которую снимала мать, какъ-ба падѣясь увидать въ ней разгадку скрываемой отъ нея тайны. Снурокъ на юбкѣ долго не развязывался и Розалія нѣсколько минутъ хлопотала надъ нимъ; Жанна подошла поближе, раздѣляя нетерпѣніе мужая ни и любопытствуя узнать, какъ узелъ былъ затянутъ. Но она тотчасъ спряталась за большое кресло и отвернула голову. Никогда туалетъ матери не казался ей такъ противнымъ,-- какъ въ эту минуту.
   -- Вамъ теперь хорошо? спросила Розалія;-- промокнувъ, пріятно перемѣнить бѣлье.
   Надѣвъ голубой бумазейный пеньюаръ, Елепа легко вздохнула, какъ-будто дѣйствительно ей стало легче жить, сбросивъ платье, которое она такъ загрязнила; хотя служанка ей нѣсколько разъ напоминала, что супъ стынетъ, она вымыла себѣ лицо и руки. Увидавъ мать бѣлую, свѣжую, въ пеньюарѣ, застегнутомъ до горла, Жанна подошла къ ней и поцѣловала у нея руку.
   Однако, за столомъ онѣ не промолвили ни слова. Каминъ весело горѣлъ и хрусталь на столѣ ярко сверкалъ. Елена впала въ какое-то забытье, мѣшавшее ей даже думать; она ѣла машинально, хотя, повидимому, и съ апетитомъ. Сидя противъ нея, Жанна слѣдила за каждымъ ея жестомъ. Вдругъ ребенокъ закашлялся. Елена, которая почти забыла присутствіе дочери, промолвила съ безпокойствомъ:
   -- Ты все кашляешь. Значитъ, ты не согрѣлась?
   -- Нѣтъ, мама, мнѣ тепло.
   Елена взяла ее за руку и тутъ только увидала, что тарелка ея была не тронута.
   -- Ты говорила, что голодна. Развѣ это ты не любишь?
   -- Люблю и буду ѣсть.
   Жанна насильно проглотила кусокъ. Съ минуту Елена смотрѣла на нее, но потомъ мысли унесли ее далеко. Ребенокъ видѣлъ, что мать о немъ не думала. Къ концу обѣда Жанна совершенно изнемогла и лицо ея приняло выраженіе злой старой дѣвы, которую никто не любитъ.
   -- Вы не будете кушать варенья, барышня? спросила Розалія;-- такъ я стану убирать.
   Елена оставалась все въ томъ-же забытьѣ.
   -- Мама, я хочу спать, промолвила Жанна совершенно измѣнившимся голосомъ;-- позволь мнѣ лечь въ постель.
   Елена вдругъ очнулась,
   -- Ты больна, голубушка? Что у тебя болитъ?
   -- Ничего, я хочу спать. Уже пора.
   Она встала и вошла въ саальвю, хватаясь по дорогѣ за мебель, чтобы не упасть. Она не плакала, несмотря на пожиравшій ее внутренній огонь. Она такъ поспѣшно раздѣлась, что мать едва успѣла заплести ей волосы. Нырнувъ подъ одѣяло, она закрыла глаза.
   -- Тебѣ хорошо? спросила Елена, укутывая ребенка.
   -- Очень. Оставь меня. Унеси лампу.
   Она желала поскорѣе остаться одной въ темнотѣ и чувствовать наединѣ свою жгучую боль. Какъ только мать вынесла лампу, она широко открыла глаза.
   Въ сосѣдней комнатѣ Елена ходила взадъ и впередъ. Она ощущала какую-то потребность двигаться и ей противно было думать о постели. Она. посмотрѣла на часы. Было девять безъ двадцати минутъ. Что ей дѣлать? Она открыла первый попавшійся ящикъ и стала искать что-то, сама не зная что. Потомъ она подошла къ шкафу съ книгами, но не могла рѣшиться взять какую-нибудь книгу,-- такъ скучны ей казались самыя заглавія. Безмолвная тишина комнаты была ей невыносима. Она желала шума, общества, однимъ словомъ, чего-нибудь, что-бы отвлекло ее отъ ея мыслей. Два раза она подходила къ дверямъ спальни, прислушиваясь къ дыханію Жанны. Ребенокъ, повидимому, спалъ; Елена возвратилась. Вдругъ она вспомнила, что, вѣроятно, Зефиринъ еще сидѣлъ съ Розаліей. Мысль, что она не одна, наполнила ея сердце счастьемъ и она пошла въ кухню, шлепая туфлями.
   Отворяя дверь изъ передней въ коридоръ, она услыхала звонкую пощечину.
   -- Что? Больше не будешь! Долой руки! воскликнула Розалія.
   -- Ничего, моя красавица, я тебя все-же люблю, отвѣчалъ Зефиринъ.
   Въ эту минуту дверь заскрипѣла. Когда Елена вошла въ кухню, то солдатъ и кухарка чинно сидѣли, уткнувъ носы въ тарелку. Они старались быть хладнокровными, точно ни въ чемъ не бывало. Только лица ихъ были очень красны, глаза блестѣли, какъ угли, и они не могли спокойно сидѣть на мѣстѣ.
   -- Вамъ нужно что-нибудь? спросила Розалія, вскакивая.
   Елена не ожидала этого вопроса и не знала, что отвѣтить. Она пришла просто, чтобы видѣть кого-нибудь и чтобы поговорить съ кѣмъ-нибудь. Но ей стало теперь стыдно и она спросила:
   -- Есть кипятокъ?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Розалія, -- но черезъ пять минутъ вода закипитъ.
   Она поправила угли въ печи и поставила чайникъ. Видя, что Елена не уходитъ, она прибавила:
   -- Какъ закипитъ, я вамъ принесу.
   -- Я не тороплюсь, я подожду, отвѣчала Елена, махнувъ рукою;-- не церемоньтесь, вилая, кушайте, кушайте. Этому молодцу, вѣроятно, уже скоро надо возвратиться въ казармы.
   Розалія сѣла. Зефиринъ стоя сталъ рѣзать мясо, лежавшее у него на тарелкѣ. Когда они обѣдали такимъ образомъ послѣ Елены, то не выдвигали стола на средину кухни, а садились къ нему у стѣны. Они тутъ находились очень близко другъ къ другу, ихъ колѣнки сталкивались и они могли легко ущипнуть другъ друга, а поднявъ глаза, они любовались мѣдной посудой на полкахъ, подъ которыми висѣли пучки тмина и лавроваго листа; тутъ-же былъ ящикъ съ пряностями, издававшій сильный запахъ. Кухня не была еще убрана, но для простыхъ людей посуда, разбросанная въ безпорядкѣ, не была непріятнымъ зрѣлищемъ. Въ воздухѣ стоялъ запахъ жаркого и салата. Пламя газоваго рожка отражалось на мѣдныхъ кострюляхъ. Жара отъ топившейся печи была нестерпима и они отворили окно, на которомъ занавѣсь колыхалась отъ вѣтра..
   -- Вы должны быть въ казармахъ къ десяти часамъ? спросила Елена.
   -- Да, сударыня, если позволите, отвѣчалъ Зефиринъ.
   -- Это порядочно далеко. Вы ѣздите въ дилижансѣ?
   -- Иногда. Но бѣглымъ шагомъ дойдешь скорѣй.
   Елена стояла, прислонясь къ буфету. Она продолжала разговаривать съ солдатомъ о казарменной пищѣ, о дороговизнѣ яицъ и т. д. Но послѣ каждаго отвѣта Зефирина разговоръ прекращался. Ея присутствіе, очевидно, было помѣхой; Розалія и солдатъ не повертывались, какъ прежде, а сидѣли тихо, не трогая другъ друга и полушопотомъ мѣняясь словами. Ей-же тамъ было очень хорошо.
   -- Не сердитесь, сударыня, сказала Розалія:-- вода уже шипитъ. Сейчасъ будетъ готовъ кипятокъ.
   Елена теперь почувствовала значительную усталость въ ногахъ. Она машинально подошла къ окну и хотѣла сѣсть на стулъ, но вдругъ замѣтила на столѣ кучу картинокъ.
   -- Это что? спросила она, желая сказать что-нибудь пріятное Зефирину.
   Солдатъ молча засмѣялся и торжествующимъ взглядомъ слѣдилъ за Еленой, которая начала перебирать картинки.
   -- Эту прелесть, сказалъ онъ,-- я нашелъ въ улицѣ Тампля. Это красавица съ корзинкой цвѣтовъ.
   Елена сѣла. На спинкѣ стула висѣла тряпка, такъ-что она не могла прислониться. Она ее сбросила и задумалась. Видя, что госпожа была такъ добра къ нимъ, Розалія и Зефиринъ перестали церемониться и вскорѣ совершенно забыли объ ея присутствіи. Картинки одна за другой выпали у нея изъ рукъ и она съ смутной улыбкой смотрѣла на влюбленную парочку и слушала ихъ.
   -- Отчего ты не возьмешь еще баранины? промолвила Розалія.
   Онъ ничего не отвѣчалъ, только улыбался, когда она положила ему на тарелку кусокъ мяса. Его круглая голова, съ длинными ушами, моталась взадъ и впередъ, какъ голова китайца.
   -- Это лучше брюквы дяди Рувэ, сказалъ онъ, наконецъ, набивая ротъ.
   Они оба расхохотались, и Розалія схватилась за стулъ, чтобы не упасть. Эти слова Зефирина напоминали интересный случай изъ ихъ юности. Однажды, передъ первымъ ихъ причастьемъ, Зеферинъ стащилъ изъ огорода дяди Рувэ три брюквы, которыя и съѣлъ вмѣстѣ съ Розаліей, несмотря на ихъ жесткость. Съ тѣхъ поръ, каждый разъ, какъ они ѣла вмѣстѣ, Зефиринъ считалъ долгомъ сказать:
   -- Это лучше брюквы дяди Рувэ.
   И каждый разъ Розалія до того смѣялась, что у нея лопался снурокъ на юбкѣ. И теперь случилось то-же.
   -- А-а! снурокъ лопнулъ, сказалъ солдатъ торжествующимъ тономъ.
   Онъ протянулъ руку и хотѣлъ удостовѣриться, но Розалія его ударила.
   -- Сиди смирно. Вѣдь ты не поправишь дѣла. Какъ это глупо. Каждую недѣлю у меня лопается снурокъ.
   Онъ все-же не отнималъ рукъ, и она ущипнула его изо всей силы. Эта ласка придала ему еще болѣе смѣлости, но Розалія злобно взглянула на него и показала пальцемъ на Елену. Это нисколько не смутило солдата и онъ подмигнулъ, какъ-бы говоря, что женщины, даже знатныя дамы, любятъ видѣть истинную любовь.
   -- Вамъ остается служить еще пять лѣтъ? спросила Елена добродушно.
   -- Можетъ быть, и четыре, если во мнѣ не будетъ надобности.
   Розалія поняла, что Елена думала объ ея сватьбѣ, и она воскликнула какъ-бы съ гнѣвомъ:
   -- О! сударыня, онъ можетъ оставаться хоть десять лѣтъ; я его не обезпокою. Онъ слишкомъ сталъ давать волю рукамъ. Его здѣсь развратили. Хорошо, смѣйся. Со мной такъ нельзя обходиться.
   Онъ продолжалъ улыбаться и подмигивать, желая выставить себя передъ госпожою великимъ сердцеѣдомъ.
   -- Вы на него не смотрите, сударыня, продолжала Розалія съ сердцемъ:-- ему только мундиръ придаетъ такой глупый, дерзкій видъ. Еслибъ я его прогнала, то онъ разревѣлся-бы на лѣстницѣ. Мнѣ плевать на тебя, голубчикъ.
   Говоря это, она смотрѣла ему прямо въ глаза и солдатъ безпокойно сталъ ерзать на стулѣ. Ей вдругъ стало жаль его.
   -- Ахъ! да, я тебѣ не сказала, что получила письмо отъ тетки. Ганьяръ продаетъ свой домъ почти задаромъ. Можно подумать о немъ.
   -- Чортъ возьми! сказалъ Зефиринъ, просіявъ:-- славный домъ. Въ немъ можно держать двѣ коровы.
   Потомъ они замолчали. Они дошли до десерта. Солдатъ съ дѣтской жадностью ѣлъ варенье, а кухарка съ материнской заботливостью чистила ему яблоко. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ свободною рукой гладилъ подъ столомъ ея колѣнки. Она представлялась, что ничего не замѣчаетъ, но, вѣроятно, это ей нравилось, потому что она съ удовольствіемъ подпрыгивала на стулѣ.
   -- Вода готова, сударыня, сказала Розалія.
   Елепа не пошевелилась. Она была всецѣло поглощена зрѣлищемъ любви этихъ простыхъ людей, и она въ воображеніи ужо рисовала ихъ счастливую жизнь въ домѣ Гиньяра съ двумя коровами. Она съ улыбкой смотрѣла, какъ солдатъ ласкалъ кухарку, а послѣдняя старалась сохранить серьезный видъ. Она не совсѣмъ ясно создавала, гдѣ она и зачѣмъ пришла. Мѣдная посуда сверкала на стѣнахъ, она не замѣчала безпорядка въ кухнѣ и только чувствовала, что отъ топившейся печки было очень жарко, а изъ открытаго окна дулъ пріятный вѣтерокъ.
   -- Ваша вода готова, повторила Розалія; -- возьмите, а то она выкипитъ.
   И она поставила передъ Елевой чайникъ. Молодая женщина должна была встать.
   -- Ахъ да, благодарю, промолвила ока.
   Она не могла долѣе оставаться ни подъ какимъ предлогомъ и медленно удалилась. Придя въ свою комнату, она не знала, что дѣлать съ чайникомъ. Все ея существо кипѣло страстью. Столбнякъ, въ которомъ она находилась все это время, исчезъ, и жизнь кипѣла во всемъ ея существѣ. Сладострастная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу. Вспоминая все, что произошло въ этотъ памятный день, она ощущала страстныя, неудовлетворенныя желанія. Ее всю коробило и огонь пробѣгалъ по жиламъ. Она его любила, она его хотѣла и вполнѣ отдастся ему въ слѣдующій разъ.
   Когда она, снявъ пеньюаръ, съ улыбкою посмотрѣла на свои обнаженныя руки, ей показалось, что Жанна закашляла. Она взяла лампу и подошла къ кровати дѣвочки, которая лежала съ закрытыми глазами и, повидимому, спала. но какъ только мать, успокоившись, отвернулась, Жавна открыла свои большіе, черные глаза и слѣдила за удалявшейся матерью. Она не спала. Страшный припадокъ кашля едва не задушилъ ее; она уткнула голову въ подушки и закрылась одѣяломъ. Она могла теперь умереть, ея мать этого и не замѣтила-бы! Широко открывъ глаза, она смотрѣла въ окружающій ее мракъ. Она теперь понимала все и умирала безъ ропота, безъ жалобы.
   

ГЛАВА II.

   На другой день голова Елены была полна практическими мыслями. Она проснулась съ пламенной жаждой сохранить свое счастье и не потерять Ганри по своей неосторожности. Открывая глаза, среди еще спавшей вокругъ нея комнаты, она думала только о немъ, обожала и желала его всѣмъ своимъ существомъ. Никогда она не чувствовала подобной необходимости быть благоразумной, даже хитрой. Первой ея мыслью было пойти утромъ къ Жюльетѣ и тѣмъ избѣгнуть непріятныхъ объясненій и компрометирующихъ розысковъ.
   Придя къ г-жѣ Деберль въ девять часовъ, она застала ее уже вставшей; она была очень блѣдна, съ красными глазами, какъ героиня трогательной драмы. При видѣ Елены она бросилась къ ней на шею, заливаясь слезами и называя ее своимъ добрымъ ангеломъ. Она клялась, что не любила Малиньона. Боже мой! какая глупая исторія. Она непремѣнно умерла-бы, еслибъ Елена не спасла ее во-время. Она не была создана для подобныхъ исторій, съ ихъ неизбѣжной ложью, страданіями и позоромъ. Какъ она была счастлива, что теперь свободна отъ вся кихъ укоровъ совѣсти! Она смѣялась отъ радости, но черезъ минуту опять заплакала, умоляя своего друга не презирать ее. Онъ вернулся наканунѣ чрезвычайно взволнованный. Она забросала Елену вопросами и Елена, удивляясь сама своей смѣлости и наход чивости, разсказала цѣлую сказку, со всѣми малѣйшими подробностями. Она клялась, что мужу Жюльеты ничего неизвѣстно. Она одна знала о свиданіи ея съ Малиньономъ и рѣшилась ее спасти неожиданнымъ появленіемъ. Жюльета слушала этотъ импровизированный разсказъ со слезами радости. Наконецъ она не выдержала и снова бросилась къ ней на шею. Странно сказать, ея ласки не возмущали теперь Елену, какъ прежде, и, возвращаясь домой, она смѣялась въ глубинѣ сердца, радуясь своей ловкости.
   Прошло нѣсколько дней. Жизнь Елены совершенно измѣнилась; она болѣе не жила у себя дома, а мысленно не покидала Ганри. Все ея существованіе было сосредоточено на сосѣднемъ жилищѣ доктора. Она пользовалась каждымъ предлогомъ, чтобы бѣжать къ Деберлямъ и хоть подышать однимъ воздухомъ съ любимымъ человѣкомъ. Даже Жюльета не была ей противна, и она смотрѣла на нее съ какимъ-то теплымъ чувствомъ, какъ на нѣчто принадлежавшее ея Ганри. Однако, они еще ни разу не видались наединѣ и она какъ-бы нарочно съ утонченнымъ сладострастіемъ откладывала второе свиданіе. Однажды вечеромъ онъ проводилъ ее до сѣней и она взяла съ него слово, что онъ не пойдетъ болѣе никогда въ домъ Водяного Прохода, ибо иначе она будетъ скомпрометирована. Страстная дрожь пробѣгала съ головы до ногъ у каждаго изъ нихъ при мысли, что когда-нибудь, гдѣ-нибудь они снова сольются въ пламенномъ поцѣлуѣ. Желаніе этой блаженной минуты до того овладѣло всѣмъ существомъ Елены, что она жила этой надеждой. Ока была счастлива ждать своего счастья и только иногда ея радостное настроеніе омрачалось безпокойствомъ о кашлѣ дочери.
   У Жанны былъ сухой, частый кашель, усиливавшійся каждый вечеръ, причемъ у нея дѣлался жаръ и лихорадочная испарина. На всѣ вопросы матери сна отвѣчала, что здорова и что у ней ничего не болитъ. Елена не вполнѣ понимала все происходившее вокругъ нея и потому довольствовалась этимъ объясненіемъ, хотя въ глубинѣ сердца ощущала среди поглощавшаго ее счастья какую-то неопредѣленную жгучую боль. Ей казалось, что какое-то страшное горе было близко. Но она утѣшала себя тѣмъ, что всегда счастливый человѣкъ боится за свое счастье. Правда, Жанна кашляла, но она пила траву и скоро все пройдетъ.
   Но однажды утромъ старикъ Боденъ, часто заходившій къ Еленѣ въ качествѣ друга дома, долго смотрѣлъ на Жанну и шутя разспрашивалъ ее, что она чувствуетъ. Уходя, онъ ничего не сказалъ, но черезъ два дня онъ снова зашелъ и какъ-бы случайно завелъ разговоръ о путешествіяхъ. Въ молодости онъ былъ военнымъ докторомъ и долго жилъ въ Италіи. Какая это была чудная страна, особенно весной! Отчего г-жа Гранжанъ не повезла бы туда свою дочь? Итальянское солнце принесло-бы ей большую пользу. Елена пристально посмотрѣла на него. Онъ поспѣшилъ прибавить, что Жанна не была больна, но что перемѣна воздуха всегда благодѣтельна. Елена поблѣднѣла и смертельный холодъ пробѣжалъ по ея тѣлу при одной мысли покинуть Парижъ. Боже мой! уѣхать, потерять Ганри, отказаться отъ его любви, не вкусивъ даже счастья во второй разъ. Она пришла въ отчаянье и нагнулась къ Жаннѣ, чтобъ скрыть свое смущеніе. А Жанна хотѣла ѣхать? Бѣдная дѣвочка обвила своими рученками шею матери. Да, ена желала поѣхать въ теплую страну, поѣхать съ матерью вдвоемъ, только вдвоемъ. И ея исхудалое лицо съ лихорадочно-пылающими щеками засіяло надеждой на новую, лучшую жизнь. Но Елена ее не слушала; она теперь подозрѣвала всѣхъ: аббата, доктора Бодена, даже Жанну, въ заговорѣ, чтобъ разлучить ее съ Гаири. Замѣтивъ ея волненіе, старый докторъ поспѣшилъ сказать, что нечего было торопиться путешествіемъ, но вмѣстѣ съ тѣлъ внутренно рѣшилъ возобновить этотъ разговоръ въ слѣдующее свое посѣщеніе.
   Въ этотъ день г-жа Деберль оставалась весь день дома, и какъ только Боденъ вышелъ изъ комнаты, Елена надѣла шляпку. Жанна не хотѣла идти съ нею, предпочитая остаться дома. Она обѣщала быть умницей и не открывать окна; съ нѣкоторыхъ поръ она не приставала къ матери взять ее съ собой и, оставшись одна, проводила цѣлые часы, оставаясь въ креслѣ неподвижно.
   -- Мама, далеко отсюда Италія? спросила она, когда Елена подошла къ ней, чтобъ ее поцѣловать.
   -- Очень далеко.
   Жанна крѣпко обняла ее и тихо промолвила:
   -- Розалія осталась-бы здѣсь и сберегла бы всѣ наши вещи. Намъ ее не надо. Мы взяли бы только одинъ небольшой чемоданъ. Какъ намъ было-бы хорошо вдвоемъ! Я возвратилась-бы толстая, вотъ такая.
   И она надула щеки и растопырила ручки. Елена отвѣчала, что подумаетъ, и поспѣшно удалилась, прося Розалію беречь барышню. Жанна сѣла съ ногами на кресло подлѣ камина. Время отъ времени она протягивала свои рученки, чтобъ погрѣть ихъ, я была такъ занята своими мечтами, что не слыхала, какъ вошелъ въ комнату Рамбо. Въ послѣднее время онъ приходилъ довольно часто и, находя дома одну Жанну, разговаривалъ съ нею, какъ съ взрослой. Онъ теперь зашелъ по дѣлу одной бѣдной женщины, пораженной параличемъ, которую докторъ Деберль обѣщалъ помѣстить въ больницу.
   -- Такая досада, сказалъ онъ,-- бѣдная женщина ждетъ уже недѣлю. Я сейчасъ зайду къ доктору, авось онъ мнѣ дастъ хорошій отвѣтъ.
   Но Рамбо не ушелъ.
   -- А тебя мама не взяла съ собой? спросилъ онъ.
   Жанна пожала плечами и отвѣтила, что ей было лѣнь выходить изъ дома.
   -- Я постарѣла, прибавила она,-- я не могу всегда играть. Мамѣ весело въ гостяхъ, а мнѣ дома. Вотъ поэтому мы и не всегда вмѣстѣ.
   Наступило молчаніе. Жанна, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ холода, протянула руки къ камину. Закутанная въ большую шаль, съ фуляромъ на головѣ и другимъ на шеѣ, она казалась старухой. Рамбо долго смотрѣлъ на огонь, а потомъ спросилъ, выходила-ли ея мать изъ дома наканунѣ. Она утвердительно кивнула головой. А третьяго дня? а четвертаго? Она отвѣчала, что мать выходила каждый день. Тогда они помѣнялись долгимъ, выразительнымъ взглядомъ, словно желая подѣлиться своимъ горемъ. Оли не сказали другъ другу ни слова, потому что ребенокъ и пожилой человѣкъ не могутъ бесѣдовать о подобныхъ предметахъ, но они понимали, почему оба были грустны, и ихъ утѣшало сидѣть вдвоемъ въ пустомъ домѣ. Они прижимались другъ къ другу и чувствовали менѣе свое одиночество. Имъ хотѣлось обнять другъ друга и горько зарыдать.
   -- Тебѣ холодно, другъ мой. Сядь поближе къ камину.
   -- Нѣтъ, голубушка, мнѣ не холодно.
   -- Ты лжешь, твои руки какъ ледъ. Пододвинься, или я разсержусь.
   Потамъ онъ съ безпокойствомъ говорилъ:
   -- Тебѣ вѣрно но оставили травы? Хочешь, я тебѣ сварю? Ты увидишь, какъ будетъ вкусно. Если-бъ я за тобою ухаживалъ, то все было-бы въ порядкѣ.
   Онъ не позволялъ себѣ болѣе ясныхъ намековъ. Но Жанна отвѣчала, что трава ей была противна, что ее заставляли слишкомъ много ее пить. Но иногда она дозволяли Рамбо ухаживать за нею и онъ съ материнскою нѣжностью поправлялъ ей подушки, подавалъ лекарство, водилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, осторожно поддерживая ее за плечи. Его ласки трогали до слезъ Жанну и она говорила съ сверкающими глазами, что они въ отсутствіи матери разыгрывали отца и дочь. Потомъ они вдругъ умолкали и грустно, съ сожалѣніемъ смотрѣли другъ на друга изподлобья.
   Въ этотъ день Жанна, послѣ продолжительнаго молчанія, спросила:
   -- Далеко отсюда Италія?
   -- Еще-бы, отвѣчалъ Рамбо.-- Это внизу за Марселью, чортъ знаетъ гдѣ. Но зачѣмъ ты спрашиваешь?
   -- Такъ, отвѣчала дѣвочка серьезно.
   И она стала жаловаться, что она ничего не знала, что ее не отдали въ школу по причинѣ постояннаго нездоровья. Затѣмъ она снова замолчала и вскорѣ сонъ сталъ ихъ одолѣвать въ покойныхъ креслахъ подлѣ пылающаго камина.
   Между тѣмъ Елена нашла г-жу Деберль и Полину въ японской бесѣдкѣ. Въ ней было очень жарко отъ маленькой печки. Большія окна были закрыты и сквозь нихъ маленькій садикъ чернѣлъ въ своемъ зимнемъ обнаженіи. Сестры жарко о чемъ-то спорили.
   -- Пустяки, кричала Жюльета,-- вашъ интересъ -- поддержать Турцію.
   -- Нѣтъ, отвѣчала Полина съ жаромъ.-- Я говорила съ однимъ русскимъ; насъ очень любятъ въ Петербургѣ и наши настоящіе союзники -- русскіе.
   -- Что-жь ты тогда сдѣлаешь съ европейскимъ равновѣсіемъ? спросила очень серьезно Жюльета, скрестивъ руки.
   Восточный вопросъ волновалъ весь Парижъ и порядочныя женщины должны были изъ приличія говорить о Турціи и Россіи. Поэтому г-жа Деберль впродолженіи двухъ дней исключительно занималась внѣшней политикой. Ея взгляды была очень рѣшительные, опредѣленные, и она не могла не сердиться на Полину, которая, чтобъ пооригинальничать, поддерживала Россію наперекоръ истиннымъ интересамъ Франціи. Ода старалась ее образумить и выходила изъ себя.
   -- Ты просто говоришь, какъ дура; лучше замолчи. Вѣдь ты не изучала этого вопроса, какъ я.
   Въ эту минуту вошла Елена.
   -- Ахъ, здравствуйте, воскликнула Жюльета,-- какая вы милая, что зашли. Что новаго? Сегодня утромъ ждали ультиматума. Вчерашнее засѣданіе въ палатѣ общинъ было очень бурное.
   -- Нѣтъ, я ничего не знаю, отвѣчала удивленная Елена,-- я такъ мало выхожу.
   Впрочемъ, г-жа Деберль не ждала ея отвѣта, а громко стала доказывать Полинѣ, почему необходимо мейтрализировать Черное море, причемъ называла многихъ англійскихъ и русскихъ генераловъ, произнося ихъ имена довольно правильно. Черезъ минуту явился Ганри, держа въ рукахъ цѣлую кипу газетъ. Елена поняла, что онъ пришелъ для нея. Глаза ихъ встрѣтились и сердца слились въ безмолвномъ пожатіи рукъ.
   -- Что въ газетахъ? спросила съ любопытствомъ Жюльета.
   -- Ничего, отвѣчалъ докторъ.
   На минуту восточный вопросъ былъ забытъ. Сестры качали говорить о комъ-то, кого онѣ съ нетерпѣніемъ ждали. Полипа замѣчала, что ужь пробило три часа. Но г-жа Деберль увѣряла, что онъ непремѣнно придетъ, такъ-какъ торжественно обѣщалъ. Онѣ никого не называли по имени. Елена слушала ихъ, но ничего не слыхала. Все, что было не Ганри, до нея не касалось. Она теперь никогда не приходила съ работой, а просиживала у г-жи Деберль цѣлые часы, не принимая участія въ общемъ разговорѣ и воображая, какъ ребенокъ, что вокругъ нея никого не было, кромѣ Ганри. Однако теперь она отвѣчала Жюльетѣ на ея вопросъ, хотя не спускала глазъ съ Ганри. Онъ всталъ и прошелъ мимо нея къ окну подъ предлогомъ спустить стору, но она почувствовала по его дыханію, слегка коснувшемуся ея волосъ, что онъ требовалъ отъ нея свиданія. Она согласилась, она не могла болѣе ждать.
   -- Звонятъ, это онъ! воскликнула вдругъ Полина.
   Обѣ сестры приняли тотчасъ хладнокровный видъ. Въ комнату вошелъ Малиньонъ, одѣтый болѣе прилично, чѣмъ когда-нибудь, и съ серьезнымъ выраженіемъ лица. Онъ пожалъ протянутыя ему руки, но не шутилъ, какъ по обыкновенію, а велъ себя очень церемонно. Докторъ и Полина засыпали его упреками за то, что онъ давно не показывался, а Жюльета сказала на ухо Еленѣ, которая, несмотря на свое равнодушіе, была очень изумлена появленіемъ Малиньона:
   -- Это васъ удивляетъ? Да Богъ съ нимъ, я на него не сержусь. Онъ въ сущности добрый малый и нашелъ гдѣ-то жениха Полинѣ. Не правда-ли, это очень мило съ его стороны?
   -- Да, отвѣчала Елена изъ приличія.
   -- Это одинъ изъ его пріятелей, очень богатый. Онъ поклялся устроить эту сватьбу и обѣщалъ дать сегодня окончательный отвѣтъ. Вы понимаете, что я должна была простить ему все прошлое. Не бойтесь, теперь нѣтъ никакой опасности, мы знаемъ другъ друга.
   Она весело засмѣялась, хотя и покраснѣла при воспоминаніи о посѣщеніи дома въ Водяномъ Проходѣ. Потомъ она заговорила съ Малиньономъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Улыбка показалась на лицѣ Елены. Этотъ легкій взглядъ на жизнь оправдывалъ и ее. Напрасно было видѣть во всемъ трагическую сторону, когда можно было жить такъ просто, такъ весело, такъ пріятно. Она ощущала теперь какое то низкое радостное сознаніе, что нѣтъ ничего запрещеннаго. Между тѣмъ Жюльета и Полина увели Малиньона въ садъ и Елена вдругъ услыхала за спиною тихій, пламенный голосъ;
   -- Елена, умоляю васъ...
   Она вздрогнула и съ безпокойствомъ оглянулась. Они были одни. Ганри взялъ ее за плечи и опьяняющій трепетъ пробѣжалъ по всѣмъ ея жиламъ.
   -- Когда хотите, промолвила она, понимая, что онъ просилъ свиданія.
   -- Приходите сегодня вечеромъ въ Водяной Проходъ.
   -- Нѣтъ, я вамъ объяснила. Вы мнѣ дали слово.
   -- Такъ въ другомъ мѣстѣ, гдѣ хотите, только-бы васъ видѣть.
   -- У васъ, ночью?
   Все ея существо возставало противъ такого свиданія, но она могла только молча покачать головой, такъ-какъ въ эту минуту г-жа Деберль возвратилась изъ сада съ сестрой и Малиньономъ. Она вбѣжала въ комнату первая, съ сіяющимъ лицомъ.
   -- Кончено! воскликнула она.
   -- Что? спросила Елена, не понимая, о чемъ она говорила.
   -- Сватьба. Слава-богу, Полина уже становилась въ тягость всѣмъ. Молодой человѣкъ ее видѣлъ и въ восторгъ отъ нея. Мы завтра всѣ обѣдаемъ у отца. Я, право, готова поцѣловать Малиньона за эту добрую вѣсть.
   Ганри съ удивительнымъ хладнокровіемъ отошелъ отъ Елены и казался такъ-же счастливъ, какъ жена, радостному событію. Онъ похвалилъ Малиньона за его любезность и потомъ небрежно сказалъ, обращаясь къ Еленѣ, что она тотчасъ потеряетъ перчатку. Она его поблагодарила. Изъ сада долеталъ веселый смѣхъ Полины. Она говорила что-то на ухо Малиньону и онъ ей отвѣчалъ такъ-же тихо. Вѣроятно, онъ сообщалъ молодой дѣвушкѣ интересныя свѣденія объ ея будущемъ мужѣ. Елена съ жадностью дышала свѣжимъ воздухомъ, проникавшимъ въ отворенную дверь бесѣдки.
   Въ это самое время Жанна неожиданно очнулась отъ своего долгаго забытья и спросила у Рамбо:
   -- Не пойти-ли намъ въ кухню? Мы, можетъ быть, изъ окна увидимъ маму.
   -- Съ удовольствіемъ, отвѣчалъ Рамбо.
   Жанна чувствовала себя въ этотъ день очень хорошо и, пройдя въ кухню безъ помощи своего друга, прижалась лбомъ къ оконной рамѣ. Рамбо всталъ за нею. Обнаженныя деревья дозволяли видѣть совершенно ясно внутренность японской бесѣдки. Розалія, мѣшавшая бульонъ, смѣялась надъ Жанной за ея любопытство. Но дѣвочка издали узнала платье матери и указывала на него Рамбо. Черезъ нѣсколько минутъ Полина подняла голову и, увидавъ Жанну, стала ее манить. Елена также вышла на порогъ бесѣдки и звала ее знаками.
   -- Васъ увидали, барышня, и приглашаютъ въ садъ.
   Рамбо открылъ окно. Все общество требовало Жанну. Но дѣвочка убѣжала въ свою комнату, отказываясь идти въ садъ я упрекая своего друга за то, что онъ нарочно стучалъ въ стекло. Она любила смотрѣть издали на мать, но не хотѣла идти въ этотъ домъ, и на всѣ вопросы Рамбо: почему? она отвѣчала своимъ обычнымъ: такъ.
   -- Не тебѣ уговаривать меня идти туда, произнесла она, наконецъ, мрачно.
   Но онъ продолжалъ ее уговаривать, увѣряя, что она своимъ отказомъ разсердитъ мать. Онъ обѣщалъ укутать ее такъ, что ей не будетъ холодно, и, не дожидаясь ея согласія, завязалъ на ней шаль и, снявъ съ ея головы фуляръ, надѣлъ ей вязаный капоръ. Когда она была совсѣмъ готова, она снова протестовала, и только, наконецъ, пошла подъ условіемъ, что онъ приведетъ ее домой, когда она захочетъ. Привратникъ отворилъ имъ калитку и ихъ приняли въ саду общими радостными восклицаніями. Г-жа Деберль особенно осыпала ласками Жанну. Она посадила ее въ кресло передъ открытымъ душникомъ и закрыла окна, говоря, что воздухъ слишкомъ рѣзокъ для больного ребенка. Малиньонъ уже ушелъ. Еленѣ было стыдно, что ея дочь явилась въ общество въ такомъ нарядѣ, но Жюльета воскликнула:
   -- Полноте, развѣ мы не свои. Мы очень скучали о бѣдной Жаннѣ,
   Она позвонила и спросила, дома-ли Люсьенъ; но оказалось, что онъ еще не вернулся съ прогулки,
   -- Впрочемъ, онъ сталъ невыносимъ, замѣтила г-жа Деберль:-- онъ вчера заставилъ плакать всѣхъ пятерыхъ дѣвицъ Левасеръ.
   -- Хотите играть? спросила Полина, сіяя счастьемъ отъ одной мысли, что вскорѣ выйдетъ замужъ.
   Но Жанна отрицательно покачала головой. Она изподлобья смотрѣла на всѣхъ окружавшихъ ее. Докторъ сообщилъ Рамбо, что его старуху приняли въ больницу, и послѣдній разсыпался въ благодарностяхъ, точно ему самому сдѣлали благодѣяніе. Г-жа Деберль разговаривала вполголоса съ сестрою. Елена молчала.
   -- Докторъ Боденъ совѣтуетъ намъ поѣхать въ Италію, сказала она, наконецъ, обращаясь къ обоимъ мужчинамъ.
   -- А! вотъ почему Жанна меня спрашивала объ Италіи, воскликнулъ Рамбо;-- тебѣ-бы очень хотѣлось туда ѣхать?
   Дѣвочка вмѣсто отвѣта всплеснула руками и лицо ея просіяло.
   Она со страхомъ посмотрѣла на доктора, угадывая, что мать спрашивала у него совѣта. Онъ вздрогнулъ, но лицо его осталось спокойнымъ, холоднымъ. Вдругъ Жюльета вмѣшалась въ разговоръ:
   -- Вы говорите объ Италіи? Вы хотите ѣхать въ Италію? Вотъ странное стеченіе обстоятельствъ! Я сегодня утромъ приставала къ Ганри, чтобъ онъ меня повезъ въ Неаполь. Представьте себѣ, что я уже десять лѣтъ мечтаю о Неаполѣ и каждую весну онъ обѣщаетъ повезти меня, но потомъ обманываетъ.
   -- Я тебѣ не отказалъ, промолвилъ докторъ.
   -- Какъ не отказалъ? Ты сказалъ, что не можешь бросить своихъ больныхъ.
   Жанна слушала съ лихорадочнымъ вниманіемъ, насупивъ брови, такъ что на лбу у нея образовалась большая морщина.
   -- О! больныхъ я могу оставить на попеченіе какого-нибудь товарища. Если дѣйствительно тебѣ этого такъ хочется...
   -- Докторъ, перебила его Елена, -- вы полагаете, что путешествіе въ Италію будетъ полезно Жаннѣ?
   -- Конечно, она совершенно оправится.
   -- Такъ поѣдемте всѣ вмѣстѣ и возьмемъ съ собою Люсьена, воскликнула Жюльета.-- Хочешь?
   -- Я все хочу, чего ты хочешь, отвѣчалъ съ улыбкой докторъ.
   Жанна поникла головой и незамѣтно отерла двѣ крупныя слезы, выступившія на ея глазахъ отъ злобы и горя. Она отвернулась, чтобъ ничего не видѣть и не слышать. Г-жа Деберль, внѣ себя отъ удовольствія, поцѣловала мужа, назвавъ его голубчикомъ, и стала толковать уже о подробностяхъ будущаго путешествія. Она хотѣла непремѣнно остаться въ Римѣ цѣлую недѣлю и поспорила съ Полиной, которая просила отложить отъѣздъ до ея сватьбы, чтобъ ѣхать всѣмъ вмѣстѣ.
   -- Нѣтъ, воскликнула Жюльета,-- мы съиграемъ твою сватьбу по возвращеніи.
   Всѣ забыли Жанну. Она, сидя въ креслѣ, пристально наблюдала за докторомъ к своей матерью. Елена теперь желала всею душою ѣхать въ Италію. Это путешествіе должно было еще болѣе сблизить ее съ Ганри. Она теперь весело смѣялась при мысли, что увидитъ теплыя страны вмѣстѣ со всѣми, которые ей были дороги. Они смотрѣли другъ на друга и ихъ взгляды ясно говорили, что они будутъ любить другъ друга и тамъ, и вездѣ, гдѣ-бы ни находились.
   -- Тебѣ дурно, голубушка? спросилъ вполголоса Рамбо, замѣтивъ, что Жанна болѣзненно вздрагивала.
   -- Да, очень. Отведи меня домой.
   -- Надо сказать матери.
   -- Нѣтъ, мама занята, ей не время. Отведи меня ты.
   Онъ взялъ дѣвочку на руки и сказалъ Еленѣ, что она очень устала. Молодая женщина просила отнести ребенка домой и подождать ее тамъ. Жаняа была очень легка, но выскользала изъ рукъ Рамбо и онъ остановился на лѣстницѣ, чтобы перевести дыханіе. Она прижалась головой къ его плечу и оба грустно смотрѣли другъ на друга.
   -- Ты рада ѣхать въ Италію? спросилъ онъ.
   Но она зарыдала, говоря, что никуда не хочетъ ѣхать, что предпочитаетъ умереть въ своей комнатѣ.
   -- Я не поѣду, прибавила она: -- я занемогу. Я никогда не выйду изъ своей комнаты. Вы можете раздать бѣднымъ дѣтямъ всѣ мои башмаки.
   Потомъ она нагнулась и прибавила шопотомъ:
   -- Ты помнишь, чего ты просилъ у меня разъ вечеромъ?
   -- Нѣтъ.
   -- Остаться съ мамой всегда, всегда. Если ты этого еще хочешь, то я согласна.
   Слезы навернулись на глазахъ у Рамбо и онъ нѣжно ее поцѣловать.
   -- Ты, можетъ быть, недоволенъ, что я тогда разсердилась. Но я тогда не знала. Но теперь я тебя хочу. Сейчасъ, сейчасъ. Я тебя люблю болѣе, чѣмъ другого.
   Въ это самое время Елена совершенно забылась. Она чувствовала необходимость вылить свое переполненное сердце и высказать Ганри все свое счастье. Пока Жюльета и Полина обсуждали, сколько взять платьевъ въ путешествіе, она нагнулась къ доктору и дала согласіе на то, въ чемъ отказала такъ недавно.
   -- Приходите сегодня ночью, я васъ буду ждать.
   Черезъ нѣсколько минутъ она ушла домой. На лѣстницѣ ее встрѣтила Розалія, которая, увидавъ ее, воскликнула въ сильномъ волненіи:
   -- Торопитесь, сударыня, барышнѣ плохо. Она харкаетъ кровью.
   

ГЛАВА III.

   Послѣ обѣда докторъ сказалъ женѣ, что, по всей вѣроятности, ему придется просидѣть всю ночь у одной больной. Онъ вышелъ изъ дому въ девять часовъ и направилъ свои шаги къ пустыннымъ набережнымъ; дулъ сырой вѣтеръ, Сена катила черныя волны. Когда пробило одинадцать часовъ, онъ забрался на Трокадеро и сталъ ходить взадъ и впередъ передъ домомъ, въ которомъ жила Елена. Окна въ столовой и кухнѣ были ярко освѣщены. Это его удивило я встревожило. За сторами виднѣлись быстро мелькавшія тѣни. Повидимому, въ квартирѣ была суматоха. Можетъ быть, Рамбо остался обѣдать, но онъ никогда не уходилъ такъ поздно. Онъ не смѣлъ войти, боясь, чтобъ ему не отворила дверь Розалія. Наконецъ, около двѣнадцати часовъ, обезумѣвъ отъ нетерпѣнія и душевной тревоги, онъ забылъ всякую осторожность и молча прошелъ мимо комнатки привратницы, г-жи Бержере. Наверху его приняла Розалія.
   -- Это вы, господинъ докторъ, сказала она,-- войдите. Я доложу о васъ. Барыня вѣрно васъ ждетъ.
   Она нисколько не удивилась позднему приходу доктора и, проведя его въ столовую, прибавила:
   -- Барышнѣ очень плохо, очень плохо. Какая страшная ночь, мы совсѣмъ сбились съ ногъ.
   Докторъ машинально сѣлъ. Онъ забылъ, что онъ медикъ. Гуляя по набережнымъ, онъ мечталъ о той комнатѣ, въ которую Елена его тихонько введетъ, приложивъ палецъ къ губамъ, чтобъ не разбудить Жанну, которая спала въ сосѣдней комнатѣ; онъ представлялъ себѣ полутемную комнату, едва освѣщенную ночникомъ и въ которой неслышно замирали поцѣлуи. Онъ теперь ждалъ, пока доложутъ о немъ, какъ объ обыкновенномъ посѣтителѣ. За дверью раздавался рѣзкій, упорный кашель, который одинъ нарушалъ общую тишину.
   Черезъ минуту Розалія вернулась, прошла поспѣшно мимо доктора съ тазомъ въ рукахъ и бросила ему эту простую, но страшную фразу:
   -- Барыня сказала, чтобъ вы не входили.
   Онъ не двинулся съ мѣста. Онъ не могъ уйти. Значитъ свиданіе было отложено. Это было невозможно. "Бѣдная Жанна, подумалъ онъ,-- очень слабый ребенокъ, постоянно болѣетъ, да вообще съ дѣтьми только горе и заботы". Но тутъ снова дверь отворилась и вышелъ докторъ Боденъ. Онъ началъ извиняться и увѣрять своего знаменитаго товарища, что за нимъ послали и что онъ всегда радъ воспользоваться его совѣтами.
   -- Конечно, конечно, отвѣчалъ докторъ Деберль, ничего не сознавая.
   Старикъ успокоился и началъ объяснять, что онъ колеблется съ діагностикой болѣзни. Вполголоса онъ обсуждалъ симптомы недуга въ техническихъ выраженіяхъ. У ребенка были сухой кашель безъ мокроты, сильный жаръ и большой упадокъ силъ. Можетъ быть, это начало тифозной горячки, но онъ не могъ сказать ничего рѣшительнаго и боялся неожиданныхъ усложненій въ виду нервнаго разстройства и малокровія дѣвочки, отъ которыхъ ее такъ долго лечили.
   -- А вы какъ полагаете? спрашивалъ онъ у Ганри послѣ каждой фразы.
   Послѣдній отвѣчалъ только безмолвными жестами. Ему было стыдно находиться тутъ. Зачѣмъ онъ пришелъ?
   -- Я ей поставилъ двѣ мушки и жду, продолжалъ докторъ.-- Пойдемте, посмотрите и скажите ваше мнѣніе.
   Онъ повелъ его въ сосѣднюю комнату. Ганри остановился на порогѣ, дрожа всѣмъ тѣломъ. Комната была едва освѣщена лампой съ темнымъ абажуромъ. Онъ вспомнилъ, сколько ночей онъ провелъ въ этой душной атмосферѣ, въ этой безмолвной тишинѣ, среди которыхъ спало все, что находилось въ комнатѣ. Но теперь къ нему никто не подошелъ, никто не протянулъ ему руки. Рамбо сидѣлъ въ креслѣ, усталый, измученный, и полудремалъ. Елена стояла передъ кроватью въ бѣломъ пеньюарѣ; она не обернулась и ея блѣдное лицо показалось Ганри чрезвычайно длиннымъ и исхудалымъ. Онъ посмотрѣлъ больную. Ея слабость была такъ велика, что она едва открывала глаза. Крупный потъ выступилъ на всемъ ея тѣлѣ и она лежала какъ-бы въ забытьѣ, блѣдная, съ алыми пятнами на щекахъ.
   -- Скоротечная чахотка, промолвилъ онъ, наконецъ, не чувствуя, что говоритъ вслухъ, и не выражая никакого удивленія, словно онъ предвидѣлъ это давно.
   Елена услыхала эти слова и посмотрѣла на него, холодная, страшно спокойная, съ сухими глазами.
   -- Вы думаете? просто сказалъ докторъ Боденъ, пожимая плечами и одобрительнымъ тономъ человѣка, который не хочетъ первый выразить своего мнѣнія.
   Онъ снова сталъ слушать ребенка. Жанна безсознательно позволяла ему дѣлать все, что онъ хотѣлъ, не понимая, зачѣмъ ее мучаютъ. Оба доктора мѣнялись вполголоса замѣчаніями. Старикъ распространялся о стѣсненномъ дыханіи, о томъ, что грудь больной звучала, какъ разбитый горшокъ, но все-же онъ не хотѣлъ открыто признать чахотку и упоминалъ о бронхитѣ. Докторъ Деберль, съ своей стороны, объяснялъ, что, вѣроятно, какая-нибудь случайная причина, напримѣръ простуда, ускорила болѣзнь, но что онъ часто замѣчалъ быстрое развитіе чахотки у малокровныхъ. Елена стояла за ними и ждала ихъ заключенія.
   -- Послушайте сами, сказалъ докторъ Боденъ, уступая свое мѣсто Ганри.
   Послѣдній нагнулся къ Жаннѣ. Она не подняла глазъ; разстегнутая рубашка обнаруживала на дѣтской груди едва зарождавшіяся женскія очертанія; трудно было вообразить себѣ что-нибудь дѣвственнѣе и печальнѣе этого юнаго существа, сраженнаго преждевременной смертью. Она не сопротивлялась, когда ее трогалъ старый докторъ, но какъ только прикоснулись къ ея обнаженному тѣлу, она вздрогнула. Какое-то стыдливое чувство взговорило въ ней, она очнулась. Какъ молодая женщина, застигнутая врасплохъ соблазнителемъ, неостанавливающимся передъ насиліемъ, она закрыла грудь своими ручейками и едва слышно промолвила:
   -- Мама! мама!
   Но, открывъ глаза и увидавъ, кто ее трогалъ, она пришла въ ужасъ и зарыдала отъ стыда. Она какъ-будто вдругъ постарѣла на десять лѣтъ и эта двѣнадцатилѣтняя дѣвочка., казалось, постигала, что Деберль не долженъ былъ прикасаться къ ея тѣлу и находить въ ней ея мать. Она снова воскликнула:
   -- Мама! мама! пожалуйста!
   Елена, еще несказавшпя ни одного слова, подошла совершенно близко къ Ганри, посмотрѣла въ него пристально своимъ холоднымъ, неподвижнымъ взглядомъ и промолвила глухимъ голосомъ:
   -- Уйдите.
   Докторъ Боденъ старался успокоить Жанну, у которой сдѣлался припадокъ кашля. Онъ клялся, что всѣ тотчасъ уйдутъ и не будутъ ее болѣе безпокоить.
   -- Уйдите, повторила Елена на самое ухо любимаго человѣка;-- вы видите, что мы ее убили.
   Ганри не зналъ, что сказать, и молча вышелъ изъ комнаты. Онъ остановился въ столовой на нѣсколько минутъ, точно ожидая, самъ не зная чего. Потомъ, видя, что докторъ Боденъ не слѣдуетъ за нимъ, онъ сошелъ съ лѣстницы ощупью, такъ-какъ Розалія не нашла нужнымъ ему посвѣтить. Онъ думалъ о страшно быстромъ ходѣ скоротечной чахотки, которую онъ основательно изучилъ, такъ что Жанна, по всей вѣроятности, не проживетъ болѣе трехъ недѣль.
   Прошла недѣля. Солнце вставало и садилось надъ Парижемъ въ голубой синевѣ неба, простиравшагося передъ окномъ комнаты больной, и Елена не сознавала, какъ шло безжалостное время. Она знала, что ея дочь приговорена къ смерти, и находилась въ какомъ-то страшномъ, убійственномъ столбнякѣ. Надежды не было никакой, смерть въ подобныхъ случаяхъ не прощала. Она не плакала, а тихо ходила по комнатѣ и ухаживала за больной съ неутомимой энергіей. Она были постоянно на ногахъ, и когда, по временамъ, изнемогая отъ усталости, она опускалась въ кресло, то дико смотрѣла цѣлыми часами на бѣдную больную. Жанна все болѣе и болѣе слабѣла, лихорадка ее не покидала, мучительная рвота ее уничтожала. Посѣщая ее, докторъ Боденъ прописывалъ ей лекарства и послѣ минутнаго изслѣдованія удалялся съ такимъ безпомощнымъ выраженіемъ лица, что Елена даже ни о чемъ его не спрашивала.
   На другой-же день послѣ начала болѣзни явился аббатъ Жувъ, и вмѣстѣ съ братомъ онъ приходилъ каждый вечеръ узнавать о положеніи больной. Они предложили исполнять поочередно должность сидѣлки, но Елена просила ихъ удалиться къ десяти часамъ вечера, желая ночь оставаться одна.
   -- Я думалъ, произнесъ однажды вечеромъ аббатъ, отведя въ сторону Елену,-- не пріобщить-ли святыхъ тайнъ бѣдную дѣвочку. Она по причинѣ слабаго здоровья не могла до сихъ поръ приготовиться къ первому причастью, но теперь это можно было-бы все устроить на дому.
   Елена сначала не поняла и ей показалась странной эта забота патера объ интересахъ неба.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу, чтобы ее мучили, отвѣчала она; -- если существуетъ рай, то она и такъ въ него попадетъ.
   Но Жанна чувствовала себя лучше въ этотъ день и разслышала слова патера.
   -- Это ты, мой добрыя другъ, сказала она;-- ты говоришь о моемъ первомъ причастьи, это будетъ скоро?
   -- Да, очень скоро, голубушка.
   Она попросила мать поправить ей подушки и приподнять ее; ея пылающія губы улыбались, а въ глазахъ уже виднѣлась смерть.
   -- Мнѣ совсѣмъ хорошо, сказала она.-- Я могла-бы встать, если-бъ захотѣла. На мнѣ будетъ бѣлое платье съ букетомъ, не правда-ли? А церковь будетъ такъ-же красиво изукрашена, какъ въ день праздника Божьей Матери?
   -- Еще лучше.
   -- Правда? Также будетъ много цвѣтовъ и такъ-же хорошо будутъ пѣть? Ты обѣщаешь, что это будетъ скоро?
   Она сіяла радостью и въ набожномъ восторгъ увѣряла, что она любитъ Бога и видѣла Его въ церкви, во время пѣнія гимновъ. Ей слышались теперь звуки органа, передъ нею мелькали свѣчи, цвѣты и прочее. Но вдругъ она закашлялась и упала на подушки, что не прогнало съ ея липа улыбки.
   -- Я завтра утромъ встану, промолвила она,-- и выучу безъ ошибки катехизисъ. Мы всѣ будемъ очень рады моему причастью.
   Елена стояла у изголовья кровати и не могла удержаться отъ рыданій. Она никогда не плакала, но улыбка Жанны вырвала изъ ея груди болѣзненный стонъ и слезы покатились по ея щекамъ. Она выбѣжала въ другую комнату, чтобъ скрыть свое отчаянье. Аббатъ послѣдовалъ за нею, а Рамбо старался занять больную.
   -- Что это мама вскрикнула, она ушиблась? спросила Жанна.
   -- Нѣтъ, она засмѣялась отъ радости, что тебѣ лучше.
   Выйдя въ столовую, Елена припала головою къ столу и тщетно пыталась удержать свои рыданія. Аббатъ просилъ ее успокоиться. Но она подняла свое заплаканное лицо и стала громко упрекать себя въ убійствѣ дочери. Мало-по-малу изъ ея устъ полилась отрывистая, чисто-сердечная исповѣдь. Если-бъ Жанна всегда была при ней, то она не отдалась бы этому человѣку. Судьбѣ было угодно, чтобъ она встрѣтила его въ невѣдомой комнатѣ. Теперь небо должно было надъ нею сжалиться и взять ее вмѣстѣ съ Жанной. Она не могла жить безъ дочери. Испуганный патеръ утѣшалъ ее, обѣщая прощеніе.
   Въ передней послышался звонокъ и чей-то голосъ. Елена отерла глаза.
   -- Это докторъ Деберль, доложила Розалія.
   -- Не впускайте ого.
   -- Онъ спрашиваетъ о здоровьѣ барышни.
   -- Скажите, что она умираетъ.
   Черезъ полуотворенную дверь Ганри слышалъ эти слова и ушелъ, не дожидаясь возвращенія Розаліи. Онъ заходилъ каждый день и получалъ все тотъ-же отвѣтъ.
   Для Елены всего тягостнѣе были посѣщенія постороннихъ лицъ. Нѣсколько дамъ, съ которыми она познакомилась у Деберлей, считали своей обязанностью выразить ей свое сочувствіе. Г-жи Шерметъ, Ловасеръ и Жиро не входили въ комнаты, а разспрашивали Розалію, но такъ громко, что ихъ голой ясно доносились до спальня. Елена выходила изъ терпѣнья и принимала ихъ въ столовой, но не приглашала сѣсть и говорила съ ними поспѣшно, отрывисто. Она цѣлый день оставалась въ пеньюарѣ, забывая перемѣнить бѣлье и причесать волосы. Глаза ея закрывались отъ изнеможенія и она не знала, что говорить. Когда по временамъ являлась Жюльета, то Елена не могла не допускать ее до кровати больной.
   -- Вы, голубушка, слишкомъ предаетесь горю, сказала однажды г-жа Деберль самымъ дружескимъ тономъ; -- будьте помужественнѣе.
   Потомъ она старалась ее развлечь политическими разговорами.
   -- Вы слышали, говорила она:-- вой на будетъ непремѣнно... Какая досада, у меня въ армія два двоюродныхъ брата.
   Она заходила въ эту мрачную комнату больной обыкновенно послѣ поѣздки въ Парижъ и длиннаго ряда визитовъ; какъ она ни понижала голосъ и какъ ни принимала печальное выраженіе лица, ясно было видно, что она сама счастлива и, радуясь своему цвѣтущему здоровью, относится ко всему съ полнѣйшимъ хладнокровіемъ. Елена, сраженная, уничтоженная, смотрѣла на нее съ смутной завистью.
   -- Отчего Люсьенъ никогда не придетъ со мной поиграть? спросила однажды Жаана.
   Жюльету этотъ вопросъ смутилъ и она молча улыбнулась.
   -- Онъ также боленъ? продолжала дѣвочка.
   -- Нѣтъ, онъ здоровъ, но въ школѣ.
   Уходя, г-жа Деберль нашла нужнымъ объяснить свою ложь Еленѣ, которая проводила ее до передней:
   -- Я привела-бы его съ удовольствіемъ; я знаю, что эта болѣзнь не прилипчива. Но дѣти пугаются всему, а Люсьенъ къ тому-же такъ глупъ, что способенъ расплакаться при видѣ жадны.
   -- Да, да, вы правы, отвѣчала Елена съ затаенной злобой противъ этой женщины, столь веселой и имѣвшей здороваго ребенка.
   Прошла вторая недѣля; болѣзнь подвигалась съ убійственной быстротой, переходя отъ одного извѣстнаго фазиса къ другому и каждую минуту отрывая частицу жизни Жанны. Она перестала харкать кровью и даже по временамъ не кашляла, но ея дыханіе становилось все затруднительнѣе и она страшно задыхалась. Цѣлыми днями и ночами это маленькое существо боролось со смертью, и предсмертная агонія до того мучила Елену, что она выбѣгала въ сосѣднюю комнату и прижималась головою къ стѣнѣ.
   Мало-по-малу Жанна совершенно изолировалась. Она не видала никого посторонняго, и по мрачному, отчаянному выраженію ея лица можно было подумать, что она жила долго гдѣ-нибудь въ тяжеломъ одиночествѣ. Когда лица, окружавшія ее, хотѣли обратить на себя ея вниманіе и называли себя ко именамъ, то она молча смотрѣла на нихъ и, какъ-бы не узнавая, повертывалась къ стѣнѣ. И все-же ее омрачало облако ревности. Впрочемъ, по временамъ она приходила въ себя подъ вліяніемъ какого-нибудь каприза. Однажды она спросила у матери:
   -- Сегодня воскресенье?
   -- Нѣтъ, отвѣчала Елена, -- пятница. А что?
   Но ребенокъ уже не сознавалъ, какой онъ сдѣлалъ вопросъ. Все-же черезъ два дня, увидавъ Розалію, она сказала вполголоса:
   -- Сегодня воскресенье? Зефиринъ у тебя, приведи его сюда.
   Служанка колебалась, но Елена утвердительно кивнула ей годовой, а ребенокъ повторилъ:
   -- Приходите оба, я буду очень вамъ рада.
   Когда Розалія вошла въ комнату съ Зефириномъ, то Жанна приподняла голову на подушкѣ. Солдатикъ переминался съ ноги на ногу, чтобъ скрыть овладѣвшее имъ волненіе. Онъ любилъ барышню и его сердило, что она умирала; поэтому, несмотря на приказаніе Розаліи быть веселымъ, онъ стоялъ молча, уныло, не находя никакой громкой фразы, которыя онъ такъ любилъ отпускать. Розалія ущипнула его сзади, чтобъ онъ засмѣялся, но онъ только пробормоталъ:
   -- Извините, барышня и вся компанія.
   Жанна поддерживала голову своими исхудалыми руками и безпокойно, смотрѣла своими большими глазами, какъ-бы что-то отыскивая.
   -- Подойдите, другъ мой! сказала Елена, обращаясь къ солдату,-- барышня хотѣла васъ видѣть.
   Блестящее мартовское солнце свѣтило въ окно; лицо Зефирина сіяло, какъ поле ржи, а его красные панталоны казались грядою мака. Теперь Жанна его замѣтила, по ея глаза по-прежнему тревожно блуждали.
   -- Что ты хочешь, дитя мое? спросила Елепа;-- они пришли. Розалія, подойдите поближе. Барышня хочетъ васъ видѣть.
   Лучъ солнца теперь освѣтилъ и служанку. Золотистый дождь какъ-бы падалъ на ея черные волосы, добродушное курносое лицо и бѣлый чепецъ съ разлетавшимися лопастями.
   -- Ну, голубушка, сказала Елена, -- ты ничего не говоришь. Зачѣмъ ты ихъ позвала?
   Жанна смотрѣла на солдата и кухарку съ лихорадочной дрожью. Они стояли передъ нею, рука объ руку, какъ мужъ и жена. Желая развеселить барышню, они нѣжно, по глупо хихикали, подмигивая другъ другу. Еслибъ они были одни въ комнатѣ, то Зефиринъ непремѣнно обнялъ-бы Розалію и получилъ-бы увѣсистую пощечину.
   -- Ты ничего не желаешь имъ сказать? прибавила Елена.
   Жанна задыхалась. Она не сказала ни слова, но вдругъ зарыдала. Зефиринъ и Розалія немедленно удалились, причемъ пер, вый пробормоталъ:
   -- Прошу извиненія, барышня и вся компанія.
   Это былъ одинъ изъ послѣднихъ капризовъ Жанны. Она теперь впала въ мрачное настроеніе, изъ котораго ничто не могло ее вывести. Она отворачивалась отъ всѣхъ, даже отъ матери. Когда послѣдняя наклонялась надъ ея кроватью и съ любовью искала взгляда дочери, Жанна какъ-бы ее не замѣчала. Ею овладѣла безмолвная, мрачная покорность судьбѣ, отличающая лицъ, брошенныхъ всѣми и чувствующихъ приближеніе смерти. По цѣлымъ часамъ она лежала съ полуоткрытыми глазами и въ ея пристальномъ взглядѣ, устремленномъ въ пространство, нельзя было прочесть никакой идеи. Въ другое время для нея на свѣтѣ ничего не существовало, кромѣ большой куклы, лежавшей рядомъ съ нею на постели. Эту куклу ей дали однажды ночью, чтобы ее нѣсколько развлечь среди невыносимыхъ страданій, и дѣвочка потомъ не хотѣла съ нею разставаться. Она лежала головою на подушкѣ, покрытая одѣяломъ; Жанна по временамъ ощупывала своими горячечными руками ея холодное, лайковое тѣло. Цѣлыми часами она смотрѣла на стеклянные глаза куклы и ни бѣлые зубки, которые никогда не переставали улыбаться. Потомъ вдругъ она ощущала необходимость прижать куклу къ своей груди или припасть щекою къ ея курчавымъ волосамъ. Она какъ-бы нуждалась въ подобномъ изліяніи нѣжности, и эти ласки значительно успокоивали ея страданія. Она находила такимъ образомъ утѣшеніе въ любви своей куклы; она знала, видѣла и чувствовала только ее.
   Третья недѣля приходила къ концу. Однажды утромъ старый докторъ сказалъ, что онъ останется цѣлый день. Елена поняла, что ребенокъ не переживетъ вечера. Еще наканунѣ Жанна впала въ какое-то забытье и не сознавала, что дѣлалось вокругъ нея. Докторъ болѣе не боролся со смертью, а только считалъ часы и давалъ больной, которую мучила страшная жажда, питье съ примѣсью опіума для облегченія агоніи. Это прекращеніе всякихъ медицинскихъ средствъ именно и привело въ столбнякъ Елену. Пока она видѣла на ночномъ столикѣ батарею микстуръ, она надѣялась на чудо, но теперь и послѣднія надежды исчезли. Она инстинктивно жаждала только одного -- быть съ Жанной, не покидать ее ни на секунду и смотрѣть, смотрѣть на свое дорогое дѣтище. Докторъ старался удалить ее отъ рокового зрѣлища и давалъ всякія мелкія порученія. Но она поспѣшно возвращалась къ постели умирающей, привлекаемая физическою потребностью видѣть дочь. Выпрямившись во весь ростъ и опустивъ по бокамъ руки, она погрузилась въ отчаяніе и ждала. Около часа явились Жувъ и Рамбо. Докторъ встрѣтилъ ихъ и сказалъ что-то на ухо. Они поблѣднѣли, какъ полотно, и руки ихъ задрожали. Но Елена не обернула и головы.
   День былъ великолѣпный и лѣтнее солнце привѣтливо свѣтило. Жанна металась на своей кровати. Отъ неутолимой жажды она почти постоянно шевелила губами, а ея бѣдныя ручки, совершенно прозрачныя, искали чего-то въ пространствѣ. Она болѣе не кашляла, по дыханіе было стѣсненное, отрывочное. Вдругъ она повернула голову и устремила глаза ни окно; докторъ Боденъ его открылъ. Тогда Жанна перестала тревожиться и, припавъ щекою къ подушкѣ, стала смотрѣть на Парижъ.
   Впродолженіи всей ея болѣзни, тянувшейся три недѣли, она часто обращала свой взглядъ на громадный городъ и глубоко задумывалась. Теперь Парижъ улыбался, залитый блестящимъ свѣтомъ весенняго солнца. На улицахъ слышались смѣхъ дѣтей и веселое чириканье воробьевъ. Больная напрягала всѣ свои силы, чтобы найти своихъ старыхъ знакомыхъ: Пантеонъ, Домъ инвалидовъ и башню св. Іакова, но болѣе она ничего не видала, все сливалось въ одно безпредѣльное море крышъ. Она, быть можетъ, мечтала, что черезъ нѣсколько минутъ улетитъ въ небеса, какъ птичка, и, порхая съ одного купола на другой, увидитъ все, что запрещено дѣтямъ. Но руки ея все еще чего-то искали и она успокоилась только прижавъ къ сердцу свою большую куклу. Она хотѣла унести ее съ собою въ пространство.
   Пробило четыре часа; вечернія тѣни медленно набѣгали. Наступила тихая, конечная агонія. Бѣдный ангелъ не имѣлъ болѣе силъ бороться. Рамбо спрятался за оконную занавѣсь и, опустившись на колѣни, неслышно рыдалъ. Аббатъ, стоя подлѣ кровати, вполголоса читалъ отходную.
   -- Жанна, Жанна! воскликнула Елена, оледенѣвъ отъ ужаса и оттолкнувъ доктора, старавшагося ее удержатъ; она опустилась на подъ передъ умирающимъ ребенкомъ.
   Жанна открыла глаза, но не посмотрѣла на мать. Ея взгляды по-прежнему устремлялись на стушевывавшійся въ сумеркахъ Парижъ. Она еще крѣпче сжала свою куклу, послѣднюю ея любовь на землѣ. Она тяжело вздохнула, потамъ раза два гораздо легче. Глаза ея потускнѣли, на лицѣ показалось жгучее страданіе, но черезъ минуту всѣ черты ея выпрямились. Она успокоилась. Ротъ ея былъ открытъ, но она болѣе не дышала.
   -- Кончено, сказалъ докторъ, взявъ ее за руку.
   Большіе, неподвижные глаза Жанны по-прежнему были обращены на Парижъ, ея маленькое личико вытянулось, густыя брови осѣняли сѣроватой тѣлью ея строгія черты, выражавшія даже въ смерти ревность женщины. Кукла съ отвисшей головой и растрепанными волосами казалась также умершей.
   -- Все кончено, повторилъ докторъ, выпуская изъ своихъ рукъ холодную ручку бѣдной дѣвочки.
   Елена сжала голову обѣими руками, словно у нея черепъ хотѣлъ лопнуть. Она не плакала, а дико озиралась. Вдругъ она замѣтила подъ кроватью пару забытыхъ ботинокъ Жанны. Все было кончено, Жанна никогда болѣе не надѣнетъ этихъ ботинокъ, и ихъ можно было отдать бѣднымъ. Она громко зарыдала и припала головою къ рукѣ умершей. Рамбо всхлипывалъ у окна, аббатъ читалъ вслухъ молитвы, Розалія, стоя въ дверяхъ кухни, кусала платокъ, чтобъ не заплакать.
   Въ эту минуту позвонилъ докторъ Деберль. Онъ постоянно приходилъ за извѣстіями о больной.
   -- Ну что? спросилъ онъ.
   -- Умерла, отвѣчала едва слышно Розалія.
   Онъ замеръ на мѣстѣ, пораженный роковой вѣстью, которой, рочемъ, ждалъ всякій день.
   -- Боже мой! Бѣдный ребенокъ! Какое несчастье! промолвилъ онъ.
   Онъ не могъ ничего сказать, кромѣ этой пошлой фразы. Дверь затворилась и онъ медленно спустился по лѣстницѣ.
   

ГЛАВА IV.

   Узнавъ о смерти Жанны, г-жа Деберль зарыдала истерически и, тотчасъ побѣжавъ къ Еленѣ, бросилась къ ней на шею въ шумномъ, безграничномъ отчаяніи. Но вскорѣ мысль о похоронахъ совершенно овладѣла ею. Она предложила все устроить самымъ приличнымъ и трогательнымъ образомъ. Елена, изнемогая отъ рыданій, безпомощно сидѣла въ креслѣ, а Рамбо, распоряжавшійся всѣмъ отъ ея имени, терялъ голову. Онъ съ благодарностью принялъ предложеніе г-жи Деберль, а Елена, очнувшись на мгновеніе, промолвила, что она хотѣла цвѣтовъ, какъ можно болѣе цвѣтовъ.
   Тогда, не теряя ни минуты, г-жа Деберль принялась за дѣло. Весь слѣдующій день она посвятила на визиты къ своимъ знакомымъ дамамъ для сообщенія грустной вѣсти. Ей хотѣлось устроить процесію маленькихъ дѣвочекъ въ бѣлыхъ платьяхъ. Ихъ надо было, по крайней мѣрѣ, тридцать, и она не вернулась домой прежде, чѣмъ обезпечила себѣ это число. По дорогѣ она сама заѣхала въ контору компаніи для погребеній и условилась о всѣхъ подробностяхъ церемоніи. Было рѣшено драпировать заборъ сада и выставить тѣло среди распускающейся сирени. Это должно било представить великолѣпное зрѣлище.
   -- Боже мой! только завтра была-бы хорошая погода, промолвила она вечеромъ, отдыхая послѣ столькихъ заботъ.
   Слѣдующее утро было свѣтлое; на голубомъ небѣ ярко свѣтило блестящее весеннее солнце. Похороны были назначены въ десять часовъ, но къ девяти вся драпировка сада была окончена. Жюльета лично руководила этой работой, не желая, чтобъ деревья были совершенно закрыты бѣлой драпировкой съ серебряной бахромой. Но вскорѣ она должна была возвратиться въ гостиную для пріема гостей, которые собирались у нея, чтобы не загромоздить двухъ небольшихъ комнатъ г-жи Гранжанъ. Къ ея величайшему неудовольствію, Ганри уѣхалъ рано утромъ въ Вераль, говоря, что у него важная консультація, которую нельзя отложить. Ода была очень этимъ недовольна и спрашивала себя, качая головою: "справлюсь-ли я одна?"
   Первой пріѣхала г-жа Бертье съ своими двумя дочерьми.
   -- Представьте себѣ, что Ганри меня бросилъ въ такой день! воскликнула она.-- Чтожь ты, Люсьенъ, не здороваешься?
   Люсьенъ былъ одѣтъ, какъ слѣдовало для похоронъ, даже черныя перчатки не были забыты. Поэтому онъ удивился, увидавъ Софи и Бланшъ въ бѣлыхъ кисейныхъ платьяхъ съ шелковыми поясами и длинными вуалями, спускавшимися до полу. Онѣ казались одѣтыми для какого-нибудь крестнаго хода. Пока матери разговаривали, дѣти молча смотрѣли другъ на друга. Наконецъ Люсьенъ произнесъ:
   -- Жанна умерла.
   Маленькое его сердце сжималось при этой мысля, но на устахъ играла удивленная улыбка. Онъ еще наканунѣ спрашивалъ матъ и прислугу, что такое смерть и двигаются ли послѣ смерти, но никто ему не отвѣчалъ.
   -- Она умерла, она умерла, отвѣчали обѣ дѣвочки.-- Мы ее увидимъ?
   Онъ подумалъ съ минуту, устремивъ глаза въ пространство и открывъ ротъ, какъ-бы стараясь отгадать то, чего не понималъ.
   -- Нѣтъ, мы ее больше никогда не увидимъ, промолвилъ онъ глухимъ голосомъ.
   Между тѣмъ начинали съѣзжаться другія дѣвочки и Люсьенъ, по приказанію матери, долженъ былъ ихъ встрѣчать. Маргарита Тиссо въ облакахъ тюля, съ своими большими глазами и золотистыми кудрями, казалась живымъ ангеломъ. При появленіи пяти сестеръ Левасеръ улыбка пробѣжала но всѣмъ лицамъ; одѣтыя одинаково и выстроенныя въ рядъ, онѣ походили на пансіонъ во время прогулки. Но когда вошла въ гостиную маленькая Жиро, то всѣ хотѣли ее поцѣловать, -- такъ прелестна она были вся въ бѣломъ, какъ крошечная птичка. Мало-по-малу комната наполнилась дѣвочками и среда этихъ прелестныхъ комочковъ свѣта чернѣлись темныя куртки нѣсколькихъ мальчиковъ. Люсьенъ серьезно отыскивалъ между всѣмъ этимъ обществомъ новую себѣ жену, такъ-какъ старая умерла. Онъ колебался въ выборѣ, желая подыскать дѣвочку больше себя, въ родѣ Жанны. Впрочемъ, онъ почти рѣшился выбрать Маргариту, волосы которой его очень удивляли. Онъ не отходилъ отъ нея.
   -- Тѣло еще не вынесли, сказала Полина, подходя къ Жюльетѣ.
   Она также наканунѣ и въ это утро сильно волновалась, словно дѣло шло о приготовленіяхъ къ балу, и г-жа Деберль съ трудомъ уговорила ее не надѣвать бѣлаго платья,
   -- Какъ! воскликнула Жюльета;-- о чемъ-же они думаютъ! Я пойду наверхъ, а ты посиди съ гостями.
   Она быстро вышла изъ гостиной, гдѣ матери въ траурныхъ туалетахъ разговаривали вполголоса, а дѣти не смѣли пошевелиться, боясь измять платья. Поднявшись въ квартиру г-жи Гранжанъ, она остановилась на порогѣ спальни. Жанна все еще лежала на кровати; на ней, какъ на Маргаритѣ и сестрахъ Левасеръ, было бѣлое платье, бѣлыя туфли и бѣлый кружевной чепецъ. Вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ, положенный сверхъ чепца, дѣлалъ ее царицей всѣхъ дѣвочекъ, дожидавшихся внизу. Передъ окномъ на двухъ стульяхъ стоялъ дубовый гробъ, обитый внутри атласомъ и открытый, какъ футляръ съ драгоцѣннымъ уборомъ. Вся мебель въ комнатѣ была разставлена въ углы, посреди горѣла восковая свѣча. Очутившись неожиданно въ этой мрачной, душной комнатѣ, напоминавшей холодные склепы, Жюльета была такъ поражена, что не могла сказать ни слова.
   -- Уже много собралось, наконецъ, промолвила она.
   Не получивъ отвѣта, она прибавила:
   -- Ганри уѣхалъ въ Версаль на консультацію. Вы извините, что онъ не будетъ.
   Елена подвала на нее свои неподвижные, безсознательные глаза. Она впродолженіи тридцати шести часовъ не сходила съ своего мѣста подлѣ кровати умершей дочери, несмотря на всѣ просьбы Рамбо и абата Жува, которые нѣжно ухаживали за нею. Особенно ночи были для нея невыносимы. Потомъ страшныя муки претерпѣла она, надѣвая бѣлыя атласныя туфля на холодныя ножки Жанны. Теперь-же, изнемогая отъ усталости и горя, она находилась въ какомъ-то столбнякѣ.
   -- Есть цвѣты? спросила она вдругъ, не спуская своихъ стеклянныхъ глазъ съ г-жи Деберль.
   -- Да, да, голубушка, по безпокойтесь, отвѣчала Жюльета.
   Съ тѣхъ поръ, какъ Жанна умерла, она думала только объ одномъ -- о цвѣтахъ, и у каждаго, кто приходилъ къ ней, спрашивала съ безпокойствомъ, будетъ-ли довольно цвѣтовъ.
   -- Есть у васъ розы? спросила она.
   -- Да, все есть, вы будете довольны.
   Елена покачала головой и снова впала въ забытье. Однако, надо было кончить. Гробовщики дожидались на лѣстницъ, и Рамбо, самъ едва стоявшій на ногахъ, попросилъ знакомъ Жюльету, чтобы она помогла ему вывести изъ комнаты бѣдную женщину. Они оба тихонько взяли ее за руки, подняли съ кресла и повели въ столовую, Но когда ока поняла, въ чемъ дѣло, то оттолкнула ихъ съ ужасомъ, бросилась на колѣни передъ кроватью и ухватилась обѣими руками за простыню. Жанна, холодная, неподвижная, сохраняла на своемъ окаменѣломъ лицѣ мрачное выраженіе ревности, которое сводило съума Елену. Неужели она еще разъ, въ послѣдній, не улыбнется!
   -- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула она: -- оставьте ее. Вы не можете ее отнять у меня. Я хочу ее еще цѣловать. О! оставьте ее хоть на минуту.
   И дрожащими руками она прижала къ своей груди мертвую, стараясь защитить ее отъ враговъ, сторожившихъ свою добычу въ передней. Но она чувствовала, что пылающія ея губы не разжигали холоднаго лица Жанны, которая упорно отказывалась отъ ея ласкъ. Тогда она въ отчаяньи позволила себя увести и безпомощно упала на стулъ въ столовой.
   -- Боже мой! Боже мой! повторила она разъ двадцать глухимъ голосомъ.
   Рамбо и г-жа Деберль изнемогали отъ волненія. Послѣ краткаго молчанія, послѣдняя отворила дверь въ спальню. Все было кончено. Не слышно было ни малѣйшаго шума. Крышка гроба, на смазанныхъ масломъ винтахъ, тихо закрыла на вѣки маленькое тѣло бѣдной Жанны. Въ комнатѣ было теперь пусто; бѣлая ткань скрывала гробъ.
   Черезъ нѣсколько минутъ дверь отворилась и Еленѣ позволили возвратиться въ комнату, Она вошла, дико озираясь по сторонамъ. Гробъ уже вынесли и постель была убрана. Она всплеснула руками и бросилась на лѣстницу. Рамбо ее удерживалъ, а г-жа Деберль объясняла, что матери неприлично быть на похоронахъ. Она клялась, что будетъ благоразумна и не послѣдуетъ за гробомъ. Но ей могли позволить смотрѣть издали; она давала слово, что будетъ тихо стоять въ бесѣдкѣ. Рамбо и г-жа Деберль плакали, слушая несчастную. Ее надо было одѣть. Жюльета накинула ей на плечи черную шаль и съ трудомъ нашла какую-то шляпку, съ которой быстро сорвала букетъ красной вервены. Рамбо взялъ Елену подъ руку и повелъ въ садъ.
   -- Не оставляйте ее ни на секунду, промолвила г-жа Деберль,-- я не могу, у меня много дѣла.
   И она исчезла. Елена тихо шла, отыскивая что-то тревожными взглядами. Боже мой, какое прекрасное утро! Но вотъ она увидала у самой рѣшетки сада маленькій гробъ, окруженный бѣлыми драпировками. Рамбо не дозволялъ ей подойти ближе двухъ или трехъ шаговъ.
   -- Будьте мужественны, сказалъ онъ, самъ дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Они оба устремили свои глаза на маленькій гробикъ, залитый солнечными лучами. Въ ногахъ на кружевной подушкѣ лежало серебряное распятіе. Налѣво стояла чаша съ святой водой и кропиломъ. Большія восковыя свѣчи тускло горѣли. Подъ драпировками вѣтви деревъ образовали что то въ родѣ колыбели. Это былъ прелестный уголокъ весны, залитый солнечнымъ лучемъ, который какъ-бы сыпалъ золотой дождь на груду срѣзанныхъ цвѣтовъ, покрывавшихъ гробъ. Тутъ были всевозможные цвѣты, во все бѣлые: розы, камеліи, лиліи, гвоздики, подснѣжники, гіацинты и пр. Рѣдкіе прохожіе не останавливались въ улицѣ Винезъ и съ умиленіемъ смотрѣли на этотъ прелестный садикъ, гдѣ мертвая дѣвочка покоилась подъ цвѣтами, которые солнечный лучъ оживотворялъ дыханіемъ жизни. Вы эта бѣлизна сіяла невинностью. А наверху надъ розами жужжала пчела.
   -- Цвѣты... цвѣты, промолвила Елена, которая не могла выговорить ничего другого.
   Она прижимала свой платокъ къ глазамъ, которые были переполнены слезами. Ей казалось, что Жаннѣ было слишкомъ жарко, и она съ благодарностью думала о тѣхъ, которые засыпали ея ребенка цвѣтами. Она сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, Рамбо ее не удерживалъ. Какъ хорошо было подъ драпировкой, какимъ нѣжнымъ благоуханіемъ цвѣтовъ наполненъ былъ воздухъ. Елена нагнулась, взяли бѣлую розу и спрятала ее въ свой корсажъ. Но ее судорожно подергивало и Рамбо стало страшно.
   -- Не оставайтесь здѣсь, промолвилъ онъ;-- вы обѣщали беречь себя.
   Въ эту минуту дверь гостиной отворилась. Первой вышла Полина, которой поручено было составить процесію дѣвочекъ, которыя слѣдовали за нею. Бѣлыя платьица блестѣли на солнцѣ, какъ лебединыя крылья. Это шествіе не имѣло конца, одно бѣлое платье слѣдовало за другимъ, покрывая всю лѣстницу и алею сада, словно громадная яблонь усѣевала землю своимъ цвѣтомъ.
   Видя это поразительное зрѣлище, Елена вспомнила веселый дѣтскій балъ, данный г-жею Деберль прошлое лѣто въ этомъ самомъ домѣ. Она видѣла передъ собою Маргариту молочницей, Софи -- субреткой, пять сестеръ Левасеръ -- Красными Шапочками, маленькую Жиро -- эльзаской, Бланшъ -- въ костюмѣ Безумія. А теперь онѣ всѣ были въ бѣломъ. Жанна, также вся въ бѣломъ, покоилась на бѣлой атласной подушкѣ подъ дождемъ бѣлыхъ цвѣтовъ. Блестящая японка съ длинными золотыми булавками въ волосахъ и въ нурнурний тюникѣ, украшенной птичьими перьями, сходила со сцены въ бѣломъ сававѣ.
   -- Какъ онѣ всѣ выросла, промолвила Елена и громко зарыдала.
   Всѣ онѣ тутъ были, всѣ, кромѣ ея дочери. Рамбо тихонько увелъ ее въ бесѣдку, но она остановилась въ дверяхъ, желая видѣть, какъ двинется погребальное шествіе. Нѣкоторыя дамы приходили съ нею здороваться. Дѣти смотрѣли на нее своими удивленными голубыми глазами,
   Полина давала вполголоса приказанія, но по временамъ забывалась.
   -- Ну, кричала она,-- будьте умницы. Посмотри, безстыдница, какъ ты вся запачкалась. Не шевелитесь, я сейчасъ приду за вами.
   Дроги уже пріѣхали и г-жа Деберль, выйдя въ садъ, воскликнула:
   -- Забыли букеты! Полина, принеси ихъ скорѣй.
   Тутъ произошло нѣкоторое смущеніе. Для каждой дѣвочки балъ приготовленъ букетъ изъ бѣлыхъ розъ и надо было ихъ всѣ раздать. Люсьенъ, неотходившій отъ Маргариты, нюхалъ съ наслажденіемъ розы, которыя маленькая дѣвочка совала ему подъ носъ. Всѣ дѣвочки держали теперь свои букеты прямо передъ собою, какъ свѣчи; лица ихъ улыбались подъ солнечными лучами и только когда ихъ взгляды падали на гробъ, который уже ставили на дроги, то мрачное облако заволакивало ихъ черты.
   -- Она тамъ? спросила Софи шопотомъ.
   Ея сестра Бланшъ молча кивнула головой, но потомъ прибавила:
   -- У взрослыхъ гробы бываютъ вотъ такіе.
   И она показала рукою. Маленькая Маргарита уткнула носъ въ розы и со смѣхомъ жаловалась, что цвѣты ее щекотали. Другія дѣвочки поднесли свои букеты къ носу. Но въ эту минуту ихъ позвали и онѣ приняли серьезный видъ.
   Погребальное шествіе двинулось. На углу улицы Винезъ женщина съ растрепанными волосами и въ деревянныхъ башмакахъ плакала, отирая слезы концомъ своего передника. Въ окнахъ виднѣлись кое-гдѣ любопытные, которые выражали громко свое сожалѣніе. Траурная колесница, двигалась медленно, безъ шума, увѣшанная бѣлой драпировкой съ серебряной бахромой; слышны были только мѣрные шаги бѣлыхъ лошадей; она была до того засыпана цвѣтами, букетами и вѣнками, что не видно было гроба, а отъ толчковъ по мостовой цвѣты и цѣлыя вѣтки сползали на землю. Съ четырехъ угловъ колесницы развѣвались широкія, бѣлыя ленты, концы которыхъ держали четыре маленькія дѣвочки: Софи, Маргарита, одна изъ сестеръ Левасеръ и маленькая Жиро, бывшая до того миніатюрна, что съ ней рядомъ шла мать. Остальныя дѣвочки съ своими букетами розъ окружали дроги. Онѣ шли тихо; ихъ вуали развѣвались по вѣтру и гробъ среди всей этой массы бѣлой кисеи, казалось, двигался на бѣломъ облакѣ, поддерживаемомъ улыбающимися головками херувимовъ. Потомъ за Рамбо, распорядителемъ похоронъ, шло нѣсколько дамъ, очень мало мальчиковъ, Розалія, Зефиринъ и слуги г-жи Деберль. Затѣмъ было пять траурныхъ каретъ. При проходѣ погребальнаго шествія по улицѣ, освѣщенной яркимъ солнцемъ, два бѣлыхъ голубя поднялись съ земля и стали витать надъ колесницей.
   -- Боже мой! какая скука, сказала г-жа Деберль, какъ только двинулось шествіе; -- несносный Ганри! Онъ могъ отказаться отъ консультаціи, какъ я его просила.
   Она не знала, что дѣлать съ Еленой, безчувственно опустившейся на стулъ въ бесѣдкѣ. Ганри остался-бы съ ней и утѣшилъ-бы ее. По счастью, старая дѣва Орели предложила остаться съ Еленой. Она не любила печальныхъ церемоній и къ тому-же надо было кому-нибудь позаботиться о завтракѣ для дѣтей по возвращеніи ихъ съ кладбища. Г-жа Деберль теперь поспѣшила нагнать процесію, которая медленно двигалась по улицѣ Пасси къ церкви.
   Садъ теперь опустѣлъ, только рабочіе собирали и укладывали драпировки. На пескѣ, гдѣ за нѣсколько минутъ стояло тѣло Жанны, виднѣлись лишь осыпавшіеся лепестки камелій. Очутившись вдругъ одна въ такой безмолвной тишинѣ, Елена слова почувствовала жгучую боль отъ вѣчной разлуки съ любимымъ дѣтищемъ. Ей захотѣлось взглянуть хоть на ея гробъ еще одинъ разъ. Постоянная мысль, что Жанна сердилась на нее, несказанно тревожила бѣдную женщину и она прибѣгла ко всевозможнымъ хитростямъ, чтобы обмануть присматривавшую за нею старую дѣву и бѣжать на кладбище.
   -- Да, это большая потеря, повторяла Орели, спокойно сидя въ креслѣ; -- я обожала-бы дѣтей, особенно дѣвочекъ, еслибъ они у меня были. Но слава-богу, что я не вышла замужъ. Я этимъ избавила себя отъ многихъ горестей.
   Она полагала, что развлекаетъ Елену своимъ разговоромъ, и разсказала, что у одной ея знакомой было шестеро дѣтей, которыя всѣ померла, а у другой былъ одинъ только сынъ, но за то онъ безжалостно билъ мать и ему слѣдовало-бы, конечно, умереть. Елена, повидимому, не слушала. Она не шевелилась и только по временамъ ее подергивало отъ нетерпѣнія.
   -- Ну, вотъ, вы, кажется, успокоились, сказала, наконецъ, Орели;-- Боже мой! нельзя-же такъ убиваться.
   Изъ бесѣдки выходила дверь въ столовую. Старая дѣва встала и, подойдя къ этой двери, пріотворила ее и просунула свою голову, чтобъ посмотрѣть, какіе пирожки и печенья были приготовлены на столъ. Елена воспользовалась этой секундой и выбѣжала на улицу черезъ садъ, калитка котораго была отворена рабочими, выносившими лѣстницу.
   Налѣво улица Винозъ упирается въ улицу Резервуаровъ, гдѣ именно и находится кладбище Пасси. Съ бульвара Мюетъ поднимается колосальная стѣна, поддерживающая кладбище, которое находится такимъ образомъ на громадной терасѣ, возвышающейся надъ Трокадеро и всѣмъ Парижемъ. Черезъ двадцать минутъ Елена очутилась передъ отворенными воротами кладбища. Она вошла. На углу первой алеи виднѣлись два большихъ куста сирени. Здѣсь рѣдко хоронили и трава росла повсюду, немятая. Елена пошла прямо передъ собою; стая воробьевъ поднялась изъ куста, испуганная ея приближеніемъ, могильщикъ, копавшій могилу, высунулъ голову изъ ямы и посмотрѣлъ на Елену. Вѣроятно, процесія еще не прибыла, потому что кладбище казалось совершенно пустымъ. Она взяла направо и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, замѣтила за купой акацій маленькихъ дѣвочекъ въ бѣломъ, которыя стояли на колѣняхъ передъ временнымъ склепомъ, куда опустили тѣло Жанны. Аббатъ Жувъ, поднявъ руки къ небу, произносилъ послѣднюю молитву. Елена слышала только глухой звукъ камня, закрывавшаго склепъ. Все было кончено.
   Увидавъ Елену, Полина указала на нее г-жѣ Деберль, которая промолвила съ сердцемъ:
   -- Зачѣмъ она сюда пришла? Это неприлично, это не дѣлается.
   И она подошла къ несчастной женщинѣ, выражая всей своей фигурой полное неодобреніе; нѣсколько другихъ дамъ также приблизились, смотря на нее съ любопытствомъ. Рамбо молча всталъ за нею. Она прислонилась къ акаціи, едва держась на ногахъ отъ изнеможенія, и отвѣчала безмолвнымъ пожиманіемъ плечъ на всѣ выраженія сочувствія со стороны окружавшихъ ее. Одна мысль душила ее, что она опоздала, и глаза ея не покидали склепа, ступени къ которому выметалъ сторожъ.
   -- Полина, смотри за дѣтьми, воскликнула г-жа Деберль.
   Дѣвочки, стоявшія на колѣняхъ, теперь поднялись, какъ стая бѣлыхъ воробьевъ. Нѣкоторыя изъ нихъ, самыя маленькія, сидѣли на землѣ и ихъ должны были силою поднять. Когда Жанну опустили въ склепъ, то большія дѣвочки вытянули головы, чтобъ посмотрѣть въ мрачное отверстіе. Холодъ пробѣжалъ по ихъ тѣлу. Софи увѣряла шопотомъ, что мертвецы оставались въ этомъ мракѣ долгіе годы. "И ночью также?" спросила одна изъ сестеръ Левасеръ.-- "Конечно, и ночью".-- "О! Бланшъ умерлабы непремѣнно, если-бъ ей пришлось тутъ провести ночь". Всѣ онѣ открыли широко глаза отъ ужаса, словно имъ разсказывали страшную исторію о ворахъ. Но когда имъ позволили встать и промять немножко уставшія ножки, то щеки ихъ снова поалѣли и онѣ не хотѣли вѣрить всѣмъ этимъ страшнымъ сказкамъ. Какой прелестный тѣнистый садъ и какъ можно было весело играть въ прятки за безчисленными монументами! Онѣ припрыгивали, словно желая танцевать, и ихъ бѣлыя платьица развѣвались, какъ паруса. Яркое солнце заливало золотистымъ дождемъ эти юныя созданія, скученныя среди безмолвныхъ могилъ Люсьенъ кончилъ тѣмъ, что сунулъ руку подъ вуаль Маргариты, чтобъ убѣдиться, настоящіе-ли у нея волосы, -- такъ желты они казались. Онъ торжественно объявилъ, что женится на ней; Маргарита отвѣчала, что она ничего не имѣетъ противъ, только боится, чтобъ онъ не дралъ ее за волосы. Дѣйствительно, онъ не выпускалъ изъ рукъ ея волосъ, находя, что они тонки, какъ почтовая бумага.
   -- Не ходите такъ далеко, кричала Полина.
   -- Ну, поѣдемте, сказала г-жа Деберль;-- намъ нечего болѣе тутъ дѣлать. Дѣти вѣрно проголодались.
   Много стоило труда собрать всѣхъ дѣвочекъ, разбѣжавшихся по сторонамъ. Имъ сдѣлали перекличку и не оказалось маленькой Жиро; ее нашли въ отдаленной алеѣ, гдѣ она гуляла очень торжественно одна, опираясь на зонтикъ своей матери. Тогда всѣ дамы, забравъ дѣтей, отправились къ своимъ экипажамъ. Г-жа Бертье поздравляла Полину съ ея сватьбой, которая назначена была черезъ мѣсяцъ. Г-жа Деберль говорила, что ѣдетъ черезъ три дня въ Неаполь съ мужемъ и Люсьеномъ. Мало-по-малу всѣ удалились; послѣдними ушли Зефиринъ и Розалія, съ удовольствіемъ выступая подъ руку и нарочно замедляя шаги, чтобъ продлить эту пріятную прогулку.
   -- Пойдемте, промолвилъ шопотомъ Рамбо.
   Но Елена жестомъ просила его подождать. Она теперь оставалась едва и, увидавъ какъ въ концѣ алеи, исчезли послѣднія фигуры, она опустилась на колѣни передъ склепомъ. Ей казалось, что цѣлая страница ея жизни была грубо вырвана. Аббатъ Жувъ въ облаченіи еще по-прежнему стоялъ на колѣняхъ. Они оба долго, горячо молились. Потомъ аббатъ всталъ и помогъ Еленѣ подняться. Онъ ничего не говорилъ, а только смотрѣлъ на все своими чудными взорами, въ которыхъ такъ краснорѣчиво говорили человѣколюбіе и всепрощеніе.
   -- Предложи ей свою руку, сказалъ онъ просто брату.
   На горизонтѣ Парижъ сіялъ при блестящемъ свѣтѣ весенняго утра. На кладбищѣ пѣла малиновка.
   

ГЛАВА V.

   Прошло два года. Однажды утромъ въ декабрѣ мѣсяцѣ маленькое кладбище дремало подъ снѣговымъ покровомъ. Мелкій свѣтъ шелъ со вчерашняго дня, а хлопья, легкіе, какъ пухъ, падали изъ сѣраго, покрытаго тучами неба. Вдали за покрытой снѣгомъ терасой простирался въ блѣдномъ полусвѣтѣ громадный Парижъ.
   Г-жа Рамбо молилась на колѣняхъ передъ могилой Жанны. Рядомъ съ всю стоялъ ея мужъ, серьезный, безмолвный. Они женились въ ноябрѣ въ Марсели. Рамбо продалъ свой домъ и для окончанія этого дѣла пріѣхалъ на три дня въ Парижъ; прямо съ кладбища они должны были ѣхать за вещами въ гостинницу, гдѣ они остановились, а оттуда на желѣзную дорогу. Елена предприняла это посѣщеніе съ одной цѣлью, чтобъ повидать дорогую могилу. Она неподвижно стояла на колѣняхъ, поникнувъ головою и не чувствуя холоднаго прикосновенія земли къ ея ногамъ.
   Рамбо отошелъ на нѣсколько шаговъ по терасѣ, чтобъ дозволить ей на свободѣ предаться своимъ воспоминаніямъ. Вдали на горизонтѣ поднимались облака тумана, полускрывавшія громадный городъ, который, казалось, спалъ мертвымъ сномъ у подножья Трокадеро подъ медленно падавшими хлопьями снѣга. За трубами военной пекарни снѣгъ какъ-бы сгущался и точно длинные ряды газа спускались съ неба. Изъ-за этой волшебной дымки не слышалось ни малѣйшаго звука. Приближаясь къ крышамъ, хлопья, повидимому, падали тише и миліонами нагромождались другъ на друга безъ малѣйшаго шума. Небо все болѣе и болѣе свѣтлѣло, принимая молочный оттѣнокъ. Мало-по-малу дома стали рѣзко выдѣляться и Парижъ предсталъ съ птичьяго полета съ его безчисленными улицами и площадями, которыя своими черными линіями рельефно обрисовывали очертанія предмѣстій.
   Елена медленно встала. На снѣгу остались слѣды ея обоихъ колѣнъ. Въ большой, темной тальмѣ, обшитой мѣхомъ, она казалась удивительно высокой и стройной. Ея шляпка съ черной бархатной отдѣлкой окаймляла ея лицо какъ-бы діадемой. У нея было прежнее, спокойное, прекрасное лицо; сѣрые глаза, бѣлые зубы и круглый подбородокъ придавали ей разумное, твердое выраженіе. Когда-же она поворачивала голову, то ея профиль отличался по-прежнему строгимъ античнымъ стилемъ. Кровь дремала подъ спокойной, матовой блѣдностью щекъ; очевидно было, что она снова гордилась своей невозмутимой честностью. Двѣ слезы дрожали на ея рѣсницахъ. Она стояла противъ памятника Жанны, простой колонки съ надписью, кто похороненъ, когда родился и когда умеръ.
   Вокругъ нея разстилалось кладбище, покрытое бѣлымъ саваномъ, сквозь который только кое-гдѣ торчали углы памятниковъ, покрытыхъ плесенью, и черные желѣзные кресты. Слѣды ногъ Елены и Рамбо виднѣлись въ этой пустынѣ, гдѣ сонъ мертвецовъ ничѣмъ не нарушался. Въ алеяхъ возвышались только деревья, казавшіяся призраками. По временамъ снѣгъ неслышно падалъ съ какой-нибудь слишкомъ обремененной вѣтви. Все было безмолвно. На другомъ концѣ кладбища кого-то хоронили, налѣво также медленно и безмолвно подвигалась погребальная процесія.
   Елена очнулась отъ своего забытья, увидавъ не вдалекѣ нищую, просившую милостыню. Это была тетка Фетю, тяжело ступавшая въ снѣгу своими больвіими мужскими башмаками, лопнувшими во многихъ мѣстахъ и заштопанными грубыми бечевками. Никогда она не видали ее такой несчастной, въ такихъ грязныхъ лохмотьяхъ. Во всякую непогоду, въ морозъ и проливной дождь, старуха слѣдовала за похоронными процесіями, эксплуатируя состраданіе добрыхъ людей. Она знала, что на кладбищѣ многіе бываютъ щедрыми изъ боязни смерти; она ходила по могиламъ и просила милостыню у лицъ, стоявшихъ на колѣняхъ и заливавшихся слезами, потому что въ такую минуту они не могли ей отказать. Войдя на кладбище съ послѣдними похоронами, она издали слѣдила за Еленой. Потомъ, приблизившись и не узнавъ молодую женщину, она разсказывала, всхлипывая, что у нея умирало съ голода двое дѣтей. Елена слушала ее молча, удивленная ея неожиданнымъ появленіемъ. Тетка Фетю продолжала распространяться о чахоткѣ старшаго сына и о холодной, нетопленной квартирѣ, въ которой бѣдняжки не могли согрѣться, но вдругъ она умолкла; тысячи морщинъ натянулись на ея старомъ лицѣ и она замигала глазами. Какъ, это была добрая дама, ея благодѣтельница! Наконецъ-то, небо услышало ея молитвы! И, забывъ мгновенно все, что она говорила о своихъ несуществующихъ дѣтяхъ, она начала, шамкая и присвистывая отъ недостатка зубовъ, жаловаться на всевозможныя бѣды, ниспосланная на нее небомъ. Господинъ, у котораго она жила, отказалъ ей отъ мѣста, она пролежала три мѣсяца въ постели, грудь у нея страшно захватило и одна сосѣдка, вѣроятно, справедливо предполагала, что она во снѣ проглотила паука. Если-бъ она имѣла на что купить дровъ, то хоть согрѣла-бы себѣ животъ, но у нея во было даже спичекъ. Но куда уѣзжала добрая дама? Вѣрно по дѣламъ. Слава-богу, что она возвратилась, и еще такая прелестная, здоровая, свѣжая. Наконецъ, старуха прижалась къ рѣшоткѣ памятника Жанны, чтобъ перевести дыханіе, а Елепа вынула свой портмонэ.
   Всѣ похоронныя процесіи исчезли изъ вида. Гдѣ-то въ сосѣдней могилѣ слышались глухіе звуки заступа. Немного оправившись и не сводя глазъ съ портмонэ, тетка Фетю начала говорить о другой дамѣ съ хитрымъ намѣреніемъ вырвать у Елепы лишній сантимъ. Конечно, и та дама была добрая, но она не умѣла расточать свои благодѣянія и они не приносили пользы. Потомъ, зорко слѣдя за выраженіемъ лица Елены, она назвала доктора. Вотъ такъ истинно добрый человѣкъ! Въ прошлое лѣто онъ совершилъ длинное путешествіе съ своей женою. Ихъ ребенокъ росъ по часамъ. Тутъ старуха замѣтила, что руки Елены судорожно дрожатъ, и мгновенно измѣнила разговоръ, понявъ только теперь, что молодая женщина стояла у могилы своей дочери. Она со слезами и тяжелыми вздохами начала припоминать, какая хорошенькая это была дѣвочка, съ чудными, длинными волосами, и какъ она смотрѣла со слезами на бѣдныхъ, обдѣляя ихъ серебряными монетами. О, такого ангела уже не найти болѣе во всемъ Пасси. Съ этой минуты тетка Фетю обѣщала приносить каждое воскресенье букетъ фіалокъ на эту милую могилку. Вдругъ она умолкла, не зная, что болѣе говорить. Добрая дама, казалось, выходила изъ терпѣнья, не плакала и дала ей только одинъ франкъ.
   Между тѣмъ Рамбо подошелъ къ периламъ терасы и Елена теперь послѣдовала за винъ. При видѣ господина, провожавшаго добрую даму, глаза старухи засверкали. Она не знала его,-- это, вѣроятно, былъ новый. Медленно прошла она за спиной Елены, благословляя ея щедрость, и, поравнявшись съ Рамбо, снова заговорила о докторѣ. Вотъ у кого будутъ великолѣпные похороны, всѣ нищіе, которыхъ онъ даромъ лечилъ, понесутъ на рукахъ его гробъ. Правда, онъ былъ легкаго поведенія и всѣ дамы въ Пасси его хорошо знали съ этой стороны. Но это не мѣшало ему обожать свою хорошенькую жену, которая могла-бы себя дурно вести и, однако, теперь никогда не думала ни о комъ, кромѣ мужа. Они просто жили какъ голубки. Конечно, добрая дама ихъ видѣла. Они, вѣроятно, въ городѣ, она только что видѣла, что у нихъ въ домѣ подняты сторы. Они такъ любили прежде добрую даму, что, конечно, съ радостью ее увидятъ. Говоря это, старуха посматривала изподлобья на Рамбо, но тотъ слушалъ ее спокойно и горькія воспоминанія, вызываемыя ею, не заставили содрогнуться его невозмутимаго лица. Только замѣтивъ, что эта словоохотливая нищая надоѣдала Еленѣ, онъ далъ ей монету и просилъ знакомъ удалиться. Старуха распространилась въ благодарностяхъ. Она теперь купитъ дровъ и согрѣетъ себѣ желудокъ -- единственное средство отъ ея злого недуга. Да, докторъ и его жена жили какъ голубки, и прошлой зимой у нихъ родился второй ребенокъ, славная, полная, краснощекая дѣвочка, которой теперь было четырнадцать мѣсяцевъ. Въ день крестинъ, у дверей церкви, докторъ сунулъ въ руки ей, теткѣ Фетю, пять франковъ. О, на свѣтѣ были хорошія сердца, но всѣ эти блага посыпались на нее съ легкой руки доброй дамы. Дай Богъ ей всякаго счастья, всякаго благополучія. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
   Съ этими слонами старуха побрела между могилами, бормоча себѣ подъ носъ Отче нашъ. Елена осталась одна съ Рамбо въ виду разстилавшагося передъ ними Парижа. Снѣгъ пересталъ, послѣдніе хлопья лѣниво застилали крыши; бѣловато сѣрое небо озарялось розоватымъ оттѣнкомъ отъ пробивавшихъ туманъ солнечныхъ лучей. Только надъ Монмартромъ тянулась полоса блѣдной синевы. Парижъ, освобождаясь отъ туманной игла и облаковъ дыма, казался приговореннымъ къ вѣчной неподвижности мертвеца, подъ снѣжнымъ саваномъ. Дома выдѣлялись мрачными массами изъ бѣлаго океана, въ которомъ они дремали, какъ-бы заплесленѣвъ отъ вѣковой сырости; казалось, что цѣлыя улицы были разорены, крыши вогнулись, окна покривились, какая-то площадь была завалена обломками. Но по мѣрѣ того, какъ голубая полоса на небѣ расширялась, холодный, яркій свѣтъ заливалъ Парижъ, и всѣ отдаленные даже предметы рельефно выступали, какъ на японскихъ картинахъ.
   Укутавшись въ свою шубу, Елена думала. Одна мысль теперь упорно засѣла ей въ голову. У доктора и Жюльеты была пухлая, краснощекая дѣвочка и она представляла ее себѣ такою, какою была Жанна въ четырнадцать мѣсяцевъ. Въ этомъ раннемъ возрастѣ дѣвочки такъ милы. Она сосчитала мѣсяцы; четырнадцать и девять составляло почти два года, значатъ эпоха совпадала. Тогда ей вдругъ представилась Италія, эта идеальная страна, гдѣ влюбленные въ тиши благоухающей мечтали, блуждая, крѣпко обнявшись. Она видѣла передъ собою фигуры Ганри и Жюльеты, залитыя луннымъ серебристымъ свѣтомъ. Они любили другъ друга, какъ мужъ и жена, превратившіеся въ любовниковъ. У нихъ была пухлая, краснощекая дѣвочка, которую мать душила поцѣлуями подъ теплыми лучами солнца, игравшаго на ея нѣжномъ тѣлѣ; Елена думала обо всемъ этомъ безъ злобы; ея сердце молчало въ спокойной, грустной апатіи. Но пламенная страна золотыхъ плодовъ исчезла и она медленно обвела взглядомъ громадный Парижъ, застывшій отъ холода. Мраморные колоссы какъ-бы покоились въ ледяномъ забвеніи, а на небѣ надъ Пантеономъ зіяла голубая разсѣлина.
   Однако ея воспоминанія приближались мало-по-малу къ настоящему. Она жила долго въ Марсели какъ въ столбнякѣ Однажды утромъ, проходя по улицѣ Petites Maries, она зарыдала при видѣ дома, гдѣ провела свое дѣтство. Это были ея послѣднія слезы. Рамбо часто ее навѣщалъ и она привыкла смотрѣть на него, какъ на поддержку. Онъ ничего не требовалъ и не выливалъ передъ нею своего сердца. Однажды вечеромъ осенью онъ вошелъ къ ней взволнованный, грустный. Его братъ, аббатъ Жувъ, умеръ. Теперь настала очередь Елены его утѣшать. Потомъ случилось нѣчто, въ чемъ онъ не совершенно ясно давалъ себѣ отчетъ. Аббатъ, ей казалось, постоянно стоялъ за нею и убѣждалъ ее на шагъ, который онъ считалъ благоразумнымъ и необходимымъ. Если аббатъ этого уже такъ хотѣлъ, то Елена не видѣла причины не послѣдовать его желанію. Она сама въ концѣ траура рѣшила всѣ подробности сватьбы. Онъ былъ согласенъ на все; онъ давно ея ждалъ и ему достаточно было безмолвнаго знака. Она повѣнчалась въ траурѣ. Вечеромъ въ день сватьбы Ракбо покрылъ поцѣлуями ея прелестныя античныя ножки, которыя стали холоднѣе мрамора. Послѣ этого жизнь потекла по-прежнему.
   Пока небо синѣло на горизонтѣ, Елена съ удивленіемъ припоминала все это. Она, слѣдовательно, была съумасшедшей впродолженіи года. Теперь, вызывая передъ собою образъ женщины, жившей въ улицѣ Винезъ, ей казалось, что она видитъ совершенно чужую ей особу, поведеніе которой наполняетъ ея сердце изумленіемъ и презрѣніемъ. Какимъ безуміемъ, какимъ невознаградимымъ зломъ былъ ея поступокъ! И, однако, она дѣйствовала несознательно. Подуло на нее какимъ-то страшнымъ вѣтромъ и она упала. Еще и теперь она не объяснила себѣ, какъ это случилось. Она дѣйствовала не сама, а въ ней дѣйствовать другой. Неужели она все это сдѣлала? Потомъ вдругъ ее обдавало холодомъ. Жанна умирала подъ грудой розъ. Подъ вліяніемъ этого самозабвенія горя она вдругъ становилась очень спокойной, ничего не желала, не чувствовала никакого любопытства и продолжала медленно идти по правой стезѣ. Ея жизнь потекла прежнимъ порядкомъ среди безмятежнаго мира и сознанія своей женской гордости.
   Рамбо, наконецъ, подошелъ къ Еленѣ и хотѣлъ ее увести съ кладбища, но она жестомъ выразила желаніе еще остаться. Она подошла къ периламъ терасы и смотрѣла внизъ на алею Мюетъ, гдѣ всевозможные старые экипажи тянулись длинной вереницей. Кучера сидѣли неподвижно, оледенѣвъ въ своихъ мерзлыхъ плащахъ, или, когда лошади падали отъ гололедицы, они сходили съ козелъ и безжалостно дергали лошадей, осыпая ихъ бранью, сѣдоки-же терпѣливо сидѣли внутри, рѣшивъ проѣхать въ 2/3 часа то пространство, которое не беретъ болѣе 10 минутъ. Всѣ звуки раздавались глухо въ снѣгу и только голоса въ этихъ улицахъ смерти раздавались рѣзко, металически. Далѣе направо большія деревья набережныхъ казались громадными, оригинальными венеціанскими люстрами. Сѣверный вѣтеръ превратилъ пни въ колоны, а вѣтви въ прихотливые бѣлые султаны. Морозило и въ чистомъ, холодномъ воздухѣ дышалось легко.
   А Елена думала, что она вовсе не знала Ганри. Впродолженіи цѣлаго года она видѣла его почти каждый день; онъ цѣлыми часами сиживалъ съ нею, близко прижавшись и смотря ей прямо въ глаза. Но она его не знала. Однажды вечеромъ она ему отдалась и онъ ее взялъ. Она его не знала и, несмотря на всѣ усилія, не могла ничего понять, что случилось. Откуда онъ? Какъ онъ очутился въ такихъ близкихъ съ ней отношеніяхъ? Что это былъ за человѣкъ, которому она такъ легко отдалась, тогда какъ лучше умерла-бы, чѣмъ позволить другому дотронуться до себя? Она ничего не знала и мысли у нея путались, когда она обдумывала этотъ роковой вопросъ. Какъ въ послѣдній день, такъ и въ первый, онъ былъ ей одинаково чужимъ. Тщетно припоминала она всѣ мелкіе факты, всѣ его дѣйствія и слова. Онъ любилъ свою жену и ребенка, онъ держалъ себя серьезно, строго, какъ порядочный человѣкъ. Потомъ онъ представлялся ей съ пылающимъ лицомъ, съ сверкающими глазами отъ всепожирающей страсти. Но она его не знала. Она не могла-бы сказать, гдѣ и когда съ нимъ говорила въ послѣдній разъ. Онъ исчезъ и совершенно стушевался изъ ея сердца. Ихъ исторія не имѣла никакой развязки. Она просто его не знала.
   Между тѣмъ голубое небо все болѣе и болѣе разстилалось надъ Парижемъ. Елена подняла голову; ей надоѣли воспоминанія и она съ упоеніемъ смотрѣла на чистое, какъ стекло, небо, съ блѣдно-голубымъ оттѣнкомъ, такъ что самое солнце, низко свѣтившее на горизонтѣ, казалось не золотымъ, а серебрянымъ среди холоднаго воздуха и снѣжнаго отраженія. Внизу крыши домовъ разстилали бѣлую ткань съ черной обрубкой. По другую сторону рѣки виднѣлась снѣжная степь Марсова поля, по которой изрѣдка мелькали первые экипажи, напоминавшіе русскія сани, быстро несущіяся по снѣжнымъ равнинамъ, а вдали на набережной Орсе громадные вязы казались унизанными хрустальными украшеніями. Среди этого пустыннаго ледяного моря Сена тихо катила свои мутныя воды, а въ нѣкоторыхъ мѣстахъ на ней дрожалъ легкій ледъ; подлѣ моста Инвалидовъ небольшія глыбы разбивались о быки. Далѣе мосты уходили вдаль длиннымъ рядомъ бѣлыхъ кружевныхъ узоровъ, надъ которыми высились башни собора Божіей Матеря. Налѣво тянулась однообразная равнина предмѣстій. Церковь св. Августина, опера, башня св. Якова, а ближе флигеля Тюльери и Лувра, соединенные новыми строеніями, напоминали снѣжныя вершины горъ. Точно также и направо бѣлые куполы Дама Инвалидовъ и Пантеона выдавались на синевѣ неба чудовищными мраморными изваяніями. Все было безмолвно. Улицы и переулки казались темными разсѣлинами. Одни ряды домовъ исчезали въ тѣни, а другіе горѣли тысячами оконъ. На горизонтѣ все смѣшивалось въ неизмѣримое озеро, служившее какъ-бы продолженіемъ блѣднаго неба, Громадный Парижъ сіялъ въ яркомъ морозномъ воздухѣ подъ лучами серебристаго солнца.
   Наконецъ, Елена бросила послѣдній взглядъ на чудовищный городъ, который такъ-же оставался ей неизвѣстнымъ. Онъ былъ все тѣмъ-же спокойнымъ, безсмертнымъ, какимъ она его оставила, какимъ она его видала каждый день втеченіи трехъ лѣтъ. Парижъ въ ей глазахъ былъ тѣсно смѣшанъ съ ея прошедшимъ. Она любила смотрѣть на Парижъ; Жанна умерла, устремляя на него свои потухающіе взоры. Но этотъ товарищъ ея прошлой жизни оставался безмолвнымъ, безстрастнымъ, спокойнымъ свидѣтелемъ и смѣха, и слезъ, которыя, казалось, наполняли Сену. Она то считала его дикимъ звѣремъ, то добрѣйшимъ покровителемъ. Теперь-же она чувствовала, что его не знаетъ. А онъ, колосальный, равнодушный, мирно разстилался передъ нею.
   Рамбо тихо дотронулся до нея. Его безпокоила ея задумчивость.
   -- Не мучь себя, промолвилъ онъ.
   Онъ зналъ все и не находилъ сказать ничего другого. Елена посмотрѣла на него и успокоилась. Глаза ея блестѣли, а щеки пылали отъ холода, Обычная ежедневная жизнь вступила въ свои права.
   -- Я не помню, заперла-ли я большой чемоданъ, сказала она.
   Рамбо отвѣчалъ, что поѣздъ шелъ въ 12 часовъ, и потому они поспѣютъ все устроить.
   -- Я увѣренъ, что ты забыла мои удочки, прибавилъ онъ, неожиданно возвышая голосъ.
   -- Да, воскликнула она съ удивленіемъ: -- надо было взять ихъ еще вчера.
   Это были очень удобныя удочки, которыхъ нельзя было достать въ Марсели, гдѣ они жили на берегу моря, въ маленькой дачкѣ. Рамбо посмотрѣлъ на часы и сказалъ, что можно еще заѣхать за удочками по дорогѣ и привязать ихъ къ зонтикамъ.
   Потомъ онъ взялъ ее подъ-руку и направился въ воротамъ. Кладбище было теперь совершенно пусто. Мертвая Жанна оставалась одна на вѣки, въ виду громаднаго Парижа.

Конецъ.

"Дѣло", NoNo 1--7, 1878

   
   
   
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Рейтинг@Mail.ru